Дочь виночерпия бросилась к нему, повторяя сквозь слезы:
– Милости, милости, синьор!
– Я окажу вам милость и честь, моя красавица, – ответил он.
Затем обратившись к одному из слуг, прибавил:
– Привести ее на эту ночь ко мне!
Молодая девушка побледнела от ужаса и откинулась назад.
– Ты слышал мой приказ, Рибонд? Чего же ты стоишь разинув рот, точно глухой? Берегись! А ты, добрая женщина, ступай домой. Твой муж будет завтра повешен. Об этой же скучной истории – ни слова больше! А кто будет говорить о ней, тот разделит участь Христофора.
Анжела встала и, шатаясь, отошла к столу. Оскорбление, нанесенное ей бароном, дерзко выбиравшим себе любовницу в ее присутствии, заставило ее сильно покраснеть.
– Презренный! – вскричала она. – Итак, вот какой твой ответ дочери, вымаливающей жизнь отца!
– Да, сударыня! – ответил Беранже, наклоняя голову. – Разве вы не одобряете моего вкуса?
Анжела схватила со стола тяжелый золотой кубок и бросила его прямо в лицо барона. Тот отступил с окровавленной физиономией.
– Вот мой ответ! Ты можешь убить меня, но я при всех слугах бросаю тебе мое презрение.
– Что ты осмелилась сделать! – прорычал Беранже, обнажая кинжал и бросаясь к жене.
Я вскрикнул от ужаса. Но, движимые одним и тем же чувством, все воины бросились вперед, и лес обнаженных шпаг отделил этого бешеного от мужественной Анжелы.
– Назад, мессир! Мы защитим благородную даму! – вскричали в один голос солдаты.
Один из них, сын Христофора, прибавил:
– Если вы убьете благородную даму, мы все восстанем, как один человек. Ваши виселицы не пугают нас!
При виде разгоряченных лиц и взглядов, пылающих ненавистью и возмущением, барон понял, что он рискует восстанием всех своих вассалов. Поэтому он отступил назад, вложил кинжал в ножны и схватил бич.
– Убирайтесь вон, канальи! Возмущение дорого обошлось бы вам! – крикнул он.
Не смея тронуть воинов, барон обрушился на крестьян. Бич его хлестал направо и налево, по воющей толпе, которая быстро разбежалась. Комната опустела в одну минуту. Я поддерживал Анжелу, лишившуюся чувств. Беранже подошел к нам и наклонился к жене.
– Погоди! Ты еще заплатишь мне за свою смелость, которой все так восхищались! – проворчал он, вытирая свое окровавленное лицо.
На следующее утро, за обедом, барон взял за руку бледную и расстроенную Анжелу.
– Пойдем! – сказал он. – Я хочу тебе что–то показать.
Барон подвел ее к окну, выходившему на внутренний двор. Подняв занавес, он открыл окно и толкнул Анжелу вперед.
Я последовал за ними и тоже наклонился вперед, чтобы лучше видеть.
Ужасное и отвратительное зрелище представилось моим глазам. На виселице качалось пять человек, с искаженными лицами, и, в их числе, сын виночерпия, грозивший барону.
Анжела вскрикнула от ужаса и хотела бежать, но Беранже силой удержал ее. Молодая женщина отбивалась, как безумная и, наконец, упала в конвульсиях.
Барон усадил ее в кресло. Когда же она немного успокоилась, он сказал многозначительным тоном:
– Благодари Бога, что я наказал тебя только казнью другого!
Анжела с ужасом оттолкнула его.
– Боже мой! За какое преступление Господь связал меня с таким чудовищем! – сказала она прерывающимся голосом. – Я бессильна против тебя, но есть Бог, который воздаст за все!
Барон остановился и выпил глоток сахарной воды. Взгляд его скользнул по присутствующим и он улыбнулся, заметив, какое впечатление произвело его чтение. Вдруг его глаза остановились на Ренуаре. Тот, с пылающим лицом, подобно тигру, готовящемуся броситься на добычу, устремил на Беранже взгляд, полный такой дикой ненависти, что барон невольно ощутил какое–то неприятное чувство. Но маркиз ничего не замечал. Откинувшись на спинку стула, он, очевидно, находился в нервном шоке и нетерпеливо вертел в руках свою часовую цепочку.
Как только дядя умолк, он поспешно встал.
– Я думаю, дядя, было бы недурно сделать небольшой перерыв и напиться чаю. Ты отдохнул бы, а наши дорогие гости подкрепились после пережитых волнений.
– Ах! Эта хроника окончательно лишила меня аппетита. Великий Боже! Что это было за ужасное время! А я–то так восхищалась временами рыцарства и жалела, что оно прошло! – вскричала Марион.
– Это маленькое разочарование заставит вас быть справедливее к настоящему и относиться снисходительней к вашим современникам, – смеясь, возразил маркиз и вышел из комнаты, чтобы распорядиться о чае.
Завязался общий оживленный разговор.
Одна только Алиса и Ренуар не принимали в нем никакого участия. Молодая женщина, казалось, находилась под давлением какой–то тяжести. В ее воображении каждая из сцен рассказа восставала с такой жизненностью, что она невольно ставила себя на место несчастной Анжелы де Верделе, и ей казалось, что она чувствует и переживает все горе и все обиды этой женщины, умершей несколько веков тому назад.
Неожиданное, крепкое пожатие руки оторвало Алису от ее дум. Она подняла голову и, с невольным страхом, увидела Ренуара. Тот сел рядом с ней и прошептал многозначительным тоном:
– Ну что, маркиза? Убедились вы теперь в справедливости того, что я вам говорил? О! Я вовсе не сумасшедший, но только помню прошлое и узнаю тех, кто жил здесь под иными формами. Проклятая цыганка и теперь такая отвратительная ехидна, но только на этот раз она не повредит вам. Ее казнь близка!
Заметив, что молодая женщина смотрит на него со страхом и удивлением, Ренуар таинственно прибавил:
– Я пристыдил ленивое правосудие, пренебрегающее своею обязанностью, и оно передало мне свою власть судить и возложило на меня наказание виновных.
Его перебил слуга, доложивший, что чай подан. Все перешли в столовую, где Марион начала поддразнивать маркиза и спрашивала его, неужели и теперь он станет оправдывать барона Беранже, ссылаясь на нравы пятнадцатого века.
– Да сохранит меня Господь одобрять такие несправедливые и жестокие поступки, но я продолжаю утверждать, что большая часть вины в том, что произошло, лежит на современных нравах, – со странной серьезностью ответил маркиз. – Если бы закон и обычаи не позволяли ему так поступать, как он поступал, то поверьте, он никогда на это не отважился бы. Если бы я начал вешать своих фермеров, то тотчас же вмешался бы прокурор республики. Когда же мы знаем это, то ни мне, ни кому другому не придет в голову покушаться на чью бы то ни было жизнь.
– А если бы вы были убеждены в своей безнаказанности, то, конечно, позволили бы себе такие жестокие репрессии со всяким, что вам не нравится? – враждебным и насмешливым тоном спросил Ренуар.
– Ах, дорогой сосед! Вы уж слишком много приписываете мне. Я, видите ли, ненавижу дерзких людей, а мстить до полного удовлетворения – это королевское наслаждение. Но мы живем в XIX столетии, что одинаково счастливо, как для вас, так и для моих врагов. Если бы во времена рыцаря де Савари вы стали бы высказывать такие же таинственные, странные антирелигиозные убеждения, какие вы громко проповедуете теперь, то, без сомнения, духовный совет осудил бы вас на in расе (In pace (лат.)-здесь: монастырская темница.), – ответил Беранже, причем в глазах его вспыхнул не менее враждебный огонек.
Этот новый спор произвел на всех в высшей степени неприятное впечатление, тем более, что нервное возбуждение безумного бросалось в глаза. Все удивлялись, как мог маркиз считаться с ним, но, против всеобщего ожидания, Ренуар ничего не ответил и удовольствовался загадочной улыбкой. Затем все поспешили в гостиную, где барон тотчас же приступил к чтению манускрипта, чтобы предупредить дальнейшие споры.