Небольшая опушка более напоминала старый курган. Почитай круглая, окружена была великими дубами. Когда-то были вырезаны лики на тех деревьях, да заросли корою. На самом верху кургана вкопаны четыре столба, и у каждого по горке камней сложено. В столбы те вбиты кольца железные.[33]
Полная луна вышла в зенит. Молчан дал Жаворонку отпить из кувшина, принесённого с собою. Отрок лёг меж столбов тех, раскинув руки и ноги в стороны и уткнувшись лицом в пахучие травы. Волхв надел на руки и ноги его петли верёвок. Продел верёвки в кольца на столбах, да натянув, привязал к ним корзины. Понемногу стал в корзины те камни класть. Вот натянулись верёвки сильнее. Глядь, уже и Божен от земли оторвался – висит, на четыре стороны растянут. Молчан взял в руки, натянутый на широкое кольцо большой бубен и стучало[34]. Начал напев под мерные удары.
Жаворонок не понимал слов. Да и были ли они? Но ясно слышал просьбу, что обращал его наставник к духам ветра и земли, к деревьям и травам, к самим звёздам и луне – отвести его ученика к истокам творения, показать суть бытия. Лёгкий ветерок прошёлся по полянке и коснулся Боженового лица, словно благословляя, согласившись с призывом. Замерцали и зашевелились в лунном свете травы. Заколыхались, затанцевали, сворачиваясь причудливыми узорами. Божен почувствовал, что весь мир услышал песнь Ворона, и открывается ему ныне.
Сердце билось под ритм бубна. Или это сердце, ударяясь в рёбра, стучало подобно бубну? Быстрее, быстрее… Стало больно в груди. Каждый вдох, казалось, наполнял всё тело от ног до макушки. Вдруг потянулись столбы к небу. Всё дальше. Всё выше над лесом поднимался Божен, не переставая слышать гулкие удары и тягучий напев. Он чувствовал руки и ноги, охваченные верёвочными петлями, и, казалось, помнил всё, но сам становился некой огромной каплей, скопившейся в животе. Капля становилась всё больше, всё тяжелее и оторвавшись, стремительно полетела к земле. Вот промелькнули верхушки деревьев, светящиеся лики на них, трава…Вдруг он рассыпался на мириады крошечных капелек, упал дождём и земля всасала его в себя. Движение остановилось. Наступила тишина. Полная, необъятная тишина. Искрой, взлетевшей над костром, промелькнул в голове «всё». Искра погасла, и ни осталось ничего более.
Не было никого, но было тепло. Тепло и благостно и ладно. Так прошла вечность. Или несколько – не было времени. Не было места переменам и не было того, что могло меняться. Вдруг появились образы. Невнятные вовсе – образы, идеи движения, идеи форм и их изменения. Вдруг стали чувствоваться стенки. Да, да! – стенки, что держали его взаперти в коконе, в клетке. Стало страшно. Стало страшно и больно и казалось, начнётся новая вечность, которая сотрёт в небытиё… Что? Выразить невозможно, но что-то уже есть – эти образы, эти идеи уже существуют. Существование! Страх потерять, жажда защищать это зародившееся существование соткалась в огромную силу. Скорлупа дала трещину. «Есть свет» - эта мысль родилась неожиданно и стала светом. Словно молния очертила окружность. Скорлупа раскололась и вывернулась наружу с ярчайшей вспышкой нестерпимо белого света. Пришло ощущение безграничности и понимание границ. Понемногу свет стал меркнуть, как покидает свечение остывающий металл, до того раскалённый. Он стал водою и стал небом. Он понял, что сам он и был скорлупой и в себе заключал и страх и жажду. И вот он - вода и небо. Вот он - мать и отец. Вот он – навь-пракрити. Вот он - правь-пуруша. Луна и Солнце, воплощённые подвижность и покой. И вот явился крест, где луч один отделил воду от неба и стал воплощённой Матерью, луч иной соединил небо и воду и воплотил мужеское. И вот пересеклись лучи соравные, соединилось мужское и женское, и стал проявляться мир зримый. Начало Яви положено. Что это за гул? Чем так наполнено всё естество? Что это вибрирует и сладостно-больно не даёт покоя? Любовь?! Лишь любовью был полон мир. И парила любовь та птицею. И назвалась та птица Птицей-Сва. Но пусто, лелеять некого. Качать и баюкать некого. И появился Сварог, и стала земля. И родилась от неё Макошь-матушка, и стала прясть нити жизней будущих. И вышли следом великаны Волоты[71], насадили травы с деревьями и горы высокие подняли. И стала вода подниматься туманом, опадать дождями, потекли реки быстрые. Народился Даждьбог и Семаргл-Сварожич[35], огненный бог, и Стрый-Стрибог[36], ветров повелитель. Все, кто есть, появлялись чередою. Явь заселилась зверьми и рыбами, духами лесными да водными. И явилась птица Сва Ладою, и ею со Сварогом люди первые сотворены были.
И был он и Родом самим, и каждой былиночкой. Каждым именем был он. И каждое имя ему было открыто – трав ли, камней ли, дерев иль металлов. Множились творения. Множились имена. Что в лес дремучий погружался – копил собирал знания. Ведал многое, да только забыл, кто он сам. Вот дремучий старик бредёт по дубраве. Каждый цветок зовёт он по имени и тот откликается. И скажет, как от горячки избавить, да как серп острый выковать, да только себя не помнит. Бродит долго, уж мохом покрылся, лишаем древесным – учит людей. Сотни минули лет. Вот селенье. Девчушка бежит. Мать окликает её – Будана, Будана. Губы его сухие вторят неслышно – Будана, Будана. Глядит белая птица, с пятнышком красным на грудке села пред ним, перекинулась через голову и обернулось женщиной статной. Поклонился ей старец. А она «кто ты, сынок?» -вопрошает. «Кто я?» - шепчет старик. «Кто я?» - к лесному пруду бредёт. «Кто я?» - в воду глядится. А в воде той старик отразился. Нет, не старик… Это птица… Нет, дерево, цвет или камень – меняются образы, формы и лица. Знакомы прозвания каждого, только вот «кто я?». Но образ единый снова соткался – ученик ведуна, и имя мне Своба. Пора возвращаться, да как? Где тропинка? Только подумал, тропинка по лесу скачет, бежит из ложбинки в ложбинку. Долго он брёл, и не счесть уже сколь миновало – многие лета. Тропка под стену скалы привела, да пропала. А под скалой небольшая поляна вся поросла крапивою. А на стене то чёрный вырезан ворон огромный.
Вот и дверка домой, да её отворить не из лёгких задача.
Пошёл Своба вдоль скалы той, да к реке вышел. А у реки видит - берег высокий цветами зарос. Лёгкими, словно бледно розовый туман, нежными, невысокими.
- Качин[37] - прошептал старик, улыбнувшись.
Обвалил берега пласт, что много цветами теми порос и видит - смида красная - блестящие медные камни. Выкопал яму недалече, на том же склоне. Камнями речными выложил. Угля нажёг древесного, смешал с камнями смидными[38], да в яму ту высыпал. Сверху ветвями закрыл, да валежником. Слово огня прошептал, призывая Семаргла. Запылала яма. Так меди добыл он и выковал серп. А серпом тем, пожал он крапиву. Сплёл рубаху себе из неё. Надел на себя, через голову перекинулся, да тут же и обратился соколом. Крылами взмахнул - поднялся под самое солнце, да камнем в скалу-то бросился. Точно в глаз того ворона чёрного, что на камне был вырезан.
- Здравствуй, Своба, молодой волхв.
Божен открыл глаза. Он лежал на спине, меж четырёх столбов. Луна едва склонилась к верхушкам деревьев. Ворон обтирал ему лицо травяной губкой.
- На-ко, выпей, – Молчан приподнял голову ученика и поднёс к его губам большую деревянную чарку, откуда пахнуло травяным медовым настоем.
- Глубоко ходил. Много изведал, видать. Теперь твоё начинается учение. До сего лишь молот с наковальней творились, теперь будешь волхва ковать. Да отдыхай пока. Завтра говорить будем.