Я в деревне живу.
Хирово называется.
Наших жителев в шутку соседи спрашивают:
- Как живете?
Поняли юмор, али нет?
До развалу-т я колхозник был.
А потом развалил Горбач страну, Ельцин пропил остатки, и колхоз наш накрылся медным тазом.
Молодежь вся в город подалась, остались, как мы, старики да старухи.
Дочка у нас поздно родилась. Как в сказке про Снегурочку, Бог дал.
Она у нас тоже в городе живет. В самой столице.
Муж, дочка, машина. Все как полагается.
К нам заезжает иногда. Но редко.
Зовет и к себе нас в гости.
Но куда? У нас хозяйство, помидоры, картошка…
А бабка моя чегой-то загорелась:
- А давай-ка съездим, проведаем! Сколько годков уж не видались!
С соседкой договорилась, та обещала за хозяйством присмотреть.
И меня, дурня старого, уговорила.
Купили мы билеты и – в Москву.
Не сразу, конечно.
До райцентра на автобусе доехали. Он два раза в день ходит.
Потом пересели на другой – и до вокзалу.
Сели на поезд.
Через два денька и подъехали.
В столицу.
Тут новый транспорт – метро.
Спустились мы под землю, в вагоне на скамейку сели.
А рядом девчонка сидит. Молодая.
Сверху вроде нормально одета – в майку какую-то.
А штаны – все в дырках!
Срамота!
Вот тебе и Москва! Бьет с носка!
Раньше-то, при социализьме, такого не было.
Бывало, конечно, что люди не шибко при деньгах. Но одежку-т латали, напоказ бедность не ставили.
А это что ж?
Даже на нитки денег нет?
Вот, довели страну, мать их туда в дышло!
Я денежку-т достал и сую девчонке.
А она отодвигается:
- Вы чего?!
- На, - говорю, - возьми. Нитки хоть купишь. С иголкой.
А она на меня смотрит, как на дурачка.
Двери тут открылись, она и выскочила.
- Во, - говорю бабке, - видала? А говорят, в деревне плохо живем!
Теперь на другое метро мы перешли.
Зашли в вагон, сели, едем.
На следующей остановке заходит деваха и передо мной встает.
Девка статная, кровь с молоком.
А на штанах больше дырок, чем матерьялу.
Я уж не знаю, куда и глядеть.
Тут еще одна вошла.
Руки все в наколках. Сразу видно, что из тюрьмы.
Я бабке скорей:
- Держи крепче сумки, старая! Вишь, какая шалава!
Доехали, вышли из этого подземелья наружу.
Дочка рядом живет.
Должна подойти. На работе, наверное, задержалась.
Стоим мы ждем.
Смотрим на народ.
Мать честная!
Каждая третья молодуха или в рванье, или в наколках.
Или и то, и другое сразу.
Как не стыдно-т перед мужиками!
Кто ж таких замуж берет, что штаны зашить не могет?
А что ж она мужу готовить будет?
Кукиш с маслом?
Наши-т деревенские девчонки аккуратные всегда были, чистенькие. И по хозяйству все что хошь сделать могли.
А это что ж, граждане?
Какая ж эт столица?!
Эт не столица!!
Это … рвакля!!!
Вот что это!
Что же это делается?!
Я ж работал всегда!
Я ж воевал за счастливую жизнь! Ранен был!
Я ж до Берлина дошел!
Зачем?!
Чтобы рваклю эту видеть?!
Как же это?!
За что ж товарищи мои гибли?!!
Дочка пришла. Обнимает меня:
- Пап, что с тобой?
А я молчу.
Говорить сил нету.
Добрались потихоньку до дому. Дочка чай поставила.
- А муж-то где?
- Муж работает. Приезжает поздно, уезжает рано. По выходным только и видимся.
- А внучка?
- Она в Университете. Должна скоро придти с занятий. Вот, кажется, пришла!
И внучка заходит.
Настенька.
Из штанов ноги выглядывают.
Дырки бахромятся.
А на плече клеймо! Как в фильме.
Тут уж у меня сердце не выдержало.
- Настенька!.. Что ж они с тобой сделали?!!.. Ельцин и вся шайка!.. Подлюки!..
И заплакал.