ГРАЧИ
(Байки из Ембаево)
Расскажу вам об одном из приключений, в котором я пережил ужас до жути с одной стороны, и счастье до эйфории с другой.
Я уже вам говорил, что война согнала с западных территорий и птиц, и зверьё. Может быть, поэтому, а может быть, были и другие тому причины, но птиц в местах нашего Ембаевского обитания было множество. Ну, например, гнёзда чибисов на кочках в пойме, между озером и Турой, мы находили довольно часто. Пореже натыкались на утиные. Сорочьих гнёзд в сосновой роще между Ембаево и Яром мы знали множество. Мы знали адреса совиных и соколиных гнёзд. И очень важно, что мы знали и свято блюли два постулата:
– два раза в одно гнездо без крайней нужды не лазать;
– все яйца из гнезда забирать нельзя.
Некоторые яйца мы ели, а из некоторых, предварительно выдув содержимое через два проделанных иглой в скорлупе отверстия, делали коллекции.
Я намеренно опустил гнёзда грачей, потому что именно там я и натерпелся и нарадовался.
Никогда и нигде больше я не видел таких грачиных гнёзд, как там, в Ембаево. Грачи селились над кладбищем. Селились в огромных гнёздах, которые были сооружены на двух или трёх стоящих рядом соснах. А сосны на кладбище, которое тогда, как и сейчас, располагалось между Ембаево и Тураево на высоком берегу у озера, были настоящими корабельными соснами, и стояли они там группками по две, три штуки. И огромного размера гнёзда, может быть, на тридцать, пятьдесят грачиных семей парили там, в небе, высоко над кладбищем.
Стволы сосен постоянно раскачиваются ветром, и поэтому между стволами сосен и общим для них гнездом, всегда существует изменяющийся в размере зазор. Грай стоит оглушающий, птицы непрерывно взлетают и садятся. А когда появляется враг, например, в лице сокола или ястреба, то, как говорит один симпатичный киногерой — «Картина маслом». Ощущение такое, что смещается и время, и пространство.
И вот весной 1942 года небольшая группа исследователей в возрасте от 9 до 11 лет отдыхала у самого берега озера, под яром, у кладбища. Не обратить внимания на этот грай над головой было невозможно, а поскольку именно в этом походе мы нашли и тащили домой небольшой лист старого кровельного железа, применение которому ещё не было определено, то идея возникла сама собой и в нескольких головах сразу.
Через минуту мы, ничего предварительно не обсуждая, уже выбирали группу деревьев, поддерживающих самое большое гнездо. Орали мы так, что, по крайней мере, нам грачей слышно не было. Поскольку мы все были в том возрасте, когда детская уверенность в своём бессмертии ещё не полностью выветрилась из голов членов этой безбашенной компании, а остановить нас было попросту некому, то через минуту три, наиболее полных идиота, уже лезли, каждый по своему стволу, но к одному парящему в небе гнезду.
Страшновато стало уже метров через десять, но подбадриваемые криками снизу и редкими, но всё же попадавшимися короткими обломками сучьев мы лезли и лезли вверх. Наконец, мы добрались до кроны и смогли передохнуть. Правда, через мгновенье Димка Лукичёв сказал:
— Лезем в гнездо, пока не испугались.
Но сделать это оказалось не очень просто потому, что живое сечение зазора между стволом и гнездом дышало из-за покачивающихся сосен.
Господи, думаю я сейчас, пожалуй, впервые осознавая весь ужас возможных последствий этой нашей тогдашней затеи: «А если бы чуть сильнее ветер? А если бы…» — просто волосы дыбом. Короче говоря, мы проскальзываем наверх гнезда и только тут в полной мере понимаем, с кем мы связались. То, что они нас не любят, то, что они нас мало боятся, это они нам очень доходчиво и убедительно показывают. Они огромной толпой вьются над самой головой, они атакуют, они орут и кроме всего они еще и гадят на нас.
Но мы тоже не дураки. Один из нас машет курткой над головой, двое других быстро собирают по два, а где и по три яйца из грачиных гнёздышек, на которые поделено это, по-другому и не скажешь, гнездовище. Собираем мы яйца в наши зимние шапки и, быстро, одну за другой спускаем их на шпагате вниз.
И вот тут, пока одна из шапок с яйцами спускается вниз, я впервые поднимаю глаза. Господи, именно эта картина иногда и снится мне в самые счастливые ночи. Там, далеко внизу, озеро, а за ним, до самого горизонта пойма, покрытая колышущейся травой, пойма, окаймлённая рекой, по которой тихо-тихо движется белый, как лебедь, пароход. Чуть повернул глаза вправо, а там, на фоне голубого неба, в белых парашютах облаков, летящие купола и минареты Ембаевских мечетей. Я был ещё мал, чтобы суметь объяснить, почему так легко и одновременно тревожно на сердце, но ощущение необыкновенной красоты увиденного и сегодня волнует сердце.
Но всё, даже самое прекрасное, это миг, а вот бесконечный ужас на спуске я бы пережить ещё раз не хотел. Я даже рассказывать об этом без дрожи не мог. Когда мы спустились, то руки разжать не могли. Мне кажется, что и руки, и ноги ещё некоторое время хранили в своей мышечной памяти округлость ствола сосны. А живот и грудь все шероховатости её коры.
Через некоторое время мы отошли, и когда дело дошло до яичницы, приготовленной на нашедшем себе применение листе железа, мы уже чувствовали себя настоящими пацанами.
Чтобы закончить эту историю, скажу, что, несмотря на все клятвы, кто-то нас продал, и когда мы, примерно через неделю, снова пришли на кладбище, чтобы повторить попытку, нас уже ждала засада из старших мальчишек, от которых мы получили такую взбучку, что следующие три весны грачи плодились спокойно. И если честно, то «гнёздолазы» были даже рады такому исходу, потому что они-то помнили, почём фунт лиха на спуске.