(автобиографический очерк)
«Тринадцатым солдатом
умру, и наплевать –
я жить-то не умею,
не то что убивать».
(Юрий Кукин)
ЧАСТЬ I
ПРОБЛЕСКИ
В моей жизни не было никакого блеска и лоска. Так, – проблески...
Раннее детство, когда ваши родители живы, здоровы и беззаветно любят вас, и потому вы счастливы даже со всеми своими бедками, слезами и соплями.
А из плохоньких радиол и транзисторов в открытые окна вперемежку доносятся ещё новые, абсолютно живые и завораживающие мелодии, которые потом промурлыкиваешь десятки раз, силясь запомнить в точности. «Мишель», «Ну что тебе сказать про Сахалин», «Лунная река», «Чёрный кот» – и никакой политики. Да и какая там политика, когда тебе пять лет, а над страной, только что пережившей «оттепель», витает иллюзия счастья. Когда соседи по коммуналке собираются вместе вечером, и не для пьянки, а чтобы пообщаться и попеть. Когда на улице нет-нет да встретишь, в общем-то, безвредных, длинноволосых «ничевоков» с вышитыми красными сердечками на потёртых джинсах.
Из магазинов ещё не исчезли шоколадные зайцы и пирамиды сгущёнки, рассказы о которых позже с недоверием слушала младшая сестрёнка, родившаяся уже в семидесятых. Так было.
Школа внесла коррективы в мировоззрение маленького человека своей корявой рациональностью, неспособностью поддержать в начале жизненного пути и, в общем-то, равнодушием. Запомнился лишь физик Авенир Петрович, который действительно «горел». У него на уроках летали какие-то предметы, высекались громы и молнии, и речь его была полна эмоций.
Благодаря Авениру я, завзятый троечник, уже после армии умудрился на вступительных экзаменах в университет получить пятерку по физике, хотя это и не моя стихия. А мои истинные пристрастия к литературе, биологии, истории так и остались в школе без поддержки.
По утрам, перед началом первого урока, все классы стояли смирно под звуки государственного гимна – это был наш ответ американскому патриотическому экстазу.
Наши одноклассницы маршировали в мини-юбках с деревянными автоматами на уроках начальной военной подготовки, а мы собирали и разбирали АК-47.
Выпускной вечер особо не запомнился. Обычный шаблон: дискотека, набережная, водка, чья-то квартира. А после всей этой кутерьмы снова вопрос: «Что делать?».
Первая попытка поступить в университет оказалась неудачной, и хотел было уже забрать документы, но секретарь приёмной комиссии предложила поработать в лаборатории по изучению осадочных полезных ископаемых. Конечно, не в должности руководителя, а в качестве лаборанта, точнее разнорабочего. Так неблагозвучное «ЛОПИ» вошло в мою жизнь, а вместе с ним целая плеяда замечательных людей, настоящих геологов, чьи дела и мысли протянулись золотой нитью в моей судьбе. Костяк этой команды: Алексей Бессонов, Владимир Иванов, Александр Блинов, Александр Коршунов – неисправимые романтики и «Дон-Кихоты», не щадившие своё здоровье и жизнь во славу отечественной науки – этого странного существа в лаптях и с золотыми зубами.
Не берусь никого судить, потому что осознаю: жизнь каждого живущего на Земле по-своему трагична, и крест на чужой спине лишь кажется легче.
Опыт и возраст человека – это одновременно и враги, и друзья. С высоты своего опыта и прожитых лет мы можем расставить по полочкам всё, что с нами случилось, но это будет лишь игра ума. Ум ведь у нас игрун. Истинную же оценку даёт душа, на которой либо тяжело от чего-то, либо легко, и всякие полочки тут ни к чему. Общаться и работать с моими товарищами, чьи светлые имена я упомянул выше, всегда было легко и радостно, потому что не было здесь места никакой грязи и пакости, которыми зачастую обрастают человеческие отношения. Потому что связывала нас настоящая мужская работа.
Весь полевой сезон 1980 года мы провели в экспедициях по Закавказью и Казахстану, где я и встретил своё восемнадцатилетие. Даже пришлось взять полумесячную отсрочку от призыва в армию. И вместо морской пехоты осенью того же года я попал в погранвойска.
На «учебке» в Нарыне, когда по вечерам начинали вспоминать «гражданку», на фоне рассказов о пьянках и гулянках мои кавказские истории про золото и алмазы слушались хорошо, но воспринимались как байки барона Мюнхгаузена. Ведь нам было по восемнадцать, и сравнить мои, надо сказать, правдивые истории слушателям было не с чем, отсюда и такое восприятие. Позже я старался отмалчиваться.
«Красота армии в единообразии». Не помню, кто из военных это сказал, но первое сильное впечатление от армии у меня было, когда в день прибытия в часть, после солдатской бани, все в одинаковом обмундировании, бритоголовые, мы, новобранцы, оказались перед большим зеркалом, и я не мог найти себя, как будто исчез.
Потом начались бесконечные кроссы, тактика и стрельбы. Окончание «Курса молодого бойца» в феврале 1981 года ознаменовалось поисками «китайских диверсантов» в окрестностях города Нарына. Больше суток мы лазили по промёрзшим, заснеженным тянь-шаньским предгорьям в кирзовых сапогах, х/б и жидкопростёганных ватничках при температуре -25 градусов, а «диверсанты» из спортвзвода бросали в нас взрывпакеты и удирали на лыжах. Всё это перемежалось бегом в противогазах и рукопашной с набитыми соломой чучелами, что, впрочем, неплохо согревало.
Закончилось это мероприятие десятикилометровым кроссом в полном боевом снаряжении до территории части. Наш взвод прибежал первым, в результате чего мы попали на лучшие заставы отряда.
Вот я и подобрался к самым приятным воспоминаниям об армии. Ведь пограничная застава – это лучшее, что можно пожелать для срочной службы в армии.
ЧАСТЬ II
НА ГРАНИЦЕ
Нет, я вовсе не склонен идеализировать армейскую жизнь, в каких бы то ни было её проявлениях. Даже, скорее, наоборот, нахожу пребывание в армии неестественным состоянием для человека. Просто из всех вариантов армейской службы службу на заставе нахожу наилучшим вариантом.
Вообще, пребывание на границе, на грани чего бы то ни было, всегда мобилизует внутренние силы человека, как бы выкристаллизовывает его и очищает от всего лишнего. Это испытываешь и на заставе.
Когда нас, молодых погранцов, везли в горы, на заставу, мы любовались необыкновенно красивыми пейзажами с раскинувшимися по предгорьям полянами алых маков, окаймлённых голубыми елями.
Помню, как много позже, лет десять спустя, мне довелось беседовать с одним человеком, особо приближенным к науке, который поведал мне, что голубые ели в природе не растут, их вывели учёные. Я посмеялся тогда, представив себе учёных, которые лазают по горам Тянь-Шаня и сажают там эти самые ели.
Застава Туругарт, на которой начинал свою службу, стояла на Великом Шёлковом пути, связывавшем Восток и Запад несколько тысяч лет.
На учебке нам дали неплохую военную подготовку, и на заставе у меня были две специальности: стрелок-гранатомётчик (РПГ-7) и кинооператор (кинокамера «Красногорск-2»).
На скрытом наблюдательном пункте несколько раз снимал сопредельную территорию. Помню, как после одного наблюдения мы с офицером-«особистом» и моим сослуживцем Валерой Шляпиным спускались по склону. Вдруг снег под нами поехал вниз, и мы на собственных задницах на несколько метров закатились на китайскую сторону.
Вообще служба на Туругарте была насыщенной и интересной. Недалеко от заставы бил источник нарзана, и после бани (своя, заставская, деревянная) мы пили холодный нарзан.
Высота в этих местах – 3500 м над уровнем моря, и встречались эдельвейсы.
Ещё одна достопримечательность – озеро Четыркёль, на котором по весне останавливались стаи перелётных птиц. В эту пору из отряда приезжали машины с офицерами, и устраивалась настоящая бойня. Из всех видов стрелкового оружия «охотники» уничтожали пернатую братию. Эти воспоминания светлыми не назовёшь. На заставе стояли мешки с убитой птицей. Рядовой состав тоже не упускал возможности подстрелить какую-нибудь животину, будь то орёл или сурок, не важно. И никакие увещевания здесь не помогали. Вообще желание пострелять совершенно отупляет человека. Сурки чувствовали себя спокойно лишь в непосредственной близости от линии границы, где любой выстрел приравнивается к чрезвычайному происшествию. В солнечный день эти забавные зверьки, похожие на толстощёких киргизов, сидят, развалившись, возле своих нор и посвистывают. Ощущение такое, что тебя кто-то окликает. Как можно в таких стрелять, ума не приложу...
Отношения с китайцами в начале 80-х были весьма прохладными, и пустая банка из-под сгущёнки, занесённая ветром на сопредельную сторону, могла стать причиной серьёзных недоразумений.
Самой дальней точкой следования пограннарядов нашей заставы была «Арка Дружбы», построенная в 50-х годах ХХ века в знак братских отношений советского и китайского народов. В те годы пограничники обеих держав вместе играли в волейбол. С той и другой стороны от арки стояли дощатые домики. Когда отношения охладели, китайцы заявили, что домик с советской стороны на самом деле находится на китайской земле. После долгих препирательств пришли к компромиссу: печку из домика убрать, чтобы искры не летели в Китай, а китайские наряды имели право проезжать вплотную к домику. Если мы во время службы заходили в это сооружение и, на притчу, проезжал китайский наряд (обычно три-пять конных пограничников), то мы по инструкции ложились на пол, направив стволы автоматов в окна. Вообще-то довольно глупо.
Пару раз за время моей службы на заставе пришлось наблюдать провокационные действия китайских военных. Однажды из китайского посёлка вышли две роты вооружённых солдат и двинулись в сторону границы. Мы насчитали сто пятьдесят человек. А у нас на троих сто пятьдесят патронов.
Сообщили по рации на заставу. Оттуда приказ – вести наблюдение и не уходить со связи. Как в плохом кино, через какое-то время аккумулятор в рации сел, и связь оборвалась.
Китайцы меж тем развернулись в цепи и продолжали приближаться. Метрах в трёхстах остановились и моментально окопались. Подъехала наша тревожная группа на двух уазиках, которые остановились за ближайшим холмом. Через некоторое время китайцы построились в колонны и направились обратно в свой посёлок.
В другой раз из того же посёлка на большой скорости выехали два «Пекина» («Пекин» – это такой китайский джип) и устремились к «Арке Дружбы». Наш наряд залёг. Взяли машины на мушку.
В «Пекин» может поместиться до 15 человек, итого – до 30 человек на двух машинах.
Джипы остановились возле арки, и из них выскочили десятка два рослых парней в военной форме, но без оружия. Только в кино китайцы плюгавенькие. Эти были из спецназа и все ростом под два метра. Они что-то показывали друг другу. Потом один зашёл в дощатый домик и открыл окно, а остальные подходили по очереди к этому окну. Вот те раз: дембеля фотографировались на фоне Советского Союза…
На заставе было своё хозяйство: несколько свиней и корова. Корова была особенная. По строению тела – вылитый бык из тех, что участвуют в корриде. Единственное отличие – вымя размером с кулак. Молока мы не видали. Когда пришла весна, корова, предоставленная сама себе и влекомая инстинктом, носилась по всей округе.
Как-то мы отрабатывали тактическую задачу «застава в наступлении» и неожиданно, не пугаясь выстрелов, вперёд выскочила наша корова, охваченная боевым экстазом. Наступление было приостановлено.
Ещё у нас был замечательный пёс Аргус. Он знал назубок все тонкости погранслужбы, но имел весьма почтенный для собаки возраст и сильно пукал. Так что, когда наряд вместе с Аргусом выезжал к месту службы, двери в уазике держали открытыми. Из них выставлялись головы пограничников, а в центре машины сидел Аргус и улыбался...
Потом на заставу привезли молодых овчарок, которых нужно было натаскивать. Начальник заставы приказал мне и одному старослужащему взять по холщовому мешку. Нас отвезли за четыре километра от заставы, и мы должны были, петляя и путая следы, двигаться к стрельбищу. А на случай если собаки нас догонят, хлестать их холщовыми мешками. Мол, в один конец мешка собака вцепится, а за другой ты держи, пока хозяин овчарки не подбежит.
Я было засомневался, но напарник выглядел браво, и мы пошли через долину прочь от дороги, выписывая следами кренделя. Минут через двадцать увидели, как к тому месту, откуда мы отправились, подъехали уазики, из которых выбежали пять овчарок и выбрались пять солдат. Сначала собаки бежали на сворке, но потом их отпустили. Я спросил напарника:
– Ты уверен, что с мешками получится? Собак-то пять, а мешка-то два.
Мы прибавили ходу, потом ещё. Потом – что есть силы. Когда мы запрыгнули в будку, уже на стрельбище, – первая собака успела укусить каблук моего сапога. Подбежали проводники овчарок и взяли их на сворку. Я ради интереса несильно хлестнул одну по морде концом мешка. Уцепившись за него, собака три раза перехватилась, и я едва успел отдёрнуть руку. Вот тебе и метОда.
Овчарки – отважные собаки, и человека с оружием не боятся. Но по законам природы всё же вынуждены соблюдать некую субординацию. Поясню на примере.
Шли мы однажды дозором. Впереди овчарка бежит. Проводник её на сворке держит. Всё чин чинарём, и вдруг собака поджала хвост и словно прилипла к нашим ногам. Её пробивала лёгкая дрожь. Мы остановились и прислушались. Через некоторое время раздался волчий вой. Ему вторил другой волк, за ним – третий. Нам, понятное дело, не страшно – мы при оружии. А у собаки-то автомата нет, но инстинкт в печёнках сидит...
По субботам в клубе крутили кино, и приходили все, кто был свободен от службы, в том числе и офицеры с жёнами. У нашего замполита была очень красивая молодая супруга, полячка Алина.
У всех присутствовавших на киносеансе солдат, когда приходила Алина, развивалось временное косоглазие…
Хлеб на каждой заставе свой. Как-то заболел один из хлебопёков, и начальник заставы предложил желающим попробовать себя на этом поприще. Надо сказать – любая работа на заставе от службы не освобождает. Но мне хотелось научиться печь хлеб, и я вызвался.
Хлеб пекли на дровах в русской печи. Тесто замешивали в деже (дежа – кадка, в которой квасят и месят тесто). Учитывая большой объём (на пятьдесят человек), месить было непросто. И пока твой пот не попадёт в дежу, ничего не получится. До «седины» прокаливается печь, а потом на специальной лопате в неё отправляются порции теста, разложенные по формочкам. И через сорок пять минут божественный аромат наполняет помещение – хлеб готов. Впрочем, вру. Первые три дня у меня получались не буханки, а кирпичи. И «деды» грозились разбить их о мою грешную голову. Но на четвёртый день вдохновение посетило меня, и я выдал «на-гора» настоящий хлеб.
Крышка поднялась над дежой, словно шляпа на голове, и великолепное тесто заявило: «А вот и я!». Когда что-то сделанное своими руками получается хотя бы раз отлично, руки это запоминают. И две недели я пёк настоящий хлеб. Его пекут ночью, и по утрам, выходя на улицу, я видел, как за территорией заставы сурки вылезали из своих норок и тянули носиками воздух. Это было время, когда я ощущал состояние гармонии со всем окружающим миром. Но потом началась совсем другая служба.
ЧАСТЬ III
ПЕРВЫЕ УРОКИ
Наш наряд шёл дозором, когда подкатил уазик. Из него вышли начальник заставы, разводящий со сменой и ещё какой-то офицер. Они сообщили, что я прикомандирован к другому отряду и автобус уже ждёт. На заставе мне вручили документы, вещмешок и скатку (как потом оказалось, шинель была не моя, а на четыре размера больше – прапорщик постарался). Я быстро собрал личные вещи и попрощался с сослуживцами. Куда меня повезут – понятия не имел. В автобусе ещё были ребята-погранцы.
В то время в высокогорный пограничный городок Мургаб, что расположен на территории Таджикистана, прибывали прикомандированные офицеры, сержанты и рядовые, из которых формировали мотоманевренные группы (сокращённо – мангруппы) для заброски в Афганистан. Сюда же прибыли и мы из Нарынского погранотряда. Добирались сначала на самолёте до киргизского города Ош. Очень красиво смотрелись с высоты горы: сначала – Тянь-Шаня, а потом – Памира.
В Оше запомнился рынок, через который мы проходили, и отношение к русским в то время.
Местные торговцы надавали нам совершенно бесплатно целые сумки отборных овощей и фруктов. Одну авоську с помидорами мы в спешке забыли на автовокзале. Позже, во время службы, не раз о ней вспоминали, когда с продуктами был напряг. Из Оша на автобусе доехали до посёлка Гульча, где была «учебка» Мургабского отряда, а оттуда на крытом брезентом ЗИЛ-131 через перевалы и по горным серпантинам – до Мургаба.
Отслужили мы к тому времени по полгода. Из них: три месяца – на «учебке», да три месяца – на заставах. Молодые бойцы, короче. Друг друга толком не знали. Мотоманевренная группа, в которую мы попали, стояла тогда на афганской границе.
По прибытии, как положено, доложились командованию, а ближе к вечеру нас по одному вызывали в палатку, где проводились политзанятия, и банально избивали. Это уже была инициатива «дедов».
Мордобой в армии – обычное дело. Таким образом происходит взаимная утряска до создания однородной массы, которой, собственно, и является армия. Так зёрна различной формы и конфигурации, истолчённые в ступке, превращаются в муку, из которой потом можно испечь всё что угодно. А случайно попавшие камушки отсеиваются.
Человеческое общество тоже похоже на армию, которая непонятно с кем собирается воевать, ведь животный мир вокруг давно побеждён и порабощён людьми. А потому человечество воюет теперь внутри себя, и даже празднует победы…
Мне тоже сержант сказал: «Зайди в палатку для политзанятий». Я и зашёл, как говорится, о плохом не думая. И в темноте получил удар в лицо. Били и ногами. На мой вопрос: «Вы чего творите?!» услышал: «Чтоб знал, куда попал»...
Чем больше армия, тем быстрее она деградирует, если нет войны. А наши «деды» Афгана избежали. Из нас же, молодых бойцов, были затем сформированы расчёты взвода ПКП. Если дословно: ПКП (В) – пехотный крупнокалиберный пулемёт системы Владимирова. Формирование мангруппы для заброски в Афганистан заканчивалось в городе Мургабе.
Сделаю маленькое отступление, чтобы рассказать о Мургабе, продуваемом всеми азиатскими ветрами городе. Расположен Мургаб на высоте около 4000 м над уровнем моря и является самым высокогорным городом на территории бывшего Советского Союза. Мургабский пограничный отряд охранял сразу два участка границ: китайской и афганской.
Прямо за территорией части вздымается гора Пионерка. Эту гору пересекает тропинка, по которой каждое утро поднималась отара овец и следом – грузный чабан на маленьком ослике.
Растительность вокруг города скудная, деревьев нет. Кругом только горы. Сразу за военным городком была свалка, на которой часто паслось местное стадо коров. Они жевали всё подряд: и пожухлый лук, и старую кашу, и заношенные солдатские кальсоны. Как-то довелось наблюдать такую картину – шёл бычок, а на всех четырёх копытах у него были банки из-под говяжьей тушёнки.
В одном месте территория части отделялась от «внешнего мира» забором с колючей проволокой. Мы проводили здесь какие-то работы, когда меня окликнул женский голос:
– Солдат!
Я обернулся. За забором стояла девушка-таджичка. Она поманила меня рукой. Я подошёл. Девушка достала из сумки большую лепёшку, протянула её мне, улыбнулась и сказала:
– Кушай.
Я ответил:
– Спасибо.
Она кивнула в ответ и быстро пошла прочь. Сколько ни смотрел ей вслед – так и не обернулась. Лепёшка была тёплая и очень вкусная. Мы её с ребятами разделили и тут же съели…
Я понимаю альпинистов. Проверка себя на прочность, романтика и всё такое.
Но долговременное (два года, например) пребывание высоко в горах действует на среднестатистического русского человека не лучшим образом. А иногда и просто крышу сносит. Такое за время службы приходилось наблюдать не раз. Так, однажды два солдата (им и служить-то осталось немного) взяли цинки с патронами, автоматы, захватили уазик и рванули в сторону границы. Шансов у них не было никаких. Да и куда ехать? Китай? Афганистан? А кому они там нужны? Нашу мангруппу (мы тогда ещё на границе стояли) тоже привлекли к поимке беглецов.
Перекрыли пикетами все дороги и тропки. Дали инструкцию: увидите уазик – предупредительный выстрел, затем – по колёсам. В случае сопротивления – на поражение. Пикет, в котором был я, перекрыл одну из дорог. Вскоре показался уазик. Остановился далеко от нас. Из машины вышел офицер и дал отмашку. Поймали, значит.
Вспоминается также суд над группой старослужащих, когда сапёрной лопаткой был зарублен молодой сержант. За роковой удар – 14 лет, остальным дали от пяти до десяти. Всё это было в Мургабском отряде. И куда ни посмотришь – горы…
Бойцов, отслуживших год, ждала «церемония посвящения в деды». Делалось это так.
В казарме два ряда коек. Между ними проход. «Дед» вставал ногами на две кровати с обоих рядов, нависая над проходом с деревянной табуреткой в руках. Молодой боец подходил к нему сзади и наклонялся так, что его задница оказывалась между ног старослужащего, а «дед» со всей силы бил по ней плоской частью табуретки. После «инаугурации» зад молодого бойца приобретал фиолетовый оттенок. Так переводили в «деды» нас, так переводили и мы.
Зачастую чья-то прижившаяся по месту дурь обретает черты традиций. Благодаря средствам массовой информации все мы видели оттянутые уши у женщин некоторых папуасских племён, спиленные передние зубы, кости животных, вмонтированные в носы мужчин, всевозможные разрезы на теле и т.д. Перевод в «деды» с помощью табуретки тоже из разряда местной дури, возведённой в ранг традиции…
Как я уже сказал, формирование мангруппы для заброски в Афганистан заканчивалось в городе Мургабе. Выкатили нам из ангара пять пулемётов ПКП, и ещё вытащили две ЗПУ – зенитно-пулемётные установки. Владимировские пулемёты обычно устанавливают на башнях бронетранспортёров, а наши были на колёсах.
В общем, выкатили-вытащили и сказали:
– Разбирайтесь сами. Инструкторов нет. Вот вам фотографии, где изображены запчасти пулемёта.
Теория, как говорится, на этом и закончилась. Методом «научного тыка» мы несколько раз разобрали и собрали своё новое (читай – старое, образца 1949 года) оружие и, как нам показалось, мало-мало его освоили. Потом были стрельбы.
Мангруппу вывели на стрельбище. Расставили всех по местам: здесь стрелки, здесь гранатомётчики, здесь мы со своим ПКП. На стрельбы из пяти наших ПКП взяли только один.
Как раз мой. Я – командир расчета, наводчик – Рафис, призывался из Башкирии. Надо сказать, отличный парень, золотые руки, за какое бы дело ни брался, всё у него получалось.
Установили мы пулемёт на позицию, сошки в песок воткнули, коробку с патронами прицепили, загнали первый патрон в патронник. Рафис залёг за пулемёт и взялся за гашетку, я – рядом с пулемётом, возле правого колеса. Поднялась наша мишень – фанерный БТР. Командую:
– Цель – БТР, прицел – 4, короткими – огонь!
Тогда мы первый раз услышали, как стреляет наш ПКП. Его патроны калибра 14,5 мм похожи на маленькие снаряды. Пуля летит несколько километров не теряя силы. Темп стрельбы – 600 выстрелов в минуту. С первого же выстрела Рафис попал в цель, но почему-то продолжал стрелять. Мощной отдачей пулемёт оттаскивало назад. Я посмотрел на Рафиса. Он был бледен и, вцепившись в гашетку, удерживал пулемёт, упираясь ногами в песок. Я уже видел пламегаситель ствола возле своего лица. Потом грохот выстрелов прекратился – кончились патроны.
Рафис посмотрел на меня:
– Гашетку заело.
Над стрельбищем нависла тишина. Только пыль от взрытой выстрелами земли клубилась над тем местом, где стояли мишени. Некоторые из них уже не подлежали ремонту. Наконец тишину прервал крик с командного пункта. Матерясь, к нам бежали начальник стрельбища, начальник мангруппы и ещё какие-то офицеры.
Гневные выпады были в основном адресованы Рафису. В свою очередь я сказал, что вообще-то ему нужно вынести благодарность за то, что удержал пулемёт и никого из людей не зацепило.
Поняв, в чём дело, командиры немного успокоились, за исключением, пожалуй, начальника стрельбища, которому предстояло теперь заниматься восстановлением разрушенного инвентаря.
А гашетку мы отрегулировали, и больше нас пулемёты не подводили…
ЧАСТЬ IV
БАЗАЙ-ГУМБАД
1402 год. Закованный в броню отряд воинов двинулся на юг. Туда, где пять государств трутся друг о друга своими горными хребтами, словно сказочные гиганты.
Говоря простым языком, наша мангруппа, увешанная оружием, погрузилась на боевые машины пехоты и двинулась в сторону Афганистана. Предварительно мы сняли с себя все знаки принадлежности к погранвойскам – ведь им не положено пересекать границу.
Начинался 1982 год, а по исламскому календарю – 1402 год. Вскоре мы уже окапывались на новом месте. Широкий пологий холм посреди долины, недалеко от селения Базай-Гумбад. Говорят, Базай-Гумбад – это имя одного человека, которого в давние времена здесь до смерти замучили воины какого-то правителя.
В конце XIX века местный хан хотел, чтобы его ханство перешло под протекторат России. Это открыло бы для России прямую дорогу в Индию. Но из-за бюрократических проволочек что-то не срослось, а потом и ханство кануло в Лету…
Наша группировка так и называлась – Базай-Гумбадская. На восток от нас до китайской границы километров шестьдесят. На юг, до Индии, – сорок (хотя сейчас считается, что эта часть Индии принадлежит Пакистану). Юго-западнее, километрах в двадцати пяти, – Пакистан. На север, до советской границы, – километров тридцать. Соответственно: с севера от нас – Ваханский хребет, с юга – Гиндукуш, на востоке – горная система Кунь-Лунь.
Надо сказать, мы не на голое место приехали. Многие укрепления были сделаны ещё до нас: блиндажи, укрытые маскировочной сетью; по периметру холма – линия окопов; за окопами – малозаметное проволочное препятствие (МЗП). Но и на наш век земляных работ хватило: капониры под БМП и БТР, укрепления для пулемётов. Не обошлось и без курьёзов. Одному бойцу в шею впился клещ. Кругом горы, растительности почти нет, и на тебе. Насекомое извлекли и с оказией отправили в Союз. Позже узнали, что это какой-то очень редкий вид.
Несколько дней ушло на пристрелку местности. Мы из своих ПКП наловчились попадать одиночными выстрелами в отдельные валуны на расстоянии до двух километров.
Окопы подправлять приходилось довольно часто. Сильные ветры – весьма обычное здесь явление. По долинам то и дело прогуливаются смерчи, напоминающие сказочных джиннов, кидающихся во все стороны камнями и песком. Наши постиранные после бани кальсоны, портянки и гимнастёрки не раз подхватывались такими смерчами и в затейливом танце поднимались в небо. А от сходивших в горах лавин дребезжало всё, что могло дребезжать.
Ветер «афганец», или, как его ещё здесь называют, кара-буран, дует без перерыва несколько дней подряд. Бывало, что окопы, которые тянулись поперёк долины, полностью засыпало. А те, что вдоль, разносило до двух метров шириной. Однажды таким ветром мне сильно продуло ухо, и шапка-«мургабка» не спасла. Ухо было размером с пирог и нещадно болело. Вообще в вопросах мелкой медицинской помощи в основном полагались на себя и подручные средства. Фурункулы выбивали бутылкой. Горлышко прислоняли к ядрышку фурункула, а по дну ударяли. Всё содержимое вылетало в бутылку.
Как-то у моего товарища разболелся зуб, и он выдернул его себе плоскогубцами.
Однажды, при распилке дров, я располосовал себе руку двуручной пилой. Спасло мумиё. Замазал, и через неделю рана затянулась.
Нет, у нас был своего рода фельдшер – офицер-двухгодичник. После института к нам попал. Он всё время был подшофе, но за одним следил чётко. В специальной машине-парилке регулярно ошпаривал солдатское бельё. Так что вши у нас были редкими гостями.
Ещё вспоминается, как перед заброской в Афган нам навтыкали за один приём всевозможных прививок. Когда мне делали очередной укол, я спросил усатого, похожего на гоблина медика, что это за прививка. Он коротко ответил: «Для столбняка».
Вообще, с нашим братом-солдатом особо никто не считался. За редкими исключениями. В мангруппе служил парнишка – таджик из местных. Он знал кроме своего и русского языка ещё и пуштунский. Всегда был с офицерами-особистами.
Умеющий говорить с людьми на их языке способен заметно облегчить свою жизнь, а при желании – и жизнь окружающих.
Однако термин «лёгкая жизнь» едва ли подходил хоть к кому-нибудь из нас, окопавшихся в чужой, весьма враждебной стране с целью, не особо ясной ни своим, ни врагам.
Понятия местного населения на таком политическом фоне звучали более лаконично и конкретно: плохой бай, хороший бай, правоверные, неверные.
Неверный, пришедший в дом мусульманина без приглашения, да ещё с оружием – чего можно ждать в ответ от хозяина?
Но, вопреки сложившемуся мнению о жестокости наших, скажу, что с местными мы ладили довольно неплохо. Снабжали их предметами первой необходимости, одеждой, а однажды подарили местной общине полковой котёл. Его погрузили на верблюда. Впереди ехал бабай на ослике, а за ним следом шёл верблюд с нахлобученным на горбы котлом, похожий на Большую Черепаху из мультфильма.
В долине реки Вахджир периодически появлялись группы людей. Это мог быть кто угодно: душманы, торговцы, беженцы. В соседнем Пакистане тоже не всё было гладко. Шииты и сунниты не давали друг другу спокойно жить, и претерпевшие насилие люди порой искали убежища в Афганистане.
Местный бай ездил в бурке на красивом жеребце. Его сопровождали два конных телохранителя, одетых в наше солдатское х/б и кеды. Было и что-то вроде местной милиции, которая следила за порядком. Отличить их от душманов («душман» на языке пушту значит «враг») можно было лишь по оружию. Старший носил при себе наш старенький ППШ, а остальные были вооружены карабинами.
Недалеко от нас располагалось небольшое подразделение афганской армии. Надо сказать, нравы в их армейской среде были довольно суровые. За провинность сержант мог огреть солдата прикладом или посадить в холодный ручей. Впрочем, по отношению к нам афганские военнослужащие вели себя доверительно и дружелюбно.
Километрах в ста пятидесяти на юг от нас проходило Каракорумское шоссе, самое высокогорное шоссе в мире. По планам нашего верховного начальства тоже предполагалось строительство какой-то дороги. К нам прибыли грузовики со взрывчаткой, которую благополучно выгрузили прямо посреди расположения группировки, накрыв лишь маскировочной сетью. Одного хорошего выстрела со стороны душманов было бы достаточно, чтобы превратить наш холм в глубокую братскую могилу. Но, слава Богу, у противника тоже хватало недалёких руководителей. Возможно, благодаря этому взрывчатка благополучно пролежала так у нас несколько месяцев.
Страха не было – лишь злой интерес. Да и, в сущности, что такое смерть? Это давний друг, который однажды придёт и спросит:
– Ну что, как ты тут без меня?
По ночам «духи» перемигивались в горах китайскими фонариками, а над этими горами величаво и бескрайне, в какой-то абсолютной прозрачности, простирался космос. Он не казался далёким здесь, на высоте 4000 метров. Ничто не мешало созерцать бесконечные миллиарды мерцающих звёзд, каких-то движущихся ярких точек и стремительно проносящихся метеоров. Погружаясь взглядом во всё это великолепие, можно было в нём раствориться. Но любой шорох возвращал тебя к реалиям нашего суетного мира, в тёмную, непроглядную азиатскую ночь. Вылазки, которые мы изредка совершали, в такую пору без приборов ночного видения были бы весьма затруднительны.
Афганистан – неприветливая страна. И никто из завоевателей здесь долго не задерживался.
2300 лет назад, сюда, к истокам Аму-Дарьи, с бесконечными сражениями дошла армия Александра Македонского. Не представляю, как в то время люди из благополучной Греции управлялись со всеми трудностями, которые их здесь поджидали. Постоянные резкие перепады температуры: то солнце жарит и ходишь в одной гимнастёрке, а через полчаса – снег и пронзительный ветер. К повседневным бытовым особенностям и то привыкнуть непросто. Вода закипает при 80 градусах – толком не вскипятишь, мясо варится от 4 до 8 часов, да ещё нехватка кислорода порядка 40%. Даже у нас были случаи смерти солдат от отёка лёгких, а что говорить о тех временах. Неспроста македонцы давали такие названия здешним местам: «большая болиголовная гора», «красный лихорадочный склон».
«Горняшка» может ввести в ступор даже совершенно здорового человека. До сих пор с волнением вспоминаю, как на День пограничника к нам прилетели два борта с ансамблем песни и пляски КВПО. В нашем блиндаже подготовили сцену, поскольку на открытом пространстве выступать небезопасно. Мы сгрудили вдоль стены наши солдатские койки, и на освободившемся пятачке началось выступление. Солисты пели патриотические и народные песни, а потом красивущие девчонки в русских платьях закружились перед нами в немыслимо быстром танце. Потом ещё один танец, потом – ещё. Полтора часа наши «замыленные» горами взоры были прикованы к этому свалившемуся на нас с неба действу. Концерт окончился, а мы сидели, так и не осознав до конца, что же это было. По окончании выступления артисты сфотографировались с нашими офицерами на фоне Гиндукушских гор, позируя перед камерой возле огромного валуна, к которому мы бегали ночами по малой нужде. Сфотографировались и улетели. А мы посочувствовали девчонкам, представив, какой у них будет «отходняк» после высокогорья, где резкие движения чреваты для здоровья.
Ближе к осени нам также вертолётом подогнали контейнер с дынями. Дыни были зелёные, как огурцы, и к тому же незрелые. Но всё же мы их съели, чуть ли не с корками, поскольку витаминов катастрофически не хватало. Впрочем, деликатесами мы себя баловали сами, как могли.
Мой товарищ, рядовой Василий Куратов, был потомственным охотником. И на медведя, бывало, хаживал. Здесь, в Афганистане, его навыки пригодились как нельзя кстати. Медведей, конечно, мы не встречали, но кролики попадались. Вася наловчился их ловить «петлями». Чуть только снежок землю припорошит, и зверюшкины следы проявляются. Впрочем, этой нечастой добычей наши деликатесы и ограничивались.
Одно время в расположении нашей мангруппы находилась радиолокационная станция на базе автомобиля ЗИЛ-131. У связистов можно было послушать радио. Правда, эфир до краёв был заполнен пением муэдзинов, азиатскими новостями, чтением стихов на фарси и восточными мелодиями. И когда однажды в этот поток каким-то чудом просочился голос Людмилы Зыкиной, на глаза навернулись слёзы.
«Издалека долго течёт река Волга...» – Господи, как же мы далеко и надолго оторвались от России.
Лишь вдали от Родины человек по-настоящему начинает понимать, насколько она ему дорога, если он вообще способен что-нибудь понимать...
Рассказать обо всём, что связано с Афганистаном, кажется задачей невыполнимой, потому как это словно отдельная жизнь. Снова вижу себя на боевом расчёте. Снова идёт наш начальник мангруппы перед строем. По лицу его расплывается улыбка голливудского шерифа. Поигрывая пальцами в лайковых перчатках, он смотрит на нас и произносит:
– Французики, ёп.
В детстве у меня были оловянные солдатики: русские и французы. Возможно, у нашего командира были такие же.
10 ноября 1982 года умер Брежнев. Через несколько дней нас усадили в блиндаже возле единственного, невесть откуда взявшегося телевизора и пытались наладить трансляцию похорон. Но, кроме теней на мельтешащем фоне и неясно слышимой речи диктора, ничего разобрать не удалось. Потом началась служба в режиме усиленной боевой готовности. Предполагалась нарастающая активность противника в связи со смертью советского лидера. Но в эти дни было на редкость тихо...
PS: Любовь к Родине, любовь к человеку, любовь к порядку – все, так или иначе, говорят о любви.
Мне видится, что главная проблема многих людей в том, что любовь для них – это не состояние гармонии, а особый вид истерии, со всеми вытекающими отсюда страхами, подозрениями и обидами. Возможно, в этом проблема и всего человечества. Отсюда и конфликты: большие и малые. Ведь проще умереть в бесконечной борьбе друг с другом за счастливое будущее, чем вместе его построить.
Ссылка на видеоверсию мемуаров "Дневник оловянного солдатика" – на авторской странице.