Позвонили из Управы. Сказали – сегодня будут демонтировать нашу клумбу. Приедет бульдозер, невзначай заденет витрину магазина, а мы ее так долго делали и потратили на витрину последние деньги.
Кто звонил из Управы – до сих пор не знаю.
________________________________________
Когда мы арендовали это помещение, я был по-настоящему счастлив. Оно для нас значило решительно все. Единственная торговая точка нашего маленького бизнеса.
Мы как раз потеряли старый отдел в магазине, где работали без малого пятнадцать лет. Магазин продали целиком, и мы полгода перебивались по прежним заказчикам. Платить зарплату коллективу из двадцати человек становилось критически невозможно.
В отделах МОСКОМИМУЩЕСТВА по всему городу висели списки с адресами помещений, по ним в аукционах разыгрывалось право аренды с правом выкупа. Изъездил всю Москву вдоль и поперек. Записывал адреса и ехал смотреть. Если было за что зацепиться, подолгу стоял на улице, вглядывался в лица прохожих. Думал, как мы здесь будем работать.
_____________________________________
Помню, как первый раз приехал смотреть свой магазин.
Подъехал к арке с внутренней стороны дома. У меня тогда был маленький синий фиатик – первая иномарка, купленная в кризис девяносто восьмого, когда деньги утекали сквозь пальцы, пожираемые инфляцией. Удобный новенький фиатик, не моя старая Нива: больше не стирались в мозоли руки об руль, не гудела в ушах раздатка.
Припарковался. Тихий двор: и не скажешь, что на другой стороне оживленный проспект. Мне сразу понравился розовый, могучий «сталинский» дом.
Я зашел в арку со двора через кованые железные ворота. Внутри было грязно и глухо. Кое-где на потолке отставали розетки декоративной лепнины. Одна или две висели чуть ниже других, грозя упасть на голову. Фасадная решетка была закрыта глухими рифлеными листами металла, кусками старого картона, ржавого железа. Сквозь щели на стыках пробивалось весеннее солнце. Я прошел сквозь арку к решетке, отогнул скрипучий жестяной лист и выглянул на улицу. Вдоль дома сплошным потоком шли люди.
Я отпустил лист, по арке волнами разошелся густой звук: вау-вау-вау. Мусор, везде пыльно. На правой стене три двери. Две помойки и то самое помещение.
Набрал номер и услышал всегда усталый голос мамы:
– Привет, милый, как дела?
– Я, мам, похоже, нашел то, что нужно.
______________________________
Конкурс мы выиграли (проиграв два предыдущих, с перепугу дали в три раза больше, чем ближайший участник). В этом конкурсе остались все наши накопления. Еще, наверное, столько же собрали в долг по друзьям.
Долго, значительно дольше, чем хотели, делали ремонт. Своим чередом тянулись бесконечные согласования, очереди в СЭС, Мосархитектуры, Департамент имущества, Энергосбыт.
Купил пожарнику комплект колес на джип. В Энергосбыте обошелся шторкой на кухню, коробкой конфет и улыбкой (сам не знаю, как так счастливо утряслось). Нам выделили большую мощность.
А еще магазину критически нужна была витрина. Народ нас просто не видел.
Смонтировали стальной каркас, обшили римскими декоративными колоннами и порталами, разместили за стеклом в новеньких белых рамах лучшие работы. Теперь это был не технический дворик с помойками, а настоящий магазин.
Согласование плана витрины задним числом обернулось настоящим адом. Метался от Триумфальной, из Комитета градостроительства, к архитекторам, – они перерисовывали, я ехал обратно. На второй месяц захотелось разобрать витрину и забыть.
Помню, как счастливый взвесил в руках план, заверенный синей печатью.
Мы сняли хлам с фасадной решетки и открыли калитку на проспект.
– Какой маленький, милый магазин! Можно заказать такую же, как на витрине?
– Здравствуйте, спасибо, можно!!!
____________________________________________
Кто-то рассказывал мне потом: мимо проезжал глава управы, увидел на решетке большой плакат «Мы открылись» и сильно обиделся.
Про главу управы «на районе» говорили тихим шепотом. В редкие рабочие часы он, точно бессарабский царь или закавказский божок, путешествовал на заднем сидении черного шестисотого Мерседеса, оглядывал скучающим взором свои владения.
Может, было по-другому, не знаю. Только к нам стали ходить отовсюду с проверками. А еще стали захаживать менты с автоматами.
Мы бы и поклонились главе управы, только вот денег после конкурса, ремонта и согласований совсем не осталось.
________________________________________
Зачем-то пришел на работу часов в семь. До восьми переставлял каталоги, ходил из угла в угол. В восемь подошел к калитке и снял замок. Дернул. Калитка не открылась. Свежеокрашенная решетка в грубых, проржавевших за ночь язвах сварки не поддавалась. Заварили.
Грузчик Федя, рукастый добрый амбал, работал на мясокомбинате два через два. Позвонил на завод, попросил его приехать. К обеду болгаркой и лобзиком отпилили калитку и открылись.
Все повторилось на следующий день. Теперь Федя работал у нас охранником и штатным сварщиком.
________________________________________
Каждую ночь рабочие из ДЕЗа заваривали калитку. Когда они уходили, мы начинали ее отваривать. Надоело – открыли настежь красивые кованые ворота. Но скоро и ворота превратились в обугленное ржавое месиво, опаленное сваркой. Красить их не было никакого смысла.
Я не выдержал и начал писать «веером» письма, всем подряд: в Префектуру, в Департамент Малого предпринимательства, мэру Лужкову. История получила даже кое-какой резонанс. Мне позвонил друг:
– А вас по телевизору показывают!
Включил ТВ3. Молодая девушка с микрофоном брала интервью у мамы. Мама обстоятельно рассказывала про наши мытарства. Я улыбнулся.
Месяца через два в Департаменте Малого предпринимательства состоялось заседание. Председательствовал сам Лужков. Постановили: уволить заместителя главы управы Аксенова М.Ю. и устранить давление…
Главу управы уволить не мог даже Лужков. Да и ладно!
Я шел в управу с постановлением мириться. С позиции силы, так сказать. Бодрой, веселой походкой.
Ходить в управу, учитывая все пережитое, мне не нравилось. Мерзкое, тяжелое место. Почти никуда не смотря, я поднялся к Аксенову, постучал. В управе все решал Глава, к телу которого не допускали. Все решения доводил до толпы Михаил Юрьевич.
– Войдите.
Тонкий и странный у него голос. Маленький Михаил Юрьевич сидел за большим столом, что-то жевал, двигая усиками, смотрел на меня без пренебрежения, а даже с какой-то тоской.
Когда я показал ему постановление, всевидящее ухо владыки рассмеялся мне в лицо:
– А кто такой этот ваш Лужков? Не знаем мы никакого Лужкова.
Я молча повернулся и вышел. Оказалось, здесь все так нехитро, по-средневековому заведено: вассал моего вассала не мой вассал.
Говорят, вокруг нашего дома управские чиновники собирали большущую дань. Со всех магазинов, ларьков-танаров и даже с бабушек, торгующих цветами и детскими колготками. Дань уходила наверх, терялась в бесконечных денежных потоках города. Говорят. А кто говорят? А все говорят.
Большой человек был наш глава управы. Ему подчинялись все, даже местные бандиты.
Ночью диаспора на больших черных джипах привезла огромные полутонные клумбы с кипарисами. И не жалко им своих красивых машин! Я в ту ночь дежурил и слушал, как они корячились, выгружая клумбы, расставляя их вдоль входа, говорили на чужом поломанном языке и смачно ругались по-русски матом.
___________________________
«Пишите везде, ссучились совсем, сукины дети! Вы не представляете, с кем связались! Вы просто не знаете, какой он большой человек и как вы его обидели! Хана вам, говорю!!! Хана!»
Тетушка собирала вокруг дома дань и уже не раз заходила к нам «на чай». Разговаривала она похабно и мерзко, а еще орала и ругалась.
В тот день тетушка зашла к нам арку в сопровождении двух ментов с автоматами. Я встретил ее у входа.
– Здравствуйте, Авдотья Никитична. Ну, что вам на этот раз у нас понадобилось?
– Да вот пришла Вас проведать, как у Вас дела идут, – добродушно, даже ласково, заметила она. – Нехорошо мы с Вами общаемся, не по-человечьи!
Я насторожился. Было в ее тоне что-то зловеще доброе, даже ласковое.
– Что-то не пойму я Вас совсем, Авдотья Никитична. То ругаетесь на чем свет стоит, то вдруг добрая, аж страшно.
Смотрел я на эту квадратную даму непонятного возраста сверху вниз и дивился. Было в ней что-то бесовское, затаенно-злобное, что-то уголовное даже. Плетет, напевает – вылитый суккуб, только совсем не привлекательный. За спиной суккуба над автоматами покачивались два безучастных кирпича ментовских морд. Тетушка нежно мне улыбалась, а я ей нет. Стояли и беседовали за жизнь, за дела, даже за погоду, как старые знакомые.
Внезапно черты лица тетушки-суккуба изменились до невероятности, поросли такой первобытной злобой, что я бы наверняка испугался, если бы все не было так быстро (пришло ко мне, как во сне, может от стресса, от волнения, в замедленной съемке, даже слегка в тумане).
Тетушка привстала на цыпочки и сделала мне «козу» – ударила пальцами прямо в глаза. Мои очки дзынькнули об асфальт. Эх, если бы не очки! Всенепременно выколола бы мне глаза!
Рука сама сжалась в кулак. Ударить ее – вот чего мне захотелось со страшной силой! Только Бог миловал. Я занес руку и остановился. Посмотрел на ментов, улыбнулся и пошел в свой магазин.
А уж там меня начало потряхивать.
_________________________________________
Менты с автоматами теперь дежурили в арке почти все время. Заходили в магазин и стояли, а в помещении и без того негде развернуться.
Снова сижу, пишу письма в МВД, по инстанциям.
Однажды заходит в арку какой-то бандюган. В кожаной куртке, в обвислом свитере, весь большой и отстраненный, смотрит не на меня, а куда-то вбок, будто стесняется, и говорит:
– Я майор Н., начальник УВД района.
Вот никогда бы не подумал о нем такого! У майора красное, пропитое, бугристое лицо. И разговаривает майор органично так – по фене.
– Жалуетесь, – брезгливо и хрипло начал он, – а зачем? Не по понятиям себя ведете. Вам бы сидеть тихо, в тряпочку. Так ведь можно и на что почище нарваться. Нарветесь – к нам не бегите, выручать не станем.
– Вы со мной как, товарищ майор, разговариваете? Вы мне угрожаете, что ли? Мы с вами на зоне, чтобы по понятиям.
Майор нахмурился. Смотрю на его бычачью шею, на золотую цепь в палец толщиной, висящую на груди, в оттопыренном свитер: очень уж не хочется еще раз натыкаться на его рыбьи глаза.
– Ты, – говорит, – сам-то поберегись, дождешься! Я последний, то есть, как бы, который вас предупреждает. Дальше все может быть.
В девяностые какой-то бандит сказал мне: «убивают только за деньги».
По всему теперь стало видно: кому-то очень уж понадобился наш злосчастный магазин.
Стало мне страшно. За себя, за мать. Все эти бандиты, диаспоры, менты. Слухи всякие по району.
С утра поехал в Управление собственной безопасности МВД.
Меня принял другой майор, похожий на нашего из арки, только в форме, и лицо не красное, бледное, на фоне голубого мундира.
Присел напротив и подумал: «Кабинет за кабинетом. Без конца чего-то прошу. Сидят, отгородились от меня столами! Все друг на дружку похожи, куклы нелепые в погонах, без погон, толстые, тонкие, грустные, веселые. Одним миром мазаные!»
Я рассказывал, он слушал, не перебивал. Потом посидел, погрустил и утвердил мои мысли:
– Вот будут Вас с матерью милиционеры вывозить в лес, вешать за ноги, –вот тогда вмешаемся. А пока что ничего сделать не можем.
Не за себя боюсь, за мать боюсь. А она за меня. Одна надежда – резонанс еще больше будет. Побоятся небось. Или не побоятся.
_________________________________________
Так и работаем. Утром приходит сварщик, начинает отваривать ворота. Отрываем их чуть ли не с петель. Кряхтя раскатываем по бокам полутонные клумбы. Ждем посетителей. Вечером дежурим по очереди, чтобы не заварили. Приходят с милицией. Все равно заваривают. Пять охранников сменилось. Не выдерживают стресса, увольняются как мухи.
Пришли какие-то уж совсем бандиты. С порога поинтересовались кто главный.
– Я главный.
– Крыша у вас есть?
Стало не до шуток.
Оказывается, у Лубянки есть обратная сторона! Там в приемной ФСБ человек с костяным взглядом никуда меня не пустил, а повелел опустить письмо в ящик. На письме входящий номер с числом – входящий номер в никуда.
– Путину напиши, – говорит мама. – Я за него голосовала.
______________________________________________
День начинался, как обычный день. Отворили калитку, выставили перед кипарисами рекламный штендер-раскладку.
Зазвонил телефон. Нервный голос зашептал будто по секрету:
– Сейчас приедет бульдозер. Будет сносить вашу клумбу и витрину…
Мы сделали клумбу внутри арки еще до открытия. Сам возил розовые бетонные бордюры, разгружал, ставил с охранником в рядок. Привезли два Камаза чернозема, посеяли траву.
Раньше в арке было пыльно и мусорно. Народ жевал чебуреками. Пили пиво маргиналы. Всюду слоились целлофановые пакеты, пробки от бутылок, бычки.
Теперь в чуть влажном сумраке зеленела травка.
Еще до открытия и войны мы согласовали клумбу с другим заместителем главы управы. Теперь ее постановили снести. А еще, говорят, снесут вполне законную, согласованную витрину, в которую я вбухал самые последние деньги.
«Не бывать этому!» – решил я.
Ближе к обеду во двор стали стягивать враждебные силы. Гремя танком, подполз на брюхе огромный злобно-желтый бульдозер. Из управы нагнали таджиков в спецовках – человек тридцать, не меньше. А вот УАЗик и еще буханка с ментами. Пять нарядов – чуть не вся дежурная часть!
Без особой надежды закрыл внутренние ворота на замок. Таджики тут же сковырнули замок ломом.
Наконец, скучающей походкой, отмахиваясь от утренней духоты папкой, подошел наш поэт Михаил Юрьевич. Будто мимо проходил, гад.
– Ну что, начнем?
– Что начнем, Михаил Юрьевич? – спросил я.
– Ломать начнем, – как злодей из комиксов улыбнулся Михаил Юрьевич. – Дождались?
Раскрыл папку и показал мне какое-то постановление, даже без подписи.
– Можно мне копию? – попросил я.
– Не положена вам копия.
– Да разве это законно? Разве можно так сразу, без предупреждения? Мы в суд подадим, – глухо, будто сам себе, заметил я и зачем-то громко крикнул во двор: – По какому праву?! Беспредел! Я не позволю ломать мой магазин!
Во дворе, почуяв зрелище, начал собираться народ.
Таджики уже рвали с крючков и распахивали чугунные ворота. Ослепительный солнечный день хлынул в арку из двора. Я зажмурился.
По сторонам у буханки стояли менты, дальше еще таджики вперемешку с зеваками. Взревел бульдозер, из трубы в толпу повалил черный дым.
Я побежал к моему фиатику, он взвизгнул и въехал в арку, перегородив проезд бульдозеру. Увидел белое лицо матери в дверях магазина. Сердце колотило в груди как бешеное, сперло дыхание. «Ну, – думаю, – это я хорошо придумал!»
Пока так думал, таджики приподняли нас с фиатиком куда-то вверх, в невесомость над толпой и отнесли в сторону.
И вот уже бульдозер перекрыл въезд, выцеливая стальным отвалом клумбу и витрину. Я выскочил из машины и встал поперек дороги.
Помню, что-то истошно орал, размахивал руками. Во дворе было много людей. Лиц не помню, помню только общий настрой заинтересованный до крайности, почти праздничный.
Михаил Юрьевич, обмахиваясь папкой, стоит в сторонке.
Подошли три мента.
– Кто вы такой? – спросил меня старший, пузатый детина с флегматичным припухшим лицом. Что уж тут поделаешь, питие – черта национальная.
– Я – России гражданин! – нашелся я, – А вот мой паспорт! Но в руки не дам.
– Это почему?
– А там, на задней стороне написано, имею права в руки никому не давать.
– Почему препятствуете проведению работ?
– Мне из управы звонили, что нашу законную витрину сносят. И никакие это не работы, а варварство! И вообще, я тут законный арендатор, а вы, братцы, вандалы!
– Отойдите от прохода.
– Стою где хочу. Я сейчас где мне надо стоять стою!
Пузан вдруг начал на меня напирать. Говорит что-то невнятное и напирает, а я отступаю. А он вдруг возьми да и толкни меня пузом.
От волнения звенело в ушах. Он меня зачем-то схватил за руки. На беду все детство занимался дзюдо. Споткнулся о клубу, начал падать и перекинул его через себя. Мент упал в клумбу. И тут они принялись меня вязать.
Закричала мама. Говорил ей: «Не встревай». А какая мама не будет встревать, когда ее сына по полу валяют трое ментов! Бросилась ко мне.
С земли смотрел, как заламывают маме руки, надевают наручники, волокут к бобику. А потом и меня.
Пока волокли, снова с удивлением отметил довольные лица. Улыбался Аксенов. Чему-то улыбались местные жители. Одни таджики не улыбались – безучастно, обкурено смотрели на все, будто каждый день видели такое в своем Ашхабаде.
Когда нас сажали в бобик, один сердобольный мент вдруг не выдержал и крикнул:
– Дураки, вы! Вас же провоцировали!
_________________________
В обезьяннике у меня разрядился телефон. Звонил всем подряд: адвокату, в Собственную Безопасность, друзьям, в ФСБ.
Наручники сняли. На маму жалко было смотреть. Она у меня сильная, волевая. И я у нее сильный, но накатило вдруг такое бессилие! Захотелось убить главу управы молотком прямо по голове.
К вечеру голубые мундиры повезли нас в суд. На меня завели уголовное дело. Оказалось, я порвал два бушлата и нанес травмы пузатому сотруднику милиции Иванову.
В суде мама расклеилась и начала всхлипывать. Я ее приобнял, так и сидели.
Сзади на скамье пыхтели те самые менты: пузан, который толкал, и сердобольный, который орал. Мне стало совсем гадко.
Судья, женщина лет тридцати пяти с добрыми глазами, дочитала протокол, встала и начала на них орать:
– Да вы с ума посходили, что ли? Женщину с сыном вязать! Дело уголовное открывать!
Хорошая оказалась женщина.
________________________________________________________
Перед открытием мы посадили у ограды дикий виноград в бетонных кубышках. Виноград за пять лет, разросся, залез по стене на арку, густо и красиво оплел ее с внутренней стороны.
Потом кто-то полил его кислотой, и виноград засох. Таджики разбили бетонные клумбы кувалдами и куда-то унесли. Сухой остов остался висеть на стене, чуть покачиваясь на зимнем ветру. Весной, прямо из асфальта пробились, непонятно как туда залезшие ростки, зацепились за мертвое отцовское тело и полезли вверх.
Если заехать во двор старого розового «генеральского» дома, огромная арка обвита темно зеленым виноградом. Виноград радует глаз и тихонечко колышется на ветру.