Оскверненный ложью и неправдой от людской молвы о святых благоверных, проповедник ощущал, как его сердце сжималось от тоски настолько, что тяжелое дыхание простиралось сквозь комнаты молебника словно яд, медленно впитывающийся в кровь и настигая плоть в смертельную одру.
– Сегодня понедельник – тяжело вздохнул он. – Сегодня, я не буду проповедовать о Святых. – Этот день я проведу в одиночестве со своей правдой. – Знаешь, Агнесия, – я уже сорок лет проповедую в церкви Карлоса о Святых. – Люди приходят, утешаются от моих слов и, покидая святое прибежище, вновь растворяются в этой жизненной иллюзии, где полно ненависти и злобы. – Они думают, что одним днем будут сыты. – Я ведь говорил им, храните слово о Нем, всегда, каждое мгновение ощущайте Его. – И что, целый год уже никто не приходит на проповеди, кроме одного юноши, все расспрашивая меня о Святых.
– Однажды, я спросил его: «что тебе это даст, зная о них – Святых, если ты приходишь в мой храм только в воскресный день?» – И он ответил мне, заткнув меня – семидесятилетнего старца: «я живу в двух милях от церкви и у меня на ноге протез. – И в воскресенье с каким-нибудь попутчиком добираюсь сюда».
– Да, должно быть после этих слов – юноша и сам для меня стал святым. Жизнь мелькает, словно маленькие звезды, делая из тебя некую плоть для последующей жизни.
– С наступлением старости, я стал ощущать, как тяжело встаю по утрам, стал привередливым в еде. – Все думаю и ничего не делаю. – А где мое Святое? – Агнесия. – Я сам уже как год утерял себя, а еще, в тяжелых, как запах аммиака, несущего из туалета, днях, рассуждаю о людях потерявших святое причастие и забывших своих Святых. – Старость настигла меня словно пуля. – Да, сейчас, оглядываясь назад, я полагаю как пуля. – Только она ранила меня довольно щадяще, что я еще хожу, и от этих жизненных ран, я в скором покину этот мир.
– Мое тело покроется пятнами, а потом через мои поры взойдет жуткий запах, который соприкасаясь с дворовой сиренью, – что нарвут заранее и поставят в вазу, – будет вызывать недовольство и отвращение. – И запомнят меня как отвратительного человека. – Лучше бы никого не было на похоронах, чтобы друзья и близкие запомнили меня другим, как при жизни: седыми волосами словно пышные мелкие тучи, сгустившиеся в воздухе; приятно смуглым лицом с мелкими кожными пятнами и большим орлиным носом. – Я буду последним из Анхелиусов, кто проповедует о Святых. – Мой дед и отец – были проповедниками. – Я учился у них, но как-то отец поведал мне, что каждому проповеднику со временем открывается свое учение, которому не способен научить никто. – И сейчас я стал понимать, что это – старость. – Незадолго до моего посещения врачом, я стал замечать, что помочившись на утренней заре, чувствую жжение в области конца моего мужского достоинства. – Нестерпимые боли в это миг одолевают мои старые кости и всю мою плоть. – Закончив утреннюю процедуру, я вновь возвращаюсь к жизни и спокоен как после моления, которое боюсь пропустить, чтобы Святые не обиделись. – Иногда я забываю молиться из-за моей амнезии, но поесть и сходить в туалет никогда. Думаю, этим самым Святые не довольны. – Телу не прикажешь и желудку, а душе познать Святых никого не принудишь, вот что отделяет меня от обычного человека. Я верю и уважаю своих Святых. Нет, не боюсь, а уважаю, хотя и молвил, что боюсь. Может это что-то вроде ощущения потери!? Если бы я боялся, то не были бы мои служения благочестивыми. Когда я служу от всего сердца, я наполняюсь благодатью.
– О, милый Картасар! – сострадательно не согласилась Агнесия. – Ты еще молод, а ты уже себя хоронишь. – Эти признаки старости, никак не свидетельствуют о том, что скоро твоей плоти придет конец.
– Нет, Агнесия, – это свидетельствует, чтобы я приготовился к «Святому дню», когда мое духовное существо отделится от плоти. – Если случиться так, что меня не станет, выполни мою просьбу – пусть меня захоронят сразу, чтобы мой дряхлый вид покойника никто не лицезрел и не испытывал отвращения.
– Однажды, я стоял у зеркала, разглядывая себя, и внезапно постиг меня приступ кашля. Я приложил ладонью рот, чтобы не забрызгать зеркало и вдруг заметил, как мое лицо стало меняться, и представил, что после смерти именно такой кривой вид обретет мой лик.
Агнесия разразилась хохотом. – О, мой старик! Ты сейчас похож на юношу, который рассуждает о смерти семидесятилетнего старика с неимоверной фантазией. – Тебе всего семьдесят. – Твой дед и отец прожили до девяностолетия, а ты, как последний из рода, проживешь целых сто лет. – Представляю тебя, как ты в свои сто лет будешь говорить об этом.
– С чего это вдруг? – обиженно возразил Картасар.
– А с того, что в свои пятьдесят, ты так же печально издыхался мне и изливал все свои признаки старости, как они приближаются к тебе.
– По крайней мере, у меня тогда не жгло в конце, – нахмурившись – сказал Картасар, отводя взгляд в сторону окна. – Дождь, – выпалил он, – как тогда, помнишь?
– Да, – согласилась она, – когда были похороны твоего отца?
– Думаешь, это предзнаменование?!
– Не соглашусь, – ответила она
– Да, как же ты выглядишь прекрасно и оптимистично в свои семьдесят два года, Агнесия.
– Да, я всегда была оптимистична! Я всегда почему-то верила, что мы будем вместе, и у нас будут прекрасные дети. Но сейчас это вера превратилась в некое приятное отчаяние. Я рада тому, что мы вместе сейчас, в этой, как говорят многие, страшной старости.
– Ты ведь хотела переехать из этого дома к своей тетке Алеяндре в Андалусию?
– Да, это было тридцать лет назад. Но кому я тебя оставлю, мой старец. – Ты всегда старался иметь одиночество, но от него не убежишь, все равно тебя будут окружать любящие люди, пока они не отдадут свои плоти земле, которая со временем превратится в песок, словно пыль, как на твоем подоконнике.
Картасар прошелся костлявыми пальцами по подоконнику и протер пыль, оставляя на них пепельную сажу.
Агнесия улыбнулась: – Да, мой старик, – это пепельная сажа, я все также курю на балконе.
– Я заметил – особенно по утрам, когда открываю свои полуразвалившиеся деревянные окна. Табачный дым, наполняет мою комнату вместо свежего утреннего прохладного, воздуха. Черт возьми! Знаешь, я рад, что ты не уехала тогда и осталась. Хоть чувствуется, что кто-то жив, там сверху.
– Всех настигает старость. Я вспоминаю Фредерико и Кармелиту – два старика, которые в один день, в свои столетия покинули этот мир.
– Они любили музыку – равнодушно поглядывая в окно ответил он.
– Да, они любили эту жизнь и прожили ее достойно и долго, даже не нажив детей.
– Их любовь была неразлучна, как пес со своей цепью.
– Да, – согласилась она.
– А ты заметила, что его никогда ничего не заботило, и никогда он не жаловался на свое здоровье?
– Кроме одного, с состраданием добавила она.
– Чего же? – повернувшись к ней переспросил он
– Кто его похоронит в день его смерти.
– Да, вот так забота! – Почему-то он всегда думал, что его любимая уйдет раньше и как истинный джентльмен со всеми почестями отправит ее в последний путь.
– Да, – а еще он говорил, что в каком соку ты выбрал себе жену, в таком ее нужно проводить.
– Кто думал, что они в один день…
– И не говори, – прошептала она прокашлявшись.
– Твои сигареты до добра не доведут.
– О, мой старец, тебе совсем не идет быть мудрым, хотя твое лицо свидетельствует об обратном.
– Но все же, я беспокоюсь за тебя.
– Впервые это слышу от тебя! Ты мне никогда не говорил таких слов!
Он отвернулся в сторону открытого окна и, с печалью на глазах, глядя на уличный фонтан, полыхающий и бушующий как вулкан, ответил: – Да, ты права, нуждаются ли иногда чувства в словах?
Агнесия привстала с кресло-качалки и, ухватившись за лакированный подлокотник, проследовала на кухню. – Пойду, сварю кофе.
– Мне с молоком – попросил он.
– Ну, точно, старый младенец, – засмеялась она. – Ты не изменился с юных лет.
– Знаешь, Агнесия, – прокричал он с комнаты. – Я рад, что мы одни в этом доме. Все покинули эти сырые стены, заменив их сырой холодной землей, но мы хоть можем согреться чашечкой кофе.
– Ты пьешь индийский? – спросила она его громким голосом.
– Да, это прислал мне Раджу из Индии. – Ты помнишь его?
– Напомни, старец! Несмотря на то, что ты забывчив амнезией, я перестала держать в голове события прошедшего дня, кроме наших, конечно, – добавила она, гремя чашками.
– Я тогда в газете работал, по ту сторону улицы, где бакалейная сеньора Балавара – помнишь?
– Да, вспомнила и что?
– Вот он приехал в качестве стажера и увлекся моими рукописями. А когда в Индии стал редактором журнала «Мои крылья» – напечатал их с переводом.
– Ага, – повторилась она, – еще тебя здесь настигали твои поклонники, целую ночь, они здесь кричали твое имя с просьбой выйти. Меня это порой раздражало, но потом я даже порадовалась тому, что надоевшая тишина, сменилась оживленной улицей.
– Да, это было давно и забавно.
– Почему сейчас ты не пишешь о Святых?
– А то тебе не понятно. – Я же сказал: – «утерял их».
– А мальчик, что с протезом? – Ты ведь сам своим старым ртом проронил, что он для тебя должен быть Святым.
– Я так сказал, возможно, это амнезия.
– Не оправдывайся, «старикашка», я тебя знаю с юных лет.
–Да, моя Агнесия, ты меня знаешь, как юношу в возрасте двадцати трех лет, овладевший напористо твоим телом в кладовой нашего дома.
– Ты помнишь! – расхохоталась она громко. – Признаться, мне было приятно. Я ведь знала, кому отдаю такую честь. И вот мы с тобой здесь одни – в этом старом сыром кирпичном доме.
– После этого случая я ни разу не был в кладовой.
Агнесия выдержала паузу, улыбнулась и вполголоса сказала: – А я бывала. Даже вспоминала твое дыхание, ритм, мускулы, крепкие пальцы как сжимали мою плоть нежно и трепетно. – Вот тогда мне стало ясно, что это не изнасилование однородное, а нежное любовное занятие, где – «тебе и мне».
– Кофе сварился, – прокричала она из маленькой кромешной кухни. – Хотя ты одинок, все же на кухне у тебя все чисто и вся утварь на месте.
– Она прошла в комнату с железным подносом из мароканской утвари в руках, где две белые чашки горячего кофе, истощая пар и аромат, покоились на маленьких блюдцах и заметила, как Картасар торопливо протирал свой смуглый потный лоб рукавом старого изношенного пиджака.
– Что засмущался старик?
– Я даже покраснел, Агнесия, от таких подробностей.
– Никто через твое смуглое индейское лицо не увидит, что ты смутился, кроме меня. Я твое красное око вижу за верста.
– Ты, словно садовник, подобно мастерству, разбирающемуся в своих цветах.
– Знаешь, даже если мы не были вместе, я всегда мечтала быть с тобой в старости. Мне дороги эти дни сейчас, чем те, которые проходили в томимых сердцем днях, что когда-нибудь ты постучишься в дверь моей комнаты.– Иногда, я просыпалась, жутко желала и молила Бога, что бы ты постучался.– И вот в эти последние годы я решила сама почаще стучаться в твою дверь и бывать у тебя в гостях.
– Я бы сам, Агнесия, поднялся к тебе. – С чувством взрослого «старикашки»: «как она там моя старушка».
– Ты меня смущаешь, – отведя взгляд, уткнулась в свою чашку.
– О, что ты! Ни в коем случае! Я заметил, что в таком преклонном возрасте мои мысли наполняются ясностью о старости, ты забываешь свою гордость, тебя наполняет что-то иное – такое приятное и теплое, спокойное. Тебя уже приятно не беспокоят утренние часы, томимая сном сиеста и праздники ночного города. Попадаешь в некую внутреннюю тишину старости, которая говорит тебе: «останься, побудь со мной раз уж я пришла, нам теперь стоит многому научиться».
Агнесия медленно опустошала кофе, качаясь на кресле, и слушала, казалось бы мудрые речи милого ей старика.
– Пей кофе, остынет, – проронила она.
Он подошел к маленькому круглому столу, который был настолько старым и обшарпанным, что весь лак его стерся, кочуя от одного соседа к другому, во время торжеств и свадеб. Таковы были культурные традиции жильцов этого дома.
Взявшись за ручку чашки дрожащими морщинистыми руками, преподнес ее к сухим губам и испил пару глотков. Он закрыл глаза и пал в некое приятное наслаждение и вымолвил: Я еще никогда не пил такого вкусного кофе с молоком. Ты отменно его сварила. Мне нравится немного охлажденный.
– Я старалась, – улыбнулась она.
– Дождь стал капать все сильнее, – заметила?
– Да, сегодня второе ноября тысяча восемьсот тридцатого. Многое изменилось в нашем городе. Дожди стали лить обильнее.
– Да, пройдет много лет, этого дома не будет, что-то новое будет на этом месте, – поддержал он.
– Сказали, что после нашей смерти этот дом снесут.
– Да, это так, Агнесия. Все превратится в пепел: целая жизнь многих семей, живших в этом доме, гулявших в этих светлых летних ночных дворах. Все воспоминания навсегда исчезнут с этой улицы.
– Интересно, кто-нибудь вспомнит о нас через тридцать лет.
– Не знаю, Агнесия, думаю, что нет. – История потихоньку исчезает или меняется.
– Что говорят в церкви? – спросила она.
– Я уже три недели не был в церкви, не знаю. Главному говорил как-то, что хватит с меня. – Люди больше не приходят на мои проповеди, утерял я святого.
– Если ты веришь в Святого, как можешь его потерять.
– Люди дали понять, что большое в моих устах нет святости.
– А как же мальчик?
– А что мальчик…
– Сходи, узнай, был ли он в эти последние недели. – Поговори с ним. – Научи его чему-нибудь. – Хотя бы чтобы не умирала надежда. – Может у него получится проповедовать людям слово Божье.
– О, Агнесия! При всей твоей мудрости, ты толкаешь меня на страшное дело.
– Это дело Святых, – закончила она.
– Заметила, на улице сыро, а кости не ломит.
– Да, ты всегда по ночам стонал от боли, я замечала.
– Твой рецепт из акульего жира очень помогает – он согревает меня каждую ночь. Спасибо, что заботишься обо мне.
– А ты обо мне, – подытожила она.
– Скоро сиеста. Да, время надвигается к полудню.
– Я бы отведала форели.
– А я бы морских крабов, – закончил он.
– Почтальона давно не было. Говорят, почтовый пароход затерялся из-за шторма
– Ох, так всегда, – ответила она. – Пенсию в год приносят по два, а то по три раза. По старости, я стала замечать, что мои расходы уменьшились. Уже не тратишь на всякую ерунду для прихорашивания. Теперь только черно-белые волосы сплетаю в две косы и прихорашиваю их дворовой красной розой. И длительное отсутствие почтальона меня не пугает.
Он слушал ее внимательно, играя пальцами по небритому подбородку, всматриваясь в нее.
– Ты похожа на индианку – такая смуглая, карими глазами, вся в своем приятном соку.
– Ах, старик, чего ты несешь!?
– Это правда. Долгие, прожитые в одиночестве годы, я стал понимать, что с возрастом замечаешь в своем ровеснике женского пола еще боле новые привлекательные черты.
Она торопливым взглядом пробежалась по его лицу и, взглянув на непогоду, вымолвила:
– Я скопила немного денег, часть отвела на похороны, а часть для чего-нибудь дурного.
– Для чего же? – переспросил он.
Она с улыбкой посмотрела на Картасара и тихо сказала: – Для куража! Давно я не восхищалась вкусом белого вина и форелью, а ты, насколько помниться, крабами.
– Да, – ответил он. – Еще когда его поливают чесночным соусом и помидорами, просто глаза закатываются. Ты все знаешь обо мне – все тонкости.
– Я любила тебя, и мои чувства не охладели к тебе, мой старец! Так что, – прокричала она радостным победным голосом; – Отведи меня старик в самое хорошее заведение, где подают вкусное белое вино, прекрасную форель и морских крабов!
Махнув своей тощей рукой, он прокричал: – А почему бы и нет!
– Я поднимусь к себе в комнату, и надену теплую одежду и возьму зонт.
– Да, с моей амнезией я давно забыл о зонте. Забыл его в местном кабаке.
– Кто-то утащил, – усмехнулась она.
Агнесия, медленно поднявшись с кресло-качалки, проследовала к выходу:
– Я скоро буду старик – будь готов! Я уже не та, чтобы прихорашиваться.
Его лицо зарделось, и он проводил ее легкой улыбкой, шевеля своими сухими губами.
Он подошел к окну, посмотрел на небо и медленно вздохнул свежего осеннего дождливого запаха. – Стоит выбрать что-то подходящее для такого случая, – сказал он с чувством глубокой радости.
Подойдя к развалившемуся шкафу, он открыл дверцу, откуда вышел еле ощущаемый нафталиновый запах от скопи вещей, переливающийся с запахом гуталина. Он взял туфли на руки и, улыбаясь, вымолвил: – «Для особого случая, всегда в чистоте». После, окинув взглядом белые брюки и пиджак, перебрал их пальцами среди остальных одежд и, ухватив их с вешалкой, бросил на кровать. Взял свою старую рубаху, которая была помята, но все же под натиском собственного веса, покоясь на вешалке, оно было более менее растрепанной. Одевшись и обувшись, он прихорошился у старого зеркала шкафа. – Сто лет не носил, – проронил он.
Заскрипела дверь в комнату и вошла Агнесия.
– Ты выглядишь как в свои пятьдесят.
Он улыбнулся и поправляя воротник ответил: – Чего ты несешь? Просто в мои пятьдесят я одевал их на похороны моего отца, – вот я запомнился тебе таким.
– Может оно и так, – согласилась она.
– Ты так же хороша. Твои годы придают тебе красоту и обаяние.
– Спасибо, – восхищенно сказала она.
– Плащ тебе кстати, – продолжил он.
– Он достался от сестры.
– Ну, пойдем, сказала она.
– Накину плащ отца.
Накинув плащ, он взял ее за локоть как джентльмен, и они вышли из комнаты. На улице их ждал осенний дождь, встречавший небольшим ветром.
Как маленькие дети, они взглянули на хмурое застеленное серым полотном небо, щурясь и одновременно восхищаясь осенней ноябрьской непогодой.
– Я знаю одно место, – тихо сказал ей на ухо и они медленно, по неумолкающий дождь, последовали в сторону больших деревьев небольшого парка, опрокинувших свои желтые листья в ноябрьский дождь.
– Ты ничего не замечаешь старец? – пококетничала она.
– Нет, – ответил он.
– Я забыла зонт.
– Это старость настигает тебя подруга.
– Я забыла его у тебя в комнате.
– Тогда придержим его для особого случая, – нежно улыбнулся он. – Я настолько привык ходить без зонта в дождь, что эта стало привычкой.
– В старости мы обретаем разные привычки, как забыть очки, почистить зубы и оставить зонт дома в непогоду.
Они прошли за угол своего дома и вышли на широкую улицу, где расположились небольшие лавки внутри домов, закусочные и булочные.
– Нам немного придется пройти, Агнесия.
– Ерунда, я давно забыла, что такое прогулка с мужчиной. Я чувствую себя моложе на лет двадцать.
– Ах! Не обманывай себя, старушка.
Она улыбнулась.
Он взял ее за руку, она крепко сомкнула свою морщинистую руку в его руке
– Они такие же крепкие, как в двадцать три!
Он улыбнулся и взгрустнул.
Они оба приподняли воротники и, упершись бок о бок, неторопливо пошли. Моросящий дождь сопровождал их небольшим противным ветром.
Спустя некоторое время, они предстали перед небольшим рестораном «Свежее не бывает».
– Какое название, Картасар!
– Да, лучше не придумаешь, но сегодня ты насладишься своим «куражом».
– А ты крабами, – добавила она.
Картасар приоткрыл дверь в ресторан, Агнисия прошла первой и вошла в холл. К ним подоспел ресторатор и, вежливо приклонив голову, протянул руку для принятия верхней одежды. Он помог ей снять плащ. Делал он это так медленно и осторожно, стараясь проявить заботу. Она не могла этого не заметить, зная своего старика. Они передали верхнюю одежду ресторатору и прошли в зал, где сели за столик у окна.
– Как здесь восхитительно! Кожаные сиденья! Сколько лет я не была в таких местах – лет сорок, наверное.
– Я тоже, – уровнялся он.
Они заказали белого сухого вина, запеченной форели с гарниром из жареной кукурузы, морских крабов, запеченных на углях с чесночным соусом и жаренный картофель. Все, что желали для своей души.
Агнесия испила немного вина из стеклянного фарфорового бокала и закрыла восхищенные глаза от давно забытого блаженства.
– О, Боже, как раньше в молодости, – сказала она с наслаждением.
Картасар не мог согласиться с ней. Сорт вина был настолько высшим и чистым как его вера в Святых. Агнесия уплетала форель с гарниром, уровняв порцию во рту белым вином. Она вкушала форель так блаженно, что любой, насытившись едой, едок, не отказался бы от форели. Картасар уплетал крабов –без всякого этикета, не обращая внимания на посторонних. И жадно запивал вином. Они наслаждались давно забытыми мгновениями молодой жизни. Они не говорили о жизни, и понимали, что времени будет достаточно. Время шло скоротечно, и ресторан уже закрывался. Прошло часов пять, как они насладились всем тем, о чем мечтали каждый Божий день, а может и в последний раз.
Картасар протер рот салфеткой и, дожевывая пищу, сказал: – Это было великолепно и вкусно! Спасибо, подруга, что оживила мои вкусовые качества. В свои семьдесят я не утерял божественный вкус морских крабов и этого восхитительного белого вина.
Она улыбнулась и кивнула.
– Ты прав – все сохранилось, как и раньше.
Он посмотрел на нее и торопливо, бегая глазами по столу и бумажному счету, недавно рассчитавшему официантом, стеснительно сказал:
– Я выйду, подожду тебя у холла.
– Я поняла, – ответила она, зная, что старик не вынесет такого случая, как дама будет расплачиваться за ужин.
Выйдя в холл через стеклянную дверь в ресторан, он смотрел на Агнесию, которая улыбчиво беседовала с официантом. От этого неприятного мгновения у него защемило в сердце и сжалось в груди, когда Агнесия расплачивалась с официантом рубиновыми сережками.
– Я думал, она скопила…
Агнесия стала со стола и направилась к входу. Он отвернулся и сделал вид, что ничего не произошло.
– Все в порядке? – как бы поинтересовался он.
– Да, все в порядке, – сказала она. – Все хорошо, Картасар.
Он кивнул несколько раз и помог надеть ей плащ, после накинув свой. Они вышли на ночную мокрую улицу, которая было хмурой от тусклых и еле светящихся фонарей.
Агнесия подняла воротник плаща, который прикрыл ее уши, чтобы старик не заметил отсутствие серег. Она сделала это не от стыда к своему старику – а так, чтобы он не знал о лишних поступках своей подруги, которые поставили бы его в неловкое положение.
– Можешь этого не делать, – сказал он. – Я все видел. Ветра нет, можешь опустить воротник.
– Ты даже меня не смутил, – сказала она, глядя вдаль.
– Да, ты меня знаешь с юных лет и пыталась скрыть от меня расплату за ужин серьгами.
– Ах, ерунда! Они достались мне от моей матери. Она сказала, что они пригодятся для особого случая. – Не особый ли случай сегодня мой старик?
– Ты права, – согласился он.
Упершись бок о бок и взяв ее за локоток, они двинулись по ночной улице. Дойдя до подъезда, они окинули взглядом ночное небо и медленно, не спеша, поднялись на третий этаж, где жила Агнесия.
– Ты меня проводил, просто не верится! – тихо сказала она.
– Лучше поздно, чем никогда. Теперь мы умрем со спокойной душой.
– Если завтра с утра ты постучишься в мою дверь, тогда я умру не зазря.
Он улыбнулся и медленно прошептал ей на ухо: – «Теперь да».
Она поцеловала его в небритую щетину и добавила: – Я же говорила, что не скроешь свое стеснение от моих женских старых глаз.
Он улыбнулся, махнул рукой и спустился к себе в комнату. Войдя в комнату не раздевшись, он прилег на кровать и предался глубокому сну.
Проснулся Картасар от стука открывшегося деревянного окна, настигнутый внезапным утренним ветром. Он медленно растянулся, огляделся и глубоко вздохнул запах свежего утреннего воздуха, предвкушая радость от утренней встречи с Агнесией.
Встав с постели, он подошел к умывальнику, оглядевшись своим помятым видом, умылся холодной водой, пригладив свои седые волосы. Подправив пиджак и опрыснув себя старым лосьоном, оставшегося от отца, поднялся к Агнесии.
Его сердце забилось от волнения, когда он предстал перед ее дверью.
Костяшками правой руки он слегка постучал в ее дверь. Мгновенная тишина побудило его постучать сильнее. Она не отвечала.
– Агнесия! – прокричал он. – Я пришел на утренний кофе. Открывай, старушка!
Он заметил, что дверь была приоткрыта. Его сердце сжалось, в груди томило. Он вошел в комнату и увидел Агнесию лежащей в одежде на кровати.
– Подруга, просыпайся! Почему не сварен кофе..?
Он подошел и взял ее за руки, – они были холодными. На ее лице просматривалась улыбка не той свежести, что подобает быть живой насыщенной оптимизмом семидесяти двух летней старухе.
Он сомкнул ее руки в своих и, закрыв глаза прослезился.
– О, Агнесия, Агнесия! – Какой я глупый старик, что оставил тебя одну. Я чувствовал, что ты хотела, чтобы я остался с тобой, и мы провели эту ночь за разговором о счастливой жизни стариков.
– Эта пуля старости сразила не только меня, но и тебя моя дорогая Агнесия. Я знал тебя как сильную женщину, преданной одному только человеку, который будучи одиноким, отвергал твою любовь. Ты даже согласилась на дружбу, только чтобы видеть меня и потакать мне – старику в прихоти.
Он спустился во двор и собрал нежные красные розы и уложил их в хрустальной вазе в комнате. Одну из них, порезав ножом до половины, прихорошил ее в косу, а старую выбросил в урну.
– Я знаю, ты всегда любила свежие, – прослезился он.
Он поцеловал ей руки и уложил их на грудь, подправив голову и косы.
– Я должен проводить тебя со всеми почестями, Агнесия, как следует джентльмену. Я знал тебя как восхитительную женщину и провожу тебя с восхищением.
Он спустился в свою комнату и из-под кровати достал чемодан, открыв его, вынул оттуда колье с камнями, которое досталось ему от матери, подаренным отцом. Взяв его, он поспешил к ювелиру, что на соседней улице. Его пробирал пот, и он немного задыхался. Возле фонтана он упал. Его сердце сжималось он нехватки кислорода. Он встал набравшись сил, и медленно проследовал в сторону лавки и вошел к ювелиру.
– О, священник! – вымолвил радостно ювелир.
– Не до радостных слов, Балдуино, взгляни, сколько дашь за него?
– Тяжело сказать, а что случилось?
– Хватит выкупить рубиновые серьги из ресторана и на похороны?
– Ты что собрался умирать?
– Нет, Агнесия умерла этой ночью. – Сколько дашь, говори быстрее
– Слушай, мне сегодня с ресторана бухгалтер серьги принес, сказал: «Одна дама расплатилась ими». – Я выкупил их.
– О, Боже – это серьги Агнесии. – Показывай.
– Так что же. Я верну их тебе просто так, они дорогие, безусловно, но я уважал мать Агнесии – сеньору Мелестину. Я тебе верну их. Для меня великая честь сделать приятное этой семье. А за колье не дам ни гроша, потому что знал твоего отца. Я одолжу тебе денег, чтобы по всем почестям. Отдашь частями. Договорились?
– Спасибо, Балдуино! Я благодарен тебе и знал, что твоя человечность не утеряется никогда, потому что Святые возле твоего порога.
– Спасибо, Картасар, – ты тронул меня своими святыми словами.
– И еще, тебя искал какой-то мальчишка, про каких-то Святых говорил.
– Где он?
– Ушел обратно в сторону церкви.
Картасар бросился к церкви и ударом руки отворил здоровые двери, где увидел мальчика, стоящего у кафедры.
– Священник! – вымолвил он и побежал в его сторону. – Я всегда вас ждал.
– Зачем же мальчик, я тебе нужен? Зачем ты спрашивал у меня о Святых?
– Я потерял их, когда пришел сюда, – ответил мальчик.
– Я ничего не пойму, что ты этим хочешь сказать? – спросил старик в полном отчаянии. – Я не проповедую, потому что люди не ходят сюда, но верю, что Святые есть – и они здесь. И ты верь!
– Я не нашел здесь Святого, – молвил мальчик. – Они сказали, если я не найду святого сейчас, то найду его когда ему будет сто лет.
Старик вдумчиво посмотрел на мальчика и предался слезам.
С тех пор минуло двадцать лет, как он предал земле со всеми почестями Агнесию, надев на ее уши рубиновые серьги. В свои девяносто, у него также жжет ниже пояса с остальными недугами и появилась глухота в правом ухе. Уход Агнесии заверил его, что он буду последним, кто вместе с собой унесет последнюю историю этого дома и о его Святых. Он также ходит в церковь и проповедует по воскресным дням только ему – этому маленькому, присланного ему с небес. Осталось десять лет, когда мальчик найдет в себе Святого.