В квартире выла волчица.
– Нам точно сюда? – спросила я, но мой муж Вова уже нажал кнопку.
– Точно, точно… Это Нюка воет, я думаю. Дочка. Они её в любви воспитывают. В свободном поле, по японской системе.
Звонок громко залился соловьем, и одновременно кто-то грохнул по двери со стороны квартиры, и вой перешел в собачий лай.
– Это тоже Нюка? – шепотом удивилась я.
Минуту за дверью шла отчаянная возня – хрущевки не умеют хранить секреты дома, слышно так, будто двери и вовсе нет…
– Неллечка, это самое, открывай! Можно! – закричали, наконец.
– Собака у нас добрая, но очень глупая, – сказала Неллечка, впуская нас. – Кроме того, от радости писается. Овчарка, а писается. Раздевайтесь, пожалуйста, и проходите в комнату. Поэтому мы её закрываем от гостей. Собаку, я имею в виду.
– Жалко же, – сказала я.
– Потом обязательно выпустим, – сказал муж Неллечки, появляясь. – Она у нас, это самое, нервная почему-то.
– Знакомьтесь все, – сказал Вова. – Это Маша, теперь моя жена… Это мой друг Геша, кличка Вялый. Великий математик. А это Нелли, супруга его единоутробная.
– А почему Вялый? – спросила я. Неудобно как-то про человека – «вялый»… тем более про математика. – Давайте лучше без кличек. Я – Маша. Вы, значит, Гена.
– Гена, но зовут – Вялый, – сказал Вялый. – Я, это самое, привык. Потом поймёте.
– Его зовут Геннадий, и никакой он не вялый, – Неллечка оказалась кокеткой. – Вот тапки, если хотите.
Не заметить тапки было невозможно – куча старой, изгрызанной и изорванной обуви занимала половину прихожей…. Пришедшее в голову «а можно я босиком?» было моментально признано неправильным, лишь только я начала внимательно приглядываться ко всему вокруг…
Из туалета вышла кошка и закричала. «У неё течка, – сказала сочувственно Неллечка. – Всё у нас не слава богу».
– Бросьте вы эти тапки, не надо, оставайтесь в туфлях, – спас меня Геша. – У нас, это самое, бардак… вечный. На улице чище.
Неллечка снова кокетливо, но искренне засмеялась: – В приличных интеллигентных домах на такую ерунду внимания не обращают, Геночка. Ты же знаешь.
В комнате, где-то в углу, опять завыла невидимая Нюка.
– А где-е-е-е же… скажите, любимый ребё-ё-ё-нок сховался и во-о-ет? – громко, заглушая Нюку, колоратурным сопрано пропела Неллечка.
– Верди… – сказал Вова. – Красиво.
Тут же в соседней комнате загавкала тоже пока невидимая и нервная собака-овчарка, и Неллечка сделала рукой манерный жест, которым в цирке заканчивают выступление: вуаля! вот так, мол, громко и весело мы и живем! Геннадий, душа моя, неси… что там у тебя в духовке? Ничего у тебя нет в духовке?! Тогда стул сломанный убери отсюда… Чувствуйте себя как дома, друзья! Кошку нужно закрыть, а то она кого-нибудь изнасилует. Геннадий, душа моя, закрой кошку!
– Садитесь, – сказал, наконец, хозяин. – Может, это самое, музыку какую-нибудь поставить?
– Уймись, Геша, – сказал мой муж. – У вас и так… не скучно. О! грибочки…
– И что б мы с Нюкой без тебя делали, Геночка, – неожиданно серьёзно сказала Нелли, увидев выставленные на стол соленья. – С голоду бы опухли.
Геша покраснел от счастья.
– Сама-то я вообще ничего не соображаю в этой чепухне кулинарной, – продолжила она уже весело. – Я, Машенька, всю свою жизнь занимаюсь дошкольным музыкальным образованием. И больше ничем заниматься не умею.
«Интересно, сколько же ей лет… – подумала я, – лет сорок пять-то точно есть… А сохранилась в виде куколки».
Нюка, она же пятилетняя Анна, выла всё это время почти не переставая – теперь, забравшись под штору, она высунула голову и одну руку, в смысле, переднюю лапу, в точности как это делают волки, разговаривая с луной.
– Анна, – сказал Геша, поймав момент затишья, – ты бы, это самое, вышла, поздоровалась бы...
– Не хочу, – ответила волчица, – буду выть.
– Ню-ю-ю-ка… Наш чудесный волк! Выходи к народу. Все хотят с тобой познакомиться, ребёнок! Ме-чта-ют! Не расстраивай нас… – Неллечка, видно, хорошая мать и опытный терпеливый педагог.
– Нет, – коротко сказала Нюка.
– А где у вас курят? – через полчаса спросил Вова. – Я, лично, наелся. Хорошая капуста у тебя, Вялый. Дай рецептик. Пойдём, Маш, покурим?
«Предупреждать надо, черт вас всех дери, – шепнула я ему на кухне… – Голова раскалывается. И что ж это у них грязь-то такая?..»
– Машенька, куда вы исчезли?! – Неллечка вскоре нарисовалась у раковины, всплеснула руками, – вы что, посуду моете?! Я думала, вы курите здесь… Зачем вы портите ваши ручки? Геночка всё вымоет. Лучше бы мы с вами поговорили – Геночка сказал, что вы интересная и необычная…
– Что вы, я совершенно обычная, – сказала я, – а посуду мыть, так это хобби у меня.
– Ну хорошо, мойте… раз хобби. Можем и здесь поговорить, правда ведь? Ой… Нюка! Наша Нюка пришла.
В дверях стоял ребёнок в одних трусах.
– Рисовать хочу, – сказала Нюка матери.
– Здравствуй, Анечка, – поздоровалась я, и девочка медленно перевела на меня глаза, заметив, наконец.
Через несколько секунд мне стало неуютно – Нюка не отвечала ничего, смотрела размытым взглядом, не моргая…
– Геннадий! – радостно крикнула Нелли. – Ребёнок наш хочет рисовать! Доставай гуашь!
Появился Геша, а за ним, всё сшибая на своём пути, колотя хвостом и радостно скуля, большая худая дворняга. «А где овчарка?» – спросила я взглядом. Вова отмахнулся незаметно.
– Вот, это самое, выпустил её, – улыбаясь, сказал Геша. – Маша, это Лада. Неллечка, я сейчас её выведу по-быстрому, пока не поздно… а потом, это самое, мы порисуем.
***
Светлый он был человек, Геша Беляев, по кличке Вялый… Конечно, я не рассмотрела его в ту первую нашу встречу – Нюка перетянула на себя одеяло и незаслуженно стала главной героиней, но последующее наше общение помогло мне его, Гешу, оценить. И ещё понять, почему совершенно непохожие на него люди, такие как мой муж и еще несколько друзей так тепло к нему относятся.
Маленький непривлекательный человек в очках с толстыми стеклами – его даже не всегда замечали: – а Вялый-то где? Вялого не видели? – а он стоит среди спрашивающих, смотрит на всех снизу вверх… У него никогда не было на себя денег, поэтому он носил тяжелые линзы с диоптриями минус десять, хотя можно было купить более лёгкие и тонкие стекла. Все долгие годы, что я его знала, он носил такие вот уродливые окуляры.
К сорока своим годам, как я теперь понимаю, он успел привыкнуть к мысли, что никому не нужен. Конечно же, его наверняка любили родители, и он был очень талантливым и востребованным математиком, но я о другом. Я не верила, что он, обладая огромным потенциалом любви, не делал попыток найти личное счастье, но все его друзья, и мой муж в том числе, утверждали обратное: «Его Вялым, думаешь, из-за чего прозвали? Из-за этого и прозвали, что ничего такого ему отродясь не нужно было… Сутками мог формулы свои писать. Сначала крылатые ракеты обсчитывал, потом к нам перебрался в институт. Две пачки Беломора в день, годами в одних и тех же мятых штанах, этим же Беломором обтруханных… Все женщины относились к нему очень снисходительно и нежно, но исключительно по-матерински – подкармливали, подарки полезные дарили на праздники… – ни одного романа! всё ж на наших глазах было. И как это Нелю сподобило?..»
Это была натура, на которую не смогли повлиять обстоятельства. Даже попав в жесткий цейтнот, крутясь белкой в колесе, полностью обслуживая всю неожиданно образовавшуюся у него семью – и жену, и дочку, и очень уже взрослого сына жены от первого её брака, и даже тёщу с тестем – те, хоть и жили далеко, аж в Харькове, но тоже оказались в списке обслуживаемых, – он, Геша, всё равно смотрелся вялым.
Говорил он тихо и невнятно, приходилось переспрашивать – хорошо было слышно только «это самое», его вечную присказку. При встрече он никогда не подавал первым руки, чем сильно раздражал некоторых друзей, но еще сильней их раздражало его рукопожатие, когда оно случалось. Очень вялое.
Я сама видела несколько раз, как Геша буквально засыпал за столом от скуки, если обсуждали спорт или политику… но стоило задать вопрос, касающийся чего-нибудь важного для него лично – то есть его семьи и математики, и вы пропали. Вообще, если его спрашивали как дела, просто формально спрашивали, он никогда не понимал, что это формальность, и длинно рассказывал, как он чинил Нюкины зимние сапоги, искал дешевую капусту для засолки или лечил собаку от поноса…
***
– Неллечка, – сказал Геша, вернувшись через десять минут, – у Лады, это самое, что-то с животом. Понос. Я её внизу привязал пока. Пойду еще с ней погуляю… вы тут, это самое, без меня.
– Бедная наша собаченька, да, Нюка? Животик у неё болит.
– Рисовать хочу, – сказала Нюка.
– Папа придёт, порисуете. Иди, Геночка, мы пока с Машей поболтаем.
– Я с тобой, Вялый, – сказал мой муж. Я посмотрела на него как на Павлика Морозова…
Нюка снова завыла в комнате. Неллечка, прикрыв кухонную дверь, устроилась с сигаретой на высоком табурете.
– Машенька, а почему вы не хотите детей? Это такое счастье… извините, что говорю прописные истины.
Я взгянула на неё со значением – я умею.
– Вы знаете, когда я почти в сорок лет родила Нюку, у меня прямо второе дыхание открылось! Неужели вам не хочется такую, например, девочку?.. я не понимаю.
– Нелли, давайте с вами заключим договор. – Я выдержала паузу, чтоб она сосредоточилась. – Я мою вашу кухню, а вы громко поёте что-нибудь из Травиаты.
– Вы обиделись?! Я не хотела…
– Вы меня видите впервые, Нелли. Вы точно знаете, что у меня нет детей именно по причине, что я их не хочу?
Кухня была липкая, и посуды скопилось много – факту этому я была рада, во всяком случае, до возвращения мужчин мне было что делать. Я боялась, что придётся вернуться в комнату и общаться с этой Нюкой…
– Лучше спойте, Нелли... Я не обиделась, я вообще необидчивая. Просто вы могли напороться на женщину, у которой, например, погиб ребёнок. Или которая больна. Вам не приходило такое в голову? Нет, у меня не погиб ребёнок, не ахайте… лучше спойте, а то у меня от воя вашей девочки башку сносит. Давайте, пойте немедленно, у вас такой красивый голос.
– Хотите из Аиды? – Неллечка обрадовалась, что все без обид обошлось.
***
Неллечка была дочерью Героя Советского Союза, поздним ребёнком. С самого детства знала, что она особенная. Никогда не была просто снежинкой, всегда – Снегурочкой. Родители её были очень достойными людьми, отец при высоком воинском чине, мать – при отце. Кроме Неллечки, в семье было еще двое детей, но именно младшую, Неллечку, баловали, холили и лелеяли.
Вся семья пела, а Неллечка всегда запевала. Или солировала. Отец любил народную музыку, дочери это передалось, и мы никогда в жизни не слышали более красивого исполнения «Цвiте терен» или «Ніч яка місячна»…
После школы у неё была одна дорога – в Харьковскую консерваторию, куда же ещё? Отец хотел её видеть оперной певицей, никак не меньше.
– Тела в ней мало для оперы, – вздыхала мама, – надо девоньку откармливать…
– Так как её откормишь, егозу? Прыгает по жизни как дитё, – няня Груша, помогавшая семье всю жизнь, толстая и добрая, совсем родная, расстроилась… вроде кормит хорошо, и пироги печёт, и пампушки…
– Грушенька, мама шутит! Я буду худым колоратурным сопрано!
Неллечка очень любила жизнь, и жизнь её за это непрерывно чем-нибудь радовала: – «Я вообще не помню ничего плохого, верите? Мне даже неудобно было перед знакомыми: все вечно жалуются на что-нибудь, а мне так хорошо, что я даже разговор не могу поддержать…»
В тот год, когда Неллечка поступала, консерватория была объединена с театральным институтом, превратившись в институт всяких-разных Искусств. Ах, с какими интересными и талантливыми юношами и девушками ей посчастливилось учиться всем этим искусствам! Было очень весело.
Неллечка, хорошенькая и беззаботная, взрослеть не собиралась на радость всем – в двадцать лет она оставалась счастливым ребенком, ну, и родителям заодно продлевала ощущение молодости. Старшие дети давно жили отдельно: сын, военный, преподавал в Ленинграде, где и обосновался, и женился, и уже двоих детей растил; Неллечкина сестра уже лет десять жила в Киеве со своей семьёй... Ну, а Неллечка, защищенная мамками и няньками, героическим отцом и собственной лёгкостью, окрыленная красотой творчества и чудесными перспективами, порхала и кружила пташкой…
Тем не менее, на четвёртом курсе мальчик-баритон стал её женихом. Мальчик был красив и одержим музыкой, а Неллечке это казалось необходимым и достаточным условием для семейного счастья. Он относился к ней бережно, что очень нравилось родным и близким. По субботам он приходил в гости на обед, и после обеда они все вместе пели народные песни.
Свадьбу играли от души, с размахом – отец не согласился на уговоры жены и няни отпраздновать дома, снял ресторан, пригласил всю родню, как и принято в приличных семьях. Неллечка, украшенная лучшими портными Харькова, была невесомой и трогательной. И очень по-детски довольной. Баритон органично дополнил картину её личного счастья…
***
– А Машенька перемыла всю нашу посуду! – радостно сообщила Нелли. – И мы подружились, правда, Маша?
– К врачу нужно Ладу, Неллечка… что-то у неё, это самое, не в порядке.
Нюка не выла больше, елозила по полу, по-деловому раскладывая вокруг себя листы бумаги.
– Ей не холодно? – спросила я. – В одних трусах-то?
– Она у нас закалённый ребятёнок. Неси гуашь, Геночка. Сейчас мы нарисуем подарок нашим гостям. Нарисуем, Нюка?
Геша вынес пластмассовый поднос с баночками, скляночками, кисточками…
– Может, это из-за кильки? Я ей, это самое, кильку с овсом варил… Неллечка, ты так красиво пела арию, тебя, это самое, во дворе все слушали…
Нюка взялась за дело. Гуашь из баночек густо выливалась на бумагу и мимо бумаги, размазывалась кисточками и руками, потом и ногами – быстрыми движениями, молча. «Вы только посмотрите на неё! – восклицала счастливая мать, – она творит!» Через минуту краска кончилась. Нюка встала и, оставляя разноцветные следы, пошла на кухню.
– Ребята! – крикнул куривший там Вова. – Ваш голый грязный ребенок в крупу залез!
– Владимир, душа моя, вы не понимаете! Идёт процесс! Сейчас увидите этот авангардизм незамутнённый!
Нюка тащила пакет с рисом; рис высыпался по дороге… за ней шел мой удивленный муж, за ним – орущая кошка. «Как-то нужно отсюда поскорее свинтить…» – подумала я.
Остатки крупы были равномерно перемешаны с краской и размазаны по полу.
– Синий, желтый, красный рис… – сказала Нюка. Так и есть, не поспоришь. Такой вот разноцветный рис. Творческая девочка.
Родители стояли рядком, счастливые…
Крупу тогда, в начале девяностых, давали по талонам… Нюка раскрасила месячный паёк – у меня это не вызвало умиления, мягко говоря. Нюка вообще не вызывала во мне добрых чувств – со мной такое было впервые... ну, чтобы ребёнка хотелось затрясти. Поэтому, от греха подальше, я сказала: – «Нам пора».
– Нет-нет! Мы не можем так быстро с вами расстаться, правда, Нюка?! Правда, Геночка?
– Засиделись, засиделись… пора, – быстро отреагировал Вова. – Вялый, а что вы кошку не кастрируете? Мучается же…
– Так жалко, это самое, кастрировать-то…
– Нюка хочет маленьких котяток, правда, Нюка? А Пуша нам их родит.
Раскрашенная девочка молча смотрела, как Геша тряпкой подтирает авангардизм. Было понятно, что он делает это не в первый раз.
***
Мальчик Славик родился недоношенным, восьмимесячным. Порок сердца у ребёнка был обнаружен сразу, и Неллечка повзрослела тоже сразу, хоть все свои двадцать два года не имела ни малейшего представления о каком-либо пороке сердца…
Мальчика принесли только один раз – показать; его перевезли в детскую хирургию на другой день после рождения. Ребёнка нужно было срочно оперировать, с большим риском, но выбора не предоставлялось. Нелли плакала два дня. На третий у неё пропал голос – не колоратурное сопрано, а вообще. Вслед за голосом пропало молоко.
Её тоже перевели к ребёнку, и целый месяц после операции она была со Славиком в клинике, прислушиваясь, как молодая львица, ко всем мнениям, шорохам, собственной зарождающейся интуиции. Будущее более или менее становилось понятным. Мальчика спасли, но через три-четыре года понадобится следующая операция. Она училась жить этапами. Короткими этапами.
В доме всё переподчинилось и переосмыслилось, всё притихло – любовь к Славику была нежной и щемящей, остальное исчезло. Груша, видавшая виды, незаметно заботилась обо всех днём и ночью, подкармливала Неллечку, бабку спать гнала, генералу рюмку наполняла, шутку в разговор своевременно, чтоб сбить накал, вставляла... – держала всё под контролем.
Нелли говорила или хрипло, или шепотом. Врачи обещали, что голос обязательно вернётся, никуда не денется, но ей было всё равно. На ближайшие годы её жизнь была чётко определена, она просто должна быть со Славиком, просто быть со Славиком...
– Донюшка, – сказала однажды няня, – всё страшное прошло. Мы справимся с мальцом… вон сколько людей за него бьются! И врачи ходят лучшие.
– И правда, Неля, – отец обнял дочь и неестественно весело чмокнул в темечко. – Давай к жизни возвращайся, голос свой лечи. Мы ж все живые-здоровые пока, и Грушенька такая опытная…
Нелли покачала головой, нет, мол. Нет. Нет.
Баритон после окончания консерватории уехал петь в Киев: ему сделали такое чудесное предложение, что только мечтать можно… Участие сразу в двух спектаклях. Современная опера, очень перспективно. В главном оперном киевском театре. Неллечка после этого ещё раз здорово повзрослела…
Нет, он приезжал, навещал, конечно… но недолго. Развод оформили через несколько лет, когда Неллечка смогла этим заняться – то есть после второй операции, очень успешной, сделавшей ребёнка почти здоровым, а всех остальных – почти счастливыми. Потихоньку вернулся голос. Потихоньку рассосался страх. Малыш начал хорошо кушать и даже бегать…
Нелли, встряхнувшись, начала давать уроки фортепиано, и ей это очень понравилось – общаться с детьми; у неё образовалось несколько учеников разных возрастов. Ученикам тоже было необыкновенно легко общаться с таким преподавателем – Нелли выглядела пятнадцатилетней и забавной, совсем не такой, как остальные взрослые…
***
– Спасибо, что рассказали... Вы простите меня, Нелли, что я хрюкнула на вас тогда… – Мы сидели с ней в кафетерии, случайно встретились. Она ждала Гешу. Её лицо расслабилось, стало каким-то другим, усталым, возрастным.
– Да что вы?! Это вы меня простите! Нюка кого хочешь доведёт до кипения…
Я ощущала её своей ровесницей, а ведь между нами минимум пятнадцать лет в мою пользу… «Нет, не так, – подумала я, – я даже ощущаю себя старше…»
– А что теперь со Славиком?
– Он уже совсем взрослый человек… Работает. Мы редко видимся, он почему-то совсем не любит Геночку. Мы в Ленинград переехали, когда он школу закончил. Захотел в ленинградский университет поступать… на журналистику. Я против была! Боялась климата вашего, ведь всё-таки сердце у него… нужно в привычных условиях обитать. Да и журналистика – дело нервное. Но он настоял. Мы у моего брата жили, пока Славик поступал. Не поступил. Ну, а потом я Геночку встретила, и мы здесь остались... А вот и Геночка!
Геша, обвешанный сумками и пакетами, с цветочками, пробирался к нам между столиков. Пробрался, разделил букет на две части. «Это вам, Маша, – сказал, – а это Неллечке». Удивительный он, этот Геша… Мне цветочки беленькие, Неллечке – красненькие. «Гвоздички, это самое…»
***
Когда Гешины родители, узрев в совместном проживании причину неустроенности своих детей, решили разменяться и разъехаться с ними, то не очень-то у них и получилось. Большая трехкомнатная квартира почему-то на троих не делилась. Вернее, делилась, но это не устраивало – кто-то должен был отправиться в коммуналку.
Остановились на частичном решении проблемы: Геша получил однокомнатную в новом районе без метро, а родителям с младшим сыном досталась малогабаритная двушка в хрущевском доме. Все говорили, что им повезло, что размен хороший.
У Геши из окна был виден бескрайний пустырь со строительными отходами. Дорога на работу и с работы съедала три часа в день, по полтора в каждую сторону. Анна Григорьевна, мама, отдала ему несколько кастрюль, ковшик и сковородку, и через месяц после переезда Геша опомнился, что так и не распаковал коробку с посудой.
Анна Григорьевна быстро поняла, что они наделали, но дороги назад не было. Ей было очень плохо из-за собственной глупости, ведь до размена всем до одного было комфортно, и у каждого была обжитая комната, и все были под присмотром. И накормлены… Устроенная, удобная для всех жизнь пострадала из-за пустых разговоров чужих людей и глупых догм, тоже чужих: дети, мол, должны жить сами…
Эффект получился обратный – шанс, что сыновья устроят личную жизнь, теперь свёлся к нулю. Нынешняя Гешина берлога не сможет стать местом, куда не стыдно пригласить женщину. А сын Виталик, мальчик тридцати трёх лет, теперь живет в девятиметровой комнате с картонными стенками, сталкиваясь с родителями на каждом шагу… И у него теперь даже нет шанса приватно поговорить по телефону… Каждый день её накрывало горячей волной стыда и досады.
Анна Григорьевна была военным хирургом, и отец тоже был военным. После войны, которую оба завершили в Потсдаме, им повезло встретиться, полюбить и пожениться – всё за неделю. Женил их командир полка, в том же Потсдаме, и здесь же они остались служить, и жили пятнадцать лет. Дети были рождены тоже здесь: Геша в сорок шестом, Виталик на пять лет позже.
Город сильно пострадал в конце войны, и у Анны Григорьевны было много работы в госпитале, где она лечила всех подряд – и своих, и немцев, и даже одного итальянца. Её все любили, все без исключения – она была мужественная и добрая, такое вот чудесное сочетание человеческих качеств.
Итальянца звали Умберто, и он должен был умереть в апреле сорок пятого, но Анна Григорьевна сделала ему немыслимо сложную операцию, и он выжил. Его долго выхаживали, до середины осени, поэтому он смог увидеть изменения в жизни любимого доктора Анны: халат натянулся на животе – там жил Геша.
Умберто, заранее попросив прощения за жест, положил руку на этот живот и пообещал Богу, что будет всю жизнь молиться за этого ребёнка, и обязательно найдёт их, всю семью доктора Анны, и сделает всё, что в его силах, чтобы хоть как-то отблагодарить доктора Анну за её мужество и доброту…
Из всей этой речи Анна Григорьевна поняла «дио», «доторесса Анна» и «бамбино», но её доброе сердце само сделало перевод с итальянского, и она рассказывала историю об Умберто своим детям, не сомневаясь ни минуты в правильности этого перевода…
Умберто сдержал слово и нашёл Гешу – это произошло через год после смерти Анны Григорьевны и через сорок лет после войны… как раз, когда Геша познакомился с Неллечкой. Итальянец хотел встретиться, звал в гости, рассказывал про внуков и виноградники, присылал фотографии… а Геша совершенно не представлял, как ему быть. Он ответил один лишь раз, на немецком. Написал про мамину смерть, про неважное здоровье отца, про Виталика, и про то, что, может быть, скоро женится…
Каждый раз, получая новое письмо, Геша честно настукивал два слова: «Lieber Umberto»… и подолгу сидел молча. Переживал, что не может ответить. О чём писать незнакомому человеку? Нет у него, у Геши, ни внуков, ни виноградника. А про работу, про то, что он все связи и процессы, да и вообще всё на свете может выразить формулами, рассказывать нельзя…
Поэтому, когда Геша уходил в себя и не откликался, его друзья шутили: ясно, мол… опять замер. Опять «Дорогой Умберто» …
***
– Геночка, спасибо за цветочки! Где ты их купил, такие красивые? – Нелли на глазах превратилась в девочку. – Ты отоварился? Всё-всё купил?! Какой же ты молодец!
– Я, это самое, с Пашей договорился… Он согласен. – Геша пристроил сумки, чтоб не упали, вытер лоб большим платком. – Устал, это самое. Жарко.
– Паша – это мой старший брат, – радостно сказала мне Нелли, – у него в синявинском садоводстве домик есть, и он – ура! – согласился Нюку на три дня к себе взять, пока Геночка обои новые поклеит.
– И Ладу, это самое, возьмёт…
– У Паши внуки чуть старше Нюки, очень хорошие! поэтому у нас есть надежда, что всё обойдётся. Она, вообще-то, не очень любит с детьми... Но они и правда хорошие. Играют с ней.
– Нелли, а ведь Нюка ваша ходит в детсад… ведь ходит?
– Ходит. Куда ж деваться… Но нет истории печальнее на свете. Ей неинтересно. К ней подход нужен не совсем обычный. Она девочка особенная.
– И по башке, это самое, получает иногда. Не любит она, когда ей указывают. – Геша говорил с гордостью.
«Ой, – вздрогнула я, вспомнив волчицу. – Бедные они там, в детсаду этом…»
***
Девочка Нюка, она же Анна – в честь бабушки Анны Григорьевны девочку назвали – иногда заставляла вздрагивать, как оказалось, не только меня. Один наш общий друг, у которого тогда уже был видеомагнитофон, признался, что Нюка здорово напоминает ему маленьких героинь фильмов ужасов – он видел уже несколько таких фильмов, где милые девочки в кудряшках что-нибудь взглядом поджигают, красными глазами мерцают, повелевают стихиями и вообще целым миром правят…
Я её маленькой видела только дважды – второй раз случился в нашем доме. Конечно, во второй раз было не так странно, всё-таки я была уже подготовлена, да и Нюка стала на год старше. Тем не менее, несколько часов напряжения сделали своё дело, и я помню, что пару дней потом болела – все силы из меня ушли…
Я тогда сказала своему мужу, что больше не могу, хоть ты дерись, ни к ним в гости ходить, ни к себе их приглашать, а он спросил: – А если без Нюки? Вялого жалко…
Когда у нас появился подержанный «москвич», Вова каждый вечер отрывал упирающегося Вялого от формул в компьютере и грузил на заднее сиденье, чтоб доставить его домой. А поскольку и меня тоже подхватывал по дороге, то с Гешей мы виделись очень часто.
Мне с ним было легко, с Гешей… Я быстро научилась расшифровывать его речь, понимать, что он в действительности хочет сказать, что он имеет в виду. Он мне был очень благодарен за это: из-за невнятности и косноязычия над ним подшучивали, я же не позволила себе такого ни разу в жизни. Кроме того, я его сразу предупредила, что все технари, медики и математики вызывают у меня такое восхищение и почтение, что приравниваются к небожителям, и поэтому имеют полное право говорить невнятно. Мы быстро стали друзьями.
Про Нюку я знала всё – хоть Геша и называл её только Анна, но для меня она навсегда осталась Нюкой, и за долгие годы имя это стало и до сих пор является нарицательным – почти ежедневно на ритуальной основе он докладывал мне обо всех её достижениях, искренне восхищаясь и удивляясь...
«Слушай, Вялый, – сказал однажды Вова, который иногда выслушивал отчет по два раза в день, – ты похож на одну тётю из анекдота. Эта тётя считала, что у неё совершенно гениальный ребёнок, потому что ему, дескать, никто не говорил, что Париж – столица Франции, а он знает!» Геша тогда обиделся.
Нюка творила черт-те что… Познавала жизнь, испытывала окружающих на прочность. «Ой, смотри, папка, как красиво!» – и счастливый Вялый опускался на корточки над большой лужей, в которую Нюка пальчиком тыкала, всматривался… А девочка полную ладонь грязного песка ему в лицо с размаха – какой ты смешной, папка!
А у него очки минус десять… а без очков он слепой.
«Не рассказывай мне такое, Геша, – просила я, – это форменное безобразие, у меня сердце щемит…»
– Я её тряханул, это самое, а теперь жалею… Она плакала. Я говорю: очки ж вымыть надо, платком же не вытереть их, это самое, песок же.. Стёкла поцарапаются. А где ж я их вымою, Анна?!
– И что? В луже вымыл? ё-моё… – тихо сказал мой муж.
– В луже. Откуда ты знаешь, Вова? Она, это самое, потом плакала… Она ж маленькая. Не надо мне было…
– Геша, – сказала я, – на кой чёрт вам эта японская система? Что за свободное поле? Своя свобода кончается ровно там, где начинается чужая, слышал такое? Ну да, девочка маленькая… так ведь маленьких и учат, что кроме собственной свободы есть… оххх…. Прости, Геша… – Геша трясся плечами, ему было очень жалко маленькую Нюку, что она плакала там, у лужи… и я заткнулась.
***
Генеральская дочка Неллечка, даже с больным сынишкой, даже не реализовавшаяся в опере… и, спасибо Грушеньке, полная неумёха, вдруг оказалась востребованной невестой. Она восстановилась – её естество, детское и радостное, победило.
Она снова запела, но больше и мысли не допускала о театре, не могла себе позволить. Устроилась в детскую музыкальную школу, влюбила в себя и учеников, и педагогов, нашла себя…
Дмитрий Николаевич, методист, время от времени намекал на чувства, открыто ухаживал, но Неллечке было смешно. Он был взрослым, лет под сорок, и очень серьёзным. В разводе.
Отец, узнав, посоветовал присмотреться. Неллечка пригласила его в дом, на ужин. Пели народные песни, цвiте терен… Нелли солировала. Тоненькая, в платье в горох, с белым воротником, в туфельках на гвоздиках. Няня испекла сладкий пирог, пили вино…
Славик сидел на колене у дяденьки и улыбался. Груша тоже улыбалась – просчитала всё, как ей казалось, на пять шагов вперёд, и улыбалась, довольная...
***
Дмитрий Николаевич, впоследствии Митя, был человеком положительным и мягким, совершенно без вредных привычек, ну, если только чуть-чуть винца грузинского. Генерал даже немного расстроился на этот счёт.
Всю жизнь Дмитрий Николаевич разрабатывал методики музыкального дошкольного преподавания, был сильно увлечен этими разработками – дело своё любил. В окружении его были одни женщины – работа, в принципе, была женской, и это наложило отпечаток.
После десяти лет совместной жизни от него ушла жена, найдя себе полную противоположность – жесткого и с вредными привычками мужчину. Настоящего, сказала, мужчину. Дмитрий Николаевич тогда озлобился было, но взял себя в руки, почитав правильную литературу.
У него не было детей, а он очень хотел. Он бы вырастил из них хороших музыкантов, скрипачей и пианистов. Мальчик Славик, хоть и не свой, но мог бы стать первым из них – Нелли очень нравилась Дмитрию Николаевичу, и она была свободна, и семья у неё приличная, серьёзная, и сам мальчик Славик такой домашний, спокойный… А потом можно ещё родить несколько детей, и будет маленький музыкальный коллектив… здесь такая большая квартира, и рояль Стейнвэй и Сыновья… И даже домработница.
«Никакой свадьбы делать не будем, что мы, дети? Лишние расходы, да и вообще… смешно, – сказал Неллечке жених. – Позовём с работы несколько человек, а Груша приготовит». Он несколько раз повторил, что Груша приготовит. Ему это нравилось, он Грушу себе представил прислугой… но тогда внимания не обратили.
Нелли, конечно же, не была влюблена, и в помине не было… Но у неё совершенно поменялись критерии оценки – главное, что он выглядел надежным. Славику нужен надежный отчим, который плавно превратится в отца. Она понимала, что для Мити этот союз выгоден, что он переберётся жить к ним из своего неудобного жилища, что станет генеральским зятем, что появится в его жизни дача и машина… но это понимание не унижало, наоборот, работало «за»: прослеживался мощный Митин интерес, значит, будет ценить, держаться за этот брак. Всё это ей объяснили мама и няня, и она поверила.
Тошно – совсем тошно! – ей стало уже через год. Дмитрий Николаевич испытания благополучием не выдержал, превратился в барина. На пожилую Грушу покрикивал, отца-генерала перебивал… вообще ужас. «Мания величия в полный рост, – сказала Груша. – Геть дурный, Митя этот твой. Прости, донюшка, мы с мамой ошиблись. Нюх с возрастом утратили…»
Нелли ни секунды не играла – она до самой старости… да что там! до самой смерти! – осталась ребёнком, я точно это знаю… редчайшее качество души! – а он, Митя, не поверил. Не оценил. «Тебе не надоело дурочкой-то притворяться?» – и это прямо при Славике… и это всего через год отношений… Она с ума сходила от своей ошибки, от страха за Славика.
Славик же, укутанный тем же теплом, что и все дети семьи, защищенный любовью и заботой деда и бабушки, и Грушеньки, и тёти-доктора, и, конечно, своей необыкновенной мамы, мамочки Нели… – любовью удвоенной, утроенной его заболеванием! – находился в полном недоумении… и как-то он в свои шесть лет почуял неладное, как и любой дитёныш обиженной матери, и вышел на бой с обидчиком. И это был конец, когда он, маленький Славик, вышел на бой.
«Всё, – сказала Нелли своему мужу, – вон отсюда. В смысле, спасибо за всё, Митя, но…»
Дмитрий Николаевич, опомнившись и испугавшись, пробовал сопротивляться, делал шаги назад, притворялся дураком… – но всё зря. Боевой генерал – это вам не шутки. А Неллечка, как ни крути, его дочка. Выгнала.
«Хорошо, что не прописали его», – сказала Груша.
***
Анна Григорьевна вдруг совершенно неожиданно умерла, не дожив трех лет до семидесяти… никто не ожидал. Обширный инсульт, вот до такой степени обширный...
Папа сразу резко сдал, постарев лет на десять. Виталик замкнулся, стал пропадать из дома, иногда на несколько дней, папе ничего не объяснял… Папа звонил Геше, и Геша приезжал ночевать, и оставался на всё время, пока Виталика не было.
Однажды папа сказал: «Гена, переезжай ко мне совсем. У мальчика личная жизнь, наверное. Пусть он к тебе перебирается, ты ведь не против? Я не протяну долго, что-то мне везде больно… Как прокололо меня».
Через несколько месяцев Геша с ужасом отметил, как изменился брат, были видны тревожные признаки – руки дрожат, мешки под глазами, ни с чем не спутать. Виталик переезжать к Геше отказался, сказал, что переедет в другое место.
Оказывается, у Виталика возникла в жизни дама, много старше его, с опытом, вдова. Вернувшаяся в родной Ленинград с Дальнего Востока, где много лет служила вместе с мужем, и где его и похоронила. Звали её Лариса. "Похоже, пьющая?" – спросил Геша. «Выпивающая, – поправил Виталик, – а что такого?»
Она была состоятельная по тем временам дама, и у неё всё было… но ей хотелось любви. А Виталик был инженером, поэтому, в отличие от Ларисы, у него ничего не было, кроме родительского немецкого столового сервиза, но ему тоже хотелось любви – здесь они совпали.
Лариса жила одна в двухкомнатной квартире, взрослая дочь давно уехала к мужу в Москву. Внучке было три года, и Лариса видела её ровно четыре раза – ездила навещать девочку в день её рождения, включая самый первый. Дочь к матери не наведывалась, ей было некогда. И к себе не звала.
От безысходности Лариса поверила, что ровно в сорок пять она станет ягодка опять, не зря же это придумали. Она не хотела, чтобы в её женской жизни всё закончилось. А сорок пять ничего не принесли кроме пяти лишних килограммов. Лариса подождала несколько лет, а потом разочаровалась, прикупила по знакомству ящик рябины на коньяке и ушла в себя.
Они встретились в ресторане в плохое для Виталика время.
«У меня умерла мама, – выпив двести граммов водки, сказал Виталик первому попавшемуся человеку за соседним столиком, – и я теперь не знаю, как жить…»
«А хочешь, я буду тебе мамой? – спросил первый попавшийся человек по имени Лариса, у неё плохое время было уже давно, и она тоже выпила граммов двести. – Я могу быть очень хорошей мамой, но это никому не надо почему-то… Ни-ко-му, малыш...»
Утром Виталик проснулся впервые за несколько месяцев спокойным и счастливым. Его обнимала незнакомая немолодая женщина, и он с трудом тогда вспомнил её имя…
Через полгода Виталик перевез к Ларисе два чемодана своих вещей, включая книги, навсегда освободив принадлежавшее ему пространство – сначала для Геши, потом и для его Неллечки, а позже для их Нюки…
***
Павел, Неллечкин брат, в один приём отмечал свой день рождения и серебряную свадьбу, так уж сложилось. Пятьдесят лет, серебряная свадьба… с ума сойти. Как всё быстро в жизни. Родители из Харькова приехать не смогли, отец чувствовал себя неважно, а мама его бросить не захотела… да и не на кого бросать, Груши уж год как не стало.
Зато приехала сестрёнка Нелька со Славиком – вот кто, скажите, мог ждать, что маленькая Нелька станет такой серьёзной мамашей?! От карьеры оперной отказалась, всю жизнь свою одна живёт, мужья её кратковременные не в счёт… «Не нужно мне, – сказала, – никаких мужей больше, потому что Славику неполезно нервничать…»
А теперь вот отправилась с сыном в Ленинград, в ВУЗ поступить ему помочь, поддержать по-матерински…
«Совершенно не меняется, – думал Павел, – девочка девочкой, а ведь под сорок ей... При этом какая ответственность… самоотверженность! Она очень светло-детская, но не инфантильная, это вещи разные… А делать так ничего и не научилась, всё из рук у неё валится… Мама стареет, няни нет… Славик поступит, здесь останется… как она будет дальше жить? одни вопросы…» – Павел любил Неллечку, очень любил.
На день рождения были приглашены друзья и сослуживцы, отмечали в кафе. На голову жены прицепили кусок тюля, веселились, «горько» кричали.
Маленький очкарик, плохо причёсанный и неправильно отглаженный, всё время, пока народ танцевал, тихо стоял в стороне, курил одну за другой.
« А вы почему не танцуете? – спросила Неллечка. – Не хотите?»
«А я, это самое, не умею… – сказал очкарик. – И потом, я здесь не знаю никого, кроме Паши. Мы с ним, это самое, два года вместе работали, давно».
«А хотите, я вас научу? И познакомлю с кем-нибудь… а то вы всё один да один».
«Так, это самое, зачем с кем-нибудь? С вами давайте и познакомимся», – обрадовался Геша.
***
– Замучают они его, бабы эти… – Вова высадил Гешу из машины за квартал до обычного места высадки. – Посмотри, в каких он ботинках.
Геша обернулся, улыбнулся, помахал. Ботинки на нём были летние, это факт. Мороз – почти тридцать градусов, и ветер.
– В магазин побежал, ранец новый Нюке искать, ей не нравился тот, что у неё сейчас… поэтому она его изгвоздала в полном смысле. Вялый сказал, что она их ещё осенью предупреждала, что ранец, мол, барахло, но они недооценили… сами виноваты.
О второй ступени японского воспитания детей Геша с Неллечкой, очевидно, не подозревали, упустили этот момент. На второй ступени у японцев всё переворачивается с ног на голову, и совершенно избалованные пятилетние дети попадают в «рабство» – целых десять лет им резко становится ничего нельзя. Первые пять лет можно всё, а потом, почему-то, наступает полный запрет. Японцы, наверное, понимают, что делают, сказал Вова, но с Нюкой у них этот номер вряд ли прошёл бы… Японцы бы сделали себе харакири, сказал Вова, только чтоб с ней не связываться…
Сначала я холодела от всех Гешиных рассказов, приглядываясь и ища в самом Геше признаки ненормальности – ну не может психически здоровый человек не понимать, что девочка Нюка – крокодил! Но нет… ничего кроме искренней любви в нём не было. Маленький Геша был гигантским источником, из которого ровным светящимся потоком шла эта искренняя любовь.
Помню, как однажды Геша был у нас в гостях – был приглашен мною на обед в субботу, очень уж мне хотелось его побаловать. Сначала Вова всё утро возил его на нашем «москвиче» по ближним посёлкам в поисках чего-то дешёвого – картошки, или капусты, не помню… такое часто бывало осенью, когда наступало время делать заготовки. Деревенские испокон веку выносят свой урожай, выкладывают вдоль дорог.
Совершенно непрактичный и бесхозяйственный Вова, как всегда, злился – Геша никогда не покупал ни в первом, ни во втором месте, ему нужно было исследовать «рынок». Вове быстро становилось скучно – выбирать и торговаться он терпеть не мог, не умел, не понимал… но Геша был непробиваемо спокойным.
Забив багажник, Геша таки уговорился на обед, и был доставлен, к моей радости. Преподнёс мне астрочки – «это нам с Вовой бабушка подарила, которая с картошкой… За то, что мы, это самое, оптовые…» Я дала ему чистую пепельницу и тапки под ноги поставила. Ой, сказал Геша.
– А что у нас сегодня? – спросил Вова. – Опять грибной суп?! Вялый, тебе налить стопку? А хочешь кваску домашнего? Машка вкусный квас делает сама.
– Грибной суп у нас не опять, Геша, а всего лишь второй день, – сказала я, интонируя. – Просто некоторые обнаглели. А квас сейчас принесу, очень удался…
Я плавно дефилировала из кухни в комнату – клеёнку постелить, суп притащить, квас в кувшин перелить, тарелки поставить… Геша, роняя пепел на штаны, вскакивал каждый раз, когда я появлялась в дверях…
– Сиди, Геша, – сказала я, – расслабляйся. И не ломай мне стереотипы. Я тут хозяйка. Вскакивать и бегать будешь дома.
Геша смотрел на всё вокруг в полном недоумении…
После выпитой стопки – «выпей один, Вялый, мне ж никак… мне ж тебя с мешками ещё домой везти…» – Геша разговорился. Рассказал, какие вопросы решает и как выкручивается, если не получается решить…
– Дурак ты, Вялый, – сказал Вова через некоторое время, – замучают они тебя, бабы эти… Ты один, их много. – Вова под «бабами» имел в виду всех, и Ладу с Пушей.
– Сам ты, Вова, это самое, дурак, – улыбнулся Геша. – Они без меня не могут. Я ж всё по-другому, это самое, вижу, не как вы…
***
Свою первую встречу они отмечали каждый год как праздник. Шарики надували, полы мыли. Геша делал плов, покупал вино, дарил подарочек, а Неллечка радовалась…
Тогда, после дня рождения Павла, они несколько раз встретились – волновались, обоим казалось, будто по двадцать лет им. Геша готовился, читал про достопримечательности, разрабатывал пешие маршруты по Ленинграду, отстирывал пятна на рубашке…
Они много разговаривали, рассказывали свои семейные истории, ничего не утаивая. Геша удивлялся, как складно у него получалось тогда выражать мысли, и как неожиданно интересна и близка вдруг стала ему чужая жизнь… Славик тогда сдавал вступительные, и Геша нервничал почище Неллечки…
Однажды, гуляя в центре, Геша взял её за руку, чтобы перевести через дорогу, ну и всё. Неллечка ощутила покой во всём теле, а Геша физически почувствовал, как превратился в высокого брюнета в красивом костюме.
В тот же вечер Геша привёл Нелли к отцу, знакомиться. Отец от неожиданности прослезился, засуетился, отругал Гешу, что к чаю ничего нет в доме... Нелли испытала что-то похожее на счастье – такую лёгкость и беззаботность она чувствовала раньше, до болезни Славика, до всех глупых предательств, случившихся с ней.
«Мне с вами хорошо… – Нелли сказала правду, – как с моим папой».
«Оставайтесь с нами, Неля, – тихо ответил отец. – Буду вас любить как дочь. Мы всегда хотели с Аней… с Анной Григорьевной дочку… сестрёнку Гене с Виталиком... Но не получилось… Может, теперь родится внучка? Гена будет вас любить, я обещаю, я его хорошо знаю…»
Геша кивнул в знак согласия со всем сказанным.
***
Гешина жизнь видоизменилась как по щелчку. Все свои сорок лет он даже не догадывался, как она многогранна, жизнь… хоть и знаком был по долгу службы с уравнениями разной сложности.
Ни Геша, ни Нелли ни секунды не сомневались, что судьба свела их своевременно и правильно, но у Славика было другое мнение – не нравился ему этот Геша… Несимпатичный какой-то.
Гешин шаг навстречу Славику был благороден и великодушен, я бы даже сказала, выходил за рамки любого великодушия: Геша отдал ключи от своей однокомнатной на пустыре. Ведь Славик, не поступивший в университет, тем не менее, из Ленинграда уезжать не хотел, очень ему здесь понравилось… Дядя Павел обещал помочь устроиться на работу, чтобы с общежитием работа была, а на будущий год можно будет снова поступать. А теперь в его распоряжении отдельная однокомнатная квартира... Повезло. С ума сойти.
Нелли, принявшая приглашение замуж, разволновалась насчет своих родителей в Харькове – а как же они будут одни? Няни Груши больше нет, и они со Славиком оба уедут… Но решительный дедушка-генерал, обрадовавшись и Нелиному будущему замужеству, и Славкиному взрослому решению, всё это дело поддержал – и он, и жена были в очень даже неплохой форме для своих семидесяти пяти лет, кроме того, старшая дочь собиралась вернуться из Киева в Харьков, так у неё складывались обстоятельства. Очень благоприятно для всех складывались обстоятельства.
Все заинтересованные, Славик, Нелли и Геша, приехали в эту Гешину квартиру – кто посмотреть, кто показать. Славик, спасибо всё той же Грушеньке, до шестнадцати лет вообще не видевший ни беспорядка, ни, тем более, грязи в доме, как зашёл в своё новое жилище, так ни слова и не произнес… только на маму свою поглядывал испуганно.
«Тут, это самое, не прибрано… тут давно не живёт никто, – оправдывался Геша. – Я, это самое, генеральную уборку сделаю… или ремонт».
Славик согласился на ремонт.
***
Нелли прижилась на новом месте, будто век была родная. Генерал и Паша организовали перевозку нужных вещей из Харькова, даже помогли деньгами на первое время, пока Неллечка работу в Ленинграде найдёт… и инструмент нужно купить, пианино… да и свадебный стол накрыть надо! Маленький Геша, почувствовав опасность для своего нового образа высокого брюнета, сказал: «Я, это самое, против... Я накрою и куплю, Неллечка..." – но Неллечка его уговорила.
Ничего не было лучше в жизни Геши, чем тот месяц, когда они готовились к свадьбе. Геша любил рассказывать в подробностях, даже я слышала эту историю шесть раз. И про ремонт с моющимися обоями для Славика, и про серый в полосочку костюм свадебный, очень дорогой, в два раза дороже Неллечкиного платья, но Неллечка так захотела… и как пианино втискивали, еле-еле втиснули… и как Виталик папу с Ларисой знакомил, а Лариса, бедная, волновалась, боялась.. а папа неожиданно для Виталика с ней подружился... И как с генералом приехавшим папа тоже подружился, и с мамой Неллечкиной… А за свадебным столом, когда все желали счастья, и успехов, и когда генерал тоже пожелал, чтоб Неля, доченька любимая, пригодилась в Ленинграде не только как жена, но и как музыкант и педагог, молодые торжественно объявили родне, что работу, скорее всего, Неллечке искать не придётся, если только частные уроки… – в положении Неллечка.
«Геночка, пообещайте мне, пожалуйста, что назовёте девочку Анной, Анечкой…» – прервав торжественное для молодых молчание и опередив всех остальных ошалевших родственников, заволновался папа.
«Конечно, это самое, обещаем. Анечкой назовём, Анной, а как же…» – сказал Геша.
«Ну, Нелька, ну, Гена, вы даёте… В сорок-то лет!» – Паша искренне восторгался.
Геша сиял.
***
Моя третья встреча с Нюкой – тогда её называли уже только Анной, она строго запретила матери «нюкать» – произошла ровно через десять лет после первой нашей встречи, стало быть, лет пятнадцать ей уже было.
Мы праздновали мой день рождения и День Победы, они рядышком, эти дни… – в живых из моих родителей уже остался только папа, и все наши верные друзья пришли, как всегда – меня поздравить, маму помянуть, папе отдать должное.
– Вялый придёт не один, – заранее предупредил Вова, – будем надеяться, что суперстар Нюка не сильно будет светить…
Нюка оказалась акселераткой – маленькие и худенькие Геша и Нелли потерялись на её фоне, как мелкие пташки рядом с кукушонком… Я пыталась соблюсти приличия, спросив, помнит ли она, как была у нас… но она не помнила, и до приличий ей дела не было, чему я, собственно, не удивилась.
Конечно, я надеялась, что моя многолетняя предвзятость по отношению к ней, теперь почти взрослой, исчезнет, как только мы лично пообщаемся. Все эти десять лет я слышала от её родителей то, что мне совсем не нравилось – девочка росла, забирая любовь, но любви в ответ давать не умела... – так я понимала, такие выводы делала из рассказов о ней… но ведь люди имеют полное право быть разными. Мало ли что мне не нравится, тем более в предвзятости…
Толстая Нюка сидела на диване, Неллечка рядом – щебетала что-то весело на ухо дочери, а та медленным своим взглядом обводила нас всех. Народ собирался, шумел, искал вазы для нарциссов с тюльпанами.
«Машка, ахтунг… – тихо сказал мне Вова. – Может мне, конечно, показалось, но ты присмотрись молодыми глазами, что-то мне не нравится значок на ейной пышной груди…»
На груди у Нюки сидел железный паучок, маленькая свастика. Я взяла себя в руки, поблагодарив судьбу, что это не моя дочь, но День Победы и мой живой папа обязывали.
Вызванная на кухню Нелли грустно кивнула. Да, мол, да. Мы сами не поняли. Какая-то молодежная организация патриотов. Ничего плохого. Она просто ищет себя. И это не настоящая свастика, что вы, Машенька!
Геша курил, не переставая, рука у него дрожала.
– Ладно, ребята, не дёргайтесь, – сказал Вова, – понятно, что это дурь. Главное, чтоб тесть не заметил. Она ведь, надеюсь, не лозунги свои пришла зачитывать?
– Владимир, душа моя, они там музыкой занимаются, я точно знаю, – шептала Нелли. – Я пойду в комнату, хорошо?.. а то вдруг она заподозрит, что мы о ней говорим, она не любит...
– А можно я возьму вашу гитару? – мы вздрогнули, Нюка стояла в дверях кухни. – У вас шестиструнная?
– Семиструнная, – сказал Вова. – Умеешь сама перестраивать?
***
«Горит и кружится планета, над нашей родиною дым…» – мы пели вдесятером, и это было красиво. Мой папа сидел с закрытыми глазами.
– За Победу! – Вова налил папе рюмочку, встал. – Живите вечно, договорились?
– Договорились, – согласился папа. – Спойте весёлую.
– Володя, и правда, где гитара-то? – народ оживился.
– Сейчас нам молодое поколение споёт, – сказал папа. – Девушка. Она в моей комнате, давно уже. Вы пели, мешали ей, наверное, гитару настроить, она и ушла в мою комнату…
– Сиди, – сказала я дёрнувшемуся Геше. – Я схожу.
Нюка стояла у раскрытого окна, смотрела вдаль.
– Черёмуха в этом году рано зацвела, прямо к празднику, – сказала я большой Нюкиной спине. – Чувствуешь, какой запах? Настроила гитару?
– Настроила, только я петь не буду. Вам не понравится, – Нюка, видать, слышала, что папа сказал.
– У нас народ добрый, Аня, – улыбнулась я, – почему вдруг не понравится? И зачем тогда настраивала, если играть не собиралась?
Она взяла гитару, села: – А чтоб не скучно было. Будете слушать?
– Буду. Дерзай.
Песенка была с юмором, даже веселая. В ней рассказывалось, какими смешными способами можно избавиться от евреев, китайцев и негров. Ну, чтоб их совсем не было. Пела тихо, видно, всё понимала. Лучше бы не понимала...
Я сначала села на папин диван, потом легла – силы уходили, утекали…
– Заткнись, Нюка, – сказала я. – Замолчи, пожалуйста. – Хоть бы никто не слышал, как она пела, и хоть бы никто не зашёл…
– Я ж говорила, не понравится.
– Ты зачем сюда пришла? – я собралась.
– Уговорили. Сказали, вкусно будет.
– Тебе всё равно, что мой отец воевал? Не боишься за свой значок палкой по голове получить? Он может.
– Сами вы все получите…
«Детский сад, – подумала я. – Чёрт с ней, с этой Нюкой…»
И вдруг мне вспомнилась история её бабушки, доктора Анны Григорьевны, и Умберто… И как хотел внучку Гешин отец. И героический дед с другой стороны тоже вспомнился. И представилось, как сейчас изо всех сил держат себя в руках её родители, Геша и Неллечка…
– Ты сейчас выйдешь ко всем, Нюка, и скажешь, что не в голосе, и вернёшь хозяину гитару. И посидишь за столом, рядом со своими папой и мамой.
Она отрицательно помотала головой, не-а. Не хочу.
– Тогда ты вылетишь в это окно, Нюка, благо первый этаж. Это я тебе обещаю. – В моём голосе, видно, что-то прозвучало, и она поверила, и правильно сделала.
***
– Вялый напился мгновенно, чудеса просто… Я его в спальню отвёл. Нелли с ним, – доложил Вова шепотом. – Сходи туда, посмотри, пока я народ развлекаю. Народ не виноват.
– Здесь посиди, на кухне, – сказала я Нюке. – Не отсвечивай своей свастикой дурацкой. Сейчас такси вызову, домой поедете. Ты хоть понимаешь, что всё из-за тебя?
Геша лежал бледный, не спал.
– Машенька, я боюсь, – сказала Нелли, – вдруг ему с сердцем плохо?
– Да не плохо мне, это самое, – Геша старался отчетливо произносить. – Я просто вас всех люблю. У меня это от любви. И тебя, Маша, тоже люблю, – Геша, видать, и меня заметил. – А где Анна? Ты обратила внимание, Маша, какая она выросла большая? Какая, это самое, красавица выросла!
– Не болтай, Геша, отдохни. Хочешь, я тебе чаю горячего сделаю? С лимоном?
– Хочу, – заулыбался Геша, – очень даже. Пусть Анна сделает. С лимоном, это самое…
Я вышла на кухню – Нюка сидела там, куда я её посадила, испугалась меня, что ли? Плевать.
– Отнеси чай отцу, – сказала я довольно жестко, – вот заварка, вот лимон. Я к гостям. Такси будет через двадцать минут. Надеюсь, что я вижу тебя в последний раз.
***
Нужно отдать Нюке должное – совершенно очевидно, что своим родителям она на меня не пожаловалась. Я несколько дней репетировала объяснение с Гешей, но обошлось. Мы с Вовой тоже никогда не поднимали тему, будто и не было ничего: – Так ведь и правда, ничего не было, – сказал, помню, Вова. – В пятнадцать лет умных мало…
Шло время, Геша всё так же рассказывал нам свою жизнь. Шаг за шагом. Если его спрашивали: – Ну как ты, Геша? – он рассказывал про Нюку. Это и была его жизнь.
Нюка, закончив школу, в институт поступать отказалась. Поступила на курсы какие-то секретарские… я не слушала, какие. Незаметно отгородилась от неё всеми способами…
Геша все долгие годы нашего общения находил оправдания и объяснения всему, что происходило с дочерью; мы привыкли к этому, и даже бесцеремонный Вова перестал подкалывать и подкусывать – а куда, дескать, ё-моё, гениальность-то с неординарностью делись? – проявлял молчаливую или поддакивающую тактичность: – ну понятно… ну понятно… ну понятно… – во всём, что касалось Нюки.
Время от времени она куда-то поступала, потом бросала, потом сидела дома, потом лежала в больнице, потом много читала, потом опять поступала, потом скучала… – и так долгие годы. Вся информация была размытая, недоговоренная, невнятная… – ну понятно… ну понятно… ну понятно… – кивал Вова. А Геша был наполнен, переполнен состраданием и любовью к ней, перескакивал с фразы на фразу, или замолкал на полуслове… или сбивался, а потом и вовсе забывал, о чём рассказывал, с чего начинал…
Нелли старела, оставаясь девочкой – шестидесятилетней наивной неумёхой, благодарной всем и за всё. Вдруг объявился её первый муж-баритон, захотел с сыном общаться. Баритон уже спел все возможные арии в Киеве и Москве, и теперь у него появилось свободное время. Почти сорокалетний Славик сначала категорически отказывался от папаши, но Неллечка его уговорила, она любила, чтоб мир в душе был…
Они так и жили в той двухкомнатной хрущёвке, у них только менялись собаки и кошки. Всех родителей давным-давно похоронили.
***
– Здравствуйте… Это Анна Беляева вас беспокоит, помните меня? – мне пришлось напрячься, чтобы это имя связалось с Нюкой. Глуховатый голос заикался почти на каждом слове.
– Здравствуйте, Анна Беляева… Помню. Неожиданно.
– Мои собираются к вам. Можно я приеду с ними?
– Моей отличительной чертой, Анна Беляева, является полная беспринципность. Приезжайте. Выть не будете? Шучу, шучу…
Немного заторможенная в речи и взгляде, исхудавшая, курящая с папашей на равных, в длинной юбке, со знаком отличия, болтающемся на шнурке – в этот раз, слава богу, пацифистским! – снова заявилась в нашу жизнь Нюка, теперь двадцатипятилетняя.
– Я, собственно, за помощью. Они вас послушают, я уверена. Мне нужно уехать, у меня мужчина в другом городе. – Мы снова, как десять лет назад, оказались на моей кухне… Она попросила своих не мешать нам. Вова, судя по всему, показывал им фотографии моих путешествий, из комнаты доносились восторженные Неллечкины возгласы. Нюка коротко и снисходительно улыбалась после каждого возгласа.
– Вы вряд ли обратились по адресу, Анна.
– Это вы вряд ли оцениваете себя правильно. Вы можете повлиять. Мне нужно уехать, иначе я всё потеряю. Я слышу, как они о вас говорят всю жизнь… Они вас уважают. Вы можете повлиять. Мне это нужно.
– Я не буду влиять, простите…
– Вы знаете, например, что он пьёт? Да! да! Представьте себе! Каждый день! А она ничего с этим не делает. Он просит, она наливает… Брат уехал с Москву к своему родному отцу, и я хотела в ту квартиру перебраться… А он истерит, даже туда не отпускает – но я ведь не его собственность!
– Вы работаете, Анна?
– Нет, не работаю! При чём тут это?! Я могу уехать по-плохому. Но не хочу. Поговорите с ними. Я взрослая женщина…
– Разговаривайте сами, раз вы взрослая женщина. Я не буду вам помогать, Аня, не обижайтесь. Я на их стороне, даже если они неправы. И даже если кто-то пьёт... Они боятся за вас, вы ненадежная, можете пропасть без них – так они думают! Они боятся, что кроме них вас никто не будет любить. Вы уж их успокойте как-нибудь, вы должны сами знать, как их можно успокоить… На работу устройтесь, что ли… Или с мужчиной своим познакомьте.
– Я не могу их знакомить, он из хиппи. Не знаю, что делать…
– Да… Нелегко вам в жизни… – Я вдруг поняла, что сказала без иронии. И поймала чёткое предчувствие человеческой трагедии… – Я поддержу ваших родителей, как смогу... Это всё что я могу вам обещать, Аня.
– Машенька, Анна! Как я рада, что вы подружились! – Неллечка, как всегда, искренняя. – Какие красивые снимки у вас, Маша, получаются! Вы прямо талант! Анна, иди, посмотри… Там так интересно! Там Париж!
Я взглянула на Нюку. Она перевела на мать медленный взгляд и покачала головой – нет. Не хочу.
***
– Это с самого детства у неё! Сопротивляется, ищет себя, противостоит… Мы её звали Анюка-нехочука. Потом это преобразовалось в Нюку. Геночке, правда, никогда не нравилось, что я её так называю… Геночке очень плохо сейчас, Маша.
Мы снова сидели в кафе. Нюка всё-таки уехала из родительского дома, не сразу, но уехала. Оставила письмо – видно, так и не созрела для разговора.
– Я ему объяснила, что это совершенно нормально. Что взрослые люди имеют право сами решать… – Нелли по-детски наивно произносила непреложные истины, но настолько искренне произносила, что и в голову не пришло её перебить или остановить. Пусть всё проговорит.
«Да, взрослые люди на всё имеют право… – думала я. – Сначала Славик уехал к папе-баритону в Москву – вроде, просто познакомиться поехал – и в мыслях ни у кого не было, что такое возможно, чтоб он остался там… А папа-баритон подсуетился, молодец какой! Оказался один, деталей не знаю, и вспомнил почти через сорок лет про мальчика Славика. Помог ему в Москве устроиться. Чем не молодец? И Славик не подкачал… тоже молодец.
Нет, нельзя никого судить… это я про Славика, естественно, не про баритона, с баритоном-то всё ясно с самого начала!.. но не укладывается такое в моей голове, – думала я… – Он же не умственно отсталый, этот Славик, должен понимать весь расклад… Или он святой и всепрощающий? тогда я, хоть и сама не злопамятная, снимаю в почтении шляпу… Или он выгоду свою имеет? тогда это в чистом виде предательство по отношению к Нелли…»
– Геночка письмо Нюкино разорвал в сердцах… – рассказывала Нелли. – Потом склеил скотчем. Она там написала, что мы не даём ей жить. У неё телефон всё время отключён, или вне зоны. Или играет музыка – какая красивая музыка у неё в телефоне, Маша! Из кинофильма «Мужчина и женщина» – помните? С Анук Эме и Жан-Луи Трентиньяном? Я не думала, что Нюка любит такую музыку… Это неправда, мы всегда давали ей жить, Машенька… Она так быстро уехала, тёплые вещи не взяла, ни рейтузы, ни варежки…
– Она что, вообще не выходит на связь?
– Ну что вы?! Выходит! Она нам присылает сообщения, чтобы мы не волновались – я уверена, что она за нас беспокоится! Я и Геночке это пытаюсь доказать... Геночка стал очень нервничать в последнее время, я не понимаю, почему… Он даже начал выпивать – ему легче становится, когда он выпивает, вы не осуждайте... Мы не можем всё понимать, что другие люди чувствуют, даже очень близкие, поэтому не надо осуждать... Машенька, давайте возьмём пирожное, мне очень хочется сладкого… давайте одно на двоих?
– Мы обязательно возьмем пирожные, Нелли. Хотите эклер? Принесите нам эклеры, пожалуйста. Как ваша работа, Нелли? Есть еще надежда, что оставят вас?
– Никакой надежды, Машенька… Не оставят. Уже предупредили, дело времени, сказали. Мне ведь очень много лет… я сама не помню сколько… Шестьдесят шесть, по-моему.
***
Геша потерял интерес к встречам с друзьями – исчезла Нюка, стало быть исчезла тема жизни, и исчез смысл… Если всё же встречались, то он старался скорее выпить свои четыре рюмки и откидывался мирно спать. Уже через год их прекратили приглашать, и мы в том числе.
Мы звонили им каждую неделю, но с каждым разом разговор становился всё короче. Если подходила Нелли, появлялся шанс что-то сказать и услышать, если Геша – становилось мучительно уже через минуту, он мычал и вздыхал, не слышал наших вопросов…
– Вялый в больницу загремел, – сказал однажды Вова. – Из института звонили. Прямо с работы увезли.
И Гешин, и Неллечкин мобильные телефоны были выключены. Домашний тоже не отвечал. Вова, уже несколько лет сидящий дома на инвалидности, собрался в кучу и отправился на поиск.
– Его увольняют… Официальная версия – сокращение должности. Ребята рассказали, что пить на работе начал. Ясно, что работу уже давно не тянет, но держали из сострадания. Было уже несколько приступов, терял сознание, терял зрение. Полинейропатия. Начальнику надоела вся эта ерунда, понятное дело… Нелли торчит с ним в больнице, но соображает плохо, поэтому толку от неё нет никакого.
Гешу продержали несколько недель. Выйдя на волю, он всё узнал про свой новый статус, и про Неллечкин тоже. Они больше не работают. Можно отдыхать, как говорится.
– Вялый звонил сегодня четырнадцать раз. Четырнадцать раз рассказал, что лежал в больнице, и что его уволили к чертовой матери. И что Анна живет теперь не с ними… Я просил дать трубку Нелли, но она такая же, если не хуже.
Геша действительно говорил одно и то же целыми днями – мы научились правильно слушать и правильно отвечать, все слова были заучены… Однажды произошел какой-то сбой схемы, появился новый текст: – Я, это самое, ищу деньги, ненадолго. Подам в суд, чтоб меня, это самое, на работе восстановили, и сразу отдам…
– Я сейчас приеду к вам, – сказала я. – Сколько нужно денег?
– Немного, это самое, еды купить, – сказал Геша, и мне стало плохо.
Геша ходить не мог, у него из-под ног уплывала мягкая земля. Я подъехала к их дому, на свидание ко мне пришла Неллечка. Мы не виделись с ней чуть больше года, но я едва узнала её.
– Мне кажется, я вас помню, – сказала Неллечка, – мой муж, Геннадий, прислал меня. Только я забыла зачем.
– Я Маша. Привезла деньги вам, Неллечка.
– Как мило с вашей стороны… Только я не могу вас пригласить домой. У нас не убрано. Вот мой адрес, мне нельзя его потерять. – В руке у неё была записка.
– Так, всё, – сказала я. – Мы сейчас идём с вами в ближайший магазин, и потом я вам всё до квартиры донесу.
Она аккуратно ступала худыми ногами в черных мужских носках и мужских же ботинках, крепко держась за меня.
– Я ваше лицо знаю, только забыла кто вы…
В магазине, пока я, озверевшая от ситуации, бросала всё подряд в корзину, она отцепила от меня руку на минуту, и весь магазин охнул – женщине плохо! Неллечка лежала на полу, с влажным лбом и синими кругами под глазами.
«Она голодная! – упало на меня страшное понимание. – А здесь хлебом свежим пахнет…»
Я сидела на полу рядом с ней и пыталась покормить её бананом. Народ предлагал нитроглицерин и водичку.
***
Геша умер через неделю. Нелли не сразу поняла, что он умер, разобралась только на следующий день, но снова забыла, как только тело увезли. Хоронил институт, говорили речи – Гешу ведь и правда всегда очень ценили. Нелли на похоронах не было, её пожалели.
Она недолго прожила после него, вероятно, у них была одна кровеносная система…