ПОКОЛЕНИЯ РОДА
СКВОЗЬ ПРИЗМУ ИСТОРИИ
(исторические события,
через которые прошла линия жизни одного рода)
в 4-х частях
Издательство “Lambert”
г. Саарбрюккен, Германия
2016 г.
Автор, Александр Витальевич Дзиковицкий, ещё в далёкие 1970-е годы начал собирать по крупицам те сведения, что легли в основу настоящей работы, которая является продолжением ранее изданного I тома задуманной трилогии с тем же общим названием, но посвящённая теперь новому периоду истории – событиям жизни польско-литовского федеративного государства Речи Посполитой.
Лишённый в своё время в Российской Федерации возможности работать в газете, где он был главным редактором, в начале 2015 года на свои средства Дзиковицкий издал объёмный фолиант “Этнокультурная история казаков. От начала истории до падения монархии в России”. Затем через германское издательство «Lambert” он издал первую часть книги “Поколения рода сквозь призму истории”, составившую первый том задуманной трилогиии.
Ныне представляемая часть – это II том трилогии “Поколения рода сквозь призму истории”.
ЧАСТЬ II
Период Речи Посполитой
Глава 1. Во времена Феодора Харитоновича Дзиковицкого
(не позднее 1550 – до 1634 годы)
Жизнь, может быть, даётся нам
единственно для состязания со смертью,
человек даже из-за гроба борется с ней:
она отнимает от него имя – он пишет
его на кресте, на камне, она хочет тьмой
покрыть пережитое им, а он пытается
одушевить его в слове.
И.А. Бунин.
Наброски к роману “Жизнь Арсеньева”.
I. НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ
Около 1550 года, в золотое время Великого княжества Литовского, когда ещё не были испытаны тяготы кровопролитной и истощительной войны с Московией за Ливонию, в семье пинского земянина (то есть хозяйствующего на земле пана, по-русски – помещика) Харитона Богдановича Домановича Дзиковицкого появился на Божий свет сын Феодор. Кроме сына в семье была дочь, которая носила имя Любка или, как оно более благозвучно выглядело в более позднее время, Любовь.
Неизвестно, почему в то время, когда были распространены семьи с количеством детей по 6 – 7 и более, у Харитона Богдановича было всего двое. Либо это говорит о том, что он рано овдовел, либо о том, что большинство его детей умерло в раннем возрасте, но факт остаётся фактом: Феодор имел только одну сестру. Вскоре после рождения Феодор был крещён в православную веру и затем оставался православным до вполне зрелого возраста.
В это время на престоле находился добрый для подданных король Сигизмунд II Август. Королевская власть на Пинщине практически не ощущалась, и не только потому, что Сигизмунд-Август лишь пару лет назад стал королём и у его величества было много сложностей внешнего и внутреннего порядка, но и потому, что он был сам по себе мягким правителем, не склонным к конфликтам и ссорам.
Феодор Харитонович имел уже около 17 лет от роду, когда умер его дедушка Богдан Семёнович и потому прекрасно помнил его. Феодор знал, что его семья принадлежит к старому боярскому роду и, можно сказать, на его глазах произошло важное историческое событие подписания Люблинской унии о вечном соединении Великого княжества Литовского и Королевства Польского в федеративное государство Речь Посполитую. И он, конечно, знал, что одним из двух подписавших унию представителей от Пинского повета был старший брат его дедушки, возглавлявший на то время весь род Домановичей Дзиковицких. Короче, ему было чем гордиться.
Около 1569 года Феодор Харитонович женился, и в году, примерно, 1570 в молодой семье появился старший сын Сава. Автор ничего не знает о наличии в семье дочерей, но генеалогическая таблица сообщает о двух других, родившихся позже, сыновьях – Остапе и Миколае. И на уменьшившемся в результате очередного раздела вотчинном наделе, который после смерти дедушки достался его отцу Харитону Богдановичу, стало теперь проживать ещё больше землевладельцев. Даже без привлечения дополнительных документов вполне понятно, что зажиточной такую жизнь трудно было назвать.
В начале 1590-х годов на клочке земли, доставшемся Феодору от отца Харитона Богдановича, проживали уже не только дети Феодора Харитоновича, но и стали появляться его внуки. У одного только старшего сына Савы родилось трое сыновей – Иван, Роман и Димитр. Для того, чтобы добывать средства к существованию, Дзиковицкие из размножившегося “Дома Харитоновичей” должны были предлагать свои воинские услуги какому-либо из магнатов, которые набирали из обедневшей шляхты собственные воинские отряды.
II. КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ ВО 2-Й ПОЛОВИНЕ XVI ВЕКА
Во второй половине XVI века первенство в культурном отношении среди стран Северной Европы принадлежало Дании, о чём, среди прочего, свидетельствовало и обращение к теме “Датского королевства” знаменитого английского драматурга Вильяма Шекспира, жившего в то время. Европейскую известность заслужили датские учёные – анатом Бартолин Старший и особенно астроном Тихо Браге. Этот учёный родился в 1546 году и до самой смерти датско-норвежского короля Кристиана III пользовался его особым покровительством. В 1572 году Браге наблюдал новую звезду в созвездии Кассиопеи. Сообщения об открытиях в Дании распространялись в научных кругах по всей Европе
В 1576 году датский король даже передал Тихо Браге в бессрочное пользование целый остров Вен в проливе Эресунн близ Копенгагена и оплатил строительство здесь новейшей и передовой обсерватории Ураниборг с исключительно точными для того времени инструментами, изготовленными под руководством самого Браге. Обсерватория была не только лучшей в тогдашней Европе, но и стала научным центром королевства. Здесь в течение 21 года Браге наблюдал звёзды, планеты и кометы. На проекты учёного тратилось до 5% королевских доходов.
Тихо Браге славился искусством производить точные астрономические наблюдения, которые относились в первую очередь к Марсу. Кроме того, учёный открыл два неравенства в движении Луны и доказал, что кометы представляют собой небесные тела, отстоящие от Земли дальше Луны.
В 1595 году датский король умер и на его престол взошёл наследник – Кристиан IV. Вскоре новый король не просто прекращает финансирование научных работ Браге, но даже запрещает ему заниматься астрономией. Судя по всему, причиной этого оказалась любовная связь знаменитого астронома с его матерью – вдовствующей королевой. Тогда Тихо Браге отправился в Германию.
Спустя два года после отъезда в Германию, в 1597 году, Тихо Браге переезжает в Прагу и занимает здесь должность придворного астронома императора Священной Римской империи Рудольфа II. Вскоре из Граца в Прагу переехал немецкий астроном Иоганн Кеплер, поступивший в помощники к Браге и занявший при Рудольфе II официальную должность придворного математика. Совместно Браге и Кеплер продолжали наблюдать за звёздным небом и записывать результаты вычислений.
В 1601 году во время званого обеда у чешского короля и императора Священной Римской империи Рудольфа II придворный астроном Тихо Браге внезапно скончался. По тут же возникшей легенде, его смерть произошла вследствие разрыва мочевого пузыря, поскольку учёный не решался выйти в туалет, полагая это нарушением этикета. Однако с медицинской точки зрения такой разрыв произойти не может в принципе, так что со временем решили, что Браге чем-то подавился. Однако более правдоподобным является столь распространённая в те времена расправа – отравление. Вероятно, яд был подсыпан астроному его двоюродным братом по поручению датского короля Кристиана IV. Вся эта история была известна англичанину Вильяму Шекспиру и именно она стала основой для его знаменитой пьесы “Гамлет”.
* * *
Вторая половина века, наряду с появлением ряда блестящих военных, дала Литве и ряд имён, прославивших себя на поприще культуры. Часто первое совмещалось со вторым. Давно замечено, что по литературе народа можно составить впечатление о его характере, уме и творческих способностях в каждый исторический период народной жизни, которая, конечно, всегда делилась на духовную жизнь верхних слоёв общества и духовную жизнь простого народа.
В те годы в образованных кругах Великого княжества Литовского стало широко известным имя Мацея Стрыйковского, который был почти ровесником Феодора Харитоновича Дзиковицкого. М. Стрыйковский, родившийся в 1547 году, после учёбы в Краковском университете приехал в Литву. Профессиональный военный, он служил в Витебском и Слуцком гарнизонах, где вёл рыцарский образ жизни – войны, походы и битвы, – и одновременно писал патриотические стихотворные произведения по истории Речи Посполитой. Наиболее известные из них “Гонец Цноты...”, “Про вольности Короны Польской и Великого княжества Литовского”, хроника “Про начало, происхождение, мужество, рыцарские и общественные дела славного народа литовского, жемайтского и русского”, посвящённая князю Ежи Слуцкому.
Именно “Хроника Польская, Литовская, Жемайтская и всей Руси”, увидевшая свет в 1582 году и ставшая первой печатной историей Великого княжества Литовского, принесла М. Стрыйковскому самую большую славу как историку и поэту. Ценность хроники была в том, что её автор был сам свидетелем многих описанных им войн и непосредственным участником многих сражений. Стрыйковский с тех пор стал одним из наиболее известных историков Речи Посполитой второй половины XVI века.
Родившийся также около 1550 года литвин Андрей Рымша, как и Стрыйковский, был тоже профессиональным военным и принимал участие во многих битвах и походах Литвы. Рымша стал известным литовским поэтом. Он писал по-русски и по-польски, и основал в литовской литературе жанр эпиграмм.
В 1585 году в Вильно была издана знаменитая рыцарская поэма Андрея Рымши “Десятилетняя повесть”, которая описывала диверсионно-экспедиционную операцию войск Великого княжества Литовского вглубь Московии в 1580 году под командованием гетмана Криштофа Радзивилла. В повести были показаны жестокие реалии войны, когда войска Литвы после 10 лет без-успешной борьбы на своей территории, наконец, вступают на земли противника. Рымша сам принимал участие во всех описанных им битвах, о чём и упоминал в своей повести.
III. ЛИТВА В ПРЕДДВЕРИИ МОСКОВСКОЙ СМУТЫ
Новые старосты и державцы систематически насаждали в пограничном с Московией Гомеле польское землевладение путём раздачи полковникам, ротмистрам и хорунжим гомельского замкового гарнизона земель с закрепощёнными крестьянами; короли жаловали угодья прочим шляхтичам “в кормленье” наградою за службу.
В 1580-х годах город Пинск, практически полностью построенный из дерева, пережил сильный пожар и был почти уничтожен. 15 июня 1589 года король Сигизмунд III подтвердил данное ранее городу магдебургское право, поскольку прежняя грамота об этом также погибла в огне. В этом же году литовский под-канцлер Лев Иванович Сапега стал канцлером Великого княжества.
* * *
Исследователи старины отмечали, что двумя самыми массовыми сословиями у поляков была безграмотная шляхта и крестьяне-“хлопы”. Сословную границу между ними проще всего определить так: “хлопы” – это люди, освобождённые от военной службы и обложенные налогами; шляхта, напротив, – подданные, освобождённые от налогов и обязанные королю военной службой. Разница между “хлопами” и шляхтой была, по сути, невелика: подавляющее большинство шляхты составляла так на-зываемая застенковая шляхта, аналог русских однодворцев. Её представители обитали в крошечных хуторах (“застенках”), сами пахали землю вместе с крестьянами, поскольку всё их шляхетское достояние зачастую заключалось в дедовской сабле да “польском гоноре”. Мелкая польская шляхта, по сути, составляла то же самое военное сословие, что и казачество польской “украины”, ничем от него, по большому счёту, не отличаясь.
И чем меньше у мелкой и средней шляхты было материальных возможностей реализовать свои амбиции в настоящем, тем более значимым было для неё самоутвердиться, опираясь на благородство происхождения. Поэтому умножение славы предков, сохранение чести рода и семьи становились не только благим пожеланием, не только оценивались позитивно с этической точки зрения, но и вменялись в обязанность шляхтичу как долг “истинного сармата” по отношению к Родине. «Кому дано, – писал современник, – что он по рождению шляхтичем стал, усердно о том стараться должен, чтобы этой драгоценности не утратил и привилегии этой не оскорбил» (Литовская метрика. Переписи войска Литовского.). И многие шляхтичи, действительно, с большой охотой шли на всякие военные действия, стремясь сохранить и приумножить воинскую славу рода, к которому они принадлежали.
* * *
На рубеже XVI – XVII веков Пинск оказался в эпицентре религиозной борьбы. Одним из главных организаторов Брестской церковной унии был богатый пинский шляхтич Кирилл Терлецкий (? – 1607). Унию поддержал и пинский православный епископ Леонтий Пельчицкий (? – 1595). Однако пинские священнослужители и мещане в большинстве своём не поддержали унию. Это можно объяснить сильным влиянием здесь главных православных центров Великого княжества Литовского – Киева и Вильно. Не случайно все пинские князья – Олельковичи и Ярославичи – похоронены в Киево-Печёрской Лавре. Кроме того, в момент подписания унии в 1596 году архимандритом Лещинского монастыря был выдающийся просветитель и непримиримый защитник православия Елисей Плетенецкий. Предста-вители от Пинска – архимандрит Елисей, мещанин Иван Васильевич Медзянко, от Пинского повета – шляхтич Дионисий Слобудский – были активными участниками православного Брестского собора. И хотя греко-католикам были переданы пинские церкви и Лещинский монастырь, православные не смирились. И судя по виденным автором документам и свидетельствам, довольно сильные позиции православие сохраняло в одной из ветвей прежних Домановичей – в фамилии Качановских.
Но в других ветвях прежних Домановичей дело обстояло иначе. После 1596 года, когда Феодору Харитоновичу было что-то около 50 лет, он, как и другие Домановичи, ставшие Дзиковицкими, перешёл в греко-католическую веру, став униатом.
В конце XVI века почти четверть поляков жила в городах. По уровню урбанизации Речь Посполитая оставила бы далеко за собой большинство европейских стран, если бы не то обстоятельство, что среди городов численно преобладали аграрные местечки и даже в таких значительных торгово-ремесленных центрах, как Пинск, весомая часть обывателей добывала себе пропитание сельским хозяйством.
* * *
Шляхта Речи Посполитой не являлась однородной и фактически была представлена, как и благородное сословие современного ей Французского королевства, в двух разновидностях: знатные вельможи – настоящие властители, воинственно настроенные, набитые деньгами, с бесчисленными имениями и должностями, склонные к заговорам против королевской власти и уходящие в рокош (вооружённое противостояние королю) по любому поводу; и мелкое шляхетство – обедневшее и разорившееся, у которого был выбор: либо прозябать в своих нищих наследственных имениях, либо идти на службу к королю или ка-кому-нибудь могущественному вельможе. Между ними пролегла бездна. Но было между ними и то, что их объединяло: гордость своим происхождением, наличие заслуженных предков и чувство шляхетской чести, которое толкало многих из них постоянно подтверждать эту честь в поединках с другими шляхтичами.
Русский историк Н.И. Костомаров писал: «Согласное свидетельство современных источников показывает, что в конце XVI и первой половины XVII века безусловное господство панов над холопами привело последних к самому горькому быту. Иезуит Скарга, фанатический враг православия и русской народности, говорил, что на всём земном шаре не найдётся государство, где бы так обходились с земледельцами, как в Польше. “Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного хлопа всё, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова”.
Между панами в то время распространилась страсть к непомерной роскоши и мотовство, требующее больших издержек. Один француз, живший тогда в Польше, заметил, что повседневный обед польского пана стоит больше, чем званый во Франции. Тогдашний обличитель нравов Старовольский говорит: “В прежние времена короли хаживали в бараньих тулупах, а теперь кучер покрывает себе тулуп красною материею, чтобы отличиться от простолюдина. Прежде шляхтич ездил на простом возе, а теперь катит шестернёю в коляске, обитой шёлковой тканью с серебряными украшениями. Прежде пивали доброе домашнее пиво, а теперь и конюшни пропахли венгерским. Все наши деньги идут на заморские вина и сласти, а на выкуп пленных и на ох-ранение отечества у нас денег нет. От сенатора до последнего ремесленника все проедают и пропивают своё достояние и входят в неоплатные долги. Никто не хочет жить трудом, а всякий норовит захватить чужое; легко достаётся оно и легко спускается”.
Знатный пан считал обязанностью держать при своём дворе толпу ничего не делающих шляхтичей, а жена его – такую же толпу шляхтянок. Всё это падало на рабочий крестьянский класс.
Но ничто так не тяготило и не оскорбляло русского народа, как власть иудеев. Паны, ленясь управлять имениями, сами отдавали их в аренды иудеям с полным правом панского господства над хлопами. И тут-то не было предела истязаниям над рабочею силою и духовною жизнью хлопа. Даже римско-католические священники, при всей своей нетерпимости к ненавистной для них “схизме”, вопияли против передачи русского народа во власть иудеев. Понятно, что народ, находясь в таком положении, бросался в казачество, убегал толпами на Запорожье и оттуда появлялся вооружёнными шайками, которые тотчас же разрастались”».
В конце XVI века начались первые столкновения казачества с официальной властью Речи Посполитой. В ответ на это Варшавский Сейм 1597 года провозгласил всех казаков “врагами государства” и постановил уничтожать их.
В 1600 году началась длительная война между Речью Посполитой и Швецией из-за претензий короля Сигизмунда на шведский престол. В том же 1600 году король Сигизмунд III отправил в Москву посольство во главе с канцлером Львом Сапегой, предложив царю Борису Годунову заключить “вечный мир” и тесный союз между обоими государствами. При этом Польша претендовала на передачу ей Смоленска, Чернигово-Северской земли и установление политической унии между обоими государствами. Русское правительство отклонило этот проект и пошло лишь на заключение 20-летнего перемирия на прежних условиях. С этого времени Речь Посполитая непрерывно воевала со своими соседями.
Польско-Литовскому государству, находившемуся в состоянии перманентной войны, была жизненно необходима опытная, высокопрофессиональная армия. Этим требованиям отвечала гусарская кавалерия под командованием одного из самых славных полководцев Литвы – великого гетмана Яна-Кароля Ходкевича. Гусарская кавалерия XVII века была тяжеловооружённой и являлась переходным видом от рыцарского конного строя к более современным родам войск. За спиной у гусаров были при-креплёны крылья, издававшие при движении звук, который пугал лошадей противника. Гусары Ходкевича имели исключительно высокую выучку. Победы над противником, превосходящим по численности в разы, были для них нормой.
Неустойчивость положения царя Бориса Годунова дала Польско-литовским магнатам возможность вскоре возобновить попытки подчинения Русского государства. Одной из них было выдвижение на русский престол самозваного “царевича Димитрия”. Первые сведения о пребывании будущего русского царя Димитрия в Речи Посполитой относятся к 1601 году, когда он появился сначала в Киево-Печёрском монастыре, а затем у киевского воеводы князя Константина Острожского.
* * *
Магнатские группировки Речи Посполитой, опираясь на мелкую шляхетскую клиентелу, активно расширяли свои привилегии, рассматривая при этом короля как один из значимых, но не самых главных признаков государственности. С начала XVII века польская и литовская шляхта закрепила за собой право вооружённого сопротивления воле короля в случае нарушения им основных прав государства (“право на рокош”). Также шляхта получила право создавать вооружённые союзы, не направленные прямо против короля, но необходимые, по её мнению, в связи с другими причинами. Такие союзы назывались “конфедерациями” и возникали затем во времена бескоролевья, нападений других государств, при несогласии с решениями Сейма и по другим случаям.
Добившись расширения полномочий Сейма, шляхта далеко не всегда заботилась об эффективности его работы. Уже в начале XVII века отдельные шляхтичи начали срывать работу Сейма, используя принцип “либерум вето”.
«Владения магнатов на Украине достигли огромных размеров и стали своего рода государствами в государстве. Значительную часть своих владений они сдавали другим феодалам в аренду либо заимодавцам в заставу. Постоянно в аренде пребывали государственные имения – королевщины. Барщина достигала трёх-четырёх дней в неделю. Ещё худшим было положение крестьян в имениях, которые феодалы отдавали в аренду. В особо тяжёлом положении оказалось население частновладельческих городов, которые находились в аренде. На Волыни и в Восточной Галичине феодалы захватывали городские земли, забирали у горожан скот, избивали и бросали в тюрьмы, унижали их. В обязанности городского населения входило также принятие на постой польско-шляхетских войск» (История Украинской ССР).
При всём при этом в начале XVII века началось резкое размежевание шляхты на имущую и неимущую, что формировало и определённые настроения в её среде. Так, в мелкой и средней шляхте стал сформировываться антиидеал – самодур-магнат. При декларируемом равенстве всей шляхты внутрисословные противоречия с начала XVII века становятся даже не просто заметными, но бросающимися в глаза. И активный процесс расслоения шляхты был в это время связан не только с общим упадком экономического состояния страны, но и с началом затяжного периода войн и связанных с ними бедствий. Несмотря на то, что сами магнаты, в подавляющем большинстве, пытались всячески сгладить внутрисословные противоречия, апеллируя ко всеобщему равенству между шляхтичами вне зависимости от их материального положения, разница в реальном положении тех и других стала уж слишком явной. Отчасти и поэтому для людей этого века предшествующее столетие стало мифом о “золотом веке”, что совершенно закрепляется с середины XVII века и в качестве неоспоримой истины входит в последующую историю.
А потому и конкретные исторические события в дневниках и мемуарах того времени важны были лишь как фон, на котором обнаруживали себя добродетели шляхтичей, ставших причастными к явлениям исторического масштаба. Следовательно, и значимость конкретной личности определялась самим фактом причастности к описываемому в воспоминаниях событию и степенью участия в нём, а также соответствием образцу шляхетского поведения в конкретной описываемой ситуации. Большую роль играли также оценка личности шляхтича современниками и достигнутый им статус – полученные чины, награды и благодарности. В то же время богатство и образованность при оценке личности шляхтича ценились значительно меньше. Интересно, что польская шляхетская идеология была поразительно схожа с испанской идеологией идальго. А объяснялось это не только общностью рыцарского типа европейской культуры на рубеже Средневековья и Нового времени, но и, прежде всего, сходством политического положения этих государств, находившихся на рубежах обороны христианства. Как испанская, так и польская шляхта верили в превосходство своего этического кодекса и стиля жизни над обычаями и моралью всех иных групп общества.
* * *
Москва ускоренными темпами заканчивала своё главное оборонительное сооружение против Речи Посполитой – Смоленскую крепость. Царь Борис Годунов поднял плату наёмным людям и прислал в Смоленск немалую часть казны – 200 тысяч рублей. К концу 1602 года строительство стены было завершено, и она была освящена. Смоленский кремль стал грандиозным для своего времени сооружением. Стена с 38 башнями протянулась на 6.380 метров. Её высота местами достигала 19 метров. Сообразно рельефу местности её делали то ниже и тоньше, то, напротив, выше и шире. Русское государство доселе ничего не строило с таким размахом.
* * *
Младший брат пинского подсудка Самуил Маскевич писал, имея в виду 1602 год: «В том же году явился в Брагине, у князя Адама Вишневецкого, Димитрий, сын царя московского Иоанна Мучителя. Удивительным образом избегнув тиранских рук властолюбивого Бориса Годунова, он скитался 13 лет, никому не объявляя о себе, пока не нашёл удобного времени. В том же году Димитрий был в Кракове у короля с князем Константином Вишневецким» (“Сказания современников о Димитрии Самозванце”).
По другим источникам, царевич Димитрий (в позднейших русских летописях он обозначался как Лжедмитрий I), находясь при магнатском дворе Адама Вишневецкого, впервые открыл своё “царское происхождение”, присвоив себе имя сына Ивана IV Грозного, в 1603 году. Затем претендент на царский престол открылся брату Адама Вишневецкого князю Константину, который приходился зятем сандомирскому (самборскому) воеводе Ежи (Юрию) Мнишеку. До сих пор определённо не ясно, был ли этот самозванец действительно из рода Рюриковичей, или же нет. Канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега в открытую выступил против использования Лжедмитрия в качестве воздействия на Москву. Однако на всякий случай он направил к Вишневецкому своего слугу Юрия Петровского, который ранее бежал из Москвы и видел там настоящего царевича. Петровский признал Димитрия, о чём доложил Сапеге, и это, собственно, дало начало дальнейшим большим событиям.
В то же время Лев Сапега мог иметь и личную заинтересованность в использовании царевича против Москвы, поскольку род литовского канцлера издавна владел землями на Смоленщине.
В феврале 1604 года “царевич” Димитрий, за которого хлопотал Константин Вишневецкий, прибыл ко двору воеводы Мнишека в прикарпатский город Сандомир. Марине, дочери воеводы, было тогда около 16 лет.
В марте 1604 года “царевич” Димитрий был принят королём в Кракове. Сигизмунд обещал Димитрию тайную поддержку. Таким образом, Речь Посполитая рассчитывала без большой войны реализовать планы Стефана Батория.
Сандомирский воевода Мнишек стал непосредственным организатором военной экспедиции царевича Димитрия в Московское государство, получив от него многочисленные обещания и, прежде всего, свадебный контракт. Документ, подписанный в Самборе 25 мая 1604 года, гласил, что, после вступления на московский престол, царевич женится на дочери воеводы Марине. По обычаю ей полагалось обеспечение – “справа”. По контракту такой справой должны были стать передача в личное владение Марины городов Новгорода и Пскова, а Ежи Мнишеку царевич обещал миллион польских злотых. Щедрые обещания Димитрия папскому нунцию и иезуитам помогли его будущему тестю по-лучить разрешение короля Сигизмунда III на вербовку войск для похода.
Армия Лжедмитрия была наёмной и формировалась по принципам, принятым в наёмных шляхетских войсках Литвы: хорунжий (полковник) подбирал себе знакомых или рекомендуемых ротмистров, ротмистры подбирали по тем же принципам поручников, а те набирали воинов в отряды, то есть почты. Таким об-разом, роты, а иногда, но не всегда, и хоругви состояли из воинов одной местности.
Почему же 56-летний сенатор Ежи Мнишек, владелец великолепных резиденций, влиятельный вельможа решился, подобно Кортесу в Америке, покорить с горсткой таких же авантюристов соседнюю огромную державу? Причины просты: во-первых, жажда наживы, усугублённая изрядными долгами, и, во-вторых, фамильная гордыня, мечта о возвышении своего рода до монарших высот.
Канцлер Лев Сапега, используя своё влияние крупного магната и государственного деятеля, оказал Мнишеку и Димитрию большую поддержку в собирании шляхты. К тому же Сапега был, кроме всего прочего, владельцем многих земель Пинского повета и здесь на него, естественно, ориентировалась и от него сильно зависела многочисленная мелкая и безземельная шляхта. Вокруг “царевича” Димитрия в надежде на богатую добычу собралось до тысячи крупных и мелких авантюристов.
Бывший староста в городе Усвяты, что под Смоленском, известный полководец назревавшей войны Ян-Пётр Сапега в своей хоругви имел ротмистра пана Токарского. Фамилия пана Токар-ского произошла от названия его имения Токари, которое находилось недалеко от города Каменец под Брестом. В роте Токарского вполне могли находиться шляхтичи и из Пинского повета. Если предположение автора верно, то Сава Феодорович, возможно, стал солдатом в одной из двух рот в хоругви Яна-Петра Сапеги: либо Токарского, либо Костя (тоже брестского шляхтича), а профессиональные солдаты, как правило, умирают не своей смертью и ранее отведённого им срока.
* * *
Марина Мнишек вряд ли была осведомлена обо всех интригах, предварявших московскую экспедицию её отца и жениха. По всей вероятности, она приняла предложение царевича вполне добровольно. Сохранившиеся отзывы современников о Димитрии были вполне благосклонны. Ростом царевич был невысок, но хорошо сложён. Хотя он не отличался красотой, ум и уверенность в себе придавали ему особое обаяние. Все эти качества, помноженные на титул наследника московского престола, делали его женихом более чем завидным. Судя по всему, в этом сватовстве со стороны Марины присутствовал не только простой расчёт, но и, если не любовь, то искренняя увлечённость. При обручении Димитрия с княжной Мариной Мнишек присутствовал Лев Сапега, произнеся в ходе обряда обручения речь о “Божьей миссии власти”. Роду Мнишеков сторонник бывшего канцлера и великого гетмана королевства Польского Яна Замойского пан Миколай Зебжидовский приходился родственником и потому также присутствовал на этой церемонии.
* * *
В начале нового века по приглашению князя Радзивилла, покровительствовавшего протестантам, в Литву прибыла партия шотландцев, оставившая свою родину из-за преследований, развернувшихся в Английском королевстве при новом короле Якове I. Князь, несмотря на противодействие монахов соседнего католического монастыря, поселил протестантов в своём имении Кейданы.
Полемика первого десятилетия после Брестского Собора, давшего начало религиозной унии, имела огромное значение, так как она уточнила характер и глубину расхождения между православием и католицизмом, а также протестантством. Хотя большая часть трудов оставалась ненапечатанной, их переписывали, передавали из рук в руки, читали на больших собраниях.
Уже в начале XVII века униатские священнослужители стали изменять прежнее восточнохристианское богослужение, вводя разные обычаи, свойственные западной церкви и не существовавшие в восточной. Сближаясь всё более с католичеством, уния перестала быть восточной церковью, и стала чем-то промежуточным, оставаясь в то же время достоянием простого народа. И именно в связи с последним она в стране с крайне выраженным преобладанием шляхетства не могла пользоваться равным почётом с верой, которую исповедовали господа – католичеством. Всем этим вместе взятым, – началом военных действий против Швеции и, особенно, гонениями на некатоликов, – Сигизмунд настроил против себя шляхту Великого княжества Литовского. Неосмотрительная политика Сигизмунда III вызвала недовольство как протестантов, так и православных, к которым присоединилось немало диссидентов-католиков.
В 1603 – 1605 годах польское правительство пошло на уступки православным: из митрополии униатского митрополита был вы-веден Киево-Печёрский монастырь и было разрешено избрать там православного архимандрита – Елисея Плетенецкого; признаны были права православных братств и вывод их из-под юрисдикции митрополита-униата.
* * *
На протяжении большей части XVII века внимание Русского государства было приковано к событиям в Речи Посполитой, где развёртывалась напряжённая борьба на землях Украины и Литвы. Группируя вокруг себя буйную шляхту, магнаты держали в страхе местное население, совершали набеги, или, как их называли, наезды, на города и сёла, подвергали их грабежу и разорению. Органы королевской власти были бессильны обуздать разнузданный произвол магнатов и шляхты. Один из современников писал, что магнаты и шляхтичи “смеются над законами и произвольно располагают жизнью крестьян, участь которых более тягостна, чем участь галерных каторжников”.
Главным подстрекателем шляхты был удалённый от королевского двора Ян Замойский, великий канцлер королевства и коронный гетман. Первые сторонники Яна Замойского объединились на стремлении вернуть себе господствующее положение при дворе. Вскоре в заговор оказалась вовлечённой значительная часть великопольской и литовской шляхты. Заговорщики вели пропаганду против короля под разными предлогами и, между прочим, под предлогом дурного управления Речью Посполитой, так как король будто бы ограничивает общественную свободу и не считается с заслуженными людьми.
При этом заговорщики распространяли слух, будто бы Сигизмунд уже давно по совету отца склонился к передаче королевства Польского австрийцам, а именно – брату своей супруги Анны, герцогу австрийскому Эрнесту. Затем заговорщики выступили по случаю вторичной свадьбы короля. При этом они ссылались на то, что, якобы, большинство сословий ставит Сигизмунду в вину, что по смерти своей супруги Анны Австрийской, дочери эрцгерцога Карла-Фердинанда, он вступил в новый брак с её сестрой Констанцией. По утверждениям сторонников Замойского эта свадьба чревата бедой для республики не только из-за нарушения божественного запрета, но ещё больше из-за угрозы австрийского господства, всегда бывшего тяжким для польских вольностей. Шляхта встревожилась; назначены были сеймики, увеличилось недоверие и ненависть к государю; пришёл в смятение Сейм.
В таких непростых условиях великим канцлером Львом Сапегой был задуман поход на Москву. Канцлер втайне задумал восстановить полную независимость Великого княжества Литовского от Польши с большим влиянием рода Сапегов, а также вклю-чения в его состав Московии. Он задумывал, посадив на престол в Вильно и Москве королевича Владислава, вернуть Великому княжеству достойное место среди европейских держав. К слову, в первой половине XVII века название “Белая Русь” уже твёрдо закрепилось за восточной частью Великого княжества Литовского.
Сам Лев Сапега предвидел борьбу между Радзивиллом и Огинским после своего отхода от государственных дел и боялся, что в эту борьбу так или иначе ввяжется его сын Александр-Антон. Лев Сапега считал, что Александру-Антону с его открытым характером рано тягаться с Радзивиллом и Огинским. Старый и опытный политик, он предложил литовским вельможам Радзивиллу, Огинскому и Пацу (за Пацем всегда стояла значительная часть шляхетского воинства, хотя его род не имел княжеского титула) союз четырёх, который бы неофициально уп-равлял Великим княжеством до восстановления титула великого князя и выхода из федерации Речи Посполитой. Все стороны, готовившиеся к борьбе за власть, согласились, так как это давало передышку перед будущей схваткой. А чтобы удалить сына Александра-Антона от политической борьбы, Лев Сапега пору-чил ему охрану южных границ.
* * *
В 1604 году умер Харитон Богданович и его земельный надел перешёл по наследству к сыну Феодору Харитоновичу, который стал старшим в семье и был обязан заботиться о благополучии её членов. По Литовскому статуту отчины, то есть наследственные земли, должны были передаваться только наследникам по закону, с большими ограничениями права передавать или продавать их посторонним. К наследованию по закону призывались в зависимости от степени родства. Но наследниками первой очереди являлись дети и переживший супруг. Вместе с тем, если у умершего имелись сыновья, то отчина переходила к ним. То есть делилась между сыновьями. Супруга Феодора Харитоновича, видимо, уже раньше оставила этот свет, а других сыновей кроме Феодора у умершего не было. И только сестра Любка имела ещё право на четверть отцовского наследства, которое было ей выделено и названо Белоголовским владением. Однако фактически Белоголовским владением распоряжался сам Феодор, устроив за него, как писала впоследствии Любка, ей “достаток”. В дальнейшем Феодор, выступая за старшего, вёл и переговоры с женихом сестры Петром Алексеевичем Дзиковицким об условиях заключения брака, о посаге и прочем. В будущем сестра Любка свидетельствовала, что брат её хорошо обеспечил. Но унаследованная после отца земля за Феодором не задержалась.
У Дзиковицких однофамильцев не было. Все носившие эту фамилию происходили от Сенько Домановича, который по месту жительства стал дополнительно называться Дзиковицким, и со временем первоначальное родовое имя Доманович перестало использоваться. Все Дзиковицкие имели один общий герб и признавали старшего в роду их формальным главой. В отличие от Дзиковицких, другие фамилии часто бывали неродственными для всех их носителей. К примеру, потомки одной из ветвей Домановичей, ставшие по своему владению в Пинском повете называться Кочановскими, были не единственными обладателями такой фамилии. Некоторые из Кочановских получили своё прозвание от татарина по имени Кочан, другие пришли из Польши, уже прозываясь таким именем. Потому-то, в отличие от Дзиковицких, Кочановские и пользовались разными гербами – одни гербом Астоя, другие гербом Наленч.
Порядки патриархата, строгой подчинённости младших старшим в отдельных семьях рода Дзиковицких не были чем-то исключительным. Почти во всех старинных фамилиях было то же самое, и это было необходимостью в стране, где всё основано было на шляхетских выборах и всё делалось политическими партиями, ориентировавшимися на своих магнатов-покровителей. Хотя, конечно, как и в любых семьях, послушание главе рода не исключало полностью отдельных споров, ссор, недоразумений и даже судебных разбирательств между членами рода.
В Дзиковичах, окружённых болотами, как и во всех Заречских волостях Пинского повета, земли, пригодной для хозяйственных нужд, было мало и увеличивавшемуся из поколения в поколение роду Дзиковицких становилось тесно на прежнем месте. Родовое гнездо было не в силах прокормить всех. Земля была большим дефицитом, очень ценилась и всё больше Дзиковицких из числа младших сыновей, которым доставались меньшие наделы, были вынуждены продавать их и уходить из села “в большую жизнь” в поисках собственной фортуны. Часть из них оседала в других деревеньках повета, часть устраивалась в самом Пинске, а третьи основывали отдельные ветви рода уже в других поветах и воеводствах Речи Посполитой.
Феодор Харитонович 12 июня 1604 года передал свои права, видимо, за какое-то вознаграждение, на владение наделом Опанасу Остаповичу Перхоровичу Дзиковицкому, сам став в ряды многочисленной безземельной шляхты. Феодор Харитонович Дзиковицкий обладал теперь только шляхетской свободой, кото-рая, однако, очень ценилась шляхтой. Так, Ожеховский в своём произведении “К польской шляхте” писал: «Только свобода, наивеличайшее благо из всех благ, является собственностью вашего рода и вашего имени» (Лескинен М.В.).
Тому же Опанасу Остаповичу и в том же году передали свои доли ещё двое других Дзиковицких – Степан Иванович из “Дома Калениковичей” и Прон Кириллович из “Дома Костюковичей”. Видимо, у них также ситуация была похожей на ситуацию Феодора Харитоновича. Но затем что-то заставило переиграть с собиранием наделов в руках Опанаса Остаповича, так как он передал все свои доли во владение своему двоюродному брату – Андрею Грицевичу Перхоровичу Дзиковицкому. Что могло повлиять на такое изменение первоначального решения? Возможно то, что так было решено всеми Дзиковицкими с согласия, естественно, глав своих “Домов” рода, либо то, что Опанас решил пойти на какую-то более заманчивую, чем хозяйствование на земле, службу. (Нельзя исключить и того, что Опанас Остапович решил попытать счастья в отрядах Димитрия, который собирал шляхту для похода на Москву и обещал ей щедрое вознаграждение после занятия русского престола). И, возможно, он решился на такой шаг под влиянием кого-то из других Дзиковицких, из числа уступивших ему свои земельные доли и решивших в поисках богатства присоединиться к “царевичу”. Ведь сам канцлер Лев Сапега, бывший, по свидетельствам современников, искуснейшим дипломатом и мастером общения, агитировал шляхту за принятие такого решения! Кто знает... Но, похоже, если Феодор Дзиковицкий сам и не принял участие в последующем походе на Московию, то помог экипироваться для этого похода своему сыну Саве, которому было уже около 34 лет. Для чего и было, возможно, продано имение.
* * *
К “Дому Перхоровичей” рода Дзиковицких относился и сын Опанаса Остаповича по имени Ефимиуш (родился не позже 1585 – умер не ранее 1616 года), который посвятил себя служению Богу по линии унии. Поначалу он стал капелланом, то есть помощником приходского священника греко-католического вероисповедания в соседнем с Пинским Луцком повете Волынского воеводства, покинув древнее гнездо рода. В 1604 году на имя Ефимиуша Опанасовича для Мульчицкого прихода было сделано дарение от его милости князя Яна Корибутовича Виш-невецкого. В дальнейшем, уже в 1615 году, Ефимиуш стал при-ходским униатским священником в сёлах Мульчичи и Бельская Воля Луцкого повета Волынского воеводства.
Феодор Харитонович прожил оставшуюся часть своей жизни при Сигизмунде III – неординарном, но энергичном короле, проводившем активную и агрессивную внутреннюю и внешнюю политику, что, несомненно, не могло не повлиять на жизнь как уже вполне зрелого человека, которым был тогда Феодор, так и других представителей рода Дзиковицких. Во время правления этого короля в стране проводилась политика католической контрреформации под руководством иезуитов, и практически не кончались военные действия как за пределами государства, так и внутри его.
IV. УЧАСТИЕ ЛИТВЫ В МОСКОВСКОЙ СМУТЕ
В августе 1604 года войска, собравшиеся вокруг “царевича” Димитрия, начали медленное передвижение в сторону Москвы, направляясь через Киевщину и Северскую землю. Димитрия поддержали запорожские, донские и волжские казаки.
В войсках великого литовского гетмана Яна-Кароля Ходкевича служил выходец из пинского села Стахова шляхтич Адам Стаховский герба Огоньчик. Он был знатным рыцарем и поэтому был в числе любимцев прославленного полководца. 27 сентября 1604 года войска Речи Посполитой во главе с Ходкевичем встретились с втрое превосходящими их шведскими войсками недалеко от Риги, возле города Кирхгольм. Неизвестно, был ли здесь Стаховский, поскольку известно только, что он принимал участие во многих сражениях с турками и московитами, но не исключено что был. Ложным занижением количества своих гусаров Ходкевич побудил шведов атаковать их из невыгодной позиции. Левым крылом литовского войска командовал отличившийся в этом сражении Ян-Пётр-Павел Сапега. “Закидать шапками” литвинов не удалось и шведы едва успели спастись на кораблях. Эта победа на какое-то время развязала руки полякам и литовцам в отношении Московского государства, но вскоре шведы вторглись в Литву и заняли Биржай.
Во время московского похода и войны со Швецией крымские татары, зная об отсутствии большой части литовской шляхты, совершили два набега и дошли до Пинска и Бреста – так далеко они не добирались уже почти сто лет. Антон Сапега, быстро собрав войска из местной шляхты, бросился вдогонку уходив-шим с награбленной добычей и пленниками татарам. Догнав их, разбил и отнял награбленное. Крымский поход стал нерядовым фактом в истории Великого княжества Литовского. Антон Сапега после этих событий прославился на всю Речь Посполитую. Князья Радзивилл и Огинский поняли, что у них появился опаснейший соперник.
В конце октября 1604 года шляхетские отряды “царевича Димитрия” вступили в пределы Русского государства в районе Северской окраины (украины). Появление Димитрия совпало с моментом крайнего ослабления правительства царя Бориса Годунова, продолжавшего политику Ивана Грозного в отношении боярства и тем вызвавшего его ненависть к неродовитому монарху. Часть бояр и дворян открыто перешла на сторону царевича Димитрия.
Путь его наступления на Москву проходил по юго-западным окраинам Русского государства, где население уже поднялось против Бориса Годунова. Первое серьёзное сопротивление Димитрий встретил лишь под Новгород-Северским. В январе 1605 года под Добрыничами он потерпел поражение. Как говорит в своих воспоминаниях участник этих событий литвин Станислав Борша, «Димитрий потерпел поражение под Севском отчасти вследствие измены казаков, отчасти оттого, что поляки после первого сражения почти все ушли от него с сандомирским воеводою», то есть с Ежи Мнишеком. Но это поражение не изме-нило общего хода событий и не улучшило положения царя Бо-риса. Восстание против него продолжало расти, охватывая всё новые территории. В том же январе вопрос о поддержке царевича Димитрия силами всей Речи Посполитой был вынесен на рассмотрение Сейма. Сигизмунд III, стремясь избавиться от популярного среди шляхты Яна Замойского, предложил ему, как коронному гетману, возглавить поход в Россию для поддержки царевича, но тот отказался.
Не все присутствовавшие на Сейме сочли оказание такой помощи целесообразной. В частности, против использования Димитрия в качестве инструмента восточной политики страны выступили сам Замойский, киевский воевода Константин Острожский, краковский каштелян Януш Острожский, польный корон-ный гетман Станислав Жолкевский и брацлавский воевода Збаражский. Однако в поддержку Димитрия выступили иерархи римско-католической церкви Речи Посполитой, краковский воевода Миколай Зебжидовский и большинство должностных лиц в Великом княжестве Литовском.
Вскоре после Сейма Ян Замойский неожиданно умер. С его смертью за выполнение планов антикоролевского заговора взялись более дерзкие люди, как, например, 52-летний бельский и краковский воевода, гетман надворный и маршалок великий надворный Миколай Флорианович Зебжидовский, Радзивилл и другие. Теперь заговорщики выступали против планов введения наследственной королевской власти и выдвигали лозунг лишения трона Сигизмунда III. В качестве возможных кандидатов на престол ими упоминались “царевич” Димитрий и Габриэль Баторий.
В “Грамоте Лжедмитрия I к Московским боярам и другим всякого звания людям, о правах его на престол Российский” от 4 апреля 1605 года указывается: «А ныне мы, Великий Государь, на престол прародителей наших, великих Государей Царей Россий-ских, идём с Божиею помощью вскоре, а с нами многия рати русския и литовския и татарския». В апреле 1605 года в Москве умер царь Борис Годунов. Возведённый на престол после смерти Бориса его сын Фёдор был убит. Ян-Кароль Ходкевич в этом же году стал великим гетманом литовским.
20 июня 1605 года Димитрий вошёл в русскую столицу, а через месяц венчался на царство. С самого прибытия в Москву намерение воевать с турками и татарами не сходило с языка у нового царя. На пушечном дворе делали новые пушки, мортиры, ружья. Димитрий часто ездил туда, сам пробовал оружие и устраивал военные манёвры, которые одновременно были и потехой, и упражнениями в военном деле. Царь, забывая о сне, работал вместе с другими, не сердился, когда его в давке толкали или сбивали с ног. Он надеялся на союз с немецким императором, с Венецией, с французским королём Генрихом IV, к которому Ди-митрий чувствовал особое расположение.
* * *
В ноябре 1605 года в Краков прибыл посол нового царя дьяк Афанасий Власьев. По обычаю династических браков, ему было поручено представлять государя на заочном венчании. Церемония состоялась 12 ноября. Обряд исполнил родственник Мнишеков краковский архиепископ кардинал Бернард Мацеевский.
В этот вечер Марина была дивно хороша: в короне из драгоценных камней, в белом серебристом платье, усыпанном самоцветами и жемчугом. Московский посол отказался с ней танцевать, заявив, что недостоин даже прикоснуться к жене своего государя, но внимательно следил за всеми церемониями. В частности, он выразил недовольство тем, что старый Мнишек велел дочери поклониться королю Сигизмунду III, благодаря его за “великие благодеяния”, – такое поведение совсем не подобало русской царице.
Марина получила от мужа богатые дары. Ожидалось, что вскоре она отправится в Москву, но отъезд несколько раз откладывался: пан Ежи жаловался зятю на недостаток средств и долги. Тем временем необычная карьера Марины стала известна не только всей Польше, но и за её пределами. В далёкой Испании Лопе де Вега написал драму “Великий князь Московский и им-ператор”, где под именем Маргариты выведена Марина.
Избранница московского царя с огромным удовольствием играла роль царицы: восседала в церкви под балдахином в окружении свиты, посетила Краковский университет и оставила свой автограф в книге почётных посетителей. В декабре, в день приезда австрийской принцессы, невесты польского короля, она де-монстративно покинула Краков, чтобы не уступить первенства во время придворных церемоний. Осыпанная драгоценностями, Марина наслаждалась ролью царственной особы, и почести явно кружили ей голову.
* * *
В Московском государстве царь Димитрий всем дворянам, находившимся на военной службе, повысил денежные оклады, им усиленно раздавались земли. «Всего досаднее было для великородных бояр приближение к престолу мнимой незнатной родни царя и его слабость к иноземцам. В Боярской думе рядом с одним князем Мстиславским, двумя князьями Шуйскими и одним князем Голицыным в звании бояр сидело целых пятеро каких-нибудь Нагих, а среди окольничих значились три бывших дьяка» (Ключевский В.О.).
В грамоте митрополита Ростовского, Ярославского и Устюж-ского Филарета (Романова) от 30 ноября 1605 года сказано: «Рострига Гришка Отрепьев, бесосоставным своим умышлением назвав себя сыном великого Государя нашего Царя Великого Князя Ивана Васильевича всея Руси, Царевичем Дмитрием Ивановичем всея Руси, и злым своим чернокнижьем прельстя многих литовских людей и казаков».
Димитрий всю зиму ждал своей невесты Марины Мнишек, а её отец медлил и беспрестанно требовал с наречённого зятя денег. В ожидании прибытия невесты царь стягивал войско, назначая сбор под Ельцом, чтобы тотчас после свадьбы ударить на Крым. Он постоянно приглашал к себе иностранцев и составил около себя стражу из французов и немцев. Приближённые русские всё более и более оскорблялись предпочтением, которое Димитрий оказывал иностранцам.
«В записках польского гетмана Жолкевского, принимавшего деятельное участие в московских делах Смутного времени, рассказана одна небольшая сцена, разыгравшаяся в Кракове, выразительно изображающая положение дел в Москве. В самом начале 1606 года туда приехал от Лжедмитрия посол Безобразов из-вестить короля о вступлении нового царя на московский престол. Справив посольство по чину, Безобразов мигнул канцлеру в знак того, что желает поговорить с ним наедине, и назначенному выслушать его пану сообщил данное ему князьями Шуйскими и Голицыными поручение – попенять королю за то, что он дал им в цари человека низкого и легкомысленного, жестокого, распут-ного мота, недостойного занимать московский престол и не умеющего прилично обращаться с боярами; они де не знают, как от него отделаться, и уж лучше готовы признать своим царём королевича Владислава» (Ключевский В.О.).
Тем временем Ежи Мнишек получил от московского царя 300 тысяч злотых. 2 марта 1606 года Марина наконец выехала из родного Сандомира, окружённая огромной свитой (по разным данным, её численность составляла от 1269 до 3619 человек). Путешествие Марины продолжалось долго – мешали плохие дороги и чрезмерное гостеприимство литовских магнатов, устраивавших пиры в честь молодой русской царицы. Наконец, 18 апреля Марина и её свита пересекли русскую границу. Торжественно встречали её в Смоленске, других русских городах на пути к Москве. Навстречу ей был отправлен воевода Басманов. Царь прислал очередные подарки, в том числе огромную карету с позолоченными колёсами, обитую внутри красным бархатом и украшенную серебряными царскими гербами.
Марина Мнишек въехала в Москву утром 2 мая (24 апреля) 1606 года. С ней был её отец, с которым приехали знатные паны братья Адам и Константин Вишневецкие, Стадницкие, Тарлы, Казановские с толпой всякого рода челяди и со множеством служивших у них шляхтичей. Кроме того, в Москву приехали послы от короля Сигизмунда паны Олесницкий и Гонсевский со своими свитами.
Церемония торжественного прибытия Марины Мнишек в столицу описана многими очевидцами, поражёнными её пышностью, великолепием, роскошью. Малиновый звон бесчисленных колоколов, длинное шествие придворных в раззолоченных нарядах, сияющие панцири кавалерии, толпы москвичей, пришедших увидеть свою новую государыню...
У Спасских ворот Кремля их ожидали ещё 50 барабанщиков и 50 трубачей, которые, по словам голландца Паерле, “производили шум несносный, более похожий на собачий лай, нежели на музыку, оттого, что барабанили и трубили без всякого такта, как кто умел”.
После краткого свидания с супругом в Кремле Марину привезли в Благовещенский монастырь, где её встретила (как говорят, ласково) мать царя – вдова Ивана Грозного царица Марфа Нагая. Здесь полагалось несколько дней ждать венчания. Пребывание в монастыре слегка тяготило Марину. Она жаловалась на слишком грубую русскую пищу, и царь приказал кушанье для неё готовить польским поварам. Для развлечения Марины он послал в монастырь музыкантов, что шокировало москвичей и тотчас вызвало в народе толки.
Венчание назначили на четверг 8 мая. И здесь Димитрий нарушил русский обычай, хотя и не закреплённый в церковном праве: не заключать браки перед постным днём – пятницей. Перед самым заключением брака в Успенском соборе патриарх Игнатий помазал Марину на царство и венчал царским венцом – шапкой Мономаха. Это также не соответствовало русской традиции, но, похоже, Димитрий хотел сделать приятное жене и тестю, подчеркнув особое положение Марины. Царица приняла причастие по православному обряду – вкусив хлеба и вина, что осуждалось католической церковью и могло восприниматься как принятие Мариной православия. В действительности Димитрий не хотел принуждать жену к смене веры и желал лишь исполнения ею – для спокойствия подданных – православных обрядов во время торжественных церемоний. Царь и царица восседали в соборе на золотом и серебряном тронах, облачённые в русский наряд. Бархатное, с длинными рукавами платье царицы было так густо усыпано драгоценными камнями, что даже было трудно определить его цвет.
На следующий день новобрачные, по словам одного иностран-ного сочинителя, встали очень поздно. Празднества продолжались. Облачившись в польское платье, царь танцевал с женой “по-гусарски”, а его тесть Ежи Мнишек, преисполненный гордости, прислуживал на пиру своей дочери. С тех пор пиры сле-довали за пирами. Царь в упоении любви всё забыл, предавался удовольствиям, танцевал, не уступая полякам в ловкости и раздражая чопорность местной знати.
А в городе тем временем становилось тревожно. «Старым боярам не нравилось стремление царя к нововведениям и к иноземным обычаям, при котором им, детям старой Руси, не представлялось играть первой роли. Торговые, зажиточные люди свыклись со своим образом жизни, их беспокоило то, что делалось перед их глазами и грозило нарушить вековой застой; притом же, в их домах поставили “нечестивую литву”, которая нахально садилась им на шею» (Костомаров Н.И.).
Царь Димитрий всё ещё был популярен среди москвичей, но их раздражали иноземцы, прибывшие в столицу в свите Мнишеков. Приехавшие на свадьбу шляхтичи и их челядь, поселённые в домах московских жителей, вели себя нагло и высокомерно. Получив от царя предложение вступить в русскую службу, они хвастались этим и кричали: “Вот вся ваша казна перейдёт к нам в руки!”. В пьяном разгуле они бросались на женщин на улицах, врывались насильно в дома, где замечали красивую хозяйку или дочь. Особенно нагло вели себя панские гайдуки. Следует заметить, что большая часть этих пришельцев только считалась поляками, но по крови были русскими, даже православными, потому что в то время в южных провинциях Польши не только шляхта и простолюдины, но и многие знатные паны не отступили ещё от веры предков. Сами приехавшие тогда в Москву братья Адам и Константин Вишневецкие исповедовали православие. Но московские люди с трудом могли признать в приезжих гостях единоверцев и русских по разности обычаев. Притом же все гости говорили или по-польски, или по-малорусски.
А если мы вспомним, что польское правительство то и делало, что издавало распоряжения о прекращении своевольств в южных областях Польши, то не трудно понять, почему прибывшие с панами в Москву отличались таким буйством. Но, как ни оскорбляла наглость пришельцев русский народ, он всё-таки настолько любил своего царя, что не поднялся бы на него и извинил бы ему ради его свадьбы. Погибель Димитрия была устроена путём заговора.
В ночь со вторника на среду с 13 на 14 мая Василий Шуйский [уже однажды изобличённый в интригах против Димитрия, но неосмотрительно прощённый] собрал к себе заговорщиков, между которыми были и служилые, и торговые люди, раздражённые поступками поляков, и положили сначала отметить дома, в которых стоят поляки, а утром рано в субботу ударить в набат и закричать народу, будто поляки хотят убить царя и перебить думных людей; народ бросится бить поляков, а заговорщики покончат с царём (Костомаров Н.И.). В четверг 15 мая царю донесли о заговоре, но он не поверил и лишь отмахнулся. Торжества не прекратились. 16 мая немцы подали Димитрию письменное сообщение об измене в столице, но царь опять отказался в это верить. На воскресенье был назначен штурм специально построенного деревянного замка, окружённого земляным валом, и другие потехи.
За недостатком соумышленников глава заговора князь Шуйский выпустил из тюрем преступников и раздал им топоры и мечи. На рассвете 17 мая восстание началось. По удару набата толпа бросилась к Кремлю. Главные руководители заговора – братья Шуйские, Голицын и Татищев выехали на Красную площадь верхом с толпой из около 200 человек. Сбегавшемуся со всех сторон народу, не знавшему причину набата, Шуйский кричал: “Литва собирается убить царя и перебить бояр, идите бить литву!”. Народ с яростными криками бросился штурмовать дво-ры, занимаемые польскими вельможами и послами, в том числе и Ежи Мнишеком, бить литвинов и поляков, многие с мыслью, что в самом деле защищают царя. У других была мысль просто пограбить. Уцелели те, кто сопротивлялся до конца. При этих событиях было убито 1.300 поляков, которые ранее прибыли вместе с Юрием Мнишеком и его дочерью Марией.
Шуйский, освободившись от народа, вместе с заговорщиками въехал в Кремль. Стрельцы сперва хотели было защищать царя, обещавшего им награду, но заговорщики пригрозили им разоре-нием стрелецкой слободы, и те в испуге отступились.
Марина спаслась буквально чудом. Выбежав из спальни, она наткнулась на лестнице на заговорщиков, но, по счастью, не была узнана. Царица бросилась в покои своих придворных дам и спряталась под юбкой гофмейстерины Барбары Казановской, своей дальней родственницы. Вскоре в комнату вломились заговорщики. Единственный защитник Марины – её паж Матвей Осмольский – пал под пулями, истекая кровью. Была смертельно ранена одна из женщин. Толпа вела себя крайне непристойно и с бранными словами требовала сказать, где находится царь и его “еретица”-жена. Димитрий был убит. Но в Москве очень скоро начали распространяться слухи о спасении царя, вместо которого будто бы был убит кто-то другой. Один из приближённых убитого Димитрия, Михаил Молчанов, в майские дни 1606 года бежал из Москвы в Речь Посполитую, рассказывая по дороге о чудесном спасении покойника.
Н.И. Костомаров писал: «Разделавшись с Дмитрием, Шуйский бросился усмирять народ, возмущённый им же против поляков во имя царя, но москвичи успели уже перебить до четырёх сотен человек пришельцев, сопровождая своё убийство самыми неистовыми варварствами, нападали на сонных и безоружных и не только убивали, но и мучили: отсекали руки и ноги, выкалывали глаза, обрезывали уши и носы, ругались над женщинами, обнажали их, гоняли по городу в таком виде и били. С большим трудом Шуйский и бояре остановили кровопролитие и всякие неистовства. Народ в этот день до того перепился, что не мог долго дать себе отчёта в происходившем. Волей-неволей народ сделался участником убийства названого Дмитрия. Возвратить потерянного уже нельзя было. Народ молчал в каком-то оцепенении».
V. НОВЫЙ ЦАРЬ ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ
И НОВЫЙ ЛЖЕДИМИТРИЙ
Через два дня участвовавшие в заговоре князья и бояре согласились выбрать Шуйского в цари и приступили к организации новой власти. Василий Иванович Шуйский был провозглашён 19 мая 1606 года новым царём. Лишь через несколько дней пан Ежи Мнишек узнал, что дочь его осталась в живых. Но бояре забрали у неё всё: подарки мужа, деньги и драгоценности, чётки и крест с мощами. Марина, однако, не слишком жалела о потерянном. По слухам, она заявила, что предпочла бы, чтобы ей вернули негритёнка, которого у неё отняли, нежели все драгоценности и уборы. Марину ослепил блеск короны, а не блеск золота. И тогда, и позже она искала не богатства, и даже не власти как таковой, а почёта, блеска. Во всей истории с первым самозванцем Марина Мнишек была, пожалуй, единственной, кого трудно в чём-либо упрекнуть. Она вышла замуж за сына Ивана Грозного – не её вина, что русский царевич оказался, возможно, ненастоящим.
1-го июня Василий Шуйский венчался на царство, а 3-го июня, чтобы доказать народу ложность слухов о спасении царя Димитрия, в Архангельском соборе были выставлены специально привезённые мощи настоящего царевича Димитрия. Однако это не убедило людей. В день открытия мощей народ чуть не взбунто-вался и не убил каменьями Шуйского.
Страшась мести со стороны Польши за перебитых в Москве поляков, Шуйский с боярами рассудили, что лучше всего задержать у себя всех поляков и даже послов Сигизмунда – панов Олесницкого и Гонсевского, – а между тем отправить своих послов в Польшу и выведать там, что намерен делать король. В июне Василий отправил князя Григория Волконского и А. Иванова с объяснениями.
Вскоре Мнишеки, их родственники и слуги в количестве 375 человек были сосланы Шуйским в Ярославль. Местные жители неплохо относились к Марине и её спутникам. Старый Мнишек, желая завоевать симпатии русских, отрастил окладистую бороду и длинные волосы, облачился в русское платье. Стража приглядывала за пленниками не слишком рьяно и даже помогала им пересылать письма в Польшу.
15 июня, в воскресенье, в Москве сделался шум и бунт. Пятерых крикунов схватили, высекли кнутом и сослали. Но то было только начало смут.
* * *
Через прибывших, наконец, в Польшу московских послов, приписывая убийства в Москве наглости поляков, Шуйский искал для себя оправдания в ранее присланном ему королевском письме, содержавшем позволение безнаказанно убивать в таком случае. Посылая с послами подарки, Шуйский просил свято соблюдать договор о перемирии. Король, не приняв подарки, отвечал, что условленное с Годуновым он будет твёрдо соблюдать, но не может возбранять свободному народу, родным и друзьям убитых при случае напасть и отомстить. Волконский и Иванов пробыли в Польше более года и натерпелись там всяких упрёков и оскорблений.
В первый понедельник после Троицы (15 июня) состоялось под Люблином первое собрание участников литовского рокоша. О том, насколько ненадёжными были даже войска короля, пос-ланные против мятежников, видно из записок современников. Слово находившемуся на королевской службе шляхтичу С. Маскевичу: «Июня 15 мы поступили в хоругвь князя Порыцкого и немедленно чрез Варшаву отправились в лагерь, где собралось и войско его королевского величества.
Июня 18 рокошане расположились под Варшавой в 3 милях от нас. Мы послали к ним своих послов с просьбой предостеречь нас, как братьев, от всякого умысла на Речь Посполитую, если за кем-либо ведали, чтобы и мы за благо Отечества могли стать общими силами. Они ничего основательного не сказали и, видя, что мы наступаем на них, спешили удалиться» (“Сказания современников о Димитрии Самозванце”).
В своих записках С. Маскевич писал также: «Я в то время поступил в хоругвь пана тарновского Гратуса, брал серебро из казны и раздавал товарищам. В войске возник мятеж, требовали рокоша, чему не последнею причиною была пощёчина, данная паном Струсем в общем собрании одному товарищу из роты Свенцицкого. Уже завязалась лихая схватка, и неоднократно мы выходили в поле, наименовав маршалком [новой конфедерации] пана Сепекевского. Пан гетман с трудом успокоил недовольных» (“Сказания современников о Димитрии Самозванце”).
Короля Сигизмунда III в Литве ненавидели, если рассудить, как ненавидят строгого учителя, требующего порядка в классе, или пристрастного командира, вздумавшего искоренить в своей роте беззастенчивую вольницу и анархию, пытаясь ввести строгую дисциплину. Окружение короля было согласно с ним в том, что произвол и ничем не сдерживаемые буйные выходки шляхты были опасны для государства даже более, нежели разлад в хозяйстве, и потому Сигизмунд начал борьбу именно со своеволием местных вельмож. Этого для противников короля оказалось достаточно. Как утверждалось впоследствии историками, Миколай Зебжидовский хотел ни много ни мало, свергнуть с престола Сигизмунда III. Собрав рокошан в Сандомире числом до 100 тысяч, он потребовал, чтобы король публично просил извинения в своих ошибках, отказался от мысли ввести в Речи Посполитой неограниченную королевскую власть, а также удалил от себя “льстецов придворных”. Только на таких условиях Зебжидовский готов был сложить оружие.
3 августа 1606 года, как писал С. Маскевич, «Мы стали обозом под Вислицею, а рокошане собрались под Сандомиром и Покривницею. Виновниками междоусобия были пан воевода краковский Зебжидовский и пан подчаший Великого княжества Литовского Януш Радзивилл. […] В то время, когда мы стояли лагерем под Вислицею, – писал С. Маскевич, – король находился в этом городе, а 6 сентября пошёл с нами на рокошан к Покривнице. 13 сентября мы настигли их под Яновом над Вислою. Вождями их были пан воевода краковский [Ян Зебжидовский], пан подчаший литовский Радзивилл и пан Стадницкий-Ланцуцкий. Всех рокошан могло быть до 2.000.
Стадницкий остерёгся и с несколькими сотнями своих переправился за Вислу к Казимежу, а другие не успели. Мы быстро наступили на них и через несколько времени принудили пана воеводу краковского и пана подчашего литовского дать на себя обязательство не тревожить более Речи Посполитой и мирно разъехаться. Впрочем, оба они явились на честное слово в стан королевский, и только на третий день после данного ими обязательства получили позволение удалиться. А Стадницкий, Дьявол (так прозвали его за дерзость и необузданность. – А.Д.), находясь за Вислою, издевался над нами.
Мятежи в войске, однако, не прекратились. Товарищи неоднократно собирались в коло, избрав маршалком пана Гавриила Липского из роты гетманской. Он мог потерять голову, если бы не ускользнул. Наконец всё успокоилось» (“Сказания современников о Димитрии Самозванце”).
* * *
Почти одновременно в Сандомире, во владениях Мнишеков, которыми сейчас управляла жена (воеводина) Ежи Мнишека, вновь появился “царевич Димитрий”, который ранее объявил себя российским царём в городе Пропойске, недалеко от Могилёва. Там он жил и готовился к походу на Москву, рассылая свои письма по всей Литве и призывая ратных людей присоединиться к нему. По некоторым данным, новый “воскресший” Димитрий был обыкновенным евреем, учительствовавшим ранее в городе Шклове. В его письмах говорилось: «В первый раз я с литовскими людьми Москву взял, хочу и теперь идти к ней с ними же». В середине августа на юге Московского государства разнёсся слух, что Димитрий жив и убежал в Польшу. Вся Северская земля, Белгород, Оскол, Елец провозгласили Димитрия своим царём. В октябре канцлер Лев Сапега направил в Пропойск своего слугу Гридича, чтобы тот посмотрел на нового претендента на московский престол: “подлинно тот или не тот?”. Но “царь”, живший в монастыре бернардинцев, Гридичу не стал показываться.
В конце концов в замке Мнишеков собралась небольшая горстка вооружённых людей, намеревавшаяся идти в Московию завоёвывать для второго Димитрия трон. Однако, ввиду того, что против короля зрел рокош, король Сигизмунд III не только не поддержал идею нового московского похода, но даже стал стремиться к миру на восточных границах Речи Посполитой.
«В первом десятилетии XVII века личная политика Сигизмунда III смогла получить поддержку столь влиятельной группировки господствующего класса, что смогла стать официальной политикой Речи Посполитой. Эти перемены были связаны, прежде всего, с перестановками в соотношении сил в господствующем классе Речи Посполитой, когда политическая власть в стране стала во всё большей степени сосредотачиваться в руках группировки магнатов, тесно связывавших свою политику с насаждением в Речи Посполитой идеологии и практики контрреформации. Во главе этой группировки стоял сам король Сигизмунд III, фанатичный воспитанник иезуитов. Чем дальше, тем всё больше эта группировка искала выход из возникавших перед ней внутри- и внешнеполитических проблем в сближении с католическим лагерем в Европе и его главной опорой – Габсбургами. В Варшаве рассчитывали, что сотрудничество с Габсбургами (не только австрийскими, но и испанскими) может помочь совместной защите южных границ от османов и установлению контроля над Дунайскими княжествами и, что ещё более существенно, обеспечит успешный исход длительного конфликта с протестантской Швецией из-за Прибалтики» (Флоря Б.Н.).
Поддержка планов Сигизмунда III домом Габсбургов могла иметь немаловажное значение в его борьбе с оппозицией. Противостояние Сигизмунда III и магнатско-шляхетской оппозиции, сопротивлявшейся укреплению королевской власти, в конечном итоге привело к гражданской войне в Речи Посполитой.
Возглавленный краковским воеводой Миколаем Зебжидовским заговор, в вероисповедном отношении в значительной мере оказавшийся протестантским, к концу 1606 года уже достаточно широко раскинул свои сети и стал основанием рокоша.
В новый 1607 год видна была радуга “весьма красивая, как среди лета” – писал Маскевич. Шёл дождь, что совсем несвойственно для зимней погоды в Литве.
Вместе с Зебжидовским в восстании шляхты в 1607 году принял участие и крупный магнат-протестант Радзивилл. Большинство недовольных понятия не имели ни об эффективном управлении государством, ни об упорядоченной финансовой системе, ни о большой европейской политике, но давно подмечено, что критиковать чьи-то действия, не предлагая взамен своих рецептов, – дело слишком лёгкое и увлекательное, чтобы от него отказался хоть один напыщенный болван или светский горлопан. В Литве, где были сильны сепаратистские настроения, Сигизмунда просто не любили и всё. Без каких-либо попыток аргумен-тировать свою нелюбовь к королю. В то же время, право на ро-кош было общепризнанной традицией поведения шляхты XVII века и воспринималось как нечто само собой разумеющееся: поссорился Зебжидовский с королём – ну и восстал. На то она и шляхетская вольность! Великое княжество Литовское, давно уже накопившее недовольство религиозной политикой Сигизмунда, теперь, возглавляемое протестантами-повстанцами, стало основным районом рокоша.
* * *
Восстание шляхты против короля на время сковало возможности правительства Речи Посполитой в проведении активной восточной политики. Рокош усилил анархию в стране, против которой и боролся всё своё царствование Сигизмунд III. И с самого начала одним из участников подавления рокоша был родственник великого канцлера литовского Ян-Пётр Сапега – один из блестящих литовских аристократов, воспитанник итальянских школ и ученик лучших полководцев Речи Посполитой. Великий беспорядок сначала проявлялся в мятежных спорах и лёгких стычках, но, наконец, дошёл до кровопролитной битвы 5 июля 1607 года у Варки и Гузова, где восставшие были разбиты и рассеяны гетманами Жолкевским и Ходкевичем. Немногие зачинщики понесли наказание, многие были напуганы, а большинство покорёно милостью.
Успокоение, однако, наступило не раньше, чем участники рокоша узнали о новом этапе московской Смуты. Обратившись на неё, пыл лишённых прежней цели людей придал Смуте рост и силы. Тогда же, после ликвидации угрозы от рокошан, изменилась вся восточная политика Речи Посполитой. Придворный идеолог польского короля Пальчевский даже написал и выпустил целый труд, доказывавший необходимость превращения Московского царства по примеру американского континента в “польский Новый Свет”, в котором, по испанскому образцу, необходимо местных еретиков привести в лоно католической церкви и, как испанцы подчинили индейцев своей монархии, подчинить русских польской Короне.
За заслуги Яна-Петра Сапеги в подавлении шляхетского восстания король пожаловал его денежным жалованьем и должностями киевского каштеляна и старосты усвятского и керепецкого. Правительство, стремясь избавиться от участников литовского шляхетского восстания, дало им возможность уйти в пре-делы Русского государства. Наёмные королевские солдаты, оставшиеся теперь без работы, также хлынули в русские пределы в надежде на то, что “царёк” щедро вознаградит их за труды.
Если в отношении 1-го Димитрия литовская шляхта испыты-вала сомнения, то 2-й Димитрий (в русских документах – Лжедмитрий II) был поддержан в Литве с энтузиазмом. Армия 2-го Димитрия, так же, как и 1-го, была наёмной и формировалась по тому же принципу. И роты при этом, как и прежде, состояли из воинов одной местности.
Стоит отметить ещё один факт: военная служба во многих семьях литовской шляхты к началу XVII века уже становится семейной традицией и передаётся по наследству. Ю.М. Бохан приводит фамилии представителей литвинской шляхты, которые несли военную службу на протяжении нескольких лет великому князю литовскому Александру в начале XVI века: Станислав Пшонка, Янушак Семиховский, Якуб Вольский, Габриель Запорский, Ян Заремба. Эти же фамилии встречаются и в армии 2-го Димитрия, где их носители выступают в роли ротмистров.
С набранной армией 2-й Димитрий объявился в Стародубе в середине 1607 года. Здесь случайно находился атаман Иван Заруцкий, который участвовал в походе 1-го Димитрия и потому хорошо его знал. Однако Заруцкий предпочёл признать “царе-вича” за истинного и за такую услугу был пожалован самозванцем в “бояре”.
2 сентября 1607 года ко 2-му Димитрию пришёл со своей хоругвью мозырский хорунжий Осип Будило (Будзило). Затем свои отряды из шляхты привели Адам Вишневецкий, Роман Ружинский и многие другие вельможи Речи Посполитой. Троюродный брат канцлера Льва Сапеги – пан Ян-Пётр Сапега – с разрешения короля стал также собирать войска для нового похода. А ведь, как уже указывалось ранее, много владений Сапегов находилось в окрестностях Бреста и Пинска, и потому, скорее всего, в его отряде как раз и находились местные шляхтичи. Многие участники рокоша были прощёны королём, но некоторые, как шляхтич Лисовский, за участие в восстании и другие проступки были осуждёны на банницию (изгнание из отечества). Такие люди без колебаний приняли участие в походе 2-го Димитрия на Москву. За крупными литовскими панами опять потянулись мелкие литовские шляхтичи. Также поддержать 2-го Димитрия согласились запорожские и донские казаки.
В сентябре Димитрий с отрядом литовских шляхтичей двинулся из Стародуба к верховьям Оки.
* * *
В январе 1608 года к Димитрию вместе с паном Тупальским и 400 конными шляхтичами пришёл брестский воевода Януш Тышкевич, древний магнатский род которого уже давно проживал в окрестностях Бреста и Пинска и после 1569 года получил графский титул и герб Лелива. Вполне вероятно (с той же долей вероятности, что и в хоругви Яна-Петра Сапеги), что среди четырёх сотен всадников, пришедших с Тышкевичем, мог опять же находиться кто-то из Дзиковицких, поскольку их могли привести в этот полк не только связи по знакомству, но и отдалённо родственные. Ведь всего лишь четыре десятка лет до того ещё была жива вторая жена Сенько Домановича, которая в девичестве имела фамилию Тишкевич (Тышкевич)!
* * *
17 января 1608 года московский царь Василий Шуйский позд-ним браком, на 56-м году жизни, взял в жёны княжну Марию Буйносову. Совместная жизнь царя и молодой царицы была счастливой. Оба мечтали, чтобы поскорее закончилось Смутное время, чтобы насладиться своим тихим совместным бытиём, чего им так и не представилось.
В течение зимы и весны 1607 – 1608 годов вокруг Димитрия собрались значительные литовские отряды. Но не следует думать, что вторжение Димитрия было чисто “польским проектом”. В рядах русской армии во время битвы под Болховом 10 мая 1608 года среди 170-тысячного русского войска под командованием Шуйского наряду с немцами присутствуют даже поляки: гетман войска Димитрия «Князь Ружинский (Рожинский) дал знак вступить в битву прежде всего полку князя Адама Ружинского (Рожинского) и полкам Валавского. Против них выступили немцы и поляки».
Однако не всё было гладко и для Димитрия. Вот сообщение от 29 мая 1608 года о возвращении русскими своих городов: «Кострому и Ярославль и Ростов и Переяславль государевы люди от воров очистили и воров литовских людей и казаков побили на голову». Но на общий ход событий это не повлияло.
Разбив царские войска под Болховом, отряды Димитрия 1 июня подошли к Москве и начали её осаду. Известия о новых успехах “царя Димитрия” достигли Ярославля, где находились Ежи и Марина Мнишеки, почти одновременно с новостями из Москвы.
По перемирию с Речью Посполитой, заключённому 23 (13) июля 1608 года, царь Василий обязался освободить всех задержанных литвинов. Летом 1608 года в селе Тушино, что находилось в 12 километрах от Москвы, войска Димитрия построили укреплённый лагерь и приступили к её блокаде. В Тушино прибыло немало литовских шляхтичей, среди которых наиболее известны были Александр Лисовский и Адам Ружинский. Пришедший с брестским воеводой Янушом Тышкевичем шляхтич Тупальский стал ротмистром в полку Адама Ружинского, а сам граф Тышкевич – одним из 15 хорунжих (полковников) 2-го Димитрия.
* * *
Поскольку наиболее буйная и авантюрная шляхта покинула Литву и устремилась на просторы Московии, в Великом княжестве оказалась обескровленной и ослабленной партия сторонников древнего православия. Противостоять наступлению католицизма здесь уже было некому. В 1608 году умер ревнитель православия князь К. Острожский, и среди шляхты уже не было никого, кто мог бы заменить его в деле защиты православия, так как даже дети князя перешли в католичество.
* * *
Летом 1608 года в судьбе Яна-Петра Сапеги произошёл крутой перелом. Во главе 7-тысячного отряда шляхтичей и наёмников из числа солдат “инфляндской армии” он вступил в Россию и вскоре прибыл в Тушино к Димитрию. В течение всего времени пребывания Сапеги в России его секретари в духе античных традиций день за днём описывали деяния своего начальника и солдат его войска, что в дальнейшем дало в руки историков богатый материал для изучения истории Русской Смуты.
В тушинском лагере собралось огромное войско. В одной только коннице насчитывалось свыше 16 тысяч человек. Помимо этого – до тысячи русских казаков, крестьяне, а также представители части русской придворной знати. Из недовольных Шуйским бояр в Тушино образовалась даже собственная Боярская дума и отдельный “Государев двор”. Здесь, после долгих споров, гетман Димитрия, князь Роман Ружинский, командо-вавший шляхтой из Киевского и Брацлавского воеводств, и Ян-Пётр Сапега договорились о разделе сфер влияния. Ружинский с Димитрием остался в Тушино и контролировал юго-западные уезды Московского государства, а Сапега отправился на северо-восток. Одержав победу в сражении у села Рахманцева и разорив Ростов, новый гетман и его воины захватили Замосковье, часть Поморья и с сентября 1608 года приступили к осаде Троице-Сергиева монастыря. Установив свою власть на русской земле, пришельцы объявили о введении налога – сбор с каждой крестьянской сохи по 80 рублей.
* * *
16 августа воевода Мнишек с дочерью и частью свиты отпра-вился в путь, направляясь в Речь Посполитую. Их сопровождал русский отряд во главе с князем Владимиром Долгоруковым. Путь пролегал через Углич, Тверь и Белую к литовской границе. У Белой путешественников поджидал сильный тушинский отряд во главе с ротмистрами Зборовским и Стадницким. Воины Шуйского быстро разбежались.
Марине было объявлено, что она едет в Тушино к своему мужу. Очевидцы вспоминали, что молодая женщина искренне радовалась предстоящей встрече и даже напевала весёлые песенки. Впрочем, по дороге в Тушино Марине открылась тщательно скрываемая от неё правда о гибели её настоящего мужа (её поведал то ли князь Мосальский, то ли некий польский солдат). Известие это по-настоящему потрясло Марину.
Тем временем неутомимый Ежи Мнишек торговался с очередным “зятем”. 2-й Димитрий не жалел обещаний. Мнишеку было обещано 300 тысяч злотых при условии взятия Москвы, а в придачу вся Северская земля и большая часть Смоленской. 14 сентября договор был заключён.
20 сентября 1608 года Ян-Пётр Сапега торжественно проводил Марину в лагерь 2-го Димитрия. Несколькими днями позже католический священник тайно обвенчал Марину с “царем”. Будучи до этого всего лишь статистом исторической драмы, она попыталась – на несчастье своё – вмешаться в большую политику. Что двигало ею? Скорее всего – оскорблённое самолюбие. Марина пыталась найти помощь у папского нунция в Польше Франциско Симагетти, но безуспешно.
* * *
Смоленские воеводы в 1608 году писали о положении дел под Дорогобужем и Белой: «Сентября, Государь, в 22 день писали к нам, холопам твоим, Воин Дивов, Иван Корсаков, Григорей Какошкин: пришли к Дорогобужу воры и литовские люди […] А в распросе и с пытками нам, холопам твоим, вязмятин Олексеев человек сказал, что литовских людей приходило 200 человек, да вязмич, детей боярских, и дорогобужан и боярских людей 300 человек […] Сентября ж, Государь, в 28 день […] прислали к нам двух человек детей боярских – вязмич Михайла Озерева да Данила Еремьева – а в расспросе, Государь, с пытки те дети боярские нам сказали, что в Вязьме с рохмистром Чижем да с вязмичи с детьми боярскими с Ываном Сорьиным, с Ываном Челюсткиным, с меньшим Боборыковым литвы, воров, вязмичей и запорожских черкес 450 человек, а идти им из Вязьмы к Дорогобужу. А под Белой, Государь, сентября в 30 день писал к нам: воевода Семён Одадуров пришёл он под Белую, из Белой де, Государь, против его выходили воры и литва».
Из донесения Шуйскому о положении дел под Дорогобужем: «Ходил де в Дорогобужской уезд для вестей архиепискупль ж крестьянин Потапка Лаврентьев. И тогда де Потапка дорогобужские мужики поимали и хотели отвести к литовским лю-дям… Слышал де дорогобужане у своих крестьян, которые были в полону у литовских людей, что пошло к Москве 3 тысячи литовских людей…».
В русском войске наёмниками были не только поляки и немцы. Шуйский уступил Карлу Шведскому Ивангород и ещё две крепости, после чего Карл послал на помощь Москве немалое количество немцев и шведов. В военных действиях на стороне войск Шуйского принимали участие в качестве наёмников англичане, шотландцы, французы и представители других национальностей. 18 хоругвей немцев, бывших под Белой, отделились от прочих и отправили к гетману Жолкевскому 18 послов с заявлением, что на известных условиях готовы перейти на службу к королю. Также к «гетману привели двух англичан, захваченных под Белой. Они говорят, что к Белой идут 3.000 англичан, шотландцев, немцев и французов и несколько тысяч русских».
Осенью 1608 года отряды пана Лисовского, состоявшие из казаков под командой пана Чижевского, и отряды казаков под командой пана Мартына Собельского, посланные суздальским воеводой Фёдором Плещеевым, предали огню Лух, Шую (повторно), Юрьевец, Кинешму, Кострому, Плес, Нерехту. Той же осенью костромичи и галичане первыми из северных городов Московии подняли восстание против пришельцев. Восстание быстро распространялось по всему краю. Галичане в ноябре 1608 года, костромичи в декабре организовали первое народное ополчение, изгнали из Костромы литовцев и двинулись походом на Ярославль.
* * *
В октябре 1608 года Ян-Пётр Сапега стремительным маршем вошёл в Ростов, намереваясь захватить митрополита Филарета. Дальше произошло нечто покрытое тайной, какой-то сговор, в результате чего Филарет принял из рук Димитрия сан патриарха. Поскольку в скором будущем сын Филарета стал основателем новой русской династии, факт этот всячески затушёвывался в дальнейших исторических исследованиях.
В “Отписке устюжан к вычегодцам” от 27 ноября 1608 года говорилось: «Пришед литовские люди в Ростов, потому что жи-ли просто, совету де и обереганья не было, и литовские люди весь выжгли».
А вот донесение о вестях из Москвы: «Вор (то есть Лжедмит-рий II) из-под Москвы посылал под Ярославль против понизовских людей воров и литовских людей. А крымских татар под Москву ждут вскоре. А пришли воры и литовские люди в Дорогобуж ныне».
Вот отписка из Вологды в Устюг о сведениях, полученных от пленного: «Да с пытки ж, господине, сказал нам литвин Ян Уншинский, а в полках он был у пана Бобовского в роте […]. А в полках конской и людской голод великий, а просят у вора грошей, а подати нечего, и литва говорит: стоять им до Рождества Христова, а с Рождества им Христова расходиться по городам и волостям ротами кормиться и грабить».
Когда в занятом литвинами Ростове Сапеге доложили, что в местном монастыре добровольно сидит скованный цепями старец Иринарх, гетман решил взглянуть на Божьего человека и спросить его пророчество о собственной судьбе. В накинутой на плечи шубе появился он в дверях монашеской кельи. Мёрзлым холодом дохнуло на Сапегу от закованного в железо босого старца. Поёжился гетман.
– Как терпишь ты, старче, такую муку в темнице? – спросил он. – Лютый холод у тебя!
– Для Бога терплю, – сказал Иринарх. – А ты, пан, попадай домой. Насмерть замёрзнешь, коли на Руси задержишься.
Осторожно тронул Сапегу за рукав подручный. Прошептал, докладывая:
– Сказывают, что сколько ни принуждали, не хочет молиться этот старец за короля польского. Говорит, я на Руси рождён, на Руси крещён, за русского царя и Богу молюсь.
– Правильно говорит, – думая о своём, сказал Сапега. – В какой земле жить, тому царю и прямить.
– Так он и за царя Дмитрия молиться не хочет! – не унимался доносчик.
– За царька? – раздражённо спросил Сапега. – За которого?
– За обоих не молится царьков… – начал было доносчик и осёкся. Оттолкнув его плечом, Сапега вышел из мёрзлой кельи. Не оглядываясь, зашагал к саням. Остановился. Поманил пальцем проходившего мимо монаха, сунул ему пять рублей:
– Великая правда в батьке! – сказал он. – Передай это ему…
Но не исполнил Ян-Пётр Сапега совета старца Иринарха. Ещё три года после этой встречи воевал он на Руси и в ней же и умер.
* * *
На насилия тушинцев горожане и крестьяне уже в конце 1608 года ответили стихийно поднявшейся народной войной. 7 декабря 1608 года сторонники литвинов Никифор Плещеев и Карп Навалкин просили Яна-Петра Сапегу о помощи против нижегородцев, жалуясь ему, что нижегородские “изменники” дрались около Балахны и разогнали “государевых”, то есть 2-го Димитрия людей.
На исходе 1608 года из войск Сапеги, находившегося под Троице-Сергиевым монастырём, и из стана тушинцев Димитрия были высланы войска для усмирения разразившегося восстания. Три отряда из них под начальством Лисовского, Стравинского и Яна Шучинского подошли к Ярославлю. Войска Димитрия направились к Суздалю. Лисовский, овладев Ярославлем, оставил здесь охранное войско, перешёл Волгу, разбил войско царского воеводы Монастырского в Данилове и бросился на Кострому. В каждом захваченном городе литвины захватывали большую добычу. Однако всё захваченное и награбленное так же легко ухо-дило из рук пришедших в Московию за богатством, как и приходило. Случайное богатство тут же проигрывалось сослуживцам и русским, а потому большинство шляхтичей-авантюристов как ушло в поход бедняками, так впоследствии бедняками и вернулось.
В декабре 1608 года после захвата городов сторонник Димитрия суздальский воевода Фёдор Плещеев уже доносил Яну-Петру Сапеге: «И милостию Божией и Государевым счастьем мы их побили и острог взяли, и посады Шуйские пожгли и с мужиками, которые сели по дворам и билися с нами насмерть». Тушинцы вторично захватили Суздаль 26 декабря 1608 года, но долго удержать не смогли. В январе 1609 года Лисовский овладел Галичем, подвергнув город разорению. Костромичи, галичане и волжане извещали другие дружины, что ждут к себе ратников из Нижнего Новгорода.
17 января 1609 года Ежи Мнишек выехал в Речь Посполитую и с тех пор отвечал далеко не на все письма своей дочери.
Сообщение из Ярославля от 1609 года: «В нынешнем во 117 году апреля 1 день пришли под Ярославль воры литовские люди, и казаки, и черкасы, и татаровя, и государевы изменники русских городов». Из русского донесения о службе: «Лета 117 года, апреля в 6 день, приходили государевы изменники и литовские люди к Коломне под посад».
* * *
В 1609 году наследник знаменитого рода князь Януш Острожский учредил в своих обширных имениях Острожскую ординацию (то есть, по-западноевропейски, майорат, переходящий по наследству к старшему мужчине в роду). Но при этом князь внёс положение, что если пресечётся его фамилия по мужской линии, то возможна передача ординации и по женской линии. Впоследствии так и произошло. Новыми владельцами Острожской ординации стали князья Сангушки, которые, несмотря на всю славу и известность фамилии Острожских, не присоединили её к своей, что тогда являлось обычным делом.
* * *
Однажды в 1609 году, во время застолья, будучи, видимо, уже навеселе и потому откровенным до неприличия, литовский канц-лер Лев Иванович Сапега, превознося “римскую храбрость” польско-литовской шляхты, произнёс то, что не принято было озвучивать: «Мы дали русским царя-бродягу, который именовался сыном Иоанна [Грозного] на смех людям. Теперь вторично даём им мнимого Димитрия в государи, завоевав для него уже половину земли их. Завоюем и другую, пусть лопнут от досады, делаем что хотим…».
И в том же году король Сигизмунд III, убедившись, что 2-й Димитрий не в состоянии самостоятельно овладеть Москвой, решил начать вторжение в пределы Русского государства. Серьёзным поводом для вторжения армии Речи Посполитой в пределы Московии послужило обращение Шуйского к шведскому королю Карлу IX с предложением рассмотреть кандидатуру шведского принца в качестве нового царя Московии. Выступая перед послами Сейма, Сигизмунд III Ваза заверял их, что война будет вестись исключительно во благо Речи Посполитой, а не во имя династических интересов семейства Ваза. На этом Сейме, в попытках привлечь симпатии оппозиции, глава шляхетского мятежа пан Зебжидовский, как и другие участники недавнего рокоша, был амнистирован. Сигизмунд также пообещал передать Речи Посполитой всё, что будет добыто на этой войне – такие заверения перед подданными были просто немыслимы для любого другого монарха Европы. Но даже при этом оппозиционный шляхетский Сейм всё-таки отказался утвердить налоги на поход в Россию и, в результате, Сигизмунд вынужден был снаряжать войска на свои собственные средства.
Коронный гетман Жолкевский был один из благороднейших и честнейших людей в Речи Посполитой, уважающий права не только своего народа, но и чужих народов, ненавистник насилия, столько же храбрый, сколько умевший держать в порядке войско, великодушный, обходительный и справедливый. К моменту его прихода на Русь у него было в наличии: хоругвь самого гетмана – 250 человек; краковского каштеляна князя Януша Острожского – 100 человек; королевского кравчего – 100 человек; князя порицкого – 130 человек; старосты сандецкого – 200 чело-век; старосты тлумацкого Николая Гербурта – 100 человек; лю-дей Балабана – 100 человек; Струся, старосты хмельницкого – 200 гусар, казаков 100 человек, пехоты – 1.000 человек. Всего – 2.380 человек. В середине сентября 1609 года польское войско перешло русскую границу и появилось у стен Смоленска. Отря-дам Речи Посполитой, находившимся в Тушино, король прика-зал покинуть Димитрия и присоединиться к его регулярным войскам.
24 декабря 1609 года к Яну-Петру Сапеге прибыли гонцы от Мирского, который сообщал его милости, что он, свернув с большой дороги на Суздаль, просит о помощи. Той же ночью в войске Сапеги был подожжён в трёх местах обоз – в ротах панов Соболевского, Токарского и Семицовей.
* * *
Покинутый поляками и опасаясь, что его выдадут королю, в конце декабря 1609 года Димитрий бежал из Тушина в Калугу. Марина осталась в лагере одна. 15(5) января 1610 года она обратилась к королю с просьбой об опеке и помощи. «Уж если кем счастье своевольно играло, – писала Марина, – так это мною; ибо оно возвело меня из шляхетного сословия на высоту Московского царства, с которого столкнуло в ужасную тюрьму, а оттуда вывело меня на мнимую свободу, из которой повергло меня в более свободную, но и более опасную неволю [...].
Всего лишила меня превратная фортуна, одно лишь законное право на московский престол осталось при мне, скреплённое венчанием на царство, утверждённое признанием меня наследницей и двукратной присягой всех государственных московских чинов».
После долгой, но оказавшейся безуспешной, осады Троице-Сергиевой лавры войско Яна-Петра Сапеги в январе 1610 года отказалось от прежних планов и отошло в Дмитров. Командование русских войск, докладывая о событиях 16 февраля 1610 года под Торжком, сообщает: «Под Торшком литовского пол-ковника Александра Зборовского побили».
Сигизмунд всячески затягивал переговоры с тушинцами. Тогда Марина попыталась воздействовать на войско. Объезжая лагерь, она сумела поднять значительную часть донских казаков и некоторые другие отряды. Но Ружинскому удалось подавить это выступление. Опасаясь наказания и, вероятно, выдачи королю, Марина в ночь на 24 февраля бежала из Тушина, облачившись в мужской наряд.
Чего ради она рисковала собой? Вела её всё та же гордыня. Марина не могла, не желала признать себя побеждённой. В послании к войску, оставленном в своём шатре, она писала: «Я уезжаю для защиты доброго имени, добродетели самой, – ибо, будучи владычицей народов, царицей московской, возвращаться в сословие польской шляхтянки и становиться опять подданной не могу...». Нет, не была способна Марина, вкусив царской власти, превратиться опять в “воеводянку” (недаром так возмутилась она однажды, когда кто-то из польских родственников назвал её “ясновельможной пани”). Блеск царской короны был мимолётным, как солнечный зайчик, но дороги назад для неё уже не было.
Сбившись с пути, Марина попала в Дмитров, занятый войсками Яна-Петра Сапеги. Тушинский гетман советовал ей вернуться, и вновь в ответ прозвучало: «Мне ли, царице всероссийской, в таком презренном виде явиться к родным моим? Я готова разделить с царём всё, что Бог ниспошлёт ему».
Отправляясь в Калугу, Марина решила идти до конца. Но прежде Дмитров был осаждён войсками молодого полководца князя Михаила Скопина-Шуйского. Штурм был недолгим по причине отсутствия припасов, осаждённые отряды шляхтичей и наёмников вели себя не слишком отважно. Рассказывали, что Марина сама поднялась на стену крепости и стыдила солдат, приводя себя в пример: “Что делаете, трусы, я женщина, а не растерялась”. Потерпев здесь серьёзное поражение от войск Скопина-Шуйского, Ян-Пётр Сапега с большим трудом увёл остатки своих войск к Иосифо-Волоколамскому монастырю, где соединился с войсками Романа Ружинского.
* * *
В апреле 1610 года французский агент в депеше ко Двору своего королевства писал: «Лжедмитрий, подозревая поляков, бывших в его армии, особенно после того, как посетили его стан королевские послы…», «После бегства Лжедмитрия, оставшиеся, как поляки, так и московитяне, послали своих послов к королю…». Для французского агента в армии Димитрия были только поляки и московитяне. Литвинов для него в армии Димитрия не существовало. Вернее, для французского агента поляки и литвины – “одно лицо”. Окружение Димитрия в Калуге было ещё более пёстрым, чем в Тушине: уменьшилось число знат-ных бояр; как и прежде, были здесь литвины, поляки, казаки, татары, беглые холопы и прочие люди, “родства не помнящие”.
«Московские пленники сообщили под Смоленском полякам, что народ не любит Василия, что войско не захочет за него биться и вся Русь охотно признает Владислава царём» (Костомаров Н.И.). По этим известиям Сигизмунд III, не снимая осады Смоленска, направил к Москве войско гетмана Жолкевского.
Русское войско, шедшее на выручку Смоленску, было встречено Жолкевским у села Клушино, в 150 километрах от Москвы. Перед битвой под Клушином к гетману Жолкевскому присоединились полки Александра Зборовского – 1.540 человек, Мартына Казановского – 800 человек, Самуила Дуниковского – 700 человек, Пясковского и Ивашина – 3.000 человек и Людовика Вайера – 200 человек. Таким образом, в распоряжении Жолкевского перед битвой под Клушином было немногим более 8 с половиной тысяч человек. В войске царского брата Дмитрия Шуйского находилось, кроме русских, «5.000 французов, англичан, нидерландцев, финляндцев и другого немецкого народа под начальством Понтуса Делагри и Эдуарда Горна».
24 июня 1610 года коронный гетман Станислав Жолкевский разгромил войско Шуйского. Путь на Москву был открыт. После битвы под Клушином войско Жолкевского опять увеличилось. «Гетман пошёл к Можайску, направляясь к столице. При нём было 10.000 русских, более 2.000 французов и других иноземцев кроме войска, пришедшего с ним, с которым все эти отряды соединились». Таким образом, к войску Жолкевского присоединилось ещё 12 тысяч человек. Всего под его командованием оказалось более 20 тысяч человек, из которых половина были русские.
Тем временем армия Сигизмунда III продолжала осаждать Смоленск. Во время переговоров посла короля Речи Посполитой Богдана Величанина с осаждёнными защитниками Смоленска происходит такой разговор. Богдан Величанин сказал: «Его королевское величество удивляется вашему упорству и грубости, что вы не встречаете с благодарностью прибытия в эти страны короля, который, как христианский государь, сжалившись, что столь давно проливается столько христианской крови, пришёл сюда остановить кровопролитие и, если вы будете достойны Божьей милости, взять вас под свою защиту, так как у вас прекратился род государей. Оцените доброе намерение короля, который хочет пожаловать вас, держать в мире ваших жён и детей, сохранить вам вашу веру, обряды, законы и обычаи». На это горожане ответили: «Хвалим государя короля, что желает обходиться с нами по-христиански, но боимся литвы; мы от неё не обезпечены. Хотя бы король и поцеловал крест, литва не будет держать крестного целования, как и те из литвы, которые стоят под Москвой и которые хотя оберегают наших, но сами же берут наших жён, детей, дочек и разоряют наши волости».
Способный побороться с войсками Сигизмунда военачальник Скопин-Шуйский неожиданно умер, по слухам, – отравленный женой царского брата князя Дмитрия Шуйского, проигравшего сражение под Клушином.
3 июля 1610 года войсками Сигизмунда Смоленск был взят.
Ян-Пётр Сапега, после долгих и безуспешных попыток поступить со своим войском на службу к Сигизмунду III, вновь вернулся к “царику” Димитрию. Тот назначил Сапегу гетманом и отдал приказ возглавить войска в своём новом походе на Москву. О качестве войска Сапеги на тот период сообщает С. Маскевич: «К Сапеге присоединилось немного хорошего войска, всё сбродь. Шляхты мало. Только была она в гусарских хоругвях, коих считалось также немного, а именно: две хоругви самого пана Сапеги, хоругви Каминского, Будзилова, Стравинского и Талафусова. Зато казаков (в данном случае – лёгкой конницы. – А.Д.) было без числа».
Гетман короля Жолкевский подступал к русской столице с запада, Сапега – с юга. Гетман Димитрия взял Серпухов, Боровск, Пафнутьев монастырь и дошёл до самой Москвы. Марина остановилась в Николо-Угрешском монастыре, а Димитрий – в селе Коломенское. Московские бояре волей-неволей должны были соглашаться на избрание сына польского короля Владислава. 17 июля 1610 года царь Шуйский был “сведён” с трона заговорщиками, а затем насильно пострижен в монахи. Власть в русской столице перешла к “семибоярщине” во главе с князем Фёдором Мстиславским. Вновь, как в тушинские времена, до Кремля было рукой подать и царский престол был пуст.
Сообщает окружная грамота бояр от 20 июля 1610 года: «Ныне польский и литовский король стоит под Смоленском, а гетман Жолкевский с польскими и с литовскими людьми стоит в Можайске, а иные литовские люди и русские воры пришли с вором под Москву и стали в Коломенском, а хотят литовские люди по ссылке с гетманом Жолкевским государством Московским завладеть».
Переговоры семибоярщины с Жолкевским шли три недели и 17 августа бояре заключили с гетманом договор, который имел отличия от договора, заключённого 10 февраля тушинскими боярами с королём Сигизмундом под Смоленском. Главное его отличие – Владислав должен принять православную веру. 27 августа Москва присягнула на верность Владиславу Сигизмундовичу, сыну Сигизмунда III. Строго говоря, приглашение на свой престол иноземцев для Европы того времени было явлением вполне обычным и нормальным, так что тут о государственной измене бояр говорить не приходится. Московское государство избирало царём своим Владислава с тем, что власть его была ограничена по управлению боярами и думными людьми, а по законодательству – думою всей земли. Для Димитрия, не ожидавшего такого выбора московских бояр, случившееся означало полный крах всех надежд.
Гетман Жолкевский во главе коронных войск окружил стан “царика” Димитрия в селе Коломенском. Димитрий бросил свою армию и бежал. Его гетман Ян-Пётр Сапега вступил в долгие переговоры и, в конце концов, он и его солдаты согласились перейти на службу к московскому правительству. Получив жалованье, войско Сапеги отправилось в Заокские города и Северскую землю. Здесь Сапега в течение всего следующего года вёл сложные переговоры с “цариком” Димитрием, с московским правительством, с королём Сигизмундом и даже с руководителями вскоре возникшего земского ополчения, пытаясь найти наиболее выгодный вариант службы для своего практически личного войска.
VI. ЛИТВИНЫ В МОСКВЕ
19 сентября 1610 года боявшееся народного восстания боярское правительство решило впустить войско гетмана Жолкевского в Москву. Жолкевский с польским отрядом в ночь с 20 на 21 сентября тихо вошёл в Кремль, центральные районы и Новодевичий монастырь и с тех пор польский гарнизон стал хозяином положения, так как на его военной силе держалось боярское правительство. Гетман так умел держать в повиновении своё войско и обращаться с русскими, что даже сам суровый патриарх Гермоген начал смотреть на него более дружелюбными глазами. Русские города один за другим присягали Владиславу, кроме некоторых, всё ещё державших сторону Димитрия. Но им было тяжко. Так, 7 октября 1610 года, по словам старорусской хроники, «пришли из стана Сигизмунда вольные люди, в два часа овладели Козельском; погибло семь тысяч жителей; увели в плен воевод, бояр [...] Разграбили добро и ушли, предав пламени город».
Марине с Димитрием пришлось бежать в Калугу. Их сопровождали 500 казаков атамана Ивана Мартыновича Заруцкого.
* * *
Сообщение 1610 года: «Ноября в 4 день, к боярину и воеводам Михаилу Борисовичу Шеину ко князю Петру Ивановичу Горчакову вышел из полона дворцовый крестьянин Вонетцкой волости деревни Мунзареевской Васка Фролов, а взяли его литовские люди […]. От [монастыря Святого] Духа литовские люди многие пошли под Москву […]. Да как он был у литовских людей, литовские люди спрашивали про город, сколь глубок будет и сваи сколь копаны и сколь город широк».
Вот сведения, полученные московитянами в 1610 году от пленного: «Лета 7118 году, ноября в 10 день на вылазке взяты литовских людей два человека и те литовские люди распрашиваны, а в распросе сказали. Литвин, которого взял Иванов чело-век, сказался, зовут его Оникейком, Грицков, Быхова города, роты пана Глотцкого, королевского подчашего. Корол стоит за Троецким монастырём, а при короле радных панов гетман Жолтовской да Лев Сапега и иные паны, а в Духове монастыре пан стоит Глоцкой, а с ним запорожские казаки, а с Глоцким литовские люди и запорожские казаки, всего 3.000 человек, а Глотцкой пришёл из Литвы тому недели две, а с Глотцким пришло 500 человек».
* * *
Несмотря на все усилия литовского канцлера, «Лев Сапега не достиг поставленной для своего рода и родины цели. Хоть Москва и была взята, а королевич Владислав провозглашён царём, но действия короля Сигизмунда разрушили всё, что создал Сапега. Король вдруг заявил о своих собственных претензиях на московский трон. Жолкевский не долго остался в Москве. Сигизмунд был вовсе не доволен договором, поставленным Жолкевским. Сигизмунд думал сам завладеть этим государством и присоединить его к Польше. Управлявшие им иезуиты не видели для своих планов никакой пользы из того, что Владислав сделается московским царём, когда при этом не дозволено будет ни строить костёлов, ни совращать православных в латинство и унию. Полякам вообще не нравилось запрещение давать им староства и должности в московской земле, тогда как они надеялись поживиться при новом порядке вещей. Сигизмунд отозвал Жолкевского из Москвы. В конце октября (скорее ноября. – А.Д.) гетман сдал начальство над войском, оставшимся в Москве, Александру Гонсевскому, а сам выехал под Смоленск, взявши с собой сверженного царя Василия и жену его.
Сигизмунд принял Жолкевского с гневом, с презрением бросил представленный гетманом договор и сказал: “Я не допущу сына моего быть царём московским”» (Костомаров Н.И.). Затем Сигизмунд уехал в Варшаву и приказал везти за собою пленённого царя Шуйского и его братьев.
* * *
Возможно, как уже говорилось выше, Феодор Харитонович принимал участие в военных событиях в Московском государстве. Но остававшиеся в отчичных владениях представители рода продолжали жить своими местными заботами. Так, 9 ноября 1610 года в пинском гродском суде был учинён позыв по делу (имя не читается) Феодоровича Дзиковицкого с Ониском(?) и Тимохом Дзиковицкими о “неправильном распахивании земли” (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901.).
* * *
Ещё в Тушино у 2-го Димитрия служил касимовский татарский царь Ураз-Мухаммед, но после раскола в Тушинском лагере он ушёл под Смоленск к Сигизмунду. Семья его, однако, осталась при Димитрии. Однажды Ураз-Мухаммед тайно явился в Калугу то ли за семьёй, то ли арестовать по приказу короля са-мого Димитрия. Последнее сделать было нетрудно, поскольку отряд телохранителей при “царике” состоял из татар. Однако Мухаммед был опознан и по личному указанию Димитрия казнён. Было произведено дознание и над телохранителями, но мер против них предпринято не было. Татары затаили злобу. 11 декабря 1610 года, во время дальней прогулки телохранитель 2-го Димитрия крещёный татарин князь Пётр Урусов сначала застрелил “царика”, а затем, для верности, отсёк ему голову. Марина была потрясена вестью о гибели своего второго мужа. Она оказалась едва ли не единственной, кто оплакивал его искренне. Беременная на последних месяцах, царица “выбежала из замка, рвала на себе волосы и, не желая жить без друга, просила, чтобы и её тоже убили”. Говорят, что она даже нанесла себе раны (к счастью, неопасные). Жители Калуги сперва отнеслись к ней с сочувствием. Но бояре, желавшие присягнуть королевичу Вла-диславу, отправили её в заключение. В начале января 1611 года у неё родился сын, крещённый по православному обряду и в честь “деда” названный Иваном.
Предводитель земского ополчения Прокопий Ляпунов в своей грамоте из Рязани в Нижний Новгород в январе 1611 года пишет: «…а к нам они на Рязань шлют войною пана Сопегу, да Струся со многими людьми литовскими».
В этот момент на стороне Марины выступили донские казаки атамана Заруцкого. Заруцкий намеревался посадить на престол новорожденного сына Марины, надеясь, по-видимому, стать при нём регентом. Как бы там ни было, с января 1611 года казачий атаман оставался единственным союзником Марины. Другие ру-ководители неправительственных отрядов не всегда относились к планам Заруцкого с энтузиазмом. Впрочем, вопрос о престолонаследии не мешал сотрудничеству этих разнородных сил. Трубецкой и Заруцкий признали Марину царицей, а её сына – царевичем, но уход из-под Москвы большинства дворян резко уменьшил их шансы на успех.
* * *
Положение литовских войск, стоявших в Москве, сильно осложнил отказ солдат гетмана Ходкевича принимать дальнейшее участие в боях до тех пор, пока им не выплатят просроченное жалованье. После того, как выяснилось, что денег нет, 13 марта 1611 года большинство жолнёров двинулось из-под Москвы на родину. Мозырский хорунжий Осип Будило позже записал в своих воспоминаниях: «Когда в Москву, которую уже два года держали в осаде русские, не являлись ни король с сыном Владиславом, которому русские целовали крест, ни вспомогательное войско, когда и вообще в Московской земле не было никакого уже польского войска, потому что король, взяв Смоленск, возвратился в Польшу, то польское войско, бывшее в Москве в то время, когда русские изменили, не дождавшись вспомогательных сил и соскучившись долговременною службой, составило конфедерацию и отправилось в Польшу, в королевские имения, осталось в Москве одно лишь войско Сапеги».
Не правда ли, удивительная осада, когда воины могут свободно выйти из осаждённого города по причине невыплаты заработной платы? Вместе с войском был вынужден отойти от русской столицы и гетман Ходкевич. В Москве остался лишь гарнизон численностью в 1.600 человек из наиболее стойких – это были солдаты Сапеги – “сепежинцы”. Только непонятно, во что они продолжали верить: то ли в помощь правительства Речи Посполитой, то ли в свою удачу. Если в Москве ещё недавно было 4.000 человек, то ушло, получается, более половины…
С января по апрель 1611 года первое ополчение под начальством Ляпунова шло к Москве, соединяясь по дороге с разными ополчениями городов. После Пасхи 11 апреля 1611 года ополченцы Ляпунова осадили войска Сигизмунда III в Москве. В приговоре Ляпуновского ополчения от 30 июня 1611 года называются виновники бед в Российском государстве: «…а по-местные и вотчинные земли отписав, раздати безпоместным и разорённым детям боярским, которые поместей своих отбыли от литовского разорения… А у которых дворян и детей боярских и у приказных и у всяких людей в разгроме, как за грех всего православного христианства литовские люди Московское государство разорили и выжгли…».
Москва в начале XVII века (по старой карте)
Летом у осаждённого в Кремле гарнизона вновь обострился вопрос с продовольствием. В июне 1611 года Ян-Пётр Сапега договорился, наконец, с королём о переходе его войска на коронную службу и после этого приступил к операциям по снабжению продовольствием осаждённого в Москве гарнизона. Ян-Пётр Сапега, сам находясь в осаде, пошёл на риск. С тремя с половиной тысячами своих ратников он спокойно вышел из Кремля с целью пополнения запасов. Русские решили, что это часть поляков, устав от тягот осады, надумала навсегда покинуть их столицу и бежать в Польшу. Выходу осаждённых не стали препятствовать. А пока Сапега отсутствовал, московиты осадили и взяли Девичий монастырь, расположенный в полумиле от Кремля и затем заняли все ворота, которыми осаждённым ещё можно было пользоваться.
О том, что происходило в европейской части Московии, знали даже в далёкой Сибири. Отписка их Тобольска в Нарым о московском разорении 24 июля – 26 августа 1611 года гласит: «…и Жигимонт король по тому гетманскому договору со всеми польскими и литовскими людьми своего крестного целования, на что присягали, ничего не исправил, сына своего Владислава на Московское государство не дал, а польских и литовских людей, ко-торые с гетманом Желковским изменою Михайла Салтыкова да Федьки Андронова с товарищи и с их советники, прибавя из-под Смоленска, пустили в город Москву и Московским государством завладели».
При отсутствии власти и порядка Сапега через полтора месяца набрал в окрестных селениях достаточное количество провианта. Ночью на судах он перевёз продовольствие через Москву-реку к Кремлю, вызвав необыкновенное ликование среди осаждённых. Русские пришли в ужас, поняв, что в это же самое время солдаты гарнизона могли беспрепятственно совершить вылазку из Кремля и разбить находившихся в Москве казаков князя Трубецкого. Этого не случилось только из-за несогласованности действий литовских начальников между собой.
Служивший в польском войске немец Конрад Буссов в своей “Московской хронике” писал: «От всего полка немцев и воинов других национальностей осталось только 60 солдат. Кремль уж давно сдался бы сам из-за голода, если бы господин Ян-Пётр Сапега не выручил бы его, с ловкостью пройдя Белый город, занятый московитами [нанеся при этом поражение расположенной рядом казацкой рати], и доставив в Кремль, кроме прочего провианта, 2.000 караваев хлеба».
Неизвестно, как сложилась бы история с завоеванием Московии в ином случае, но, к несчастью для гарнизона Кремля, в походе по Замоскворечью Ян-Пётр Сапега заболел горячкой и 14 (4) сентября, находясь на территории Кремля, в палатах Василия Шуйского, умер. Маскевич писал: «умер пан Сапега в столице после кратковременной болезни. Войско, бывшее под начальством его, [через 10 дней] удалилось из Москвы и разошлось по деревням. Оно не хотело повиноваться ни нашему региментарю (командующему. – А.Д.), ни кому-либо другому. Занималось только набегами, ни с кем не делилось добычей, припекало московитян сзади и наживалось. Королю также не служило, исключая разве того времени, когда несколько недель стояло под Москвою […]. Тело пана Сапеги оно увезло с собой и отослало в Литву». После смерти своего военачальника его солдаты, которых все знали под именем “сапежинцев”, вывезли кроме тела командира и документы его походной канцелярии, передав всё его вдове.
* * *
19 сентября 1611 года гарнизон Москвы отправил на Сейм в Варшаву, который должен был начаться 26 сентября, своих послов – полковника Хруслинского, ротмистра Подгородинского, поручников Быховца и Победунского, а также товарищей Вольского и Мироницкого. Послам была дана инструкция, в которой, в частности, говорилось: «Имеют узнать наши послы у его величества касательно дальнейшей нашей службы. Если она будет нужна, то чтобы король нам назначил на каждую четверть определённое жалованье, и притом наличными деньгами. Так как нам из московской казны выдано 50.000 флоринов и 4.000 на раненых, то послы наши, переговорив с послами от всего войска, находящегося в Москве, имеют просить, чтобы его величество уравнял нас в этом отношении с полком пана Зборовского согласно обещанию и исключил эту сумму в виде пожалования нам.
Имеют послы старательно изложить перед его величеством заслуги нашего вождя – славной памяти Яна-Петра Сапеги, как он, забывая жену и детей, делал издержки на службу его величеству, обременил долгами свои имения, и здесь, в войске, набрал денег от разных лиц. И вновь обременил ими свои имения, и, что важнее всего, запечатлел эту службу его величеству и Речи Посполитой своей жизнью. Чтобы его величество за столь верную службу не оставил своей милостью его жены и детей в их сиротстве и бедности и благоволил заплатить им и вознаградить их за это.
Послы имеют также принести его величеству усердную просьбу и за заслуженных избитых и раненых ротмистров, включая сюда и обнищавших и искалеченных товарищей, чтобы его величество милостиво принимал и решал все их просьбы.
[…] Если бы его величество отказал в этих справедливых просьбах, то послы имеют объявить, что рыцарство, вследствие нужды, не может дольше оставаться на службе его величества» (“Русская историческая библиотека. Т. 1. Памятники, относящиеся к Смутному времени”).
“Окружная грамота Троицы-Сергиева монастыря” от архимандрита Дионисия от 6 октября 1611 года: «А ныне пришёл к Москве, к литовским людям на помощь Хоткевич…».
* * *
В октябре 1611 года бывший московский царь Василий Шуйский с братьями был доставлен в Польшу. «Успехи Польши над Русью произвели радость во всём католическом мире. В Риме празднества шли за празднествами. Королю устроили торжественный въезд. Жолкевский вёз за собой пленного низверженного царя. Сослуживцы Жолкевского щеголяли блеском своих одежд и вооружения. Сам коронный гетман ехал в открытой, богато убранной коляске, которую везли шесть турецких белых лошадей. За его коляской везли Шуйского в открытой королевской карете. Бывший царь сидел со своими двумя братьями. На нём был длинный, белый, вышитый золотом кафтан, а на голове высокая шапка из чёрной лисицы. Поляки с любопытством всматривались в его измождённое сухощавое лицо и ловили мрачный взгляд его красноватых больных глаз. За ним везли пленного Шеина со смолянами, а потом послов – Голицына и Филарета с товарищами. Это было 29 октября 1611 года. Поезд двигался по Краковскому предместью в Замок, где в Сенатской избе был в сборе весь Сенат, Двор, знатнейшие паны Речи Посполитой. На троне сидел король Сигизмунд с королевой, а по бокам – члены его фамилии. Ввели пленных; Василия с братьями поставили перед троном. Жолкевский выступил вперёд и громко произнёс латинскую цветистую речь, в которой упомянул разных римских героев. Затем гетман продолжил: “Ваше величество, я вас умоляю за них, примите их не как пленных, окажите им своё милосердие, помните, что счастье непостоянно и никто из монархов не может назвать себя счастливым, пока не окончит своего земного поприща”. По окончании этой речи пленники были допущены до руки королевской.
После этого произнесёны были ещё две речи, одна – канцлером, другая – маршалом Посольской избы в похвалу Сигизмунду, гетману и польской нации. В заключение всего встал со своего места Юрий Мнишек, вспоминал о вероломном убийстве Димитрия, коронованного и всеми признанного, говорил об оскорблении своей дочери, царицы Марины, о предательском избиении гостей, приехавших на свадьбу, и требовал правосудия. Василий стоял молча. Мнишек проговорил свою речь, но никто из панов Речи Посполитой не произнёс ни слова, никто не обра-тил на него внимания, напротив, все глядели с состраданием и участием на пленного царя. Король отпустил Василия милостиво» (Костомаров Н.И.).
Вместе с братом Димитрием бывший царь был помещён под охраной в Гостинский замок. Неволя и тоска свели Василия в могилу на следующий же год, 12 сентября, а через пять дней умер и его брат Димитрий. Более благосклонной была судьба к их меньшему брату Ивану, которому поляки разрешили жить на свободе, но под другим именем.
* * *
В допросных речах литовских пленников от 22 января 1612 года говорится: «А в Пермских распросных речах Ивана Чемоданова да Пятко Филатова написано. Сказывали им литовские люди Микитка с Быхова города, а Якушка с Чернобыля города: как они из Литвы пришли под Москву, тому четвёртый год, стояли под Москвою в Тушине и под Троицею в Сопегине пол-ку, а из-под Троицы с Сопегом ж были в Мещенску, а из Мещенска они ходили от Сопеги в Можайск, а из Можайска они, две роты с Выйгуковским паном, да Токарским, пришли под Москву к Сопеге в полк […]. А на Москве сидит литовских людей четыре тысячи и голод и нужда великая…».
Не намного лучше жилось тогда и московитам. Зимой многие русские, жившие под Москвой, лишившись жилищ, замерзали по полям и дорогам. Те, которые были поудалее, образовали шайки удальцов, называемых “шишами”, и нападали на литви-нов неожиданными налётами, ведя с ними партизанскую войну.
Киевский купец Богдан Балыка, вздумавший отправиться в Московию по торговым делам в такое время, оставил записки, в которых описал увиденное. Эти записки представляют интерес, как свидетельства очевидца. Он писал: «24 дня [февраля 1612 года по старому стилю] приехали в Смоленск, нашёл там пана Струся и зятя своего Козеку. 24 дня Струсь пошёл к столице. Тогда же двинулись и мы, правда, с большим сожалением, за Струсем до Вязьмы.
В среду 26 дня пана Струся разбили шиши, забрали много имущества, и 9 человек пехотинцев убили. А мы у села Жижина пана Хотымерского нагнали и назавтра через те трупы ехали.
Месяца марта 1, в воскресенье православное, приехали в Вязьму и нашли там Скоробогатого, Богдана Гребенника и Стефана Хмеля – купцов и мещан киевских. Того же месяца 6 [дня] сам пан Струсь со всем войском пошёл было к столице, и мы за ним. Однако из-за плохой ухабистой дороги, из-за шишов и больших снегов пан Струсь мили две отошёл, и мы две версты отошли от деревни князя Ивана Алгидиева.
Сначала мы вернулись в Вязьму 7 дня, а потом и пан Струсь вернулся со всем войском. В тот же день Емельян Скоробогатый и Стефан Хмель отправились назад в Киев, а мы весь Великий Пост и после Пасхи несколько недель стояли.
В середине Поста, – продолжал далее Б. Балыка, – немцев человек 60 пришло в Вязьму, разгромив по дороге шишов следующим образом. Как вышли из Смоленска, где им было указано стоять, немцы улеглись в возах по несколько человек и на-крылись рогожами, приказав возчикам ехать потихоньку. Шиши, увидев их, подумали, что это едут купцы и бросились к возам. Немцы шишов подпустили близко, и залпом из мушкетов ударили по разбойникам. Несколько десятков убили, несколько десятков раненых поймали, а других в острожках мороз погубил, лишь немногие убежали. Потом, после Пасхи, солдаты, немцы, пехота и некоторые наши добровольцы ходили и кое-кого в острожках пленили и с добычей вернулись.
В том же году мая 1 дня монастырский полковник и [предводитель наших козаков] Ширай другие два острожка взяли и несколько сот бояр и шишов побили, а затем в Вязьму к пану Струсю с товарищами приехали […].
В том же году месяца июня 5 дня пришёл под столицу пан Ян-Кароль Ходкевич, гетман литовский, и пан Струсь, и нас, купцов, немало, и Ширай с козаками прибыл, и около Москвы-реки по обе стороны встали. Дня 11 Зборовский, выйдя из столицы, пошёл в Польшу. С ним и наши киевляне пошли в Киев – Урмянин и Ширма. Того же месяца 12 дня в несчастливый час въехали мы в столицу московскую и заперли нас в осаде с паном Миколаем Струсем, старостой хмельницким, королевским полковником паном Будилой, паном Теляфусом, паном Калиновским, королевским ротмистром паном Вгонецким, несколькими десятками наших панов, ротмистрами и пехотой королевской, и нами, мещанами киевскими – человек 20 не считая прислуги» (“Записки киевского мещанина Божко Балыки…”).
* * *
В числе ушедших из Москвы вместе со Зборовским солдат находился и С. Маскевич, который записал в своих воспоминаниях: «В нескольких милях от столицы заслонили нам дорогу в лесу, на переправах тысяч восемь москвитян, пеших, как шиши. Мы их тоже разбили наголову. У каждого из них было по 3 и по 4 кошеля из бараньей шкуры. “Это мы взяли, – говорили они, – для денег, которые везёте из Москвы”. Всех пленников велено посадить на кол. Только некоторых ремесленников, коих было множество, мы разделили между собой и вывезли в Польшу […].
Король, узнав о выходе нашем из столицы, чего никак не ожидал, не веря декларациям наших послов, велел объявить по всем городам универсалами, что из России идут своевольники. Их везде должно бить и никуда не пропускать. Но войско Сапегино, возвратившееся в Литву ещё зимним путём и занявшее Гродно, Брест и Могилёв, узнав о нашей конфедерации, также составило свою конфедерацию. В надежде скорее получить жалованье за службу и удобнее противостоять универсалам, наши снеслись с войском Сапегиным и обещали помогать друг другу в случае насилия» (“Cказания современников о Димитрии Самозванце…”).
Позднейшие историки придавали московским событиям чуть ли не главнейшую роль, но фактически здесь оказалась запертой незначительная часть пришедших в Московию искателей удачи. Другое дело, что сами русские люди придавали особое значение тому, кто сидит в главном городе государства. И в том, что кучка подданных Речи Посполитой оказалась фактически брошена своими на произвол судьбы, проявилась общая непродуманность военной кампании, отсутствие единого плана действий и даже единого командования. Все литовские отряды действовали на свой страх и риск, совершенно независимо друг от друга. Короче говоря, точно так же, как действовали за сто лет до этого отряды испанских конкистадоров в Америке против индейцев. Однако здесь всё же была другая ситуация, что и привело к закономерному результату. И если силы первого ополчения московитян угасли в грабежах и топтании на месте, то появилось второе.
* * *
«В Москве давно уже происходила тревога. Смельчаки позволяли себе над поляками оскорбительные выходки, ругались над ними, давали разные бранные клички. Гонсевский сдерживал своих людей и старался не допустить до кровопролития. Приближалась страстная неделя. Поляки через своих лазутчиков узнали, что силы восставшего народа приближаются к Москве.
Наступил вторник страстной недели. Уже русские ополчения с разных сторон подходили к Москве. В Москве русские показывали вид, будто ничего не ждут и всё обстоит обычным порядком. Московские торговцы отворили свои лавки. Народ сходился на рынках. Одно только было необычно: на улицах съехалось очень много извозчиков. Поляки смекнули, что это делается для того, чтобы загородить улицы и не дать полякам развернуться, когда придёт русское ополчение. Поляки стали принуждать собравшихся извозчиков стаскивать пушки на стены Кремля и Китай-города. Извозчики отказались. Поляки давали им денег – извозчики не брали денег. Тогда поляки начали бить извозчиков; извозчики стали давать сдачи; за тех и других заступились свои. Поляки обнажили сабли и начали рубить и старого и малого.
Народ бежал в Белый город; поляки бросились за ним; но в Белом городе все улицы были загромождёны извозчиками санями, столами, скамьями, брёвнами, кострами дров; русские из-за них, с кровель, заборов, из окон стреляли в поляков, били их каменьями и дубьём. По всем московским церквам раздавался набатный звон, призывавший русских к восстанию. Вся Москва поднялась, как один человек, а между тем ополчения русской земли входили в город с разных сторон.
Поляки увидели, что с их силами невозможно устоять, прибегли к последнему средству и зажгли Белый город в разных местах, потом зажгли и Замоскворечье, а сами заперлись в Китай-городе и Кремле. Русские войска никак не могли прорваться сквозь пылающую столицу.
В продолжение трёх дней большая часть Москвы сгорела. Торчали только стены Белого города с башнями, множество почерневших от дыма церквей, печи уничтоженных домов и каменные подклети. Поляки успели нахватать кое-чего в церквах и богатых домах, и многие так обогатились, что иной, войдя в Белый город в изодранном кунтуше, воротился в Китай-город в золоте, а жемчугу набрали они такое множество, что заряжали им ружья и стреляли в москвичей. Затворившись в Китай-городе, польские воины с досады перебили остававшихся там русских, пощадили только красивых женщин и детей и проигрывали их друг другу в карты.
С тех пор ополчение стояло под Москвой и вело ожесточённую драку с поляками. Редкий день проходил без боя. Но русское ополчение не могло достигнуть своей цели, потому что в нём начались раздоры...» (Костомаров Н.И.).
28 июля 1612 года из Москвы королю был направлен документ следующего содержания: «Протестация от рыцарства, находящегося в столице, данная пану Кетлинскому для [внесения в книги] ближайших городов в государствах его королевского величества, была такова: “Мы, рыцарство его королевского величества, призваны были ясновельможным гетманом Великого княжества Литовского в довольно трудное время на службу для удержания столичного города Московской земли, когда в нём чувствовался недостаток в войске. Службу эту, которая продолжалась дальше назначенного нам срока, то есть 6 июля, мы несли насколько достало наших сил. Не дождавшись от его королевского величества ожидаемой помощи, как обещал гетман Великого княжества Литовского, и терпя великую нужду, тяжкую нищету и голод, объявляем перед Богом, его королевским величеством и Отечеством, что не будем и не имеем сил оставаться в столице далее срока, объявленного нам паном гетманом Великого княжества Литовского.
Если, сохрани Бог, к этому времени не прибудут от его королевского величества вспомогательные силы, вместо нас не займут стен столицы, и если эти стены по удалении нашем будут заняты неприятелем, то не мы будем причиной этого, мы, которые всё это время жертвовали для защиты их своей жизнью, пролили много крови, потеряли немало дорогих наших братьев, а других видим среди себя израненными.
Мы делаем последнее заявление наших просьб, то есть о присылке вспомогательного войска, о доставке продовольствия и о смене нас. От наших послов, которых посылаем к его королевскому величеству, с этим последним нашим решением, мы требуем, чтобы они и королю заявили его и занесли в публичные гродские книги от имени всего столичного войска”» (“Русская историческая библиотека. Т. 1. Памятники, относящиеся к Смутному времени”). Однако просьбы осаждённых и гетмана Ходкевича о направлении к Москве подкреплений из Речи Посполитой исполнены так и не были.
* * *
Купец Минин и князь Пожарский, сформировавшие второе ополчение, состоявшее главным образом из дворян, приближались к Москве. При известии об этом Заруцкий вновь отступил к Калуге. Марина Мнишек с сыном находилась в то время в Коломне. Дворяне Минина и Пожарского, а также добровольцы от городов и местных стрельцов прибыли к Москве 20 августа 1612 года. Здесь, в конце пути, ополчение имело уже численность в 30 тысяч человек, в то время как войско Ходкевича, всё время кружившегося в сравнительно небольшом отдалении от Москвы, составляло всего лишь 12 тысяч.
Практически все российские историки единодушно отмечают, что земские ополченцы боялись не столько поляков, сколько своих “союзников”-казаков. А ведь именно казачье войско и блокировало в Кремле и Китай-городе литовский гарнизон и его русских сторонников. Но казаки 1612 года – это в большинстве своём не народ “казаки”, а русские крестьяне, разорённые Смутным временем, или холопы, чаще всего даже не беглые, а отпущенные хозяином по причине невозможности их далее содержать. Вот они и шли “казаковать”, жить вольно за счёт грабежа и поборов.
22 августа москвичи увидели идущее с западной стороны литовское войско. То был Ходкевич со своими войсками. За колон-нами пехоты и конницы тянулись огромные ряды нескольких сот возов с набранными запасами, которые следовало привезти польскому гарнизону в Кремль и Китай-город. Но бой был не очень успешным для обеих сторон. В течение следующего дня Ходкевич перегруппировал силы и переместился в район Донского монастыря.
«24 августа, на рассвете, Ходкевич решился со всем своим войском пробиться через Замоскворечье и, во что бы то ни стало, доставить осаждённым привезённые запасы. Путь был труден по причине развалин и множества прорытых рвов. Конные должны были спешиться; на возах медленно везли запасы, расчищая путь. Казаки Ходкевича успели выгнать казаков московских изо рвов. Ходкевич уже достиг до Пятницкой улицы и здесь-то завязался ожесточённый бой с казаками. Между тем Минин, взявши с собой передавшегося поляка Хмелевского и три сотни дворян, ударил на две литовские роты, оставленные в тылу, и смял их, потерявши племянника, убитого на его глазах» (Костомаров Н.И.).
Отметим наплевательское отношение к судьбе кавалеристов-литвинов гетмана Ходкевича, посланных на помощь осаждённым в Кремле. Хотя, возможно, в той ситуации просто не было иного выхода. Крылатая гусарская кавалерия была лучшей в мире, но она не была предназначена для баррикадных боёв на улицах Москвы. Только благодаря высокому профессионализму гусарам удалось избежать больших потерь.
Знакомый уже читателю купец из Киева в своих записках отмечал: «Сначала пехота овладела церковью святого Георгия, а московиты заперлись в церкви святого Климентия и в острожке на самой дороге, и наши там взяли приступом и несколько пушек отняли, и была там битва большая с утра до вечера, и побили наши московитов сильно, князя Пожарского подстрелили в руку. И начали было московиты из своего табора убегать. Наши тогда же вышли из Кремля, чтобы оказать своим помощь, а несколько поручников с хоругвями и с пехотой к нам прорвались» (“Записки киевского мещанина Божко Балыки…”).
Но в целом результат дневного боя оказался в пользу моско-витов. «В полдень московские казаки у церкви святого Климента отбили литовцев, отрезали и захватили из их обоза четыреста возов с запасами. Тогда Ходкевич увидел, что цель, для которой он прибыл на этот раз в Москву, не достигнута: продовольствия гарнизону он доставить не может. Он приказал спасать остаток возов и ушёл к Воробьёвым горам. Поражение, нанесённое ему, было так велико, что у него оставалось только четыреста коней. Ходкевич с трудом сообщил осаждённым, что он уходит с целью набрать запасы, и обещал воротиться через три недели. 28 ав-густа Ходкевич ушёл» (“Записки киевского мещанина Божко Балыки…”).
Купец Б. Балыка написал об отходе Ходкевича так: «…а в среду с великой скорбью всего нашего рыцарства и нас, бедных купцов, от столицы прочь пошёл, а нас в осаде начал стеснять голод, и пехота, которой было 600 человек, начала есть собак и кошек» (“Записки киевского мещанина Божко Балыки…”).
После отхода литовского войска Пожарский с Трубецким по-мирились и договорились вести осаду сообща. Кремль и Китай-город были осаждёны со всех сторон. Казаки расходились из-под Москвы по окрестностям и разоряли русские земли. Кроме них, повсюду шатались литовские отряды. И те, и другие жгли селения, убивали и мучили жителей; в особенности свирепствовали отряды Лисовского и Яна Сапеги. Последнего уже в то время не было в живых, но отряд, которым он ранее предводительствовал, продолжал носить имя “сапежинцев”.
Из дневника литовского полковника Иосифа Будило: «23 (13 по старому стилю) сентября русские с гиком бросились на Крым-город (Кремль), но легко были отбиты». Из записей киевского купца Балыки: «Сентября дня 14 голод стал сильно мучить, пехота новая (которая прорвалась в Кремль от Ходкевича) стала от голода умирать и едва не вся вымерла. А наша пехота и товарищество (то есть шляхтичи в набранных “добровольческих” ротах. – А.Д.) также всё поели. Немцы кошек и собак всех поели, мёд и зелья, и травою пожухлой питались, так как московиты всё отняли. Дороговизна наступила великая: селёдка была по ползлотого, шкуры воловьи сначала были по пять злотых, а затем стали по 12 злотых. Хлеб денежный (то есть стоимостью в одну денежку – мелкую медную монету. – А.Д.) – 10 злотых, мы сами покупали калач денежный за 7 злотых».
25 (15) сентября 1612 года «Пожарский, минуя Струся, отправил к полковникам [Эразму] Стравинскому и [Иосифу] Будзиле письмо; убеждал осаждённых сдаться, обещал отпустить весь гарнизон в отечество невредимым. На это великодушное пред-ложение польские предводители написали Пожарскому надменный ответ, восхваляли в нём мужество и доблести поляков, называли московский народ самым подлейшим в свете, выражали надежду на скорое прибытие Владислава и грозили жестокой ка-рой Пожарскому и его товарищам» (Костомаров Н.И.). Они ут-верждали, что у московитов ничего не получится, поскольку они “мужеством подобны ослу и омерзели перед Богом”.
Осаждённые были ещё убеждёны, что гетман вернётся; но проходили недели – гетмана Ходкевича не было. Запасы их подходили к концу. 6 октября они послали двух воинов известить гетмана, что если ещё пройдёт неделя, то им придётся умереть с голода. Всё было напрасно.
В середине октября голод среди гарнизона в Москве достиг ужасающих размеров. Но несмотря на большие лишения, осаждённые не хотели сдаваться. Из дневника полковника Будило: «14 октября осаждённые, не видя возможности выносить далее голода, снова отправили к гетману двух товарищей, Ельского и Вольского с просьбой подать им помощь на этой неделе, потому что дальше они не могут вынести своего положения, потому что томит невыносимый, неслыханный голод. Ни в каких летописях, ни в каких историях нет известий, чтобы кто-либо, сидящий в осаде, терпел такой голод [...] когда не стало трав, мышей, собак, кошек, падали, то осаждённые съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли; пехота сама себя съела и ела других, ловя людей...». Осаждённые переели лошадей, грызли ремни, выкапывали из земли гнилые трупы и пожирали. От такой пищи смертность увеличивалась. Живые стали бросаться на живых, резали друг друга и пожирали.
Купец Балыка записал: «А затем уже голод несносный наступил, так что пехота и немцы начали тайно людей резать и поедать. Мы впервые, идя от церкви Соборной Пресвятой Богородицы со службы, голову и ноги человеческие в яме нашли в мешке. Свыше десятка разных московских человек, сидевших в тюрьме, пехоте отдали, и та их всех поела. Потом, через несколько дней, несли московиты уголь монетным мастерам в ворота Никольские. Гайдуки, выскочив из рвов, одного порвали и моментально съели. Потом, через несколько дней, жолнёр Воронец и казак Щербина, ворвавшись в дом Феодора Ивановича Мстиславского, начали рыскать, ища домашнюю живность. Мстиславский начал их уговаривать, но в ответ кто-то из ворвавшихся ударил его кирпичом по голове так, что тот едва не умер. Узнав об этом, пан Струсь приказал обоих схватить. Воронец сбежал и спрятался, а Щербину приказал повесить. Но последний и с час на виселице не был: пехота отрезала верёвку, разрубила висельника на куски и съела. Пахолика (оруженосца) одного, недавно умершего, из гроба выкопали и съели.
Октября 16 дня выпал большой снег, который покрыл всю траву и коренья. Сильный и неслыханный голод наступил: поводья и подпруги, пояса и ножны, голые кости и падаль мы ели. Свечку сальную покупали по ползлотого. Сын мытника Петриковского с нами в осаде был – того тайно порвали и съели, и других мужчин и юношей без счёта поели. Пришли в одну избу – там нашли несколько кадок солёного человеческого мяса. Одну кадку Жуковский, товарищ [подразделения] Коллонтая, взял. Тот же Жуковский за четвёртую часть бедра человеческого дал 5 злотых. Кварта горилки в то время была по 40 злотых. Мышь за злотый покупали, за кошку пан Рачинский дал 8 злотых. Това-рищ [хоругви] пана Будило за пса дал 15 злотых. И того было трудно достать. Голову человеческую покупали за 3 злотых, за ногу человеческую – одни кости – дано было гайдуку два злотых, за ворона чёрного давали два злотых и полфунта пороха… Всех людей больше двухсот пехоты и товарищей поели» (“За-писки киевского мещанина Божко Балыки…”).
По воспоминаниям самого Иосифа Будило, нападали с целью пожирания даже на полковника Струся. Именно тогда, 1 ноября (22 октября по старому стилю), перестав надеяться на приход помощи, Струсь согласился на переговоры о капитуляции. В разгар переговоров часть воинов Пожарского во главе с князем Трубецким, увидев, что защитники от истощения еле держатся на ногах, без приказа, в результате оскорбительной перебранки с литвинами, устремилась в Китай-город. Никто этого не ожидал, голодные “сепежинцы” не были в состоянии защищать его, а потому покинули позиции и ушли в Кремль. Переговоры были сорваны.
Первое, если верить преданиям, что увидели русские в неожиданно захваченном Китай-городе, были чаны, наполненные человеческим мясом. Сапежинцы, потеряв Китай-город, для экономии запасов еды выгнали из Кремля всех женщин и детей – видать, жалели и не хотели обременять на муки голода и опасность быть съеденными. Но зачистка Китай-города от литовского гарнизона, непонятно почему, продолжалась ещё месяц – до 4 ноября – праздника иконы Казанской Божьей Матери.
«Стали в Кремле поляки советоваться, что им делать далее. Весь гарнизон зашумел и порывался отворять ворота. Тогда Струсь отправил к Пожарскому просить помощи, умоляя оставить осаждённым жизнь. Оба русских предводителя дали обе-щание, что ни один пленник не погибнет от меча.
[3 ноября] 24 октября поляки отворили кремлёвские ворота, выходящие на Неглинную. 25-го октября все кремлёвские ворота стояли уже настежь отворёнными. Русские войска входили в Кремль. Поляки побросали оружие. Их погнали в русский стан. Струся заперли в Чудовом монастыре. Всё имущество пленных сдали в казну и Минин раздавал его казакам в виде награды» (Костомаров Н.И.).
Из дневника полковника Иосифа Будило: «6 ноября. Когда нас, несчастных осаждённых, злополучие охватило со всех сторон, когда мы не могли получить никакой помощи от короля нашего государя, когда колесо нашего счастья опрокинулось и настал иной конец наших дел [...] мы принуждёны были войти с русскими в договор, ничего не выговаривая себе, кроме того, чтобы нас оставили живыми. Русские того же дня дали присягу, что сохранят нам жизнь и будут держать в чести...» (“Русская историческая библиотека”. Санкт-Петербург, 1872 г., том 1. И. Будило).
7 ноября (28 октября) состоялась окончательная сдача литвинов, подписание ими капитуляции и сброс польских знамён в кремлёвскую грязь. Но казаки, видя беспомощность безоружных пленников, нарушив крестное целование, перебили сдавшихся. Только те пленники, которые достались Пожарскому и земским людям, уцелели. Их затем разослали по разным городам и посадили в тюрьмы.
«В Нижнем, куда был послан Будзило с товарищами, служивший прежде в войске Сапеги, пленных чуть не разорвали и едва-едва мать Пожарского своими убеждениями спасла их от смерти.
Вскоре, однако, услыхали русские, что на Московское государство идёт король Сигизмунд с сыном. Действительно, в ноябре Сигизмунд подошёл под Волок-Ламский. Но московские воеводы выслали против них войско и объявили, что не хотят вступать ни в какие толки о Владиславе. Поляки повернули назад. Король пытался было взять Волок-Ламский, но это не удалось ему и он удалился со своим сыном в Польшу. 21 декабря извещалось по всей Руси об избавлении Москвы» (Костомаров Н.И.).
VII. НОВАЯ МОСКОВСКАЯ ЦАРСКАЯ ДИНАСТИЯ
7 февраля 1613 года Земский собор в Москве избрал нового царя Михаила Фёдоровича Романова, давшего начало царской династии Романовых. Участники собора присягнули «на Московское государство иных государей и Маринку с сыном не обирати». Некоторое время Марина Мнишек с сыном и атаман Заруцкий находились на Украине. Казаки, прибывавшие в Москву, рассказывали, что «Заруцкий с польскими и литовскими людьми на всякое зло Московскому государству ссылался, и хотел с Маринкой в Польшу и Литву к королю бежати, и его не пустили и удержали атаманы и казаки, которые в те поры были с ним». По-видимому, отчаявшись, Марина и атаман хотели выйти из игры и найти убежище в Речи Посполитой, но казаки всё ещё нуждались в “знамени”. Марина с сыном и Заруцким бежала в ещё мятежную Астрахань и расположилась в Астраханском кремле.
Ушедшее же из Москвы до её сдачи литовское войско, разделив залог, взятый с московских бояр за “стенную службу” и получив из казны Речи Посполитой задолженное жалованье, 8 апреля 1614 года сожгло в приходской церкви текст конфедерации и разошлось по домам. Маскевич писал о сидевших в Бресте ветеранах Яна-Петра Сапеги: «Сапежинцы, не выслужив и двух или трёх четвертей, получили плату за десять. Нам также выдали жалованье вполне. Впрочем, мы подарили Речи Посполитой по 100 злотых с коня» (“Сказания современников о Димитрии Самозванце”).
Война с Речью Посполитой ещё продолжалась, но теперь военная удача склонилась на сторону Москвы. В 1614 году войска, верные новому царю, заняли Вязьму, Дорогобуж, Белую и подошли к Смоленску, хотя и не смогли его взять. 12 мая 1614 года Заруцкий с Мариной, “ворёнком” (то есть сыном Марины) и гор-сткой верных им казаков бежали из Астрахани.
* * *
5 июня 1614 года в своё родовое имение Сервечь в Новогрудском повете для раздела наследства прибыл пан С. Маскевич. Об этом он писал так: «Мы согласились построить в Сервече каменную часовню над телом покойного отца и брата общими издержками. [Старший из братьев-наследников] пан [пинский] подсудок дал на то 50 злотых, вручив их [другому брату] пану Гавриилу, который обещал приложить своих 50 злотых и наблюдать за строением. Я назначил также 50 злотых. Мы старались погасить все долги, бывшие на имении нашем, общими силами…» (“Сказания современников о Димитрии Самозванце”).
* * *
24 июня преследователи Заруцкого и Марины Мнишек подошли к месту последней стоянки их отряда – Медвежьему острову. Целый день казаки отбивали атаки стрельцов, а на следующее утро связали Заруцкого, Марину и её сына и присягнули новому царю Михаилу Романову. 6 июля пленников доставили в Астрахань, а 13 июля скованными отправили в Москву. Охранявшим пленников стрельцам было приказано убить их в случае попытки освобождения.
Четырёхлетний сын Марины вскоре был всенародно повешен за Серпуховскими воротами. Атамана Заруцкого также казнили, посадив на кол. Смерть же самой Марины, последовавшая вскоре, в том же 1614 году, загадочна. Летопись скупо отметила, что «Маринка умре на Москве». Может быть, её смерть ускорили – уморить человека в тюрьме нетрудно...
Московские отряды, вновь обретя воинский дух, даже достигли пригородов Витебска, Орши и Дубровны, войдя уже на территорию Великого княжества Литовского. Неудачи подорвали боевой дух литовской шляхты и с её стороны всё чаще стали звучать требования закончить войну и наказать её зачинщиков. В этом 1614 году московский посол Желябужский сообщал в Москву из Литвы, что «все литовские сенаторы хотят мира с Москвой, кроме Льва Сапеги».
* * *
В это время братья Маскевичи делили отцовское наследство: «Тогда же мы приступили к разделу отцовского имения. Брат пан подсудок брал, что хотел, с упорством отвергая советы друзей и убеждения самой матери, по пословице “так хочу, так приказываю”.
Он взял по суду у пана Кочановского (скорее всего, это были те Кочановские, которые произошли от Домановичей) наше родовое имение в Пинском повете и не отдал в раздел. Между тем требовал и принудил вписать его на свою часть в формальную запись. Сверх того, не слушая ни расчётов, ни слёз матери, ни советов друзей, сам себе отделил две родовые отчины – Жабчицы в Пинском повете и Ятры в Новогрудском. Причём, не соблюл даже обыкновенного порядка, по которому старший делит, а младший выбирает.
Мы, младшие, видя такую обиду себе, не хотели согласиться. Наше несогласие весьма огорчало матушку и расстроило слабое её здоровье. Только в утешение ей (Богу то известно) я убедил пана Гавриила уступить до времени. Мы дали запись и разобрали свои участки. Пану подсудку достались Жабчицы в Пинском повете, Ятры в Новогрудском с пожизненным правом матери, и общее наше поместье, отобранное у Кочановского из трёх деревень: Проташевичей, Тупчиц и Чернав […]. Сей раздел засвидетельствован в записи 5 октября 1614 года» (“Сказания современников о Димитрии Самозванце”).
* * *
В начале XVII века, когда основные силы Речи Посполитой вели войну с Россией, на польской “украине” чрезвычайно усилилась Запорожская Сечь. В неё влилось много оказачившихся крестьян и мещан, а также и некоторой части буйной шляхты, и Сечь стала в значительной степени автономным образованием внутри государства, ослаблявшим, как считала шляхта, изнутри политическую систему Речи Посполитой.
* * *
10 февраля 1615 года каштеляном киевским Юзефом Корыбутовичем Вишневецким сыну Афанасия Остаповича Перхоровича Дзиковицкого – капеллану Ефимиушу Афанасьевичу – был пожалован греко-римский приход с церковью в селе Мульчичи Луцкого повета Волынского воеводства. К тому же приходу относилось и село Бельская Воля. В дальнейшем должность приходского священника стала наследственной в этой, покинувшей навсегда Дзиковичи, линии Дома Перхоровичей Дзиковицких.
* * *
После заключения брака французского короля Людовика XIII в 1615 году с испанской инфантой, он стал родственником Сигизмунда III. «Разумеется, в условиях гражданской войны, развязанной аристократией, трудно было ожидать, что французский король окажет какую-либо поддержку Габсбургам и их (а теперь и своему) родственнику Сигизмунду III, и в Москве не проявили какого-либо беспокойства на этот счёт, но и рассчитывать на содействие русской дипломатии со стороны французского правительства в сложившейся ситуации не было никаких оснований» (Флоря Б.Н.).
* * *
Кроме большой политики, как и прежде, на землях Пинщины вершилась политика маленькая. Кто-то всё время старался в чём-то обойти другого. Так, С. Маскевич упоминал в своих записях: «В день выезда моего [из имения Сервечь], то есть 20 сентября [1615 года], была свадьба пана Хрептовича. По дороге я получил от брата пана подсудка письмо с приглашением прибыть в Пинск с отрядом для сопротивления князю Дольскому. Я не поехал, ибо с письмом меня догнали уже в Рожанах» (“Сказания современников о Димитрии Самозванце”).
* * *
К 1616 году в просвещённых кругах Европы благодаря итальянским учёным Джордано Бруно, а затем Галилео Галилея широкую популярность получило учение польского учёного Миколая Коперника, сформулированное и напечатанное уже 73 года назад, в котором он утверждал, что центром вселенной является не Земля, а Солнце. Защищая такую точку зрения, Галилей писал: «По моему мнению, учение Коперника не допускает смягчающих оговорок, так как существеннейшим его пунктом и основным утверждением является движение Земли и неподвижность Солнца, вследствие чего его нужно или целиком осудить, или принять таким, как оно есть: иной возможности, во всяком случае, я себе не представляю».
5 марта 1616 года католическая церковь в Риме осудила книгу Коперника “Об обращениях небесных сфер”, записав в своём решении: «До сведения Конгрегации дошло, что ложная, противная Божественному Писанию доктрина о движении Земли и неподвижности Солнца, которую преподавал Миколай Коперник в своей книге, начинает распространяться и принимается многими. Посему Конгрегация решила, что названные [сочинения] Миколая Коперника должны быть изъяты из обращения, пока не будут исправлены». Однако, несмотря на строгий и категорический запрет, было слишком поздно бороться с тем, что уже несколько десятилетий изучалось и заставляло учёных того времени либо принимать учение на веру, либо перепроверять выводы Коперника.
* * *
Хотя польский король Сигизмунд ушёл из Московии, со стороны “Северской украины” и после этого продолжали действовать отряды баннита Александра Лисовского. Разбит он был князем Пожарским лишь в 1616 году. В том же году при посредничестве представителя германского императора Эразма Ганделиуса Речь Посполитая и Московия провели под Смоленском переговоры об условиях перемирия, но согласия достичь не смогли. Также в 1616 году запорожские казаки во главе с гетманом Сагайдачным нанесли мощный удар по туркам. Они напали с моря на город Кафу и штурмом взяли эту сильную крепость, бывшую главным невольничьим рынком в Крыму.
Пропустив удобное для себя время, Сигизмунд в 1617 году всё-таки решился отпустить сына Владислава, достигшего 22-летнего возраста, добывать оружием московский престол, на который его избрали семь лет тому назад. Но в это время большинство магнатов и шляхтичей уже считало, что война с Москвой им совершенно не нужна, и наотрез отказались давать королю людей и деньги. На скромные средства короны Владислав смог набрать лишь небольшое количество немецких рейтар, дополненных польскими и литовскими добровольцами. Первые собранные отряды начали военные действия самостоятельно, не дожидаясь других. 14 (25) мая 1617 года на помощь полковнику Гонсевскому из Литвы под Дорогобуж подошёл полковник Чаплинский с войсками поляков, литовцев и казаков. Владислав сумел взять Дорогобуж и Вязьму, поскольку воеводы этих городов передались ему без боя.
В июле 1617 года польско-литовское войско под общим командованием гетмана Яна-Кароля Ходкевича, которому за участие в походе король обещал дать Виленское воеводство, двинулось к Москве. Отряды литовского шляхетского ополчения под командованием полковника Антона Сапеги соединились с войсками королевича. Сопровождали войска гетмана и запорожские казаки. Войска Ходкевича смогли взять города Мещовск и Козельск, но восстановить власть Владислава в Москве не удалось. В этом же году в Речи Посполитой начал действовать униатский монашеский Орден базильянцев, живущих по статуту Базилия Великого, со временем ставший основным центром единения униатов в Литве и на Украине.
В следующем, 1618 году, Владислав пригласил идти на московское государство 20.000 днепровских казаков под началь-ством гетмана Сагайдачного. Казаки удачно овладели многими украинскими городами. Королевич шёл на Москву от Смоленска и 20 сентября оба войска – польско-литовское и казацкое – по-дошли к Москве и заняли Тушино. «Положение царя Михаила было опасное. Русские начинали склоняться к Владиславу» (Ключевский В.О.).
Антон Сапега с небольшим отрядом 11 октября (30 сентября по старому стилю) взял Арбатские ворота Москвы. В штурме Арбатских и Тверских ворот, по московским источникам, погибло 3 тысячи человек. По ночам на небе сияла комета, возвещая страхи и ужасы. Казалось, вот-вот Антон Сапега повторит подвиг отца и Москва будет взята. Но раздоры между отрядом Антона Сапеги и польским войском, которое больше занималось подготовкой парадных одежд для торжественного въезда в Москву, чем сражалось под её стенами, затянуло осаду. Приближалось холодное время. Как всегда в таких случаях, вдруг обна-ружился недостаток провианта и денег для выплаты жалованья в войсках. Стоять под Москвой было трудно, тем более, что запорожцы не терпели продолжительных осад и могли разойтись; покушение на Троицкий монастырь также не удалось. Казаки Сагайдачного требовали овса и сена для своих лошадей и вместо штурма города грабили окрестные сёла и городки в поисках фуража. Всё это побудило Владислава вступить в переговоры.
Успешно начавшийся поход обернулся неудачей. Но он многому научил и Антона Сапегу – он не мог не увидеть причин, приведших к провалу. Он навсегда запомнил, что нельзя полагаться на наряженное в красивые одежды польское королевское войско и нужно надеяться только на своих литвинов, закалённых в боях шляхтичей, не меньше польских панов гонорливых и неуступчивых в корчме и у себя на хуторе, но, встав под знамёна ополчения, умевших не только бурей налететь на противника, но и сломить его после долгой, упорной сечи, готовых в случае необходимости по нескольку суток не слезать с коней, без ропота и жалоб ночевать в снегу в открытом поле, завернувшись в накидку из волчьих шкур, не вспоминавших о жаловании до конца похода и предпочитавших умереть в бою, но не уронить фамильной чести шляхтича.
* * *
К 1618 году положение в Европе было очень сложным. Северная часть Нидерландов – Голландия, – освободившаяся от власти Габсбургов, начала бурно экономически развиваться, основывая свои торговые фактории по всему миру. Испанская империя начала разваливаться и терять своё прежнее господствующее положение в Европе. Именно тогда начались события, приведшие к затяжной войне, охватившей большинство стран. В этом году в Чехии протестанты съехались в Прагу с намерением подать жалобу императору, но его ответ не удовлетворил их. Общее возбуждение, охватившее Прагу, переросло в восстание. Из страны были изгнаны иезуиты и высшее духовенство, бывшие проводниками и опорой Габсбургов. Австрия, пытаясь укрепить свои позиции внутри Священной Римской империи германской нации, вступила в войну с протестантскими князьями.
Международная обстановка затруднила для Речи Посполитой продолжение политики на Востоке. К тому же и её силы были значительно истощёны. Поэтому Речь Посполитая вынуждена была в декабре 1618 года заключить в селе Деулине перемирие на 14 с половиной лет, при этом она удержала за собой занятые ею Смоленские, Черниговские и Новгород-Северские земли. После этого дело об обмене пленных тянулось до середины июня 1619 года. Второй московский поход обратил на Антона Сапегу внимание тех, кто следил за военными событиями. Литвинская шляхта увидела в нём наследника Льва Сапеги.
* * *
В это время в Англии распространилось разведение картофеля, первые клубни которого ко двору королевы Елизаветы привёз ещё в конце прошлого века бывший пират, а затем сэр Френсис Дрейк. Однако на материке новую культуру, даже страдая от голода, никак не хотели воспринимать за еду. В 1619 году картофель официально запретили разводить в Бургундии, её примеру вскоре последовали и другие области Франции. Распространился слух, что всякий, съевший “земляное яблоко”, заболеет проказой и ещё более столетия затем французы связывали эту болезнь именно с заморскими клубнями. В Швейцарии картофель считали причиной заболевания золотухой. На столы жителей Германии, Польши и Литвы “земляное яблоко” также не смогло пробиться.
* * *
В Чехии Генеральный Сейм после смерти в 1619 году императора Матвея провозгласил чешским королём главу южнонемецких протестантов курфюрста Фридриха Пфальцского. Его противник Фердинанд Габсбург был поддержан польским королём Сигизмундом III и седмиградским князем Габором, которому Фердинанд пообещал Словакию. Фридрих Пфальцский не получил помощи от предполагавшихся союзников, но на помощь протестантам Германии пришёл король протестантской Швеции Густав-Адольф.
* * *
В этом 1619 году численность днепровских реестровых казаков была установлена в 3 тысячи человек. Магнаты и шляхта начинали понимать, что за то время, когда они воевали с Россией, казаки, превратившись в грозную силу, усилили своё влияние на внутреннюю политическую жизнь “украины”. Реестровые казаки добились даже королевского указа, по которому они считались шляхтичами, а казачьи полковники стали иметь гербы. Правда, родовая шляхта Великого княжества Литовского и Короны не признавала такого шляхетства, дарованного королём чтобы угодить разбойной вольнице, и относилась к “казачьей шляхте” с высокомерным пренебрежением. Следует, однако, сказать, что и сам король не слишком уважал своё новое “шляхетство”. «Казацкое своеволие, – писал Сейму Сигизмунд III, – так развилось, что [казаки] организовывают себе своё удельное государство [...]. Вся Украина им подвластна [...]. В городах и местечках королевских всё управление, вся власть в руках ка-заков», которые «захватывают юрисдикцию, законы издают» (Бущик Л.П.).
Окрепшая в военном и политическом отношении Запорожская Сечь стала опорным центром всякого антиправительственного выступления. Также сюда бежали и шляхтичи, у которых из-за проблем с законом или ссор с более могущественными панами начинала гореть земля под ногами в других частях государства.
* * *
Завершив войну с Московией, правительство Речи Посполитой приступило к подавлению народных волнений. Частью такой политики являлись попытки объединить население страны в религиозном отношении. В Литве усиленно внедрялась униатская церковь. Впоследствии её противники писали, что здесь «зверствовал униатский архиепископ Иосафат Кунцевич. Он закрывал православные церкви и монастыри, бросал в тюрьмы сопротивлявшихся принятию унии, приказывал выкапывать из могил трупы православных и бросать на съедение собакам, занимался вымогательством и грабежом, даже убийством своих противников» (Бущик Л.П.). Неясно, было ли это правдой, или просто выдумкой его противников из числа православных.
В первой четверти XVII века возникли последовательно иезуитские коллегии в Луцке, Баре, Перемышле, во многих местах Белой Руси, в 1620 году – в Киеве. Иезуиты с необыкновенным искусством умели подчинять своему влиянию юношество. Родители охотно отдавали детей в их школы, так как никто не мог сравниться с ними в скором обучении латинскому языку, считавшемуся признаком учёности. Богатые паны жертвовали им фундуши на содержание их монастырей и школ; но зато иезуиты давали воспитание бедным бесплатно и этим поддерживали в обществе высокое мнение о своём бескорыстии и христианской любви к ближнему.
В первой половине XVII века распространение католичества и унии пошло чрезвычайно быстро. Люди шляхетских городов обыкновенно были обращены прямо в католичество, а уния представлялась на долю мещан и простого народа. Новообращённые, как католики, так и униаты, отличались фанатизмом и нетерпимостью.
Король и католические паны признавали законной греческой верой только унию, а тех, которые не хотели принимать унии, называли “схизматиками”, то есть отщепенцами, и не признавали за их верой никаких церковных прав. При отсутствии иерархии число православных священников более и более уменьшалось. Но пока ещё иезуиты не успели обратить в католичество всего русского высшего класса, у православия оставались защитники среди шляхетства. За православие стояли и казаки. В 1620 году совершилось важное событие, несколько задержавшее быстрые успехи католичества. Через Киев проезжал в Москву иерусалимский патриарх Феофан. Здесь казацкий гетман Пётр Конашевич-Сагайдачный и русская шляхта упросили его посвятить им православного митрополита. Феофан рукоположил митрополитом Иова Борецкого, игумена киевского Золотоверхо-Михайловского монастыря и, кроме того, посвятил ещё епископов: в Полоцк, Владимир, Луцк, Перемышль, Холм и Пинск. Король Сигизмунд и все ревнители католичества были сильно раздражены этим поступком. Сначала король, по жалобе униатских архиереев, хотел объявить преступниками и самозванцами новопоставленных православных духовных сановников, но должен был уступить представлениям русских панов и против своего желания терпеть возобновление иерархического порядка православной церкви, так как в Польше по закону всё-таки признавалась свобода совести, по крайней мере для людей высшего класса. Но это не мешало происходить по-прежнему самым возмутительным притеснениям там, где сила была на стороне католиков и униатов.
Распространившееся на Руси польское влияние было так велико, что русские люди, ратуя за свою веру, писали по-польски и это вредило успехам русской литературной деятельности того времени. Самый русский язык в учёных сочинениях, писанных по-русски, страдает более или менее примесью польского (свидетельство со слов Костомарова Н.И.).
VIII. НАШЕСТВИЕ НА РЕЧЬ ПОСПОЛИТУЮ
Осенью 1620 года разразился польско-османский конфликт. В Цецорской битве 1620 года турками был взят в плен будущий предводитель казацкого восстания против Речи Посполитой Богдан Хмельницкий, после чего он провёл два года в турецкой неволе.
Решение о большом турецком походе на Речь Посполитую было принято в Стамбуле во второй половине февраля 1621 года, а в начале марта стали рассылаться распоряжения о сборе войск. Резкое ухудшение международного положения Речи Посполитой после начала польско-османской войны не осталось незамеченным шведскими политиками в окружении Густава-Адольфа. Довольно быстро был поставлен вопрос о том, что необходимо воспользоваться ситуацией для осуществления шведских планов относительно Прибалтики. В марте 1621 года Государственный совет Швеции принял решение напасть на Речь Посполитую летом 1621 года, когда должен был начаться поход на Польшу самого султана Османа. Турция, Крым и Швеция звали в коалицию против Польши и Москву. «Представлялся заманчивый случай расквитаться с поляками за Смутное время. На соборе по этому делу духовные власти обязались молиться “о победе и одолении на вся враги”, бояре и всякие служилые люди биться против короля, не щадя голов своих, торговые люди давать деньги, как кому мочно, смотря по прожиткам» (Ключевский В.О.).
Весной 1621 года английский король Яков I крайне любезно принял прибывшего в Лондон посла Сигизмунда III – пана сандомирского, знаменитого впоследствии польского политика Ежи Оссолиньского. Английский монарх постарался пойти навстречу всем пожеланиям польского короля, разрешил нанять в Англии 5 тысяч солдат для войны с османами и закупку снаряжения для Речи Посполитой. Яков I активно содействовал деятельности польского посла, но чего-либо большего он сделать просто не мог из-за отсутствия денег в королевской казне, о чём прямо сообщил Оссолиньскому фаворит и первый министр короля герцог Бэкингем. Кроме того, по просьбе Сигизмунда английский король обратился к шведскому королю Густаву-Адольфу с особым посланием, в котором увещевал его не нарушать перемирия с Речью Посполитой, пока та ведёт войну с “врагами христианства” – османами. Оно, правда, не повлияло на политику Швеции.
Уже с конца весны 1621 года русское правительство стало постепенно увеличивать свои военные силы на границе с Речью Посполитой, не желая упустить лакомый кусок в случае её разгрома турками и шведами. 21 мая 1621 года над Литвой было страшное солнечное затмение, которое, как считали современники, ничего хорошего не предвещало.
16 июня 1621 года было подано коллективное письмо литовских сенаторов королю. Сенаторы просили задержать в Великом княжестве часть войск, собранных для войны с османами, прямо ссылаясь при этом на сообщения воевод и старост пограничных городов об опасности со стороны России. В этом же году литовский канцлер Лев Сапега стал ещё и виленским воеводой.
В июне 1621 года огромная турецкая армия, насчитывавшая до 150 тысяч человек, двинулась через Молдавию на север. Была объявлена цель похода – выход к Балтийскому морю. Здесь турки должны были соединиться со шведами и дальнейшее существование самостоятельной Речи Посполитой становилось сомнительным. Но на пути турецкой армии, усиленной крымской конницей, на берегу Днестра стояла мощная крепость Хотин, построенная ещё в XV веке по приказу Витовта.
Оборона Хотина была поручена великому гетману Яну-Каролю Ходкевичу. Войско Речи Посполитой под Хотином насчитывало около 60 тысяч человек. Были польские, литовские отряды, наёмники из Пруссии, Силезии и Германии. Но половину войска составляли запорожские казаки. Великий гетман выбрал оборонительную тактику.
Уже в начале июля, используя ситуацию, на совещании у московского царя и патриарха было принято решение потребовать от правительства Речи Посполитой удовлетворения старых пре-тензий. В инструкции на шляхетские сеймики, датированной 10 июля 1621 года, есть следующие слова о московитах: “уже собираются, уже вооружаются, уже подступают к границе”.
Летом – осенью 1621 года значительная часть крымской орды, не встречая сопротивления, непрерывно грабила южные области Речи Посполитой.
* * *
Постоянные напряжённые войны этого времени требовали от шляхты Речи Посполитой возвращения к идеалу “грубого и храброго” воина. Столкновения, в которых противниками выступали некатолики (протестанты-шведы, православные восточных земель государства, мусульмане), подкрепляли уверенность шляхты в уникальности исторической судьбы “сарматского католического народа” (шляхты) и Речи Посполитой в целом. «Не будет преувеличением рассматривать категорию Отечества как центральную в идеологии сарматизма. Речь Посполитая считалась “совершенной во всём” и находящейся под особым покровительством небесных сил. Мессианское предназначение её состояло в том, чтобы стать примером для других. Иными словами, Польша являла собой идеальное государство, организованное по античному примеру Римской республики, что делало польские права и законы “архилучшими, архиразумными, архисовершенными”. Гражданин Польского государства – сармат-шляхтич – воплощал в себе эталон нравственности и сословные добродетели» (Русская Историческая библиотека, т. 33. “Литовская метрика. Переписи войска Литовского”).
* * *
2-го сентября передовые отряды 100-километровой турецкой колонны подошли к крепости Хотин, оборонявшейся гетманом Ходкевичем, и попытались взять её с ходу. Перед началом битвы Ходкевич, стремясь укрепить мужество своих солдат, обратился к войскам с речью: «Вы природные сарматы, воспитанники могучего Марса, а предки ваши некогда на западе в Эльбе, а на востоке в Днепре забили железные сваи, как памятники вечной славы…» (Лескинен М.В.). Поскольку турок уже ждали, завязался упорный бой и подарка султану не получилось.
4-го сентября подошли основные силы турок и, после ураганного обстрела из 60 пушек, они начали штурм. Ожесточённая битва продолжалась целый день. Вечером казацкие конница и пехота отбросили турок и ворвались во вражеский лагерь. Были захвачены пушки. Турки в этот день потеряли до трёх тысяч человек. Казаки около 800, литвины и поляки – около 300.
7-е сентября было одним из самых тяжёлых дней обороны. Целый день турки обстреливали и штурмовали крепость, а к вечеру ворвались в неё, изрубив две роты поляков и немцев. Присланные Ходкевичем запорожцы выбили противника за стены. Султан, не желая упускать уже казавшуюся близкой победу, пустил отборных янычаров на прорыв того же участка обороны. Подпустив противника на близкое расстояние, через ворота вылетели литовские гусарские хоругви Миколая Сенявского, Миколая Зеновича, Петра Опалинского, Яна Рудомины и Александра Сапеги. Атакой командовал сам гетман Ходкевич. Несмотря на фанатизм и отчаянное сопротивление, янычары понесли огромные потери и вынуждены были отступить. С этого дня султан прекратил попытки штурмом взять Хотин и перешёл к блокаде и массированным артобстрелам крепости.
Известный в последующее время поэт, родившийся как раз в год этой битвы – Вацлав Потоцкий, – в написанной им исторической поэме высмеял поведение королевского двора в опасный для существования Речи Посполитой период. По словам поэта, во время битвы королевич Владислав, которому пристало бы но-ситься орлом на поле брани, болеет, лежит в постели. Его наёмное войско из немцев, объевшись молдавскими дынями, также разболелось. Не лучше и король Сигизмунд, которому не до битвы, потому что он охотится в окрестностях Львова – “Занятый ловлею зайцев, он слушает вести о войне, как сказку”.
Но не только пушки, но голод и болезни начали косить защитников Хотина. Чтобы добыть пропитание, по ночам казаки делали вылазки в лагерь противника. Туркам, однако, тоже приходилось не сладко. Большие боевые потери, холод и дожди, голод и дезертирство подрывали боевой дух. В начале Хотинской битвы Осман II объявил, что не станет есть до тех пор, пока не падёт лагерь неверных. Теперь об этом уже не вспоминали. Печальным боевым слонам, похоже, не было суждено увидеть балтийские волны.
18-го сентября, уже смертельно больной, гетман Ходкевич созвал совет офицеров, на котором решался вопрос: продолжать оборону или сдаваться? Было решено продолжить оборону. Бойцов стало меньше, поэтому, чтобы уменьшить линию обороны, ближе к замку были возведены новые укрепления меньшей длины.
24-го сентября гетман Ходкевич умер. О смерти литовского гетмана стало известно в турецком лагере. На следующий день, 25 сентября, янычары, окрылённые известием о кончине славного полководца, яростно ринулись на хотинские бастионы. Сумасшедшая рубка закипела на крепостных валах. Казаки стояли насмерть. При этом сам казачий гетман Пётр Конашевич-Сагайдачный был смертельно ранен, а затем умер и был похоронен в Киеве. Турки раз за разом налетали и вынуждены были откатываться назад, неся огромные потери. Наконец, от решимости штурмовать крепость не осталось ничего, кроме горы трупов.
Начались переговоры, которые закончились подписанием 9-го октября мирного договора. Границы оставались на старых рубежах. Это была победа, спасшая Речь Посполитую.
В Москве об этом пока не знали. «Сложная игра, которую вело [русское] правительство, в конечном итоге увенчалась успехом: Земский собор, созванный 12 октября 1621 года, быстро одобрил предложения правительства, и уже 14 октября в Речь Посполитую был отправлен гонец Г. Борняков с русским ультиматумом панам-раде» (Флоря Б.Н.). Но когда Борняков прибыл в Варшаву, там уже знали о неудаче турецкой армии под Хотином и о заключении польско-турецкого перемирия. Польский ответ был поэтому составлен в исключительно грубых и провокационных выражениях, с чем русскому правительству временно пришлось примириться. Поражение турок под Хотином нанесло удар по международному престижу Османской империи и сорвало план совместного выступления против Речи Посполитой трёх стран – Турции, Швеции и Московского государства.
* * *
Продолжалась война со шведами, а в казне Речи Посполитой не оказалось денег ни в 1621, ни в следующем, 1622 году, чтобы снарядить войско, способное дать шведам решительный отпор. Наконец, не было и средств на выплату жалованья, невыданного войскам, вернувшимся из-под Хотина, и в Варшаве серьёзно опасались, что они могут выйти из повиновения и организовать конфедерацию.
Видя слабость Речи Посполитой, в Москве вновь стали устремлять на неё голодные взоры. В марте 1622 года царским указом была увеличена в 1,5 – 2 раза численность гарнизонов в таких важнейших центрах на западной границе, как Калуга, Брянск, Вязьма, Торопец. Это означало серьёзный шаг на пути к подготовке военной кампании против Речи Посполитой. Концентрация русских войск быстро стала общеизвестным фактом. Как писали воеводы из приграничных городов, «было в Вильне и в Полоцке с весны у литовских людей смятение и страхование великое». Было серьёзно обеспокоено и правительство Речи Посполитой. Уже в апреле королевич Владислав и литовский канцлер Лев Сапега нашли нужным поставить в известность коронных и литовских сенаторов об угрозе войны с Россией. У последних, находившихся в непосредственной близости от возможного театра военных действий, это вызвало особую тревогу. Если к шведам, которые готовят нападение на Жемайтию, присоединится Москва, «то придётся нам без сомнения погибнуть», – писал Льву Сапеге виленский епископ Е. Волович.
В конце мая в Великом княжестве Литовском началась выдача королевских патентов ротмистрам для набора войск, которые должны были собираться к Смоленску. Тогда же было принято решение повернуть на восточную границу часть войска, набранного первоначально для пополнения армии, стоявшей в Прибалтике против шведов.
Однако к концу июня в развитии событий произошёл резкий перелом. Москва “передумала” нападать на Речь Посполитую. Сохранился “лист” Сигизмунда III С. Пацу, которому в конце мая было приказано идти к Смоленску. В этом “листе” ротмистр ставился в известность, что, поскольку русское правительство отказалось от своего намерения начать войну, ему надлежит отправиться против шведов в Ливонию. С. Пац со своей хоругвью прибыл в лагерь польного гетмана 30 июня. К середине июня (к началу июня по старому стилю) начался роспуск собранных на западной границе Русского государства войск (Флоря Б.Н.).
* * *
Подавление в Литве православных, рассматривавшихся как возможных союзников врага – московитов – привело к восстаниям жителей Могилёва, Орши и Витебска. В 1623 году несколько тысяч жителей Витебска и окрестных крестьян по звону набата бросились к дому униатского архиепископа Иосафата Кунцевича и убили этого “ненавистного душегуба”, а его труп бросили в Двину. Были перебиты и все его сторонники в Витебске. В ответ на это папа римский Урбан VIII в специальном послании Сигизмунду III написал: «Да будет проклят тот, кто удержит меч свой от крови... Итак, державный король, ты не должен удержаться от огня и меча. Пусть ересь чувствует, что ей нет пощады» (Бущик Л.П.).
В Витебск была выслана королевская комиссия во главе с канцлером Литовского княжества Львом Сапегой. Комиссию сопровождали отряды конницы и пехоты. Получив сведения, что жители Витебска обратились за помощью к днепровским казакам, Сапега поторопился закончить расправу над восставшими: 120 его участников были приговорёны к смертной казни, а остальные подвергнуты суровым наказаниям. Всё имущество наказанных конфисковывалось.
Поскольку позиции православия на Пинщине также оставались сильны, поэтому не случайно, что вскоре здесь появились иезуиты, призванные противостоять православным. В 1623 году пинский стольник Миколай Ельский пригласил в город иезуи-тов.
У Речи Посполитой продолжали сохраняться крайне напряжённые отношения с протестантской Швецией. В 1623 году дело дошло до набора в Англии войск для готовившегося Сигизмундом III морского похода на Швецию, однако внутренние проблемы страны помешали претворению этих планов в жизнь.
* * *
Несмотря на сложность внешнеполитического положения Речи Посполитой, в ней продолжалась и вполне мирная жизнь. В частности, развивалось книгопечатание. Ещё с XVI века стали появляться печатные чёрно-белые гербовники польской и литовской шляхты. Поскольку до изобретения цветной печати ещё должно было пройти более 300 лет, в этих гербовниках впервые были применены новые условные способы обозначения геральдических цветов и металлов. «Первый опыт применения подобного способа (штриховки. – А.Д.) был сделан Яковом Франкартом, он издал в 1623 году в Брюсселе описание погребения эрцгерцога Альберта Австрийского. […] Такой графический способ оказался самым целесообразным и удобным и вскоре вошёл во всеобщее употребление, хотя и подвергся впоследствии некоторым изменениям» (Арсеньев Ю.В.).
* * *
В 1624 году в Крыму татарский полководец Шагин-Гирей из рода Гиреев изгнал из Кафы турецких вассалов, чем ослабил натиск турок на земли Речи Посполитой, хотя борьба в Крыму продолжалась ещё несколько лет. В то же время в 1625 году на Украине вспыхнуло новое восстание под предводительством Жмайло. Престарелый литовский канцлер и виленский воевода Лев Сапега получил должность великого литовского гетмана. Михал Дорошенко, ставший гетманом реестрового казачества в том же 1625 году, проводил политику поддержки в Крыму полководца Шагин-Гирея в борьбе с другим претендентом на ханский престол – Кантемиром. По условиям Куруковского договора 1625 года между великим коронным гетманом Станисла-вом Конецпольским и казачьей старшиной численность реестро-вых казаков была ограничена 6 тысячами человек, то есть удваи-валась по сравнению с 1619 годом.
* * *
29 июля 1626 года в Пинском повете опять дело дошло до судебных разбирательств с участием местных Дзиковицких. Был выдан позов по делу Яцка Охремовича(?) с Петром и Григорием Олешковичами, Феодором и Кириллом Костюковичами Дзиковицкими о разделении имения Дзиковичи.
* * *
C ослаблением Испании первой державой Европы постепенно становилась Франция. При её короле Людовике XIII страной правил кардинал Ришелье и совершал свои подвиги знаменитый мушкетёр д’Артаньян. Пользуясь войнами в Европе, турки-мусульмане продолжали свой натиск на христиан. Глава протес-тантов шведский король Густав-Адольф в ряде сражений разгромил испано-австрийских и польских католиков, прославив шведскую армию как непобедимую. В 1629 году в Крыму турками и татарскими беями был разгромлен Шагин-Гирей. 26 сентября 1629 года было, наконец, подписано перемирие Речи Посполитой со Швецией, которым закончилась война, длившаяся между ними с начала века.
* * *
В 1630 году пинский стольник М. Ельский наконец-то вспомнил о приглашённых им в Пинск семь лет назад иезуитах, и для поселения подарил им собственный дом. Разместившись в бывшей усадьбе Ельского, иезуиты первым делом стали готовить место для возведения деревянного костёла. В 1632 году здешние иезуиты получили значительное пожертвование на обустройство от нового канцлера Великого княжества Литовского Альбрехта-Станислава Радзивилла, одновременно занимавшего должность пинского старосты.
В 1634 году с помощью старосты был открыт иезуитский коллегиум, ставший со временем центром культуры Пинска. Стоит отметить, что князь Альбрехт-Станислав Радзивилл (1593 – 1656), много сделавший для Пинска, был плодовитым писателем и историком, писавшим свои произведения на латыни. В 1635 году пинский староста Альбрехт-Станислав Радзивилл заложил огромный каменный костёл святого Станислава.
Исследователь истории ордена иезуитов Т. Блинова пишет: «До появления членов “Общества Иисуса” в Пинске не было ни одного учебного заведения. Местная шляхта вынуждена была посылать своих детей для получения образования либо в Брест, либо в Луцк. Пользуясь этим обстоятельством, иезуиты развернули не только активную миссионерскую деятельность, но и работу по созданию школ. Необходимо отметить, что здесь они быстро добились больших успехов. По данным каталогов, Пинская иезуитская школа была организована в 1634 – 1635 учебном году. Видимо, в этом году действовали только начальные классы. А через год, то есть в 1636 – 1637 учебном году, сыновей местной шляхты и горожан обучали уже три учителя, двое из ко-торых были магистрами: один – инфимы, второй – грамматики, а третий – ксёндз-профессор Лукаш Папроцкий – вёл курсы синтаксиса и поэзии».
Полное среднее образование пинская молодёжь смогла получать с 1641 – 1642 учебного года. К концу первой половины XVII века в подготовке кадров для ордена иезуитов Пинск стал играть важную роль. Здесь была открыта высшая школа, предназначенная не для светской молодёжи, а для будущих членов ордена.
Иезуитский монастырь находился в восточной части главной рыночной площади города. Рядом с ним размещались многочисленные торговые ряды и несколько раз в год устраивались знаменитые на всю страну ярмарки. Городские власти шли навстречу иезуитам и даже согласились несколько изменить направление улицы Озёрской, которая теперь стала огибать монастырь. На другой же стороне рыночной площади, напротив монастыря, располагался мощный Старый Замок с высокими насыпными бастионами.
* * *
Русское правительство внимательно следило за ходом внутренней борьбы в Речи Посполитой. В 1632 году в Москве стало известно о готовящемся новом восстании на Украине. И в том же году пришло известие о смерти Сигизмунда III.
IX. УХОД ИЗ ИСТОРИИ
«По польским обычаям по смерти короля собирался сначала Сейм, называемый “конвокационным”, на котором делался обзор предыдущего царствования и подавались разные мнения об улучшении порядка; потом собирался Сейм “элекцийный” уже для избрания нового короля. Остатки православного дворянства сплотились тогда около Петра Могилы с целью истребовать законным путём от Речи Посполитой возвращения прав и безопасности православной церкви. Главными действующими лицами с православной стороны в это время были: Адам Кисель, Лаврентий Древинский и Воронич. Вместе с просьбою дворян и духовенства подали на Сейм просьбу также и казаки, но в более резких выражениях, чем дворяне и духовные. “В царствование покойного короля, – писали они, – мы терпели неслыханные оскорбления... Пусть уния будет уничтожена; тогда мы со всем русским народом будем полагать живот за целость любезного отечества. Если, сохрани Боже, и далее не будет иначе, мы должны будем искать других мер удовлетворения”. Такой резкий тон сильно раздражил панов, которые вовсе не хотели давать казакам права вмешиваться в государственные дела. “Они называют себя членами Речи Посполитой, – говорили паны, – но они такие члены, как ногти и волосы, которые обрезывают”. Дальнейшее решение дела о свободе православного вероисповедания отложе-но было до “элекцийного” Сейма. Но и на элекцийном Сейме ка-зацкие послы вновь появились с резкими требованиями» (Костомаров Н.И.).
В связи с избранием 8 ноября 1632 года на престол сына Сигизмунда III – Владислава IV – внутри Польши началась борьба между различными шляхетскими группировками. А поскольку Речь Посполитая находилась в неприязненных отношениях с Москвой, то Владислав понимал, что расположение казаков и русского народа было чрезвычайно важно для короля и всей страны, да и вообще Владислав был сторонником свободы вероисповедания. Предоставлена была полная свобода переходить как из православия в унию, так и из унии в православие.
Вместе с внутренним, осложнилось и внешнее положение Речи Посполитой. Дело в том, что Владислав, предъявляя претензии на русский престол, поставил вопрос и о своих правах на шведский трон, утерянный его отцом. Претензии нового короля вызвали возмущение русского и шведского правительств.
В декабре 1632 года русская армия подошла к Смоленску и начала его осаду. Однако обстановка под Смоленском сложилась крайне неблагоприятно для России. Наступившая зима препятствовала ведению осадных работ и снабжению русских войск бое-припасами и провиантом. Когда же под Смоленском появился Владислав IV со свежими силами, командующий русской армией воевода М.Б. Шеин вынужден был отступить, бросив почти всю артиллерию и обоз.
После неудачи русской армии Владислав IV ещё раз попытался начать наступление на Москву с целью захвата русского престола. Чтобы привлечь на свою сторону православную шляхту и запорожское казачество в войне против России, Владислав издал в 1633 году так называемые “Статьи для успокоения русского народа”, которые формально узаконили существование православной церкви. Но, как и в 1618 году, попытка продвинуться вглубь России встретила решительное сопротивление, и король был вынужден первым предложить переговоры о мире.
В 1634 году на берегу речки Поляновки был подписан мирный договор сроком на 20 лет, и он, в основном, был выдержан. Владислав IV отказался от притязаний на русский престол, но все ранее занятые Речью Посполитой земли остались за нею.
* * *
Где, когда и как расстался с жизнью Феодор Харитонович Дзи-ковицкий – автору неизвестно. Может быть, во время походов в Великое княжество Московское, а может и иначе. Во всяком случае, он прожил, как минимум, свыше 60 лет.
Глава 2. Времена Савы Феодоровича Дзиковицкого
(не позднее 1570 – до 1646 годы)
Жизнь-то зовёт, всяк думает, что
его впереди невесть какое счастье ждёт.
К. Осипов. “Дорога на Берлин”
I. ДЕТСТВО В РОДОВОМ ГНЕЗДЕ
В то самое время, когда Польское королевство и Великое княжество Литовское объединились в федеративное государство Речь Посполитую и угасала королевская династия Ягеллонов, а именно около 1570 года в семье Феодора Харитоновича Дзиковицкого родился старший сын, которого назвали Савой. В дальнейшем у него появились братья Остап и Миколай и все они бы-ли, как и родители, окрещены православными. Все дети вместе с мамой и папой жили на участке земли, которым владел в Дзиковичах их дедушка Харитон Богданович.
О жизни Савы Дзиковицкого не сохранилось почти никаких сведений. Но можно близко к действительной реальности представить себе детские и юношеские годы любого представителя рода Дзиковицких в то время. Ведь детство разных людей, живущих в сходных условиях, всегда имеет больше общего, чем у них же, но в более зрелые годы. Исходя из того, что известно о деревенской жизни в те времена, и из того, что известно о Дзиковичах и их окрестностях, в общих чертах можно нарисовать картину детской жизни Савы Дзиковицкого в своём родовом гнезде.
Дзиковичи в это время были маленькой деревенькой, раскинувшейся на небольшом возвышении посреди низины на правом, восточном берегу Струменя, в которой не было ровным счётом никаких развлечений для её немногочисленных обитателей: ни рынка, ни церкви. Возможно, небольшая церковка имелась в недалеко от Дзиковичей расположенных Местковичах. Но в деревне Савы не было ничего, кроме кладбища. Низина же вокруг деревеньки после осенних дождей или весеннего таяния снегов превращалась в водное пространство и Дзиковичи становились настоящим островом, жители которого могли общаться с внешним миром лишь благодаря лодкам, которые имелись у каждого хозяина.
В этих болотистых местах прекрасно живётся всяким летающим кровососущим насекомым: оводам, слепням, мухам и комарам. Здесь их много, но их утомительное для человека и животных назойливое общество оказывается как нельзя кстати для всевозможных птиц, которые благодаря им имеют обильные завтрак, обед и ужин. В течение нескольких столетий сохранялось даже предание, что когда-то из-за огромного количества обитавших здесь птиц, которые являлись для охотников дичью, деревушка и стала называться Дзиковичами (Диковичами) – от слова “дичь”. Так это или нет, теперь уже никто не знает.
Комариные болота подступали к улицам деревушки, вымачивая скудные огородики здешних обитателей. По весне местные девушки в реке стирают скопившееся за зиму бельё и затем раз-вешивают его на солнце, потому что весенний ветер и солнце покрывают загаром человеческие лица, но при этом начисто белят полотно. Над прибрежной травой зудят синие стрекозы. Ближе к вечеру над Струменем начинают летать непонятно где живущие стрижи, хотя тут нет высоких берегов, в которых они обычно устраивают свои гнёзда-норы в других краях.
В водах Струменя, как это было известно местным жителям, обитали русалки – красивые длинноволосые девушки, которые ходят всегда голыми и, в отличие от западноевропейских русалок, у которых были рыбьи хвосты, имеют вполне нормальные человеческие ноги. Русалками становились умершие девушки, в основном утопленницы. Некоторых из них водяной нарочно утащил к себе в услужение, другие же были из числа тех, кто купался в неурочное время. Были среди русалок и умершие некрещёными дети. Иногда русалки выступали как берегини, спасая утопающих, но чаще от них можно было ждать лишь беды.
Русалки не только плавали в воде, но и ходили по суше. При этом они не любят ни одного злака, за исключением ржи. Первое средство, чтобы не тронула русалка, если человек её обнаружит в ржаном поле, – надо начертить пальцем или палкой круг и встать в его центр. Русалка будет кружиться около черты, но переступить через неё не посмеет, будет бросать в человека камни, но чтобы она не попала, надо заранее сделать круг как можно более большим.
Кроме болот и полноводного Струменя вокруг Дзиковичей простирались густые леса и подтопляемые луга. Почвы здесь песчаные, больше всего растёт ивы, но присутствует также оль-ха, берёза, а на более сухих возвышенностях – сосна. Окружающие Дзиковичи равнины пересекают утрамбованные белые дороги, зеленеющие редкой травкой. К ним, словно ручейки к рекам, стекаются межи распаханных полей, синеющие васильками, желтеющие и розовеющие донником, клевером и горицветом. По обочинам этих грунтовых дорог белеет ромашка, желтеют кустики куриной слепоты.
В августе лягушки здесь молчат. Возможно из-за того, что оканчивается их брачный период, а может потому, что по лугам и по берегам реки бродит множество аистов, высматривающих до самой темноты самых разговорчивых для своего ужина. Река возле Дзиковичей чистая и широкая, порядка 80 – 100 метров, и имеет широкий брод. Как и в других здешних реках, в Струмене водятся не только рыбы, но и устрицы, которые, как считается, чистят воду, а у берегов в спокойную погоду по водной глади носятся беспокойные водомерки. Проще говоря, несмотря на отсутствие развлечений, природа вокруг Дзиковичей могла предоставить много удовольствия тому, чья душа стремилась к общению с ней. Наверное, такими и вырастали здешние дети. Так что о Саве без всяких натяжек можно предположить, что он был с детства знаком с природой Пинского Полесья и находился в естественном ладу с ней.
Вместе с другими мальчишками Сава, конечно же, ходил в окрестные леса за ягодами и грибами. По мере того, как дети углублялись в лесную чащу, нарастал птичий гомон, постепенно переходящий в неистовый хаос звуков. Летом как-то реже можно было встретить волка, которого все считали нечистой силой. Говорили, что дьявол каждый год зачем-то таскает себе по одно-му волку. Но на всякий случай, для защиты, каждый мальчик держал в руке крепкую палку.
Лесной воздух отдалённого отсюда Загородья, расположенного за Пинском, пропитанный сильным запахом смолы, можжевельника и чабреца, смешанный с сырым, напоминающим кладбище запахом земли, покрытой в тенистых местах белой пле-сенью, куда в дальних походах могли добираться ребятишки, совсем не походил на насыщенный испарениями навоза воздух родного Заречья и расположенной здесь деревни. Местами ши-рокие лапы елей, спускающиеся до самой земли, и молодой суковатый ельник с гирляндами широких развесистых елей стояли тёмно-зелёной, почти чёрной стеной. На опушках прямые и гладкие сосны с высоко вознесёнными кронами подымались над ковром, затканным веерами папоротников и узорами из разноцветных мхов. Из-за сухих иглистых веток можжевельника выглядывали жёлтые цветы волчьей пасти и длинные гирлянды па-вилики, плюща и плаунов. То здесь, то там краснели, коричневели и желтели самые разнообразные грибы, которыми мальчики и девочки быстро наполняли свои туески.
Правда, в глухой лесной трущобе, как известно, обитает леший. Под властью этого духа находятся все звери в лесу. Любые массовые передвижения животных – это проделки лешего. Поэтому охотники, каковыми были практически все мужчины, обитавшие в Дзиковичах, всячески пытаются задобрить духа, чтобы тот не вредил им на охоте. Поляки считают, что леший любит сидеть на старых сухих деревьях в образе совы, поэтому они опасаются рубить такие деревья. Литвины же, как и русские, считают, что леший любит сидеть не на ветвях, а в дуплах таких деревьев.
Любимая присказка лешего: «Шёл, нашёл, потерял». Сбивать людей с толку, запутывать их – обычная проделка этого духа. Если “леший обойдёт” человека, то путник внезапно потеряет дорогу и может “заблудиться в трёх соснах”. Единственный способ рассеять морок лешего – это надеть всю одежду наизнанку, тогда путник сможет найти дорогу из лесу. Кроме того, леший очень любит кричать страшным голосом и свистеть, пугая тем людей. Прохождение лешего сопровождается ветром, который заметает его следы. Таких существ, как леший, шведы называют лесными эльфами. По причине любви лешего к ветру, люди, находясь в лесу, избегают свиста, чтобы не привлечь этим духа. Обычно леший любит одиночество и не выносит себе подобных. Если вдруг в лесу заведутся два леших, то между ними обязательно происходит борьба, в результате чего в лесу можно встретить поваленные деревья и распуганных зверей.
В лесах и на болотах обитают также лесные и болотные кикиморы, которые называются также лешачихами и лопастами. Эти кикиморы появляются в образе маленькой сгорбленной безобразной старухи, одетой в лохмотья, неряшливой и чудаковатой. Они занимаются похищением детей, вместо которых оставляют зачарованное полешко, поэтому и родители детишек из Дзиковичей опасались за своих отпрысков, отправлявшихся далеко за лесными дарами.
Однако леший со своей кикиморой обитает в лесу не постоянно, а только летом. На святого Ерофея, то есть 17 октября, лешие с лесом расстаются. В этот день духи проваливаются под землю, где зимуют до весны, но перед зимовкой каждый леший беснуется: поднимает бурю, ломает деревья, разгоняет зверей по но-рам и свирепствует.
Зимой приходит дух Лёд и так сковывает своей силой воду, что водяные и водяницы, омутники и омутницы, багники и болотницы принуждёны сидеть в своих хороминах на самом дне до весны. Для людей зимой наступает отдых от полевых работ, свободного времени становится гораздо больше, чем летом. Работа, конечно, и тогда найдётся, но не постоянная: кто столярничает, кто сети плетёт, кто обувь делает, кто ещё какое-нибудь нужное ремесло выполняет. А остальные, особенно молодёжь, собираются по домам, где просторнее, и поют, играют, танцуют и страшные истории рассказывают про тех леших и кикимор, о которых поведал читателю автор…
* * *
Дома в Дзиковичах, поскольку сухое пространство под селением было ограничено, лепились тесно один к другому и потому все жители проживали в близком соседстве друг с другом. По скольку дома были деревянными, уже через 35 – 40 лет после их постройки они начинали оседать и подгнивать от влаги. У поко-сившегося строения какое-то время ещё можно было заделывать мхом всё более расширяющиеся пазы между брёвнами и замазывать их глиной, но всё же обитателям деревни приходилось заново строиться спустя одно-два поколения. Все же хозяйственные земли располагались в отдалении, на сырых пространствах вокруг села.
* * *
Хозяйство каждого жителя, как всем известно, находится под влиянием домового. Он поселяется в каждом доме и семействе местных обитателей – беcкрылый, беcтелесный и безрогий дух. Священники объясняли, что домовой принадлежит к тёмным, дьявольским силам. Но от сатаны он отличается тем, что не делает зла, а только шутит иногда, а то даже оказывает услуги, если любит хозяина или хозяйку, предупреждает в несчастье, караулит дом и двор. Говорят, что домовой не любит ленивых. Иногда люди слышат, как он, сидя на хозяйском месте, занимается хозяйской работой, между тем, как ничего этого не видно.
Тому, кого домовой любит, он завивает волосы и бороды в косы. Но если домовой не любит хозяина, то он бьёт и колотит посуду, кричит, топает, ночью щиплет до синяков. По этим синякам судят о какой-нибудь неприятности, особенно если синяк сильно болит. В этом случае перед порогом дома надо зарыть в землю череп или голову козла. Да только откуда было взять эту голову, если жители Дзикович и других пинских деревушек никогда не держали в хозяйстве коз?.. Разве что специально поехать в Пинск на рынок и купить там.
Домовой, кроме козлов, не любит зеркал, а равно тех, кто спит около порога или под порогом. Также домовой может наваливаться во время ночи на спящего и давить его так, что нельзя ни пошевелиться, ни сказать ни слова. Обыкновенно эта напасть наваливается на того, кто спит на спине, в это время спрашивают, к худу или к добру, а домовой отвечает мрачным голосом – “да” или “нет”.
В народе к домовому питают такое уважение, что боятся его чем-либо оскорбить и даже остерегаются произносить его имя без цели. В разговорах между собой жители Дзиковичей домового предпочитают величать “дедушкой”, “хозяином”, “набольшим” или “самим”. Может быть, именно в этом уважении и заключается одна из причин того, что в Дзиковичах и в округе никогда не держали в хозяйствах неугодных домовому коз. Да к тому же здешние обитатели считали, что от этих животных толку мало, а забот много. Поголовье скота в Дзиковичах составля-ли свиньи, коровы, лошади и овцы. Хотя вокруг было много диких пернатых, жители деревни держали и домашнюю птицу, которая давала не только мясо и перо, но и постоянно несла свежие яйца без необходимости выхода за всем этим на охоту. Птица спасалась от зимней стужи в тех же домах, которые служили жилищем людям.
Перед смертью кого-нибудь из домашних домовой воет, иногда даже показывается кому-нибудь, стучит, хлопает дверями и прочее. Живёт он по зимам около печки, или на печи, а если у хозяина есть лошади и конюшня, то поселяется около лошадей. Если лошадь ему нравится, то домовой холит её, заплетает гриву и хвост, даёт ей корма, отчего лошадь добреет, и напротив, когда ему животное не по нраву, то он её мучает и часто заколачивает до смерти, подбивает под ясли и прочее. Из-за этого многие хозяева стараются покупать лошадей той масти, которая ко двору, то есть любима домовым.
Иногда в разных частях жилья вдруг слышится – и только кому-то одному – плач ребёнка. Это плачет дитя домового. В этом случае можно покрыть платком то место, откуда слышится плач (скамью, стол, лавку), и домовичка-мать, не находя скрытого ребёнка, отвечает на задаваемые ей вопросы, лишь бы открыли ей дитя; спросить у неё тогда можно что угодно.
При переезде из одного дома в другой непременною обязанностью считают в последнюю ночь перед выходом из старого дома с хлебом-солью просить домового на новое место.
Кроме домового во дворах жителей Дзиковичей обитали домовые кикиморы, банники, гуменники и овинники. Кикимора-домовой сходна со злым духом мокушей. Кикиморами становятся младенцы, умершие некрещёными. Кикимора является в облике карлика или маленькой женщины, голова у которых с напёрсток и тело тонкое, как соломинка. Кикимора-домовой живёт в доме за печкой и занимается прядением и ткачеством, а также проказит по ночам с веретеном и прялкой хозяев дома (например, рвёт пряжу).
Кикимора может вредить домашним животным, в частности курам, бросает и бьёт посуду, мешает спать, шумит по ночам. Избавиться от кикиморы чрезвычайно трудно. Оберегом от неё служит “куриный бог” – камень с естественным отверстием или горлышко разбитого кувшина с лоскутом кумача, которое вешают над насестом, чтобы кикимора не мучила кур, а также можжевельник, пояском из которого обвязывают солонки.
А среди людей встречались и такие, что имели дружбу с нечистой силой. Это были знахари и чаровники. Первые занимаются большей частью лечением болезней и лишь в исключительных случаях вредят человеку, а вторые гораздо опаснее. «Чаровник всегда при сношении с сатаной надевает на себя хо-мут. После смерти своей чаровник ходит и пугает свой дом, в котором он жил. Пришедши в дом, чаровник бьёт горшки, бросает хлеб, яйца и всё, что попадётся под руки; выгоняет скот из хлевов, даже сбрасывает крышу с дома» (Булгаковский Д.Г.).
Чтобы чаровник не ходил в дом, «следует забить на могиле его в головах осиновый кол; если же это средство не остановит чаровника, то нужно осыпать его могилу и тот дом, в который он ходит, освящённым маком самосеянцем (Булгаковский Д.Г.). Чаровника, ходящего после смерти, люди называют ещё упырём.
* * *
Кстати, о крышах. Крыши домов в Дзиковичах покрывали ка-мышом – более крепким и долговечным материалом, чем простая солома. Благо этого растения вокруг было в избытке. Под крышей из камыша летом прохладнее, а зимой – теплее. Но правильно скосить камыш и покрыть им крышу – это особое искусство. Зато потом такая крыша служит хозяевам по многу лет.
Сами же дома и хозяйственные постройки были сплошь из круглых брёвен. При строительстве дома плотники или печники, желающие по какой-либо причине навредить хозяевам, могли напустить на них кикимору. Для этого мастера делали из щепок и тряпок куклу (фигурку) кикиморы и закладывали её под мати-цу (главную балку) или в переднем углу дома. Присутствие ки-киморы в доме можно легко определить по мокрым следам на полу, которые остаются, хотя никто из обитателей дома не ходил.
Если мужчины в Дзиковичах и вообще на Пинщине занимались в основном охотой, рыболовством, покосами и возделыванием земли, то основной женской работой была пряжа льна и шерсти, из которых они изготавливали полотно и ткани для повседневного употребления. Все жители Пинщины умели хорошо пахать землю, сеять, жать, выпекать в домашних печах хлеб, готовить всяческие мясные изделия, варить пиво, делать хмельной мёд, брагу и водку.
* * *
За более цивилизованной жизнью жителям Дзиковичей – за церковными службами в больших храмах, ремесленными поделками, привозными товарами и за общением с другими людьми – приходилось, если возникала в том нужда, отправляться в Пинск. Главный город повета в это время был таким же деревянным, как и окружавшие его деревни, если не считать отдельных каменных строений. В Пинске жили во множестве люди, весьма опытные во всех ремёслах, необходимых в человеческой жизни: плотники, умеющие строить дома и суда, плавающие по многоводному Струменю, тележные мастера, кузнецы, оружейники, кожевники, шорники, сапожники, бондари, портные и про-чие умельцы. Они были также очень искусны в приготовлении селитры, из которой делали превосходный порох.
Но такой поездке в главный населённый пункт Пинщины надо было посвятить целый день: с утра выехать, с пол дня побродить по городу, а во второй половине дня уже отправляться назад, чтобы успеть вернуться до захода солнца. И самое лучшее время для таких поездок было летом, в сухую погоду, когда и день был более длинным, и осенние заботы по хозяйству ещё не наступили. Несомненно, когда окрестная шляхта собиралась в Пинске для проведения поветовых сеймиков или когда в городе устраивались ярмарки, отец и дедушка Савы и его братьев выезжали туда. Как минимум в ярмарочные дни туда же отправлялась и мама мальчиков. Но тогда же для развлечения вместе с родите-лями ездили в Пинск и их дети, включая и старшего сына Саву.
Пинск тогда был развитым торговым и ремесленным центром Полесья. В нём и в его округе добывалось железо и изготавливались изделия из него, включая изготовление оружия, было налажено производство кафеля, продавались добываемые жителями окрестных деревень пушные звери и рыба. В городе работали ремесленники около 40 профессий. Основными товарами, кото-рые на возах вывозились из Пинска в Луцк и Львов (ближайшие крупные торговые города со своими ярмарками), были меха и воск. Оттуда же в Пинск везли скот, соль, пряности, ткани, одежду и диваны. Из польских городов Люблина и Гданьска, яв-лявшегося крупным портом на Балтике, сухопутными и водны-ми путями по рекам доставлялись металлы и готовые изделия из них, ткани, вина, стеклянные изделия, бумага, меха, предметы роскоши, сельдь и пряности.
К концу дня поездки в Пинск, когда семья уже возвращалась в свою деревню, а огромный солнечный шар опускался к горизонту, в вечерней тишине вдоль дороги недвижно стояли большие ивы и сосны с озарёнными закатными лучами верхушками. Уже подъезжая к самому дому, в безмолвии, нарушаемом лишь поскрипыванием колёс воза, Сава слышал клёкот аиста из гнезда, расположенного совсем рядом. Вообще, на Пинщине водится неимоверное множество аистов, которых люди зовут по-местному – буськой. Об их происхождении существует такое поверье: «Когда много развелось гадов на земле и человек стал терпеть от них много зла, Бог сжалился над человеком, собрал их всех в мешок, завязал и отдал одному человеку, чтобы он бросил мешок в печь, приказав ему не смотреть, что завязано в мешке. Человек не утерпел: развязал мешок, и гады все оттуда выползли. За это Бог обратил непослушного человека в аиста, приказав ему собирать гадов. Буська поэтому христианской веры и счита-ется за грех, если кто убьёт его» (Булгаковский Д.Г.).
С аистом связаны и особые приметы. «Если буська выбросит из своего гнезда яйцо на землю, то это верный признак урожая, если же детёныша, – будет голод. К нему обращаются женщины с просьбою во время жатвы – когда стоит жара, бабы, изнурённые жаром, увидав буську, кричат ему: “Иванько, Иванько, зашли нам трохи витру, бо не здюжим жаты”» (Булгаковский Д.Г.).
Вокруг Дзиковичей разливалась умиротворяющая тишина проходящего Божьего дня, а дальше виднелись река и пойменные луга, окаймлённые тёмными массивами прибрежных ив и более далёкого древнего леса. К вечерней дойке возвращались с вольной кормёжки коровы и овцы, загонялись на дворы свиньи, лошади, домашняя птица. Над Струменем, кустарником и болотами стлался белёсый туман – непременный атрибут здешних перенасыщенных влагой мест. Он преображал всё вокруг в безбрежное мягкое озеро, переполненное по весне и в начале лета квакающими лягушками. Когда лягушки неожиданно смолкали, откуда-то доносились вскрики болотных птиц, а над головой, выше стелящегося тумана, носились бесшумные летучие мыши. Временами откуда-то раздавался приглушённый туманом звон колокольчика на шее коровы или фырканье готовящейся ко сну в своём стойле лошади. Отголосив своё, отходили ко сну петухи, оставляя место для действий нечистой силе.
Когда же совсем становилось темно, вся деревня засыпала. Ни одного оконца, по бедности затянутого бычьим пузырём, слюдой, а то и просто чем-то заткнутого, а не заставленного стеклом, как в зажиточных домах Пинска, не светилось. Вокруг, насколько было видно за тёмными насаждениями садов, в лунном сиянии купались камышовые крыши, казавшиеся на фоне ночного неба серебристо-белыми. Во дворах сонно тявкали собаки, как бы отвечая отдалённому, но отчётливому кваканью лягушек, крикам ночных птиц и прочим ночным звукам, которые наполняют летнюю ночь, лишь усиливая впечатление тишины.
Но после чудного дня и прекрасной ночи погода могла резко испортиться. Буквально на другой день мог начать моросить мелкий, заунывный дождик, как будто желающий прибавить воды здешним болотам, которые, на его взгляд, начали испытывать жажду. И такой дождик мог затянуться на несколько дней, а то и недель, вымачивая всё живое и неживое, растущее, ходящее, летающее, навевая сонливость и уныние. И оканчивалось такое безобразие лишь с появлением солнышка, которое вновь высушивало всё, что поднималось над поверхностью реки и болот.
Зимой же, когда болота и река сковывались морозом, становилось легко перемещаться верхом и на санях. Обильные снега давали возможность ходить на лыжах на охоту в такие места, куда летом можно было добраться лишь на лодке, да и то не всегда. Свободного времени у всех в семье было гораздо больше, чем летом и детишки вовсю использовали его для своих зимних игр. Теперь уже и поездки в Пинск могли совершаться чаще, но, к сожалению, главного развлечения – ярмарок – в это время года не проводилось.
Несмотря на идиллическую природу, окружавшую Дзиковичи, жизнь её обитателей была преисполнена немалых трудов и забот, поскольку все они не отличались большим достатком и всецело зависели от собственных усилий по прокормлению своих, как правило многодетных, семейств. В таком бедном и многодетном семействе прошли детство и юность Савы и его братьев и сестёр.
Пока Сава был маленьким, заботы его также были маленькими. Летом, находившись вместе с младшими братьями, сестрёнками и другими мальчиками и девочками по соседним лесам и болотам, собирая птичьи яйца, грибы и ягоды, он отправлялся с детворой на мелководье брода реки, где купался и плескался чуть не до заката солнца. Вдоволь накупавшись, когда хозяева уже начинали загонять на дворы скотину, изголодавшись, Сава с братьями бежали домой, где жадно глотали ужин, приготов-ленный мамой.
* * *
Когда Сава подрос, постепенно становясь юношей, он начал заглядываться на девушек, которые, из-за большого притока польской крови во многие поколения местной шляхты, были в этих местах очень привлекательными. Одним из главных достоинств не только дочерей мелкой шляхты, но и знатных девушек-шляхтянок считалось умение вести беседу и рукоделие. Поэтому после трудового дня, вечерами, в Дзиковичах устраивались посиделки. Летом они проходили на улице, а зимой – у кого-нибудь в доме. На посиделках девушки собирались вместе и за рукоделием беседовали, рассказывали какие-либо сказки и загадочные истории, пели песни и так далее.
Поскольку в будни иных развлечений на селе не было, посиделки, к которым присоединялись молодые парни, были любимым времяпровождением молодёжи. Во время таких вечеров, которые летом иногда затягивались допоздна, девушки приглядывали себе женихов, а ребята – будущих невест. И весьма часто односельчане создавали семьи, в которых муж и жена были местными жителями во многих поколениях. Из-за такого способа создавать семьи обитатели Дзиковичей, хоть и носили разные фамилии, давно уже были между собой в той или иной степени родства. Если, к примеру, кто-то носил фамилию Серницкий, Полюхович или Горегляд и его жена не была по происхождению Дзиковицкой, то Дзиковицкой уж точно была в деви-честве его мать или бабушка. Хотя, конечно, были у Дзиковицких и такие браки, когда жена не являлась жительницей Дзиковичей. Но, в таком случае, как правило, она оказывалась дочерью шляхетского семейства, издавна проживающего не слишком в большом удалении, в пределах Пинщины.
В Дзиковичах мало что менялось из поколения в поколение, кроме самих людей. Одни уже умерли, другие рождались, но новая жизнь как бы вливалась в старые сосуды и оттого создавала впечатление неподвижности времени. Но при этом новое население деревни, нося фамилии прежде живших здесь, постепенно менялось: одни из прежних жителей уже ушли, как прадед Богдан, в землю, и встали над ней, над землёй, травою, кто-то, как дедушка Харитон, поник, как бы уменьшился, понемногу сходя в могилу. А кто-то, как отец Феодор, всё ещё трудится, пытаясь найти способ накопить денег, поправить материальное положение семьи, сделать состояние. Такие мысли, если они приходили в голову юному Саве, могли бы привести к вопросу: а зачем вообще делать карьеру, жениться, заводить детей, если конец всё равно предрешён?
Но от таких мыслей человека спасает инстинкт самосохранения и желание продлить себя в своём потомстве. И потому к 1592 году Сава Феодорович был уже не только женат, но и имел трёх сыновей – Ивана, Романа и Димитра.
II. ЖИЗНЬ В ЛИТВЕ НА ГРАНИ ДВУХ ВЕКОВ
Несмотря на объединение Польши и Литвы, литовская шляхта ещё долгое время сохраняла стремление к государственной обособленности Великого княжества Литовского от Короны. Когда на престол Речи Посполитой избирался новый король Сигизмунд из семейства Ваза, литовские представители в начале 1588 года выдвинули своё условие: он должен утвердить новый Литовский Статут, в котором провозглашалась фактическая независимость Литвы от поляков. 28 января 1588 года король утвердил этот важный для литвинов документ и поручил подканцлеру Льву Сапеге издать его. В том же году Статут вышел из печати. Но Лев Сапега сознательно отпечатал кодекс на русском (литвинском или старобелорусском) языке, объяснив это тем, что польский язык не может отразить все слова и выражения, которые существуют в Литве.
В том же 1588 году Великое княжество Литовское испытало страшный удар от навалившегося голода и сопутствовавшей ему моровой язвы, которые вместе унесли множество человеческих жизней, выкосив значительную часть населения литвинских городов и деревень.
* * *
Из-за ставшего хроническим малоземелья между Дзиковицки-ми и их ближайшими родичами, вышедшими из общего рода Домановичей, постоянно возникали недоразумения и споры от-носительно границ их владений. 12 января 1599 года две группы спорящих вместе со своими возными собрались во дворе пана Андрея Грицевича Перхоровича Дзиковицкого. На одной сторо-не были сам хозяин дома, паны Опанас Остапович, Конон Вась-кович и панна “Кириковая Ивановича” – все по фамилии Перхо-ровичи Дзиковицкие. На другой – пан Есьман Иванович Дома-нович и пан Станислав Защинский с сыном Яном и дочерью Раиной. Возными были пан Томило Иванович Лозицкий с по-мощником Василием Стапановичем Сачковицким и Остап Мих-нович Кочановский с сыном Левком в качестве помощника.
Предметом спора были «грунты, в повете Пинском при селе Диковичах лежащие и ко дворам их Местковицким относя-щиеся, пахотная земля на острове в урочище, прозываемом На-седины» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 580).
Если ранее позов (вызов в суд) был составлен на Перхорови-чей Дзиковицких, то теперь был составлен встречный, от них. Новый «позов там же, под сенными дверьми в хоромах пана Андрея Грицевича во дворе его Диковицком составлен, и тот по-зов челядь их дворная» видела. И всё это было составлено в при-сутствии другой жаловавшейся стороны. Вот такая история при-ключилась в Дзиковичах на исходе XVI века, хотя автор и не знает, чем она закончилась.
Расселение отдельных безземельных Дзиковицких в различ-ные места вне “отчизных” земель Саву Феодоровича не косну-лось до самой смерти деда. Он и его семья продолжали прожи-вать вместе с семьёй отца и семьями младших братьев в Дзико-вичах на земле дедушки Харитона Богдановича. Лишь в 1604 го-ду, когда дедушка умер, а перешедший к его сыну Феодору Ха-ритоновичу земельный надел был переуступлен другим Дзико-вицким, пришлось покинуть “дедизну и отчизну”.
На годы жизни Савы пришлись основные события многолет-них войн в соседнем Московском государстве, в которых при-няло участие много обедневших шляхтичей, надеявшихся по-править своё положение участием в походах. Представляется вполне вероятным, что Сава Феодорович принял участие вместе с отцом в шляхетских отрядах, которые под главенством “мож-ных” панов совершали в начале нового века военные походы на Московию. Таковы уж были многие бедные шляхтичи из глухих провинций – с тощими кошельками и богатейшими надеждами поправить свой достаток за счёт военных авантюр.
Во всяком случае, в войсках 2-го Димитрия один из полков-ников был Александр Самуилович Зборовский, имевший под своим началом 9 ротмистров. А одним из этих ротмистров был некий Кость, который, скорее всего, был из-под Бреста, посколь-ку в пописе 1567 года числится единственный носитель такой фамилии – Рафал Кость, – шляхтич Берестейского повета. А ис-ходя из того, что все роты в Литве формировались по принципу родства и знакомства, то есть их состав набирался в ближней округе от места жительства ротмистра, вполне вероятно присут-ствие в роте Кости шляхтичей из Пинского повета, входившего в одно воеводство с поветом Брестским.
III. СОБЫТИЯ ВНЕ ЛИТВЫ
В это время сильно окрепло днепровское казачество, которое всё чаще переходило к наступательным действиям против крым-цев и турок, совершая отчаянно смелые морские походы на сво-их лодках, которые они называли чайками. В 1604 году запорож-ские казаки сумели овладеть турецкой крепостью Варна, считав-шейся до этого неприступной.
* * *
После смерти в Праге датского учёного Браге в распоряжении его помощника Кеплера оказались записи астрономических наб-людений придворного астронома. Изучая эти записи, Кеплер в результате многих лет упорной работы пришёл к выводу, что идущее от Коперника представление о строго кругообразном и равномерном движении планет вокруг Солнца ошибочно. Он до-казал, что планеты движутся по эллипсам, в одном из фокусов которых находится Солнце, и что скорость движения планет увеличивается с приближением к нему. Открытие Кеплера было опубликовано в 1609 году, когда ему было уже 38 лет, в труде “Новая астрономия, причинно обоснованная, или Небесная фи-зика, изложенная в исследованиях о движениях звезды Марс, по наблюдениям благороднейшего мужа Тихо Браге”.
Одновременно протекала деятельность великого итальянского астронома и физика Галилея, родившегося в Пизе в 1564 году, более полно обосновавшего взгляды Коперника на солнечную систему. Его открытия связаны с применением телескопа, само-стоятельно сконструированного им на основании известия о его изобретении в 1608 году в Голландии. В телескоп Галилею уда-лось увидеть громадное количество невидимых для невоору-жённого глаза звёзд, горы на поверхности Луны и спутников Юпитера. Результаты этих открытий Галилей опубликовал в 1610 году в небольшой книжке “Звёздный вестник”, произвед-шей на современников громадное впечатление: открытия Гали-лея сравнивали с открытием Америки.
* * *
Во время похода литовской шляхты в пределы Московского государства имя полковника (хорунжего) А. Зборовского было хорошо известно. Так, докладывая о событиях 16 февраля 1610 года, командование русских войск пишет: «Под Торшком (то есть городом Торжком) литовского полковника Александра Збо-ровского побили».
Перед битвой под Клушиным к гетману Жолкевскому, двинув-шемуся по приказу к Москве, присоединились полки: Алек-сандра Зборовского (1.540 человек), Мартына Казановского (800 человек), Самуила Дуниковского (700 человек), Пясковского и Ивашина – 3.000 человек и Людовика Вайера (200 человек).
В допросных речах пленников от 22 января 1612 года гово-рится: «А в Пермских распросных речах Ивана Чемоданова да Пятко Филатова написано. Сказывали им литовские люди Ми-китка с Быхова города, а Якушка с Чернобыля города: как они из Литвы пришли под Москву, тому четвертый год, стояли под Москвою в Тушине и под Троицею в Сопегине полку, а из под Троицы с Сопегом ж были в Мещенску, а из Мещенска они ходили от Сопеги в Можайск, а из Можайска они, две роты с Выйгуковским паном да Токарским, пришли под Москву к Сопеге в полк […] А на Москве сидит Литовских людей четыре тысячи и голод и нужда великая…».
* * *
Итальянское барокко, проникавшее в польскую культуру уже длительное время, вошло и в литературу того времени. Наука и философия, ставшие уже значительными явлениями умственной жизни Европы, в Речи Посполитой остались вне поля зрения культурного общества, несмотря на то, что ещё в прошлом веке Польша дала миру Коперника.
Но зато здесь появилась целая плеяда поэтов-эрудитов, пре-небрегающих родным языком и пишущих на латыни. В первой половине века Речь Посполитая больше, чем какая-либо другая славянская страна, претерпела влияние латинской культуры. Здесь много переводили как древних, так и новых авторов, пи-савших под влиянием античных произведений. С 1614 года была переведена книга Вергилия “Георгики”, а ещё раньше, 20 лет назад – издан был перевод “Энеиды”.
Православные шляхтичи активно выступили в защиту праоте-ческой веры. В 1614 году на средства шляхтянки Янины Гала-бурдиной и Пинского православного братства в конце города, неподалёку от Терецковщины, была возведена Богоявленская церковь. Сюда переселялись монахи из переданного униатам Ле-щинского монастыря. Тогда же запорожские казаки дважды раз-громили турецкие города Синоп и Трапезунд на малоазиатском побережье.
В 1614 году литовский печатник Пётр Бласт Кмита издал на любчанском печатном дворе сборник панегиричной поэзии “Epitome”, написанный в честь влиятельнейшего в Литве маг-натского рода Радзивиллов. Стихотворение “Ревель”, написан-ное на латыни Соломоном Рысинским, описывает историческую встречу в городе Ревеле шведского короля Карла, московского царя Ивана Грозного, польского короля Сигизмунда и литов-ского князя Радзивилла. Рысинский происходил из семьи мел-кого шляхтича из-под Полоцка и являлся придворным поэтом Радзивиллов и наставником их детей. В стихотворении князь Радзивилл выступает на встрече королей как самостоятельный монарх и всем видом и поведением показывает свою высокород-ность и независимость Великого княжества Литовского.
В 1615 году казаки в результате дерзкого похода против турок прорвались ко дворцу самого султана в Константинополе. В 1616 году казаки освободили множество людей на невольничь-ем рынке в Кафе.
В 1618-м году в Польше был переведён “Освобождённый Иерусалим” итальянского поэта Тассо и продолжалась работа в том же направлении, хотя и касалась она в первую очередь только высших слоёв шляхетского общества. Тем не менее, име-на литературных авторов и героев через верхи общественной структуры доходили до низших её звеньев, и Дзиковицкие не могли не слышать о таких кумирах умственной жизни того времени.
* * *
23 мая 1618 года в чешской столице Праге случилось почти комическое событие, послужившее началом Тридцатилетней войны между католиками и протестантами в Германии. Предста-вители чешских сословий, главным образом протестанты, яви-лись в городскую ратушу к посланцам императора Священной Римской империи Матиаса, требуя от них подтверждения, что зачитанное пару дней назад в Праге гневное послание импера-тора на самом деле подлинное. Горячий спор завершился “швы-рянием из окон” двух императорских представителей – Славаты и Мартиница, – и их секретаря Фабриция. Все трое по счастли-вой случайности почти не пострадали, а само “швыряние из окон” вошло в историю под латинским названием – “дефенес-трация”. Последовавший за этим эпизодом военный конфликт унёс не одну тысячу человеческих жизней и превратил в пусты-ню некогда цветущие страны Центральной Европы.
* * *
В начале этого века регулярных армий в Европе всё ещё почти не было – их зачатки существовали только во Франции и Ис-пании. Поэтому во время войн резко возрастал спрос на услуги самозваных “полковников”, набиравших свои отряды по боль-шей части из всякого сброда, который, однако, сражался отчаян-но, ибо война была его единственным ремеслом и способом по-живиться, а то и разбогатеть на грабеже захваченного города.
* * *
В 1623 году в Пинске началось строительство коллегиума, ко-торое растянулось на долгих 11 лет, но подарило городу краси-вейшее здание. Поскольку оно возводилось тогда, когда уходила в прошлое мода на архитектурный стиль эпохи Возрождения, в нём отразилось смешение стилей барокко и пришедшего ему на смену классицизма.
12 сентября того же года король Сигизмунд издал наказную грамоту киевскому униатскому митрополиту Иосифу-Вельями-ну Рутскому о наблюдении за целостью пинского епархиально-го, монастырского и церковного имущества, поскольку пинский епископ Паисий Саховский тяжело болел и был не в состоянии надзирать за порядком в своей епархии.
В 1626 году в стенах Спасского монастыря в Кобрине прошёл знаменитый Кобринский церковный собор, где были определе-ны основные принципы организации и деятельности греко-католической (униатской) церкви.
В 1630 году казачий реестр был увеличен до 8 тысяч. В том же году гетман реестровых казаков Тарас Феодорович (Трясило) возглавил очередное восстание на Украине.
В это же время в Риме правил мудрый и миролюбивый папа Урбан VIII, человек характера властного и твёрдого. При нём жизнь в вечном городе была лёгкой, радостной и праздной, не-смотря на затянувшуюся в Европе религиозную войну. В евро-пейском раскладе сил Урбан VIII держал сторону Франции, ко-торая, будучи страной католической, из политических соображе-ний поддерживала протестантских немецких князей и протес-тантскую Швецию. В Германии, ставшей основным театром во-енных действий между католиками и протестантами, вновь во-шёл в большую силу католический главнокомандующий герцог фридландский Альбрехт Валленштейн. Ходили слухи, что он со-ветовал императору двинуться походом на Рим: целое столетие не брал Рима приступом неприятель и будет, мол, чем пожи-виться. Говорили, что для организации такого похода Валлен-штейн предлагал оттянуть из Речи Посполитой её казаков и дви-нуть это дикое, воинственное и свирепое племя на цветущие го-рода Италии.
* * *
В апреле 1632 года умер король Сигизмунд III. Период между-царствия в Речи Посполитой всегда сопровождался беспоряд-ками и был для соседней Московии самым удобным временем для нападения. Русские двинули на запад войско под командо-ванием героя обороны Смоленска в 1609 – 1611 годах боярина Михаила Борисовича Шеина “в содружестве” с Артемием Из-майловым. Удачи в начале войны сулили успех всей кампании. Русские войска сделали попытку отбить у Речи Посполитой город-крепость Смоленск. Брошенное под стены Смоленска рус-ское войско состояло из 4-х солдатских полков, которые запад-ному военному артикулу обучали служилые немцы, из дворян-ской конницы и казаков южнорусских окраин. Русские осадили город, но Смоленск, имевший прекрасные оборонительные сору-жения, долгое время успешно защищался. Когда же полякам удалось спровоцировать очередной набег крымского хана на юг России, “дети боярские” (дворяне) из-под стен Смоленска ушли на защиту южной русской границы. Основной силой осаждав-ших были теперь пехотные полки западного строя.
Осада Смоленска русскими, затянувшаяся на 8 месяцев, пере-черкнула все надежды московитов, хотя обессиленные от голода защитники крепости, казалось, вот-вот готовы были сдать город. Неожиданно на помощь им к Смоленску со свежим 20-тысяч-ным войском подошёл Владислав, ставший новым польским ко-ролём. Бывшие в войсках Шеина немцы сдались, а затем переш-ли к польскому королю на службу. Оставшееся практически без командования русское войско было окружено поляками и бло-кировано. Армия Шеина, оказавшаяся в тисках между насту-пающим войском короля и осаждённой крепостью, держалась ещё около полугода, но, лишённая продовольствия и одежды, страдающая от цинги и мора, была полностью деморализована и позорно сдалась на милость короля.
В начале 1634 года московское войско было принуждёно ка-питулировать, выдав артиллерию и сложив знамёна перед поль-ским королём. Лишь остатки русского воинства смогли вернуть-ся домой. Командующий русским войском боярин Шеин, взятый в плен, в знак уважения к его боевым заслугам был отпущен по-ляками в Москву. В Москве бояре, не любившие Шеина, настоя-ли на суде над ним и его товарищами.
Тяжёлое поражение московитян под Смоленском значительно ослабило позиции России в борьбе с Речью Посполитой. Не бы-ло ни прежнего войска, ни денег на новое. Оставалось только просить мира. К счастью для русских, попытка Владислава взять крепость Белую потерпела неудачу. Холодные и голодные поля-ки втянулись в длительную осаду укрепления, а тут ещё пришли дурные вести с турецкой стороны. Королю пришлось самому запросить мира.
Суд, который происходил в Москве над потерпевшим пора-жение под Смоленском воеводой Шеиным, приговорил его, Артемия Измайлова и сына последнего Василия Артемьевича к смертной казни. 27 апреля 1634 года им отрубили головы. Были наказаны разными мерами и другие военачальники.
17 мая 1634 года Речь Посполитая и Москва заключили Поля-новский мир, по которому за королём оставались все города, ра-нее отошедшие к нему по Деулинскому соглашению. Но, кроме того, Россия заплатила Владиславу 20 тысяч рублей за отказ от московского престола, а король признал Михаила Романова рус-ским царём и братом. Владислав и Михаил скрепили Полянов-ский мир крестным целованием.
После долгого военного противостояния, закончившегося за-ключением договора, король Владислав IV сосредоточил всё своё внимание на подавлении народных выступлений русского населения “украины” и Литвы.
* * *
Учёный-иезуит Пётр Санкта в 1638 году издал в Риме сочи-нение “Tesserae gentilitiae”, в котором предложил новый графи-ческий способ обозначения геральдических тинктур (цветов) для использования в печати. Именно этот способ и закрепился в дальнейшей практике. «В настоящее время общепринятый метод изображения гербов, без действительного применения красок и металлов, посредством штриховки, следующий. Красный цвет (червлень) изображается через вертикальные штрихи; лазурь – через горизонтальные; зелёный – диагональными чертами, про-ведёнными из геральдической правой стороны щита (то есть, для смотрящего на щит – левой стороны) к левой; чёрный – верти-кальными и горизонтальными пересекающимися чертами; золо-то – через пунктир (усеяние поля или фигур точками); серебро – остаётся белым, то есть без черт и точек; пурпур – диагональны-ми чертами, проведёнными от левой стороны к правой (противо-положно зелёному). Натуральный цвет не получает, по обыкно-вению, никакого особого обозначения, чтобы отличить предме-ты натурального цвета от серебряных, их слегка оттеняют» (Ар-сеньев Ю.В.).
* * *
Сава Феодорович умер, вероятно, до 1646 года. В 1646 году его родная тётя, сестра отца Любка Харитоновна, по мужу “Петровая Дзиковицкая”, то есть жена Петра Алексеевича Дзи-ковицкого, завещала доставшуюся ей от брата и мужа четверть имения в Дзиковичах младшим братьям Савы – Остапу и Мико-лаю, а также детям самого Савы Феодоровича. В это же время Ян Ефимович Дзиковицкий из Дома Перхоровичей был униат-ским ксёндзом в церкви Мульчицкой Луцкого повета Волын-ского воеводства.
Глава 3. Времена Димитра Савича Дзиковицкого
(вероятно, 25 октября и не позднее 1592 – не ранее 1693 годы)
Они быстро проходят через узловые
точки истории, и при столкновении
с ними надо, не мешкая, зарисовывать
этих людей: позднее уже ничто не даст
представления о них, исчезнувших навеки!
Б. д’Орвиньи. “Шевалье Детуш”.
I. ТРЕТИЙ СЫН В СЕМЬЕ
В разгар религиозно-идеологических баталий, проходивших в Речи Посполитой между сторонниками католичества и право-славия, а также заметного обнищания той ветви рода Дзиковиц-ких, которая называлась Домом Харитона, в семье Савы Феодо-ровича Дзиковицкого родился третий сын, названный Димит-ром. Поскольку празднование дня святого Димитрия Солунско-го приходилось на 25 октября по старому (православному) ка-лендарю, можно предположить, что новорожденный появился на свет именно в этот день. Но с определением года рождения нес-колько труднее. Произошло это не позже 1592 года и крещён ре-бёнок был, как и его старшие братья Иван и Роман, по право-славному обряду. Вся многочисленная семья, включавшая кроме братьев и сестёр, родителей и дядьёв с семьями, ещё и деда Фео-дора Харитоновича и даже прадеда Харитона Богдановича, юти-лась на скромном клочке земли, принадлежавшем прадеду в се-лении Дзиковичи.
* * *
Молодой человек обязан бывать в обществе, особенно если он намерен быть вхожим в него по праву рождения. Но какое в Дзиковичах у молодого человека общество? Молодёжи мало, да и та вся такая же неотёсанная, не получившая хорошего образо-вания, не обученная светским манерам. Развлечений здесь также нет. Ему бы в Пинск отправиться, пообтереться в тамошнем бла-городном обществе. Но просто так это не делается, требуются определённые усилия, связи и, конечно, затраты. А в этом пос-леднем – главное препятствие, поскольку семейство Димитра обеднело и в карманах родителей довольно негусто. И своих крестьян почти не осталось.
Тем не менее, в семьях шляхты неплохое по тем временам об-разование было далеко не исключением. И не только среди за-можной, но и даже мелкой. Так что, вполне вероятно, Димитр, хоть и проживал в маленьком селе, не остался без Божьей ми-лости и был достаточно образованным для своего времени чело-веком.
После введения церковной унии Димитр, как и весь Дом Хари-тона, стал относиться к униатской греко-католической церкви.
Спустя несколько лет после того, как в 1604 году была утраче-на земля, оставленная большому семейству умершим прадедом Харитоном, Димитр Савич Дзиковицкий женился на пинской зе-мянке Елене Матфеевне из родственной Дзиковицким фамилии Кочановских. Это произошло около 1610 года, когда по всему Великому княжеству Литовскому прокатилась волна опустоши-тельных пожаров. Известно о трёх сыновьях Димитра и Елены Дзиковицких – Луке, Яне и Иване-Лаврине. Последний родился не позднее 1614 года.
II. СОБЫТИЯ ВРЕМЕНИ
В 1617 году король Сигизмунд III отправил своего сына Вла-дислава, достигшего 22-летнего возраста, добывать оружием московский трон, на который его избрали семь лет назад. В сен-тябре 1618 года королевич подошёл к Москве и атаковал её. Москвичи отбили приступ с большим уроном для штурмующих. Стало ясно, что быстро взять город не удастся. Впереди же была зима и надо было думать об обратной дороге. В конце ноября начались переговоры, которые привели к подписанию 1 декабря Деулинского перемирия на 14 с половиной лет. По этому дого-вору Россия уступила Речи Посполитой Смоленские, Чернигов-ские и Северские земли.
В 1620 году была возобновлёна Киевская православная митро-полия и после этого удалось возобновить также и Пинскую пра-вославную епархию, которая существовала параллельно с униат-ской. Не только на западе, но уже и на востоке Литвы, в Гомель-ском старостве, из года в год прибавлялась численность поль-ского населения, положение его упрочивалось и польское вли-яние и господство усиливались.
Гомельский замок наполнился пушкарями, жолнёрами, гусара-ми, разноплемёнными и разноязычными. За шляхетством и воен-ными пришли евреи-шинкари, маркитанты, перекупни, факторы, и политическое закрепощение гомелян повелось рука об руку с экономическим порабощением их.
Особенно много в этом направлении было сделано Богданом, Андреем и Павлом Сапегами, которые около 50 лет являлись го-мельскими старостами, преемственно наследуя его один за дру-гим. Последние два до крайности увлекались идеей о совраще-нии в католичество православных, живших в зависимости от них.
Много гонений и неприятностей натерпелись православные гомеляне от проповедников унии. В 1621 году известный униат-ский деятель Иосафат Кунцевич отнял даже у них церковь во имя святого Миколая, которую они не могли отстоять только по-тому, что она находилась не в городе, а в замке, куда доступ для них был затруднён.
В это время быстро набиравший силу Орден иезуитов из Польши проник в Литву. Первым его главой – провинциалом – в Великом княжестве через некоторое время стал Павел Бокша герба Топор, который в 1636 году в Вильно основал костёл свя-того Казимира.
В Пинском иезуитском коллегиуме, ставшим ведущим образо-вательным учреждением в Полесье, большое внимание уделяя-лось музыкальной подготовке учащихся. В 40-е годы XVII века работал известный музыкант-теоретик, филолог и философ Си-гизмунд Лавксмин (1596 – 1670), которого прославила книга “Теория и практика музыки”. При коллегиумах иезуиты созда-вали музыкальные бурсы, где молодые бедные шляхтичи имели полное содержание, а за это должны учиться музыке, пению, иг-ре на музыкальных инструментах и участвовать во всех церков-ных церемониях коллегиума, а также и в других торжественных церемониях и процессиях, школьных театральных постановках.
* * *
Вследствие всё большего разрастания клана Дзиковицких, ос-лабления чувства родства между всё более отдаляющимися До-мами рода и малого достатка обедневшей шляхты села Дзикови-чи, конфликты в её среде становились почти нормальным и сов-сем не редким явлением. Один из таких вспыхнул в августе 1623 года среди родственников Димитра Савича, который, правда, сам не принимал в столкновении участия.
26 августа в гродский Пинский Замок из Дзикович прибыл пан Степан Дзиковицкий и, представ перед подстаростой, принёс ему жалобу об избиении и ограблении его сыновей Ждана и Павла, случившемся за три дня до подачи жалобы (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 576, 576 об.). В поданной “протестации” сообщалось, что 23 августа, в среду, после того, как солнце опустилось за горизонт, Ждан и Павел Дзиковицкие по дороге подошли к переправе через Струмень в том месте, где река делает поворот. Будучи людьми мирными, – сообщал отец, – братья хотели только перейти реку и отправиться домой, и сов-сем не ожидали засады и нападения на себя со стороны соро-дичей.
Однако у переправы их поджидали паны Тимох (Тимофей) и Ониско Феодоровичи с паном Опанасом (Афанасием) Семёнови-чем Дзиковицкие. Кроме этих троих, которые были старшими, в деле участвовали их помощники: сыновья Тимоха – Борис, Иван, Димитр и Данила, и сыновья Опанаса – Семён, Иван и Лаврин.
Нападение численно превосходящего противника на Ждана и Павла произошло неожиданно. Ониско Феодорович не стал при-менять огнестрельное оружие и ударил Ждана в голень левой ноги ножом, после чего тот стал хромать. Затем Ониско Фео-дорович поранил ножом палец правой руки Павлу. После этого нападавшие стали избивать братьев, в результате чего у Ждана появились на голове две кровавые раны, а правое плечо поси-нело и опухло. Павлу же были нанесены раны на правом пред-плечье и на левой руке над локтём.
Во время избиения напавшие грозили, что сейчас убьют бра-тьев, а затем сбросят тела в реку. При этом победители заявляли, что они уже даже приготовили к выплате головщизну (штраф за убийство) за Ждана и Павла. В жалобе их отца говорилось, что от такого ужасного конца братьев спасли “добрые люди” – пан Григорий Иванович Дзиковицкий и подданный (крестьянин) па-на Защинского – Влас Певнебы. Однако, судя по малочислен-ности “добрых людей” по сравнению с нападавшими, а также по далеко не смертельным ранам пострадавших, намерения убить Ждана и Павла у других Дзиковицких всё-таки не было.
Тем не менее, нападавшие не отказали себе в удовольствии ог-рабить избитых сородичей: у Ждана забрали 15 польских зло-тых, приготовленных на сбор для выкупа пленных (в Литве тог-да существовал такой сбор, за счёт которого выкупали плен-ников, захваченных татарами во время их набегов на земли кня-жества) и 7 литовских грошей. Эту добычу Тимох и Ониско от-несли к себе домой, где и поделили со своими помощниками.
Чем закончилась возникшая тяжба, в документах, которые ви-дел автор, сказано не было.
* * *
В 1630 году на месте явления Купятицкой иконы Божией Ма-тери на Пинщине был основан православный Свято-Введенский мужской монастырь, где в 1620 – 1630-е годы подвизались свя-тые – преподобномученик Афанасий Филиппович (Брестский) и Макарий, игумен Пинский. Купятицкая икона Божией Матери является самой древней из чудотворных икон, явленных на рус-ской земле Великого княжества Литовского.
* * *
В 1630 году на украинные территории Речи Посполитой при-был 30-летний уроженец Нормандии Гийом Левассер, по одному из своих французских владений звавшийся де Бопланом. На но-вом месте де Боплан служил по найму в польском войске капи-таном артиллерии в течение долгих 17 лет. Под руководством француза были сооружены крепости или укрепления в разных городах края, а совместно с Андреа дель Аква выходец из Нор-мандии построил чудесный замок-дворец в стиле Возрождения в Подгорцах, что под Львовом. Проживая на Украине, де Боплан проводил топографические измерения и собирал материалы для картографических работ. Из его записок мы знаем то, чего не уз-нали бы из местных источников, поскольку пишущий всегда от-мечает не то, что и так привычно, а всё то, что кажется ему не-обычным. Де Боплан писал про здешних казаков следующее:
«Они исповедуют греческую веру, которую называют русской. Свято почитают праздничные дни и соблюдают посты, продол-жающиеся у них восемь или девять месяцев года. В это время они воздерживаются от мясных блюд. Формальность эту они со-блюдают с упорством, так как убеждены, что от изменения еды зависит спасение души. Зато, мне кажется, нет народа, который сравнялся бы с ними в способности пить: они никогда не быва-ют настолько пьяны, чтобы не иметь возможности начать пить сначала, – по крайней мере, так здесь говорят, – но так может бывать только на досуге. Зато во время войны, либо тогда, когда задумают какое-либо важное дело, придерживаются чрезвычай-ной трезвости.
И у них нет ничего грубого, кроме разве одежды. Они быстро-умны и проницательны, весьма остроумны и щедры, не стремят-ся к большим богатствам, зато больше всего дорожат своей сво-бодой, без которой не хотели бы жить. Во имя её они поднимают восстания и бунты против знатных панов, поэтому редко когда проходит более семи или восьми лет без того, чтобы они не вос-стали против вельмож.
Впрочем, это люди вероломные и коварные, которым дове-риться можно лишь при благоприятных обстоятельствах.
Они чрезвычайно крепкого телосложения, легко переносят хо-лод и зной, голод и жажду, неутомимы на войне, мужественны и часто столь дерзки, что не дорожат своей жизнью. Больше всего умения и мастерства они проявляют, когда сражаются в таборе, то есть под прикрытием телег (так как очень метко стреляют из ружей, которые являются их главным вооружением), а также при обороне своих позиций. Хорошо воюют также на море, но верхом на лошадях они не настолько искусны. Мне приходилось видеть, как двести польских всадников обращали в бегство 2.000 их лучших воинов. Однако правда и то, что под прикрытием та-бора сотня этих же казаков не побоится тысячи поляков или да-же тысячи татар. Если бы верхом они были столь искусны, как в пехоте, то, думаю, могли бы считаться непобедимыми.
Казаки высоки ростом, сильны и проворны, любят хорошо одеваться. […] Они пользуются от природы крепким здоровьем, даже не подвержены той распространённой в целой Польше бо-лезни, которую врачи называют колтуном (plica). У больных во-лосы спутываются в какой-то сплошной ком; туземцы называют это заболевание “гостець”. Казаки редко умирают от какой-либо болезни, разве только в глубокой старости: большинство их сла-гают головы на поле славы» (Гийом де Боплан). Но, следует по ходу рассказа заметить, что и на Пинщине упоминаемый здесь колтун был в течение веков весьма распространённым заболева-нием среди сельского населения.
* * *
19 апреля 1632 года, по смерти униатского епископа Пинского и Туровского Григория Михайловского король выдал жалован-ную грамоту на Пинскую епархию галицкому епископу Рафаилу Корсаку. В 1633 году Пинское православное братство добилось у короля Владислава IV разрешения на строительство монасты-ря, школы при нём и больницы. Монастырь был построен при Богоявленской церкви и назывался также Богоявленский. Одна-ко наступление унии продолжалось, церкви опечатывались или переводились в униатскую юрисдикцию, а православные свя-щенники разгонялись. Вынужденно покинул Пинск и епископ Авраамий. На месте Лещинского монастыря, отобранного у пра-вославных, был открыт позднее питейный дом. Принудительно был переведён в унию Свято-Варваринский монастырь.
В Дзиковичах Димитр Савич прожил всю свою долгую жизнь. Видимо, Бог поспособствовал ему несколько поправить свои де-ла женитьбой и даровал завидное – вековое – долголетие. Овдо-вев, Димитр Савич Дзиковицкий вновь женился. Видимо, это произошло до 1634 года, когда все дети стали уже самостоятель-ными и завели собственные семьи. Второй женой Димитра Са-вича стала Параскева Дорошевна, вдова Опанаса Серницкого. А его отец Сава Феодорович уже, видимо, умер, сумев, однако, то ли что-то скопить, то ли выручить из своего предполагаемого участия в военных походах, и приобрести землю для сыновей и внуков.
В 1635 году король Речи Посполитой Владислав IV своей гра-мотой запретил Пинскому магистрату принимать в Пинск право-славных монахинь, которые хотели основать тут новый монас-тырь. Архимандрит Лещинского монастыря Елисей Пелецкий и протопоп Димитриевской церкви Феодор вместе со многими священниками за сопротивление унии были лишены сана.
В 1636 году со смертью потомка великокняжеской литовской линии князя Ежи (Юрия) Збаражского прервалась прямая линия рода Збаражских. Его имущество досталось их родственникам князьям Четвертенским и ещё более близкому родственнику, происходившему от общего со Збаражскими предка – Янушу Вишневецкому. Родовой замок Збараж, собственность и влияние перешли к семейству князей Вишневецких. Среди прочего нас-ледства Вишневецкие приобрели и владения на Пинщине. Виш-невецкие и Збаражские были настолько близки по крови, что да-же имели один герб – Корибут. После наследования Вишневец-кими, они временами даже стали именоваться, в дополнение к Вишневецким, ещё и Збаражскими, отчего перед историками по-являются документы, где одно и то же лицо именуется то так, то иначе.
* * *
В 1635 году Франция, бразды правления которой крепко дер-жал в своих руках первый министр кардинал Ришелье, нанесла Габсбургам двойной удар, вступив в войну как с императором, так и с Испанией. Усилились и шведы, которые заключили мир с Польшей и перебросили из неё в Германию ряд весьма боеспо-собных частей.
В целом ситуация на театрах военных действий менялась очень быстро: императорская армия то наступала, отгоняя шве-дов к балтийскому побережью, то вновь отступала на юг. Этот период войны был самым тяжёлым для мирного населения Гер-мании, которому нескончаемые бои казались чем-то вроде Апо-калипсиса, растянувшегося на десятилетия. Тридцатилетняя вой-на способствовала в буквальном смысле одичанию целых наро-дов, упадку их материальной и духовной культуры.
В 1635 году по решению польского Сейма вблизи Кодацкого порога французскому инженеру Гийому Левассеру де Боплану было поручено построить крепость для того, чтобы воспрепятст-вовать связям Запорожской Сечи с остальной польской “украи-ной”. Сам де Боплан об этом писал так.
«В расстоянии пушечного выстрела вниз по Днепру располо-жен первый порог, Кодацкий. Порогом называется ряд скал, протянувшихся поперёк реки с одного берега на другой и сос-тавляющий препятствие для судоходства. Здесь существует за-мок, заложенный мною в июле 1635 года; но в следующем ме-сяце, августе, вскоре после моего отъезда, некто [Иван] Сулима, предводитель восставших казаков, возвращался из морского по-хода и, заметив замок, затруднявший ему возврат на родину, ов-ладел им врасплох и перебил весь гарнизон, состоявший при-мерно из 200 человек под начальством полковника Мариона, ро-дом француза. Затем, разграбив укрепление, Сулима с казаками возвратился на Запорожье. Однако они недолго владели этой крепостью; вскоре они были осаждёны и разбиты другими вер-ными казаками по приказанию великого Конецпольского, кра-ковского каштеляна. Наконец, предводитель восстания был взят в плен вместе со всеми соучастниками и отвезён в Варшаву, где их четвертовали. После этого поляки оставили без внимания этот замок, что усилило дерзость казаков и открыло им новый путь к восстанию» (Гийом де Боплан), которое вспыхнуло спу-стя два года.
Бывший гетман реестровых казаков Трясило под давлением коронных войск в 1635 году с частью казаков ушёл на Дон. Но-вое восстание возглавил Павел Михайлович Бут (Павлюк), кото-рый ранее принимал участие в штурме Кодака.
Боплан писал о зимнем сражении на украинных землях с пов-станцами Павлюка: «16 декабря того [1637] года около полудня мы встретили под Кумейками их табор, в котором числилось не менее 18.000 человек, и, хотя наше войско не превышало 4.000 человек, мы атаковали их и одержали победу. Сражение продол-жалось до полуночи; со стороны неприятеля осталось на месте около 6.000 человек и пять пушек; прочие спаслись бегством, очистив поле сражения под покровом очень тёмной ночи. [Часть крестьянско-казачьего войска отошла из-под Кумеек к селу Бо-ровице. Во время переговоров с казачьей старшиной, согласив-шейся на капитуляцию, лидер повстанцев Павлюк и ещё нес-колько старшин были схвачены своими, переданы полякам и вскоре казнены в Варшаве].
После этого поражения война с казаками тянулась ещё до ок-тября следующего года» (Гийом де Боплан). Однако теперь, пос-ле пленения и казни Павлюка, руководителей восстания было уже несколько. Наиболее значительные из них были Дмитро Ти-мофеевич Гуня, участвовавший в бунте прошлого года, и Яков Остряница.
«По заключении мира знаменитый и великий Конецпольский лично отправился в Кодак с четырёхтысячным войском и оста-вался там около месяца, пока не были восстановлены укрепле-ния. Затем он удалился, взяв с собой 2.000 солдат, а мне поручил с отрядом войска и с пушками сделать разведки до последнего порога. [...] В этих местностях сто и даже тысяча человек не бы-вают вполне безопасны; даже целое войско должно идти не ина-че как в строгом порядке, ибо степи составляют кочевье татар, которые, не имея оседлости, бродят то туда, то сюда в этих об-ширных степях ордами от пяти до шести, иногда до десяти ты-сяч человек» (Гийом де Боплан).
После поражения восстания 1638 года Остряница с частью ка-заков ушёл на Слободу и поселился с разрешения русского пра-вительства в Чугуевском городище. Казачий реестр польское правительство вновь сократило до 6 тысяч человек. Однако, пос-ле подавления ряда казацко-крестьянских восстаний 1630-х го-дов отношения между украинско-литовским крестьянством и польско-литовскими панами лишь обострились, уйдя с поверх-ности вглубь сознания тогдашнего общества.
* * *
Культурная жизнь Речи Посполитой продолжала ориентиро-ваться на лучшие литературные образцы античности и современ-ной Западной Европы. Большую просветительскую работу в этом плане проводил Андрей Морштын. В 1638 году он перевёл “Метаморфозы” Овидия, он же перевёл с французского “Сида” Корнелия, а также перевёл и переделал стихи Марино, прививая польской знати вкус к изящной манерности. Примерно в то же время в Речи Посполитой были осуществлены переводы “Иппо-лита” Сенеки, Лукиана и Расина.
В 1640 году случился дипломатический скандал. Во Францию для решения вопроса о пленном королевиче Яне-Казимире явил-ся посол Речи Посполитой смоленский воевода Кристоф Гонсев-ский. Однако, вступив в переговоры с первым министром Фран-ции кардиналом Ришелье, Гонсевский значительно превысил свои полномочия. Он даже заключил соглашение, по которому Речь Посполитая обязывалась разорвать свои союзнические от-ношения со Священной Римской империей. Естественно, такой поступок посла вызвал негодование короля Владислава IV, кото-рый отказался утвердить Парижское соглашение.
В 1640 году под началом атамана Гуни запорожские и донские казаки совершили совместный поход против Турции. Остряница закончил свою жизнь в 1641 году, когда он был убит в результа-те вооружённого конфликта между рядовыми казаками и стар-шиной.
С 1638 по 1648 год ни на польской “украине”, ни в Литве не было крупных мятежей и восстаний. Это десятилетие в Речи Посполитой назвали “золотым покоем”, которым удалось нас-ладиться уже десятилетиями сражавшимся шляхтичам.
Крестьяне в 1630 – 1640-х годах работали на панщине (барщи-не) по три – четыре дня в неделю, а в западных районах поль-ской “украины” и в большинстве районов Великого княжества Литовского – по шесть дней в неделю. Кроме того, крестьяне выплачивали оброки и выполняли другие работы, не входившие в установленные дни панщины: они должны были исправлять плотины, возить из леса дрова и хворост на панский двор, прясть и чесать шерсть, отбеливать полотно и так далее. Крестьяне бы-ли обязаны молоть зерно только на мельнице своего владельца и платить за помол сбор – мерочное. Также панам принадлежало монопольное право винокурения, приносившее им немалый до-ход.
От произвола магнатов и шляхты страдали не только крестья-не, но и другие слои общества – казаки, мещане, мелкая и сред-няя православная шляхта. После подавления в 1637 году очеред-ного казацкого восстания Сейм принял так называемую “Орди-нацию Войска Запорожского реестрового”, фактически отменяв-шую самоуправление казачества и лишающую казаков всех их прав и преимуществ, ранее пожалованных за помощь казачества во внешних войнах Речи Посполитой.
* * *
Сава Феодорович в результате участия в военных делах, как автор предполагает и уже сказал выше, сумел разжиться кое-какой военной добычей, которую копил для улучшения матери-ального положения своей семьи. Кроме того, как говорилось, Димитру Савичу перешла небольшая часть наследства, остав-ленного тётей его отца Петровой Дзиковицкой. Во всяком слу-чае, его дети и внуки в дальнейшем вновь вели земельные споры с соседями-землевладельцами, что указывает на их несколько улучшившееся, по сравнению с временами отца Савы Феодоро-вича, благосостояние.
* * *
В середине 40-х годов XVII века началось общее похолодание климата в связи понижением солнечной активности. Этот “ма-лый ледниковый период”, продолжавшийся затем около 70 лет, не был столь тяжёлым, каким был в XIV веке, но всё же явился причиной роста популярности в тогдашней моде галстуков, при-крывавших от холода шею.
* * *
В это спокойное время Пинск ещё более разбогател на пос-реднической торговле и для окрестной шляхты, сидевшей по своим бедным сёлам в округе города, представлялся совсем дру-гим – “великосветским” миром. Приезжая в город, деревенская шляхта видела столь непохожие на сельские избы высокие дома, внушительные, хотя и узковатые и мрачные улицы. Перед гос-тями города открывалась роскошная выставка богатейших то-варов и блестящих рыцарских доспехов в бесчисленных лавках и складах. Площадь перед Пинским замком и причалом кишела пёстрой толпой, снующей с деловым видом. Лодки на реке и ог-ромные фуры на суше нагружены всяческими товарами – пред-метами вывоза и ввоза. К первым относились изделия пинских ремесленников, ко вторым – предметы необходимости и роско-ши, продукты питания, потребляемые как самим городом, так и предназначенные для вывоза в более отдалённые края. Всё это, вместе взятое, представляло собой картину такого оживления и богатства, какое трудно представлялось человеку, редко выез-жавшему из своего села в город.
До конца 1640-х годов в Пинске иезуитами был построен ве-личественный барочный костёл Святого Станислава с двумя башнями-звонницами на главном фасаде. Продолжала свою Дея-тельность при иезуитском монастыре и школа, которую ежегод-но посещали до 50 детей местных жителей. Ещё с 1620-х годов, включая и это время, Пинск находился в подчинении старосты пинского, киевского и тухольского, канцлера Великого княжест-ва Литовского Альбрехта-Станислава Радзивилла, князя на Олы-ке и Несвиже. Своим подстаростой в Пинск он поставил столь-ника Адама Брестского.
Несмотря на то, что Дзиковицкие с начала введения унии пе-решли в лоно греко-католической церкви, некоторые ответвле-ния от более ранних ступеней предков частично остались при-верженными древнему православию. Часть прежних Доманови-чей теперь стала называться Домановскими. Имеется следую-щий документ, упоминающий и Домановских и Кочановских (той самой ветви Домановичей, которая произошла от Грица Богдановича Домановича, ставшего называться Качановским (Кочановским) по своему селению Качановичи, находившемуся недалеко от Дзиковичей): «Не менее свидетельствуют в пользу привязанности к православию местных княжеских и дворянских родов многочисленные дарственные записи их, данные право-славным церквам и монастырям [...] Таковы [...] фундушевая за-пись, составленная в 1640 году владельцами Пинского повета Качановскими, Защинским, Домановским и другими в пользу основанной ими в имении Местковичах, вместо забранной на унию, новой православной церкви святой Троицы» (Шпилев-ский П.М.). Из этого сообщения мы узнаём, что в первой поло-вине XVII века Дзиковицким для того, чтобы отправиться на церковную службу, вовсе не обязательно было ехать в Пинск. В Местковичах, то есть прямо рядом с ними, имелась своя цер-ковь, которая поначалу была православной, а затем стала униат-ской. Церковь эта, однако, не сохранилась, также, как и новая православная. Мне неизвестно, как выглядели обе эти местко-вичские церкви. Однако известно, что все сельские сооружения строились тогда из дерева и, если даже спустя столетие большая часть сельских церквей не имела пола и стояла прямо на земле, можно быть уверенным, что и церкви в Местковичах были таки-ми же скромными сооружениями.
* * *
В 1644 году турецкий султан назначил крымским ханом Ислам-Гирея III.
«Поворот всему русскому делу дан был во дворце короля Вла-дислава. Этот король, от природы умный и деятельный, тяготил-ся своим положением, осуждавшим его на бездействие; тяжела ему была анархия, господствовавшая в его королевстве. Его са-молюбие постоянно терпело унижение от надменных панов. Ко-ролю хотелось начать войну с Турцией. По всеобщему мнению современников, за этим желанием скрывалось другое: усилить посредством войны свою королевскую власть. Хотя нет ника-ких письменных признаний с его стороны в этом умысле, но всё шляхетство от мала до велика было уверено и считало соумыш-ленником королевского канцлера Оссолинского. Впрочем, пос-ледний, если и потакал замыслам короля, то вовсе не был на-дёжным человеком для того, чтоб их исполнить. Это был рос-кошный, изнеженный, суетный, малодушный аристократ. Умел красно говорить, но не в состоянии был бороться против неудач и, более всего заботясь о самом себе, в виду опасности всегда го-тов был перейти на противоположную сторону.
В 1645 году Речь Посполитая, помогая своим союзникам-Габ-сбургам, направила в Германию крупный отряд казаков под ко-мандованием Богдана Хмельницкого. В этот отряд, кроме запо-рожцев, входили казаки с Терека, Дона и Яика. В том же году казаки Хмельницкого совместно с рыцарями Мальтийского ду-ховно-рыцарского ордена приняли участие в битве при Дюнкер-ке.
В 1645 году прибыл в Польшу венецианский посланник Тьепо-ло побуждать Польшу вступить с Венециею в союз против ту-рок. Он обещал с венецианской стороны большие суммы денег и более всего домогался, чтобы польское правительство дозволило казакам начать свои морские походы на турецкие берега. Пап-ский нунций также побуждал польского короля к войне. Надея-лись на соучастие господарей молдавского и валашского, на сед-миградского князя и на московского царя.
Но эти планы трудно было осуществить по причине ограни-ченности королевской власти в Речи Посполитой. В стране, не-смотря на внешнее политическое единство, царила феодальная раздроблённость. Центральная власть была чрезвычайно слаба, зато очень сильны были влияния отдельных крупных феодалов-магнатов, которые по взаимной вражде и соперничеству шли на организацию внутренних распрей, вовлекая в свои раздоры и иностранные государства.
В начале 1646 года польский король заключил с Венецией до-говор: Тьеполо выдал королю 20.000 талеров на постройку ка-зацких чаек» (Костомаров Н.И.).
* * *
22 января 1646 года Любка Харитоновна Дзиковицкая, сестра Феодора Харитоновича Дзиковицкого и жена Петра Алексееви-ча Дзиковицкого, отписала принадлежавшую ей четверть име-ния в Дзиковичах на двух своих племянников (младших сыновей брата – Остапа и Миколая), а также на детей старшего из пле-мянников – Савы Феодоровича – Ивана, Романа и Димитра. В судовые земские книги была внесена следующая запись:
«…Перед нами, судьёй Владиславом Протасовичем, подсуд-ком Якубом Огородзинским, писарем Филоном Годебским, урядниками судовыми земскими повета Пинского, представ са-молично в суде, пани Любка Харитоновна Диковицкая, [по му-жу] Петровая Диковицкая, земянка господарская повета Пинско-го, предъявила документ – добровольный, навечно, содержащий запись [племянникам] пану Миколаю и пану Остапу Феодоро-вичам, а также пану Яну, пану Роману и пану Димитру Савичам Диковицким, братанькам [внучатым племянникам] своим, на имущество, в том листе описанное, данный. […] Мы, уряд, тот лист осмотрели, и, прослушав содержание, велели вписать в книги. И слово от слова [документ] такие в себе имеет:
“Я, Любка Харитоновна Диковицкого, [по мужу] Петровая Ди-ковицкая, земянка повета Пинского, делаю открыто и признаю этим моим листом добровольным, вечным, вырочоным (зане-сённым в архив? – А.Д.) записом, кому бы о том знать требо-валось.
По смерти покойного пана отца моего пана Харитона Дико-вицкого, во всём имении его, лежащем в поместье нашем при се-ле Диковичи в повете Пинском, принадлежало мне, Любце, от брата моего покойного пана Феодора Диковицкого […] по праву посполитому, четвёртая часть того имения, которую […] брат мой пан Феодор Диковицкий при выдаче меня в стан супружес-кий за пана Петра Олексеевича Диковицкого, выделил из той части четвёртой мою отчистую уборь (отцовскую долю) и охен-доство (владение) Белоголовское создав. Ещё и наличными деньгами, вследствие доброго расположения ко мне, дал и доста-ток обеспечил. А меня с оной [четверти] выпосажил (выселил. – А.Д.), и во всём мне, Любце, за эту четвёртую часть поместья моего наследственного Диковицкого, упомянутый покойник пан Феодор, брат мой, ещё при жизни своей мне достаток устроил.
Поэтому я, Любка Харитоновна Петровая Диковицкая, в то же время лист и запис мой вырочоный по закону сделала ему, пану брату моему Феодору, [и] на уряде признать должна была. Лечь за зоистым (?) как раз в это время покойника пана брата моего с того света призвала смерть. Я тот лист мой вырочоный, как в то время, так и потом аж до сего времени признать не могла. Одна-ко, ту четвёртую часть, как покойник брат мой, а после него и сыновья его, как уже свою собственность держали. [И такое по-ложение] аж и по сей день есть. И вот теперь братанки мои пан Миколай, пан Остап и сыновья третьего братанка моего – Ян, Роман и Димитр Савичи Диковицкие – хоть мне уже и ничего не принадлежало, по своей доброте наличными деньгами сумму с той же четвёртой части моей мне дали и заплатили и во всём достаток учинили. Поэтому я в продолжение первого листа мое-го вырочоного теперь ту четвёртую часть поместья моего отчиз-ного Дикович, что мне принадлежала, так и грунты (земли) па-хотные, приселенья, сенокосы с проробками, с лесами, борами, реками, болотами, с озёрами, озерищами, с ловами птичьими, звериными, рыбными, вьюнными, и со всеми входами (податя-ми), пожитками, пространствами и принадлежностями вокруг села со всем на всём, что в себе эта четвёртая часть моя в себе имела – ничего с неё на себя саму, супруга и потомков моих и ни на кого иного всю ту часть поместья Дикович, мою отчизную четверть, упомянутым особам […], супругам, детям и потомкам их закрепляю в держание, в спокойное и вечное их владение от-даю, и перед генералом и стороной (свидетелями) шляхтой в посессию их [братанков Диковицких] уступаю. […]
И никто другой из близких родных и породнённых моих […] в ту четвёртую часть поместья Дикович […] препятствий никогда создавать не может. Под зарукою тому на сторону, нарушившую [договор] – [штраф] пятьдесят коп грошей литовских с возмеще-нием потерь и убытков. […]
Писан в Пинске в 1646 году, месяца января, 22 дня”.
При этом листе при печатях подписи рук со следующими сло-вами (уже на польском языке): “прожжённая печать от пани Любки Харитоновны Диковицкой, до того листа запису Ян Во-ричевский, своей собственной рукой, рука Адама Защинского, прожжённая до того листа печать от особы Миколая Ширмы”» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 694, 694 об., 695, 695 об.).
* * *
В апреле король Владислав пригласил в Варшаву четырёх ре-естровых казацких старшин для переговоров о намечавшемся морском походе: есаулов Ильяша Караимовича, Ивана Бараба-ша, чигиринского сотника Богдана Хмельницкого и Нестеренка. Король виделся с казацкими старшинами ночью, обласкал их, обещал увеличить число казаков до 20.000 кроме реестровых, отдал приказание построить чайки и дал им 6.000 талеров, обе-щая заплатить в течение двух лет 60.000.
«Всё это делалось втайне, но не могло долго сохраняться втай-не. Король выдал так называемые приповедные листы для вер-бовки войска за границею. Вербовка пошла сначала быстро. В Польшу стали прибывать немецкие солдаты, участвовавшие в Тридцатилетней войне и не привыкшие сдерживать своего про-извола. Шляхта, зорко смотревшая за неприкосновенностью сво-их привилегий, стала кричать против короля. Сенаторы также подняли ропот. Королю ничего не оставалось, как предать свои замыслы на обсуждение Сейма.
В сентябре 1646 года открылись предварительные сеймики по воеводствам. Шляхта повсюду оказалась нерасположенной к войне и толковала в самую дурную сторону королевские замыс-лы. “Король, – кричали на сеймиках, – затевает войну, чтобы со-ставить войско, взять его себе под начальство и посредством его укоротить шляхетские вольности”. Возникали самые чудовищ-ные выдумки: болтали, что король хочет устроить резню вроде Варфоломеевской ночи; Оссолинского обзывали изменником Отечества.
В ноябре собрался Сейм в Варшаве. Все единогласно закри-чали против войны. Короля обязали вперёд не собирать войск и не входить в союзы с иностранными державами без воли Речи Посполитой. Королю оставалось покориться воле Сейма и при-казать распустить навербованное войско, а казакам запретить строить чайки. По замечанию Тьеполо, королю стоило только подкупить несколько послов, чтобы сорвать Сейм, так как в Польше голос одного уничтожал решение целого Сейма. Но ко-роль не решился на эту меру, потому что боялся междоусобий. Притом, он старался поддерживать к себе расположение нации в надежде, что поляки выберут его сына» (Костомаров Н.И.).
* * *
В это время Великое княжество Литовское было довольно раз-витым государством и на его территории находилось свыше 450 городов и местечек, что составляло значительную часть всех го-родов Речи Посполитой. В результате пожара в 1647 году право-славный Богоявленский монастырь в Пинске сгорел.
В конце января 1648 года выходец из мелкой шляхты, бывший запорожский войсковой писарь, после поражения казацкого вос-стания пониженный в 1638 году до должности сотника в городе Чигирине, Богдан-Зиновий Хмельницкий возглавил новое вос-стание запорожцев. Вскоре после этого казаки выбрали его гет-маном Сечи. Первоначальной причиной восстания был отнюдь не вопрос народности, как позднее часто утверждалось, а вызва-ли его несправедливости, ударившие непосредственно по мелко-му шляхтичу Богдану Хмельницкому. И только позднее, в разгар борьбы, казацкий гетман выдвинул на первый план националь-но-русские лозунги: “Чтобы имя русское не изгладилось в Ма-лой России! Чтобы на русской земле не было ни жида, ни ляха, ни унии!”.
В это время на территории польской “украины” было много баннитов, то есть изгнанных за пределы отечества польских шляхтичей. В своей массе они влились в состав бунтовщиков, и считается, что в войсках Хмельницкого их было до 6 тысяч. Зна-чительная часть этих удальцов осела потом на казацкой Ук-раине, став православными, но сохранив, за несколькими исклю-чениями, свои родовые польские прозвания-фамилии. А кто во-обще составлял старшину Запорожской Сечи? Среди неё, кроме гетмана, находилось весьма много оказачившихся шляхтичей, которые в своё время даже латыни понахватались, что тогда слу-жило признаком учёности!
В феврале – марте 1648 года в столице Крымского ханства – Бахчисарае – в качестве заложника, гарантировавшего исполне-ние Хмельницким договора с Ислам-Гиреем III, находился стар-ший сын гетмана Сечи – Тимош.
Международная обстановка в это время была благоприятной для начала борьбы с Речью Посполитой. В Англии продолжа-лась революция Кромвеля. Во Франции началось антиправи-тельственное движение аристократии – фронда. В Германии заканчивалась Тридцатилетняя война, в которой принимала участие и Польша, воевавшая с протестантской Швецией. В ходе войны Польша была значительно ослаблена. Отношения с Тур-цией и Крымом также обострились.
1648-й год, когда был, наконец, заключён Вестфальский мир, положивший конец Тридцатилетней войне, стал важным рубе-жом для династии Габсбургов. Эпоха их доминирования в Евро-пе подошла к концу. Европа приобрела “горизонтальную” струк-туру межгосударственных связей, возобладавшую над остатками “вертикальной” организации христианского мира, объединённо-го универсалистской властью, которую ранее олицетворяли рим-ский папа и император Священной Римской империи. С окон-чанием религиозных войн угас в Европе и интерес к “охоте на ведьм”, хотя испытание водой подозреваемых в колдовстве при-менялось и после этого ещё долгое время. В результате Тридца-тилетней войны в Европе погибло более половины населения Германии и Чехии, а множество немецких солдат-ландскнехтов, ранее занятых в армиях противоборствующих сторон и знавших только военное ремесло, массами стало наниматься на службу к государям соседних стран, в том числе и Речи Посполитой.
К середине XVII века Речь Посполитая изменилась до неузна-ваемости. Если в начале столетия государство бесилось с жиру, маялось дурью и искало, с кем бы ещё померяться силой, то к 1648 году Речь Посполитая представляла собой место жалкого существования нищего и озлоблённого народа. Выросло два по-коления людей, никогда не видевших мира. Тридцатилетняя война 1618 – 1648 годов не только унесла огромное количество жизней, но и без перерыва для Речи Посполитой перешла в гражданскую. Обычная опухоль, которую не лечат, превращает-ся в злокачественную. Таким же образом длительная и тяжёлая внешняя война трансформировалась во внутреннюю. Вспышки недовольства запорожских казаков постепенно перерастали в массовые бунты.
Начало настоящего восстания на польской “украине” приш-лось на май 1648 года. 6 – 8 мая 1648 года в битве под Жёлтыми Водами запорожское войско и крымские татары Тугай-бея одер-жали первую победу над передовым отрядом польских войск Стефана Потоцкого. В польском войске находился талантливый 49-летний полковник Стефан Чарнецкий, первым применивший в польских войсках тактику партизанской войны. Чарнецкий со-держался затем пленником в имении у Хмельницкого в селе Су-ботове под Чигирином. Запорожцами был также пленён шотлан-дец Мак-Лэй, служивший в качестве наёмника в войсках Речи Посполитой. От него пошла затем обрусевшая фамилия Маклай, выходцем из которой в конце XIX века был выдающийся рус-ский путешественник, антрополог и этнограф Николай Николае-вич Миклухо-Маклай. Ещё одним пленником, ставшим извест-ным, оказался шляхтич Иван Выговский, который настолько су-мел понравиться Богдану Хмельницкому, что тот вскоре при-близил Выговского к себе, а затем породнился с ним, отдав ему в жёны свою дочь, и поставил на должность генерального писа-ря в Запорожском Войске.
Затем была победа казаков под Корсунем. Весть о первых по-бедах Хмельницкого под Жёлтыми Водами и под Корсунем быс-тро распространилась. Развёртыванию гражданской войны бла-гоприятствовала политическая обстановка и в самой Речи Пос-политой, где известия о первых победах повстанцев совпали со смертью короля Владислава IV, умершего 20 мая. В Польше на-чалась обычная предвыборная борьба за престол соперничавших магнатско-шляхетских группировок. «Простые люди на Украи-не, прослышав о разгроме коронных войск во главе с гетманами, сразу же начали собираться в полки, не только те, которые быва-ли казаками, но и те, кто никогда не знал казачества. Видя это, держатели имений на Украине, не только бывшие по городам старосты, но и сам князь Вишневецкий, которому подвластно было почти всё Заднепровье и который имел при себе от десяти до двадцати тысяч наёмного войска, кроме драгунов и солдат-выбранцов (он их множество установил по городам из числа своих подданных), должен был бежать и уходить из Украины, из своих городов вместе с княгиней и сыном Михалом, который впоследствии стал польским королём.
Хмельницкий уже после разгрома коронных войск официаль-но принял звание гетмана по просьбе всего казацкого войска. […] Сразу же казаки разошлись по разным городам, установив себе полковников и сотников. Где только нашлись шляхтичи, замковые слуги, евреи, городские власти – везде их убивали, не жалея жён и детей, грабили имения, жгли и разрушали костёлы, опустошали шляхетские замки и усадьбы, еврейские дворы, не оставляя ни одного. Редко кто тогда не обагрил рук кровью и не принимал участия в грабежах имений. И в то время значитель-ным людям всех сословий была печаль великая и наругание от простых людей и больше всего от своевольников, то есть от ра-ботников пивоварен, винокурен, селитрянных и поташных про-мыслов, от наймитов, пастухов. Если кто-либо из людей значи-тельных и не хотел приставать к тому казацкому войску, всё же был вынужден это делать, чтобы избежать надругательств и нес-терпимых бедствий – побоев, лишений в напитках и еде. Осаж-дали шляхтичей, закрывшихся в замках в городах Нежине, Чер-нигове, Стародубе, Гомеле. А взяв замки, вырубили шляхтичей, – сначала они, устрашившись, повыдавали евреев с их имущест-вом, а потом и самих шляхтичей похватали и вырубили. […] И так на Украине не осталось ни одного иудея, а шляхетские жёны стали жёнами казацкими. Также и по той стороне Днепра, по самый Днестр было такое же опустошение замков, костёлов, усадеб шляхетских и дворов еврейских» (“История Отечества в романах, повестях, документах”).
Летом 1648 года восстания охватили уже всю польскую “ук-раину”, докатились до Карпат, Восточной Галиции, поветов Ве-ликого княжества Литовского, Левобережья Днепра, а позднее перебросились и в Польшу. Богдан Хмельницкий послал на Го-мель полковника Шеболтасного с шестью сотнями казаков из Мены и Богдана Щебоченка с тремя сотнями из Новгород-Северска. Гомельские поляки в тревоге заперлись в замке, но Шеболтасный, немного не дойдя до Гомеля, был отозван назад.
В Пинске в это время еврейская община достигла уже числен-ности около тысячи человек. Они – евреи – были одной из глав-ных мишеней восставшего народа, поскольку именно они опу-тывали простых людей ростовщическими поборами и выжимали все соки из крестьян, будучи арендаторами панских поместий.
Довольно рано заметными стали претензии запорожского гет-мана на абсолютную власть в стане повстанцев. Уже летом 1648 года маршалок Сейма Лещинский сообщал, что казацкий гетман желает “новой русской монархии”, что подтверждается его “ти-тулованием русским князем”. Однако при этом Хмельницкий должен был учитывать, что ни казачество, ни шляхта, которая поддерживала восстание, ещё не дозрели до такой идеи. Боль-шинство из гетманского окружения даже не до конца верило в успех военного противостояния с Варшавой и не представляло своего будущего вне границ Речи Посполитой.
Оценивая сложившуюся тогда в южных воеводствах обстанов-ку, киевский воевода Криштоф Тышкевич писал в своём доне-сении варшавскому Сейму 30 июля 1648 года: «Теперь каждый крестьянин – наш враг, каждый город, каждое селение мы долж-ны считать вражеским отрядом». Восставшие казаки и крестьяне громили имения магнатов и шляхты, захватывали их имущество, уничтожали документы, расправлялись с землевладельцами, их управителями и евреями, вводили у себя казацкие порядки. Бойцы гетмана Богдана Хмельницкого вступили в город Кобрин. Вблизи Пинска орудовало тогда до 40 тысяч “повстанцев”, что по тем временам, когда в самом Пинске населения было менее 20 тысяч, считалось весьма многочисленным. В рядах этих “пов-станцев”, которые, пользуясь безвластием и неразберихой, в большинстве своём занимались обычными грабежами и разбоя-ми, было немало пришедших из украинных земель. А в граждан-ских усобицах, как известно, именно пришлые отличаются осо-бой жестокостью по отношению к местным жителям, с кото-рыми их не связывают ни родственные узы, ни прежнее знаком-ство или давние контакты.
* * *
Современник происходивших событий писал: «как от главного врага – турков, от внутренних врагов – казаков, крепостных крестьян и своих свинопасов, – бросая всё, [шляхта] начала убе-гать, захватив жён и детей, каждый кто мог, в Польшу, за Вислу».
В частности, желая избежать опасности и тревог, богатая зем-ская шляхтянка Киевского воеводства пани Барбара Тышкевич со всеми своими девушками (придворными шляхтянками), до-черьми и служанками из своего имения Боровички (на юге тог-дашнего Пинского повета. – АД.), собравшись вместе с препо-добными отцами доминиканцами из Чернобыля, а также с пани Анной Конталовской, её сестрой Катериной Кучбарской и двумя девками, выехали в Волынский край. Там, на Волыни вблизи Луцка, погостили у друзей, а после того, как тревога утихла, пустились в обратный путь. По дороге заехали в город Пинск, где и оставались довольно долго.
Находившиеся в Пинске киевские мещане Иван Чепелько и Сидор Апанасович, киевский бургомистр Кирилл Меходович и пинский мещанин Семён Патушка, проведав о том, что у пани Конталовской имеются драгоценности, а у доминиканцев цер-ковная утварь, задумали их ограбить. По сговору с шайками из пинских мещан, бродившими вокруг города, они, притворяясь, что задумали байдаками ехать с разными товарами для обмена в Киев, уговорили пани Тышкевич, пани Конталовскую и отцов доминиканцев ехать с ними по Припяти до имения пани Тышке-вич, поклявшись, что довезут их здоровыми и целыми.
18 августа будущие жертвы погрузились в Пинске в байдаки со всем золотом, серебром, драгоценностями, одеждой, налич-ными деньгами, оловянной и медной посудой и возами, то есть каретами, и пустились в путь по реке вместе с мещанами. Зло-умышленники послали на лодке двух крестьян-байдачников впе-рёд по реке сообщить казакам, что вниз по реке плывёт богатая добыча. Женщины и доминиканцы, ничего не подозревая, бес-печно плыли со злодеями.
23 августа к ночи байдаки приплыли к ляховскому перевозу и причалили. Спутники-мещане, зная, что гультяйство и казаки-бунтовщики тайно переправляются этим перевозом в город Ля-хово, который был имением маршалка Великого княжества Ли-товского князя Радзивилла, нарочно предложили находящимся на байдаках людям кричать, шуметь и свистеть.
Из-за крика и свиста сначала несколько всадников из гультяй-ства и казаков, а потом и весь отряд напал на байдаки и нахо-дящихся в них. Напавшие, выведя всех ксёндзов из байдаков, сначала подвергли их жестоким пыткам, а потом из ружей и мушкетов расстреляли. Пани же Конталовскую с сестрой Кате-риной и челядью забрали с собой, а пани Тышкевич с дочками и девушками, обобрав до нитки, отпустили. Всё, что было в сунн-дуках и ящиках, а также церковную утварь и много другой до-бычи, сложив в один байдак, с киевским бургомистром Мехо-довичем отправили в Киев.
III. ВОССТАНИЕ В ПИНСКЕ И ЕГО ПОДАВЛЕНИЕ
Кроме восстания черни, летом 1648 года пришла на эти земли ещё одна беда – эпидемия чумы. И хотя она оказалась не такой повальной, как в XIV – XV веках, когда она получила название “Чёрной смерти”, но и нынешняя собрала много тысяч жертв как среди противоборствующих, так и среди мирного населения.
«Восстание, охватившее районы Пинска, Новогрудка, Бреста, ширилось, угрожая слиться с восстанием крестьян на террито-рии Польши. Поэтому в Брестский повет и в Новогрудчину фео-далы Литвы и Белоруссии стянули все воинские силы Великого княжества Литовского, а также отряды Гонсевского, Комаров-ского, Мирского и других панов» (Чепко В.В., Игнатенко А.П.). К началу сентября 1648 года Речь Посполитая собрала армию, в которой насчитывалось около 40 тысяч человек, в том числе 8 тысяч немецких наёмников. Вместе с обозом в армии было до 100 тысяч человек. Общее руководство войсками в Литве, кото-рые насчитывали 12 – 14 тысяч человек, и которые должны были принять участие в освобождении от бунта южных районов Вели-кого княжества, было поручено 36-летнему польному гетману Великого княжества Литовского Янушу Радзивиллу, одному из крупнейших магнатов Речи Посполитой. Жестокость, коварство и честолюбие сочетались в нём с высокомерием и презрением к “простым хлопам”. По свидетельству его противников, это был “ненавистник всего рода православных, тиран и упрямец” (Бущик Л.П.).
* * *
На польской “украине” в трёхдневном бою с 21 по 23 сентября 1648 года под Пилявцами польско-шляхетское войско было пол-ностью разгромлено и в панике отступило. Но на юге Литвы де-ла правительственных войск были более успешны. Первым горо-дом, принявшим удар хорошо вооружённых артиллерией войск, был мятежный город Пинск – один из крупнейших ремесленных и торговых центров княжества Литовского того времени. Город располагался километрах в 180 на восток от Бреста. В Пинске было много каменных строений, а в центре его находился хоро-шо укреплённый деревянный замок. Прочная деревянная стена окружала Пинск и служила серьёзным препятствием для вторже-ния. Кроме Пинска Радзивилл также направил несколько круп-ных отрядов немецких, шведских, венгерских наёмников и ли-товской шляхты в районы Чернкова и Бреста. Казаки и местные повстанцы нанесли этим отрядам ряд поражений в районе горо-да Речица, у селения Горволь, южнее города Рогачева, в районах Кобрина, Мозыря и в ряде других мест. Под Пинском же сло-жилась следующая ситуация.
«Этот город Пинск, основанный за шесть сот и несколько де-сятков лет до того времени, пустился в разные купеческие торги; и так над рекою Пиною, с одной стороны, на восток текущею от хутора его милости ксёндза-владыки Пинского на запад до мо-настыря Лещинского [...] густо построился в длину с лишком на полмили и имел от многих королей великие права и вольности; число домов в нём простиралось до пяти или шести тысяч.
Жители приобрели такую силу и богатство, что было множест-во горожан, имевших в торгу по сто тысяч. И так, всякий без ис-ключения будучи в хорошем положении, при поблажке началь-ства возгордившись и пренебрёгши сперва начальством, его ми-лостью королём уже избранным, сенатом и князем, его милос-тью господином канцлером [Альбрехтом-Станиславом Радзи-виллом], своим старостою, даже правами и вольностями своими, из дерзости изменнически предали город бунтовщикам-казакам, введя их тайно в город прежде нашего войска. [Пинчуки] сдела-ли сами с казаками заговор защищать с ними город до последней крайности и бить ляхов. Они посулили казакам 7.000 войска для боя в поле, сами же обещали остаться для обороны в городе. Бурмистры, ратманы, лавники, цехмистры и весь народ разных ведомств, сделавшись изменниками Речи Посполитой, впустили казаков запорожских в город, признали их своими господами и, поклявшись им, составили с ними вместе заговор против костё-лов и священников католических, против дворянства римской веры обоих полов, против начальников духовных и светских» (“О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”).
Больше всего возмущало шляхту, что жители Пинска, в отли-чие от действительно бедных и неимущих подданных, устреми-лись в бунт не по безвыходности и нужде, а “взбесившись с жи-ру”. Хотя уже в самом начале городского восстания проявились противоречия и среди горожан между бедными и зажиточными жителями. Эти противоречия привели к тому, что ремесленники обратили своё оружие не только против властей, евреев и церк-ви, но и против пинских купцов. Все зажиточные горожане и мо-нахи, не успевшие покинуть Пинск, были убиты, а монастыри разграблены.
Со стороны горожан восстанием руководили ремесленники – седельник Иван Шешеня, шапочник Григорий Мешкович, порт-ной Ермолай Велесницкий, скорняк Богдан Сочивка. «Войту города полковнику Лукашу Ельскому [герба Пелеш, имевшему фамилию по селению Ельск в Мозырском повете,] с частью уце-левших панов удалось бежать. Тогда к Пинску в конце сентября Янушем Радзивиллом было направлено несколько крупных от-рядов наёмников под командованием полковника Шварца и шляхты во главе с князем Мирским с большим количеством ар-тиллерии. Узнав об этом, жители города объединились с вос-ставшими окрестными крестьянами и казацким отрядом из Ук-раины Антона Небабы, который ещё летом переправился через Припять и совместно с местными повстанцами громил шляхту и католическое духовенство на территории Полесья вплоть до ре-ки Березины» (Чепко В.В., Игнатенко А.П.), то есть и те места, где находились Дзиковичи. С приходом казаков в Пинске нача-лась подготовка к обороне: укреплялись городские стены, устра-ивались завалы, перекапывались рвами улицы, из свинцовых рам костёльных и монастырских окон отливались пули. Город превращался в неприступную крепость, о которую должно было разбиться войско Мирского и Ельского.
Лукаш Ельский решил взять город внезапным ударом. Не ожи-дая подхода главных сил, «5 октября 1648 года отряд шляхет-ской кавалерии под начальством его милости господина марша-ла и полковника Пинского повета Луки Ельского вошёл в Пинск и по улице Жидовской направился к центру города. Окна домов были наглухо закрыты, а улицы пусты. Ведущий к рынку мост, находящийся у иезуитского костёла, оказался разобранным. Пе-редние ряды кавалерии остановились. И вот, когда узкую улицу противник заполнил, внезапно из всех окон костёла раздался дружный залп засевших там казаков. В это же время повстанцы открыли огонь по вражеской кавалерии из многочисленных засад. Шляхтичи и наёмники в беспорядке пытались прорваться вновь к городским воротам, но восставшие успели перегородить улицы повозками и в ожесточённой схватке у самой ограды го-рода довершили разгром противника. Католический монах, оче-видец этого боя, писал, что в избиении шляхты и наёмников приняли участие жители города от мала до велика. Врагов били кто из ружей, кто косами, кто палками, камнями, поленьями и чем кто мог» (“О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”).
«Таким образом был убит ксёндз Холевский, проповедник Пинского конвента. Товарища хоругви его милости господина полковника Трачевского опасно ранили выстрелом в ногу. Уби-ли: из челяди господина Боруховского челядника Чернецкого, господина Ельцового – Розинского, господина Лущинского – Семеновича, господина Пруского – Добржынского, господина Матышевича – Лемешевского. И лошадей шесть было убито. А казаков-изменников, убитых руками рыцарскими, также и пото-нувших в реке при бегстве от наших, осталось немалое число. А таким образом, не имея ниоткуда подкреплений, и видя, что не-приятель с изменниками-неприятелями соединился, должны бы-ли выступить из города и наше войско на ночь отступило к де-ревне Ставку.
6-го октября его милость господин Коморовский посылал в Хомск, за десять миль от Пинска, к его милости стражнику за орудиями и подкреплением. Того же дня его милость господин полковник пинский с своими хоругвями, и его милости госпо-дина Гонсевского хоругвью, пошли на подъезд (то есть, в раз-ведку боем. – А.Д.). Те, которые ходили с его милостью пол-ковником пинским, получили от взятого языка достоверное из-вестие о возвращении казаков из-за Ясельды, убиении его ми-лости господина хорунжего пинского, и о том, что казаки уго-ворились с пинскими мещанами защищаться в Пинске до пос-леднего. А чтобы казаки до Рождества Христова не отступали из города, то горожане обещали им десять тысяч золотых и верное жалованье каждому по десяти копеек, тулупы, сапоги, шапки.
7-го числа его милость господин стражник Великого княжест-ва Литовского с войском и орудиями пришёл из Хомска и оста-новился на ночь в Охове, ксёндзовской деревне.
8-го числа там же в Охове стояли с войском, ожидая, пока стя-нутся пехота и орудия. Но что случилось, видно учинило пред-определение Божье, потому что страшная комета показалась в небе 9 числа октября с полуночи над самым городом Пинском: меч остриём вниз и рукояткою к небу. Этот кровавый меч про-был час с лишком, на что горожане и казаки долго смотрели.
9-го числа его милость господин Мирский, полковник Речи Посполитой, со всем войском и с орудиями тронулся из Охова, и хоругви его милости полковника пинского подступили к ограде и устроили войско в поле, где с обеих сторон было гарцеванье. Человек двести казаков выскочило было из города для наездни-чества, но потом так быстро ушли с поля, что никому из наших не удалось хорошо сразиться с ними. После того, когда наши казацких наездников с поля согнали, а также выстрелили в город из восьми орудий, подвезённых к нему, по ходатайству его ми-лости господина полковника пинского пальба на час [была] пре-кращена. [Полковник] к горожанам пинским для образумления послал с трубачом и мужиком письмо, написанное в таких сло-вах:
«Лука Ельский, маршал, полковник Пинского повета и войт города Пинска, объявляю.
Так как у вас показалась такая явная будущему, уже избран-ному Его Величеству королю, милостивому господину нашему, и Речи Посполитой измена, что вы нарочно бунтовщиков-казаков к себе привлёкши, город и вольности свои в великую не-волю им предали, и разные преступления, Богу и людям мерз-кие, сами сделали и этим бунтовщикам-казакам во всём злом были руководителями; костёлы Божии ограбили и нападали с ними на шляхетские дома, то теперь, по определению Божию и начальства его, войска короля польского, находящиеся под пред-водительством князя его милости господина гетмана Великого княжества Литовского [Радзивилла] с сильною артиллериею к Пинску стянулись и с помощью Божьею хотят взять город и всех бунтовщиков и изменников наказать огнём и мечом.
Я, как человек христианин, будучи войтом вашим, и не желая, чтобы дети невинные и пол женский столь строгой справедли-вости карою обременёны были, горячо упрашиваю его милость предводителя войск и всё войско, чтобы они мне, для извещения вас, а вам для образумления, дав несколько времени, святой справедливости руку остановили. В чём вы познали бы ваши обязанности к королям, господам вашим, это изменническое ва-ше намерение оставили, а головы свои наклоняя к покорности, к его милости господину полковнику Его Королевского Вели-чества, уже избранного, обратились с покорной просьбою, что-бы при виноватых невинные, оставшись от наказания несколько свободными, могли вкусить сколь ни есть милосердия. А если этого не сделаете, вскоре познаете над собою, жёнами и детьми вашими строгую кару справедливости Божией.
Писано в лагере под Пинском 9-го октября 1648 года. Желаю-щий вам скоро образумиться и исправиться Лука Ельский, мар-шал и полковник повета Пинского».
Горожане пинские, презрев письмом и увещеванием его ми-лости господина маршала и полковника пинского, остались при казаках и обещали при них стоять до крайности.
Тогда его милость господин стражник [Великого княжества Литовского полковник Мирский] опять приказал сильно стре-лять из орудий. И на штурм 120 драгун его милости господина Гонсевского и пехота его милости господина Петра Подлевского – 200 человек, были направлены к Северским воротам. Две же хоругви его милости господина полковника пинского сами доб-ровольно бросились на штурм, отогнали неприятеля стрельбой от ворот Лещинских, укреплённых рогатками и хорошо снаб-жённых народом, как горожанами, так и казаками, – [и] взяли их. И с двух сторон, одни через эти ворота, а пехота через Север-ские ворвавшись, при помощи хоругвей его милости господина Гонсевского и его милости господина Павловича, [а также] его милости господина Шварцоха рейтарской ворвавшись, укротили в зажжённом городе рыцарскою рукою с помощью Божьею высокомерную мысль казацкую и измену пинчуков. И наказали бунтовщиков огнём и мечом.
Они должны были почти каждый дом штурмовать, потому что неприятель, отбитый от ограды и рогаток, сильно оборонялся в запертых домах. Так что, начиная с полудня сего понедельника до полуденной же поры следующего дня, всю ночь и день, ры-царская рука не уставала среди трудов. И одних, как казаков, так и горожан на месте убивая, других, бегущих к воде и в ней по-тонувших, рука святой справедливости наказала, потому что и две мельницы, находившиеся на ладьях подле города, и два струга, на которые много потеснилось народу, вместе с мельни-цами должны были потонуть и доныне стоят в воде на самом дне» (“О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”).
Только к вечеру войска полностью заняли город. Но повстан-цы, засевшие в домах и не надеявшиеся на пощаду, продолжали обороняться. Начались пожары. Во время пожара был уничто-жен Димитриевский кафедральный собор. Наёмники и шляхта во главе с князем Мирским жестоко расправились с повстанца-ми Пинска. Около 14 тысяч жителей погибли. Более 3 тысяч за-щитников были убиты, а город разрушен. Только небольшая группа казаков во главе с Небабой смогла вырваться из города.
«Когда уже наступал вечер упомянутого дня, остальные казаки-изменники, уклоняя свои предательские шеи от рыцар-ской руки, бросились из Пинска на запад солнца, и, думая ухо-дить за хутор владыки пинского, над рекою Пиною, выскочили в поле. Но, по надлежащей предосторожности благоразумного вождя, – его милости господина стражника Великого княжества Литовского, все дороги были заняты, хотя и малым войском. С этой стороны сии изменники попали в поле на хоругви его ми-лости господина Полубинского, воеводича парнавского. Так что не всем пришлось переломить копьё о изменщиков-бунтовщи-ков. Иным, опустив копья, пришлось палашами сносить каи-новские головы. Вследствие сего изменники, которых не настиг-ла рыцарская рука, одни принуждёны были назад под меч в го-род возвращаться, а другие топиться в воде. Так эти два дня кро-вавого боя были прекращены за господским двором господина владыки, куда пробирались казаки, уходя от огня в городе и ры-царской руки, где, как говорят, многие в этом болоте потонули.
[10-го октября,] когда уже святой справедливости рука гос-подствовала над городом, опять во второй раз показался над ним кровавый меч на небе и метла, на что смотрело немало почтен-ных людей, особенно господ офицеров и войсковых товарищей. Поэтому так случилось, что меч и метла небесная истребили го-род Пинск. 10 числа войско стояло в расположенном под Пин-ском лагере, а вольная челядь забавлялась добычею как на каза-ках, так и на предательских горожанах. Не скоро возвратились в обоз с добычею, состоящею в забранных вещах.
11-го числа то же происходило. Город Пинск сгорел от велико-го пожара. В нём сгорело костёлов с монастырями – два, церк-вей неуниатских с монастырём – два, церквей, принадлежащих к унии – пять, домов же, построенных более или менее – 5.000 с лишком» (“О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”). Всего же, как говорят историки, тогда практически погиб не только город, но и почти всё его население. Множество ценных документов и целых архивов, связанных с историей Пинска, из-за мятежа горожан навсегда оказались утерянными для поздних исследователей. Однако жизнь не покинула город окончательно. Медленно и робко она начала возрождаться благодаря тому, что на пепелище родных домов стали возвращаться те, кому ранее удалось бежать из Пинска и найти убежище в его окрестностях.
IV. ПОСЛЕ ПИНСКОГО БУНТА
В то же самое время, в том же октябре, армия Богдана Хмельницкого расположилась возле города Львова и опусто-шила все его окрестности. После того, как полк Кривоноса стре-мительным штурмом овладел Высоким Замком – возвышав-шейся над городом неприступной крепостью, все львовские укрепления оказались под контролем войск Хмельницкого.
* * *
В этот год на южные воеводства Речи Посполитой налетела в большом количестве саранча, которая принесла огромный урон и так поела хлеба и травы, что негде было на зиму накосить се-на. После учинённого войсками разгрома чернь по всей Пинщи-не, боясь мести, смирно сидела по своим углам, и всё возвра-щалось к прежним порядкам. Люди, которые ещё недавно дерз-ко грабили, разрушали и убивали, теперь присмирели и делали вид, что они ни о чём не ведали и не слышали. Теперь, ограб-ленная почти два месяца назад, пани Барбара Тышкевич 17 ок-тября со слезами на глазах предстала перед пинским подста-ростой Адамом Брестским и подала протестацию. Оценив свой ущерб от грабежа в 30 тысяч злотых, она просила взыскать эту сумму в её пользу с киевских и пинских мещан.
* * *
Превосходящим силам наёмников и шляхты удалось также сломить сопротивление жителей Бреста, разрушить и разграбить его, а всех взятых в плен повстанцев казнить.
Гарнизон Львова, не имея возможности оказать сопротивление войскам Хмельницкого и Крымской Орде, был вынужден выполнить требования об уплате казакам и татарам огромного выкупа почти в полмиллиона злотых. 24 октября Хмельницкий двинулся из-под Львова к Замостью, в глубину уже настоящей Польши. «Стоя там, Орда с казаками по самую Вислу воевали, также на Волыни взяли крупные города: Острог Великий, Заслав, Луцк, Владимир, Кобрин и даже Брест Литовский» (“Ис-тория Отечества в романах, повестях, документах”). Поздней осенью казацко-хлопские армии заняли почти все украинные земли и во многих городах стали действовать “украинские ма-гистраты” – органы самоуправления по подобию тех, что ранее появились в восточных воеводствах.
В конце октября было заключено перемирие между Хмель-ницким и королём Яном-Казимиром на три месяца. Одной из причин его заключения являлось то обстоятельство, что ус-пешные наступательные действия магнатов и шляхты против повстанцев в Литве в дальнейшем развитии, если бы Хмельниц-кий продолжил свой путь на Варшаву, могли привести к удару войск гетмана Радзивилла по флангу и тылу казацких войск. Под Замостьем Хмельницкий простоял до середины ноября.
* * *
В Варшаве, однако, процедура выборов нового короля ещё не была завершена окончательно. «На этот раз близость казаков не дозволила панам тянуть избрания целые месяцы, как прежде случалось, потребность главы государства слишком была оче-видна. Хмельницкий со своей стороны отправил на Сейм депу-татов от казаков.
Было тогда три кандидата на польский престол: седмиград-ский князь Ракочи и двое сыновей покойного короля Сигиз-мунда III – Карл и Ян-Казимир. Седмиградский князь был уст-ранён прежде всех; из двух братьев взяла верх партия Яна-Казимира; казацкие депутаты стояли также за него; Оссолин-ский склонил многих на сторону Яна-Казимира, уверяя, что ина-че Хмельницкий будет воевать за этого королевича. Дело между двумя братьями уладилось тем, что Карл добровольно отказался от соискательства в пользу брата. Ян-Казимир был избран, несмотря на то, что был прежде иезуитом и получил от папы кардинальскую шапку. Что располагало Хмельницкого быть на стороне этого государя – неизвестно, как равным образом труд-но теперь определить, в какой степени участвовало желание Хмельницкого в этом избрании. Тем не менее, Хмельницкий показывал большое удовольствие, когда услышал о выборе Яна-Казимира» (Костомаров Н.И.).
20 ноября 1648 года Ян-Казимир стал королём Речи Поспо-литой, а вскоре Хмельницкому привезли от короля письмо с приказанием прекратить войну и ожидать королевских комис-саров, которые должны будут рассмотреть его обиды и претен-зии к Короне. Тогда же впервые официально Хмельницкий по-лучил от польского правительства титул гетмана Войска Запо-рожского. Учитывая трудности, связанные с чумой, трудностями в доставке продовольствия и наступившими холодами, Хмель-ницкий воспользовался предложением короля и его армия тотчас потянулась от Замостья назад на Украину.
* * *
2 января 1649 года (23 декабря 1648 года по прежнему православному календарю) Хмельницкому была устроена в Киеве торжественная встреча. Войцех Мясковский, член посоль-ства от Речи Посполитой, в своём дневнике так описывал этот день: «Сам патриарх [иерусалимский Паисий] с тысячью всад-ников выезжал из города его встречать, и здешний митрополит [Сильвестр Косов] дал ему место в санях по правую руку от себя. Вышедший навстречу народ, вся чернь приветствовали его на поле перед городом. И [Киево-Могилянская] академия при-ветствовала его речами и восклицаниями как Моисея, изба-вителя, спасителя и освободителя народа от польского ига, ус-матривая в имени Богдан доброе знамение, названный от слов “Богом данный”. Патриарх титуловал его светлейшим князем. В знак триумфа стреляли из всех пушек в замке и из меньших орудий в городе» (“История Отечества в романах, повестях, документах”).
Военные успехи казацко-крестьянской армии подняли между-народный авторитет Хмельницкого. «Довольно быстро гетман передумал идти вновь в послушание королю и Речи Посполитой и уже в начале 1649 года заявил смутившимся королевским посланцам: “Я являюсь единовладцем и самодержцем русским”. В это время гетман уже начал лелеять план создания династии правителей Руси – Хмельницких. «На протяжении нескольких дней патриарх вёл с Хмельницким тайные переговоры, после чего отправился в Москву. Однако ещё раньше выехал Хмель-ницкий, и патриарх провожал его за город» (“История Отечества в романах, повестях, документах”). Хмельницкий начал искать себе союзников из числа государств, выступавших против воз-главляемой Священной Римской империей и папством “Като-лической лиги”, на которую ориентировались правящие круги Речи Посполитой.
«На Рождество Христово послал его милость король своих великих послов – князя Четвертенского и воеводу киевского Адама Киселя, благочестивых панов, вместе с другими панами к гетману Хмельницкому и всему Войску Запорожскому. По причине их прибытия созвал гетман Хмельницкий Раду в Переяславе и приехал туда после Рождества Христова со всеми полковниками и сотниками. И там, в Переяславе, на той Раде передали паны послы грамоту на вольности, и булаву, и бунчук, и знамя, и бубны, и войсковые знаки от его милости короля, желая утихомирить ту войну. Там же и послы короля венгер-ского были на той Раде: быстро по всем землям пошла слава о казаках и Хмельницком, так что разные монархи предложили дружбу и подарки присылали – послы от его царского величе-ства из Москвы, от господарей Молдавии и Валахии стали при-бывать с большими дарами» (“История Отечества в романах, по-вестях, документах”). Лорд-протектор Англии Кромвель привет-ствовал украинского гетмана как “императора всех казаков”, именовал его “грозой и истребителем аристократии Польши”, “искоренителем католицизма”. Возгордившись, Хмельницкий в разгар застолья похвалялся: “Если дуки и князья будут брыкать-ся за Вислой, найду их и там!.. Поможет мне в этом вся чернь по Люблин и Краков!”. Славословие и возвеличивание иностранцев «гетмана Хмельницкого побуждало к большому ожесточению и к гордыне, и поэтому не пошёл он на справедливое соглашение с польским монархом как своим господином, а приняв от великих послов его милости короля те войсковые клейноды и большие подарки, отправил послов с честью, обещая всё сделать по жела-нию его милости короля и ту войну оставить, только лишь что-бы оставаться при старинных своих казацких вольностях. Но сразу же отправил своих послов в Крым, приглашая самого хана со всеми ордами» (“История Отечества в романах, повестях, документах”).
* * *
Зима в этом году была очень суровой, а из-за прошлогодней саранчи крестьянам нечем было кормить скот. Множество его было пущено под нож. Эта саранча, оставшаяся на Украине и сумевшая перенести зиму, по весне вновь расплодилась. Это привело к огромной дороговизне. Наступивший год обещал быть голодным. Крестьяне и городская беднота, не имея средств к существованию, ещё с большим желанием бросали своё хозяй-ство и примыкали к армиям Хмельницкого, рассчитывая про-жить и даже обогатиться за счёт грабежей.
* * *
«Януш Радзивилл в январе 1649 года во главе большого войска отправился из Бреста на юг Белоруссии. Его отряды двигались в направлении Пинск – Туров – Мозырь – Речица. Он рассчитывал перерезать путь казацким отрядам, направляющимся из Украи-ны на помощь белорусским крестьянам, подавить восстания в Белоруссии, а после нанести удар по тылу войск Б. Хмельниц-кого. Объединившись под Нобелем с отрядом Мирского, Радзи-вилл нанёс первый удар по Турову» (Ковкель И.И.).
Вместе с повстанцами-литвинами сражались казачьи отряды, нёсшие тяжёлые потери. В Мозыре израненный предводитель казацкого отряда Михненко по приказу Радзивилла был сброшен на камни с самой высокой башни замка. В Бобруйске другого раненого предводителя Поддубского вместе с несколькими за-хваченными в плен его товарищами посадили на кол. По при-казу Радзивилла здесь казнили несколько тысяч повстанцев, не пощадив и тех, кто, спасая свою шкуру, перешёл на литовскую сторону. Были произведены казни и среди участников восстания в Речице.
* * *
Создание на территории Казачьей Державы казацкой полковой и сотенной администрации и успешное формирование других звеньев государственного аппарата помогло Хмельницкому к весне 1649 года собрать значительное войско и хорошо наладить его снабжение оружием и другими припасами. Однако ситуация в соседней Литве внушала казацкому гетману большие опасе-ния.
В феврале 1649 года войско Радзивилла было готово к походу на Украину из Полесья. Чтобы расстроить эти планы, Хмель-ницкий срочно направил в Великое княжество Литовское 10-тысячный отряд во главе с запорожским казаком Ильёй Голотой. Ранней весной Голота переправился через Струмень и внезап-ным ударом прорвал линию расположения войск Радзивилла, который понёс тяжёлые потери. В короткий срок отряд Голоты вырос до 30 тысяч человек. Казаки заняли города Чечерск, Ту-ров, Речицу. Вслед за Полесьем вновь восстали центральные районы Литвы. Это привело к срыву подготовленного Радзивил-лом наступления на Украину.
* * *
«Уже весной Хмельницкий, отменив дружбу и договор с поль-ским королём, привлёк самого хана с великой силой татарской и собрал своё несметное казацкое войско. […] Даже за Днестром, около Галича, тоже причисляли себя к казакам […]. А в здешних краях показачились все волости и города, кроме одного только Каменца-Подольского. За Старым Константиновом было каза-чество в Шульжинцах, Грицеве, Чорторые; в Овруче был от-дельный полковник, которому было подвластно Полесье. […] Все эти полки были с гетманом Хмельницким, а в них – нес-метное количество войска: некоторые полки имели казаков бо-лее двадцати тысяч. Что село, то и свой сотник, а в иных сотнях и по тысяче людей. Так всё живое поднялось в казачество, вряд ли можно было в любом селе найти человека, который не пошёл в Войско сам либо сын его, а если сам недомогал, то слугу посы-лал. А часто все шли со двора, сколько их было, так что трудно было найти батрака. […] Даже в городах присяжные, бурго-мистры и советники оставляли свои должности, брили бороды и шли в то Войско: там считали бесчестием, если бы кто был не-бритым в Войске. Так дьявол подшутил над степенными людь-ми» (“История Отечества в романах, повестях, документах”).
* * *
Хорошо понимая роль господствующего класса общества в деле становления сильного и независимого государства, гетман Хмельницкий придавал особое внимание его становлению и сплочению. Основу новой элиты общества составили казаки, к которым примкнула часть шляхты, стремившаяся к военным подвигам и трофеям. Будучи сам по происхождению шляхтичем, гетман никогда не был её врагом. Наоборот, он прилагал усилия к тому, чтобы привлечь на свою сторону как можно больше представителей прежней элиты – православной шляхты, для которой умение управлять государством, представлять и защи-щать его было профессией. Массовая поддержка новой элиты сделала бы “Козацкую Державу” легитимной в глазах современ-ников, позволила бы сплотить общество и выступить единым фронтом против Варшавы, Вильно и любого другого против-ника.
Богдан Хмельницкий обращался с призывами к шляхте, даже к князьям, издавал универсалы на подтверждение шляхетских имений. Хотя гетман не раз заявлял “не отступлю от черни, ибо это правая рука наша”, одновременно Хмельницкий требовал от крестьян выполнения “прежних повинностей”, прежде всего в пользу тех шляхтичей, которые поддерживали его военное и государственное строительство. Он продвигал шляхту на глав-ные государственные места и уже в 1649 году большинство ве-дущих должностей в “Козацкой Державе” занимали выходцы из шляхты. По мере усиления Казацкого Государства на его сторо-ну переходило всё больше и больше шляхтичей.
Однако подавляющее большинство шляхты, особенно средней и крупной, всё-таки не поддержало бунтовщика Богдана Хмель-ницкого. Из её верхушки только один из обедневших князей Четвертенских и Юрий Немирич оказались в лагере гетмана. Ос-тальные, как, например, талантливый полководец князь Иеремия Вишневецкий, мечтавший до восстания Хмельницкого создать на левобережной части Украины автономное Русское воеводство и немало преуспевший в своих планах, воевали за Речь Поспо-литую.
* * *
Весной 1649 года казацкий полковник Небаба с 2.500 казаков и с гомельскими крестьянами появился под Гомелем в самый канун Пасхи, в страстную субботу, и при содействии самих горожан овладел им. Произошла страшная резня, казаки мстили беспощадно: погибло много поляков и, как говорят, до 1.500 евреев. Казаки говорили польским властям: “хотя бы Хмель-ницкий и хотел помириться, да не может: чернь до того рассви-репела, что решилась или истребить шляхту или погибнуть”.
Однако Небаба недолго продержался в Гомеле, так как Пац и Волович, а потом литовский гетман князь Ян Радзивилл прину-дили его уйти на левый берег Сожа. Поляки снова укрепили замок, наполнили погреба порохом, по стенам поставили пушки и ввели наёмные отряды венгерской и немецкой пехоты да хоругвь татар.
В июне литовцам удалось в районе Загалья, близ Струменя, прижать отряд Голоты к непроходимым болотам и почти пол-ностью уничтожить. Тяжелораненый предводитель повстанцев был зарублен шляхтичами. Литовское войско опять было готово к походу на Киев. Чтобы предупредить удар войска Радзивилла, Хмельницкий в конце июня 1649 года вновь направил в Литву 10 тысяч казаков под командой Степана Подбайло. Перед ним была поставлена задача: любой ценой сдержать противника на переправах через Днепр и Струмень и не допустить его продви-жения на Украину. Казаки успели поднять несколько тысяч хло-пов. Чтобы придать организованность повстанцам в Литве, Хмельницкий возложил на полковника М. Гладкого общее ко-мандование казацкими и повстанческими отрядами на её тер-ритории. Но Гладкому не удалось установить связь между раз-розненными, самостоятельно действовавшими среди болот и лесов отрядами и обеспечить единое руководство ими.
«Одновременно с казацкими загонами Хмельницкий посылал в Белоруссию многочисленные универсалы с призывами к мест-ному населению активнее подниматься на борьбу против своих угнетателей. Призывы действовали, так как подкреплялись при-бытием хорошо вооружённых и организованных казацких фор-мирований. Около Речицы были разбиты шляхетские хоругви под командованием писаря Великого княжества Литовского Воловича» (Ковкель И.И.).
Подбайло занял позицию у города Лоева, где Днепр и впа-давший в него Сож с трёх сторон прикрывали его отряд от внезапного нападения. Свой лагерь казаки укрепили. Распо-ложенный на противоположном берегу Днепра Лоев казаки-освободители сожгли, не церемонясь с его жителями. Радзивилл, стянув к Речице все свои силы и оставив в этом городе крупный гарнизон, с остальным войском двинулся к Лоеву. Наёмная не-мецкая пехота плыла по Днепру на лодках, а конница и артил-лерия продвигались вдоль берега. К концу июля 1649 года вой-ско Радзивилла подошло к Лоеву и стало готовиться к переправе на левый берег Днепра, где расположился лагерем Подбайло.
На помощь казакам Подбайло спешил посланный запорож-ским гетманом 15-тысячный отряд под командованием одного из ближайших сподвижников Хмельницкого и его личного друга – переяславского полковника Михала Кричевского (Кречов-ского), родом шляхтича из-под Бреста. Как только Кричевский переправился через Струмень, его отряд стал быстро попол-няться русскими повстанцами Литвы. Уже через несколько дней силы Кричевского возросли до 30 тысяч человек.
Местные крестьяне, хорошо знавшие своё родное Полесье, вели войско Кричевского к лагерю Радзивилла напрямик – через леса и болота. Казаки продвигались настолько осторожно, что их заметили только на расстоянии мили от вражеского лагеря. Кричевский обрушил на противника ряд сильных ударов, но ожесточённый бой не принёс успеха ни той, ни другой стороне. Тогда Кричевский пошёл на хитрость. Его левый фланг, начав ложное отступление, увлёк за собой резерв Радзивилла. В это время правый фланг Кричевского стремительно развернулся и вышел в тыл войску Радзивилла, а левый фланг, внезапно пре-кратив отход, ударил по этому войску с фронта. Боевой порядок противника был расстроен. Зажатые с двух сторон шляхтичи и наёмники несли большие потери. Но в критический момент подоспели свежие отряды литовской кавалерии и вынудили Кричевского отступить к лесу. Шляхетская артиллерия, открыв огонь, задержала переправу на правый берег отряда С. Подбай-ло, а наёмная пехота оттеснила казаков к Днепру и помешала их соединению с Кричевским, который был окружён.
К ночи сражение закончилось. Опасаясь неожиданной атаки Кричевского, шляхтичи и наёмники несколько отступили, а за-тем разложили костры, осветившие окружающую местность. В лагере Кричевского тоже всю ночь горели костры, оттуда до-носились шум, крики, которые к утру неожиданно стихли. Когда на рассвете шляхтичи и наёмники со всех сторон ворвались в лагерь, там было пусто. Кричевскому ещё раз удалось обмануть врагов: ночью казаки и крестьяне незаметно выскользнули из окружения в тот момент, когда в их лагере нарочно жгли костры и производили шум.
Разъярённый Радзивилл бросил в погоню за беглецами свою кавалерию, но настигнуть ей удалось только один казачий отряд – тот, который вёз на телеге тяжелораненого Кричевского. Каза-чий конвой был порублен, а шляхтич Кричевский, который не мог надеяться на лёгкую казнь, покончил с собой сам, разбив го-лову о телегу.
После битвы под Лоевом казаки и бунтовщики-крестьяне рассеялись в окрестностях города отдельными шайками. Они уничтожали небольшие гарнизоны противника, перехватывали обозы с боеприпасами и продовольствием, занимали отдельные сёла и даже города.
* * *
Города Лоев и Речица находились не столь уж далеко от Пин-щины и, вне всякого сомнения, хоть кто-то из сильно разрос-шегося рода Дзиковицких был втянут в водоворот тех событий. Димитр Савич Дзиковицкий вместе с уже взрослыми сыновьями Лукой, Яном и Иваном были непосредственными свидетелями тех событий.
* * *
Несмотря на победу, в битве под Лоевом войско Радзивилла понесло такие огромные потери, что о наступлении на Украину теперь не могло быть и речи. Армия Радзивилла, наступавшая на Киев, была вынуждена повернуть вспять. Это было вызвано и тем, что Радзивилл опасался выступления на помощь пов-станцам России, с которой вёл активные переговоры Хмель-ницкий, и удара русских войск ему в тыл.
На помощь осаждённым в Збараже польским войскам выс-тупил король Ян-Казимир с 30-тысячным войском. Хмельниц-кий с главными силами и татары двинулись навстречу и 5 авгус-та, во время переправы поляков через реку Стрыпа, атаковали их с фронта и тыла и окружили. 6 августа казаки ворвались в поль-ский укреплённый лагерь и лишь измена крымского хана спасла польское войско от полного разгрома. 8 августа 1649 года между королём и Хмельницким был заключён Зборовский мирный договор, предоставлявший казакам широкую государственно-политическую автономию, после чего казацкий гетман был допущен к королю. Вслед за тем было дано приказание казацким отрядам прекратить войну и в Литве.
Но проходивший в конце 1650 года Сейм уполномочил короля Яна-Казимира навербовать большое наёмное войско и созвать посполитое рушение. После этого Речь Посполитая стала гото-вить новое наступление. Однако русское правительство потре-бовало соблюдения Польшей ранее заключённого ею с Хмель-ницким Зборовского договора. В то же время Хмельницкому было разрешено перебросить в Литву через Брянский лес 4 ты-сячи казаков. Неожиданное появление казаков в Великом кня-жестве и разгром ими литовских отрядов вызвали панику среди шляхты и усилили борьбу местных повстанцев. Литовское вой-ско, предназначенное для похода на польскую “украину”, по этой причине осталось на месте.
* * *
Весной 1651 года, как только на южнорусских землях возоб-новились военные действия, в Литве началась новая волна на-родных восстаний. «Крестьяне, – по словам шляхтича Ерлича, – собирались как бы на мёд и в восстание бросались и стар и млад, невзирая на то, что наступали косьба и жатва» (Чепко В.В., Игнатенко А.П.).
В середине июня 1651 года под Берестечком на западе Волыни сосредоточилась 150-тысячная польская армия под командова-нием короля Яна-Казимира, в составе которой находилось и частное войско князя Иеремии Вишневецкого. Им противос-тояли 100-тысячная армия Хмельницкого и 50-тысячное войско крымского хана Ислам-Гирея. Сражение было жестоким и кро-вопролитным. Первые два дня оказались успешными для каза-ков, но на третий день поляки обрушили все свои силы на левый фланг, где стояли татары. Орда не выдержала и бежала. Хмель-ницкий бросился в стан Ислам-Гирея, чтобы уговорить хана не покидать поля битвы, но хан захватил гетмана в заложники, чтобы татары могли спокойно уйти в Крым, не опасаясь мести казаков.
Оставшийся без Хмельницкого казацко-крестьянский лагерь с трёх сторон оказался окружён шляхетским войском, а с четвёр-той к нему примыкала река и непроходимое болото. Осаждён-ные 10 дней и ночей оборонялись от атак поляков. В конце кон-цов, взявший на себя командование Иван Богун решил вывести основные казацкие силы через сооружённую под покровом ночи переправу, бросив примкнувших к войску крестьян на произвол судьбы. Для прикрытия Богун оставил только один казацкий отряд. Шляхтич-очевидец писал о нём: «Одна казацкая дружина числом в 200 или 300 человек, засев на островке, оказывала на-шим столь решительный и мужественный отпор, что, хотя гет-ман Потоцкий обещал им даровать жизнь, они не приняли пред-ложения и, высыпав в знак своего решения деньги из кошельков в воду, стали так сильно обороняться, что пехота была вынуж-дена наступать на них всей массой, и хотя расчленила их и ра-зогнала, они, тем не менее, отступали на болото, не желая сда-ваться, и там поодиночке каждого из них приходилось убивать. А один из них, захватив лодку, на глазах короля и всего войска дал пример некрестьянского мужества, обороняясь на этом чел-не при помощи косы несколько часов».
В это время ордынцы, грабя по пути население и уводя с собой огромный полон, возвращались в Крым. После победы поляков под Берестечком князь Вишневецкий внезапно скончался, ско-рее всего был отравлен. После смерти князя Иеремии его жена, ранее получившая вместе с братом хорошее образование в За-мойской академии, оказалась перед лицом финансового кри-зиса. Не могло идти речи даже о проведении траура, о похоро-нах даже не вспоминали. В последующем опеку над вдовой взял её брат и княгиня поселилась у него в Замостье. А спустя две недели после взятия Хмельницкого в заложники, хан Ислам-Гирей отпустил его на свободу. С этого года в ходе гражданской войны резко обозначился неблагоприятный для повстанцев пе-релом.
* * *
Ожесточение, всегда сопутствующее гражданским войнам, когда убивают вчерашнего соседа, знакомого, а то и родст-венника, ставшего вдруг врагом, проявилось даже внутри семьи Хмельницкого. Поскольку Мотрона, вторая жена Хмельницкого, встала костью поперёк горла двум его сыновьям от первого бра-ка, старший сын Тимош, воспользовавшись пребыванием отца на войне, приказал в 1651 году казнить опротивевшую мачеху. Несмотря на то, что Богдан Хмельницкий любил Мотрону, голос разума не позволил ему как-либо наказать сына, которому он надеялся передать по наследству свою гетманскую булаву.
* * *
Поражение под Берестечком имело тяжёлые последствия для Хмельницкого. В июле 1651 года польская армия двинулась вглубь Украины и, взяв город Трилисы, вырубила его население. Литовская армия под командованием Радзивилла также перешла в наступление. Прибыв на переправы под Лоев, где 15-тысячная казацкая армия стерегла границу, войско Радзивилла «имело сражение со стоявшим там на заставе немалым казацким вой-ском – полками Черниговским и Нежинским. Но они были бес-печны, больше пьянствовали, чем стояли на страже, считая себя уже непобедимыми. А когда охрана дала весть, что литовское войско переправляется через Днепр, старший над казаками чер-ниговский полковник Небаба бросился без должного порядка на их регулярное войско, и сразу же то литовское войско его сло-мило, многих казаков порубили, а самого Небабу, небрежного полковника, казнили. Остальное казацкое войско под команд-ованием нежинского полковника отступило к Чернигову, а за ними князь Радзивилл подступил к Чернигову. Но там он уже ничего не добился, повернул обратно к Любечу и, оставив в го-роде Любече своих солдат, двинулся на Киев» (История Отече-ства в романах, повестях, документах).
По дороге 20-тысячная армия Радзивилла грабила и сжигала мятежные селения, города, монастыри. В последних числах ию-ля литовское войско подступило к Киеву. «Киевский полковник Жданович вышел из города в надежде напасть на литовцев, когда последние будут находиться в Киеве. Город был занят литовцами 6 августа. Литовцы не могли быть застигнуты врас-плох и отбили нападение. Киев сильно пострадал от пожара» (Костомаров Н.И.).
«Произведя опустошения в Киеве, литовское войско пошло под Белую Церковь, где, соединившись с коронным войском, напали на войско гетмана Хмельницкого. Но гетман не расте-рялся: дал крепкий бой обоим тем войскам, коронному и литов-скому, так что много их погибло; казаки им затруднили снаб-жение водой, а татары – фуражом для коней. И так простояв две недели, приступили к переговорам» (История Отечества в рома-нах, повестях, документах).
В сентябре 1651 года Хмельницкий был вынужден подписать с Польшей Белоцерковское соглашение, невыгодное для него. В соответствии с ним с территории Великого княжества Литов-ского были выведены все казацкие войска, а евреям было снова возвращено право водворяться по всей Украине.
«Польские солдаты, пребывавшие на Украине на зимних квар-тирах, рассчитывая на миролюбие и терпеливость гетмана Хмельницкого, чинили населению большие притеснения и беды по своему солдатскому обычаю: обирали людей, а тех, кто стали казаками, обрекали на смерть. Об этом к Хмельницкому дохо-дили со всех сторон многие жалобы. Увидев, что солдаты отно-сятся к людям всё более жестоко, вызвал хана с его ордами» (История Отечества в романах, повестях, документах).
* * *
1 – 2 июня (22 – 23 мая по православному стилю) 1652 года под Батогом польская армия под предводительством выкуп-ленного из плена и ставшего коронным гетманом М. Калинов-ского потерпела сильное поражение. Об этом событии его участ-ник, польский шляхтич Длужевский, писал в донесении канц-леру Речи Посполитой Анджею Лещинскому.
«Ясновельможный и ко мне милостивый господин ксёндз-канцлер, наш благодетель! 3 июня я встретил гонца с королев-ской почтой, которая была послана к нам в лагерь под Батогом. Но не было уже куда ему идти. Поэтому я решился возвратить гонца к Вашей милости, чтобы как можно скорее уведомить о несчастном, неслыханном и быстром разгроме нас Хмельницким и ордой Крымской, Ногайской и Буджацкой.
Ход боёв был таков. 1 июня подступило к нашему войску 16 тысяч ордынцев. Наше войско сначала действовало ретиво. Три полка отогнали Орду на полмили, но туда к ордынцам пришли подкрепления. И когда наступили на наших, добились перевеса, а нашим рыцарям не обошлось без потерь. Так продолжалось до вечера.
На следующий день, 2 июня, начиная с полудня нас атаковал сам Хмельницкий с такими крупными силами, что мы не смогли сдерживать их и одного часа. Нас, окружённых со всех сторон, ордынцы рубили саблями, а казаки овладели лагерем, так что наше войско было полностью стёрто с лица земли. Господин гетман [Марцин Калиновский] сразу же спрятался в редут, занимаемый иноземными солдатами. Но там не пробыл долго, так как враг, имевший несколько десятков пушек, окружил ими наш редут. Защитники его были убиты или взяты в плен. Сда-лись, так как не имели другого выхода. В таких редутах, не имеющих воды, сооружённых наспех, при штурме невозможно удержаться, а тем более при возникшем замешательстве. [...] А лагерь был такой, что и 100 тысяч вряд ли бы его оборонили. Впереди поставили только одну шеренгу, сзади не было не только арьергарда, но и вообще никого, способного к обороне. Казаки и татары легко взяли нас и проникали в лагерь, где только пожелали.
Из всей нашей хоругви Бог спас только меня и ещё одного воина. Нам чудом удалось переплыть реку. А вообще уйти уда-лось очень немногим, так как многочисленные речные пере-правы и густые леса очень затрудняли отступление. При гетмане находились черниговский каштелян пан Одживольский, пан ко-ронный обозный, сын коронного польного гетмана Калинов-ского, красноставский староста Марк Собеский, пан Балабан, пан Незабитовский, брацлавский подсудок пан Косаковский, пан Калинский и ещё несколько ротмистров. Трудно сказать, какая их постигла участь. Сомневаюсь, удалось ли им уйти, проби-ваясь сквозь густой заслон войск.
Иноземцы и рейтары держались стойко, но и из них только немногие смогут в будущем послужить Речи Посполитой.
Его милость пан брацлавский воевода [Адам Кисель], который стоял недалеко от лагеря, но с нами не соединился, вероятно, смог отступить к Каменцу. Заднепровское войско, полки воево-ды русского и господ Сапег, ожидавшие в Охматове прихода Заднепровского войска, возможно, сумели сосредоточиться и сейчас осаждёны казаками. Другие же утверждают, что они с боем отступают под прикрытием лесов. Каковы дальнейшие намерения врага, известно только Богу. Вы должны побуждать короля и всю Речь Посполитую наладить оборону в течение одной – двух недель ввиду опасности, что они могут двинуться вглубь страны.
Изложив всё это на усмотрение Вашего светлого ума, надеюсь, что недобрые вести (сообщённые не философом, а воином, из-битым кистенями, с глазами, опалёнными порохом) будут при-няты благосклонно. Выражаю надежду, что Вы не забудете бед-ного солдата, который служит уже двадцать с лишним лет. По-лагаюсь на Вашу доброжелательность. Новоконстантинов, но-чью 3 июня 1652 года. Миколай Длужевский» (История Отече-ства в романах, повестях, документах).
За всю свою средневековую историю Польша не знала такого страшного поражения. Погибло не менее 8 тысяч солдат, в том числе половина всех гусар Речи Посполитой. Кроме Калинов-ского, отрубленную голову которого Хмельницкому принёс та-тарин, погиб командир немецких наёмных солдат пан Пшемский и множество других военачальников. Современники сравнивали тактику Хмельницкого в Батогском сражении с тактикой Ганни-бала под Каннами. «Из лагеря польского войска мало кто ушёл: те, кто уходили на добрых конях либо лесами пробирались, ещё до того, пока их татары догнали, уничтожались простыми людь-ми, не имевшими к ним жалости […]. И в том году опять по городам погибло много панов, которые было понаехали в свои имения. Их убивали простые люди, а казаки, ушедшие из своих усадеб, возвращались» (История Отечества в романах, повестях, документах).
* * *
Хмельницкий после этого стал думать о создании 50-тысячной регулярной армии, бывшая польская “украина” стала фактичес-ки независимой “Украинской Казацкой Державой” и власть гет-мана сильно окрепла. В этом году польский агент Щитницкий докладывал о планах гетмана: «Замысел Хмельницкого – пра-вить абсолютно и независимо, не подчиняясь никакому монарху, и владеть всей землёй, которая начинается от Днестра и идёт до Днепра и далее, до московской границы».
* * *
Летом 1652 года, в условиях продолжающихся военных дей-ствий, вновь разразилась эпидемия чумы (“моровое поветрие”, как называли её современники), которая охватила и Право-бережье, и западноукраинские земли, и польские с литовскими. От чумы погибло много тысяч людей, а некоторые местности были почти опустошёны...
В августе 1652 года браком Тимоша, старшего сына Хмель-ницкого, с дочерью молдавского господаря Василия Лупула – Роксандой (Розандой) – был скреплён союз Казацкой Украины и Молдавии. Интересно, что при этом литовский магнат и ярый противник казацкого гетмана Януш Радзивилл являлся мужем другой дочери молдавского господаря – Марии. Имеются упо-минания, что осенью 1652 года чеканилась собственная казацкая монета. Шведская королева Кристина, правившая до 1654 года, надеясь поживиться за счёт ослабленной войнами Речи Поспо-литой, посылала к Богдану Хмельницкому своего представителя с восхвалением подвигов запорожского гетмана и обещала во-енную помощь Швеции против поляков: «Да будет тебе несом-ненно известно, что я снаряжу из пограничных моих областей 60 тысяч воинов тебе на помощь, дабы ты сокрушил моих врагов».
«Войны приносили огромные бедствия, местами полное разо-рение крестьянам, тяжело отражались на помещичьем хозяйстве, разоряли города, уменьшали количество населения. Так, если в 1650 году в 10 войтовствах и 5 местечках Пинского староства (без города Пинска) было 4430 дворов, то к 1653 году их со-хранилось 1360. Ряд местечек был полностью уничтожен» (Чеп-ко В.В., Игнатенко А.П.). Само собой разумеется, что такие же последствия проявились на имущественном положении и чис-ленном составе рода Дзиковицких. Несчастья местного насе-ления дополнялись ещё и постоями войск. Постои армий, разо-рявшие крестьян и тем самым лишавшие и панов их доходов, вызывали недовольство даже шляхты. Так, в 1653 году волын-ская шляхта отмечала, что “окончательной гибели воеводства” содействовали “постоянные переходы войск Речи Посполитой, частые стоянки в соседстве наших краёв” (Баранович А.И.).
Весной 1653 года, когда подросла трава, польский король Ян-Казимир стал собирать коронные войска для будущих сражений. В 1653 году на территорию Великого княжества Литовского надвинулась эпидемия тифа, намного увеличившая потери насе-ления. Все победы войск Хмельницкого в предшествующее вре-мя не изменили в целом неблагоприятного для него хода войны. Внешнеполитические неудачи вместе с разорением казачества, недовольство грабительскими действиями союзников-татар, а также неудачи Тимоша Хмельницкого в Молдавии вызвали около 20 июня 1653 года массовое выступление бойцов в лагере под Городком на Подолии против политики Богдана Хмельниц-кого. Ему пришлось отказаться от продолжения похода в Гали-чину и вернуться к Белой Церкви.
Король Ян-Казимир 22 августа выдвинулся из-под Глинян и «стал обозом под Каменцем-Подольским. Проведав об этом, Хмельницкий послал за Ордой, с которой пошёл в поход и хан. И гетман Хмельницкий собрал казацкое войско вместе с Ордой и двинулся навстречу королю, оставив под Черниговом часть войска – полки Нежинский, Переяславский, Черниговский – против литовского войска, стоявшего обозом под Речицей. И придал часть Орды под командованием нескольких мурз Ивану Золотаренко, своему шурину, бывшему нежинским полковни-ком» (История Отечества в романах, повестях, документах).
В начале октября, ещё не зная о том, что его сын Тимош в середине сентября умер в Молдавии от полученной раны, Хмельницкий выступил в поход против поляков. Объединив-шись по дороге с татарами, вперёд себя он направил авангард к Сочаве, который вскоре повернул назад, поскольку казацкие отряды попали в окружение, а затем, добившись почётной капи-туляции, повернули назад на Украину.
* * *
О самостоятельном государстве “Казацкая Держава” Хмель-ницкому пришлось забыть. Выход из крайне сложного поло-жения виделся только в немедленном объединении с Россией и закреплении за родом Хмельницких хотя бы положения удель-ного малороссийского владетеля. Это было сделано по решению Земского собора в Москве в октябре 1653 года и затем под-тверждено на казачьей Раде в городе Переяславе (Левобережная Украина) в январе 1654 года. Уже в конце 1653 года в Речи Посполитой стало известно, что Россия готовится к войне с ней. Поэтому в спешном порядке начали укреплять пограничные зам-ки, увеличивать их гарнизоны. Одновременно на поветовых сеймиках принимались решения о созыве шляхетских ополче-ний, которым вменялось в обязанность защищать свои поветы от русских войск.
Пользуясь неразберихой гражданской войны, крымские татары ходили дальними рейдами по разорённой стране, собирая обиль-ный урожай чужого имущества и живого товара в виде плени-ков для продажи на работорговых рынках. Имеется заявление пинского возного генерала о разорении татарами имения Угри-ничи Пинского повета от 6 января 1654 года, в котором среди свидетелей со стороны шляхты присутствовал пан Стефан Дзи-ковицкий. Под заявлением от 8 января 1654 года земянина Анд-рея Телятинского о разорении татарами имения Задолжа Пин-ского повета свидетелем от шляхты был Павел Дзиковицкий. 9 января 1654 года Павел Дзиковицкий также был свидетелем при составлении акта о разорении татарами имения Кухча в Пинском повете. Так что можно сделать вывод, что Стефан и Павел Дзи-ковицкие родились не позднее 1634 года и жили как минимум до 1655 года.
* * *
В это время процесс полонизации Великого княжества Литов-ского ускорился. Литовская знать, не желая иметь ничего обще-го с бунтовщиками, знаменем которых было православие и рус-ские традиции, всё больше перенимала польские обычаи и культуру. Стоявшие за единую Речь Посполитую православные магнаты, в частности князь Вишневецкий, после поражения ста-ли быстро ополячиваться.
В ответ на решение Переяславской Рады и слухи о близкой войне с Московией Януш Радзивилл 16 февраля 1654 года издал универсал, в котором приказывал всем наёмным войскам и шля-хетскому ополчению собраться под городом Оршей.
«В том же году, сразу весной, его царское величество, оповес-тив своими послами его милости королю о своих обидах и об угнетении православной веры введением римской веры и боль-ше всего притеснением христиан унией, объявил, что идёт вой-ной на короля польского и сам своей персоной царской двинулся из столицы с многими войсками, направляясь под Смоленск, а боярина Василия Васильевича Бутурлина с многими войсками выслал к гетману Хмельницкому» (История Отечества в рома-нах, повестях, документах).
В мае 1654 года три большие группировки московских войск ворвались в пределы Великого княжества Литовского с направ-лений Великих Лук, Вязьмы и Брянска. Основные силы русских войск двинулись к Смоленску, осадили город, а затем овладели им. На помощь московитам с юга пришли украинские казаки под командой шурина Хмельницкого наказного гетмана Ивана Золотаренко, которых направил Хмельницкий. Общая числен-ность московских и казацких войск составила около 100 тысяч человек, в то время как численность войск Великого княжества Литовского не превышала 12 тысяч.
В 1654 году по смерти крымского хана Ислам-Гирея ханом стал Мохаммед-Гирей и из Крыма также регулярно выходили татарские чамбулы (конные отряды) для разорения литовских земель и захвата пленных.
В июне 1654 года из Новгород-Северска атаман Иван Золота-ренко пошёл на Гомель. Ему предшествовала молва, будто с ним 40 и даже 100 тысяч казаков, хотя на самом деле он имел около 20 тысяч. Польский гарнизон поспешил укрыться за замковыми укреплениями, и 20 июня ему открылось зрелище, как несколько тысяч казаков подъезжали и подходили к городу, как Золота-ренко и Пётр Забелло расставляли пушки вокруг замка по ули-цам и по окрестным холмам, и как все готовились к первому приступу. Но через день к осаждающим приехал боярин князь Александр Никитич Трубецкой и не велел приступаться к замку, опасаясь большого урона. После этого рвение казаков охладело и большая часть их, не торопясь с окончанием осады, разошлась загонами жечь замки Речицу, Злобин, Рогачев, Горваль и Стре-шин, причинявшие им прежде много вреда, а Золотаренко остал-ся с прочими донимать осаждённых голодом, безводьем и пу-шечной пальбой. Замок в Речице, простоявший более двухсот лет, тогда и был сожжён.
Взятые Золотаренко “языки” показывали, что в Гомеле запер-лись не 2.000 человек, как он первоначально думал, а только 700, и что среди них находились староста Рудский, хорунжий князь Жижемский, полковник Бобровницкий и командир наём-ного отряда из немцев некий Михал Сверской. Золотаренко по-сылал им письма, от имени царя и гетмана приглашая их сдать-ся, но те в ответ высылали казакам увещания снять осаду и “пёсьими своими губами нарушали достоинство царского вели-чества”. 14 июля в лагерь приезжал царский подьячий Яков Пор-томоин передать грамоту с известием об успехах московского оружия и осмотреть, как ведётся осада. Ему всё показали и он уехал обратно.
26 июля прискакали царские гонцы Иван Кровков, Григорий Куракин, Ларион Алексеев и другие с грамотой, чтобы Золота-ренко, оставив Гомель, скорее шёл на помощь царским войскам. Но наказной атаман упорствовал, послал своего брата Василия Никифоровича, Ивана Нестеренко и Петра Забелло с 1.000 ка-заков, а сам продолжал осаду. По словам одного польского ав-тора, он велел втащить несколько пушек на колокольню Спас-ской церкви и оттуда стал стрелять но замку, чем нанёс страш-ный урон литовцам. Положение гарнизона ухудшилось ещё от того, что казаки отрезали подвоз провианта и спуск к реке Сож за водой.
Томимые голодом и жаждой осаждённые в конце восьмой не-дели решили сдаться на великодушие победителя и 13 августа объявили об этом Золотаренко. Он предложил им принести при-сягу верноподданнически служить царю Алексею Михайловичу. Когда поляки и немцы исполнили это, каждый по обрядам своей веры, Золотаренко дал всем полную свободу: собранные в Гоме-ле старшины и челядь присоединились к казакам и участвовали в военных действиях; пехота пана Гедройца, рота татар и вен-герская пехота были размещены по куреням; немецкая пехота отправилась на стоянку по деревням, а командир её перешёл на службу к царю. Лукавые Рудский и Жижемский приятельски сблизились с Золотаренко и некоторое время сопровождали его в дальнейшем походе к Чечерску, но потом опять передались к своим в Быхов. Несколько поляков и некто Фащ были отосланы к царю. Царь Алексей Михайлович пожаловал казакам на память об осаде Гомеля небольшие золотые медали, прозванные “золо-тыми копейками”.
Гомель снова принадлежал Московскому государству, и рус-ская часть его населения свободнее вздохнула, когда пронёсся царский указ: «униатам не быть, жидам не быть и жития Ника-кого не иметь».
Во время большого пожара в Пинске в 1654 году был сожжён православный Богоявленский монастырь. Димитриевский ка-федральный собор, наряду с другими постройками, был унич-тожен вторично и на этот раз окончательно.
* * *
Итог. Русско-польская война 1654 – 1667 годов за Украину и Литву вскоре превратилась в крупнейший международный конфликт, в котором приняли участие Швеция, Османская им-перия и её вассальные государства – Молдавия и Крымское ханство. Начало войны было ознаменовано большими успехами русских войск.
Во второй половине 1650-х годов православный Пинский Богоявленский монастырь был после пожара 1654 года заново отстроен и обнесён оградой. Богоявленский монастырь оставал-ся в XVII веке одним из немногих центров православия в Вели-ком княжестве Литовском. Игумены монастыря духовно опека-ли православные приходы, находящиеся на территории Пинской униатской епархии.
В 1658 году в Литву снова пришла эпидемия тифа.
V. ИЗМЕНЕНИЕ СИТУАЦИИ В ЛИТВЕ
Казаки господствовали над всей Литвой, преемник Золота-ренко – Иван Нечай – гордился титулом “полковника Гомель-ского”, царь Алексей Михайлович жил в литовской столице Вильно, и одно время успех русских казался везде обеспечен-ным. Но тут среди казаков образовалась бунтовавшая партия, погубившая все надежды жителей Гомеля.
От её захватов Гомель оберегался сперва Черниговским и Чаа-даевым полком, а потом Завадским и Рославченко с задиснен-скими сотнями. Наконец, нежинский полковник Василий Золо-таренко, брат покойного атамана, будучи в Москве, выпросил у царя Гомель в награду за свою верную службу и для обережения от врагов. Царь милостиво пожаловал “Гомель с волостью и с уездом и всеми угодьями ему, его жене и наследникам”. Это пожалование состоялось в марте 1661 года, но осуществиться уже не могло, так как замком завладел изменник – некий Му-рашка. Да и на Пинщине в 1662 году в Кобрин ворвалось взбун-товавшееся литовское войско.
Новый правитель Гомеля Мурашка был типичным сыном буйного и своевольного XVII века: полуказак, полуполяк, он не знал более высокого закона, чем собственная его шашка и, обма-нывая обе стороны, сумел продержаться в Гомеле более 10 лет. Его товарищи набирались из всякого сброда и были такими же головорезами, как и сам он. С этим сбродом Мурашка почти каждый год вторгался вглубь Малороссии и, после грабежей и убийств, безнаказанно возвращался домой.
В феврале 1663 года он предпринял большой набег на город Севск, распустив слух, что с ним 100 тысяч войска. Золотаренко и другие полковники вышли навстречу, и Мурашка, обеску-раженный раскрытием своего замысла, ушёл ни с чем. Зимой 1664 года, накануне нового года, он нагрянул на сёла и деревни под Новгород-Северским, разграбил и сжёг их, крестьян частью перебил, частью увёл в плен и поспешил укрыться за неприс-тупными стенами своего замка. Через 4 месяца после этой уда-чи, Мурашка с 400 конных и пеших поляков повторил набег на Стародуб, но, подойдя к нему 6 мая и увидав, что жители приго-товились обороняться, ушёл. Однако на полдороге остановился и послал хорунжего Ремишевского с 80 человеками взять “язы-ков”. Тут на него напал подошедший из Чернигова полковник Дёмка Многогрешный и разгромил его. Мурашка спасся только благодаря случаю и, истекая кровью, едва добрёл до Гомеля.
Между тем как он медленно залечивал свои раны, день ото дня возрастала общая ненависть к нему. “Как голодный волк докуча-ет нас своими нападениями этот злохитренный Мурашка, – гово-рили о нём казаки, – дай-то нам, Боже, изловить этого волка!”.
По весне следующего года подошли к Гомелю с разных кон-цов тысячи конных и пеших казаков. Из Стародуба пришёл полковник Леско Острянин, из Чернигова Дёмка Игнатов с це-лым полком, поднялись Иван Щербина и Матвей Винтовка с добровольцами, к ним примкнули запорожские удальцы и союз-ники из Валахии брацлавский полковник Димитрашка Райг с полком волохской конницы. Стали обозом вокруг города, окру-жили замок окопами, подвели шанцы и решили морить голодом злохитренного волка Мурашку. Хитрец выслал для переговоров своего товарища Черняка Нормонтовича и местного протопопа, рассчитывая затянуть время и дождаться помощи, но казаки задержали их и не отпустили к нему.
Думая, что известие о казацком походе будет сочувственно встречено в Москве, гетман Брюховецкий писал: “Уведомляю, как Господь Гомлем поблагословит”, но ему прислали в ответ суровый указ: “от Гомля отступить и зачепок ни в чём не чинить”, чтобы не нарушать условий перемирия.
Казаки немедленно отпустили протопопа и “языков”, и пошли, кто по домам, кто на защиту от крымцев, один Винтовка в 1666 году грозил вновь показаться под Гомелем.
Но никто так не жалел о неудаче казаков, как сами гомеляне. Правление Мурашки довело их до того, что многие стали высе-ляться на Украину, а оставшиеся в городке в количестве около сотни дворов то и дело увещевали казаков выбить из замка гар-низон и не раз “со слезами просили милости у великого государя и к гетману присылали, чтобы великий государь указал город Гомель и их всех принять под свою царского величества высоко-державную руку в вечное подданство”.
* * *
В 1667 году тиф опять гулял по Великому княжеству Литов-скому, собирая обильный урожай человеческих жизней.
В то время, как в Литве, страдавшей от военных действий, уровень образованности и культуры населения отставал от вре-мени, в Западной Европе ситуация была намного лучше. Работы астрономов Галилея и Кеплера с такой очевидностью подтвер-дили учение Коперника, что со второй половины XVII века все астрономы Европы, стоящие на уровне научных требований своего времени, уже признают его истинность. Хотя, тем не менее, католическая церковь ещё длительное время продолжала бороться с новыми взглядами на Вселенную.
* * *
Самая большая неожиданность в жизни вдовы Иеремии-Михала Вишневецкого произошла 19 июня 1669 года, когда её единственного сына избрали польским королём. С самого начала она старалась поддержать сына и привлекать ему сторонников. Для неё было совершенно ясно, что молодой избранник нахо-дится в очень шатком положении и поэтому старательно искала всех, кто мог бы его поддержать.
В 1670 году для привлечения гомелян на свою сторону король Корибут-Вишневецкий дал им привилегию на нестеснение тор-говли и беспошлинный провоз товаров. Но едва брожение умов успокоилось, как с ними начали обращаться по-прежнему, и администрация таможен нарушила её.
В 1672 году новый гетман Демьян Игнатович (бывший полков-ник Дёмка) убеждал московского государя, милосердуя о старо-давних заслугах Войска Запорожского, принять Гомель в своё подданство ввиду того, что малороссийским жителям и всей Украйне бывает от него великое утеснение: “едва наступит война на Украйне, – говорил он, – как поляки посадят в Гомель человек со 100 своих, и они не пропустят ни единого человека ни к Стародубу, ни к Чернигову, а нигде миновать этого Гомеля нельзя, и великая беда от него, от Гомеля, чинится. Если б государь приказал взять его, мы бы завоевали его, и вся Украйна успокоилась бы. Сами гомеляне к нам просятся, а как гетману не принять Гомля: Войско Запорожское никого не отгоняет”. Но из Москвы постоянно отвечали, что нельзя брать Гомеля, так как это запрещено в перемирных грамотах.
Гетман даже предлагал такой план: захватить на время Гомель и заселить его казаками с левого берега Сожа, которые уж ни в коем случае не пропустят поляков. С этой целью он посылал к нему, на свой страх и риск, своего брата с кошевой пехотой, но из Москвы повторились те же запрещения – и гетман уступил.
А тем временем и Мурашка оказался безвреден: оставив Го-мель в руках поляков, он раскаялся, просил принять его в рус-ское подданство и отправить на войну с турками. Его отпустили туда, и через год бывший гомельский правитель кончил на чужбине свою беспокойную жизнь.
В Гомеле преемники Мурашки не предпринимали набегов, но зато всецело занялись внутренней борьбой: позабыв уроки про-шлого, они угнетали всех, кто не принадлежал к польской на-циональности и католической религии, вели борьбу против массы народа и, стало быть, против самих себя. Последствия её были такие, как и полвека перед тем. Стоило казакам в 1684 году при гетмане Самойловиче появиться под Гомелем, как все гомельские сёла на левом берегу Сожа отпали от Польши и присоединились к ним.
* * *
В 1685 году в Гомельской волости на землях рода Халецких герба Абданк староверами-беженцами из центральных районов России был основан населённый пункт Ветка. В дальнейшем, вплоть до падения Речи Посполитой, Ветка вместе с окрестными слободами, монастырями и скитами являлась центром раскола. Здесь сформировались местные особенности иконописи и оформления книги, сложилась самобытная школа резьбы по дереву.
* * *
Тяжелые испытания выпали на долю Пинского коллегиума в середине XVII века. Несмотря на огромные материальные труд-ности, выпавшие на долю иезуитов во время Пинского бунта 1648 года, уже в следующем учебном году они смогли вновь от-крыть школу, в которой работал только один магистр Самуэль Корсак – профессор школы. Возобновить деятельность средней школы пинским членам Ордена удалось не сразу, а только в 1654 – 1655 учебном году. Однако в дальнейшем её судьба вновь испытала потрясение. В 1657 году ректор Андрей Воллович от-правил на Полесье для осуществления миссионерской деятель-ности Андрея Боболю и Шимона Маффона, вскоре погибших от рук казаков, а в 1660 году следующий ректор Шимон Вдзекон-ский спас преподавателей коллегиума, распустив их по домам при приближении к Пинску казаков.
После первого разгрома коллегиума его ректор, известный пе-дагог Андрей Воллович поручил архитектору Матеушу Фаль-ковскому восстановить его здания. Архитектор руководил и воз-ведением костёла cвятого Станислава. Огромное здание колле-гиума впечатляло современников. Историк А. Самусик пишет: «Внутренняя планировка коллегиума имела коридорную схему. На первом этаже размещались классы, общая столовая и хозяй-ственные помещения. На втором и третьем – лаборатории, биб-лиотека, а также жилые помещения учеников и монахов. От-дельные помещения были расписаны настенными фресками (школьный театр, ряд классов). Пол был выложен белыми глиня-ными плитками. Многочисленные камины и печи украшены из-разцовыми плитками в основном зелёного цвета с геометричес-ким, солярным и зооморфным орнаментом». Лаборатории были оснащены картами, глобусами, микроскопами, электрическими машинами и другим оборудованием.
Известно, что с конца XVII века в Пинске существовала также базилианская школа, дававшая возможность получить такое же образование, как и иезуитская, но только предназначенная спе-циально для детей униатов. Наверно, она располагалась в поме-щениях Лещинского монастыря.
* * *
Согласно реестра подымного налога, составленного сборщи-ком налогов по Брест-Литовскому воеводству Самуэлем Колбом в 1673 году, в Дзиковичах в это время находилось 7 хозяйств, населённых представителями фамилии Дзиковицких. Хозяйства эти облагались особым подымным налогом, и потому называ-лись “дым”. Ещё один дым Димитра Тимоховича Дзиковицкого находился в селе Кочановичи, и один в Местковичах на двоих – на Стефана Шелятинского и Демьяна Дзиковицкого. Из этих 7 хозяйств в Дзиковичах одно было записано на Димитра Савича вместе с братом Юзефом. Скорее всего, имя Юзеф было вторым именем старшего брата Димитра – Ивана Савича. А средний брат Роман, видимо, либо погиб в каком-то из трагических эпи-зодов того смутного времени, либо в поисках лучшей доли уже уехал из родового гнезда Дзиковицких. Ещё один “дым” был записан на родного дядю Ивана-Юзефа и Димитра Савичей – на Остапа Феодоровича с сыном Феодором Остаповичем, и третий – на детей третьего родного дяди Миколая – на Феодора и Сте-фана. Судя по всему, большинство представителей рода Дзико-вицких к этому времени уже рассеялось по другим населённым пунктам Пинского повета, жили в самом Пинске, а также в других поветах и даже других воеводствах Речи Посполитой.
* * *
Много ещё чего произошло, надо думать, в течение дальней-шей жизни Димитра Савича Дзиковицкого. Однако, он был уже далеко не молод и активного участия в событиях просто не мог принимать. Такое участие, скорее всего, было теперь уделом более молодого поколения.
3 января 1693 года в пинский гродский суд было подано объявление от Яна Дмитриевича и его уже престарелого отца Димитра Савича, а также ещё от одного Дзиковицкого – Ивана Семёновича – о том, что ранее выдвинутая к ним претензия со стороны Феодоры Дзиковицкой разрешилась полюбовным со-глашением сторон.
Димитр Савич прожил долгую жизнь в течение практически всего бурного XVII века и умер вскоре после 1693 года, когда ему было никак не меньше 101 года!
Глава 4. Времена Ивана-Лаврина Дмитриевича Дзиковицкого
(не позднее 1614 – до 1690 годы)
Вот так и жизнь моя, – подумалось
ему: – мелькнёт, и никто никогда не
вспомнит, не узнает, как и чем жил я.
К. Осипов. “Дорога на Берлин”.
I. МЛАДШИЙ ИЗ СЫНОВЕЙ
Закончилась многолетняя смута в соседнем Московском госу-дарстве, где на престол взошёл новый царь, давший начало ди-настии Романовых. Польско-литовские военные отряды, дейст-вовавшие в чужой стране без существенной поддержки со сто-роны короля Сигизмунда III, в большинстве своём покинули пределы Московии и вернулись на родину. В эти годы в семье Димитра Савича Дзиковицкого один за другим появились трое сыновей. Последним после Луки (Лукаша) и Яна родился Иван-Лаврин Димитриевич, что произошло не позднее 1614 года. Кре-щён он был в греко-католической церкви. В то время часто давались человеку сразу два имени – церковное и домашнее, но широко использовалось лишь одно. У Ивана-Лаврина наиболее употребительным было имя “Иван”, но в документах писались оба. Иван был мелким шляхтичем и владел небольшим земель-ным наделом в пределах бывшего общего родового владения Дзиковицких.
В первой половине XVII века Пинск был довольно развитым культурным центром. Здесь не только существовала богатая библиотека, но и действовали школа православного братства, школа иконописной живописи. Пинск также являлся одним из центров развития музыкальной культуры. В 1635 году король Владислав IV подтвердил городу Пинску особые права, предус-мотренные магдебургским правом.
13 октября 1639 года братья Ян и Иван-Лаврин Дзиковицкие, уже вполне взрослые молодые мужчины, “земяне господарские повета Пинского”, присутствовали в Замке Пинском в качестве свидетелей со стороны шляхты, когда возный генерал Пинского повета Анджей Сачковский предъявлял древние документы от князей Соломерецких на введение во владение угодьями в селе Высоцке, что недалеко на северо-восток от Пинска, причта мест-ной Успенской церкви.
Восстание запорожских казаков и последовавшие войны меж-ду Речью Посполитой и Казацкой Украинской Державой Иван-Лаврин и его братья сумели как-то пережить и выжить, несмотря на суровые условия времени. (Более подробно о событиях этого междоусобия рассказано в предыдущей главе).
* * *
С середины XVII до начала XVIII века – внутри так называе-мого “малого ледникового периода”, продолжавшегося с XIV до середины XIX века, – установился ещё более холодный климат с суровыми зимами, когда в Англии регулярно замерзала река Темза, и прохладным летом. Декабрь 1653 года принёс новые бе-ды жителям Пинщины.
Стоял мороз, сковавший льдом реку Струмень. Ветер, свистев-ший в ветвях голых деревьев и в сухих тростниках болот, где он не был засыпан снегами, походил на звуки какой-то дикой музы-ки. Именно в это суровое время “неприятельское татарское гуль-тяйство” напало на Пинский повет и «очень несносные кривды, шкоды чинило, дворы шляхетские, а также города и сёла неко-торые палили и в полон как шляхту, так и разного состояния лю-дей множество забрали. Этот неприятель также напал на имение и двор пана Телятицкого под названием Задолже» (“Акты, отно-сящиеся ко времени войны за Малороссию”).
24 декабря несколько сотен конных крымских татар напали на имение Кухча, принадлежащее земянину Валериану Гричине и его жене Марине (в девичестве Достоевской). Супруги вместе с детьми едва успели уехать. Двор, дом, фольварк, гумно со всем содержимым и скотом были разграблены, а затем сожжены. Крестьян Терешка и Миска [панов] Прокоповичей и Илька [пана] Струковича, которые пытались бежать, вместе с другими забрали “в полон до Орды татарской”. Скот, имущество и ульи крестьянские полностью были разграблены.
Тогда же татары напали и на село Дзиковичи. Крики ужаса сливались со звоном оружия и шумом битвы, как будто отчаяние и насилие соперничали друг с другом – кто громче возвысит свой голос. Но внезапность нападения и многочисленность на-падавших быстро подавили отчаянное сопротивление оборо-нявшихся, многие из которых вскоре были убиты. Заснеженные улицы села, в котором проживали многие из Дзиковицких, пред-ставляли после набега ужасающую картину разгрома. Со всех сторон неслись рыдания и крики женщин, стоны и рыдания испуганных жителей, переживших разнузданную жестокость свирепых кочевников. По Дзиковичам стелился дым, сыпались искры от камышовых крыш подожжённых татарами жилищ, во многих местах снег был обагрён кровью убитых, испуганно ре-вел скот, который уводили за собой грабители.
5 января возный генерал Пинского повета Анджей Сачковский осмотрел и зафиксировал разорение татарами имения Угриничи. При этом его свидетелями были пан Ян Островский и пан Сте-фан Дзиковицкий.
8 января возный генерал Ян Анкудовский предъявил пинскому подстаросте Владиславу-Казимиру Войне “акт реляцийный” об ограблении и сожжении имения Задолже, в котором свидете-лями со стороны пана Анджея Телятицкого выступили шлях-тичи Ян Яблонский и Павел Дзиковицкий. Те же паны Ян Яб-лонский и Павел Дзиковицкий на следующий день выступили свидетелями при подаче Яном Анкудовским акта о разграблении и сожжении имения Кухча.
24 марта 1654 года в пинский гродский суд Владиславу-Казимиру Войне, подстаросте пинскому, подчинённому канц-леру Великого княжества Литовского и старосте Пинского пове-та Альбрехту-Станиславу Радзивиллу, было подано заявление от шляхтичей Данилы, Андрея, Димитра, Бориса и Ивана Тимофее-вичей Дзиковицких о нападении татар на имение Дзиковичи. В документе говорилось: «Оповещаем о […] сожжении домов в Божьем имении нашем в году 1653 от рождения Божьего от не-честивых татар, напавших на имение наше Диковичи. Там же убили двоих братьев – Афанаса Семёновича и Семёна Семё-новича Диковицких, – дома которых сожгли, а самих поубивали. А при Даниле Тимофеевиче был привилей наш, выданный их милостями панами и королями, устанавливавший границы наше-го имения Диковичи с селом, и другие разные документы, нам принадлежащие, вместе со шкатулкой» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 591).
6 июня того же года Дзиковицкими вновь была подана “про-тестация” по поводу сожжения села Дзиковичи.
В это время Ивану Дмитриевичу было уже не менее 40 лет и, в отличие от своего отца, которому было не менее 62 лет, он впол-не мог принимать какое-то активное участие в происходивших событиях. Может, поэтому и не было его подписи под заявле-нием других Дзиковицких о нападении татар на Дзиковичи?..
* * *
После окончания первого этапа гражданской войны в Речи Посполитой, когда шляхта подвергшихся разорению земель ока-залась не только лишённой имущества и средств к существо-ванию, но и не имела никаких документов, подтверждающих её прежнее социальное положение и владельческие права, королём был издан Манифест 1654 года. Согласно этому Манифесту был значительно облегчён порядок доказательства шляхтой своих прежних прав. В генеалогии Дзиковицких есть отметка, что в Дзиковичах также были уничтожены документы и привилеи, в связи с чем Манифест 1654 года напрямую затрагивал интересы и этого семейства.
II. МОСКОВСКАЯ ПОЛИТИКА В ЛИТВЕ
Магнаты Речи Посполитой во второй половине XVII века до того нуждались в деньгах, что закладывали свои имения на нео-бычайно тяжёлых для себя условиях. «Однако выкупленные имения у магнатов долго не задерживались. “Нуждаясь в сум-ме”, они чаще всего их вновь закладывали. Заставная посессия длилась десятилетиями. В конце XVII – начале XVIII веков было мало оснований опасаться того, что собственник выкупит име-ние в близкое время. Великий Раковец Иеремия Вишневецкий заложил Пиорковскому в середине XVII века. Заставная посес-сия от Пиорковских перешла по наследству к Глуховскому, ко-торый владел этим селом до 1745 года» (Баранович А.И.).
* * *
Город Тешин, который ещё будет упоминаться на страницах даже 4-й части этой книги, вместе со своей областью – одно из древнейших мест польской Силезии. Первое упоминание о Те-шине относится к 1000 году в связи с восстанием во Вроцлав-ском епископстве. В течение XII века он входил в состав Опольско-Ратиборского, после чего стал столицей Тешинско-Освенцимского княжества. А первым князем Тешина являлся Мешко из легендарной польской королевской династии Пястов. Так продолжалось до Тридцатилетней войны, в ходе которой го-род был почти полностью разрушен.
В 1653 году тешинская ветвь династии Пястов угасла. Этим воспользовались чешские короли из династии Габсбургов, кото-рые захватили власть в Тешине, что привело к острому поли-тическому и экономическому кризису на этой территории. Но хотя Тешин со своей округой стал частью Австрийской империи Габсбургов, польская политическая и культурная жизнь в нём не останавливалась ни на минуту.
* * *
Русский царь Алексей Михайлович внимательно следил за событиями, происходившими в соседней стране и готовился к войне. Защита запорожцев от польского короля стала прекрас-ным предлогом для её начала.
Огромная 100-тысячная армия московитов устремилась на за-пад. Обессиленная и обескровленная Речь Посполитая смогла собрать лишь 10 тысяч человек, которые выиграли несколько пограничных сражений, а затем были попросту сметены.
Спустя всего 5 лет после прежнего разгрома Пинска, не успев ещё восстановиться, город вновь испытал разрушительное напа-дение. Летом 1654 года, когда началась война между Москвой и Речью Посполитой, московский воевода князь Волконский, за-няв Пинск и простояв здесь двое суток, выжег город и его сло-боды, после чего с добычей отплыл вниз по Струменю.
В этом же году русское правительство создало Литовский “ка-зачий” полк во главе с могилёвским шляхтичем К.Ю. Поклон-ским, намереваясь использовать его против Речи Посполитой на территории Великого княжества Литовского.
Среди всевозможных военных трофеев полон считался самой выгодной добычей царских воинов. К категории военнопленных московское правительство относило и мирное население, захва-ченное на неприятельской территории. Кроме государственных пленных существовали частные, которые сразу переводились в “холопство пленное”. Такой простой путь заполучить “при-гонных людей” в любом количестве обусловил массовый вывод жителей Литвы, особенно детей, женщин и квалифицированных мастеров, в Московское государство. Уже в июле 1654 года антиохский архидьякон Павел Алеппский, направляясь из Пу-тивля в Москву, видел на дороге многочисленные «телеги с пленными польско-литовскими женщинами и детьми, которых везли с театра войны; а мужчин московиты избивали мечом», и с грустью добавил: «Бог да не даст нам видеть подобное!». В са-мой Москве Алеппского поразило “бессчётное число пленни-ков”, которых приводили царские бояре и помещики: «Ни од-ного из них мы не видели без одного, двух, пяти, шести и более пленных. По причине бывшей в то время сильной грязи и сля-коти и падежа лошадей они большую часть пленных бросили в дороге умирать от голода и холода».
Алексей Михайлович был обо всём этом прекрасно осведом-лён. Ещё в июле, когда на восток пошли первые партии неволь-ников, он поручил воеводе Ивану Хованскому принять и контро-лировать полон под Вязьмой: дольше пропускались «Мстислав-ского и иных зарубежных городов литовские люди, католицкие и емяцкие веры, и жиды, и мурзы, и всякие некрещённые люди», а тех, кто назывались «Бельского, Дорогобужского, Смоленско-го и иных ближних городов и уездов белорусцы пахатные крестьяне», надо было присылать к царю. Не без царской воли высылались на восток жители Горов, Смоленска, Дубровны и других городов. Это по его царским, получившего прозвище “Тишайшего”, приказам опустошались литовские города и по-веты...
Из Могилёвского повета московскому царю “розных станов и деревень крестьянишка” ещё в августе пожаловались, что «пол-ку боярина и воеводы Якова Кудентовича Черкасского с това-рищи ратные люди поимали жёнишек наших и детишек в полон, как мы, сироты твои, были на твоей государевой службе у пана Поклонского в подмоге...». Московский царь рассматривал жа-лобы потерпевших, выдавал им охранные грамоты, грозил рат-никам смертной карой за издевательства над православными. Таким образом 25 августа Орша получила охранную грамоту, в которой царь обещал горожанам «жон их и детей в полон имати отнюдь никому не велети». На жалобу Баркалабовского и Буй-ницкого монастырей монарх приказал воеводе Михаилу Воей-кову и полковнику Константину Поклонскому «их от всяких людей оберегать».
На деле, однако, и православные литвины, и их соотечествен-ники католического и униатского вероисповедания, и шляхта, и селяне, и жители городов – все были одинаково беззащитны. Царские воины, нападая, опустошали и грабили всех без раз-бору. Деревни Павловичи, Крапенина, Замалач неприятельское войско ещё осенью 1654 года «спустошыла, дома в тех помес-тьях со всем сожгло, а подданных – одних в плен забрало, дру-гих порубило, поубивало и поразогнало, скотину, коней и всё позабирало».
В соответствии с жалобой шляхтича Оршанского повета Якова Шумовского, деревеньку Углы, что над рекой Басей, люди вое-воды Трубецкого всю «выжгли, и крестьянишка разбрелися, а иные поиманы в полон». Крестьяне разных деревень того же повета жаловались царю в начале сентября, что после того, как они «государю с хлебом и солью били челом», их «жёнишка и детишка все без вести распропали, потому что побрали твои государевы ратные люди и розвели по разным полкам и к тебе государю под Смоленск, и животишка, остатки все у нас и ско-тину и хлеб поимали, и домишка пожгли, скитаемся по лесам наги и босы, сидим на пепелище, с холоду и голоду вконец по-гибли...». Искать же им своих родных в полках и занятых де-ревнях ратники не давали – везде били.
Кроме грабежа скота, имущества, драгоценностей и крестьян, московиты особенно охотились за искусными ремесленниками. Они в массовом порядке уводили из Литвы пленных мастеров, которым уже не суждено было вернуться на родину. Десятки но-вых ремёсел появились в Москве благодаря литовским масте-рам, поселённым в так называемой “немецкой слободе”. Можно сказать, что вся основа ремёсел, впоследствии развившихся в России, была заложена выходцами из Великого княжества Ли-товского. Угнанные пленные, по разным оценкам, составляли от 10 до 20% посадского населения Москвы. В результате слияния российского и литвинского языков сформировалось даже свое-образное “акающее” московское произношение. Семьи подне-вольных мастеров царские слуги продавали на невольничьих рынках Астрахани.
В Измайловской усадьбе царя Алексея Михайловича на окраи-не Москвы безвестные ремесленники выстроили целую систему садов и парков, в которых были “вавилон” (то есть “лабиринт”), “зверинец”, “итальянский” и “виноградный” сады. Здесь забот-ливые руки выращивали такие диковинные для этих мест расте-ния, как арбузы, дыни, перец и даже тутовые деревья и финики!
Виновников уничтожения литвинского народа можно легко установить по сохранившимся указам царя Алексея Михайло-вича и донесениям московских воевод: «слуцкие посады и сло-боды велели мы все выжечь, а идучи дорогою до Слонима, сёла, и деревни, и хлеб, и сено по обе стороны жгли и людей поби-вали и в полон имали, и разоряли совсем без остатку, а у Клецку и на посаде литовских людей побили всех…» (из донесения воеводы Трубецкого царю Алексею Михайловичу “Тишай-шему”).
Не только с католиками и униатами, но и с православными литвинами “старший брат” не церемонился. Вместо националь-ного и экономического давления поляков, русская армия при-несла литвинам смерть. Жители Могилёва, чтобы не разделить судьбу вырезанных стрельцами после штурма жителей правос-лавных Мстиславля, Кричёва, Друи и Витебска, решили открыть городские ворота.
* * *
В конце 1654 – начале 1655 годов войска Великого княжества Литовского (посполитое рушение) под руководством Я. Радзи-вилла, В. Гонсевского, П. Сапеги, Глебовича, Оскерки сняли осаду Нового Быхова, заняли Копысь, Дубровно, Оршу и другие.
В январе 1655 года объединённые русско-казацкие войска на-несли поражение польской армии, а московский князь Семён Андреевич Урусов принудил в Бресте сдаться воеводу Великого княжества Литовского Павла-Яна Сапегу, русские также осади-ли Сурож и Езерищенский замок. Воспользовавшись этим, шве-ды вторглись из Ливонии в Жемайтию, а из Поморья – в Запад-ную Польшу. Шведская армия за короткий срок дошла до Че-хии. Польский король спасся бегством. Шведы теперь хозяй-ничали в Польше, а в Литве – восточный сосед. Речь Посполитая исчезла с карты Европы.
Но не вся Литва готова была сдаться. Войска княжества во гла-ве с Радзивиллом и Гонсевским продолжали борьбу. 12 февраля 1655 года они осадили казаков и русских в Могилёве. Литовский казачий полк К.Ю. Поклонского в этом же феврале, насмотрев-шись на зверства завоевателей, перешёл на сторону сражав-шейся части шляхты прежней Речи Посполитой и отныне сра-жался совместно с ней. «А христиан наших, которые в повсед-невном гонении от униатов пребывали, ныне в вечную неволю забрали, а иных помучали; а какие безделия над честными жёна-ми и девицами чинили…», – писал позже полковник Поклон-ский, объясняя причины своего ухода из подчинения царю.
В 1655 году в Великом княжестве Литовском появились дикие племена калмыков, пришедших в составе московских войск. В Минске, вследствие нападения на них городского гарнизона, калмыки жестоко разграбили храмы, дома и вырезали несколько тысяч жителей.
«В 1655 году московские русские получили чрезвычайный ус-пех в Литве. Они взяли Минск, [16 августа] Ковно, наконец Вильно. Алексей Михайлович въехал в столицу Ягеллонов и по-велел именовать себя великим князем литовским. Города сда-вались за городами, большей частью без всякого сопротивления. Мещане и шляхтичи, сохранившие православие, а ещё более уг-нетённые владычеством панов поселяне, принимали москов-ских людей как освободителей. Успех был бы ещё действитель-нее, если бы московские люди вели войну с большим воздер-жанием и не делали бесчинств и насилий над жителями» (рус-ский историк Костомаров Н.И.).
Дальнейшему продвижению московских войск на запад поме-шали не только указания из Москвы, но и отряды левого крыла литовского войска, которые во главе с Казимиром Хвалибогом Жеромским отошли сначала из-под Вильно левым берегом реки Вилии на Понары, Троки и Гродно, а затем 23 августа в Вержбо-лове организовали военную конфедерацию во главе с Жером-ским как маршалком, заявив о своей верности королю Речи Посполитой Яну-Казимиру.
К осени 1655 года почти вся территория Великого княжества Литовского была занята московскими войсками и присоединена к России. Только гарнизоны Старого Быхова, Слуцка и Бреста продолжали ещё оказывать сопротивление.
В первых числах сентября московские войска остановились на линии среднего Немана, заняв 7 сентября город Гродно. Тем самым они заставили участников конфедерации Жеромского оставить район Вержболова и передвинуться на юг от Гродно, а затем и в Волковысский повет Новогрудского воеводства. Лишь часть московского войска в числе нескольких тысяч казаков под командованием Василия Золотаренко двинулась на юг от Нема-на в направлении Бреста. В то же время участники конфеде-рации направились к Каменцу Литовскому, чтобы установить связь с группой войск, собравшихся около Бреста Литовского под командованием витебского воеводы Павла-Яна Сапеги. Так им предписывали распоряжения короля Яна-Казимира, который прислал Сапеге на съезд литовско-подляшской шляхты в Пружа-ны акт назначения региментарем войск Великого княжества Ли-товского.
Московский князь Урусов с воеводой Ю. Барятинским высту-пил 2 ноября из Ковно в поход против непокорившихся войск Литвы, собравшихся в Бресте и его округе под началом Павла-Яна Сапеги. 27 ноября произошло кровавое столкновение в окрестностях Верховичи на краю Беловежской пущи. Исход его был неопределённым: московиты отошли к Слониму, а затем к Вильно.
* * *
Крупный московский политический деятель и дипломат Афа-насий Лаврентьевич Ордин-Нащокин вошёл в историю как сто-ронник развития связей России с Западной Европой. Привер-женец Запада и его общественных порядков, Ордин-Нащокин, проникнутый благоговением к европейскому образованию, по-желал и сыну своему, Воиньке, дать по возможности отведать этого роскошного плода. Но какие были средства для этого в тогдашней Московской Руси? Ни университетов, которыми дав-но гордилась Европа, ни высших или хотя бы средних образо-вательных училищ, ни самих учителей. Даже для царских детей приходилось брать учителей из Малороссии. Но Малороссию Ордин-Нащокин не любил. Не будучи сам знатного рода, он льнул к древней родовитости, к аристократизму. Он презри-тельно отзывался даже о Голландии и её республиканском управлении.
Зато сердце его лежало к полякам – к аристократической на-ции по преимуществу. И вот из поляков, попавших к русским в плен, Ордин-Нащокин выбрал учителей для своего балованного сына Воина. Учителя его сына постарались со своей стороны усилить в Воине страсть к чужеземному, воспламенив его рас-сказами о польской воле.
Неудивительно, что вместе с мечтательной любовью к Западу учителя эти посеяли в сердце своего пылкого и впечатлитель-ного ученика презрение к Москве, к её обычаям и порядкам, да-же к её верованиям. Всё московское было для него или смешно, или противно. Уже в конце 1650-х годов Воин Афанасьевич Ордин-Нащокин «был известен как умный, распорядительный молодой человек, во время отсутствия отца занимал его место в Царевиче-Дмитриеве городе, вёл заграничную переписку, пере-сылал вести к отцу и в Москву к самому царю.
* * *
Большая политика, однако, мало затрагивала жителей Пин-щины, стремившихся остаться в стороне от раздоров сильных мира сего. Полещуки угрюмо отмахивались в ответ на посулы польской шляхты и на пламенные призывы Богдана Хмель-ницкого. Ну, а что касается Москвы, то ярче всего говорят об этом местные поговорки: “Тату, тату, лезет чёрт в хату! – кричит хлопчик. – Ладно! Лишь бы не москаль!”. Или так: “От чёрта откреститься, но от москаля не отмолиться, от москаля полы врежь да беги!”. И такому отношению были основательные причины.
Так, 5 октября (25 сентября по православному стилю) 1655 года «москва и казаки, неприятели государства его королевской милости Короны Польской и Великого княжества Литовского войском в несколько тысяч человек прибыли челнами и байда-ками под город Пинск. Подъехавши и спешившись, вторглись в город» (“Акты, относящиеся ко времени войны за Малорос-сию”). Командовал ими русский воевода Ф. Волконский. Про-стояв здесь двое суток, повырезав даже детей и беременных женщин, захватчики «всё имущество, деньги, разные товары, зо-лото, серебро, свинец, медь, колокола костёльные и церковные, домашние вещи и утварь выбрав дочиста, снесли в байдаки и челны. А отходя от Пинска, замок, город, костёлы, церкви, пост-ройки рыночные, дома, фольварки» и прочее «огнём спалили и в ничто обратили» (“Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию”). В огне пожаров, уничтоживших большую часть Пинска, погибло около четырнадцати тысяч горожан. Лишь нес-колько домов в одном конце в предместье осталось, которых огонь не достиг. Мещане, которых не смогли застать на месте, живут теперь в большой нищете, радуясь, что остались живы, и, потеряв жильё, разбрелись по разным местечкам и сёлам повета. А князь Волконский после своего набега отплыл вниз по Стру-меню.
От 15 октября 1655 года пинскому подстаросте Владиславу-Казимиру Войне было подано через возных генералов Яна Анку-довского и Анджея Сачковского заявление жителей Пинска об убытках при взятии этого города московскими войсками. Сви-детелями от шляхты были паны Феодор и Самуэль Островские, Ян и Войцех Сачковские и пан Павел Дзиковицкий.
Пожары 1655 года опустошили целые города и деревни Вели-кого княжества Литовского.
* * *
В это время Урусов выполнил распоряжение царя Алексея Михайловича, приказавшего составить список шляхты Великого княжества, готовой присягнуть его власти. Присягу принесли воевода трокский Миколай-Стефан Пац, воевода новогрудский Пётр-Казимир Вяжевич, полковник Якуб Кунцевич, ротмистры, хорунжие и многочисленная шляхта Гродненского, Слонимско-го, Новогрудского, Лидского, Волковысского, Ошмянского и Трокского поветов – то есть тех земель, что находились под властью московских войск. Из других поветов присягнувших оказались единицы. В частности, от Пинского повета такой “но-вый верноподданный” оказался в единственном числе – некий Александр сын Симака Чухалинский. Из общего списка в 2058 лиц шляхетского происхождения. Хотя, наверное, всех присяг-нувших царю было больше, чем оказалось записано в состав-ленной Урусовым “Крестоприводной книге”.
Шляхтичи Мянчинские из-под Могилёва писали, что москов-ские ратные люди «дворишка наши сожгли и разорили без ос-татку, а животишка наши все поимали до основанья». Даже пос-ле того, как Мянчинские приняли царское подданство, «госуда-ревы воинские люди, заехав, во дворишке мать нашу, да брата, да сестру и людишек наших били и мучили и огнём сожгли до смерти, и достолные животишка, что было, всё побрали и раз-грабили без остатку, толко мы, холопи твои, остались душою да телом». Как жаловался Станислав Кожарин из Горов, ратник воеводы Чаркасского, «резанец взял в полон жёнишку мою Але-ницу и з детишками моими с тремя сынишками, да четвёртую дочеришко моё, да свояченицу мою Микулаеву жену Дубов-ского Марью саму з детми с четырмя сыновми да з двемя дочер-ми, и свёз их к себе в поместья». От набега не спасло даже крес-тоцелование и верность царю. Крестьяне многих деревень Ви-тебщины, которые присягнули на верность Алексею Михайло-вичу, в 1655 году писали, что московские ратники, приехавши в деревню, «нас бедных бьют и увечат и достальные животишка грабят, лошади и животину отогнали и хлеб потолочили, и нас пытают и жгут и саблями рубят, а иных до смерти изрубили, и жёнишек и дочеришек позорят», поэтому все прячутся в лесу и по деревням не живут.
III. ШВЕДСКИЙ «ПОТОП»
Но не только от московитов страдала Речь Посполитая. Уже несколько лет Хмельницкий сносился со шведами и побуждал их к союзу против поляков. Ослабление Речи Посполитой побу-дило шведского короля Карла Х Густава объявить ей под нич-тожным предлогом войну. Воспользовавшись русско-польской войной, шведы заставили капитулировать польские войска под командованием познанского воеводы Кристофа Опалинского под Устьем. Затем, встречая слабое сопротивление, шведские войска заняли польскую Прибалтику, почти всю Польшу вместе с её столицей Варшавой, а также часть Литвы, где шведов под-держал гетман Великого княжества князь Януш Радзивилл, доб-ровольно сдавшийся шведам ввиду московской опасности. Ко-роль Ян-Казимир бежал в Силезию. Радзивилл подписал со шве-дами соглашение, по которому Литва обязалась разорвать союз с Польшей и заключить аналогичный со Швецией. Но большин-ство литовской шляхты не приняло такого договора, называло Радзивилла изменником и даже требовало для него позорной казни. Варшава, Краков, многие другие города и почти вся Польша были уже заняты шведами. Однако монастырь Ясная Гора в Ченстохове чудом выдержал осаду шведов, и это вско-лыхнуло всю Польшу. А Радзивилл избежал повешения, так как в конце 1655 года умер собственной смертью.
С конца 1655 года Москва, напуганная успехами Швеции, ре-шила пойти на сближение с Речью Посполитой. Ситуация вновь стала резко изменяться. Шведы были вынуждены оставить Вар-шаву и отступать с большими потерями.
Собиравшиеся на Сеймы шляхтичи никак не могли догово-риться о противодействии захватчикам. Достаточно было одного подкупленного крикуна, чтобы сорвать голосование. Оружие у всех было с собой, поэтому довольно часто прения переходили в рукопашные схватки. Население страны истекало кровью и на-ходилось на грани физического уничтожения, а шляхта об-суждала такие “важные” вопросы, как законность наследования чьей-то мельницы и кто кого назвал “хамом”. Возможно, ей тогда казалось, что силы государства безграничны, и кто-то дру-гой спасёт страну.
В связи с напряжённой обстановкой 9 января 1656 года меч-ный и хорунжий Пинского повета Базилий Альбрехтович Орда издал универсал, созывающий шляхту повета с “почтами” (то есть с воинами, составлявшими собственные небольшие отряды шляхтичей) на 17 января в Пинск на совещание. И в тот же день собравшаяся шляхта повета объявила универсал, подписанный пинским подкоморием Миколаем Кунцевичем в качестве дирек-тора “кола” шляхты и Базилием Ордою, которым назначался об-щий съезд шляхты повета с “почтами” в Пинске на 25 января.
В конце мая 1656 года московский царь объявил войну Шве-ции, а в июне двинул на неё войско. Также в 1656 году москов-ское правительство сделало новую попытку создать “своё каза-чество” в Литве. Под его протекцией образовался новый Литов-ский казачий полк московской ориентации во главе с Иваном Нечаем.
Исходя соображения, что польская армия надолго потеряла свою боеспособность, русское правительство и повело перего-воры с Речью Посполитой. Московский царь, прельстившийся возможностью сделаться без всякой войны польским королём, отправил своих уполномоченных в Литву. С июня 1656 года в Вильно начались русско-польские переговоры. Московские по-литики думали, что теперь с Речью Посполитой можно делать всё, что угодно. «От царского имени велено было разослать по Литве грамоту о собрании сеймиков, на которых при рассуж-дении о делах иметь в виду, что царь не уступит Великое княже-ство Литовское, и стараться непременно, чтобы после Яна-Казимира избран был польским королём московский государь или его сын. С такими требованиями явились на виленский съезд московские послы – князь Никита Иванович Одоевский с товарищами. Цезарский посланник Плегретти был на этом съез-де в качестве посредника и оказался совершенно на стороне Польши; он отклонял поляков от избрания царя. Поляки со сво-ей стороны стали смелее, когда увидели, что их враги поссо-рились между собою» (Костомаров Н.И.).
Наконец, после многих споров и толков с уполномоченными Речи Посполитой, Москва заключила в конце октября – начале ноября 1656 года перемирие, по которому поляки обязались пос-ле смерти Яна-Казимира избрать на польский престол Алексея Михайловича. Алексей Михайлович, со своей стороны, обещал защищать Польшу от её врагов и обратить оружие на шведов. Виленское перемирие обходило молчанием вопрос признания польским правительством независимости Казацкой Украины. Вскоре московиты начали военные действия против Швеции.
* * *
В том же 1656 году Богдан Хмельницкий и князь Трансиль-вании (Седмиградья) Юрий II Ракочи (Ракоци) подписали дого-вор о совместной войне против Речи Посполитой. В конце 1656 года гетман Хмельницкий сильно захворал и слёг в постель, что, естественно, привело к снижению его политической активности.
В начале 1657 года Хмельницкий заключил тайный договор со шведским королём Карлом Х и седмиградским князем Ракочи о разделе Речи Посполитой. По этому договору королю шведско-му должны были достаться Великая Польша, Ливония и Гданьск с приморскими окрестностями; Ракочи – Малая Польша, Вели-кое княжество Литовское, княжество Мазовецкое и часть Черво-ной Руси; Украина же с остальными южнорусскими землями должна быть признана навсегда самостоятельной, но под покро-вительством Швеции.
«Истый представитель своего казачества, привыкшего служить на все четыре стороны, – писал впоследствии известный русский историк В.О. Ключевский, – Богдан перебывал слугой или союз-ником, а подчас и предателем всех соседних владетелей – и ко-роля польского, и царя московского, и хана крымского, и султа-на турецкого, и господаря молдавского, и князя трансильван-ского, и кончил замыслом стать вольным удельным князем ма-лороссийским при польско-шведском короле, которым хотелось быть Карлу Х».
* * *
В это смутное для Литвы и всей Речи Посполитой время насе-ление Пинщины претерпевало постоянные вторжения со сторо-ны и утеснения. Жизнь обитателей повета постоянно находилась в опасности и никем не была гарантирована безопасность.
В 1657 году казаки схватили монаха-иезуита из Пинской кол-легии А. Боболю. Предъявив ему обвинение в миссионерской деятельности, его жестоко пытали, а затем убили. Гроб с телом мученика затем 150 лет хранился в Пинске.
6 мая 1657 года в пинские гродские книги был внесён универ-сал пана Павла Сапеги, воеводы Виленского и гетмана Великого княжества Литовского, выданный в Бресте 2 мая, требующий от обывателей Пинского повета, чтобы они, собравшись в Пинске, строго соблюдали перемирие с царём московским. На этом уни-версале пинские маршалок и хорунжий Базилий-Альбрехт Орда сделали приписку, которой созывали шляхту повета на 11 мая в Пинск на посполитое рушение и на совещание.
18 мая маршалок и хорунжий Пинского повета издали универ-сал по повету ввиду опустошений его различными войсками. Они приглашали поветовую шляхту из Загородья и Заречья на съезд в Пинск на 23 мая “do rady zdrowey” (для размышления). Собравшийся сеймик пинской шляхты постановил отправить послов к гетману Богдану Хмельницкому и поручил им догово-риться об условиях, на которых тот прекратит разорение повета и возьмёт его под свою защиту и покровительство.
Летом 1657 года пинский поветовый сеймик выслушал своих послов, возвратившихся от Хмельницкого с известием о “гет-манской милости” ко всему повету. Этот факт был докумен-тально оформлен:
«Присяга их милостей панов обывателей пинских, принесён-ная гетману Богдану Хмельницкому. Во имя Святой Троицы, Отца, Сына и Духа Святого. Аминь.
Великие войны попускаются для державы с двояким послед-ствием: либо чтобы после небольшого кровопролития принести мир на долгие времена, либо для полного разрушения и искоре-нения, за исключением, когда столкнувшиеся не опомнятся. Такое попущение испытало и княжество Литовское, и через вра-жеское бесчинство разных войск едва спаслось от полного и жалкого опустошения – возможно, неся расплату за грехи свои. Повету Пинскому также немалая часть этой кары досталась в том пожаре... Однако по совету посланных из своей среды ува-жаемых людей, чтобы избежать наглядной и близкой уже Божь-ей кары, обговорили мы дружбу с его милостью паном гетманом Запорожским и всем Войском, которой мы присягнули в таких словах:
“Мы, представители власти Пинского повета – Лукаш Ель-ский, маршалок, и Адам-Самуэль Бжевский, стольник, – как пос-ланные послы именем своим и всей [шляхетной] братии повета нашего, присягаем Богу в Троице единому, Святой Деве и всем святым, в соответствии с обрядом и верой нашей, через апосто-лов нам переданной и познанной:
Всё, в чём мы именем всей братии и по её поручению дого-ворились с его милостью паном гетманом Войск Запорожских в деле вечной и неразрывной дружбы, – это мы сами и те, именем которых мы это постановляем, во всех прилагающихся к этой дружбе условиях и пунктах, и потомки наши будут обязаны соблюдать силой присяги, ныне нами данной.
Обещаем, что не будем никогда думать про какую-нибудь из-мену и разрыв союза нашего с Войском Запорожским, как и тай-но не настраивать против него посторонних недругов, а также фракций никаких не будем устраивать ему во вред. Напротив, на всех неприятелей того Войска мы обязаны встать, не отговари-ваясь никакой близостью и родством – хоть бы то были и самые близкие нам люди. Именем своей братии обязуемся своевре-менно давать знать про всякие неприязненные намерения, кото-рые будут известны на нашем пограничье, предостерегать обо всём, что могло бы причинить вред Украйне и всему Войску и ни в чём не вредить дружеской верности.
Совместно с Войском нашим Запорожским мы, и потомки на-ши, будем оборонять веру православную греческую так же, как и римскую, свободы и границы наши общие, когда какой-нибудь неприятель стал бы на них наступать.
Старшины, знать и начальство, как земские, так и войсковые, зависят от его милости пана гетмана запорожского, и им пре-доставляются, с тем, однако, что для всех должностей, которые замещались издавна выбором, остаётся выбор, свободный для всех обывателей Пинского повета, а после выбора надлежит просить конфирмацию (то есть утверждение принятого решения. – Примечание автора) у его милости. Гражданская и военная власть будут относиться только к нему, и когда будет в том необходимость, мы будем ожидать от него приказа, либо от то-го, кого он захочет поставить над нашими войсковыми властями, и без его ведения никто не может объявлять войну, а также не может нападать на какой-нибудь край без его дозволения. Через него же, [будучи] при Войске Запорожском, мы признаём себя в вечном подданстве его милости царя, и должны ни в чём не по-могать его неприятелям, ни советом, ни какой-нибудь помощью, явно или тайно.
В общем, насколько его милость пан гетман, оставив нас при давних, данных королями польскими правах, прерогативах, вольностях, судах и достоинствах, ни в чём не нарушая их зна-чения, и отобрав только королевщины, относящиеся к Пинскому староству, недавно розданные, и не нарушив даже ленных и нас-ледственных пожалований, пожалованных издавна, только пос-тавив условие, что пожизненно, а по смерти особы, которая име-ет на него право, должны будут присоединены к Пинскому ста-роству, то и мы, и потомки наши будем сохранять к пану гетма-ну теперешнему и последующему, и ко всему Войску Запорож-скому такую же верную дружбу и почтение, как к прежним па-нам нашим – в счастье и несчастье одинаково, на вечные вре-мена, не поддаваясь на лукавые чужие наговоры. Напротив, если бы мы [узнали] про кого-то в соседстве, в краях польских или литовских, что они упорно не хотят склоняться к дружбе и сою-зу с его милостью паном гетманом и всем Войском Запорож-ским, мы обещаем отвращать их от этого упрямства нашими уговорами, и вообще следить за всем, что относится ко взаимной дружбе.
И всем мы должны зависеть только от его милости пана гет-мана запорожского – теперешнего и последующего, и не при-сваивать себе никаких должностей без его воли: не выдумывать себе сеймиков для обсуждений, не собирать хоругви без особого оглашения его милости пана гетмана – даже в особых и срочных случаях.
Унию и другие чужие веры, обеим сторонам неприязненные и противные, мы должны искоренить совместно со всей братией, не давая места и приюта в своём повете такой заразе душ хри-стианских. Но если бы кто-то из духовных упросил надлежа-щего киевского митрополита и, получив от него свидетельство прощения за уклонение [в вере] и за него горячо просило ду-ховенство, такой имеет право на панское внимание его милости пана гетмана.
Наконец, все общие условия дружбы, хотя бы и не названные тут, мы обязаны выполнять вечно.
Так помоги нам Боже и невинная мука Христова”.
А по принесению присяги их милости паны послы – его ми-лость пан Лукаш Ельский, маршалок, и пан Адам-Самуэль Бжев-ский, стольник Пинского повета, с теми братьями, что при них, для надёжнейшего скрепления подписались при печатях своими собственными руками, обещая, что то же самое без промедления сделают все их милости обыватели пинские.
Свершилось в Чигирине 20 июня 1657 года».
Шляхтичи, собравшиеся на сеймик для заслушивания заклю-чённой присяги, одобрили действия своих представителей. Та-ким образом, Пинский повет отторгался от Великого княжества Литовского и включался в состав Казацкой Украинской Дер-жавы. При этом на Пинщине законными признавались только православие и католицизм, а униатство, в котором пребывало к этому времени большинство Дзиковицких, становилось религи-ей ущербной, гонимой.
Однако уже 6 августа 1657 года Богдан Хмельницкий умер. А его смерть явилась ощутимым ударом по казацкому государст-ву. И на Пинщине не успело быть введено полноценное гетман-ское управление.
* * *
Богдан Хмельницкий был похоронен в церкви его родового села Суботово под Чигирином. А наследником его власти стал сын Юрий.
Вскорости, 2 сентября, Юрия Хмельницкого отстранил от гет-манства, сам став новым гетманом, войсковой писарь шляхтич Иван Выговский. Получив гетманскую булаву, он решил по-давить на Украине промосковски настроенных казаков, для чего повёл борьбу с их предводителем полтавским полковником Мар-тыном Пушкарём. Сторону Пушкаря приняло Запорожье, выслав ему в помощь 7 тысяч казаков, но Выговский призвал татар, взял Полтаву и казнил соперника.
Осенью 1657 года был заключён договор между Казацкой Украиной Выговского и Швецией, который признавал западную часть Малороссии, к которой с недавнего времени относился и Пинский повет, составной частью Казацкой Украины. Но дого-вор этот имел лишь формальный характер, так как Карл Х уже начал искать пути для договорённости с Речью Посполитой. В конце 1657 года литовские подразделения заняли Пинск, что привело к новому обострению польско-казацких отношений.
* * *
Суровой зимой 1657 – 1658 годов прервалось даже судоход-ство между Балтийским и Северным морями. Проливы покры-лись льдом. Война со Швецией не принесла русским ожидавше-гося быстрого успеха и потому в начале 1658 года обе стороны заключили перемирие на 20 лет.
В соседней Австрии в это время вступил на престол император Леопольд I, правивший затем почти полвека. Но его мать и отец, оба потомки Филиппа Красивого и Хуаны Безумной, наградили сына таким генотипом, что он привёл к поистине пугающей вне-шности. Знаменитая “габсбургская челюсть” у Леопольда была самой выдающейся из всех её обладателей. Во время дождя, как говорили, вода заливалась монарху прямо в рот. А из-за невнят-ной речи Леопольд создавал впечатление слабоумного. Вдоба-вок к этому австрийский император был низкорослым и очень близоруким.
* * *
В 1658 году война между Россией и Польшей за обладание Литвой и Украиной вспыхнула с новой силой. В литовских об-ластях эта война сначала пошла неудачно для поляков. Князь Юрий Долгорукий разбил и взял в плен литовского гетмана Гон-севского. Затем и в Малороссии дела пошли не “на корысть по-лякам”. Но в решительный момент казацкий гетман Выговский принял польскую сторону. Литовский казачий полк Ивана Не-чая, как и прежде созданный, перешёл на сторону Речи Посполи-той и занял города Быхов, Чаусы, Мстиславль, Рогачёв и другие. Поскольку он размещался в городе Чаусы, отсюда пошло его второе название – Чаусский казачий полк.
Во время Первой Северной войны 1655 – 1660 годов Фридрих-Вильгельм, великий курфюрст Бранденбурга, дважды предавал Речь Посполитую, которой был обязан помогать в качестве вас-сала, и дважды изменял Швеции, с которой он заключал союзы против Речи Посполитой.
В сентябре 1658 года гетман Иван Выговский подписал Га-дячский договор с польско-литовским королём Яном-Казими-ром, по которому Казацкая Украина возвращалась в состав Речи Посполитой с большими автономными правами, становясь наря-ду с самой Польшей и Литвой третьим участником этого федера-тивного государства. Южная часть Пинского повета, включав-шая такие старые населённые пункты, как Прикладники, Комо-ры, Морочное, Неньковичи, в которых когда-то получали име-ния представители рода Домановичей, считалась при этом север-ной частью казацко-украинской Волыни. В дальнейшем не про-слеживается жительство здесь шляхтичей Дзиковицких, из чего можно предположить, что они, даже если продолжали чем-то владеть, предпочли жить севернее, поближе к Пинску, на терри-тории, вернувшейся в состав Великого княжества Литовского.
Тогда же началось возрождение пинского иезуитского монас-тыря. Храм уцелел и нуждался лишь в небольшом ремонте. Од-нако бывший дом Ельского, где размещались школа и кельи мо-нахов, сгорел. В итоге было принято решение о закладке рядом с костёлом, на берегу реки, прямоугольного трёхэтажного корпуса коллегиума, надолго ставшего одним из украшений города.
В 1659 году на Великое княжество Литовское навалились сра-зу голод и моровая язва. Описывая эти несчастья, свидетели со-бытий сообщали, что люди убивали друг друга за кусок хлеба и даже съедали трупы. Ошмяны, Лида, Сморгонь были опустошё-ны до такой степени, что их жителей на несколько лет освобо-дили от уплаты всех податей.
* * *
Для “исправления” неблагоприятной для Москвы военно-политической ситуации на Казацкую Украину была направлена армия под командованием князя Алексея Трубецкого. Но казаки гетмана Выговского в июле 1659 года совершили налёт на ла-герь московитов, стоявший под Конотопом, порубили людей и угнали лошадей. В погоню за ними пошла вся русская конница – 20 тысяч всадников под командованием Семёна Пожарского. Выговский увёл их подальше и заманил в засаду – на реке Сос-новке ждала татарская орда. Вырваться удалось немногим, боль-шинство московитов погибло. Пожарский попал в плен, ему обе-щали оставить жизнь, если он согласится перейти в ислам. Однако храбрый воин плюнул в хана, попав на его бороду, и за такое бесчестье был обезглавлен. Пять тысяч московитов были зарублены.
Этой победой казаков и татар было уничтожено лучшее вой-ско царя Алексея. Теперь поляки перестали уже манить москов-ского царя обещаниями польского трона. К тому же война Рос-сии со Швецией отвлекла основные силы обоих государств от Речи Посполитой, где началось широкое народное движение против шведских захватчиков, которое привело к очищению территории Польши от вражеских войск. Однако по приказу из Москвы донские казаки напали на крымские улусы и хан тут же увёл свои чамбулы из Казацкой Украины на защиту земель и жилищ своих подданных. На Казацкую Украину двинулось но-вое московское войско. К тому же Сейм Речи Посполитой не ра-тифицировал Гадячский договор в полном объёме (с образова-нием Великого княжества Русского в качестве третьего участ-ника федерации), а казаки после многих лет войны с Польшей не пожелали вернуться под руку польско-литовского короля. И Вы-говский вынужден был бежать к полякам. 17 октября 1659 года в Переяславе открылась Рада, избравшая новым гетманом Юрия Хмельницкого.
Казалось, для Москвы наступили благоприятные времена. На 1660 год планировалось окончательно сломить Речь Посполи-тую. В феврале 1660 года московский дипломат Афанасий Ордин-Нащокин направлялся на переговоры со Швецией. В это время его сын Воин вместо того, чтобы ехать в Ливонию, бежал в Гданьск к королю Речи Посполитой. А тот отправил младшего Ордина-Нащокина сначала к императору, а затем во Францию.
Вскоре умер шведский король Карл Х и в первой половине мая 1660 года Речь Посполитая заключила мирный Оливский договор со Швецией, по которому польское владение с XVI века – Ливония – вместе с Эстляндией и Водской пятиной, носившей у шведов название Ингерманландии (Ингрии), досталась Шве-ции. Швеция закрепилась в Лифляндии, но новых земель не приобрела.
Оливский договор со Швецией дал Речи Посполитой возмож-ность бросить все свои вооружённые силы против русских войск. Правительство короля Яна-Казимира, заручившись под-держкой хана Мухаммед-Гирея и не желая мириться с потерей украинско-литовских земель, пошло на срыв переговоров с Москвой и начало подготовку к наступлению.
* * *
В универсале маршалка Лукаша Ельского и хорунжего Пин-ского повета Орды от 11 мая 1660 года предписывается всем шляхтичам Пинского повета, как с Загородской, так и Заречской стороны, явиться 14 мая в Пинск в полном военном снаряжении.
29 мая 1660 года в Пинске была составлена интромиция (вве-дение во владение. – Примечание автора) на пахотные земли, по-косы, затоны, раковые “ловы” на реке Струмень и прочую нед-вижимость в окрестностях села Дзиковичи. Данное владение располагалось по соседству с землями Миколая Грицевича и Яна Миколаевича Дзиковицких. Новым посессором стал сын первого и брат второго – Есиф (Иосиф, Юзеф) Миколаевич Дзиковицкий вместе с супругой Феодорой Тимофеевной, также урождённой Дзиковицкой. Свидетелями интромиции со стороны шляхты выступили сосед Григорий Пиотровский и его жена Ганна Тимо-феевна, которая была урождённой Дзиковицкой и приходилась родной сестрой жене нового посессора.
Как раз тогда началась вторая русско-польская война. Москов-ское войско под командой Василия Шереметева начало наступ-ление на Волынь. В Литве московский военачальник князь Иван Хованский 18 июня был разгромлен наголову войсками Речи Посполитой, потерял весь обоз и множество пленных.
В универсале хорунжего пинского Базилия-Альбрехта Орды от 2 июля 1660 года вновь предлагается всем шляхтичам Пинского повета, как с Загородской, так и с Заречской стороны, собраться 4 июля в Пинске в полном военном снаряжении.
Но 4 июля (25 июня по православному стилю) 1660 года в Пинский повет и в сам город, несмотря на ранее заключённый ещё с гетманом Выговским договор, “против образа рыцарского, мужского и воинского”, вторглись украинские казаки и “мос-кали”. После осады казацко-московские войска штурмом овла-дели Пинском, после чего город подвергся разграблению. При этом было убито множество евреев. «Даже убогих поселян и других в плен быстро побрали, костёлы, город, селения страшно огнём опустошили» (“Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию”). Пинский Замок в предместье Каролин также подвергся осаде русского войска. Затем, переправившись из пин-ского Загородья через реку Пину, 7 июля казаки пришли в “ма-етность Местковицкую”.
В село Местковичи, лежащее в миле от Пинска, в имении зе-мянина Самуэля Олехновича Лопацкого они забрали запертых в хлеве 17 свиней и 42 гуся. После этого казаки для развлечения сожгли не только двор самого пана Лопацкого, но и все крес-тьянские дома. Земянин из села Завидчичи Ян Достоевский так-же подвергся нападению. Впоследствии он писал: «Вероломный кривоприсяжца москал с ребелизантом (изменником) его коро-левской милости и Речи Посполитой козаком в добра повету Пинского неприятелско вторгнувши, оные мечом и огнём вое-вал, где по зруйнованию и самого города Пинского, того же го-да, месяца июля седьмого дня на имение жалующегося и двор в селе Завидчичах в повете Пинском находящиеся, неожиданно напав», разграбил. А напоследок, «всё село Завидчичи и двор со всеми дворовыми постройками, фольварковыми и гуменными, а также и дома крестьян, гумна, по забранию всего, огнём спали-ли» (“Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию”).
21 июля 1660 года было подано возному генералу Анджею Сачковскому заявление Самуэля Олехновича Лопацкого об опустошении его имения Местковичи. Под этим заявлением имеются подписи свидетелей от шляхты панов Семёна и Данилы Дзиковицких. В тот же день было подано заявление земянина Яна Достоевского об опустошении казацко-московскими вой-сками его имения в селе Завидчичи. 27 июля 1660 года в Замке Пинском перед стольником и подстаростой пинским был пред-ставлен акт осмотра возными генералами Яном Анкудовским и Анджеем Сачковским от 24 июля города Пинска после опусто-шения его московскими войсками 4 июля того же года. В нём было сказано, что осмотр производился вместе с панами бур-мистрами, райцами, лавниками, цехмистрами и представителями горожан. Со стороны шляхты присутствовали паны Ян и Феодор Островские герба Корчак, Миколай и Томаш (Фома) Дзиковиц-кие, Пётр Шоломицкий герба Гиппоцентаурус. Все они ходили по рынку и городским улицам и осматривали дома на рынке и улицах, “в пепел обращённые и огнём спалённые”. Упоминае-мые здесь Островские в это время имели родственника Ежи Островского, полковника, сражавшегося со шведами, москалями и казаками, которому тогда было 40 лет.
* * *
В начале августа 1660 года основные силы войска Речи Пос-политой перешли реку Западный Буг и через Владимир-Волын-ский и Луцк двигались вглубь Волыни. Вскоре к ним присое-динились воинские части ряда магнатов, а также 40 тысяч татар. Войска казаков и поляков с литвинами встретились в сентябре 1660 года под Любаром на Волыни. Начались тяжёлые бои, про-должавшиеся около полутора месяцев. Не дождавшись помощи от нового гетмана Юрия Хмельницкого, русские и казацкие пол-ки стали отступать к городу Чуднову. В результате армия Шере-метева под Чудновом попала в окружение и погибла. Теперь уже Россия попала в тяжёлое положение. Это побудило московское правительство заключить вначале перемирие, а потом Кардис-ский мир со Швецией, отказавшись от всех своих прежних за-воеваний в Прибалтике.
Хотя русское войско потерпело поражение, вскоре, однако, продвижение поляков было приостановлено. Началась затяжная война, изматывавшая силы обеих сторон, не принося никому яв-ного преобладания. Колеблясь, но надеясь не прогадать, прислу-шиваясь к советам своего ближнего окружения, в конце концов гетман Юрий Хмельницкий решил принять сторону короля Речи Посполитой.
Как писалось во времена Советской Украины, «Хмельницкий под нажимом старшинско-шляхетской верхушки согласился на-чать с польско-шляхетскими представителями мирные перегово-ры, а 17 октября 1660 года подписал Слободищенский трактат, который предусматривал отрыв Украины от России и переход под власть шляхетской Польши.
Слободищенский трактат возобновлял статьи Гадяцкого дого-вора и ещё больше ухудшал положение Украины. По этому трактату Украина превращалась в провинцию» (История Укра-инской ССР). Так сообщает советская история, но на самом де-ле, как мы помним из сказанного выше, по Гадяцкому договору предусматривалось создание государственной федерации из Польши, Литвы и Казацкой Украйны.
Многие литовские города, находившиеся к этому времени уже в руках московских воевод, один за другим сдавались королю. «Сам Ян-Казимир осадил Вильну; тамошний царский воевода князь Данило Мышецкий решился лучше погибнуть, чем сдать-ся, но был выдан своими и казнён королём за жестокости. Ещё хуже шли дела в Малороссии. Современники-поляки заявляли, что если бы тогда в польском войске была дисциплина, и вооб-ще, если бы поляки действовали дружно, то не только отняли бы всё завоёванное русскими, но покорили бы самую Москву» (Костомаров Н.И.). Хмельницкий с татарами вторгался в русские пределы, подступал к Севску, Карачеву, Путивлю.
* * *
Шведский король Карл XI в Ливонии учредил пересмотр зе-мель, находившихся в дворянском владении, и приказал отоб-рать те из них, которые во время существования Ливонского ор-дена не составляли частных владений или принадлежали вообще орденскому капитулу, или же считались за духовными и свет-скими должностями. Все такие имения, обращённые без всякого права только силою захвата в потомственные владения, король шведский приказал отобрать из частного ведомства в государ-ственное. Само собою разумеется, что прибалтийское рыцарство было этим недовольно, и один из среды его, Рейнгольд Паткуль, человек горячий и предприимчивый, до того начал протестовать против действий правительства и возбуждать других к противо-действию, что шведское правительство обвинило его в измене. Запомним имя Рейнгольда Паткуля, поскольку этот беспокой-ный человек оставил след и в истории Речи Посполитой, о чём будет сказано ниже.
* * *
Русской армии в Литве приходилось иметь дело не только с мирным населением Речи Посполитой, но и с партизанскими от-рядами, небольшими по численности, но состоящими из профес-сиональных военных-шляхтичей и крестьян. В замке Несвижа постоянно находился гарнизон, артиллерия, кордегардия, в ук-реплённых бастионах размещались арсеналы, пороховые скла-ды, склады войсковой амуниции, связанные четырьмя потай-ными ходами. Поэтому замок Радзивиллов успешно выдерживал длительные осады русских войск. В ряды литовских партизан вливались горожане, крестьяне и даже православные священ-ники.
В православном Могилёве в ночь с 1-го на 2-е февраля 1661 года во время восстания горожан против Москвы было уничто-жено семь тысяч стрельцов. Спасся только один, находившийся за городом в самовольной отлучке. Горожанам удалось заблаго-временно тайно вывинтить из русских ружей кремни и потому потери среди повстанцев были небольшими.
В апреле 1661 года произошли восстания жителей других го-родов Литвы, занятых русскими войсками – в Дисне, Мстис-лавле, Старом Быхове, Себеже, Гомеле и других.
* * *
В 1662 году на Корсунской Раде, после отречения и ухода в монастырь Юрия Хмельницкого, новым гетманом был избран его зять Павел Тетеря Моржковский. Он подтвердил Гадячский договор о вхождении Казацкой Украины в состав федеративной Речи Посполитой.
В 1663 году гетманом Левобережной Украины стал кошевой гетман запорожцев Иван Мартынович Брюховецкий. В дальней-шем Брюховецкий вёл непрерывные войны с поляками и своими соперниками на Украине, неоднократно посылая в Москву про-сить помощи. Украина распалась на две части. Правобережная Украина совершенно отпала от Малороссии и имела своих гет-манов (Тетеря и другие), которые постоянно стремились объе-динить под своим бунчуком украинские земли, лежавшие по правую сторону Днепра. Вся же Левобережная Украина и Запо-рожье находились под главенством гетмана Брюховецкого.
* * *
Осенью 1663 года король Ян-Казимир предпринял решающий удар. В Литве наступала армия Сапеги, а король, соединившись с гетманом Тетерей и татарами, вторгся на Левобережье и взял 13 городов. Брюховецкий молил о помощи, но царь отправил ему только артиллерию и небольшие отряды, не желая рисковать вновь сформированными после разгромов войсками. Алексей Михайлович избрал другой вариант действий: он отправил дра-гун, донских и запорожских казаков на Крым. Хан занервничал и увёл свою орду из армии Яна-Казимира. Теперь царские дра-гуны и казаки направились на Правобережье, в результате чего занервничали сторонники гетмана Тетери, ставшие отъезжать по домам. Ян-Казимир, оставшись без союзников, в начале 1664 го-да повернул на север – на соединение с литовской армией Сапе-ги. Тут только и вступили в бои новые армии московитов. Под командой Куракина и Барятинского они разбили под Брянском Сапегу, заставив его отступать. А король застрял, осаждая город Глухов.
* * *
20 февраля 1664 обозным коронным Самуэлем Лещинским ксёндзу Феодору Яновичу из Дома Перхоровичей рода Дзико-вицких был сделан фундуш (дар) для новопостроенной в Луцком повете Волынского воеводства, граничившем с Пинским пове-том, униатской церкви в селе Бильская Воля. Его сын Ефимиуш Феодорович впоследствии продолжил семейную традицию и также стал ксёндзом в церкви своего отца.
Пинско-Туровская униатская епархия до конца XVII века была самой малочисленной по количеству верующих: в 1664 году в ней насчитывалось только 10 приходских церквей. Возможно, где-то в это время другая линия рода Дзиковицких (Дома Хари-тоновичей) из униатства перешла в католичество, поскольку сын униата Ивана-Лаврина Дзиковицкого получил уже вполне като-лическое имя Ян.
* * *
Король Ян-Казимир продолжал осаду Глухова. Русский гар-низон и казаки глуховской сотни отбили несколько приступов, а за это время подошли полки московского князя Ромодановского и гетмана Брюховецкого. Король решил дать битву, выстроив в поле немецкую пехоту и шляхетскую кавалерию. Сражение дли-лось целый день, но под вечер поляки не выдержали. Их от-ступление быстро превратилось в бегство. Казаки и царские ратники настигли противника на берегу Десны и учинили крова-вое побоище. Королевские воины, бросая оружие, попытались уйти по тонкому мартовскому льду. По нему ударила артилле-рия московитов. От армии короля уцелели только жалкие остат-ки. После такого сокрушительного разгрома Ян-Казимир согла-сился на переговоры.
В том же 1664 году казацкие и русские войска осадили города Могилёв и Пинск. В Могилёве был сожжён Замок. В мае 1664 года в Смоленск для мирных переговоров с Речью Посполитой выехало московское посольство из князей Ю.А. и Д.А. Долго-руких, Н.И. Одоевского и А.Л. Ордина-Нащокина. 1 июня 1664 года в Дубровичах начались польско-русские переговоры. Це-лью русской дипломатии было заключение союза с Речью Пос-политой и установление границы по Днепру.
Предложения, делавшиеся Польше, оставались в силе, однако «тяжело было на это решиться – писал русский историк Н.И. Костомаров– потерять плоды многолетних усилий, отдать снова в рабство Польше Малороссию и потерпеть крайнее унижение. Но и противной стороне не во всём была удача. Это-то обстоя-тельство заставляло поляков, несмотря на упоение своими успе-хами, быть податливее на московские предложения. Начались съезды уполномоченных; они то прерывались, то опять возоб-новлялись. Заключено только перемирие до июня 1665 года».
В 1664 году был ликвидирован за дальнейшей ненадобностью Чаусский казачий полк в Великом княжестве Литовском.
* * *
В одной из книг автору встретилось любопытное описание по-смертной судьбы Богдана Хмельницкого, суть которого изложе-на ниже.
Весной 1665 года левобережный гетман Брюховецкий с нес-колькими казацкими полками и великорусскими ратными людь-ми перешёл на правую сторону Днепра. С польской же стороны против него шёл знаменитый польский полководец Чарнецкий с не менее знаменитым 40-летним коронным хорунжим Яном Со-беским, с полковником Махновским (Маховским), с правобе-режным гетманом Тетерей и другими. Чарнецкий двигался по направлению к Суботову, бывшему имению Богдана Хмельниц-кого, где когда-то этот последний держал у себя в плену этого самого Чарнецкого. Брюховецкий же в это время стоял ниже Чигирина, у Бужина, где тогда же находился и запорожский ко-шевой атаман Серко со своими казаками. Как говорили, после Суботова поляки собирались взять Чигирин, а затем перепра-виться за Днепр.
Суботово было занято без сопротивления, так как в нём не ос-тавалось ни одного казацкого отряда. Прежде чем двинуться к Чигирину, Чарнецкий отрядил по этому направлению часть сво-его войска под начальством Незабитовского и Тетери и прика-зал им искать Серко с запорожцами, а если Серко соединился с Брюховецким, то не допускать до Чигирина ни того, ни другого. Сам же остался ночевать в Суботове.
Чарнецкий приказал разбить свой шатёр на холме, откуда ви-ден был весь его лагерь и откуда он мог созерцать Суботово, с которым у него соединялись обидные воспоминания его плена, в который он попал 17 лет назад. Теперь он смотрел на это село, бывшее когда-то гнездом унизившего его врага, с чувством глу-бокого удовлетворения: он мог превратить его в развалины, в мусор, и разметать этот мусор по полю. При закате солнца он долго сидел у своего шатра, и перед ним проносились воспо-минания его бурной, полной тревог жизни. Вся жизнь – на коне, в поле, под свистом пуль и татарских стрел. Постоянно кругом смерть, похороны, стоны. Но он свыкся с этим – в этом вся его жизнь. Чарнецкий первым в польско-литовском войске стал при-менять тактику партизанской войны, заслужив этим признание в войсках и добившись славы во всей Речи Посполитой. Но где же его личное счастье, не счастье и гордость побед, не слава полко-водца, а счастье разделённого чувства? Кажется, его и не было.
Наутро, окружённый своим штабом, Чарнецкий торжественно въехал в Суботово. Он направился прямо к православной церк-ви, где в то время только что кончилась обедня. Народ начал бы-ло выходить из церкви, но, увидав приближение богато одетых всадников, остановился. Чарнецкий, сойдя с коня, направился прямо в церковь, а за ним и вся его свита. Старенький священ-ник, служивший обедню, ещё не успел разоблачиться, а потому, увидев входящих панов, вышел к ним навстречу с крестом.
– Прочь, поп! – крикнул на него Чарнецкий. – Мы не схизма-тики. Показывай, где могила Хмельницкого.
Перепуганный священник пошёл к правому приделу.
– Здесь покоится тело раба Божия Зиновия-Богдана, при жизни Божиею милостию гетмана Украины, – робко выговорил он.
– Божиею милостию, – ухмыльнулся надменно Стефан Чарнецкий, – много чести.
Он подошёл к гранитной плите и ткнул её ногой.
– Поднять плиту! – громко сказал он.
Священник ещё больше растерялся и испуганными глазами уставился на страшного гостя.
Чарнецкий обернулся:
– Сейчас же принести ломы! – скомандовал он. Бывшие в церкви некоторые из жолнёров бросились исполнять приказание своего вождя.
Ломы и топоры были скоро принесены. Плита была поднята. В тёмном каменном склепе виднелся массивный дубовый гроб. Свет, падавший сверху, освещал нижнюю его половину.
– Вынимайте гроб! – продолжал Чарнецкий.
– Ясновельможный пан! Это святотатство! – с ужасом прого-ворил священник; крест дрожал у него в руках. – Пощади его кости, ваша милость...
– Молчать, поп! – крикнул на него старый противник Хмель-ницкого.
Жолнёры бросились в склеп, и гроб был вынут.
– Поднимите крышку!
Топорами отбили крышку – и в очи Чарнецкому глянуло ист-левшее лицо мёртвого врага. Чарнецкий долго глядел в это лицо. Оно уже в гробу обросло седой бородой. Черные брови, каза-лось, сердито насупились, но из-под них уже не глядели глаза, перед которыми трепетала когда-то Речь Посполитая. Только широкий белый лоб оставался ещё грозным...
Чарнецкий всё глядел на него...
– А помнишь тот замок над рекою? Помнишь ту ночь? Пом-нишь ту белую лилию с распущенной косой?
– Вынести гроб из церкви и выбросить падаль собакам! – наконец сказал он и вышел из церкви.
За ним жолнёры несли гроб, окружённый свитой Чарнецкого, точно почётным караулом. На лице Яна Собеского вспыхнуло негодование, но он смолчал...
В том же 1665 году 66-летний коронный гетман Стефан Чар-нецкий умер. Пришла и за ним смерть. В 1666 году под Межибо-жьем был разбит свидетель надругательства над телом Хмель-ницкого польский полковник Махновский, после чего в оковах привезён в Крым.
* * *
В 1665 году казацкие старшины Правобережья собрали свою Раду и “выкликнули” ещё одним гетманом Петра Дорошенко, отстаивавшего идею “вольной Украины”, то есть создания Ка-зацкого Украинского Государства, независимого ни от России, ни от Польши.
В эти годы Казацкую Украину раздирали смуты. Почти в одно время боролись за власть семь гетманов – Тетеря, Многогреш-ный, Брюховецкий, Дорошенко, Ханенко, Суховиенко и Юрий Хмельницкий – и кровь народа лилась рекой. Дорошенко всту-пил в борьбу и с Речью Посполитой, и с прорусским гетманом Брюховецким, который к тому времени изменил своему подчи-нённому союзу с Москвой и в стремлении к большей самостоя-тельности снёсся с турками. Москва и Речь Посполитая, каза-лось, готовы были выпить друг у друга последние капли крови. Их-то и выручил обеих гетман Дорошенко, поддавшись с Право-бережной Украйной султану в 1666 году.
Ввиду грозного врага-турка срочно, уже в мае этого года, на-чались русско-польские переговоры в деревне Андрусово над рекой Городнёй недалеко от Смоленска. И только когда главный царский посол Ордин-Нащокин известил Алексея Михайловича, что, если не будет заключено перемирие, то польские войска войдут в Смоленский уезд, царь согласился на уступки.
В конце 1666 года начались войны Турции с Речью Поспо-литой, продолжавшиеся затем свыше 30 лет. К слову, в войсках короля Яна III Собеского исключительно отличился выходец из села Вылазы Пинского повета ротмистр Мирон Литвинович герба Елита. Не исключено, что в его роте присутствовали в качестве товарищей какие-нибудь Дзиковицкие.
В 1667 году дипломат московского царя князь А.Л. Ордин-Нащокин фактически возглавил русское правительство, став на-чальником Посольского приказа. 30 января 1667 года в селе Ан-друсово было, наконец, заключено польско-русское перемирие на 13 с половиной лет до июня 1680 года. «Днепр назначен был границею между русскими и польскими владениями; Киев ос-тавлен за Россиею только на два года, а на удовлетворение шля-хте, разорённой казаками, царь обещал миллион золотых» (Кос-томаров Н.И.).
Литва и Правобережная Украина остались под властью Речи Посполитой. Виновником этого гибельного для Казацкой Украи-ны мира был Ордин-Нащокин-отец. Мало того! Ходили слухи – и небезосновательные, – что Ордин-Нащокин советовал царю совсем уничтожить казачество, как корень всех смут внутри го-сударства и как начало всех несогласий и недоразумений с со-седними государствами: долой Запорожье! Долой Донское и Яицкое Войска!
В этом же году левобережный гетман И. Брюховецкий казнил одного из своих давних противников – одного из правобереж-ных гетманов Павла Тетерю Моржковского.
IV. ПОСЛЕДСТВИЯ ДОЛГИХ ВОЙН
Гражданская война 1648 – 1654 годов и русско-польская война 1654 – 1667 годов принесли большие разрушения и огромные людские потери Речи Посполитой. Эти войны были самыми страшными для Литвы. Из-за количества пролитой крови её на-зывают “потопом”. Во время “потопа” XVII века погибло 50% литвинов, а в районах, пограничных с Россией, и того больше – 80%.
В постановлении Сейма от 1661 года говорится о бедственном положении разрушенных и опустошённых земель Великого кня-жества Литовского: «Гродненский повет “превращён в руины и преобладающая часть его сожжена”, Браславский – “полностью разрушен”, Слонимский – “почти полностью сожжён и раз-граблен”, Волковысский – “во многих местах пожжённый”, Ор-шанский – “полностью разрушен и сожжён”, Брестское воевод-ство – “в большинстве своём превращено в пепелище и пол-ностью разрушено”» (Ковкель И.И.).
Русское государство в результате войны с Речью Посполитой также оказалось на грани краха. Обе боровшиеся стороны дошли до крайнего истощения. В Москве вспыхнул “медный бунт”, магнаты и шляхта Великой Польши взбунтовались против коро-ля под предводительством князя Любомирского. При сложных настроениях, охвативших все стороны общественной жизни в России, желанием царского правительства стало во что бы то ни стало примириться с Речью Посполитой. Первая попытка к это-му была сделана ещё в марте 1662 года, но польские сенаторы на это предложение ответили тогда, что мира не может быть иначе, как на основании Поляновского договора 1634 года.
28 мая 1663 года в пинский земский суд для получения копий сожжённых документов рода Дзиковицких был представлен привилей от князя Феодора Ярославича, полученный в 1513 году братьями Анцухом, Сеньком, Василевским и Богданом Домано-вичами на освобождение их имений от податей.
Немало убытков несло мирное население не только от вражес-ких войск, но и от своих солдат, которые нередко вели себя как завоеватели. Так, летом 1664 года перед праздником Вознесения Пресвятой Богородицы Русской коронный ротмистр пан Парасе-вич вместе со своим товарищем Свенцицким вошёл на террито-рию Пинского повета и забрал 15 злотых с “убогих сёл” местной шляхты.
В самом начале 1665 года «его милость пан Самуэль Ющин-ский в день нового года, с хоругвью прибывши, половину на Ди-ковичи, и на нас [в село Местковичи] разделил, вышед в субботу после обеда. От той хоругви немало убытков причинилось...» (“Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию”). Боль-шие потери понёс в Местковичах пан Самуэль Олехнович Ло-пацкий и шляхтичи из его окружения Ян Малиевский, Ян Коча-новский, Анджей Горбачевский, Степан Домановский, Миколай Лозицкий, Фастович и сельский священник.
15 января 1665 года на ночлег в селе Красеево, принадлежа-щем пинскому чашнику пану Самуэлю Бжескому, остановилась казацкая хоругвь стольника и полковника Великого княжества пана Огинского. Уже в сумерки 30 всадников этой хоругви под начальством пана Шуйского отправились грабить соседнее село Иваники, принадлежащее пану Казимиру Гедройцу. Невзирая на жалобные стенания жителей, – как гласят документы того вре-мени, – солдаты повыбрасывали в окна в сильный мороз босых детей и позабирали у крестьян пшеницу, овёс, ячмень, крупы, солонину, двух кабанов, барана, деньги и прочее, что могли най-ти. 8 и 20 февраля о перечисленных притеснениях подавались жалобы в Пинский Замок стольнику и подстаросте Якубу Кгин-виду Панкевичу от панов Казимира Гедройца и Самуэля Лопац-кого.
* * *
В итоге кровопролитной русско-польской войны, в сочетании с эпидемиями, пожарами и прочим, литовский народ был при-ведён к самой настоящей демографической катастрофе. Большое количество жертв среди населения Литвы вызвали голод и бо-лезни, охватившие всю страну. Если в 1650 году в границах Ве-ликого княжества Литовского проживало 2,9 миллиона человек, то в 1667 – 1673 годах – не более 1,4 миллиона человек.
Во время войны 1654 – 1667 годов Каменец Брестский полу-чил такие разрушения, что Сейм освободил город на четыре года от выплаты налога. За 13 лет войны с Россией город Пинск пре-терпел страшные потери и надолго утратил своё прежнее эконо-мическое и торговое значение. Превратившись в заштатный городок, он потерял своё магдебургское право, лишился само-управления.
Без тени сомнения можно утверждать, что шляхетский род Дзиковицких во всех его ветвях также понёс значительные кро-вавые и имущественные потери в результате многолетнего воен-ного лихолетья.
* * *
Не раз во второй половине XVII века Речь Посполитая нахо-дилась в критическом положении. Но сравнительно благопо-лучный исход войн 1650 – 1660-х годов породил у польской и литовской шляхты иллюзию прочности Речи Посполитой. Эти настроения нашли отражение в теории “золотой вольности”, ко-торая была разработана в 1660-х годах львовским каштеляном Анджеем-Максимилианом Фредро. И хотя внутри шляхетско-магнатского лагеря образовалась фракция, выдвинувшая идею усиления королевской власти, тем не менее эта группировка, как и противоположная ей фракция, защищавшая принципы “золо-той вольности”, выражала не государственные, а групповые или даже личные интересы. В этой борьбе победила партия защит-ников “золотой вольности”. К тому же иностранные государства всемерно поддерживали “золотую вольность”, так как связанная с нею анархия ослабляла Речь Посполитую.
Принципы “золотой вольности” были возведены шляхтой в ранг идеального государственного устройства. С этого времени шляхтичи особенно ревниво охраняли свои права и привилегии и считали себя самыми свободными гражданами Европы. Лю-бую попытку изменить сложившийся порядок шляхта рассмат-ривала как стремление установить в Речи Посполитой диктатор-ский режим.
Во второй половине XVII века срыв работы Сеймов посредст-вом использования “либерум вето”, напрямую связанного с “зо-лотой вольностью”, стал нормой политической жизни государ-ства.
Андрусовский договор произвёл крутой перелом в политике Москвы в отношении Речи Посполитой. Польша перестала быть опасной и стала даже союзником ввиду угрозы обеим странам со стороны Турции. В этом же 1667 году за ненадобностью был упразднён Белорусский казачий полк, созданный 13 лет назад под командованием Поклонского.
2 апреля 1668 года в пинский гродский суд было представлено духовное завещание Василия Есьмановича(?) Дзиковицкого, ко-торым он распределил на равные части своим сыновьям Томашу (Фоме) и Димитру Дзиковицким свои земельные владения. В том же году униатам был передан бывший до того православ-ным старинный Лещинский Рождество-Богородицкий монас-тырь.
* * *
Король Ян-Казимир поначалу стремился наладить государст-венную жизнь Речи Посполитой, приведя её в состояние, соот-ветствующее уровню передовых европейских стран, покончив с неупорядоченностью управления и с магнатско-шляхетской анархией. Но на пути этих планов возникла оппозиция. Поль-ский магнат из Кракова Ежи-Себастьян Любомирский (1616 –1667) был известным военачальником эпохи восстания Хмель-ницкого, антишведской войны 1655 – 1660 годов, русско-поль-ской войны 1654 – 1667 годов, а также польских кампаний в Се-миградье. Любомирский был яростным поборником “золотой вольности” и возглавил оппозицию королю Яну II Казимиру и его реформам. В борьбе с королём он пытался заполучить под-держку Австрии и Бранденбурга. По инициативе Любомирского все реформы короля в 1660 и 1661 годах проваливались в Сейме Речи Посполитой.
Из-за союзов с иными державами и общей агитации король об-винил его в измене государству и лишил всех титулов и постов. Суд приговорил Любомирского заочно к смерти, в то время как тот бежал в силезский Бреслау, находившийся во владениях Габ-сбургов.
Из Силезии Любомирский установил контакты с императором Священной Римской империи, бранденбургскими курфюрстами и шведским королём, заключая с ними соглашения против поль-ского короля и его реформ. Себя Любомирский выставлял ис-ключительно как защитника золотой вольности против якобы зарождающегося абсолютизма в Речи Посполитой.
В рамках рокоша (бунта) ему удалось привлечь часть польской шляхты на свою сторону и парализовать Сейм с помощью liberum veto. Ещё во время русско-польской войны он победил королевскую армию в нескольких битвах, в том числе у Чен-стоховы в 1665 году и у Мионты в 1666 году.
В 1666 году маршалок пинский и королевский полковник князь Ян-Кароль Дольский на стороне короля участвовал в борь-бе с рокошанами Ежи-Себастьяна Любомирского, что означает, вероятно, участие и пинской хоругви в сражениях на стороне ко-роля. И если это так, то против рокошан Любомирского должны были сражаться и некоторые из представителей рода Дзиковиц-ких.
Однако в конечном итоге польский король, уставший от воен-ных поражений, был вынужден уступить требованиям повстан-цев. Он объявил об отходе от своих реформаторских планов и этим практически заложил фундамент под свою отставку. Любо-мирский вышел из конфликта с королём политически сильным, однако конфликт подорвал его здоровье и он умер ещё в Силе-зии в 1667 году.
* * *
16 сентября 1668 года Ян-Казимир, разочарованный неуда-чами своей деятельности по возврату утерянных украинских земель и наведению в стране порядка, отрёкся от престола и уе-хал во Францию, где через 4 года умер. Правлению династии Ва-за в Речи Посполитой пришёл конец. В ней образовалась партия, желавшая избрания сына царя Алексея Михайловича, царевича Алексея Алексеевича. Среди магнатов Речи Посполитой разго-релась ожесточённая борьба за трон, в которой самое деятельное участие принял избранный в том же году великим коронным гетманом 39-летний уроженец города Олесно Ян Собесский.
Но 19 июня 1669 года новым королём был избран кандидат, приемлемый для Австрии – слабый и безвольный Михал-Кори-бут Вишневецкий, сын грозного князя и воеводы Иеремии Виш-невецкого. Среди других панов, элекцию (избрание на престол) Михала-Корибута Вишневецкого подписал маршалок пинский князь Ян-Кароль Дольский. При избрании Вишневецкого было принято сеймовое постановление, запрещавшее впредь монарху Речи Посполитой отрекаться от престола без разрешения Сейма. Кроме того, Сейм записал: “Всякое нововведение в Речи Поспо-литой может быть опасным и приведёт к большим волнениям. Надлежит Сейму следить за тем, чтобы ничто не подвергалось изменениям”.
«Для ведения войн правительство Речи Посполитой занимало крупные суммы у магнатов. Не имея средств для их погашения, оно раздавало им остатки государственных земель. В результате в Белоруссии образовались огромные латифундии князей Радзи-виллов, Сапег, Огинских, Вишневецких, Чарторыйских и дру-гих. Одновременно с расширением крупного феодального земле-владения происходило постепенное сокращение землевладения мелкой и средней шляхты. Не имея достаточных средств для восстановления разрушенных во время войн хозяйств, мелкая и средняя шляхта часто продавала свои имения крупным магна-там, постепенно превращалась в приживальщиков при имениях. Так, у Радзивилла в Несвиже состояли на службе около 6 тысяч шляхтичей» (Ковкель И.И.).
В документах о “священнической” ветви из Дома Перхоро-вичей рода Диковицких имеется указание, что в 1669 году обоз-ным Короны ясновельможным Самуэлем Лещинским ксёндзу Феодору Яновичу Перхоровичу Дзиковицкому был выдан доку-мент об учреждении новопостроенной церкви в селе Бельская Воля в Луцком повете Волынского воеводства (Суммариуш до-кументов родовитости шляхетской, относящихся Дома Дрыя Перхоровичей Дзиковицких).
В начале октября 1669 года правобережный казацкий гетман П. Дорошенко направил посольство И. Демиденко и И. Коваль-ского (Ковалевского?) на Сейм в Варшаву. Среди задач посоль-ства было добиться восстановления функционирования “письма нашего русского” во всех канцеляриях Польши и Литвы, а также признания удельности Казацкой Украины, в состав которой должны войти Подольское воеводство до Межибожа, и Брацлав-ское с Киевским до Горыни с Пинским, Могилёвским и Речиц-ким поветами.
* * *
Исторический фон.
Чтобы не просто описывать события того времени, а дать чи-тателю почувствовать атмосферу той эпохи, надо знать, в каком именно быту пребывали тогдашние жители. В каких условиях жили в это время люди. Итак.
Вся Восточная Европа находилась в состоянии непрекращаю-щихся войн и столкновений, и простой быт отходил на второй план после стремления выжить и уцелеть. Но антисанитария быта была характерной особенностью не только восточно-евро-пейских стран! Даже во Франции, бывшей при “Короле-Солнце” Людовике XIV примером культурной и изящной, куртуазной жизни, в 1670 году внутри королевского дворца Лувра, в его окрестностях, в аллеях, за всеми дверьми – всюду и везде можно было увидеть тысячи “кучек”, и понюхать самые разные запахи одного и того же продукта естественного отправления живущих здесь и приходящих сюда ежедневно.
В соседней с Литвой Москве, бывшей ранее, до прихода ди-настии Романовых, образцом чистоты, к этому времени также было незавидно. Здесь с проблемой не справлялась ни открытая ливневая канализация, ни плотницкие артели, мостившие улицы деревянным покрытием. Весной и осенью грязи в городе, сме-шанной с нечистотами, было чуть не по щиколотку. Единствен-ными очагами чистоты в Восточной Европе оставались сельские поселения, благодаря как меньшей населённости, так и длив-шейся ещё со времён Древней Руси традиции чистоплотности, в том числе и при помощи омовения в банях. И сёла Пинского повета, в которых жили тогдашние Дзиковицкие, в этом смысле, несмотря на военные бедствия, продолжали древнюю традицию чистоты, которой, несомненно, имели возможность придержи-ваться и представители рода. Правда, жителям Дзиковичей при-ходилось остерегаться зловредных козней банника – духа, живу-щего в бане, пугающего людей и требующего жертв, которые ему оставляли в бане после мытья. Выглядит банник как кро-хотный, но очень сильный старичок с длинной и лохматой бо-родой, покрытой плесенью.
Банник может насылать обмороки и другие несчастные случаи в бане. Если кто-то обжёгся, ударился, поскользнулся – это, ско-рее всего, его проказы, банника. Любимое же его развлечение – шпарить моющихся кипятком, раскалывать и “стрелять” камня-ми в печи-каменке, а также пугать парящихся стуком в стенку. Вредить по-крупному (обдирать кожу, запаривать до смерти) банник начинает только тогда, когда люди злостно нарушают за-преты: моются в праздники, поздно ночью или после двух-трёх смен парящихся.
Банник также участвует в святочных гаданиях: в полночь де-вушки подходят снаружи к двери бани, задрав юбки; или под-ходят к челу каменки, или суют зад в дымник. Если банник в это время прикоснётся мохнатой рукой – будет жених богатый, если голой рукой – бедный. Тем, кто, гадая, суёт руку в окно бани, банник может сковать пальцы железными кольцами. Добивают-ся расположения банника тем, что оставляют ему кусок ржаного хлеба, густо посыпанного крупной солью. А чтобы навсегда от-нять у него охоту вредить, приносят в дар чёрную курицу. Выст-роив новую баню, такую курицу, не ощипывая перьев, душат (не режут) и закапывают под порогом.
Банник может выступать также в женском облике – банниха, байница, баенная матушка, обдериха. Обдериха выглядит как лохматая, страшная старуха, иногда голая. Показывается в виде кошки. Живёт под полком. Она ведёт себя так же, как банник, но не участвует в гаданиях. Как женская разновидность банного ду-ха может выступать также шишига – которая показывается в ба-не тем, кто идёт туда без молитвы. Принимает образ знакомой или родственницы и зовёт с собой париться. Но того, кто идёт с шишигой в баню, она может запарить до смерти.
Наличие таких, связанных с гигиеной и чистотой, преданий говорит о многом, поскольку в Западной и Центральной Европе в это время ни о каких банях не ведали и если и купались, то в больших бочках, куда, чтобы не транжирить тёплую воду, могли забираться вслед за первым принявшим омовение хозяином – по старшинству его слуги.
Считается также, что даже изобретение духов было вызвно острой потребностью заглушить ту страшную вонь, которую ис-точали прекрасные дамы, оставшиеся на страницах историчес-ких романов в качестве обожаемых идеалов своих поклонников. Правда, столь же вонючих и потому также обильно поливавших себя теми же духами…
* * *
«Неограниченный произвол феодальной знати сопровождался созданием магнатских “партий”, конфедераций и вооружённой борьбой между отдельными магнатскими группировками. Во второй половине XVII века в этой борьбе основными сопер-никами были Радзивиллы, Пацы, Сапеги. В 60-х и первой по-ловине 70-х годов XVII века наибольшего политического влия-ния добились Пацы, в первой половине 80-х годов – Сапеги» (Ковкель И.И.). В 1670 году великий гетман Великого княжества Литовского Михал Пац одержал над турками победу под Хотином. Затем турки утратили и Каменец-Подольский.
Суровой зимой помёрзли растительность, птица, люди и скот и потом наступила дороговизна на хлеб. Недолго процарствовав, король Михал Корибут простился со светом и после него в вое-водствах и поветах, как обычно, до следующих выборов власть перешла в руки “судов междуцарствия”. Как раз в это время гет-ман Правобережной Украины Пётр Дорошенко выразил готов-ность стать вассалом султана, что послужило поводом для акти-визации турецкой экспансии в Причерноморье. Султан Мехмед IV согласился включить казацкие земли в состав своих владений и приказал крымскому хану оказать украинским казакам всемер-ную поддержку. Но гетман Дорошенко так и не успел получить помощь от крымчаков, так как вскоре был растерзан возмущён-ными казаками. Речь Посполитая сочла переход Правобережья под покровительство турок незаконным. Мехмед IV решил дока-зать своё право на спорные территории при помощи силы.
В декабре 1671 года султан Мохаммед IV объявил Польскому королевству войну. В 1672 году, незадолго до нашествия турок на земли Речи Посполитой, был заключён договор между Речью Посполитой и Москвой. По нему царь обязался помогать королю в случае нападения турок и послать к султану и крымскому хану послов, чтобы отговаривать тех от начала войны. Однако это не помогло. Летом 1672 года Мехмед IV лично повёл огромную турецкую армию под командованием великого визиря Ахмеда через Молдавию к берегам Днестра, опираясь на поддержку крымских татар. Турецкая армия осадила и взяла стратегически важную крепость Каменец-Подольский. Большая часть поль-ского гарнизона, численностью в 1100 человек, погибла под об-ломками Каменецкого Замка, который защитники взорвали на двенадцатый день осады. Затем османы дошли до Львова, а тата-ры достигли рек Сан и Западный Буг. После этого великий ви-зирь Ахмед повёл войска на город Люблин, почти не встречая по пути сопротивления, и взял его. Так огромная турецкая армия оказалась на юге собственно Польши.
Осенью 1672 года король не только сам отправился с войском отражать турок, которые захватили много городов-крепостей на Правобережье, но и объявил посполитое рушение шляхты.
2 сентября к королю отправилась шляхта Пинского повета. В то же время горожане самого Пинска по цехам каждый день про-водят военные смотры и несут караул, поддерживая готовность на случай прихода турецких войск. Опасность в это время была так велика, что даже отдалённый Гданьск заперся в своих стенах и купцы приезжие, в том числе и пинские, по своим городам разъехались.
В октябре 1672 года поляки согласились на капитуляцию и заключили с турками унизительный Бучачский мирный договор. Король Михал Вишневецкий, у которого на глазах распадалось огромное королевство, уступил Стамбулу Подольскую провин-цию и Правобережную Украину до Днепра, а также согласился выплачивать Османской империи дань размером 22 тысячи зо-лотых монет. В крепости Каменец-Подольский расположился турецкий гарнизон.
Но условия Бучачского мира выглядели столь позорными, что Сейм Речи Посполитой его не утвердил: в отличие от поляков, многие из которых были готовы на выплату дани султану, резко против договора выступили послы от Литвы. В результате Сейм проголосовал за продолжение войны.
В 1673 году великий коронный гетман Ян Собесский поднял на борьбу с турецкими захватчиками всю Речь Посполитую. Он сумел объединить военные силы страны и стал во главе 40-тысячной коронной армии, выступившей в поход на южную границу Польского королевства. Полководец повёл польские и литовские войска на сильную турецкую приграничную крепость Хотин, на которую опиралась султанская армия под командо-ванием Хусейн-паши. В составе литовского войска находился и маршалок пинский князь Ян-Кароль Дольский, что, видимо, ука-зывало на присутствие в Хотинской битве всей пинской хоругви с несомненным, в таком случае, участием в сражении и пред-ставителей рода Дзиковицких.
11 ноября 1673 года состоялась Вторая Хотинская битва, в которой почти 80-тысячная турецкая армия была разгромлена наголову. Угроза полного уничтожения Речи Посполитой мино-вала.
* * *
В 1673 году было принято постановление Сейма о проведении каждого третьего его созыва в городе Гродно, что свидетельст-вовало о росте влияния Великого княжества Литовского в обще-государственных делах Речи Посполитой.
«В конце 1673 года скончался польский король Михал, и в Польше опять образовалась партия, состоявшая, преимущест-венно, из литовских панов (гетмана Паца, Огинского, Брос-товского и других), которая желала избрать на польский престол сына Алексея Михайловича – царевича Фёдора, с условиями: принять католичество, вступить в брак с вдовою покойного Ми-хала, возвратить Польше все завоёванные земли и давать деньги Польше на войну против турок. Ближние царские бояре, Мат-веев и Юрий Долгорукий, отвечали на это, что царь сам желает быть избранным в польские короли, но от принятия католи-чества отказывается. Такой ответ уничтожил планы соединения польской короны с московскою» (Костомаров Н.И.).
Другая магнатско-шляхетская партия выдвинула своим канди-датом великого коронного гетмана Яна Собесского, рано выдви-нувшегося как талантливый военачальник. Собесский был сто-ронником активных наступательных действий, стремился бить врага по частям, умело применял манёвр на поле боя. Имея большой боевой опыт, будучи храбрым и решительным чело-веком, он, в отличие от большинства всесильных магнатов Речи Посполитой, желал видеть своё отечество сильным, независи-мым от соседей, централизованным государством, которое не подвергалось бы постоянным внутренним потрясениям от шля-хетского демократического своеволия. Эта позиция принесла Собесскому большой авторитет в польском обществе. 21 мая 1674 года почти 45-летний сын воеводы Яна Собесского, тоже Ян Собесский, но великий коронный гетман, был избран коро-лём Речи Посполитой под именем Яна III Собесского. Элекцию Яна III Собесского подписал, среди других, маршалок пинский князь Ян-Кароль Дольский.
В 1675 году примерно 60 тысяч турок и 100 тысяч крымской конницы вторглись в Подолию, в польскую часть Украины. Османы снова захватили Хотинскую крепость и стали угрожать городу Львову. Ян Собесский, собрав большое коронное войско, нанес турецкой армии поражение в битве при Львове и в ходе последующих столкновений освободил от неприятеля Бар, Брац-лав, Могилёв-Подольский и всю подольскую территорию за ис-ключением Каменца. Военные действия королю в том году пришлось остановить из-за внутренних раздоров в стране.
Сложность государственного устройства Речи Посполитой ставила в тупик дипломатов других государств, не знавших к ко-му надо обращаться со своими вопросами. Так, московский представитель в Варшаве Василий Тяпкин в 1675 году писал в своём донесении: «Не такие тут порядки, что в государстве Мос-ковском, где как пресветлое солнце в небеси единый монарх и государь во вселенной просвещается и своим государским пове-лением, яко солнечными лучами, всюду един сияет; единого слушаем, единого боимся, единому служим все… А здесь что жбан, то пан, не боятся и самого создателя, не только избран-ного государя своего; никак не узнаешь, где, у кого добиться решения дела…».
В 1675 году в Пинске было закончено строительство прямоу-гольного трёхэтажного иезуитского коллегиума в стиле барокко. Огромное здание с толщиной стен первого этажа в 2 метра было построено на средства магната Станислава-Альбрехта Радзивил-ла, не только канцлера Великого княжества Литовского, но и местного магната, задающего тон всей жизни пинской шляхты. Значительные средства тратились им на повышение уровня пре-подавания в коллегиуме.
Вскоре учебная программа возросла до пяти классов, которые могли посещать все желающие. Кроме того, тут ещё действовало и дополнительное 4-летнее философско-богословское отделение, которое готовило воспитанников к поступлению в Иезуитский орден. Прекрасные преподаватели со всей Европы, значительное количество учебно-методических инструментов и оборудования, а также превосходная библиотека сделали Пинский коллегиум одним из самых популярных в Великом княжестве Литовском, и к концу XVII века тут ежегодно училось уже до 700 юношей со всей Речи Посполитой. В этой иезуитской школе молодые та-лантливые люди делали первые шаги на пути приобретения об-разования в европейских университетах и академиях. Помимо учебного заведения, очень известного в Великом княжестве Ли-товском, в коллегиуме и в монастыре в разные годы находились аптека, типография, библиотека.
В это время появляется новое географическое название, заме-нившее впоследствии название территорий Великого княжества Литовского. Впервые название “Белая Русь”, относящееся к православной епархии Московского патриархата в Могилевской области, датируется 1675 годом.
* * *
При дворе московского царя Алексея Михайловича существо-вала своеобразная мода на всё польское. «Первый русский рези-дент в Польше Тяпкин отдал своего сына в польскую школу. В 1675 году, посылая его в Москву с дипломатическим поруче-нием, отец представил его во Львове королю Яну III Собесско-му. Молодой человек произнёс перед королём речь, в которой благодарил его “за хлеб, за соль и за науку школьную”. Речь бы-ла сказана на тогдашнем школьном полупольском и полулатин-ском жаргоне, причём, по донесению отца, “сынок так явственно и изобразительно свою орацию предложил, что ни в одном слове не запнулся”. Король пожаловал оратору сотню злотых и 15 ар-шин красного бархата. Так почувствовали в Москве потребность в европейском искусстве и комфорте, а потом и в научном об-разовании» (Ключевский В.О.).
В конце века заметным двигателем умственных сил в Москве являлись, по преимуществу, выходцы из Речи Посполитой, вно-сившие в русскую образованную среду западноевропейский от-тенок. Тогда в царской семье и почти во всех московских бояр-ских домах наставниками были выходцы из Речи Посполитой. При Алексее Михайловиче для составления “Уложения” были вызваны из Речи Посполитой законоведы, среди которых нахо-дился и некий Гжибовский, который, осев в Московии, явился предком прославившегося в начале XIX века русского писателя и дипломата, автора “Горе от ума”, Грибоедова.
* * *
Но очередная польско-турецкая война ещё не закончилась. В сентябре 1676 года почти 200-тысячная турецкая армия, в кото-рой преобладала конница Крымского ханства, опять вторглась в юго-восточную часть Речи Посполитой. Армией Османской Порты командовал опытный полководец Ибрагим-паша. Вра-жеская конница начала опустошать казацкие приграничные об-ласти. В этом году воюющие стороны ещё несколько раз сра-зились друг с другом, и каждый раз коронная армия Польши одерживала верх, как это было, например, под Злочевом. А ведь эта война для Стамбула имела немаловажное значение. В случае победы к Оттоманской империи присоединялись казацкие “ук-раинные” земли.
Большое сражение состоялось под городом Сучавой, в север-ной части Молдавии. Армиями командовали два монарха – ко-роль Ян III Собесский и султан Мехмед IV. Если первый стре-мился отбить врага от границ своего королевства, то второй хо-тел разгромить Польшу и отторгнуть значительную часть её южных и юго-восточных владений. К дню Сучавской битвы король-полководец Ян Собесский значительно усилил коронную армию литовскими войсками. Это в немалой степени сказалось на итогах сражения. Турки были побеждёны, крымская конница обращена в бегство. Вскоре в селении Журавно на Украине был заключён Журавненский мирный договор 1676 года. Турки сог-ласились вернуть Речи Посполитой 2/3 территории Правобе-режной Украины, сохранив за собой Подолию с Каменец-Подольским. Условия перемирия не предусматривали выплату дани Османской империи.
После заключения мира между королём и султаном Россия оказалась один на один против турок и татар. К тому же в этом году скончался её государь Алексей Михайлович и на престол взошёл слабый здоровьем его сын Феодор, которому было суж-дено править недолго, всего шесть лет. И уже на следующий, 1677 год, 120-тысячное турецко-татарское войско вторглось на земли Левобережной Украины.
Где-то в это время Иван-Лаврин Дмитриевич Дзиковицкий, ко-торому было уже около 60 лет, решился создать семью. Его первым сыном стал Иван, родившийся не позднее 1677 года, а затем на Божий свет появились один за другим ещё четыре сына – Миколай, Антон, Григорий и Юрий. И неизвестно, сколько родилось в семье Ивана-Лаврина девочек. Свою затянувшуюся холостяцкую жизнь он под старость решил скрасить многодет-ной семьёй, не дав угаснуть своей линии рода.
В 1678 году армия турецкого султана в ещё большем числе, чем в прошлом году, ворвалась на московскую часть казацких земель. Долго России вести такую войну было не под силу.
Московский царь Феодор Алексеевич в 1680 году решил же-ниться на девице Агафье, дочери незнатного шляхтича поль-ского происхождения, которую он случайно увидел во время Крестного хода. Однако, чтобы соблюсти дедовский обычай, царь приказал собрать во дворец толпу девиц на смотрины не-весты, из которой и “выбрал” заранее полюбившуюся ему де-вушку. Бракосочетание состоялось 18 июля 1680 года. С появ-лением Агафьи во дворце стали входить в моду некоторые поль-ские обычаи и гораздо чаще стал звучать польский язык.
* * *
Согласно выписке из книг пинского гродского суда от 25 сентября 1682 года следует, что в это время поветовым возным генералом был член рода Протас (Прокоп, Прон) Дзиковицкий – хоть и не очень большая, но заметная должность в жизни мест-ного шляхетского общества. Из семи “дымов”, принадлежавших представителям рода Дзиковицких в селении Дзиковичи, вместе с братьями Александром и Иваном возный генерал Протас Дзи-ковицкий имел одно общее хозяйство. В это же время по одному “дыму” за Дзиковицкими по “Реестру подымного налога” числи-лось в селениях Пинского повета – в Кочановичах, в Местко-вичах, в Дубое и в Жолкине. В других населённых пунктах Пин-ского повета в его тогдашних границах, согласно “Реестру”, ни-кто из Дзиковицких в то время никакой недвижимости не имел, хотя это, конечно, было не так, поскольку Иван-Лаврин и его старшие братья, не указанные здесь, имели свою землю и хо-зяйство.
* * *
Турки-османы завоевали уже все страны в Северной Африке до Марокко, Малую Азию, Сирию, Месопотамию, Армению, западную часть Грузии. Побережье Чёрного и Азовского морей также было в их руках. После войны с Польским королевством Оттоманская Порта пошла войной на соседнюю Австрию, сто-лица которой город Вена являлась одновременно и столицей Священной Римской империи. “Яблоком раздора” являлись, прежде всего, земли Венгрии и Трансильвании – большого кня-жества в Южных Карпатах. И австрийский император из динас-тии Габсбургов Леопольд I, и турецкий султан исторически пре-тендовали на них.
Король Ян III Собесский решил воспользоваться сложившейся ситуацией и приобрести себе сильного союзника. Он, не без ос-нований на то, считал, что если Австрия не устоит перед турец-кой армией, то следующий удар турки нанесут по сердцу тог-дашней Польши – городу Кракову. В 1683 году Собесский за-ключил со Священной Римской империей оборонительно-насту-пательный военный союз против Турции.
В 1683 году турки во главе с великим визирем Кара-Мустафой осадили австрийскую столицу Вену. Их войско насчитывало 158 тысяч воинов. Вена упорно оборонялась. Австрийский импера-тор со своим двором уехал в Линц и призвал польского короля направить войска к Вене. Узнав о вражеском вторжении в союз-ную Австрию, король Ян III Собесский остался верен заключён-ному договору и откликнулся на призыв как императора, так и папы римского Иннокентия XI. Ян III Собесский решил не огра-ничиваться финансовой помощью христианскому императору и стал собирать силы для войны с турками.
Угроза турецкой агрессии, вновь нависшая над Речью Поспо-литой и Россией, способствовала ещё более тесному русско-польскому сближению. Тогда, в видах долгой войны с Турцией, Речь Посполитая намеревалась было воскресить реестровое ка-зачество с той же самой целью, с какой оно первоначально когда-то создало казачий реестр: для защиты пределов Речи Посполитой от турок. Король, вступив в войну с Турцией, начал рассылать офицеров с поручениями набирать всякого рода бро-дячую вольницу и организовывать из неё реестровых казаков. В 1683 году Ян Собесский назначил для возобновляемых казаков и гетмана, шляхтича Куницкого. У этого Куницкого оказалось казацкого войска уже до 8 тысяч.
Спешно собранная коронная 30-тысячная армия в конце авгус-та поспешила на выручку к осаждённой Вене. Ян Собесский проделал со своими главными силами переход в 320 километров от Варшавы до Вены за 15 дней, и появление его перед турецким лагерем стало полной неожиданностью для великого визиря Кара-Мустафы. К польским войскам присоединились войска не-мецких князей – всего их было около 76 тысяч.
13 сентября состоялась битва под стенами Вены. Турки потер-пели от Яна III Собесского сокрушительное поражение, остатки их войска обратились в бегство. Были убиты шесть султанских военачальников-пашей. Победителям достались богатые трофеи, в том числе огромный лагерь врага. Правда, гетман Казимир-Ян Сапега с литовским войском прибыл уже после битвы и участ-вовал лишь в дальнейших победных сражениях короля. Европа была спасена. Поражение турок под Веной раз и навсегда подор-вало их престиж в качестве нации-завоевателя в глазах Европы. Эта битва не только принесла Яну Собесскому славу спасителя Европы, но и вызвала давно не виданный религиозный энтузи-азм во многих странах.
* * *
А в Дзиковичах жизнь населения была наполнена своими, про-винциальными деревенскими интересами. Недоразумения, воз-никавшие из-за неопределённости границ земельных участков между соседями, привели к тому, что братья Лукаш, Ян и Иван-Лаврин Дзиковицкие договорились со своими соседями Марци-ном Грицевичем Серницким с женой Евдокией Борисовной, в девичестве Дзиковицкой, панами Хомой Андреевичем и Андре-ем Ивановичем и панами Григорием, Василием и Романом Даниловичами Дзиковицкими о размежевании их земель и опре-делении точных границ владений каждого хозяйства. Для этого 7 октября 1683 года они пригласили коморника Пинского повета пана Петра Ширму. В обязанности коморника, то есть помощ-ника подкомория, лежала обязанность рассматривать небольшие земельные споры между землевладельцами повета. Пан Пётр Ширма произвёл замеры и, согласно закона, должен был вскоре выдать Дзиковицким и Серницкому соответствующие декреты (решения суда), однако их выдача затянулась…
Несмотря на то, что уже прошли зима и весна и были засеяны яровые хлеба, соседи-земяне, проживавшие в Дзиковичах, более полугода назад приглашавшие для размежевания своих земель пинского коморника П. Ширму, так и не получили декреты об определении границ их земельных наделов. Не имея на руках документов и опираясь на своё понимание того, как поветовый коморник определил границы их владений, Дзиковицкие опять начали споры между собой. В связи с этим 4 июня 1684 года в Пинский гродский суд была подана протестация (жалоба) от всех обращавшихся ранее к коморнику Ширме панов Дзиковиц-ких, включая и братьев Лукаша, Яна и Ивана-Лаврина Дмитрие-вичей (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 593, 593 об.). Протестация приносилась как на неправильное размеже-вание земель, так и на невыдачу им декретов. Из этого можно заключить, что, несмотря на бедствия гражданской и затем внешней войны, Иван Дмитриевич и его братья не растеряли своего имения и удержались в качестве мелких землевладельцев.
* * *
Ещё в начале 1684 года реестрово-казацкая вольница казнила своего предводителя гетмана Куницкого и выбрала другого – Могилу, но при этом значительная часть казаков с правого бере-га Днепра отошла на левый, под власть гетмана Самойловича. Могила принял под свою команду не более 2 тысяч человек.
В 1684 году, ввиду сохранявшейся турецкой опасности, Речь Посполитая совместно с Австрией и Венецией при участии рим-ской курии создала военно-оборонительный союз “Священная лига”. Под влиянием победы у стен Вены война с турками стала очень популярной, в ней приняли участие шляхта и рыцарство со всей Европы и в 1685 году в распоряжении императора Лео-польда I в Венгрии собралось уже около 100 тысяч человек.
В 1685 году король Ян Собесский убедил польский Сейм при-знать законным образом восстановление казацкого сословия. Но едва только новый закон состоялся, как в Полесье и на Волыни он произвёл суматоху и беспорядок. Одни шляхтичи и паны на-бирали людей в казаки, другие жаловались и кричали, что новые казаки производят буйства и разорения в панских имениях.
В 1685 году гетман Юрий Хмельницкий, придерживавшийся в это время ориентации на союз с Турцией, был окончательно от-странён от гетманства и по приговору турецкого паши казнён.
V. «ВЕЧНЫЙ МИР» С МОСКВОЙ И «РУЙНА»
В 1686 году казацкого гетмана Могилы уже не было, но вместо него появилась целая толпа всяких начальников отрядов с названиями полковников, среди которых были как люди из простого народа, так и из шляхетства. Казачество на Украине отживало свою историю…
В 1686 году объединённая армия христианских государств, входивших в “Священную лигу”, освободила Буду и за несколь-ко лет полностью изгнала турок с территории Венгрии. В том же году Ян III Собесский подписал с Россией “Вечный мир”, кото-рый, однако, не ликвидировал территориальные претензии обеих сторон друг к другу. После заключения договора Россия присое-динилась к “Священной лиге”. Одна из статей “Вечного мира” предусматривала защиту православного населения Речи Поспо-литой со стороны России, создавая тем самым юридическую ос-нову для вмешательства во внутренние дела Польско-Литовско-го государства. Этот договор, подтвердивший условия Андру-совского перемирия, наметил перелом в отношениях между Рос-сией и Польшей.
Но внутренние конфликты в Речи Посполитой даже перед ли-цом внешней опасности не прекращались. Стремление Яна III Собесского ввести в Речи Посполитой наследственную монар-хию, превратить Польшу в централизованное государство не бы-ло осуществлено из-за сопротивления магнатов и противодей-ствия Австрии и Бранденбурга. Это также помешало Собес-скому выгодно использовать достигнутые в войнах с турками военные успехи и привело к дальнейшему ухудшению внеш-неполитического и внутреннего положения Речи Посполитой.
В результате этого, а также из-за бродивших всюду шаек воо-ружённых людей, потерявших свой кров и живших грабежами, множество населения не только погибло, но и бежало в пределы Московского государства. Общее запустение и обезлюдение вос-точной части Речи Посполитой во второй половине XVII века получило название “Руйна”. Так, в 1690 году проводились ин-вентарь и люстрация части Острогощины в Луцком и Кременец-ком поветах Волыни с целью выявления состояния огромной ла-тифундии по сравнению с тем, что было до битвы под Берестечком в 1651 году, на предмет хозяйственной реставра-ции. «Судя по этим примерам, от старого населения (не считая Острога) осталось 4%. Новой колонизацией число хозяйств было увеличено более чем в два раза. Несмотря на это, население Острогощины в 1690 году составляло всего 12% того, которое здесь было перед битвой под Берестечком» (Сташевский Е.Д.).
* * *
Когда точно, где и при каких обстоятельствах окончил свои дни Иван-Лаврин Дмитриевич Дзиковицкий, автору неизвестно. Во всяком случае, это произошло не ранее 1684, но до 1690 года.
Глава 5. Времена Яна Ивановича Дзиковицкого
(не позднее 1677 – не ранее 1732 годы)
Мы, шляхта нашей Речи Посполитой, не знаю
с каких пор имели и имеем привилегию самим
защищать нашу страну. Мужиков в нашем
войске нет, они землю пашут. А мы, с детства
привыкшие к сабле и солдатской службе, имеем
дурную привычку драться невесть за что.
Что поделаешь? Руки чешутся!
Ю.И. Крашевский. “Из времён Семилетней войны”
I. ПЕРВЕНЕЦ
Ещё в то время, как над Европой нависла угроза турецкого за-воевания, на престол Речи Посполитой взошёл король Ян III из фамилии Собеских, которому было суждено стать избавителем Европы от мусульманской угрозы. И как раз в это время в семье задержавшегося по неизвестной автору причине в холостяках престарелого пинского шляхтича Ивана-Лаврина Дмитриевича Дзиковицкого родился первый сын – Ян. Возможно, его отец Иван-Лаврин был, как говорится, “весь в войнах” и потому ему было не до женитьбы. А, может, он и был женат, но первая его супруга была бездетна…
Во всяком случае, его первенец появился на свет лишь не позднее 1677 года. После него родились ещё четыре брата – Миколай, Антон, Григорий и Юрий, и, видимо, были у Яна и сёстры. Как и их родители, все дети были крещёны в униатской церкви. Ян, видимо, обучался в каком-то заведении, а образова-нием тогда всецело заведовали иезуиты, организовавшие бес-платные школы, что побуждало бедных и малоимущих шляхти-чей, желавших видеть своих наследников грамотными, отдавать им своих сыновей. Вполне возможно, что родители отдали сво-его старшего сына на обучение в иезуитский коллегиум в Пин-ске, хотя, конечно, это всего лишь предположение автора, сде-ланное на основе грамотности Яна и близости возможного места обучения к селению Дзиковичи.
Иезуиты умно и без явного нажима подготавливали своих вос-питанников не только к вере, но и выдвигали способных учени-ков к церковной карьере. Таким образом много детей из униат-ских семей переходило в католичество. Но такой переход в роду Дзиковицких не произошёл до самого конца существования Ре-чи Посполитой.
* * *
Значительная часть земли в это время принадлежала мелкой и средней шляхте. А примерно в половине сёл восточных провин-ций Речи Посполитой (в Литве и на Правобережной Украине) мелкое шляхетское землевладение являлось преобладающим. Имения средней и мелкой шляхты включали обычно по нес-кольку сёл, но такая загоновая шляхта, к которой в это время от-носились Дзиковицкие, довольствовалась лишь отдельными час-тями сёл и пахотных земель. И всё равно шляхта любого уровня достатка оставалась главной опорой государства и обществен-ного строя, установившегося в Речи Посполитой.
1 марта 1690 года братья Лукаш и Ян Дмитриевичи Дзиковиц-кие, приходившиеся молодому человеку Яну Ивановичу родны-ми дядями, а также его младшие братья Миколай, Антон, Гри-горий и Юрий были введены во владение имением Кочановичи с крестьянами. Это имение, как мы можем помнить, располага-лось не столь далеко от гнезда рода – Дзиковичей. По этому по-воду был составлен следующий документ.
«Я, Прокоп Диковицкий, енерал его королевской милости по-вета Пинского, признаю этим моим интромицийным (вводящим в наследование) листом в году нынешнем 1690-м, месяца марта первого дня со стороною (свидетелями) шляхтой паном Григо-рием Диковицким, паном Петром Серницким и паном Гераси-мом Островским, с которыми было взято в дело от пана Лукаша, пана Яна Димитровичей и племянников их панов Яна, Миколая, Антона, Григория и Ерого (Юрия) Ивановичей Лавриновичей (то есть детей Ивана-Лаврина. – Примечание автора) Диковиц-ких, земян господарских повета Пинского, с которыми ездили до имения, называемого Качановичи, в повете Пинском находя-щемся. [Это было нужно] для осмотра части имения Грицкеви-човской – Качанович и Молодильчиц – по ушедшей с сего света покойнице пани Елены Матфеевны Качановской, [по мужу] Ди-митровой Диковицкой – матери пана Лукаша и пана Яна Димит-ровичей Диковицких, и бабки вышепоименованных племянни-ков. Имение Качановичи [они] при жизни матери своей спокой-но держали.
Там же, по прибытии нашем енеральском и [свидетелей] сто-роны шляхты в имение Качановичи с упомянутыми паном Лука-шем и паном Яном […] спрашивали мы панов Качановских, есть ли кто-нибудь из них или из людей общих, кто, на какое-либо право ссылаясь, на те имения претендовал. Никто там не претен-довал, и ни на какое право не ссылался.
Тогда мы, енерал и сторона шляхта, по требованию пана Лука-ша и пана Яна Димитровичей, и племянников их вышеупомя-нутых Диковицких, в это имение Качановичи и Молодильчицы, по праву рождения пану Лукашу, пану Яну Димитровичам и племянникам их доставшемся, и издавна во владении их находя-щемся, утвердили в держанье и спокойном пользовании в вечис-той посессии. […] И их в то имение Качановичи ввели в наслед-ство. […] Пан Лукаш, пан Ян Димитровичи Диковицкие и выше-упомянутые племянники их того имения материнского Качано-вичи и Молодильчицы вечне (пожизненно. – Примечание авто-ра) державцами посессорами остались.
Итак, я, енерал, со стороною шляхтою, что видел и слышал, то всё на тот мой интромицийный лист списав, с печатью и под-писью руки моей и печатями стороны шляхты до книг гродских пинских подаю и признаю.
Прокоп Диковицкий, енерал его королевской милости повета Пинского».
10 марта эту интромицию принял для записи наместник грод-ский пинский Иван Стоянович.
II. УПАДОК ГОСУДАРСТВЕННОСТИ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
После целой череды восстаний и войн, через которые прошла Речь Посполитая в XVII веке, после закрепления бессилия цент-ральной власти и анархического всевластия магнатов и шляхты, страна вошла в период экономического и политического упадка, приведшего в конце концов к ликвидации самой государст-венности. Но для этого понадобилось ещё одно столетие, в тече-ние которого государство Речь Посполитая находилось в “полу-обморочном состоянии”, если пользоваться сравнениями с сос-тоянием человеческого организма.
Особенно активно вмешивались иностранные государства в сопровождавшую в Речи Посполитой каждый период бескоро-левья предвыборную борьбу, стремясь провести на польский престол своего кандидата и, таким образом, обеспечить своё влияние на политику Польско-Литовского государства.
Многочисленные войны, которые вела Речь Посполитая в XVII веке, объективно повышали значимость шляхты как воен-ного сословия в политической жизни Польско-Литовского госу-дарства, однако реальную выгоду от многочисленных военных кампаний получали наиболее мощные группировки (фамилии или семейства) аристократии – магнаты. Представители магнат-ских родов занимали ключевые посты в Польше и Литве. К кон-цу XVII века они могли не только содержать за свой счёт воин-ские дружины и самостоятельно вести дипломатические перего-воры с представителями зарубежных государств, но и ставили порой себя выше королей Речи Посполитой.
В Великом княжестве Литовском влиятельными родами дли-тельное время считались Гаштольды, Кезгайлы, Воловичи, Гле-бовичи, Радзивиллы, хотя политическое влияние последних пос-ле войн и восстаний существенно ослабло.
Во второй половине 1670-х – первой половине 1680-х годов наибольшей власти добились магнаты, группировавшиеся вок-руг хоть и некняжеского, но влиятельного рода Пацов.
Княжеская фамилия Сапегов вместе с другими князьями – Огинскими – выступила против всевластия Пацов и повела с ни-ми борьбу, которая привела к переходу власти в Литве в их ру-ки. Таким образом, со второй половины 1680-х годов плеяду наиболее могущественных магнатов Великого княжества Литов-ского возглавили Сапеги, прежде всего – гетман Казимир-Ян Са-пега.
* * *
Исторический фон.
В 1688 году «В Варшаве на Вальном Сейме объявился бого-хульник против Пана Бога, атеист, прозываемый Лыщинским, подсудок брестский, которого хоть и отозвали, но присудили сжечь и сожгли. Богохульства его трудно было слушать…» (Мо-гилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
В 1690 году «По Божьему попущению на Украине, за Днепром и на Северщине, а также на Полесье и около Слуцка, на Чёрной Руси саранча, какой от века не слыхано, такой большой силы была и напала на хлеба, на травы, всё поела, так что не было че-го жать или косить…» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
* * *
Основателем новой (выборной в течение 2-х поколений) ди-настии на королевском троне Речи Посполитой явился саксон-ский курфюрст.
Саксонский принц Фридрих-Август I получил тщательное вос-питание и различными рыцарскими упражнениями ещё более развил свою и без того необыкновенную природную физичес-кую силу. К Августу вполне подходила французская песенка про Генриха IV: “…войну любил он страшно и дрался как петух, и в схватке рукопашной один он стоил двух…”. В 1686 году, то есть в 16 лет, Август отличился, осаждая вместе с датчанами Гам-бург. В 1687 – 1689 годах он предпринял обязательное для вос-питания принцев путешествие по Европе. Роскошь и велико-лепие Версальского и Лондонского дворов ослепили его. А пос-тоянная лесть, расточаемая его личным достоинствам, вскружи-ла ему голову и разожгла честолюбие.
Фридрих-Август сперва под началом отца, а затем курфюрста Баварского воевал на Рейне с французами в 1689 – 1691 годах. В 1691 году, по смерти отца, саксонский принц Фридрих-Август отправился в Вену, где подружился с римским королём Иоси-фом I, – обстоятельство, имевшее потом существенное влияние на его политику.
Со смертью старшего брата и наследника саксонской короны Иоанна-Георга IV в 1694 году его младший брат Фридрих-Август унаследовал курфюршеское достоинство и принял на-чальство над соединённым австрийско-саксонским войском, посланным в Венгрию против турок. Кстати, в те годы было много командующих армиями, не достигших 25-летнего возрас-та.
Фридрих-Август был высок, красив и физически силён. Он легко гнул подковы и серебряные кубки, поднимал 450-фунто-вое (184-килограммовое) чугунное ядро. Из песенки о фран-цузском короле Генрихе IV: «Ещё любил он женщин, имел средь них успех, победами увенчан, он жил счастливей всех». Совре-менники насчитали у Фридриха-Августа 700 любовниц и 354 внебрачных ребёнка.
Между тем к концу века дела в Речи Посполитой пришли в полное расстройство и король Ян III Собесский был бессилен что-либо сделать. В такой обстановке прославленный победами над турками король-полководец в городе Виланова 17 июня 1696 года ушёл из жизни, так и не сумев избавить Польское государство от внутренних раздоров и интриг.
После смерти Яна Собесского в Речи Посполитой вновь нача-лась борьба за власть, в которую по установившейся “доброй традиции” стали активно вмешиваться иностранные государ-ства. Повышенную активность проявляла французская дипло-матия, предложившая избрать новым королём принца де Конти. Но это не устраивало Московское государство и Священную Римскую империю, которые опасались выхода в таком случае Речи Посполитой из Священной лиги. Объединив усилия, пред-ставители этих двух стран противопоставили де Конти канди-датуру саксонского курфюрста Фридриха-Августа. Фридрих-Август, узнав о смерти польского короля и возникших на его счёт планах, вознамерился занять освободившийся престол. Пос-ле битвы в 1696 году при Олаше Фридрих-Август сложил с себя начальство над саксонско-австрийскими войсками, воевавшими в Венгрии, и вернулся в Вену, где объявил свой план добиваться польского престола.
* * *
Исторический фон.
В 1695 году из-за бурно таявших снегов «страшное наводне-ние было весной, которое нанесло большой ущерб и немало лю-дей из домов повыгоняло. Потом в том же году месяца июля 4 дня в субботу по Божьем Теле в вечер великий снег пошёл, ко-торый несколько дней лежал в Могилёве. А за Березиной, за Не-маном и далее – там в три раза хуже было. И целое лето зимнее, с морозом, хлебу урон нанесло, в то время, как приезжали из других городов для покупки зерна.
[…] Татары прокрались в несколько десятков тысяч и напали подо Львов, где мужественно сопротивлялся его милость пан староста луцкий, подскарбий надворный Менчинский. Множе-ство татаров в поле положил, а потом так сильно на них напа-дать стал, что турчина самого гоняя, едва копьём не убил. И ес-ли бы турчин крещёный, некий Богдан, копья саблей не отбил, пришёлся бы удар по нему, однако же епанча, которую имел на себе, порвалась, даже застёжки сорвались, и ушёл.
[…] А потом зимними дорогами несколько тысяч бедных лю-дей с жёнами и детьми поуходили в московскую землю со своих мест, так как дороговизна ещё хуже наступила. За мерку ржи пятнадцать гарцев предлагалось по злотому и более – за пол-горбушки хлеба около дня святого Яна в 1696 году, однако и то-го не было. Пшеница была по талеру битому, ячмень по 3 фло-рина, овёс по 2 флорина. Однако возле Слуцка, Минска и на [за-падном] пограничье литовском – там в три раза хуже дорого-визна была: даже детей своих бросали на дорогах, другие, посадив их на лавку ожидать, уходили…
[…] снова, через несколько лет после сожжения Лыщинского, другой объявился, ещё худший богохульник-атеист, некий Пше-боровский, которого также сожгли» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
В конце ноября 1696 года во Франции был промульгирован королевский указ о внесении всех гербов, имевших тогда хож-дение в королевстве, в пространный список – Всеобщий Гербов-ник. Но если чьё-то имя и герб заносились во Всеобщий Гербов-ник 1696 года, то это вовсе не означало, что носитель имени и владелец герба принадлежал к знати. Среди ста двадцати тысяч с небольшим зарегистрированных гербов только шестая часть принадлежала знатным лицам или семьям, поскольку в Западной Европе право иметь герб принадлежало не только дворянству, но и простолюдинам и корпорациям. Однако недворянские гер-бы имели свои отличия от дворянских.
* * *
В конце XVII века правительство Речи Посполитой, стремясь к сплочению своих земель, повело борьбу с русским языком и православием, усматривая в них почву для сепаратистских нас-троений. Уже почти 130 лет прошло со времени заключения Люблинской унии, благодаря которой Литва стала подвергаться не только усиленному проникновению на государственные должности в Великом княжестве поляков, но и польской культу-ры, нравов и языка. Постепенно почти вся литовская шляхта и представители высшего православного духовенства приняли ка-толичество или унию, переняв польские культуру и обычаи. На территории Великого княжества Литовского к концу XVII века численность униатов впервые за всю 100-летнюю историю унии превысила численность населения, остававшегося православ-ным. Как мы видим на примере рода Дзиковицких, ополячи-вание его также было уже давно завершено. Это видно хотя бы по польским именам дома Перхоровичей Дзиковицких. Так, в конце XVII – начале XVIII века в Луцком повете жил униатский ксёндз Габриэль Перхорович Дзиковицкий, который был женат на Хелене.
За прошедшее от Люблинской унии время литовское наречие русского языка (белорусская мова), долгие века бывшее языком государственного делопроизводства, подверглось сильному вли-янию и внедрению в него польских и латинских слов и выраже-ний. Ополяченная литовская шляхта, общавшаяся между собой исключительно по-польски, вообще стала с трудом понимать официальный государственный язык Литвы. Эта причина побу-дила послов Великого княжества на Сейме 1696 года внести предложение о замене русского языка польским в государст-венном употреблении Литвы. 29 августа 1696 года Всеобщая конфедерация сословий (конфедеративный Сейм) Речи Поспо-литой приняла постановление о том, что в Великом княжестве Литовском государственные документы должны отныне писать-ся не на литовском, как было ранее, а на польском и латинском языках. Предложение было принято всеми послами единодушно, ни один голос не раздался против. Таким образом произошла за-мена государственного языка Великого княжества Литовского. В следующем году это постановление стало законом.
Как раз с этого же времени и фамилия рода Домановичей, дав-но ставших по написанию в документах Диковицкими, но по устному звучанию – с польским “дз” в начале, теперь стала и пи-саться на польский лад – Дзиковицкие. То, что ранее уже прочно вошло лишь в разговорную речь, теперь, с переходом к поль-скому языку, закрепилось и в письменной форме. Со временем прежний вариант родового прозвания – Диковицкие – вообще забылся. Точно такие же изменения произошли и с другими ста-рыми литовскими фамилиями. К примеру, магнаты Радивилы стали Радзивиллами не только в разговорной речи, но и на письме. Соответственно, и село Диковичи приняло в документах новую форму написания – Дзиковичи.
III. КОРОЛЬ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ АВГУСТ II
С помощью своих агентов, не щадивших средств, саксонскому курфюрсту Фридриху-Августу удалось устранить кандидатуру своего соперника, принца де Конти, и даже, чтобы уничтожить последнее препятствие к своему избранию на престол Речи Пос-политой, он в Бадене близ Вены перешёл в католицизм. До 10 миллионов гульденов было потрачено на подкупы польских маг-натов, и чтобы добыть эту сумму, Фридриху-Августу пришлось продать и заложить часть своих наследственных земель. Во вре-мя выборов 1697 года для большей убедительности своих аргу-ментов по приказу царя Петра I к границам Речи Посполитой была придвинута русская армия. Усилия Фридриха-Августа и поддержавших его России и Австрии привели к требовавшемуся результату: Фридрих-Август был избран на польский престол под именем Августа II.
После избрания Августа польским королём предстоял ещё ко-ронационный Сейм, на котором уже избранного короля должны были венчать короной Речи Посполитой. Послам от шляхетства на коронационный Сейм шляхтой поветов выдавались так назы-ваемые “инструкции”. 9 августа 1697 года такая инструкция бы-ла выдана и послам Пинского повета, а среди подписавших её числился целый ряд Дзиковицких в количестве 16 человек: Ва-силий, Антон, Мартын, Осип, Миколай, Степан, Иван (скорее всего, это Иван-Лаврин Дмитриевич), Иван (скорее всего, это Ян Иванович-Лавринович), Степан, Мартын, Корней, Степан, Гав-риил, Антон, Иван и Прокоп. Последний из них был поветовым возным генералом.
15 сентября в древней столице польских королей Кракове на Августа II возложили польскую корону.
А вскоре в Польшу пришло известие об окончании войны Австрии с Турцией. Решающим событием, заставившим турок пойти на мир с австрийским императором, стала блестящая по-беда принца Евгения Савойского 11 сентября 1697 года у Зенты над войсками султана Мустафы II. Соотношение потерь сторон в этом сражении кажется совершенно неправдоподобным: турки потеряли убитыми около 25 тысяч, императорская же армия – всего 430 солдат и офицеров! На самом деле ничего удивитель-ного здесь нет, ибо войска принца Евгения заняли выгодную позицию и, кроме того, располагали лучшим по качеству и в большем количестве огнестрельным оружием и артиллерией.
Когда саксонский курфюрст стал польским королём Августом II, его двор по блеску и роскоши старался не уступать Версаль-скому и Лондонскому Дворам, так восхитившим его в юности. Балы, приёмы, фавориты и фаворитки, бесконечно сменяя друг друга, поглощали невероятные суммы. Но Август достиг своей цели – маленький Саксонско-Польский Двор стал одним из са-мых блестящих в Европе.
Возглавив Речь Посполитую на условиях персональной унии, Август II попытался укрепить свою власть в новом для себя го-сударстве, но такие настроения монарха совсем не понравились шляхте Польши и Литвы.
Интересны воспоминания современников о новом короле. Так, в частности, говорилось, что Август в детстве хоть и превосхо-дил сверстников ростом, но был худ, как жердь, и слаб, как цып-лёнок. Но он поставил перед собой цель с помощью упражнений стать таким же, как Геракл. До идеала своего Август не дотянул-ся, но непрерывные занятия гимнастикой, плаванием и конной ездой сделали своё дело. Август мог сбить с ног гвардейца, сме-ло хватал под уздцы норовистых лошадей, и те, почувствовав мощную руку, застывали на месте, пугливо водя глазами и при-жимая к голове уши.
При своём вступлении на престол Август обязался вернуть Речи Посполитой уступленные ею шведам провинции. Но маг-наты не хотели войны, и, чтобы исполнить своё обещание, ко-роль должен был вести её с помощью саксонских войск и на средства своей собственной страны.
* * *
Теперь опять приходится вспомнить о ливонском дворянине Рейнгольде Паткуле, который ранее был объявлен изменником шведским правительством. После своего побега и скитания по разным странам, он, наконец, приютился в Польше и начал вну-шать Августу II мысль овладеть Лифляндией, а для этой цели заключить договор с московским царём. Однако он советовал обращаться с царём так осторожно, чтобы не дать ему возмож-ности присвоить себе из принадлежавших Швеции земель более того, чем прежде владела Россия, то есть Ингерманландии и Ка-релии.
* * *
Исторический фон.
О событии, произошедшем накануне окончания века и пора-зившем воображение современников, рассказала потомкам уже цитировавшаяся выше Могилёвская хроника. В зимнее время, «за несколько лет перед выходом короля шведского из своего государства в чужие народы рыбаки под прусским Кролевцем, ловя рыбу, раз, два и три закинули сети, но улов оказался ма-леньким. Немного отойдя, на новом месте они опять закинули сеть и с большим трудом, думая, что это тяжесть рыбы, выта-щили на поверхность змея, нигде не виданного, толщины и дли-ны огромной необыкновенно, с головой с зубцами весьма свире-пой. Чешуя на нём была разных невиданных и невообразимых цветов, а глаза огнём пылают. Одним словом, это было необык-новенное чудовище, которое, когда его из сети вытряхнули, ста-ло страшно извиваться на льду и хотело снова улизнуть в про-рубь под лёд. Но рыбаки, устрашённые его видом и опасаясь, что его не удастся показать, пешнями, которыми лёд секут, его забили и до проруби добраться не дали. А чтобы показать такое страшное чудо, положив на сани, в Кролевец отвезли.
Когда же привезли того змея в Кролевец, дивился народ тако-му ужасному и невиданному змею. Однако несколько учёных людей и старики предсказали, что выйдет король могучий и страшный и под свою власть возьмёт разные народы. Но, так как змея забили и не допустили до проруби, не вернётся в свою сто-лицу...
Того змея вышеописанного в Кролевце для показа приказано было ошкурить, а шкуру, высушив, тряпьём набить, которая и до сих пор висит в старой ратуше в Кролевце».
* * *
Некоторые европейские державы пытались склонить русского царя Петра I к необходимости во имя борьбы с Османской импе-рией объединить католическую и православную церкви. Такую идею ревностно пропагандировал при царском дворе посол Речи Посполитой князь Огинский.
– Если Ваше Величество совершит это великое дело, – убеж-дал посол Петра I во время ассамблеи у Меншикова, – то Его Святейшество папа римский благословит Вас византийской ко-роной.
– Вы слышите? – обратился царь к присутствующим. – Папа римский отнял у турок Византию!
Все сдержанно заулыбались, поглядывая на посла. А Пётр про-должал в том же духе:
– А корону византийскую дарит мне. Ну, что ж, кланяюсь ему за такую милость. А Вас, господин Огинский, жалую своим ко-мендантом в Константинополь!
В 1698 году король Август II в ходе секретных переговоров с Петром I в Раве-Русской договорился о создании военно-поли-тического союза против Швеции. В случае победы над шведами русский царь обещал признать права Августа II как монарха Саксонии на Ливонию. И Август, и Пётр затем тщательно скры-вали свою договорённость от представителей Речи Посполитой.
* * *
В Литве в это время происходили свои внутренние процессы. Большинство ключевых должностей Великого княжества Ли-товского оказалось в руках клана Сапегов. Для укрепления сво-их позиций Сапеги использовали подкуп, устрашение, даже тер-рор. Сапегам удалось наладить неплохие отношения с избран-ным на престол Августом II. В Варшаве новому королю была обещана полная лояльность армии Великого княжества Литов-ского, которую Сапеги пытались реорганизовать по западноев-ропейскому образцу. Эта поддержка оказалась весьма кстати, учитывая сложность выборов Августа. Большое влияние оказы-вали Сапеги и на решения съездов шляхты, постановления пове-товых сеймиков.
В 1690 году маршалок надворный литовский Ян-Кароль Доль-ский получил от правительства Речи Посполитой земли под Пинском, и, будучи пинским старостой, в предместье города по-строил Замок Каролин, отметившийся в скором времни в исто-рии города.
Возраставшее всевластие Сапегов, про которых уже открыто говорили, что они хотят оторвать Литву от Польши и стать в ней независимыми правителями, вызвало недовольство других круп-нейших магнатов – Радзивиллов, Пацов, Огинских и Вишневец-ких. В 1682 – 1697 годах великим гетманом литовским был Казимир-Ян Сапега, а подскарбием – его брат Бенедикт-Павел Сапега. Важное значение в ослаблении власти Сапегов имел конфликт Казимира-Яна Сапеги и епископа виленского Кон-стантина-Казимира Бжостовского, в результате которого в 1694 году Казимира-Яна Сапегу отлучили от церкви. К концу правле-ния короля Яна III Собесского уже сформировалась коалиция против Сапегов (так называемые “республиканцы”).
* * *
Пинский староста и маршалок надворный литовский Ян-Ка-роль Дольский в начале 1695 года основал в Пинском предмес-тье Каролин монастырь католического Ордена коммунистов. Это был их единственный монастырь в Великом княжестве Ли-товском. Коммунисты содержали семинарию для воспитания и обучения будущих священнослужителей.
Ян-Кароль Дольский оставался пинским старостой до самой своей смерти, а умер он 29 апреля 1695 года. Дольский, полу-чивший в конце жизни графский титул, что весьма странно, поскольку по рождению он был князем, был дважды женат. Его единственная выжившая из всех детей дочь Катарина (1680 – 1725) – как раз с 1695 года стала женой князя Михала-Сервация Вишневецкого, из основы в роду Збаражских (1680 – 1744), ко-торый приходился пасынком самому Яну-Каролю Дольскому, будучи сыном его второй жены. И поскольку Ян-Кароль Доль-ский был последним мужским представителем княжеского рода Дольских, после его смерти все его владения через жену унасле-довал зять Михал-Серваций Вишневецкий.
Тем не менее, старостой в Пинске в 1695 году числится стар-ший брат Михала-Сервация – Януш-Антоний Вишневецкий.
* * *
Противостояние между Сапегами и другими магнатско-шля-хетскими группировками постоянно нарастало, начались столк-новения со стрельбой и жертвами. Часть литовской шляхты (“республиканцев”) в период бескоролевья (после смерти Яна Собесского; 1696 – 1697 года) под руководством Огинских и Вишневецких организовала в 1696 году в Бресте конфедерацию против Сапегов. Огинские и Вишневецкие издали универсал, в котором объявили гетмана Сапегу и его друзей врагами Отчизны и заочно приговорили их к смерти. Узнав об этом, гетман Казимир-Ян Сапега с войском направился к Бресту, где вскоре произошло крупное военное столкновение сапежинцев с конфе-дератами, в результате которого мятежная шляхта потерпела поражение.
Выборы нового короля раскололи великолитовскую шляхту: Сапеги приняли сторону французского принца Луи де Конти, их противники поддержали саксонского курфюрста Фридриха-Августа, вскоре избранного королём под именем Августа II.
Конфедерация выдвинула своих военных руководителей: вели-кого хорунжего Григория Огинского, берестейского (то есть из Бреста) подкомория Людвика Поцея и витебского каштеляна Михала Коцелла. Политической программой противников Сапе-гов стало требование уравнять права шляхты Великого княжест-ва Литовского и шляхты Польши, что предусматривало ограни-чение власти гетмана, подскарбия и других министров Литвы. Соответствующее постановление принял Сейм 25 июня 1697 года, выбравший нового короля Речи Посполитой Августа II.
Новый король Август II поручил Григорию Огинскому лишить Сапегов реальной власти над войсками Великого княжества Ли-товского и обратился за военной помощью к России. Григорию Огинскому удалось в 1697 году поднять мятеж в части войска Литвы. Однако признание Сапегами нового короля сняло угрозу русского вторжения. Формально для Августа II Сапеги переста-ли быть врагами, однако “республиканцы”, поощряемые Авгус-том II, продолжили борьбу.
Уже в 1698 году в Вильно организовалась новая антисапежин-ская конфедерация литовской шляхты. В 1698 году Август II ут-вердил Г. Огинского старостой жемайтским. Основные военные действия происходили в это время именно в Жемайтии и вокруг неё. Начавшаяся борьба приобрела характер затяжной граждан-ской войны, получившей название “Домашней войны в Литве”.
Под командой Огинских конфедераты направились на северо-запад, но за городом Ковно их 29 марта 1698 года встретили вой-ска Михала Сапеги. 28 апреля 1698 года боестолкновение про-изошло близ Жижморов. После битвы М. Сапега направился к городу Юрборку, где 22 июля 1698 года произошло ещё одно сражение с конфедератами. “Республиканцы”, потерпев пораже-ние от Сапегов в нескольких сражениях, поставили вместо Г. Огинского во главе мятежа витебского каштеляна Коцелла, ко-торый объявил против Сапегов посполитое рушение.
В 1698 году князь Юзеф Чарторыйский (ум. 1750), имевший владения на Пинщине, сын Яна-Кароля Чарторыйского (1626 – 1680), каким-то образом одновременно с Вишневецкими нена-долго получил должность пинского старосты. Видимо, он являл-ся сторонником Сапегов и они таким образом попытались воз-наградить его за счёт своих противников.
В декабре 1698 король прибыл в Гродно, и неподалёку, в Пузе-вичах, начались переговоры между конфликтующими сторонами при посредничестве епископа Бжостовского и генерала Флем-минга. Противостояние завершилось 21 декабря 1698 года под-писанием договора. Гетман Казимир-Ян Сапега признал уравне-ние прав шляхты, по этому соглашению армия Великого княже-ства сокращалась наполовину, до 3 тысяч человек.
В перспективе же этот мир означал начало конца партии Сапе-гов. Находившееся в их распоряжении войско, прекрасно себя показавшее в сражениях против шляхты Григория Огинского, было ограничено. Мир был заключён, но обе стороны были им недовольны.
К 1699 году в Великом княжестве начало складываться двое-властие. Г. Огинский был объявлен генеральным региментарием армии, М. Коцелл – генеральным полковником Великого княже-ства Литовского, с точки зрения “республиканцев” – высшим должностным лицом Великого княжества Литовского. Эта долж-ность не была предусмотрена правом, но была ликвидирована только в 1717 году. Пинский староста Януш-Антоний Вишне-вецкий получил должность маршалка надворного литовского.
Король Август II хотел бы использовать возникшие беспоряд-ки в своих целях (вовлечь Литву в войну со Швецией), но пона-чалу ограничился введением небольшого числа саксонских войск в Великое княжество, поскольку успокоить край в пред-дверии войны было необходимо. Но король остановился на по-лумерах, а Сапеги восприняли это как выражение поддержки. Поскольку противники Сапегов братья Вишневецкие были хо-зяевами в Пинске, скорее всего и Дзиковицкие оказались в стане противников Сапегов. Но, даже если это не так, материального достатка в этих конфликтах они не приобрели.
Мир между Сапегами и их противниками, заключённый под Гродно, как и следовало ожидать, оказался недолговечен.
* * *
После долгих соображений Август вошёл в союз против Шве-ции с Данией и отправил посольство в Москву. Так началась знаменитая Северная война, длившаяся 21 год. «Союзники рас-считывали, что при таком короле, какой был тогда в Швеции, легко будет отобрать земли на южном берегу Балтийского моря. В самом деле, молодой шестнадцатилетний Карл XII своим по-ведением подавал мало надежд самим шведам. Он не занимался делами, проводил время то безобразничая самым школьничес-ким образом, то устраивал балы, маскарады и разные увесе-ления.
Первые неприязненные действия против Швеции начались со стороны Дании. Датские войска выгнали голштинского герцога, он убежал в Стокгольм» (Костомаров Н.И.). В Москву прибыл послом от Августа Карловиц, а вместе с ним приехал под чужим именем и Паткуль. Это было в сентябре 1699 года.
В ноябре того же года, в подкрепление прежней устной дого-ворённости, был заключён тайный договор между Августом и Петром против Швеции. Август обязывался напасть на Ливонию с саксонскими войсками и склонить и Речь Посполитую к этой войне. Но царь обещал двинуть свои войска в Ингерманландию и Карелию не ранее, как после заключения мира с Турцией, и если этот мир почему-то не состоится, то обязывался помирить Августа со шведским королём, потому что в одиночку Август не в состоянии был вести войну.
В этом же году был заключён мир между Польшей и Турцией, по которому Речи Посполитой возвращалась Подолия, бывшая под турецкой властью с 1676 года. Речь Посполитая теперь по-лучила возможность направить высвободившиеся военные силы для наведения порядка во всё ещё неспокойные области держа-вы. Шляхта в Литве также создавала вооружённые отряды, но они использовались в “Домашней войне”.
«[В феврале 1700 года] Август двинулся с саксонскими войсками в Ливонию. С ним был Паткуль. Но здесь дела пошли не так успешно, как в Голштинии. Ливонское дворянство не под-давалось льстивым убеждениям Паткуля. Август осадил Ригу и не мог взять её при малочисленности своих орудий, а граждане Риги, как и дворяне ливонские, боялись изменять Швеции, не надеясь на выигрыш. Август отправил посла к Петру требовать, чтоб он, по условию, начал войну со шведами. Но Пётр, решив до тех пор не начинать войны, пока не заключит мира с Турци-ей, старался показывать миролюбивые отношения к Швеции» (Костомаров Н.И.). Речь Посполитая в лице своих магнатов и шляхты выразила желание сохранить нейтралитет в начавшейся войне и отказала в военной помощи Августу.
* * *
В Литве в это время работал книгоиздателем и переводчиком некто Илья Копиевич, родом из Мстиславля и окончивший гим-назию в Слуцке. В 1700 году он, из-за гражданской “Домашней войны” уехав с родной земли, открыл свою типографию в про-цветающем голландском городе Амстердаме, ставшую впослед-ствии довольно известной в Европе.
Уровень культуры польского общества во второй половине XVII – первой половине XVIII века значительно снизился по сравнению с периодом, предшествовавшим восстанию Хмель-ницкого. По сохранившимся сведениям, на одной из львовских ярмарок начала XVIII века среди прибывших мещан было 44% неграмотных, из крупной шляхты – 28, из средней шляхты – 40 и мелкой – 92% неграмотных. Эти цифры отражают более или менее положение в стране в целом.
И, хотя большинство мелкой пинской шляхты относилось к числу неграмотных, несмотря на наличие иезуитских и базили-анской школ в самом Пинске, Ян Иванович, являясь таким же мелким шляхтичем, был, похоже, грамотным, поскольку участ-вовал в написании документов. Хотя это лишь предположение.
Низкий уровень просвещения, религиозный фанатизм и нетер-пимость благоприятствовали распространению суеверий и пред-рассудков. Сужение политических горизонтов, застой во внут-ренней жизни имели своим следствием ограничение и оскудение интеллектуальных интересов. Шляхетское общество проявляет равнодушие и пренебрежение к науке и культуре, и в то же вре-мя рабски копирует французские или саксонские моды в одежде, украшениях, образе жизни. Жизнь магнатов, окружённых много-численными приживалами из мелкой шляхты, а также следую-щих их примеру помещиков средней руки, проходила в разгуле и пьянстве, постоянных столкновениях и вооружённых нападе-ниях одних шляхетских групп на другие. В это время родились такие выражения, как “Польша держится беспорядком” и “При королях саксонских ешь, пей и распускай пояс”.
К восемнадцатому столетию винное дело стало почти главным занятием евреев в Речи Посполитой. Этот промысел часто созда-вал столкновения между евреем и мужиком, этим бесправным “хлопом”, который шёл в шинок не от достатка, а от крайней бедности и горя.
* * *
При дворе Августа II существовал обычай на пирах взвеши-вать гостей до и после еды. Данные эти заносили в особую мер-ную книгу. Согласно записям, гости на пирах прибавляли в весе до 3 килограммов! Причём, меню состояло преимущественно из острых и жирных мясных блюд, горячих и холодных. Запивали всё это большим количеством вина.
Последствия неумеренного чревоугодия должны были предуп-реждать медики, дежурившие во дворце во время пиршеств.
Что же касается характеристики польской шляхты этого вре-мени, то, как писал английский писатель Д. Дефо в первой поло-вине XVIII века, «Венеция и Польша – вот две страны, где знатное происхождение превозносится ныне в преувеличенных до смешного размерах. В Польше эта кичливость своим проис-хождением ещё хуже. Дворяне помыкают бедным людом в Польше, как псами, и нередко их убивают, ни перед кем не отве-чая за это... Причиной тому – польская спесь и гордыня. Отно-сительно польской шляхты и помещиков, – продолжает Дефо, – мы можем утверждать, что это люди наиболее надменные, вла-столюбивые и заносчивые из всех живущих».
Очень похожа оказалась польская шляхта на сословие идальго в Испании. Испанские идальго долгие века отличались от благо-родных сословий других стран Европы бросающейся в глаза смесью чего-то низменно-безобразного с возвышенным, и даже театрально-напыщенным. Именно такая характеристика и род-нила их с польско-литовским шляхетством. И в Испании, и в Речи Посполитой человеческие страсти долго сохраняли свою изначальную силу и страсть. В обеих странах благородное со-словие было особо привержено к звучным речам и патетическим чувствам.
Кстати об Испании. В 1700 году испанская ветвь рода Габ-сбургов из-за целой серии близкородственных браков, сперва выродившись, вымерла. Испания с её заморскими колониями пе-решла к Бурбонам – представителям французского королевского рода. Австрийская ветвь Габсбургов не согласилась с таким ре-шением и началась “Война за испанское наследство”, которая отвлекла внимание и силы Габсбургов от борьбы, начинавшейся на востоке Европы.
Если значение королевской власти в Речи Посполитой было давно подорвано, то теперь потерял своё значение и другой ор-ган центральной власти – Сейм. Установление в XVII веке прин-ципа “либерум вето”, то есть полного единогласия при решении дел, давало право любому участнику Сейма выступить против сеймового постановления, и в таком случае оно отменялось. Та-кой порядок голосования, по мнению магнатов, не давал воз-можности “глупому большинству приказывать мудрому мень-шинству”. Право “либерум вето” строго охранялось, так как счи-талось, что покушение на него ограничит “шляхетскую свободу” – одну из важнейших основ польской государственности. Пове-товые собрания шляхты – сеймики – действовали совершенно самостоятельно и только в интересах местной шляхты, что уси-ливало децентрализацию страны.
Борьба между королями и знатью, а также между отдельными магнатскими группировками Речи Посполитой породила явле-ние “шляхетской дипломатии”, когда, копируя королевский Двор, магнаты стали создавать при своих дворах на базе личных канцелярий собственные “министерства иностранных дел” для связи с иностранными государями. Речь Посполитая была силь-но ослаблена и в военном отношении. Польское войско (“поспо-литое рушение”), в котором преобладала шляхетская конница, отличавшаяся недисциплинированностью, потеряло своё значе-ние. Большая часть регулярного войска состояла из иностранных наёмников. Военное командование не пользовалось авторите-том, его деятельность характеризовалась чудовищными злоупо-треблениями. Войскам иногда не выплачивалось жалованье, и в таких случаях солдаты расходились по домам или грабили шля-хетские поместья и крестьян.
В качестве иллюстрации к тогдашней жизни можно привести выдержки из инструкции депутатам, отправляемым на Варшав-ский Сейм в 1700 году от Брестского воеводства.
«…Должны довести до сведения короля, что неисполнение прежних обещаний относительно вывода саксонских войск из пределов Речи Посполитой совершается в ущерб правам и благоденствию разорённой страны.
…5. При чтении pactorum conventorum не входить ни в какие соглашения до тех пор, пока немцы буквально не будут выведе-ны из Речи Посполитой и не довольствоваться обманчивыми обещаниями…
…7. Просить короля о заключении союза с Московским госу-дарством настолько тесного и дружелюбного, чтобы можно бы-ло сдержать неприязненные атаки последнего…
…10. Настаивать на удалении немцев из разных крепостей с тем, чтобы защита оных на будущее время была вверяема пат-риотам.
11. Привлечь к суду сенаторов, согласившихся на введение не-приятельских войск во внутренность страны и требовать, чтобы на будущее время они сего не делали.
12. Ходатайствовать, чтобы места в Короне и на Литве раз-давались туземцам и отнюдь не иностранцам и чтобы индиге-натов не было.
…17. Противиться назначению податей со шляхты.
…21. Требовать устранения немцев и жидов от экономичес-кого управления и отнятия у них ключей от скарбовых (то есть вещевых. – Примечание автора) складов; лишения права защи-щаться “железными листами” от ответственности за долги шлях-те, и взыскании долгов с брестского кагала…» (Акты, издавае-мые Виленскою археографическою комиссиею).
* * *
В войне против Дании шведы, ведомые молодым, воинствен-ным, безрассудно храбрым и талантливым королём Карлом XII, сумели не только защититься, но Карл смелой вылазкой чуть было не захватил Копенгаген и заставил Данию выйти из войны. То было 8 августа 1700 года. Расправившись с датчанами, Карл поспешил к Риге, осаждённой польским войском. Вскоре после этого в начавшуюся в Ливонии войну включилась Россия.
«Редкая война даже Россию заставала так врасплох, так плохо была обдумана и подготовлена, как Северная. Какие союзники были у Петра в начале этой войны? Польский король Август II, не сама Польша, а курфюрст Германской империи, совсем бес-совестный саксонский авантюрист, кое-как забравшийся на польский престол и которого чуть не половина Польши готова была сбросить с этого престола, потом какая-то Дания, не умев-шая собрать солдат для защиты своей столицы от 15 тысяч шве-дов, неожиданно под неё подплывших, и в несколько дней по-зорно бежавшая из коалиции по миру в Травендале, а душою союза был ливонский проходимец Паткуль, предназначавший Петру, единственному серьёзному участнику этой опереточной коалиции, роль совсем балаганного простака, который за свои будущие победы должен довольствоваться болотами Ингрии и Карелии. Войну начали кое-как, спустя рукава. Намечены были ближайшие цели, но не заметно разработанного плана. За 5 ме-сяцев до разрыва Пётр приторговывал продажные пушки у шве-дов, с которыми собирался воевать» (Ключевский В.О.).
Одной из ярких иллюстраций полководческого “гения” царя Петра является битва со шведами под Нарвой. Двинутая под Нарву армия, численностью 35 – 40 тысяч, состояла большею частью из новобранцев. «Стратегических путей не было; по грязным осенним дорогам не могли подвезти достаточно ни сна-рядов, ни продовольствия. Начали обстреливать крепость; но пушки оказывались негодными, да и те скоро перестали стре-лять за недостатком пороха» (Ключевский В.О.). Накануне битвы Пётр, поняв, что его ожидает поражение, уехал в свои владения собирать новую армию. У него даже не появилось мысли уклониться от заведомо проигранного сражения, или хотя бы сменить невыгодную позицию. А зачем? В России людей предостаточно. Солдаты старой армии были для него уже покой-никами. Оставленный ими командовать иностранный офицер-наёмник даже не мог говорить по-русски. Осаждающие, по сло-вам очевидца, ходили около крепости, как кошки около горячей каши; но мер против наступления Карла XII не приняли.
В злую ноябрьскую вьюгу король подкрался к русскому лаге-рю. Утром спавших русских солдат разбудили, построили в ше-ренги и погнали на бойню. В этом сражении десять тысяч шве-дов наголову разгромили сорок тысяч русских. Из-за большого количества бегущих людей рухнули два моста, унося с собой около 10 тысяч беглецов. Король пуще всего боялся, как бы дво-рянская и казачья конница Шереметева не ударила ему в тыл; но она, по словам Карла, была так любезна, что бросилась бежать вплавь через реку Нарову, потопив тысячу коней. Количество пленённых было настолько велико, что Карл XII, опасаясь за безопасность своих солдат, отпраздновавших обильной выпив-кой победу, приказал сапёрам за ночь восстановить один из мос-тов, чтобы дать части русских возможность бежать из шведского плена.
«Около трети осадного корпуса, вся артиллерия и десятков во-семь начальных людей, в том числе десять генералов, были по-теряны. Шведский 18-летний мальчик выражал полное удоволь-ствие, что так легко выручил Нарву, неприятельскую армию раз-бил и весь генералитет в полон взял» (Ключевский В.О.).
* * *
Новый виток “Домашней войны в Литве” пришёлся на 1700 год. Сапеги, используя необходимость поставить Августу II вспомогательный корпус в начавшейся войне со Швецией, по-пытались вернуть своё влияние. Во время каденции трибунала обе стороны проявили явное нежелание договариваться. Имели место ссоры и стрельба. Выбор маршалком Кароля Радзивилла – неприятеля Сапегов – только обострил ситуацию. С обеих сто-рон начались провокации.
Напряжение достигло своего максимума, когда произошёл следующий случай. Шляхтич минского воеводства Себастьян Цедровский стрелял в карету, в которой ехал гетман Сапега. Сторонники Сапегов в отместку немедленно обстреляли карету, которую приняли за карету главного неприятеля Сапегов – Ко-целла. На их несчастье, в ней ехали братья-князья Михал-Сер-ваций и Януш-Антоний Вишневецкие. В результате нападения оба получили ранения. Стан противников Сапегов пополнился влиятельнейшим семейством. Стало понятно, что на этот раз кровопролития избежать не удастся. Сапеги, пользуясь начав-шейся Северной войной, стали собирать войска. В ответ и шлях-та, основываясь на универсале Августа, объявила о посполитом рушении. Михал-Серваций Вишневецкий принял командование над шляхетским войском и наёмниками. Обе армии стали го-товиться не к поддержке короля, а к столкновению между собой. Посланец короля не смог примирить стороны.
Показательна расстановка сил в противостоянии. В коалицию против Сапегов вошли 16 поветов, включая Пинский, а также часть жмудского староства. За Сапегов стояли Вильно, Ковно, Вилькомир, Мозырь и Речица. Из этого следует, что все те Дзи-ковицкие, что исполняли тогда свои шляхетские обязанности по обязательному участию в составе Пинской хоругви по посполи-тому рушению, должны были оказаться участниками “Домаш-ней войны” под командованием Вишневецких…
18 – 19 ноября 1700 года “республиканская” шляхта под руко-водством великого хорунжего литовского Г.-А. Огинского в бит-ве под Вильно у города Ошмяны разбила Сапегов.
Вновь армии противников встретились для решительного сра-жения 1 декабря неподалёку от городка Олькеники (Алькенин-ки). Епископ Бжостовский предпринял очередную попытку при-мирить стороны, но не преуспел в этом. Численное преимущест-во было на стороне шляхты, качественное – на стороне армии Сапегов. Последние в своих частях имели хорошую пехоту, ар-тиллерию, рейтаров и татарскую конницу. Посполитое рушение могло противопоставить этому наёмную валашскую кавалерию и шляхетские хоругви 16 поветов. Впрочем, позиция, выбранная Вишневецким для сражения, была несколько лучше, так как скрывала за лесом передвижение основной массы войск, что позволило Григорию Огинскому начать движение своего отряда в тыл армии Сапегов.
После ожесточённого сражения между отрядами пехоты в центре позиций противников, почти все лидеры армии гетмана покинули место боя. В результате, лишившись командования, армия Сапегов стала отступать, и в конечном итоге обратилась в бегство. С горсткой приближённых на поле боя остался сын гет-мана Сапеги конюший Великого княжества Литовского Михал Сапега. Его окружили вместе с пушками, но до заключения условий мира он отдался под защиту виленского епископа Бжос-товского и каноника Беллозора. (По другим сведениям, он, окру-жённый, сдался Михалу-Сервацию Вишневецкому). С почётом М. Сапега был препровождён в Бернардинскую обитель в Ольке-никах. Но утром следующего дня пленники были казнены вор-вавшейся в обитель шляхтой. (По другим сведениям, он был зарублен саблями прямо на месте пленения). 24 ноября 1700 года в Олькениках была установлена победа “республиканцев”.
К власти в княжестве пришли теперь князья Вишневецкие и Огинские. Победа шляхты над Сапегами привела к невиданной анархии в крае. Конфедерация перешла к управлению княжест-вом с такой бесцеремонностью, словно Август II уже не был ни королём, ни великим князем. Руководители коалиции получили огромные дивиденды: Михал-Серваций Вишневецкий на два го-да получил в управление вооружённые силы, Коцелл и Огинские получили право на сбор податей, Кароль Радзивилл получил в управление конфискованное имущество. Даже инициатор резни пленных священник Беллозор стал представителем княжества при короле. Имущество Сапегов было конфисковано, а сами они были объявлены лишёнными чести и изгнанными.
«После зарубления конюшего и по учинению этой безбожной экспедиции паны конфедераты в Олькениках разные соглашения заключили, воинские должности разным панам пораздавали, а потом ходили по сапежинским имениям и задолженности, как со своих имений, брали. И в разных воеводствах и поветах свои постановления издавали. Сапежинское имущество грабили и хо-тя и не задолжавшие города и местечки обдирая так своевольно, как и сапежинцы раньше большие кривды чинили» (Могилёв-ская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого). Многие конфиско-ванные владения рода Сапегов были розданы другим феодалам. Битвой под Олькениками фактически завершилась многолетняя “Домашняя война”, но облегчения стране не наступило.
Сапеги и их ближайшее окружение бежали в Пруссию. Проек-ты, начатые ими по модернизации вооружённых сил и централи-зации финансового аппарата были забыты на многие десятиле-тия.
«Начался век восемнадцатый по Пану Христу, а ожидавшийся долгожданный мир обернулся ещё худшими несчастьями, оскор-блениями, грабежами и разбоями на дорогах. Трудно приходи-лось тем, кто в дорогу выехал, так как на ней конные отряды гультяйства один на другой нападали… В этом году была силь-ная дороговизна из-за неурожая» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
* * *
Если бы король Карл постарался добить обессиленную армию Петра, война, вероятно, закончилась бы скорой победой шведов. Но Карл XII распределил свои войска по Ливонии и готовился нападать весною на Польшу с целью низложить Августа. Тем са-мым, Карл повёл дело так, что Петру не требовалось оказывать прямой помощи Августу. Это позволило Петру в зиму 1700 – 1701 годов собрать новую армию и отлить около 300 пушек из снятых с колоколен церковных колоколов.
В самой Польше различные слои шляхты и магнатско-шляхет-ские группировки относились к войне со Швецией по-разному, но в общем не одобряли её. Август должен был считаться с этими настроениями. «Август в феврале 1701 года увиделся с Петром в Биржах (Динабургского уезда), и оба государя провели несколько дней в пиршествах, стараясь перепить друг друга; но при забавах и кутежах заключили договор, по которому Пётр обещал поддерживать Августа, давать ему от 15.000 до 20.000 войска и платить в течение трёх лет по сто тысяч рублей с тем, что король будет воевать в Ливонии. Тогда условились, что Рос-сия завоюет себе Ингерманландию и Карелию, а Ливония будет уступлена Речи Посполитой. Здесь Август договаривался только от своего лица. Речь Посполитая не принимала прямого участия в войне, хотя Пётр старался склонить к этому бывших с Авгус-том панов» (Костомаров Н.И.).
Весной 1701 года шведский король, высадившись в Эстляндии с лучшими своими силами, окончательно вытеснил саксонцев из Ливонии, после чего захватил Курляндию и пошёл войной на Августа II. Карл XII стремился к военным победам и к подавле-нию своих противников вооружённой рукой. Проигнорировав заявления Речи Посполитой о её нейтралитете, он вступил с вой-сками в Литву и Польшу.
Бранденбургский курфюрст Фридрих III, с началом Северной войны и войны за испанское наследство пообещавший поддер-жать Австрию против её врагов, добился у императора королев-ского титула. В 1701 году курфюрст провозгласил себя королём Пруссии под именем Фридриха I. Таким образом, бывший вас-сал Речи Посполитой стал независимым правителем новорож-денного Прусского королевства.
* * *
«Шведский король вошёл в Польшу в мае и занял Варшаву; половина Польши стала против Августа; другая была за него; составилось две конфедерации: Сандомирская – из шляхты юж-ных воеводств в пользу Августа, и Шродская – из северных за Карла. Шведы вербовали в Польше и Силезии людей в своё вой-ско» (Костомаров Н.И.).
Речь Посполитая вступила в XVIII век уже ослабленной, а крупные потрясения, которые пришлось испытать стране в пер-вые десятилетия этого века, ещё более расшатали Польско-Литовское государство. Непрерывные войны, разорение страны иностранными армиями и эпидемии повлекли за собой хозяйст-венную разруху и сокращение численности населения.
В это время на территории Правобережной Украины опять обострилась ситуация. Некий Семён Иванович Палий, носивший звание фастовского (хвастовского) полковника, стал предводи-телем казаков на правой стороне Днепра. Фастов стал гнездом беглецов, затеявших восстание по всей южной Руси против польских владельцев, пристанищем всех бездомных, бедных и беспокойных. Именно таких собирал вокруг себя с 1701 года Па-лий и подговаривал их против поляков. «Между тем над пра-вобережными казаками продолжали существовать гетманы, ут-верждаемые властию короля. В первых годах XVIII века был та-ким гетманом Самусь, он был друг Палия и со всеми своими казаками стал во враждебное отношение к полякам» (Косто-маров Н.И.). Палий и Самусь, призвав всех крестьян к оружию, начали новое восстание против Речи Посполитой. Шляхта, со-ставившая там ополчение, потерпела поражение.
* * *
Противники шведов в Речи Посполитой, не слишком надеясь на Августа II, решили обратиться за поддержкой к России. В апреле 1702 года пророссийски настроенная шляхта во главе с великим гетманом литовским Михалом-Сервацием Вишневец-ким подписала соглашение с царём Петром I о создании анти-шведского союза, согласившись отдать в заклад за поддержку города Друя и Старый Быхов. После этого в Литву был направ-лен 12-тысячный отряд запорожских казаков во главе с гетма-ном Иваном Мазепой.
В сражении под Клишовом 9 июля 1702 года шведы одержали решительную победу над соединёнными войсками саксонцев и поляков, а затем заняли Краков. Как писал бывалый воин, иска-тель приключений и денег, итальянец по происхождению Джу-лио Лигви, ставший сначала австрийским, а затем польским офицером, «если бы Август с Карлом XII дрались на кулаках, то дело воинственного шведа было бы гиблым. Кроме того, Август не трус. Он храбр, а подчас безрассудно бросается на любого не-приятеля. Не щадит ни войск, ни себя. Но странное обстоятель-ство: король умудряется проигрывать все битвы, которые начи-нал. Пока что это обошлось его государству в 88 миллионов та-леров. Кроме того, бесследно исчезли в пороховом дыму 800 пу-шек и 40 тысяч отборных гвардейцев».
Но эти удачи не означали конца польского похода; саксонские войска не ушли из Польши. Карл XII стремился обеспечить свой тыл для борьбы против России, но этой цели не достиг.
* * *
В 1702 году ректор Пинского иезуитского коллегиума Мартин Годебский нашел в костёле святого Станислава мощи Андрея Боболи, погибшего от рук казаков, и много сделал для рас-пространения культа этого святого на Полесье.
30 августа того же года волынский каштелян и полковник Во-лынского воеводства Францишек на Ледохове и Крупе Ледухов-ский (Ледоховский) издал универсал к шляхте, объявляющий о восстании наказного казацкого гетмана Самуся Ивановича и со-зывающий посполитое рушение. 22 сентября 1702 года Ледухов-ский издал новый универсал, созывающий шляхту воеводства на поголовное ополчение против казаков. 3 октября он опять издал универсал, но уже с угрозой тем шляхтичам, которые не явятся на посполитое рушение.
16 октября 1702 года на Украине казаки овладели Бердичевом и произвели там массовую резню и кровопролитие над польски-ми солдатами, шляхтой и евреями, предводители шляхетского ополчения бежали. Гетман Самусь «взял крепость Немиров. Ка-заки мучительски перебили там всех шляхтичей и евреев. Палий в это же время овладел Белою Церковью. Восстание по берегам Буга и Днестра росло на страх полякам. Сжигались усадьбы вла-дельцев, истреблялось их достояние, где только могли встретить поляка или иудея, – тотчас мучили до смерти, мещане и крестья-не составляли шайки, называя себя казаками, а своих атаманов – полковниками. Поляки и иудеи спасались бегством толпами, на-шлись и такие шляхтичи, что приставали к казакам и вместе с ними делались врагами своей же братьи» (Костомаров Н.И.). После этого восстание распространилось на Подолию и Волынь.
11 ноября 1702 года подстолий земский и писарь гродский летичевский Юзеф с Струмян на Мукше Домбровский издал универсал, обращённый к шляхте воеводства Подольского, со-зывающий её на посполитое рушение против казаков.
20 ноября 1702 года сеймик шляхты Волынского воеводства принял постановление собрать против казаков ополчение из все-го воеводства по одному солдату (шляхтичу или иностранцу) с каждых 30 дымов, устроить сбор податей, предоставить волын-скому каштеляну право созвать посполитое рушение и отпра-вить послов за помощью в воеводства Русское (Брестское), Белз-ское, Люблинское и в землю Холмскую. 22 ноября коронный подкоморий граф Ежи-Доминик Любомирский издал универсал к волынской шляхте, в котором объявил, что готов содейство-вать ей в усмирении казаков, и пригласил шляхтичей собираться в лагерь под селом Полонное.
Вскоре каштелян Ледуховский сумел укротить восстание на Волыни, но в Подолии, где его возглавлял сам гетман Самусь, оно не могло улечься так быстро. Польша была тогда занята вой-ной со Швецией, ей было трудно сосредоточить свои силы для прекращения беспорядков. Поляки стали просить царя Петра со-действовать усмирению малороссов, и Пётр приказал послать от себя увещательные грамоты Самусю и Палию, но грамоты эти не оказали на них никакого влияния.
Великий коронный гетман Иероним Любомирский начал сове-товать панам прибегнуть к мирным средствам. На Любомирско-го из-за этого было брошено подозрение в измене и вместо него был назначен польный гетман Синявский. Этот предводитель собрал дворовые отряды разных панов и присоединил их к свое-му небольшому войску. Зимой 1702 – 1703 годов Синявский без особого труда рассеял разрозненные отряды разошедшихся по домам казаков. Самусь был разбит в Немирове и потерял свою популярность в народе, которая теперь перешла к Палию. Подолия была укрощёна.
18 марта 1703 года великий коронный гетман Адам-Миколай Синявский издал универсал к жителям Подольского, Брацлав-ского, Волынского воеводств и к начальникам расположенных в этих воеводствах войск, в котором сообщал об усмирении казац-ко-крестьянского восстания и приглашал жителей спокойно воз-вращаться домой. Начальникам войск здесь же он приказал пре-кратить беспорядки, производимые под предлогом усмирения восставших.
* * *
Несмотря на изгнание Сапегов из Великого княжества Литов-ского, победители ещё долго не могли подчинить край своей полной власти. Основой сопротивления “республиканцам” в Литве в 1701 – 1702 годах стали бывшие владения Сапегов: Че-рею и Дубровно противники Сапегов взяли в 1701 году. Сраже-ние под городом Дубровно окончательно поставило точку в за-тянувшемся споре. Сапеги были отстранены от первых ролей в Великом княжестве Литовском. В этом же году по какой-то причине (перераспределение должностей и владений?) Пинское староство перешло от Януша-Антония к его младшему брату Михалу-Сервацию Вишневецкому, гетману Великого княжества Литовского.
1702 год отмечен продолжительной осадой “республиканца-ми” ранее сапежинского города Быхова (29 августа – 10 октяб-ря), которая завершилась почётной сдачей гарнизона. Разрушен был также Ружанский дворец Сапегов.
Убедившись, что война приобретает затяжной характер, Карл XII решил вывести Августа II из игры, используя внутренние противоречия среди литовской шляхты. Первоначально шведы, лишив власти в Литве Вишневецких и Огинских, стали поддер-живать Сапегов, которые только два с половиной года назад, пы-таясь установить своё господство в Литве, потерпели военное поражение от литовских магнатов и шляхты. 6 марта 1703 года Сапеги официально приняли сторону шведского короля Карла XII и дальнейшие их действия стали частью Северной войны, где Сапеги сражались на стороне шведов.
2 мая 1703 года шведы одержали новую победу над саксон-цами под Пултуском, однако Август II отказался признать пора-жение.
Переход Сапегов на сторону шведов резко ухудшил позиции Августа II. В крайне неблагоприятной для себя обстановке, стре-мясь сплотить всё польское и литовское общество на борьбу со Карлом XII, Август II созывает в Люблине Чрезвычайный Сейм, проходивший с 11 июня по 19 августа 1703 года. Пинский ста-роста Михал-Серваций Вишневецкий был маршалом (председа-телем) этого Чрезвычайного Сейма. В июле сторонники россий-ской ориентации на Сейме подтвердили своё намерение состоять в союзе с Россией даже в том случае, если против этого будет выступать польская шляхта. Все участники Сейма дали клятву на верность Речи Посполитой и её королю. С того же 1703 года Михал-Серваций Вишневецкий стал великим гетманом литов-ским.
24 июля 1703 года шляхта Брестского воеводства, собравшись на посполитое рушение вследствие постановления Речи Поспо-литой на Чрезвычайном Сейме изгнать неприятеля силой квар-циального войска, и обнаружив, что некоторые из граждан не только не явились на посполитое рушение сами, но и не выста-вили почт, не объяснив своего отсутствия, постановила взыскать с виновных по 10 злотых подымного (Акты, издаваемые Вилен-скою археографическою комиссиею).
Вскоре решение Сейма о посполитом рушении было получено в Пинске, поскольку в начале XVIII века, а может быть и рань-ше, открылась первая почтовая станция на Пинщине, что доста-вило возможность относительно быстрой связи местных жите-лей с внешним миром. Вследствие этого распоряжения шляхта Пинщины, включая и обязанных службой Дзиковицких, оказа-лась призванной на войну под знамёна великого гетмана Миха-ла-Сервация Вишневецкого.
Карл XII в это время расположился с войском в Речи Поспо-литой, обложив её большой контрибуцией. «Шведы, загостив-шись в Польше, – писал русский историк Н.И. Костомаров, – скоро стали озлоблять против себя жителей главным образом тем, что, будучи протестантами, не оказывали уважения римско-католической святыне. Несчастная Польша попала, так сказать, между двух огней: её разоряли и шведы, и саксонцы, и самые сыны её. Август бегал от Карла; Карл гонялся за Августом, раз-бил снова саксонское войско при Пултуске, осадил Торунь и стоял перед ним целых полгода, пока, наконец, взял его в конце сентября 1703 года.
[…] При посредстве Паткуля, который был принят в русскую службу и находился теперь при Августе уже в качестве царского уполномоченного, Август заключил договор с русским царём, по которому русский царь обязался дать польскому королю 12.000 войска и 300.000 рублей. Достойно замечания, что сам Паткуль, понимавший планы Петра и старавшийся подделаться к нему, выражался тогда, что этот договор был заключаем только для вида и что в интересах царя, да и самого короля, было не допус-кать поляков прийти в силу».
Карл XII, гоняясь по польским городам и лесам за Августом II, оставил на русской границе слабые отряды, чем дал возмож-ность Петру собрать силы и время научиться воевать.
«Швед увяз в Польше для того, чтоб обеспечить себе тыл для действия против России, чтоб свергнуть с престола короля Ав-густа и возвести на его место человека, себе вполне преданного, следовательно, враждебного России. Чтоб воспрепятствовать ис-полнению этого плана, надо было деятельно помочь Августу. Но помочь ему было трудно. Русский посланник в Польше князь Григорий Долгорукий писал, что “в короле крепости немного, как у короля, так и в казне Речи Посполитой денег нет, но на польских дам, на оперы и комедии у короля деньги есть, одним оперным певцам дано на зиму 100.000 ефимков”» (Соловьёв С.М.).
Между тем, шведские войска, заняв большую часть террито-рии Речи Посполитой, включая Варшаву и Краков, беспощадно обирали население. Конфискации и контрибуции, грабежи и опустошения возбудили в стране всеобщее возмущение. Против шведских войск поднялись горожане, крестьяне, шляхта. Часть литовской шляхты вступила в контакт с Россией, от которой она стала получать материальную и военную помощь. Формально, однако, Речь Посполитая всё ещё не вступила ещё в войну со шведами. Большая часть польских военных сил была брошена на подавление крестьянского восстания на Правобережной Украи-не под предводительством Семёна Палия. Военные действия против шведов вели главным образом расположенные в Речи Посполитой саксонские войска, которые жили за счёт населения.
В конце 1703 года шведский король, убедившийся в непопу-лярности среди значительной части литовской шляхты Сапегов, призвал своих сторонников в Речи Посполитой избрать на пре-стол Якова Собесского, сына бывшего популярного среди шлях-ты польского короля Яна Собесского.
14 января 1704 года польский кардинал-примас Радзиевский по приказанию Карла XII созвал Сейм в Варшаве под предлогом заключения мира со шведским королём, который объявил, что хочет договориться только с республикой, а не с польским коро-лём Августом. На самом деле этот предлог нужен был для того, чтобы Сейм происходил в отсутствие короля. Уполномоченным от Карла XII на Сейме был генерал Горн, а отряд шведского вой-ска разместился около здания, где заседал Сейм.
Противники войны со Швецией под покровительством Карла XII создали Варшавскую конфедерацию. Несмотря на данную ранее на Чрезвычайном Сейме клятву, она не помешала карди-налу-примасу Михалу Радзиевскому и познанскому воеводе Станиславу Лещинскому объявить о создании конфедерации против Августа II. Их активно поддержал Карл XII, беспрепят-ственно вступивший в Познань.
2 февраля Горн передал Сейму письменное объявление, что король его не может войти ни в какие переговоры с республи-кой, пока она не будет свободна, то есть переговоры и решения настоящего Сейма не должны ни от кого зависеть, а для этого необходимо свергнуть короля Августа II с престола.
Шведы представили Сейму несколько перехваченных писем Августа, где говорилось о скандальности, вероломстве и пьянст-ве поляков. Варшавские конфедераты, они же послы на Сейме, по требованию примаса объявили 5 февраля Августа лишённым престола. Сейм объявил, что “Август, саксонский курфюрст, не способен носить польскую корону”. Польский престол был еди-ногласно признан свободным.
Раздражение панов ещё более усилилось, когда они узнали, что Август арестовал Якова Собесского и его брата Константи-на. Братья охотились в Силезии, где на них 21 февраля внезапно напали на дороге тридцать саксонских драгун. Они были отве-зены в крепость Кёнигсштейн и заключены под стражу. Когда же Карлу XII доложили об аресте Якова Собесского, он заявил: “Ничего, мы состряпаем другого короля полякам”. Он предло-жил корону младшему из Собесских – Александру, но тот проя-вил благоразумие и отказался.
Таким образом, конфедераты начали борьбу против Августа II, обвиняя саксонского курфюрста в том, что это именно он втянул Речь Посполитую в войну против её согласия.
IV. НОВЫЙ КОРОЛЬ СТАНИСЛАВ ЛЕЩИНСКИЙ
Сохранилось предание, что «когда Станислав Лещинский был в молодых годах, он имел при себе наставника мудрого и учё-ного, духовную особу за гувернёра, который ему предсказал: “Два раза трон королевский займёшь в жизни, но с горечью сме-шано это будет”. А отец его на это сказал: “Боже его от этого упаси!”. И снова сказал гувернёр: “Когда он через войну и коро-левскую корону к концу приблизится, с великим успокоением в сердце с этого света сойдёт”. Отец ответил: “Пусть будет воля Господня!”» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубниц-кого).
Карл проходил по Польше и приказывал разорять имения панов-приверженцев Августа II. В сражении у Якобштадта и под Шкудами в 1704 году совместно со шведами сражались Сапеги.
Примас Радзиевский располагал умы в пользу князя Любомир-ского, краковского воеводы, но Карл стал поддерживать другого претендента – познанского воеводу Станислава Лещинского. Тот был молод, приятной наружности, честен, отлично образо-ван, но у него недоставало главного, чтобы быть королём в такое бурное время, – сильного характера и выдержки. Выбор челове-ка, не отличавшегося ни блестящими способностями, ни знат-ностью происхождения, ни богатством, разумеется, был принци-пиальной ошибкой Карла XII.
Когда паны узнали о выборе короля, поднялся страшный ро-пот, поскольку десятки фамилий считали себя выше Лещинско-го. Примас Радзиевский обратился к королю с предложением снять кандидатуру Лещинского и заменить кем-либо из родст-венников коронного гетмана Любомирского. “Но что вы можете возразить против Станислава Лещинского?” – спросил король. “Ваше величество, он слишком молод”, – опрометчиво ответил примас. Карл сухо заметил: “Он приблизительно одного со мной возраста”. И, повернувшись к примасу спиной, король тотчас послал графа Горна объявить Сейму, что в течение пяти дней следует выбрать Станислава Лещинского польским королём.
7 июля 1704 года Горн прибыл в Варшаву и назначил выборы на 12 июля. В воспитательных целях шведы жгли без пощады имения магнатов, стоявших за Августа II, и тем не менее на из-бирательный Сейм не явился ни один воевода, кроме Лещинско-го. Из епископов был только один познанский, из важных чинов-ников – один Сапега.
12 июля, в субботу, в три часа пополудни, состоялось избра-ние. Вместо примаса председательствовал епископ познанский. На заседании открыто присутствовали Горн и два шведских ге-нерала как чрезвычайные послы Карла XII при Речи Поспо-литой. Рядом с местом, где проходил Сейм, выстроились 300 шведских конных драгун и 500 пехотинцев. Сам Карл с войском находился в пяти верстах от Варшавы.
На Сейме паны дебатировали шесть часов, пока не был избран король Станислав. На следующий день Карл выделил для лич-ной охраны короля Стася шведский отряд.
Новоизбранный король и великий князь Станислав Лещинский при поддержке шведов начал войну против Августа. Раздосадо-ванный этим избранием примас Радзиевский перешёл на сторо-ну Августа. Мазовецкий воевода и краковский каштелян Станис-лав Понятовский (1676 – 1762), отец последнего короля Речи Посполитой, как и подавляющее большинство польских магна-тов, не имел ни моральных принципов, ни политических убежде-ний, а действовал исключительно по соображениям собственной выгоды. Ради корысти он примкнул к королю Лещинскому.
Лещинский получил признание со стороны многих европей-ских государств, включая Францию и Австрию. Шведский ко-роль обещал новому королю Речи Посполитой после победы над Россией уступить Украину и Смоленщину.
В том же году, «на святого Илью, то есть дня 20 июля, в вечер-нее время, когда загоняли скот, показалась комета на небе, воз-никнув из маленькой звезды, а потом расширилась […]. И страшно это было. В это время по церквям большие молебны происходили […] и к полночи исчезла» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
Не имея достаточных сил для борьбы со Станиславом Лещин-ским, Август предложил соседнему монарху – Петру I – вести боевые действия против шведов и их союзников на территории своего государства – Речи Посполитой. Повторился сценарий “Потопа”. Снова литвины стреляли друг в друга.
* * *
Старостой пинским, как выше было сказано, в это военное время был противник шведов и сторонник Августа великий гет-ман литовский князь Михал-Серваций Вишневецкий, владелец замка в городском предместье Каролин.
Пока продолжались военные действия и вершилась большая политика, население Дзиковичей продолжало жить своей пов-седневной, наполненной трудами и заботами сельской жизнью. Поскольку семейства разных Дзиковицких с течением времени увеличивались и даже не помогал отток некоторых из них в дру-гие местности, кое-кто из жителей деревушки решил переб-раться на другой берег Струменя и построить свои жилища в но-вом месте. Но поскольку западный берег реки был болотистым, новые дома стали строиться в некотором удалении от береговой линии, на более сухой возвышенности. Это новое поселение по-началу не имело собственного имени и называлось просто “сель-цо”, то есть маленькое селение. Со временем сельцо разрослось и заняло площадь даже более обширную, чем прежние Дзико-вичи, а в дальнейшем, после осушения прибрежной полосы зем-ли, новое поселение постепенно как бы “переползло” ближе к реке. Когда стало уже неудобно называть прежнее сельцо просто “сельцом”, его стали называть Новыми Дзиковичами. С того времени родственные семейства, жившие по разные стороны Струменя, стали называть друг друга “туболцы” (то есть, на местном говоре, “тулупцы”, “тулупщики”) и “насельники” (то есть “новопоселенцы”). Туболцами, естественно, назывались обитатели старого поселения, а насельниками – обитатели ново-го. Прежнее поселение, соответственно, стало именоваться Ста-рыми Дзиковичами. Но всё это было гораздо позже, а в описыва-емое время на западном берегу стояло лишь небольшое сельцо.
Михал-Серваций Вишневецкий, будучи гетманом, активно участвовал в Северной войне. Поскольку же Вишневецкие выступали на стороне Августа II, что не устраивало шведского короля, над владениями этих литвинских магнатов нависла уг-роза. После избрания С. Лещинского Карл XII продолжал ходить по всей Речи Посполитой, принуждая признать навязанного ей монарха. И вот, в 1704 году войска Карла XII осадили Пинский Замок. Отряды шведов при этом рассылались для грабежа ок-рестностей, для заготовки провианта и фуража вокруг Пинска. Один из таких отрядов вошёл и в сельцо, позже ставшее Новыми Дзиковичами. Против ожидания, его немногочисленные “на-сельники” оказали неожиданно упорное сопротивление, предпо-читая лучше погибнуть, чем расстаться с огромным трудом на-житым имуществом. Жители сельца использовали даже кипяток, выплёскивая его в окна своих домов на головы изумлённых шве-дов. И день этот сохранился в преданиях, и память о нём переда-валась из поколения в поколение, как и воспоминания о страш-ных днях тревоги и ужаса шведского нашествия. Так и не сумев взять Пинский Замок, на этот раз враг покинул земли Пинщины.
* * *
Сторонники Августа II, отказавшиеся признать Лещинского в качестве короля, образовали свою конфедерацию в Сандомире, которую возглавил литовский ловчий Станислав Денгоф. Август II и его конфедераты решили обратиться за помощью к России. 30 августа 1704 года представители Сандомирской конфедера-ции подписали под Нарвой договор о союзе с Россией, закрепив-ший уже юридически факт участия Речи Посполитой в Северной войне. Речь Посполитая теперь официально объявила Швеции войну. Русское правительство обязалось оказывать Польско-Литовскому государству военную и финансовую помощь, пере-дать ему все крепости и города в Ливонии, которые будут отби-ты у шведов, а также обещало помощь в подавлении крестьян-ского восстания на Украине. Русские войска получили право действовать на территории Речи Посполитой против шведов и их сторонников. И это временное право превратилось в будущем в право постоянно вмешиваться в дела соседнего государства.
На следующий день, 31 августа, на территорию Речи Посполи-той вступила 60-тысячная русская армия, перед которой была поставлена задача не вступать в столкновения со шведами, но поддержать Августа II, чтобы не допустить его выхода из войны.
В 1704 году «дня 6 сентября король шведский с войском своим подошёл под Львов, где, как он слышал, находилась казна коро-ля Августа, кроме того, самые преданные ему и богатейшие па-ны свезли туда своё имущество, добыл штурмом этот город и вознаградил себя намного больше, чем ожидал. Очень много лю-дей под корень вырубил, целый гарнизон в плен забрал, 116 же-лезных пушек приказал порохом взорвать, так как из-за нехват-ки коней невозможно было их с собой забрать, а 24 штуки в рас-поряжение короля Станислава в целости оставили. И, кроме раз-грабления, наложил на город подать – от четырёх тысяч сто ты-сяч талеров, отчего Львов пришёл в убожество» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
15 сентября – наоборот, Паткуль с русско-польским войском отнял у Карла Варшаву. Но вскоре поляки и союзные с ними русские, находившиеся под командой Герца, были разбиты шве-дами. Иноземные войска, а также вооружённые силы обеих кон-федераций проходили по польской территории во всех направ-лениях, разрушая города и селения, опустошая страну и принося огромные бедствия населению. В 1705 году шведы одерживали над Августом победы одна за другой. Станислав Лещинский нуждался в шведской защите и оказался для Карла XII тяжёлым политическим бременем. Лещинский, чтобы заручиться под-держкой Швеции, в этом году подписал со шведским королём договор, согласно которому Швеция получила право набирать в Польше солдат, держать в ней свои войска и вести военные дей-ствия. Польша обязывалась не участвовать в антишведских коа-лициях и вместе со Швецией выступить против России. В ре-зультате всех этих договоров территория Польши превратилась в театр военных действий.
Весной 1705 года в город Батурин, где находилась ставка левобережного гетмана, пришёл царский указ: казацкому войску переправиться на правый берег Днепра и начать борьбу против отрядов магнатов – сторонников Лещинского. В июне 1705 года по царскому указу в новый поход на Правобережье выступило 40-тысячное казацкое войско и три русских полка. В походе при-няли участие и правобережные казацкие полки. Это войско за-няло Киевщину, Волынь, Восточную Галичину и достигло Белз-ского воеводства. При этом в планах Петра I было аннексиро-вать Правобережную Украину: «Царское правительство ни сей-час, ни после войны со Швецией не имело намерения отдавать Правобережье под власть Польши» (История Украинской ССР).
* * *
При подходе русских “союзников” Августа II население литов-ских городов разбегалось. Равенство униатского литовского го-рода Полоцка “Второму Риму” – Константинополю – было как кость в горле польским монархам. Поэтому, зная вандализм рус-ской армии, Август предложил Петру в качестве военного лаге-ря именно Полоцк. Время нахождения российской армии в По-лоцке трудно назвать иначе, чем оккупацией. Летом, отправив фельдмаршала Шереметева к Митаве, в Полоцк прибыл царь. И самые мрачные ожидания здешнего населения сбылись.
29 июня 1705 года Пётр I отмечал в Полоцке свои именины. На следующий день, из “домика Петра Первого”, по обыкнове-нию напившись водки, их величество вместе со своим любим-цем Меньшиковым направились в Софийский собор, принадле-жавший униатам. Кстати, враги Меньшикова называли его по-немецки – Menschenkot (Меншенкот), что в переводе на русский значит “человеческий кал”. Вместе с несколькими офицерами Пётр и Меньшиков ввалились в храм. В это время прихожан там не было, молились лишь шестеро униатских священников и мо-нахов.
Даже в русских храмах царь не снимал головной убор, а в уни-атских и подавно. Пётр прервал службу и потребовал провести для него и собутыльников экскурсию. Викарий Константин Зай-ковский вынужден был подчиниться. Возле иконы униатского святого Иосафата Кунцевича, к которому царь питал особую не-нависть, Пётр сбил с ног Зайковского, начал бить его тростью, а потом рубить саблей. Меньшиков одним ударом палаша убил проповедника Феофана Кальбечинского, принимавшего причас-тие. Беря пример с разъярённого хозяина, офицеры зарубили ре-гента соборного хора Якуба Кнышевича, отцов Язэпа Анкудо-вича и Мелета Кондратовича. Святые смотрели с икон, как по храму плывёт кровавый ручей. Старого архимандрита Якуба Ки-зиковского царские слуги забрали в свой лагерь и всю ночь пы-тали, требуя выдать, где спрятана соборная казна. Утром его по-весили. В петле скончался и викарий Зайковский. Спастись от коронованного палача удалось лишь Язэпу Анкудовичу – его по-считали убитым.
В разграбленном Софийском соборе был устроен пороховой склад. «Этот поступок наделал в своё время много шуму в Като-лическом мире» (Костомаров Н.И.).
* * *
В дальнейшем Пётр из Вильно, где он стоял, выступил в Кур-ляндию, 2 сентября взял столицу Курляндии, и вся страна поко-рилась ему. Отсюда Пётр решил вновь идти в Литву на выручку Августу. Главнокомандующим он назначил иностранца Огиль-ви, не ладившего с любимцем царя Меньшиковым. Главная квартира Огильви была устроена в Гродно.
23 сентября (4 октября) 1705 года в Варшаве был коронован ранее избранный Сеймом 28-летний Станислав Лещинский. Ар-хиепископ львовский торжественно надел корону польских ко-ролей на ставленника Карла XII. Сам же шведский король наб-людал церемонию инкогнито. Теперь уже от имени Речи Поспо-литой Станислав Лещинский заключил с Карлом военный дого-вор против Августа и Петра. Хотя часть литовских магнатов, во главе с Сапегами, поддерживала шведов, основная масса шлях-ты под руководством Григория Огинского и Вишневецких про-должала вести со шведами упорную борьбу.
В октябре в Гродно прибыл Пётр и свиделся с прибывшим ту-да же Августом. “Партия Августа” собралась в Тыкочине 1 но-ября и решила защищать Августа, который в память об этом со-бытии учредил первый в истории Польши орден – Белого орла.
Шведский король, посвятивший всё лето и осень 1705 года ко-ронации С. Лещинского, накануне нового года решил наверстать упущенное время за счёт зимней кампании. Н.И. Костомаров писал: «Задумав поход в русские владения, Карл пропустил всё лето и осень, простояв лето в Саксонии, а осень в Польше, и двинулся в поход в Литву зимою, подвергая своё войско и сту-же, и недостатку продовольствия; вдобавок, он раздражал поля-ков, не скрывая явного к ним презрения, и без всякой пощады их обирал».
С зимы 1705 на 1706 год дела становились всё хуже для Петра и Августа и всё лучше для Карла и Станислава. Шведы направ-лялись в Литву. В середине января 1706 года Карл XII, до того прохлаждавшийся под Варшавой, вдруг появился под Гродно, переморозив в быстром походе тысячи три из своего 24-тысячного корпуса, и перерезал сообщения сосредоточенных здесь главных сил Петра числом свыше 35 тысяч под командой фельдмаршала Огильви. Август II, с осени находившийся в го-роде, покинул Гродно, сославшись на необходимость привести сюда из Саксонии дополнительные подкрепления. Только силь-ные морозы и недостаток продовольствия в шведских войсках помешали Карлу XII полностью разгромить заблокированную русскую армию, так и не дождавшуюся обещанных Августом II саксонских подкреплений, поскольку саксонский главнокоман-дующий Шуленберг был наголову разбит при Фрауэнштадте шведским генералом Реншильдом, а Потоцкий, предводитель польского войска со стороны Станислава, поразил польское вой-ско Августовой стороны, бывшее под командой Михала-Серва-ция Вишневецкого. Но успех шведов под Гродно не возымел решающего значения, так как там стояла лишь часть русской армии.
* * *
В конце марта 1796 года русское войско, размещавшееся в Гродно, по настоянию царя Петра, пользуясь половодьем, пере-правилось через Неман, утопило в реке до ста пушек с зарядами и двинулось к Бресту “с великою нуждою и трудом”. При этом как во время переправы через Неман, так и далее всюду разру-шая за собой мосты, чтобы затруднить преследование. Этот ма-нёвр, воспринимавшийся русскими как большой успех, больше напоминал паническое бегство.
Стремясь не допустить отхода русских войск на Волынь, Карл двинул свои силы им наперерез и 16 (5 по старому стилю) мая 1706 года, внезапно появившись, занял Пинск и его Замок, хо-зяевами которого были Вишневецкие, а точнее сам великий гет-ман литовский Михал-Серваций. Наряду с военными задачами, король Карл намеревался учинить здесь показательную расправу над князьями-противниками.
На этот счёт существует легенда. Прибыв в Пинск, швед сразу с коня полез на звонницу иезуитского костёла осматривать див-ные околицы. Увидев необъятные просторы воды и болот, он, якобы, произнёс: “Здесь моя смерть”. После таких умозаклю-чений король провёл в городе не один день, поскольку дальней-шее продвижение шведов остановил разлив рек. Благодаря это-му русское войско благополучно отошло к Киеву, обогнув юго-западную окраину непроходимого Полесья, где застрял Карл. Летописцы утверждают, что Карл XII покинул Пинск 3 июля 1706 года, решив в отместку сжечь замок Вишневецких в пред-местье Каролин. Но кроме замка, шведский король разграбил и сжёг весь город. Тогда-то Пинск и утратил окончательно своё прежнее экономическое и торговое значение, превратившись в заурядный городок местного значения.
В том же году войска Карла XII после долгой осады и штурма взяли замок князей Радзивиллов в Несвиже и взорвали его мо-гучие укреплённые бастионы. В 1706 году войсками шведского короля Карла ХІІ был также захвачен и разграблен Кобрин.
Не сумев догнать и разбить отступавшую русскую армию, шведский король решил перенести боевые действия на террито-рию Саксонии.
Нет ни малейшего сомнения, что в результате всех этих собы-тий Северной войны род Дзиковицких потерял какое-то количе-ство своих представителей. И не только потому, что кто-то из Дзиковицких мог оказаться в самом Пинске во время его раз-грабления Карлом XII и попасть под пулю или удар сабли. И не только потому, что кто-то из них мог быть убит в каком-то из сёл Пинщины, где он жил и где шведские заготовители фуража и провианта реквизировали для нужд шведской армии всё, что только могли обнаружить. А, скорее всего, именно потому, что они были шляхтичами, большинство которых, вслед за старос-той Пинска великим гетманом Вишневецким, состояли в пин-ской хоругви и в антишведской Сандомирской конфедерации. Но, как бы то ни было, Ян Иванович Дзиковицкий не только вы-жил в этих обстоятельствах, но и даже завёл семью.
* * *
В 1706 году гетман украинских казаков Иван Мазепа получил от Петра I указ об устройстве казаков в “пятаки” наподобие слободских полков и между полковниками начались разговоры, что выбор пятаков – ступень к преобразованию казаков в дра-гуны и солдаты. Начался сильный ропот. Недовольные собира-лись у обозного Ломиковского, а особенно у полковника мирго-родского, и советовались, как бы предупредить беду, защитить свои вольности. Мазепа не принимал никакого участия в этих совещаниях. В это время великий гетман литовский Михал-Сер-ваций Вишневецкий поддерживал отношения с гетманом укра-инским.
В сентябре 1706 года Август II, видя разрушения в своём на-следственном курфюршестве, согласился заключить мир со Швецией. Под Лейпцигом в замке Альтранштадт 24 сентября был заключён тайный мир между Карлом XII и Августом II, который отказался от притязаний на Польшу и Литву в пользу Лещинского и от союза с Россией. Сапеги тоже оказались при-частными к низложению Августа II с трона Речи Посполитой.
Кроме того, Август обязался освободить всех пленных шведов и выплатить Швеции большую контрибуцию. Одним из следст-вий Альтранштадтского мира была выдача шведам Паткуля.
В то время, как Август отрёкся от польского престола, Михал-Серваций Вишневецкий прислал к Мазепе в Дубно звать его к себе в Белую Криницу: просил быть крёстным отцом у его доче-ри; крёстной матерью была мать князя, княгиня Дольская.
* * *
Казалось, политический расклад и дальнейшая перспектива окончательно определились в пользу шведов и их ставленника Станислава Лещинского. Но вскоре произошло неожиданное. 18 октября того же года в сражении при Калише Август II против своей воли соединил саксонско-польские войска с русскими, и шведы потерпели поражение. Кстати, в сражении при Калише совместно со шведами сражались Сапеги и тоже потерпели поражение.
«Пётр запировал в своём парадизе, Петербурге, узнав, что его любимец [Меньшиков] одержал победу, “какой ещё никогда не бывало”. Но вслед за этим он узнал, что Август, чтоб спасти свою Саксонию от вторгнувшихся в неё шведов, помирился с Карлом, отказавшись от польского престола» (Соловьёв С.М.). Теперь Карл, покончив с Августом, собирался идти на Москву.
Брат Михала-Сервация Вишневецкого, Януш-Антоний, ещё в начале 1707 года был в Жолкве среди панов, заключивших с Петром союзный договор, но через некоторое время помирился со своим давним врагом Сапегой и объявил себя за Станислава.
«29 марта 1707 года Паткуля вывезли из Зонненштайна и передали шведским комиссарам. Его повезли в Калишское вое-водство, в местечко Казимерж, и отдали под суд, продолжав-шийся несколько месяцев» (Костомаров Н.И.). Несмотря на то, что за генерала Паткуля просил сам король Станислав, шведы не поддались на уговоры о помиловании своего бывшего поддан-ного. «10 октября Паткуль на площади близ Казимержа был ко-лесован самым мучительным образом, потому что выбрали пала-чом неопытного в этом деле поляка. Несчастный с воплем мо-лил, чтобы ему поскорее отрубили голову. Растерзанные части его были выставлены на пяти колёсах по варшавской дороге» (Костомаров Н.И.).
* * *
«После примирения Августа с Карлом и отказа польского ко-роля от короны Польша оставалась в неопределённом положе-нии. Полякам приходилось или признать королём Станислава, навязанного им чужеземною силою, или выбирать нового. Если бы у них доставало политического смысла и гражданского му-жества, то, конечно, они бы стремились устроить у себя прави-тельство, не угождая ни Петру, ни Карлу. Но тут открылось, что польские паны, правившие тогда своим государством, повели уже Речь Посполитую к разложению. Влиятельные паны, быв-шие сторонники Августа и противники Станислава, составляв-шие Генеральную конфедерацию, без зазрения совести просили от русского царя подачек за то, что будут держать Речь Пос-политую в союзе с Россией и в войне с Карлом. Таким образом, куявский бискуп Шенбек, люблинский и мазовецкий воеводы, коронный подканцлер, маршалок конфедерации, тайно взяли из рук русского посла Украинцева по нескольку тысяч. Кроме того, Пётр дал конфедерации 20.000 рублей на войско» (Костомаров Н.И.). Пётр преуспел настолько, что Сандомирская Генеральная конфедерация, собравшись во Львове, заключила договор с Рос-сией действовать против Карла и не признала Альтранштадт-ский договор. Со своей стороны и Август, посредством своих благоприятелей, уверял поляков, что он не хочет отказываться от короны. Однако Пётр ему уже не доверял и делал попытки предложить польскую корону сначала сыну покойного короля Яна Собесского, Якову, но тот в сложившихся новых обстоя-тельствах решил от неё отказаться. Тогда Пётр предложил поль-скую корону трансильванскому князю Ракочи. Тот был не про-тив, но не имел партии своих сторонников в Речи Посполитой. Наконец, царь предложил корону знаменитому имперскому пол-ководцу принцу Евгению Савойскому, но и тот не прельстился на опасную корону. Тогда российский император решил отдать польскую корону пинскому старосте и великому гетману Литвы Михалу-Сервацию Вишневецкому, ещё не зная, что тот задумал, вслед за братом, перейти на сторону Лещинского.
Гетман Мазепа, ещё находясь в Минске, обратился к Вишне-вецкому с просьбой подать помощь Мировичу в Ляховичах. Вишневецкий отговорился тем, что его войско разослано в дру-гие места. Через несколько дней Мазепа узнал, что хотя Вишне-вецкий и не объявил себя решительно на стороне Станислава, но уже сносится с панами шведской партии и, стоя на Двине, сам не двигается против неприятеля и своим начальникам отрядов за-прещает воевать против шведов и их польских союзников, а к быховскому коменданту Синицкому послал приказание не пус-кать казаков ни в Быхов, ни в Могилёв.
Партия Станислава Лещинского ещё более усилилась, когда в Литву вступил с войском шведский генерал Левенгаупт, назна-ченный от Карла губернатором Ливонии. Теперь оба брата Виш-невецкие открыто встали на сторону Станислава. Гетман ли-товский Михал-Серваций издал к обывателям Великого княже-ства Литовского универсал, в котором убеждал повиноваться Станиславу и изгонять русских, как врагов, из пределов Речи Посполитой.
Пинский староста Михал-Серваций Вишневецкий,
в правой руке он держит гетманскую булаву
На стороне Станислава Лещинского Михал-Серваций Вишне-вецкий стал польным литовским гетманом. Пример Вишневец-ких был до того влиятелен, что почти вся Литва оказалась при-знающей короля Станислава. Пётр I расценил это как предатель-ство. Оставшись один на один с Карлом, Пётр стал предпри-нимать попытки примириться с ним. Русский царь готов был теперь согласиться на мир при условии получения всего лишь одной гавани на Балтийском море. Но дело не сладилось и война продолжалась.
В том же году Михал-Серваций Вишневецкий попал в русский плен и был вывезен в Россию.
* * *
В конце декабря 1707 года шведская армия перешла Вислу и весной 1708 вторглась на территорию Великого княжества Ли-товского, собираясь идти на Смоленск. Гетман Левобережной Украины Иван Мазепа, втайне недовольный самодержавной вла-стью Петра I на его родине, пишет письма к Станиславу Лещин-скому, в которых испрашивает для себя после будущей победы над Россией должность королевского наместника в Великом княжестве Литовском.
Зима затянулась и ещё в середине марта 1708 года было очень холодно. Карл встал в местечке Радошковичи и простоял там 4 месяца. Затем, разбив по дороге русский отряд Шереметева, в июле армия Карла заняла Могилёв и опять же простояла там около месяца, ожидая подкреплений из Лифляндии, откуда к Карлу с большими запасами провианта шёл генерал Левенгаупт и отряд левобережного гетмана И.С. Мазепы, наконец-то пере-шедшего на сторону шведов. Однако русские внезапным нападе-нием под деревней Лесной разбили Левенгаупта и захватили весь шведский обоз. Узнав об этом, Карл XII, не дойдя до Смо-ленска, повернул в юго-восточном направлении, на украинские земли, надеясь там найти продовольственную базу и помощь гетмана Мазепы.
Свой низкий профессиональный уровень российская армия компенсировала тактикой “выжженной земли”, проводимой на литовских и украинских землях. Меньшиков, отступая перед шведами, по приказу Петра I уничтожал на своём пути все запа-сы продовольствия. То, что кроме десятка тысяч шведов на го-лодную смерть были обречены сотни тысяч литвинов и украин-цев, Петра не волновало. Захватив ставку гетмана Мазепы в го-роде Батурин, Меньшиков вырезал там 15 тысяч жителей от грудного младенца до старца. В результате, днепровские казаки принимали не только шведские желто-голубые цвета, но и все-рьёз думали о крещении в лютеранство.
* * *
В то время, как шла война с сильным противником и гибли его вчерашние подданные, легкомысленный король Август II, нахо-дясь в Саксонии, отдыхал от военных забот, увлёкшись идеями своего придворного алхимика Иоганна-Фридриха Бетгера. Он поселил алхимика в старинном замке Альбрехтсбург в городе Мейсене и приказал выделять ему из казны средства для про-ведения опытов. Бетгер привёз в замок реторты, тигли и пробир-ки и принялся раздувать горны и плавить свинец в надежде отыскать для короля философский камень, способный превра-щать металлы в золото. Август, ведя роскошную жизнь и вечно нуждаясь в деньгах на балы и любовниц, периодически наезжал в Мейсен и, видя, что работа не продвигается, устраивал неза-дачливому алхимику шумные скандалы. Устранившись от вой-ны в Речи Посполитой, Август II под чужим именем в 1708 году принимал участие в походе принца Евгения против французов.
Алхимик Августа II, продолжая безуспешно искать философ-ский камень, попутно увлекался работой над глиной. Благодаря этому своему увлечению Бетгер в конце концов нашёл нечто го-раздо более ценное, чем золото – рецепт изготовления фарфора, которым тогда владели только китайцы, державшие его в секре-те. В 1710 году Август II на четырёх языках оповестил мир о ве-ликом открытии, а в замке Альбрехтсбург в режиме строгой сек-ретности была организована Саксонская фарфоровая мануфак-тура. Впоследствии здесь изготавливались сервизы и статуэтки для всех королевских дворов Европы.
* * *
Население часто упоминаемой “немецкой слободы” в Москве состояло преимущественно из литвинов. Дело в том, что в Рос-сии “немцем” в те времена называли кого угодно, лишь бы он говорил на чужом языке, то есть иностранец. Ремесленники, на-ходившиеся на поселении в “немецкой слободе”, были потом-ками литвинов, вывезенных в Москву отцом Петра I – Алексеем Михайловичем во времена “Потопа”. Однако, используя мастер-ство и знания учёных и ремесленников, проживавших в “немец-кой слободе”, при строительстве своего государства, царь Пётр с завистью глядел на богатую и технически развитую Европу.
Самыми передовыми странами Европы тогда были Голландия и Англия, где и заказывал русский царь для своего государства последние достижения техники. В 1708 году Петром был ут-верждён новый, “гражданский” шрифт для книгопечатания. Кра-сивые округлые буквы были заказаны в Амстердаме у мастера со странным для голландца именем Илья Копиевич. Получив царский заказ, эмигрант-литвин Копиевич усовершенствовал ки-риллические шрифты, разработанные когда-то Франциском Ско-риной для Литвы. Именно на основе литер Копиевича были за-тем созданы шрифты, которыми стали пользоваться белорусы, русские, украинцы, македонцы, болгары, сербы и другие наро-ды, использующие кириллицу. Этими шрифтами печатаются современные газеты, журналы, книги, в том числе и та, которую перед собой сейчас держишь ты, уважаемый читатель.
Зима 1708 – 1709 годов была морозной. Могилёвская хроника свидетельствовала: «В этом году зима суровая была и долго дли-лась. Снега невообразимые и необычайно великие были, так что не только звери, птицы, но и люди на дорогах замерзали, и доро-говизна на зерно и разную еду значительная была». “Походный журнал Петра Великого” также сохранил записи, относящиеся к этому периоду: “Зело великие морозы, коих мало помнили в прежние годы. От них немало шведских солдат пропало. Тако же и в наших людях от морозов было не без упадку”. Той же зи-мой досталось и Европе – у берегов Венеции наблюдался “стоя-чий лёд”, а земля в Италии промёрзла на 6 футов. Жестокие хо-лода царили также в Англии и Голландии, где лёд на каналах достигал полутора метров толщины.
Не позже 1709 года в семье Яна Ивановича Дзиковицкого, вед-шего, кажется, по условиям военного времени довольно мирную и тихую жизнь, родился сын Владислав.
V. ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЯ АВГУСТА
Дойдя до города Полтавы, шведско-украинское войско осади-ло его, надеясь за счёт городских складов и запасов обеспечить продовольствием потрёпанную армию. Истощённое скитаниями по опустошённой русскими солдатами Украине, отощавшее и деморализованное шведско-украинское войско Карла XII, от ко-торого осталось 19 тысяч человек, 27 июня 1709 года под Полта-вой вступило в бой против 42-тысячной русской армии.
После победы русских и бегства Карла XII и Мазепы в Тур-цию армия Петра I совместно с войсками Сандомирской конфе-дерации начала очищать Речь Посполитую от шведских окку-пантов.
В 1909 году Михал-Серваций Вишневецкий был освобождён из плена, после чего отправился в эмиграцию.
В конце августа бывший король Речи Посполитой «Август, ус-лыхав о несчастии Карла, увидел возможность нарушить Альт-ранштадтский мир и, собрав 14.000 саксонского войска, двинул-ся в Польшу, обнародовал манифест, в котором доказывал спра-ведливость разрыва вынужденного мира со шведским королём, взваливал вину на своих министров, и представлял свои права на польский престол, ссылаясь на то, что папа не утвердил Станис-лава королём. Царь Пётр приехал в Варшаву. Паны-противники Лещинского величали Петра спасителем своей вольности, тем более, что русский отряд, посланный перед тем в Польшу под начальством Гольца, вместе с гетманом Синявским одержал по-беду над войсками Станислава» (Костомаров Н.И.). Станислав Лещинский был вынужден покинуть Польшу и уйти вместе с ос-татками шведских войск в Померанию.
Август II вновь утвердился на польском престоле. Как утверж-дала Могилёвская хроника, авторы которой, как и их современ-ники, считали, что со шведским королём всё уже ясно, «вследст-вие старого предсказания, сделанного в городе Кролевце при по-имке чудовищного змея, король шведский со своим войском прошёл королевства, княжества, народы, монархии, но до своего государства так и не доехал».
«26 сентября Пётр приехал в Торунь и там свиделся с Авгус-том; всё прежнее казалось забытым; Пётр простил ему изменни-ческий мир со шведами и выдачу Паткуля. Август всё сваливал на своих министров. Друзья снова заключили оборонительный договор против Швеции; Август уступал Эстляндию России; царь обещал польскому королю, в вознаграждение издержек, Ливонию, но тут же проговорился, сказав саксонскому министру Флемингу, что приобретённое Россиею на войне без участия со-юзников будет принадлежать России» (Костомаров Н.И.). По до-говору в Торуни в октябре 1709 года Пётр уступал Лифляндию в наследственную собственность Августу, как курфюрсту саксон-скому.
В 1710 году был созван Сейм (“Варшавская Рада”), на котором магнатско-шляхетские круги вынуждены были окончательно от-казаться от своих претензий на Левобережную Украину и Киев. После 1710 года Речь Посполитая фактически вышла из Север-ной войны.
Война нанесла значительный ущерб экономике и культуре Польско-Литовского государства, поскольку именно земли Польши и Великого княжества Литовского стали основным теат-ром военных действий. Накануне отхода русских войск из По-лоцка 1 мая 1710 года бывший Софийский собор, в котором они устроили пороховой склад, был ими взорван. Воюющие армии действовали по принципу “война кормит саму себя” и не цере-монились с местным населением. В Литве в результате войны многие города оказались разграбленными и сожжёнными, при этом погибла треть населения. Дополнительные проблемы соз-давало состояние гражданской войны между Варшавской и Сан-домирской конфедерациями. Следствием войны стало также обострение межрелигиозных противоречий в польско-литовском обществе, поскольку шведы-протестанты и православные рус-ские оказывали неприкрытую поддержку в Речи Посполитой своим единоверцам, подвергая гонениям католиков и униатов.
Август II, по договору с Петром I, продолжал военные дейст-вия, но вооружёнными силами одной Саксонии. Началась новая война со шведами, возгоревшаяся с особенною силою по возвра-щении Карла XII из Турции.
В 1711 году Речь Посполитую постигла ещё одна беда – моро-вая язва. Недалеко от Пинска, в Кобрине, моровая язва выкосила несколько сот душ жителей.
Неудачная для России война с Турцией вынудила правитель-ство Петра I по условиям Прутского трактата 1711 года воз-вратить Правобережную Украину Польше.
* * *
При Петре I и его преемниках в Гомельскую волость через московский рубеж стали переходить русские староверы, искав-шие свободного отправления богослужения по старопечатным книгам и привлечённые в здешний край молвой о непроходи-мости лесов, об отсутствии двойных налогов, рекрутчины и пас-портов и о полной готовности панов уступать им землю.
Все это было верно. Движимые своекорыстными и отчасти по-литическими соображениями, гомельские старосты Василий Красинский, а затем его преемники Фома и Миколай Красин-ские не останавливали этого массового переселения. Великорус-ские выходцы расходились по всей волости, занимали все понра-вившиеся им лужайки и пролески, строили около источников ке-льи и небольшие монастыри и основывали посёлки, презри-тельно сторонясь местных жителей и братски поддерживая друг друга. Старостам и панам они вполне исправно платили за зем-лю, требуя одного: чтобы те не вмешивались в их дела. Благода-ря этому старообрядцы составили особый мирок, чуждавшийся местных нужд и живший собственными интересами. Один из их посёлков незаметно вырос под самым Гомелем в полуверсте от Замка и вскоре обратился в Спасову слободу, насчитывавшую до сотни дворов.
В дальнейшем, по ходу повествования, нам ещё не раз пред-стоит возвращаться к староверам в Речи Посполитой, поскольку линия жизни последнего из описанных в этой книге потомков Дзиковицких, через пару столетий после рассказываемых сейчас событий, неожиданно пересечётся с линией жизни одной из де-вушек, являвшейся по матери потомком этих самых староверов.
* * *
«Уже несколько лет в Польше происходила недомолвка между королём и магнатами. Поляки, прежде недовольные присутст-вием русских войск в своей стране, стали потом оказывать ещё больше неудовольствие своему королю за то, что он расставил в Польше саксонские войска. В планах России было поддерживать разлад между королём и поляками, на искренность Августа по-лагаться было нельзя: самым безопасным и выгодным делом бы-ло держать его так, чтоб его особа нуждалась в помощи России. Это было нетрудно при легкомысленной продажности польских панов. Они брали от русского посла подачки, обещая вести дело так, как было бы выгоднее для России. Польский Сейм никак не мог установить какого-нибудь закона при существовании libe-rum veto, когда каждый посол имел право прервать всё течение дел на Сейме, заявив своё несогласие по предлагаемому закону. Русские посланники пользовались этим и, когда замечали, что готовится какое-нибудь распоряжение не в пользу России, тот-час подкупали нескольких сеймовых послов, и Сейм “срывался”. На эту пору русским послом в Польше был князь Григорий Фё-дорович Долгорукий, человек ловкий и умевший пользоваться обстоятельствами» (Костомаров Н.И.).
* * *
В 1713 году на престол Пруссии вступил король Фридрих-Вильгельм, посвятивший всё своё 27-летнее правление созданию могучей армии, способной тягаться с армиями ведущих европей-ских государств. Для этого был введён режим жесточайшей эко-номии на всё, что не было связано с войсками и их нуждами. Поэтому прусский королевский двор в Европе высмеивали как самый нищий и скупой. Но под этой личиной нищеты заклады-вались основы будущего неожиданного для современников воз-вышения маленького тогда государства. Фридрих-Вильгельм впервые в истории ввёл полностью регулярную армию и одел её в одинаковые форменные камзолы синего цвета, чтобы легче было отличать своих на поле боя. При этом короле войска впер-вые стали ходить “нога в ногу”, а не как раньше – “кто как“, что не только позволило передвигать большие массы людей на поле битвы одновременно, без задержек одних и ожидания их други-ми, но и значительно увеличить скорость передвижения пеших колонн во время переходов. Такое нововведение позволило так-же стрелять солдатам одновременно, что увеличило скорост-рельность прусского войска: в то время как другие делали всего по два выстрела в минуту, солдаты Фридриха-Вильгельма были способны за это время сделать шесть выстрелов! В заключение следует сказать, что король возродил основы древнеримской во-енной науки – тактики – позволявшей его армии заранее рас-считывать наиболее выгодные варианты предстоящего боя.
* * *
В течение 1714 года на Правобережье всё ещё происходили тя-жёлые бои. В ноябре 1714 года Карл XII, находившийся как бы в почётном плену в Турции, убежал оттуда и появился в Помера-нии в Штральзунде. В этом же ноябре 1714 года Турция прика-зала крымскому хану, чтобы он заставил запорожцев, которые находились под его протекцией, прекратить борьбу с поляками за Правобережную Украину. На эти земли стали возвращаться наследники тех владельцев, что 60 лет назад покинули здесь свои имения, спасаясь от Хмельниччины. «Однако наследники уже не могли найти тех имений, ни даже границ их среди пусто-шей и пожарищ. Они разыскивали в архивах старые документы, указания на места владений их отцов или дедов, однако уже не осталось тех больших деревьев, мельниц или родничков, что оз-начали границы. А главное – не осталось людей, которые пом-нили их. Легче было восстановить границы огромных латифун-дий, чем мелких имений.
Восстановив свою власть на всей территории Правобережья, Речь Посполитая ликвидировала отныне казацкие полки, спра-ведливо усматривая в их наличии постоянную угрозу стабиль-ности государства. Крестьяне, горожане и казаки переводились теперь в разряд “посполитых” – феодально зависимых жителей панских имений либо державы. Однако для стабилизации обста-новки в государстве этого было недостаточно.
Северная война всё ещё продолжалась. Датский и прусский короли, приступив к осаде Штральзунда, добивались присылки им в помощь против короля Швеции русского войска. А оно сто-яло тогда в Польше под начальством фельдмаршала Шереме-тева, готовое вступить в любой момент в борьбу с поляками в целях защиты Августа II от его подданных. Здесь его задержи-вал посол князь Долгорукий даже несмотря на то, что царь Пётр был недоволен отсутствием русских под Штральзундом.
Хотя Август и был признан польским королем, но против стремления короля ликвидировать шляхетские вольности и при-сутствия в Речи Посполитой его саксонских войск в 1715 году составилась Тарногродская конфедерация со Станиславом Леду-ховским во главе. В Польше началась продолжительная борьба между Августом II и шляхтой. Создавшаяся обстановка всё бо-лее благоприятствовала иностранному вмешательству во внут-ренние дела Польши. Обе стороны прибегали к посредничеству России, закрепившей отныне в Польше своё решающее влияние. Поддержка Петром I Сандомирской конфедерации снискала ему много сторонников, а гарантирование Россией “золотой воль-ности” удовлетворяло чаяниям широких кругов шляхты. В споре между королём и оппозиционной шляхтой Пётр I играл роль ар-битра, не давая ни одной из сторон решительного перевеса над другой. Пётр не согласился с требованием оппозиции лишить Августа польского престола, но вместе с тем не одобрил абсо-лютистских планов короля.
В 1710-х годах всесильная мачеха гомельского старосты Кра-синского по чьим-то проискам стала принуждать православных к принятию унии, а когда православные оказали единодушное сопротивление, то фанатически настроенная старостиха изгнала из Гомеля православного протоиерея, захватила со своими слу-гами соборную церковь святого Миколая и завладела серебря-ной утварью и церковными вещами.
6 февраля 1716 года Пётр отправился за границу вместе с пле-мянницей Екатериной, достиг Данцига и остановился там до конца апреля.
«В Данциге 19 апреля русский царь совершил бракосочетание своей племянницы Екатерины Иоанновны с мекленбургским герцогом. К этой свадьбе прибыл и польский король, некогда бывший задушевным другом Петра, но со времени Альтран-штадтского мира находившийся с ним в натянутых отношениях. С Августом в Данциг прибыли его неразлучный друг и слуга саксонец генерал Флеминг и несколько польских магнатов. С Петром были граф Головкин, вице-канцлер Шафиров и Толстой; сюда же приехал и русский посол при Августе князь Григорий Долгорукий. Устроилась конференция с целью уладить несог-ласия. Русская сторона выставляла Августу на вид его тайные попытки примириться с Швецией при посредстве французского посла в Константинополе, сношения Флеминга со шведским ге-нералом Штейнбоком, сношения самого Августа с зятем Карла XII гессен-кассельским ландграфом, интриги, клонившиеся к то-му, чтобы поссорить прусского короля с датским. Явились тогда к Петру послы от враждебной польскому королю конфедерации; они жаловались, что король наводняет польские области саксон-скими войсками, и просили царя взять на себя посредничество между ними и королём. Пётр доверил вместо себя это последнее дело послу своему Долгорукому с тем, чтобы для этого был соб-ран нарочно съезд в одном из польских городов. Пётр внешне помирился с Августом по случаю свадебных торжеств; оба госу-даря давали друг другу обеды, но уже прежней дружбы между ними не было, потому что не стало взаимной доверчивости» (Костомаров Н.И.).
Незадолго до встречи Августа и Петра, 23 марта 1716 года, была создана Виленская конфедерации шляхты Великого княже-ства Литовского, которая присоединилась к антикоролевской Тарногродской конфедерации. В это сложное для Августа время находившийся в эмиграции князь Михал-Серваций Вишневец-кий признал Августа ІІ польским королём и великим князем ли-товским, за это получил разрешение вернуться на родину. Здесь ему были возвращены ранее изъятые староства пинское, волко-высское, глинянское и тухольское, но без его прежних званий и должностей.
Несмотря на свой необузданный нрав, горячность, а порой и жестокость, Михал-Серваций вошёл в историю ещё и как поэт и писатель, что являлось вполне совместимым в пассионарных людях того времени. Кроме того, он был вполне религиозен, хо-тя и весьма нетерпим к православию. Спустя год после воз-вращения на родину, в 1717 году, Михал-Серваций Вишневец-кий вместе со своей женой Катариной (урождённой Дольской) явился фундатором бернардинцев на пинском предместье Каро-лин. Вначале бернардинские костёл и кляштор были деревян-ными.
VI. ПРОТЕКТОРАТ РОССИИ НАД РЕЧЬЮ ПОСПОЛИТОЙ
Русский посол в Польше князь Долгорукий, исполняя данное Петром приказание, занялся устройством примирения между Августом и конфедератами. «Съезд по этому поводу собрался в Люблине в июне месяце. Как нелегко было Долгорукому играть роль миротворца, показывает его отзыв к Петру о характере съезда. “Съехалось много депутатов, – писал он, – между ними мало таких, которые смыслили бы в деле, только своевольно кричать, а те, которые потолковее, не смеют говорить при них. У ваших донских казаков в Кругу дела идут лучше, чем здесь. Час-то с 7 часов до 4 часов пополудни мы кричим и ничего сделать не можем”. Конфедераты, хлопоча об изгнании саксонского вой-ска, добивались вывода из Польши и русского. Но Долгорукий по царскому приказанию писал, напротив, к русскому генералу Рённу, чтоб он вступил в Польшу с угрозами действовать против той стороны, которая будет упрямиться.
Между тем конфедераты продолжали драться с саксонцами, несмотря на установленное перемирие на время съезда. Прошло всё лето, дело умиротворения не двигалось, пока, наконец, гене-рал Рённ с русским войском не вступил в Польшу, а Долгорукий не припугнул конфедератов, что прикажет усмирить их русским оружием. Наконец, 24 октября 1716 года стараниями Долгору-кого состоялось примирение. Саксонские войска должны были оставить Польшу в течение месяца, а король имел право удер-жать из них тысячу двести человек гвардии и содержать их на своём иждивении. Но примирение было пока только на бумаге, на деле всё ещё лада не было до 1 февраля (21 января) 1717 года, когда собранный Чрезвычайный Сейм подтвердил постанов-ление съезда и дал приказ саксонским войскам выйти из Польши в течение двух недель» (Костомаров Н.И.).
Этот однодневный съезд получил название “Немого” по той причине, что депутаты его находились в руках русских войск и фактически не могли и слова молвить против воли, диктуемой русским послом. С согласия “Немого Сейма” было реализовано стремление Петра I ввести строгую опеку над Польшей в форме признания за Россией “прав гаранта” нерушимости политичес-кого устройства Речи Посполитой.
Соглашение между Августом и шляхетской конфедерацией, утверждённое 1 февраля 1717 года на “Немом Сейме”, предус-матривало ограничение власти короля и гетманов Речи Поспо-литой, и не только увод саксонских войск, но и ограничение чис-ленности наёмной польской армии. А это фактически лишало короля сил для укрепления государственной власти, а также и сил для отстаивания интересов страны в отношениях с другими государствами и, прежде всего, перед лицом крепнущей Россий-ской империи, ставшей претендовать на реальную власть в Речи Посполитой. Слабость центральной власти в Польско-Литов-ском государстве вскоре привела к тому, что страна оказалась под фактическим протекторатом России.
Но если Августу не удалось подчинить себе поляков силою оружия, то зато он привлек их к себе блеском и пышностью сво-его двора, вся тяжесть содержания которого ложилась на нес-частную, разорённую им Саксонию. Фавориты и фаворитки и разные шарлатаны, обещавшие изготовить жизненный эликсир, поглощали неимоверные суммы. Науки мало пользовались его покровительством, а искусства он поощрял лишь настолько, нас-колько они служили его страсти к роскоши и постройкам.
«Генерал Рённ, вошедший в Польшу, в это время умер. Преем-ник его генерал Вейсбах по приказанию Долгорукого выступил из Польши, но вместо него тотчас же вступило туда новое рус-ское войско под начальством Шереметева и расположилось на неопределённое время. Видно, что Пётр не придавал значения жалобам и домогательствам поляков о выводе русских войск из Польши. Так окончилась и развязалась Тарногродская конфеде-рация, имевшая то важное значение в польской истории, что по-служила новою ступенью к ограничению монархической власти и вместе с тем к усилению русского влияния на внутренние дела Польши» (Костомаров Н.И.).
* * *
Совершив одно насилие над православными, мачеха Гомель-ского старосты в 1717 году “стала принуждать людей благочес-тивых к унии побоями и разными мучениями” и уже готовилась отнять Спасскую и Троицкую церковь. Тогда православные при-несли на неё жалобу, но не в Варшаву и не к своему королю, у которого нельзя было добиться правосудия, а в Петербург царю Петру I. Так постепенно власть в Петербурге становилась более значимой для жизни Речи Посполитой, чем власть в Варшаве.
* * *
5 июня 1717 года была составлена Степаном Лукашевичем Дзиковицким – двоюродным братом Яна Ивановича – дарствен-ная запись своей жене Элеоноре на принадлежавшую ему часть имения Дзиковичи. Но в юридическую силу запись пока не была воплощена. Видимо, она была сделана в расчёте на будущее.
* * *
Вернувшись из Турции в Швецию, чтобы поднять боевой дух армии, король Карл XII начал новую войну против Норвегии. Шведский кронпринц Фредерик Гессенский, направляясь в ар-мию, перед отъездом из Стокгольма велел своей жене Ульрике-Элеоноре (сестре Карла) немедленно короноваться “если с коро-лём вдруг что-то случится”.
Во время осады шведами норвежской крепости Фредрикстен, когда в лагере шведов находился кронпринц Фредерик, 30 нояб-ря 1718 года, шведский король Карл XII погиб от пули, приле-тевшей предположительно со шведских позиций. Кронпринц Фредерик, став королём, через несколько лет проиграл Север-ную войну царю Петру. Смертельно больной Фредерик откры-вал окна королевского дворца в Стокгольме и кричал, что это он убил Карла.
* * *
Во время проходившего в 1718 – 1719 годах Аландского мир-ного конгресса у Петра с польским королём не ладилось: Август поддавался внушениям императора и французского короля, ко-торые подавали ему надежду сделать польский престол наслед-ственным в его доме.
«В самой Польше между панами образовалась партия, хотев-шая полного освобождения польских земель от русского войска, с этою партией сблизился король. Пётр приказывал своему пос-лу Долгорукому внушать полякам, что русские войска посыла-ются в Польшу для охранения от коварных намерений короля Августа, который при пособии венского двора думает устано-вить наследственное правление в Польше и ограничить шляхет-скую свободу в пользу самодержавной королевской власти. Чтоб не дать полякам сойтись с королём и сделать что-нибудь против-ное русским планам, из России присылались соболи и камни для раздачи сеймовым послам Речи Посполитой за то, чтобы они, служа планам России, не доводили Сеймов до конца. Так, на Гродненском Сейме, начавшемся в октябре 1718 года, король Август начинал было приобретать большое влияние, но подкуп-ленный Россией посол сорвал этот Сейм» (Костомаров Н.И.).
В обвинениях Петра, которые он предъявлял польскому коро-лю в намерении установить наследственную монархию в Речи Посполитой, действительно имелись реальные факты. В 1719 го-ду Август II прекратил войну со шведами. С этого времени он постоянно жил в Дрездене, наведываясь в Варшаву лишь на вре-мя Сеймов. Лещинскому же пришлось бежать в Париж. «Поль-ский король заключил прелиминарный договор с Швецией, и полномочный посол Августа, мазовецкий воевода Хоментовский приехал в Россию требовать от царя возвращения Лифляндии и уплаты обещанных по договору субсидий. Насчёт субсидий Пётр отвечал, что такие субсидии обещаны были только на вой-ска, действующие против общего неприятеля – шведов, но ко-роль Август со своими войсками против него не действовал. Что же касается Ливонии, то царь не отрекался от того, что прежде обещал возвратить этот край королю и Речи Посполитой, но не может теперь исполнить своего обещания, потому что Ливония будет Августом возвращена Швеции, так как прелиминарный договор, заключённый между Польшей и Швецией, постановлен на основании Оливского мирного трактата, а по этому трактату Ливония была уступлена Швеции.
Август II, опираясь на Англию и Австрию, сделал было попыт-ку противодействовать планам Петра I по превращению Речи Посполитой в своего бесправного вассала. В 1719 году он под-писал с Австрией и Англией Венский трактат, в котором говори-лось о защите независимости Польши. «Сейм, собравшийся в Варшаве и долженствовавший, по планам царя, утвердить его требования, сразу стал подпадать под влияние врагов России, английского и шведского посланников, хотевших вооружить по-ляков против Петра. Сам Долгорукий увидел тогда необходи-мость постараться, чтобы этот Сейм разошёлся, не окончив сво-его дела» (Костомаров Н.И.). В ответ на попытки поляков осво-бодиться от диктата Петра I, Россия и Пруссия заключили меж-ду собой в 1720 году договор, гарантировавший сохранение су-ществующего государственного строя Польши, а русская дипло-матия успешно воспротивилась ратификации Сеймом Венского трактата.
* * *
В январе 1718 года все мужские и женские православные мо-настыри Речи Посполитой принесли жалобу Петру на притес-нения со стороны католиков. Пётр в марте 1718 года обратился с ходатайством о православных к Августу, и Долгорукий от имени своего государя объявлял, что Россия не может далее сносить, чтобы, вопреки мирному договору, была гонима и искореняема православная вера в Польше. Тем самым Россия явно заявила о своих намерениях отныне и навсегда быть фактической властью в Речи Посполитой.
«Тут подали Хоментовскому многозначительный материал, где излагался целый ряд оскорблений, нанесённых в Польше православной церкви и её последователям. Царь требовал, чтобы вперёд дозволено было православным строить новые церкви, ко-торых духовенство [если] приняло и вперёд примет унию или католичество, должны оставаться в православном ведомстве, предупреждая, что “продолжение подобных гонений на право-славных может подать повод и причину к неприятным послед-ствиям”. Православные епископы должны пользоваться наравне с католиками одинаковым правом вступать в государственную службу. Наконец, Пётр требовал установления закона о наказа-нии тем, которые начнут делать препятствия к отправлению пра-вославного богослужения. Одновременно с этим белорусский епископ доказывал королевской грамотой, что церковь святого Миколая в Гомеле принадлежит православным, то же говорили под присягой шляхта и мещане, но следствие по этому делу вёл ксёндз Анкуда Антипатренский, а судьёй был епископ Вилен-ский, и православные не получили никакого удовлетворения» (Костомаров Н.И.).
Так как церковь оставалась в руках униатов, то православные задумали построить новую каменную церковь по привилегии от князей Нейбургских. Этому воспротивилась личность официаль-но не властная, но фактически сильная – местный ксёндз, духов-ник Красинских. Постройка, к огорчению православных, не со-стоялась.
В плане религиозной обрядности между униатами и правос-лавными Речи Посполитой долгое время особых различий не наблюдалось. Однако использование Россией религиозного воп-роса в Речи Посполитой в качестве предлога для вмешательства во внутреннюю жизнь этой страны вызвало недовольство в уни-атской среде. Положение внутри униатской церкви стало сущее-ственно меняться после греко-католического церковного собора, собравшегося в Замостье в 1720 году. С этого времени принци-пиально иным становится внешний облик и внутреннее убран-ство униатских храмов, всё более сближаясь с обликом и убран-ством католических костёлов. Нарастающее отторжение униат-ского духовенства от православного, ассоциирующегося в соз-нании населения с иностранной оккупацией страны, не могло не сказаться и на сознании униатов Дзиковицких.
* * *
Пруссия неоднократно пыталась воспользоваться затруднения-ми Речи Посполитой. Прусский король выдвигал планы раздела части польской территории между соседними державами. Рос-сия стремилась, наоборот, сохранить целостность Польши, как страны, находящейся под её безраздельным влиянием.
В ведущей тогда европейской державе – Франции – король Людовик XV, являвшийся правнуком Короля-Солнца и сыном герцога Бургундского, вступил на престол в 1715 году сначала по малолетству под регентством герцога Орлеанского, а в даль-нейшем, с 1723 года, самостоятельно. Когда встал вопрос о же-нитьбе Людовика, сорок претенденток оспаривали право стать королевой Франции. В 1720 году русский царь Пётр I также по-пытался устроить брак своей дочери Елизаветы с королём, быв-шем ей ровесником. Однако происхождение русской претен-дентки от простолюдинки, безграмотной, и само рождение Ели-заветы до официального бракосочетания родителей, заставили французский Двор отнестись прохладно к этой идее. Среди пре-тенденток была и дочь польского короля Станислава Лещин-ского, которую отвергли из-за того, что она была старше Людо-вика. Невест отвергали по разным причинам – кто “стар”, кто слаб здоровьем, кто недостаточно красив и знатен...
С 1720 года пинский староста князь Михал-Серваций Вишне-вецкий получил государственную должность – он стал великим канцлером литовским (до 1735).
* * *
В 1721 году завершилась Северная война России против Шве-ции, хотя Саксония продолжала после этого формально оста-ваться в состоянии войны ещё более десяти лет. Северная война впервые отчётливо показала слабость международных позиций Речи Посполитой, которая из государства, проводящего актив-ную внешнюю политику, стала объектом воздействия других го-сударств, полностью зависящим от их воли. Северная война 1700 – 1721 годов сократила население Великого княжества Ли-товского на 700 тысяч человек: с 2,2 до 1,5 миллиона. Король Август II полностью утратил контроль над ситуацией в стране и весной 1721 года с его ведома и согласия банкиры Леман и Май-ер разработали проект раздела Речи Посполитой между сосе-дями. За то, чтобы утвердить наследственную власть саксонских монархов на исконных польских землях, по плану банкиров предполагалось отдать России всё Великое княжество Литов-ское, Пруссию удовлетворить передачей ей так называемой “Польской Пруссии” с городом Гданьском и соседнюю область Вармию, а Австрии подарить польские земли, граничащие с Венгрией и Силезией. Этот план одобрил сам Август II и король Пруссии Фридрих-Вильгельм.
Однако неожиданно для Августа II раздел Речи Посполитой не устроил русского царя Петра I. Он заявил, что предложения “противны Богу, совести и верности и надобно опасаться от них дурных последствий”. Также Пётр подчеркнул, что он “не толь-ко никогда не вступит в подобные планы, но и будет помогать Речи Посполитой против всех, кто войдёт в виды короля Авгус-та”. Такое решительное противодействие русского царя позво-лило продлить существование Речи Посполитой.
* * *
В первых числах февраля 1722 года канцлер литовский и ста-роста пинский Михал-Серваций Вишневецкий выдавал замуж двух своих дочерей. В Пинске справлялась богатая и многолюд-ная свадьба. Молодых венчал луцкий католический епископ Стефан Рупиевский. Тут же находился и пинский униатский епископ Феофил Годебский, известный своим необузданным и крайне буйным характером, и лещинский архимандрит Поли-карп Филиппович. Годебский, при содействии луцкого епископа и Филипповича, уговорил князя Вишневецкого и его гостей оз-наменовать свадебное торжество “богоугодным делом”. В самый разгар пиршества, когда все гости находились под воздействием выпитого вина, Вишневецкий в сопровождении гостей и лещин-ских монахов учинил варварское нападение на православное на-селение Пинска и на окрестности города. Таким образом, нас-ледник древнего рода, известного своими православными кор-нями, стал участником гонений на православных.
“Наезд” знатных хулиганов был на редкость победоносным. Униаты захватили Богоявленский монастырь, приходскую Фео-доровскую церковь в Пинске, православные монастыри в сёлах Купятичи и Новый Двор, ряд приходских сельских церквей, за-ставили под угрозой смерти до 20.000 православных согласиться перейти в унию.
К счастью для православных, в это время в Могилёв прибыл русский комиссар Игнатий Рудаковский, командированный рус-ским царём Петром I в Речь Посполитую как раз с целью за-щиты православных от несправедливостей со стороны католи-ков и униатов. Поэтому в “пинском деле” Рудаковский принял самое живое участие, и благодаря ему Годебский и лещинские монахи не долго торжествовали свою победу.
В 1723 году в Пинске началось выступление недовольных властями жителей, но тяжёлых последствий не произошло и бы-ло вскоре подавлено.
В феврале 1724 года был заключён оборонительный союз Рос-сии и Швеции. После продолжительной войны оба государя вступили в самую искреннюю дружбу. «Обе державы постанов-ляли, кроме того, не допускать внутренних беспорядков в Поль-ше, а поддерживать её старинную вольность и избирательное правление. Это последнее условие определило на долгое время взгляд на политику, какую должны были соблюдать соседи в от-ношении к польской республике; соседям выгодно было поддер-живать старинную польскую шляхетскую вольность, потому что такой государственный строй вёл Польшу рано или поздно к ги-бели, и давал надежды на возможность сделать приобретение в эпоху неизбежного падения польской республики» (Костомаров Н.И.).
В 1725 году пинский староста Михал-Серваций Вишневецкий, по смерти жены Катарины, вторично женился на княгине Ма-рии-Магдалене Чарторыйской (+1728), дочери великого хорун-жего литовского и когда-то недолго бывшего старосты пинско-го, князя Юзефа Чарторыйского (+1750).
* * *
Судьбы Польши, как не раз в истории, оказались в некоторой степени связаны с судьбами ведущей страны Европы – Франции, в которой всё ещё пытались подыскать подходящую пару для молодого короля. «Марию Лещинскую, дочь польского короля Станислава Лещинского, происходившего из великопольской дворянской семьи, тоже сначала отвергли из-за возраста. Но ког-да снова стали перебирать претенденток, остановились всё же на ней, и вот почему. Король Польши в силу сложившихся неблаго-приятных политических обстоятельств был вынужден отказать-ся от короны и удалился во Францию в изгнание. Его дочь Ма-рия была образованна, хорошо воспитана и, по мнению француз-ского Двора, из-за своего стеснённого положения должна была вести себя скромно. То, что она была на несколько лет старше Людовика XV, теперь считалось преимуществом – быстрее поя-вится наследник» (Петриков Л.). В 1725 году Мария Лещинская стала женой 15-летнего французского короля. Впоследствии она родила десять детей, восемь из которых были девочки и только двое – мальчики. Этот брак был дважды оскорбительным для России. Во-первых, французы взяли в невесты дочь давнего вра-га России. Во-вторых, Пётр I давно хлопотал о браке Людовика со свой дочерью Елизаветой, которая была ровесницей королю. Получив отказ, Пётр предложил Елизавету герцогу Шартрскому, намекнув, что в перспективе их сын может стать королём Поль-ши, но и тут русская дипломатия потерпела фиаско. Мало того – французы оскорбительно намекнули на “сомнительное проис-хождение” матери невесты.
* * *
В 1725 году русский царь Пётр I умирал. Страшные физичес-кие мучения терзали Петра на смертном одре. Угрызения совес-ти были не легче. Что он оставлял после себя? Обезлюдевшую страну, экономику, находящуюся в катастрофическом состоя-нии, ужасающие масштабы коррупции, изменяющая жена. “Птенцы гнезда Петрова” – преступники, подорвавшие силы своей страны, – чтобы избежать заслуженного наказания, вопре-ки петровскому завещанию, сделали его жену императрицей. Екатерина I была не против. Ещё бы! Снова зарабатывать себе на хлеб, отдаваясь под телегами русским солдатам, она не хоте-ла. Меньшиков с компанией остались при власти. “Реформы” продолжались. Экономика России оставалась в коматозном со-стоянии ещё несколько десятилетий. Из-за этого в середине XVIII века на территорию Великого княжества Литовского бе-жало около миллиона российских крестьян.
В 1726 году был заключён “трактат трёх чёрных орлов” между Россией, Австрией и Пруссией по нерушимости внутреннего ус-тройства Речи Посполитой без участия самих поляков. Но Поль-ские консервативные политики видели в этом лишь гарантию нерушимости существования Польши в её тогдашних границах.
* * *
13 декабря 1725 года в пинский гродский суд была представ-лена от двоюродного брата Яна Дзиковицкого – Степана Лука-шевича Дзиковицкого – дарственная запись его жене Элеоноре на часть имения Дзиковичи, составленная ранее, в 1717 году.
В 1728 году вторая жена пинского старосты Михала-Сервация Вишневецкого умерла и князь вновь стал вдовцом.
В 1730 году, после двух лет вдовства, пинский староста Ми-хал-Серваций Вишневецкий в третий раз женился на княгине Фёкле-Розе Радзивилл (1703 – 1747), дочери бывшего великого канцлера литовского князя Кароля-Станислава Радзивилла (1669 – 1719) и Анны Катарины Сангушко. Вслед за этим, с того же 1730 года, не оставляя должности великого канцлера литовско-го, Михал-Серваций стал региментарем литовской армии.
8 августа 1730 года в пинский гродский суд была подана жа-лоба от Василия и его сыновей Ивана, Василия, Даниила и Анд-рея Дзиковицких на брата Яна Ивановича Дзиковицкого – Анто-на Ивановича, который должен был выступать ответчиком вмес-те со своими сыновьями Дементием, Иваном и Михалом. Брат Яна Ивановича обвинялся другими Дзиковицкими в причинении жалующимся разных обид.
14 декабря 1731 года в Пинский гродский суд судье, хорун-жему и подстаросте управления повета Йозефу Протасовичу бы-ло подано “объявление” на некоего Юрия Козельского, который должен был отвечать за своих юридически неполноправных под-данных о причинении “разных обид” сразу от нескольких Дзико-вицких. В числе обид были потравы зерна скотом и возами, а также споры из-за покосов. Среди обратившихся к судье и под-старосте был не только Ян Иванович с уже взрослым и женатым сыном Владиславом, но и родные братья Миколай Иванович с сыновьями Андреем и Петром, и Григорий Иванович с сыном Леоном, а также ещё один из родственников – Михал Стефа-нович Дзиковицкий. Вместе с Дзиковицкими к протестации при-соединились братья Бенедикт и Антоний Серницкие.
В это время Ян Иванович уже имел возможность любоваться своими маленькими внуками – Яном и Стефаном Владиславо-вичами, которые, видимо, родились не позднее 1731 и 1732 го-дов.
* * *
Последующей удачной карьере уже упоминавшегося выше (во время Северной войны) воеводы Станислава Понятовского спо-собствовала его женитьба на дочери Казимира Чарторыйского – литовского подканцлера и виленского каштеляна. Так, благодаря родственной связи с магнатами Чарторыйскими, гораздо менее знатный род Понятовских приобрёл определённый вес в магнат-ской среде Речи Посполитой. В 1732 году у Станислава Поня-товского родился сын, также названный Станиславом.
В начале 1730-х годов проблемы Речи Посполитой вновь ока-зались в центре внимания Европы в связи с ухудшением здо-ровья Августа II. Австрия, Швеция и Пруссия даже опять стали обсуждать проекты раздела Речи Посполитой в случае смерти её монарха. Однако русское правительство вновь отвергло эти пла-ны. В декабре 1732 года Россия, Пруссия и Австрия подписали в Берлине договор, предусматривавший сохранение неизменности внутреннего устройства Речи Посполитой и недопущение на её престол ставленника Франции.
VII. ВТОРАЯ ПОПЫТКА СТАНИСЛАВА ЛЕЩИНСКОГО
В январе 1733 года король Август II приехал из Саксонии на Сейм в Варшаву. Здесь король Август, при котором Речь Поспо-литая попала в зависимость от России, скончался 1 (11) февраля 1733 года. По смерти короля первым лицом в Речи Посполитой становился архиепископ гнезненский Теодор Потоцкий, сторон-ник бывшего короля Станислава Лещинского. Примас распустил Сейм и гвардию покойного короля и велел 1200 саксонцам, на-ходившимся на службе при дворе Августа, немедленно выехать из Польши.
Наступившее бескоролевье принесло Речи Посполитой новые тяжёлые испытания. Франция уже давно стремилась к тому, что-бы вновь возвести на престол Станислава Лещинского, и немед-ленно отправила в Варшаву миллион ливров золотом. Другие ев-ропейские монархи также начали активную борьбу за возведе-ние на престол своих кандидатов. Даже Станислав Понятовский попытался пролезть в короли. По сему поводу русский посол в Варшаве Левенвольде отписал в Петербург: «…избрание коро-лём Станислава Понятовского опаснее для России, чем избрание Лещинского».
В Речи Посполитой возникли основные две партии, одна хоте-ла избрать в преемники Августу сына его, курфюрста саксон-ского, другая – французского кандидата Станислава Лещинско-го, уже некогда избранного в сан короля Речи Посполитой и бывшего в это время тестем французского короля Людовика XV. Этот проект вызвал энергичное противодействие в Петербурге и Вене. Россия и Австрия благоприятствовали курфюрсту саксон-скому, потому что он обещал, сделавшись королём, утвердить “Прагматическую санкцию”, по которой германский император Карл VI передавал свои наследственные владения дочери своей австрийской императрице Марии-Терезии, а российскому Двору – не препятствовать возвести в звание герцога курляндского Би-рона, фаворита русской императрицы Анны Ивановны. Великий гетман литовский Михал-Серваций Вишневецкий, будучи сто-ронником русской партии, поддерживал кандидатуру саксонско-го курфюрста. Понятовский понял, что королём ему не бывать, но удержаться от активной политической игры не смог, да и в придачу “поставил не на ту лошадь”.
В Польше кандидатура Лещинского получила поддержку зна-чительной части шляхты и магнатов. 12 сентября 1733 года он был избран польским королём. Вскоре после этого Лещинский высадился в Гданьске, где затем успешно выдерживал длитель-ную осаду войск саксонского курфюрста (сына Августа II). Од-нако Россия решила не допустить победы Лещинского и начала вооружённую интервенцию в Речь Посполитую.
Российский фельдмаршал Ласси, отправленный в Речь Поспо-литую с 20 тысячами войска, содействовал избранию ещё одним польским королём 5 октября курфюрста саксонского под именем Августа III и преследовал партию Станислава Лещинского.
* * *
С этими событиями связано возникновение повстанческого движения “гайдамаччина”, сменившего в XVIII веке обыкновен-ную ранее вывеску “козаччины”. «Непосредственной причиной вспышки восстаний было вступление на Правобережье в конце 1733 года царских войск, которые имели задачу поддержать ко-роля Августа III и вести борьбу с шляхетско-магнатской групп-пой, которая выдвинула королём Станислава Лещинского. Уже зимой 1734 года повстанческие отряды действовали на Волыни под Бердичевом» (История Украинской ССР). Гайдамаки счита-ли, что царские войска пришли помочь им в освобождении от панов-владельцев.
* * *
22 февраля 1734 года фельдмаршал Ласси с 12.000 русского войска осадил Гданьск, но у осаждённых было сил больше и по-тому осада шла нерешительно, ограничиваясь стычками между осаждёнными, делавшими вылазки, и казаками. Понятовский также оказался в осаждённом русскими Гданьске вместе со сво-им давним приятелем Лещинским.
Предшествовавшее спокойствие в Европе оказалось губитель-ным для лучшего полководца того времени принца Евгения Са-войского, состоявшего на службе у Габсбургов. В 1734 году, во время войны за польское наследство, принц Евгений, уже дрях-лый старик, вновь выступил в поход для поддержки Августа. Но на сей раз он не снискал лавров, а два года спустя умер, оставив после себя многомиллионное состояние, несколько роскошных дворцов и обширную библиотеку.
Фаворит русской императрицы Бирон, ревнуя к успехам при дворе генерала Миниха и желая удалить его с глаз Анны Ива-новны, убедил её отправить Миниха в Польшу с войсками про-тив Лещинского. К Гданьску Миних прибыл 5 марта 1734 года и принял главную команду над остававшимся там российским войском, потребовав себе ещё свежих сил. Для начала Миних послал обитателям Гданьска грозный манифест, требуя покор-ности королю Августу III, обещая в случае упорства разорить весь город до основания и “покарать грехи отцов на чадах чад их”. Но на такое заявление ответа не последовало.
Миних, у которого не хватало осадной артиллерии, на время был вынужден отказаться от исполнения своих угроз в отноше-нии Гданьска. «Но вот из Саксонии прибыли мортиры, прове-зённые через прусские владения в телегах под видом экипажей герцога вейсенфельского, а из Польши пришла прочная русская артиллерия: тогда началось метание бомб в город. Осада Гдань-ска продолжалась 135 дней. Поляки партии Лещинского пыта-лись оказывать помощь осаждённым нападениями на русских, но были разбиты русскими отрядами. Осаждённые надеялись на прибытие французской флотилии, которая, как ожидали, приве-зёт им свежих сил. Французские корабли привезли и высадили к ним на берег всего только 2.400 человек.
Затем к Миниху пришла на помощь саксонская военная сила, а 12 июня русская флотилия в числе 29 судов вошла в Гданьский рейд и привезла Миниху ещё орудий. Бомбардировка усилилась. 19 июня Миних потребовал снова сдачи. Осаждённые выпроси-ли три дня на размышление. После многих переговоров фран-цузское войско вышло с тем, что их отвезут в один из нейтраль-ных портов Балтийского моря и отправят оттуда во Францию.
28 июня гданьский магистрат выслал к Миниху парламентёра. Миних требовал покорности королю Августу и выдачи Стани-слава Лещинского с главнейшими приверженцами. На другой день магистрат известил Миниха, что Станислава невозможно выдать, потому что он убежал, переодевшись в крестьянское платье. Миних сильно рассердился, велел было опять начать бомбардирование, наконец, 30 июня принял сдачу города и доз-волил находившимся в городе польским панам ехать куда поже-лают, приказав арестовать только трёх лиц: примаса, пана Поня-товского и француза маркиза де Монти; их отвезли в Торунь» (Костомаров Н.И.). Так окончилась эта осада, во время которой русские потеряли 8 тысяч солдат и 200 офицеров. На город Гданьск была наложена контрибуция в 2 миллиона, но императ-рица снизила эту сумму в два раза.
* * *
Несколько месяцев о короле Стасе ничего не было слышно, по Польше ходили слухи, что он бежал в Турцию. Объявился же он в Кёнигсберге, где прусский король предоставил ему для пребы-вания свой дворец. Отсюда в августе 1734 года Станислав Ле-щинский отправил манифест, призывавший к Генеральной кон-федерации. Видя катастрофическое положение государства, в том же 1734 году в селении Дзиков (Южная Польша, недалеко от Тарнова) образовалась под предводительством люблинского воеводы Адама Тарлы Дзиковская конфедерация для поддержки Лещинского. Лозунгом конфедерации была борьба с Саксонией и Россией за независимость Речи Посполитой и проведение ре-форм в управлении. Но эта конфедерация не надеялась на соб-ственные силы и отправила Ожаровского великим послом во Францию просить 40-тысячное войско и денег на его содержа-ние, а также о привлечении Турции и Швеции к войне с Россией и о нападении на Саксонию, чему конфедераты обещали содей-ствовать со стороны Силезии.
25 декабря 1734 года в Кракове состоялась коронация Августа ІІІ. Воевода Тарло начал было весной 1735 года боевые действия в Великой Польше, но ни французы, ни шведы, ни пруссаки на помощь к нему не пришли. В результате при приближении рус-ских войск ополчение Тарло разбежалось.
* * *
Зато в Европе из-за Польши началась большая война, полу-чившая название войны за “польское наследство”. Людовик XV объявил войну австрийскому императору Карлу VI. Францию поддержали Испания и Сардинское королевство. Союзники за-хватили районы Неаполя и Милана, Сицилию и Ломбардию.
Две французские армии двинулись в Германию. Ряд герман-ских государств (Бавария, Кёльн, Пфальц и другие) приняли сто-рону Людовика XV. Французы заняли Лотарингию, овладели Келем и Филиппсбургом.
Австрия срочно попросила Россию о помощи. 8 июня 1735 го-да 12-тысячная русская армия под командованием Ласси двину-лась из Польши в Силезию и далее к Рейну, на соединение с авс-трийской армией принца Евгения Савойского.
Международная обстановка лета 1735 года ознаменовалась во-енной и дипломатической победой России в Польше, а также крупным поражением Франции и С. Лещинского. 5 августа 1735 года был продлён мирный договор Швеции с Россией, по кото-рому Швеция отказалась от помощи Лещинскому.
15 августа русские войска соединились с австрийскими и были дислоцированы между Гейдельбергом и Ладебургом. Из 25 ты-сяч солдат Ласси довёл лишь 10 тысяч, часть из других 15 тысяч заболели, а большинство дезертировали. Однако само по себе появление на Рейне русской армии вызвало шок во Франции – русские так далеко до этого никогда не заходили. В итоге участ-вовать в боевых действиях армии Ласси не пришлось, поскольку в ноябре 1735 года французы попросили перемирия. За этот по-ход Ласси получил от императрицы Анны Ивановны звание фельдмаршала. Станислав Лещинский отказался от короны и уе-хал из Кёнигсберга во Францию. Больше он в Польшу никогда не возвращался. В Нанси Лещинский основал школу для поль-ских юношей и занялся литературной деятельностью. Но борьба между сторонниками Лещинского и Августа III продолжалась затем ещё два года.
* * *
Гайдамацкое движение, ставшее России уже ненужным и даже вредным, продолжалось. Гайдамацкие отряды чинили суд над представителями господствующего класса (независимо от их эт-нической принадлежности), громили поместья магнатов и шлях-ты, экспроприировали их имущество. Чрезвычайно важно и то, что крестьяне уничтожали актовый материал, особенно грамоты, купчие, люстрации, которые подтверждали правовой статус фео-дала-владельца земли и подданных-крепостных. Лишь только в конце 1738 года гайдамацкое движение, неоднократно выплёс-кивавшееся и в литовское Полесье, было придушено объеди-нёнными силами польско-литовских войск и русского корпуса генерал-фельдмаршала Б. Миниха.
* * *
Очень немного оказалось известно о жизни Яна Ивановича Дзиковицкого, прожившего незамеченным на фоне бурных со-бытий первой трети XVIII века и ярких личностей, оставивших имена свои в истории. Но, как сказано в Святой Библии, «Всему и всем – одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не при-носящему жертвы…» (Екклесиаст). Неизвестно, когда умер Ян Иванович, возможно, около 1735 года, но точно никак не ранее 1732 года, прожив не менее 55 лет.
Глава 6. Времена Владислава Яновича Дзиковицкого
(не позднее 1709 – до 1758 годы)
Нет, не Будущим манящим
И не Прошлым, что мертво,
Жить должны мы настоящим,
В нём лишь – жизни торжество!
Г.У. Лонгфелло. “Псалом жизни”
I. НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ РОДА
В то самое время, когда по всей территории Речи Посполитой в результате Северной войны из края в край передвигались враждующие войска шведов, русских и своих конфедератов, в семье шляхтича Яна Ивановича Дзиковицкого, проживавшего в деревушке Дзиковичи, около 1709 года родился сын Владислав, или, как здесь произносили это имя, Владыслав. Правда, и этот второй вариант имени в устах близких и соседей звучал по-простому – Ладысь. Войска противников проходили, в том чис-ле, и по местам, где жили Дзиковицкие. Когда Ладысь уже стал подростком, длившаяся с начала века Северная война, в резуль-тате которой Речь Посполитая потеряла остатки своего военного и политического значения, закончилась.
* * *
Ладысь жил обычной жизнью деревенского жителя. В конце летних месяцев, во время жатвы всё пространство вокруг его родных Дзиковичей превращалось в золотистый ковёр, по кото-рому сновали сотни маленьких фигурок. Настоящий цвет земли проступал лишь кое-где на дорогах, ведущих из полей к деревне и поросших редкой травкой, да на тех деляницах, что были вспа-ханы под озимые. Маленькие фигурки были обитателями шля-хетской деревни, которые работали вместе не потому, что ок-рестные поля были их общей собственностью, а потому лишь, что отдельные владения были перепутаны самым причудливым образом, не понятным ни для кого, кроме самих владельцев. Ни у кого не было твёрдо отграниченной межами деляницы, непос-редственно примыкающей к их дому. Напротив, участки пахот-ной земли, принадлежавшие множеству лиц, делились случайно и были разбросаны где попало. С течением времени они ещё больше дробились и эти мелкие клочки оказывались раскидан-ными по всему полю. Конечно, каждый знал, где искать свой клочок, но порой не обходилось и без ссор.
Жизнь в Дзиковичах была бы вполне сносной, если бы её пос-тоянно не портили эти самые споры из-за земли, которой на всех жителей явно не хватало. Любой посторонний мог бы быстро убедиться, что не все обитатели шляхетской деревни пользова-лись одинаковым достатком. Было очевидно, что земля – глав-ная основа существования здешних насельников – подвергалась частым и неравномерным переделам, и что издавна, может быть из века в век, поколение за поколением, семейство за семейст-вом кроили между собой этот хлеб насущный, и что эту зелень и цветы, растущие на влажной почве, поливали не только дожди и росы, но и людские пот и слёзы. Лишь вековые корявые вербы равнодушно взирали как на достаток, так и нужду копошащихся внизу людей, а буйная природа набрасывала на всю округу по-крывало романтичности.
Деревня Дзиковичи ничем особо не выделялась из числа дру-гих, более населённых или немноголюдных, расположенных ближе к ней или несколько подальше. И во многих соседних по-селениях благодаря продолжавшимся уже не одно столетие же-нитьбам и замужествам образовались родственные Дзиковицким семейства такой же мелкой, либо средней шляхты. И если счи-тать не только те семьи, что носили фамилию Дзиковицкие, то родни по Пинскому повету у жителей Дзиковичей набиралось не так уж и мало.
Владислав Янович Дзиковицкий жил, как и большинство его родственников, не в каком-то богатом шляхетском поместье, а в том старинном шляхетском дворе, где, как хотелось думать, когда-то всего было в большем достатке. Что бросалось в глаза, так это стремление хозяев сохранить всё в возможном порядке и целости. Чья-то заботливая и неутомимая рука всё время что-то подпирала, исправляла, чистила. Как бы часто ни ломалась огра-да, её немедленно исправляли, и хотя она была вся в заплатах, стояла прямо и крепко и хорошо охраняла от соседских мальчи-шек двор и сад. Дом был из-за возраста низок и с каждым годом всё больше врастал в землю. Здесь не было, как в богатых пан-ских усадьбах, редких растений и дорогих цветов на клумбах, но зато и не видно было зарослей крапивы, лопуха и бурьяна, со-провождающих неухоженные дворы сельских жителей других мест. Короче, жизнь здешних хозяев протекала просто, но с за-метным постороннему взгляду налётом внутреннего достоин-ства, которым мелкая шляхта всегда отгораживается от таких же небогатых простолюдинов.
Споры между соседями, а подчас и родственниками из-за ма-лоземелья временами перерастали в судебные тяжбы, которые вполне могли длиться годами и судебными издержками ещё более ухудшали благосостояние тяжущихся.
В августе 1728 года Владислав Янович вместе с двоюродным дядей Стефаном Лукашевичем, Евгением Яновичем, Миколаем-Григорием Яновичем с сыном Леоном Григорьевичем, Базилием Корнеевичем, Михалом Стефановичем «и все другие паны Дзи-ковицкие в околице Дзиковичах проживающие» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 596, 596 об.), начали земель-ный спор с монастырём доминиканцев, владения которого были расположены недалеко от их деревни. Почему в суд не мог явиться отец Владислава Яновича, который жил в это время в той же деревне, неизвестно. Возможно, из-за состояния здоро-вья, или по старости, или из-за того, что входил в категорию, ко-торая в документе звучала, как “все другие паны Дзиковицкие”. К Дзиковицким в споре присоединился также пан Ежи Козель-ский. И не просто присоединился, а, судя по тому, что его имя стояло в документе первым, именно он и возглавил “партию Дзиковицких”. Один из монахов – Енджи Велятицкий – проис-ходил из старинной местной шляхетской фамилии и, видимо, подарил свой надел земли, границы которого оспаривали Дзико-вицкие, монастырю.
1 февраля 1729 года Владислав Янович вместе с перечислен-ными родственниками призывался по “позову” приора конвента, доктора святой теологии преподобного ксёндза Михала Львови-ча, и всех монахов монастыря, в судебное разбирательство в Пинск. Рассматривал спор сам пинский, глинянский и волковыс-ский староста Михал-Серваций Корибут граф, как почему-то указано в документах, Вишневецкий, коморный канцлер Вели-кого княжества Литовского.
Приор конвента заявил, что так, как поступили Дзиковицкие, нельзя поступать не только находящимся “в панстве греческом” (то есть униатам), но и еретикам, поскольку существует согла-шение, заверенное печатями, по которому границей между вла-дениями спорщиков является придорожный крест, который уста-новлен на монастырской земле напротив болота и тростника. В этом поручился и преподобный брат Енджи Велятицкий.
Чем же закончилась эта тяжба, автору не известно. Вполне возможно, что и она переросла в разряд многолетних безрезуль-татных споров, каковых тогда было множество. Но из заявления католического приора по крайней мере видно, что Дзиковицкие в это время всё ещё состояли в униатстве.
* * *
Ещё до 1730 года Владислав Янович женился. Неизвестно, как выглядела его жена, зато можно описать, как она была одета. В то время, как все шляхтичи поголовно носили кунтуш, все дамы-шляхтянки также одевались одинаково: в длинную белую кофту (в обыкновенные дни канифасную, а в праздничные – коленко-ровую) до колен, с фалдами и узкими рукавами. Корсаж состоял из шнуровки, с чёрными лентами накрест. Белая верхняя испод-ница до колен была обшита фалдами и, между ними, одной ши-рокой чёрной лентой. На голове – высокий чепец. На ногах – чёрные башмаки с золотыми пряжками и красными каблуками а-ля Людовик XIV.
Вскоре в молодой семье родился первый сын – Ян.
В Дзиковичах в это время кипели общественные страсти мест-ного, сельского масштаба. Ещё недавно, каких-то три года назад, Дзиковицкие выступали в споре с монахами-доминиканцами под предводительством Ежи Козельского, а теперь они в нём не только разочаровались, но и накопили массу обид. Скорее всего, Козельский был более богат, чем местная мелкая шляхта, и не считал нужным считаться с их шляхетским чувством собствен-ного достоинства и гордости. Но не имея возможности справить-ся с этим, очевидно, недавно поселившимся здесь шляхтичем, вчерашние его союзники обратились за помощью в суд.
14 декабря 1731 года в пинский гродский суд хорунжему и подстаросте судовому Пинского повета Юзефу Протасовичу бы-ло подано заявление от Владислава Яновича, его отца Яна Ива-новича, а также родных дядей Миколая и Григория Ивановичей с их детьми Леоном Григорьевичем, Андреем и Петром Мико-лаевичами, от другого родственника Михала Стефановича Дзи-ковицкого и от братьев Бенедикта и Антония Серницких – на Ежи Козельского о причинении им разных хозяйственных “обид” от его подданных-крестьян, в частности пастуха, крестья-нина Миско, и девушек-крестьянок.
В этого время в семье Владислава Яновича рос уже второй сын, которого назвали Стефаном. И вот 19 июня 1732 года кто-то, скорее всего сам Владислав Янович, совершил купчую кре-пость от Андрея Малышицкого и Бенедикта Серницкого на имя своего сына Стефана, тогда ещё совсем юного человека. Совер-шена купчая была на месте, в Дзиковичах.
А вот другой документ от того же времени: «Декрет по делу между Казимиром Топольским, Теодором Кореневичем Высоц-ким и их жёнами Марианной Топольской и Евдокией Высоцкой из Красовских, родными сёстрами, с пани Анной Дзиковицкой и её сыновьями Григорием и Стефаном Дзиковицкими о выплате (по смыслу похоже, что о невыплате. – Примечание автора) Тео-дором Дзиковицким заявленного посага (приданого) в сумме 300 злотых своей дочери Красовской Яновой Гелене Дзиковицкой, матери Марианны и Евдокии Красовских. 1732 года, месяца Ию-ня 19 дня.
В деле их милости панов Казимира Топольского и Теодора Ко-реневича Высоцкого, с учётом их брачного старшинства, и их милости панн Марианны Топольской и Евдокии Высоцкой из Красовских, сестёр родных, их самих, и его милостью паном Мартином Красовским, братом их родным, – истцов, с её милос-тью пани Анной из Дзиковицких Мартиновой Остаповичевой, матерью, [cогласно] докладу их милости опекунов её милости панов Григория и Стефана Дзиковицких, сыновьями её милости, и с очевистой и достаточной через их милостей панов патронов […]* их милости пана Казимира Топольского и её милости Ев-докии из Красовских Высоцкой с одной стороны, с другой же стороны её милости пани Анны из Дзиковицких Мартиновой Остаповичевой Дзиковицкой, представившей как истица дело о том, что умерший пан Теодор Остапович Дзиковицкий, выдавая замуж дочь свою Хелену Дзиковицкую, мать теперешних истиц, то есть их милостей панн Топольской и Высоцкой, посагу 300 злотых обещавший сам, [однако] после его смерти сукцессоры (распорядители наследства) после напоминания (требования) [посага] не отдали. Так как юридически эта претензия не была подтверждена никакими документами, а земская давность (арти-кул 4, раздел 5) истекла, то претензия [истцов] для рассмотрения в суде была отклонена. […] Вышеупомянутый квитацийный лист (вечистая запись в актовых книгах от 25 января 1680 года) от умершего пана Яна Красовского и самой Хелены из Дзико-вицких Красовской, жены его, пану Теодору Остаповичу Дзико-вицкому, её отцу, данный. [А также] того же пана Яна Красов-ского отцу её милости до земства Пинского в 1682 году на роки Троецкие достоверно вписанный, о том, что по жене своей [Хе-лене Дзиковицкой] взял посагу 300 злотых […].
Мы, суд, [не дождавшись] присяги от обеих сторон […] запись вышеупомянутого квитацийного зречоного листа, давностями земскими подтверждённого, […] утверждаем... . Её милость ис-тицу Анну из Дзиковицких Мартиновую Остаповичевую Дзико-вицкую, мать, и их милостей панов Григория и Стефана Дзико-вицких, сыновей её милости навечно освобождаем […], [чтобы] никаких вин на истцов сторона позванная и взаимных жалоб и иска не имела, предлагаем вечное согласие и примирение между сторонами.
Законность предъявленная на спорящих, представлена […] на роках Троецких в 1682 году […].
* Фрагмент с угасающим текстом» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, опись 2, дело 901, стр. 594, 594 об., 595).
Вышеприведённый документ был составлен довольно сумбур-но и автор с большим напряжением старался вникнуть в него. Но, видимо, тогдашним юристам всё было в нём ясно и понятно.
В 1742 году между шляхтой из пинского селения Стетичево – Гедройцем, Сачковским, Фастовичем, Горбачевским, Красов-ским и Телятицким – и маршалком Пинского повета Михалом Ожешко возник судебный процесс в связи с нарушением границ земельных владений шляхтичей.
II. УГАСАНИЕ ПОЛЬШИ В РОСКОШИ
Сильный физически, но слабый как король, Август II стал фак-тически вассалом возмужавшей России. Наследник Августа II на саксонском престоле, тоже Август, был воспитан своею матерью в протестантской религии. Но во время путешествия, предпри-нятого им в 1712 году по Германии, Франции и Италии, Август был тайно обращён в католичество в Болонье, хотя открыто при-знал себя его приверженцем лишь в 1717 году в Саксонии. Надо полагать, что на это решение Августа повлияли его виды на польскую корону и на брак с австрийской принцессой.
Польский портрет эпохи барокко, так называемый “сармат-ский портрет”, представляет собой очень интересное явление в истории европейской живописи. “Сарматский портрет” получил своё название от так называемого “сарматизма” – специфичес-кой шляхетской идеологии и культуры конца XVI – XVIII веков, обладающей ярко выраженными национально-самобытными чертами.
К этому времени в основном сформировался традиционный “старопольский” шляхетский костюм, состоящий из кунтуша с “отлётными” рукавами, под которым носился жупан. Непремен-ным атрибутом костюма был богато расшитый золотом пояс – кушак, к которому привешивалась сабля – гордость каждого шляхтича. Костюм дополняли шаровары и сапоги, обычно жёл-тые или (реже) красные. Головной убор: шапка-магерка или ро-гатывка (rogatywka), которую в Речи Посполитой первоначально носили татары и ордынские казаки, из которых формировались первые уланские полки. Рогатывка – это шапка с белым или ма-линовым четырёхугольным верхом, стёганной суконной тульей и меховым околышем. Название происходит от характерных “рогов”, образуемых углами тульи. Прототипы рогатывки мож-но найти в Китае и Тибете. Подобный головной убор, но с жёл-тым верхом, является элементом калмыцкого народного костю-ма.
В Европе во времена расцвета барокко родилось выражение “знать носит свои богатства на плечах”. Костюм французского короля Людовика XIV включал 2.000 алмазов. Мода носить бо-гатые и пышно украшенные одежды не обошла и Речь Поспо-литую.
В 1733 году, по смерти короля Августа II, его сын Август, не-смотря на старания французского короля Людовика XV снова возвести на престол Речи Посполитой Станислава Лещинского, был провозглашён частью польской шляхты новым королём под именем Августа III.
Мрачные перспективы дальнейшей судьбы Речи Посполитой понимали уже многие умные вельможи. Станислав Лещинский, избранный, но не допущенный на польский престол, в своём по-литическом трактате “Свободный голос” в 1733 году предлагал укрепить государственный аппарат и ликвидировать крепостни-ческую зависимость крестьян. Он писал: «Всем, чем мы сла-вимся, мы обязаны простому народу. Очевидно, что я не мог бы быть шляхтичем, если бы хлоп не был хлопом. Плебеи суть на-ши хлебодатели; они добывают для нас сокровища из земли; от их работ нам достаток, от их труда – богатство государства. Они несут бремя податей, дают рекрутов; если бы их не было, мы бы сами должны были сделаться землепашцами, так что вместо по-говорки: пан из панов, следовало бы говорить: пан из хлопов».
* * *
В 1734 году шляхта Брестского воеводства на реляцийном сей-мике вынесла постановление о почте, касавшееся и Пинского повета: «Деятельность почты воеводства нашего чтобы не пре-кращалась. Силой принятых ранее уставов чтобы отчисления на содержание почты с налога чапового шеленжневого (налог с продажи алкогольных напитков) от плательщиков ежегодно до-ходили, об обязанности этой напоминаем».
Обучение в Пинском иезуитском коллегиуме в первой поло-вине XVIII века велось на латинском языке. Изучались и другие классические языки: греческий и еврейский, а также польский и литвинский (старобелорусский).
Иезуиты устраивали в Пинске театрализованные шествия и представления, в которых соединялись все виды искусств. Исто-рик Я. Мараш писал: «В костёле святого Станислава в Пинске, кроме студенческой конгрегации, с 1726 года существовало братство Доброй смерти. Католическое духовенство в 1727 году устроило здесь исключительно торжественное празднование по поводу канонизации блаженных Станислава-Костки и Алойзы. К этому времени церковники приурочили ходатайство о проведе-нии беатификации Андрея Боболи, который считался святым мучеником за веру именно в Белоруссии. На похоронных дрогах (12 локтей в длину и 8 в ширину) везли образы новых святых. Колесницу конвоировали вооружённые отряды литовского вой-ска и наёмных солдат. Процессия сопровождалась музыкой, ар-тиллерийским салютом. Естественно, что такое мероприятие привлекло к себе внимание широких слоёв жителей Пинска и провинциальной шляхты. После торжественного богослужения шляхта собралась в здании коллегиума, где смотрела драма-тическое представление учащихся, посвящённое деятельности святых. Аналогичные празднества повторялись ежегодно». По торжественным случаям в Пинске устраивались колокольные концерты.
Типография при Пинском коллегиуме была основана в первой половине XVIII века. Точная дата её основания неизвестна. Но первая известная книга издана в 1729 году. Префектом типог-рафии в 1730 – 1735 годах был Ежи Кучинский, приглашённый пинскими иезуитами из Варшавы. В ней работал в 1733 – 1734 годах также варшавский печатник Томаш Тхоржницкий. Пос-ледняя известная книга была издана в пинской типографии в 1745 году. Почему типография прекратила своё существование так быстро? Наверно, сменился ректор коллегиума. Но главная причина, как считает исследователь Т. Рощина – финансовые проблемы монастыря.
По количеству католических монастырей Пинск уступал са-мым большим городам в Речи Посполитой: Варшаве, Кракову, Вильне, Львову, Люблину, Познани, Вроцлаву, Луцку, Гданьску и Перемышлю. В Пинске преобладали нищенcтвующие мона-шеские ордены. Среди них своим аскетизмом выделялись босые кармелиты. Монастырь босых кармелитов основал 6 мая 1734 года на берегу Пины городской лантвойт Шимон Оссовский. Не-смотря на свою короткую, менее чем столетнюю историю мо-настырь внёс свой вклад в культуру Пинска. При нём не было учебного заведения, но там воспитывались шляхетские дети-сироты. Здесь хранились богатый архив и библиотека, имевшая 190 книг. В 1832 году, после закрытия монастыря, в его библио-теке нашли древнюю рукопись “История города Пинска”, кото-рая была написана на старопольском языке, предположительно в XVII веке. К сожалению, рукопись вскоре пропала. Это – одна из неразгаданных тайн истории города.
Ректор Пинского иезуитского коллегиума Александр Бакунов-ский прославился не только духовной и культурной деятель-ностью, но и ростовщической. Так, в 1737 году он одалживал деньги пинским мещанам. Имея огромные земельные наделы, даже в Минске и Вильно, ведя активную ростовщическую дея-тельность, иезуитский монастырь и коллегиум быстро богатели, что позволяло вести капитальное строительство. В 1738 году бы-ло закончено, наконец, сорокалетнее строительство второй части здания коллегиума. Богатства монастыря способствовали и куль-турному подъёму.
III. ДАЛЬНЕЙШИЙ УПАДОК РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
В конце XVII-го и в начале XVIII-го столетия в Стародубье и около Ветки, являвшейся неформальной столицей русских ста-роверов в Речи Посполитой, и откуда вышли “деды” семейских, то есть будущих жителей российского Забайкалья, проживало много выходцев с Дона. Имеется, например, указание, что в на-чале XVIII-го века около Ветки находилась слобода из 65 старо-обрядческих дворов донских казаков. Но гомельские старооб-рядцы соперничали зажиточностью даже с соседними старооб-рядцами-ветковцами, у которых тогда был собственный епископ Епифаний, и выстроили у себя церковь во имя Преображения Господня, во всём подобную ветковской. Стоявшие во главе их попы Иоаким и Матвей убеждали их устроить у себя расколь-ничью епископскую кафедру и, если ветковцы не отдадут Епи-фания, то насильно увести его в Гомель. По их советам гомель-ские старообрядцы 31 марта 1735 года толпами пошли на Ветку добывать Епифания, но неожиданное вмешательство расстроило их планы.
Правительство императрицы Анны Иоанновны, пользуясь бес-силием Речи Посполитой, из фискальных соображений приказа-ло полковнику Сытину вступить в польские пределы и вывести обратно в Россию ветковских старообрядцев. Это было исполне-но 1 апреля 1735 года. Гомеляне, увидав, что полки Сытина ок-ружают Ветку, поспешили по домам, а некоторые из них тут же решили добровольно уйти в Россию: разобрали свою церковь и во главе с Варлаамом Казанским переселились в Клинцы.
Но с уходом их приток новых старообрядцев в окрестности Гомеля и в ту же Ветку не ослабевал.
* * *
Фактически Август III стал царствовать в 1735 году, когда отказался от дальнейшей борьбы Станислав Лещинский. В 1736 году он был признан королём на Варшавском Сейме. В годы правления Августа III ещё больше обострилась борьба группи-ровок внутри господствующего класса Речи Посполитой. После утверждения Августа ІІІ на престоле Станислав Понятовский примкнул к “русской партии”, возглавляемой “Фамилией”, ос-нову которой составлял многочисленный клан Чарторыйских. Время долгого царствования Августа III стало периодом даль-нейшего упадка и национальных бедствий Речи Посполитой.
Не обладая способностями своего отца, новый король, однако, унаследовал от него страсть к роскоши, по его примеру содер-жал блестящий двор и тратил громадные суммы на приобре-тение картин и на содержание своей капеллы.
Август III интересовался проблемами Речи Посполитой ещё меньше, чем его отец, предпочитая находиться в саксонской сто-лице Дрездене, либо путешествовать по европейским странам. Управление Речью Посполитой Август III предоставил своему первому министру и любимцу графу Брюль. Такое поведение монарха вполне устраивало магнатов Речи Посполитой. В обста-новке фактического безвластия они успешно решали свои проб-лемы, которые редко совпадали с интересами самого Польско-Литовского государства.
* * *
Зима 1639 – 1640 годов выдалась на востоке Европы лютой. Морозы держались с ноября по март. В 1740 году сразу в нес-кольких странах Европы сменились монархи. Помимо австрий-ского императора Карла VI, отправились в мир иной русская царица Анна Иоанновна и прусский король Фридрих-Вильгельм I, прозванный за свою любовь к армии и замашки солдафона “капралом на троне”. Если смерть русской самодержицы не слишком повлияла на соотношение сил в Европе, то переход власти в Берлине к молодому и энергичному Фридриху II изме-нил очень многое. Целью политики Фридриха стало вступление тогда ещё совсем небольшой Пруссии, где жило чуть более 2 миллионов человек, в узкий круг великих держав. Король-кап-рал оставил сыну отлично вымуштрованную 80-тысячную ар-мию, что делало вышеуказанную задачу не такой уж невыпол-нимой. Для сравнения: Франция, в то время в 10 раз превосхо-дившая Пруссию по численности населения, держала под ружь-ём 150 тысяч солдат.
Поскольку молодой наследник прусского престола увлекался идеями Просвещения, писал музыку и дружил с философами и мыслителями, в Европе никак не ожидали от него каких-либо агрессивных действий. Однако молодой король вскоре поразил всех европейских монархов.
* * *
На востоке Речи Посполитой, в литовском городе Кричёве в это время начался бунт, создавший своеобразную крестьянскую автономию, прообраз сельскохозяйственной артели, просущест-вовавшей затем до её разгрома четыре года.
Ещё во второй половине XVII века Кричёвское староство было пожаловано королём магнатам Радзивиллам. Те сдавали его в аренду временным держателям. Евреи-арендаторы за короткий срок стремились собрать с крестьян как можно больше денег. По данным инвентаризации 1747 года, староство имело 1 город, 5 местечек и 138 деревень. В 1731 году Иероним Радзивилл сдал Кричёвское староство за 102 тысячи злотых в аренду своему каз-начею и откупщику еврею Гдалию Ицковичу. Получив во вре-менное владение староство, арендатор, по свидетельству совре-менника, сельского священника П. Чоловского, стал активно извлекать из ситуации прибыль.
Ицкович и другие арендаторы взимали больший чинш, чем предусматривалось инвентарями, облагали крестьян различными денежными налогами, заставляли работать без оплаты, требова-ли натуральный оброк сверх установленного, препятствовали крестьянской торговле, грабили и калечили крестьян. Дело до-шло до того, что арендаторы забрали у крестьян осенью 1739 го-да все семена. Большинство дворов не могло посеять озимую рожь и возникла явная угроза голода.
Весной 1740 года крестьяне отказались исполнять распоряже-ния арендаторов. Их поддержал войт деревни Селище Василий Матвеевич Ващила. Во главе крестьянского отряда он выгнал наиболее жестоких арендаторов. Главные из них, братья Гдаль и Шмуйла Ицковичи, поняв, что крестьянское движение набирает силу, бежали из Кричёва.
В дальнейшем многие вопросы управления староством Васи-лий Ващила решал совместно со своими соратниками. Они, как и прежде, сдавали в аренду промышленные предприятия и корч-мы. Новых арендаторов сами искали среди горожан, мелкой шляхты, зажиточных крестьян. Сохранилось свыше 20 новых арендных договоров. Арендаторам предписывалось под угрозой наказания не заниматься вымогательством.
Крестьяне по-прежнему платили налоги своему пану Иерони-му Радзивиллу. Деньги от аренды также передавались магнату. Крестьяне со всей искренностью верили в доброго пана, кото-рый должен был быть их защитником и покровителем. Но новые арендаторы, на честность которых рассчитывал Ващила, оказа-лись также жестокими угнетателями, с которыми крестьянская артель вынуждена была постоянно бороться. Но Радзивилл, представлявшийся крестьянам в их мечтах паном-благодетелем, делить власть с крепостными хлопами, самовольно ставшими свободными, не собирался.
В конце 1743 года Кричёвское староство находилось под конт-ролем крестьян. Их милиционное войско выросло до 2 тысяч че-ловек. Это заставило Иеронима Радзивилла начать действовать. В начале января 1744 года он приказал подавить выступление. Несколько сотен солдат с пушками и казачья конница вошли в Кричёв. 15 января 1744 года город был неудачно атакован пов-станцами во главе с Ващилой, но крестьяне не смирились. У де-ревни Церковище они собирали силы. Василий Ващила и его со-ратники – Иван Карпач, Стэсь Бочко, Василий Ветер – разрабо-тали план будущих боевых операций. Повстанцы решили во вто-рой раз атаковать Кричёв. Но о таких намерениях крестьян узна-ли их противники.
В ночь на 26 января княжеский отряд приблизился к лагерю повстанцев. Когда начало светать, радзивилловское войско напа-ло на крестьян, которые даже не смогли организовать защиту. Много их погибло на поле боя, часть попала в плен, 16 руково-дителей повстанцев приговорили к смертной казни.
* * *
Менее, чем через два месяца после смерти австрийского импе-ратора Карла VI, в середине декабря 1740 года прусские войска вступили в Силезию. В отличие от принятого в то время обычая перед началом битвы устраивать плотный завтрак, Фридрих предпочитал ввязываться в битву натощак, когда его противник ещё был в полудрёме.
При фактически начавшейся войне формально война Австрии объявлена не была. Баварский курфюрст Карл-Альбрехт, за ко-торым стояла Франция, предъявил от имени своей супруги пре-тензии на габсбургские земли.
Весной 1741 года к антигабсбургской коалиции примкнула Саксония, чей курфюрст был также польским королём под име-нем Августа III. Он действовал против австрийской императ-рицы Марии-Терезии в союзе с Испанией, Францией и Баварией, но, обеспокоенный успехами прусского короля Фридриха II, уже в 1742 году заключил против него союз с Марией-Терезией.
* * *
Интересны сложившиеся в это время стереотипные представ-ления жителей Речи Посполитой о своих соседях, и представле-ния соседей о жителях Польши. Так, поляки знают, какие их не-достатки позволили немцам обрести приятное ощущение собст-венного превосходства: отсутствие порядка, неумение управ-ляться с вещественным миром (в европейской литературе дыря-вые мосты и грязные дороги – стандартный образ Польши уже начиная со Средневековья), легкомыслие, пьянство, неспособ-ность так устроить свою жизнь, чтобы она была уютной и спо-койной. В то же время поляки осознавали свои достоинства, ред-ко встречающиеся у немцев, которых они называют тупыми и тяжеловесными: фантазию, ироничность, дар импровизации, на-смешливое отношение к любой власти, способствующее расша-тыванию политической системы Речи Посполитой. Суждение поляков о русских всегда было более сложным, чем суждение о них немцев, однако в этом суждении неизменно присутствовал оттенок презрения, приправленного жалостью. Ощущение пре-восходства давали полякам их традиции, католический мораль-ный кодекс, принадлежность к Западу. Для русских же тради-ционная польская церемонность – реверансы, улыбки, вежли-вость и лесть – была пустой формой, а стало быть, фальшью.
* * *
С конца XVII и в XVIII веках вся Речь Посполитая разди-ралась внутренними неурядицами, разрушалась хозяйственная жизнь и усилилось ничем не ограниченное своеволие магнатов. Речь Посполитая стала страной магнатов и их “партий”. Мелкие и даже средние шляхтичи могли обеспечить себе спокойное су-ществование, если они прибегали к покровительству одного из влиятельных вельмож, проживавших или имевших владения не-далеко от места проживания шляхтича, или же входили в его свиту. За такое покровительство шляхтич фактически расплачи-вался некоторой частью своей “злотой вольности”: на поветовых сеймиках он был обязан голосовать так, как желает его патрон, а также поддерживать своего магната-покровителя в его воору-жённых наездах на соседей.
С другой стороны, если шляхтич пожелал бы отказаться от та-кого патронажа, знатные вельможи, располагавшие собствен-ными военными отрядами из шляхты и прочими разнообраз-ными средствами, всегда могли найти предлог, чтобы травить, преследовать и довести до полного разорения своего соседа-шляхтича. Это обстоятельство также толкало шляхту искать маг-натского покровительства.
* * *
Во время продолжительной, двухвековой агонии Польши даже её еврейство обнищало, морально опустилось и, застыв в средне-вековом обличье, далеко отстало в своём развитии и достатке от уровня евреев Европы. Г. Грец пишет об этом так: «Ни в какое время не представляли евреи столь печального зрелища, как в период от конца XVII до середины XVIII веков, как будто это было задумано, чтоб их подъём из нижайших глубин выглядел как чудо. В трагическом течении столетий бывшие учителя Ев-ропы были унижены до детского состояния или, ещё хуже, стар-ческого слабоумия».
Экономически живо общаясь с окружающим населением, ев-рейство Речи Посполитой за пять веков пребывания там не впус-тило в себя внешнего влияния. Шли и шли века послесредне-векового развития Европы, а польское еврейство оставалось зам-кнутой организацией. Оно не было разрозненным, но с прочны-ми внутренними связями. Всей еврейской жизнью управляли местные кагалы, выросшие из самых недр еврейской жизни, и раввины. В Речи Посполитой кагал был посредником между ев-рейством с одной стороны и властями и магистратами с другой, собирал подати для короны и за это поддерживался властями. Кагал вёл сборы на еврейские общественные нужды, устанав-ливал правила для торговли и ремёсел: перекупка имущества, взятие откупа или аренды могли происходить только с его раз-решения. Кагальные старшины имели и карательную власть над еврейским населением. Суд еврея с евреем мог вершиться толь-ко в системе кагальной, а проигравший в кагальном суде не мог подать апелляцию в государственный суд, иначе подвергался хе-рему, то есть религиозному проклятию и отчуждению от общи-ны.
* * *
С течением времени православие на землях Великого княжест-ва Литовского отступало перед униатством и католичеством. И если униаты продолжали считать себя по происхождению рус-скими, то многие литвины-католики стали по внутреннему ми-роощущению “поляками”. По поводу гонений на православных со стороны католиков православный архиепископ Литвы обра-щался к русскому правительству, прося заступничества. «Гомель есть вотчина князей Чарторыйских, – писал он, – из этого сле-дует, что и этот остаток епархии весь перейдёт в унию. И если только всемогущая Poccийская держава не поможет здешним православным, то очень может быть, вскоре здесь и не к чему и не на что будет содержать православного епископа...». С ним одинаково думала и его паства. Как она ослабела, и как усили-лась проповедь унии и католицизма, можно судить по тому, что за 9 лет с 1734 по 1743 год у русских было отнято 128 храмов, и за короткий срок 140 шляхетских фамилий в Литве приняли кА-толичество.
19 февраля 1743 года в книгах униатской церкви Мульчицкой отмечается рождение Максимилиана, (будущая жена его Ефро-синия) сына Парфимиуша Перхоровича Дзиковицкого. И отец, и сын были ксёндзами в этой церкви. В 1743 году к униатам на Пинщине перешёл Купятицкий Свято-Введенский и Новодвор-ский Успенский монастыри.
В сентябре 1744 году со смертью пинского, глинянского и вол-ковысского старосты, великого гетмана и великого канцлера ли-товского, виленского воеводы графа (?) Михала-Сервация Кори-бут Вишневецкого угас род Вишневецких. Михал-Серваций был последним мужским представителем старшей линии и, предпо-ложительно, всего рода князей Вишневецких. После его смерти владения Вишневецких перешли по двум дочерям Михала-Сервация к Огинским и Замойским, за представителями которых они были замужем. Магнату Вишневецкому в одной только южной Волыни принадлежало 3 города и 87 сёл. Лишь после его смерти выяснилось, что большая часть этих поселений была князем давно заложена. Также им был оставлен наследникам долг в огромную сумму 1.524.063 злотых.
Но долги и угроза разорения не останавливали магнатов в их стремлении к роскошной жизни. В частности, при замке князя Потоцкого для караульной службы состояла целая рота солдат, на головах которых вместо привычных всем шляп водружались большие медвежьи шапки.
* * *
В 1744 году «вышли универсалы от короля его милости Ав-густа, чтобы купцы конской амуницией и саму конскую амуни-цию в Пруссию и во Вроцлав (в Силезии) за границу не про-пускали. И стража была выставлена на дорогах с таким прика-зом, что если кто стражу объедет либо подкупит, тогда у того пропущенного или тайным путём едущего купца вольно поза-бирать все товары по той причине, что король польский с коро-лём прусским начинали уже готовиться к войне» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
Успехи прусского короля в войне настолько обеспокоили его соседей, что в январе 1745 года против него сложился союз в составе Англии, Австрии, Голландии и Саксонии. В том же 1745 году Август III дважды потерпел поражение от пруссаков.
К середине XVIII века угасли роды не только Вишневецких, но и магнатов Конецпольских и Собесских, и права на их лати-фундии перешли к породнённым с ними фамилиям. В XVIII веке наибольшими землевладельцами Правобережной Украины стали Любомирские, Потоцкие, Яблоновские, Чарторыйские, Сангуш-ки, Тышкевичи, Браницкие, которые своими богатствами и вла-стью напоминали “королят” времён перед Хмельниччиной. Ис-пользуя ослабление королевской власти, магнаты захватывали “королевщины” – староства – и превращали их в свои наслед-ственные владения. Шляхта, которой на Украине труднее было восстановить свои имения, в основном довольствовалась тем, что получала земли от магнатов и становилась зависимой от них – в форме вассальной зависимости или аренды. Много шляхти-чей стали разного рода служащими больших панов: управляю-щими, экономами, а также официалистами (Полонская-Василен-ко Н.). Похожая картина наблюдалась и в литовском Полесье.
* * *
Исторический фон.
Весьма интересен духовный мир людей того времени, хорошо переданный одной из выпускавшихся тогда газет. «В августе пришла в Могилёв такая газета, что один пан, очень богатый, в Польше при границе турецкой живший, имел достаток от своих волов и, наконец, прикупив к ним ещё, сказал своим факторам пригнать несколько тысяч скота для Вроцлава.
А в это время там было большое скопление войска, так как пруссак воевал с венгерской королевой [Марией Терезией]. И тогда перегоняемые волы начали на дороге сдыхать. Когда тому пану сообщили об этом, он, не доверяя этому, сам вслед за быд-лом выехал, а когда его нагнал, всё быдло уже подохло. Встал он тогда над быдлом и, воспылав ужасным гневом, такие произнёс несчастливые слова: “Пане Боже, сделал из моего превосходного быдла падаль, так и ешь сам!”. И такое чудо Божье на него на-шло, что по произнесении таковых слов он тут же, в присутст-вии своих слуг и факторов, в пса превратился и, как пёс, воя и лая, бросился на своё быдло и стал поедать.
По совету духовенства его посадили на цепь как пса, и когда давали есть из блюд, он не ел, но из посуды ел гадкой, какую обычно для псов употребляли.
А потом его повели по разным чудотворным местам, вымали-вая чуда Божьего, чтобы соблаговолил его обратить обратно из пса в человека» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Труб-ницкого).
* * *
Только по Дрезденскому миру, подписанному представите-лями Пруссии, Австрии и Саксонии 25 декабря 1745 года, Ав-густ III получил обратно свою Саксонию, занятую Пруссией.
В 1748 году генерал-адъютант В.Н. Репнин возглавил вспомо-гательный русский корпус в 37 тысяч человек, который импе-ратрица Елизавета отправила к берегам Рейна на помощь Авст-рии в её противостоянии с Пруссией. При местечке Пулавы у Вислы дивизия Ливена, входившая во вспомогательный корпус, ожидала прибытия главнокомандующего и строила переправу, поскольку главная польская река из-за весеннего половодья раз-лилась в ширину мили на две. В Пулавах находились резиденция и большой замок графа Потоцкого, который хлебосольно прини-мал у себя генерала Ливена и весь его штат.
Стол польского магната отличался разнообразием и изыскан-ностью блюд, во время обедов для хозяев и гостей исполнялись вокальная и итальянская музыка. Русские офицеры отмечали, что польская знать ведёт жизнь расточительную и по пышности не уступает королевским особам.
Как в прошлом, так и в этом веке внешний вид модниц из выс-шего света резко контрастировал с видом девушек из более низ-ких слоёв общества. Но модниц продолжала преследовать оспа, портившая кожу лица, и потому сохранялся спрос на свинцовые белила.
После переправы через Вислу русские войска через террито-рию Моравии вступили в Чехию, куда для осмотра полков при-была сама императрица.
От внезапно разбившего его паралича 21 июля 1748 года ко-мандующий русским корпусом Репнин умер. На этом посту его заменил генерал Ливен. Во время возвращения корпуса в место прежней дислокации в городе Риге, проходя по территории Лит-вы, офицеры вновь всюду встречали радушное гостеприимство магнатов, которые устраивали богатые застолья с неизменным любимым ими венгерским вином, с итальянской музыкой, с тан-цами и карточной игрой. Остались письменные свидетельства, что так принимали у себя русских пани Сапега, князья Чарто-рыйский и Радзивилл.
* * *
В 1749 году Владислав Янович Дзиковицкий, скопив (вероят-но, на магнатской службе) приличную сумму денег и зная, что некоторые из Дзиковицких готовы продать свои части имения Дзиковичи вместе с селом Местковичи, решил приобрести древ-ние родовые земли для себя и своего наследника. Документ по-купки звучал так.
«Перед нами, судьями главными в Трибунале Великого княже-ства Литовского от воеводств, земель и поветов на год нынеш-ний, 1749 выбранными, во главе с патроном его милостью паном Миколаем Шпаковским, была представлена вечистая запись от панов Дзиковицких в пользу панов Владислава и его сына Сте-фана Дзиковицких. […] [В записи сказано:] “Мы, Базили Анд-реевич, ручаясь и обязуясь за сыновей Андрея и Антония, имею-щего сына Яна, а также Базили Янович, [ручаясь] за сына Доми-ника и внука Стефана, а также Бенедикт, [ручаясь] за сыновей Теодора, имеющего сына Мацея и Михала, и Иоахим Базилие-вич, ручаясь и обязуясь за сына Теодора Дзиковицкие, делаем объявление этой нашей […] записью […] их милостям панам Владиславу Яновичу и сыну его Стефану Дзиковицкому. […] Базили по отцу Андрею от деда Теодора Протасовича, Базили по отцу Яну от деда Стефана, Бенедикт и Иоахим по отцу Базилию от деда Юзефа Дзиковицкие, будучи прямыми наследниками имения Дзиковичи с селом Местковичи с подданными (крестья-нами), в повете Пинском лежащем, где по причине размножения потомства появилась трудность в разделении [имения] на части, поскольку передел частей вызывал споры и недоразумения, еди-нодушно постановили продать кузенам нашим Владиславу Яно-вичу и сыну его Стефану Дзиковицким за […] 8.000 злотых польских. Эту сумму в день сегодняшний нам в руки действи-тельно оплатили и пересчитали, после чего […] имение наше Дзиковичи с селом Местковичи с постройками фольварочными, огородами, грунтами (землями), пашнями, сенокосами морож-ными и болотными, садами, кустарниками, выгонами, реками, с крестьянами, издавна оседлыми и их семействами, доходами, повинностями и данинами, которые указаны в инвентаре, ничего не исключая, передаём их милостям панам Владиславу и сыну его Стефану Дзиковицким на вечные времена. […].
Дан в году 1749-м, месяца ноября 4”.
Устно и лично запрошенная от их милостей панов Базилия, другого Базилия, Бенедикта и Иоахима Дзиковицких по этой продаже вечистая запись на имение Дзиковичи с селом Мест-ковичи с подданными за сумму 8.000 злотых польских их ми-лостям панам Владиславу и сыну его Стефану Дзиковицким проданное, подписал Игнацы (Игнатий) Орда, стражник пин-ский» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 724, 724 об., 725). Однако внесение записи в трибунальские книги по какой-то причине затянулось на год и четыре месяца.
«Весной 1750 года на Украине вспыхнуло новое крестьянско-гайдамацкое восстание. Это движение быстро распространилось на юг и юго-запад Белоруссии. Гайдамацкие отряды, прибывшие из Украины и состоявшие преимущественно из беглых бело-русских крестьян и горожан, быстро пополнились за счёт мест-ного населения и, рассеявшись по бассейну Припяти, громили имения магнатов и шляхты. Уже осенью 1750 года восстанием были охвачены Речицкий, Мозырский, Пинский и другие пове-ты» (Ковкель И.И.). Район Дзиковичи, входивший в эту терри-торию, также, естественно, подвергся нашествию бунтующего простонародья. Около этого же времени остававшуюся за госу-дарством собственность в деревне Стетичево получил наследо-вавший пинскому старосте Вишневецкому князь Михал-Кази-мир Огинский.
IV. ЖИЗНЬ И ПОЛОЖЕНИЕ ПОЛЬСКО-ЛИТОВСКОЙ ШЛЯХТЫ
После периода междоусобных войн, противоборствующих конфедераций и иностранных военных вмешательств, Речь Пос-политая к середине XVIII века сумела оправиться от военных потрясений, и в её социально-экономической жизни обнаружил-ся заметный прогресс. Чему, однако, всемерно старалась воспре-пятствовать Россия. А чуть позже, после открытия Королевского канала, связавшего Пинщину с Варшавой, Пинск, вновь полу-чивший статус экономически развитого центра, современники сравнивали с градом Китежем, называли его “литовским Ливер-пулем”, “солнцем окрестностей, находящимся в сношениях с Чёрным и Белым морями”.
* * *
В это время шляхетское сословие, ставшее самым главным и практически единственным господствующим классом Речи Пос-политой, внутри себя крайне расслоилось. Жизнь магнатов, ве-дущих роскошную и расточительную жизнь в окружении мно-гочисленной придворной челяди из мелкой шляхты, резко кон-трастировала с образом жизни рядовой шляхты, не пристро-ившейся к патронам из крупных магнатов. Тем не менее и не-пристроившаяся мелкая шляхта, в силу сложившихся условий внутренней жизни государства, вынуждена была ориентиро-ваться либо на одного, либо на другого представителя знати. К счастью для мелкой и средней шляхты Пинщины, ей приходи-лось ориентироваться на просвещённого магната – Михала-Казимира Огинского, а не на какого-либо самодура.
«XVIII столетие вошло в историю Европы как век Просвеще-ния. Естественнонаучные открытия и новые философские кон-цепции, получившие распространение в эту эпоху, постепенно формировали у образованной части европейского общества иной взгляд на мир, природу вещей, отношения между людьми, соци-альную структуру и общественные идеалы. Представления, ос-нованные на христианских традициях и принципах феодализма, уступали место культу разума, естественного равенства, свобо-ды личности и её ответственности перед другими людьми.
В разных частях Старого Света новые веяния, которые принёс XVIII век, имели неодинаковое распространение и по-разному претворялись в жизнь. В странах Запада идеи Просвещения упа-ли на социальную почву, хорошо взрыхлённую и удобренную предыдущими десятилетиями экономического роста и поступа-тельного политического развития. В центре же и на востоке Ев-ропы ситуация оказалась качественно иной. Специфика Цент-ральной и Восточной Европы вела к тому, что здесь, в отличие от Запада, стремление к переменам шло не снизу, а со стороны части самого привилегированного класса, сталкивавшейся с тра-диционными препятствиями, – недоверием крестьян, реакцион-ностью священников, региональным сепаратизмом, агрессивнос-тью иностранных государств и упорным консерватизмом боль-шей части мелкого дворянства. Никакие реформы в такой си-туации не были бы возможны, если бы их душой и двигателем не оказались люди, в руках которых были сосредоточены огром-ные властные полномочия» (Шимов Я.). Однако если в окру-жавших Речь Посполитую странах монархи обладали этими са-мыми огромными властными полномочиями и проводили в жизнь реформы, которые требовало новое время, то в Польско-Литовском государстве, с его бесправным королём и нерабо-тающим Сеймом, всё застыло и законсервировалось, и единст-венным живым проблеском на фоне этой застылости была лишь инициатива отдельных образованных магнатов.
* * *
Ещё более застывшей представлялась жизнь в таких оторван-ных и глухих закоулках, каким являлась территория Пинщины. Здесь, даже несмотря на столетиями исповедываемое христи-анство, до сих пор присутствовали вполне языческие воззрения на многие явления. Особенно зримо это выглядело в отношении представлений о смерти. Даже гораздо позднее, уже в XIX веке, исследователь местных обычаев отмечал: «Смерть в воображе-нии пинчука представляется в виде необыкновенного человека, которого никто не видит, кроме умирающего. По его воззрению, смерть так же, как человек, имеет голову, руки, ноги и другие члены; она приходит к больному обыкновенно с косою, на конце которой всегда висит капля смерти. Явившись к больному, она становится в головах его, и когда больной откроет рот, то в него попадает с косы капля смерти, от которой он и умирает.
После смерти душа погружается, или, как говорят, полощется в воде, находящейся в доме и тем оскверняет её. Напившийся той воды в скором времени умирает, вследствие чего перед смертью больного домашние выливают всю воду на двор и СА-мые сосуды, в которых была вода, перевёртывают вверх дном» (Булгаковский Д.Г.).
* * *
В XVIII веке значимость Великого княжества Литовского в международных сношениях снизилась. Упоминание о том, что Речь Посполитая является “государством двух народов”, стало исчезать из дипломатических документов, заменяясь ссылкой на то, что Речь Посполитая является государством “народа Поль-ского”. Как польское государство Речь Посполитую стали вос-принимать и в международных делах.
Жизнь польско-литовской шляхты в XVIII веке была уже со-вершенно не такой, какой она была в прежние времена. «Зако-ванный в железо с ног до головы средневековый рыцарь сидит в XVIII веке в будуаре напудренной маркизы в шёлковом камзоле и штиблетах, потемневший под арабским небом крестоносец бо-ится резкого движения, чтобы не разбить фарфоровой статуэтки Дафны или Хлои или сдвинуть артистически завязанное жабо. Король, закутанный в горностаевую мантию с бесконечным шлейфом, который несут за ним херувимы-пажи, в драгоценной короне – чуде ювелирного искусства, – выходит теперь во фраке с шапокляком в руке. В каждое данное время всё – речь, костюм, постройки, увеселения, понятия, вся совокупность быта – имеет свой стиль, свою яркую оригинальную физиономию» (Линни-ченко И.А.).
В 1752 году комплекс городского центра Несвижа – столицы клана Радзивиллов – был перестроен в стиле позднего барокко. Тогда же обитавшее здесь уже 200 лет привидение Чёрной Дамы стало выполнять новые обязанности: следить за поведением мо-лодых девушек и женщин. Некоторым оно являлось в тёмных местах, некоторых могло проучить во время бала, если считало, что туалет какой-либо дамы чересчур откровенен.
* * *
В 1752 году канцлером Великого княжества Литовского стал представитель могущественной магнатской фамилии Чарторый-ских князь Фредерик-Михал. Тогда же своим выступлением в польском Сейме и ораторскими способностями впервые обратил на себя внимание общества молодой граф Станислав-Август По-нятовский, которому в будущем судьба уготовила блестящий взлёт и падение. Он был сыном краковского каштеляна Станис-лава Понятовского, а по матери Констанции приходился родст-венником князей Чарторыйских. Станислав-Август получил хо-рошее образование и много путешествовал по Западной Европе, долгое время прожил в Англии, детально изучив её парламент-ский строй.
Королевский Двор, которому стремились подражать владель-цы огромных латифундий, проводил время в бесконечных уве-селениях – балах, пирах, охотах. Так, например, барон Бринкен, «описывая Беловежскую пущу, подробно говорит об одной зна-менитой охоте Августа III с женою и с сыновьями Ксаверием и Карлом в 1752 году, 27 сентября, во время которой убито 42 зуб-ра и 13 лосей, кроме других зверей; в том числе одной короле-вой убито 20 зубров. В память такой счастливой охоты Август III поставил на берегу реки Наревки в деревне Беловежье квад-ратный каменный столб, на котором велел вырезать на польском и немецком языках имена охотившихся и число убитых зверей» (Шпилевский П.М.).
Охота составляла любимую забаву средних и зажиточных па-нов. Нигде в Европе не было тогда так искусно организованных охот, такого порядка на них, таких искусных стрелков и такого множества дичи, такого веселья и пирования на охоте, как в Литве. Достаточные помещики содержали множество стрелков, лошадей, своры собак и имели целые арсеналы дорогих ружей. Часто и дамы сопутствовали мужьям и братьям на охоту, и тогда было ещё веселее. Мелкая шляхта, составлявшая партию какого-либо магната, в том числе и многие Дзиковицкие, также време-нами приглашалась принять участие в такой забаве.
В магнатских домах царили во время таких охот нравы прос-тые. Когда собиралось много гостей и не хватало на всех крова-тей, то не только молодые люди, но даже и женщины спали на соломе, постланной прямо на полу, разумеется, в особых отде-лениях дома. Расстеленная солома покрывалась коврами и прос-тынями, клались подушки и все гости ложились в ряд, как сол-даты в палатках. Появился даже особый термин для обозначения такого сна: спать покотом.
* * *
Последние годы жизни Владислава Яновича Дзиковицкого не были омрачены крупными потрясениями ни в стране, ни в его семье. Он умер до 1758 года, когда ему было не менее, чем 44 года. Однако всё равно это было рановато для него. Так что, возможно, он умер от болезни, или несчастного случая, или не своей смертью…
Глава 7. Гибель Речи Посполитой.
Стефан Владиславович Дзиковицкий
(не позднее 1732 – не ранее 1824 годы)
...По пристрастию возвели на польский престол
Понятовского, хотели ему против вольностей
польских прибавить самовластия, взяли в защищение
диссидентов... – через сие подали причину к турецкой
войне, счастливой в действиях, но более России
стоющей, нежели какая прежде бывшая война.
М. Щербатов. “О повреждении нравов в России”.
I. ПОРЯДКИ КЛАНА
В самом конце царствования этого Августа, прозванного Силь-ным, около 1732 года в семье то ли мелкого, то ли среднего пин-ского шляхтича Владислава Яновича родился второй сын, кото-рого назвали Стефаном.
Стефан, как и его старший брат Ян и, по-видимому, сёстры, видел вокруг себя не только родителей, но и многочисленную близкую и дальнюю родню, жившую в ближайшем с ними со-седстве. Среди близких родственников был их дедушка Ян Ива-нович со своими четырьмя братьями, у которых были свои дети, приходившиеся двоюродными дядями и тётями мальчикам. У этих двоюродных дядей и тётей также было много своих детей, которые приходились Яну и Стефану уже троюродными братья-ми и сёстрами. А если учесть, что более дальние родственники из рода Дзиковицких также продолжали в своём подавляющем большинстве проживать на той же “малой родине”, на Пинщине, то можно представить, каково было расти мальчикам в сознании многочисленности и связанной с этим силе их племени – шля-хетской фамилии Дзиковицких! Было чем гордиться, и было на что оглядываться. Стефан с самого раннего детства привык гордиться и высоко ставить своё шляхетское достоинство, хотя в семье как родителей, так и его собственной, не хватало средств с надлежащей честью его, это самое достоинство, поддерживать на должном, как хотелось бы, уровне.
Неизвестно, кто и в какое время являлся главой рода Дзико-вицких, но тогда, по всеобщему обыкновению, каждая шляхет-ская фамилия, жительствующая в пределах досягаемости её представителей, хорошо знала всю подноготную своего клана и чётко определяла, кто является главой рода. Хотя, если такой глава и имелся в это время, он являлся не более, чем номи-нальной фигурой, поскольку Дзиковицкие уже разделялись на родословные Дома, которые и стали определяющими в распоз-навании “свой-чужой”. И уже глава одного из четырёх Домов Дзиковицких являлся главным авторитетом для других Дзико-вицких, принадлежавших к тому же Дому. На этого патриарха они ориентировались, дружно выступая на поветовых сеймиках как единое целое. Но при этом, скорее всего, Дзиковицкие всех четырёх Домов выступали заедино, как, впрочем, и другие мест-ные шляхетские фамилии, ориентировавшиеся на основного местного магната. А таковым в период юношества Стефана Дзи-ковицкого являлся, несомненно, пинский староста и магнат Ми-хал-Серваций Вишневецкий, а позднее – Михал-Казимир Огин-ский.
Но, при этом, чем более многочисленным был шляхетский род, тем, по тогдашним условиям жизни, он занимал и более ве-сомое положение в местной жизни, поскольку каждому его чле-ну всегда можно было рассчитывать на помощь и поддержку со-родичей. В условиях же слабосильной государственной власти и своеволия шляхты такая поддержка значила немало.
* * *
В полной мере шляхетскими правами и привилегиями в силу своего могущества пользовались лишь магнаты. В то же время, положение мелкой деревенской шляхты, древней, но многочис-ленной и небогатой, не представляло особых возможностей для осуществления юношеских честолюбивых мечтаний Стефана Дзиковицкого, как, впрочем, и других детей мелких шляхтичей. Охоцкий писал об этом: «Есть деревни, населённые одной шлях-той, от двухсот до трёхсот дворов. Такое скопление в одном мес-те далеко не способствовало увеличению довольства. Уменьше-ние и раздробление имений сделало невозможным порядочное воспитание детей, из этого возникло грубое неведение и просто-народные обычаи, очень подходившие к крестьянским. Подоб-ное польское дворянство, жившее на небольших участках зем-ли… очень бедное и нищее, было при всём том настоящее, за-служенное дворянство. У них есть ещё грамоты Ягеллов, Стефа-на Батория, Сигизмунда III, Владислава IV, Яна-Казимира и Яна III». На памяти Стефана Дзиковицкого попросту не случалось, чтобы кто-то из живших рядом представителей рода взял себе нового слугу. Те немногие слуги, что имелись в его семье и у от-дельных других Дзиковицких, были взяты на своё место ещё до его рождения и всегда казались Стефану столь же неотъемлемой принадлежностью захудавшего рода, как соседняя болотистая почва, река Струмень и камышовые крыши домов деревушки Дзиковичи.
* * *
К 1749 году старший брата Стефана, по-видимому, уже был женат, но его семья была бездетной. И единственным наследни-ком и продолжателем линии Владислава Яновича мог стать его второй сын. В 1749 году отец Стефана на своё имя и на имя сына купил всё имение Дзиковичи вместе с селом Местковичи и с крестьянами, жившими на этих землях. Но надолго имение в се-мье не задержалось, поскольку, похоже, как отец Владислав Янович, так и сын Стефан Владиславович вели жизнь не по средствам, расточительно, а долги, которые они делали, были обеспечены имуществом в виде имения Дзиковичи.
Мелкая пинская шляхта, даже та, что изучала польский и ла-тинский языки в иезуитских и униатских школах, постоянно со-прикасаясь с простолюдинами, в обычной жизни сама говорила на их языке, представлявшем смешанное польско-литовский на-речие.
Несмотря на формальное равенство всех шляхтичей между со-бой, звание, состояние и высокое положение одной его части ставили неодолимые преграды между различными слоями благо-родного сословия. И такое положение как бы консервировало социальный статус родителей, перенося его на детей и внуков. Вельможи заключали браки внутри своего круга, средняя шлях-та – внутри своего, а мелкая – среди такой же мелкой шляхты. Редкие исключения из этого лишь подтверждали общее правило, а потому и Стефан женился на такой же, как сам, мелкой шлях-тянке по имени Евдокия. Возможно, она также находилась в придворном штате жены какого-либо местного вельможи и их брак был делом рук знатных благодетелей, любивших устраи-вать семейные союзы между своими вассалами.
II. МОРАЛЬ И НРАВЫ ШЛЯХЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
«Польское королевство называлось Речью Посполитой. Это была эпиграмма на республику и на королевство. Король не имел в королевстве никакой власти, а польского народа вовсе не существовало в республике, потому что среднего сословия из ту-земцев вовсе не было, а поселяне были в угнетении и в рабстве. В городах немцы и жиды занимались ремёслами и торговлей с весьма малыми исключениями.
Мнимую республику составляло шляхетство, присвоившее се-бе всю власть, и между шляхетством богатство заменяло все до-стоинства. Бедное дворянство было подвержено такому же угне-тению, как мещане и поселяне. Вся Польша была разделена на партии, без единства власти и воли» (Булгарин Ф.В.). В хаосе, называвшемся “древним польским правлением”, господствовали четыре силы, подчинявшие себе весь ход общественных дел. Эти силы принадлежали богатым панам, католическому духо-венству, женщинам и евреям, имевшим в своих руках всю тор-говлю и продукты сельского хозяйства – единственное богатство тогдашней Польши.
Поляки с молоком матери всасывали рыцарское уважение, по-виновение и преданность к женскому полу. Отказать женщине в просьбе почиталось или совершенной дикостью, или непреклон-ностью Катона.
Всё шляхетство Речи Посполитой смотрело на себя как на стержень и основу всего государства и формально не подчиня-лось никому. Даже король считался всего лишь первым среди равных, и каждый шляхтич, в принципе, мог быть избран свои-ми собратьями по сословию на королевский престол. В то же время авторитет монарха при саксонских королях упал в выс-шем обществе так низко, как никогда ранее в истории страны. Трепет и преклонение перед монархом сохранились разве что в глухой провинции, где королевская особа, так никем в жизни и не увиденная, скорее являла собой лишь отвлечённую, блистаю-щую идею шляхетского государства. Такой глухой провинцией была, в том числе, и Пинщина.
Время тогда было вычурное и куртуазное, во многом диктуе-мое французским Версалем, но имевшим и свой национальный колорит. Магнаты, ведя пышную и расточительную жизнь, слу-чалось, запутывались в долгах ростовщикам-евреям и оказыва-лись перед перспективой финансового краха. Чтобы уплатить долги, часть своих имений магнаты вынуждены были продавать. Также обычным средством, помогавшим вельможам удержи-ваться на поверхности, было занятие государственных должнос-тей и получение в управление доходных староств. Но чтобы по-лучить этот “хлеб заслуженных”, нужно было иметь влияние в среде “братьев шляхты”. Но, в свою очередь, приобретение и сохранение этого влияния требовало больших расходов. Надо было держать “открытый дом”, устраивать приёмы, празднества с большим количеством гостей, играть роль в сеймиках и Сейме, поить и подкупать “братьев шляхту”, а также иметь постоянную группу своих клиентов из шляхты. Чтобы иметь клиентов, маг-наты раздавали в посессию (аренду) по низкой цене деревеньки, кусочки их, чиншевые (с которых шли подати) земли. Получив-шие их шляхтичи обязаны были быть на сеймиках и поддержи-вать партию своего вельможи словом и делом.
«Дворы вельмож были очень многочисленны, – писал Охоц-кий, – они состояли из шляхты, сыновей помещиков, дворян, комнатных прислужников (покойовцев), оруженосцев и пажей. Лакеи и камердинеры тогда были ещё неизвестны. Зато были гайдуки, ливрейные паюки и скороходы в свойственных им кос-тюмах. Дворяне одевались как хотели, только в залы обязаны были являться всегда при саблях и с ладунками; они получали ничтожное жалованье “salarium”, но обыкновенно вельможи де-лали им богатые подарки. Дворяне обязаны были держать отлич-ных лошадей, с богатым прибором, потому что в столице, или когда ехали в гости, они всей компанией сопровождали карету самого вельможи или жену его. Карета бывала пышно убрана гербами и всеми атрибутами сана владельца; лошади почти все-гда были таранты, в полосы и пятна как леопарды, или белые с красными или зелёными гривами, иногда телесного цвета с бе-лыми ноздрями, белыми гривами и хвостами и красными гла-зами. Эту породу привезли к нам из Испании…
Ни один дворянин не мог показаться без сабли ни у соседа, ни в городе, ни в церкви; некоторые мещане тоже пользовались этой привилегией. Во время чтения Евангелия, во время обедни все надевали шапки и наполовину вынимали сабли в доказатель-ство своей готовности защищать католическую веру». Тут на па-мять приходит, что точно такой же обычай существовал и у ка-заков. Уж не из одного ли источника он происходил?!
По глубокому убеждению каждого шляхтича, находившемуся в полном соответствии с нравами эпохи, человек, не имевший права носить саблю, то есть простолюдин, не имел равным обра-зом даже права на горделивую осанку. И если встречный крес-тьянин не приветствовал ехавшего на коне шляхтича снятием шапки и поклоном, шляхтич вправе был отхлестать невежу кну-том. Правда, в жизни этого не происходило, так как крестьяне предпочитали не подвергать себя неприятностям.
«Пьянство в Польше, – писал в своих воспоминаниях Я. Охоц-кий, – о котором так много писали и кричали, никогда, в сущ-ности, не было народным пороком. Оно вошло в моду в начале царствования Августа II, а через 60 лет тишины и мира укоре-нилось в обычаях и сильно распространилось».
* * *
Кроме добывания средств к существованию у мелкой провин-циальной шляхты было только два важных для неё занятия. Во-первых, участие в сеймиках, где происходили выборы в местные должности и выборы послов на общегосударственный Сейм, и, во-вторых, участие в бесконечных и беспрерывных судебных процессах либо в качестве участников, либо зрителей. А у адво-катов для таких дел всегда в достаточном количестве водились чернила, белая и гербовая бумага, а также гусиные перья послед-него осеннего ощипа.
«Многое можно было бы сказать о том, отчего до такой степе-ни укоренилось у нас сутяжничество, отчего гродские и земские суды были завалены делами. Главными причинами бесчислен-ных процессов были невероятная дешевизна производства дел; гербовая бумага, и то только первый лист, стоил всего грош се-ребром. Потом многочисленность студентов, окружавших суды и набивавшихся всем со своими услугами. Большую роль играло панское самолюбие, желание унизить противника и поставить на своём. Не раз я видел дела, не стоившие и двухсот злотых, так упорно поддерживаемые, что для прекращения их ни посредство друзей, ни ходатайство уважаемых личностей не имели ни ма-лейшего влияния». Таково мнение Яна-Дуклана Охоцкого.
А вот что говорил по тому же поводу Фаддей Булгарин.
«Страсть к процессам происходила вовсе не от любостяжания. Процессы всегда почти рождались или из ложного честолюбия, или вследствие личной ссоры. Хотя бы лишиться последнего куска хлеба, лишь бы поставить на своём!
Кроме того, процессы заменяли театр и литературу в провин-циях. Речи адвокатов – так называемые манифесты, то есть изло-жение претензий – печатались и рассылаемы были ко всем прия-телям. Судопроизводство было открытое и привлекало в запу-танных делах, или когда тягались значительные люди, множе-ство слушателей в суды. Сами тяжущиеся говорили иногда речи, и это занимало умы и убивало время».
В мемуарах брест-литовского каштеляна Мартина Матушеви-ча на примере одного дела о наследстве дано яркое свидетель-ство разлада государственного механизма Речи Посполитой и царившей в стране анархии. Он писал: «Дело длилось три не-дели, наконец, когда депутату радзивилловской партии Горниц-кому дали слабительного, так что он не был в состоянии явиться на заседание, то одним голосом большинства отец коадъютор виленский выиграл дело об опеке над имуществом своих пле-мянников и ими самими».
* * *
Стены и своды в храме во имя Божьего Тела в столице маг-натов Радзивиллов в Несвиже сплошным ковром покрыли уни-кальные фрески, выполненные в технике “гризайль” на библей-ские темы. Главный алтарь украшает икона “Тайная Вечеря”, созданная вместе с фресковыми росписями в 1750 – 1770 годах. При костёле находится родовая усыпальница Радзивиллов, где со временем было установлено 72 саркофага.
Вся шляхта Речи Посполитой, от бедного сельского шляхтича до самого короля безудержно пила, ела, устраивала охоты и гу-ляла. О короле Августе III ходило много интересных рассказов, не только передававшихся из уст в уста, но и служивших приме-рами для подражания среди богатых вельмож. Говорили о чрез-вычайной силе короля, о разгульных пирушках и его посеще-ниях домов землевладельцев, после которых в погребах не оста-валось ни капли вина. Август любил устраивать соревнования по пьянству – так называемые “бутылочные поединки”, после ко-торых часто следовали в награду отличившимся целые старост-ва, пенсии и даже звёзды ордена Белого Орла. Любители вкусно поесть, особенно католические монахи, лакомились бобровыми хвостами, состоящими из одного нежного и хрупкого жира, но бобрового мяса не употребляли в пищу. Замечательно, что жир-ный бобровый хвост почитался постной пищей, как будто бобр – это рыба!
Но, несмотря на такой бросающийся в глаза разгул верхушки общества, он уживался со скромным бытом не только мелкого и среднего шляхетства, но и порой самих магнатов. Охоцкий пи-сал: «Нужно откровенно сказать, что тогда не знали той роско-ши, которая потом так распространилась. Барыня выезжала в данцигской коляске, не стоящей более ста талеров, или в карете той же фабрики, обитой трипом, ценою в триста талеров. Лоша-ди были хорошо откормленные, но из собственного стада нашей чисто польской породы, которой теперь и следов не осталось. Жёны вельмож брали к себе дочерей помещиков когда они окан-чивали воспитание в монастыре. Затем их выдавали замуж, снаб-жали приданым и протежировали потом всю жизнь.
Сам помещик, бывший в молодости при дворе вельможи, по его милости запасался богатым и многочисленным гардеробом и не шил потом ничего нового, а только суживал или расширял по своему объёму. Впоследствии этот же самый гардероб переде-лывали на взрослых сыновей.
Необходимо также брать в расчёт дешевизну товаров. Напри-мер, бочка венгерского вина стоила 4 червонца, а французское самое дорогое вино – 7 червонцев. Десять фунтов кофе и столь-ко же сахару стоили 5 злотых… Доходы были невелики, а пили много, но это дёшево, правда, обходилось. Такой образ жизни не вводил шляхту в долги, напротив, почти всегда увеличивалось состояние. Кто собирал какой-нибудь капиталец, отдавал под за-лог вельможе и брал деревню, поэтому не было случая, чтобы помещики продавали за долги имения или увёртывались от кре-диторов».
Учитель географии и природоведения XVIII века Габриэль Рончинский, преподававший в иезуитских школах, писал, что в некоторых местностях Пинщины высушенные рыбы вьюны ис-пользовались в качестве светилен. Рончинский сообщал также, что полная лодка раков в Пинске стоила всего лишь имперский грот, а шестьдесят штук можно было купить за шеляг. Из-за ог-ромного количества в Пинске черепах и раков более поздний пи-сатель Ю. Крашевский даже назвал его их столицей.
* * *
В начале XVIII века уровень образования в иезуитских колле-гиумах Речи Посполитой падал. Нужны были срочные реформы, которые пришли во второй половине века. В Пинском коллегиу-ме стали преподавать немецкий и французский языки. Другим новшеством было введение в программу изучения истории и географии, которые изучались по учебникам близкого друга ко-роля Станислава-Августа Понятовского, историка Кароля Выр-вича (1717 – 1793), который одно время преподавал в Пинске. Однако из стен Пинского коллегиума вышло не так много, как можно было бы ожидать, учитывая мощный преподавательский состав, известных деятелей культуры. Это, наверно, связано и с тем, что высшая школа в Пинске работала, в первую очередь, для нужд Ордена, а монахи-иезуиты, прежде всего, занимались организационной, миссионерской деятельностью, и только по-том культурной.
Но зато на века Пинский коллегиум прославил его выпускник-иезуит, великий польский историк и поэт Адам Нарушевич (1733 – 1796), написавший фундаментальную “Историю поль-ского народа”. Среди других известных выпускников можно от-метить архитектора-иезуита Франтишка Карева; богослова, пуб-лициста и педагога Анастаза Керницкого, которого современ-ники за красноречие называли “Периклом”; филолога и перевод-чика Игнация Нагурчевского; политического и хозяйственного деятеля, преобразователя Полесья Матеуша Бутримовича (1745 – 1814); Кароля Вырвича.
Но, судя по всему, многие из Дзиковицких, включая Стефана Владиславовича, прошли школу шляхетской жизни не в Пин-ском коллегиуме, а при дворе какого-либо из местных вельмож. А такое образование мелкой шляхты сильно отставало от новых научных достижений и давало широкий простор распростране-нию суеверий и выдумок. Всё тот же Рончинский писал, что кА-мешки, находящиеся в раках и которые на Пинщине называют “рачьими глазами”, собирали в большом количестве. Эти камеш-ки считались хорошим лекарством от ядовитых укусов, от мора и лихорадки. Однажды, желая заработать, какой-то шляхтич из-под Пинска завёз 200 таких камней в Гданьск.
* * *
Русский историк и писатель Е.П. Карнович в одном из своих очерков поведал весьма интересную историю, случившуюся не ранее 1768 года, когда пинский староста Михал-Казимир Огин-ский стал великим гетманом литовским. Приведём её здесь, по-скольку она очень характерна для быта и нравов, что господ-ствовали тогда в Речи Посполитой.
«В числе первых любимцев короля Станислава-Августа Поня-товского был великий гетман литовский Михал Огинский. Дав-нишнее знакомство с королём, одинаковое воспитание, а глав-ное, сходство характеров и блестящее положение Огинского сближали короля с магнатом. Несмотря на упадок королевского сана в Польше, дворянство льстилось вниманием, а тем более любовью короля, и поэтому при дворе завидовали Огинскому; все старались повредить ему в мнении короля; но все придвор-ные интриги оставались безуспешны, дружба его к гетману была неразрывна до тех пор, пока, без всяких происков вельмож и царедворцев, вмешалась в это дело простая восемнадцатилетняя крестьянская девушка, по имени Эльжбета или Елизавета.
Доныне в картинной галерее, принадлежащей одной знамени-той польской фамилии, сохранился портрет этой девушки, ра-боты известного в своё время Бакчиарелли. Портрет лучше всего свидетельствует о необыкновенной красоте той, с которой он был снят, и которой суждено было расстроить дружбу Понятов-ского с Огинским и до некоторой степени подействовать на судьбу Польши.
Однажды гетман поехал на охоту в одно из обширных своих поместий и на берегу реки Равки встретил девушку, которая по-разила его своей красотой. Огинский был любитель женского пола и, смотря на прелестное личико крестьянки, не вытерпел, чтобы не заговорить с нею.
Он спросил, кто она и зачем ходит одна по лесу, и получил в ответ, что она дочь лесного сторожа, который умер, оставив её на руках мачехи; что злая мачеха обижает её, и что она ушла в лес, желая избегнуть тех огорчений, которые она встречает до-ма.
– Знаешь ли ты меня? – спросил Огинский.
– Как же не знать вашей княжеской милости, – отвечала де-вушка.
– И ты не боишься меня?
– Что же? Разве ясный пан какое-нибудь пугало? – Напротив.
Похвала крестьянки Огинскому, который был действительно красивый мужчина, была весьма приятна.
– А могла бы ты полюбить меня? – спросил Огинский.
Румянец вспыхнул на щеках девушки, она ничего не отвечала и потупила глаза; но когда подняла их, то взгляд её встретился с взглядом Огинского.
– Скажи мне, – продолжал Огинский, – но скажи правду: ни-кто ещё не любил тебя?
– Кто же полюбит меня, бедную сироту!.. Правда, ухаживают за мной многие и пристают ко мне, да что в этом…
– А как твоё имя?
– Эльжбета.
– Ну, слушай, Эльжбета, – сказал Огинский, – я тебя избавлю от мачехи.
Девушка в восторге бросилась обнимать ноги магната.
– Я дам тебе, – продолжал Огинский, – такие уборы, каких нет у жены моего эконома, я сделаю тебя знатной пани, у тебя будут слуги в галунах и в ливреях, у тебя будут славные кони и золо-тые кареты, и всё это будет… сегодня вечером.
Не успел гетман кончить последних слов, как на дороге пока-залась старая бричка, и в ней сидела грязная цыганка.
– Подай мне хоть грош, пригожий панич, – сказала она Огин-скому, – и поданная мне милостыня возвратится к тебе с из-бытком.
– Не нужно мне этого, – сказал Огинский, подавая цыганке несколько золотых монет, – а вот лучше поворожи этой девуш-ке.
Цыганка взяла маленькую руку Эльжбеты и, внимательно смо-тря на линии ладони, шептала что-то, а потом сказала громко:
– Ты будешь знатная госпожа!
– Видишь, я говорил правду, – шепнул Огинский девушке.
– Будешь жить в дворцах, ходить в шелку и золоте, за тобою будут ухаживать самые знатные паны.
Эльжбета задрожала от радости, но вздрогнул и Огинский, ко-гда цыганка сказала громче прежнего:
– Мало этого – ты будешь женою короля!
Несмотря на своё прекрасное образование, на дух времени и даже на переписку с Вольтером, Огинский был суеверен; притом мысль о короне была в голове каждого магната, и как же было не думать о ней Огинскому, прямому потомку Рюрика, одному из сильнейших и богатейших вельмож и в Литве, и в Польше? Ему показалось, что, имея в руках своих судьбу будущей коро-левы, он сам может легче сделаться королём.
В тот же день вечером Эльжбета переехала в Наборово, име-ние Огинского (в Мазовии, в 14 километрах к востоку от Лови-ча. – Примечание автора); щедрый магнат окружил её неслы-ханною роскошью, толпы слуг и прислужниц, великолепно оде-тых, явились исполнять её малейшие прихоти. Учителя один за другим приходили развивать и обогащать природный ум моло-дой крестьянки, так неожиданно перешедшей от бедности и при-теснений к богатству и роскоши.
Хотя в то время вельможи, подобные Огинскому, и были изба-лованы мелкими победами над женщинами высшего круга, тем не менее Огинский всем сердцем привязался к Эльжбете, и уже ходила молва, что быть может королевой ей и не бывать, но зато гетманшей будет непременно.
Последнее вероятно и сбылось бы, если бы о редкой красоте Эльжбеты не проведал задушевный друг Огинского, король Ста-нислав-Август, тоже страстный поклонник женщин, и чтоб убе-диться во всём, он приехал в Наборово.
– Правда ли, пан Михал, – сказал король гетману, – что ты влюблён без ума?
– Быть может, ваше величество.
– И ещё в крестьянку?
– Красота женщины, государь, как говорит французская посло-вица, для неё важнее, чем родословная в четырнадцать дворян-ских поколений.
– Шалишь, шалишь, мой друг, – говорил ласково король. – Ты набрался бредней Вольтера и Руссо; но они хороши только в теории.
– Я убедился, ваше величество, что они в некоторых случаях так же хороши и на практике.
– Да, – перебил король, – молва гласит и это.
– И справедливо; вы бы сами, государь, разделили это мнение, если б знали ту женщину, которая осуществляет теорию.
– Будто бы уж она так хороша? – спросил король, и востор-женный Огинский в самых привлекательных красках описал прелести Эльжбеты, перед которой померкли бы все красавицы Варшавы.
– Что же, – заметил король, – такая женщина и в самом деле достойна сделаться великой гетманшей литовской.
– И чем-нибудь побольше, – сказал загадочно Огинский, – и этим возбудил любопытство Станислава-Августа и, наконец, по его настоянию должен был рассказать о предсказании цыганки.
Король, надобно заметить, был так же суеверен, как вообще люди, жизнь которых отличалась каким-нибудь необыкновен-ным случаем.
– Покажи мне будущую королеву, – сказал Понятовский.
Огинский нахмурил брови, потому что знал, как король любил женщин, и как он умел искусно обольщать самых стойких из них, а потому и медлил исполнить желание короля.
– Ага! – сказал Понятовский, – ты боишься и за неё, и за коро-ну… Да, правда, – добавил он насмешливо, – муж будущей ко-ролевы сам может быть королём, особенно если это предскажет бродячая цыганка. Смотри, я напишу об этом Вольтеру.
Вольтер господствовал в то время над умами, и Огинский бо-ялся его более, нежели набожные предки его боялись самого чёрта. Затронутый за живое насмешками короля, он решился по-казать Эльжбету.
Король, как говорит предание, был поражён красотою Эльжбе-ты с первого разу, и, казалось, второе предсказание цыганки на-чалось сбываться, потому что его величество, несмотря на важ-ные государственные дела, призывавшие его в Варшаву, прогос-тил в Наборове три дня, а на четвёртый выехал из Наборова, пригласив ехать вместе с собою и своего осчастливленного хо-зяина.
Но едва только король и гетман выехали из Наборова, как про-сёлочною дорогою, по направлению к Варшаве, покатилась кра-сивая коляска, и в ней сидела прелестная Эльжбета; сопровож-дали её три казака и Конаржевский, главный исполнитель всех сердечных повелений его величества, короля польского Стани-слава-Августа.
В продолжение четырёх дней, почти постоянно проведённых с королём, в то время мужчиною весьма красивым и умевшим нравиться женщинам и умом и обхождением, Эльжбета успела полюбить его без памяти и, кроме того, убедившись на деле в справедливости первой части предсказания, она уже грезила о королевской короне.
Огинский вышел из себя, узнав о вероломстве своего друга; он проклинал высокую честь, ему сделанную, и грозил отплатить королю, как только представится случай. Тщетно король упот-реблял все усилия, чтобы снова сблизиться с раздражённым маг-натом. Огинский не мог забыть, что король лишил его и сердеч-ной привязанности, и надежды на корону, и в отмщение за это пристал к конфедерации, имевшей такое гибельное влияние и на участь короля, и на судьбу Польши.
Но, конечно, вы, читатель, спросите: что же сталось с Эльжбе-тою, главною виновницею всего этого; скажу вам, что предска-зание цыганки сбылось и она сделалась женою короля. Но вы на это возразите: Как же это было? Ведь известно, что Понятовский не женился на Эльжбете. Случилось это очень просто: пресы-щенный любовью Эльжбеты, непостоянный Станислав-Август выдал её замуж за одного бедного дворянина, фамилия которого была Kr;l, что значит по-польски король, и таким образом Эль-жбета была женою короля, но только не того, о котором она меч-тала».
А Михал-Казимир Огинский впоследствии женился на Алек-сандре, урождённой Чарторыйской (1730 – 1798), вдове литов-ского подканцлера Михала-Антония Сапеги, но детей у них не было. Поэтому всё своё внимание он уделял племяннику – Ми-халу-Клеофасу Огинскому, будущему композитору и политичес-кому деятелю, который много времени проводил в резиденции дяди в Слониме, общение с которым сыграло большую роль в становлении мальчика.
III. БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА
Возвращаясь немного назад по времени, расскажем о Станис-лаве Понятовском Младшем – про его приход к трону Речи Пос-политой и начале его правления.
Будучи наполовину Понятовским, а наполовину Чарторый-ским, Станислав-Август быстро делал карьеру и ещё подростком получил чин литовского стольника. Большую часть времени Станислав Младший проводил не в Речи Посполитой, а в сто-лице Саксонии Дрездене, при дворе короля Августа ІІІ. Там он приглянулся сэру Генбюри Вильямсу – английскому послу при саксонском дворе. Летом 1755 года, около дня Святой Троицы, в русскую столицу Петербург прибыл английский посланник кава-лер Вильямс. В свите посланника находился молодой поляк граф Понятовский, отец которого во время Северной войны держал сторону шведского короля. Вот как польский историк Казимир Валишевский характеризует новую звезду, появившуюся на пе-тербургском небосклоне:
«У него было приятное лицо… он был gentilhomme в полном смысле этого слова, как его понимали в то время: образование его было разностороннее, привычки утончённые, воспитание космополитическое, с тонким налётом философии… Он олицет-ворял собой ту умственную культуру и светский лоск, к кото-рым она (русская императрица Екатерина II) одно время прист-растилась благодаря чтению Вольтера и мадам де Севинье. Он путешествовал и принадлежал в Париже к высокому обществу, блеском и очарованием своим импонировавшему всей Европе, как и королевский престиж, на который ещё никто не посягал в то время. Он как бы принёс с собой непосредственную струю этой атмосферы и обладал как качествами, так и недостатками её. Он умел вести искристый разговор о самых отвлечённых ма-териях и искусно подойти к самым щекотливым темам. Он мас-терски писал записочки и умел ловко ввернуть мадригал в ба-нальный разговор. Он обладал искусством вовремя умилиться. Он был чувствителен. Он выставлял напоказ романтическое на-правление мыслей, при случае придавая ему героическую и сме-лую окраску и скрывая под цветами сухую и холодную натуру, невозмутимый эгоизм, даже неисчерпаемый запас цинизма».
Спустя несколько дней в Ораниенбауме праздновался Петров день, который совпал с именинами внука императрицы Елизаве-ты и сына великого князя Петра и его жены Екатерины. Среди гостей присутствовали иностранные посланники и министры. Великая княгиня Екатерина обратила внимание на Понятовского и записала впоследствии: «…глядя на графа Понятовского, кото-рый танцевал, я заговорила с кавалером Вильямсом об отце его и о том зле, которое он причинил Петру I. Английский посланник говорил мне много хорошего о сыне и подтвердил то, что я уже знала: именно, что старик Понятовский и семья жены его, Чар-торижские, в то время были главными представителями “рус-ской партии” в Польше. Что они послали молодого графа в Рос-сию и поручили его Вильямсу для того, чтобы воспитать в нём доброе расположение к России. “Я надеюсь, – заметил Вильямс, – что этот молодой человек сделает успехи в России”. Ему тогда могло быть около 22 или 23 лет. Я отвечала, что, по моему мне-нию, Россия может служить для иностранцев пробным камнем их достоинств, и что кто успеет в России, тот наверно может рассчитывать на успех во всей Европе» (“Записки Екатерины II”).
И Понятовский преуспел. Осенью начались тайные любовные встречи молодого графа и великой княгини.
* * *
В Европе же опять назревала война. Прусский король Фрид-рих II чувствовал себя уверенно. Его казна была пополнена анг-лийским союзником, в армии – свыше 200 тысяч вымуштро-ванных солдат. Король решил, что для него наилучшей тактикой будет молниеносная война, в которой он поодиночке разобьёт медлительных противников (они ещё не освоили прусскую ходь-бу “нога в ногу”). Поэтому, не обладая перевесом над францу-зами и австрийцами, самоуверенный Фридрих ударил первым. 29 августа 1756 года началась самая кровавая из войн XVIII сто-летия, которую иногда, учитывая, что боевые действия велись и на других континентах, даже называют мировой.
Саксонский курфюрст и польский король Август III вследст-вие тайного договора с Австрией опять вовлечён был в сражения с Пруссией. На начальном этапе войны Россия попыталась по-будить Речь Посполитую выступить против прусского короля, но эта попытка не увенчалась успехом. При Августе III в стране регулярной армии не было, а её слабым подобием являлись лич-ные армии магнатов. Финансовая система Речи Посполитой пра-ктически бездействовала, а рынок был завален фальшивыми деньгами. В таком положении страна просто не могла себе поз-волить ввязываться в какую-либо военную кампанию. А малень-кая Саксония против Пруссии продержалась недолго. Вскоре Август III был заперт Фридрихом II в лагере при Пирне с 17-ты-сячным войском, которое вынуждено было сдаться в плен. Сам Август бежал в Кенигштейн, а потом в Польшу.
Летом 1756 года граф Станислав-Август Понятовский выехал из Петербурга в Речь Посполитую, откуда вернулся к концу года уже в качестве официального посланника в России и министра саксонского курфюрста и польского короля Августа III.
* * *
В середине XVIII века российская императрица Елизавета тре-бовала от короля Речи Посполитой вернуть с литовских земель миллион беглых крестьян. Много это или мало? Если учесть, что население Литвы тогда составляло три миллиона человек, то становится ясно, что беженцы из России изменили демографи-ческую ситуацию. Возникала парадоксальная ситуация: чем ху-же жил народ самой России, тем больше беженцев оседало в со-седних странах.
Выселение в Россию старообрядцев из Ветки и из близких к ней местностей на Гомельщине было не добровольное. Россий-ская власть рассматривала их как перебежчиков и потому, выво-дя опять в пределы Российской империи, определяла староверов на жительство, как на ссылку, в наказание за побег. Так многие староверы оказались в Сибири.
«Когда поселились старообрядцы в Забайкалье? По сообще-нию иркутского летописца в декабре 1756 года они добрались до Иркутска. “Сего [1756] года пришли в Иркутск польские старо-обрядцы для поселения за Байкалом. Их сопровождал подпол-ковник Иванов” […] Первая партия семейских в 1756 году была поселена по Чиною, следующие партии – по Хилку. За короткое время тут образовался широкий земледельческий район.
Старообрядцы, в различие от других ссыльных, шли в ссылку целыми родственными группами, по несколько семей совместно. Такового рода переселения были новостью для Сибири, отсюда их местное заглавие – “семейские” […]
“В декабре месяце, – записано в другой летописи, – в разные числа приведены в Иркутск переведенцы [польские] и за ними подполковник Иван Иванов, кои из Иркутска и отправлены в Нерчинск в январе и феврале месяцах 1757 года, подполковник отбыл в Тобольск”. [...]
С Доном были связи у семейских до переселения в Сибирь и после водворения в Забайкалье. Когда старообрядцы поселились в Забайкалье, среди них действовал книжный человек Пётр Бу-ров, бывший казак Пятиизбянской станицы II-го Донского окру-га, на правом берегу Дона» (Селищев А.М.).
В одной из книг, написанной в первой половине XX века вы-ходцем из забайкальских старообрядцев, сказано так: «Пригнала семейщину царица Екатерина с Волыни, с далёкой Ветки, от са-мых, кажись, польских земель за Байкал, в горы да степи, к Хил-ку, к косоглазым нехристям, на край света [...]. Туго было сна-чала в неведомом краю, среди диких людей, диких хребтов, не-тронутых увалов. И здесь довелось воевать с царскими исправ-никами, когда снова те начали теснить за веру. С годами, одна-ко, утряслось. Исправники на крепость семейскую напоролись и поотстали. Братских (то есть бурятов. – Примечание автора), ба-сурманов, с их стадами, потеснили семейские в дальние степи, подняли целину увалов и распадков, тайгу раскорчевали [...]. Случалось с немалым боем и кровью уступали братские свою землю, но постепенно смирились... Зажила семейщина вольгот-но, земли вдосталь, жирная, кормит без отказа; зверя и птицы перелётной, непуганой – хоть палками бей» (Чернов И.).
* * *
К концу 1756 года Саксония была полностью оккупирована войсками Фридриха. Прусский король привёл несколько десят-ков тысяч саксонских пленных солдат к присяге себе и своему знамени и включил их в состав прусской армии.
Август III смог возвратиться из Варшавы в Дрезден только после Губертусбургского мира.
В апреле 1757 года российская великая княгиня Екатерина по-чувствовала, что беременна. В сентябре, когда императрица Ели-завета заболела, а беременность Екатерины была уже явной, её супруг великий князь Пётр Феодорович заявлял: «Бог знает, от-куда моя жена беременеет. Я не знаю наверное, мой ли это ребё-нок и должен ли я признавать его своим» (“Записки Екатерины II”). Тем не менее, он не пошёл на скандал и 9 декабря Екате-рина родила дочь Анну.
В 1757 году правительство Речи Посполитой разрешило рус-ским войскам пройти по территории Литвы и Польши в направ-лении Пруссии. При этом русские дипломаты подчёркивали, что проход войск призван обеспечить сохранение внутренней ста-бильности в Речи Посполитой и не направлен на отторжение ка-ких-либо земель от неё.
Занятию русской армией города Кёнигсберга – столицы Вос-точной Пруссии – предшествовала депутация от местного не-мецкого рыцарства, решившего войти под покровительство Рос-сии, чтобы избежать разорения своих городов от военных дейст-вий. К тому же рыцарство знало, как Россия уже несколько де-сятков лет по итогам Северной войны управляла соседним при-балтийским краем, где немцы составляли большинство и в выс-шем социальном слое, и в администрации.
Столица Восточной Пруссии была взята 11 (24 по новому сти-лю) января 1758 года без боя манёвром главнокомандующего русской армией генерал-аншефа Фермора. Более того. По свиде-тельству русского офицера А.Т. Болотова, население Кёнигсбер-га восторженно встречало русские войска: «Все улицы, окна и кровли домов усеяны были бесчисленным множеством народа. Стечение оного было превеликое, ибо все жадничали видеть на-ши войска и самого командира, а как присовокуплялся к тому и звон колоколов во всём городе, и играние на всех башнях и ко-локольнях в трубы и литавры, продолжавшиеся во всё время шествия, то всё сие придавало оному ещё более пышности и ве-ликолепия».
Основная цель войны для России была достигнута: вскоре вся Восточная Пруссия указом императрицы Елизаветы была прев-ращена в русское генерал-губернаторство. Прусское население, приведённое к присяге на русское подданство, не противилось русским войскам, и местные власти были настроены благожела-тельно по отношению к России.
Манифест императрицы Елизаветы от 6 (19 по новому стилю) марта 1758 года предписывал российскому генерал-губернатору Восточной Пруссии «среди самой войны пещись сколько можно о благосостоянии невиновных худому своему жребию земель, потому торговлю их и коммерцию не пресекать, но защищать и вспомоществовать». Поэтому с присоединением к России Вос-точная Пруссия ничего не теряла, но обретала большее спокой-ствие и защиту.
* * *
В Дзиковичах же всё шло по-старому. К 1758 году уже не бы-ло в живых отца, а в семье Стефана и Евдокии Дзиковицких рос сын Онуфрий. В этом году Стефан Дзиковицкий, оказавшись в больших долгах, от своего имени и от имени своего сына и нас-ледника, продал имение Дзиковичи вместе с селом Местковичи пану Станиславу Ожешко. Продажный документ звучал так.
«Я, Стефан Дзиковицкий, ручаясь и обязуясь за сына своего Онуфрия, подчиняясь всем правилам и определениям, законами предписанным, выдал сию мою, ни под каким предлогом нару-шиться немогущую, вечистую запись пану Станиславу Ожешко. В том, что я, […] имея вотчинное имение, Дзиковичи называе-мое, с деревней Местковичи, с крестьянами, в Пинском повете расположенное, приобретённое совместно с отцом моим паном Владиславом Дзиковицким по вечистой записи от Базиля Анд-реевича, Базиля Яновича, а также Бенедикта и Ефима Василье-вичей Дзиковицких в 1749 году, месяца ноября 4-го дня […], и нуждаясь в деньгах на удовлетворение долгов, ещё при жизни моего отца сделанных и обеспеченных тем же имением, я вы-нужден [это имение] продать.
И посему, войдя в договор с паном Станиславом Ожешко, ко-торый за имение сумму 8.500 польских злотых в мои руки упла-тил и засчитал, с принятия которой, вечисто документируя, име-ние Дзиковичи с селом Местковичи, со всякими строениями дворовыми и гумёнными, огородами яровыми и овощными, ле-сами, полями, пашнями, сенокосами морожными и болотными, с крестьянами и их семействами, имуществом и повинностями, ничего не исключая, со всем тем, что только было в моём владе-нии, пану Станиславу Ожешко навсегда продаю и уступаю. И от имения оного в его пользу отказавшись, делать ввод [во владе-ние] дозволяю. По силе затем такового права волен будет пан Станислав Ожешко таковым имением им приобретённым управ-лять, распоряжаться, всякие с него выгоды получать, кому угод-но дать, дарить, записать, продать, заложить и к самолучшей своей пользе обратить. В чём я, никакого препятствия не делая, от всякого претендента заступать и оборонять собственными моими издержками обязуюсь и наследники мои должны будут, под штрафом, стойность дела составляющим и наказанием лич-ного имущества.
И в том я дал сию мою вечистой крепости запись с моей и па-нов свидетелей подписями. Писано 1758 года, месяца марта 1-го дня» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 836, 836 об.).
Свидетелями, поставившими свои подписи, были Клеменс Пу-цатти, Георгий Вальский и Базили Плотницкий. 8 марта, лично явившись в Минское заседание Главного Трибунала Великого княжества Литовского, Стефан Дзиковицкий признал свою про-дажную запись.
После таковой продажи у него, конечно, ещё оставалось какое-то недвижимое имущество, но, скорее всего, уже не столь значи-тельное и достаточное, чтобы чувствовать себя спокойно и уве-ренно в жизни.
* * *
В конце 50-х годов король Август ІІІ стал хворать и польские магнаты начали думать о его преемнике. Естественно, что сам король мечтал передать трон сыну – курфюрсту саксонскому. Во главе саксонской партии были премьер-министр Бриль и его зять, великий маршал коронный граф Мнишек, а также могуще-ственный клан магнатов Потоцких.
Против них выступил клан князей Чарторыйских. Этот много-численный клан в Польше стали называть “Фамилией” ещё в 20 – 30-х годах XVIII века. Чарторыйские предлагали осуществить ряд реформ в Польше, причём главной из них должен был стать переход всей полноты власти к “Фамилии”. Они утверждали, что новым королём должен быть только Пяст. Утверждение это бы-ло, конечно, сплошной демагогией. Законные потомки королев-ской династии Пястов вымерли ещё несколько столетий назад, а члены “Фамилии” никакого отношения к Пястам не имели. Од-нако в Петербурге делали вид, что не разбираются в польской генеалогии и называли Пястом любого лояльного к России маг-ната. К Чарторыйским примкнул и Станислав Понятовский Старший – мазовецкий воевода и краковский каштелян. И опре-делённые основания для этого он имел, поскольку его жена по рождению была Чарторыйской. А уж их сыну Станиславу-Ав-густу, как говорится, сам Бог велел оказаться в стане “Фами-лии”.
* * *
В России в марте 1759 года в результате придворных интриг был арестован вице-канцлер граф Бестужев. Вскоре после этого русское министерство официально потребовало от польского ко-роля отозвать графа Понятовского, ссылаясь на то, что в бумагах Бестужева была найдена одна записка польского посланника, хоть и совершенно невинного содержания. Правда, отъезд затя-нулся, и в конце апреля Понятовский всё ещё был в Петербурге.
Вернувшись в своё отечество, польский посланник в России граф Станислав Понятовский увидел всё то же затянувшееся магнатское веселье. Во второй половине XVIII века в Речи Пос-политой создаётся благоприятная хозяйственная конъюнктура, которая улучшила материальное положение средней шляхты. Однако, при внешнем равенстве, внутри шляхетского сословия шла упорная борьба между группой “можных” (крупных) и средне-мелкими землевладельцами. При этом магнаты, имевшие возможность опираться на многочисленную безземельную шля-хту, группировавшуюся около их дворов, определяли и делали посредством Сеймов и поветовых сеймиков всю политику.
Стремление крупных магнатов жить в полное своё удоволь-ствие и нежелание поступиться хоть малой частью своих фео-дальных привилегий в пользу усиления королевской власти от-нюдь не способствовало укреплению страны на случай внешней военной угрозы. В Несвиже, например, 12-й воевода виленский и староста несвижский и брестский князь Карл Радзивилл, полу-чивший прозвище Пане-Коханку (Возлюбленные Господа), так-же старался жить по-королевски. Он имел здесь свой “оберега-тельный гарнизон” и крепость с шанцами и валами, на которых всегда стояло до 60 пушек. Князь считался самым знатным и наиболее богатым среди литовских магнатов. «По древности ро-да и родству через Ягеллов со многими царствующими домами Европы он превосходил всех своих соотечественников. Князь Карл росту был менее даже чем среднего, очень толстый и оде-вался всегда по-старопольски» (Охоцкий Я.-Д.).
После присоединения Восточной Пруссии к России русская армия одержала победы и в западной её части, взяв и там сто-лицу Берлин 28 сентября (9 октября по новому стилю) 1760 года. Но лишь четыре года Восточная Пруссия была частью Россий-ской империи. Смерть императрицы Елизаветы в декабре 1761 года и вступление на престол нового императора Петра III при-вели к добровольному отказу России от всех своих важных при-обретений в Семилетней войне.
* * *
28 июня 1762 года в Петербурге произошёл государственный переворот, в результате которого император Пётр III лишился престола, а затем и жизни, а российской государыней стала его властолюбивая, хитрая и умная жена Екатерина. Французский посол Бретейль, наблюдая, как великая княгиня, ставшая импе-ратрицей Екатериной II, афиширует своё горе и слёзы по поводу гибели ненавистного ей супруга, заметил: “Эта комедия внушает мне такой же страх, как и факт, вызвавший её”.
Если бы в 1763 году можно было пролететь на высоте птичье-го полёта над обширной Речью Посполитой и попытаться оце-нить сверху состояние дел в государстве, наблюдатель отметил бы, что в нём царит мирное спокойствие, нарушаемое местами лишь буйными наездами одних магнатов во главе шляхетских отрядов на владения других. И если не обращать внимания на это вошедшее в традицию явление, то всё говорило о прочном мире. Не видно было осаждённых городов, по дорогам и крес-тьянским полям не двигались войска, не дымили обширные по-жарища. Короче, всюду царила спокойная жизнь.
В этом же году вступил во владение майоратом и имениями своего отца ставший знаменитым на всю Литву своими выходками и экстравагантностью, опиравшимися на огромное богатство, вышеупомянутый князь Карл-Станислав Радзивилл, “Пане Коханку”.
Однако именно в это время в стране созревали и силы, попы-тавшиеся вскорости обуздать и буйное шляхетство, и сделать сильной королевскую власть, и вновь вернуть стране растра-ченное за предшествующие два столетия могущество через обуз-дание сепаратистских притязаний магнатов. Эти подспудные си-лы воспевали крепкую королевскую власть, способную обуздать вельмож. Критика политических и общественных порядков сов-ременности сочетается в эти годы в произведениях поэтов с вос-певанием героической старины. Поэтому большое распростра-нение получили, с одной стороны, сатиры, басни и комедии, а с другой – исторические исследования типа “Истории” Адама На-рушевича или “Исторические песни” Немцевича. Страна стояла на пороге больших потрясений. Воцарившаяся в ней тишина бы-ла лишь затишьем перед бурей, грозой, которая должна была привести либо к победе, либо к поражению Речи Посполитой.
В начале апреля 1763 года в Польшу были введены новые рос-сийские воинские части. Первая колонна, под командованием князя М.Н. Волконского, двигалась через Минск, а вторая, под командованием князя М.И. Дашкова, шла через Гродно.
В тогдашней образованной части польского общества развер-нулась острая идеологическая борьба. Наиболее дальновидные представители магнатов и шляхты, возглавляемые Чарторыйски-ми, понимали, что под угрозой уже находится само существова-ние Речи Посполитой и потому выступали с программой поли-тических и экономических реформ, включавшей создание посто-янной армии, упорядочение финансов и налоговой системы, ре-организацию Сейма и всего государственного устройства и так далее. Такую программу выдвинул находившийся в эмиграции бывший король Станислав Лещинский, который высказывался в пользу личного освобождения крестьян и перевода их на чинш.
В этом году шляхта Великого княжества Литовского подписа-ла “Манифест литовской шляхты”, отражавший государственно-политические настроения местных вельмож. Среди подписав-ших находился и некто Ян Дзиковицкий. Видимо, он был в это время главой клана Дзиковицких и ставил свою подпись за весь клан.
По дошедшим семейным преданиям, Дзиковицкие, якобы, бы-ли в каких-то “родственных отношениях” с последним польским королём. Однако, исходя из известных событий того времени, более реальной представляется следующая картина. Под назва-нием “Фамилия” выступала большая группа близких и не очень близких по крови магнатско-шляхетских родов Речи Посполи-той, среди которых были прежде всего Чарторыйские. Много-численный род Чарторыйских был одним из наиболее влиятель-ных на землях Великого княжества Литовского, кровно связан-ным как с Понятовскими, так и с Огинскими, а последние через Михала-Казимира имели влияние как раз там, где находились Дзиковичи. И где проживали в то время уже довольно многочис-ленные представители рода Дзиковицких. А раз так, то, как было принято во времена, когда шляхта вслед за магнатами делилась на противоборствующие магнатско-шляхетские партии, и оказа-лось, что все Дзиковицкие, включая и Стефана, вошли в ту пар-тию, которая называлась “Фамилия”. Именно это положение и подтвердила подпись главы рода Яна Дзиковицкого. Так что, хо-тя семейное предание оказалось перепутанным, оно всё-таки не-сло в себе некоторую достоверную информацию о былом поли-тическом бытии рода, которая поддаётся корректировке и объяс-нению тогдашними событиями.
* * *
При своём желании провести в Речи Посполитой реформы и сделать государство вновь сильным и жизнеспособным, Чарто-рыйские наивно и безосновательно надеялись на понимание и содействие им в этом со стороны Российской империи.
10 (21) апреля 1763 года 26 польских магнатов подписали письмо Екатерине II, в котором говорилось: «Мы, не уступаю-щие никому из наших сограждан в пламенном патриотизме, с го-рестию узнали, что есть люди, которые хотят отличаться неудо-вольствием по поводу вступления войск вашего императорского величества в нашу страну и даже сочли приличным обратиться с жалобою на это к вашему величеству. Мы видим с горестию, что законы нашего отечества недостаточны для удержания этих мнимых патриотов в должных пределах. С опасностию для нас мы испытали с их стороны притеснение нашей свободы, именно на последних сеймиках, где военная сила стесняла подачу голо-сов во многих местах. Нам грозило такое же злоупотребление силы и на будущих Сеймах, конвокационном и избирательном, на которых у нас не было бы войска, чтоб противопоставить его войску государственному, вместо защиты угнетающему государ-ство, когда мы узнали о вступлении русского войска, посланного вашим величеством для защиты наших постановлений и нашей свободы. Цель вступления этого войска в наши границы и его поведение возбуждают живейшую признательность в каждом благонамеренном поляке, и эту признательность мы сочли своим долгом выразить вашему императорскому величеству».
Среди подписей были имена куявского епископа Островского, плоцкого епископа Шептицкого, Замойского, пятерых Чарто-рыйских (Августа, Михала, Станислава, Адама и Юзефа), Ста-нислава-Августа Понятовского, Потоцкого, Лобомирского, Сул-ковского, Сологуба, Велёпольского.
У реального хозяина Речи Посполитой – русского прави-тельства – также возникли свои предположения о приемлемом для России развитии польских событий. В этом, 1763-м году, в Петербурге обсуждался секретный план отторжения от Польши территорий с городами Динабург, Полоцк, Витебск, Орша и Мо-гилёв. Однако на этот раз от идеи раздела Речи Посполитой ре-шили отказаться, посчитав момент неблагоприятным.
* * *
5 октября 1763 года в своём любимом Дрездене умер король Август III. «Не смейтесь мне, что я со стула вскочила, как полу-чила известие о смерти короля польского; король прусский из-за стола вскочил, как услышал», – писала Екатерина II Панину. На-чалось очередное бескоролевье. Обострилась внутренняя обста-новка в стране. Коронный гетман Браницкий привёл в боевую готовность коронное польское войско, к которому присоеди-нились саксонские отряды. В ответ Чарторыйские обратились прямо к императрице с просьбой прислать им на помощь две тысячи человек конницы и два полка пехоты.
К тому времени в Польше имелись лишь небольшие отряды русских (полторы – две тысячи человек), охранявшие магазины (склады), оставшиеся после Семилетней войны. Эти силы было решено собрать и двинуть к резиденции коронного гетмана в Бе-лостоке. Русский посол в Польше князь Н.В. Репнин писал гра-фу Н.И. Панину: «Правда, что этого войска мало, но для Польши довольно; я уверен, что пять или шесть тысяч поляков не только не могут осилить отряд Хомутова, но и подумать о том не осме-лятся». Замыслам Екатерины и Фридриха способствовала и смерть 6 декабря 1763 года сына короля Августа ІІІ Карла-Августа. Младшему же сыну покойного короля Фридриху-Августу исполнилось только 13 лет, и избрание его королём бы-ло маловероятно. Главным противником Станислава Понятов-ского мог стать только гетман Браницкий.
31 марта (11 апреля) 1764 года в Петербурге были подписаны русско-прусский оборонительный трактат и секретная конвен-ция относительно Польши. В соответствии с третьим артикулом трактата Пруссия обязывалась выплачивать России ежегодные субсидии в 400 тысяч рублей в случае её войны с Турцией или Крымом. Екатерина и Фридрих договорились избрать королём Станислава Понятовского, что и было зафиксировано в конвен-ции, а также сохранять «вплоть до применения оружия» дейст-вующие «конституцию и фундаментальные законы» Польши. Россия и Пруссия совместно выступили за возвращение дисси-дентам «привилегий, вольностей и преимуществ, которыми они ранее владели и пользовались как в делах религиозных, так и гражданских».
В конце апреля 1764 года в Варшаву на конвокационный Сейм начали съезжаться сенаторы, депутаты и паны. Так, князь Карл-Станислав Радзивилл, виленский воевода, противник “Фами-лии”, пришёл с 3-тысячной частной армией. Привели частную армию и Чарторыйские, недалеко от неё расположились и рус-ские войска (в Уязове и на Солце). Одним из претендентов на престол Речи Посполитой был пинский староста Михал-Кази-мир Огинский. Однако он оказался заведомо непроходным, по-скольку сразу же главная ставка России была сделана на быв-шего любовника Екатерины II Понятовского.
Сейм открылся 26 апреля (7 мая) 1764 года. Варшава в этот день представляла собой город, занятый двумя враждебными войсками, готовыми к бою. Партия Чарторыйских явилась на Сейм, но их противников, возглавляемых гетманом Браницким, не было: они с раннего утра совещались и, наконец, подписали протест против нарушения народного права появлением русских войск. Хотели сорвать Сейм – не удалось, требовали составить немедленно тут же в Варшаве конфедерацию, но Браницкий струсил. Он заявил, что не чувствует себя в безопасности в Вар-шаве, и выступил из города, чтобы составить конфедерацию в более удобном месте, но время тратилось без толку, а между тем следом за гетманом шёл русский отряд Дашкова, перешедший из Литвы в Польшу. В 30 верстах от Варшавы произошла стычка между отрядом Дашкова и гетманским арьергардом.
* * *
Слишком заметное ослабление Польско-Литовского государ-ства требовало незамедлительных изменений в системе государ-ственного управления. Первые польские реформы относятся к 1764 году, когда во время бескоролевья Чарторыйским удалось взять власть в свои руки. Надеясь на избрание королём пред-ставителя “Фамилии”, они провели на конвокационном Сейме ряд постановлений, касавшихся как порядка деятельности Сейма – было ограничено применение “либерум вето”, – так и финан-совых, военных и судебных органов, которые подверглись зна-чительной реорганизации.
Но несмотря на появившееся в польском обществе осознание необходимости реформ, большинство магнатов и шляхты было против всего нового: против налогов на постоянную армию, про-тив предоставления такой армии в распоряжение короля, против проектов отмены или хотя бы ограничения “либерум вето” и из-менения статуса всевластного и, в то же время, совершенно бес-сильного Сейма. Было подсчитано, что с 1652 по нынешний, 1764 год, из 55 проводившихся Сеймов из-за “либерум вето” бы-ло сорвано 48. То есть, работа этого главнейшего политического органа государства уже более ста лет была попросту парализо-вана. В это же время начались политические дискуссии, продол-жившиеся и в следующем десятилетии, в которых поднимался вопрос, являются ли хлопы составной частью польской нации или же нацию составляет исключительно шляхта.
В июне 1764 года закончился конвокационный Сейм. На нём была создана польская Генеральная конфедерация, которая сое-динила Коронную конфедерацию с Литовской. Маршалком Ко-ронной конфедерации избрали князя Чарторыйского, воеводу русского. Сейм постановил при королевских выборах не допус-кать иностранных кандидатов, выбран мог быть только поль-ский шляхтич по отцу и матери, исповедующий римско-католи-ческую веру.
Чарторыйские для достижения своей цели пользовались рус-скими деньгами и русскими войсками, а в благодарность за это Сейм признал императорский титул русской государыни. В акт конфедерации была внесена публичная благодарность русской императрице, и с выражением этой благодарности в Петербург должен был отправиться писарь коронный граф Жевусский. А между тем русские солдаты должны были окончательно очис-тить Польшу от врагов “Фамилии”.
Радзивилл, вышедший из Варшавы вместе с Браницким, отде-лился от него по дороге и направился к себе в Литву, но под Слонимом столкнулся с русским отрядом и потерпел поражение. Вместе со своей конницей (1.200 сабель) Радзивилл перепра-вился у Могилёва через Днепр и ушёл в Молдавию. Но пехота и артиллерия из его частной армии были окружены князем Даш-ковым у деревни Гавриловка и капитулировали.
Из Молдавии Радзивилл перебрался в Венгрию, а оттуда – в Дрезден. Браницкий, преследуемый русскими, также не мог больше оставаться в Польше и ушёл в Венгрию.
Между тем русский посол в Польше Репнин заподозрил князя Августа Чарторыйского в желании самому стать королём, поэто-му Репнин просил у императрицы санкции на открытую под-держку кандидатуры Станислава Понятовского. Екатерина вяло сопротивлялась и написала на донесении Репнина: «Мне кажет-ся, что нам не годится называть кандидата, дабы до конца ска-зать можно было, что республика вольно действовала».
Сейчас трудно сказать, получил ли князь Репнин санкцию им-ператрицы или действовал в инициативном порядке, но 27 июля Кейзерлинг и Репнин поехали к примасу Польши, где уже нашли прусского посла, князей Чарторыйских и других панов. Кейзер-линг при всех заявил примасу, что императрица желает видеть на польском престоле графа Понятовского, которого он, посол, именем её величества будет рекомендовать всей нации на изби-рательном Сейме. Прусский посол сказал то же от имени своего государя, князья Чарторыйские также порекомендовали племян-ника и поблагодарили оба Двора за расположение к их “Фами-лии”.
С 5 (16) по 15 (26) августа 1764 года тихо прошёл избиратель-ный (элекционный) Сейм. Граф Понятовский, второстепенный представитель “Фамилии”, был единогласно избран королём под именем Станислава-Августа IV. Паны этим были крайне удив-лены и говорили, что такого спокойного избрания никогда не бывало. В Петербурге тоже сильно обрадовались, Екатерина пи-сала Панину: «Поздравляю вас с королём, которого мы сдела-ли».
В сентябре Репнин приступил к выплате гонораров. Королю он выдал 1.200 червонцев, но тут вмешалась Екатерина и при-слала ещё 100 тысяч червонцев. Август-Александр Чарторый-ский получил от Репнина 3 тысячи червонцев. Примасу Польши обещали 80 тысяч, но пока выдали лишь 17 тысяч. Персонам по-мельче и давали соответственно. Так, пинский староста Михал-Казимир Огинский получил на содержание своей частной армии только 300 червонцев.
Понятовский, имея перед собой печальный опыт Станислава Лещинского, который короновался не в Кракове и потому, как считали многие, был неудачен в достижении реальной власти, пытался нейтрализовать легендарное заклятие “за грех предка своего Болеслава”. Во искупление нарушенной традиции коро-нации в 1764 году в Варшаве, а не в Кракове, новоизбранный ко-роль решил попросить прощения у Святого Станислава – покро-вителя Польши, таким способом: учредив в 1765 году Орден Святого Станислава. Этот Орден стал второй, после высшей го-сударственной награды Речи Посполитой – Ордена Белого Орла, государственной наградой Польши.
Станислав-Август был сыном своего времени: любил женщин и даже чересчур много. Но на Сейме ему на будущее не дозво-лили вступить в брак, опасаясь, вероятно, чтобы его потомок не занял престол. Вельможи рассчитывали на смятения будущих выборов нового короля, на которых всегда можно было полу-чить какую-то выгоду. Не имея жены, король имел множество любовниц.
* * *
С начала своего царствования Станислав-Август старался пре-кратить излишнюю роскошь в нарядах, разорявшую шляхту. Притом это производило слишком резкий контраст между вель-можей и простым шляхтичем. «Часто вельможа сразу надевал на себя стоимость двух – трёх деревень, или даже целой вотчины. Не могла же сравниться с ним шляхта своими наследственными драгоценностями» (Охоцкий Я.-Д.). Начал Станислав-Август и преобразования в казначействе и чеканке денег, в армии ввёл новые виды оружия, стал заводить пехоту. Делал всё-таки по-пытки отменить “liberum veto”.
Последний польский король Станислав-Август Понятовский
Станислав-Август был умным, образованным, патриотически и реформистски настроенным человеком, но при этом слабым и нерешительным. Самый могущественный из литовских магнатов князь Карл Радзивилл противился избранию Понятовского и да-же составил против него Радомскую конфедерацию. Поэтому, припомнив Радзивиллу прежние его грехи, преданная избран-ному королю партия в том же году привлекла князя к суду, до-билась его осуждения, лишения всех должностей, секвестра имущества и изгнания из отечества. Князь Карл с 200 всадни-ками бежал в Турцию, а после жил в Дрездене на деньги, ко-торые ему тайно посылали преданные арендаторы.
Зато в том же 1764 году 33-летний внук по матери Михала-Сервация Вишневецкого, умершего 20 лет назад, пинский старо-ста Михал-Казимир Огинский, поддержавший прорусскую “Фа-милию” и отказавшийся от собственных притязаний на трон, стал генерал-майором литовских войск и воеводой виленским.
«Первые годы царствования С. Понятовского прошли спокой-но: все радовались, что на престоле сидит не иностранец, а “при-родный Пяст”. Радушное обращение нового короля, его заботы о просвещении, веселье, которое он внёс в придворную жизнь, за-слонили собою тёмные черты его характера: все с восторгом го-ворили о его “четвергах”, где собирался весь цвет польского ху-дожественного, литературного и учёного мира. Создалось мне-ние, что с воцарения Станислава-Августа начался в Польше зо-лотой век возрождения наук и искусств. Эти надежды омрача-лись лишь крайним развратом, которому предавался король и его Двор. Жёны первых сановников в королевстве домогались чести обратить на себя внимание Станислава-Августа, сделаться королевской метрессой считалось высшим счастьем» (Брокгауз и Ефрон). Придворная жизнь в это время стала настолько не-приличной, что провинциальные шляхтичи, державшиеся ста-ринных понятий о нравственности, дорожившие честью своего имени и репутацией, старались держать своих жён и дочерей по-дальше от королевского Двора.
Екатерина II, обидевшись на Станислава-Августа за его лю-бовниц и пренебрежение к ней, в отместку в подаренном ей польским королём золотом троне приказала сделать в середине отверстие и использовала этот трон в качестве своеобразного детского стульчака-унитаза. Говорят, она на нём и скончалась впоследствии.
При Станиславе-Августе в обеих столицах Речи Посполитой – в Варшаве и Вильно – установилась утончённость Парижа. Но, в то же самое время, в провинциях, особенно в Литве и на Украи-не, господствовали фанатизм и самоволие Средних веков, пьян-ство и обжорство. В то же время провинциальная шляхта отли-чалась от столичной своей нравственностью. Практически вся шляхта Речи Посполитой, за исключением занимавшей придвор-ные должности, большую часть года проживала в своих помес-тьях, в семейном кругу, соблюдая патриархальные обычаи. Если любовные интриги и случались, то тайные, с сохранением внеш-них приличий. И, невзирая на свободное общение между мужчи-нами и женщинами, никто не посмел бы похвастать, как при королевском Дворе, наличием у него любовницы. А женщина подозрительного поведения не смела даже показаться в люди.
* * *
Во времена Станислава-Августа в полную силу проявился и развился талант выдающегося польского графика Яна-Петра Норблина, который стал основоположником бытового жанра в польском искусстве. Живые зарисовки с польских Сеймов, ба-лов, судебных трибуналов, с сельских шляхтичей и военных ос-тавили на память потомкам характерные образы, навсегда ушед-шие в прошлое.
А. Царинный в статье “Украинское движение” писал: «“Про-свещённый” XVIII век был самым несчастным временем для русского населения в Польше. Оно представляло собою сплош-ную массу мужиков, закрепощённых польским или ополячен-ным душевладельцам. Разница веры клала неизгладимую про-пасть между “паном”-католиком и “хлопом”-православным. Рус-ского образованного общества не было, да и не могло быть, по-тому что не существовало русских школ для получения образо-вания. Кто из русских учился в иезуитских (например, в Луцкой, существовавшей с 1608 года) или базилианских школах, стано-вился поляком. Религиозными пастырями православного просто-народья были невежественные священники (“попы”), забитые и зависимые в каждой мелочи жизни от владельцев тех сёл, где находились церкви, тем более что и самые церкви по польскому праву считались собственностью владельцев. Переход в унию являлся обыкновенно единственным средством для настоятеля мужицкого прихода сколько-нибудь улучшить своё положение.
Высшее правительство в лице обладавшего только призрачной королевской властью Станислава Понятовского было бездея-тельно, слабо и более чем равнодушно относилось к нуждам русских закрепощённых “панам” мужиков.
Такая сеймовая и литературная борьба за веру и народность, какая велась в первой половине XVII века, была уже невозможна за полным отсутствием среди русского населения нужных для этого умственных сил. Казачество как политическое движение отжило своё время и сменилось диким разбойничьим гайдамаче-ством».
IV. КОНСЕРВАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО БЕССИЛИЯ
Совместно с королём Чарторыйские хотели продолжать поли-тику реформ. Однако преобразования государственного устрой-ства Речи Посполитой встретили решительные возражения со стороны Пруссии и России, не желавших усиления Польши и поэтому настаивавших на сохранении шляхетских вольностей.
В то время, как Станислав-Август воображал себе, что склон-ность Екатерины II к заключению союзнических отношений с Польшей даст Речи Посполитой шанс на ликвидацию в Сейме “liberum veto”, на реформу сеймиков и увеличение армии, шаг к чему король и его единомышленники сделали уже на конво-кационном Сейме, Екатерина II в качестве предварительного ус-ловия начала переговоров о союзе выставила требование отказа от этих реформ. Неожиданно для Станислава-Августа, за две не-дели до коронационного Сейма, который должен был заседать в Варшаве с 3 по 20 декабря 1764 года, Екатерина II отвергла все польские предложения и прямо запретила проводить какие-либо реформы.
В то же время, хозяйская политика царского правительства в отношении Речи Посполитой вызывала раздражение в правящих кругах Пруссии и Австрии, которые хотели бы уничтожить рус-ское влияние в Речи Посполитой и добиться согласия Екатерины II на раздел Польши. Надеясь на поддержку со стороны Пруссии и Австрии, правящие круги Речи Посполитой, сформированные “Фамилией”, стали на путь открытого сопротивления царскому правительству, что не могло не кончиться конфликтом.
В XVIII веке значимость Великого княжества Литовского в международных сношениях снизилась. Упоминание о том, что Речь Посполитая является “государством двух народов”, стало исчезать из дипломатических документов, заменяясь ссылкой на то, что Речь Посполитая является государством “народа поль-ского”. Как польское государство Речь Посполитую стали вос-принимать и в международных делах.
Пользовавшееся огромными правами и многочисленными при-вилегиями польское шляхетство ценилось во всей Европе и даже самые знаменитые европейские фамилии стремились получить звание шляхты Речи Посполитой. «Тогда много самых значи-тельных фамилий русских, немецких, итальянских, английских, испанских получили права польского дворянства от государст-венного собрания, не считая тех, которые раздавал король» (Охоцкий Я.-Д.).
* * *
Неограниченно распоряжаясь всей внутренней политикой Ре-чи Посполитой, правительство Российской империи вновь пред-приняло жёсткие меры по репатриации ранее сбежавших от него русских староверов. Число семейских в Забайкалье постоянно пополнялось новыми переселенцами с Запада. «В 1765 году бы-ло издано распоряжение об отсылке в Сибирь недобровольно возвращающихся из Польши и Литвы беглецов. Часть выслан-ных старообрядцев была поселена на Алтае. О пути, пройденном “польскими” старообрядцами до Забайкалья, Мартос, со слов, вероятно старообрядцев, сообщил, что “они следовали водою из Калуги до Верхотурья и продолжали идти далее сухим путем. В Тобольске сформировали из них два пехотных полка: Томской и Селенгинской; остальных затем разделили надвое: одна часть поселена по Иртышу, другая за Байкалом”. Об этом пути пом-нили забайкальцы ещё в 60-х годах прошлого (XIX-го. – Приме-чание автора) столетия. С их слов С.В. Максимов записал сле-дующий рассказ.
«Народ собирали в Калуге, где на берегу Оки за городом стоя-ли нарочно выстроенные амбары (бараки). В бараках этих много перемёрло народу. По Оке в Волгу везли на судах до Казани. В Казани много взяли в рекруты: целый полк потом был сформи-рован из семейских в Тобольске. За Байкал пришли уже малыми частями. Мы располагаем сведениями о количестве дворов (се-мейств) старообрядцев, относящихся […] к первым годам их жизни в Забайкалье. П.С. Паллас, путешествуя по Сибири, объездил и Забайкалье (в апреле – июне 1772 года). Он побывал и в сёлах, где лет 6 тому назад, по его сведениям, поселились “польские колонисты”, то есть предки наших семейских, при-шедшие из Польши, и записал количество их дворов в той или иной деревне. Так, в Тарбагатае было тогда 10 дворов (теперь 479), в Хонхолое (где оказалась одна из линий предков автора) – 28 (теперь 526), в Куйтуне 50 (теперь 618). Всего в Тарбагатай-ском окружии, куда входили, между прочим, сёла Бурнашевка, Пестерева, Куйтун, Куналей, Брянь, число “новопоселённых ко-лонистов” Паллас определяет цифрой 466. [...]
Трудолюбие семейских и результаты его были отмечаемы с са-мых первых лет их заселения в Забайкалье. В 1772 году Паллас обращает особое внимание на “большой труд и прилежание” и на “чрезвычайный успех” “польских колонистов”» (Селищев А.М.).
В то же время, у новопоселенцев долгое время, как и на преж-нем месте жительства, не существовало чувства единства. Ста-роверы не были духовно спаяны, постоянно дробясь на так назы-ваемые “толки”, мелкие дробления семейских “беспоповских со-гласий”, широко распространённых в Забайкалье с конца XVIII аж до середины XX века. Возникали толки из-за различий в тол-ковании Святого Писания, в бытовой и церковной культуре и обрядности, иногда из-за амбиций уставщиков. Лишь во 2-й по-ловине XIX – XX веках большинство старообрядцев Забайкалья стали приверженцами Белокриницкой старообрядческой церкви, прервав связи с толками, и те, которые продолжали состоять в этих толках, теперь составляли меньшинство среди семейских.
В 1768 году вновь были организованы переселения староверов из пределов Речи Посполитой в Сибирь.
* * *
Ещё в 1746 году знаменитый магнат и меценат культуры князь Михал-Казимир Огинский (1730 – 1800) получил в управление пинскую экономию и приблизительно в 1752 году стал пинским старостой. По своей матери Анне Вишневецкой он приходился внуком бывшему пинскому старосте Михалу-Сервацию Вишне-вецкому и потому вполне понятна данная ему старостинская должность на Пинщине. Хотя его основной резиденцией являлся город Слоним, князь часто бывал в Пинске, где у него распо-лагался собственный двор. Кроме того, совсем рядом, в местечке Телеханы, находилась его летняя резиденция. Михал-Казимир Огинский был настоящим представителем эпохи Просвещения. Часто бывал в Париже, где близко сошёлся со знаменитым на всю Европу великим французским философом Дени Дидро. Князь даже писал статьи в знаменитую “Французскую энцик-лопедию”. В своих мемуарах Дидро дал высокую оценку его му-зыкальным способностям. Действительно, Михал Огинский был талантливым музыкантом и композитором. Он рассказал Дидро о покровителе Полесья – святом Андрее Боболе. Французский философ написал о святом в своём произведении “Разговор фи-лософа с женой маршала де ***”.
В 1765 году при своём дворе в Слониме Михал-Казимир Огин-ский создал оперный театр, капеллу и школу по подготовке ба-летных артистов и музыкантов. Несомненно, что свой слоним-ский театр он вывозил для показа представлений в любимый им Пинск. А имение Гоноратин под Телеханами, где жила его сес-тра Гонората Огинская, становится второй сценической площад-кой слонимского театра.
Князь М.-К. Огинский много сделал для экономического раз-вития Полесья как будучи пинским старостой, так и после остав-ления этой должности. По его инициативе и в основном за его деньги были построены два знаменитых канала – Огинский (1765 – 1775) и Королевский (Днепро-Бугский, 1775 – 1784), именно тогда и превратившие Пинск в “Полесский Ливерпуль” – в “порт двух морей”. Непосредственно строительством каналов занимался приятель и доверенное лицо князя – Матеуш Бутри-мович (1745 – 1814). Не будучи полещуком, этот, как сказали бы сегодня, социально активный человек, пассионарий на Пинщине пустил глубокие корни и оставил весьма заметный след в жизни этого края.
Влюбленный в родную землю, горячий приверженец идей Просвещения, Михал-Казимир приближал к себе единомышлен-ников. Таким оказался Матеуш Бутримович. Матеуш – выходец старого шляхетского рода Бутримовичей – юношей учился в Пинском иезуитском коллегиуме. Позже на военной службе мо-лодой человек проявил себя достойно и был замечен гетманом Великого княжества Литовского Михалом-Казимиром Огин-ским, который стал на всю жизнь его покровителем. Пинску ос-талась вековая память о Бутримовиче: знаменитый дворец или, как его называют, “Пинский мур”. В своём имении Кристиново Бутримович, впервые на Полесье, провёл мелиоративные рабо-ты, применил передовой сельскохозяйственный опыт. Не слу-чайно его называли Преобразователем Полесья. Через жену Кристину фамилия Бутримовича слилась со старым пинским ро-дом Лях-Ширмами. А Ширмы были известны на Пинщине ещё со времён великого князя литовского Витовта.
В это время в селе Дзиковичи стало укрепляться положение шляхетского рода Просоловичей-Островских герба Равич. В 1765 году шляхтич Ян из этой фамилии приобрёл землю у шлях-тичей Шоломицких и заглядывался на земли, бывшие во Владе-нии Дзиковицких. В семье Стефана и Евдокии Дзиковицких то-гда уже было два сына. Младшего, родившегося не позднее 1766 года, и к линии которого относится автор этой книги, звали Гри-горием. Были, возможно, ещё и дочери, но в документах, кото-рыми автору удалось воспользоваться, они не указывались.
* * *
«В продолжении шести-семи лет сумятицы, поднявшейся в Польше со смерти короля Августа III, в русской политике неза-метно мысли о воссоединении Западной Руси: она затёрта воп-росами о гарантии, диссидентах, конфедерациях. Русский каби-нет сначала довольствовался (думал только) исправлением гра-ниц с польской стороны и каким-нибудь территориальным воз-награждением Фридриха за содействие в Польше» (Костомаров Н.И.). Россия в течение долгого времени выступала против раз-дела и ликвидации Речи Посполитой, находившейся под её влия-нием, но в начавшемся в Польше движении за реформы русская императрица Екатерина II увидела угрозу такому влиянию. Стремясь оказать давление на польскую власть, русское прави-тельство использовало в качестве предлога так называемый дис-сидентский вопрос, то есть вопрос об угнетённом положении в Речи Посполитой украинского и белорусского населения, испо-ведующего православие. Сейм 1766 года выступил против урав-нения в правах католиков и диссидентов. После окончания Сей-ма русское правительство предложило Чарторыйским решить вопрос о диссидентах, а также заключить оборонительно-насту-пательный союз с Россией.
Получив отказ, Екатерина II через русского посланника в Речи Посполитой Репнина подняла против короля часть шляхты. В Великом княжестве в городе Слуцке образовалась Слуцкая кон-федерация, а в Королевстве в городе Торунь – Торуньская кон-федерация. Мятежная шляхта, опираясь на 30-тысячную рус-скую армию, воспротивилась всяким реформам.
Русские войска под командой Дуншена, Нуммерса и Кречет-никова, разделившись на небольшие отряды, весной-летом 1767 года заняли многие города Речи Посполитой, в том числе и сто-лицу – Варшаву. Осенью был созван новый Сейм. «Репнин, опи-раясь на десять тысяч русских штыков, предложил польскому Сейму обеспечить свободу вероисповедания и гражданские пра-ва иноверцам. Встретив сопротивление шляхты, он приказал но-чью арестовать четырёх влиятельных вожаков и отправить их под конвоем в Россию» (Михайлов О.). В числе арестованных был киевский епископ Юзеф-Анджей Залусский, один из двух братьев, создавших первую публичную библиотеку в Польше. За выступление в Сейме против русской политики Залусский был сослан на 5 лет в Калугу.
* * *
Среди ограничений, которые временами накладывались на польское еврейство настояниями католической церкви, был зап-рет иметь христианскую прислугу. Но если по отношению к по-лякам и литвинам это выполнялось, то к бежавшим из соседней России от рекрутских наборов и казённых податей крестьянам и старообрядцам этот запрет не соблюдался. В прениях екатери-нинской Комиссии об Уложении, работавшей в 1767 – 1768 го-дах, звучали такие претензии к Речи Посполитой, как “Жиды по нескольку русских беглецов имеют у себя в услужении”.
* * *
Сейм, состоявшийся в 1768 году, имел много последствий для дальнейшей жизни Речи Посполитой. В результате широкомас-штабного давления царского правительства значительная часть депутатов польско-литовского Сейма и шляхты во главе с коро-лём уступила требованиям России, и в феврале 1768 года пошла на подписание договора об уравнении в правах диссидентов с католиками.
Приход гомельского костёла считался очень богатым, и в 1768 году сюда был назначен ксёндзом один из замечательнейших ка-толических проповедников того времени Станислав Богуш-Сестренцевич, переводчик сочинений Мекэнзи “О здоровье” и впоследствии вице-президент Императорской Академии Наук, но вскоре его заменил другой.
Примирившись с королём, князь Карл Радзивилл на Сейме 1768 года выхлопотал уничтожение судебного решения 1764 го-да в отношении себя и получил обратно чины, староства и соб-ственное имение.
В 1768 году виленский воевода Михал-Казимир Огинский по-лучил должность великого гетмана литовского.
Поскольку король убоялся действовать против желаний Рос-сии, это вызвало полное к нему охлаждение в польском обще-стве, перешедшее вскоре в ненависть.
V. БАРСКАЯ И ГЕНЕРАЛЬНАЯ КОНФЕДЕРАЦИИ. КОЛИИВЩИНА
Когда русский посол при польском дворе, князь Н.В. Репнин, получил решающий голос в делах внутреннего управления, часть шляхты, напуганная этим вмешательством, 29 февраля 1768 года образовала в городе Баре на Подольщине конфеде-рацию, направленную против короля и России. Целью конфеде-рации была защита внутренней и внешней самостоятельности Речи Посполитой, сохранение всех древних прав и привилегий, которыми обладала шляхта, и сопротивление усилиям русской партии выхлопотать равноправность для диссидентов. Зачинщи-ками конфедерации были, главным образом, Адам-Станислав Красинский, епископ каменецкий, Михал Красинский, подкомо-рий рожанский и Юзеф Пулавский, староста варецкий.
Король, узнав о конфедерации, старался сначала действовать примирительно, несмотря на то, что конфедерация в своём мани-фесте обошла его молчанием, но когда дальнейший миролюби-вый образ действий стал невозможным, коронный гетман Фран-цишек-Ксаверий Браницкий с польским войском и русские гене-ралы Апраксин и Кречетников двинулись против конфедератов и взяли Бар.
* * *
Приход русских войск на территорию южных воеводств Речи Посполитой спровоцировал в мае 1768 года большое восстание против своих панов-католиков местного православного кресть-янства под предводительством Гонты и Железняка, получившее название “Колиивщина”. Его вожаками были запорожцы и раз-ного рода “вольные люди”. «Когда про это (про прибытие рус-ских войск. – Примечание автора) пошли вести на Украину, лю-ди поняли это не иначе, как Россия послала своё войско на осво-бождение их от Польши. Снова пошли слухи про царицыны ука-зы, даже потом показывались копии такой “Золотой грамоты”, где наказывалось уничтожать поляков и жидов и само их имя стереть за обиды, которые делаются от них православной вере. Эти копии были выдуманы, однако им верили и люди, и сами руководители восстания» (Грушевский М.).
Положение населения польской Руси в это время было луч-шим, чем в коренных провинциях Польши, условия жизни более льготны и повинности меньше, и причины восстания заключа-лись в большей мере в кочевнических, авантюристических, века-ми выработанных от казаков-черкасов и ставших второй нату-рой привычках местного селянства. Колиивщина – движение не чисто крестьянское, а, скорее, захватившее крестьян движение бездомных, бродячих, оторванных от земледелия мелких про-мышленников и торговцев, входивших в состав Запорожья или тесно связанных своими интересами с этим казачьим “добычни-ческо-торговым государством”. Запорожье пополняло гайдамац-кие ряды, давало им военную организацию и возглавляло их от-ряды.
Летом 1768 года восстание охватило северную часть Киевщи-ны, перебросилось на Волынь и южные поветы Великого кня-жества Литовского. Особенно сильным здесь оно было в сосед-нем с Пинским Мозырском повете Минского воеводства.
* * *
Староста Гомеля Чарторыйский в конце своей жизни также восстал против короля и польского сената за издание ими закона о веротерпимости к диссидентам и вступил в мятежную конфе-дерацию.
Барская конфедерация оказалась стоящей сразу против трёх противников (не считая враждебную Пруссию): польского вой-ска во главе с Браницким, русского войска во главе с генералом Кречетниковым и крестьянско-гайдамацкого восстания – Коли-ивщины. Но русские контролировали только крупные города и военные лагеря. Польские паны, и в мирное время игнориро-вавшие закон, теперь открыто грабили население. Единого ко-мандования над отрядами конфедератов фактически не было.
Бунт крестьян повлиял на расстройство конфедерации в вос-точных провинциях Речи Посполитой. Но раз вспыхнувшее пла-мя распространилось и в других местах, а именно в Великой и Малой Польше и в Литве; конфедераты стали обращаться к со-седним государствам, вызвали войну между Турцией и Россией и получили обещание деятельной помощи со стороны Франции. Вскоре в других местностях страны появились конфедерации по типу Барской во главе со своими маршалами – в Галиции, Люб-лине, Познани. Все вместе они составили так называемую Гене-ральную конфедерацию, во главе которой встал граф Потоцкий. В числе её руководителей в разное время были маршалок М. Пац, великий гетман Михал-Казимир Огинский; армией конфе-дератов командовал Ю. Сапега. По своему составу она была весьма пёстрой – от консервативно-католических кругов до про-грессивно-реформаторских, которых объединило недовольство вмешательством России во внутренние дела Речи Посполитой. В 1768 – 1770 годах главная резиденция Конфедерации находилась в принадлежавшем Австрии силезском городе Тешине.
Мне неизвестно, принимал ли участие в этих делах Стефан Владиславович, но готов предположить, что к движению конфе-дератов он, по крайней мере, как и большинство шляхты, отно-сился с сочувствием.
Австрия довольствовалась тем, что давала убежище конфеде-ратам, Франция же хотела оказать им более деятельную помощь. В 1768 году первый министр Людовика XV, герцог Шуазёль, от-правил к конфедератам на границу Молдавии драгунского капи-тана Толеса со значительной суммой денег, но, познакомившись с конфедератами поближе и оценив обстановку, Толес понял, что для Польши уже ничего сделать нельзя, не стоит тратить французские деньги и решил вернуться во Францию. Опасаясь, что письмо его к герцогу Шуазёлю о принятом решении попадет в руки полякам, Толес писал иносказательно: «Так как я не на-шёл в этой стране ни одной лошади, достойной занять место в конюшнях королевских, то возвращаюсь во Францию с деньга-ми, которых я не хотел употребить на покупку кляч».
Уже с началом июня 1768 года Барская конфедерация, несмот-ря на самоотверженность и героизм её участников, была почти полностью разгромлена. «Когда преследуемые со всех сторон конфедераты отступили от Кракова на Волынь и Украину, один из предводителей их, – Пулавский, – после взятия города Бара пришёл в Бердичев с отрядом из 700 человек, укрепился в мо-настыре и 25 дней держался там против осаждающих русских войск под командой генерала Кречетникова, но наконец сдался на капитуляцию» (Статистическое описание Киевской губер-нии).
* * *
Настала очередь и Колиивщины. «Царица Екатерина, обеспо-коенная слухами про её грамоты, что ими поднято восстание, издала манифест, отрекаясь от тех фальшивых грамот и гайдама-ков» (Грушевский М.). Летом силы гайдамаков были разгром-лены, а их вожди казнены. Судьба Речи Посполитой была пред-решена, и только ультимативное требование о выводе русских войск из Польши, которое выдвинула Турция, отсрочило паде-ние Польско-Литовского государства.
* * *
Осенью 1768 года началась новая русско-турецкая война, от-влёкшая значительные русские военные силы на этот театр воен-ных действий. В Речи Посполитой приобрёл свою первую славу русский бригадир Александр Суворов. 15 ноября 1768 года он вместе с Суздальским полком выступил из Новой Ладоги и уже 15 декабря прибыл в Смоленск. За месяц полк прошёл 927 кило-метров.
Конфедератское движение всё разгоралось: во главе его в Ве-ликой Польше стал Игнаций Мальчевский, а в Литве – Михал Пац и князь Карл-Станислав Радзивилл. Собрав 10-тысячное войско, конфедераты развернули военные действия в виде пар-тизанского движения. Их постоянные набеги довели русские от-ряды до крайнего утомления, даже изнурения.
Во время Барской конфедерации шапка-рогатывка была люби-мым головным убором конфедератов, отсюда и пошло её новое название, затмившее прежнее – конфедератка. Во 2-й половине XVIII века конфедератка становится непременным атрибутом шляхетского костюма, а также основным военным головным убором в армии Речи Посполитой.
Между тем война с Турцией кончилась победой русских, вой-ска конфедерации в нескольких схватках были побеждены Дре-вичем, и, наконец, с дозволения Австрии в Белой, что в Силезии, собралась Генеральная конфедерация, состоявшая из 37 воевод-ских маршалов. Михал Красинский и Иоахим-Потоцкий, нахо-дившиеся тогда в Турции, считались во главе конфедератов, но их замещали Михал-Иван Пац вместе с Игнацием Богушем. В своих манифестах конфедерация постоянно умалчивала о короле и от себя выслала уполномоченных послов к заграничным Дво-рам: Вельгорского во Францию, Петра Потоцкого в Австрию, Суфчинского в Турцию и Скоржевского в Пруссию.
В июле 1769 года русские войска Суворова вошли на террито-рию Речи Посполитой, а в середине августа он уже вступил в предместье Варшавы Прагу. Когда король выступил против кон-федерации вместе с Россией, князю Карлу-Станиславу Радзивил-лу был пожалован русский генеральский чин и он с русскими войсками вступил в Варшаву.
Россия в этой войне выступала в союзе с Пруссией. Но князь Карл Радзивилл, увидев, что другая, противная восставшей шля-хте конфедерация, стремится к целям, с которыми он не мог быть согласен, тайно ушёл в Литву и в своей резиденции в Нес-виже стал собирать единомышленников. Пристав к Барской кон-федерации, Карл Радзивилл во главе 2.000 конной шляхты тор-жественно вошёл в Вильно. В ответ по распоряжению русского правительства царский генерал Измайлов осадил главную Радзи-виллову резиденцию Несвиж, а затем велел разрушить крепость и снять с валов артиллерийские орудия. После этого происшест-вия князь Карл ушёл со своими сокровищами и значительными суммами в Австрию. Но Несвиж и несколько десятков миллио-нов князь Радзивилл всё-таки потерял.
* * *
Конфедераты, разбитые в одном месте, появлялись в другом: «Наши войска, сколько за сим ветром ни гоняются, – сообщал Репнин, – но догнать не могут» (Буганов В.И., Буганов А.В.). Повстанцы, не имея возможности вести войну как регулярная армия, приняли на вооружение тактику партизанской войны. Только благодаря этому борьба Барской, а затем Генеральной конфедерации против русского присутствия в Речи Посполитой не была подавлена сразу, а растянулась на несколько лет. Стефа-ну Дзиковицкому было тогда около 40 лет. В этом возрасте он стал свидетелем трагических для его родины событий и разделов земель Речи Посполитой между её хищными и алчными сосе-дями.
Прусский король Фридрих сперва испугался начала русско-турецкой войны, опасаясь, что Австрия, злобясь на русско-прусский союз, вмешается в неё, станет за Турцию и впутает Пруссию. С целью отклонить эту опасность, из Берлина с самого начала войны была запущена идея о разделе Речи Посполитой. Идея эта витала в воздухе уже с XVII века и не раз предлагалась ещё Петру I. Так что Фридриху II принадлежала не сама идея, а её практическое воплощение. «Он сам признавался, что, стра-шась усиления России, он попробовал без войны, без жертв и риска, только ловкостью извлечь пользу из её успехов. Война России с Турцией дала ему желанный случай, который он, по его выражению, схватил за волосы. По его плану к союзу России с Пруссией привлекалась враждебная им обеим Австрия для дип-ломатического – только отнюдь не вооружённого – содействия России в войне с Турцией, и все три державы получали земель-ное вознаграждение не от Турции, а от Польши, подавшей повод к войне» (Ключевский В.О.).
До весны 1769 года русские войска и конфедераты провели в мелких стычках друг с другом. Неудача князя Голицына при штурме крепости Хотина (в войне с турками) ободрила конфе-дератов. В мае 1769 года пять тысяч партизан, ведомых Кази-миром и Францем-Ксаверием Пулавскими, двумя из трёх бра-тьев Пулавских, и их отца-адвоката (маршала Барской конфе-дерации), напали на Львов, сожгли несколько улиц в городе, но затем были оттеснены из города слабым гарнизоном. Будучи от-биты, Пулавские направились к Люблину и в Подолию, где были рассеяны русскими отрядами.
Очень вредила делу конфедератов вражда между её лидерами. Так, глава Генеральной конфедерации граф Потоцкий оклеветал своего соперника перед турецким султаном, и старший Пулав-ский умер в константинопольской тюрьме.
* * *
В 1769 году будущий польский герой 23-летний Анджей-Таде-уш-Бонавентура Костюшко окончил Варшавскую военную шко-лу и был отправлен во Францию для повышения военной квали-фикации, где затем в течение пяти лет учился в парижской “Есоіе militarite” (заведение наподобие более поздней военной академии).
Насколько полонизирована была русская шляхта Литвы, как раз видно из судьбы Костюшко. Католик из-под Бреста, выходец из старинной литвинской шляхетской семьи среднего достатка, он принадлежал к тому поколению, которое во второй половине XVIII века уже полностью отождествляло себя единым “наро-дом” – шляхтой Речи Посполитой и с польской культурой. Ро-дившийся, как и поэт Адам Мицкевич, на литовской земле, знав-ший язык, традиции и культуру литвинов, он в социальном, по-литическом и психологическом планах относил себя к польско-му началу. Но при этом Костюшко всё же никогда не забывал о корнях своего рода, и считал себя по происхождению литвином. Вне всякого сомнения, Стефан Дзиковицкий, как и Костюшко и как большинство других представителей рода Дзиковицких, так-же был и поляк, и литвин, и католик (или униат, что в глазах православных было почти одно и то же).
* * *
В конце августа Казимир и Франц-Ксаверий во главе восьми тысяч заняли Замостье, но при приближении Каргопольского ка-рабинерного полка фон Рённа отошли к Люблину, энергично преследуемые русскими. Вступив в Литву, Пулавские волновали шляхту и вербовали себе новых приверженцев. Судя по тому, что братья Пулавские вошли в места, близкие к Дзиковичам, а также по тому, что Дзиковицких проживало здесь уже, наверное, никак не менее двух десятков семейств, можно вполне обосно-ванно предположить, что кто-то из представителей рода отклик-нулся на призыв конфедератов присоединиться к ним. Местная шляхта, решившая вступить в конфедерацию, имела место сбора в районе города Пинска. Консилиаржем Пинской дистрикции Генеральной конфедерации, то есть предводителем восставшей шляхты Пинского повета, стал представитель местного старин-ного шляхетского рода Михал Доманский, фамилия которого имела начало в фамилии рода Домановичей.
Как выглядели эти места, ставшие ареной партизанской борь-бы здешней шляхты, можно прочитать у писателя Ю. Крашев-ского. И хотя его путевые заметки относятся к более позднему времени, отстоящему от ныне излагаемых событий почти на 70 лет, в этой провинциальной глуши его течение было замедлен-ным и общий вид окрестностей вряд ли мог сильно измениться. Крашевский писал: «Наконец подъезжаю к самому Пинску, это-му солнцу окрестностей, находящемуся в сношениях с Чёрным и Белым морями. Показалась издали колокольня бывшего иезуит-ского костёла, и только. Тащусь я с нетерпением по пескам, кру-гом торчат скирды, стоги, корчмы, тополя, по сторонам дороги какие-то заплесневевшие пруды; дома о пятидесяти трубах, вет-ряные мельницы, стоящие как под наказанием...».
Все окрестности и болота вокруг Дзиковичей были для любого представителя рода Дзиковицких с детства знакомы, исхожены вдоль и поперёк на многие километры и в светлое, и в тёмное время суток. Таким же знанием местности могли похвалиться и прочие шляхетские семейства, искони обитавшие в этих местах.
Однако партизанам здесь не повезло. В начале августа 1769 го-да, ввиду слухов о приближении к Варшаве крупного отряда конфедератов, вошедший в Литву бригадир и будущий русский генералиссимус А.В. Суворов с Суздальским полком и двумя эс-кадронами драгун был уже на Пинщине. Суворов, направляв-шийся к Варшаве, попутно рассеял скопление конфедератов под Пинском. Как выше сказано, не исключено, что среди этого “скопления” присутствовали и шляхтичи, носившие фамилию Дзиковицких.
Вскоре, в конце августа 1769 года, Суворов получил приказ приступить к поиску ещё одного крупного отряда конфедератов, которым командовали Казимир и Франц Пулавские. 31 августа (12 сентября) Суворов с войском прибыл в Брест. Лазутчики до-носили, что отряд Пулавских двигается на Кобрин. С юго-запа-да, от Замостья, его преследовал отряд полковника К.И. Рённа. Суворов, не теряя времени, пустился вдогонку за противником. Он взял с собой только гренадёрскую роту, нескольких егерей, 36 драгун и две пушки. Остальные войска остались в Бресте.
По дороге отряд Суворова встретил полсотни карабинёров Каргопольского полка и около тридцати казаков во главе с рот-мистром Кастели. Это был авангард отряда Рённа, который шёл по пятам конфедератов. Присоединив эту группу к своему отря-ду, Суворов продолжил погоню.
Около полудня 2 (14) сентября в 70 верстах от Бреста, у дере-вень Орехово и Ломазы, Суворов настиг Пулавских. Их отряд занимал выгодную позицию, подступы к которой прикрывало болото, через которое пролегала дорога с тремя мостами. Оце-нив обстановку, Суворов повёл своих солдат в атаку. Преодолев болото, они развернулись в боевой порядок. Гренадёры под ко-мандованием поручика Михаила Сахарова построились колон-ной. На её флангах встали егеря и карабинёры. Пехота нанесла штыковой удар. Карабинёры действовали палашами. «Скорость нашей атаки, – доносил затем Суворов, – была чрезвычайная».
Не умаляя полководческий дар Суворова, справедливости ради следует сказать, что он был крайне тщеславен и не забывал при-хвастнуть в реляциях. Так и тут Суворов написал: «Пулавских ядры брали у меня целые ряды…». Как писал И.И. Ростунов, «…конфедератов охватила паника, и они побежали. Суворов с группой всадников стал их преследовать». А куда тогда делись пушки партизан? Неужто они “в панике” все их увезли? А поте-ри отряда Суворова – всего пятеро убитых?
Видимо, конфедераты отступили в порядке, но на следующий день наткнулись на Каргопольский карабинёрный полк Рённа и были окончательно разбиты. В этом бою погиб, заслоняя своего брата, Франц-Ксаверий Пулавский, получивший пистолетный выстрел в упор. Как написал о нём О. Михайлов, «Он скончался на другой день в плену, оплакиваемый поляками и окружённый уважением русских». Казимир бежал в Австрию. Эта страна да-вала убежище конфедератам, и их главная квартира там была поначалу в городе Тешине в Силезии. Генеральным маршалом конфедерации был вскоре провозглашён зёловский староста Ми-хал Пац.
Победа, достигнутая Суворовым под Ореховом, сказалась на состоянии партизанского движения в целом крае. Главнокоман-дующий русских войск в Польше Веймарн предложил ему выс-тупить в Люблин. 17 сентября Суворов был уже в этом городе.
«Избрав своим капителем, то есть столицей, сам Люблин, ста-ринный город, расположенный почти на равном расстоянии от Варшавы, Бреста и Кракова, он мог наблюдать отсюда за Лит-вой, Великопольшей и областями Австрии, где формировались конфедератские соединения. 8 апреля 1770 года под Сандоми-ром Суворов разбил мужественно сражавшийся отряд конфеде-ратов под началом полковника Мощинского.
Край был уже совершенно разорён войною, поборами с обеих сторон, где неизвестно даже было, кто приносил мирному насе-лению более тягот – русские войска или партизаны-повстанцы.
Дипломатические усилия французского двора и его первого министра герцога Шуазёля оказали немалое воздействие на ха-рактер русско-турецких и русско-польских отношений. Франция прибегла к прямой помощи Оттоманской Порте и конфедератам.
В 1770 году Совет Генеральной конфедерации из Тешина был перенесён в Прешов (Эпериеш) в Венгрии, откуда он вёл дипло-матические переговоры, главным образом с Францией, Австрией и Турцией, и руководил военными действиями против России. В качестве французской помощи партизанам главнокомандующим для Генеральной конфедерации в конце 1770 года был отправлен первым министром Франции Шуазёлем с офицерами и деньгами для конфедератов 31-летний тогда ещё полковник Шарль-Фран-суа Дюмурье. Но “французская помощь” не оказался ни хоро-шим политиком, ни талантливым полководцем. Ещё во время Семилетней войны он был взят в плен, и лишь в 1761 году по-лучил свободу.
* * *
На Дюмурье конфедераты произвели то же впечатление, что и ранее на Толеса. Вот выдержки из его записок в пересказе С.М. Соловьёва:
«Нравы вождей конфедерации азиатские. Изумительная рос-кошь, безумные издержки, длинные обеды, игра и пляска – вот их занятия! Они думали, что Дюмурье привёз им сокровища, и пришли в отчаяние, когда он им объявил, что приехал без денег и что, судя по их образу жизни, они ни в чём не нуждаются. Он дал знать герцогу Шуазёлю, чтобы тот прекратил пенсии вож-дям конфедерации, и герцог исполнил это немедленно.
Войско конфедератов простиралось от 16 до 17.000 человек; но войско это было под начальством осьми или десяти независи-мых вождей, несогласных между собою, подозревающих друг друга, иногда дерущихся друг с другом и переманивающих друг у друга солдат. Всё это была одна кавалерия, состоявшая из шля-хтичей, равных между собою, без дисциплины, дурно вооружён-ных, на худых лошадях. Шляхта эта не могла сопротивляться не только линейным русским войскам, но даже и казакам. Ни одной крепости, ни одной пушки, ни одного пехотинца. Конфедераты грабили своих поляков, тиранили знатных землевладельцев, би-ли крестьян, завербованных в войско. Вожди ссорились друг с другом. Вместо того, чтобы поручить управление соляными ко-пями двоим членам совета финансов, вожди разделили по себе соль и продали её дешёвою ценою силезским жидам, чтобы по-скорее взять себе деньги. Товарищи [шляхта] не соглашались стоять на часах – они посылали для этого крестьян, а сами иг-рали и пили в домах; офицеры в это время играли и плясали в соседних замках.
Что касается до характера отдельных вождей, то генеральный маршал Пац, по отзыву Дюмурье, был человек, преданный удо-вольствиям, очень любезный и очень ветреный; у него было больше честолюбия, чем способностей, больше смелости, чем мужества. Он был красноречив – качество, распространённое между поляками благодаря Сеймам. Единственный человек с го-ловою был литвин Богуш, генеральный секретарь конфедерации, деспотически управлявший делами её. Князь Радзивилл – совер-шенное животное, но это самый знатный господин в Польше. Пулавский очень храбр, очень предприимчив, но любит незави-симость, ветрен, не умеет ни на чём остановиться, невежда в во-енном деле, гордый своими небольшими успехами, которые по-ляки по своей склонности к преувеличениям ставят выше под-вигов Собесского.
Поляки храбры, великодушны, учтивы, общительны. Они страстно любят свободу; они охотно жертвуют этой страсти имуществом и жизнью; но их социальная система, их конститу-ция противятся их усилиям. Польская конституция есть чистая аристократия, но в которой у благородных нет народа для управ-ления, потому что нельзя назвать народом 8 или 10 миллионов рабов, которых продают, покупают, меняют, как домашних жи-вотных. Польское социальное тело – это чудовище, составлен-ное из голов и желудков, без рук и ног. Польское управление по-хоже на управление сахарных плантаций, которые не могут быть независимы.
Умственные способности, таланты, энергия в Польше от муж-чин перешли к женщинам. Женщины ведут дела, а мужчины ве-дут чувственную жизнь».
О русских Дюмурье писал: «Это превосходные солдаты, но у них мало хороших офицеров, исключая вождей. Лучших не по-слали против поляков, которых презирают».
Уже будучи на месте, Дюмурье самовольно сформировал соб-ственный военный отряд.
Сделанные Россией попытки к примирению с конфедератами оказались безуспешными вследствие настойчивости Дюмурье: на собрании в Эпериеше конфедераты объявили короля Стани-слава-Августа низложенным. В то время, когда король вёл пере-говоры с целью присоединиться к конфедерации, его против во-ли значительной части конфедератов и французского правитель-ства объявили узурпатором и тираном. После этого король примкнул снова к русской партии, но манифест, изданный про-тив него, был вместе с тем последним актом конфедерации. Вся Европа от неё отшатнулась, и она, несмотря на военную реорга-низацию, которую в 1770 и 1771 годах старался устроить Дюму-рье, потеряла всякое значение.
Чтобы привести шумных и заносчивых конфедератов к согла-сию, Дюмурье пришлось прибегнуть к услугам женщины – влия-тельнейшей графини Мнишек. Он выписал французских офице-ров всех родов войск, приступил к организации пехоты из авст-рийских и прусских дезертиров, предложил вооружить двадцать пять тысяч крестьян, на что, однако, шляхтичи не решились.
К началу 1771 года Дюмурье надеялся собрать 60-тысячное войско. План его, столь же остроумный, сколь и авантюрный, заключался в том, чтобы “поджечь Польшу” сразу с нескольких сторон, захватив русских врасплох. 23-летний маршалок велико-польский Заремба и маршалок вышеградский Сава Цалинский с 10-тысячным отрядом должны были наступать в направлении Варшавы. Казимиру Пулавскому вменялось угрожать русским магазинам в Подолии. Великого гетмана литовского князя Ми-хала-Казимира Огинского, неудачного претендента на польский престол, просили двинуться с 8 тысячами регулярных литовских войск к Смоленску. Сам же Дюмурье, имея 20 тысяч пехоты и 8 тысяч конницы, собирался захватить Краков, а оттуда идти на Сандомир, развивая наступление (в зависимости от того, где конфедераты добьются большего успеха) на Варшаву или Подо-лию.
Из Люблина Суворов внимательно следил за первыми шагами Дюмурье, хотя и не предполагал размаха готовящейся операции. В начале 1771 года конфедераты открыли из Галиции наступа-тельные действия. Прослышав о появлении в окрестностях Сан-домира генерала Миончинского, Суворов выступил с “лёгким деташементом” в начале февраля и в двух стычках рассеял кон-федератов. Остатки партии бежали в горы, к старинному мес-течку Ландскрона. У Ландскроны генерал-майор Суворов полу-чил тревожное известие о намерении соединённой партии Пу-лавского и Цалинского захватить Люблин. Суворов настиг Ца-линского ночью 18 февраля, расположившегося в местечке Ра-хов с 400 драгунами, лучшими кавалеристами в рядах конфе-дератов. Всего взято было около ста пленных и весь конфеде-ратский обоз. В этот раз самому Саве Цалинскому удалось уйти.
Но «13 апреля Сава Цалинский был захвачен в плен премьер-майором Салеманом. Тяжело раненный в схватке, он скончался тридцати одного года от роду на руках у своей матери, сопро-вождавшей его во всех походах. Гибель Савы тяжело отозвалась на всём конфедератском деле, так как шляхта потеряла энергич-ного и боевого руководителя.
В то время как Суворов разоружал в Рахове драгун Савы, Ка-зимир Пулавский безуспешно штурмовал русский пост в Крас-нике. В Люблинском районе, как и во всей Польше, наступило затишье.
Ночью 18 апреля, внезапно атакованные крупными силами к югу от Кракова, русские были отброшены за Вислу. Дюмурье за-нял Краков, не овладев лишь замком» (Михайлов О.). Потом бы-ли взяты и другие укреплённые пункты на границе, но затем на-чались извечные несогласия между предводителями конфедера-тов.
10 мая 1771 года Суворов с 3-тысячным отрядом атаковал Дю-мурье. Позиция, занятая конфедератами на гребне высоты, была очень выгодной и хорошо укреплённой. Левый фланг позиции упирался в город Ландскрону, в котором был оставлен гарнизон в 600 человек.
Такой же гарнизон занимал замок на высоте, примыкавшей к городу. В городе и замке имелось тридцать орудий. Перед цент-ром позиции находились густые сосновые рощи, и в каждой ук-рылось по сотне французских стрелков. Перед правым флангом было поставлено двадцать орудий.
Однако такая сильная позиция не остановила Суворова, и он приказал 150 казакам авангарда атаковать центр, намереваясь поддержать их пехотой. Казаки понеслись в атаку врассыпную.
Между тем Дюмурье, совершенно уверенный в успехе, побо-ялся, что русские откажутся от боя, и поэтому приказал своим стрелкам не открывать огня, пока русские не покажутся на вы-соте. Но ожидания его не оправдались: казаки, взойдя на высоту, быстро сомкнулись и атаковали центр и фронт, где стояли вой-ска молодого Сапеги и литовцы Оржевского.
Конфедераты были опрокинуты. В это время Суворов ввёл в дело пехоту Астраханского и Петербургского полков. Выбив стрелков, защищавших центральную рощу, пехота взобралась на высоту и построилась в боевом порядке. Стоявшие в центре кон-федераты, желая предупредить атаку, двинулись вперёд и вруби-лись в ряды русских войск, но были отражены и обратились в бегство.
Части левого фланга в порядке отошли к Ландскроне, куда от-ступили и стрелки, занимавшие рощи и почти не принимавшие участия в бою. Казаки несколько вёрст преследовали разбитого неприятеля. Конфедераты потеряли около пятисот человек уби-тыми и двести пленными. Бой длился всего около получаса и был выигран, по меткому выражению Суворова, благодаря “хит-рых манёвров французскою запутанностью и потому, что поль-ские войска не разумели своего предводителя”.
В этом сражении был нанесён смертельный удар всей конфе-дерации. Генерал Миончинский раненный попал в плен, храбро-го Ожешко закололи пикой, Каэтана Сапегу убили собственные обезумевшие солдаты, отступление которых он пытался остано-вить. В плен попало два маршалка Генеральной конфедерации. Из этой битвы смогли выйти, сохраняя порядок, только францу-зы Дюмурье и отряд Валевского.
11 мая 1771 года Суворов намеревался штурмовать Ландскро-ну, но, имея всего восемь орудий и не рискуя атаковать прочные укрепления, выступил к Замостью, тем более что конфедераты начали действовать на его коммуникациях. В результате пораже-ния у Ландскроны конфедераты были вынуждены вернуться опять к чисто партизанским действиям.
Дюмурье был крайне возмущён бездарностью поляков и уехал в Венгрию, а оттуда за превышение своих полномочий был отоз-ван во Францию. Там он в будущем станет одним из наиболее известных и способных генералов. Как иронически заметил Су-воров, он “откланялся по-французски и сделал антрешат в Бялу, на границу”.
Перед отъездом Дюмурье отправил Казимиру Пулавскому письмо, где высказал всё, что думал о поляках. Как писал Суво-ров, “он его (Пулавского) ладно отпел”.
Однако Казимир Пулавский не считал дело проигранным. Он устремился в Литву и попытался штурмом овладеть юго-вос-точнее Люблина крепостью Замостье, но ему удалось захватить только передовые укрепления и предместье. Рано утром 22 мая к Замостью подошёл Суворов и выбил из его предместья старосту жезуленицкого. Однако ловким манёвром, заставив Суворова преследовать лишь один из своих отрядов, Пулавский обошёл преследователей и вернулся под стены Ландскроны. По одной из версий, восхищённый Суворов послал к старосте Пулавскому пленного польского ротмистра с подарком – любимой фарфоро-вой табакеркой.
После полного крушения планов Дюмурье конфедераты могли рассчитывать только на литовского великого гетмана Михала-Казимира Огинского, который являлся также старостой пинским и внуком воинственного гетмана Михала-Сервация Вишневец-кого. Однако талантливый композитор, музыкант, писатель, ин-женер, Огинский не обладал даром военачальника, полководца.
Как гетман, то есть главнокомандующий вооружённых сил, он пользовался огромным влиянием, имел собственное войско. Огинский долго колебался. Он не начал боевых действий даже тогда, когда это было всего опаснее для русских, – одновремен-но с Дюмурье. С трёх-четырёхтысячным войском гетман выжи-дал благоприятного стечения обстоятельств. Есть основания предполагать наличие в его войске представителей фамилии Дзиковицких, поскольку их было уже много и наверняка кто-то посвятил себя военному делу на официальном уровне, а связь Огинского с Пинском делает такое предположение ещё более вероятным.
Верховный совет Генеральной конфедерации поручил подляс-скому маршалку Коссаковскому пройти в Литву и побудить гет-мана Огинского к открытому вооружённому выступлению. Рейд его ускорил развитие событий. Всюду, где проходил Коссаков-ский, опять начиналось глухое брожение: казалось, на северо-востоке Речи Посполитой назревает гроза.
Пинский староста и великий гетман литовский
Михал-Казимир Огинский
* * *
Несмотря на подавление Россией буйной и своевольной поль-ско-литовской шляхты, пример её упорной борьбы за честь и до-стоинство, за вольность и независимость, не мог не вызывать в России невыгодных сравнений с бесправным и неродовитым российским “шляхетством”, в массе своей происходившем из вчерашней дворни и прислужников. Возможно, пытаясь хоть как-то “облагородить” местную бюрократию, в России «в 1771 году положительно было воспрещено принимать в статскую службу людей податного звания. С этого времени право посту-пать в гражданскую службу предоставлено было преимущест-венно дворянству, и никаких изъятий в этом отношении не до-пускалось, несмотря на большой недостаток канцелярских слу-жителей во многих губерниях» (“Очерк истории русского дво-рянства от половины IX века до конца XVIII века”).
* * *
Станислав Понятовский и русский посол в Варшаве Салдерн всячески старались удержать гетмана Огинского от выступле-ния, однако подстрекательская политика Версаля, сильный на-жим сторонников конфедерации, а также требование русских дать в категорической форме ответ, “за или против кого он со-держит войска”, побудили, наконец, Огинского сделать выбор. В ночь на 30 августа 1771 года он внезапно напал на батальон Ал-бычёва; сам полковник погиб, а его солдаты были захвачены в плен. Направившись в Пинск, Огинский издал манифест о своём присоединении к конфедерации.
В ночь с 12 на 13 сентября и на следующий день в местечке Столовичи, что примерно на полпути между Брестом и Мин-ском, небольшой отряд генерал-майора Суворова из 822 человек разбил 3-тысячное войско Михала-Казимира Огинского. Пора-жением под Столовичами был положен конец восстанию в Лит-ве. Эта битва сделала Суворова известным в Европе, и сам прус-ский король Фридрих II обратил на него внимание и рекомен-довал полякам его остерегаться.
Гетман Огинский вынужден был бежать за границу. Теперь, на закате конфедерации, Россия решилась на раздел Речи Посполи-той, давно вынашивавшийся Пруссией.
Но, как писал Мельников о поляках, «не наученные горьким опытом, вздумали они продолжать борьбу с Екатериной II, ко-торую считали единственною виновницей ослабления их оте-чества».
Со множеством подручной шляхты некоторые из магнатов от-правились в Западную Европу возбуждать против России та-мошние правительства. Но в одной только Франции они имели некоторый успех. Михал-Казимир Огинский, великий гетман литовский, уполномоченный Станиславом Понятовским в каче-стве посланника к Людовику XV с протестом против намерения трёх соседних держав отнять у Польши значительные области, жил в Париже, напрасно вымаливая у Шуазёля деятельной помо-щи против Екатерины и просил о поддержке султана. Как офи-циальному лицу, королевскому посланнику Огинскому не при-ходилось быть в близких и прямых сношениях с противниками своего государя – конфедератами, но в тайных сношениях он с ними находился ради одной цели – вреда России. Богатейшим из эмигрантов был князь Радзивилл. С ним посол Станислава Поня-товского находился в тайных сношениях.
В Польше дела шли вяло, русского войска там было немного, и конфедераты опять подняли головы. Напрасно Станислав По-нятовский объявлял амнистию за амнистией: никто почти не об-ращал на них внимания, и конфедераты продолжали своё дело. Версальский кабинет подавал им надежду на вооружённое вме-шательство Франции в войну России с Турцией.
В сентябре 1771 года конфедераты получили из Франции вза-мен Дюмурье генерала барона де Виомениля. Помня о неудаче своего предшественника, де Виомениль не строил грандиозные планы и лишь стремился возможно дольше поддержать слабею-щее партизанское движение. “В отчаянном положении, в кото-ром находится конфедерация, – считал он, – потребен блиста-тельный подвиг для того, чтобы снова поддержать её и вдохнуть в неё мужество”. В конце 1771 года такую попытку по поруче-нию Казимира Пулавского предприняли несколько дерзких шля-хтичей, выкравших из Варшавы польского короля. Однако один из заговорщиков в последний момент переметнулся на сторону монарха и помог Понятовскому вернуться в столицу.
Де Виомениль решился на другую отчаянную демонстрацию – захват Краковского замка. В ночь на 22 января 1772 года 600 че-ловек конфедератов под начальством французского бригадира Шуази захватили замок. 24 января в Краков прибыл Суворов и с ним вместе граф Ксаверий Браницкий с пятью кавалерийскими польскими полками. Осаждая крепость, Суворов сам находился в осаде: вокруг бродили повстанцы; ожидалось, что Пулавский выставит полуторатысячный отряд, а де Виомениль подойдёт из Тынца с тысячью солдат. Всё это побуждало Суворова торопить-ся со штурмом и, тем не менее, хотя таковой производился, к ус-пеху русских не привёл. Оставалось надеяться лишь на длитель-ную осаду и ожидать прибытия орудий большого калибра.
В конце февраля осаждённые терпели уже настоящий голод, ели ворон, конину. Все попытки Казимира Пулавского и подляс-ского маршалка Симона Коссаковского помочь им терпели не-удачу.
В марте 1772 года князь Радзивилл послал Михала Доманского из Мангейма, где они тогда жили, в Ландсгут, на конфедера-ционный Генеральный польский комитет, собиравшийся в этом городе. Этот комитет состоял из главнейших членов Генераль-ной конфедерации, бежавших за границу после поражения. Це-лью совещаний было противодействие трактату, который тогда ещё только готовились заключить между собой Россия, Австрия и Пруссия о разделе Польши. Доманский предложил от имени Радзивилла издать манифест, в котором протестовать против приготовляемого раздела и всеми средствами содействовать низвержению с престола Станислава Понятовского. Предложе-ние было принято, однако всё это не имело ровно никакого по-ложительного результата для Речи Посполитой.
Понимая значение капитуляции Краковского замка, а с нею – гибель последних надежд конфедератов, Суворов сам предло-жил гарнизону сдаться на чрезвычайно почётных условиях. 15 апреля 1772 года гарнизон замка сдался и вышел из укреплений. Отряды Зарембы и Пулавского были разбиты, а остатки конфе-дератов были вытеснены из Великой Польши вступившими туда прусскими войсками. Этим и закончилась борьба России с кон-федератами. С падением замка в Кракове русским войскам оста-валось занять лишь последние опорные пункты конфедератов – Тынец, Ландскрону и Ченстохов, но и этого не пришлось делать, так как Австрия и Пруссия, страшившиеся полного подчинения Россией Речи Посполитой, осуществили вооружённое вмеша-тельство в польские дела. Вена и Берлин воспользовались тем, что Россия вела войну с турками. От неё требовали мира и от-каза от Молдавии и Валахии, освобождённых русским оружием, а в вознаграждение предлагали взять часть польских земель. В то же время Австрия двинула войска в пределы Краковского воеводства. Невзирая на протесты, австрийцы прорвали русские кордоны и захватили Тынец. Последними пали укрепления кон-федератов в Ченстоховском монастыре.
Эти события повлекли за собой первый раздел Речи Посполи-той между Россией, Пруссией и Австрией в мае 1772 года.
VI. ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ 1772 ГОДА
Около этого же времени граф Потоцкий посылал из Парижа Чарномского и Каленского в лагерь турецких войск, сражавших-ся с русскими. Цель поездки заключалась в разведывании, нель-зя ли получить оттуда помощь Генеральной польской конфеде-рации. После выполнения этого поручения Чарномский привёз Потоцкому ответ и вступил в службу к князю Карлу Радзивиллу, маршалу Генеральной конфедерации.
Последним старостой Гомеля был князь Михал Чарторыйский, князь на Клевани и Жукове, канцлер коронный литовский, чело-век, любивший магнатскую пышность и до крайности нетер-пимый. Он получал с Гомеля и волости огромные доходы: одной так называемой кварты в казну до 1772 года взималось 20.752 злотых или в 5 раз больше, чем с соседней Речицы и в 4 раза, чем с Рогачёва, и 3.832 злотых гиберны. Чарторыйский построил новый крепкий дубовый замок с бойницами, углубил рвы и на валах поставил деревянные стены или палисады с подъёмными мостами. Для католиков он соорудил новый деревянный костёл и сильно поддерживал униатов. Староста Михал Чарторыйский, не добившись успеха в конфедерации, решился бежать за гра-ницу. Кроме богатств, им были увезены важные документы ка-сательно Гомеля, царские и королевские грамоты и прочее. Вслед за бегством Чарторыйского Гомель был конфискован в казну и сделан уездным городом Рогачёвской провинции.
Князь Карл Радзивилл летом 1772 года приехал на берега Рей-на, откуда входил в сношения с Версальским кабинетом. При нём было немало приверженцев Генеральной конфедерации и врагов короля Понятовского, которых он употреблял для перего-воров. Князь Радзивилл не был настолько умён, чтобы самому вести политическую интригу, но в помощниках у него недостат-ка не было. Одним из них был Михал Доманский, приехавший на Рейн одновременно с князем. Это тот самый Доманский, ко-торый во времена конфедерации был консилиаржем Пинской дистрикции.
После трёхлетних русско-прусско-австрийских переговоров о дальнейшей судьбе Речи Посполитой участники договорились. Одни польские области должны были отойти к России взамен уже завоёванных турецких, а другие – к Пруссии и Австрии за так просто. То есть, к Пруссии всего лишь за новую постановку вопроса о разделе Речи Посполитой, а к Австрии – в виде от-ступного за вражду к России. 25 июля 1772 года состоялось со-глашение трёх держав-дольщиц, по которому Австрия получала всю Галицию с округами, захваченными до формального разде-ла, Пруссия – западную Пруссию с некоторыми другими земля-ми, а Россия – Белоруссию, то есть восточную часть Великого княжества Литовского.
«Доля России, понёсшей на себе всю тяжесть турецкой войны и борьбы с польской сумятицей, была не самая крупная: по вы-числениям, какие представил Панин, она по населённости зани-мала среднее место, а по доходности – последнее; самая насе-лённая доля была австрийская, самая доходная – прусская.
Первый раздел Речи Посполитой 1772 года
Однако, когда австрийский посол объявил Фридриху свою до-лю, король не утерпел, чтоб не воскликнуть, взглянув на карту: “Чёрт возьми, господа! У вас, я вижу, отличный аппетит: ваша доля столь же велика, как моя и русская вместе; поистине у вас отличный аппетит”. Но он был доволен разделом больше осталь-ных участников. Удовольствие его доходило до самозабвения, то есть до желания быть добросовестным: он признавался, что у России много прав поступить так с Польшей, “чего нельзя ска-зать об нас с Австрией”. Он видел, как плохо воспользовалась Россия своими правами и в Турции, и в Польше, и чувствовал, как из этих ошибок росла его новая сила.
Это чувствовали и другие. Французский министр злорадно предостерегал русского уполномоченного, что Россия со време-нем пожалеет об усилении Пруссии, которому она так много со-действовала. В России также винили Панина в чрезмерном уси-лении Пруссии, и он сам сознавался, что зашёл дальше, чем же-лал, а Григорий Орлов считал договор о разделе Польши, так усиливший Пруссию и Австрию, преступлением, заслуживаю-щим смертной казни» (Ключевский В.О.). Рассказывали, что им-ператрица Екатерина II даже плакала об уступке Австрии тер-ритории Галиции.
В сентябре 1772 года по договору о разделе Речи Посполитой Екатерина ввела в восточные польские области два новых рус-ских корпуса. Накануне раздела страны соотношение военных сил выглядело так: русская армия насчитывала 350 тысяч чело-век, австрийская – 280 тысяч человек, прусская – 200 тысяч че-ловек. При этом вся польская армия состояла из жалких 16 ты-сяч солдат, на каждого из которых приходилось по 52 против-ника.
* * *
Потеря свыше 30% территории и 40% населения подейство-вала на Речь Посполитую как кровопускание. Первый раздел на многие годы усмирил и парализовал оппозиционные настроения в значительно урезанном государстве. Акт раздела почти без со-противления утвердил коррумпированный и запуганный (за нес-колькими исключениями) Сейм. В течение последующих 15 лет польская политическая элита эпохи первого раздела проводила умеренную, скорее даже консервативную политику. Для Карла Радзивилла всё кончилось тем, что магнат покорился обстоя-тельствам, испросил прощение у Екатерины II и возвратился в Несвиж, решив навсегда отказаться от участия в политических делах.
С другой стороны, «в Польше после страшного удара 1772 года много людей всполошилось и стало стремиться навести по-рядок. Это были спасительные для Польши планы, но пришли они слишком поздно. Соседи не хотели этого. Особенно гнева-лось российское правительство, что поляки берутся заводить но-вые порядки без его согласия» (Грушевский М.).
После раздела Речи Посполитой, когда северо-восточные зем-ли Литвы отошли к России, название православной епархии Московского патриархата на Могилёвщине – “Белая Русь” – по-лучает административно-географическое значение, означавшее территорию, отошедшую к России от Литвы. Передел частной собственности на землях Беларуси начался сразу же после пер-вого раздела Речи Посполитой.
Присоединённая к России в 1772 часть Великого княжества Литовского составила Полоцкую (впоследствии Витебскую) и Могилёвскую губернии. В обращении к новым русским поддан-ным было объявлено от имени царицы Екатерины II, что жители этого края, «“какого бы рода и звания ни были”, отныне будут [сохранять] право на публичное отправление веры и на владение собственностью», а ещё будут награждены «всеми теми права-ми, вольностями и преимуществами, каковыми древние её под-данные пользуются». Кроме прочего, евреи уравнивались в пра-вах с христианами, чего в Речи Посполитой они были лишены. При том было добавлено особо о евреях, что их общества «будут оставлены и сохранены при всех тех свободах, какими они ныне [...] пользуются» – то есть ничего не отнималось и от польского. Правда, этим самым как бы и сохранялась прежняя власть кага-лов, и евреи своей кагальной организацией ещё оставались отор-ваны от прочего населения, ещё не вошли прямо в то торгово-промышленное сословие, которое и соответствовало их преиму-щественным занятиям.
На первых порах Екатерина остерегалась как враждебной ре-акции польской знати, упускающей властвование, так и неблаго-приятного впечатления на православных подданных. Но, сочув-ственно относясь к евреям и ожидая от них экономической поль-зы для страны, Екатерина готовила им большие права.
* * *
Уже после 1-го раздела Речи Посполитой власти России столк-нулись с проблемой наличия большой прослойки привилегиро-ванного сословия на присоединенных землях. Общее количество шляхты составляло 7 – 8% всего населения Великого княжества Литовского. Имущественный и социальный статус привилегиро-ванного сословия был весьма разнообразен, и с трудом вписы-вался в существующий статус дворянина Российской империи. Тем не менее, шляхта бывшей Речи Посполитой, оказавшаяся после её раздела в составе Российской империи, автоматически была вписана в состав общероссийского дворянства, что в даль-нейшем имело для неё весьма существенные последствия.
Согласно Табели о рангах “не имел никто ранг взять по харак-теру, который он в чужих службах получил, пока мы его оного характера не подтвердили”. Отсюда последовали в дальнейшем юридические обоснования гонений на польско-литовское шля-хетство. «Особняком в империи, не поддающимся ассимиляции, – говорилось в одном исследовании, – стало дворянство поль-ское. По присоединении западно-русских губерний повелено было тамошнему дворянству представить доказательства своего дворянства. Польское дворянство распадалось на высшее – маг-натов, и низшее – собственно шляхту. Большинство же низшего дворянства произошло или от официалистов, служивших при дворе магнатов, или от подделавших документы на шляхетское достоинство. Но по недоразумению русское правительство включило в ряды дворянства империи и всю шляхту, которая скорее имела право на включение в однодворцы и мещане» (Ро-манович-Славятинский А.).
Для того, чтобы представить себе разницу в положении поль-ского шляхтича и русского дворянина по отношению к обществу и государству, приведём их правовую характеристику.
В литовских и польских землях слово “шляхта”, “шляхетство” не имело определённого значения. К нему относились: князья, паны духовные и светские, паны хоругвенные, земяне, рыцар-ская шляхта и тому подобные. По закону все шляхтичи от само-го знатного до беднейшего были между собою равны. Их глав-ные привилегии как сословия, называвшиеся “шляхетскими вольностями”, заключались в следующем:
– Всякий шляхтич имел право подавать голос на Сейме, изби-равшем короля;
– Шляхтич не мог быть взят под стражу по истечении 24 часов ни за какое преступление, кроме государственных и оскорбле-ния Величества;
– Обвинённого шляхтича нельзя было взять под стражу до окончания суда и произнесения приговора и без троекратного вызова его к заслушиванию решения;
– Шляхтичи могли вносить короны в гербы свои, лить пушки и строить крепости;
– Власть шляхтича над крепостными крестьянами была почти неограниченной. За убийство крестьянина взыскивалась только в пользу его наследников пеня в 40 гривен (около 84 рублей ас-сигнациями);
– В случае убийства для осуждения крестьянина достаточно было свидетельства двух шляхтичей; но для уличения шляхтича требовалось не менее 14 свидетелей из крестьян;
– Шляхетские поместья были освобождены от зимнего воен-ного постоя, и войско могло проходить через них только в воен-ное время;
– Шляхетские крестьяне не подлежали никаким государст-венным податям и повинностям без добровольного согласия вла-дельцев и постановления Генерального Сейма;
– Шляхта избирала своих судей и это звание было пожиз-ненно;
Что же получили, или, вернее, потеряли польские шляхтичи, став русскими дворянами?
Дело в том, что российское дворянство фактически началось только с Петра I, выделившего отдельные группы государствен-ных служащих в обособленное сословие, названное сначала на польский манер шляхетством, а затем уже ставшее именоваться дворянством. Пётр I ввёл “Табель о рангах”, согласно которой проходила государственная служба и благодаря которой могло приобретаться дворянство простолюдинами. «Табель о рангах водворила в наших общественных отношениях перевес чина над породой, обусловила чином внешние знаки почестей и отличий. […] Увлечённый образцами Запада, он старался поднять новое сословие до феодальной аристократии, переняв у неё основной её институт – майорат, дабы фамилии – потомство прапорщиков и надворных советников – не упадали, но в своей ясности неко-лебимы были чрез славные и великие домы. Но феодальное уч-реждение к нашему дворянству не привилось, да и не могло при-виться вследствие коренного отличия нашего дворянства от за-падноевропейской аристократии.
Название целого сословия дворянством устанавливается уже во второй половине XVIII столетия. Это последнее наимено-вание, во всяком случае, более подходило к историческим осо-бенностям образования нашего дворянства. Западноевропейские термины: “nobility”, “noblesse”, “Adel”, “шляхетство” указывают на совершенно другой источник высшего класса – породу, кровь. Отечественный же термин “дворянство”, “дворянин” пре-красно резюмирует прошлую историю нашего высшего класса – оно образовалось из дворни, придворных чинов княжеских и царских. Даже дворовые люди наместников назывались иногда дворянами, хотя принадлежали к рабам. В Малороссии дворня старшин и шляхетства называлась дворянами даже в XVIII сто-летии.
Для чести боярина или окольничего была бы “потёрка” (урон. – Примечание автора), если бы их назвали дворянами. Между прочим, может быть потому Пётр Великий позаимствовал поль-ско-немецкое слово [“шляхетство”] для наименования целого сословия, в ряды которого вошли и высокие чины. И уже впоследствии, когда из памяти изгладилось, что “дворянство” означало одну из невысоких чиновных степеней, это слово воз-рождается, распространяясь на всё сословие» (Романович-Сла-вятинский А.).
Русское дворянство никогда не было осознающей своё неза-висимое и исключительное положение в обществе силой, хотя бы приблизительно равной по благородству монарху. Вплоть до Петра I дворяне, при обращении к царю, обязаны были имено-вать себя холопами и называть уменьшительными именами – Ивашка, Петрушка и так далее.
К тому же, дворяне в России всецело зависели от воли и при-хотей царя и никогда не ощущали единого, корпоративного ду-ха, братства, чести. Унижение одного из них не считалось уни-жением дворянства как такового. И дворян, и простолюдинов без разбору подвергали телесным наказаниям. Боярина и гене-рала лупили кнутом так же нещадно, как последнего крепост-ного. Пётр в особенности любил, выказывая неудовольствие, по-роть своих приближённых.
Положение дворянина вечно было достаточно шатким. Даже в XVIII веке, когда дворянство находилось в зените своего могу-щества, служилого человека могли без предупреждения и без права обжалования лишить дворянского звания. В российском дворянстве отсутствовало до духовное превосходство, которое являлось отличительной чертой родовой европейской аристо-кратии. Один иностранный наблюдатель хорошо подметил это отличие словами: “В России нет джентльменов, но есть майоры, капитаны, асессоры и регистраторы”.
* * *
Сразу после раздела Речи Посполитой российские власти нача-ли проводить мероприятия по исключению малоимущей шляхты новоприобретённых территорий из привилегированного сосло-вия.
В Высочайше утверждённом докладе белорусского генерал-губернатора Чернышёва от 13 сентября 1772 года шляхте было указано подать губернским властям документы с подтвержде-нием своего дворянского происхождения. В специальном указе разъяснялось, что через земские суды в губернские канцелярии должны быть поданы списки всех членов дворянских семей с подробным описанием происхождения рода, гербами, со всеми упоминаниями и документами. В указе подчеркивалось, что впредь без царского соизволения никто не мог называть себя шляхтой и пользоваться шляхетскими правами.
Во время ревизии, начатой в 1772 году и продолжавшейся два года, часть чиншевой и служилой шляхты была записана в крес-тьянское сословие. А самые “нижние” слои шляхетского со-словия – “земяне” и “панцирные бояре” – были записаны крес-тьянами поголовно. При этом они были обложены подушным налогом и рекрутской повинностью. По указу от 14 июня 1773 года бывшая литовская шляхта должна была доказывать своё происхождение в Верховных провинциальных земских судах – так называемый “разбор”.
* * *
В пределах сохранившейся территории Речи Посполитой, сде-лав из предыдущих событий выводы, польское правительство усилило преследование всех некатоликов, видя в них потенции-альных врагов государства – агентов и проводников иностран-ного влияния. В 1773 году под давлением политической необ-ходимости римский папа распустил Орден иезуитов. В Речи Посполитой имения ликвидированного ордена – так называемые “поиезуитские имения” – были изъяты в коронную казну и затем распроданы “единожды и навсегда в потомственное владение” шляхте. Тогда же прервалась славная история пинской иезуит-ской коллегии, в здании которой разместилась светская школа. В соответствии с постановлениями Сеймов, с 1773 года православ-ные шляхтичи лишались права избираться послами в Сейм, ог-раничивался круг государственных должностей, которые могли занимать некатолики, ликвидирован смешанный суд.
В 1774 году в Пруссии из-за неурожаев был голод. Однако го-лодавшие жители Кольбурга, как и прежде, отказались есть “ядовитые” клубни картофеля, который им в качестве помощи прислал король Фридрих II.
В том же году Дзиковицкие совместно с неким шляхтичем Ду-бенецким участвовали в судебном процессе против Просоло-вичей-Островских герба Равич. Поводом к ссоре, как всегда, бы-ли разногласия хозяйственного порядка.
В 1774 году будущий герой Речи Посполитой Тадеуш Кос-тюшко вернулся из Франции на родину.
В связи со своими победами над Турцией Россия вновь после 1774 года обратила взоры на Речь Посполитую, где, к её неудо-вольствию, активизировала свою деятельность верхушка униат-ской церкви.
Звание польского шляхтича в тогдашней Европе очень цени-лось. Была даже мода на него, из-за чего вельможи других госу-дарств стремились получить права гражданства в Речи Поспо-литой. Король и Сейм имели право выдавать чужестранцам шля-хетские грамоты, но просители должны были представить дока-зательства своего благородного происхождения у себя на роди-не. В продолжение долгих лет царствования Августа II и Авгус-та III Сейм не мог выдавать грамот по причине того, что он один за другим срывался из-за принципа liberum veto. И потому ноби-литации и грамоты выдавались лишь из королевской канцеля-рии. Польское шляхетство до самого последнего дня существо-вания Речи Посполитой обыкновенно и по преимуществу носило гордое название рыцарства, и к нему мечтали принадлежать да-же многие из числа вчерашних противников. В 1775 году многие русские генералы, среди которых оказался и многолетний фаво-рит Екатерины II светлейший князь Потёмкин, получили звания польских шляхтичей.
Уместно подчеркнуть еще одну важную деталь польской осо-бенности: титулы, такие как граф или барон, у поляков были не приняты, хотя иногда и встречались. Только после раздела Речи Посполитой поляки стали принимать иностранные титулы, но это считалось непатриотичным.
После присоединения Галиции к наследственным владениям Габсбургов австрийское правительство для привлечения на свою сторону польского шляхетства узаконило положение, «что те польские шляхетские роды, в числе прямых предков которых был “староста”, то есть владелец имения, отданного во времен-ное пользование королём, имеют право на графский титул по ко-ролевству Галицийскому». Возводили в графское и баронское достоинства австрийские и российские императоры, прусские короли и впоследствии Наполеон.
* * *
В это время подстаростием пинским был Матеуш Бутримович, много сделавший для порученной его заботам земли. На Пинщи-не он строил (насыпал) дороги, воздвигал дамбы и прокладывал новые каналы. Он был первым, кто предложил соединить реки Пину и Муховец каналом для создания торгового водного пути между Пинщиной и Балтикой. В 1775 году по указанию короля Станислава-Августа Понятовского было начато строительство этого канала. Литовская банковская комиссия дала согласие на начало работ и выделила для этого 70 тысяч злотых.
Решением Варшавского церковного конгресса от 4 апреля 1776 года православное население Правобережной Украины и Литвы облагалось специальной податью, так называемой хари-тативой. В Великом княжестве Литовском в городе Гродно нача-лось в 1776 году издание первого печатного периодического из-дания – “Газеты Гродненской” (“Gazeta Grodzienska”), продол-жавшееся 7 лет. Все эти меры способствовали укреплению неза-висимости, но стали возможными только потому, что Россия бы-ла втянута в продолжительные войны с Крымом и стоявшей за ним Турцией. Около 1776 года исчезли и последние следы Гене-ральной конфедерации.
В то же время в урезанной Польше продолжалось развитие экономики. Произведённые, наконец, некоторые реформы и на-ступивший мир позволили даже проявиться некоторому про-грессу в хозяйстве страны. Началась активизация товарного про-изводства, предназначенного уже не только для собственного потребления, но и для продажи на рынках. При слабой королев-ской власти экономическое укрепление магнатов сопровожда-лось ростом их могущества. Королевские имения оказались в по-жизненной посессии крупных феодалов с правом передачи их по наследству. Магнаты стали, по сути, неограниченными владель-цами этих земель. Люстрации 1765 и 1789 годов последователь-но свидетельствуют о заметном уменьшении королевщин и рос-те магнатских латифундий, особенно за счёт присвоения и по-купки земли. В частности, магнат Феликс Потоцкий владел 130 тысячами крепостных крестьян.
* * *
Семья Стефана Дзиковицкого продолжала и после раздела Ре-чи Посполитой проживать в своих пинских имениях. Впрочем, вся околица, то есть шляхетское селение Дзиковичи, практичес-ки не ощутила каких-либо перемен в привычном укладе сонной провинциальной сельской жизни. Здесь, как и при прежних по-колениях жителей, рутинный хозяйственный уклад разнообра-зился лишь столь же традиционными праздниками, доставши-мися, возможно, ещё от языческих времён, “достоверными слу-хами” о колдовстве кого-либо из односельчан и рассказами о чу-десах, творившихся в непосредственной близости от домов жи-телей Старых и Новых Дзиковичей. К таким чудесам, в част-ности, относилось появление время от времени на месте брода через Струмень между двумя поселениями какого-то сверхъест-ественного существа. Отдельные свидетели рассказывали, что собственными глазами видели выскакивающую из воды с целым фонтаном брызг нагую девушку. После своего внезапного появ-ления девушка начинала примерять на себя одно за другим крас-ное, синее и прочих цветов платья…
В разгар лета, с 6-го на 7-е июля, то есть накануне праздника Яна Купалы, всё население обоих Дзиковичей праздновало и от-мечало древний славянский праздник, уходивший своими корня-ми в язычество. По преданию, в эту ночь, единственный раз в го-ду, на несколько мгновений расцветал папоротник, сорванный цветок которого мог принести счастливчику богатство, славу и исполнение любого желания. Днём 6 июля жители Дзиковичей затыкали крапивой все щели в постройках для скота, чтобы злые духи не тревожили его и не забирали у коров молоко, собирали целебные травы и цветы, которые в этот день обладали особо сильными свойствами, а когда начинало темнеть, разжигали на окраине большой костёр, вокруг которого устраивали хороводы, песни и игры. Всё это сопровождалось различными обрядами с огнём и водой, а также гаданиями. То есть, несмотря на своё шляхетское достоинство, жившие в Дзиковичах представители родов Островских, Полюховичей, Серницких, Сачковских, Горе-глядов и Дзиковицких в своём быту почти ничем не отличались от окружавших их простых поселян.
* * *
«В Литве, кроме магнатов и высшего дворянства, никто не хо-тел знать и не знал короля, никто не помышлял о делах государ-ственных. Солнце, вокруг которого вращалась вся литовская шляхта – это был князь Карл Радзивилл, а сосредоточие всех надежд – Несвиж. Каждый шляхтич, бедный и богатый, имел право приехать со всем своим семейством к обеду, на вечер, на бал или в театр к князю Карлу Радзивиллу и все были прини-маемы с одинаковою вежливостью» (Булгарин Ф.В.). Карл Рад-зивилл жил в своих поместьях, довольствуясь прозванием “ли-товского короля”, данным ему по чрезвычайному его влиянию на умы литовской шляхты, которая его обожала. Впрочем, Пане-Коханку хоть и имел в числе своих сторонников большинство шляхты Великого княжества, существовала и другая, соперни-чавшая с ним партия. Возглавлял её литовский канцлер князь Сапега.
Костюшко, будучи человеком бедным, не сумел сделать карье-ру в Речи Посполитой и в 1776 году уехал во Францию, а оттуда в Америку, которая в то время вела войну за независимость.
* * *
Родившийся в 1763 году будущий национальный герой Поль-ши Юзеф-Антоний Понятовский, один из трёх наиболее знаме-нитых, наряду с Тадеушем Костюшко и Юзефом Пилсудским, приходился племянником последнему королю Речи Посполитой Станиславу-Августу.
Молодой Пепи, как называли Юзефа-Антония Понятовского родственники и друзья, вёл жизнь, обычную для золотой моло-дёжи, которая крутилась тогда в салонах знатных дам. Красавец, превосходный наездник, бесшабашный проказник, дамский угодник, лучший танцор в Варшаве – словом, его можно было бы назвать ставшим позднее модным английским словом “play-boy”. Но некоторые из дамских салонов были центрами культур-ной и политической жизни польского общества. Недаром поль-ский историк, знаток той эпохи назвал одну из своих книг “Ко-гда нами правили женщины”. В Польше, разодранной на куски соседними державами, в салонах зрели и оттачивались нацио-налистические идеи. Вдохновлённый ими, Юзеф Понятовский рвался в армию. Одолев сопротивление матери и дяди, короля Станислава-Августа, он отправился для обучения военному делу в Австрию с одним условием: никогда не выступать против своей родины и по первому требованию стать в ряды польской армии.
Военному искусству Понятовский учился прилежно, привыкал к дисциплине и за усердие был удостоен похвал начальства. Правда, по молодости лет – а он вступил на военную стезю в 17 – не раз грешил отчаянными выходками. Однажды поспорил с полковым товарищем, что переплывёт на коне Эльбу, необычно широко разлившуюся после больших дождей. И переплыл. Поз-же рассказывалось предание – якобы чешская цыганка пред-сказала Юзефу: “Эльбу ты покорил, но Эльстер тебя убьёт”.
* * *
Уже в 1778 на отторгнутый Россией от Литвы край, называв-шийся теперь Белорусским, было распространено недавнее рос-сийское постановление: владеющие капиталом до 500 рублей со-ставляют отныне сословие мещан, а большей суммой – сословие купцов, состоящее из трёх гильдий, и освобождаются от пого-ловной подати, и платят 1% с капитала, ими “объявленного по совести”. Это постановление имело большое значение: оно раз-рушало, как и задумывала Екатерина II, еврейскую националь-ную изолированность. Одновременно оно подрывало и тради-ционный польский взгляд на евреев, как на элемент внегосу-дарственный. Подрывало постановление и кагальный строй. С указанного момента начинается процесс внедрения евреев в рус-ский государственный организм. Евреи широко воспользовались правом записываться в купечество – так что, например, по Мо-гилёвской губернии купцами объявилось 10% от еврейского на-селения (а от христианского – только 5,5%). Евреи-купцы осво-бождались теперь от податного отношения к кагалу и уже не должны были, в частности, обращаться к кагалу за разрешением на всякую отлучку, как раньше.
* * *
Под Пинском в имении Велятичи, что находится в самом бли-жайшем соседстве с Дзиковичами, образовался своеобразный культурный центр. Королевский шамбелан Казимир Езерский пригласил великого польского историка и поэта Адама Наруше-вича поработать в его полесских имениях над “Историей поль-ского народа”, которую тому заказал король Станислав-Август. С 1777 по 1779 год Нарушевич плодотворно работал над своим фундаментальным произведением, большая часть которого была создана в Велятичах. Думается, что многие исторические источ-ники королевский историк получил из богатых библиотек и ар-хивов пинских монастырей и усадеб. Это был самый счастливый период в его жизни. Жить и работать на лоне природы – это бы-ло в духе модных тогда идей великого французского философа-просветителя Жан-Жака Руссо.
Думается, что королевский секретарь Григорий Качановский также входил в велятичский культурно-исторический кружок и помогал А. Нарушевичу в его работе.
А пока Нарушевич самозабвенно трудился, в 1778 году рус-ские войска совершили очередной поход в Речь Посполитую.
В 1779 году поход русских войск в Речь Посполитую опять повторился.
Не хотелось Нарушевичу уезжать из тихого провинциального Полесья в беспокойный внешний мир. Но приказ его друга-короля заставил в 1779 году вернуться в Варшаву. В работе по сбору и копированию исторических материалов ему помогали – сам владелец имения Велятичи Казимир Езерский, а также сек-ретари историка: Фабиан Сакович и Матеуш Нелюбович-Ту-кальский.
* * *
В то время Россия продолжала вести войны с Турцией. Импе-ратрица Екатерина II, подстрекаемая известным на всю Европу просветителем Вольтером, вынашивала планы о возрождении Византийской империи. Даже своего первенца, родившегося в 1779 году, которого она мечтала посадить на трон в освобож-дённом от турок Константинополе, императрица назвала Кон-стантином. Но Европа, опасаясь чрезмерного усиления России, решительно выступила против планов завоевания Османской империи.
5 июля 1779 года старший брат Стефана Владиславовича пан Ян составил завещание в пользу внуков своего брата – внучатых племянников Якуба, Петра и Анджея. Старший сын его брата Стефана – Онуфрий – имел уже своих детей. По составленному бездетным паном Яном документу после его смерти принадле-жащие ему имения в Старых и Новых Дзиковичах (которые впо-следствии стали называться Малыми и Большими, соответ-ственно) должны были перейти в собственность детей Онуфрия Стефановича. Имения эти завещались «с плацами селидебными, огородами, землями пахотными и невозделанными, сенокосами грунтовыми и болотными, с реками и озёрами, хатами и хат-ками, выгонами, выпасами» НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 572). Младший сын брата – Григорий – в документе да-же не упоминался. Видимо, пан Ян хотел укрепить материальное положение той линии семьи, которая уже точно будет иметь продолжение в своих потомках.
Тогда же в деревне Телеханы под Пинском благодаря заботам князя М.-К. Огинского появилась фаянсовая мануфактура, рабо-тавшая на местном сырье. На ней выпускались майоликовые ва-зоны и другие предметы, декорированные рельефными узорами из цветов, листьев и фруктов. Изделия покрывались белой глазу-рью, а поверху делали многоцветные росписи.
В 1780 году вновь русские войска совершили поход в Речь Посполитую. И опять, как уже происходило и ранее, начались новые переселения старообрядцев с польских территорий в Си-бирь.
В знак благодарности за монаршее благорасположение к ним в 1780 году приехавшую в Белоруссию царицу Екатерину II евреи могилёвские и шкловские встречали одами.
На Гродненском Сейме 1780 года ярко выступил предста-витель магнатской фамилии Анджей Замойский, относившийся к числу молодёжи, обеспокоенной бедственным положением отечества. Он предложил уничтожить принцип “либерум вето” и подтвердить права городского и сельского населения. На столь радикальную меру послы Сейма не согласились, а сам Замой-ский впоследствии даже был объявлен изменником отечества. Зато Сейм узаконил старую идею короля прекратить показную роскошь в одеждах вельмож и учредил в воеводствах мундиры под названием “Les sumpturiae”, которые отныне должны были носить занимающие государственные или общественные долж-ности.
Продолжавший оставаться самым влиятельным магнатом в Литве даже после всех потерь, связанных с участием в Барской конфедерации, знаменитый князь из Несвижа Карл Радзивилл – Пане-Коханку, – привязанный ко всему старинному, исконно польскому, после такого решения Сейма, как свидетельствует Я.-Д. Охоцкий, чаще всего являлся в мундире виленского воево-ды: гранатового цвета кунтуш, жупан и отвороты малиновые, и золотые пуговицы. Сабля, осыпанная крупными бриллиантами, в золотых ножнах, лосиные перчатки за поясом, а на голове малиновая конфедератка. Носил он длинные усы и подбривал лоб. На темени у него был нарост величиною с волошский орех. И сам воевода, и все литвины его двора носили широкое и даже мешковатое платье – это у них считалось старосветскою модою, которой все охотно придерживались.
Князь Радзивилл нововведений не любил и боялся, – продол-жает Охоцкий. Многих сыновей литовских помещиков – своих клиентов (а кто же в то время не был клиентом Радзивилла?!), даже детей людей нешляхетского сословия, он на свой счёт вы-сылал за границу, если замечал в них таланты и способности. Многие из них впоследствии были полезными людьми в оте-честве. Князь понимал, что за границей невозможно было сту-денту или артисту одеваться по-польски. Но по возвращении домой требовал от своих воспитанников, чтобы они сейчас же оделись по-польски: в жупан, кунтуш, с саблей, были с подбри-тым лбом, в конфедератке, с лосиными перчатками за поясом. В ином платье нельзя было добиться аудиенции в Несвиже.
Князя обвиняли, что он в разговорах со своими шляхтичами лгал без всякого стыда и зазрения совести о своих никогда не бывалых приключениях. Но это была только шутливость, забава от скуки, не более. Во всех его рассказах было больше необуз-данной фантазии, чем остроумия, но и остроумие иногда прогля-дывало.
«Князь Карл, принадлежавший к Барской конфедерации, таил в душе неудовольствие на новые порядки и покрывал обиду, на-несённую своему самолюбию, покровом шутливости и легко-мысленного балагурства. Он ненавидел Станислава-Августа, его двор, французские моды и прочие нововведения, называвшиеся у нас тогда цивилизацией; всего этого он избегал и от нечего де-лать разъезжал со своим двором из одного имения в другое сво-их огромных владений и имений своих клиентов, занимаясь охо-той, питьём и пирами, не зная как убить время» (Охоцкий Я.-Д.). Ходил слух, что Карл Радзивилл велел отчеканить несколько со-тен червонцев с изображением короля и надписью: “Король По-нятовский, дурак Божьей милостью”, и эта монета была в обра-щении в Варшаве.
Роскошь магнатов в последние годы существования Речи Пос-политой, особенно многочисленность их прислуги и лошадей, превосходила всякое вероятие. Тот же Карл Радзивилл иногда выезжал целым поездом в тысячу лошадей!
* * *
Исторический фон.
К концу XVIII века среди модниц Европы краски и прити-рания были распространены настолько широко, что даже на бес-спорные доказательства их опасности для здоровья никто не хо-тел обращать внимания. Ради возможности носить модные узкие туфельки женщины готовы были ампутировать даже пальцы на ногах – так разве могло их испугать такое традиционное косме-тическое средство, как свинцовые белила? Один из авторов того времени писал: «Из-за белил глаза опухают, воспаляются, болят и слезятся. От них появляется насморк, кожа покрывается пры-щами, расшатываются и болят зубы, разрушается зубная эмаль. Они заставляют гореть рот и глотку, заражают и портят слюну, проникают в поры кожи, постепенно воздействуя на губчатое ве-щество лёгких». Но главное, они просто убивали, чему были зримые примеры.
* * *
В 1780 году был назначен новым пинским старостой ближай-ший приятель и сотрудник князя Михала-Казимира Огинского – писатель и переводчик Франтишек Хоминский (? – 1809), автор многочисленных стихотворений и публицистических произведе-ний, что не могло не сказаться положительно на культурной жизни Пинска.
17 августа 1780 года пинский гродский суд признал интро-мицию (акт введения в наследство) возного генерала на имя Стефана Владиславовича Дзиковицкого на основании купчей крепости на его имя от 1732 года. 22 августа того же года в пин-ском гродском суде был выдан лист о передаче во владение Сте-фану Владиславовичу Дзиковицкому участка земли в застенке Дзиковичи.
* * *
В это время в присоединённых к России восточных землях Великого княжества Литовского бывшая шляхта пыталась ут-вердиться в новом для себя достоинстве – в российском дворян-стве. «Шлёцер в своих письмах из России в 1781 году говорил: “Знатный дворянин здесь ничто”. Тот же Кокс удивляется, что в России благородный ничего не значит без ранга, без должности; что старшие сыновья важнейших лиц в государстве не имеют никаких прав в силу своего рождения, как пэры Англии и Фран-ции, гранды Испании; что значение аристократической фамилии упадает со смертью её главы, а имущество раздробляется между детьми; наследственный титул – князя, графа или барона – ниче-го не значит без должности, без службы гражданской или воен-ной» (Романович-Славятинский А.). Дворянство в России было далеко не тем, чем оно было в Европе. Здесь оно было просто своеобразной формой военного или гражданского чиновни-чества. Таковое состояние сословия подтверждается ещё и тем, что любой простолюдин, согласно Табели о рангах, достигший определённого положения по службе, становился дворянином. Но, тем не менее, бывшая литовская шляхта, дабы не оказаться в составе податных сословий, была согласна и на такое сословное состояние.
* * *
5 марта 1782 года была заключена “заменная крепость”, вы-данная двоюродным дядей Стефана – Юзефом Антоновичем Дзиковицким – Даниилу и Миколаю Васильевичам Дзиковиц-ким.
В России того времени купцы и мещане не пользовались сво-бодой передвижения, чтобы отъездом своим не понижать платё-жеспособность своих городских обществ. Но для Белоруссии в 1782 году Сенат сделал исключение: купцы могут переходить из города в город “смотря по удобности их коммерции”. Этот по-рядок опять дал преимущество еврейским купцам. И они стали пользоваться этим правом шире, чем это было определено: ев-рейские купцы стали записываться в Москве и в Смоленске. Не-которые евреи, записавшись в здешнее купечество, завели круп-ную торговлю. Другие же евреи занимались продажей загранич-ных товаров на своих квартирах или постоялых дворах, а также в разнос по домам, что в ту пору было вообще запрещено.
В 1783 году русское правительство приняло очередное реше-ние по жившим в Белорусском крае евреям. С выходом из ев-рейских обществ 5 лет назад евреев-купцов все остальные евреи отныне тоже должны были быть отнесены в какое-то сословие и, очевидно, только в мещан. Правда, поначалу желающих перехо-дить было мало – из-за того, что годичный поголовный сбор с мещан в то время был 60 копеек, а с евреев – 50 копеек. С ны-нешнего 1783 года как евреи-мещане, так и евреи-купцы должны были вносить сборы не в кагал, а в магистрат, на общих осно-ваниях, и паспорт на выезд получать от него же.
В то время торгово-промышленный класс России, равно как и городские общества, пользовались широким самоуправлением. Таким образом, в руки евреев, наравне с христианами, была пе-редана известная административная и судебная власть, благода-ря чему еврейское население приобрело силу и значение в обще-ственно-государственной жизни. Из евреев бывали теперь и бур-гомистры, и ратманы, и судьи.
В 1783 году русские войска совершили очередной поход в Польшу.
26 апреля 1784 года в пинский гродский суд была представ-лена заменная крепость Юзефа Антоновича Дзиковицкого бра-тьям Даниилу и Миколаю Васильевичам Дзиковицким, состав-ленная в 1782 году.
* * *
После 9-летнего строительства появился канал, связавший Пинщину с внешним миром. После окончания его строительства весной 1784 года М. Бутримович отправил по нему в Варшаву флотилию из 10 судов с полесскими товарами: свежим мёдом, сушеными вьюнами, грибами, воском, вяленой рыбой, ячменны-ми крупами, лоем (говяжий жир) и тому подобным, чем поразил население столицы и самого короля.
Канал назвали “Королевским”, но, поскольку при строитель-стве его не хватало денег и использовалась даже работа крес-тьян, которую они выполняли в счёт барщинных дней, канал имел незначительную ширину и примитивность сооружений. Продвигаться по нему имели возможность только малые суда, да и то только в половодье. В летнее же время суда приходилось тащить волоком. Но всё же канал способствовал развитию тор-говых связей Пинщины и вовлечению населения Полесья в эко-номическую жизнь страны. Дзиковичи, находившиеся в 500 ки-лометрах от устья Струменя, были местом, от которого Стру-мень считался судоходным. Жителям деревни нередко можно было наблюдать, как длинной цепью тянулись плоты, в которые связывались сплавляемые по реке огромные брёвна. Они как зо-лото горели под солнечными лучами, а стоявшие на корме пло-товщики в широких белых полотняных рубахах и соломенных шляпах казались какими-то речными исполинами. Поворачивая тяжёлые плоты в том месте, где рядом с Дзиковичами полно-водный Струмень делал поворот, они ударяли по воде рулевыми вёслами, из-под которых с громким плеском каскадом взлетали жемчужные брызги. Береговые ласточки кружили над самой ре-кой, между плотами скользил рыбачий челн и вся природа радо-валась чудесной погоде. Позднее, с развитием торгового судо-ходства, через Пинск пошли речные караваны с солью и пше-ницей к Балтийскому морю.
На осень 1784 года намечалось проведение Сейма в Гродно. Но после того, как по Королевскому каналу была установлена связь между Пинском и Варшавой, король Станислав-Август сделал ответный визит на Полесье.
Вместо нескольких дней пути из Варшавы король решился на более дальний путь с посещением и других городов государства. Появился здесь найяснейший пан 7 сентября 1784 года. При этом последнюю четверть мили (польская миля – около 8 кило-метров) король Станислав-Август Понятовский проплыл на спе-циально подготовленном судне, сойдя на берег в центре Пинска между бывшим Пинским старостинским Замком и бывшим Иезуитским коллегиумом.
Руководили пышным приёмом короля в Пинске с его обшир-ной культурной программой пинский староста Ф. Хоминский и подстароста (по другим источникам – городской судья) М. Бут-римович. Сопровождал короля здесь епископ Адам Нарушевич – уроженец Пинщины, историк и поэт. Староста дал тогда бал в честь короля, который Станислав-Август открыл польским тан-цем с женой пинского маршалка, князя Франтишка Друцкого-Любецкого. На другой день Станислав-Август посетил костёл иезуитов Успение Девы Марии. Кроме того, король почтил гроб благословенного мученика Боболи и принял участие в освяще-нии четырёх штандартов расквартированной в Пинске Пятигор-ской бригады национальной кавалерии. Тогда в Пинске стояли конные полки польной и большой булавы Великого княжества Литовского: полк Огинского и полк Грабовского, которые имели капеллы, состоявшие из нескольких медных и деревянных духо-вых инструментов. Так, капелла конного полка Огинского со-стояла из гобоистов – Бенедикта Козловского и Михала Легуц-кого, а также из барабанщиков – Григория Белявского и Винцен-та Пётуха.
Пребывание монарха в Пинске сопровождалось балами и кон-цертами, причём местная капелла играла до рассвета. Когда ко-роль направился в имение Матеуша Бутримовича – Кристиново, то всю дорогу от Пинска украсили стихотворными надписями на четырёх языках – польском, латинском, русинском и еврейском, а также триумфальными арками. Вдоль дороги стояли сотни крестьян из окрестных деревень: одни из них играли на дудоч-ках, другие – на цимбалах, третьи пели и танцевали, инсценируя дожинки. Ремесленники показывали свои изделия, а их дети – умение читать. Станислав-Август наблюдал за “танцующим простым народом”, которому подыгрывали крестьяне из села Га-лево – “один на скрипке, а второй на цимбалах”. В самом Крис-тиново король предложил дочке хозяина юной Юзефине (в буду-щем мать знаменитого художника Наполеона Орды) сыграть на клавикорде и, довольный её игрой, “просил, чтобы музыкантку послали в Варшаву”.
В местечке Заполье под Пинском присутствовал на парадном строевом смотре конной бригады, которым командовал генерал Пётр Твардовский. Тогда же Станислав-Август посетил располо-женные под городом сёла Горново, Альбрехтово, Хлябы, Лопат-ню и Дубое, где иезуиты построили для детей-сирот приют и костёл-каплицу. Во время путешествия монарха полещуки ре-шили поразить его своими талантами. В имение Дубое дочка пинского ловчего, паненка Куженецкая, под музыкальное сопро-вождение исполнила стихотворную арию “За здоровье его вели-чества короля”.
Король Станислав Август посетил также имение Гоноратин, где проживала сестра князя Михала Огинского – Гонората Огин-ская. Историк Адам Нарушевич писал, что король «с полным удовольствием осмотрел сады, фонтаны и украшения дворца и внимал концерту придворного оркестра. Вечером он присутст-вовал на представлении оперы “Дезертир” и одного балета в празднично освещённом театре».
9 сентября король присутствовал на строительстве Дворца Бут-римовича в Пинске, спроектированного виленским архитекто-ром Карлом Шильдгаузом. В честь приезда короля в фундамент ранее заложенного здания была опущена памятная плита. Краса-вец-дворец построили только через десять лет в переходном от барокко к классицизму стиле.
В 9 часов король, садясь в карету, напоследок обратился к пинчанам: “Многие мои надежды здесь выполняются по улуч-шению жизни этого края: осушением болот, строительством до-рог”.
Из тогдашних городских инвентарей следует, что в Пинске жи-ли художники – Борковский и Хведор. Как видим, перед пос-ледними разделами Речи Посполитой культурная жизнь Пинска была довольно насыщенной.
В то же время Пинщина оставалась глухим медвежьим углом Речи Посполитой и здесь процветали пышным цветом всевоз-можные суеверия. На Пинщине у людей была распространена болезнь, которая в других местах обычно считается болезнью лошадей. Она известна под названием “колтун”. Это – парше-видная экзема в местах, покрытых волосами, то есть на голове. Кроме Полесья эта болезнь встречается также у татар, в Венг-рии, Бельгии и над Рейном. Древние медики видели причину возникновения колтуна в каких-то сернистых элементах, другие считали его прямым результатом неопрятности. Существовало и такое мнение, что колтун был занесен на Полесье во время на-шествия татар, которые, якобы, травили реки. Наконец, некото-рые считали, что эта болезнь возникает из-за чрезмерного упот-ребления водки и обитания в задымленных домах.
* * *
На Сейме в Гродно в 1784 году крупный магнат Щенсный По-тоцкий сделал любимой Речи Посполитой щедрый подарок – пе-хотный полк. Одновременно он обязался всегда содержать его на свой счёт и, кроме того, подарил 24 орудия артиллерии со всей прислугой, упряжью и офицерами, с полным годовым со-держанием всего этого отряда. Такие подарки мог делать только король и гродненский Сейм принял их с благодарностью. Тогда же русские войска опять вошли в Речь Посполитую, напоминая полякам о настоящем хозяине их страны.
В 1785 году король Станислав-Август решил сделать подарок Пинску. Своим указом он возвратил ему давние привилегии от 1635 года, которые город утратил в результате разгромов, сож-жений и грабежей середины XVII и начала XVIII веков.
* * *
До Екатерины II никаких гарантированных от произвола влас-тей прав российское дворянство не имело. Первый законода-тельный акт, как-то оградивший это сословие и призванный под-нять его престиж – “Жалованная грамота дворянству”, изданная Екатериной II в 1785 году. Возможно, на издание грамоты импе-ратрицу подтолкнуло наличие в её империи бывшей шляхты Ре-чи Посполитой с её вековыми понятиями о благородстве и чес-ти. Бывшее польское шляхетство, оказавшись внутри россий-ского дворянства, держалось особняком, с чувством своего при-родного превосходства. И потому, естественно, все последую-щие лишения благородства, производимые русскими царями в отношении бывшей польско-литовской шляхты, были с её точки зрения не более правомерными, чем произведённый раздел Речи Посполитой.
Дворянская грамота децентрализовала ведение дворянской ро-дословной книги: точнее определив доказательства дворянства, она предоставила дворянскому обществу каждой губернии пос-редством депутатского собрания ведение дворянской родослов-ной книги губернии. Таким образом, самим дворянским общест-вам предоставлено было разрешение вопроса: кто может быть их членом и какого разряда.
Дворянские родословные книги были разделены на 6 частей:
1. В первую часть записано было дворянство, пожалованное в дворянство до ста лет назад, как жалованное, так и действитель-ное (полученное по наследству).
2. Во вторую – военное дворянство, приобретённое чином во-енной службы.
3. В третью – дворянство бюрократическое, приобретённое чи-ном гражданской службы.
4. В четвёртую – все иностранные дворянские роды.
5. В пятую – дворянство, украшенное титулами – как родо-выми, так и пожалованными (князья, графы и бароны).
6. В шестую – древние благородные дворянские роды, дока-зательства дворянского достоинства которых восходят за сто лет, а благородное начало покрыто неизвестностью.
Эти разряды, на которые раздробила дворянство “Жалованная грамота” 1785 года, не предоставляли никаких юридических от-личий, но общественное мнение и мнение самого дворянства от-носилось небезразлично к заветной 6-й части!
Шестой разряд всегда считал себя дворянством “по преимуще-ству”, самым крепким столпом государства, а на первые три раз-ряда смотрел, как на дворян-выскочек, плебейской крови. С меньшим пренебрежением 6-я часть относилась к 4-й, а титу-лованное дворянство (5-го разряда) всегда пользовалось особен-ным уважением дворянства родового.
После Жалованной грамоты дворянству 1785 года оформились “корпоративные” права дворянства Российской империи. Для бывшей литовской шляхты требовалось предоставить докумен-ты, удовлетворявшие российским юридическим нормам, а не тем, которые были приняты в Великом княжестве Литовском.
* * *
Параллельно тому, как царское правительство боролось с ока-завшимся на присоединённых к России землях шляхетством, шло постоянное улучшение положения местного еврейства. Сперва в крупных городах применялось ограничение: чтобы ев-реев на выборных должностях не было больше, чем христиан. Однако в 1786 году Екатерина II послала белорусскому генерал-губернатору собственноручно подписанный приказ: чтобы Ра-венство прав евреев в сословно-городском самоуправлении «не-пременно и без всякого отлагательства приведено было в дейст-вие», а с неисполнителей его «учинёно было [бы] законное взы-скание».
Таким образом, евреи получили в России гражданское равно-правие не только в отличие от Речи Посполитой, но раньше, чем во Франции и в германских землях. И, что ещё существенней: евреи в России от начала имели ту личную свободу, которой предстояло ещё 80 лет не иметь российским крестьянам. И, па-радоксально: евреи получили даже большую свободу, чем рус-ские купцы и мещане: те – жили непременно в городах, а ев-рейское население, не в пример им, могло проживать в уездных селениях, занимаясь, в частности, винными промыслами. Бело-русская администрация указывала, что «присутствие евреев в де-ревнях вредно отражается на экономическом и нравственном со-стоянии крестьянского населения, так как евреи [...] развивают пьянство среди местного населения».
* * *
В 1786 году оригинальные книги знаменитого архива – “Ли-товской Метрики” – благодаря усилиям Адама Нарушевича, канцлера Александра Сапеги и подканцлера Иоахима Хрепто-вича были заново переплетены, в каждую книгу был вклеен пе-чатный титульный лист и реестр документов в латинской транс-крипции. Всю работу по упорядочению Литовской Метрики сде-лал метрикант (архивист) и королевский секретарь Григорий Ка-чановский, принадлежавший, скорее всего, к роду потомков До-мановичей. В следующем году он составил “Инвентарь книг Метрики Великого княжества Литовского”.
В 1786 году младший сын Стефана Владиславовича решил уе-хать из Дзиковичей в поисках фортуны ко двору преуспеваю-щего управляющего “Черноморской торговой компании” магна-та Антония-Протазана Потоцкого. Стефан Владиславович снаб-дил младшего сына небольшой суммой денег, из накопленного им за годы жизни, необходимой для обустройства Григория на новом месте в Брацлавском воеводстве и остался отныне в обще-стве старшего сына, брата Яна, жены Евдокии и старика-отца Владислава Ивановича. А младший сын, как оказалось, навсегда покинул и родительский кров, и родной край, став родоначаль-ником отдельной, “махновской” ветви рода Дзиковицких.
Под давлением царского правительства для населения поль-ских воеводств Украины и Литвы в 1786 году открылась право-славная епархия, зависимая от русского Синода. Ватикан и като-лическо-униатское духовенство выказали неудовольствие дейст-виями правительственных кругов царской России. В протеста-циях Сейму Речи Посполитой они выказывали опасения, что открытие епархии вызовет ещё большую ненависть народа к шляхетству и католическим иерархам, “подкрепляя и усиливая его бунтарский дух”.
2 января 1787 года Екатерина II под гром салюта покинула Петербург и отправилась в знаменитое путешествие в Тавриду. Её кортеж состоял из 14 карет и 164 саней. На каждой почтовой станции поезд ожидали 560 свежих лошадей. На лошадях импе-ратрица ехала до Киева, а в апреле, когда сошёл лёд на Днепре, пересела на галеру “Днепр”. Специально для её путешествия в 1785 – 1786 годах под Смоленском было построено семь галер.
Днепр по-прежнему служил границей между Россией и Речью Посполитой. В Каневе, на правом берегу Днепра, Екатерину тор-жественно встретил король Станислав-Август. Это была их пер-вая встреча за тридцать лет.
Ряд историков утверждает, что Понятовский был холодно при-нят Екатериной и уехал обескураженный. Действительно, Ста-нислав надеялся на большее, тем не менее эта встреча прошла не зря. Екатерина в Каневе наградила Станислава высшим россий-ским орденом Андрея Первозванного, а он по возвращении в Варшаву послал ей польский орден Белого орла. Но это лишь внешняя сторона встречи. Куда важнее было предложение коро-ля о заключении русско-польского военного союза. Это не могло не понравиться Екатерине, но, увы, заключение союза Станис-лав-Август связывал с согласием императрицы на проведение в Речи Посполитой усиливающих королевскую власть реформ. Екатерина была настроена против реформ, чем и расстроила ко-роля.
Русско-польский военный союз оба монарха рассматривали в контексте предстоящей войны с Турцией, и Станислав-Август по возвращении в Варшаву велел в городе установить конную статую короля Яна Собесского, разгромившего в 1683 году ту-рецкую армию.
* * *
Земли в районе древнего проживания рода Дзиковицких про-должали активно перераспределяться и постоянно переходили из рук в руки. Сознавая, что у него практически нет никаких перспектив на достойную шляхтича жизнь в родных Дзикови-чах, в 1786 году младший сын Стефана Дзиковицкого – Григо-рий – решил покинуть родовое гнездо и отправиться в южные воеводства в поисках лучшей доли.
19 марта 1787 года составлена и на следующий день была признана в пинском земском суде купчая крепость, которую вы-дали Андрею Дементьевичу Дзиковицкому на часть имения Дзи-ковичи другие члены рода – Захарий Бенедиктович, Михаил, Леон и Фома Гавриловичи Дзиковицкие. В том же году землю в Дзиковичах по интромиции (введению в наследство) от каких-то Дзиковицких получил Теодор Прасолович-Островский герба Ра-вич совместно с сыновьями Мацеем и Якубом.
В 1787 году бывший Пинский иезуитский коллегиум, в кото-ром уже 14 лет была светская школа, был передан униатам, ко-торые устроили здесь резиденцию униатского епископа.
* * *
11 июля 1787 года, уже в Херсоне, Екатерина II милостиво приняла племянника короля Станислава-Августа, Станислава Понятовского. Вернувшись домой, молодой Станислав объявил дяде, что Екатерина II и австрийский император Иосиф II одоб-рили назначение его наследником польского престола.
К счастью для Речи Посполитой, в 1787 году Турция начала против России новую войну, будучи недовольна захватом Рос-сией Крыма. Новое поколение польских патриотически настро-енных политиков, носителей просветительских идей и не имею-щих “комплекса катастрофы раздела”, решило использовать рос-сийские затруднения в ходе войны с турками. Через две недели после объявления Турцией войны России Екатерина вернулась к предложению Станислава-Августа о подписании русско-поль-ского оборонительного договора. В депеше от 1 сентября 1787 года вице-канцлер И.А. Остерман проинформировал русского посла в Варшаве, графа Штакельберга, о том, что «её импера-торское величество убеждена, что в условиях нынешнего кризи-са проявляется благоприятная возможность реализовать этот проект».
* * *
В октябре 1788 года в Варшаве собрался Сейм, которому пред-стояло сыграть исключительно важную роль в истории Речи Посполитой. Депутатами этого Сейма от Пинского повета стали известные и влиятельные здесь шамбелан (королевский камер-гер) и мечник пан Матеуш Бутримович и пинский гродский пи-сарь подстолий Павел Ширма. Этому Сейму был предложен со-юз с Россией при решении восточного вопроса. Россия обязыва-лась вооружить за свой счёт и содержать в продолжение всей войны 12-тысячный корпус польско-литовского войска, а после заключения мира в течение шести лет выплачивать на его содер-жание ежегодно по миллиону польских злотых. Также предло-жены были большие торговые выгоды и дано обязательство выт-ребовать такие же выгоды от Турции при заключении мира.
Кроме того, Екатерина тайно предложила Станиславу-Августу турецкие земли в Подолии и Молдавии – разумеется, в случае успешного окончания войны.
Король Станислав-Август был всей душой за этот союз, но прусский посол Бухгольц подал Сейму ноту, в которой говори-лось, что прусский король не видит для Речи Посполитой ни пользы, ни необходимости в союзе с Россией, что не только Польша, но и пограничные с ней прусские владения могут пос-традать, если республика заключит союз, который даст туркам право вторгнуться в Польшу. Если Речь Посполитая нуждается в союзе, то прусский король предлагает ей свой и постарается сде-лать всё, чтобы избавить поляков от чужестранного притеснения и от нашествия турок, обещает всякую помощь для охранения независимости, свободы и безопасности. Новый прусский ко-роль Фридрих-Вильгельм II велел передать гетману литовскому Михалу Огинскому: «Я желаю Польше добра, но не потерплю, чтоб она вступила в союз с каким-нибудь другим государством. Если республика нуждается в союзе, то я предлагаю свой с обязательством выставить 40.000 войска на её защиту, не требуя для себя ничего за это». Прусский министр Герцберг прибавил, что король может помочь Речи Посполитой с возвращением Га-лиции, отторгнутой Австрией, лишь бы поляки не трогали ту-рок. На самом же деле Фридрих-Вильгельм II смертельно боялся усиления Австрии и России в ходе турецкой войны. Пруссия ни-чего не могла получить при разгроме Оттоманской империи. Но если дядя Фридрих Великий воспользовался первой турецкой войной и получил часть Польши, то почему его племянник Фридрих-Вильгельм не может получить ещё больший кусок, не сделав ни одного пушечного выстрела?
Присоединение Речи Посполитой к России и Австрии в ходе войны с Турцией давало ей последний шанс остаться на карте Европы независимо от исхода кампании. Даже в случае пораже-ния России, что представлялось весьма маловероятным, Речь Посполитая выигрывала. России было бы не до захвата польской земли, но при этом Екатерина вряд ли допустила бы раздел Речи Посполитой между Австрией и Пруссией, не говоря уж о побе-дителе – турецком султане, который стал бы диктовать свои ус-ловия. В случае же успеха России Речь Посполитая уже в ходе войны смогла бы создать мощную, хорошо обученную и дис-циплинированную армию, а после заключения мира получить обширные территории на юге, присоединение которых, с одной стороны, поддержало бы материально польское государство, а с другой – стимулировало бы взрыв патриотизма среди поляков. Предположим, что Россия в ходе второй турецкой войны овладе-ла бы Проливной зоной. Тогда даже на мирное “переваривание” причерноморских земель ей потребовалось бы не менее полуве-ка. Но пятьдесят лет мира в этой ситуации – нереально. России пришлось бы постоянно воевать за Проливную зону как с ос-тальными частями Оттоманской империи, так и с европейскими государствами. России было бы просто не до Польши.
Однако радные паны предпочли поверить Фридриху-Виль-гельму, а не Екатерине. Позиция прусского короля вызвала в но-ябре – декабре 1788 года бурную поддержку среди подавляю-щего большинства шляхты. Таким образом, инициатива Петер-бурга, выгодная Речи Посполитой, была парализована дейст-виями Берлина.
16 апреля 1789 года, выступая на заседании Сейма, пинский подстароста Матеуш Бутримович обвинил православных свя-щеннослужителей в подстрекательстве крестьян к бунтам. Яв-ляясь патриотом своей страны, он считал, что для её спасения необходимо интегрировать в польское общество православных и евреев. Реформатор был автором двух книг политического со-держания. Много внимания он уделял и просвещению своих крестьян: в селе Лопатино организовал ремесленную школу, где ученики учились изготовлять замки, рессоры, кресла и другие изделия.
* * *
В Австрии также происходили истории, оставшиеся в памяти потомков, правда, как анекдотичные. Так, австрийский импера-тор Иосиф II, недовольный проектом закона, который подгото-вил его канцлер Кауниц, написал в углу документа: “Кауниц осёл. Иосиф Второй”. Предполагая поставить на место своен-равного и умного канцлера, император в присутствии всех своих министров приказал прочитать канцлеру эту резолюцию вслух. “Я не могу это сделать, – испугался Кауниц. – Боюсь оскорбить Ваше Величество”. Однако император настаивал. Тогда Кауниц набрал воздух, потупил глаза и с выражением прочёл: “Кауниц – осёл. Иосиф – второй”.
* * *
А на североамериканском континенте образовалась новая страна – Североамериканские Штаты, которые в результате вой-ны с Англией перестали быть её колонией и начали строитель-ство своего государства, подмявшего через два с половиной сто-летия под себя весь мир. У разноплемённого люда, слетевшегося в североамериканские колонии со всей Европы, не было никакой основы для духовной общности, но у него было всепоглощаю-щее желание успеха и богатства на “ничейной” земле. Ничейной потому, что жившие здесь индейцы считались дикарями, кото-рых следовало уничтожить.
Совершенно естественно, в подобных условиях “элитой” ново-го государства стали те, у кого были деньги, чтобы финанси-ровать освоение новых земель, нанимая для этого авантюристов из числа воинов и интеллектуалов. То есть – торгаши и раз-бойники. Американский историк Д. Адамс так описал общест-венные отношения в новой стране: «Превращая класс дельцов в господствующий и единственный класс Америки, эта страна производит эксперимент – она основывает свою цивилизацию на идеях дельцов. Другие классы, находящиеся под господством класса дельцов, быстро приспособляют к этим идеям свою жиз-ненную философию. Можно ли построить или сохранить вели-кую цивилизацию на основе философии меняльной конторы и единственной основной идеи – прибыли?!». А писатель Томас Манн в ХХ веке написал так: «Америка пришла в цивилизацию, минуя культуру».
* * *
14 июля 1789 года восставшие парижане взяли главную государственную тюрьму Французского королевства – Басти-лию, с чего началась Великая революция, всколыхнувшая всю Европу. По этому поводу французский посол в Петербурге Се-гюр писал: «…в городе было такое ликование, как будто пушки Бастилии угрожали непосредственно петербуржцам. В Польше же Французская революция произвела ещё большее впечатле-ние. Искры французской революции попали в Речь Посполитую, как в пороховой склад. Умные люди, утомлённые польским без-началием, и люди горячие, страдавшие от бессилия страны пе-ред иностранными монархами, эгоизм и патриотизм одинаково воспламенились и вспыхнули надеждой на скорые перемены». Польская шляхта, совершенно не разбираясь в событиях во Франции, начала подражать якобинцам.
В 1789 году Михал-Клеофас Огинский, имея всего 25 лет отро-ду, стал мечником литовским. Он был племянником Михала-Казимира Огинского, постоянно проживавшего в своём имении в Слониме (их общий предок Самуэль-Лев жил в первой по-ловине XVII века), и потому богатый, но бездетный Михал-Казимир сделал его своим наследником.
* * *
А пока где-то в верхах решались судьбы мира, Европы и Речи Посполитой, на пространстве, где издавна обитал род Дзико-вицких, люди продолжали жить своими мелкими житейскими заботами, незаметными на фоне событий глобального масштаба. И постоянно происходили переходы земли родового имения из одних рук в другие. Так, 9 апреля 1790 года некие Стефан Гри-горьевич, Захарий Бенедиктович, Теодор Доминикович, Стефан Михайлович, Ян Константинович сами за себя и за Базилия Яно-вича Дзиковицкие выдали купчую крепость на “одибный пляц” Антонию Стефановичу Серницкому. Этот участок земли назы-вается Михновщизна и расположен он при околице села Дзико-вичи, примыкая одним боком к земле пана Онуфрия Владис-лавовича Дзиковицкого, а другим боком – к земле пана Полю-ховича-Серницкого, одним концом от струги (?), а другим – к проходящей дороге на Болешов, на которую распространяется вольность по праву пользования, как своей собственностью.
Кроме покинувшего родовое гнездо младшего сына Григория Стефановича Дзиковицкого, в Дзиковичах продолжал жить его отец Стефан Владиславович, старший сын и наследник отца Онуфрий, а также дети Онуфрия. Всё семейство продолжало ко-пить собственность, время от времени приобретая земельные участки у соседей и более далёких родственников, продающих свои наделы. Так, 5 августа 1790 года была составлена и в тот же день признана купчая крепость, данная старшему сыну Онуф-рию Стефановичу – от Ильи Васильевича и прочих Дзиковицких на часть имения Дзиковичи.
* * *
В России и, естественно, на тех землях, что отошли к ней по разделу Речи Посполитой, «закон 1790 года окончательно уста-навливает сословную привилегию в чинопроизводстве по граж-данской службе назначением более сокращённых сроков для производства в чины дворян, и повышением сроков для произ-водства в 8-й класс недворян. Законом этим повелевается: а) производить в чины до 8-го класса только тех, которые прослу-жили 3 года в одном чине; б) из коллежских секретарей в титу-лярные советники, и из титулярных советников в коллежские асессоры недворян не иначе производить, как по прослужении ими 12 лет беспорочно» (“Очерк истории русского дворянства от половины IX века до конца XVIII века”).
VII. ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА. ВОССТАНИЕ 1794 ГОДА
В конце 1790 – начале 1791 годов польский высший свет охва-тила идея введения новой конституции. В её создании участ-вовали Чарторыйские, Игнаций Потоцкий, Станислав Малахов-ский, братья Чацкие, Станислав Солтык – племянник известного епископа, Немцевич, Вейссергоф, Мостовский, Матушевич, Вы-бицкий, Забелло и другие.
24 апреля (5 мая) 1791 года праздновалась католическая Пасха. В эти дни депутаты сеймового съезда традиционно разъезжались на несколько дней по домам, однако сторонники новой консти-туции между собой договорились не разъезжаться, а их против-ники, ничего не подозревая, уехали.
Накануне на улицы Варшавы были выведены королевская кон-ная гвардия и артиллерия. Фактически произошёл государст-венный переворот. Сейм, на котором присутствовало не более 157 депутатов из 327, принял новую конституцию. В зале Сейма Станислав-Август торжественно-скорбным голосом заявил: «Не только дипломаты, все поляки, находящиеся за границею, пишут согласно, что иностранные Дворы готовят новый раздел Поль-ши. Медлить нельзя, мы должны воспользоваться настоящею минутою для спасения отечества».
Игнаций Потоцкий обратился к королю, чтобы тот указал средства спасти отечество. «Мы погибли, – ответил король, – ес-ли долее будем медлить с новою конституциею. Проект готов, и надеюсь, что его нынче же примут: промедлим ещё две недели – и тогда, быть может, уже будет поздно».
Затем председательствующий зачитал проект конституции: «Господствующею признаётся католическая вера; все прочие терпимы. Все привилегии шляхты сохраняются. Все города вме-сте имеют право присылать на Сейм 24 депутата, которые пред-ставляют желания своих доверителей; право же голоса имеют только при рассуждении о тех делах, которые непосредственно касаются городского сословия […]. Исполнительная власть при-надлежит королю и его Совету, который состоит из шести мини-стров, ответственных перед нациею; король может их назначать и увольнять; он должен их сменить, если две трети Сейма того потребуют. Устанавливается наследственное правление; по сме-рти царствующего короля престол принадлежит ныне царствую-щему курфюрсту Саксонскому, а по нём – его дочери; король и нация изберут для неё супруга. Конфедерации и liberum veto уничтожаются». Создавалась и регулярная армия.
После прочтения проекта конституции король провозгласил, что всякий, кто любит отечество, должен быть за проект, и спро-сил: “Кто за проект, пусть отзовётся!”. В ответ послышались крики: “Все! Все!”. Присутствующие не хотели даже вторичного чтения проекта. Арбитры кричали: “Да здравствует новая кон-ституция!”, но всё же прорывались крики: “Не согласны!”. Коро-лю поднесли Евангелие, и он присягнул. Заседание кончилось, король встал, чтобы идти в костёл Святого Яна. Большинство последовало за ним. Познанский депутат Мелжинский – против-ник новой конституции, упал наземь перед дверями, чтобы вос-препятствовать выходу, но напрасно: через него перешагнули и затоптали.
Около пятидесяти депутатов осталось в сеймовом зале и реши-ли подать протест против принятия новой конституции. Но го-родской суд не принял протеста.
Вся Варшава была охвачена восторгом. В костёле Святого Яна сенаторы и депутаты присягнули на новой конституции, после чего был отслужен благодарственный молебен. О введении но-вой конституции (первой в Европе и четвёртой в мире) было торжественно объявлено в Варшаве 22 апреля (3 мая) 1791 года. Воздух сотрясался от грома пушек и восторженных криков мно-гочисленной толпы народа разных званий и сословий.
Н.И. Костомаров написал: «В Польше никогда ещё так не весе-лились, как в конце 1791 и начале 1792 года. В разных годах и местечках в назначенные дни проходили торжественные бого-служения с “Te Deum”, с проповедями, восхвалявшими новый порядок и виновников его». Капеллы двух конных полков, сто-явших в Пинске, принимали участие в торжественной встрече короля и в праздновании именин монарха в 1791 году, когда прозвучал марш духовых инструментов.
Но царское правительство не могло стерпеть такого открытого неповиновения от своего вассала. В Варшаве была зачитана цар-ская декларация, требовавшая вернуться к прежним порядкам. Подчинения не последовало.
* * *
Сравнительно с ХVІ – ХVІІ веками территория Пинского пове-та в 1791 году уменьшилась на основные части нынешних Дро-гичинского и Ивановского районов, которые вошли в Кобрин-ский повет.
В 1791 году в Пинске прошла Конгрегация православной церк-ви Польши и Литвы, которая признала её самостоятельность от России и создала свою консисторию.
* * *
Россия, недовольная происходившими в Речи Посполитой ре-формами, которые могли вывести поляков из вассальной зависи-мости от неё, к концу 1791 года двинула высвободившиеся по-сле победной войны с Турцией войска в Речь Посполитую. Ека-терина II в 1791 – 1792 годах “днём с фонарём” искала по всей Речи Посполитой православных шляхтичей, но так никого тол-ком и не нашла. Делала она это из корыстных побуждений, что-бы создать православную конфедерацию и противопоставить её польским панам, но увы: что на Украине, что в Литве шляхет-ство ещё в конце XVI – первой половине XVII веков полони-зировалось и приняло католичество, причём полностью, от маг-натов Вишневецких до сравнительно бедных Булгариных.
Однако, несмотря на видимое одобрение действий Сейма на-родом, значительное число магнатов и примкнувшей к ним шля-хты считало новые порядки и реформы предательством по отно-шению к благородному сословию. Наиболее запальчивые защит-ники шляхетского достоинства заявляли, что Сейм, осмелив-шись покуситься на шляхетские привилегии и обращаясь со шляхтой так, словно хочет её совсем превратить в простолю-динов, поставил себя вне закона. В результате замыслы Сейма по спасению государственности Речи Посполитой оказалась не в состоянии оценить и понять значительная часть буйной польско-литовской знати, что и привело в конце концов к появлению сильной оппозиции реформам во главе со Щенсным Потоцким и Жевусским. Оппозиционная знать быстро нашла поддержку у заграничных врагов Речи Посполитой.
Несогласные с новыми порядками магнаты с благословения Екатерины II создали в мае 1792 года мятежную Тарговицкую конфедерацию. Н.И. Костомаров дал такую характеристику её участникам: «Опираясь на Россию, тарговичане по своей недаль-новидности и легкомыслию не подозревали, что последствия выйдут не те, каких они ожидали. Но они совершенно были пра-вы, когда говорили, что действуют по воле шляхетской нации. Бесспорно, большинство шляхты чувствовало и мыслило, как они. В то время даже и те, которые, не раскусивши хорошенько, в чём суть 3-го мая, участвовали в пиршествах и праздниках в честь переворота, искренне переходили к их убеждениям. Если бы Екатерина, восстановив прежний строй в Польше, оставила её прозябать в прежнем виде, без дележа и присвоения провин-ций, партия тарговицкая была бы надолго самою популярною в стране, и имена Щасного и Ржевуского (Щенсный Потоцкий и Жевусский. – Примечание автора) величались бы как имена спа-сителей золотой шляхетской вольности, а конституция 3-го мая надолго могла быть забытою и осуждаемою. Шляхетский идеал был именно тот, который был у тарговичан». Но, каковы бы ни были цели конфедератов, в людском мнении запоминаются не какие-либо отдельные эпизоды какого-либо действия, а непре-менно финал всего дела. И именно по финалу тарговичан стали называть предателями и губителями Речи Посполитой. По факту Тарговицкого мятежа и русской интервенции произошёл Второй раздел Речи Посполитой, а оставшаяся часть государства стала фактически колониально зависимой от Российской империи.
* * *
Горячий приверженец конституции 3 мая 1791 года, Михал-Клеофас Огинский в эпоху Тарговицкой конфедерации лишился на время всех своих имений и удалился в Пруссию. После 1792 года основанная в Слониме князем Михалом-Казимиром Огин-ским балетная школа окончательно была переведена в усадьбу Гоноратин под Пинском, здесь во дворце она имела небольшой театральный зал. Тогда в это имение часто приезжал из Варша-вы и сам Михал Огинский, сделавший его своей последней рези-денцией.
Пруссия, не желавшая упустить своего куска от ожидаемого нового дележа Польши, поспешила присоединиться к русским. 29 мая 1792 года Четырёхлетний Сейм прекратил работу. А в июне король Станислав-Август был вынужден присоединиться к Тарговицкой конфедерации и отдать приказ войскам прекратить противодействие тарговичанам и интервентам.
Летом 1792 года Костюшко вступил в армию Юзефа Понятов-ского. За неимением других способных генералов Костюшко стал национальным героем уже в 1792 году.
После ряда неудач и отступлений польское командование во главе с Юзефом Понятовским приняло бой под деревней Зелен-цы. Эта битва – первая, которой руководил Понятовский, – была выиграна, однако большой роли она не сыграла, лишь ненадолго задержав марш русских на Варшаву. И всё же та победа подняла дух и самоуважение поляков.
Под Зеленцами Понятовский проявил свои лучшие качества, о которых он, может быть, и не подозревал сам: великолепную ориентацию и способность быстро находить верное решение, умение командовать людьми по обстановке – когда жёстко, а ко-гда и мягко – и безудержную личную храбрость.
Подчинённые любили своего командира и за необыкновенную щедрость. На биваках в специальных палатках накрывались сто-лы на сотню и больше человек, еда была хотя и не аристократи-ческая, но достаточно сытная. А в углу палатки стояли кожаные мешки с бесплатным табаком, который тогда при табачной мо-нополии был дорог.
17 июня 1792 года отряд Тадеуша Костюшко был разбит рус-ским генералом Каховским у деревни Дубенки.
В октябре 1792 году Костюшко уехал за границу. Приехав в Париж, он обратился к военному министру революционного правительства Франции Лебрену с просьбой о помощи. Лебрен пообещал деньги и участие Турции в случае польского восста-ния. Обратим внимание: якобинцы пытались помочь польской шляхте!
А Юзеф Понятовский в своём последнем приказе к войскам написал: “Прощаюсь с вами, дорогие соратники, отважные вои-ны, мои настоящие друзья. Расстанутся наши тела, но души на-ши останутся навсегда вместе”.
В начале 1793 года Михал-Клеофас Огинский стал аподскар-бием великим литовским.
11 марта 1793 года русский генерал Кречетников объявил в се-ле Полоном манифест своей императрицы “О присоединении польских областей к России”.
Указом Екатерины II от 23 апреля 1793 года на территории Литвы было создано Минское наместничество с центром в Мин-ске, в которое вошла и территория Пинского повета. Но из со-става Пинского повета был выделен Запинский (или Пинско-Заречный) повет к югу от реки Пины с центром в городе Столи-не, что ещё более сократило размеры Пинщины. В этом выде-ленном повете оказались и Дзиковичи.
* * *
Всё Полесье и, особенно, его шляхта присоединение к России расценивало как большое несчастье. Последующие 125 лет, – до восстановления независимого Польского государства, – звание пинской шляхты оказалось преследуемо.
6 апреля 1793 года полковник Клецкой ординации Пётр Забо-ровский продал своё имение Дзиковичи за 6 тысяч злотых шес-терым родственникам-посессорам по фамилии Домановские. При этом свидетелями заключения продажи выступили два местных шляхтича – Теодор Богданович и Ежи Дзиковицкий.
6 мая 1793 года все войска Речи Посполитой – кстати, не столь многочисленные, – находившиеся в присоединённых к России областях, были приведены к присяге на верность Екатерине II. Некоторые части были расформированы, а их личный состав по-ступил в русскую армию. Два пехотных полка, четыре кавале-рийских и три бригады “народовой кавалерии” были приняты на русскую службу в полном составе и образовали особый Поль-ский корпус. Эти соединения получили русские названия: Изяс-лавский и Овручский пехотные полки; Житомирский, Констан-тиновский, Бугский и Винницкий легкоконные полки; Брацлав-ская, Днепровская и Волынская бригады.
* * *
В 1793 году многие из богатых помещиков, имевших неболь-шие имения в отделённых от совсем уже обрезанной Речи Пос-политой провинциях, продавали их за бесценок. Но тогда же на-чали создаваться и первые тайные общества, которых так много было в дальнейшем в порабощённой стране, которые постоянно готовили всё новые и новые освободительные восстания. В част-ности, Я.-Д. Охоцкий упоминает о некоем капитане Качанов-ском – очень общительном, легко со всеми сходившемся, удач-ливом картёжнике, но при этом бывшим участником “литовско-го заговора” и человеком, достойным доверия. Уж не был ли этот капитан Качановский также одним из дальних потомков рода Домановичей?
Центр “литовского заговора” находился в Хойниках, волост-ном центре Речицкого повета, у пана Прозора, очень уважаемого во всей Литве, человека умного и деятельного. Здесь же нахо-дился и центр переговоров между заговорщиками Литвы и Польши. Помощником при Прозоре состоял капитан Коссин-ский, действовавший в Минском наместничестве. Заговорщикам нужно было знамя, и им стал 47-летний генерал Тадеуш Кос-тюшко. Посланцы варшавских заговорщиков нашли Костюшко в декабре 1793 года в Риме. Долго уговаривать его не пришлось.
* * *
Русским главнокомандующим в присоединённых землях Речи Посполитой был назначен князь Ю.В. Долгорукий, по распоря-жению которого 15 января 1794 года военными картографами был снят план города Пинска. После присоединения территории Пинского повета к Российской империи прежние названия насе-лённых пунктов Старые и Новые Дзиковичи были изменены на названия Малые и Большие Дзиковичи соответственно. Правда, в устном общении люди ещё долгие годы продолжали называть сёла так, как устоялось ранее и как им было привычно.
После второго раздела 10-миллионная Речь Посполитая, про-стиравшаяся “от моря до моря”, сократилась в узкую полосу между средней и верхней Вислой и Неманом – Вилией с 3-мил-лионным населением, с прежней конституцией и с подчинением внешней политики короля русскому надзору. Однако и такая – совсем уже обкроенная Польша не прожила долго.
Так же, как и прежние русские послы в Польше князь Репнин и граф Штакельберг, нынешний посол и, одновременно, коман-дир русского гарнизона в Варшаве барон Игельстрем обходился с польским королём не только без почтения, но и часто весьма грубо, не соблюдая принятых дипломатических норм поведения даже между Дворами враждебных государств.
Ф.В. Булгарин оставил потомкам такое видение ситуации: «Польское общество основано было в то время на интригах, и почти каждый польский дворянин, участвовавший в обществен-ных делах по выборам или по королевскому назначению, по-мышлял более о себе, чем об отечестве, стремясь единственно к приобретению староств или доходных мест. Барон Игельстрем, находясь в тесной связи с одной из первых красавиц того време-ни графиней Залусской (урождённой Пиотровичевой), на кото-рой впоследствии женился, увлечён был в борьбу партий и вме-шивался в частные и административные дела Польши, не имев-шие никакого отношения к политике, действуя самовластно, то есть заставляя короля поступать по желанию графини Залус-ской. Она господствовала в Польше, раздавала места, староства, ордена и денежные награды. Восстала против этой власти силь-ная партия и началась явная борьба […].
Среди интриг, возбуждаемых корыстью и самолюбием, обра-зовался заговор к всеобщему восстанию в Польше и к избавле-нию её от всякого чужеземного влияния. Заговорщики вознаме-рились подать пример истреблением русских войск, находив-шихся в Варшаве». Душой заговора в столице стал бывший по-сол Четырёхлетнего Сейма иезуит Гуго Коллонтай. Надо ска-зать, что сообщения о существовании заговора в Польше и Лит-ве поступали к русским властям задолго до всенародного возму-щения. И вот пример.
28 февраля 1794 года. Отчёт генералу Игельстрому, подготов-ленный лазутчиком, которого он направил в Литву и который сумел внедриться в ряды заговорщиков: «Передавая предыду-щее послание, у меня не было никакой другой цели, как избе-жать пролития невинной крови. Для того, чтобы постепенно изу-чить взгляды и лиц, которые задействованы в этом заговоре, я дал слово, что использую все возможные средства для достиже-ния этой цели и представлю подробный точный отчёт о резуль-татах моих наблюдений. Исходя из этого принципа, я испробо-вал всё, чтобы достичь моей цели. Должен признать, что мне бы это не удалось, если бы я не записался в список тех, кто входит в состав этого обновлённого общества.
Оказавшись среди членов общества, я постарался постепенно войти в доверие к моим коллегам. Между тем, те вопросы, ко-торые стояли передо мной, вместо ответа находили чаще всего лишь двусмысленные экивоки и трудно разгадываемые загадки. Следует добавить, что письменное наставление, которое требует строжайшего соблюдения секретности, не позволяло мне ста-вить вопросы напрямик. В этих стеснённых условиях, оставшись один с моим братом, я решился, пообещав ему полнейшее нераз-глашение секрета, спросить у него, кто же эта особа, которой мы так слепо доверяем наши жизни и наше достояние? Заслуживает ли эта особа того, чтобы ей так доверяли, и не входит ли она в число тех магнатов, которые строят собственное счастье на все-общем бедствии и которые во имя достижения своих целей гото-вы отправить на бойню миллионы людей?
Мой брат, отвечая на моё доверие, раскрыл столь тщательно охраняемый секрет и сказал, что, по слухам, этой особой являет-ся Костюшко, генерал-лейтенант. Действительно, ранее я об этом нигде ничего не слышал. Однако, во всех следующих бе-седах, которые я вёл со многими лицами, слова брата о Кос-тюшко лишь находили своё подтверждение. Собеседники упо-минали это имя с энтузиазмом. Что же касается браминов, то мой брат сказал мне, что о них он ничего не слыхал. Затем я спросил у брата о числе участников организации. Он ответил, что речь идёт о нескольких десятках тысяч и что сторонники этой организации имеются почти по всей территории страны, во всех более или менее крупных городах Курляндии и Ливонии. Говорят, что много участников находится в Вильно и Гродно.
Расширяя круг своих интересов, я спросил у брата, что являет-ся целью участников организации. Он ответил мне, что цель со-стоит в том, чтобы освободить родину от врагов, установить права человека и наказать предателей.
Кто из известных людей страны принимает участие в органи-зации? Точно установить это невозможно, но, по слухам, это господин Неселовский, новогрудский воевода, и его сын, кото-рый стоит во главе местной организации, Солтан, который жи-вёт в Дятеле, Кимбар, избранный в последний Сейм, а также большое число военных, фамилии которых неизвестны, многие из академии в Вильно и из академии артиллерии, которые име-ются в этом городе, – короче говоря, число участников должно быть весьма значительным.
Существует ли определённое место, где собираются участники организации? До настоящего времени такового не было, однако оно, бесспорно, появится, так как в противном случае участники не смогут собраться вместе и, между тем, вскоре ожидается но-вое наставление. Откуда появилось первое наставление? Из Во-лыни. Вначале оно появилось в печатном варианте, неизвестно, правда, в какую типографию они обращались. Затем наставление стали распространять в рукописи в Гродно люди из Сейма.
Таковы сведения, которые мне удалось собрать от различных лиц. Я излагаю их здесь максимально точно. К сему прилагаю и одну находку, попавшую мне в руки. Вот она. Есть в Гродно ра-бочий-жестянщик по фамилии Лабенский, с которым я лично бе-седовал как участник организации. Этот человек хвастался, что благодаря его стараниям число сторонников организации в Гро-дно увеличилось почти на четыреста человек.
Желая оставаться полезным и надеясь получить новые сведе-ния о предмете (тем более, что эта организация пока не кажется опасной, так как все свои надежды связывает с успехами фран-цузов), я буду оставаться в составе этой организации до получе-ния дальнейших распоряжений. Прилагаю также точную копию наставления, которое имеется у каждого участника организации. То, что я прислал ранее, было написано по памяти и теперь утра-тило своё значение» (Архив внешней политики Российской им-перии).
* * *
Униженная вторым разделом, Польша жила мечтой о восста-нии. Момент казался необычайно удачным: Пруссия и Австрия были прикованы своими армиями к Рейну из-за войны против революционной Франции, а Россия занята подготовкой к войне с турками. Никто не ожидал внезапного польского революционно-го взрыва. Начало ему положила кавалерийская бригада генера-ла Мадалинского, 12 марта отказавшаяся повиноваться колони-альному правительству тарговичан. Затем Мадалинский совер-шил стремительный рейд к Кракову, который вскоре был взят повстанцами. Во главе восстания, как и намечалось, встал вер-нувшийся в страну Тадеуш Костюшко. Его заместителем стал генерал Юзеф Зайончек.
Недолго висела на стене вложенная в ножны сабля и Юзефа Понятовского. Когда вспыхнуло восстание под предводительст-вом Тадеуша Костюшко. Юзеф-Антоний Понятовский вернулся из-за границы и в качестве “охотника” (добровольца) также влился в ряды восставших.
25 марта. Универсал Т. Костюшко земянским генералам о на-чале восстания и формировании всеобщего ополчения: «Тадеуш Костюшко, начальник вооружённой народной силы. Сим откры-тым повелением вообще всем предписываю, чтоб по прочтении оного все воеводския генералы, командующия войсками Респуб-лики Польской, выступив в поход, соединились и составили кор-пус. В походе, ежели можно, атаковать неприятеля и о состоя-нии своём меня уведомить. Подтверждаю при том вооружённый народ принять, а других преклонять к вооружению и чтоб соеди-нялись с вами. Духовенству внушать о побуждении народа к за-щищению Отечества, а желающих брать с собою. Дано в глав-ной квартире в Кракове 25 марта 1794 года».
Восстание 1794 года с объявлением войны России и Пруссии было, по сути, предсмертной судорогой Речи Посполитой.
Костюшко 4 апреля (24 марта) 1794 года встретил под Ракла-вицами слабый русский отряд генерал-майора А.П. Тормасова и Денисова и разбил его. В этом бою участвовал и упоминавшийся выше участник “литовского заговора” Качановский. Он уже был подполковником и, предводительствуя двумя батальонами, был ранен в щёку и с тех пор заикался.
Бывшие польские воинские части, дислоцированные в Литве и принятые на русскую службу, 6 апреля 1794 года присоедини-лись к повстанцам.
Основание заговора в Варшаве генералу И.А. Игельстрому, опиравшемуся на 8-тысячный русский гарнизон, казалось столь глупым, что поначалу он вообще не верил предостережениям графини Залусской. Он полагал, что её просто стращают, чтобы заставить его удалиться с войском из Варшавы. В этом мнении он ещё более укрепился, когда король посоветовал ему высту-пить из столицы для предупреждения кровопролития. Однако же барон Игельстром приказал войску быть настороже и в некото-рых местах удвоил караулы, дал им пушки и, наконец, решился 18 апреля 1794 года по новому стилю взять под стражу самых подозрительных в Варшаве лиц. Однако он не успел сделать за-думанного. Весть о победе Костюшко под Раклавицами возбу-дила в Варшаве мятеж.
Шла страстная неделя. В три часа утра 17 апреля под набатный звон в костёлах Варшава восстала. Беспечный генерал Игельст-ром был застигнут врасплох и его спасла только графиня Залус-ская, вывезя барона переодетым из города в Лович. Разобщён-ные русские подразделения гибли в узких улицах города. В пер-вую же ночь русские потеряли 4.000 человек убитыми и ране-ными, но сумели вырваться из города и организовать отступле-ние.
«Взбунтованная “клубистами” варшавская чернь потребовала наказания польских панов, взятых под стражу 17 и 18 апреля по подозрению в преданности русскому правительству и вследст-вие сношений с русским правительством, что обнаружилось по пересмотре бумаг, найденных в доме генерала Игельстрома. Ко-гда революционное правление отказалось наказывать без следст-вия и суда, чернь, предводительствуемая “клубистами”, ворва-лась в тюрьму и повесила всенародно до двенадцати польских панов. К чести Костюшки должно сказать, что он не только не одобрил этого зверского самоуправства революционеров, но да-же приказал повесить в Варшаве семерых главных зачинщиков мятежа и обезоружить варшавских граждан, а тайным предписа-нием временному правлению велел составить отряд националь-ной гвардии из самых отчаянных забияк и поместить на опас-нейших пунктах пражских укреплений. В прокламациях к наро-ду Костюшко изобразил резко всю гнусность поступка черни и её поджигателей и угрожал беспощадным наказанием за всякое самоуправство, равно как и за оскорбление пленных» (Булгарин Ф.В.).
В ночь на 24 апреля, на Пасху, восстание перекинулось в Вильно, где за оружие взялись преимущественно шляхтичи и во-енные. Здесь прямо на балу был пленён начальствовавший рус-ским гарнизоном численностью до трех тысяч человек генерал Н.Д. Арсеньев. Как и в Варшаве, чернь расправилась с заподоз-ренными в сотрудничестве с русскими, находившимися в тюрь-ме. Не пощадили даже епископа из влиятельной литовской фа-милии. Это был едва ли не первый пример в католическом госу-дарстве, чтобы епископ был всенародно предан позорной казни. В плен было взято 50 офицеров и 600 нижних чинов. Русские в беспорядке отдельными группами покидали город.
Отличился русский офицер майор Н.А. Тучков – он сумел вы-вести из Вильно артиллерийский парк. Тучков сразу же начал собирать бегущих нижних чинов и к восьми часам утра вывел за город до семисот человек при двенадцати пушках. И вот с семью сотнями деморализованных солдат бравый майор… повернул обратно. По его приказу солдаты подожгли предместье Вильно, а артиллеристы установили пушки на Боуфоловскую высоту и открыли огонь по центру города. Против Тучкова восставшие отправили тысячу пехотинцев при четырёх пушках. Казаки за-влекли поляков к замаскированным пушкам, затем последовали залпы картечи. Уцелевшие поляки бежали в Вильно. К полудню у Тучкова собралось уже до 2.200 человек.
К ночи Тучков получил сведения о подходе подкреплений к восставшим и отступил. На рассвете отряд майора был атакован шестью тысячами поляков под командованием генералов Гед-ройца и Мея. Тучков отбил нападение и подошёл к Гродно.
В Архиве внешней политики Российской империи сохранилась записка ротмистра Я. Рудницкого о начале восстания в Вильно при доносе Н. Репнину от 1794 года: «Сего апреля с 22 на 23 чи-сло нового стиля в городе Вильне находившийся 7-й пехотный полк и артиллерия с помощию бригады народной кавалерии и пришедшего туда ж к ночи первым пехотного полка с частию Карла Бискуба конного полка, согласясь обще с начальниками конфедерации Тизенгаузеном, Нагурским, Вейсенгофом, Морав-ским, Неселовским и множеством членов судебных мест, а так-же мещанства и обывателей, после полуночи напали на гаупт-вахту и, заняв оный, тотчас же арестовали российского генерала майора Арсеньева и всех штаб- и обер-офицеров, а в том числе и бывшего пред сим в российской службе генерал-поручиком, а после того сделавшегося великим гетманом литовским Семёна Демьяновича Косаковского, бывшего в то время у генерала Ар-сеньева, которого, держав связанного, на третий день после по-лудни пред гауптвахтом, поставив виселицу, в глазах всего наро-да повесили. Нижних же чинов российских и рядовых, по неко-тором сопротивлении утомив, как публично, так и в домах чрез обывателей и самих хозяев резали. По произведении сего объяв-лена всенародная конфедерация и притом сделана публикация такого содержания, чтобы всякой шляхтич садился на коня воо-ружённою рукою и с пяти семей ставил на войну одного рекрута со всею к тому принадлежностию, а также чтобы с доходов сво-их давал по сороку процентов со ста. В сём намерении собира-лось в Вильну шляхетство из поветов Ошмянского, Упицкого, Вилюмирского и Лидского и, думать надобно, что в скором вре-мени откроется таковая ж конфедерация чрез шляхтов Мирских и Воврецких и в оставшемся за Польшею повете Брацлавском, которые уже намерены были распространить оную и в местечко Друю. Стоявший под местечком Неменченым, в трёх милях от Вильны лежащем по ту сторону реки Вилии, подполковник Ле-виз с батальоном Нарвского пехотного полку и с полком Дон-ским казачьим Киреевым, услышав о происшедшем в Вильне бунте, пошёл было с командою своею на помощь к Вильне, но, будучи воспрепятствован переправиться через реку по причине той, что канат, по которому для переправы ходил паром, был пе-рерублен, отступил назад и, подошед к Неменчинам, занял свой пост, где на третий день был возмутителями атакован, и что с ним тогда произошло, с достоверностию сказать не можно, а только слух носится, будто команда его разбита и будто сам он взят в полон. 2-го мая нового стиля ж, будучи оной господин Рудницкий в Опсе в трех милях от Видзы, на рассвете слышал пушечную пальбу, а потом очень частые выстрелы, по чему и заключает он, что произошло сражение либо с полковником Тамбовского пехотного полку Деевым либо с егерским подпол-ковником Шиллингом или же с обеими с ними вместе. Сверх того сказывает господин Рудницкий, что в тот день, когда гене-ралом Арсеньевым в Вильне были арестованы граф Брестов-ский, каноник Богуш и некоторый Грабовский, то следовало тут же арестовать и известного Мирского яко начальника всему оно-му возмущению, однако ж он совсем не был тронут».
30 апреля 1794 года генералиссимус Костюшко объявил пос-политое рушение, по которому всё мужское население Польши и Литвы в возрасте от 15 до 50 лет призывалось в ряды польской армии. Для вооружения народа были открыты все арсеналы, а также велено было изготавливать пики и косы. В Варшаве на-чались спешные работы по возведению укреплений.
После удачного дела в Вильно вся Литва ринулась в восстание с горячей поспешностью. Везде, где только позволяло отсутст-вие русских военных сил, составлялись ополчения, которые вступали в стычки с русскими, которые, правда, были неудач-ными. В апреле же созданы были местные органы восстания – “комиссии порядка” – в Гродно, Бресте, Пинске, Волковыске, Новогрудке, Ошмянах, Кобрине, Лиде, Браславе и других. В Ошмянах же разместился штаб повстанческой армии Великого княжества Литовского во главе с 33-летним шляхтичем инжене-ром-полковником Якубом Ясинским.
Повстанческая организация в Вильно имела характерное наз-вание – “Виленские якобинцы”. Туземный механик Заливский устроил в Вильне литейный завод, на котором делали оружие, и там смастерили одиннадцать пушек; но больше не могли сде-лать, поскольку форму разорвало.
* * *
5 мая в Великом княжестве Литовском было организовано повстанческое правительство – Найвысшая Рада литовского на-рода. Найвысшая Рада издала прокламацию к русским солдатам, в которой обвиняла «за их жестокости не их самих, а их коман-диров и особенно Тучкова, которым особенно были недоволь-ны» (Костомаров Н.И.).
Но ни о какой будущей независимости Великого княжества Литовского от Польши не было и речи. Об этом даже никто не задумывался! Как только в главной ставке Т. Костюшко заподоз-рили Вильно в некоем призрачном сепаратизме, как тут же, 4 июня 1794 года, отстранили Я. Ясинского от поста главнокоман-дующего в Литве, а Найвысшую литовскую Раду распустили, спустя некоторое время заменив её Центральной депутацией Ве-ликого княжества Литовского, полностью подчинённой Варша-ве. Все поветовые порядковые комиссии утверждались в поль-ской столице. Да и пресловутый сепаратизм Якуба Ясинского проявлялся, скорее, в крайнем революционном радикализме, на-подобие французского якобинства, в своеволии и неподчинении приказам начальника восстания, то есть самого Т. Костюшко. Ведь Я. Ясинский был поляком не только по самосознанию, но и по происхождению: он родился в Познанском воеводстве в се-мье польских шляхтичей, в отличие от того же Костюшко, быв-шего по своим корням литвином.
Среди повстанцев 1794 года были представлены все основные слои польского общества и едва ли не все регионы бывшей Речи Посполитой. Восстание вызвало переполох и в смежных с Речью Посполитой областях (Западный и Юго-Западный края. – При-мечание автора). Здесь находилось около 15 тысяч поляков, по-ступивших около года назад на русскую службу. Когда известия достигли их, они решили пробиваться на родину. Во время со-бытий 1794 года Михал-Клеофас Огинский сформировал бата-льон егерей и сам предводительствовал им.
* * *
Назначенный командующим всеми приграничными силами от Минской губернии до устья Днестра престарелый русский глав-нокомандующий Румянцев поручил Суворову и его соседу по району генерал-аншефу И.П. Салтыкову закрыть наглухо грани-цу и распустить бывшие польские войска. Пользуясь излюблен-ным своим оружием – внезапностью, Суворов быстро выполнил трудную операцию. 7 июня 1794 года он выступил в поход.
Между тем Австрия, обойдённая по второму разделу, и Прус-сия, не желавшая лишиться своей доли добычи, стремились воз-можно скорее ликвидировать восстание, опасаясь, что вмеша-тельство Екатерины II принесёт выгоды только России. Поэтому в июне 1794 года прусская армия вторглась в Польшу. Костюш-ко с титулом генералиссимуса объявил всеобщее вооружение.
14 июня. Оповещение Центральной литовской депутации о не-медленном сборе посполитого рушения: «Депутация Централь-ная быв извещена, что главный начальник препоручил Вышнему совету разослать как найскорее универсалы о посполитом в Лит-ве рушении, которых ежеминутно ожидает, и для того оная ж де-путация заклинает всех обывателей любовью Отечества, дабы прежде, нежели таковые универсалы получены и разосланы бу-дут, между тем приготовлялись и вооружались всякаго состоя-ния люди, быв в совершенной исправности к рушению. Дан в Вильне в заседании депутации Центральной 14 июня 1794 года. Председатель Иосиф Неселовский; Секретарь Иосиф Нарбут» (Российский Государственный архив древних актов).
Число повстанческих войск доведено было до 70 тысяч, но значительнейшая часть людей вооружена была лишь пиками и косами, за недостатком огнестрельного оружия. С тех времён появилось название этой части войск – косиньеры.
Главный корпус поляков и литвинов (23 тысячи) под личным начальством Костюшки стал на дороге в Варшаву, Понятовский командовал правым крылом варшавского фронта. Другие отря-ды у Люблина, Гродно, Вильно и Равы, общий резерв (7 тысяч) – у Кракова. С русской стороны для действий против Костюшко назначались отряды, расположенные около Радома, Ловича и против Равы; другие три отряда частью вступили, частью гото-вились вступить в Литву; генерал Салтыков (30 тысяч) прикры-вал недавно присоединённые к России польские области; от гра-ниц Турции приближался корпус Суворова. Со стороны Австрии на галицкой границе собирался 20-тысячный корпус. 54 тысячи пруссаков под личным начальством короля вступили в Польшу, между тем как другие прусские отряды (11 тысяч) прикрывали собственные области Пруссии.
Стоявший около Радома русский отряд Денисова, уклоняясь от боя с наступавшим на него Костюшко, отступил на соединение с пруссаками; затем вместе с ними перешёл в наступление и у Ще-коцина нанёс поражение Костюшко. Последний отступил к Вар-шаве. Между тем Краков сдался прусскому генералу Эльснеру; Фридрих-Вильгельм стал готовиться к осаде Варшавы.
Успешно действовавшие вначале поляки стали терпеть одно поражение за другим. Русский отряд Дерфельдена, наступавший от реки Струмень, разбил корпус Зайончека, занял Люблин и до-стиг Пулав, а князь Репнин, назначенный главным начальником войск в Литве, подошёл к Вильно. Осада Варшавы пруссаками велась нерешительно и вскоре заменена была обложением. Тай-ные и явные противоречия мешали пруссакам и русским посту-пать согласованно: два месяца они нерешительно топтались у Варшавы, которая спешно укреплялась.
Брат польского короля, последний примас Речи Посполитой, Михал Понятовский вступил во время осады Варшавы прусса-ками в переписку с их королём, которому указывал слабые места города и давал советы, как легче взять его. Переписка была от-крыта: Михал Понятовский умер в тюрьме от яда, который при-нёс ему Станислав-Август.
Только 22 июня в Гродно была создана Центральная депута-ция Великого княжества Литовского, о которой уже было ска-зано чуть выше – исполнительный орган восстания взамен ранее распущенной Найвысшей Рады. 24 июня Суворовым в Белой Церкви были без боя обезоружены последние из 8.000 поляков бывших польских войск в Юго-Западном крае, а 27 июня рус-ская армия уже вступила в Краков.
2 июля. Срочное уведомление Н. Репнина Н. Салтыкову об опасностях Пинску со стороны восставших: «...Тимофей Ивано-вич пишет ко мне от 26 июня и сообщает свою опасность, чтобы не впал неприятель в Пинск, против которого места по расска-зам жидовским и по рапорту одного майора Могутова, там ко-мандующего, основанному на тех сказках, собралось двадцать тысяч человек мятежников, а с другой стороны опасается, чтобы генералы Беляк и Хлевинский другою колонною не напали чрез Ляховцы на Слуцк. Как всё сие мне кажется нимало не веропо-добным, то я в своём ответе старался его успокоить на счёт их предприятий...» (Архив внешней политики Российской импе-рии).
7 июля повстанческие войска Великого княжества Литовского (3 корпуса под командованием Я. Ясинского, Ф. Сапеги, А. Хля-винского и полки во главе с Ю. Беляком, Киркором, Баранов-ским и Ахматовичем) в бою с российскими войсками возле мес-течка Солы потерпели поражение. Хотя решение об отстранении Ясинского от поста главнокомандующего в Литве было принято уже месяц назад, только сейчас оно стало известно. Причём, и повод был не только политический: между польскими генерала-ми в Литве происходило несогласие и соперничество. Ясинский, признанный начальником восстания, был слишком молод; стар-шие генералы находили для себя унизительным повиноваться ему. Тогда Костюшко прислал Вельегорского, брата того, кото-рый был одним из видных участников Тарговицкой конфеде-рации. Этот генерал не имел ни дарований, ни уменья вести вой-ну, и притом был слабого здоровья. Он выступил из Вильно с войском, оставив в городе комендантами генералов Павла Гра-бовского, Мейена и Гурского. В это время, 8 июля, подступил к Вильно с войском русский генерал Кнорринг. Недоброжелатели Вьельгорского распространили про него слух, будто он, высту-пив из Вильно, сообщил тайно Кноррингу, что теперь удобно за-хватить город и получил за это деньги.
В июле к Вильно подошёл русский отряд генерал-майора Кнорринга. К тому времени полякам удалось сильно укрепить Вильно и свезти туда мощную артиллерию. Командовал поляка-ми генерал Иосиф Зайончек. 8 июля русские взяли приступом часть ретраншемента, но попытка овладеть городом не удалась. Поскольку первый приступ оказался для русских неудачным, они приступили к осаде.
* * *
Восстание 1794 года в Речи Посполитой сочетало в себе эле-менты как регулярной, так и партизанской войны. Но упор на ре-гулярность привёл к скорому поражению восставших.
29 июля. Рассуждения Н. Репнина в письме А. Безбородко от-носительно характера войны 1794 года: «...Сия война не есть то, что были прежние конфедерации, где земля была между собой разделена. Теперь общий бунт. Мы ходим как в муравейнике, где сколько их не бьют, они всё и везде пользуют. Раздел неко-торой части земли и совершенное уничтожение целого государ-ства суть две вещи весьма разные. В сём последнем случае нико-го на своей стороне иметь не можем. Отчаянные же люди и бе-шеные есть одно и зараза сия прилипает [...]. Касательно до ско-рого занятия нашими войсками предписанной черты осмелива-юсь сказать, что если сие желательно для того, чтобы не дать за-хватить чего из оной пруссакам или цезарцам, то сие совершен-но не опасно. Далеки ещё по несчастию пруссаки от своих рас-чётов и конец дел не так близок, а цезарцы прежде точного уже решения дел конечно вперёд не сунутся» (Архив внешней поли-тики Российской империи).
Казалось, кампания 1794 года на этом закончится. Однако Ру-мянцев решился на самостоятельный шаг: без сношения с Петер-бургом он послал в Польшу Суворова. В Литве князь Репнин, выжидая прибытия Суворова, ничего решительного не предпри-нимал. 12-тысячный польский корпус вошёл в Курляндию и дос-тиг Либавы; Огинский довольно удачно вёл партизанскую вой-ну; Грабовский и Ясинский занимали Вильно и Гродно.
1 августа русские разбили отряд Хлевинского, который был назначен на место Вельегорского. Прибывший в Гродно новый польский главнокомандующий, Мокроновский, уже не мог по-править дел, тем более, что граф Браницкий образовал контркон-федерацию в пользу России.
Неспособность главного польского вождя в Литве, Вельегор-ского, помешала полякам достигнуть там больших успехов. 30 августа 1794 года к Вильно подошел отряд генерал-майора Гер-мана, а на рассвете 31 августа была предпринята вторичная ата-ка Вильно, закончившаяся взятием города. Столица восставшей Литвы пала.
* * *
Внезапно в тылу пруссаков взволновались Брест-Куявский, Серадзь, Калиш, ранее присоединённые к Пруссии. Начальни-ком повстанцев польских областей Пруссии был избран Немоев-ский. Толстый Король, как прозвали Фридриха-Вильгельма II, поспешно отступил от Варшавы. Одновременно неудача постиг-ла нерешительного Репнина. Пытаясь перейти в наступление к Неману, он был атакован польскими партизанами, остановился и готовился расположиться на зимние квартиры. Костюшко мед-ленно следовал за отступавшим прусским королём, а к Нижней Висле отрядил Мадалинского и Домбровского, которые овладе-ли Бромбергом. Австрия заняла Краков, Сандомир и Хелм, но этим и ограничила действия своих войск, имея в виду лишь обеспечить за собою участие в новом разделе.
14 августа с 4,5-тысячным отрядом Суворов форсированным маршем выступил из Немирова, решив начать снова кампанию и увлечь за собой в Варшаву все ближайшие силы русской армии. С замечательной быстротой двигался корпус, присоединяя к се-бе все попутные отряды: 15 августа он был в Прилуках, 18-го – в Белецкове, 21-го – в Остроге, 28-го, уже с 11-тысячным войском, Суворов подошёл к Ковелю. Во главе 10-тысячного отряда 4 сентября он взял Кобрин. Сохранились сведения, что суворов-ские солдаты, настроенные против поляков, расстреливали мир-ных жителей Кобрина и Малориты.
4 сентября. Расписка профессора брестских школ С. Лаврино-вича в поставке рекрут на нужды восстания: «Обыватель Симе-он Лавринович, профессор брестских школ, самолично подал в акты квитанцию за подписью обывателя полковника Пашков-ского и обывателя Выгоновского, комиссара отдела военных нужд, выданную управляющему Речицким графством за постав-ку 5 конных солдат в полном обмундировании с 250 дворов в фольварках Речица, Селище и Горелки» (НИАБ, г. Минск. Фонд 1741, д. 75, л. 78 об. Перевод с польского).
В сентябре Суворов преследовал отряды Сераковского, кото-рые были разбиты им у местечка Дивин. Из рапорта Суворова: «По показанию пленных, в Бржесте ныне находится мятежников при генералах Мокрановском и Сераковском пехоты – больше 13.000, кавалерии – до 3.500, регулярных, в коих наполовину старых, с 24 орудиями, все большого калибра; и намерены были прибыть вчерашнего числа к Кобрину, а отсюда напасть на Пинск и разбить отряд бригадира Дивова; но когда услышали, что к Кобрину следует корпус, то и остались без движения в на-мерении не уступить Бржесц.
Я остановился здесь на сутки с небольшим по причине, что ло-шади под артиллериею и обозами весьма устали от худой и паче грязной дороги, и как мне с корпусом непременно надлежит быть непрестанно подвижным, поелику по сведениям, мятежни-ки, усиливаясь во всех местах, возросли уже и в Радзине до 6.000, между коими нововербованные введены в регулярство так, как мы то видели в здешних партиях».
В условиях, когда вся инициатива принадлежала русским, пов-станцы не могли, несмотря на энтузиазм, организовать упоря-доченное управление. Вот пример от сентября 1794 года. Дело по жалобе шляхтича Я. Ельца о непринятии рекрут в посполитое рушение Брестского воеводства: «Ян Елец, обыватель Брестско-го воеводства, самолично подал свидетельство в том, что он со-гласно повелению завербованных из охотников и на свои сред-ства экипированных рекрут с 5 дворов предоставил со всеми реквизитами в Брест комиссару депутации Яну Немцевичу. Ко-гда же по требованию того комиссара о проверке наличия среди представленных от околицы Тарасовка он не мог несколько дней добиться принятия их Франковским, то и вынужден был отос-лать рекрут назад» (НИАБ, г. Минск. Фонд 1741, д. 105, л. 142 об. Перевод с польского).
* * *
Кроме того, в условиях неразберихи, как обычно, появляются и такие “начальники”, которые способны только на то, чтобы де-монстрировать свою власть, корысть и пренебрежение к другим. Вот пример от того же сентября. Судебный иск по делу о сборе посполитого рушения в пружанской парафии Брестского воевод-ства: «Григорий Поплавский, солдат литовской конной гвардии, самолично и найторжественнейше жалуется на пана Ежи Плав-ского, ротмистра Слонимского повета, в том, что обжалованный, не довольствуясь непрестанными притеснениями и неоправдан-ными издержками на имение его родителей Шидловщина в пру-жанской парафии Брестского воеводства, а также многолетним удержанием имения через насилия и путём неправых наездов, в нынешнем году, когда доносчик после увольнения жил у своих родителей, тот Е. Плавский, в ряду производимых других жесто-костей, не представил на 8-й день в Брест рекрут согласно уни-версалу, а продавал другим людям подданных из имения Шид-ловщина и самого жалобщика, стоявшего в шляпе у забора при доме своих родителей, безо всяких причин избил немилосердно палкой, бил железным заступом по плечам, рукам, голове до тех пор, пока не насытил своей злобы, не уважая на то, что жалоб-щик только временно был в заставном доме после оставления полка из-за слабости в ногах» (НИАБ, г. Минск. Фонд 1741, д. 105, л. 122 об. – 123. Перевод с польского).
* * *
17 (6) сентября у Крупчицкого монастыря Суворов вновь раз-бил повстанцев. Приписка Суворова к письму графу П.А. Румян-цеву-Задунайскому: «Ваше сиятельство, имею честь поздравить с победою, которая одержана над бржеским польским корпусом, прибывшим к монастырю Крупчицы от Кобрина две мили под командою генералов Мокроновского и Сираковского. Атакован-ный неприятель сражался сильно более пяти часов, но разбит. Потерял убитыми до двух тысяч и побежал по дороге на Креме-нец-Подольский. С нашей стороны урон мал. Обстоятельное до-несение вслед сего не умедлю прислать. Я с войсками следую к Бржестю, где по показанию осталось их не более тысячи».
И, наконец, 19 (8) сентября под Брестом Суворов опять разбил повстанцев. Из рапорта Суворова П.А. Румянцеву: «Известный Бржеский корпус, уменьшенный при монастыре Крупчицы тре-мя тысячами с генералом Рушицким и многими вышними офи-церами, сего числа кончен в количностях Бржестя, вытерпя хра-бро поражение холодным оружием чрез восемь часов. Едва спас-лось ли от него 500 человек […] пленных мало и, слышу, нес-колько сот […] Баталья была частью в лесистых местах. Поле покрыто убитыми телами свыше пятнадцати вёрст». Остатки войск Сераковского в совершенном беспорядке отступили к Варшаве.
18 сентября 1794 года ввиду явной неудачи посполитое руше-ние шляхты было объявлено распущенным, а вместо него велено было усилить рекрутский набор.
10 октября (28 сентября по старому стилю) 1794 года 20-ты-сячный корпус генерала Ферзена при Мацеёвицах атаковал по-ляков. Премьер-майор А.П. Денисов, командуя казачьими полка-ми, разбил польскую кавалерию и подобрал трижды раненого на поле боя Тадеуша Костюшко. Главные силы поляков потерпели сокрушительное поражение, а Костюшко очнулся уже в русском плену. Несмотря на панику, произвёденную известием об этом в Варшаве, население требовало продолжения войны. Но битва при Мацеёвицах фактически предрешила судьбу восстания.
После этого боя Суворов изменил свой план подавления вос-стания. По его настоянию Репнин подчинил ему Ферзена и, с оговорками, генерала Дерфельдена. Вновь избранный польский главнокомандующий, Вавржецкий послал всем польским отря-дам приказание спешить для обороны столицы, что те и успели исполнить.
19 (7) октября Суворов двинулся в глубь Польши. На подсту-пах к Варшаве суворовские солдаты уничтожали всё живое на своём пути. 27 (15) октября поляки потерпели поражение под Кобылками, после чего на пути к Варшаве оставалось лишь од-но, правда, хорошо укреплённое препятствие – предместье сто-лицы Прага. Штурм Праги должен был решить исход всей кам-пании. 4 ноября (23 октября) войска Суворова подошли к вар-шавскому предместью. Успех будущего штурма облегчался раз-бродом, царившим в руководящих кругах Варшавы после плене-ния Костюшко.
Ф. Булгарин в своих воспоминаниях приводит рассказ участ-ника штурма Праги будущего генерала фон Клугена: «Когда мы остановились в виду укреплений, поляки выстрелили в нас зал-пом из всех своих пушек. Это был сигнал, чтоб все варшавские охотники и народная гвардия собрались в Праге и, вместе с тем, чтоб показать нам свою силу. На земляном валу чернелись тол-пы народа, блестело оружие и раздавались громкие клики. Нес-колько сот наездников выехали из Праги и стали фланкировать с нашими казаками и легкоконцами. Тем дело и кончилось в тот день.
В сумерки отдан был приказ готовиться к штурму и вязать фа-шины. Всю ночь провели мы не смыкая глаз. Всё наше войско разделено было на семь деташементов или, как теперь говорят, колонн. Наша артиллерия выстроилась впереди. В пять часов ут-ра, когда было ещё темно, в воздух взвилась сигнальная ракета и войско двинулось вперёд. Перед каждым деташементом шла ро-та отличных застрельщиков и две роты несли лестницы и фаши-ны. На расстоянии картечного выстрела наша артиллерия дала залп и потом начала стрелять через пушку. С укреплений тоже отвечали ядрами. Когда мрак прояснился, мы увидели, что праж-ские укрепления во многих местах рассыпались от наших ядер. Вокруг Праги грунт песчаный и, невзирая на то, что укрепления обложены были дёрном и фашинами, они были непрочны».
Преемник Костюшко генерал Вавржецкий оказался командую-щим неумелым и безвольным. Поднятый на ноги стрельбой, он повсюду видел панику и даже у Варшавского моста не нашёл ка-раула.
Вновь слово фон Клугену: «Вдруг в соседней колонне раздал-ся крик: “Вперёд! Ура!”. Всё войско повторило это восклицание и бросилось в ров и на укрепления. Ружейный огонь запылал на всей линии и свист пуль слился в один вой. Мы пробирались по телам убитых и, не останавливаясь ни на минуту, взобрались на окопы. Тут началась резня. Дрались штыками, прикладами, саб-лями, кинжалами, ножами – даже грызлись!
Лишь только мы влезли на окопы, бывшие против нас поляки, дав залп из ружей, бросились в наши ряды. Один польский дю-жий монах, весь облитый кровью, схватил в охапку капитана мо-его батальона и вырвал у него зубами часть щеки. Я успел в по-ру свалить монаха, вонзив ему в бок шпагу по эфес. Человек двадцать охотников бросились на нас с топорами и, пока их под-няли на штык, они изрубили много наших. Мало сказать, что дрались с ожесточением, нет – дрались с остервенением и без всякой пощады. Нам невозможно было сохранить порядок и мы держались плотными толпами. В некоторых бастионах поляки заперлись, окружив себя пушками. Мне велено было атаковать один из этих бастионов.
Выдержав картечный огонь из четырёх пушек, мой батальон бросился в штыки на пушки и на засевших в бастионе поляков. Горестное зрелище поразило меня на первом шаге! Польский ге-нерал Ясинский, храбрый и умный, поэт и мечтатель, которого я встречал в варшавских обществах и любил, – лежал окровавлен-ный на пушке. Он не хотел просить пощады и выстрелил из пис-толета в моих гренадеров, которым я велел поднять его… Его за-кололи на пушке. Ни одна живая душа не осталась в бастионе – всех поляков перекололи.
Та же участь постигла всех оставшихся в укреплениях и мы, построившись, пошли за бегущими на главную площадь. В нас стреляли из окон домов и с крыш, и наши солдаты, врываясь в дома, умерщвляли всех, кто им ни попадался. Ожесточение и жажда мести дошли до высочайшей степени, офицеры были уже не в силах прекратить кровопролитие. Жители Праги – старики, женщины, дети – бежали толпами перед нами к мосту, куда стремились также и спасшиеся от наших штыков защитники ук-реплений».
Генерал Вавржецкий также успел спастись и теперь торопился повредить мост, соединявший Прагу с Варшавой, страшась за участь столицы. Тревога его была напрасной. Суворов сам при-казал зажечь мост. Ф.В. Булгарин свидетельствовал: «Вдруг раз-дались страшные вопли в бегущих толпах, потом взвился дым и показалось пламя… Один из наших отрядов, посланный по бере-гу Вислы, ворвался в окопы, зажёг мост на Висле и отрезал бе-гущим отступление. В ту же самую минуту раздался ужасный треск, земля поколебалась и дневной свет померк от дыма и пы-ли – пороховой магазин взлетел на воздух. Прагу подожгли с четырёх концов и пламя быстро разлилось по деревянным строе-ниям. Вокруг нас были трупы, кровь и огонь.
У моста настала снова резня. Наши солдаты стреляли в толпы, не разбирая никого, и пронзительный крик женщин, вопли детей наводили ужас на душу. Справедливо говорят, что пролитая че-ловеческая кровь возбуждает род опьянения. Ожесточённые на-ши солдаты в каждом живом существе видели губителя наших во время восстания в Варшаве. “Нет никому пардона!”, – крича-ли наши солдаты и умерщвляли всех, не различая ни лет, ни по-ла.
Несколько сот поляков успели спастись по мосту. Тысячи две утонуло, бросившись в Вислу, чтоб переплыть. Взято в плен до полутора тысяч человек, между которыми было множество офи-церов, несколько генералов и полковников. Большого труда сто-ило русским офицерам спасти этих несчастных от мщения на-ших солдат.
В пять часов утра мы пошли на штурм, а в девять часов уже не было ни польского войска, защищавшего Прагу, ни самой Пра-ги, ни её жителей. Мы тогда не знали ни своей, ни неприятель-ской потери. После уже прочли мы в донесениях главнокоман-дующего, что в Праге погибло более 13 тысяч поляков и что у нас убито 8 офицеров и 600 рядовых, ранено 23 офицера и до 1 тысячи рядовых. Двести пушек, гаубиц, мортир, бывших на ук-реплениях, и множество знамён составили нашу военную добы-чу.
Такого поражения и такой потери Польша никогда ещё не ис-пытывала. Это был последний удар, кончивший её политическое существование». В варшавском пригороде – Пражском предмес-тье было расстреляно всё население.
* * *
После взятия Праги стало очевидным, что дальнейшая борьба для поляков невозможна; Варшаве грозило бомбардирование; сами обыватели её требовали сдачи. Восстание “польских яко-бинцев” было подавлено, Костюшко взят в плен.
Вскоре после полуночи 6 ноября (25 октября) посланники Вар-шавского магистрата под белым флагом на двух лодках прибыли к Суворову. Депутация доставила ключи от столицы. Помня жестокость русских во время штурма Праги, ожидали жестокой расправы. Но Суворов обратился к посланцам с такими словами:
– Вам больно смотреть на погибших и разрушения? Много мы здесь положили ваших сынов – поляков, но мы не щадили и сво-их жизней. И всё для того, чтобы окончить кровопролитие, кото-рое вы развязали. Войной пришлось кончать войну.
И выставил условия, которые несказанно удивили посланцев:
– Исправить мост через Вислу, побросать за городом все пуш-ки. Всем сдавшимся – волю. И никто не пострадает от произвола русских солдат, ибо мы принесли вам мир.
Затем была встреча Суворова с польским королём. Во время аудиенции со Станиславом-Августом русский полководец дал мятежным войскам, сложившим оружие, такие гарантии: 1) вой-ска, по сложении оружия перед их начальниками, тотчас отпус-каются с билетами от их же чиновников в свои дома и по жела-ниям; 2) вся их собственность при них; 3) начальники, штаб- и обер-офицеры, как и шляхтичи, останутся при оружии.
А. Петрушевский приводит удивительный пример великоду-шия победителя. В конце разговора «Станислав-Август попро-сил отпустить из числа пленных одного офицера, который в прежнее время служил при нём, короле, пажом. Суворов тотчас же согласился и спросил, не пожелает ли король получить ещё кого-нибудь. Не ожидая такой любезности, Станислав-Август обнаружил что-то вроде удивления, но Суворов, улыбаясь, пред-ложил ему сто человек, даже двести. Замечая, что недоумение короля возрастает, Суворов пошёл дальше и сказал, что готов дать свободу 500 человекам по королевскому выбору. Станис-лав-Август не знал, как выразить ему свою благодарность и по-слал генерал-адъютанта с приказом Суворова... Посланный пре-дъявил приказание Суворова, освободил свыше 300 офицеров, а остальных, до полной цифры 500, выбрал из унтер-офицеров и рядовых».
Многочисленные отряды под начальством Домбровского, Ма-далинского, Гедройца, Иосифа Понятовского и Каменецкого ещё сражались. Слух о гуманности русских произвёл большое впечатление: солдаты стали разбегаться, восставать против сво-их генералов, сдаваться казачьим отрядам. Суворов действовал безошибочно. 8 ноября он уже мог донести Румянцеву: “Виват, великая Екатерина! Всё кончено, сиятельнейший граф! Польша обезоружена”. В самой же Варшаве русские солдаты, не будучи столь же гуманны, как их военачальник, на копьях и штыках по улицам носили младенцев. Возможно, поляки это будут помнить всегда.
Часть уцелевших польских войск и ревностнейшие патриоты присоединились к отрядам, действовавшим против пруссаков; но и в Познани мятеж скоро был подавлен. Другая часть остат-ков польской армии хотела пробраться в Галицию, но у Опочни была настигнута Денисовым и прусским генералом Клейстом и совершенно рассеяна. Только одиночным людям, в том числе ге-нералу Мадалинскому, удалось пробраться за австрийскую гра-ницу.
После разгрома восстания Михал-Клеофас Огинский бежал из Польши. Парижский комитет по делам эмиграции назначил его своим представителем в Константинополь.
VIII. РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ В ПЛЕНУ. ТРЕТИЙ РАЗДЕЛ
Названия “Чёрная” и “Белая” Русь сохранялись до конца XVIII века, пока существовало Великое княжество Литовское. Запад-ные литовские земли до XIX века Белой Русью не назывались. Для них существовали другие исторические названия: Литва, Чёрная Русь, Русь Литовская, Подляшье (Брестщина) и другие. После ликвидации Великого княжества Литовского термин “Чёрная Русь” постепенно перестал употребляться, а название “Литва” изгоняется и запрещается царскими властями. Так тер-мин “Белая Русь” закрепился за всей этнической территорией бывшей Литвы, приняв в русском языке свою западноевропей-скую форму – Белоруссия. Вот почему литвины Великого кня-жества Литовского оказались переименованы в белорусов.
* * *
После подавления восстания в русском плену оказалось боль-шинство его руководителей и тысячи рядовых повстанцев.
14 декабря. Письмо Н. Репнина Екатерине II с обоснованием причин приёма в русскую военную службу остатков разгром-ленных частей восстания:
«Всемилостивейшая государыня! По совершенном разруше-нии и уничтожении польского войска распущено оное с билета-ми в домы, почему многие, служившие в оных из обывателей Великого княжества Литовского, в здешний край возвращаются. Но немалая часть из них домов своих и пристанища никакого не имеют, а потому, оставаясь без малейшего способу к пропита-нию, опасно, чтобы необходимостию сущею вынуждены не бы-ли доставать себе оное мошенничеством и воровством. Хотя же расположением войск по земле все меры к сохранению в ней спокойствия и тишины по высочайшему предписанию вашего императорского величества приняты, но для вящей в том уверен-ности осмеливаюсь вашему императорскому величеству всепод-даннейше представить: не соизволите ли повелеть из служивших в войсках нижних чинов, не имеющих пристанища и шатающих-ся по земле, принимать в службу вашего императорского вели-чества и распределять по полкам и батальонам так, чтобы в каж-дом батальоне было не свыше 50-ти, а в эскадроне 15-ть чело-век. Сие малое число, в каждом батальоне и эскадроне разбив ещё поротно и по капральствам, службе вашего императорского величества будет совершенно безвредно в рассуждении же заме-ны рекрут думаю полезно, а для очищения здешней земли от бродяг, скитающихся без пропитания, выгодно. Я стану посему ожидать высочайшего вашего императорского величества пове-ления. Вашего императорского величества верноподданный князь Н. Репнин» (Архив внешней политики Российской импе-рии).
* * *
27 декабря. Предложения Н. Репнина П. Зубову относительно верности князя К. Сапеги:
«Милостивый государь, граф Платон Александрович! Князь Сапега, по объявлении моего манифеста приехав в Бржест-Литовский, в близости коего имеет деревни, поведённую там присягу учинил, после чего, приехав сюда, мне о том свидетель-ство представил от 19-го числа сего месяца, данное ему брига-диром Дивовым, там присяги принимающим и притом подал мне мемориал, в коем старается оправдать своё поведение во время бывшего мятежа. Но, как имея он деревни в Минской гу-бернии, потому есть подданный её императорского величества, то я до владения здешних деревень его впредь до повеления не допустил, а мемориал, им мне поданный, дабы не обременять её императорское величество подобными бумагами, приемлю сме-лость при сём препроводить, прося покорнейше ваше сиятель-ство при удобном случае о том всемилостивейшей государыне всеподданнейше доложить и мне исходатайствовать высочайшее разрешение, как с ним поступить. Что ж относится до его ссылок на свидетельство здешней публики, то оная всегда всех извиня-ет. Даже самые лучшие, противные мятежу и от него потерпев-шие, то ж делают по уважениям друг к другу. Впрочем, сей князь Сапега, кроме своего имени и имения, быв ещё, так ска-зать, мальчик, никаких качеств не имеет примечания достойных и которые бы на будущее время могли подавать об нём какое-либо сомнение.
С совершенным почтением и преданностию честь имею на-всегда пребыть милостивый государь, вашего сиятельства по-корный слуга князь Н. Репнин» (Архив внешней политики Рос-сийской империи).
* * *
Военнопленных из числа рядового и командного состава поль-ского войска разместили по небольшим населённым пунктам ев-ропейской России. Присягавшие императрице и её наследнику повстанцы с территорий, отошедших к России по первым двум разделам, попали в орбиту деятельности специально созданной Смоленской следственной комиссии. Приговоры её были кон-фирмованы (утверждены верховной властью), но смертных сре-ди них не оказалось. Преобладали ссылки в северо-западную Сибирь и в Нерчинскую каторгу.
1 января 1795 года царским указом экономия Пинская с 3.995 душами была подарена генерал-аншефу князю Н.В. Репнину. Не остался в накладе и Суворов. В 1795 году город Кобрин и усадь-ба Кобринский ключ были дарованы великому полководцу Ека-териной II.
Весной 1795 года остатки польского отряда генерала Грабов-ского, разбитого прошлой осенью князем Цициановым под Лю-баром, сделали последнюю попытку возобновить польское вос-стание на территории Литвы. Они вместе с отчаянными патрио-тами и присоединившимися к ним вооружёнными шляхтичами недалеко от Бобруйска объявили новую конфедерацию. Однако отряд русских войск при первой же встрече рассеял конфедера-тов картечью, вмиг похоронив их последние надежды.
3 мая 1795 года при устроении новых захваченных территорий на основании Учреждения о губерниях город Пинск был назна-чен уездным городом Минского наместничества. Все польские власти были тогда в разброде и страной управляли русские ге-нералы и поставленные ими офицеры.
По причине неурожая в Баварии в Мюнхене в этом году сви-репствовал сильный голод, однако горожане наотрез отказыва-лись утолять его картофелем, за которым многие десятки лет тя-нулась дурная слава.
* * *
После побед Суворова правительства России, Пруссии и Авст-рии договорились о третьем разделе Польши, что и произошло в 1795 году. 25 (13) октября 1795 конвенция держав-подельниц за-крепила международным актом раздел остатка Речи Посполитой и ликвидацию Польско-Литовского государства. На этот раз Речь Посполитая потеряла даже видимость суверенной страны.
Чтобы ликвидировать на литовско-белорусских землях эконо-мическую и идеологическую основу возрождения независимого государства в будущем, царские чиновники всерьёз занялись ру-сификацией здешнего населения. В 1795 году были приняты по-ложения, увеличивающие налоги с литвинов-белорусов по срав-нению с русскими в пять раз. Литовско-белорусские земли стали неуклонно превращаться в отсталую окраину царской России. Одновременно большое внимание уделялось идеологии. О рели-гии тоже не было забыто. В 1795 году была создана Минская епархия Русской Православной Церкви. Предшествующий пери-од униатства начал именоваться “годами духовного плена”. Под влиянием такой религиозной политики царского правительства в 1795 году при церкви Пресвятой Богородицы в деревне Местко-вичи из греко-католицизма в православие перешло 486 мужчин и 474 женщины. Священником тогда был Гавриил Шеметило.
* * *
Король Станислав-Август под конвоем 120 русских драгунов прибыл в Гродно под опеку и надзор российского наместника. 25 ноября 1795 года, в день именин Екатерины II, Станислав-Август был принуждён подписать акт отречения от престола. После отречения Станислав-Август жил в тоске и полной роско-ши в Петербурге, где и умер через два с небольшим года – 12 февраля 1798 года, оставив после себя огромные долги.
По конвенции трёх “разделителей” от 26 января 1796 года они обязались никогда не употреблять названия “Речь Посполитая”, “Королевство Польское”, “Польша”, “Великое княжество Литов-ское”, “Литва” и совместно выступать против любых попыток возрождения в каком-либо виде разделённого государства.
Вскоре после окончательного падения Речи Посполитой и с первых же лет правления нового русского императора Павла I в бывшей Литве разразился многолетний сильный голод, особен-но в Минской губернии.
Как писал Оскар Авейде, с падением Речи Посполитой «тыся-чи несчастных удалились в добровольное изгнание со слезами горя и отчаяния об утраченном отечестве. В Польше новое пра-вительство вводило новый порядок, а помещики – одни, угне-тённые горем, вели тихую и грустную жизнь у домашнего очага, а другие (к несчастью, большинство), погрязая в порче, расточа-ли остатки своего достояния, что доказывают так называемые попрусские долги или байонские суммы и покупаемые в Вене титулы».
Но свобода Речи Посполитой для многих её бывших жителей была милее несвободного мира. Теперь все свои надежды они связывали с Наполеоном. В Речи Посполитой началась настоя-щая наполеономания. Отголоски видны и сейчас, в начале XXI века, в неофициальном польском гимне, написанном в эмигра-ции Казимиром-Клеофасом Огинским “Jeszcze Polska nie zgine-la”. Там есть такие слова: “Дал нам пример Бонапарт, как мы должны побеждать”.
19 ноября 1796 года году император Павел I освободил из пле-на под честное слово, что они не будут поднимать оружие про-тив России, Тадеуша Костюшко и Игнация Потоцкого. Также он решил пожаловать герою прошедшего польского восстания Юзефу Понятовскому чин генерал-поручика русской армии. Од-нако гордый поляк не захотел принимать милости от врага, уничтожившего его родину.
Другой польский герой, тоже участник восстания, отважный генерал Ян-Генрик Домбровский выступил с предложением к Наполеону о создании польских легионов на службе Франции, которую он отныне рассматривал как вероятного освободителя поляков из неволи. Тадеуш Костюшко, которому Наполеон предлагал возглавить польские легионы во французской армии, ответил на это предложение отказом, сославшись на то, что был отпущен из плена под обязательство никогда не воевать против России. Зато племянник последнего польского короля Юзеф По-нятовский согласился.
Используя ситуацию, когда вельможи и шляхта распродавали по дешёвке свою недвижимость в присоединённых к России бывших землях Великого княжества Литовского, англичане об-ратили особое внимание на Пинское Полесье, которому тогда предсказывали славную будущность. Образовавшаяся с этой це-лью компания приобрела покупкой Туров и уже начинала дея-тельность по широкой эксплуатации лесистого края, но импера-тор Павел I остановил планы англичан и не дозволил осущест-виться их намерениям.
В феврале 1797 года при французской Итальянской армии воз-никли польские легионы под командованием генерала Генрика Домбровского. Среди телохранителей первого консула Француз-ской республики Наполеона Бонапарта появились поляки из чис-ла легионеров, отличавшиеся от других охранников своей краси-вой и особенно пышной формой. Значительная часть польских легионов Наполеона была выходцами из силезского города Те-шина. При благоприятном для поляков развитии событий эти ле-гионы должны были составить основу армии будущей возрож-дённой Речи Посполитой. Однако практичный генерал Наполеон Бонапарт использовал легионеров в своих целях. В планы корси-канца восстановление независимой Польши было отнюдь не первостепенной задачей. Очень скоро добровольцев-легионеров рассредоточили, а 6.000 несчастных поляков услали подавлять восстания чернокожих рабов во французской Вест-Индии. Из них выжили только 500 человек, а остальные погибли частью в сражениях, а в большинстве случаев умерли от тропических бо-лезней. Правда, спустя годы на Гаити часть чернокожего населе-ния стала носить польские фамилии и считать себя потомками поляков…
У поляков и литвинов, оставшихся на землях предков, судьба сложилась иначе. C присоединением новых провинций к России они были разделены сначала на наместничества, а в 1797 году – на губернии и подчинены центральному управлению всего госу-дарства, то есть министров в Санкт-Петербурге. В частности, Пинский повет Брестского воеводства стал теперь Пинским уез-дом Минской губернии, а Махновский повет Брацлавского вое-водства, куда выехал Григорий, младший сын Стефана Владис-лавовича Дзиковицкого, – уездом Волынской губернии. Тем не менее, в сознании проживавшего в Юго-Западном и Западном краях населения, оно, население, продолжало жить на террито-рии Речи Посполитой, а не в русских провинциях. Для того, чтобы начать сознавать эти земли Малороссией и Белоруссией, должно было пройти два-три поколения.
* * *
В 1797 году под Пинском располагался 4-й артиллерийский полк, которым командовал горький пьяница по фамилии Ива-нов. Этот полковник имел обыкновение во время учений ставить позади себя денщика с флягой водки, и когда Иванов подавал команду: “Зелена!”, денщик подавал флягу. Командир её быстро выпивал, а затем командовал подчинённым: “Физики! Делать всё по-старому, а новое – вздор!”.
Однажды Иванов рассердился на жителей Пинска, где каким-то из его подчинённых было нанесено оскорбление. В отместку он приказал отбомбардировать город из 24-х орудий. Только благодаря расторопности офицера Жеребцова снаряды были по-спешно отвязаны и город избежал боевых залпов. Но пьяный Иванов, не заметивший этого, по истечении некоторого времени приказал прекратить пальбу и торжественно въехал в город. За-метив в окне одного из домов человека, Иванов приказал выб-росить его из окна. Но и этого не произошло, поскольку заме-ченный оказался полицмейстером города Лаудоном. Впослед-ствии Иванова в должности командира полка сменил князь Ци-цианов, приходившийся братом наместнику Кавказа.
* * *
Исторический фон.
В конце XVIII века во Франции появился новый вид искусства – балет. В 1798 году он приехал с гастролями в Англию. В пала-те лордов по этому поводу выступил один из епископов англи-канской церкви. Он произнёс следующее: “Отчаявшись повли-ять на нас силой оружия, французские правители теперь пред-приняли более тонкую и опасную попытку, пытаясь осквернить и подорвать мораль нашей молодёжи. Они послали к нам группу танцовщиц, которые с помощью самых непристойных и разврат-ных жестов вполне преуспели в том, чтобы ослабить и развра-тить нравы народа”.
16 октября 1798 года во Франции впервые в истории челове-чества произошёл воздушный полёт. Некий Пьер Тестю-Брисси, сидя зачем-то верхом на лошади, в то же время совершил пере-лёт на аэростате. Возможно, это был один из опытов, проводив-шихся по указанию Наполеона, стремившегося решить задачу переброски своих войск через Ла-Манш для завоевания Англии.
* * *
После сильного пожара, случившегося в Пинске в 1799 году, сгорел Богоявленский монастырь. На месте монастыря некото-рое время оставалась часовня и кладбище, но сам он в полной мере уже больше не возобновился.
Присоединив к Российской империи новые территории и но-вых подданных, царь тут же принялся черпать здесь пушечное мясо для своей армии. С 1796 по 1799 годы в российское войско было взято 49 тысяч литовских или, по-новому, белорусских рекрутов. Возможно, именно нежеланием дополнительно прово-цировать враждебность своих новых солдат, с 1796 года импера-тором Павлом I был прекращён массовый насильственный пере-вод униатов Литвы в православие. Однако это не касалось об-щей антиуниатской политики русского правительства, и в 1800 году бывшая Пинская иезуитская коллегия, ставшая к этому вре-мени униатской, была отдана властями под недавно переживший пожар мужской православный Богоявленский монастырь.
* * *
20 июня 1800 года в Пинском уезде были заключены две про-дажные записи. Первая – от Василия Андреевича, Василия Ива-новича, Бенедикта и Ефима Васильевичей Дзиковицких на име-ние Дзиковичи, перешедшее к деду и отцу братьев Онуфрия и Григория – Владиславу Яновичу и Стефану Владиславовичу Дзиковицким. Вторая – на имение Кочетковичи, перешедшее от Стефана Владиславовича к Станиславу Федюшке.
* * *
В 1800 году императором Павлом I был уполномочен поехать на место, выяснить причины многолетнего голода в Белоруссии и устранить его известный в России поэт и сенатор Г.Р. Держа-вин – при этом ему не было дано средств на закупку хлеба, но дано право отбирать имения у нерадивых помещиков и исполь-зовать их запасы для раздачи.
Державин оставил уникальные и ярко изложенные свидетель-ства. Как он пишет, «приехав в Белоруссию, самолично дознал великий недостаток у поселян в хлебе, самый сильный голод, что питались почти все пареною травою, с пересыпкою самым малым количеством муки или круп»; крестьяне «тощи и бледны, как мёртвые». «В отвращение чего, разведав у кого у богатых владельцев в запасных магазейнах есть хлеб», – взял взаймы и раздал бедным, а имение одного польского графа, «усмотря та-ковое немилосердое сдирство», приказал взять в опеку. «Услы-ша таковую строгость, дворянство возбудилось от дремучки или, лучше сказать, от жестокого равнодушия к человечеству: упот-ребило все способы к прокормлению крестьян, достав хлеба от соседственных губерний. А как чрез два месяца поспевала жат-ва, то пресёк голод». Разъезжая по Минской губернии, Держа-вин «привёл в такой страх» предводителей и исправников, что дворянство «сделало комплот или стачку и послало на Держави-на оклеветание к императору».
Державин также нашёл, что пьянством крестьян пользовались еврейские винокуры: «Также сведав, что жиды, из своего корыс-толюбия выманивая у крестьян хлеб попойками, обращают оный паки в вино и тем оголожают, приказал винокуренные заводы их в деревне Лёзне запретить». Одновременно «собрал сведения от благоразумнейших обывателей» и от дворян, купечества и посе-лян «относительно образа жизни жидов, их промыслов, обманов и всех ухищрений и уловок, коими оголожают глупых и бедных поселян, и какими средствами можно оборонить от них несмыс-ленную чернь».
Осенью 1800 года Державин в своём “Мнении об отвращении в Белоруссии голода и устройстве быта евреев” описал злоупот-ребления польских панов и еврейских арендаторов. Свой доклад Державин подал ко вниманию императора и высших сановников России. “Мнение” это вбирало и оценку унаследованных от Польши порядков, и возможные способы преодоления крестьян-ской нищеты, и особенности тогдашнего еврейского быта, и про-ект преобразования его.
Державин начал с того, что земледелие в Белоруссии вообще крайне запущено. Тамошние крестьяне «ленивы в работах, не проворны, чужды от всех промыслов и нерадетельны в земле-делии». Из года в год они «едят хлеб невеянный, весною коло-туху или из оржаной муки болтушку», летом «довольствуются, с небольшою пересыпкою какого-нибудь жита, изрубленными и сваренными травами, так бывают истощёны, что с нуждою ша-таются».
А здешние польские паны по старому обычаю «не суть домо-строительны, управляют имениями не сами, но через арендато-ров», а в аренде «нет общих правил, коими бы охранялись как крестьяне от отягощения, так и хозяйственная часть от расстрой-ки», и «многие любостяжательные арендаторы крестьян изнури-тельными работами и налогами приводят в беднейшее состояние и превращают в бобыли», и аренда эта тем разрушительней, что она кратковременна, на год – на три, и арендатор спешит «из-влечь свою корысть не сожалея о истощении» имения.
А ещё изнурение крестьян происходит от того, что некоторые «помещики, отдавая на откуп жидам в своих деревнях винную продажу, делают с ними постановления, чтоб их крестьяне ниче-го для себя нужного нигде ни у кого не покупали и в долг не брали, как только у сих откупщиков [втрое дороже], и никому из своих продуктов ничего не продавали, как токмо сим жидам же откупщикам дешевле истинных цен». И так «доводят поселян до нищеты, а особливо при возвращении от них взаймы взятого хлеба уже должны отдать вдвое; кто ж из них того не исполнит, бывают наказаны. Отняты все способы у поселян быть зажиточ-ными и сытыми».
Далее: большое развитие винокурения, курят вино паны, око-личная шляхта, священнослужители и жиды. Крестьяне же «по собрании жатвы неумеренны и неосторожны в расходах; пьют, едят, веселятся и отдают жидам за старые долги и за попойки всё то, что они ни потребуют; оттого зимою обыкновенно уже показывается у них недостаток. Не токмо в каждом селении, но в иных и по нескольку построено владельцами корчем, где для их и арендаторских жидовских прибытков продаётся по дням и по ночам вино. Там выманивают у них жиды не токмо насущный хлеб, но и в земле посеянный, хлебопашенные орудия, имущест-во, время, здоровье и самую жизнь». И это усугубляется обыча-ем коледы, когда «жиды, ездя по деревням, а особливо осенью при собрании жатвы, и напоив крестьян со всеми их семейства-ми, собирают с них долги свои и похищают последнее нужное их пропитание»; «пьяных обсчитывая, обирают с ног до головы, и тем погружают поселян в совершенную бедность и нищету».
Суть проблемы Державин видел так: «Многочисленность же их [евреев] в Белоруссии по единой только уже несоразмерности с хлебопашцами совершенно для страны сей тягостна, она есть единственно из главнейших, которая производит в сём краю не-достаток в хлебе и в прочих съестных припасах». «Никогда ни-кто не был из них хлебопашцем, а всякий имел и переводил бо-лее хлеба, нежели семьянистый крестьянин, в поте лица своего достающий оный». «Всего же более упражняются в деревнях в раздаче в долги всего нужного крестьянам, с приобретением чрезвычайного росту; и потому, попав крестьянин единожды в их обязанность, не может уже выпутаться из долгу». А ещё – «легковерные помещики, предавшие в руки жидовские не токмо временно, но и безсрочно деревни свои». А помещики – «един-ственною причиною истощения их крестьян признают они жи-дов», и редкий помещик признается, «что ежели их выслать из его владений, то он понесёт немалый убыток, по той причине, что получает с них знатные за аренды доходы».
Общее же решение Державин искал: как «без нанесения кому-либо вреда в интересах уменьшить [число евреев в белорусских деревнях] и облегчить тем продовольствие коренных её обита-телей, а оставшимся из них дать лучшие и безобиднейшие для других способы к их содержанию».
Составляя своё “Мнение”, Державин запрашивал и мнения ка-галов – и уж никак не обрадовал их своими предложениями. В официальных ему ответах их отрицание было сдержанным: «ев-реи способности и привычки к хлебопашеству не имеют и в за-коне своём находят к тому препятствие», «сверх нынешних их упражнений, никаких других способов, служащих к их продо-вольствию, не предвидят, и не имеют в том надобности, а жела-ют остаться на прежнем положении». Однако кагалы видели, что в этом докладе речь идёт о подрыве всей кагальной системы, о наложении контроля на доходы кагалов, и стали оказывать про-екту Державина негласное, но сильное и долгое сопротивление.
Державин считал одним из проявлений этого скорую жалобу на государево имя одной еврейки из Лиозно, что, якобы, на та-мошнем винокуренном заводе он «смертельно бил её палкою, от чего она, будучи чревата, выкинула мёртвого младенца». И о том началось расследование через Сенат. Державин же отвечал: «быв на том заводе с четверть часа, не токмо никакой жидовки не бил, но ниже в глаза не видал», и желал быть принятым са-мим императором: «Пусть меня посадят в крепость, а я докажу глупость объявителя таких указов. Как вы могли поверить такой сумасбродной и неистовой жалобе?». Еврея, написавшего за женщину эту ложную жалобу, приговорили на год в смиритель-ный дом.
Убитый в марте 1801 года, Павел I не успел принять по докла-ду Державина о еврейской причине голода в Белоруссии никако-го решения. Доклад этот привёл в то время к меньшим практи-ческим результатам, чем можно было бы ожидать, так как, бла-годаря перемене царствования, Державин потерял своё значение при дворе. Еврей же, написавший ложный донос на Державина и приговорённый к году содержания в смирительном доме, при Александре I был выпущен на свободу, отсидев всего 2 или 3 месяца. Правда, ходатайствовал об этом сам оклеветанный се-натор.
* * *
Дзиковицкие, разросшиеся численно, в своём большинстве от-носились в это время к той шляхте, которая называлась околич-ной. Характерными чертами околичной шляхты, по научным ис-следованиям более позднего времени, являлись такие признаки, как 1) разделение на роды, носящие отдельные фамилии и 2) каждый такой род, иногда очень многочисленный, занимает от-дельное село, носящее общее название с фамилией рода, насе-ляющего это село.
Околичные шляхтичи – собственники, землевладельцы, но крепостных крестьян у них нет или есть только в редких случа-ях. При этом всеми признавалось, что околичные шляхетские роды принадлежат к самым древним шляхетским родам этого края. Их грамоты на шляхетство были выданы великими князья-ми литовскими ещё до Люблинской унии – в XIV, XV и XVI столетиях. Но со временем эти роды размножились, проживая на ограниченных наделах, и вследствие этого сильно оскудели. И именно под давлением бедности отдельные члены околичных родов переселялись временами в другие местности – туда, где они могли найти средства для проживания. Род Дзиковицких также сильно разветвился и расселился по разным местам. Так, в 1801 году шляхтичи Дзиковицкие проживали в Пинском уезде в Больших Дзиковичах, Малых Дзиковичах, Местковичах, Остро-ве, Жолкине. Другие, как Перхоровичи Дзиковицкие или млад-ший сын Стефана Владиславовича, в поисках счастья ушли ещё дальше от родных полей, озёр, рек и лесов – на украинские зем-ли.
* * *
В конце 1802 был составлен “Комитет о благоустроении ев-реев” для рассмотрения “Мнения” Державина и выработке реше-ний по нему. В Комитет вошли два близких царю Александру польских магната, князь Адам Чарторыйский и граф Северин Потоцкий, граф Валерьян Зубов (обо всех трёх Державин при-мечает, что как раз они владели большими имениями в Польше и при выселении евреев из деревень “была бы знатная потеря их доходам”, “частная польза помянутых вельмож перемогла госу-дарственную”), министр внутренних дел граф Кочубей и только что назначенный министром юстиции (первым в русской исто-рии) Державин; близкое участие принимал Михаил Сперанский. В Комитет велено было пригласить еврейских депутатов ото всех губернских кагалов – и они были присланы, большей час-тью купцы 1-й гильдии. “Кроме того, членам Комитета дано право избрать несколько лиц из известных им просвещённых и благонамеренных евреев”. В качестве таковых были приглаше-ны Нота Ноткин, переселившийся из Белоруссии в Москву, за-тем в Петербург; петербургский откупщик Абрам Перетц, тесно друживший со Сперанским; близкие к Перетцу Лейба Невахо-вич, Мендель Сатановер и другие.
Комитет соглашался с тем, чтобы “приобщить [евреев] к об-щей гражданской жизни и общему образованию”, “направить их к производительному труду”, облегчить им торгово-промышлен-ную деятельность; смягчить стеснения в праве передвижения и жительства; приучить перейти на немецкое платье, ибо “привыч-ка к одежде, обречённой на презрение, усугубляет привычку к самому презрению”. Но острее всего встал вопрос о проживании евреев в деревнях с целью виноторговли. Ноткин убеждал Коми-тет оставить евреев на местах, приняв лишь меры против воз-можных злоупотреблений с их стороны.
Учреждение Комитета о благоустроении евреев вызвало пере-полох в кагалах. Чрезвычайное собрание их депутатов в Минске в 1802 году постановило «просить Государя нашего, да возвы-сится слава его, чтобы они [сановники] не делали у нас никаких нововведений». А по свидетельству Державина, «Тут пошли с их стороны, чтоб оставить их по-прежнему, разные происки. Меж-ду прочим, господин Гурко, белорусский помещик, доставил Державину перехваченное им от кого-то в Белоруссии письмо, писанное от одного еврея к поверенному их в Петербурге, в ко-тором сказано, что они на Державина, яко на гонителя, по всем кагалам в свете наложили херем или проклятие, что они на по-дарки по сему делу собрали 1.000.000 и послали в Петербург, и просят приложить всевозможное старание о смене генерал-про-курора Державина, а ежели того не можно, то хотя покуситься на его жизнь. Польза же их состояла в том, чтоб не было им вос-прещено по корчмам в деревнях продавать вино. А чтоб удобнее было продолжать дело», то будут доставлять «из чужих краёв от разных мест и людей мнения, каким образом лучше учредить ев-реев», – и действительно, такие мнения, то на французском, то на немецком языке, стали в Комитет доставлять.
Нота Ноткин в 1803 году представил в Комитет о благоуст-роении евреев записку, которой пытался парализовать влияние державинского проекта. По словам Державина, Ноткин «пришёл в один день к нему, и под видом доброжелательства, что ему од-ному, Державину, не перемочь всех его товарищей [по Коми-тету], которые все на стороне еврейской, – принял бы сто, а еже-ли мало, то и двести тысяч рублей, чтобы только был с прочими его сочленами согласен». Державин «решился о сём подкупе сказать Государю и подкрепить сию истину Гуркиным пись-мом», он «думал, что возымеют действие такие сильные доказа-тельства, и Государь остережётся от людей, его окружающих и покровительствующих жидов». Но после императора стало изве-стно Сперанскому, а «Сперанский совсем был предан жидам», и – «при первом собрании Еврейского Комитета открылось мне-ние всех членов, чтоб оставить винную продажу по-прежнему у евреев». Державин – противился. Александр I становился к нему всё холодней, и вскоре, в том же 1803 году, уволил с должности министра юстиции.
* * *
В Европе в это время происходили огромные перемены и вой-ны, связанные с Французской революцией 1789 года и после-дующим возвышением её главного военачальника. К 1805 году первый консул Французской Республики Буонапарте Наполеон пользовался почти всеобщей любовью и, по крайней мере, все-общим уважением в Европе. Будучи только полководцем, он не мог быть ответственным за политику Франции, и из тягостных для Европы войн ему осталась в удел только слава.
В конце ноября – начале декабря Наполеон разбил под Аус-терлицем австрийско-русскую армию. В 1806 году он разбил под Иеной, а 14 октября его маршал Даву в Ауэрштадте Пруссию. Прусская армия практически исчезла. В ноябре французские полки вступили в Польшу. В стране поднялось вооружённое движение против Пруссии. Поляки, много лет находившиеся под иноземным гнётом, ликовали, видя во французских солдатах своих освободителей. Но Наполеон относился к идее самостоя-тельности Польши прохладно. Поляки были ему нужны в его большой военно-политической игре только как плацдарм при столкновениях с Австрией и Россией. Наполеон поначалу соби-рался выписать из Парижа жившего там в эмиграции героя Польши Тадеуша Костюшко и поставить его во главе восстав-ших поляков. Но тот поставил условием своего возвращения не-вмешательство Франции во внутренние дела Польши. «Скажите ему, что он – дурак!» – ответил Наполеон своему министру Фу-ше, который вёл переговоры с Костюшко и изложил императору суть его условия. Но знаменитый польский герой понимал, что восставшие в Пруссии, Литве и Белоруссии поляки могли ценой собственной крови помочь Наполеону в его борьбе с Россией, Австрией и Пруссией, но никак не заработать себе независи-мость. Князь Понятовский заявил себя сторонником Наполеона не сразу. Но Франция оставалась единственным шансом для ею же разорённой и разобщённой Польши. И он сделал свой выбор в пользу Наполеона. В польском освободительном легионе гене-рала Домбровского Понятовский получил командование дивизи-ей. Затем отличился, в частности, при осаде Данцига и под Фридландом. Со 2 января 1806 года Юзеф Понятовский являлся командиром 1-го польского легиона на французской службе.
Из польских земель, отошедших ранее к Пруссии, по Тильзит-скому миру было создано вассальное Франции Великое герцог-ство (княжество) Варшавское, во главе которого Наполеон по-ставил своего союзника – саксонского короля. В ноябре 1806 го-да губернатором Варшавы стал князь Юзеф Понятовский, но уже 18 декабря он получил должности дивизионного генерала и военного министра Великого герцогства Варшавского. В соот-ветствии с планами Наполеона Понятовский приступил к созда-нию польских военных формирований.
В 1807 году Наполеон разбил русскую армию, вызвав новые надежды поляков на возрождение своей отчизны. Стычка двух империй под Аустерлицем была закончена мирным договором. Императоры называли друг друга братьями. В перерывах между переговорами Наполеон приходил в гости к императору Алек-сандру один, без охраны.
Несмотря на польские надежды, в действительности Наполеон вёл в Польше корыстную политику, определявшуюся только ин-тересами его империи. Основное значение он придавал форми-рованию польских легионов, которыми пользовался в своих вой-нах, в частности, в охваченной партизанским движением Испа-нии. Наполеон, заигрывая с поляками, давал им обещания по по-воду возможности восстановления Польши в границах 1772 го-да, и в то же время постоянно черпал для своей армии солдат. Поляки в то время имели в Европе репутацию отчаянно храб-рого и склонного к войнам народа. Кроме того, Варшавское гер-цогство было источником пополнения императорской казны. Ежегодно с польских территорий взималось 30 – 35 миллионов франков золотом. Для сравнения: ежегодный сбор со всей гораз-до более богатой Италии – 36 миллионов франков.
Понятовский привёл в боевую готовность польскую армию, что очень обеспокоило Австрию и Пруссию, и в 1808 году стал её главнокомандующим. Лучших польских солдат Наполеон отобрал для формирования конного полка шевалежеров-улан Императорской Гвардии.
Формирующиеся на французский манер государственная ад-министрация и судопроизводство в герцогстве Варшавском обеспечивали работой и содержанием тех, у кого не было воз-можности или желания заниматься делами, традиционными для быта шляхты и бюргерства. Государство давало им возможность выбрать другую карьеру и продвигаться по службе либо в каче-стве чиновника, либо общественного деятеля. Формирующаяся группа чиновной интеллигенции поддерживалась государством-работодателем, которое в данном случае одновременно играло и роль мецената. В Варшаве для подготовки грамотных кадров для судов и администрации была открыта Школа Права.
* * *
В то же время в России по-прежнему безуспешно пытались ре-шить так называемый “еврейский вопрос”. Еврейский историк Ю. Гесен объяснял, почему не удавалось решить проблему заси-лья своих соплеменников в винокурении: «Винные промыслы составляли одно из распространённых занятий среди евреев», и их ликвидация угрожала бы «жизни сотен тысяч» евреев в де-ревнях, лишая их средств. Из-за этой угрозы в 1808 году выселе-ние евреев из деревень было приостановлено: «предстояло изыс-кать меры, чтобы евреи, будучи удалены от винных промыслов, могли “себе доставлять пропитание работой”».
* * *
Весной 1809 года Австрия, ободрённая неудачами француз-ских войск в Испании, начала очередную войну против Фран-ции. Образовалась пятая антифранцузская коалиция в составе Англии и Австрии. Россия, формально состоявшая в союзе с Францией, уклонилась от активной помощи Наполеону, ограни-чившись концентрацией войск у австрийской границы в Гали-ции. Военные действия начались тогда, когда главные силы французской армии ещё только возвращались из Испании, но союзник Наполеона в лице герцогства Варшавского, предостав-ленный сам себе, вступил в войну сразу же.
Юзеф Понятовский без промедления принял сторону францу-зов в их борьбе с австрийцами. Он взял на себя командование недавно созданной армией герцогства Варшавского, и в битве под Рашином ему удалось разбить отряды австрийцев.
В апреле 1809 года Понятовский отбил нападение австрийцев на Варшаву. И хотя позже они всё-таки взяли Варшаву, Поня-товскому удалось сохранить войска для последующих сражений, в результате которых австрийцы были вынуждены оставить тер-риторию Польши. Практически в одиночку польские войска под командованием Понятовского сумели разбить отряды австрий-цев, стоявшие в городах и крепостях Галиции, и занять эту быв-шую польскую провинцию. Таковая победа, являвшаяся исклю-чительно результатом успеха польского оружия, значительно подняла авторитет Варшавского герцогства и его вооружённых сил в глазах Европы и укрепила политическое положение Гер-цогства.
13 мая 1809 года войска Наполеона вступили в Вену, а 5 – 6 июля разбили австрийскую армию под Ваграмом. 14 октября 1809 года в Вене был заключён трактат, по которому, в част-ности, Галиция официально отходила к Варшавскому герцогст-ву, заметно увеличив его территорию. После разгрома в 1809 го-ду антифранцузской пятой коалиции отношения между Фран-цией и Россией стали всё более обостряться. Наполеон наградил Понятовского орденом Почётного Легиона, почётной саблей и кивером улана. Но о возможности восстановлении независимой Польши он не упомянул.
Специфичность польско-французских отношений была весьма заметна. Вот как об этом писали в России в XIX веке. «Отноше-ние поляков к Наполеону не чуждо комического оттенка. В то время, когда Наполеон смотрел на Европу как на одно из орудий своих обширных замыслов, наследники Пяста хотели самого На-полеона обратить в орудие восстановления Польши в границах 1772 года. Один из наполеоновских маршалов сказал за обедом, что “польское войско с честью служит Франции”.
– “Не обманывайте себя, – возразил ему Красинский, полков-ник польского легиона, – мы не Франции служим, а воскре-сителю нашей отчизны, императору Наполеону; ему мы повину-емся беспрекословно и если бы он приказал поднять на пики всех вас, господа, мы ни минуты не колебались бы”» (Уманец Ф.М.).
Вообще, граф Красинский славился не только умением остро и чётко дать достойный ответ собеседнику, но и был большой лю-битель сочинять всяческие небылицы. Уже гораздо позже, после поражения Наполеона, в своём рассказе о военных подвигах он так далеко занёсся, что, не зная как выпутаться из лихо закру-ченного сюжета, сослался для получения дальнейших подроб-ностей на находившегося тут же своего адъютанта Вылежин-ского.
– Ничего сказать не могу, – заметил тот, – Вы, граф, вероятно, забыли, что я был убит при самом начале сражения.
* * *
Понятовский, оставшись верен Наполеону, продолжал свою деятельность военного министра. Он открывал инженерные и артиллерийские школы и укреплял многочисленные крепости. В апреле 1810 года он отправился в Париж на встречу Наполеона с его новой женой, 18-летней австрийской эрцгерцогиней Марией-Луизой.
В начале 1811 года Россия ввела таможенный тариф, облагав-ший французские товары высокими пошлинами. Это привело к дальнейшему ухудшению отношений между двумя странами. С этого времени Наполеон приступил к подготовке похода на Рос-сию, для которого он предполагал использовать и силы подчи-нённых ему государств. Важнейшее значение при этом он уде-лял зависимым от него государствам, граничившим с Россией на западе: герцогства Варшавского с саксонским королём во главе, Пруссии и Австрии. С двумя последними Наполеон заключил военный союз, по которому они взяли на себя обязательство вы-ставить военные силы против России – вспомогательные отря-ды. Австрийским корпусом командовал генерал Шварценберг, прусским – генерал Йорк. Во французской армии наращивалось вооружение, заготавливалось продовольствие, ремонтировались дороги на подступах к России.
3 марта 1812 года князь Понятовский был назначен командую-щим 5-м корпусом, состоявшим из одних поляков, формирую-щейся для войны с Россией французской Великой армии.
Охоцкий, побывавший в Варшаве весной 1812 года, писал: «Я нашёл везде ещё свежие следы 1794 года и войны 1808 года: стены пострелянные, дома, стоящие по большей части пустыми, дворцы и публичные здания заброшенные и жителей, обеднев-ших и упавших духом. Только новое польское войско под пред-водительством Иосифа Понятовского украшало город своим во-инственным видом и прекрасною организациею. Каждый день производились манёвры на Саксонской площади. Тогда уже в Варшаве громко говорили о близкой войне 1812 года».
* * *
Несмотря на приближающуюся войну, в Российской империи продолжалась и внутренняя жизнь с её проблемами и столкно-вениями интересов. Все благие намерения правительства России в отношении ограничения еврейского винокурения потерпели крах. После мощнейшего давления и подкупов со стороны кага-лов, в 1812 году Комитет сенатора В.С. Попова переложил обви-нения в спаивании населения с евреев на владельцев имений: «Доколе у белорусских и польских помещиков будет существо-вать теперешняя система экономии, основанная на продаже ви-на, доколе помещики не перестанут, так сказать, покровитель-ствовать пьянству, дотоле зло сие, возрастая год от году, никаки-ми усилиями не истребится, и последствия будут всё те же, кто бы ни был приставлен к продаже вина, еврей или христианин». Таким образом, угроза лишения евреев сверхприбыльного биз-неса была благополучно для них устранена.
* * *
По требованию Сейма Великого герцогства Варшавского 1812 года Адам Чарторыйский, близкий друг русского императора и идеолог восстановления польского государства через союз с Россией, должен был отказаться от всех чинов и должностей, принадлежавших ему в Российской империи. За три месяца до вторжения Наполеона в пределы Российской империи Алек-сандр I передал конфиденциальное письмо Чарторыйскому. Вот, в частности, о каких важных вопросах писал ему царь:
«…Вы слишком осведомлены, чтобы не видеть, насколько ему (Наполеону) чужды либеральные идеи по отношению к Вашему отечеству. Наполеон имел по этому поводу конфиденциальные разговоры с австрийским и прусским посланниками, и тон, в ко-тором он высказывался, рисует прекрасно его характер и недос-таток привязанности к Вашим соотечественникам, которых он считает лишь орудием своей ненависти к России.
Эта война, которой, как кажется мне, не придётся избежать, […] позволяет мне свободно заняться моими любимыми мечта-ми о возрождении Вашего отечества…
Какой самый удобный момент, чтобы провозгласить восста-новление Польши? Совпадёт ли он с моментом разрыва? Будет ли это после того, как военные действия доставят нам известные высшие преимущества?
Если предпочтение может быть оказано второму условию, то будет ли полезно успеху наших планов, если учредить Великое герцогство Литовское, как предварительное мероприятие, и да-ровать ему одну из намеченных конституций?
Или следует отложить это мероприятие, присовокупив его к возрождению Польши в полном составе?».
Создание Великого герцогства Литовского по замыслу могло стать российским противовесом герцогству Варшавскому. Вели-кое герцогство Литовское, по мысли царя, должно было удов-летворить патриотические желания шляхты бывшей Литвы и усилить её пророссийские чувства. Герцогство планировалось образовать из губерний – Виленской, Минской, Витебской, Мо-гилёвской, Волынской, Подольской и Киевской, то есть с зем-лями Малороссии. Верховная власть принадлежала бы особе императора, но его наместницей, великой княгиней, полагали поставить Екатерину Павловну, сестру Александра I. Проект содержал пункты о личном освобождении крестьян и создании 100-тысячной армии, которая входила бы в состав российской, но имела бы особую форму. Если бы этот план был осущест-влён, в границах созданного Великого княжества Литовского оказались бы все представители рода Дзиковицких, оказавшиеся разбросанными по разным административно-территориальным образованиям того времени.
Такой вариант развития событий привлекал и самих поляков. Этот проект отражал мечты польских государственников восста-новить автономию Княжества как первую ступень полного воз-рождения Речи Посполитой в составе двух федеративных госу-дарств – Польского и Литовского. Возможно, если бы вскоре не началась война, этот проект при либеральном императоре Алек-сандре I получил бы реальное развитие и воплощение? Кто зна-ет…
* * *
Создав на западных границах Российской империи воинскую группировку в 450 тысяч человек (позже к ней присоединились еще 150 тысяч), Наполеон рассчитывал разбить российские ар-мии в пределах Литвы и продиктовать свои условия мира. Импе-ратор сообщил маршалам свою стратегию: «Я начну кампанию переходом через Неман. Окончу её в Смоленске и Минске. Там остановлюсь. Я укреплю эти два города и займусь в Вильне, где будет моя главная квартира в ближайшую зиму, устройством Литвы, которая жаждет сбросить с себя русский гнёт… Я не пе-рейду Двины. Стремиться идти дальше в этом году – значит ид-ти навстречу собственной гибели».
Русские войска накануне войны имели вдвое меньше сил. Пер-вая русская армия под командованием Барклая де Толли в 110 тысяч человек стояла на Немане; вторая, возглавляемая генера-лом от инфантерии Багратионом, в 45 – 48 тысяч человек рас-положена была в 100 километрах южнее, от Немана вплоть до Западного Буга. Третья армия генерала Тормасова в 43 – 46 ты-сяч человек находилась в 200 километрах к югу от второй ар-мии, прикрывая Киев. Наконец, на петербургском направлении стоял ещё корпус Витгенштейна в составе 20 тысяч человек.
22 (10) июня в войсках наполеоновской армии был зачитан приказ императора, в котором, в частности, говорилось: «Солда-ты!.. Россия увлечена роком. Судьбы её должны свершиться. Идём же вперёд, перейдём Неман, внесём войну в её преде-лы…». На следующий день войска Наполеона скрытно подошли к Неману, а ночью началась переправа. В кратчайшие сроки французские понтонёры навели у города Ковно три моста, что значительно ускорило переправу армии.
IX. ВОЙНА НАПОЛЕОНА С РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИЕЙ
24 июня (12-го по старому стилю) 1812 года Наполеон, пе-рейдя по четырём понтонным мостам через реку Неман с армией в 600 тысяч человек (правда, это вместе с резервами), вступил в Россию. Мерным шагом, не нарушая строя, двигались Старая и Новая гвардии, пехотинцы маршала Луи Даву и конница Иоахи-ма Мюрата. Шли французы, вестфальцы, итальянцы, бельгийцы, голландцы, австрийцы, пруссаки – шла армия, в которой менее четверти говорили по-французски. В составе наполеоновской ар-мии находился и 5-й корпус Понятовского, включавший в себя три польские дивизии. Ровный гул и рокот продолжались трое суток, так огромна была эта армия и столько понадобилось ей времени, чтобы пройти по наведённым мостам.
* * *
В самом начале военной кампании император пообещал вос-становить княжество Литовское. В Вильно Наполеона встречали цветами, а 1 июля 1812 года, на третий день прихода в литов-скую столицу, он объявил о возрождении Великого княжества в составе четырёх департаментов: Виленского, Минского, Грод-ненского и Белостокского. Декретом императора от 1 июля была создана Комиссия временного правительства Великого княжест-ва Литовского, которая присягнула ему на верность. Одним из первых документов, принятых Временным правительством, стал акт о присоединении Великого княжества Литовского к Гене-ральной конфедерации Польского королевства, который был об-народован 14 июля в Виленском кафедральном соборе. В пол-ном согласии с католической шляхтой действовало и православ-ное духовенство Литвы. Согласно предписанию главы Могилёв-ской епархии Варлаама, местные священники принесли присягу на верность Наполеону, а потом регулярно молились за его здра-вие.
От своих союзников Наполеон добивался реальной помощи: продуктов, фуража, денег в звонкой монете и воинских форми-рований, поляки выставили 60 тысяч кавалерии и пехоты. За обещание воссоздать Великое княжество литвины должны были безотлагательно сформировать 5 пехотных и 4 уланских полка. Эти полки получили нумерацию в продолжение нумерации пол-ков в польском корпусе Понятовского – с 18-го по 22-й в пехоте, с 17-го по 20-й в кавалерии. Организация, форма и штаты уста-навливались по образцу польских. В пехотных полках по штату полагалось 2.000 человек состава, в уланских – 940 кавале-ристов. Уланы носили чёрную конфедератку, но вместо польско-го орла на ней крепилось изображение герба Великого княжест-ва Литовского – “Погоня”.
Был создан и причислен к императорской гвардии 3-й гвардей-ский легкоконный (уланский) полк в составе 1.280 человек, ко-мандиром которого Наполеон утвердил бригадного генерала Ко-нопку. Форма была аналогичной польскому 1-му гвардейскому уланскому полку. Подполковник польской службы Мустафа Мирза Ахматович начал создавать татарский полк. Был создан также егерский полк, который формировался в Минске; здесь же начали создавать 23-й пехотный полк. Известный владелец име-ния Смиловичи под Минском Игнатий Монюшко сформировал за свой счёт и сам возглавил 21-й конно-егерский полк.
* * *
Князь Багратион в первый же день наступления армии Напо-леона, 24 июня, издал предписание могилёвскому гражданскому губернатору графу Толстому о больных и раненых солдатах: «Сейчас отправляется в Новый Быхов транспорт больных и ра-неных нижних чинов в устроенный там временный подвижной госпиталь, для которых извольте, ваше сиятельство, тотчас по получении сего приготовить реквизиционным образом (то есть отнять у местного населения. – Примечание автора) потребное число соломы, полотна, ветошек, печёного хлеба, говядины, ви-на, соли и для варения пищи котлы. Затем всех больных и ране-ных сколько можно поспешнее отправить в Речицы на байдаках. Ежели же их ещё нет, то тотчас послать вниз по реке Днепру [и] все находящиеся там байдаки привести вверх на бичевой…».
* * *
В газете “Курьер Литовский” (“Kurier Litewski”) от 30 июля 1812 года так описывались события июля того года в Пинском уезде, происходившие накануне вступления сюда французской армии:
«Находясь в Пинске во время отступления неприятелей (то есть русских. – Примечание автора) и будучи свидетелем истин-но умилительных сцен, какие могли породить лишь великий акт возрождения Отечества и горячие чувства его истинных детей, я считаю, что передавая все подробности этих столь же доблест-ных, сколь и прекрасных событий, я нарисую приятную для мо-их соотечественников картину; быть может, она окажется даже достойной привлечь, хоть на один миг, внимание нашего Изба-вителя (так называли в Польше и Литве императора Наполеона. – Примечание автора), среди его великих и геройских подвигов.
Когда русское правительство приняло более решительные, чем когда-либо, меры для вывоза из Пинска значительных запасов продовольствия и других предметов военного обихода, в город был прислан член губернского присутствия, на обязанности кое-го лежало ускорить их вывоз и сжечь все остатки. Жители наше-го уезда, догадавшись о приближении армии Избавителя, не да-ли людей для отправки по реке нагруженных барок и отказались поставить шесть тысяч подвод и восемьсот волов и коней под артиллерию. Они решительно объявили члену присутствия, что ни вывозить магазинов, ни жечь их не позволят, и взялись за оружие, какое у кого было. Собрали крестьян, вооружённых ви-лами и косами, окружили все магазины, расставили караулы и, ободряемые князем Карлом Любецким (в настоящее время деле-гат в Сейме), караулили, день и ночь не сходя с коней, и рассы-лали из своей среды разъезды во все стороны. Вскоре милос-тивое Провидение исполнило их предчувствия.
По истечении трёх дней такого неопределённого, выжидатель-ного положения мы получили известие, что вспомогательные от-ряды армии Всемилостивейшего Императора Французов, быв-шие под начальством князя Шварценберга, заняли Кобрин и что русские, отступая на всех пунктах, оставляют наши окрестности. Тогда общее сознание счастья ещё более возбудило наше вооду-шевление.
Не было никого, без различия положения, состояния и звания, кто бы остался в бездействии. Одни отправились к князю Швар-ценбергу с покорнейшей просьбой прислать хотя бы один эскад-рон, другие охраняли русское казначейство, третьих послали в погоню за транспортом амуниции, который видели проходящим в нескольких милях от Пинска в количестве 18 возов; на другой же день он уже был доставлен в город. Некоторые же во главе с Твардовским, проникнув в обоз корпуса генерала Тормасова, без выстрела взяли в плен 80 солдат и двух офицеров. В то же время обыватель нашего уезда Фабиан Горнич занялся набором охот-ников, в 2 дня собрал их около тридцати человек, напал на про-ходивший обоз русского уланского полка, отбил его, и, найдя в нём мундиры и оружие, одел и вооружил свой отряд.
В это время к нам пришёл отряд венгерских гусар в количестве 40 человек. В полумиле от города он был встречен бегущими на-встречу гражданами и простым народом. Гусары, удивлённые и растроганные таким воодушевлением, смущённые раздавшими-ся кликами восторга, разделяли с нами чувства счастья, выражая свою радость кликами: “Да здравствует Польское Отечество и его достойные сыны”...
Затем венгерцы заняли караулы в городе и около магазинов, захватив наличность казначейства – 46 тысяч рублей ассигна-циями и 4 тысячи серебром. В магазинах нашли два миллиона центнеров соли, около ста тысяч центнеров муки и сухарей и ог-ромное количество фуража, несколько тысяч гарнцев водки и 480 волов. Офицер, командовавший прибывшим отрядом, пос-лал рапорт князю Шварценбергу, донося о добыче и оценивая её более чем в 5 миллионов польских злотых. Бал, данный в этот день прибывшему отряду маршалом нашего уезда Скирмунтом, длившийся 6 часов, казался одним мгновением, потому что все-общее счастье, восторг, весёлые клики, тосты за здравие нашего Всемилостивейшего Избавителя одушевляли гостей так, как это-го не запомнят за 18 истекших лет.
На другой день по прибытии названного отряда венгерцев мы получили известие, что разъезд корпуса Тормасова, состоящий из улан и казаков, подошёл к Пинску на расстояние 4-х миль. Тотчас же бросились мы на коней, вооружившись кто чем мог, и в количестве 15-ти человек, выпросив у гусарского офицера ещё 14 нижних чинов, переправились через реку и через два часа на-стигли русских, готовых к бою (видимо, они были осторожны).
Но не помогла им ни сильная позиция (они держались в строю за плотиной), ни их почти вдвое превышавшая нас численность. Мы тотчас же атаковали их. Они были разбиты с первого же на-тиска, сразу потеряли нескольких человек и, преследуемые на-ми, укрылись за другой плотиной, где снова приготовились к бою. Но и на этот раз после нашего смелого нападения они были выбиты из позиции, изранены и бежали. Результатом этой стыч-ки было 8 убитых улан и казаков, взято в плен 6 улан, 9 коней; кроме того, 17 раненых, которые, не имея сил далеко уйти, оста-лись в ближайших деревнях.
С нашей стороны было ранено только двое: один унтер-офи-цер и один гусар, да и то легко. Узнав от пленных, что в расстоя-нии полутора миль стоят два эскадрона гусар, мы должны были вернуться в Пинск. В течение целой недели почти ежедневно происходили стычки с русскими. В одной из них попался нам в плен командовавший разъездом уланский офицер.
Затем, когда вследствие стратегических передвижений генерал граф Ренье во главе саксонского войска занял место стоянки князя Шварценберга и, передвинувшись к Слониму, отозвал гар-низон из Пинска, корпус Тормасова, подвигаясь к самому Сло-ниму, выделил казаков для занятия Пинска. Последние в коли-честве нескольких десятков человек, будучи уверены, что в го-роде совершенно нет войска, вошли в него без всяких предос-торожностей. Но мужество горожан, без различия пола и воз-раста, оказало им упорное сопротивление. С крыш, из окон, из садов градом посыпались пули; даже камни, куски железа и дерева, бросаемые с отчаянием, несли на улицах смерть казакам. Едва лишь пятая часть их нашла себе спасение в бегстве. Через несколько часов пришёл целый полк русских гусар, но граждане успели уже покинуть город и отправиться в Слоним к корпусу генерала графа Ренье. Таким образом, неприятель занял совер-шенно пустой город».
В то же время имеется свидетельство того, что в июле 1812 го-да в Пинске отряд русского полковника Жевахова разбил отряд французов и взял в качестве трофея пушку. Скорее всего, и вы-шеизложенное описание обороны города, и победа Жевахова над отрядом французов – это взгляд на одно и то же событие глазами очевидцев, находившихся по разные стороны.
* * *
Донские казаки в составе русской армии вели бои по своим обычаям, в том числе используя особый приём для заманивания противника – так называемый “вентерь”. В бою под литовским местечком Мир сотне казаков была поставлена задача: увидев противника, имитировать поспешное отступление, увлекая его за собой. Авангард французов в составе 3-х уланских полков ки-нулся преследовать донцов, попал в засаду и был почти полнос-тью уничтожен. Лишь немногим из уланов удалось спастись.
Проживавшие в это время в Пинском уезде представители ро-да Дзиковицких несомненно оказались вовлечёнными в события. Но, если можно смело утверждать об участии кого-то из них в почти поголовном сопротивлении местных помещиков русским, то с неменьшей уверенностью можно предполагать об участии в означенных событиях другой части представителей рода на сто-роне русских.
* * *
Получив сведения о вторжении в пределы России, русское ко-мандование стало поспешно отводить свои войска. Тогда Напо-леон поставил перед собой задачу не допустить соединения пер-вой и второй русских армий и разбить их поодиночке. Русское командование, избегая решительных сражений, упорно стреми-лось к объединению своих армий, отводя их вглубь страны. Баг-ратион, умело маневрируя, избежал окружения, переправил свои войска через Днепр у Нового Быхова и пошёл к Смоленску на соединение с Барклаем. Армия Барклая де Толли отступала с боями от Немана через Витебск к Смоленску. 3 августа про-изошло соединение обеих русских армий.
Провал замысла Наполеона разбить русских по частям сущест-венно изменил весь ход войны. Силы французской армии, вы-нужденной выделять крупные части для гарнизонов на оккупи-рованной территории, для охраны растянувшихся более чем на 600 километров коммуникаций и прикрытия флангов, быстро слабели. До Смоленска из всей Великой армии дошло не более 180 тысяч человек. Подавляющее численное превосходство сил Наполеоном было утрачено. Тем не менее он надеялся дать под стенами Смоленска генеральное сражение, чтобы, выиграв его, закончить войну.
Вся эта русская кампания стала трагической, но звёздной по-рой для генерала Понятовского. Под Смоленском он сражался так славно, что Наполеон вспоминал об этом и позже, когда на-ходился в ссылке на острове Святой Елены. После Смоленской битвы сам император вручил воинам его корпуса 88 орденов По-чётного легиона. В той битве Понятовский был тяжело конту-жен.
Однако замысел Наполеона на прекращение кампании не осу-ществился. Обе русские армии после двухдневного сражения отошли от Смоленска на восток. Наполеон последовал за ними с твёрдым намерением быстро покончить с войной, разгромив русские армии на подступах к Москве.
* * *
В это время на польских землях, захваченных по разделам Ре-чи Посполитой Россией, но теперь освобождённых французами, шло государственное строительство. Но Бонапарт на освобожде-ние литовских крестьян от власти панов так и не осмелился, нао-борот, он приказал высылать команды для наказания мятежни-ков. От крестьян же требовал рекрутов и денег на создаваемое литовское войско.
Подцензурные польскоязычные газеты для военных реляций употребляли оптимистическую лексику: «Непобедимые армии великого Наполеона гигантскими шагами движутся вперед…». Подначальная французам администрация городов торжественно отметила 15 августа – день рождения Наполеона. На лучших зданиях вывешивались портреты императора с переслащенными надписями на польском языке: “Вся твердь земная празднует: се-годня родился Тот, кто принизил горделивых и освободил сла-бых” и даже “Всемогущий справедливый Бог проявляется в На-полеоне”.
На малой родине рода Дзиковицких 19 августа 1812 года в го-роде Пинске был принят “Акт присоединения к Генеральной конфедерации жителей Пинского повета”. Вот его текст:
«Мы, обыватели Запинского и Пинского уездов, получив от его светлости князя Шварценберга, главнокомандующего авст-рийскими вспомогательными войсками, Акт Генеральной кон-федерации Варшавского Сейма, будучи проникнуты чувством святой любви к Родине, с полнейшей сердечной радостью при-соединяемся к Генеральной конфедерации Варшавского Сейма.
Великие слова сказаны в этом Акте. Польское королевство восстановлено, и польский народ снова объединён в одно тело. Они возлагают на всех поляков непременную обязанность осу-ществить это и безгранично посвятить делу их жизнь и имуще-ство. Ныне мы дети, возвращённые нашей Матери-Родине, мы спасены от ига неправого плена непобедимым оружием Вели-чайшего Героя мира. В наших жилах течёт та же кровь, которая оживляла наших предков, победивших многие народы; в нас не угасло то же мужество, одухотворённые которым храбрые полки наших прадедов не отчаивались в судьбе родины в самые труд-ные времена.
Двадцатилетняя неволя нисколько не притупила в нас народ-ного духа. На голос, побуждающий нас спасти Родину, мы спе-шили все. Мы несём весь пыл нашей души на соединение с жи-телями Варшавского герцогства для выполнения святейших предначертаний Генеральной конфедерации. Клянёмся Богу именем Великого Героя, святым именем Родины пред лицом Не-ба, всего мира, Европы и наших соотечественников: не отсту-пать ни на шаг от святейших предначертаний Генеральной кон-федерации, воспользоваться всеми средствами для выполнения общего дела воскресения нашего народа и всецело посвятить се-бя защите Родины.
Желая передать настоящий Акт Совету Генеральной конфеде-рации Варшавского Сейма, согласно пункту 5 Польской конфе-дерации избираем делегатами: князя Карла Любецкого, бывшего пинского маршала, и Яна Гжымалу-Любаньского, бывшего председателя Главного Суда Минской губернии, которые оста-нутся в конфедерации и будут выразителями наших чувств и рвения наших сердец».
Великое княжество Литовское в считанные месяцы обзавелось 20-тысячной армией во главе с князем Ромуальдом Гедройцем. Литовская армия в конечном виде составилась из пяти пехотных и пяти кавалерийских полков, трёх егерских батальонов, а также жандармерии, национальной гвардии и особого татарского эс-кадрона Мустафы Мирзы Ахматовича.
* * *
По мере продвижения вглубь России Наполеон испытывал всё большие трудности. Местное население оказывало сопротивле-ние, уничтожало фураж и продовольствие. Французская армия, оторванная от баз на сотни километров, стала таять на глазах: часть солдат оставляли для поддержания коммуникаций, другие дезертировали. Только 135 тысяч человек подошли 4 сентября (23 августа) к селу Бородино. Здесь главнокомандующий рус-ской армией М.И. Кутузов решил дать главное сражение. Нака-нуне Бородинской битвы Наполеон вынужден был послать свой предпоследний резерв – 10-тысячный отряд – на помощь блоки-рованному партизанами витебскому гарнизону.
Наполеон был так измотан долгим наступлением и дезориен-тирован, что сначала не поверил в серьёзность намерений Куту-зова. Лишь увидев земляные работы русских, он понял, что час великой битвы настал. Через три дня произошло сражение. На поле боя артиллерия, столь любимая Наполеоном, полностью использовала свой потенциал. Недаром современники отмечали, что основная масса убитых и раненых была поражена артилле-рийскими снарядами – ядрами, гранатами и картечью. Со сторо-ны французов в бою участвовало 587 орудий, а со стороны рус-ских 640 орудий. В битве при селе Бородино Юзеф Понятовский в полной мере проявил свой военный талант и отвагу.
В сражении с обеих сторон погибло около 100 тысяч человек. В день Бородина, как ни упрашивали командиры, Наполеон так и не послал свою гвардию уничтожить остатки русской армии. “За тысячи километров от Парижа я не могу рисковать своим последним резервом” – отвечал он. Несмотря на то, что Кутузов потом всё-таки оставил Москву, Бородинская битва стала реша-ющим сражением этой войны. Позднее Наполеон с горечью ска-зал, что для него бой при Бородине “был одним из тех, где нео-быкновенные усилия имели самые неудовлетворительные ре-зультаты”.
Москва встретила Наполеона пожаром, а Россия отказалась подписать мирный договор. В армии Наполеона начался голод, приближалась холодная зима.
Затем, когда Наполеон решил уходить из занятой им Москвы, в середине октября русские войска отбросили Понятовского от города Медыни, лишив тем самым Наполеона последней воз-можности прорваться в Калугу, а польские солдаты из конного полка шевалежеров-улан Императорской Гвардии в одном из бо-ёв спасли самого Наполеона, отбив его у казаков…
Несмотря на презрительные отзывы Наполеона о русских каза-ках, император прекрасно понимал, какой урон потерпела от них французская армия во время Русского похода. Наполеон наде-ялся противопоставить им “польских казаков”, прибытия кото-рых он напрасно ждал до конца кампании. Французская армия вынуждена была отступать по уже разграбленной старой Смо-ленской дороге. Во время отступления французов Понятовский голодал и мёрз вместе со своими солдатами. Вспоминали, как он радовался, когда ему дали две печёные картошки.
Когда император 23 ноября добрался до Смоленска, у него уже оставалось только 45 тысяч войска. Наполеон рассчитывал, что в Смоленске, где находились склады с провизий и запасами, его армия перезимует. Однако город был настолько переполнен ра-неными и заразными больными, а склады разграблены, что На-полеон был вынужден продолжить отступление.
* * *
И во время мучительного похода через Борисов и печально из-вестной переправы через Березину по перегруженному мосту французская армия потерпела ужасающую катастрофу. Спасти её было невозможно. Личный хирург Наполеона барон Ларрей писал об этом времени так: «Голод и холод – самые ужасные страдания, которые пришлось испытать армии во время отступ-ления. Солдаты шли непрерывным маршем в строю, и те, кто не мог больше выдерживать темп, выбывали из колонны и шли с краю. Но, предоставленные самим себе, вскоре они теряли рав-новесие и падали на заснеженные обочины российских дорог, после чего уже с трудом могли подняться. Их конечности мгно-венно немели, они впадали в оцепенение, теряли сознание, и в считанные секунды заканчивался их жизненный путь. Часто пе-ред смертью наблюдалось непроизвольное мочеиспускание, у некоторых открывалось носовое кровотечение. Лишь с большим трудом можно было спастись от воздействия смертельного холо-да, этой сокрушительной силы. Сначала мороз поражал живот-ных, лишённых своих попон. На каждом шагу валялись мёртвые лошади. В тех местах, где делался привал, их было особенно много. В основном они умирали ночью.
Люди, лишённые всяких шуб, пальто и меховых накидок, от-дохнув буквально несколько минут, не могли больше двигаться. Молодые люди, более подверженные сну, полегли в огромном количестве. Прежде, чем эти несчастные умирали, они бледнели, погружались в своего рода оцепенение, едва могли говорить, частично или полностью утрачивали способность видеть. В та-ком состоянии некоторые из них ещё какое-то время продол-жали идти, поддерживаемые своими друзьями и товарищами. Затем наступало мышечное бессилие, люди шатались как пья-ные, силы всё больше и больше оставляли их, пока они, в конце концов, не падали замертво.
Если конечности согреваются при постепенно возрастающей температуре, то предрасположение к возникновению гангрены исчезает, и деятельность органов возобновляется естественным путём. Если же переход к высоким температурам происходит внезапно, то повреждённые места застывают и сосуды полнос-тью утрачивают свою эластичность. Наступает состояние онеме-ния. Иногда сосуды лопаются. Возникают трещины, начинаются кровотечения. В сосудах нарушается кровообращение, жизнен-ные силы уходят. Затем по характерным признакам можно рас-познать гангрену. Горе, если тот, у кого уже угасли жизненные функции в верхних частях тканей, внезапно заходил в прогретую комнату или приближался к сильному пламени. В отморожен-ных конечностях сразу же начинала развиваться гангрена, при-чём с огромной скоростью, прямо на глазах».
Солдаты Великой армии шли по снегу, хотя их отмороженные ноги уже ничего не ощущали. Пока работали икроножные мыш-цы, они продолжали идти. Но когда французы добирались до би-вачного костра, разыгрывались жуткие сцены, которые описал барон Ларрей: «Я видел, как некоторые солдаты, у которых око-ченели ноги, внезапно бросались в огонь. Они больше не ощу-щали своих ступней и икр; от жары ткани тут же отмирали, лю-ди беспомощно падали вперёд прямо в пламя и сгорали».
Долгий и мучительный путь бывшей Великой армии и входив-ших в неё польских корпусов Понятовского во время отступле-ния погубил её практически полностью. Фактически существен-ной военной помощи император не дождался и от литовских полков. Литовский 3-й гвардейский легкоконный полк генерала Конопки 19 октября в бою под Слонимом был разбит генералом Чаплицем. Татарский эскадрон Ахматовича также сражался под началом Конопки. В плен попали сам генерал Конопка, 13 офи-церов и 253 нижних чина.
Отряд генерала Косецкого (3.500 человек), направленный из Минска к Новосверженю, 13 ноября был разбит русскими егеря-ми. На следующий день остатки его были разгромлены у Койда-нова; в плен попали 2.000 человек. Остальные вернулись в Минск.
* * *
В середине ноября подчинённые Наполеону войска Великого княжества насчитывали во всех подразделениях более 20.000 че-ловек. Уставным языком команд и общения в них был польский.
Поляки и литвины, связывавшие надежду на восстановление отчизны с Францией и с успехами Наполеона, пережили траги-ческое разочарование; очистилось поле для тех, кто основывал те же надежды на Россию и на императора Александра. Главой этой партии по-прежнему оставался князь Адам Чарторыйский, бывший царский министр. Как только военное счастье изменило Наполеону, князь попытался восстановить с Александром пере-говоры, начатые в декабре 1806 года и продолжавшиеся при каждом обострении политического положения в Европе – в 1809 и в 1811 годах.
6 декабря 1812 года Чарторыйский писал царю: «Если Вы вступите в Польшу победителем, то вернётесь ли Вы к Вашим старым планам относительно этой страны? Покоряя страну, за-хотите ли Вы покорить сердца?».
В начале декабря Наполеон потребовал от Комиссии времен-ного правительства Великого княжества Литовского объявить посполитое рушение и выставить на войну 30 тысяч шляхты. Но 30-тысячное ополчение было явно нереальным, и решили в пер-вую очередь собрать 15 тысяч добровольцев. Но набрались в посполитое рушение всего лишь 500 человек. 18-й и 19-й литов-ские уланские полки прикрывали переправу императора через реку Березину.
* * *
Остатки некогда Великой армии после катастрофы во время переправы через Березину спешно отступали к городу Вильно. Оценив всю сложность создавшейся ситуации, Наполеон собрал в Сморгони военный совет, на котором заявил своим маршалам, что едет в Париж формировать новую армию для продолжения войны с Россией. Передав командование маршалу Мюрату, На-полеон 5 декабря (23 ноября) тайно отбыл во Францию.
Во время одной из остановок в городе Молодечно Наполеон заночевал в замке князя Огинского. В комнате, где он размес-тился, был камин, на котором после отъезда французского импе-ратора осталась надпись: «Наполеон I». Спустя несколько дней в этой же комнате остановился русский главнокомандующий Ку-тузов. Обнаружив надпись, он добавил к ней: «…и последний».
* * *
Тем временем ударили сильные морозы. Обессиленные дети “полуденных краёв” гибли на привалах, да и просто на ходу. Весь путь от Березины до Вильно был покрыт окоченевшими трупами завоевателей России. «Перед Вильно, – вспоминал генерал Д. Хлаповский, – в течение одной ночи замёрзла целая бригада неаполитанцев». 8 декабря французы, измученные голо-дом и холодом, не подчиняясь более приказам командиров, на-конец добрались до Вильно. Это была уже не армия, а многоты-сячная толпа мародёров, которые, ворвавшись в город, разгра-били все магазины и склады с продовольствием. Затем они за-хватили ряд зданий и, закрывшись в них, стали ожидать, когда, наконец, можно будет бежать или сдаться в плен. Мюрат безус-пешно пытался организовать оборону Вильно. Литовские 18-й и 19-й уланские полки, а также татарский эскадрон Ахматовича, от которого осталась лишь одна рота, участвовали в обороне вместе с французскими войсками. 10 декабря русские части ста-ли обходить город, грозя окружением, и французы побежали.
Перед завершением военной кампании 1812 года знаменитый партизан Давыдов, гусарский полковник и поэт, получил зада-ние от Кутузова – взять Гродно, занятый отрядом австрийцев в четыре тысячи человек конницы и пехоты при тридцати оруди-ях. Давыдов так описал выполнение этого приказа:
«Город Гродно ближе всех больших литовских городов грани-чил с Варшавским герцогством и потому более всех заключал в себе противников нашему оружию: связи родства и дружбы, способность в сношениях с обывателями левого берега Немана и с Варшавою, с сим горнилом козней, вражды и ненависти к Рос-сии, – всё увлекало польских жителей сего города на всё нам вредное…
Девятого числа я вступил в город со всею партиею моею. У въезда оного ожидал меня весь кагал еврейский. Желая изъявить евреям благодарность мою за приверженность их к русским, я выслушал речь главного из них без улыбки, сказал ему несколь-ко благосклонных слов и, увлеченный весёлым расположением духа, не мог отказать себе в удовольствии, чтобы не сыграть фарсу на манер милого балагура и друга моего Кульнева: я въе-хал в Гродну под жидовским балдахином. Я знаю, что немногие бы на сие решились от опасения насмешки польских жителей, но я не боялся оной, имев в себе и вокруг себя всё то, что нужно для превращения смеха в слёзы.
Исступлённая от радости толпа евреев с визгами и непрерыв-ными “ура!” провожала меня до площади. Между ними ни одно-го поляка не было видно, не от твёрдости духа и не от нацио-нальной гордости, ибо к вечеру они все пали к ногам моим, а от совершенного неведения о событиях того времени. Хотя извес-тие о выступлении из Москвы дошло до них несколько дней прежде занятия мною Гродны, при всём том они всё ещё пола-гали армию нашу в окрестностях Смоленска, а отряд мой – пар-тиею от корпуса Сакена.
Я остановился на площади, сошёл с коня и велел ударить в ба-рабан городской полиции. Когда стечение народа сделалось до-вольно значительным, я приказал барабанам умолкнуть и велел читать заранее приготовленную мною бумагу, с коей копии, пе-реведённые на польский язык, были немедленно по прочтении русской бумаги распущены по городу…
«По приёму, сделанному русскому войску польскими жителя-ми Гродны, я вижу, что до них не дошёл ещё слух о событиях; вот они: Россия свободна. Все наши силы вступили в Вильну 1-го декабря. Теперь они за Неманом. Из полумиллионной неприя-тельской армии и тысячи орудий, при ней находившихся, только пятнадцать тысяч солдат и четыре пушки перешли обратно за Неман. Господа поляки! В чёрное платье! Редкий из вас не ли-шился ближнего по родству или по дружбе: из восьмидесяти ты-сяч ваших войск, дерзнувших вступить в пределы наши, пятьсот только бегут восвояси; прочие – валяются по большой дороге, морозом окостенелые и засыпанные снегом русским.
Я вошёл сюда по средству мирного договора; мог то же сде-лать силою оружия, но я пожертвовал славою отряда моего для спасения города, принадлежащего России, ибо вам известно, что битва в улицах кончается грабежом в домах, а грабёж – пожара-ми.
И что же? Я вас спасаю, а вы сами себя губить хотите! Я вижу на лицах поляков, здесь столпившихся, и злобу, и коварные за-мыслы; я вижу наглость в осанке и вызов во взглядах; сабли на бёдрах, пистолеты и кинжалы за поясами... Зачем всё это, если бы вы хотели чистосердечно обратиться к тем обязанностям, от коих вам никогда не надлежало бы отступать?
Итак, вопреки вас самих я должен взять меры к вашему спасе-нию, ибо один выстрел – и горе всему городу! Невинные погиб-нут с виновными... Всё – в прах и в пепел!
Дабы отвратить беду – не войскам моим, которые найдут в оной лишь пользу, а городу, которому грозит разрушение, – я изменяю управление оного.
Подполковник Храповицкий назначается начальником города. На полицеймейстера и подчинённых его, которые все поляки, я положиться не могу и потому приказываю всем и во всём отно-ситься к еврейскому кагалу.
Зная приверженность евреев к русским, я избираю кагального в начальники высшей полиции и возлагаю на него ответствен-ность за всякого рода беспорядки, могущие возникнуть в городе, так, как и за все тайные совещания, о коих начальник города не будет извещён. Кагального дело – выбрать из евреев помощ-ников для надзора как за полицией, так и за всеми польскими обывателями города. Кагальный должен помнить и гордиться властью, которою я облекаю его и евреев, и знать, что ревность его и их будут известны вышнему начальству.
Предписывается жителям города, чтобы в два часа времени всё огнестрельное оружие, им принадлежащее, было снесено на квартиру подполковника Храповицкого. У кого отыщется тако-вое пять минут после истечения данного мною срока, тот будет расстрелян на площади. Уверяю, что я шутить не люблю и слово своё умею держать как в наградах, так и в наказаниях».
“Это что за столб?” – спросил я, увидя высокий столб посреди площади. Кагальный объявил, что этот столб поставлен во время празднования польскими обывателями взятия Москвы.
“Кагальный, топоры, – и долой столб!” – Столб мгновенно рухнул на землю. “Что за картины вижу я на балконах и окнах каждого дома?” – “Это прозрачные картины, – отвечал кагаль-ный, – выставленные, как и столб, для празднования взятия Москвы”. – “Долой, и в огонь на площади!”
Когда некоторые из картин пронесли мимо меня, я приметил разные аллегорические ругания насчёт России. Но самая замеча-тельная находилась на балконе аптекаря. На ней изображались орёл Франции и белый орёл Польши, раздирающие на части дву-главого орла России. Я велел позвать к себе аптекаря и приказал ему к 12-му числу, то есть ко дню рождения императора Алек-сандра, написать картину совершенно противного содержания, присовокупив к орлам Франции и Польши ещё двух особых ор-лов, улетающих от одного орла русского…
Между тем я не забыл и жителей, с домов коих сорваны были подобные аллегории. Им было велено к тому же числу выс-тавить изображения, приличные настоящим обстоятельствам и прославляющие освобождение России от нашествия просвещён-ных варваров. Все повиновались без прекословия; один аптекарь представил затруднения, уверяя, что так как картина, на него на-ложенная, весьма многосложна, то он не успеет исполнить при-казания в такой короткий срок. Этого было довольно. До сей по-ры на лице и в словах моих изображалась одна холодная стро-гость; я искал случая закипеть гневом, чтобы окончательно уже сразить надменность польскую. Случай предстал, и, как мне пос-ле сказывали товарищи мои, безобразие моё достигло до кра-соты идеальной... Я заревел, и электрическая искра пробежала по всей толпе поляков; об аптекаре же и говорить нечего; он вытянулся, как клистирная трубка, и побледнел, как банка маг-незии. Я приказал к дому его приставить караул с тем, чтобы целые сутки 12-го числа не было у него огня не токмо в доме, но даже и на кухне, 13-го вечером, когда нигде уже не будет иллю-минации, велел ему осветить все окна и выставить на балконе означенную прозрачную картину. Так и было.
В заключение всем неистовствам (как называли их поляки), я отыскал того ксёндза, который говорил похвальное слово Напо-леону при вступлении неприятеля в пределы России, и приказал ему сочинить и говорить в российской церкви слово, в котором бы он разругал и предал проклятию Наполеона с его войском, с его союзниками и восхвалил бы нашего императора, вождя, на-род и войско; а так как я не знал польского языка, то назначено ему было 11-го числа, вечером, представить рукопись свою Хра-повицкому для рассмотрения…
Всё, что я приказал Храповицкому, Храповицкий – кагалу, а кагал – обывателям, всё исполнилось в точности, и всё разрыва-ло от досады поляков, принуждённых против воли прославлять и царя и народ русский, внезапно перейти от надменной походки вооружённых рыцарей к национальному их ногопадению, и вме-сто владычества над Россией – исполнять предписания жидов-ского кагала…».
* * *
После войны в России осталось около 200 тысяч военноплен-ных. Их колоннами по 2 – 3 тысячи человек отправляли по моро-зу в разные губернии. В Москве пленные расчищали улицы, за-капывали трупы, позднее устраивались на разные работы и в ус-лужение. Случалось, что их вывозили на городские улицы и выставляли, как зверей, на обозрение и позволяли населению их оскорблять.
Оказавшиеся на грани полного окружения и уничтожения, по-следние бойцы Великой армии, оставшиеся в живых после мно-гочисленных боёв и сражений 1812 года и не умершие от голода и холода в бескрайних русских просторах, стали стягиваться в Ковно. Но и там им уже не суждено было удержаться. Выдержав здесь последний бой, остатки корпусов Мюрата и Нея перешли Неман. Эту пограничную реку, как писал в своих воспомина-ниях адъютант императора Филипп де Сегюр, перешли всего лишь несколько тысяч «горемык, одетых в рубище, с опущенны-ми головами, потухшими взорами, мертвенно-землистыми лица-ми и длинными, всклокоченными от мороза бородами… Это и была вся Великая армия!». Она после переправы сразу же рас-сеялась по лесам. В Вильковишки пришли только двое – Жерар и Ней. «Я – арьергард великой армии, маршал Ней, – сказал зна-менитый военачальник. – Я дал последние выстрелы на ковен-ском мосту, я потопил в Немане последнее оружие, я пришёл сюда, пробираясь лесами». В частности, из 15-тысячного кон-тингента вюртембержцев до Польши добралось только сто чело-век (из них 22 артиллериста). Среди этих спасшихся находился и служивший до разгрома во 2-й батарее пешей артиллерии кава-лер ордена Почётного Легиона за действия под Смоленском и Рыцарского креста Фабер дю Фор, прославивший своё имя не столько военными подвигами, сколько созданием серии аква-рельных рисунков о походе в Россию, которая через 15 лет была гравирована и несколько раз переиздана.
* * *
Уже в Варшаве была у Понятовского одна горестно-радостная минута. Адъютант доложил, что у ворот стоит толпа его солдат. Больного Понятовского вынесли во двор. Он увидел удивитель-ную картину: рваные, босые, в лучшем случае в сапогах, пере-вязанных верёвками, стояли его боевые соратники. Все знамёна склонились к ногам командира. Все – до одного! – орлы (знаки воинских частей корпуса) были спасены. “Пойдём за тобой хоть до пекла!” – кричали солдаты-поляки. Понятовский, глядя на них, смеялся и плакал.
* * *
Только 30 декабря 1812 года по воззванию Совета министров Великого княжества Варшавского был объявлен набор всадни-ков посполитого рушения с каждого 50-го дыма со всех терри-торий княжества, не занятых неприятелем. Эти всадники долж-ны были пополнить прежние кавалерийские полки, но, вследст-вие плохого качества коней и неопытности наездников, оказа-лось невозможным использовать их в частях регулярной кава-лерии. Частично они пополнили пехоту, а наиболее боеспо-собные стали основой полка “кракусов” (называвшемуся так по городу Кракову и его окрестностям). Полк не имел единооб-разного вооружения и обмундирования. Многие солдаты оста-вались в своей деревенской одежде – домотканых сукманах и овчинных шапках. Офицеры одевались в казачьем стиле в подо-бие чекменя и шароваров, а на голове носили конфедератки или мягкие шапки-“кракуски”.
С самого начала формирования польский полк “кракусов” по-лучил отличное от других новобранцев обучение. Много внима-ния уделялось поворотливости и маневренности, казачьей мане-ре ведения разведки, преследования и диверсий в тылах не-приятеля. Изначально в полку не было трубачей, и вместо них использовались бунчужные, которые движениями бунчуков пе-редавали все команды для движения и перестроений кавалерис-там. Полк состоял из 4-х эскадронов по 220 всадников в каждом. Вместе с кирасирами 14-го полка “кракусы” составляли авангард генерала Уминьского в 8-м корпусе князя Понятовского.
Со срочно собранной новой армией Наполеон пытался остано-вить наступление русских в Европе, но счастье отвернулось от великого полководца. 1 января 1813 года русские войска переш-ли былую границу Российской империи, вступили в Европу и бывшие вассалы и союзники Наполеона стали один за другим уходить от императора. Только полякам оставалось одно – дер-жаться за него из последних сил.
13 января 1813 года Адам Чарторыйский получил ответ на своё письмо к Александру I. Царь не отказывался от своих “лю-бимых идей” о восстановлении Польши, но ссылался на те пре-пятствия, с которыми должно, без сомнения, столкнуться его стремление к воссозданию Польши, «Положитесь на меня, – го-ворил он. И добавлял: – Всё, что предпримут поляки для содей-ствия моим успехам, будет в то же время способствовать осу-ществлению их собственных надежд». Он требовал, чтобы Вели-кое герцогство Варшавское заключило формальный союз с Рос-сией и чтобы поляки доказали этим “перед лицом России и Ев-ропы, что они возложили на меня всё своё упование”.
Кампания 1813 года началась для русских и пруссаков неудач-но. В январе 1813 года Наполеон взял остатки литовских войск (6.000 человек, 2.000 лошадей) на французское содержание. Ос-тавшиеся от татарского эскадрона Ахматовича 3 офицера и 15 рядовых были причислены к полку гвардейских польских улан Красинского. 20-й уланский полк, как и небольшая часть 19-го, был направлен затем в Данциг и влит в состав 9-го польского уланского полка, эскадрон Монюшко стал частью 5-го польско-го конно-егерского полка, артиллерийская рота Тизенгауза во-шла в состав польской артиллерии, 17-й и 19-й полки приняли участие в обороне Гамбурга, после чего литовские уланы вли-лись в армию русского вассального Царства Польского.
Польское государство, основанное Наполеоном, не пережило гибели Великой армии. Поляки были не в силах защищать это государство именно потому, что большая часть национальных сил погибла во время разгрома наполеоновской армии в России, а небольшое количество, которое уцелело, должно было под предводительством Юзефа Понятовского следовать за францу-зами в их отступлении. Поэтому Великое герцогство пало само собой. 18 февраля 1813 года русским стоило только появиться перед воротами Варшавы, чтобы вступить в неё. Остальные кре-пости старой Польши пали в течение 1813 года.
* * *
12 марта 1813 года Понятовский был поставлен командиром 8-го корпуса французской армии. В мае Наполеон разбил союзни-ков под Люценом и Бауценом. Но и у французов уже недос-тавало сил для того, чтобы поставить в войне последнюю точку. Армии замерли на расстоянии нескольких дневных переходов друг от друга. В начале июня, к большому удовольствию мини-стра иностранных дел Австрии графа фон Меттерниха, стороны заключили перемирие, которое длилось два месяца. Александр I в трактатах, подписанных с Пруссией в Калише и Бреславле, по-видимому, забыл о Польше, оказавшейся бесполезной или враж-дебной.
Наполеон послал в Прагу на переговоры с противниками гене-рала Коленкура, принадлежавшего к “партии мира” при фран-цузском дворе. Однако полномочия Коленкура были ограничены инструкциями императора: Бонапарт хотел продиктовать России и Пруссии условия соглашения, сохранив за собой большую часть завоеваний. В свою очередь, союзники настаивали на вы-полнении Францией ряда условий: ликвидации герцогства Вар-шавского и других созданных Наполеоном государственных об-разований. Переговоры быстро зашли в тупик.
Чарторыйский в своих письмах и во время свидания с царём 25 июня снова защищал перед ним интересы соотечественников. Если армия Понятовского, уверял он, не соединилась с русски-ми, то лишь потому, что генералы Александра ничего не сделали для этого. «Когда хотят склонить на свою сторону какой-нибудь кавказский народец или какого-нибудь персидского хана, то го-раздо больше хлопочут, чем теперь, когда нужно было привлечь к себе князя Понятовского и его армию; ему отказали в переми-рии; позволили австрийцам перерезать линии его сообщений с Россией». Чарторыйский умолял царя не уступать Пруссии и Австрии ни пяди польской территории.
26 июня 1813 года министр иностранных дел Австрии фон Меттерних лично отправился на аудиенцию к Наполеону. Тот принял его во дворце Марколини в Дрездене. Наполеон не по-желал согласиться с условиями, которые ему предложили союз-ники. “Всё, с ним покончено!” – заметил фон Меттерних, садясь в карету по окончании аудиенции и обращаясь к маршалу Бер-тье.
10 августа боевые действия были продолжены, а два дня спу-стя Австрия официально присоединилась к новой антифран-цузской коалиции. В битве под Ганау был ранен последний пря-мой потомок владельцев Несвижского замка князь Доминик-Иероним Радзивилл. Он умер во Франции, оставив после себя дочь Стефанию, не имевшую права наследовать секвестиро-ванные за участие в войне на стороне Наполеона отцовские Олыкский и Несвижский майораты. Указом Александра I они были затем переданы князю Антонию-Генрику Радзивиллу, на-местнику познанскому, из линии владельцев Клецкого майората.
Как то, «В эпоху падения Наполеона его посланник Биньон за обедом осуждал “неаполитанского короля” Мюрата за то, что в критическую минуту он оставил своего патрона, которому всем обязан.
– “Я знаю короля неаполитанского, – возразил находившийся здесь Понятовский, – и вполне уверен, что только обязанности к своему народу заставили его идти по этой дороге. Преклоняюсь перед величием и могуществом императора, но если бы он по-требовал от меня чего-нибудь противного интересам моего оте-чества, я отказал бы ему в послушании”» (Уманец Ф.М.).
Первый бой, в котором принял участие полк “кракусов”, про-изошёл 17 августа под Фридландом, где особенно отличился шеф эскадрона Плошчиньский. Затем полк сражался в частых авангардных стычках, вступая в схватки с русскими казаками. 4 сентября под Георгенвальде “кракусы” добились успеха над ка-заками, убив 30, ранив 18 и захватив в плен 50 человек и отбив 100 коней. 9 сентября под Штровайде полк блестящей атакой принудил казаков к бегству. Неприятель оставил на поле боя 46 убитых, много раненых и 18 пленных. При этом сержант “краку-сов” Годлевский захватил знамя казачьего полка Грекова, отос-ланное в главную квартиру польских войск. Князь Понятовский за этот подвиг наградил Годлевского крестом “Виртути мили-тари”, а позднее Наполеон наградил героя крестом “Почётного Легиона”. Понятовский направил императору захваченное знамя со своим адъютантом Каменецким, но тот по дороге попал в плен. Каменецкий успел спрятать казачий штандарт в своей шляпе, а посланный в качестве парламентёра его проведать Людвик Кацкий сумел ловко подменить шляпу.
Трактат между Австрией, Пруссией и Россией, подписанный в Теплице 9 сентября 1813 года, должен был положить конец на-деждам Чарторыйского, так как предусматривал раздел Велико-го герцогства Варшавского между тремя державами.
15 сентября произошла довольно значительная для полка “кра-кусов” схватка под Нойштадтом.
25 сентября Наполеон впервые увидел “кракусов” собствен-ными глазами. При виде их мелких коней он не мог удержаться от смеха, назвав их “пигмейской кавалерией”. Однако вскоре он изменил своё отношение. “Кракусы” продемонстрировали перед императором свою подготовку, свёртывание и развёртывание строя, перемену фронта, выполняя все повороты на полном га-лопе по сигналу бунчука. Приятно поражённый, Наполеон подъехал к фронту полка и был встречен криками “Да здравст-вует император!”.
При осмотре коней и людей Наполеон приказал одного коня расседлать и, увидев под попоной жуткую клячу, ещё больше развеселился. Обращаясь к маршалу Коленкуру, император ска-зал: “И эти люди на таких конях били казаков и забирали их штандарты? Это ведь отменная кавалерия, и дельный народ – эти поляки! Кто из командиров французских полков кавалерии может похвастаться тем, что хоть одного казака мне живьём до-ставил?”.
* * *
16 октября 1813 года в Саксонии под городом Лейпцигом на-чалась грандиозная, завершающая военную кампанию этого го-да, битва между 200-тысячной армией Наполеона и более чем 300-тысячной армией союзников, получившая название “Битва Народов”. Полк “кракусов” после ряда стычек под Вахау участ-вовал в схватке с гвардейскими казаками. Армия Наполеона по-теряла в тот день 30.000 человек, союзники – около 40.000. Под-крепления постоянно подходили к обеим воюющим сторонам. Под Лейпцигом небольшой отряд “кракусов” вместе с кираси-рами состоял в эскорте князя Понятовского. Вечером 16 октяб-ря, в первый день “Битвы Народов”, Понятовский получил зва-ние маршала и оказался единственным иностранцем, которому маршальский жезл был дан из рук самого Наполеона.
Следующий день, 17 октября, прошёл в уборке раненых и под-готовке к новому сражению. 18 октября сражение вспыхнуло с ещё большим ожесточением. За время Саксонской кампании полк “кракусов” совершил несколько рейдов по тылам неприя-теля, с успехом используя схожесть своих мундиров с каза-чьими. В ходе одной из таких разведок поляки захватили в плен австрийского генерала. Но силы были уже слишком неравны: объединённые армии русских, австрийцев, пруссаков и шведов насчитывали уже более 400.000 человек и вдвое превосходили по численности наполеоновскую, в чьих рядах сражались также поляки, саксонцы, итальянцы, бельгийцы и немцы Рейнского союза. К тому же в разгар битвы саксонская армия внезапно пе-решла в лагерь союзников и, мгновенно повернув пушки, стала стрелять по французам, в чьих рядах только что сражалась.
В ночь с 18 на 19 октября император приказал отступать из Лейпцига. Отступление продолжалось и весь день 19 октября. Прикрывали отход маршалы Макдональд и Понятовский. Было велено взорвать за собой мост через реку Эльстер, но, по ошиб-ке, сапёры сделали это слишком рано. На уже занятом союзни-ками берегу осталось более 28.000 солдат во главе с обоими мар-шалами. Макдональд едва избежал смерти, вплавь перебравшись через реку. Понятовский, пробывший маршалом всего два дня, был ранен. Не желая сдаваться, он попытался верхом переплыть Эльстер, но утонул. Сбылось старое предсказание цыганки, ес-ли, конечно, оно было в действительности, а не явилось позднее придуманной легендой…
И в бою, и в момент смерти Понятовский был всё в той же са-мой казачьей бурке, которую начал носить в 1794 году, будучи атаманом пропольского казачьего полка “Верная дружина”. Так, в расцвете лет, на чужой территории и защищая чужие интере-сы, погиб этот мужественный, бешено популярный среди своего народа человек. Прах Понятовского в 1814 году был перенесён в Варшаву, а в 1819 в Вавель.
* * *
Бывшие литовские пехотные 18-й, 20-й и 21-й полки, соста-вившие гарнизон последней сражавшейся польской крепости Модлин, численностью около 5.000 человек, выдерживали осаду 50-тысячного российского корпуса до 25 декабря 1813 года.
В начале 1814 года польский полк “кракусов” был перефор-мирован в Седане, где были получены новые кони, а числен-ность доведена до 800 кавалеристов под командованием генера-ла Дверницкого в составе корпуса герцога Рагузского (Мармо-на). Теперь полк был переименован в “эклереров” (разведчиков) и было получено новое обмундирование в “черкесском” стиле, состоявшее из синего чекменя с газырями и напатронниками, и “дынеобразной” татарской шапки.
Польские войска в походе 1814 года упорно шли под знаменем Наполеона. В первой половине марта полковник Юзеф Дверниц-кий, направленный с 3 эскадронами “эклереров” в Клае, атако-вал сильно превосходящую по численности кавалерию союзни-ков, разбил её и ворвался в город. Здесь в плен был взят прус-ский батальон, около 100 гусар и казаков.
Когда герцог Рагузский (Мармон) сдал свой корпус союзни-кам, “эклереры” Дверницкого единственные отказались капиту-лировать и ушли в Фонтенбло, чтобы сражаться вместе с импе-ратором. Последним делом “кракусов-эклереров” была оборона Парижа 30 марта. Кроме них в Париже сражались 3 роты поль-ской пешей артиллерии капитанов Валевского, Буяльского и Пьентки. Польская артиллерия защищала Политехническую школу. Генерал Пац со шволежерами гвардии сражался у Ла Ви-лет. В предместье Бельвилль полк “кракусов-эклереров” сражал-ся в арьергарде до самого конца боя. Последний пушечный выстрел союзников был нацелен именно на “кракусов”.
X. ПОЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ НАПОЛЕОНА
31 марта союзные армии вступили в Париж. Несколько дней спустя в столицу своей страны в карете, украшенной почти за-бытым французским гербом, – бурбонскими лилиями, – въехал пожилой, тучный, страдающий от подагры человек с добродуш-ным лицом. Это был Людовик XVIII, милостью Божьей и союз-ных держав новый король Франции.
Составляя 11 апреля 1814 года акт своего первого отречения в Фонтенбло, Наполеон приказал включить следующую статью в пользу своих поляков: свободное возвращение на родину “с ору-жием и обозами в качестве свидетельства об их достохвальных заслугах”, а также сохранение знаков отличия и пенсий, присво-енных этим знакам отличия. Отдельные части Великого княже-ства Литовского, как и поляки, также воевали под знамёнами императора до самого отречения Наполеона, оставив осаждён-ный Гамбург уже по приказу короля Людовика XVIII.
После поражения Наполеона в 1814 году многие его бывшие польские и литовские легионеры, которые, конечно же, были в основном пассионариями, поскольку добровольно вступали на военную службу ради возрождения своей родины, уже не вер-нулись в своё отечество и рассеялись по Европе и Америке, час-тью отойдя от политической деятельности, а частью приняв ак-тивное участие в общественной жизни приютивших их стран. Однако много было и вернувшихся.
Император Александр I всё чаще и чаще выказывал знаки ува-жения и симпатии к польским войскам. На одно из писем Кос-тюшко он ответил герою битвы при Мацеёвицах: «Я надеюсь осуществить возрождение вашего храброго и почтенного народа [...]. Я взял на себя эту священную обязанность [...]. Ещё немно-го, и поляки посредством благоразумной политики вернут себе родину и имя». Генералу Домбровскому, главе и вдохновителю знаменитых “легионов”, просившему разрешения вернуться в Польшу с уцелевшим остатком этих удальцов, он ответил, что они вступят туда одновременно с русскими войсками. Их глав-нокомандующим он назначил своего брата Константина. Этому последнему русский император приказал представить себе в Сен-Дени депутацию, посланную от 12 польских генералов и 600 польских офицеров. Александр удовлетворил все их хода-тайства: создание “армии Варшавского герцогства”; сохранение каждым полком своего мундира и наименования; сохранение за каждым военнослужащим его чина; помощь деньгами, припаса-ми и фуражом. Он изъявил согласие на образование в Париже Комитета из шести польских генералов, которые должны были работать над реорганизацией этих войск, и на отправку трёх дру-гих генералов в Лондон, в Берлин и в Австрию для переговоров о возвращении на родину пленных поляков. Александр согла-шался на снятие секвестра в Польше и в России с имений магна-тов, служивших при Наполеоне.
Великий князь Константин, поставленный царём главнокоман-дующим над польскими войсками, ранее участвовал в больших сражениях: в швейцарском походе Суворова, в битве под Аус-терлицем и в тяжёлых кампаниях 1813 и 1814 годов. Не менее отца любил он все мелочи казарменной жизни и страдал страс-тью к военным смотрам – “парадоманией”. Хотя он и был уче-ником знаменитого теоретика и историка наполеоновских войн Жомини, но остался по сути капралом. Получив от царя повеле-ние организовать сначала польскую, а позже и литовскую армии, Константин предался этому делу всей душой, вносил в него серьёзные технические познания, терпеливый и упорный труд, вставал летом в 5, а зимою в 6 часов утра. Но успеху дела меша-ло его излишнее пристрастие к мелочам и недалёкий ум.
Восстановленные таким образом польские войска на своём пу-ти к востоку через Нанси посетили в этом городе часовню Бон-Секур, где покоятся останки короля Станислава Лещинского, и оставили там надпись, прославлявшую великодушие Александра I. Литовский 21-й конно-егерский полк Игнатия Монюшко так-же вошёл в состав нового польского войска. С согласия Алек-сандра I вернувшимся на родину польским солдатам наполео-новских войск под командованием генерала Винцента Красин-ского была устроена торжественная встреча.
Но у поляков, несмотря на явное благоволение к ним со сторо-ны русского императора, оставались претензии, проистекавшие из различия русской и польской психологии, воспитанных века-ми прежней раздельной жизни. «Всё, что является правилом, формой, законом, – писал Чарторыйский в 1814 году Александ-ру I о великом князе Константине, – поносится и осмеивается [...]. Он хочет во что бы то ни стало ввести в армии палочные удары и приговорил вчера солдата к этому наказанию, вопреки единодушным представлениям комитета». Между тем солдаты, которых великий князь наказывал палками, служили в армиях Французской республики и Наполеона. За неудачное учение он наносил кровные оскорбления офицерам и генералам. Вскоре число офицерских отставок и солдатских побегов увеличилось. Офицеры и унтер-офицеры кончали самоубийством. Наряду с грубостью у Константина бывали проблески рыцарского велико-душия. Однажды, оскорбив офицеров, он раскаялся, взял обрат-но свои слова и в качестве удовлетворения предложил дуэль. Не лучше, впрочем, относился он и к штатским, призывая к себе и распекая войтов и бургомистров, сажая под арест бургомистра города Варшавы; наказывая палками мещанина, обвиняемого в укрывательстве вора.
В сентябре 1814 года – и вновь с санкции императора – со-стоялось торжественное погребение тела князя Юзефа Понятов-ского в присутствии русских и польских войск, а затем много-численные богослужения его памяти по всей стране. Александр поддержал также инициативу установить памятник этому нацио-нальному герою, воевавшему на стороне Наполеона и последо-вательно отвергавшему сотрудничество с Россией. Атмосфера, в которой поляки ожидали быстрого восстановления собственного государства, передалась даже Тадеушу Костюшко, который в письме к Александру заявил о готовности сотрудничать с ним. Ответ, полученный от императора, возбуждал ещё большие на-дежды: «Я надеюсь возродить мужественный и достойный на-род, к которому ты принадлежишь [...]. Пройдёт немного време-ни, и поляки восстановят свою родину и своё имя» (Роснер А.).
* * *
С октября 1814 года в Вене заседал конгресс представителей европейских государств. Победители должны были решить судь-бу Европы после низложения Наполеона и восстановления во Франции династии Бурбонов. Решался и вопрос о дальнейшей судьбе польских земель. Либеральный император России Алек-сандр I время от времени давал некоторые обещания полякам, стремясь завоевать у них симпатию. Он намекал на возможность восстановления территории Польши даже в границах 1772 года, о предоставлении Польше особого автономного статуса, своей конституции, выборных органов, армии, администрации и так далее. Поляки же в обмен должны были согласиться на призна-ние русского императора своим наследственным королём.
Во время споров по польско-саксонскому вопросу в декабре 1814 года, когда из-за него едва не вспыхнула снова европейская война, главнокомандующий польскими войсками великий князь Константин обратился к польским воинам со следующим воин-ственным воззванием: «Его величество император Александр, ваш могущественный покровитель, призывает вас. Объедини-тесь под его знамёнами. Пусть рука ваша возьмётся за оружие на защиту отчизны и для сохранения вашего политического суще-ствования [...]. Те самые вожди, которые в течение двадцати лет водили вас по полям чести, укажут вам путь [...]. Император су-меет оценить вашу храбрость [...]. Высокие военные подвиги от-личили вас в борьбе, цели которой вам были чужды. Теперь же, когда ваши усилия посвящены только служению вашему отече-ству, вы будете непобедимы». Эти великодушные слова, в кото-рых новая власть усыновляла польскую славу, должны были из-гладить из памяти старинные раздоры между русскими и поля-ками. Они доказывают, что если Александру и не удалось вос-становить Польшу в её целостности, то в своём стремлении к этому он доходил до пределов возможного и почти до войны.
* * *
В начале марта 1815 года Наполеон бежал с острова Эльба в Средиземном море, где он находился в пожизненной ссылке, и в считанные дни восстановил свою власть во Франции. По разным данным, из 200 тысяч пленных, оставшихся в России от напо-леоновской армии, к апрелю 1815 года вернулись на свои евро-пейские родины лишь около 30 тысяч. Новое непродолжитель-ное правление Наполеона получило название “Сто дней”. Побе-да союзников над французами в битве при Ватерлоо навсегда покончила с “корсиканским чудовищем”.
В столкновении интересов всех государств-победителей на Венском конгрессе вопрос о Польше был решён иначе, чем обе-щал полякам император Александр I. Ранее захваченные Росси-ей польские земли, в том числе земли Правобережной Украины (которую поляки называли Русью) и Литвы, оставались отныне в её составе в разряде российских внутренних губерний. Осталь-ные же польские земли вновь оказались поделёнными между Россией, Пруссией и Австрией, причём большая часть герцог-ства Варшавского с самой Варшавой перешла под названием Царства (или Королевства) Польского под скипетр российского государя. Утверждение в отношении Царства Польского некото-рой части территориальных и политических мероприятий, ранее проведённых Наполеоном, фактически продлилось до следую-щего польского восстания.
В 1815 году великому князю Константину, назначенному ко-мандовать польскими войсками, было 36 лет. Он был вылитый портрет своего отца, Павла I: внешне – также несколько курно-сый; морально – с таким же нравом, причудливым, резким и гру-бым, но с проблеском великодушия, с внезапными проявле-ниями рыцарства. Великий князь Константин ввёл в польских войсках тесные мундиры, короткие кафтаны, панталоны в об-тяжку, так что солдат еле мог двигаться, и вдобавок к этому кос-тюму – множество кожаной амуниции и высокие султаны; со-кратил до восьми лет воинскую повинность, что позволило ему значительно увеличить число людей, проходивших солдатскую выучку; создал артиллерию, выписав пушки и порох из России; снабдил варшавские арсеналы ружьями нового образца; создал школу подпрапорщиков для пополнения офицерских кадров.
* * *
Венские трактаты 3 мая 1815 года между Россией и Австрией, между Россией и Пруссией, заключают в себе статью, введён-ную, очевидно, под давлением Александра: формальное обеща-ние польской автономии и, быть может, её расширения на вос-ток. Александр не дождался подписания трактатов и уже 30 ап-реля объявил Островскому, председателю варшавского Сената, об образовании “Королевства Польского” и о даровании консти-туции. 25 мая в воззвании к полякам Александр объявил им о создании Королевства Польского и о введении конституции.
Тогда поляки русской части Польши были охвачены столь глу-боким всеобщим чувством признательности к императору Алек-сандру, что старик Костюшко 10 июня 1815 года написал из Ве-ны императору, предлагая «посвятить остаток дней своих служ-бе Его Величества». Однако здесь же Костюшко напоминает го-сударю его обещание раздвинуть границы Польши до Двины и Днепра и даровать конституцию не только Польше, но и Литве.
Три дня спустя в письме к Чарторыйскому старый воин начи-нает делать оговорки по поводу “маленького клочка террито-рии”, носящего громкое название “Королевства Польского”; он требует возврата восточных воеводств, беспокоится по поводу русского вмешательства в польскую администрацию. Теперь Т. Костюшко отказывается вступить в русскую службу потому, что предыдущее письмо оставлено без последствий, а он, Костюшко, «не желает действовать без гарантий для своей страны и не хо-чет увлекаться пустыми надеждами» (Уманец Ф.М.). Несмотря на это, он прибавляет: «Я сохраню до самой смерти чувство справедливой благодарности к государю за то, что он воскресил имя Польши».
Посреди порабощённых частей Польши продолжала существо-вать маленькая независимая Польша – Краковская республика, которую трактаты 1815 года наделили конституцией, Сеймом и Правительствующим Сенатом. Со своим университетом эта рес-публика оставалась как бы цитаделью национальной литерату-ры, языка, мысли, национальных упований.
Таким образом, надежды тысяч и тысяч поляков, участвовав-ших в наполеоновских войнах исключительно ради восстанов-ления независимого польского государства в границах 1772 го-да, оказались несбыточными. Как же отнеслись сами поляки к происшедшему? На этот вопрос недвусмысленно отвечает пись-мо председателя Временного управления герцогства Варшав-ского Ланского, которое он направил Александру I: «Всемилос-тивейший государь! Вменяю в обязанность донести, что мани-фест о восстановлении Польского королевства под скипетром России не произвёл такого впечатления, какого ожидать бы мож-но от народа более чувствительного. Причиною есть следующее. Всеобщее желание, чтобы быть Польше владением отдельным и в том же пространстве, в каком было оно прежде разделения» (Уманец Ф.М.).
20 июня 1815 года гражданские и военные власти Польши бы-ли приглашены сначала в Варшавский Замок, а затем в собор святого Яна, где были прочитаны отречение короля саксонского от великогерцогской короны (деликатное внимание к польской лояльности) и манифест Александра о конституции. По консти-туции император России являлся одновременно наследственным королём Польши. Для управления Польшей царь назначал сво-его наместника, при котором состоял Государственный Совет, обладающий административными функциями. Наместнику под-чинялись министерства. Царству Польскому предоставлялось право иметь свою армию.
Была принесена присяга конституции и “королю”. Белый орёл и национальные польские цвета были водружены повсюду. Был отслужен молебен со включением молитвы salvum fac impera-torem et regem. ([Боже,] храни императора и короля. – латынь).
Затем на равнине у предместья Воли был произведён большой смотр польским войскам, которые при криках “Да здравствует наш король Александр!” также принесли присягу. В общем, по-ляки могли быть признательны царю: он даровал им автономию, конституцию, национальную армию под национальным знаме-нем, национальное просвещение в Варшавском, Виленском и Краковском университетах.
В принципе конституция была провозглашена. Но ещё остава-лось выработать её содержание.
«Александра I, въезжавшего в Варшаву в ноябре 1815 года, встречали торжественно. Он быстро завоевал симпатии салонов, появляясь на организованных в его честь многочисленных встречах и балах. По отзыву Фишеровой, император был «всегда любезен [...]. Он произносит столько комплиментов, что их не-возможно запомнить. Я даже заметила, что когда он находится в Варшаве, стрелка барометра веселья поднимается вверх». В та-ких случаях Александр часто облачался в польский мундир, пе-репоясанный лентой ордена Белого Орла, и этим неизменно при-водил в восторг патриотически настроенных дам. Княжна Иза-белла Чарторыйская, будучи уже в преклонных летах, писала: «Показалось сном, что существует Польша, польский король в мундире и национальных цветах. Слёзы выступили из глаз – у меня есть родина, я оставляю её своим детям».
* * *
27 ноября 1815 года император даровал Королевству долгож-данную конституцию. 12 декабря конституция была обнародо-вана. Форма государственного устройства, в теории вводимая ею, укрепила убеждение в добрых намерениях Александра и в том, что Польша видится теперь чуть ли не независимым госу-дарством. Конституция считалась самой либеральной в Европе, несмотря на то, что она определяла значительные прерогативы самодержца. Российский император при вступлении на престол всякий раз должен был короноваться польским королём, что со-ответствовало монархическим традициям поляков. Значитель-ные общественные группы получили право избирать и быть изб-ранными. Расширил свои полномочия Сейм – в числе прочих он получил право принимать бюджет, за что безрезультатно борол-ся во времена герцогства Варшавского. Конституция гарантиро-вала гражданские свободы (в том числе слова и печати); в граж-данских и военных учреждениях занимать должности могли только поляки. «Назначение на высшие посты только соотечест-венников и лишение такого права иноземцев придавало стране чисто национальное обличье», – утверждала Виридианна Фише-рова. Назначения на министерские должности подтвердили, что правительство будет в руках поляков, а “их испытанный патрио-тизм и безупречное прошлое позволяли связывать с ними опре-делённые надежды, и народ мог только рукоплескать выбору Александра”. Среди вновь назначенных были хорошо известные полякам Станислав-Костка Потоцкий, Тадеуш Мостовский, Та-деуш Матушевич, Юзеф Вельгорский, Томаш Вавжецкий, Игна-цы Соболевский. Эту идиллическую картину несколько наруша-ла неконституционная должность императорского комиссара при правительстве, которую занял Николай Новосильцов, ярый противник автономии Королевства. Во главе армии встал вели-кий князь Константин Павлович, брат императора, который сво-им поведением и импульсивностью производил на поляков от-талкивающее впечатление. Наконец, Адам Чарторыйский, чело-век самостоятельный и независимый, не был назначен намест-ником вопреки всем прогнозам. Этот пост неожиданно занял Юзеф Зайончек, генерал, известный своим патриотизмом, но слывший карьеристом и фигурантом Константина и Александра, слишком ревностным исполнителем их указаний.
Большое впечатление вызвали и декларации Александра – ту-манные, но понятные по смыслу – о присоединении к Королев-ству так называемых западных губерний Российской империи. Создание Литовского корпуса, указы, предписывающие завер-шить все судебные дела в Литве и урегулировать проблему дол-гов петербургской казне, порождали веру в то, что “надежда ско-рого объединения с братьями” (Юлиан Урсын Немцович) реаль-на и расширенное Королевство будет достойным наследником прежней Речи Посполитой. Лояльность к новому государству и признание Королевства своим облегчало и то обстоятельство, что многие деятели времён герцогства Варшавского нашли своё место в новой обстановке и очень быстро сменили свои симпа-тии с пронаполеоновских на проалександровские. С новым госу-дарством отождествляла себя не только политическая верхушка, а может быть, в первую очередь, многочисленные чиновники (Роснер А.).
Через год «после Венского конгресса в Варшаве состоялись народные торжества по случаю “восстановления королевства Польского”. Обнародование документов, присяга нового прави-тельства, благодарственные молебны, наконец, новый герб Ко-ролевства, впрочем, принятый враждебно (“орёл чистый, белый, распятый на груди чёрного двуглавого чудовища”), сопровож-дались балами, театральными постановками, иллюминацией. Многочисленные поэтические сочинения, панегирики в честь Александра немногим отличались от подобных творений времён Наполеона. Воплощая в себе обычаи и литературную традицию эпохи, они в то же время отчасти передавали и чувства тех, кто искренне верил в возрождение собственной государственности. Некоторые политики явно перебрали по части пресмыкательства и крайней степени лояльности, подтверждением чего стал обще-ственный бойкот в отношении Томаша Вавжецкого, который ру-ководил июньскими торжествами 1816 года и произнёс излишне верноподданническую речь. Осмеянию подверглись и стихи Марчина Мольского, страдавшие тем же недостатком.
Особую позицию занимал в то время Костюшко. Разочаровав-шись в решениях Венского конгресса и отказываясь в этих усло-виях от сотрудничества с Александром, он писал Адаму Чарто-рыйскому: “Мы должны быть благодарны императору за воскре-шение исчезнувшего уже столь славного для нас польского име-ни. Но само имя ещё не нация, а лишь только населённое прост-ранство земли”» (Роснер А.).
Столкнувшись с нерыцарским поведением российского импе-ратора, давшим, но не сдержавшим данное им слово о восста-новлении Речи Посполитой в прежних до 1772 года границах, поляки вскоре были не только глубоко разочарованы, но и про-никлись презрением к своим завоевателям. Для польского шля-хетства, определявшего национальный характер и моральный климат в обществе, соблюдение данного слова являлось едва ли не важнейшим обязательством и признаком благородности. До-ведя своими раздорами Речь Посполитую до раздела, шляхта тем не менее, а может и в связи с этим, продолжала жить, при-держиваясь в отношениях между собой так называемого “рыцар-ского кодекса поведения”, ревностно соблюдая его в малейших проявлениях общественной жизни. Нарушение правил этого ко-декса наносило непоправимый ущерб виновному в этом. Уманец отмечал, что «в отказе Костюшки вступить в русскую службу уже заключается сознание собственного превосходства. Подоб-ное же чувство очень скоро после присоединения образовалось в массе польского народа» (Уманец Ф.М.).
* * *
Ф.М. Уманец констатировал: «В то время, когда Россия энер-гически отставала, присоединённое к России королевство Поль-ское быстро продвигалось вперёд. Мы могли заставить Польшу бояться, но заставить уважать себя не могли. Конечно, народ бо-лее благоразумный, нежели поляки, умел бы так устроить дело, что, оставаясь при сознании собственного превосходства, он не допустил бы до разрыва с Россией. Немцы и финляндцы точно также сознают своё превосходство, но они избегают крайне на-тянутых положений. Поляки же, со старым легкомыслием, тот-час создали конституционную оппозицию и, не измерив своих сил, пошли на неравную борьбу. Польские министры сделались ответственны за непопулярность России. Началась травля поль-ских министров по адресу русского правительства. С своей сто-роны, польские министры и вообще сторонники России при Александре I, вместо того, чтобы в борьбе с оппозицией искать нравственную точку опоры, должны были “пугать” ею поляков. Но страх никогда не создаёт приверженцев. Оппозиция с каж-дым днём всё более и более входила в моду. Преданность Рос-сии (искренняя или основанная на расчёте) в глазах польского общества становилась синонимом отсталости, трусости или чего-нибудь ещё худшего. Когда умер наместник Зайончек, ни-кто даже из самых близких его друзей, боясь скандала, не ре-шился сказать надгробное слово.
Несколько слов о коренных русских людях, посланных в Вар-шаву представлять интересы русско-польского союза. Поляки просили великого князя Михаила Павловича, но, по династичес-ким соображениям, надо было послать цесаревича Константина Павловича. Он приехал сюда не только с предубеждением про-тив конституции, но и чувствуя себя несколько униженным тем обстоятельством, что принуждён действовать в конституцион-ном государстве.
Цесаревич обучал польские войска “по-русски”. Пошли в ход палки и брань. И эта бестолковая воинственность сменила напо-леоновские походы! Своими дерзостями на каждом смотру цеса-ревич растил недовольство в офицерах и был едва ли не главной причиной, почему польские офицеры спешили принять участие в тайных обществах и заговорах.
Другою страстью цесаревича были знаки внешнего чинопочи-тания. Варшавские школьники скоро это заметили и вменяли се-бе в особенное удовольствие не снять шапки при встрече с вели-ким князем. Аресты, гневные бури (цесаревич кричал тогда: “Я вам задам конституцию!”), затем освобождение и новая история в том же роде».
Следует иметь ввиду, что время тогда само по себе будоражи-ло горячие умы и пламенные сердца. Во всём мире происходили волнения и революции, сообщения о которых волновали нерав-нодушных к судьбам отечества. Так, в начале 1820 года вспых-нула революция в Испании, затем последовали революции в Неаполе, Португалии, в далёких Бразилии и Сан-Доминго. Но эти же события заставляли и русские власти быть более осто-рожными в предоставлении свобод и вольностей покорённым полякам. Когда в 1820 году Александр I приехал в Варшаву на заседание Сейма, ему пришлось уступить давлению Новосиль-цова и великого князя Константина и практически покончить с конституционной системой правления в Королевстве, что ещё больше оттолкнуло поляков от России.
В том же 1820 году великий князь Константин из-за пылкой страсти к польской красавице Иоанне Грудзинской добровольно отказался от своих прав на наследование императорской короны в случае смерти бездетного Александра I. Грудзинская, став суп-ругой князя, получила титул княгини Ловицкой. Общественное мнение как в России, так и в Царстве Польском отнеслось к это-му браку с осуждением.
«В этой трудной атмосфере на политической сцене Королев-ства появилось молодое поколение, не отягощённое комплексом катастрофы разделов и не склонное к компромиссам, не желаю-щее – в отличие от поколения эпохи Просвещения – прими-риться с потерей независимости. Молодые поляки сильно ощу-щали горечь российской неволи» (Роснер А.).
После 1820 года позиции тех, для кого спасение политических свобод было равносильно сохранению национального бытия, пришли в противоречие с противоположными взглядами. Алек-сандр даровал Королевству конституцию, но не хотел и не мог допустить, чтобы она претворялась в жизнь. «В 1821 году чита-тели “Курьера варшавского”, просматривая объявления, могли обнаружить информацию о том, что можно приобрести по под-писке гипсовые бюсты известных национальных героев, Поль-зующихся признанием людей. Среди них “очень похожий бюст Тадеуша Костюшко” и изваяние Александра I “в стиле античной скульптуры”. Костюшко давно занимал в памяти народа поло-женное ему место, а вот не просчитались ли молодые ваятели, подыскивая клиентов для своих творений, что кто-то купит бюст императора Александра? Кажется всё же, что они прекрасно чувствовали общественные настроения» (Роснер А.).
В 1824 году правительством России был издан очередной за-кон, направленный на сокращение численности польско-литов-ской шляхты. Отныне шляхтичи, не имевшие крестьян, но зани-мающиеся торговлей, должны были записываться в купцы и брать свидетельства торгующих мещан.
* * *
12 ноября 1824 года в Минское дворянское депутатское собра-ние были представлены дополнительные документы, подтверж-дающие шляхетское происхождение Стефана Владиславовича Дзиковицкого, продолжавшего проживать в Пинском уезде вме-сте со старшим из сыновей и его детьми Якубом, Петром и Анд-жеем.
Стефан Владиславович Дзиковицкий прожил долгую жизнь и умер после 1824 года уже не в том государстве, в котором ро-дился. И было ему тогда за 90 лет.
XI. ГЕНЕАЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА ДЗИКОВИЦКИХ
ПО ЛИНИИ АВТОРА
СПИСОК ЦИТИРОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ
Авторы:
1. Арсеньев Ю.В. “Геральдика”. Лекции, читанные в Московском археологическом институте в 1907 – 1908 году. Ковров, 1997 г.
2. Баранович А.И. Магнатское хозяйство на юге Волыни в XVIII веке. Москва, 1955 г.
3. Богуславский В.В. Славянская энциклопедия. Киевская Русь-Московия, т. 2. Москва, 2001 г.
4. Бойко А.Д. История Украины. Киев, 1999 г.
5. Брокгауз и Ефрон. Энциклопедический словарь. Санкт-Петербург, 1900 г.
6. Буганов В.И., Буганов А.В. “Полководцы. XVIII в.”. Москва, 1992 г.
7. Буганов В.И., Назарец А.И. “Страницы боевого прошлого нашей страны”. Москва, 1972 г.
8. “Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени (1603 – 1613 г.г.)”. Русская историческая библиотека. Санкт-Петербург, 1872 г., том 1.
9. Булгаковский Д.Г. Этнографический сборник “Пинчуки”. Санкт-Петербург, 1890 г.
10. Булгарин Ф.В. “Воспоминания”. Москва, 2001 г.
11. Бущик Л.П. Иллюстрированная история СССР. XV – XVII вв. Москва, 1971 г.
12. Волконский А. “Историческая правда и украинофильская пропаганда”. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.
13. Гессен Ю.. История еврейского народа в России, т. 1. Ленинград, 1925 г.
14. Грушевский А.С. “Пинское Полесье”. Исторические очерки. Часть 2, XIV – XVI века. Киев, 1903 г.
15. Грушевский М. “Иллюстрированная история Украины”. Киев-Львов, 1913 г.
16. Гумилёв Л.Н. “От Руси до России”. Москва, 1998 г.
17. Де Боплан Гийом. “Век XVII. Описание Украины”. История Отечества в романах, повестях, документах. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.
18. Жучкевич В.А. “Топонимика Белоруссии”. Минск, 1968 г.
19. Загорульский Э.М. “Историческое краеведение Белоруссии”. Минск, 1980 г.
20. Иванов Н. “2000 лет врозь”. Русский альманах “Третiй Римъ”, № 5, Иркутск, 2006 г.
21. Ильин Александр, Игнатюк Елена. “Очерки истории культуры Пинска XIV – XVIII веков”; http://brama.brestregion.com/nomer24/artic14.shtml
22. Кан А.С. и др. История Швеции. Москва, 1974 г.
23. Карнович Е.П. “Очерки и рассказы из старинного быта Польши”. Санкт-Петербург, 1873 г.
24. Карнович Е.П. “Родовые прозвания и титулы в России и слияние иноземцев с русскими”. Санкт-Петербург, 1886 г.
25. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трёх книгах. Книга 2, 3. Ростов-на-Дону, 1998 г.
26. Ковкель И.И. История Беларуси в 3 томах, ч. 1. Гродно, 1997 г.
27. Костомаров Н.И. Русская история, т.т. 1, 2, 3. Ростов-на-Дону, 1997 г.
28. Костомаров Н.И. “Старый спор. Последние годы Речи Посполитой”. Смоленск, 1994 г.
29. Крашевский Ю. “Пинск и его окрестности”. Журнал “Сын Отечества”, г. Санкт-Петербург, 1837 г.
30. Круковский В. “Серебряная стрела в красном поле”. Из истории белорусской шляхетской геральдики. Летопись “Спадчина”, № 2, 1995 г.
31. Лакиер А.Б. “Русская геральдика”. г. Санкт-Петербург, 1855 г.
32. Лаппо И.И. “Великое княжество Литовское во второй половине XVI столетия”. Литовско-русский повет. г. Юрьев, 1911 г.
33. Лескинен М.В. “Мифы и образы сарматизма. Истоки национальной идеологии Речи Посполитой”. Москва, 2002 г.
34. Линниченко И.А. “Малорусский вопрос и автономия Малороссии”. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.
35. Ляпунов Б. “Единство русского языка в его наречиях”. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.
36. Михайлов О. “Суворов”. Москва, 1984 г.
37. Нарбут А.Н. “Генеалогия Белоруссии”, выпуск 1. Москва, 1995 г.
38. Немилов А.Н. “Проблема общности и национальных отличий в культуре стран Центральной Европы в эпоху Возрождения”. Выпуск №2 “Проблемы социальной структуры и идеологии средневекового общества”. Ленинград, 1980 г.
39. Осетров Е. “Родословное древо”. Москва, 1979 г.
40. Охоцкий Я.-Д. “Рассказы о польской старине. Записки XVIII века”, т.т. 1, 2. Санкт-Петербург, 1874 г.
41. Петриков Л. “Красные каблуки Людовика XIV”. Газета “Клады и сокровища”, № 2 (79), 2004 г.
42. Петрушевский А. “Генералиссимус князь Суворов”. Том 2. Санкт-Петербург, 1884 г.
43. Полонская-Василенко Н. История Украины, т. 2. Киев, 1993 г.
44. Романович-Славятинский А. “Дворянство в России от начала XVIII в. до отмены крепостного права”. Санкт-Петербург, 1870 г.
45. Роснер А. “Своя или не своя держава?”. Журнал “Родина”, № 12, 1994 г.
46. Савёлов Л.М. “Лекции по генеалогии”, читанные в Московском археологическом институте. Москва, 1909 г.
47. Селищев А.М. “Забайкальские старообрядцы. Семейские”. Иркутск, 1920 г.
48. Смолий В.А., Гуржий О.И. “Как и когда начала формироваться украинская нация”. Киев, 1991 г.
49. Соловьёв С.М. Публичные чтения о Петре Великом. Москва, 1984 г.
50. Старовольский Ш. “Польша или положение Королевства Польского. Краков”, 1976 г.
51. Сташевский Е.Д. “История докапиталистической ренты на Правобережной Украине”. Москва, 1968 г.
52. Тойнби А. Дж. “Постижение истории”. г. Москва, 2003 г.
53. Тойнби А. Дж. “Цивилизация перед судом истории”. г. Москва, 2003 г.
54. Уманец Ф.М. “Александр I и русская партия в Польше”. “Исторический вестник”, Санкт-Петербург, октябрь 1883 г.
55. Усов В. “Цари и скитальцы”. Ленинград, 1988 г.
56. Федосов И.А. История СССР (учебное пособие, 9-й класс). Москва, 1971 г.
57. Царинный А. “Украинское движение”. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.
58. Чепко В.В., Игнатенко А.П. История БССР. Минск, 1981 г.
59. Чернов И. Семейщина. Издание 1930-х годов, точнее не прочитывается из-за ветхости.
60. Шамбаров В. “Казачество. Путь воинов Христовых”. Москва, 2009 г.
61. Шимов Я. “Австро-Венгерская империя”. Москва, 2003 г.
62. Шпилевский П.М. “Путешествие по Полесью и Белорусскому краю”. Санкт-Петербург, 1858 г.
63. Лещенко М.Н. “Яскравi сторiнки спiльноi боротьби”. Киiв, 1963 р.
64. Bernard Lazare. L’Antisemitisme, son histoire et ses causes. Paris, 1894. P. 2.
65. Stryikowski M.O. “J poczatkach”. Warszawa, 1978 r.
Документы:
1. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комис-сиею для разбора древних актов, т. IV. Акты Брестского гродского суда. Вильна, 1870 г.
2. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комис-сиею для разбора древних актов, т. XIII. Вильна, 1886 г.
3. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комис-сиею для разбора древних актов. Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию (1654 – 1667). Вильна, 1903 г.
4. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комис-сиею для разбора древних актов, т. XXXIV. Вильна, 1909 г.
5. Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, т II. Санкт-Петербург, 1865 г.
6. Архив внешней политики Российской империи, г. Москва. Фонд 79, оп. 6, дела 1369, 1833, 1837, 1838, 1958. 434 – 435.
7. “Век XVII. Летопись Самовидца”.История Отечества в романах, повестях, документах. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.
8. Всемирная история в 10 томах, т.т. IV – VIII. Москва, 1958 – 1961 гг.
9. “Вывод родовитости шляхетской дома Перхоровичей Дзиковицких”. Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 1, д. 2059, л. 2 - 5.
10. Генеалогия Дзиковицких герба Дрыя из декрета Минского 1804 июня 18. Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 1, д. 2069, л. 2.
11. Гербовник дворянских родов Царства Польского. Варшава, 1853 г., ч. 1.
12. “Дневники второго похода Стефана Батория на Россию (1580 г.)”. Москва, 1897 г.
13. “Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию (осада Пскова)”. Псков, 1882 г.
14. “Записки Екатерины II”. Лондон, 1859 г. Репринтное издание. Москва, 1990 г.
15. “Записки киевского мещанина Божко Балыки о московской осаде 1612 года”. “Киевская старина”, №3, 1882 г.
16. “Из дневника Войцеха Мясковского”. История Отечества в романах, повестях, документах. Век XVII. Страна казаков. Воспоминания современников и документы. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.
17. История Киева, т. 2. Киев, 1984 г.
18. История Киева, т. 3, кн. 1. Киев, 1985 г.
19. История Украинской ССР, т. 2. Киев, 1979 г.
20. История Украины: новый взгляд. В двух томах. Т. 1, Киев, 1995 г.
21. “Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого”, регента городской канцелярии могилёвской в году 1747 месяца июля 30 дня с погодных записей.
22. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 1741, д. 75, л. 78 об. Перевод с польского.
23. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 1741, д. 105, л. 122 об. – 123. Перевод с польского.
24. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 1741, д. 105, л. 142 об. Перевод с польского.
25. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901.
26. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 572.
27. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 576, 576 об.
28. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 580.
29. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 591.
30. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 593, 593 об.
31. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, опись 2, дело 901, стр. 594, 594 об., 595.
32. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 596, 596 об.
33. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 694, 694 об., 695, 695 об.
34. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 700, 700 об., 701.
35. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 702, 702 об.
36. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 708, 708 об., 709.
37. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 716, 716 об., 717.
38. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 724, 724 об., 725.
39. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 836, 836 об.
40. “О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”. Исторический документ.
41. “Очерк истории русского дворянства от половины IX века до конца XVIII века”. С-Петербург, 1874 г.
42. “Памятники, относящиеся к Смутному времени”. Русская историческая библиотека. Т. 1. Санкт-Петербург, 1872 г.
43. “Письмо шляхтича Миколая Длужевского”. История Отечества в романах, повестях, документах. “Век XVII. Страна казаков”. Воспоминания современников и документы. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.
44. Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII – XX веков, т. V. Москва, 1994 г.
45. Российский Государственный архив древних актов. Фонд 16, д. 758, ч. 2, л. 231.
46. Российский Государственный исторический архив в г. С-Петербурге. Фонд 1405, оп. 48, д. 5303.
47. “Сказания современников о Димитрии Самозванце. Маскевич и дневники”. Санкт-Петербург, 1859 г., часть 2.
48. Суммариуш документов родовитости шляхетской, относящихся Дома Дрыя Перхоровичей Дзиковицких. Государ-ственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 1, д. 2059, л. 14, 14 об.
49. Энциклопедический словарь, т. 3, Москва, 1955 г.
ОГЛАВЛЕНИЕ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПЕРИОД РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
Глава 1. Времена Феодора Харитоновича Дзиковицкого
(не позднее 1550 – до 1634 годы)
I. НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ...............................……….……....стр. 3
II. КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ
ВО 2-Й ПОЛОВИНЕ XVI ВЕКА..........................................…стр. 5
III. ЛИТВА В ПРЕДДВЕРИИ МОСКОВСКОЙ СМУТЫ...стр. 8
IV. УЧАСТИЕ ЛИТВЫ В МОСКОВСКОЙ СМУТЕ........стр. 26
V. НОВЫЙ ЦАРЬ ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ
И НОВЫЙ 36
VI. ЛИТВИНЫ В МОСКВЕ.................................................стр. 59
VII. НОВАЯ МОСКОВСКАЯ ЦАРСКАЯ ДИНАСТИЯ...стр. 81
VIII. НАШЕСТВИЕ НА РЕЧЬ ПОСПОЛИТУЮ...............стр. 93
IX. УХОД ИЗ ИСТОРИИ...................................................стр. 103
Глава 2. Времена Савы Феодоровича Дзиковицкого
(не позднее 1570 – до 1646 годы)
I. ДЕТСТВО В РОДОВОМ ГНЕЗДЕ.................................стр. 106
II. ЖИЗНЬ В ЛИТВЕ НА ГРАНИ ДВУХ ВЕКОВ...........стр. 120
III. СОБЫТИЯ ВНЕ ЛИТВЫ.............................................стр. 123
Глава 3. Времена Димитра Савича Дзиковицкого
(вероятно, 25 октября и не позднее 1592 – не ранее 1693 годы)
I. ТРЕТИЙ СЫН В СЕМЬЕ............................................…стр. 131
II. СОБЫТИЯ ВРЕМЕНИ..................................................стр. 133
III. ВОССТАНИЕ В ПИНСКЕ И ЕГО ПОДАВЛЕНИЕ..стр. 157
IV. ПОСЛЕ ПИНСКОГО БУНТА.................................…стр. 166
V. ИЗМЕНЕНИЕ СИТУАЦИИ В ЛИТВЕ....................…стр. 190
Глава 4. Времена Ивана-Лаврина Дмитриевича Дзиковицкого
(не позднее 1614 – до 1690 годы)
I. МЛАДШИЙ ИЗ СЫНОВЕЙ.......................................…стр. 198
II. МОСКОВСКАЯ ПОЛИТИКА В ЛИТВЕ.................…стр. 202
III. ШВЕДСКИЙ «ПОТОП» ........................................…..стр. 212
IV. ПОСЛЕДСТВИЯ ДОЛГИХ ВОЙН.........................…стр. 236
V. «ВЕЧНЫЙ МИР» С МОСКВОЙ И «РУЙНА» ..........стр. 256
Глава 5. Времена Яна Ивановича Дзиковицкого
(не позднее 1677 – не ранее 1732 годы)
I. 259
II. УПАДОК ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ………………………………….….стр. 262
III. КОРОЛЬ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ АВГУСТ II........…стр. 268
IV. НОВЫЙ КОРОЛЬ СТАНИСЛАВ ЛЕЩИНСКИЙ…стр. 296
V. ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЯ АВГУСТА...................…стр. 314
VI. ПРОТЕКТОРАТ РОССИИ
НАД РЕЧЬЮ ПОСПОЛИТОЙ.…………………….…...….стр. 322
VII. ВТОРАЯ ПОПЫТКА
СТАНИСЛАВА ЛЕЩИНСКОГО…………………...……..стр. 334
Глава 6. Времена Владислава Яновича Дзиковицкого
(не позднее 1709 – до 1758 годы)
I. НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ РОДА....................................…стр. 341
II. УГАСАНИЕ ПОЛЬШИ В РОСКОШИ........................стр. 348
III. ДАЛЬНЕЙШИЙ УПАДОК РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ.стр. 352
IV. ЖИЗНЬ И ПОЛОЖЕНИЕ
ПОЛЬСКО-ЛИТОВСКОЙ ШЛЯХТЫ…………………….стр. 365
Глава 7. Гибель Речи Посполитой. Стефан Владиславович Дзиковицкий
(не позднее 1732 – не ранее 1824 годы)
I. ПОРЯДКИ КЛАНА.....................................................…стр. 370
II. МОРАЛЬ И НРАВЫ
ШЛЯХЕТСКОГО ОБЩЕСТВА……………………………стр. 373
III. БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА.........................................…стр. 386
IV. КОНСЕРВАЦИЯ
ГОСУДАРСТВЕННОГО БЕССИЛИЯ………………….…стр. 408
V. БАРСКАЯ И ГЕНЕРАЛЬНАЯ КОНФЕДЕРАЦИИ.
415
VI. ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
1772 ГОДА……………………………………………….….стр. 437
VII. ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА.
ВОССТАНИЕ 1794 ГОДА....................................................стр. 474
VIII. РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ В ПЛЕНУ.
ТРЕТИЙ 506
IX. ВОЙНА НАПОЛЕОНА
С РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИЕЙ……………………………стр. 530
X. ПОЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ НАПОЛЕОНА........…стр. 558
XI. ГЕНЕАЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА ДЗИКОВИЦКИХ
ПО ЛИНИИ 573
Список цитированной литературы и источников.....стр. 574
582
ПОКОЛЕНИЯ РОДА
СКВОЗЬ ПРИЗМУ ИСТОРИИ
(исторические события,
через которые прошла линия жизни одного рода)
в 4-х частях
Издательство “Lambert”
г. Саарбрюккен, Германия
2016 г.
Автор, Александр Витальевич Дзиковицкий, ещё в далёкие 1970-е годы начал собирать по крупицам те сведения, что легли в основу нас-тоящей работы, которая является продолжением ранее изданного I то-ма задуманной трилогии с тем же общим названием, но посвящённая теперь новому периоду истории – событиям жизни польско-литовского федеративного государства Речи Посполитой.
Лишённый в своё время в Российской Федерации возможности ра-ботать в газете, где он был главным редактором, в начале 2015 года на свои средства Дзиковицкий издал объёмный фолиант “Этнокуль-турная история казаков. От начала истории до падения монархии в России”. Затем через германское издательство «Lambert” он издал пер-вую часть книги “Поколения рода сквозь призму истории”, составив-шую первый том задуманной трилогиии.
Ныне представляемая часть – это II том трилогии “Поколения рода сквозь призму истории”.
ЧАСТЬ II
Период Речи Посполитой
Глава 1. Во времена Феодора Харитоновича Дзиковицкого
(не позднее 1550 – до 1634 годы)
Жизнь, может быть, даётся нам
единственно для состязания со смертью,
человек даже из-за гроба борется с ней:
она отнимает от него имя – он пишет
его на кресте, на камне, она хочет тьмой
покрыть пережитое им, а он пытается
одушевить его в слове.
И.А. Бунин.
Наброски к роману “Жизнь Арсеньева”.
I. НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ
Около 1550 года, в золотое время Великого княжества Литов-ского, когда ещё не были испытаны тяготы кровопролитной и истощительной войны с Московией за Ливонию, в семье пин-ского земянина (то есть хозяйствующего на земле пана, по-русски – помещика) Харитона Богдановича Домановича Дзико-вицкого появился на Божий свет сын Феодор. Кроме сына в семье была дочь, которая носила имя Любка или, как оно более благозвучно выглядело в более позднее время, Любовь.
Неизвестно, почему в то время, когда были распространены семьи с количеством детей по 6 – 7 и более, у Харитона Бог-дановича было всего двое. Либо это говорит о том, что он рано овдовел, либо о том, что большинство его детей умерло в ран-нем возрасте, но факт остаётся фактом: Феодор имел только од-ну сестру. Вскоре после рождения Феодор был крещён в право-славную веру и затем оставался православным до вполне зрело-го возраста.
В это время на престоле находился добрый для подданных ко-роль Сигизмунд II Август. Королевская власть на Пинщине практически не ощущалась, и не только потому, что Сигизмунд-Август лишь пару лет назад стал королём и у его величества бы-ло много сложностей внешнего и внутреннего порядка, но и по-тому, что он был сам по себе мягким правителем, не склонным к конфликтам и ссорам.
Феодор Харитонович имел уже около 17 лет от роду, когда умер его дедушка Богдан Семёнович и потому прекрасно пом-нил его. Феодор знал, что его семья принадлежит к старому бо-ярскому роду и, можно сказать, на его глазах произошло важное историческое событие подписания Люблинской унии о вечном соединении Великого княжества Литовского и Королевства Польского в федеративное государство Речь Посполитую. И он, конечно, знал, что одним из двух подписавших унию представи-телей от Пинского повета был старший брат его дедушки, воз-главлявший на то время весь род Домановичей Дзиковицких. Короче, ему было чем гордиться.
Около 1569 года Феодор Харитонович женился, и в году, при-мерно, 1570 в молодой семье появился старший сын Сава. Автор ничего не знает о наличии в семье дочерей, но генеалогическая таблица сообщает о двух других, родившихся позже, сыновьях – Остапе и Миколае. И на уменьшившемся в результате очеред-ного раздела вотчинном наделе, который после смерти дедушки достался его отцу Харитону Богдановичу, стало теперь прожи-вать ещё больше землевладельцев. Даже без привлечения допол-нительных документов вполне понятно, что зажиточной такую жизнь трудно было назвать.
В начале 1590-х годов на клочке земли, доставшемся Феодору от отца Харитона Богдановича, проживали уже не только дети Феодора Харитоновича, но и стали появляться его внуки. У од-ного только старшего сына Савы родилось трое сыновей – Иван, Роман и Димитр. Для того, чтобы добывать средства к сущест-вованию, Дзиковицкие из размножившегося “Дома Харитоно-вичей” должны были предлагать свои воинские услуги какому-либо из магнатов, которые набирали из обедневшей шляхты соб-ственные воинские отряды.
II. КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ ВО 2-Й ПОЛОВИНЕ XVI ВЕКА
Во второй половине XVI века первенство в культурном от-ношении среди стран Северной Европы принадлежало Дании, о чём, среди прочего, свидетельствовало и обращение к теме “Дат-ского королевства” знаменитого английского драматурга Виль-яма Шекспира, жившего в то время. Европейскую известность заслужили датские учёные – анатом Бартолин Старший и осо-бенно астроном Тихо Браге. Этот учёный родился в 1546 году и до самой смерти датско-норвежского короля Кристиана III поль-зовался его особым покровительством. В 1572 году Браге наб-людал новую звезду в созвездии Кассиопеи. Сообщения об от-крытиях в Дании распространялись в научных кругах по всей Европе
В 1576 году датский король даже передал Тихо Браге в бес-срочное пользование целый остров Вен в проливе Эресунн близ Копенгагена и оплатил строительство здесь новейшей и передо-вой обсерватории Ураниборг с исключительно точными для того времени инструментами, изготовленными под руководством са-мого Браге. Обсерватория была не только лучшей в тогдашней Европе, но и стала научным центром королевства. Здесь в те-чение 21 года Браге наблюдал звёзды, планеты и кометы. На проекты учёного тратилось до 5% королевских доходов.
Тихо Браге славился искусством производить точные астро-номические наблюдения, которые относились в первую очередь к Марсу. Кроме того, учёный открыл два неравенства в движе-нии Луны и доказал, что кометы представляют собой небесные тела, отстоящие от Земли дальше Луны.
В 1595 году датский король умер и на его престол взошёл на-следник – Кристиан IV. Вскоре новый король не просто прекра-щает финансирование научных работ Браге, но даже запрещает ему заниматься астрономией. Судя по всему, причиной этого оказалась любовная связь знаменитого астронома с его матерью – вдовствующей королевой. Тогда Тихо Браге отправился в Гер-манию.
Спустя два года после отъезда в Германию, в 1597 году, Тихо Браге переезжает в Прагу и занимает здесь должность придвор-ного астронома императора Священной Римской империи Ру-дольфа II. Вскоре из Граца в Прагу переехал немецкий астроном Иоганн Кеплер, поступивший в помощники к Браге и занявший при Рудольфе II официальную должность придворного матема-тика. Совместно Браге и Кеплер продолжали наблюдать за звёздным небом и записывать результаты вычислений.
В 1601 году во время званого обеда у чешского короля и им-ператора Священной Римской империи Рудольфа II придвор-ный астроном Тихо Браге внезапно скончался. По тут же возник-шей легенде, его смерть произошла вследствие разрыва моче-вого пузыря, поскольку учёный не решался выйти в туалет, по-лагая это нарушением этикета. Однако с медицинской точки зре-ния такой разрыв произойти не может в принципе, так что со временем решили, что Браге чем-то подавился. Однако более правдоподобным является столь распространённая в те времена расправа – отравление. Вероятно, яд был подсыпан астроному его двоюродным братом по поручению датского короля Крис-тиана IV. Вся эта история была известна англичанину Вильяму Шекспиру и именно она стала основой для его знаменитой пье-сы “Гамлет”.
* * *
Вторая половина века, наряду с появлением ряда блестящих военных, дала Литве и ряд имён, прославивших себя на поприще культуры. Часто первое совмещалось со вторым. Давно заме-чено, что по литературе народа можно составить впечатление о его характере, уме и творческих способностях в каждый исто-рический период народной жизни, которая, конечно, всегда де-лилась на духовную жизнь верхних слоёв общества и духовную жизнь простого народа.
В те годы в образованных кругах Великого княжества Литов-ского стало широко известным имя Мацея Стрыйковского, ко-торый был почти ровесником Феодора Харитоновича Дзико-вицкого. М. Стрыйковский, родившийся в 1547 году, после учёбы в Краковском университете приехал в Литву. Профес-сиональный военный, он служил в Витебском и Слуцком гар-низонах, где вёл рыцарский образ жизни – войны, походы и битвы, – и одновременно писал патриотические стихотворные произведения по истории Речи Посполитой. Наиболее известные из них “Гонец Цноты...”, “Про вольности Короны Польской и Великого княжества Литовского”, хроника “Про начало, проис-хождение, мужество, рыцарские и общественные дела славного народа литовского, жемайтского и русского”, посвящённая кня-зю Ежи Слуцкому.
Именно “Хроника Польская, Литовская, Жемайтская и всей Руси”, увидевшая свет в 1582 году и ставшая первой печатной историей Великого княжества Литовского, принесла М. Стрый-ковскому самую большую славу как историку и поэту. Ценность хроники была в том, что её автор был сам свидетелем многих описанных им войн и непосредственным участником многих сражений. Стрыйковский с тех пор стал одним из наиболее из-вестных историков Речи Посполитой второй половины XVI века.
Родившийся также около 1550 года литвин Андрей Рымша, как и Стрыйковский, был тоже профессиональным военным и принимал участие во многих битвах и походах Литвы. Рымша стал известным литовским поэтом. Он писал по-русски и по-польски, и основал в литовской литературе жанр эпиграмм.
В 1585 году в Вильно была издана знаменитая рыцарская поэ-ма Андрея Рымши “Десятилетняя повесть”, которая описывала диверсионно-экспедиционную операцию войск Великого княже-ства Литовского вглубь Московии в 1580 году под командова-нием гетмана Криштофа Радзивилла. В повести были показаны жестокие реалии войны, когда войска Литвы после 10 лет без-успешной борьбы на своей территории, наконец, вступают на земли противника. Рымша сам принимал участие во всех опии-санных им битвах, о чём и упоминал в своей повести.
III. ЛИТВА В ПРЕДДВЕРИИ МОСКОВСКОЙ СМУТЫ
Новые старосты и державцы систематически насаждали в по-граничном с Московией Гомеле польское землевладение путём раздачи полковникам, ротмистрам и хорунжим гомельского зам-кового гарнизона земель с закрепощёнными крестьянами; ко-роли жаловали угодья прочим шляхтичам “в кормленье” наг-радою за службу.
В 1580-х годах город Пинск, практически полностью постро-енный из дерева, пережил сильный пожар и был почти уничто-жен. 15 июня 1589 года король Сигизмунд III подтвердил данное ранее городу магдебургское право, поскольку прежняя грамота об этом также погибла в огне. В этом же году литовский под-канцлер Лев Иванович Сапега стал канцлером Великого княже-ства.
* * *
Исследователи старины отмечали, что двумя самыми массо-выми сословиями у поляков была безграмотная шляхта и крес-тьяне-“хлопы”. Сословную границу между ними проще всего определить так: “хлопы” – это люди, освобождённые от военной службы и обложенные налогами; шляхта, напротив, – поддан-ные, освобождённые от налогов и обязанные королю военной службой. Разница между “хлопами” и шляхтой была, по сути, невелика: подавляющее большинство шляхты составляла так на-зываемая застенковая шляхта, аналог русских однодворцев. Её представители обитали в крошечных хуторах (“застенках”), сами пахали землю вместе с крестьянами, поскольку всё их шляхет-ское достояние зачастую заключалось в дедовской сабле да “польском гоноре”. Мелкая польская шляхта, по сути, состав-ляла то же самое военное сословие, что и казачество польской “украины”, ничем от него, по большому счёту, не отличаясь.
И чем меньше у мелкой и средней шляхты было материальных возможностей реализовать свои амбиции в настоящем, тем более значимым было для неё самоутвердиться, опираясь на благо-родство происхождения. Поэтому умножение славы предков, сохранение чести рода и семьи становились не только благим пожеланием, не только оценивались позитивно с этической точ-ки зрения, но и вменялись в обязанность шляхтичу как долг “истинного сармата” по отношению к Родине. «Кому дано, – писал современник, – что он по рождению шляхтичем стал, усердно о том стараться должен, чтобы этой драгоценности не утратил и привилегии этой не оскорбил» (Литовская метрика. Переписи войска Литовского.). И многие шляхтичи, действи-тельно, с большой охотой шли на всякие военные действия, стремясь сохранить и приумножить воинскую славу рода, к ко-торому они принадлежали.
* * *
На рубеже XVI – XVII веков Пинск оказался в эпицентре религиозной борьбы. Одним из главных организаторов Брест-ской церковной унии был богатый пинский шляхтич Кирилл Терлецкий (? – 1607). Унию поддержал и пинский православный епископ Леонтий Пельчицкий (? – 1595). Однако пинские свя-щеннослужители и мещане в большинстве своём не поддержали унию. Это можно объяснить сильным влиянием здесь главных православных центров Великого княжества Литовского – Киева и Вильно. Не случайно все пинские князья – Олельковичи и Ярославичи – похоронены в Киево-Печёрской Лавре. Кроме того, в момент подписания унии в 1596 году архимандритом Ле-щинского монастыря был выдающийся просветитель и неприми-римый защитник православия Елисей Плетенецкий. Предста-вители от Пинска – архимандрит Елисей, мещанин Иван Васи-льевич Медзянко, от Пинского повета – шляхтич Дионисий Сло-будский – были активными участниками православного Брест-ского собора. И хотя греко-католикам были переданы пинские церкви и Лещинский монастырь, православные не смирились. И судя по виденным автором документам и свидетельствам, до-вольно сильные позиции православие сохраняло в одной из вет-вей прежних Домановичей – в фамилии Качановских.
Но в других ветвях прежних Домановичей дело обстояло ина-че. После 1596 года, когда Феодору Харитоновичу было что-то око-ло 50 лет, он, как и другие Домановичи, ставшие Дзиковиц-кими, перешёл в греко-католическую веру, став униатом.
В конце XVI века почти четверть поляков жила в городах. По уровню урбанизации Речь Посполитая оставила бы далеко за со-бой большинство европейских стран, если бы не то обстоятель-ство, что среди городов численно преобладали аграрные мес-течки и даже в таких значительных торгово-ремесленных цент-рах, как Пинск, весомая часть обывателей добывала себе про-питание сельским хозяйством.
* * *
Шляхта Речи Посполитой не являлась однородной и факти-чески была представлена, как и благородное сословие совре-менного ей Французского королевства, в двух разновидностях: знатные вельможи – настоящие властители, воинственно нас-троенные, набитые деньгами, с бесчисленными имениями и должностями, склонные к заговорам против королевской власти и уходящие в рокош (вооружённое противостояние королю) по любому поводу; и мелкое шляхетство – обедневшее и разорив-шееся, у которого был выбор: либо прозябать в своих нищих наследственных имениях, либо идти на службу к королю или ка-кому-нибудь могущественному вельможе. Между ними пролег-ла бездна. Но было между ними и то, что их объединяло: гор-дость своим происхождением, наличие заслуженных предков и чувство шляхетской чести, которое толкало многих из них по-стоянно подтверждать эту честь в поединках с другими шлях-тичами.
Русский историк Н.И. Костомаров писал: «Согласное свиде-тельство современных источников показывает, что в конце XVI и первой половины XVII века безусловное господство панов над холопами привело последних к самому горькому быту. Иезуит Скарга, фанатический враг православия и русской народности, говорил, что на всём земном шаре не найдётся государство, где бы так обходились с земледельцами, как в Польше. “Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного хлопа всё, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова”.
Между панами в то время распространилась страсть к непо-мерной роскоши и мотовство, требующее больших издержек. Один француз, живший тогда в Польше, заметил, что повсед-невный обед польского пана стоит больше, чем званый во Фран-ции. Тогдашний обличитель нравов Старовольский говорит: “В прежние времена короли хаживали в бараньих тулупах, а теперь кучер покрывает себе тулуп красною материею, чтобы отличить-ся от простолюдина. Прежде шляхтич ездил на простом возе, а теперь катит шестернёю в коляске, обитой шёлковой тканью с серебряными украшениями. Прежде пивали доброе домашнее пиво, а теперь и конюшни пропахли венгерским. Все наши день-ги идут на заморские вина и сласти, а на выкуп пленных и на ох-ранение отечества у нас денег нет. От сенатора до последнего ремесленника все проедают и пропивают своё достояние и вхо-дят в неоплатные долги. Никто не хочет жить трудом, а всякий норовит захватить чужое; легко достаётся оно и легко спуска-ется”.
Знатный пан считал обязанностью держать при своём дворе толпу ничего не делающих шляхтичей, а жена его – такую же толпу шляхтянок. Всё это падало на рабочий крестьянский класс.
Но ничто так не тяготило и не оскорбляло русского народа, как власть иудеев. Паны, ленясь управлять имениями, сами от-давали их в аренды иудеям с полным правом панского господ-ства над хлопами. И тут-то не было предела истязаниям над ра-бочею силою и духовною жизнью хлопа. Даже римско-католи-ческие священники, при всей своей нетерпимости к ненавистной для них “схизме”, вопияли против передачи русского народа во власть иудеев. Понятно, что народ, находясь в таком положении, бросался в казачество, убегал толпами на Запорожье и оттуда появлялся вооружёнными шайками, которые тотчас же разрас-тались”».
В конце XVI века начались первые столкновения казачества с официальной властью Речи Посполитой. В ответ на это Вар-шавский Сейм 1597 года провозгласил всех казаков “врагами го-сударства” и постановил уничтожать их.
В 1600 году началась длительная война между Речью Поспо-литой и Швецией из-за претензий короля Сигизмунда на швед-ский престол. В том же 1600 году король Сигизмунд III от-правил в Москву посольство во главе с канцлером Львом Сапе-гой, предложив царю Борису Годунову заключить “вечный мир” и тесный союз между обоими государствами. При этом Польша претендовала на передачу ей Смоленска, Чернигово-Северской земли и установление политической унии между обоими госу-дарствами. Русское правительство отклонило этот проект и пош-ло лишь на заключение 20-летнего перемирия на прежних усло-виях. С этого времени Речь Посполитая непрерывно воевала со своими соседями.
Польско-Литовскому государству, находившемуся в состоя-нии перманентной войны, была жизненно необходима опытная, высокопрофессиональная армия. Этим требованиям отвечала гу-сарская кавалерия под командованием одного из самых славных полководцев Литвы – великого гетмана Яна-Кароля Ходкевича. Гусарская кавалерия XVII века была тяжеловооружённой и яв-лялась переходным видом от рыцарского конного строя к более современным родам войск. За спиной у гусаров были при-креплёны крылья, издававшие при движении звук, который пу-гал лошадей противника. Гусары Ходкевича имели исключи-тельно высокую выучку. Победы над противником, превосхо-дящим по численности в разы, были для них нормой.
Неустойчивость положения царя Бориса Годунова дала Поль-ско-литовским магнатам возможность вскоре возобновить по-пытки подчинения Русского государства. Одной из них было выдвижение на русский престол самозваного “царевича Димит-рия”. Первые сведения о пребывании будущего русского царя Димитрия в Речи Посполитой относятся к 1601 году, когда он появился сначала в Киево-Печёрском монастыре, а затем у киевского воеводы князя Константина Острожского.
* * *
Магнатские группировки Речи Посполитой, опираясь на мел-кую шляхетскую клиентелу, активно расширяли свои приви-легии, рассматривая при этом короля как один из значимых, но не самых главных признаков государственности. С начала XVII века польская и литовская шляхта закрепила за собой право вооружённого сопротивления воле короля в случае нарушения им основных прав государства (“право на рокош”). Также шлях-та получила право создавать вооружённые союзы, не направлен-ные прямо против короля, но необходимые, по её мнению, в свя-зи с другими причинами. Такие союзы назывались “конфедера-циями” и возникали затем во времена бескоролевья, нападений других государств, при несогласии с решениями Сейма и по дру-гим случаям.
Добившись расширения полномочий Сейма, шляхта далеко не всегда заботилась об эффективности его работы. Уже в начале XVII века отдельные шляхтичи начали срывать работу Сейма, используя принцип “либерум вето”.
«Владения магнатов на Украине достигли огромных размеров и стали своего рода государствами в государстве. Значительную часть своих владений они сдавали другим феодалам в аренду ли-бо заимодавцам в заставу. Постоянно в аренде пребывали госу-дарственные имения – королевщины. Барщина достигала трёх-четырёх дней в неделю. Ещё худшим было положение крестьян в имениях, которые феодалы отдавали в аренду. В особо тяжё-лом положении оказалось население частновладельческих горо-дов, которые находились в аренде. На Волыни и в Восточной Галичине феодалы захватывали городские земли, забирали у го-рожан скот, избивали и бросали в тюрьмы, унижали их. В обя-занности городского населения входило также принятие на пос-той польско-шляхетских войск» (История Украинской ССР).
При всём при этом в начале XVII века началось резкое разме-жевание шляхты на имущую и неимущую, что формировало и определённые настроения в её среде. Так, в мелкой и средней шляхте стал сформировываться антиидеал – самодур-магнат. При декларируемом равенстве всей шляхты внутрисословные противоречия с начала XVII века становятся даже не просто за-метными, но бросающимися в глаза. И активный процесс рас-слоения шляхты был в это время связан не только с общим упадком экономического состояния страны, но и с началом за-тяжного периода войн и связанных с ними бедствий. Несмотря на то, что сами магнаты, в подавляющем большинстве, пытались всячески сгладить внутрисословные противоречия, апеллируя ко всеобщему равенству между шляхтичами вне зависимости от их материального положения, разница в реальном положении тех и других стала уж слишком явной. Отчасти и поэтому для людей этого века предшествующее столетие стало мифом о “золотом веке”, что совершенно закрепляется с середины XVII века и в качестве неоспоримой истины входит в последующую историю.
А потому и конкретные исторические события в дневниках и мемуарах того времени важны были лишь как фон, на котором обнаруживали себя добродетели шляхтичей, ставших причаст-ными к явлениям исторического масштаба. Следовательно, и значимость конкретной личности определялась самим фактом причастности к описываемому в воспоминаниях событию и сте-пенью участия в нём, а также соответствием образцу шляхет-ского поведения в конкретной описываемой ситуации. Большую роль играли также оценка личности шляхтича современниками и достигнутый им статус – полученные чины, награды и благодар-ности. В то же время богатство и образованность при оценке личности шляхтича ценились значительно меньше. Интересно, что польская шляхетская идеология была поразительно схожа с испанской идеологией идальго. А объяснялось это не только общностью рыцарского типа европейской культуры на рубеже Средневековья и Нового времени, но и, прежде всего, сходством политического положения этих государств, находившихся на ру-бежах обороны христианства. Как испанская, так и польская шляхта верили в превосходство своего этического кодекса и сти-ля жизни над обычаями и моралью всех иных групп общества.
* * *
Москва ускоренными темпами заканчивала своё главное обо-ронительное сооружение против Речи Посполитой – Смолен-скую крепость. Царь Борис Годунов поднял плату наёмным лю-дям и прислал в Смоленск немалую часть казны – 200 тысяч рублей. К концу 1602 года строительство стены было завершено, и она была освящена. Смоленский кремль стал грандиозным для своего времени сооружением. Стена с 38 башнями протянулась на 6.380 метров. Её высота местами достигала 19 метров. Со-образно рельефу местности её делали то ниже и тоньше, то, напротив, выше и шире. Русское государство доселе ничего не строило с таким размахом.
* * *
Младший брат пинского подсудка Самуил Маскевич писал, имея в виду 1602 год: «В том же году явился в Брагине, у князя Адама Вишневецкого, Димитрий, сын царя московского Иоанна Мучителя. Удивительным образом избегнув тиранских рук вла-столюбивого Бориса Годунова, он скитался 13 лет, никому не объявляя о себе, пока не нашёл удобного времени. В том же году Димитрий был в Кракове у короля с князем Константином Виш-невецким» (“Сказания современников о Димитрии Самозван-це”).
По другим источникам, царевич Димитрий (в позднейших русских летописях он обозначался как Лжедмитрий I), находясь при магнатском дворе Адама Вишневецкого, впервые открыл своё “царское происхождение”, присвоив себе имя сына Ивана IV Грозного, в 1603 году. Затем претендент на царский престол открылся брату Адама Вишневецкого князю Константину, кото-рый приходился зятем сандомирскому (самборскому) воеводе Ежи (Юрию) Мнишеку. До сих пор определённо не ясно, был ли этот самозванец действительно из рода Рюриковичей, или же нет. Канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега в от-крытую выступил против использования Лжедмитрия в качестве воздействия на Москву. Однако на всякий случай он направил к Вишневецкому своего слугу Юрия Петровского, который ранее бежал из Москвы и видел там настоящего царевича. Петровский признал Димитрия, о чём доложил Сапеге, и это, собственно, дало начало дальнейшим большим событиям.
В то же время Лев Сапега мог иметь и личную заинтересо-ванность в использовании царевича против Москвы, поскольку род литовского канцлера издавна владел землями на Смолен-щине.
В феврале 1604 года “царевич” Димитрий, за которого хлопо-тал Константин Вишневецкий, прибыл ко двору воеводы Мни-шека в прикарпатский город Сандомир. Марине, дочери вое-воды, было тогда около 16 лет.
В марте 1604 года “царевич” Димитрий был принят королём в Кракове. Сигизмунд обещал Димитрию тайную поддержку. Та-ким образом, Речь Посполитая рассчитывала без большой войны реализовать планы Стефана Батория.
Сандомирский воевода Мнишек стал непосредственным орга-низатором военной экспедиции царевича Димитрия в Москов-ское государство, получив от него многочисленные обещания и, прежде всего, свадебный контракт. Документ, подписанный в Самборе 25 мая 1604 года, гласил, что, после вступления на мос-ковский престол, царевич женится на дочери воеводы Марине. По обычаю ей полагалось обеспечение – “справа”. По контракту такой справой должны были стать передача в личное владение Марины городов Новгорода и Пскова, а Ежи Мнишеку царевич обещал миллион польских злотых. Щедрые обещания Димитрия папскому нунцию и иезуитам помогли его будущему тестю по-лучить разрешение короля Сигизмунда III на вербовку войск для похода.
Армия Лжедмитрия была наёмной и формировалась по прин-ципам, принятым в наёмных шляхетских войсках Литвы: хорун-жий (полковник) подбирал себе знакомых или рекомендуемых ротмистров, ротмистры подбирали по тем же принципам поруч-ников, а те набирали воинов в отряды, то есть почты. Таким об-разом, роты, а иногда, но не всегда, и хоругви состояли из вои-нов одной местности.
Почему же 56-летний сенатор Ежи Мнишек, владелец вели-колепных резиденций, влиятельный вельможа решился, подобно Кортесу в Америке, покорить с горсткой таких же авантюристов соседнюю огромную державу? Причины просты: во-первых, жажда наживы, усугублённая изрядными долгами, и, во-вторых, фамильная гордыня, мечта о возвышении своего рода до монар-ших высот.
Канцлер Лев Сапега, используя своё влияние крупного маг-ната и государственного деятеля, оказал Мнишеку и Димитрию большую поддержку в собирании шляхты. К тому же Сапега был, кроме всего прочего, владельцем многих земель Пинского повета и здесь на него, естественно, ориентировалась и от него сильно зависела многочисленная мелкая и безземельная шляхта. Вокруг “царевича” Димитрия в надежде на богатую добычу соб-ралось до тысячи крупных и мелких авантюристов.
Бывший староста в городе Усвяты, что под Смоленском, из-вестный полководец назревавшей войны Ян-Пётр Сапега в своей хоругви имел ротмистра пана Токарского. Фамилия пана Токар-ского произошла от названия его имения Токари, которое нахо-дилось недалеко от города Каменец под Брестом. В роте Токар-ского вполне могли находиться шляхтичи и из Пинского повета. Если предположение автора верно, то Сава Феодорович, воз-можно, стал солдатом в одной из двух рот в хоругви Яна-Петра Сапеги: либо Токарского, либо Костя (тоже брестского шляхти-ча), а профессиональные солдаты, как правило, умирают не сво-ей смертью и ранее отведённого им срока.
* * *
Марина Мнишек вряд ли была осведомлена обо всех интригах, предварявших московскую экспедицию её отца и жениха. По всей вероятности, она приняла предложение царевича вполне добровольно. Сохранившиеся отзывы современников о Димит-рии были вполне благосклонны. Ростом царевич был невысок, но хорошо сложён. Хотя он не отличался красотой, ум и уверен-ность в себе придавали ему особое обаяние. Все эти качества, помноженные на титул наследника московского престола, де-лали его женихом более чем завидным. Судя по всему, в этом сватовстве со стороны Марины присутствовал не только прос-той расчёт, но и, если не любовь, то искренняя увлечённость. При обручении Димитрия с княжной Мариной Мнишек присут-ствовал Лев Сапега, произнеся в ходе обряда обручения речь о “Божьей миссии власти”. Роду Мнишеков сторонник бывшего канцлера и великого гетмана королевства Польского Яна Замой-ского пан Миколай Зебжидовский приходился родственником и потому также присутствовал на этой церемонии.
* * *
В начале нового века по приглашению князя Радзивилла, по-кровительствовавшего протестантам, в Литву прибыла партия шотландцев, оставившая свою родину из-за преследований, раз-вернувшихся в Английском королевстве при новом короле Яко-ве I. Князь, несмотря на противодействие монахов соседнего ка-толического монастыря, поселил протестантов в своём имении Кейданы.
Полемика первого десятилетия после Брестского Собора, дав-шего начало религиозной унии, имела огромное значение, так как она уточнила характер и глубину расхождения между право-славием и католицизмом, а также протестантством. Хотя боль-шая часть трудов оставалась ненапечатанной, их переписывали, передавали из рук в руки, читали на больших собраниях.
Уже в начале XVII века униатские священнослужители стали изменять прежнее восточнохристианское богослужение, вводя разные обычаи, свойственные западной церкви и не существо-вавшие в восточной. Сближаясь всё более с католичеством, уния перестала быть восточной церковью, и стала чем-то промежу-точным, оставаясь в то же время достоянием простого народа. И именно в связи с последним она в стране с крайне выраженным преобладанием шляхетства не могла пользоваться равным по-чётом с верой, которую исповедовали господа – католичеством. Всем этим вместе взятым, – началом военных действий против Швеции и, особенно, гонениями на некатоликов, – Сигизмунд настроил против себя шляхту Великого княжества Литовского. Неосмотрительная политика Сигизмунда III вызвала недоволь-ство как протестантов, так и православных, к которым присое-динилось немало диссидентов-католиков.
В 1603 – 1605 годах польское правительство пошло на уступки православным: из митрополии униатского митрополита был вы-веден Киево-Печёрский монастырь и было разрешено избрать там православного архимандрита – Елисея Плетенецкого; приз-наны были права православных братств и вывод их из-под юрис-дикции митрополита-униата.
* * *
На протяжении большей части XVII века внимание Русского государства было приковано к событиям в Речи Посполитой, где развёртывалась напряжённая борьба на землях Украины и Литвы. Группируя вокруг себя буйную шляхту, магнаты дер-жали в страхе местное население, совершали набеги, или, как их называли, наезды, на города и сёла, подвергали их грабежу и разорению. Органы королевской власти были бессильны обуздать разнузданный произвол магнатов и шляхты. Один из современников писал, что магнаты и шляхтичи “смеются над законами и произвольно располагают жизнью крестьян, участь которых более тягостна, чем участь галерных каторжников”.
Главным подстрекателем шляхты был удалённый от коро-левского двора Ян Замойский, великий канцлер королевства и коронный гетман. Первые сторонники Яна Замойского объеди-нились на стремлении вернуть себе господствующее положение при дворе. Вскоре в заговор оказалась вовлечённой значитель-ная часть великопольской и литовской шляхты. Заговорщики вели пропаганду против короля под разными предлогами и, между прочим, под предлогом дурного управления Речью Пос-политой, так как король будто бы ограничивает общественную свободу и не считается с заслуженными людьми.
При этом заговорщики распространяли слух, будто бы Сигиз-мунд уже давно по совету отца склонился к передаче коро-левства Польского австрийцам, а именно – брату своей супруги Анны, герцогу австрийскому Эрнесту. Затем заговорщики выс-тупили по случаю вторичной свадьбы короля. При этом они ссылались на то, что, якобы, большинство сословий ставит Си-гизмунду в вину, что по смерти своей супруги Анны Авст-рийской, дочери эрцгерцога Карла-Фердинанда, он вступил в новый брак с её сестрой Констанцией. По утверждениям сторон-ников Замойского эта свадьба чревата бедой для республики не только из-за нарушения божественного запрета, но ещё больше из-за угрозы австрийского господства, всегда бывшего тяжким для польских вольностей. Шляхта встревожилась; назначены были сеймики, увеличилось недоверие и ненависть к государю; пришёл в смятение Сейм.
В таких непростых условиях великим канцлером Львом Сапе-гой был задуман поход на Москву. Канцлер втайне задумал вос-становить полную независимость Великого княжества Литовско-го от Польши с большим влиянием рода Сапегов, а также вклю-чения в его состав Московии. Он задумывал, посадив на престол в Вильно и Москве королевича Владислава, вернуть Великому княжеству достойное место среди европейских держав. К слову, в первой половине XVII века название “Белая Русь” уже твёрдо закрепилось за восточной частью Великого княжества Литов-ского.
Сам Лев Сапега предвидел борьбу между Радзивиллом и Огин-ским после своего отхода от государственных дел и боялся, что в эту борьбу так или иначе ввяжется его сын Александр-Антон. Лев Сапега считал, что Александру-Антону с его открытым характером рано тягаться с Радзивиллом и Огинским. Ста-рый и опытный политик, он предложил литовским вельможам Радзивиллу, Огинскому и Пацу (за Пацем всегда стояла значи-тельная часть шляхетского воинства, хотя его род не имел кня-жеского титула) союз четырёх, который бы неофициально уп-равлял Великим княжеством до восстановления титула великого князя и выхода из федерации Речи Посполитой. Все стороны, готовившиеся к борьбе за власть, согласились, так как это дава-ло передышку перед будущей схваткой. А чтобы удалить сына Александра-Антона от политической борьбы, Лев Сапега пору-чил ему охрану южных границ.
* * *
В 1604 году умер Харитон Богданович и его земельный надел перешёл по наследству к сыну Феодору Харитоновичу, который стал старшим в семье и был обязан заботиться о благополучии её членов. По Литовскому статуту отчины, то есть наслед-ственные земли, должны были передаваться только наследникам по закону, с большими ограничениями права передавать или продавать их посторонним. К наследованию по закону призы-вались в зависимости от степени родства. Но наследниками первой очереди являлись дети и переживший супруг. Вместе с тем, если у умершего имелись сыновья, то отчина переходила к ним. То есть делилась между сыновьями. Супруга Феодора Харитоновича, видимо, уже раньше оставила этот свет, а других сыновей кроме Феодора у умершего не было. И только сестра Любка имела ещё право на четверть отцовского наследства, которое было ей выделено и названо Белоголовским владением. Однако фактически Белоголовским владением распоряжался сам Феодор, устроив за него, как писала впоследствии Любка, ей “достаток”. В дальнейшем Феодор, выступая за старшего, вёл и переговоры с женихом сестры Петром Алексеевичем Дзиковиц-ким об условиях заключения брака, о посаге и прочем. В буду-щем сестра Любка свидетельствовала, что брат её хорошо обес-печил. Но унаследованная после отца земля за Феодором не за-держалась.
У Дзиковицких однофамильцев не было. Все носившие эту фамилию происходили от Сенько Домановича, который по месту жительства стал дополнительно называться Дзиковицким, и со временем первоначальное родовое имя Доманович перестало использоваться. Все Дзиковицкие имели один общий герб и признавали старшего в роду их формальным главой. В отличие от Дзиковицких, другие фамилии часто бывали нерод-ственными для всех их носителей. К примеру, потомки одной из ветвей Домановичей, ставшие по своему владению в Пинском повете называться Кочановскими, были не единственными обладателями такой фамилии. Некоторые из Кочановских по-лучили своё прозвание от татарина по имени Кочан, другие пришли из Польши, уже прозываясь таким именем. Потому-то, в отличие от Дзиковицких, Кочановские и пользовались разными гербами – одни гербом Астоя, другие гербом Наленч.
Порядки патриархата, строгой подчинённости младших стар-шим в отдельных семьях рода Дзиковицких не были чем-то исключительным. Почти во всех старинных фамилиях было то же самое, и это было необходимостью в стране, где всё основано было на шляхетских выборах и всё делалось политическими партиями, ориентировавшимися на своих магнатов-покрови-телей. Хотя, конечно, как и в любых семьях, послушание главе рода не исключало полностью отдельных споров, ссор, недора-зумений и даже судебных разбирательств между членами рода.
В Дзиковичах, окружённых болотами, как и во всех Заречских волостях Пинского повета, земли, пригодной для хозяйственных нужд, было мало и увеличивавшемуся из поколения в поколение роду Дзиковицких становилось тесно на прежнем месте. Родовое гнездо было не в силах прокормить всех. Земля была большим дефицитом, очень ценилась и всё больше Дзиковицких из числа младших сыновей, которым доставались меньшие наделы, были вынуждены продавать их и уходить из села “в большую жизнь” в поисках собственной фортуны. Часть из них оседала в других деревеньках повета, часть устраивалась в самом Пинске, а третьи основывали отдельные ветви рода уже в других поветах и воеводствах Речи Посполитой.
Феодор Харитонович 12 июня 1604 года передал свои права, видимо, за какое-то вознаграждение, на владение наделом Опа-насу Остаповичу Перхоровичу Дзиковицкому, сам став в ряды многочисленной безземельной шляхты. Феодор Харитонович Дзиковицкий обладал теперь только шляхетской свободой, кото-рая, однако, очень ценилась шляхтой. Так, Ожеховский в своём произведении “К польской шляхте” писал: «Только свобода, наивеличайшее благо из всех благ, является собственностью вашего рода и вашего имени» (Лескинен М.В.).
Тому же Опанасу Остаповичу и в том же году передали свои доли ещё двое других Дзиковицких – Степан Иванович из “Дома Калениковичей” и Прон Кириллович из “Дома Костюковичей”. Видимо, у них также ситуация была похожей на ситуацию Феодора Харитоновича. Но затем что-то заставило переиграть с собиранием наделов в руках Опанаса Остаповича, так как он передал все свои доли во владение своему двоюродному брату – Андрею Грицевичу Перхоровичу Дзиковицкому. Что могло по-влиять на такое изменение первоначального решения? Возмож-но то, что так было решено всеми Дзиковицкими с согласия, ес-тественно, глав своих “Домов” рода, либо то, что Опанас решил пойти на какую-то более заманчивую, чем хозяйствование на земле, службу. (Нельзя исключить и того, что Опанас Остапович решил попытать счастья в отрядах Димитрия, который собирал шляхту для похода на Москву и обещал ей щедрое вознаграж-дение после занятия русского престола). И, возможно, он решил-ся на такой шаг под влиянием кого-то из других Дзиковицких, из числа уступивших ему свои земельные доли и решивших в поисках богатства присоединиться к “царевичу”. Ведь сам канц-лер Лев Сапега, бывший, по свидетельствам современников, ис-куснейшим дипломатом и мастером общения, агитировал шлях-ту за принятие такого решения! Кто знает... Но, похоже, если Феодор Дзиковицкий сам и не принял участие в последующем походе на Московию, то помог экипироваться для этого похода своему сыну Саве, которому было уже около 34 лет. Для чего и было, возможно, продано имение.
* * *
К “Дому Перхоровичей” рода Дзиковицких относился и сын Опанаса Остаповича по имени Ефимиуш (родился не позже 1585 – умер не ранее 1616 года), который посвятил себя служению Богу по линии унии. Поначалу он стал капелланом, то есть помощником приходского священника греко-католического ве-роисповедания в соседнем с Пинским Луцком повете Волын-ского воеводства, покинув древнее гнездо рода. В 1604 году на имя Ефимиуша Опанасовича для Мульчицкого прихода было сделано дарение от его милости князя Яна Корибутовича Виш-невецкого. В дальнейшем, уже в 1615 году, Ефимиуш стал при-ходским униатским священником в сёлах Мульчичи и Бельская Воля Луцкого повета Волынского воеводства.
Феодор Харитонович прожил оставшуюся часть своей жизни при Сигизмунде III – неординарном, но энергичном короле, проводившем активную и агрессивную внутреннюю и внешнюю политику, что, несомненно, не могло не повлиять на жизнь как уже вполне зрелого человека, которым был тогда Феодор, так и других представителей рода Дзиковицких. Во время правления этого короля в стране проводилась политика католической контрреформации под руководством иезуитов, и практически не кончались военные действия как за пределами государства, так и внутри его.
IV. УЧАСТИЕ ЛИТВЫ В МОСКОВСКОЙ СМУТЕ
В августе 1604 года войска, собравшиеся вокруг “царевича” Димитрия, начали медленное передвижение в сторону Москвы, направляясь через Киевщину и Северскую землю. Димитрия поддержали запорожские, донские и волжские казаки.
В войсках великого литовского гетмана Яна-Кароля Ходкеви-ча служил выходец из пинского села Стахова шляхтич Адам Стаховский герба Огоньчик. Он был знатным рыцарем и поэтому был в числе любимцев прославленного полководца. 27 сентября 1604 года войска Речи Посполитой во главе с Ходке-вичем встретились с втрое превосходящими их шведскими войсками недалеко от Риги, возле города Кирхгольм. Неиз-вестно, был ли здесь Стаховский, поскольку известно только, что он принимал участие во многих сражениях с турками и московитами, но не исключено что был. Ложным занижением количества своих гусаров Ходкевич побудил шведов атаковать их из невыгодной позиции. Левым крылом литовского войска командовал отличившийся в этом сражении Ян-Пётр-Павел Сапега. “Закидать шапками” литвинов не удалось и шведы едва успели спастись на кораблях. Эта победа на какое-то время развязала руки полякам и литовцам в отношении Московского государства, но вскоре шведы вторглись в Литву и заняли Биржай.
Во время московского похода и войны со Швецией крымские татары, зная об отсутствии большой части литовской шляхты, совершили два набега и дошли до Пинска и Бреста – так далеко они не добирались уже почти сто лет. Антон Сапега, быстро собрав войска из местной шляхты, бросился вдогонку уходив-шим с награбленной добычей и пленниками татарам. Догнав их, разбил и отнял награбленное. Крымский поход стал нерядовым фактом в истории Великого княжества Литовского. Антон Сапе-га после этих событий прославился на всю Речь Посполитую. Князья Радзивилл и Огинский поняли, что у них появился опаснейший соперник.
В конце октября 1604 года шляхетские отряды “царевича Димитрия” вступили в пределы Русского государства в районе Северской окраины (украины). Появление Димитрия совпало с моментом крайнего ослабления правительства царя Бориса Го-дунова, продолжавшего политику Ивана Грозного в отношении боярства и тем вызвавшего его ненависть к неродовитому мо-нарху. Часть бояр и дворян открыто перешла на сторону царе-вича Димитрия.
Путь его наступления на Москву проходил по юго-западным окраинам Русского государства, где население уже поднялось против Бориса Годунова. Первое серьёзное сопротивление Ди-митрий встретил лишь под Новгород-Северским. В январе 1605 года под Добрыничами он потерпел поражение. Как говорит в своих воспоминаниях участник этих событий литвин Станислав Борша, «Димитрий потерпел поражение под Севском отчасти вследствие измены казаков, отчасти оттого, что поляки после первого сражения почти все ушли от него с сандомирским вое-водою», то есть с Ежи Мнишеком. Но это поражение не изме-нило общего хода событий и не улучшило положения царя Бо-риса. Восстание против него продолжало расти, охватывая всё новые территории. В том же январе вопрос о поддержке царе-вича Димитрия силами всей Речи Посполитой был вынесен на рассмотрение Сейма. Сигизмунд III, стремясь избавиться от по-пулярного среди шляхты Яна Замойского, предложил ему, как коронному гетману, возглавить поход в Россию для поддержки царевича, но тот отказался.
Не все присутствовавшие на Сейме сочли оказание такой по-мощи целесообразной. В частности, против использования Ди-митрия в качестве инструмента восточной политики страны выс-тупили сам Замойский, киевский воевода Константин Острож-ский, краковский каштелян Януш Острожский, польный корон-ный гетман Станислав Жолкевский и брацлавский воевода Зба-ражский. Однако в поддержку Димитрия выступили иерархи рим-ско-католической церкви Речи Посполитой, краковский вое-вода Миколай Зебжидовский и большинство должностных лиц в Великом княжестве Литовском.
Вскоре после Сейма Ян Замойский неожиданно умер. С его смертью за выполнение планов антикоролевского заговора взя-лись более дерзкие люди, как, например, 52-летний бельский и краковский воевода, гетман надворный и маршалок великий надворный Миколай Флорианович Зебжидовский, Радзивилл и другие. Теперь заговорщики выступали против планов введения наследственной королевской власти и выдвигали лозунг лише-ния трона Сигизмунда III. В качестве возможных кандидатов на престол ими упоминались “царевич” Димитрий и Габриэль Бато-рий.
В “Грамоте Лжедмитрия I к Московским боярам и другим вся-кого звания людям, о правах его на престол Российский” от 4 ап-реля 1605 года указывается: «А ныне мы, Великий Государь, на престол прародителей наших, великих Государей Царей Россий-ских, идём с Божиею помощью вскоре, а с нами многия рати русския и литовския и татарския». В апреле 1605 года в Москве умер царь Борис Годунов. Возведённый на престол после смерти Бориса его сын Фёдор был убит. Ян-Кароль Ходкевич в этом же году стал великим гетманом литовским.
20 июня 1605 года Димитрий вошёл в русскую столицу, а через месяц венчался на царство. С самого прибытия в Москву намерение воевать с турками и татарами не сходило с языка у нового царя. На пушечном дворе делали новые пушки, мортиры, ружья. Димитрий часто ездил туда, сам пробовал оружие и уст-раивал военные манёвры, которые одновременно были и поте-хой, и упражнениями в военном деле. Царь, забывая о сне, рабо-тал вместе с другими, не сердился, когда его в давке толкали или сбивали с ног. Он надеялся на союз с немецким императором, с Венецией, с французским королём Генрихом IV, к которому Ди-митрий чувствовал особое расположение.
* * *
В ноябре 1605 года в Краков прибыл посол нового царя дьяк Афанасий Власьев. По обычаю династических браков, ему было поручено представлять государя на заочном венчании. Церемо-ния состоялась 12 ноября. Обряд исполнил родственник Мнише-ков краковский архиепископ кардинал Бернард Мацеевский.
В этот вечер Марина была дивно хороша: в короне из драго-ценных камней, в белом серебристом платье, усыпанном само-цветами и жемчугом. Московский посол отказался с ней танце-вать, заявив, что недостоин даже прикоснуться к жене своего го-сударя, но внимательно следил за всеми церемониями. В част-ности, он выразил недовольство тем, что старый Мнишек велел дочери поклониться королю Сигизмунду III, благодаря его за “великие благодеяния”, – такое поведение совсем не подобало русской царице.
Марина получила от мужа богатые дары. Ожидалось, что вско-ре она отправится в Москву, но отъезд несколько раз откла-дывался: пан Ежи жаловался зятю на недостаток средств и дол-ги. Тем временем необычная карьера Марины стала известна не только всей Польше, но и за её пределами. В далёкой Испании Лопе де Вега написал драму “Великий князь Московский и им-ператор”, где под именем Маргариты выведена Марина.
Избранница московского царя с огромным удовольствием иг-рала роль царицы: восседала в церкви под балдахином в окру-жении свиты, посетила Краковский университет и оставила свой автограф в книге почётных посетителей. В декабре, в день при-езда австрийской принцессы, невесты польского короля, она де-монстративно покинула Краков, чтобы не уступить первенства во время придворных церемоний. Осыпанная драгоценностями, Марина наслаждалась ролью царственной особы, и почести явно кружили ей голову.
* * *
В Московском государстве царь Димитрий всем дворянам, находившимся на военной службе, повысил денежные оклады, им усиленно раздавались земли. «Всего досаднее было для вели-кородных бояр приближение к престолу мнимой незнатной род-ни царя и его слабость к иноземцам. В Боярской думе рядом с одним князем Мстиславским, двумя князьями Шуйскими и од-ним князем Голицыным в звании бояр сидело целых пятеро каких-нибудь Нагих, а среди окольничих значились три бывших дьяка» (Ключевский В.О.).
В грамоте митрополита Ростовского, Ярославского и Устюж-ского Филарета (Романова) от 30 ноября 1605 года сказано: «Рострига Гришка Отрепьев, бесосоставным своим умышлением назвав себя сыном великого Государя нашего Царя Великого Князя Ивана Васильевича всея Руси, Царевичем Дмитрием Ивановичем всея Руси, и злым своим чернокнижьем прельстя многих литовских людей и казаков».
Димитрий всю зиму ждал своей невесты Марины Мнишек, а её отец медлил и беспрестанно требовал с наречённого зятя де-нег. В ожидании прибытия невесты царь стягивал войско, наз-начая сбор под Ельцом, чтобы тотчас после свадьбы ударить на Крым. Он постоянно приглашал к себе иностранцев и составил около себя стражу из французов и немцев. Приближённые рус-ские всё более и более оскорблялись предпочтением, которое Димитрий оказывал иностранцам.
«В записках польского гетмана Жолкевского, принимавшего деятельное участие в московских делах Смутного времени, рас-сказана одна небольшая сцена, разыгравшаяся в Кракове, выра-зительно изображающая положение дел в Москве. В самом нача-ле 1606 года туда приехал от Лжедмитрия посол Безобразов из-вестить короля о вступлении нового царя на московский прес-тол. Справив посольство по чину, Безобразов мигнул канцлеру в знак того, что желает поговорить с ним наедине, и назначенному выслушать его пану сообщил данное ему князьями Шуйскими и Голицыными поручение – попенять королю за то, что он дал им в цари человека низкого и легкомысленного, жестокого, распут-ного мота, недостойного занимать московский престол и не умеющего прилично обращаться с боярами; они де не знают, как от него отделаться, и уж лучше готовы признать своим царём ко-ролевича Владислава» (Ключевский В.О.).
Тем временем Ежи Мнишек получил от московского царя 300 тысяч злотых. 2 марта 1606 года Марина наконец выехала из родного Сандомира, окружённая огромной свитой (по разным данным, её численность составляла от 1269 до 3619 человек). Путешествие Марины продолжалось долго – мешали плохие дороги и чрезмерное гостеприимство литовских магнатов, ус-траивавших пиры в честь молодой русской царицы. Наконец, 18 апреля Марина и её свита пересекли русскую границу. Торжест-венно встречали её в Смоленске, других русских городах на пу-ти к Москве. Навстречу ей был отправлен воевода Басманов. Царь прислал очередные подарки, в том числе огромную карету с позолоченными колёсами, обитую внутри красным бархатом и украшенную серебряными царскими гербами.
Марина Мнишек въехала в Москву утром 2 мая (24 апреля) 1606 года. С ней был её отец, с которым приехали знатные паны братья Адам и Константин Вишневецкие, Стадницкие, Тарлы, Казановские с толпой всякого рода челяди и со множеством слу-живших у них шляхтичей. Кроме того, в Москву приехали пос-лы от короля Сигизмунда паны Олесницкий и Гонсевский со своими свитами.
Церемония торжественного прибытия Марины Мнишек в сто-лицу описана многими очевидцами, поражёнными её пышнос-тью, великолепием, роскошью. Малиновый звон бесчисленных колоколов, длинное шествие придворных в раззолоченных наря-дах, сияющие панцири кавалерии, толпы москвичей, пришедших увидеть свою новую государыню...
У Спасских ворот Кремля их ожидали ещё 50 барабанщиков и 50 трубачей, которые, по словам голландца Паерле, “производи-ли шум несносный, более похожий на собачий лай, нежели на музыку, оттого, что барабанили и трубили без всякого такта, как кто умел”.
После краткого свидания с супругом в Кремле Марину привез-ли в Благовещенский монастырь, где её встретила (как говорят, ласково) мать царя – вдова Ивана Грозного царица Марфа Нагая. Здесь полагалось несколько дней ждать венчания. Пребывание в монастыре слегка тяготило Марину. Она жаловалась на слиш-ком грубую русскую пищу, и царь приказал кушанье для неё го-товить польским поварам. Для развлечения Марины он послал в монастырь музыкантов, что шокировало москвичей и тотчас вызвало в народе толки.
Венчание назначили на четверг 8 мая. И здесь Димитрий на-рушил русский обычай, хотя и не закреплённый в церковном праве: не заключать браки перед постным днём – пятницей. Пе-ред самым заключением брака в Успенском соборе патриарх Иг-натий помазал Марину на царство и венчал царским венцом – шапкой Мономаха. Это также не соответствовало русской тра-диции, но, похоже, Димитрий хотел сделать приятное жене и тестю, подчеркнув особое положение Марины. Царица приняла причастие по православному обряду – вкусив хлеба и вина, что осуждалось католической церковью и могло восприниматься как принятие Мариной православия. В действительности Димитрий не хотел принуждать жену к смене веры и желал лишь исполне-ния ею – для спокойствия подданных – православных обрядов во время торжественных церемоний. Царь и царица восседали в соборе на золотом и серебряном тронах, облачённые в русский наряд. Бархатное, с длинными рукавами платье царицы было так густо усыпано драгоценными камнями, что даже было трудно определить его цвет.
На следующий день новобрачные, по словам одного иностран-ного сочинителя, встали очень поздно. Празднества продолжа-лись. Облачившись в польское платье, царь танцевал с женой “по-гусарски”, а его тесть Ежи Мнишек, преисполненный гор-дости, прислуживал на пиру своей дочери. С тех пор пиры сле-довали за пирами. Царь в упоении любви всё забыл, предавался удовольствиям, танцевал, не уступая полякам в ловкости и раз-дражая чопорность местной знати.
А в городе тем временем становилось тревожно. «Старым боя-рам не нравилось стремление царя к нововведениям и к инозем-ным обычаям, при котором им, детям старой Руси, не представ-лялось играть первой роли. Торговые, зажиточные люди свык-лись со своим образом жизни, их беспокоило то, что делалось перед их глазами и грозило нарушить вековой застой; притом же, в их домах поставили “нечестивую литву”, которая нахально садилась им на шею» (Костомаров Н.И.).
Царь Димитрий всё ещё был популярен среди москвичей, но их раздражали иноземцы, прибывшие в столицу в свите Мнише-ков. Приехавшие на свадьбу шляхтичи и их челядь, поселённые в домах московских жителей, вели себя нагло и высокомерно. Получив от царя предложение вступить в русскую службу, они хвастались этим и кричали: “Вот вся ваша казна перейдёт к нам в руки!”. В пьяном разгуле они бросались на женщин на улицах, врывались насильно в дома, где замечали красивую хозяйку или дочь. Особенно нагло вели себя панские гайдуки. Следует заме-тить, что большая часть этих пришельцев только считалась по-ляками, но по крови были русскими, даже православными, по-тому что в то время в южных провинциях Польши не только шляхта и простолюдины, но и многие знатные паны не отсту-пили ещё от веры предков. Сами приехавшие тогда в Москву братья Адам и Константин Вишневецкие исповедовали право-славие. Но московские люди с трудом могли признать в приез-жих гостях единоверцев и русских по разности обычаев. Притом же все гости говорили или по-польски, или по-малорусски.
А если мы вспомним, что польское правительство то и делало, что издавало распоряжения о прекращении своевольств в юж-ных областях Польши, то не трудно понять, почему прибывшие с панами в Москву отличались таким буйством. Но, как ни ос-корбляла наглость пришельцев русский народ, он всё-таки на-столько любил своего царя, что не поднялся бы на него и изви-нил бы ему ради его свадьбы. Погибель Димитрия была устрое-на путём заговора.
В ночь со вторника на среду с 13 на 14 мая Василий Шуйский [уже однажды изобличённый в интригах против Димитрия, но неосмотрительно прощённый] собрал к себе заговорщиков, меж-ду которыми были и служилые, и торговые люди, раздражённые поступками поляков, и положили сначала отметить дома, в ко-торых стоят поляки, а утром рано в субботу ударить в набат и закричать народу, будто поляки хотят убить царя и перебить думных людей; народ бросится бить поляков, а заговорщики по-кончат с царём (Костомаров Н.И.). В четверг 15 мая царю донес-ли о заговоре, но он не поверил и лишь отмахнулся. Торжества не прекратились. 16 мая немцы подали Димитрию письменное сообщение об измене в столице, но царь опять отказался в это верить. На воскресенье был назначен штурм специально постро-енного деревянного замка, окружённого земляным валом, и дру-гие потехи.
За недостатком соумышленников глава заговора князь Шуй-ский выпустил из тюрем преступников и раздал им топоры и мечи. На рассвете 17 мая восстание началось. По удару набата толпа бросилась к Кремлю. Главные руководители заговора – братья Шуйские, Голицын и Татищев выехали на Красную пло-щадь верхом с толпой из около 200 человек. Сбегавшемуся со всех сторон народу, не знавшему причину набата, Шуйский кри-чал: “Литва собирается убить царя и перебить бояр, идите бить литву!”. Народ с яростными криками бросился штурмовать дво-ры, занимаемые польскими вельможами и послами, в том числе и Ежи Мнишеком, бить литвинов и поляков, многие с мыслью, что в самом деле защищают царя. У других была мысль просто пограбить. Уцелели те, кто сопротивлялся до конца. При этих событиях было убито 1.300 поляков, которые ранее прибыли вместе с Юрием Мнишеком и его дочерью Марией.
Шуйский, освободившись от народа, вместе с заговорщиками въехал в Кремль. Стрельцы сперва хотели было защищать царя, обещавшего им награду, но заговорщики пригрозили им разоре-нием стрелецкой слободы, и те в испуге отступились.
Марина спаслась буквально чудом. Выбежав из спальни, она наткнулась на лестнице на заговорщиков, но, по счастью, не бы-ла узнана. Царица бросилась в покои своих придворных дам и спряталась под юбкой гофмейстерины Барбары Казановской, своей дальней родственницы. Вскоре в комнату вломились за-говорщики. Единственный защитник Марины – её паж Матвей Осмольский – пал под пулями, истекая кровью. Была смертельно ранена одна из женщин. Толпа вела себя крайне непристойно и с бранными словами требовала сказать, где находится царь и его “еретица”-жена. Димитрий был убит. Но в Москве очень скоро начали распространяться слухи о спасении царя, вместо которо-го будто бы был убит кто-то другой. Один из приближённых убитого Димитрия, Михаил Молчанов, в майские дни 1606 года бежал из Москвы в Речь Посполитую, рассказывая по дороге о чудесном спасении покойника.
Н.И. Костомаров писал: «Разделавшись с Дмитрием, Шуйский бросился усмирять народ, возмущённый им же против поляков во имя царя, но москвичи успели уже перебить до четырёх сотен человек пришельцев, сопровождая своё убийство самыми неис-товыми варварствами, нападали на сонных и безоружных и не только убивали, но и мучили: отсекали руки и ноги, выкалывали глаза, обрезывали уши и носы, ругались над женщинами, обна-жали их, гоняли по городу в таком виде и били. С большим тру-дом Шуйский и бояре остановили кровопролитие и всякие неис-товства. Народ в этот день до того перепился, что не мог долго дать себе отчёта в происходившем. Волей-неволей народ сделал-ся участником убийства названого Дмитрия. Возвратить поте-рянного уже нельзя было. Народ молчал в каком-то оцепене-нии».
V. НОВЫЙ ЦАРЬ ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ
И НОВЫЙ ЛЖЕДИМИТРИЙ
Через два дня участвовавшие в заговоре князья и бояре согла-сились выбрать Шуйского в цари и приступили к организации новой власти. Василий Иванович Шуйский был провозглашён 19 мая 1606 года новым царём. Лишь через несколько дней пан Ежи Мнишек узнал, что дочь его осталась в живых. Но бояре за-брали у неё всё: подарки мужа, деньги и драгоценности, чётки и крест с мощами. Марина, однако, не слишком жалела о поте-рянном. По слухам, она заявила, что предпочла бы, чтобы ей вернули негритёнка, которого у неё отняли, нежели все драго-ценности и уборы. Марину ослепил блеск короны, а не блеск зо-лота. И тогда, и позже она искала не богатства, и даже не власти как таковой, а почёта, блеска. Во всей истории с первым само-званцем Марина Мнишек была, пожалуй, единственной, кого трудно в чём-либо упрекнуть. Она вышла замуж за сына Ивана Грозного – не её вина, что русский царевич оказался, возможно, ненастоящим.
1-го июня Василий Шуйский венчался на царство, а 3-го июня, чтобы доказать народу ложность слухов о спасении царя Димит-рия, в Архангельском соборе были выставлены специально при-везённые мощи настоящего царевича Димитрия. Однако это не убедило людей. В день открытия мощей народ чуть не взбунто-вался и не убил каменьями Шуйского.
Страшась мести со стороны Польши за перебитых в Москве поляков, Шуйский с боярами рассудили, что лучше всего задер-жать у себя всех поляков и даже послов Сигизмунда – панов Олесницкого и Гонсевского, – а между тем отправить своих пос-лов в Польшу и выведать там, что намерен делать король. В июне Василий отправил князя Григория Волконского и А. Ива-нова с объяснениями.
Вскоре Мнишеки, их родственники и слуги в количестве 375 человек были сосланы Шуйским в Ярославль. Местные жители неплохо относились к Марине и её спутникам. Старый Мнишек, желая завоевать симпатии русских, отрастил окладистую бороду и длинные волосы, облачился в русское платье. Стража пригля-дывала за пленниками не слишком рьяно и даже помогала им пересылать письма в Польшу.
15 июня, в воскресенье, в Москве сделался шум и бунт. Пяте-рых крикунов схватили, высекли кнутом и сослали. Но то было только начало смут.
* * *
Через прибывших, наконец, в Польшу московских послов, приписывая убийства в Москве наглости поляков, Шуйский ис-кал для себя оправдания в ранее присланном ему королевском письме, содержавшем позволение безнаказанно убивать в таком случае. Посылая с послами подарки, Шуйский просил свято соб-людать договор о перемирии. Король, не приняв подарки, отве-чал, что условленное с Годуновым он будет твёрдо соблюдать, но не может возбранять свободному народу, родным и друзьям убитых при случае напасть и отомстить. Волконский и Иванов пробыли в Польше более года и натерпелись там всяких упрёков и оскорблений.
В первый понедельник после Троицы (15 июня) состоялось под Люблином первое собрание участников литовского рокоша. О том, насколько ненадёжными были даже войска короля, пос-ланные против мятежников, видно из записок современников. Слово находившемуся на королевской службе шляхтичу С. Мас-кевичу: «Июня 15 мы поступили в хоругвь князя Порыцкого и немедленно чрез Варшаву отправились в лагерь, где собралось и войско его королевского величества.
Июня 18 рокошане расположились под Варшавой в 3 милях от нас. Мы послали к ним своих послов с просьбой предостеречь нас, как братьев, от всякого умысла на Речь Посполитую, если за кем-либо ведали, чтобы и мы за благо Отечества могли стать общими силами. Они ничего основательного не сказали и, видя, что мы наступаем на них, спешили удалиться» (“Сказания сов-ременников о Димитрии Самозванце”).
В своих записках С. Маскевич писал также: «Я в то время по-ступил в хоругвь пана тарновского Гратуса, брал серебро из каз-ны и раздавал товарищам. В войске возник мятеж, требовали рокоша, чему не последнею причиною была пощёчина, данная паном Струсем в общем собрании одному товарищу из роты Свенцицкого. Уже завязалась лихая схватка, и неоднократно мы выходили в поле, наименовав маршалком [новой конфедерации] пана Сепекевского. Пан гетман с трудом успокоил недоволь-ных» (“Сказания современников о Димитрии Самозванце”).
Короля Сигизмунда III в Литве ненавидели, если рассудить, как ненавидят строгого учителя, требующего порядка в классе, или пристрастного командира, вздумавшего искоренить в своей роте беззастенчивую вольницу и анархию, пытаясь ввести стро-гую дисциплину. Окружение короля было согласно с ним в том, что произвол и ничем не сдерживаемые буйные выходки шлях-ты были опасны для государства даже более, нежели разлад в хозяйстве, и потому Сигизмунд начал борьбу именно со своево-лием местных вельмож. Этого для противников короля оказа-лось достаточно. Как утверждалось впоследствии историками, Миколай Зебжидовский хотел ни много ни мало, свергнуть с престола Сигизмунда III. Собрав рокошан в Сандомире числом до 100 тысяч, он потребовал, чтобы король публично просил из-винения в своих ошибках, отказался от мысли ввести в Речи Посполитой неограниченную королевскую власть, а также уда-лил от себя “льстецов придворных”. Только на таких условиях Зебжидовский готов был сложить оружие.
3 августа 1606 года, как писал С. Маскевич, «Мы стали обозом под Вислицею, а рокошане собрались под Сандомиром и По-кривницею. Виновниками междоусобия были пан воевода кра-ковский Зебжидовский и пан подчаший Великого княжества Ли-товского Януш Радзивилл. […] В то время, когда мы стояли лагерем под Вислицею, – писал С. Маскевич, – король нахо-дился в этом городе, а 6 сентября пошёл с нами на рокошан к Покривнице. 13 сентября мы настигли их под Яновом над Вис-лою. Вождями их были пан воевода краковский [Ян Зебжи-довский], пан подчаший литовский Радзивилл и пан Стадниц-кий-Ланцуцкий. Всех рокошан могло быть до 2.000.
Стадницкий остерёгся и с несколькими сотнями своих пере-правился за Вислу к Казимежу, а другие не успели. Мы быстро наступили на них и через несколько времени принудили пана воеводу краковского и пана подчашего литовского дать на себя обязательство не тревожить более Речи Посполитой и мирно разъехаться. Впрочем, оба они явились на честное слово в стан королевский, и только на третий день после данного ими обя-зательства получили позволение удалиться. А Стадницкий, Дья-вол (так прозвали его за дерзость и необузданность. – А.Д.), на-ходясь за Вислою, издевался над нами.
Мятежи в войске, однако, не прекратились. Товарищи неодно-кратно собирались в коло, избрав маршалком пана Гавриила Липского из роты гетманской. Он мог потерять голову, если бы не ускользнул. Наконец всё успокоилось» (“Сказания современ-ников о Димитрии Самозванце”).
* * *
Почти одновременно в Сандомире, во владениях Мнишеков, которыми сейчас управляла жена (воеводина) Ежи Мнишека, вновь появился “царевич Димитрий”, который ранее объявил себя российским царём в городе Пропойске, недалеко от Мо-гилёва. Там он жил и готовился к походу на Москву, рассылая свои письма по всей Литве и призывая ратных людей присое-диниться к нему. По некоторым данным, новый “воскресший” Димитрий был обыкновенным евреем, учительствовавшим ранее в городе Шклове. В его письмах говорилось: «В первый раз я с литовскими людьми Москву взял, хочу и теперь идти к ней с ни-ми же». В середине августа на юге Московского государства разнёсся слух, что Димитрий жив и убежал в Польшу. Вся Се-верская земля, Белгород, Оскол, Елец провозгласили Димитрия своим царём. В октябре канцлер Лев Сапега направил в Про-пойск своего слугу Гридича, чтобы тот посмотрел на нового пре-тендента на московский престол: “подлинно тот или не тот?”. Но “царь”, живший в монастыре бернардинцев, Гридичу не стал показываться.
В конце концов в замке Мнишеков собралась небольшая горстка вооружённых людей, намеревавшаяся идти в Московию завоёвывать для второго Димитрия трон. Однако, ввиду того, что против короля зрел рокош, король Сигизмунд III не только не поддержал идею нового московского похода, но даже стал стремиться к миру на восточных границах Речи Посполитой.
«В первом десятилетии XVII века личная политика Сигиз-мунда III смогла получить поддержку столь влиятельной груп-пировки господствующего класса, что смогла стать официаль-ной политикой Речи Посполитой. Эти перемены были связаны, прежде всего, с перестановками в соотношении сил в господст-вующем классе Речи Посполитой, когда политическая власть в стране стала во всё большей степени сосредотачиваться в руках группировки магнатов, тесно связывавших свою политику с на-саждением в Речи Посполитой идеологии и практики контрре-формации. Во главе этой группировки стоял сам король Си-гизмунд III, фанатичный воспитанник иезуитов. Чем дальше, тем всё больше эта группировка искала выход из возникавших перед ней внутри- и внешнеполитических проблем в сближении с ка-толическим лагерем в Европе и его главной опорой – Габсбур-гами. В Варшаве рассчитывали, что сотрудничество с Габсбур-гами (не только австрийскими, но и испанскими) может помочь совместной защите южных границ от османов и установлению контроля над Дунайскими княжествами и, что ещё более суще-ственно, обеспечит успешный исход длительного конфликта с протестантской Швецией из-за Прибалтики» (Флоря Б.Н.).
Поддержка планов Сигизмунда III домом Габсбургов могла иметь немаловажное значение в его борьбе с оппозицией. Про-тивостояние Сигизмунда III и магнатско-шляхетской оппози-ции, сопротивлявшейся укреплению королевской власти, в ко-нечном итоге привело к гражданской войне в Речи Посполитой.
Возглавленный краковским воеводой Миколаем Зебжидов-ским заговор, в вероисповедном отношении в значительной мере оказавшийся протестантским, к концу 1606 года уже достаточно широко раскинул свои сети и стал основанием рокоша.
В новый 1607 год видна была радуга “весьма красивая, как среди лета” – писал Маскевич. Шёл дождь, что совсем несвой-ственно для зимней погоды в Литве.
Вместе с Зебжидовским в восстании шляхты в 1607 году при-нял участие и крупный магнат-протестант Радзивилл. Большин-ство недовольных понятия не имели ни об эффективном управ-лении государством, ни об упорядоченной финансовой системе, ни о большой европейской политике, но давно подмечено, что критиковать чьи-то действия, не предлагая взамен своих рецеп-тов, – дело слишком лёгкое и увлекательное, чтобы от него от-казался хоть один напыщенный болван или светский горлопан. В Литве, где были сильны сепаратистские настроения, Сигиз-мунда просто не любили и всё. Без каких-либо попыток аргумен-тировать свою нелюбовь к королю. В то же время, право на ро-кош было общепризнанной традицией поведения шляхты XVII века и воспринималось как нечто само собой разумеющееся: поссорился Зебжидовский с королём – ну и восстал. На то она и шляхетская вольность! Великое княжество Литовское, давно уже накопившее недовольство религиозной политикой Сигиз-мунда, теперь, возглавляемое протестантами-повстанцами, стало основным районом рокоша.
* * *
Восстание шляхты против короля на время сковало возмож-ности правительства Речи Посполитой в проведении активной восточной политики. Рокош усилил анархию в стране, против которой и боролся всё своё царствование Сигизмунд III. И с са-мого начала одним из участников подавления рокоша был род-ственник великого канцлера литовского Ян-Пётр Сапега – один из блестящих литовских аристократов, воспитанник итальян-ских школ и ученик лучших полководцев Речи Посполитой. Ве-ликий беспорядок сначала проявлялся в мятежных спорах и лёг-ких стычках, но, наконец, дошёл до кровопролитной битвы 5 июля 1607 года у Варки и Гузова, где восставшие были разбиты и рассеяны гетманами Жолкевским и Ходкевичем. Немногие за-чинщики понесли наказание, многие были напуганы, а большин-ство покорёно милостью.
Успокоение, однако, наступило не раньше, чем участники ро-коша узнали о новом этапе московской Смуты. Обратившись на неё, пыл лишённых прежней цели людей придал Смуте рост и силы. Тогда же, после ликвидации угрозы от рокошан, изме-нилась вся восточная политика Речи Посполитой. Придворный идеолог польского короля Пальчевский даже написал и выпус-тил целый труд, доказывавший необходимость превращения Московского царства по примеру американского континента в “польский Новый Свет”, в котором, по испанскому образцу, не-обходимо местных еретиков привести в лоно католической церк-ви и, как испанцы подчинили индейцев своей монархии, подчи-нить русских польской Короне.
За заслуги Яна-Петра Сапеги в подавлении шляхетского вос-стания король пожаловал его денежным жалованьем и долж-ностями киевского каштеляна и старосты усвятского и керепец-кого. Правительство, стремясь избавиться от участников литов-ского шляхетского восстания, дало им возможность уйти в пре-делы Русского государства. Наёмные королевские солдаты, ос-тавшиеся теперь без работы, также хлынули в русские пределы в надежде на то, что “царёк” щедро вознаградит их за труды.
Если в отношении 1-го Димитрия литовская шляхта испыты-вала сомнения, то 2-й Димитрий (в русских документах – Лже-дмитрий II) был поддержан в Литве с энтузиазмом. Армия 2-го Димитрия, так же, как и 1-го, была наёмной и формировалась по тому же принципу. И роты при этом, как и прежде, состояли из воинов одной местности.
Стоит отметить ещё один факт: военная служба во многих се-мьях литовской шляхты к началу XVII века уже становится се-мейной традицией и передаётся по наследству. Ю.М. Бохан при-водит фамилии представителей литвинской шляхты, которые не-сли военную службу на протяжении нескольких лет великому князю литовскому Александру в начале XVI века: Станислав Пшонка, Янушак Семиховский, Якуб Вольский, Габриель Запор-ский, Ян Заремба. Эти же фамилии встречаются и в армии 2-го Димитрия, где их носители выступают в роли ротмистров.
С набранной армией 2-й Димитрий объявился в Стародубе в середине 1607 года. Здесь случайно находился атаман Иван За-руцкий, который участвовал в походе 1-го Димитрия и потому хорошо его знал. Однако Заруцкий предпочёл признать “царе-вича” за истинного и за такую услугу был пожалован самозван-цем в “бояре”.
2 сентября 1607 года ко 2-му Димитрию пришёл со своей хо-ругвью мозырский хорунжий Осип Будило (Будзило). Затем свои отряды из шляхты привели Адам Вишневецкий, Роман Ру-жинский и многие другие вельможи Речи Посполитой. Троюрод-ный брат канцлера Льва Сапеги – пан Ян-Пётр Сапега – с раз-решения короля стал также собирать войска для нового похода. А ведь, как уже указывалось ранее, много владений Сапегов на-ходилось в окрестностях Бреста и Пинска, и потому, скорее все-го, в его отряде как раз и находились местные шляхтичи. Мно-гие участники рокоша были прощёны королём, но некоторые, как шляхтич Лисовский, за участие в восстании и другие про-ступки были осуждёны на банницию (изгнание из отечества). Такие люди без колебаний приняли участие в походе 2-го Ди-митрия на Москву. За крупными литовскими панами опять потя-нулись мелкие литовские шляхтичи. Также поддержать 2-го Димитрия согласились запорожские и донские казаки.
В сентябре Димитрий с отрядом литовских шляхтичей дви-нулся из Стародуба к верховьям Оки.
* * *
В январе 1608 года к Димитрию вместе с паном Тупальским и 400 конными шляхтичами пришёл брестский воевода Януш Тышкевич, древний магнатский род которого уже давно прожи-вал в окрестностях Бреста и Пинска и после 1569 года получил графский титул и герб Лелива. Вполне вероятно (с той же долей вероятности, что и в хоругви Яна-Петра Сапеги), что среди че-тырёх сотен всадников, пришедших с Тышкевичем, мог опять же находиться кто-то из Дзиковицких, поскольку их могли при-вести в этот полк не только связи по знакомству, но и отдалённо родственные. Ведь всего лишь четыре десятка лет до того ещё была жива вторая жена Сенько Домановича, которая в девичест-ве имела фамилию Тишкевич (Тышкевич)!
* * *
17 января 1608 года московский царь Василий Шуйский позд-ним браком, на 56-м году жизни, взял в жёны княжну Марию Буйносову. Совместная жизнь царя и молодой царицы была счастливой. Оба мечтали, чтобы поскорее закончилось Смутное время, чтобы насладиться своим тихим совместным бытиём, че-го им так и не представилось.
В течение зимы и весны 1607 – 1608 годов вокруг Димитрия собрались значительные литовские отряды. Но не следует ду-мать, что вторжение Димитрия было чисто “польским проек-том”. В рядах русской армии во время битвы под Болховом 10 мая 1608 года среди 170-тысячного русского войска под коман-дованием Шуйского наряду с немцами присутствуют даже по-ляки: гетман войска Димитрия «Князь Ружинский (Рожинский) дал знак вступить в битву прежде всего полку князя Адама Ру-жинского (Рожинского) и полкам Валавского. Против них выс-тупили немцы и поляки».
Однако не всё было гладко и для Димитрия. Вот сообщение от 29 мая 1608 года о возвращении русскими своих городов: «Кост-рому и Ярославль и Ростов и Переяславль государевы люди от воров очистили и воров литовских людей и казаков побили на голову». Но на общий ход событий это не повлияло.
Разбив царские войска под Болховом, отряды Димитрия 1 ию-ня подошли к Москве и начали её осаду. Известия о новых успехах “царя Димитрия” достигли Ярославля, где находились Ежи и Марина Мнишеки, почти одновременно с новостями из Москвы.
По перемирию с Речью Посполитой, заключённому 23 (13) июля 1608 года, царь Василий обязался освободить всех за-держанных литвинов. Летом 1608 года в селе Тушино, что на-ходилось в 12 километрах от Москвы, войска Димитрия по-строили укреплённый лагерь и приступили к её блокаде. В Ту-шино прибыло немало литовских шляхтичей, среди которых наиболее известны были Александр Лисовский и Адам Ружин-ский. Пришедший с брестским воеводой Янушом Тышкевичем шляхтич Тупальский стал ротмистром в полку Адама Ружин-ского, а сам граф Тышкевич – одним из 15 хорунжих (пол-ковников) 2-го Димитрия.
* * *
Поскольку наиболее буйная и авантюрная шляхта покинула Литву и устремилась на просторы Московии, в Великом кня-жестве оказалась обескровленной и ослабленной партия сторон-ников древнего православия. Противостоять наступлению като-лицизма здесь уже было некому. В 1608 году умер ревнитель православия князь К. Острожский, и среди шляхты уже не было никого, кто мог бы заменить его в деле защиты православия, так как даже дети князя перешли в католичество.
* * *
Летом 1608 года в судьбе Яна-Петра Сапеги произошёл крутой перелом. Во главе 7-тысячного отряда шляхтичей и наёмников из числа солдат “инфляндской армии” он вступил в Россию и вскоре прибыл в Тушино к Димитрию. В течение всего времени пребывания Сапеги в России его секретари в духе античных тра-диций день за днём описывали деяния своего начальника и сол-дат его войска, что в дальнейшем дало в руки историков богатый материал для изучения истории Русской Смуты.
В тушинском лагере собралось огромное войско. В одной только коннице насчитывалось свыше 16 тысяч человек. Поми-мо этого – до тысячи русских казаков, крестьяне, а также пред-ставители части русской придворной знати. Из недовольных Шуйским бояр в Тушино образовалась даже собственная Бояр-ская дума и отдельный “Государев двор”. Здесь, после долгих споров, гетман Димитрия, князь Роман Ружинский, командо-вавший шляхтой из Киевского и Брацлавского воеводств, и Ян-Пётр Сапега договорились о разделе сфер влияния. Ружинский с Димитрием остался в Тушино и контролировал юго-западные уезды Московского государства, а Сапега отправился на северо-восток. Одержав победу в сражении у села Рахманцева и разорив Ростов, новый гетман и его воины захватили Замосковье, часть Поморья и с сентября 1608 года приступили к осаде Троице-Сергиева монастыря. Установив свою власть на русской земле, пришельцы объявили о введении налога – сбор с каждой крес-тьянской сохи по 80 рублей.
* * *
16 августа воевода Мнишек с дочерью и частью свиты отпра-вился в путь, направляясь в Речь Посполитую. Их сопровождал русский отряд во главе с князем Владимиром Долгоруковым. Путь пролегал через Углич, Тверь и Белую к литовской границе. У Белой путешественников поджидал сильный тушинский отряд во главе с ротмистрами Зборовским и Стадницким. Воины Шуй-ского быстро разбежались.
Марине было объявлено, что она едет в Тушино к своему му-жу. Очевидцы вспоминали, что молодая женщина искренне ра-довалась предстоящей встрече и даже напевала весёлые песенки. Впрочем, по дороге в Тушино Марине открылась тщательно скрываемая от неё правда о гибели её настоящего мужа (её по-ведал то ли князь Мосальский, то ли некий польский солдат). Известие это по-настоящему потрясло Марину.
Тем временем неутомимый Ежи Мнишек торговался с оче-редным “зятем”. 2-й Димитрий не жалел обещаний. Мнишеку было обещано 300 тысяч злотых при условии взятия Москвы, а в придачу вся Северская земля и большая часть Смоленской. 14 сентября договор был заключён.
20 сентября 1608 года Ян-Пётр Сапега торжественно проводил Марину в лагерь 2-го Димитрия. Несколькими днями позже ка-толический священник тайно обвенчал Марину с “царем”. Бу-дучи до этого всего лишь статистом исторической драмы, она попыталась – на несчастье своё – вмешаться в большую полити-ку. Что двигало ею? Скорее всего – оскорблённое самолюбие. Марина пыталась найти помощь у папского нунция в Польше Франциско Симагетти, но безуспешно.
* * *
Смоленские воеводы в 1608 году писали о положении дел под Дорогобужем и Белой: «Сентября, Государь, в 22 день писали к нам, холопам твоим, Воин Дивов, Иван Корсаков, Григорей Какошкин: пришли к Дорогобужу воры и литовские люди […] А в распросе и с пытками нам, холопам твоим, вязмятин Олексеев человек сказал, что литовских людей приходило 200 человек, да вязмич, детей боярских, и дорогобужан и боярских людей 300 человек […] Сентября ж, Государь, в 28 день […] прислали к нам двух человек детей боярских – вязмич Михайла Озерева да Данила Еремьева – а в расспросе, Государь, с пытки те дети боярские нам сказали, что в Вязьме с рохмистром Чижем да с вязмичи с детьми боярскими с Ываном Сорьиным, с Ываном Челюсткиным, с меньшим Боборыковым литвы, воров, вязмичей и запорожских черкес 450 человек, а идти им из Вязьмы к Дорогобужу. А под Белой, Государь, сентября в 30 день писал к нам: воевода Семён Одадуров пришёл он под Белую, из Белой де, Государь, против его выходили воры и литва».
Из донесения Шуйскому о положении дел под Дорогобужем: «Ходил де в Дорогобужской уезд для вестей архиепискупль ж крестьянин Потапка Лаврентьев. И тогда де Потапка дорого-бужские мужики поимали и хотели отвести к литовским лю-дям… Слышал де дорогобужане у своих крестьян, которые были в полону у литовских людей, что пошло к Москве 3 тысячи литовских людей…».
В русском войске наёмниками были не только поляки и нем-цы. Шуйский уступил Карлу Шведскому Ивангород и ещё две крепости, после чего Карл послал на помощь Москве немалое количество немцев и шведов. В военных действиях на стороне войск Шуйского принимали участие в качестве наёмников анг-личане, шотландцы, французы и представители других нацио-нальностей. 18 хоругвей немцев, бывших под Белой, отделились от прочих и отправили к гетману Жолкевскому 18 послов с за-явлением, что на известных условиях готовы перейти на службу к королю. Также к «гетману привели двух англичан, захвачен-ных под Белой. Они говорят, что к Белой идут 3.000 англичан, шотландцев, немцев и французов и несколько тысяч русских».
Осенью 1608 года отряды пана Лисовского, состоявшие из казаков под командой пана Чижевского, и отряды казаков под командой пана Мартына Собельского, посланные суздальским воеводой Фёдором Плещеевым, предали огню Лух, Шую (пов-торно), Юрьевец, Кинешму, Кострому, Плес, Нерехту. Той же осенью костромичи и галичане первыми из северных городов Московии подняли восстание против пришельцев. Восстание быстро распространялось по всему краю. Галичане в ноябре 1608 года, костромичи в декабре организовали первое народное ополчение, изгнали из Костромы литовцев и двинулись походом на Ярославль.
* * *
В октябре 1608 года Ян-Пётр Сапега стремительным маршем вошёл в Ростов, намереваясь захватить митрополита Филарета. Дальше произошло нечто покрытое тайной, какой-то сговор, в результате чего Филарет принял из рук Димитрия сан патриарха. Поскольку в скором будущем сын Филарета стал основателем новой русской династии, факт этот всячески затушёвывался в дальнейших исторических исследованиях.
В “Отписке устюжан к вычегодцам” от 27 ноября 1608 года говорилось: «Пришед литовские люди в Ростов, потому что жи-ли просто, совету де и обереганья не было, и литовские люди весь выжгли».
А вот донесение о вестях из Москвы: «Вор (то есть Лжедмит-рий II) из-под Москвы посылал под Ярославль против понизов-ских людей воров и литовских людей. А крымских татар под Москву ждут вскоре. А пришли воры и литовские люди в До-рогобуж ныне».
Вот отписка из Вологды в Устюг о сведениях, полученных от пленного: «Да с пытки ж, господине, сказал нам литвин Ян Уншинский, а в полках он был у пана Бобовского в роте […]. А в полках конской и людской голод великий, а просят у вора грошей, а подати нечего, и литва говорит: стоять им до Рож-дества Христова, а с Рождества им Христова расходиться по городам и волостям ротами кормиться и грабить».
Когда в занятом литвинами Ростове Сапеге доложили, что в местном монастыре добровольно сидит скованный цепями ста-рец Иринарх, гетман решил взглянуть на Божьего человека и спросить его пророчество о собственной судьбе. В накинутой на плечи шубе появился он в дверях монашеской кельи. Мёрзлым холодом дохнуло на Сапегу от закованного в железо босого старца. Поёжился гетман.
– Как терпишь ты, старче, такую муку в темнице? – спросил он. – Лютый холод у тебя!
– Для Бога терплю, – сказал Иринарх. – А ты, пан, попадай домой. Насмерть замёрзнешь, коли на Руси задержишься.
Осторожно тронул Сапегу за рукав подручный. Прошептал, докладывая:
– Сказывают, что сколько ни принуждали, не хочет молиться этот старец за короля польского. Говорит, я на Руси рождён, на Руси крещён, за русского царя и Богу молюсь.
– Правильно говорит, – думая о своём, сказал Сапега. – В ка-кой земле жить, тому царю и прямить.
– Так он и за царя Дмитрия молиться не хочет! – не унимался доносчик.
– За царька? – раздражённо спросил Сапега. – За которого?
– За обоих не молится царьков… – начал было доносчик и осёкся. Оттолкнув его плечом, Сапега вышел из мёрзлой кельи. Не оглядываясь, зашагал к саням. Остановился. Поманил паль-цем проходившего мимо монаха, сунул ему пять рублей:
– Великая правда в батьке! – сказал он. – Передай это ему…
Но не исполнил Ян-Пётр Сапега совета старца Иринарха. Ещё три года после этой встречи воевал он на Руси и в ней же и умер.
* * *
На насилия тушинцев горожане и крестьяне уже в конце 1608 года ответили стихийно поднявшейся народной войной. 7 декаб-ря 1608 года сторонники литвинов Никифор Плещеев и Карп Навалкин просили Яна-Петра Сапегу о помощи против нижего-родцев, жалуясь ему, что нижегородские “изменники” дрались около Балахны и разогнали “государевых”, то есть 2-го Ди-митрия людей.
На исходе 1608 года из войск Сапеги, находившегося под Троице-Сергиевым монастырём, и из стана тушинцев Димитрия были высланы войска для усмирения разразившегося восстания. Три отряда из них под начальством Лисовского, Стравинского и Яна Шучинского подошли к Ярославлю. Войска Димитрия на-правились к Суздалю. Лисовский, овладев Ярославлем, оставил здесь охранное войско, перешёл Волгу, разбил войско царского воеводы Монастырского в Данилове и бросился на Кострому. В каждом захваченном городе литвины захватывали большую до-бычу. Однако всё захваченное и награбленное так же легко ухо-дило из рук пришедших в Московию за богатством, как и при-ходило. Случайное богатство тут же проигрывалось сослужив-цам и русским, а потому большинство шляхтичей-авантюристов как ушло в поход бедняками, так впоследствии бедняками и вернулось.
В декабре 1608 года после захвата городов сторонник Димит-рия суздальский воевода Фёдор Плещеев уже доносил Яну-Петру Сапеге: «И милостию Божией и Государевым счастьем мы их побили и острог взяли, и посады Шуйские пожгли и с мужиками, которые сели по дворам и билися с нами насмерть». Тушинцы вторично захватили Суздаль 26 декабря 1608 года, но долго удержать не смогли. В январе 1609 года Лисовский ов-ладел Галичем, подвергнув город разорению. Костромичи, гали-чане и волжане извещали другие дружины, что ждут к себе ратников из Нижнего Новгорода.
17 января 1609 года Ежи Мнишек выехал в Речь Посполитую и с тех пор отвечал далеко не на все письма своей дочери.
Сообщение из Ярославля от 1609 года: «В нынешнем во 117 году апреля 1 день пришли под Ярославль воры литовские люди, и казаки, и черкасы, и татаровя, и государевы изменники рус-ских городов». Из русского донесения о службе: «Лета 117 года, апреля в 6 день, приходили государевы изменники и литовские люди к Коломне под посад».
* * *
В 1609 году наследник знаменитого рода князь Януш Ост-рожский учредил в своих обширных имениях Острожскую орди-нацию (то есть, по-западноевропейски, майорат, переходящий по наследству к старшему мужчине в роду). Но при этом князь внёс положение, что если пресечётся его фамилия по мужской линии, то возможна передача ординации и по женской линии. Впоследствии так и произошло. Новыми владельцами Острож-ской ординации стали князья Сангушки, которые, несмотря на всю славу и известность фамилии Острожских, не присоединили её к своей, что тогда являлось обычным делом.
* * *
Однажды в 1609 году, во время застолья, будучи, видимо, уже навеселе и потому откровенным до неприличия, литовский канц-лер Лев Иванович Сапега, превознося “римскую храбрость” польско-литовской шляхты, произнёс то, что не принято было озвучивать: «Мы дали русским царя-бродягу, который имено-вался сыном Иоанна [Грозного] на смех людям. Теперь вторично даём им мнимого Димитрия в государи, завоевав для него уже половину земли их. Завоюем и другую, пусть лопнут от досады, делаем что хотим…».
И в том же году король Сигизмунд III, убедившись, что 2-й Димитрий не в состоянии самостоятельно овладеть Москвой, ре-шил начать вторжение в пределы Русского государства. Серьёз-ным поводом для вторжения армии Речи Посполитой в пределы Московии послужило обращение Шуйского к шведскому коро-лю Карлу IX с предложением рассмотреть кандидатуру швед-ского принца в качестве нового царя Московии. Выступая перед послами Сейма, Сигизмунд III Ваза заверял их, что война будет вестись исключительно во благо Речи Посполитой, а не во имя династических интересов семейства Ваза. На этом Сейме, в по-пытках привлечь симпатии оппозиции, глава шляхетского мяте-жа пан Зебжидовский, как и другие участники недавнего роко-ша, был амнистирован. Сигизмунд также пообещал передать Ре-чи Посполитой всё, что будет добыто на этой войне – такие за-верения перед подданными были просто немыслимы для любого другого монарха Европы. Но даже при этом оппозиционный шляхетский Сейм всё-таки отказался утвердить налоги на поход в Россию и, в результате, Сигизмунд вынужден был снаряжать войска на свои собственные средства.
Коронный гетман Жолкевский был один из благороднейших и честнейших людей в Речи Посполитой, уважающий права не только своего народа, но и чужих народов, ненавистник насилия, столько же храбрый, сколько умевший держать в порядке вой-ско, великодушный, обходительный и справедливый. К моменту его прихода на Русь у него было в наличии: хоругвь самого гет-мана – 250 человек; краковского каштеляна князя Януша Ост-рожского – 100 человек; королевского кравчего – 100 человек; князя порицкого – 130 человек; старосты сандецкого – 200 чело-век; старосты тлумацкого Николая Гербурта – 100 человек; лю-дей Балабана – 100 человек; Струся, старосты хмельницкого – 200 гусар, казаков 100 человек, пехоты – 1.000 человек. Всего – 2.380 человек. В середине сентября 1609 года польское войско перешло русскую границу и появилось у стен Смоленска. Отря-дам Речи Посполитой, находившимся в Тушино, король прика-зал покинуть Димитрия и присоединиться к его регулярным войскам.
24 декабря 1609 года к Яну-Петру Сапеге прибыли гонцы от Мирского, который сообщал его милости, что он, свернув с большой дороги на Суздаль, просит о помощи. Той же ночью в войске Сапеги был подожжён в трёх местах обоз – в ротах панов Соболевского, Токарского и Семицовей.
* * *
Покинутый поляками и опасаясь, что его выдадут королю, в конце декабря 1609 года Димитрий бежал из Тушина в Калугу. Марина осталась в лагере одна. 15(5) января 1610 года она об-ратилась к королю с просьбой об опеке и помощи. «Уж если кем счастье своевольно играло, – писала Марина, – так это мною; ибо оно возвело меня из шляхетного сословия на высоту Мос-ковского царства, с которого столкнуло в ужасную тюрьму, а оттуда вывело меня на мнимую свободу, из которой повергло меня в более свободную, но и более опасную неволю [...].
Всего лишила меня превратная фортуна, одно лишь законное право на московский престол осталось при мне, скреплённое венчанием на царство, утверждённое признанием меня наслед-ницей и двукратной присягой всех государственных московских чинов».
После долгой, но оказавшейся безуспешной, осады Троице-Сергиевой лавры войско Яна-Петра Сапеги в январе 1610 года отказалось от прежних планов и отошло в Дмитров. Командо-вание русских войск, докладывая о событиях 16 февраля 1610 года под Торжком, сообщает: «Под Торшком литовского пол-ковника Александра Зборовского побили».
Сигизмунд всячески затягивал переговоры с тушинцами. Тог-да Марина попыталась воздействовать на войско. Объезжая ла-герь, она сумела поднять значительную часть донских казаков и некоторые другие отряды. Но Ружинскому удалось подавить это выступление. Опасаясь наказания и, вероятно, выдачи королю, Марина в ночь на 24 февраля бежала из Тушина, облачившись в мужской наряд.
Чего ради она рисковала собой? Вела её всё та же гордыня. Марина не могла, не желала признать себя побеждённой. В пос-лании к войску, оставленном в своём шатре, она писала: «Я уез-жаю для защиты доброго имени, добродетели самой, – ибо, бу-дучи владычицей народов, царицей московской, возвращаться в сословие польской шляхтянки и становиться опять подданной не могу...». Нет, не была способна Марина, вкусив царской власти, превратиться опять в “воеводянку” (недаром так возмутилась она однажды, когда кто-то из польских родственников назвал её “ясновельможной пани”). Блеск царской короны был мимолёт-ным, как солнечный зайчик, но дороги назад для неё уже не было.
Сбившись с пути, Марина попала в Дмитров, занятый войска-ми Яна-Петра Сапеги. Тушинский гетман советовал ей вернуть-ся, и вновь в ответ прозвучало: «Мне ли, царице всероссийской, в таком презренном виде явиться к родным моим? Я готова раз-делить с царём всё, что Бог ниспошлёт ему».
Отправляясь в Калугу, Марина решила идти до конца. Но прежде Дмитров был осаждён войсками молодого полководца князя Михаила Скопина-Шуйского. Штурм был недолгим по причине отсутствия припасов, осаждённые отряды шляхтичей и наёмников вели себя не слишком отважно. Рассказывали, что Марина сама поднялась на стену крепости и стыдила солдат, приводя себя в пример: “Что делаете, трусы, я женщина, а не растерялась”. Потерпев здесь серьёзное поражение от войск Скопина-Шуйского, Ян-Пётр Сапега с большим трудом увёл остатки своих войск к Иосифо-Волоколамскому монастырю, где соединился с войсками Романа Ружинского.
* * *
В апреле 1610 года французский агент в депеше ко Двору сво-его королевства писал: «Лжедмитрий, подозревая поляков, быв-ших в его армии, особенно после того, как посетили его стан королевские послы…», «После бегства Лжедмитрия, оставшие-ся, как поляки, так и московитяне, послали своих послов к ко-ролю…». Для французского агента в армии Димитрия были только поляки и московитяне. Литвинов для него в армии Ди-митрия не существовало. Вернее, для французского агента поля-ки и литвины – “одно лицо”. Окружение Димитрия в Калуге бы-ло ещё более пёстрым, чем в Тушине: уменьшилось число знат-ных бояр; как и прежде, были здесь литвины, поляки, казаки, татары, беглые холопы и прочие люди, “родства не помнящие”.
«Московские пленники сообщили под Смоленском полякам, что народ не любит Василия, что войско не захочет за него бить-ся и вся Русь охотно признает Владислава царём» (Костомаров Н.И.). По этим известиям Сигизмунд III, не снимая осады Смо-ленска, направил к Москве войско гетмана Жолкевского.
Русское войско, шедшее на выручку Смоленску, было встре-чено Жолкевским у села Клушино, в 150 километрах от Москвы. Перед битвой под Клушином к гетману Жолкевскому присое-динились полки Александра Зборовского – 1.540 человек, Мар-тына Казановского – 800 человек, Самуила Дуниковского – 700 человек, Пясковского и Ивашина – 3.000 человек и Людовика Вайера – 200 человек. Таким образом, в распоряжении Жолкев-ского перед битвой под Клушином было немногим более 8 с по-ловиной тысяч человек. В войске царского брата Дмитрия Шуй-ского находилось, кроме русских, «5.000 французов, англичан, нидерландцев, финляндцев и другого немецкого народа под на-чальством Понтуса Делагри и Эдуарда Горна».
24 июня 1610 года коронный гетман Станислав Жолкевский разгромил войско Шуйского. Путь на Москву был открыт. После битвы под Клушином войско Жолкевского опять увеличилось. «Гетман пошёл к Можайску, направляясь к столице. При нём было 10.000 русских, более 2.000 французов и других иноземцев кроме войска, пришедшего с ним, с которым все эти отряды соединились». Таким образом, к войску Жолкевского присое-динилось ещё 12 тысяч человек. Всего под его командованием оказалось более 20 тысяч человек, из которых половина были русские.
Тем временем армия Сигизмунда III продолжала осаждать Смоленск. Во время переговоров посла короля Речи Посполитой Богдана Величанина с осаждёнными защитниками Смоленска происходит такой разговор. Богдан Величанин сказал: «Его ко-ролевское величество удивляется вашему упорству и грубости, что вы не встречаете с благодарностью прибытия в эти страны короля, который, как христианский государь, сжалившись, что столь давно проливается столько христианской крови, пришёл сюда остановить кровопролитие и, если вы будете достойны Божьей милости, взять вас под свою защиту, так как у вас пре-кратился род государей. Оцените доброе намерение короля, ко-торый хочет пожаловать вас, держать в мире ваших жён и детей, сохранить вам вашу веру, обряды, законы и обычаи». На это го-рожане ответили: «Хвалим государя короля, что желает обхо-диться с нами по-христиански, но боимся литвы; мы от неё не обезпечены. Хотя бы король и поцеловал крест, литва не будет держать крестного целования, как и те из литвы, которые стоят под Москвой и которые хотя оберегают наших, но сами же берут наших жён, детей, дочек и разоряют наши волости».
Способный побороться с войсками Сигизмунда военачальник Скопин-Шуйский неожиданно умер, по слухам, – отравленный женой царского брата князя Дмитрия Шуйского, проигравшего сражение под Клушином.
3 июля 1610 года войсками Сигизмунда Смоленск был взят.
Ян-Пётр Сапега, после долгих и безуспешных попыток посту-пить со своим войском на службу к Сигизмунду III, вновь вер-нулся к “царику” Димитрию. Тот назначил Сапегу гетманом и отдал приказ возглавить войска в своём новом походе на Мос-кву. О качестве войска Сапеги на тот период сообщает С. Маске-вич: «К Сапеге присоединилось немного хорошего войска, всё сбродь. Шляхты мало. Только была она в гусарских хоругвях, коих считалось также немного, а именно: две хоругви самого па-на Сапеги, хоругви Каминского, Будзилова, Стравинского и Та-лафусова. Зато казаков (в данном случае – лёгкой конницы. – А.Д.) было без числа».
Гетман короля Жолкевский подступал к русской столице с за-пада, Сапега – с юга. Гетман Димитрия взял Серпухов, Боровск, Пафнутьев монастырь и дошёл до самой Москвы. Марина оста-новилась в Николо-Угрешском монастыре, а Димитрий – в селе Коломенское. Московские бояре волей-неволей должны были соглашаться на избрание сына польского короля Владислава. 17 июля 1610 года царь Шуйский был “сведён” с трона заговорщи-ками, а затем насильно пострижен в монахи. Власть в русской столице перешла к “семибоярщине” во главе с князем Фёдором Мстиславским. Вновь, как в тушинские времена, до Кремля бы-ло рукой подать и царский престол был пуст.
Сообщает окружная грамота бояр от 20 июля 1610 года: «Ны-не польский и литовский король стоит под Смоленском, а гет-ман Жолкевский с польскими и с литовскими людьми стоит в Можайске, а иные литовские люди и русские воры пришли с вором под Москву и стали в Коломенском, а хотят литовские люди по ссылке с гетманом Жолкевским государством Москов-ским завладеть».
Переговоры семибоярщины с Жолкевским шли три недели и 17 августа бояре заключили с гетманом договор, который имел отличия от договора, заключённого 10 февраля тушинскими боярами с королём Сигизмундом под Смоленском. Главное его отличие – Владислав должен принять православную веру. 27 августа Москва присягнула на верность Владиславу Сигизмун-довичу, сыну Сигизмунда III. Строго говоря, приглашение на свой престол иноземцев для Европы того времени было явле-нием вполне обычным и нормальным, так что тут о государ-ственной измене бояр говорить не приходится. Московское государство избирало царём своим Владислава с тем, что власть его была ограничена по управлению боярами и думными людь-ми, а по законодательству – думою всей земли. Для Димитрия, не ожидавшего такого выбора московских бояр, случившееся оз-начало полный крах всех надежд.
Гетман Жолкевский во главе коронных войск окружил стан “царика” Димитрия в селе Коломенском. Димитрий бросил свою армию и бежал. Его гетман Ян-Пётр Сапега вступил в долгие переговоры и, в конце концов, он и его солдаты согласились пе-рейти на службу к московскому правительству. Получив жало-ванье, войско Сапеги отправилось в Заокские города и Север-скую землю. Здесь Сапега в течение всего следующего года вёл сложные переговоры с “цариком” Димитрием, с московским правительством, с королём Сигизмундом и даже с руководи-телями вскоре возникшего земского ополчения, пытаясь найти наиболее выгодный вариант службы для своего практически личного войска.
VI. ЛИТВИНЫ В МОСКВЕ
19 сентября 1610 года боявшееся народного восстания бояр-ское правительство решило впустить войско гетмана Жолкев-ского в Москву. Жолкевский с польским отрядом в ночь с 20 на 21 сентября тихо вошёл в Кремль, центральные районы и Ново-девичий монастырь и с тех пор польский гарнизон стал хозяи-ном положения, так как на его военной силе держалось боярское правительство. Гетман так умел держать в повиновении своё войско и обращаться с русскими, что даже сам суровый патри-арх Гермоген начал смотреть на него более дружелюбными гла-зами. Русские города один за другим присягали Владиславу, кроме некоторых, всё ещё державших сторону Димитрия. Но им было тяжко. Так, 7 октября 1610 года, по словам старорусской хроники, «пришли из стана Сигизмунда вольные люди, в два часа овладели Козельском; погибло семь тысяч жителей; увели в плен воевод, бояр [...] Разграбили добро и ушли, предав пламени город».
Марине с Димитрием пришлось бежать в Калугу. Их сопро-вождали 500 казаков атамана Ивана Мартыновича Заруцкого.
* * *
Сообщение 1610 года: «Ноября в 4 день, к боярину и воеводам Михаилу Борисовичу Шеину ко князю Петру Ивановичу Гор-чакову вышел из полона дворцовый крестьянин Вонетцкой во-лости деревни Мунзареевской Васка Фролов, а взяли его литов-ские люди […]. От [монастыря Святого] Духа литовские люди многие пошли под Москву […]. Да как он был у литовских лю-дей, литовские люди спрашивали про город, сколь глубок будет и сваи сколь копаны и сколь город широк».
Вот сведения, полученные московитянами в 1610 году от пленного: «Лета 7118 году, ноября в 10 день на вылазке взяты литовских людей два человека и те литовские люди распраши-ваны, а в распросе сказали. Литвин, которого взял Иванов чело-век, сказался, зовут его Оникейком, Грицков, Быхова города, роты пана Глотцкого, королевского подчашего. Корол стоит за Троецким монастырём, а при короле радных панов гетман Жол-товской да Лев Сапега и иные паны, а в Духове монастыре пан стоит Глоцкой, а с ним запорожские казаки, а с Глоцким литов-ские люди и запорожские казаки, всего 3.000 человек, а Глот-цкой пришёл из Литвы тому недели две, а с Глотцким пришло 500 человек».
* * *
Несмотря на все усилия литовского канцлера, «Лев Сапега не достиг поставленной для своего рода и родины цели. Хоть Мос-ква и была взята, а королевич Владислав провозглашён царём, но действия короля Сигизмунда разрушили всё, что создал Са-пега. Король вдруг заявил о своих собственных претензиях на московский трон. Жолкевский не долго остался в Москве. Си-гизмунд был вовсе не доволен договором, поставленным Жол-кевским. Сигизмунд думал сам завладеть этим государством и присоединить его к Польше. Управлявшие им иезуиты не видели для своих планов никакой пользы из того, что Владислав сдела-ется московским царём, когда при этом не дозволено будет ни строить костёлов, ни совращать православных в латинство и унию. Полякам вообще не нравилось запрещение давать им ста-роства и должности в московской земле, тогда как они надея-лись поживиться при новом порядке вещей. Сигизмунд отозвал Жолкевского из Москвы. В конце октября (скорее ноября. – А.Д.) гетман сдал начальство над войском, оставшимся в Моск-ве, Александру Гонсевскому, а сам выехал под Смоленск, взяв-ши с собой сверженного царя Василия и жену его.
Сигизмунд принял Жолкевского с гневом, с презрением бро-сил представленный гетманом договор и сказал: “Я не допущу сына моего быть царём московским”» (Костомаров Н.И.). Затем Сигизмунд уехал в Варшаву и приказал везти за собою пленён-ного царя Шуйского и его братьев.
* * *
Возможно, как уже говорилось выше, Феодор Харитонович принимал участие в военных событиях в Московском государ-стве. Но остававшиеся в отчичных владениях представители ро-да продолжали жить своими местными заботами. Так, 9 ноября 1610 года в пинском гродском суде был учинён позыв по делу (имя не читается) Феодоровича Дзиковицкого с Ониском(?) и Тимохом Дзиковицкими о “неправильном распахивании земли” (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901.).
* * *
Ещё в Тушино у 2-го Димитрия служил касимовский татар-ский царь Ураз-Мухаммед, но после раскола в Тушинском лаге-ре он ушёл под Смоленск к Сигизмунду. Семья его, однако, осталась при Димитрии. Однажды Ураз-Мухаммед тайно явился в Калугу то ли за семьёй, то ли арестовать по приказу короля са-мого Димитрия. Последнее сделать было нетрудно, поскольку отряд телохранителей при “царике” состоял из татар. Однако Мухаммед был опознан и по личному указанию Димитрия каз-нён. Было произведено дознание и над телохранителями, но мер против них предпринято не было. Татары затаили злобу. 11 де-кабря 1610 года, во время дальней прогулки телохранитель 2-го Димитрия крещёный татарин князь Пётр Урусов сначала застре-лил “царика”, а затем, для верности, отсёк ему голову. Марина была потрясена вестью о гибели своего второго мужа. Она ока-залась едва ли не единственной, кто оплакивал его искренне. Бе-ременная на последних месяцах, царица “выбежала из замка, рвала на себе волосы и, не желая жить без друга, просила, чтобы и её тоже убили”. Говорят, что она даже нанесла себе раны (к счастью, неопасные). Жители Калуги сперва отнеслись к ней с сочувствием. Но бояре, желавшие присягнуть королевичу Вла-диславу, отправили её в заключение. В начале января 1611 года у неё родился сын, крещённый по православному обряду и в честь “деда” названный Иваном.
Предводитель земского ополчения Прокопий Ляпунов в своей грамоте из Рязани в Нижний Новгород в январе 1611 года пи-шет: «…а к нам они на Рязань шлют войною пана Сопегу, да Струся со многими людьми литовскими».
В этот момент на стороне Марины выступили донские казаки атамана Заруцкого. Заруцкий намеревался посадить на престол новорожденного сына Марины, надеясь, по-видимому, стать при нём регентом. Как бы там ни было, с января 1611 года казачий атаман оставался единственным союзником Марины. Другие ру-ководители неправительственных отрядов не всегда относились к планам Заруцкого с энтузиазмом. Впрочем, вопрос о престоло-наследии не мешал сотрудничеству этих разнородных сил. Тру-бецкой и Заруцкий признали Марину царицей, а её сына – царе-вичем, но уход из-под Москвы большинства дворян резко уменьшил их шансы на успех.
* * *
Положение литовских войск, стоявших в Москве, сильно ос-ложнил отказ солдат гетмана Ходкевича принимать дальнейшее участие в боях до тех пор, пока им не выплатят просроченное жалованье. После того, как выяснилось, что денег нет, 13 марта 1611 года большинство жолнёров двинулось из-под Москвы на родину. Мозырский хорунжий Осип Будило позже записал в своих воспоминаниях: «Когда в Москву, которую уже два года держали в осаде русские, не являлись ни король с сыном Влади-славом, которому русские целовали крест, ни вспомогательное войско, когда и вообще в Московской земле не было никакого уже польского войска, потому что король, взяв Смоленск, воз-вратился в Польшу, то польское войско, бывшее в Москве в то время, когда русские изменили, не дождавшись вспомогатель-ных сил и соскучившись долговременною службой, составило конфедерацию и отправилось в Польшу, в королевские имения, осталось в Москве одно лишь войско Сапеги».
Не правда ли, удивительная осада, когда воины могут свобод-но выйти из осаждённого города по причине невыплаты заработ-ной платы? Вместе с войском был вынужден отойти от русской столицы и гетман Ходкевич. В Москве остался лишь гарнизон численностью в 1.600 человек из наиболее стойких – это были солдаты Сапеги – “сепежинцы”. Только непонятно, во что они продолжали верить: то ли в помощь правительства Речи Поспо-литой, то ли в свою удачу. Если в Москве ещё недавно было 4.000 человек, то ушло, получается, более половины…
С января по апрель 1611 года первое ополчение под началь-ством Ляпунова шло к Москве, соединяясь по дороге с разными ополчениями городов. После Пасхи 11 апреля 1611 года опол-ченцы Ляпунова осадили войска Сигизмунда III в Москве. В приговоре Ляпуновского ополчения от 30 июня 1611 года на-зываются виновники бед в Российском государстве: «…а по-местные и вотчинные земли отписав, раздати безпоместным и разорённым детям боярским, которые поместей своих отбыли от литовского разорения… А у которых дворян и детей боярских и у приказных и у всяких людей в разгроме, как за грех всего пра-вославного христианства литовские люди Московское государ-ство разорили и выжгли…».
Москва в начале XVII века (по старой карте)
Летом у осаждённого в Кремле гарнизона вновь обострился вопрос с продовольствием. В июне 1611 года Ян-Пётр Сапега договорился, наконец, с королём о переходе его войска на ко-ронную службу и после этого приступил к операциям по снаб-жению продовольствием осаждённого в Москве гарнизона. Ян-Пётр Сапега, сам находясь в осаде, пошёл на риск. С тремя с по-ловиной тысячами своих ратников он спокойно вышел из Крем-ля с целью пополнения запасов. Русские решили, что это часть поляков, устав от тягот осады, надумала навсегда покинуть их столицу и бежать в Польшу. Выходу осаждённых не стали пре-пятствовать. А пока Сапега отсутствовал, московиты осадили и взяли Девичий монастырь, расположенный в полумиле от Крем-ля и затем заняли все ворота, которыми осаждённым ещё можно было пользоваться.
О том, что происходило в европейской части Московии, знали даже в далёкой Сибири. Отписка их Тобольска в Нарым о мос-ковском разорении 24 июля – 26 августа 1611 года гласит: «…и Жигимонт король по тому гетманскому договору со всеми поль-скими и литовскими людьми своего крестного целования, на что присягали, ничего не исправил, сына своего Владислава на Мос-ковское государство не дал, а польских и литовских людей, ко-торые с гетманом Желковским изменою Михайла Салтыкова да Федьки Андронова с товарищи и с их советники, прибавя из-под Смоленска, пустили в город Москву и Московским государ-ством завладели».
При отсутствии власти и порядка Сапега через полтора месяца набрал в окрестных селениях достаточное количество провиан-та. Ночью на судах он перевёз продовольствие через Москву-реку к Кремлю, вызвав необыкновенное ликование среди осаж-дённых. Русские пришли в ужас, поняв, что в это же самое время солдаты гарнизона могли беспрепятственно совершить вылазку из Кремля и разбить находившихся в Москве казаков князя Тру-бецкого. Этого не случилось только из-за несогласованности действий литовских начальников между собой.
Служивший в польском войске немец Конрад Буссов в своей “Московской хронике” писал: «От всего полка немцев и воинов других национальностей осталось только 60 солдат. Кремль уж давно сдался бы сам из-за голода, если бы господин Ян-Пётр Са-пега не выручил бы его, с ловкостью пройдя Белый город, заня-тый московитами [нанеся при этом поражение расположен-ной рядом казацкой рати], и доставив в Кремль, кроме прочего про-вианта, 2.000 караваев хлеба».
Неизвестно, как сложилась бы история с завоеванием Мос-ковии в ином случае, но, к несчастью для гарнизона Кремля, в походе по Замоскворечью Ян-Пётр Сапега заболел горячкой и 14 (4) сентября, находясь на территории Кремля, в палатах Васи-лия Шуйского, умер. Маскевич писал: «умер пан Сапега в сто-лице после кратковременной болезни. Войско, бывшее под на-чальством его, [через 10 дней] удалилось из Москвы и разош-лось по деревням. Оно не хотело повиноваться ни нашему реги-ментарю (командующему. – А.Д.), ни кому-либо другому. Зани-малось только набегами, ни с кем не делилось добычей, припе-кало московитян сзади и наживалось. Королю также не служило, исключая разве того времени, когда несколько недель стояло под Москвою […]. Тело пана Сапеги оно увезло с собой и отос-лало в Литву». После смерти своего военачальника его солдаты, которых все знали под именем “сапежинцев”, вывезли кроме тела командира и документы его походной канцелярии, передав всё его вдове.
* * *
19 сентября 1611 года гарнизон Москвы отправил на Сейм в Варшаву, который должен был начаться 26 сентября, своих пос-лов – полковника Хруслинского, ротмистра Подгородинского, поручников Быховца и Победунского, а также товарищей Воль-ского и Мироницкого. Послам была дана инструкция, в которой, в частности, говорилось: «Имеют узнать наши послы у его вели-чества касательно дальнейшей нашей службы. Если она будет нужна, то чтобы король нам назначил на каждую четверть опре-делённое жалованье, и притом наличными деньгами. Так как нам из московской казны выдано 50.000 флоринов и 4.000 на ра-неных, то послы наши, переговорив с послами от всего войска, находящегося в Москве, имеют просить, чтобы его величество уравнял нас в этом отношении с полком пана Зборовского сог-ласно обещанию и исключил эту сумму в виде пожалования нам.
Имеют послы старательно изложить перед его величеством за-слуги нашего вождя – славной памяти Яна-Петра Сапеги, как он, забывая жену и детей, делал издержки на службу его величеству, обременил долгами свои имения, и здесь, в войске, набрал денег от разных лиц. И вновь обременил ими свои имения, и, что важ-нее всего, запечатлел эту службу его величеству и Речи Поспо-литой своей жизнью. Чтобы его величество за столь верную службу не оставил своей милостью его жены и детей в их сирот-стве и бедности и благоволил заплатить им и вознаградить их за это.
Послы имеют также принести его величеству усердную прось-бу и за заслуженных избитых и раненых ротмистров, включая сюда и обнищавших и искалеченных товарищей, чтобы его ве-личество милостиво принимал и решал все их просьбы.
[…] Если бы его величество отказал в этих справедливых просьбах, то послы имеют объявить, что рыцарство, вследствие нужды, не может дольше оставаться на службе его величества» (“Русская историческая библиотека. Т. 1. Памятники, относя-щиеся к Смутному времени”).
“Окружная грамота Троицы-Сергиева монастыря” от архи-мандрита Дионисия от 6 октября 1611 года: «А ныне пришёл к Москве, к литовским людям на помощь Хоткевич…».
* * *
В октябре 1611 года бывший московский царь Василий Шуй-ский с братьями был доставлен в Польшу. «Успехи Польши над Русью произвели радость во всём католическом мире. В Риме празднества шли за празднествами. Королю устроили торжест-венный въезд. Жолкевский вёз за собой пленного низверженного царя. Сослуживцы Жолкевского щеголяли блеском своих одежд и вооружения. Сам коронный гетман ехал в открытой, богато уб-ранной коляске, которую везли шесть турецких белых лошадей. За его коляской везли Шуйского в открытой королевской карете. Бывший царь сидел со своими двумя братьями. На нём был длинный, белый, вышитый золотом кафтан, а на голове высокая шапка из чёрной лисицы. Поляки с любопытством всматрива-лись в его измождённое сухощавое лицо и ловили мрачный взгляд его красноватых больных глаз. За ним везли пленного Шеина со смолянами, а потом послов – Голицына и Филарета с товарищами. Это было 29 октября 1611 года. Поезд двигался по Краковскому предместью в Замок, где в Сенатской избе был в сборе весь Сенат, Двор, знатнейшие паны Речи Посполитой. На троне сидел король Сигизмунд с королевой, а по бокам – члены его фамилии. Ввели пленных; Василия с братьями поставили пе-ред троном. Жолкевский выступил вперёд и громко произнёс ла-тинскую цветистую речь, в которой упомянул разных римских героев. Затем гетман продолжил: “Ваше величество, я вас умо-ляю за них, примите их не как пленных, окажите им своё мило-сердие, помните, что счастье непостоянно и никто из монархов не может назвать себя счастливым, пока не окончит своего зем-ного поприща”. По окончании этой речи пленники были допу-щены до руки королевской.
После этого произнесёны были ещё две речи, одна – канц-лером, другая – маршалом Посольской избы в похвалу Сигиз-мунду, гетману и польской нации. В заключение всего встал со своего места Юрий Мнишек, вспоминал о вероломном убийстве Димитрия, коронованного и всеми признанного, говорил об ос-корблении своей дочери, царицы Марины, о предательском из-биении гостей, приехавших на свадьбу, и требовал правосудия. Василий стоял молча. Мнишек проговорил свою речь, но никто из панов Речи Посполитой не произнёс ни слова, никто не обра-тил на него внимания, напротив, все глядели с состраданием и участием на пленного царя. Король отпустил Василия милости-во» (Костомаров Н.И.).
Вместе с братом Димитрием бывший царь был помещён под охраной в Гостинский замок. Неволя и тоска свели Василия в могилу на следующий же год, 12 сентября, а через пять дней умер и его брат Димитрий. Более благосклонной была судьба к их меньшему брату Ивану, которому поляки разрешили жить на свободе, но под другим именем.
* * *
В допросных речах литовских пленников от 22 января 1612 года говорится: «А в Пермских распросных речах Ивана Чемо-данова да Пятко Филатова написано. Сказывали им литовские люди Микитка с Быхова города, а Якушка с Чернобыля города: как они из Литвы пришли под Москву, тому четвёртый год, стояли под Москвою в Тушине и под Троицею в Сопегине пол-ку, а из-под Троицы с Сопегом ж были в Мещенску, а из Мещен-ска они ходили от Сопеги в Можайск, а из Можайска они, две роты с Выйгуковским паном, да Токарским, пришли под Москву к Сопеге в полк […]. А на Москве сидит литовских людей четы-ре тысячи и голод и нужда великая…».
Не намного лучше жилось тогда и московитам. Зимой многие русские, жившие под Москвой, лишившись жилищ, замерзали по полям и дорогам. Те, которые были поудалее, образовали шайки удальцов, называемых “шишами”, и нападали на литви-нов неожиданными налётами, ведя с ними партизанскую войну.
Киевский купец Богдан Балыка, вздумавший отправиться в Московию по торговым делам в такое время, оставил записки, в которых описал увиденное. Эти записки представляют интерес, как свидетельства очевидца. Он писал: «24 дня [февраля 1612 го-да по старому стилю] приехали в Смоленск, нашёл там пана Струся и зятя своего Козеку. 24 дня Струсь пошёл к столице. Тогда же двинулись и мы, правда, с большим сожалением, за Струсем до Вязьмы.
В среду 26 дня пана Струся разбили шиши, забрали много имущества, и 9 человек пехотинцев убили. А мы у села Жижина пана Хотымерского нагнали и назавтра через те трупы ехали.
Месяца марта 1, в воскресенье православное, приехали в Вязь-му и нашли там Скоробогатого, Богдана Гребенника и Стефана Хмеля – купцов и мещан киевских. Того же месяца 6 [дня] сам пан Струсь со всем войском пошёл было к столице, и мы за ним. Однако из-за плохой ухабистой дороги, из-за шишов и больших снегов пан Струсь мили две отошёл, и мы две версты отошли от деревни князя Ивана Алгидиева.
Сначала мы вернулись в Вязьму 7 дня, а потом и пан Струсь вернулся со всем войском. В тот же день Емельян Скоробогатый и Стефан Хмель отправились назад в Киев, а мы весь Великий Пост и после Пасхи несколько недель стояли.
В середине Поста, – продолжал далее Б. Балыка, – немцев человек 60 пришло в Вязьму, разгромив по дороге шишов сле-дующим образом. Как вышли из Смоленска, где им было ука-зано стоять, немцы улеглись в возах по несколько человек и на-крылись рогожами, приказав возчикам ехать потихоньку. Ши-ши, увидев их, подумали, что это едут купцы и бросились к во-зам. Немцы шишов подпустили близко, и залпом из мушкетов ударили по разбойникам. Несколько десятков убили, несколько десятков раненых поймали, а других в острожках мороз погу-бил, лишь немногие убежали. Потом, после Пасхи, солдаты, немцы, пехота и некоторые наши добровольцы ходили и кое-кого в острожках пленили и с добычей вернулись.
В том же году мая 1 дня монастырский полковник и [предво-дитель наших козаков] Ширай другие два острожка взяли и нес-колько сот бояр и шишов побили, а затем в Вязьму к пану Стру-сю с товарищами приехали […].
В том же году месяца июня 5 дня пришёл под столицу пан Ян-Кароль Ходкевич, гетман литовский, и пан Струсь, и нас, куп-цов, немало, и Ширай с козаками прибыл, и около Москвы-реки по обе стороны встали. Дня 11 Зборовский, выйдя из столицы, пошёл в Польшу. С ним и наши киевляне пошли в Киев – Урмя-нин и Ширма. Того же месяца 12 дня в несчастливый час въеха-ли мы в столицу московскую и заперли нас в осаде с паном Ми-колаем Струсем, старостой хмельницким, королевским полков-ником паном Будилой, паном Теляфусом, паном Калиновским, королевским ротмистром паном Вгонецким, несколькими десят-ками наших панов, ротмистрами и пехотой королевской, и нами, мещанами киевскими – человек 20 не считая прислуги» (“Запис-ки киевского мещанина Божко Балыки…”).
* * *
В числе ушедших из Москвы вместе со Зборовским солдат на-ходился и С. Маскевич, который записал в своих воспомина-ниях: «В нескольких милях от столицы заслонили нам дорогу в лесу, на переправах тысяч восемь москвитян, пеших, как шиши. Мы их тоже разбили наголову. У каждого из них было по 3 и по 4 кошеля из бараньей шкуры. “Это мы взяли, – говорили они, – для денег, которые везёте из Москвы”. Всех пленников велено посадить на кол. Только некоторых ремесленников, коих было множество, мы разделили между собой и вывезли в Польшу […].
Король, узнав о выходе нашем из столицы, чего никак не ожи-дал, не веря декларациям наших послов, велел объявить по всем городам универсалами, что из России идут своевольники. Их везде должно бить и никуда не пропускать. Но войско Сапегино, возвратившееся в Литву ещё зимним путём и занявшее Гродно, Брест и Могилёв, узнав о нашей конфедерации, также составило свою конфедерацию. В надежде скорее получить жалованье за службу и удобнее противостоять универсалам, наши снеслись с войском Сапегиным и обещали помогать друг другу в случае на-силия» (“Cказания современников о Димитрии Самозванце…”).
Позднейшие историки придавали московским событиям чуть ли не главнейшую роль, но фактически здесь оказалась запертой незначительная часть пришедших в Московию искателей удачи. Другое дело, что сами русские люди придавали особое значение тому, кто сидит в главном городе государства. И в том, что куч-ка подданных Речи Посполитой оказалась фактически брошена своими на произвол судьбы, проявилась общая непродуманность военной кампании, отсутствие единого плана действий и даже единого командования. Все литовские отряды действовали на свой страх и риск, совершенно независимо друг от друга. Короче говоря, точно так же, как действовали за сто лет до этого отряды испанских конкистадоров в Америке против индейцев. Однако здесь всё же была другая ситуация, что и привело к закономер-ному результату. И если силы первого ополчения московитян угасли в грабежах и топтании на месте, то появилось второе.
* * *
«В Москве давно уже происходила тревога. Смельчаки поз-воляли себе над поляками оскорбительные выходки, ругались над ними, давали разные бранные клички. Гонсевский сдержи-вал своих людей и старался не допустить до кровопролития. Приближалась страстная неделя. Поляки через своих лазутчиков узнали, что силы восставшего народа приближаются к Москве.
Наступил вторник страстной недели. Уже русские ополчения с разных сторон подходили к Москве. В Москве русские пока-зывали вид, будто ничего не ждут и всё обстоит обычным поряд-ком. Московские торговцы отворили свои лавки. Народ сходил-ся на рынках. Одно только было необычно: на улицах съехалось очень много извозчиков. Поляки смекнули, что это делается для того, чтобы загородить улицы и не дать полякам развернуться, когда придёт русское ополчение. Поляки стали принуждать соб-равшихся извозчиков стаскивать пушки на стены Кремля и Ки-тай-города. Извозчики отказались. Поляки давали им денег – из-возчики не брали денег. Тогда поляки начали бить извозчиков; извозчики стали давать сдачи; за тех и других заступились свои. Поляки обнажили сабли и начали рубить и старого и малого.
Народ бежал в Белый город; поляки бросились за ним; но в Бе-лом городе все улицы были загромождёны извозчиками санями, столами, скамьями, брёвнами, кострами дров; русские из-за них, с кровель, заборов, из окон стреляли в поляков, били их каме-ньями и дубьём. По всем московским церквам раздавался набат-ный звон, призывавший русских к восстанию. Вся Москва под-нялась, как один человек, а между тем ополчения русской земли входили в город с разных сторон.
Поляки увидели, что с их силами невозможно устоять, прибег-ли к последнему средству и зажгли Белый город в разных мес--тах, потом зажгли и Замоскворечье, а сами заперлись в Китай-городе и Кремле. Русские войска никак не могли прорваться сквозь пылающую столицу.
В продолжение трёх дней большая часть Москвы сгорела. Тор-чали только стены Белого города с башнями, множество почер-невших от дыма церквей, печи уничтоженных домов и каменные подклети. Поляки успели нахватать кое-чего в церквах и бога-тых домах, и многие так обогатились, что иной, войдя в Белый город в изодранном кунтуше, воротился в Китай-город в золоте, а жемчугу набрали они такое множество, что заряжали им ружья и стреляли в москвичей. Затворившись в Китай-городе, польские воины с досады перебили остававшихся там русских, пощадили только красивых женщин и детей и проигрывали их друг другу в карты.
С тех пор ополчение стояло под Москвой и вело ожесточён-ную драку с поляками. Редкий день проходил без боя. Но рус-ское ополчение не могло достигнуть своей цели, потому что в нём начались раздоры...» (Костомаров Н.И.).
28 июля 1612 года из Москвы королю был направлен документ следующего содержания: «Протестация от рыцарства, находя-щегося в столице, данная пану Кетлинскому для [внесения в книги] ближайших городов в государствах его королевского ве-личества, была такова: “Мы, рыцарство его королевского вели-чества, призваны были ясновельможным гетманом Великого княжества Литовского в довольно трудное время на службу для удержания столичного города Московской земли, когда в нём чувствовался недостаток в войске. Службу эту, которая продол-жалась дальше назначенного нам срока, то есть 6 июля, мы нес-ли насколько достало наших сил. Не дождавшись от его коро-левского величества ожидаемой помощи, как обещал гетман Ве-ликого княжества Литовского, и терпя великую нужду, тяжкую нищету и голод, объявляем перед Богом, его королевским вели-чеством и Отечеством, что не будем и не имеем сил оставаться в столице далее срока, объявленного нам паном гетманом Велико-го княжества Литовского.
Если, сохрани Бог, к этому времени не прибудут от его коро-левского величества вспомогательные силы, вместо нас не зай-мут стен столицы, и если эти стены по удалении нашем будут заняты неприятелем, то не мы будем причиной этого, мы, кото-рые всё это время жертвовали для защиты их своей жизнью, пролили много крови, потеряли немало дорогих наших братьев, а других видим среди себя израненными.
Мы делаем последнее заявление наших просьб, то есть о при-сылке вспомогательного войска, о доставке продовольствия и о смене нас. От наших послов, которых посылаем к его королев-скому величеству, с этим последним нашим решением, мы тре-буем, чтобы они и королю заявили его и занесли в публичные гродские книги от имени всего столичного войска”» (“Русская историческая библиотека. Т. 1. Памятники, относящиеся к Смут-ному времени”). Однако просьбы осаждённых и гетмана Ходке-вича о направлении к Москве подкреплений из Речи Посполитой исполнены так и не были.
* * *
Купец Минин и князь Пожарский, сформировавшие второе ополчение, состоявшее главным образом из дворян, прибли-жались к Москве. При известии об этом Заруцкий вновь отсту-пил к Калуге. Марина Мнишек с сыном находилась в то время в Коломне. Дворяне Минина и Пожарского, а также добровольцы от городов и местных стрельцов прибыли к Москве 20 августа 1612 года. Здесь, в конце пути, ополчение имело уже числен-ность в 30 тысяч человек, в то время как войско Ходкевича, всё время кружившегося в сравнительно небольшом отдалении от Москвы, составляло всего лишь 12 тысяч.
Практически все российские историки единодушно отмечают, что земские ополченцы боялись не столько поляков, сколько своих “союзников”-казаков. А ведь именно казачье войско и блокировало в Кремле и Китай-городе литовский гарнизон и его русских сторонников. Но казаки 1612 года – это в большинстве своём не народ “казаки”, а русские крестьяне, разорённые Смут-ным временем, или холопы, чаще всего даже не беглые, а отпу-щенные хозяином по причине невозможности их далее содер-жать. Вот они и шли “казаковать”, жить вольно за счёт грабежа и поборов.
22 августа москвичи увидели идущее с западной стороны ли-товское войско. То был Ходкевич со своими войсками. За колон-нами пехоты и конницы тянулись огромные ряды нескольких сот возов с набранными запасами, которые следовало привезти польскому гарнизону в Кремль и Китай-город. Но бой был не очень успешным для обеих сторон. В течение следующего дня Ходкевич перегруппировал силы и переместился в район Дон-ского монастыря.
«24 августа, на рассвете, Ходкевич решился со всем своим войском пробиться через Замоскворечье и, во что бы то ни ста-ло, доставить осаждённым привезённые запасы. Путь был тру-ден по причине развалин и множества прорытых рвов. Конные должны были спешиться; на возах медленно везли запасы, рас-чищая путь. Казаки Ходкевича успели выгнать казаков москов-ских изо рвов. Ходкевич уже достиг до Пятницкой улицы и здесь-то завязался ожесточённый бой с казаками. Между тем Минин, взявши с собой передавшегося поляка Хмелевского и три сотни дворян, ударил на две литовские роты, оставленные в тылу, и смял их, потерявши племянника, убитого на его глазах» (Костомаров Н.И.).
Отметим наплевательское отношение к судьбе кавалеристов-литвинов гетмана Ходкевича, посланных на помощь осаждён-ным в Кремле. Хотя, возможно, в той ситуации просто не было иного выхода. Крылатая гусарская кавалерия была лучшей в ми-ре, но она не была предназначена для баррикадных боёв на ули-цах Москвы. Только благодаря высокому профессионализму гу-сарам удалось избежать больших потерь.
Знакомый уже читателю купец из Киева в своих записках от-мечал: «Сначала пехота овладела церковью святого Георгия, а московиты заперлись в церкви святого Климентия и в острожке на самой дороге, и наши там взяли приступом и несколько пу-шек отняли, и была там битва большая с утра до вечера, и поби-ли наши московитов сильно, князя Пожарского подстрелили в руку. И начали было московиты из своего табора убегать. Наши тогда же вышли из Кремля, чтобы оказать своим помощь, а нес-колько поручников с хоругвями и с пехотой к нам прорвались» (“Записки киевского мещанина Божко Балыки…”).
Но в целом результат дневного боя оказался в пользу моско-витов. «В полдень московские казаки у церкви святого Климента отбили литовцев, отрезали и захватили из их обоза четыреста возов с запасами. Тогда Ходкевич увидел, что цель, для которой он прибыл на этот раз в Москву, не достигнута: продовольствия гарнизону он доставить не может. Он приказал спасать остаток возов и ушёл к Воробьёвым горам. Поражение, нанесённое ему, было так велико, что у него оставалось только четыреста коней. Ходкевич с трудом сообщил осаждённым, что он уходит с целью набрать запасы, и обещал воротиться через три недели. 28 ав-густа Ходкевич ушёл» (“Записки киевского мещанина Божко Балыки…”).
Купец Б. Балыка написал об отходе Ходкевича так: «…а в сре-ду с великой скорбью всего нашего рыцарства и нас, бедных купцов, от столицы прочь пошёл, а нас в осаде начал стеснять голод, и пехота, которой было 600 человек, начала есть собак и кошек» (“Записки киевского мещанина Божко Балыки…”).
После отхода литовского войска Пожарский с Трубецким по-мирились и договорились вести осаду сообща. Кремль и Китай-город были осаждёны со всех сторон. Казаки расходились из-под Москвы по окрестностям и разоряли русские земли. Кроме них, повсюду шатались литовские отряды. И те, и другие жгли селения, убивали и мучили жителей; в особенности свирепст-вовали отряды Лисовского и Яна Сапеги. Последнего уже в то время не было в живых, но отряд, которым он ранее предводи-тельствовал, продолжал носить имя “сапежинцев”.
Из дневника литовского полковника Иосифа Будило: «23 (13 по старому стилю) сентября русские с гиком бросились на Крым-город (Кремль), но легко были отбиты». Из записей киев-ского купца Балыки: «Сентября дня 14 голод стал сильно му-чить, пехота новая (которая прорвалась в Кремль от Ходкевича) стала от голода умирать и едва не вся вымерла. А наша пехота и товарищество (то есть шляхтичи в набранных “доброволь-ческих” ротах. – А.Д.) также всё поели. Немцы кошек и собак всех поели, мёд и зелья, и травою пожухлой питались, так как московиты всё отняли. Дороговизна наступила великая: селёдка была по ползлотого, шкуры воловьи сначала были по пять зло-тых, а затем стали по 12 злотых. Хлеб денежный (то есть стои-мостью в одну денежку – мелкую медную монету. – А.Д.) – 10 злотых, мы сами покупали калач денежный за 7 злотых».
25 (15) сентября 1612 года «Пожарский, минуя Струся, отпра-вил к полковникам [Эразму] Стравинскому и [Иосифу] Будзиле письмо; убеждал осаждённых сдаться, обещал отпустить весь гарнизон в отечество невредимым. На это великодушное пред-ложение польские предводители написали Пожарскому надмен-ный ответ, восхваляли в нём мужество и доблести поляков, на-зывали московский народ самым подлейшим в свете, выражали надежду на скорое прибытие Владислава и грозили жестокой ка-рой Пожарскому и его товарищам» (Костомаров Н.И.). Они ут-верждали, что у московитов ничего не получится, поскольку они “мужеством подобны ослу и омерзели перед Богом”.
Осаждённые были ещё убеждёны, что гетман вернётся; но про-ходили недели – гетмана Ходкевича не было. Запасы их подхо-дили к концу. 6 октября они послали двух воинов известить гет-мана, что если ещё пройдёт неделя, то им придётся умереть с голода. Всё было напрасно.
В середине октября голод среди гарнизона в Москве достиг ужасающих размеров. Но несмотря на большие лишения, осаж-дённые не хотели сдаваться. Из дневника полковника Будило: «14 октября осаждённые, не видя возможности выносить далее голода, снова отправили к гетману двух товарищей, Ельского и Вольского с просьбой подать им помощь на этой неделе, потому что дальше они не могут вынести своего положения, потому что томит невыносимый, неслыханный голод. Ни в каких летописях, ни в каких историях нет известий, чтобы кто-либо, сидящий в осаде, терпел такой голод [...] когда не стало трав, мышей, собак, кошек, падали, то осаждённые съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли; пехота сама себя съела и ела других, ловя людей...». Осаждённые переели лошадей, грызли ремни, выкапывали из земли гнилые трупы и пожирали. От такой пищи смертность увеличивалась. Живые стали бросаться на живых, резали друг друга и пожирали.
Купец Балыка записал: «А затем уже голод несносный насту-пил, так что пехота и немцы начали тайно людей резать и пое-дать. Мы впервые, идя от церкви Соборной Пресвятой Богоро-дицы со службы, голову и ноги человеческие в яме нашли в мешке. Свыше десятка разных московских человек, сидевших в тюрьме, пехоте отдали, и та их всех поела. Потом, через нес-колько дней, несли московиты уголь монетным мастерам в воро-та Никольские. Гайдуки, выскочив из рвов, одного порвали и моментально съели. Потом, через несколько дней, жолнёр Воро-нец и казак Щербина, ворвавшись в дом Феодора Ивановича Мстиславского, начали рыскать, ища домашнюю живность. Мстиславский начал их уговаривать, но в ответ кто-то из вор-вавшихся ударил его кирпичом по голове так, что тот едва не умер. Узнав об этом, пан Струсь приказал обоих схватить. Воро-нец сбежал и спрятался, а Щербину приказал повесить. Но пос-ледний и с час на виселице не был: пехота отрезала верёвку, раз-рубила висельника на куски и съела. Пахолика (оруженосца) од-ного, недавно умершего, из гроба выкопали и съели.
Октября 16 дня выпал большой снег, который покрыл всю тра-ву и коренья. Сильный и неслыханный голод наступил: поводья и подпруги, пояса и ножны, голые кости и падаль мы ели. Свеч-ку сальную покупали по ползлотого. Сын мытника Петриков-ского с нами в осаде был – того тайно порвали и съели, и других мужчин и юношей без счёта поели. Пришли в одну избу – там нашли несколько кадок солёного человеческого мяса. Одну кад-ку Жуковский, товарищ [подразделения] Коллонтая, взял. Тот же Жуковский за четвёртую часть бедра человеческого дал 5 злотых. Кварта горилки в то время была по 40 злотых. Мышь за злотый покупали, за кошку пан Рачинский дал 8 злотых. Това-рищ [хоругви] пана Будило за пса дал 15 злотых. И того было трудно достать. Голову человеческую покупали за 3 злотых, за ногу человеческую – одни кости – дано было гайдуку два зло-тых, за ворона чёрного давали два злотых и полфунта пороха… Всех людей больше двухсот пехоты и товарищей поели» (“За-писки киевского мещанина Божко Балыки…”).
По воспоминаниям самого Иосифа Будило, нападали с целью пожирания даже на полковника Струся. Именно тогда, 1 ноября (22 октября по старому стилю), перестав надеяться на приход помощи, Струсь согласился на переговоры о капитуляции. В разгар переговоров часть воинов Пожарского во главе с князем Трубецким, увидев, что защитники от истощения еле держатся на ногах, без приказа, в результате оскорбительной перебранки с литвинами, устремилась в Китай-город. Никто этого не ожидал, голодные “сепежинцы” не были в состоянии защищать его, а потому покинули позиции и ушли в Кремль. Переговоры были сорваны.
Первое, если верить преданиям, что увидели русские в неожи-данно захваченном Китай-городе, были чаны, наполненные че-ловеческим мясом. Сапежинцы, потеряв Китай-город, для эконо-мии запасов еды выгнали из Кремля всех женщин и детей – ви-дать, жалели и не хотели обременять на муки голода и опасность быть съеденными. Но зачистка Китай-города от литовского гар-низона, непонятно почему, продолжалась ещё месяц – до 4 нояб-ря – праздника иконы Казанской Божьей Матери.
«Стали в Кремле поляки советоваться, что им делать далее. Весь гарнизон зашумел и порывался отворять ворота. Тогда Струсь отправил к Пожарскому просить помощи, умоляя оста-вить осаждённым жизнь. Оба русских предводителя дали обе-щание, что ни один пленник не погибнет от меча.
[3 ноября] 24 октября поляки отворили кремлёвские ворота, выходящие на Неглинную. 25-го октября все кремлёвские во-рота стояли уже настежь отворёнными. Русские войска входили в Кремль. Поляки побросали оружие. Их погнали в русский стан. Струся заперли в Чудовом монастыре. Всё имущество пленных сдали в казну и Минин раздавал его казакам в виде на-грады» (Костомаров Н.И.).
Из дневника полковника Иосифа Будило: «6 ноября. Когда нас, несчастных осаждённых, злополучие охватило со всех сто-рон, когда мы не могли получить никакой помощи от короля на-шего государя, когда колесо нашего счастья опрокинулось и нас-тал иной конец наших дел [...] мы принуждёны были войти с русскими в договор, ничего не выговаривая себе, кроме того, чтобы нас оставили живыми. Русские того же дня дали присягу, что сохранят нам жизнь и будут держать в чести...» (“Русская историческая библиотека”. Санкт-Петербург, 1872 г., том 1. И. Будило).
7 ноября (28 октября) состоялась окончательная сдача литви-нов, подписание ими капитуляции и сброс польских знамён в кремлёвскую грязь. Но казаки, видя беспомощность безоружных пленников, нарушив крестное целование, перебили сдавшихся. Только те пленники, которые достались Пожарскому и земским людям, уцелели. Их затем разослали по разным городам и по-садили в тюрьмы.
«В Нижнем, куда был послан Будзило с товарищами, служив-ший прежде в войске Сапеги, пленных чуть не разорвали и едва-едва мать Пожарского своими убеждениями спасла их от смер-ти.
Вскоре, однако, услыхали русские, что на Московское госу-дарство идёт король Сигизмунд с сыном. Действительно, в но-ябре Сигизмунд подошёл под Волок-Ламский. Но московские воеводы выслали против них войско и объявили, что не хотят вступать ни в какие толки о Владиславе. Поляки повернули на-зад. Король пытался было взять Волок-Ламский, но это не уда-лось ему и он удалился со своим сыном в Польшу. 21 декабря извещалось по всей Руси об избавлении Москвы» (Костомаров Н.И.).
VII. НОВАЯ МОСКОВСКАЯ ЦАРСКАЯ ДИНАСТИЯ
7 февраля 1613 года Земский собор в Москве избрал нового царя Михаила Фёдоровича Романова, давшего начало царской династии Романовых. Участники собора присягнули «на Мос-ковское государство иных государей и Маринку с сыном не обирати». Некоторое время Марина Мнишек с сыном и атаман Заруцкий находились на Украине. Казаки, прибывавшие в Мос-кву, рассказывали, что «Заруцкий с польскими и литовскими людьми на всякое зло Московскому государству ссылался, и хо-тел с Маринкой в Польшу и Литву к королю бежати, и его не пустили и удержали атаманы и казаки, которые в те поры были с ним». По-видимому, отчаявшись, Марина и атаман хотели вый-ти из игры и найти убежище в Речи Посполитой, но казаки всё ещё нуждались в “знамени”. Марина с сыном и Заруцким бежала в ещё мятежную Астрахань и расположилась в Астраханском кремле.
Ушедшее же из Москвы до её сдачи литовское войско, раз-делив залог, взятый с московских бояр за “стенную службу” и получив из казны Речи Посполитой задолженное жалованье, 8 апреля 1614 года сожгло в приходской церкви текст конфеде-рации и разошлось по домам. Маскевич писал о сидевших в Бресте ветеранах Яна-Петра Сапеги: «Сапежинцы, не выслужив и двух или трёх четвертей, получили плату за десять. Нам также выдали жалованье вполне. Впрочем, мы подарили Речи Поспо-литой по 100 злотых с коня» (“Сказания современников о Ди-митрии Самозванце”).
Война с Речью Посполитой ещё продолжалась, но теперь воен-ная удача склонилась на сторону Москвы. В 1614 году войска, верные новому царю, заняли Вязьму, Дорогобуж, Белую и по-дошли к Смоленску, хотя и не смогли его взять. 12 мая 1614 года Заруцкий с Мариной, “ворёнком” (то есть сыном Марины) и гор-сткой верных им казаков бежали из Астрахани.
* * *
5 июня 1614 года в своё родовое имение Сервечь в Новогруд-ском повете для раздела наследства прибыл пан С. Маскевич. Об этом он писал так: «Мы согласились построить в Сервече камен-ную часовню над телом покойного отца и брата общими издерж-ками. [Старший из братьев-наследников] пан [пинский] подсу-док дал на то 50 злотых, вручив их [другому брату] пану Гаврии-лу, который обещал приложить своих 50 злотых и наблюдать за строением. Я назначил также 50 злотых. Мы старались погасить все долги, бывшие на имении нашем, общими силами…» (“Ска-зания современников о Димитрии Самозванце”).
* * *
24 июня преследователи Заруцкого и Марины Мнишек подош-ли к месту последней стоянки их отряда – Медвежьему острову. Целый день казаки отбивали атаки стрельцов, а на следующее утро связали Заруцкого, Марину и её сына и присягнули новому царю Михаилу Романову. 6 июля пленников доставили в Астра-хань, а 13 июля скованными отправили в Москву. Охранявшим пленников стрельцам было приказано убить их в случае попыт-ки освобождения.
Четырёхлетний сын Марины вскоре был всенародно повешен за Серпуховскими воротами. Атамана Заруцкого также казнили, посадив на кол. Смерть же самой Марины, последовавшая вско-ре, в том же 1614 году, загадочна. Летопись скупо отметила, что «Маринка умре на Москве». Может быть, её смерть ускорили – уморить человека в тюрьме нетрудно...
Московские отряды, вновь обретя воинский дух, даже достиг-ли пригородов Витебска, Орши и Дубровны, войдя уже на тер-риторию Великого княжества Литовского. Неудачи подорвали боевой дух литовской шляхты и с её стороны всё чаще стали звучать требования закончить войну и наказать её зачинщиков. В этом 1614 году московский посол Желябужский сообщал в Москву из Литвы, что «все литовские сенаторы хотят мира с Москвой, кроме Льва Сапеги».
* * *
В это время братья Маскевичи делили отцовское наследство: «Тогда же мы приступили к разделу отцовского имения. Брат пан подсудок брал, что хотел, с упорством отвергая советы дру-зей и убеждения самой матери, по пословице “так хочу, так при-казываю”.
Он взял по суду у пана Кочановского (скорее всего, это были те Кочановские, которые произошли от Домановичей) наше ро-довое имение в Пинском повете и не отдал в раздел. Между тем требовал и принудил вписать его на свою часть в формальную запись. Сверх того, не слушая ни расчётов, ни слёз матери, ни советов друзей, сам себе отделил две родовые отчины – Жаб-чицы в Пинском повете и Ятры в Новогрудском. Причём, не соблюл даже обыкновенного порядка, по которому старший де-лит, а младший выбирает.
Мы, младшие, видя такую обиду себе, не хотели согласиться. Наше несогласие весьма огорчало матушку и расстроило слабое её здоровье. Только в утешение ей (Богу то известно) я убедил пана Гавриила уступить до времени. Мы дали запись и разоб-рали свои участки. Пану подсудку достались Жабчицы в Пин-ском повете, Ятры в Новогрудском с пожизненным правом мате-ри, и общее наше поместье, отобранное у Кочановского из трёх деревень: Проташевичей, Тупчиц и Чернав […]. Сей раздел за-свидетельствован в записи 5 октября 1614 года» (“Сказания сов-ременников о Димитрии Самозванце”).
* * *
В начале XVII века, когда основные силы Речи Посполитой вели войну с Россией, на польской “украине” чрезвычайно уси-лилась Запорожская Сечь. В неё влилось много оказачившихся крестьян и мещан, а также и некоторой части буйной шляхты, и Сечь стала в значительной степени автономным образованием внутри государства, ослаблявшим, как считала шляхта, изнутри политическую систему Речи Посполитой.
* * *
10 февраля 1615 года каштеляном киевским Юзефом Корыбу-товичем Вишневецким сыну Афанасия Остаповича Перхоровича Дзиковицкого – капеллану Ефимиушу Афанасьевичу – был по-жалован греко-римский приход с церковью в селе Мульчичи Луцкого повета Волынского воеводства. К тому же приходу от-носилось и село Бельская Воля. В дальнейшем должность при-ходского священника стала наследственной в этой, покинувшей навсегда Дзиковичи, линии Дома Перхоровичей Дзиковицких.
* * *
После заключения брака французского короля Людовика XIII в 1615 году с испанской инфантой, он стал родственником Си-гизмунда III. «Разумеется, в условиях гражданской войны, развя-занной аристократией, трудно было ожидать, что французский король окажет какую-либо поддержку Габсбургам и их (а теперь и своему) родственнику Сигизмунду III, и в Москве не проявили какого-либо беспокойства на этот счёт, но и рассчитывать на со-действие русской дипломатии со стороны французского прави-тельства в сложившейся ситуации не было никаких оснований» (Флоря Б.Н.).
* * *
Кроме большой политики, как и прежде, на землях Пинщины вершилась политика маленькая. Кто-то всё время старался в чём-то обойти другого. Так, С. Маскевич упоминал в своих за-писях: «В день выезда моего [из имения Сервечь], то есть 20 сентября [1615 года], была свадьба пана Хрептовича. По дороге я получил от брата пана подсудка письмо с приглашением при-быть в Пинск с отрядом для сопротивления князю Дольскому. Я не поехал, ибо с письмом меня догнали уже в Рожанах» (“Сказа-ния современников о Димитрии Самозванце”).
* * *
К 1616 году в просвещённых кругах Европы благодаря италь-янским учёным Джордано Бруно, а затем Галилео Галилея ши-рокую популярность получило учение польского учёного Мико-лая Коперника, сформулированное и напечатанное уже 73 года назад, в котором он утверждал, что центром вселенной является не Земля, а Солнце. Защищая такую точку зрения, Галилей пи-сал: «По моему мнению, учение Коперника не допускает смяг-чающих оговорок, так как существеннейшим его пунктом и ос-новным утверждением является движение Земли и неподвиж-ность Солнца, вследствие чего его нужно или целиком осудить, или принять таким, как оно есть: иной возможности, во всяком случае, я себе не представляю».
5 марта 1616 года католическая церковь в Риме осудила книгу Коперника “Об обращениях небесных сфер”, записав в своём ре-шении: «До сведения Конгрегации дошло, что ложная, против-ная Божественному Писанию доктрина о движении Земли и не-подвижности Солнца, которую преподавал Миколай Коперник в своей книге, начинает распространяться и принимается многи-ми. Посему Конгрегация решила, что названные [сочинения] Миколая Коперника должны быть изъяты из обращения, пока не будут исправлены». Однако, несмотря на строгий и категори-ческий запрет, было слишком поздно бороться с тем, что уже несколько десятилетий изучалось и заставляло учёных того вре-мени либо принимать учение на веру, либо перепроверять вы-воды Коперника.
* * *
Хотя польский король Сигизмунд ушёл из Московии, со сто-роны “Северской украины” и после этого продолжали дейст-вовать отряды баннита Александра Лисовского. Разбит он был князем Пожарским лишь в 1616 году. В том же году при посред-ничестве представителя германского императора Эразма Ганде-лиуса Речь Посполитая и Московия провели под Смоленском переговоры об условиях перемирия, но согласия достичь не смогли. Также в 1616 году запорожские казаки во главе с гет-маном Сагайдачным нанесли мощный удар по туркам. Они на-пали с моря на город Кафу и штурмом взяли эту сильную кре-пость, бывшую главным невольничьим рынком в Крыму.
Пропустив удобное для себя время, Сигизмунд в 1617 году всё-таки решился отпустить сына Владислава, достигшего 22-летнего возраста, добывать оружием московский престол, на ко-торый его избрали семь лет тому назад. Но в это время боль-шинство магнатов и шляхтичей уже считало, что война с Моск-вой им совершенно не нужна, и наотрез отказались давать коро-лю людей и деньги. На скромные средства короны Владислав смог набрать лишь небольшое количество немецких рейтар, до-полненных польскими и литовскими добровольцами. Первые собранные отряды начали военные действия самостоятельно, не дожидаясь других. 14 (25) мая 1617 года на помощь полковнику Гонсевскому из Литвы под Дорогобуж подошёл полковник Чап-линский с войсками поляков, литовцев и казаков. Владислав су-мел взять Дорогобуж и Вязьму, поскольку воеводы этих городов передались ему без боя.
В июле 1617 года польско-литовское войско под общим ко-мандованием гетмана Яна-Кароля Ходкевича, которому за учас-тие в походе король обещал дать Виленское воеводство, двину-лось к Москве. Отряды литовского шляхетского ополчения под командованием полковника Антона Сапеги соединились с вой-сками королевича. Сопровождали войска гетмана и запорож-ские казаки. Войска Ходкевича смогли взять города Мещовск и Козельск, но восстановить власть Владислава в Москве не уда-лось. В этом же году в Речи Посполитой начал действовать уни-атский монашеский Орден базильянцев, живущих по статуту Ба-зилия Великого, со временем ставший основным центром едине-ния униатов в Литве и на Украине.
В следующем, 1618 году, Владислав пригласил идти на мос-ковское государство 20.000 днепровских казаков под началь-ством гетмана Сагайдачного. Казаки удачно овладели многими украинскими городами. Королевич шёл на Москву от Смоленска и 20 сентября оба войска – польско-литовское и казацкое – по-дошли к Москве и заняли Тушино. «Положение царя Михаила было опасное. Русские начинали склоняться к Владиславу» (Ключевский В.О.).
Антон Сапега с небольшим отрядом 11 октября (30 сентября по старому стилю) взял Арбатские ворота Москвы. В штурме Арбатских и Тверских ворот, по московским источникам, по-гибло 3 тысячи человек. По ночам на небе сияла комета, воз-вещая страхи и ужасы. Казалось, вот-вот Антон Сапега повторит подвиг отца и Москва будет взята. Но раздоры между отрядом Антона Сапеги и польским войском, которое больше занималось подготовкой парадных одежд для торжественного въезда в Мос-кву, чем сражалось под её стенами, затянуло осаду. Приближа-лось холодное время. Как всегда в таких случаях, вдруг обна-ружился недостаток провианта и денег для выплаты жалованья в войсках. Стоять под Москвой было трудно, тем более, что запо-рожцы не терпели продолжительных осад и могли разойтись; покушение на Троицкий монастырь также не удалось. Казаки Сагайдачного требовали овса и сена для своих лошадей и вместо штурма города грабили окрестные сёла и городки в поисках фу-ража. Всё это побудило Владислава вступить в переговоры.
Успешно начавшийся поход обернулся неудачей. Но он мно-гому научил и Антона Сапегу – он не мог не увидеть причин, приведших к провалу. Он навсегда запомнил, что нельзя пола-гаться на наряженное в красивые одежды польское королевское войско и нужно надеяться только на своих литвинов, закалённых в боях шляхтичей, не меньше польских панов гонорливых и не-уступчивых в корчме и у себя на хуторе, но, встав под знамёна ополчения, умевших не только бурей налететь на противника, но и сломить его после долгой, упорной сечи, готовых в случае не-обходимости по нескольку суток не слезать с коней, без ропота и жалоб ночевать в снегу в открытом поле, завернувшись в накид-ку из волчьих шкур, не вспоминавших о жаловании до конца по-хода и предпочитавших умереть в бою, но не уронить фамиль-ной чести шляхтича.
* * *
К 1618 году положение в Европе было очень сложным. Се-верная часть Нидерландов – Голландия, – освободившаяся от власти Габсбургов, начала бурно экономически развиваться, ос-новывая свои торговые фактории по всему миру. Испанская им-перия начала разваливаться и терять своё прежнее господст-вующее положение в Европе. Именно тогда начались события, приведшие к затяжной войне, охватившей большинство стран. В этом году в Чехии протестанты съехались в Прагу с намерением подать жалобу императору, но его ответ не удовлетворил их. Об-щее возбуждение, охватившее Прагу, переросло в восстание. Из страны были изгнаны иезуиты и высшее духовенство, бывшие проводниками и опорой Габсбургов. Австрия, пытаясь укрепить свои позиции внутри Священной Римской империи германской нации, вступила в войну с протестантскими князьями.
Международная обстановка затруднила для Речи Посполитой продолжение политики на Востоке. К тому же и её силы были значительно истощёны. Поэтому Речь Посполитая вынуждена была в декабре 1618 года заключить в селе Деулине перемирие на 14 с половиной лет, при этом она удержала за собой занятые ею Смоленские, Черниговские и Новгород-Северские земли. По-сле этого дело об обмене пленных тянулось до середины июня 1619 года. Второй московский поход обратил на Антона Сапегу внимание тех, кто следил за военными событиями. Литвинская шляхта увидела в нём наследника Льва Сапеги.
* * *
В это время в Англии распространилось разведение картофеля, первые клубни которого ко двору королевы Елизаветы привёз ещё в конце прошлого века бывший пират, а затем сэр Френсис Дрейк. Однако на материке новую культуру, даже страдая от го-лода, никак не хотели воспринимать за еду. В 1619 году карто-фель официально запретили разводить в Бургундии, её примеру вскоре последовали и другие области Франции. Распространился слух, что всякий, съевший “земляное яблоко”, заболеет проказой и ещё более столетия затем французы связывали эту болезнь именно с заморскими клубнями. В Швейцарии картофель счита-ли причиной заболевания золотухой. На столы жителей Герма-нии, Польши и Литвы “земляное яблоко” также не смогло про-биться.
* * *
В Чехии Генеральный Сейм после смерти в 1619 году импера-тора Матвея провозгласил чешским королём главу южно-немец-ких протестантов курфюрста Фридриха Пфальцского. Его про-тивник Фердинанд Габсбург был поддержан польским королём Сигизмундом III и седмиградским князем Габором, которому Фердинанд пообещал Словакию. Фридрих Пфальцский не полу-чил помощи от предполагавшихся союзников, но на помощь протестантам Германии пришёл король протестантской Швеции Густав-Адольф.
* * *
В этом 1619 году численность днепровских реестровых каза-ков была установлена в 3 тысячи человек. Магнаты и шляхта на-чинали понимать, что за то время, когда они воевали с Россией, казаки, превратившись в грозную силу, усилили своё влияние на внутреннюю политическую жизнь “украины”. Реестровые каза-ки добились даже королевского указа, по которому они счита-лись шляхтичами, а казачьи полковники стали иметь гербы. Правда, родовая шляхта Великого княжества Литовского и Ко-роны не признавала такого шляхетства, дарованного королём чтобы угодить разбойной вольнице, и относилась к “казачьей шляхте” с высокомерным пренебрежением. Следует, однако, сказать, что и сам король не слишком уважал своё новое “шля-хетство”. «Казацкое своеволие, – писал Сейму Сигизмунд III, – так развилось, что [казаки] организовывают себе своё удельное государство [...]. Вся Украина им подвластна [...]. В городах и местечках королевских всё управление, вся власть в руках ка-заков», которые «захватывают юрисдикцию, законы издают» (Бущик Л.П.).
Окрепшая в военном и политическом отношении Запорожская Сечь стала опорным центром всякого антиправительственного выступления. Также сюда бежали и шляхтичи, у которых из-за проблем с законом или ссор с более могущественными панами начинала гореть земля под ногами в других частях государства.
* * *
Завершив войну с Московией, правительство Речи Посполитой приступило к подавлению народных волнений. Частью такой по-литики являлись попытки объединить население страны в рели-гиозном отношении. В Литве усиленно внедрялась униатская церковь. Впоследствии её противники писали, что здесь «зверст-вовал униатский архиепископ Иосафат Кунцевич. Он закрывал православные церкви и монастыри, бросал в тюрьмы сопротив-лявшихся принятию унии, приказывал выкапывать из могил тру-пы православных и бросать на съедение собакам, занимался вы-могательством и грабежом, даже убийством своих противников» (Бущик Л.П.). Неясно, было ли это правдой, или просто выдум-кой его противников из числа православных.
В первой четверти XVII века возникли последовательно иезу-итские коллегии в Луцке, Баре, Перемышле, во многих местах Белой Руси, в 1620 году – в Киеве. Иезуиты с необыкновенным искусством умели подчинять своему влиянию юношество. Роди-тели охотно отдавали детей в их школы, так как никто не мог сравниться с ними в скором обучении латинскому языку, счи-тавшемуся признаком учёности. Богатые паны жертвовали им фундуши на содержание их монастырей и школ; но зато иезуиты давали воспитание бедным бесплатно и этим поддерживали в обществе высокое мнение о своём бескорыстии и христианской любви к ближнему.
В первой половине XVII века распространение католичества и унии пошло чрезвычайно быстро. Люди шляхетских городов обыкновенно были обращены прямо в католичество, а уния представлялась на долю мещан и простого народа. Новообра-щённые, как католики, так и униаты, отличались фанатизмом и нетерпимостью.
Король и католические паны признавали законной греческой верой только унию, а тех, которые не хотели принимать унии, называли “схизматиками”, то есть отщепенцами, и не признава-ли за их верой никаких церковных прав. При отсутствии иерар-хии число православных священников более и более уменьша-лось. Но пока ещё иезуиты не успели обратить в католичество всего русского высшего класса, у православия оставались защит-ники среди шляхетства. За православие стояли и казаки. В 1620 году совершилось важное событие, несколько задержавшее быстрые успехи католичества. Через Киев проезжал в Москву иерусалимский патриарх Феофан. Здесь казацкий гетман Пётр Конашевич-Сагайдачный и русская шляхта упросили его посвя-тить им православного митрополита. Феофан рукоположил мит-рополитом Иова Борецкого, игумена киевского Золотоверхо-Михайловского монастыря и, кроме того, посвятил ещё епис-копов: в Полоцк, Владимир, Луцк, Перемышль, Холм и Пинск. Король Сигизмунд и все ревнители католичества были сильно раздражены этим поступком. Сначала король, по жалобе униат-ских архиереев, хотел объявить преступниками и самозванцами новопоставленных православных духовных сановников, но дол-жен был уступить представлениям русских панов и против сво-его желания терпеть возобновление иерархического порядка православной церкви, так как в Польше по закону всё-таки при-знавалась свобода совести, по крайней мере для людей высшего класса. Но это не мешало происходить по-прежнему самым воз-мутительным притеснениям там, где сила была на стороне ка-толиков и униатов.
Распространившееся на Руси польское влияние было так ве-лико, что русские люди, ратуя за свою веру, писали по-польски и это вредило успехам русской литературной деятельности того времени. Самый русский язык в учёных сочинениях, писанных по-русски, страдает более или менее примесью польского (сви-детельство со слов Костомарова Н.И.).
VIII. НАШЕСТВИЕ НА РЕЧЬ ПОСПОЛИТУЮ
Осенью 1620 года разразился польско-османский конфликт. В Цецорской битве 1620 года турками был взят в плен будущий предводитель казацкого восстания против Речи Посполитой Бог-дан Хмельницкий, после чего он провёл два года в турецкой не-воле.
Решение о большом турецком походе на Речь Посполитую бы-ло принято в Стамбуле во второй половине февраля 1621 года, а в начале марта стали рассылаться распоряжения о сборе войск. Резкое ухудшение международного положения Речи Посполи-той после начала польско-османской войны не осталось незаме-ченным шведскими политиками в окружении Густава-Адольфа. Довольно быстро был поставлен вопрос о том, что необходимо воспользоваться ситуацией для осуществления шведских планов относительно Прибалтики. В марте 1621 года Государственный совет Швеции принял решение напасть на Речь Посполитую ле-том 1621 года, когда должен был начаться поход на Польшу са-мого султана Османа. Турция, Крым и Швеция звали в коали-цию против Польши и Москву. «Представлялся заманчивый слу-чай расквитаться с поляками за Смутное время. На соборе по этому делу духовные власти обязались молиться “о победе и одолении на вся враги”, бояре и всякие служилые люди биться против короля, не щадя голов своих, торговые люди давать день-ги, как кому мочно, смотря по прожиткам» (Ключевский В.О.).
Весной 1621 года английский король Яков I крайне любезно принял прибывшего в Лондон посла Сигизмунда III – пана сан-домирского, знаменитого впоследствии польского политика Ежи Оссолиньского. Английский монарх постарался пойти навстречу всем пожеланиям польского короля, разрешил нанять в Англии 5 тысяч солдат для войны с османами и закупку снаряжения для Речи Посполитой. Яков I активно содействовал деятельности польского посла, но чего-либо большего он сделать просто не мог из-за отсутствия денег в королевской казне, о чём прямо со-общил Оссолиньскому фаворит и первый министр короля герцог Бэкингем. Кроме того, по просьбе Сигизмунда английский ко-роль обратился к шведскому королю Густаву-Адольфу с особым посланием, в котором увещевал его не нарушать перемирия с Речью Посполитой, пока та ведёт войну с “врагами христиан-ства” – османами. Оно, правда, не повлияло на политику Шве-ции.
Уже с конца весны 1621 года русское правительство стало по-степенно увеличивать свои военные силы на границе с Речью Посполитой, не желая упустить лакомый кусок в случае её раз-грома турками и шведами. 21 мая 1621 года над Литвой было страшное солнечное затмение, которое, как считали современ-ники, ничего хорошего не предвещало.
16 июня 1621 года было подано коллективное письмо литов-ских сенаторов королю. Сенаторы просили задержать в Великом княжестве часть войск, собранных для войны с османами, прямо ссылаясь при этом на сообщения воевод и старост пограничных городов об опасности со стороны России. В этом же году литов-ский канцлер Лев Сапега стал ещё и виленским воеводой.
В июне 1621 года огромная турецкая армия, насчитывавшая до 150 тысяч человек, двинулась через Молдавию на север. Была объявлена цель похода – выход к Балтийскому морю. Здесь тур-ки должны были соединиться со шведами и дальнейшее сущест-вование самостоятельной Речи Посполитой становилось сомни-тельным. Но на пути турецкой армии, усиленной крымской кон-ницей, на берегу Днестра стояла мощная крепость Хотин, пос-троенная ещё в XV веке по приказу Витовта.
Оборона Хотина была поручена великому гетману Яну-Каролю Ходкевичу. Войско Речи Посполитой под Хотином насчитывало около 60 тысяч человек. Были польские, литовские отряды, наёмники из Пруссии, Силезии и Германии. Но полови-ну войска составляли запорожские казаки. Великий гетман выб-рал оборонительную тактику.
Уже в начале июля, используя ситуацию, на совещании у мос-ковского царя и патриарха было принято решение потребовать от правительства Речи Посполитой удовлетворения старых пре-тензий. В инструкции на шляхетские сеймики, датированной 10 июля 1621 года, есть следующие слова о московитах: “уже соби-раются, уже вооружаются, уже подступают к границе”.
Летом – осенью 1621 года значительная часть крымской орды, не встречая сопротивления, непрерывно грабила южные области Речи Посполитой.
* * *
Постоянные напряжённые войны этого времени требовали от шляхты Речи Посполитой возвращения к идеалу “грубого и храброго” воина. Столкновения, в которых противниками высту-пали некатолики (протестанты-шведы, православные восточных земель государства, мусульмане), подкрепляли уверенность шляхты в уникальности исторической судьбы “сарматского ка-толического народа” (шляхты) и Речи Посполитой в целом. «Не будет преувеличением рассматривать категорию Отечества как центральную в идеологии сарматизма. Речь Посполитая счита-лась “совершенной во всём” и находящейся под особым покро-вительством небесных сил. Мессианское предназначение её со-стояло в том, чтобы стать примером для других. Иными слова-ми, Польша являла собой идеальное государство, организован-ное по античному примеру Римской республики, что делало польские права и законы “архилучшими, архиразумными, архи-совершенными”. Гражданин Польского государства – сармат-шляхтич – воплощал в себе эталон нравственности и сословные добродетели» (Русская Историческая библиотека, т. 33. “Литов-ская метрика. Переписи войска Литовского”).
* * *
2-го сентября передовые отряды 100-километровой турецкой колонны подошли к крепости Хотин, оборонявшейся гетманом Ходкевичем, и попытались взять её с ходу. Перед началом бит-вы Ходкевич, стремясь укрепить мужество своих солдат, обра-тился к войскам с речью: «Вы природные сарматы, воспитан-ники могучего Марса, а предки ваши некогда на западе в Эльбе, а на востоке в Днепре забили железные сваи, как памятники веч-ной славы…» (Лескинен М.В.). Поскольку турок уже ждали, за-вязался упорный бой и подарка султану не получилось.
4-го сентября подошли основные силы турок и, после ураган-ного обстрела из 60 пушек, они начали штурм. Ожесточённая битва продолжалась целый день. Вечером казацкие конница и пехота отбросили турок и ворвались во вражеский лагерь. Были захвачены пушки. Турки в этот день потеряли до трёх тысяч че-ловек. Казаки около 800, литвины и поляки – около 300.
7-е сентября было одним из самых тяжёлых дней обороны. Це-лый день турки обстреливали и штурмовали крепость, а к вечеру ворвались в неё, изрубив две роты поляков и немцев. Прислан-ные Ходкевичем запорожцы выбили противника за стены. Сулл-тан, не желая упускать уже казавшуюся близкой победу, пустил отборных янычаров на прорыв того же участка обороны. Под-пустив противника на близкое расстояние, через ворота вылете-ли литовские гусарские хоругви Миколая Сенявского, Миколая Зеновича, Петра Опалинского, Яна Рудомины и Александра Са-пеги. Атакой командовал сам гетман Ходкевич. Несмотря на фа-натизм и отчаянное сопротивление, янычары понесли огромные потери и вынуждены были отступить. С этого дня султан пре-кратил попытки штурмом взять Хотин и перешёл к блокаде и массированным артобстрелам крепости.
Известный в последующее время поэт, родившийся как раз в год этой битвы – Вацлав Потоцкий, – в написанной им истори-ческой поэме высмеял поведение королевского двора в опасный для существования Речи Посполитой период. По словам поэта, во время битвы королевич Владислав, которому пристало бы но-ситься орлом на поле брани, болеет, лежит в постели. Его наём-ное войско из немцев, объевшись молдавскими дынями, также разболелось. Не лучше и король Сигизмунд, которому не до бит-вы, потому что он охотится в окрестностях Львова – “Занятый ловлею зайцев, он слушает вести о войне, как сказку”.
Но не только пушки, но голод и болезни начали косить за-щитников Хотина. Чтобы добыть пропитание, по ночам казаки делали вылазки в лагерь противника. Туркам, однако, тоже при-ходилось не сладко. Большие боевые потери, холод и дожди, го-лод и дезертирство подрывали боевой дух. В начале Хотинской битвы Осман II объявил, что не станет есть до тех пор, пока не падёт лагерь неверных. Теперь об этом уже не вспоминали. Пе-чальным боевым слонам, похоже, не было суждено увидеть бал-тийские волны.
18-го сентября, уже смертельно больной, гетман Ходкевич соз-вал совет офицеров, на котором решался вопрос: продолжать оборону или сдаваться? Было решено продолжить оборону. Бой-цов стало меньше, поэтому, чтобы уменьшить линию обороны, ближе к замку были возведены новые укрепления меньшей дли-ны.
24-го сентября гетман Ходкевич умер. О смерти литовского гетмана стало известно в турецком лагере. На следующий день, 25 сентября, янычары, окрылённые известием о кончине слав-ного полководца, яростно ринулись на хотинские бастионы. Су-масшедшая рубка закипела на крепостных валах. Казаки стояли насмерть. При этом сам казачий гетман Пётр Конашевич-Сагай-дачный был смертельно ранен, а затем умер и был похоронен в Киеве. Турки раз за разом налетали и вынуждены были откаты-ваться назад, неся огромные потери. Наконец, от решимости штурмовать крепость не осталось ничего, кроме горы трупов.
Начались переговоры, которые закончились подписанием 9-го октября мирного договора. Границы оставались на старых рубе-жах. Это была победа, спасшая Речь Посполитую.
В Москве об этом пока не знали. «Сложная игра, которую вело [русское] правительство, в конечном итоге увенчалась успехом: Земский собор, созванный 12 октября 1621 года, быстро одобрил предложения правительства, и уже 14 октября в Речь Посполи-тую был отправлен гонец Г. Борняков с русским ультиматумом панам-раде» (Флоря Б.Н.). Но когда Борняков прибыл в Вар-шаву, там уже знали о неудаче турецкой армии под Хотином и о заключении польско-турецкого перемирия. Польский ответ был поэтому составлен в исключительно грубых и провокационных выражениях, с чем русскому правительству временно пришлось примириться. Поражение турок под Хотином нанесло удар по международному престижу Османской империи и сорвало план совместного выступления против Речи Посполитой трёх стран – Турции, Швеции и Московского государства.
* * *
Продолжалась война со шведами, а в казне Речи Посполитой не оказалось денег ни в 1621, ни в следующем, 1622 году, чтобы снарядить войско, способное дать шведам решительный отпор. Наконец, не было и средств на выплату жалованья, невыданного войскам, вернувшимся из-под Хотина, и в Варшаве серьёзно опасались, что они могут выйти из повиновения и организовать конфедерацию.
Видя слабость Речи Посполитой, в Москве вновь стали уст-ремлять на неё голодные взоры. В марте 1622 года царским ука-зом была увеличена в 1,5 – 2 раза численность гарнизонов в та-ких важнейших центрах на западной границе, как Калуга, Брянск, Вязьма, Торопец. Это означало серьёзный шаг на пути к подготовке военной кампании против Речи Посполитой. Кон-центрация русских войск быстро стала общеизвестным фактом. Как писали воеводы из приграничных городов, «было в Вильне и в Полоцке с весны у литовских людей смятение и страхование великое». Было серьёзно обеспокоено и правительство Речи Посполитой. Уже в апреле королевич Владислав и литовский канцлер Лев Сапега нашли нужным поставить в известность ко-ронных и литовских сенаторов об угрозе войны с Россией. У последних, находившихся в непосредственной близости от воз-можного театра военных действий, это вызвало особую тревогу. Если к шведам, которые готовят нападение на Жемайтию, при-соединится Москва, «то придётся нам без сомнения погибнуть», – писал Льву Сапеге виленский епископ Е. Волович.
В конце мая в Великом княжестве Литовском началась выдача королевских патентов ротмистрам для набора войск, которые должны были собираться к Смоленску. Тогда же было принято решение повернуть на восточную границу часть войска, набран-ного первоначально для пополнения армии, стоявшей в Прибал-тике против шведов.
Однако к концу июня в развитии событий произошёл резкий перелом. Москва “передумала” нападать на Речь Посполитую. Сохранился “лист” Сигизмунда III С. Пацу, которому в конце мая было приказано идти к Смоленску. В этом “листе” ротмистр ставился в известность, что, поскольку русское правительство отказалось от своего намерения начать войну, ему надлежит от-правиться против шведов в Ливонию. С. Пац со своей хоругвью прибыл в лагерь польного гетмана 30 июня. К середине июня (к началу июня по старому стилю) начался роспуск собранных на западной границе Русского государства войск (Флоря Б.Н.).
* * *
Подавление в Литве православных, рассматривавшихся как возможных союзников врага – московитов – привело к восста-ниям жителей Могилёва, Орши и Витебска. В 1623 году нес-колько тысяч жителей Витебска и окрестных крестьян по звону набата бросились к дому униатского архиепископа Иосафата Кунцевича и убили этого “ненавистного душегуба”, а его труп бросили в Двину. Были перебиты и все его сторонники в Витеб-ске. В ответ на это папа римский Урбан VIII в специальном по-слании Сигизмунду III написал: «Да будет проклят тот, кто удержит меч свой от крови... Итак, державный король, ты не должен удержаться от огня и меча. Пусть ересь чувствует, что ей нет пощады» (Бущик Л.П.).
В Витебск была выслана королевская комиссия во главе с кан-цлером Литовского княжества Львом Сапегой. Комиссию сопро-вождали отряды конницы и пехоты. Получив сведения, что жи-тели Витебска обратились за помощью к днепровским казакам, Сапега поторопился закончить расправу над восставшими: 120 его участников были приговорёны к смертной казни, а осталь-ные подвергнуты суровым наказаниям. Всё имущество наказан-ных конфисковывалось.
Поскольку позиции православия на Пинщине также остава-лись сильны, поэтому не случайно, что вскоре здесь появились иезуиты, призванные противостоять православным. В 1623 году пинский стольник Миколай Ельский пригласил в город иезуи-тов.
У Речи Посполитой продолжали сохраняться крайне напря-жённые отношения с протестантской Швецией. В 1623 году дело дошло до набора в Англии войск для готовившегося Сигиз-мундом III морского похода на Швецию, однако внутренние проблемы страны помешали претворению этих планов в жизнь.
* * *
Несмотря на сложность внешнеполитического положения Ре-чи Посполитой, в ней продолжалась и вполне мирная жизнь. В частности, развивалось книгопечатание. Ещё с XVI века стали появляться печатные чёрно-белые гербовники польской и литов-ской шляхты. Поскольку до изобретения цветной печати ещё должно было пройти более 300 лет, в этих гербовниках впервые были применены новые условные способы обозначения гераль-дических цветов и металлов. «Первый опыт применения подоб-ного способа (штриховки. – А.Д.) был сделан Яковом Франкар-том, он издал в 1623 году в Брюсселе описание погребения эрц-герцога Альберта Австрийского. […] Такой графический способ оказался самым целесообразным и удобным и вскоре вошёл во всеобщее употребление, хотя и подвергся впоследствии неко-торым изменениям» (Арсеньев Ю.В.).
* * *
В 1624 году в Крыму татарский полководец Шагин-Гирей из рода Гиреев изгнал из Кафы турецких вассалов, чем ослабил натиск турок на земли Речи Посполитой, хотя борьба в Крыму продолжалась ещё несколько лет. В то же время в 1625 году на Украине вспыхнуло новое восстание под предводительством Жмайло. Престарелый литовский канцлер и виленский воевода Лев Сапега получил должность великого литовского гетмана. Михал Дорошенко, ставший гетманом реестрового казачества в том же 1625 году, проводил политику поддержки в Крыму пол-ководца Шагин-Гирея в борьбе с другим претендентом на хан-ский престол – Кантемиром. По условиям Куруковского дого-вора 1625 года между великим коронным гетманом Станисла-вом Конецпольским и казачьей старшиной численность реестро-вых казаков была ограничена 6 тысячами человек, то есть удваи-валась по сравнению с 1619 годом.
* * *
29 июля 1626 года в Пинском повете опять дело дошло до су-дебных разбирательств с участием местных Дзиковицких. Был выдан позов по делу Яцка Охремовича(?) с Петром и Григорием Олешковичами, Феодором и Кириллом Костюковичами Дзико-вицкими о разделении имения Дзиковичи.
* * *
C ослаблением Испании первой державой Европы постепенно становилась Франция. При её короле Людовике XIII страной правил кардинал Ришелье и совершал свои подвиги знаменитый мушкетёр д’Артаньян. Пользуясь войнами в Европе, турки-мусульмане продолжали свой натиск на христиан. Глава протес-тантов шведский король Густав-Адольф в ряде сражений разгро-мил испано-австрийских и польских католиков, прославив швед-скую армию как непобедимую. В 1629 году в Крыму турками и татарскими беями был разгромлен Шагин-Гирей. 26 сентября 1629 года было, наконец, подписано перемирие Речи Посполи-той со Швецией, которым закончилась война, длившаяся между ними с начала века.
* * *
В 1630 году пинский стольник М. Ельский наконец-то вспом-нил о приглашённых им в Пинск семь лет назад иезуитах, и для поселения подарил им собственный дом. Разместившись в быв-шей усадьбе Ельского, иезуиты первым делом стали готовить место для возведения деревянного костёла. В 1632 году здешние иезуиты получили значительное пожертвование на обустройство от нового канцлера Великого княжества Литовско-го Альбрехта-Станислава Радзивилла, одновременно занимавшего должность пинского старосты.
В 1634 году с помощью старосты был открыт иезуитский кол-легиум, ставший со временем центром культуры Пинска. Стоит отметить, что князь Альбрехт-Станислав Радзивилл (1593 – 1656), много сделавший для Пинска, был плодовитым писателем и историком, писавшим свои произведения на латыни. В 1635 году пинский староста Альбрехт-Станислав Радзивилл заложил огромный каменный костёл святого Станислава.
Исследователь истории ордена иезуитов Т. Блинова пишет: «До появления членов “Общества Иисуса” в Пинске не было ни одного учебного заведения. Местная шляхта вынуждена была посылать своих детей для получения образования либо в Брест, либо в Луцк. Пользуясь этим обстоятельством, иезуиты развер-нули не только активную миссионерскую деятельность, но и ра-боту по созданию школ. Необходимо отметить, что здесь они быстро добились больших успехов. По данным каталогов, Пин-ская иезуитская школа была организована в 1634 – 1635 учебном году. Видимо, в этом году действовали только начальные клас-сы. А через год, то есть в 1636 – 1637 учебном году, сыновей местной шляхты и горожан обучали уже три учителя, двое из ко-торых были магистрами: один – инфимы, второй – грамматики, а третий – ксёндз-профессор Лукаш Папроцкий – вёл курсы син-таксиса и поэзии».
Полное среднее образование пинская молодёжь смогла полу-чать с 1641 – 1642 учебного года. К концу первой половины XVII века в подготовке кадров для ордена иезуитов Пинск стал играть важную роль. Здесь была открыта высшая школа, пред-назначенная не для светской молодёжи, а для будущих членов ордена.
Иезуитский монастырь находился в восточной части главной рыночной площади города. Рядом с ним размещались многочис-ленные торговые ряды и несколько раз в год устраивались зна-менитые на всю страну ярмарки. Городские власти шли навст-речу иезуитам и даже согласились несколько изменить направ-ление улицы Озёрской, которая теперь стала огибать монастырь. На другой же стороне рыночной площади, напротив монастыря, располагался мощный Старый Замок с высокими насыпными бастионами.
* * *
Русское правительство внимательно следило за ходом внут-ренней борьбы в Речи Посполитой. В 1632 году в Москве стало известно о готовящемся новом восстании на Украине. И в том же году пришло известие о смерти Сигизмунда III.
IX. УХОД ИЗ ИСТОРИИ
«По польским обычаям по смерти короля собирался сначала Сейм, называемый “конвокационным”, на котором делался об-зор предыдущего царствования и подавались разные мнения об улучшении порядка; потом собирался Сейм “элекцийный” уже для избрания нового короля. Остатки православного дворянства сплотились тогда около Петра Могилы с целью истребовать за-конным путём от Речи Посполитой возвращения прав и безо-пасности православной церкви. Главными действующими лица-ми с православной стороны в это время были: Адам Кисель, Лаврентий Древинский и Воронич. Вместе с просьбою дворян и духовенства подали на Сейм просьбу также и казаки, но в более резких выражениях, чем дворяне и духовные. “В царствование покойного короля, – писали они, – мы терпели неслыханные ос-корбления... Пусть уния будет уничтожена; тогда мы со всем русским народом будем полагать живот за целость любезного отечества. Если, сохрани Боже, и далее не будет иначе, мы долж-ны будем искать других мер удовлетворения”. Такой резкий тон сильно раздражил панов, которые вовсе не хотели давать каза-кам права вмешиваться в государственные дела. “Они называют себя членами Речи Посполитой, – говорили паны, – но они такие члены, как ногти и волосы, которые обрезывают”. Дальнейшее решение дела о свободе православного вероисповедания отложе-но было до “элекцийного” Сейма. Но и на элекцийном Сейме ка-зацкие послы вновь появились с резкими требованиями» (Костомаров Н.И.).
В связи с избранием 8 ноября 1632 года на престол сына Си-гизмунда III – Владислава IV – внутри Польши началась борьба между различными шляхетскими группировками. А поскольку Речь Посполитая находилась в неприязненных отношениях с Москвой, то Владислав понимал, что расположение казаков и русского народа было чрезвычайно важно для короля и всей страны, да и вообще Владислав был сторонником свободы веро-исповедания. Предоставлена была полная свобода переходить как из православия в унию, так и из унии в православие.
Вместе с внутренним, осложнилось и внешнее положение Ре-чи Посполитой. Дело в том, что Владислав, предъявляя претен-зии на русский престол, поставил вопрос и о своих правах на шведский трон, утерянный его отцом. Претензии нового короля вызвали возмущение русского и шведского правительств.
В декабре 1632 года русская армия подошла к Смоленску и на-чала его осаду. Однако обстановка под Смоленском сложилась крайне неблагоприятно для России. Наступившая зима препятст-вовала ведению осадных работ и снабжению русских войск бое-припасами и провиантом. Когда же под Смоленском появился Владислав IV со свежими силами, командующий русской арми-ей воевода М.Б. Шеин вынужден был отступить, бросив почти всю артиллерию и обоз.
После неудачи русской армии Владислав IV ещё раз попытал-ся начать наступление на Москву с целью захвата русского прес-тола. Чтобы привлечь на свою сторону православную шляхту и запорожское казачество в войне против России, Владислав издал в 1633 году так называемые “Статьи для успокоения русского народа”, которые формально узаконили существование право-славной церкви. Но, как и в 1618 году, попытка продвинуться вглубь России встретила решительное сопротивление, и король был вынужден первым предложить переговоры о мире.
В 1634 году на берегу речки Поляновки был подписан мирный договор сроком на 20 лет, и он, в основном, был выдержан. Вла-дислав IV отказался от притязаний на русский престол, но все ранее занятые Речью Посполитой земли остались за нею.
* * *
Где, когда и как расстался с жизнью Феодор Харитонович Дзи-ковицкий – автору неизвестно. Может быть, во время походов в Великое княжество Московское, а может и иначе. Во всяком случае, он прожил, как минимум, свыше 60 лет.
Глава 2. Времена Савы Феодоровича Дзиковицкого
(не позднее 1570 – до 1646 годы)
Жизнь-то зовёт, всяк думает, что
его впереди невесть какое счастье ждёт.
К. Осипов. “Дорога на Берлин”
I. ДЕТСТВО В РОДОВОМ ГНЕЗДЕ
В то самое время, когда Польское королевство и Великое кня-жество Литовское объединились в федеративное государство Речь Посполитую и угасала королевская династия Ягеллонов, а именно около 1570 года в семье Феодора Харитоновича Дзико-вицкого родился старший сын, которого назвали Савой. В даль-нейшем у него появились братья Остап и Миколай и все они бы-ли, как и родители, окрещены православными. Все дети вместе с мамой и папой жили на участке земли, которым владел в Дзико-вичах их дедушка Харитон Богданович.
О жизни Савы Дзиковицкого не сохранилось почти никаких сведений. Но можно близко к действительной реальности пред-ставить себе детские и юношеские годы любого представителя рода Дзиковицких в то время. Ведь детство разных людей, живу-щих в сходных условиях, всегда имеет больше общего, чем у них же, но в более зрелые годы. Исходя из того, что известно о деревенской жизни в те времена, и из того, что известно о Дзи-ковичах и их окрестностях, в общих чертах можно нарисовать картину детской жизни Савы Дзиковицкого в своём родовом гнезде.
Дзиковичи в это время были маленькой деревенькой, раски-нувшейся на небольшом возвышении посреди низины на пра-вом, восточном берегу Струменя, в которой не было ровным счётом никаких развлечений для её немногочисленных обита-телей: ни рынка, ни церкви. Возможно, небольшая церковка имелась в недалеко от Дзиковичей расположенных Месткови-чах. Но в деревне Савы не было ничего, кроме кладбища. Ни-зина же вокруг деревеньки после осенних дождей или весеннего таяния снегов превращалась в водное пространство и Дзиковичи становились настоящим островом, жители которого могли об-щаться с внешним миром лишь благодаря лодкам, которые име-лись у каждого хозяина.
В этих болотистых местах прекрасно живётся всяким летаю-щим кровососущим насекомым: оводам, слепням, мухам и кома-рам. Здесь их много, но их утомительное для человека и живот-ных назойливое общество оказывается как нельзя кстати для всевозможных птиц, которые благодаря им имеют обильные завтрак, обед и ужин. В течение нескольких столетий сохра-нялось даже предание, что когда-то из-за огромного количества обитавших здесь птиц, которые являлись для охотников дичью, деревушка и стала называться Дзиковичами (Диковичами) – от слова “дичь”. Так это или нет, теперь уже никто не знает.
Комариные болота подступали к улицам деревушки, вымачи-вая скудные огородики здешних обитателей. По весне местные девушки в реке стирают скопившееся за зиму бельё и затем раз-вешивают его на солнце, потому что весенний ветер и солнце покрывают загаром человеческие лица, но при этом начисто бе-лят полотно. Над прибрежной травой зудят синие стрекозы. Бли-же к вечеру над Струменем начинают летать непонятно где жи-вущие стрижи, хотя тут нет высоких берегов, в которых они обычно устраивают свои гнёзда-норы в других краях.
В водах Струменя, как это было известно местным жителям, обитали русалки – красивые длинноволосые девушки, которые ходят всегда голыми и, в отличие от западноевропейских руса-лок, у которых были рыбьи хвосты, имеют вполне нормальные человеческие ноги. Русалками становились умершие девушки, в основном утопленницы. Некоторых из них водяной нарочно ута-щил к себе в услужение, другие же были из числа тех, кто купал-ся в неурочное время. Были среди русалок и умершие некрещё-ными дети. Иногда русалки выступали как берегини, спасая уто-пающих, но чаще от них можно было ждать лишь беды.
Русалки не только плавали в воде, но и ходили по суше. При этом они не любят ни одного злака, за исключением ржи. Пер-вое средство, чтобы не тронула русалка, если человек её обна-ружит в ржаном поле, – надо начертить пальцем или палкой круг и встать в его центр. Русалка будет кружиться около черты, но переступить через неё не посмеет, будет бросать в человека камни, но чтобы она не попала, надо заранее сделать круг как можно более большим.
Кроме болот и полноводного Струменя вокруг Дзиковичей простирались густые леса и подтопляемые луга. Почвы здесь песчаные, больше всего растёт ивы, но присутствует также оль-ха, берёза, а на более сухих возвышенностях – сосна. Окружаю-щие Дзиковичи равнины пересекают утрамбованные белые до-роги, зеленеющие редкой травкой. К ним, словно ручейки к ре-кам, стекаются межи распаханных полей, синеющие василька-ми, желтеющие и розовеющие донником, клевером и горицве-том. По обочинам этих грунтовых дорог белеет ромашка, желте-ют кустики куриной слепоты.
В августе лягушки здесь молчат. Возможно из-за того, что оканчивается их брачный период, а может потому, что по лугам и по берегам реки бродит множество аистов, высматривающих до самой темноты самых разговорчивых для своего ужина. Река возле Дзиковичей чистая и широкая, порядка 80 – 100 метров, и имеет широкий брод. Как и в других здешних реках, в Струмене водятся не только рыбы, но и устрицы, которые, как считается, чистят воду, а у берегов в спокойную погоду по водной глади носятся беспокойные водомерки. Проще говоря, несмотря на отсутствие развлечений, природа вокруг Дзиковичей могла пре-доставить много удовольствия тому, чья душа стремилась к об-щению с ней. Наверное, такими и вырастали здешние дети. Так что о Саве без всяких натяжек можно предположить, что он был с детства знаком с природой Пинского Полесья и находился в естественном ладу с ней.
Вместе с другими мальчишками Сава, конечно же, ходил в ок-рестные леса за ягодами и грибами. По мере того, как дети уг-лублялись в лесную чащу, нарастал птичий гомон, постепенно переходящий в неистовый хаос звуков. Летом как-то реже мож-но было встретить волка, которого все считали нечистой силой. Говорили, что дьявол каждый год зачем-то таскает себе по одно-му волку. Но на всякий случай, для защиты, каждый мальчик держал в руке крепкую палку.
Лесной воздух отдалённого отсюда Загородья, расположенно-го за Пинском, пропитанный сильным запахом смолы, можже-вельника и чабреца, смешанный с сырым, напоминающим клад-бище запахом земли, покрытой в тенистых местах белой пле-сенью, куда в дальних походах могли добираться ребятишки, совсем не походил на насыщенный испарениями навоза воздух родного Заречья и расположенной здесь деревни. Местами ши-рокие лапы елей, спускающиеся до самой земли, и молодой су-коватый ельник с гирляндами широких развесистых елей стояли тёмно-зелёной, почти чёрной стеной. На опушках прямые и гладкие сосны с высоко вознесёнными кронами подымались над ковром, затканным веерами папоротников и узорами из разно-цветных мхов. Из-за сухих иглистых веток можжевельника вы-глядывали жёлтые цветы волчьей пасти и длинные гирлянды па-вилики, плюща и плаунов. То здесь, то там краснели, коричне-вели и желтели самые разнообразные грибы, которыми мальчи-ки и девочки быстро наполняли свои туески.
Правда, в глухой лесной трущобе, как известно, обитает ле-ший. Под властью этого духа находятся все звери в лесу. Любые массовые передвижения животных – это проделки лешего. Поэ-тому охотники, каковыми были практически все мужчины, оби-тавшие в Дзиковичах, всячески пытаются задобрить духа, чтобы тот не вредил им на охоте. Поляки считают, что леший любит сидеть на старых сухих деревьях в образе совы, поэтому они опасаются рубить такие деревья. Литвины же, как и русские, считают, что леший любит сидеть не на ветвях, а в дуплах таких деревьев.
Любимая присказка лешего: «Шёл, нашёл, потерял». Сбивать людей с толку, запутывать их – обычная проделка этого духа. Если “леший обойдёт” человека, то путник внезапно потеряет дорогу и может “заблудиться в трёх соснах”. Единственный спо-соб рассеять морок лешего – это надеть всю одежду наизнанку, тогда путник сможет найти дорогу из лесу. Кроме того, леший очень любит кричать страшным голосом и свистеть, пугая тем людей. Прохождение лешего сопровождается ветром, который заметает его следы. Таких существ, как леший, шведы называют лесными эльфами. По причине любви лешего к ветру, люди, на-ходясь в лесу, избегают свиста, чтобы не привлечь этим духа. Обычно леший любит одиночество и не выносит себе подобных. Если вдруг в лесу заведутся два леших, то между ними обяза-тельно происходит борьба, в результате чего в лесу можно встретить поваленные деревья и распуганных зверей.
В лесах и на болотах обитают также лесные и болотные кики-моры, которые называются также лешачихами и лопастами. Эти кикиморы появляются в образе маленькой сгорбленной безоб-разной старухи, одетой в лохмотья, неряшливой и чудаковатой. Они занимаются похищением детей, вместо которых оставляют зачарованное полешко, поэтому и родители детишек из Дзико-вичей опасались за своих отпрысков, отправлявшихся далеко за лесными дарами.
Однако леший со своей кикиморой обитает в лесу не постоян-но, а только летом. На святого Ерофея, то есть 17 октября, лешие с лесом расстаются. В этот день духи проваливаются под землю, где зимуют до весны, но перед зимовкой каждый леший бесну-ется: поднимает бурю, ломает деревья, разгоняет зверей по но-рам и свирепствует.
Зимой приходит дух Лёд и так сковывает своей силой воду, что водяные и водяницы, омутники и омутницы, багники и бо-лотницы принуждёны сидеть в своих хороминах на самом дне до весны. Для людей зимой наступает отдых от полевых работ, сво-бодного времени становится гораздо больше, чем летом. Рабо-та, конечно, и тогда найдётся, но не постоянная: кто столярнича-ет, кто сети плетёт, кто обувь делает, кто ещё какое-нибудь нуж-ное ремесло выполняет. А остальные, особенно молодёжь, соби-раются по домам, где просторнее, и поют, играют, танцуют и страшные истории рассказывают про тех леших и кикимор, о которых поведал читателю автор…
* * *
Дома в Дзиковичах, поскольку сухое пространство под селе-нием было ограничено, лепились тесно один к другому и потому все жители проживали в близком соседстве друг с другом. По скольку дома были деревянными, уже через 35 – 40 лет после их постройки они начинали оседать и подгнивать от влаги. У поко-сившегося строения какое-то время ещё можно было заделывать мхом всё более расширяющиеся пазы между брёвнами и замазы-вать их глиной, но всё же обитателям деревни приходилось зано-во строиться спустя одно-два поколения. Все же хозяйственные земли располагались в отдалении, на сырых пространствах вок-руг села.
* * *
Хозяйство каждого жителя, как всем известно, находится под влиянием домового. Он поселяется в каждом доме и семействе местных обитателей – беcкрылый, беcтелесный и безрогий дух. Священники объясняли, что домовой принадлежит к тёмным, дьявольским силам. Но от сатаны он отличается тем, что не де-лает зла, а только шутит иногда, а то даже оказывает услуги, ес-ли любит хозяина или хозяйку, предупреждает в несчастье, кара-улит дом и двор. Говорят, что домовой не любит ленивых. Иног-да люди слышат, как он, сидя на хозяйском месте, занимается хозяйской работой, между тем, как ничего этого не видно.
Тому, кого домовой любит, он завивает волосы и бороды в ко-сы. Но если домовой не любит хозяина, то он бьёт и колотит по-суду, кричит, топает, ночью щиплет до синяков. По этим синя-кам судят о какой-нибудь неприятности, особенно если синяк сильно болит. В этом случае перед порогом дома надо зарыть в землю череп или голову козла. Да только откуда было взять эту голову, если жители Дзикович и других пинских деревушек ни-когда не держали в хозяйстве коз?.. Разве что специально поехать в Пинск на рынок и купить там.
Домовой, кроме козлов, не любит зеркал, а равно тех, кто спит около порога или под порогом. Также домовой может навали-ваться во время ночи на спящего и давить его так, что нельзя ни пошевелиться, ни сказать ни слова. Обыкновенно эта напасть на-валивается на того, кто спит на спине, в это время спрашивают, к худу или к добру, а домовой отвечает мрачным голосом – “да” или “нет”.
В народе к домовому питают такое уважение, что боятся его чем-либо оскорбить и даже остерегаются произносить его имя без цели. В разговорах между собой жители Дзиковичей домо-вого предпочитают величать “дедушкой”, “хозяином”, “наболь-шим” или “самим”. Может быть, именно в этом уважении и за-ключается одна из причин того, что в Дзиковичах и в округе ни-когда не держали в хозяйствах неугодных домовому коз. Да к тому же здешние обитатели считали, что от этих животных тол-ку мало, а забот много. Поголовье скота в Дзиковичах составля-ли свиньи, коровы, лошади и овцы. Хотя вокруг было много ди-ких пернатых, жители деревни держали и домашнюю птицу, ко-торая давала не только мясо и перо, но и постоянно несла све-жие яйца без необходимости выхода за всем этим на охоту. Пти-ца спасалась от зимней стужи в тех же домах, которые служили жилищем людям.
Перед смертью кого-нибудь из домашних домовой воет, иног-да даже показывается кому-нибудь, стучит, хлопает дверями и прочее. Живёт он по зимам около печки, или на печи, а если у хозяина есть лошади и конюшня, то поселяется около лошадей. Если лошадь ему нравится, то домовой холит её, заплетает гриву и хвост, даёт ей корма, отчего лошадь добреет, и напротив, когда ему животное не по нраву, то он её мучает и часто заколачивает до смерти, подбивает под ясли и прочее. Из-за этого многие хо-зяева стараются покупать лошадей той масти, которая ко двору, то есть любима домовым.
Иногда в разных частях жилья вдруг слышится – и только кому-то одному – плач ребёнка. Это плачет дитя домового. В этом случае можно покрыть платком то место, откуда слышится плач (скамью, стол, лавку), и домовичка-мать, не находя скры-того ребёнка, отвечает на задаваемые ей вопросы, лишь бы от-крыли ей дитя; спросить у неё тогда можно что угодно.
При переезде из одного дома в другой непременною обязан-ностью считают в последнюю ночь перед выходом из старого дома с хлебом-солью просить домового на новое место.
Кроме домового во дворах жителей Дзиковичей обитали домо-вые кикиморы, банники, гуменники и овинники. Кикимора-до-мовой сходна со злым духом мокушей. Кикиморами становятся младенцы, умершие некрещёными. Кикимора является в облике карлика или маленькой женщины, голова у которых с напёрсток и тело тонкое, как соломинка. Кикимора-домовой живёт в доме за печкой и занимается прядением и ткачеством, а также прока-зит по ночам с веретеном и прялкой хозяев дома (например, рвёт пряжу).
Кикимора может вредить домашним животным, в частности курам, бросает и бьёт посуду, мешает спать, шумит по ночам. Избавиться от кикиморы чрезвычайно трудно. Оберегом от неё служит “куриный бог” – камень с естественным отверстием или горлышко разбитого кувшина с лоскутом кумача, которое веша-ют над насестом, чтобы кикимора не мучила кур, а также мож-жевельник, пояском из которого обвязывают солонки.
А среди людей встречались и такие, что имели дружбу с не-чистой силой. Это были знахари и чаровники. Первые занима-ются большей частью лечением болезней и лишь в исключи-тельных случаях вредят человеку, а вторые гораздо опаснее. «Чаровник всегда при сношении с сатаной надевает на себя хо-мут. После смерти своей чаровник ходит и пугает свой дом, в котором он жил. Пришедши в дом, чаровник бьёт горшки, бро-сает хлеб, яйца и всё, что попадётся под руки; выгоняет скот из хлевов, даже сбрасывает крышу с дома» (Булгаковский Д.Г.).
Чтобы чаровник не ходил в дом, «следует забить на могиле его в головах осиновый кол; если же это средство не остановит ча-ровника, то нужно осыпать его могилу и тот дом, в который он ходит, освящённым маком самосеянцем (Булгаковский Д.Г.). Ча-ровника, ходящего после смерти, люди называют ещё упырём.
* * *
Кстати, о крышах. Крыши домов в Дзиковичах покрывали ка-мышом – более крепким и долговечным материалом, чем прос-тая солома. Благо этого растения вокруг было в избытке. Под крышей из камыша летом прохладнее, а зимой – теплее. Но пра-вильно скосить камыш и покрыть им крышу – это особое искус-ство. Зато потом такая крыша служит хозяевам по многу лет.
Сами же дома и хозяйственные постройки были сплошь из круглых брёвен. При строительстве дома плотники или печники, желающие по какой-либо причине навредить хозяевам, могли напустить на них кикимору. Для этого мастера делали из щепок и тряпок куклу (фигурку) кикиморы и закладывали её под мати-цу (главную балку) или в переднем углу дома. Присутствие ки-киморы в доме можно легко определить по мокрым следам на полу, которые остаются, хотя никто из обитателей дома не хо-дил.
Если мужчины в Дзиковичах и вообще на Пинщине занима-лись в основном охотой, рыболовством, покосами и возделыва-нием земли, то основной женской работой была пряжа льна и шерсти, из которых они изготавливали полотно и ткани для пов-седневного употребления. Все жители Пинщины умели хорошо пахать землю, сеять, жать, выпекать в домашних печах хлеб, го-товить всяческие мясные изделия, варить пиво, делать хмельной мёд, брагу и водку.
* * *
За более цивилизованной жизнью жителям Дзиковичей – за церковными службами в больших храмах, ремесленными подел-ками, привозными товарами и за общением с другими людьми – приходилось, если возникала в том нужда, отправляться в Пинск. Главный город повета в это время был таким же дере-вянным, как и окружавшие его деревни, если не считать отдель-ных каменных строений. В Пинске жили во множестве люди, весьма опытные во всех ремёслах, необходимых в человеческой жизни: плотники, умеющие строить дома и суда, плавающие по многоводному Струменю, тележные мастера, кузнецы, оружей-ники, кожевники, шорники, сапожники, бондари, портные и про-чие умельцы. Они были также очень искусны в приготовлении селитры, из которой делали превосходный порох.
Но такой поездке в главный населённый пункт Пинщины надо было посвятить целый день: с утра выехать, с пол дня побродить по городу, а во второй половине дня уже отправляться назад, чтобы успеть вернуться до захода солнца. И самое лучшее время для таких поездок было летом, в сухую погоду, когда и день был более длинным, и осенние заботы по хозяйству ещё не наступи-ли. Несомненно, когда окрестная шляхта собиралась в Пинске для проведения поветовых сеймиков или когда в городе устраи-вались ярмарки, отец и дедушка Савы и его братьев выезжали туда. Как минимум в ярмарочные дни туда же отправлялась и мама мальчиков. Но тогда же для развлечения вместе с родите-лями ездили в Пинск и их дети, включая и старшего сына Саву.
Пинск тогда был развитым торговым и ремесленным центром Полесья. В нём и в его округе добывалось железо и изготавли-вались изделия из него, включая изготовление оружия, было на-лажено производство кафеля, продавались добываемые жителя-ми окрестных деревень пушные звери и рыба. В городе работали ремесленники около 40 профессий. Основными товарами, кото-рые на возах вывозились из Пинска в Луцк и Львов (ближайшие крупные торговые города со своими ярмарками), были меха и воск. Оттуда же в Пинск везли скот, соль, пряности, ткани, одежду и диваны. Из польских городов Люблина и Гданьска, яв-лявшегося крупным портом на Балтике, сухопутными и водны-ми путями по рекам доставлялись металлы и готовые изделия из них, ткани, вина, стеклянные изделия, бумага, меха, предметы роскоши, сельдь и пряности.
К концу дня поездки в Пинск, когда семья уже возвращалась в свою деревню, а огромный солнечный шар опускался к гори-зонту, в вечерней тишине вдоль дороги недвижно стояли боль-шие ивы и сосны с озарёнными закатными лучами верхушками. Уже подъезжая к самому дому, в безмолвии, нарушаемом лишь поскрипыванием колёс воза, Сава слышал клёкот аиста из гнез-да, расположенного совсем рядом. Вообще, на Пинщине водится неимоверное множество аистов, которых люди зовут по-мест-ному – буськой. Об их происхождении существует такое пове-рье: «Когда много развелось гадов на земле и человек стал тер-петь от них много зла, Бог сжалился над человеком, собрал их всех в мешок, завязал и отдал одному человеку, чтобы он бросил мешок в печь, приказав ему не смотреть, что завязано в мешке. Человек не утерпел: развязал мешок, и гады все оттуда выполз-ли. За это Бог обратил непослушного человека в аиста, приказав ему собирать гадов. Буська поэтому христианской веры и счита-ется за грех, если кто убьёт его» (Булгаковский Д.Г.).
С аистом связаны и особые приметы. «Если буська выбросит из своего гнезда яйцо на землю, то это верный признак урожая, если же детёныша, – будет голод. К нему обращаются женщины с просьбою во время жатвы – когда стоит жара, бабы, изнурён-ные жаром, увидав буську, кричат ему: “Иванько, Иванько, заш-ли нам трохи витру, бо не здюжим жаты”» (Булгаковский Д.Г.).
Вокруг Дзиковичей разливалась умиротворяющая тишина про-ходящего Божьего дня, а дальше виднелись река и пойменные луга, окаймлённые тёмными массивами прибрежных ив и более далёкого древнего леса. К вечерней дойке возвращались с воль-ной кормёжки коровы и овцы, загонялись на дворы свиньи, ло-шади, домашняя птица. Над Струменем, кустарником и болота-ми стлался белёсый туман – непременный атрибут здешних пе-ренасыщенных влагой мест. Он преображал всё вокруг в без-брежное мягкое озеро, переполненное по весне и в начале лета квакающими лягушками. Когда лягушки неожиданно смолкали, откуда-то доносились вскрики болотных птиц, а над головой, выше стелящегося тумана, носились бесшумные летучие мыши. Временами откуда-то раздавался приглушённый туманом звон колокольчика на шее коровы или фырканье готовящейся ко сну в своём стойле лошади. Отголосив своё, отходили ко сну петухи, оставляя место для действий нечистой силе.
Когда же совсем становилось темно, вся деревня засыпала. Ни одного оконца, по бедности затянутого бычьим пузырём, слю-дой, а то и просто чем-то заткнутого, а не заставленного стек-лом, как в зажиточных домах Пинска, не светилось. Вокруг, на-сколько было видно за тёмными насаждениями садов, в лунном сиянии купались камышовые крыши, казавшиеся на фоне ночно-го неба серебристо-белыми. Во дворах сонно тявкали собаки, как бы отвечая отдалённому, но отчётливому кваканью лягушек, крикам ночных птиц и прочим ночным звукам, которые напол-няют летнюю ночь, лишь усиливая впечатление тишины.
Но после чудного дня и прекрасной ночи погода могла резко испортиться. Буквально на другой день мог начать моросить мелкий, заунывный дождик, как будто желающий прибавить во-ды здешним болотам, которые, на его взгляд, начали испыты-вать жажду. И такой дождик мог затянуться на несколько дней, а то и недель, вымачивая всё живое и неживое, растущее, ходя-щее, летающее, навевая сонливость и уныние. И оканчивалось такое безобразие лишь с появлением солнышка, которое вновь высушивало всё, что поднималось над поверхностью реки и бо-лот.
Зимой же, когда болота и река сковывались морозом, стано-вилось легко перемещаться верхом и на санях. Обильные снега давали возможность ходить на лыжах на охоту в такие места, ку-да летом можно было добраться лишь на лодке, да и то не всег-да. Свободного времени у всех в семье было гораздо больше, чем летом и детишки вовсю использовали его для своих зимних игр. Теперь уже и поездки в Пинск могли совершаться чаще, но, к сожалению, главного развлечения – ярмарок – в это время года не проводилось.
Несмотря на идиллическую природу, окружавшую Дзиковичи, жизнь её обитателей была преисполнена немалых трудов и за-бот, поскольку все они не отличались большим достатком и все-цело зависели от собственных усилий по прокормлению своих, как правило многодетных, семейств. В таком бедном и много-детном семействе прошли детство и юность Савы и его братьев и сестёр.
Пока Сава был маленьким, заботы его также были малень-кими. Летом, находившись вместе с младшими братьями, сест-рёнками и другими мальчиками и девочками по соседним лесам и болотам, собирая птичьи яйца, грибы и ягоды, он отправлялся с детворой на мелководье брода реки, где купался и плескался чуть не до заката солнца. Вдоволь накупавшись, когда хозяева уже начинали загонять на дворы скотину, изголодавшись, Сава с братьями бежали домой, где жадно глотали ужин, приготов-ленный мамой.
* * *
Когда Сава подрос, постепенно становясь юношей, он начал заглядываться на девушек, которые, из-за большого притока польской крови во многие поколения местной шляхты, были в этих местах очень привлекательными. Одним из главных досто-инств не только дочерей мелкой шляхты, но и знатных девушек-шляхтянок считалось умение вести беседу и рукоделие. Поэтому после трудового дня, вечерами, в Дзиковичах устраивались по-сиделки. Летом они проходили на улице, а зимой – у кого-нибудь в доме. На посиделках девушки собирались вместе и за рукоделием беседовали, рассказывали какие-либо сказки и зага-дочные истории, пели песни и так далее.
Поскольку в будни иных развлечений на селе не было, поси-делки, к которым присоединялись молодые парни, были люби-мым времяпровождением молодёжи. Во время таких вечеров, которые летом иногда затягивались допоздна, девушки пригля-дывали себе женихов, а ребята – будущих невест. И весьма часто односельчане создавали семьи, в которых муж и жена были местными жителями во многих поколениях. Из-за такого спо-соба создавать семьи обитатели Дзиковичей, хоть и носили раз-ные фамилии, давно уже были между собой в той или иной степени родства. Если, к примеру, кто-то носил фамилию Сер-ницкий, Полюхович или Горегляд и его жена не была по проис-хождению Дзиковицкой, то Дзиковицкой уж точно была в деви-честве его мать или бабушка. Хотя, конечно, были у Дзиковиц-ких и такие браки, когда жена не являлась жительницей Дзико-вичей. Но, в таком случае, как правило, она оказывалась доче-рью шляхетского семейства, издавна проживающего не слишком в большом удалении, в пределах Пинщины.
В Дзиковичах мало что менялось из поколения в поколение, кроме самих людей. Одни уже умерли, другие рождались, но новая жизнь как бы вливалась в старые сосуды и оттого созда-вала впечатление неподвижности времени. Но при этом новое население деревни, нося фамилии прежде живших здесь, посте-пенно менялось: одни из прежних жителей уже ушли, как прадед Богдан, в землю, и встали над ней, над землёй, травою, кто-то, как дедушка Харитон, поник, как бы уменьшился, понемногу сходя в могилу. А кто-то, как отец Феодор, всё ещё трудится, пытаясь найти способ накопить денег, поправить материальное положение семьи, сделать состояние. Такие мысли, если они приходили в голову юному Саве, могли бы привести к вопросу: а зачем вообще делать карьеру, жениться, заводить детей, если конец всё равно предрешён?
Но от таких мыслей человека спасает инстинкт самосохране-ния и желание продлить себя в своём потомстве. И потому к 1592 году Сава Феодорович был уже не только женат, но и имел трёх сыновей – Ивана, Романа и Димитра.
II. ЖИЗНЬ В ЛИТВЕ НА ГРАНИ ДВУХ ВЕКОВ
Несмотря на объединение Польши и Литвы, литовская шляхта ещё долгое время сохраняла стремление к государственной обо-собленности Великого княжества Литовского от Короны. Когда на престол Речи Посполитой избирался новый король Сигиз-мунд из семейства Ваза, литовские представители в начале 1588 года выдвинули своё условие: он должен утвердить новый Ли-товский Статут, в котором провозглашалась фактическая незави-симость Литвы от поляков. 28 января 1588 года король утвердил этот важный для литвинов документ и поручил подканцлеру Льву Сапеге издать его. В том же году Статут вышел из печати. Но Лев Сапега сознательно отпечатал кодекс на русском (лит-винском или старобелорусском) языке, объяснив это тем, что польский язык не может отразить все слова и выражения, кото-рые существуют в Литве.
В том же 1588 году Великое княжество Литовское испытало страшный удар от навалившегося голода и сопутствовавшей ему моровой язвы, которые вместе унесли множество человеческих жизней, выкосив значительную часть населения литвинских го-родов и деревень.
* * *
Из-за ставшего хроническим малоземелья между Дзиковицки-ми и их ближайшими родичами, вышедшими из общего рода Домановичей, постоянно возникали недоразумения и споры от-носительно границ их владений. 12 января 1599 года две группы спорящих вместе со своими возными собрались во дворе пана Андрея Грицевича Перхоровича Дзиковицкого. На одной сторо-не были сам хозяин дома, паны Опанас Остапович, Конон Вась-кович и панна “Кириковая Ивановича” – все по фамилии Перхо-ровичи Дзиковицкие. На другой – пан Есьман Иванович Дома-нович и пан Станислав Защинский с сыном Яном и дочерью Раиной. Возными были пан Томило Иванович Лозицкий с по-мощником Василием Стапановичем Сачковицким и Остап Мих-нович Кочановский с сыном Левком в качестве помощника.
Предметом спора были «грунты, в повете Пинском при селе Диковичах лежащие и ко дворам их Местковицким относя-щиеся, пахотная земля на острове в урочище, прозываемом На-седины» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 580).
Если ранее позов (вызов в суд) был составлен на Перхорови-чей Дзиковицких, то теперь был составлен встречный, от них. Новый «позов там же, под сенными дверьми в хоромах пана Андрея Грицевича во дворе его Диковицком составлен, и тот по-зов челядь их дворная» видела. И всё это было составлено в при-сутствии другой жаловавшейся стороны. Вот такая история при-ключилась в Дзиковичах на исходе XVI века, хотя автор и не знает, чем она закончилась.
Расселение отдельных безземельных Дзиковицких в различ-ные места вне “отчизных” земель Саву Феодоровича не косну-лось до самой смерти деда. Он и его семья продолжали прожи-вать вместе с семьёй отца и семьями младших братьев в Дзико-вичах на земле дедушки Харитона Богдановича. Лишь в 1604 го-ду, когда дедушка умер, а перешедший к его сыну Феодору Ха-ритоновичу земельный надел был переуступлен другим Дзико-вицким, пришлось покинуть “дедизну и отчизну”.
На годы жизни Савы пришлись основные события многолет-них войн в соседнем Московском государстве, в которых при-няло участие много обедневших шляхтичей, надеявшихся по-править своё положение участием в походах. Представляется вполне вероятным, что Сава Феодорович принял участие вместе с отцом в шляхетских отрядах, которые под главенством “мож-ных” панов совершали в начале нового века военные походы на Московию. Таковы уж были многие бедные шляхтичи из глухих провинций – с тощими кошельками и богатейшими надеждами поправить свой достаток за счёт военных авантюр.
Во всяком случае, в войсках 2-го Димитрия один из полков-ников был Александр Самуилович Зборовский, имевший под своим началом 9 ротмистров. А одним из этих ротмистров был некий Кость, который, скорее всего, был из-под Бреста, посколь-ку в пописе 1567 года числится единственный носитель такой фамилии – Рафал Кость, – шляхтич Берестейского повета. А ис-ходя из того, что все роты в Литве формировались по принципу родства и знакомства, то есть их состав набирался в ближней округе от места жительства ротмистра, вполне вероятно присут-ствие в роте Кости шляхтичей из Пинского повета, входившего в одно воеводство с поветом Брестским.
III. СОБЫТИЯ ВНЕ ЛИТВЫ
В это время сильно окрепло днепровское казачество, которое всё чаще переходило к наступательным действиям против крым-цев и турок, совершая отчаянно смелые морские походы на сво-их лодках, которые они называли чайками. В 1604 году запорож-ские казаки сумели овладеть турецкой крепостью Варна, считав-шейся до этого неприступной.
* * *
После смерти в Праге датского учёного Браге в распоряжении его помощника Кеплера оказались записи астрономических наб-людений придворного астронома. Изучая эти записи, Кеплер в результате многих лет упорной работы пришёл к выводу, что идущее от Коперника представление о строго кругообразном и равномерном движении планет вокруг Солнца ошибочно. Он до-казал, что планеты движутся по эллипсам, в одном из фокусов которых находится Солнце, и что скорость движения планет увеличивается с приближением к нему. Открытие Кеплера было опубликовано в 1609 году, когда ему было уже 38 лет, в труде “Новая астрономия, причинно обоснованная, или Небесная фи-зика, изложенная в исследованиях о движениях звезды Марс, по наблюдениям благороднейшего мужа Тихо Браге”.
Одновременно протекала деятельность великого итальянского астронома и физика Галилея, родившегося в Пизе в 1564 году, более полно обосновавшего взгляды Коперника на солнечную систему. Его открытия связаны с применением телескопа, само-стоятельно сконструированного им на основании известия о его изобретении в 1608 году в Голландии. В телескоп Галилею уда-лось увидеть громадное количество невидимых для невоору-жённого глаза звёзд, горы на поверхности Луны и спутников Юпитера. Результаты этих открытий Галилей опубликовал в 1610 году в небольшой книжке “Звёздный вестник”, произвед-шей на современников громадное впечатление: открытия Гали-лея сравнивали с открытием Америки.
* * *
Во время похода литовской шляхты в пределы Московского государства имя полковника (хорунжего) А. Зборовского было хорошо известно. Так, докладывая о событиях 16 февраля 1610 года, командование русских войск пишет: «Под Торшком (то есть городом Торжком) литовского полковника Александра Збо-ровского побили».
Перед битвой под Клушиным к гетману Жолкевскому, двинув-шемуся по приказу к Москве, присоединились полки: Алек-сандра Зборовского (1.540 человек), Мартына Казановского (800 человек), Самуила Дуниковского (700 человек), Пясковского и Ивашина – 3.000 человек и Людовика Вайера (200 человек).
В допросных речах пленников от 22 января 1612 года гово-рится: «А в Пермских распросных речах Ивана Чемоданова да Пятко Филатова написано. Сказывали им литовские люди Ми-китка с Быхова города, а Якушка с Чернобыля города: как они из Литвы пришли под Москву, тому четвертый год, стояли под Москвою в Тушине и под Троицею в Сопегине полку, а из под Троицы с Сопегом ж были в Мещенску, а из Мещенска они ходили от Сопеги в Можайск, а из Можайска они, две роты с Выйгуковским паном да Токарским, пришли под Москву к Сопеге в полк […] А на Москве сидит Литовских людей четыре тысячи и голод и нужда великая…».
* * *
Итальянское барокко, проникавшее в польскую культуру уже длительное время, вошло и в литературу того времени. Наука и философия, ставшие уже значительными явлениями умственной жизни Европы, в Речи Посполитой остались вне поля зрения культурного общества, несмотря на то, что ещё в прошлом веке Польша дала миру Коперника.
Но зато здесь появилась целая плеяда поэтов-эрудитов, пре-небрегающих родным языком и пишущих на латыни. В первой половине века Речь Посполитая больше, чем какая-либо другая славянская страна, претерпела влияние латинской культуры. Здесь много переводили как древних, так и новых авторов, пи-савших под влиянием античных произведений. С 1614 года была переведена книга Вергилия “Георгики”, а ещё раньше, 20 лет назад – издан был перевод “Энеиды”.
Православные шляхтичи активно выступили в защиту праоте-ческой веры. В 1614 году на средства шляхтянки Янины Гала-бурдиной и Пинского православного братства в конце города, неподалёку от Терецковщины, была возведена Богоявленская церковь. Сюда переселялись монахи из переданного униатам Ле-щинского монастыря. Тогда же запорожские казаки дважды раз-громили турецкие города Синоп и Трапезунд на малоазиатском побережье.
В 1614 году литовский печатник Пётр Бласт Кмита издал на любчанском печатном дворе сборник панегиричной поэзии “Epitome”, написанный в честь влиятельнейшего в Литве маг-натского рода Радзивиллов. Стихотворение “Ревель”, написан-ное на латыни Соломоном Рысинским, описывает историческую встречу в городе Ревеле шведского короля Карла, московского царя Ивана Грозного, польского короля Сигизмунда и литов-ского князя Радзивилла. Рысинский происходил из семьи мел-кого шляхтича из-под Полоцка и являлся придворным поэтом Радзивиллов и наставником их детей. В стихотворении князь Радзивилл выступает на встрече королей как самостоятельный монарх и всем видом и поведением показывает свою высокород-ность и независимость Великого княжества Литовского.
В 1615 году казаки в результате дерзкого похода против турок прорвались ко дворцу самого султана в Константинополе. В 1616 году казаки освободили множество людей на невольничь-ем рынке в Кафе.
В 1618-м году в Польше был переведён “Освобождённый Иерусалим” итальянского поэта Тассо и продолжалась работа в том же направлении, хотя и касалась она в первую очередь только высших слоёв шляхетского общества. Тем не менее, име-на литературных авторов и героев через верхи общественной структуры доходили до низших её звеньев, и Дзиковицкие не могли не слышать о таких кумирах умственной жизни того времени.
* * *
23 мая 1618 года в чешской столице Праге случилось почти комическое событие, послужившее началом Тридцатилетней войны между католиками и протестантами в Германии. Предста-вители чешских сословий, главным образом протестанты, яви-лись в городскую ратушу к посланцам императора Священной Римской империи Матиаса, требуя от них подтверждения, что зачитанное пару дней назад в Праге гневное послание импера-тора на самом деле подлинное. Горячий спор завершился “швы-рянием из окон” двух императорских представителей – Славаты и Мартиница, – и их секретаря Фабриция. Все трое по счастли-вой случайности почти не пострадали, а само “швыряние из окон” вошло в историю под латинским названием – “дефенес-трация”. Последовавший за этим эпизодом военный конфликт унёс не одну тысячу человеческих жизней и превратил в пусты-ню некогда цветущие страны Центральной Европы.
* * *
В начале этого века регулярных армий в Европе всё ещё почти не было – их зачатки существовали только во Франции и Ис-пании. Поэтому во время войн резко возрастал спрос на услуги самозваных “полковников”, набиравших свои отряды по боль-шей части из всякого сброда, который, однако, сражался отчаян-но, ибо война была его единственным ремеслом и способом по-живиться, а то и разбогатеть на грабеже захваченного города.
* * *
В 1623 году в Пинске началось строительство коллегиума, ко-торое растянулось на долгих 11 лет, но подарило городу краси-вейшее здание. Поскольку оно возводилось тогда, когда уходила в прошлое мода на архитектурный стиль эпохи Возрождения, в нём отразилось смешение стилей барокко и пришедшего ему на смену классицизма.
12 сентября того же года король Сигизмунд издал наказную грамоту киевскому униатскому митрополиту Иосифу-Вельями-ну Рутскому о наблюдении за целостью пинского епархиально-го, монастырского и церковного имущества, поскольку пинский епископ Паисий Саховский тяжело болел и был не в состоянии надзирать за порядком в своей епархии.
В 1626 году в стенах Спасского монастыря в Кобрине прошёл знаменитый Кобринский церковный собор, где были определе-ны основные принципы организации и деятельности греко-католической (униатской) церкви.
В 1630 году казачий реестр был увеличен до 8 тысяч. В том же году гетман реестровых казаков Тарас Феодорович (Трясило) возглавил очередное восстание на Украине.
В это же время в Риме правил мудрый и миролюбивый папа Урбан VIII, человек характера властного и твёрдого. При нём жизнь в вечном городе была лёгкой, радостной и праздной, не-смотря на затянувшуюся в Европе религиозную войну. В евро-пейском раскладе сил Урбан VIII держал сторону Франции, ко-торая, будучи страной католической, из политических соображе-ний поддерживала протестантских немецких князей и протес-тантскую Швецию. В Германии, ставшей основным театром во-енных действий между католиками и протестантами, вновь во-шёл в большую силу католический главнокомандующий герцог фридландский Альбрехт Валленштейн. Ходили слухи, что он со-ветовал императору двинуться походом на Рим: целое столетие не брал Рима приступом неприятель и будет, мол, чем пожи-виться. Говорили, что для организации такого похода Валлен-штейн предлагал оттянуть из Речи Посполитой её казаков и дви-нуть это дикое, воинственное и свирепое племя на цветущие го-рода Италии.
* * *
В апреле 1632 года умер король Сигизмунд III. Период между-царствия в Речи Посполитой всегда сопровождался беспоряд-ками и был для соседней Московии самым удобным временем для нападения. Русские двинули на запад войско под командо-ванием героя обороны Смоленска в 1609 – 1611 годах боярина Михаила Борисовича Шеина “в содружестве” с Артемием Из-майловым. Удачи в начале войны сулили успех всей кампании. Русские войска сделали попытку отбить у Речи Посполитой город-крепость Смоленск. Брошенное под стены Смоленска рус-ское войско состояло из 4-х солдатских полков, которые запад-ному военному артикулу обучали служилые немцы, из дворян-ской конницы и казаков южнорусских окраин. Русские осадили город, но Смоленск, имевший прекрасные оборонительные сору-жения, долгое время успешно защищался. Когда же полякам удалось спровоцировать очередной набег крымского хана на юг России, “дети боярские” (дворяне) из-под стен Смоленска ушли на защиту южной русской границы. Основной силой осаждав-ших были теперь пехотные полки западного строя.
Осада Смоленска русскими, затянувшаяся на 8 месяцев, пере-черкнула все надежды московитов, хотя обессиленные от голода защитники крепости, казалось, вот-вот готовы были сдать город. Неожиданно на помощь им к Смоленску со свежим 20-тысяч-ным войском подошёл Владислав, ставший новым польским ко-ролём. Бывшие в войсках Шеина немцы сдались, а затем переш-ли к польскому королю на службу. Оставшееся практически без командования русское войско было окружено поляками и бло-кировано. Армия Шеина, оказавшаяся в тисках между насту-пающим войском короля и осаждённой крепостью, держалась ещё около полугода, но, лишённая продовольствия и одежды, страдающая от цинги и мора, была полностью деморализована и позорно сдалась на милость короля.
В начале 1634 года московское войско было принуждёно ка-питулировать, выдав артиллерию и сложив знамёна перед поль-ским королём. Лишь остатки русского воинства смогли вернуть-ся домой. Командующий русским войском боярин Шеин, взятый в плен, в знак уважения к его боевым заслугам был отпущен по-ляками в Москву. В Москве бояре, не любившие Шеина, настоя-ли на суде над ним и его товарищами.
Тяжёлое поражение московитян под Смоленском значительно ослабило позиции России в борьбе с Речью Посполитой. Не бы-ло ни прежнего войска, ни денег на новое. Оставалось только просить мира. К счастью для русских, попытка Владислава взять крепость Белую потерпела неудачу. Холодные и голодные поля-ки втянулись в длительную осаду укрепления, а тут ещё пришли дурные вести с турецкой стороны. Королю пришлось самому запросить мира.
Суд, который происходил в Москве над потерпевшим пора-жение под Смоленском воеводой Шеиным, приговорил его, Артемия Измайлова и сына последнего Василия Артемьевича к смертной казни. 27 апреля 1634 года им отрубили головы. Были наказаны разными мерами и другие военачальники.
17 мая 1634 года Речь Посполитая и Москва заключили Поля-новский мир, по которому за королём оставались все города, ра-нее отошедшие к нему по Деулинскому соглашению. Но, кроме того, Россия заплатила Владиславу 20 тысяч рублей за отказ от московского престола, а король признал Михаила Романова рус-ским царём и братом. Владислав и Михаил скрепили Полянов-ский мир крестным целованием.
После долгого военного противостояния, закончившегося за-ключением договора, король Владислав IV сосредоточил всё своё внимание на подавлении народных выступлений русского населения “украины” и Литвы.
* * *
Учёный-иезуит Пётр Санкта в 1638 году издал в Риме сочи-нение “Tesserae gentilitiae”, в котором предложил новый графи-ческий способ обозначения геральдических тинктур (цветов) для использования в печати. Именно этот способ и закрепился в дальнейшей практике. «В настоящее время общепринятый метод изображения гербов, без действительного применения красок и металлов, посредством штриховки, следующий. Красный цвет (червлень) изображается через вертикальные штрихи; лазурь – через горизонтальные; зелёный – диагональными чертами, про-ведёнными из геральдической правой стороны щита (то есть, для смотрящего на щит – левой стороны) к левой; чёрный – верти-кальными и горизонтальными пересекающимися чертами; золо-то – через пунктир (усеяние поля или фигур точками); серебро – остаётся белым, то есть без черт и точек; пурпур – диагональны-ми чертами, проведёнными от левой стороны к правой (противо-положно зелёному). Натуральный цвет не получает, по обыкно-вению, никакого особого обозначения, чтобы отличить предме-ты натурального цвета от серебряных, их слегка оттеняют» (Ар-сеньев Ю.В.).
* * *
Сава Феодорович умер, вероятно, до 1646 года. В 1646 году его родная тётя, сестра отца Любка Харитоновна, по мужу “Петровая Дзиковицкая”, то есть жена Петра Алексеевича Дзи-ковицкого, завещала доставшуюся ей от брата и мужа четверть имения в Дзиковичах младшим братьям Савы – Остапу и Мико-лаю, а также детям самого Савы Феодоровича. В это же время Ян Ефимович Дзиковицкий из Дома Перхоровичей был униат-ским ксёндзом в церкви Мульчицкой Луцкого повета Волын-ского воеводства.
Глава 3. Времена Димитра Савича Дзиковицкого
(вероятно, 25 октября и не позднее 1592 – не ранее 1693 годы)
Они быстро проходят через узловые
точки истории, и при столкновении
с ними надо, не мешкая, зарисовывать
этих людей: позднее уже ничто не даст
представления о них, исчезнувших навеки!
Б. д’Орвиньи. “Шевалье Детуш”.
I. ТРЕТИЙ СЫН В СЕМЬЕ
В разгар религиозно-идеологических баталий, проходивших в Речи Посполитой между сторонниками католичества и право-славия, а также заметного обнищания той ветви рода Дзиковиц-ких, которая называлась Домом Харитона, в семье Савы Феодо-ровича Дзиковицкого родился третий сын, названный Димит-ром. Поскольку празднование дня святого Димитрия Солунско-го приходилось на 25 октября по старому (православному) ка-лендарю, можно предположить, что новорожденный появился на свет именно в этот день. Но с определением года рождения нес-колько труднее. Произошло это не позже 1592 года и крещён ре-бёнок был, как и его старшие братья Иван и Роман, по право-славному обряду. Вся многочисленная семья, включавшая кроме братьев и сестёр, родителей и дядьёв с семьями, ещё и деда Фео-дора Харитоновича и даже прадеда Харитона Богдановича, юти-лась на скромном клочке земли, принадлежавшем прадеду в се-лении Дзиковичи.
* * *
Молодой человек обязан бывать в обществе, особенно если он намерен быть вхожим в него по праву рождения. Но какое в Дзиковичах у молодого человека общество? Молодёжи мало, да и та вся такая же неотёсанная, не получившая хорошего образо-вания, не обученная светским манерам. Развлечений здесь также нет. Ему бы в Пинск отправиться, пообтереться в тамошнем бла-городном обществе. Но просто так это не делается, требуются определённые усилия, связи и, конечно, затраты. А в этом пос-леднем – главное препятствие, поскольку семейство Димитра обеднело и в карманах родителей довольно негусто. И своих крестьян почти не осталось.
Тем не менее, в семьях шляхты неплохое по тем временам об-разование было далеко не исключением. И не только среди за-можной, но и даже мелкой. Так что, вполне вероятно, Димитр, хоть и проживал в маленьком селе, не остался без Божьей ми-лости и был достаточно образованным для своего времени чело-веком.
После введения церковной унии Димитр, как и весь Дом Хари-тона, стал относиться к униатской греко-католической церкви.
Спустя несколько лет после того, как в 1604 году была утраче-на земля, оставленная большому семейству умершим прадедом Харитоном, Димитр Савич Дзиковицкий женился на пинской зе-мянке Елене Матфеевне из родственной Дзиковицким фамилии Кочановских. Это произошло около 1610 года, когда по всему Великому княжеству Литовскому прокатилась волна опустоши-тельных пожаров. Известно о трёх сыновьях Димитра и Елены Дзиковицких – Луке, Яне и Иване-Лаврине. Последний родился не позднее 1614 года.
II. СОБЫТИЯ ВРЕМЕНИ
В 1617 году король Сигизмунд III отправил своего сына Вла-дислава, достигшего 22-летнего возраста, добывать оружием московский трон, на который его избрали семь лет назад. В сен-тябре 1618 года королевич подошёл к Москве и атаковал её. Москвичи отбили приступ с большим уроном для штурмующих. Стало ясно, что быстро взять город не удастся. Впереди же была зима и надо было думать об обратной дороге. В конце ноября начались переговоры, которые привели к подписанию 1 декабря Деулинского перемирия на 14 с половиной лет. По этому дого-вору Россия уступила Речи Посполитой Смоленские, Чернигов-ские и Северские земли.
В 1620 году была возобновлёна Киевская православная митро-полия и после этого удалось возобновить также и Пинскую пра-вославную епархию, которая существовала параллельно с униат-ской. Не только на западе, но уже и на востоке Литвы, в Гомель-ском старостве, из года в год прибавлялась численность поль-ского населения, положение его упрочивалось и польское вли-яние и господство усиливались.
Гомельский замок наполнился пушкарями, жолнёрами, гусара-ми, разноплемёнными и разноязычными. За шляхетством и воен-ными пришли евреи-шинкари, маркитанты, перекупни, факторы, и политическое закрепощение гомелян повелось рука об руку с экономическим порабощением их.
Особенно много в этом направлении было сделано Богданом, Андреем и Павлом Сапегами, которые около 50 лет являлись го-мельскими старостами, преемственно наследуя его один за дру-гим. Последние два до крайности увлекались идеей о совраще-нии в католичество православных, живших в зависимости от них.
Много гонений и неприятностей натерпелись православные гомеляне от проповедников унии. В 1621 году известный униат-ский деятель Иосафат Кунцевич отнял даже у них церковь во имя святого Миколая, которую они не могли отстоять только по-тому, что она находилась не в городе, а в замке, куда доступ для них был затруднён.
В это время быстро набиравший силу Орден иезуитов из Польши проник в Литву. Первым его главой – провинциалом – в Великом княжестве через некоторое время стал Павел Бокша герба Топор, который в 1636 году в Вильно основал костёл свя-того Казимира.
В Пинском иезуитском коллегиуме, ставшим ведущим образо-вательным учреждением в Полесье, большое внимание уделяя-лось музыкальной подготовке учащихся. В 40-е годы XVII века работал известный музыкант-теоретик, филолог и философ Си-гизмунд Лавксмин (1596 – 1670), которого прославила книга “Теория и практика музыки”. При коллегиумах иезуиты созда-вали музыкальные бурсы, где молодые бедные шляхтичи имели полное содержание, а за это должны учиться музыке, пению, иг-ре на музыкальных инструментах и участвовать во всех церков-ных церемониях коллегиума, а также и в других торжественных церемониях и процессиях, школьных театральных постановках.
* * *
Вследствие всё большего разрастания клана Дзиковицких, ос-лабления чувства родства между всё более отдаляющимися До-мами рода и малого достатка обедневшей шляхты села Дзикови-чи, конфликты в её среде становились почти нормальным и сов-сем не редким явлением. Один из таких вспыхнул в августе 1623 года среди родственников Димитра Савича, который, правда, сам не принимал в столкновении участия.
26 августа в гродский Пинский Замок из Дзикович прибыл пан Степан Дзиковицкий и, представ перед подстаростой, принёс ему жалобу об избиении и ограблении его сыновей Ждана и Павла, случившемся за три дня до подачи жалобы (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 576, 576 об.). В поданной “протестации” сообщалось, что 23 августа, в среду, после того, как солнце опустилось за горизонт, Ждан и Павел Дзиковицкие по дороге подошли к переправе через Струмень в том месте, где река делает поворот. Будучи людьми мирными, – сообщал отец, – братья хотели только перейти реку и отправиться домой, и сов-сем не ожидали засады и нападения на себя со стороны соро-дичей.
Однако у переправы их поджидали паны Тимох (Тимофей) и Ониско Феодоровичи с паном Опанасом (Афанасием) Семёнови-чем Дзиковицкие. Кроме этих троих, которые были старшими, в деле участвовали их помощники: сыновья Тимоха – Борис, Иван, Димитр и Данила, и сыновья Опанаса – Семён, Иван и Лаврин.
Нападение численно превосходящего противника на Ждана и Павла произошло неожиданно. Ониско Феодорович не стал при-менять огнестрельное оружие и ударил Ждана в голень левой ноги ножом, после чего тот стал хромать. Затем Ониско Фео-дорович поранил ножом палец правой руки Павлу. После этого нападавшие стали избивать братьев, в результате чего у Ждана появились на голове две кровавые раны, а правое плечо поси-нело и опухло. Павлу же были нанесены раны на правом пред-плечье и на левой руке над локтём.
Во время избиения напавшие грозили, что сейчас убьют бра-тьев, а затем сбросят тела в реку. При этом победители заявляли, что они уже даже приготовили к выплате головщизну (штраф за убийство) за Ждана и Павла. В жалобе их отца говорилось, что от такого ужасного конца братьев спасли “добрые люди” – пан Григорий Иванович Дзиковицкий и подданный (крестьянин) па-на Защинского – Влас Певнебы. Однако, судя по малочислен-ности “добрых людей” по сравнению с нападавшими, а также по далеко не смертельным ранам пострадавших, намерения убить Ждана и Павла у других Дзиковицких всё-таки не было.
Тем не менее, нападавшие не отказали себе в удовольствии ог-рабить избитых сородичей: у Ждана забрали 15 польских зло-тых, приготовленных на сбор для выкупа пленных (в Литве тог-да существовал такой сбор, за счёт которого выкупали плен-ников, захваченных татарами во время их набегов на земли кня-жества) и 7 литовских грошей. Эту добычу Тимох и Ониско от-несли к себе домой, где и поделили со своими помощниками.
Чем закончилась возникшая тяжба, в документах, которые ви-дел автор, сказано не было.
* * *
В 1630 году на месте явления Купятицкой иконы Божией Ма-тери на Пинщине был основан православный Свято-Введенский мужской монастырь, где в 1620 – 1630-е годы подвизались свя-тые – преподобномученик Афанасий Филиппович (Брестский) и Макарий, игумен Пинский. Купятицкая икона Божией Матери является самой древней из чудотворных икон, явленных на рус-ской земле Великого княжества Литовского.
* * *
В 1630 году на украинные территории Речи Посполитой при-был 30-летний уроженец Нормандии Гийом Левассер, по одному из своих французских владений звавшийся де Бопланом. На но-вом месте де Боплан служил по найму в польском войске капи-таном артиллерии в течение долгих 17 лет. Под руководством француза были сооружены крепости или укрепления в разных городах края, а совместно с Андреа дель Аква выходец из Нор-мандии построил чудесный замок-дворец в стиле Возрождения в Подгорцах, что под Львовом. Проживая на Украине, де Боплан проводил топографические измерения и собирал материалы для картографических работ. Из его записок мы знаем то, чего не уз-нали бы из местных источников, поскольку пишущий всегда от-мечает не то, что и так привычно, а всё то, что кажется ему не-обычным. Де Боплан писал про здешних казаков следующее:
«Они исповедуют греческую веру, которую называют русской. Свято почитают праздничные дни и соблюдают посты, продол-жающиеся у них восемь или девять месяцев года. В это время они воздерживаются от мясных блюд. Формальность эту они со-блюдают с упорством, так как убеждены, что от изменения еды зависит спасение души. Зато, мне кажется, нет народа, который сравнялся бы с ними в способности пить: они никогда не быва-ют настолько пьяны, чтобы не иметь возможности начать пить сначала, – по крайней мере, так здесь говорят, – но так может бывать только на досуге. Зато во время войны, либо тогда, когда задумают какое-либо важное дело, придерживаются чрезвычай-ной трезвости.
И у них нет ничего грубого, кроме разве одежды. Они быстро-умны и проницательны, весьма остроумны и щедры, не стремят-ся к большим богатствам, зато больше всего дорожат своей сво-бодой, без которой не хотели бы жить. Во имя её они поднимают восстания и бунты против знатных панов, поэтому редко когда проходит более семи или восьми лет без того, чтобы они не вос-стали против вельмож.
Впрочем, это люди вероломные и коварные, которым дове-риться можно лишь при благоприятных обстоятельствах.
Они чрезвычайно крепкого телосложения, легко переносят хо-лод и зной, голод и жажду, неутомимы на войне, мужественны и часто столь дерзки, что не дорожат своей жизнью. Больше всего умения и мастерства они проявляют, когда сражаются в таборе, то есть под прикрытием телег (так как очень метко стреляют из ружей, которые являются их главным вооружением), а также при обороне своих позиций. Хорошо воюют также на море, но верхом на лошадях они не настолько искусны. Мне приходилось видеть, как двести польских всадников обращали в бегство 2.000 их лучших воинов. Однако правда и то, что под прикрытием та-бора сотня этих же казаков не побоится тысячи поляков или да-же тысячи татар. Если бы верхом они были столь искусны, как в пехоте, то, думаю, могли бы считаться непобедимыми.
Казаки высоки ростом, сильны и проворны, любят хорошо одеваться. […] Они пользуются от природы крепким здоровьем, даже не подвержены той распространённой в целой Польше бо-лезни, которую врачи называют колтуном (plica). У больных во-лосы спутываются в какой-то сплошной ком; туземцы называют это заболевание “гостець”. Казаки редко умирают от какой-либо болезни, разве только в глубокой старости: большинство их сла-гают головы на поле славы» (Гийом де Боплан). Но, следует по ходу рассказа заметить, что и на Пинщине упоминаемый здесь колтун был в течение веков весьма распространённым заболева-нием среди сельского населения.
* * *
19 апреля 1632 года, по смерти униатского епископа Пинского и Туровского Григория Михайловского король выдал жалован-ную грамоту на Пинскую епархию галицкому епископу Рафаилу Корсаку. В 1633 году Пинское православное братство добилось у короля Владислава IV разрешения на строительство монасты-ря, школы при нём и больницы. Монастырь был построен при Богоявленской церкви и назывался также Богоявленский. Одна-ко наступление унии продолжалось, церкви опечатывались или переводились в униатскую юрисдикцию, а православные свя-щенники разгонялись. Вынужденно покинул Пинск и епископ Авраамий. На месте Лещинского монастыря, отобранного у пра-вославных, был открыт позднее питейный дом. Принудительно был переведён в унию Свято-Варваринский монастырь.
В Дзиковичах Димитр Савич прожил всю свою долгую жизнь. Видимо, Бог поспособствовал ему несколько поправить свои де-ла женитьбой и даровал завидное – вековое – долголетие. Овдо-вев, Димитр Савич Дзиковицкий вновь женился. Видимо, это произошло до 1634 года, когда все дети стали уже самостоятель-ными и завели собственные семьи. Второй женой Димитра Са-вича стала Параскева Дорошевна, вдова Опанаса Серницкого. А его отец Сава Феодорович уже, видимо, умер, сумев, однако, то ли что-то скопить, то ли выручить из своего предполагаемого участия в военных походах, и приобрести землю для сыновей и внуков.
В 1635 году король Речи Посполитой Владислав IV своей гра-мотой запретил Пинскому магистрату принимать в Пинск право-славных монахинь, которые хотели основать тут новый монас-тырь. Архимандрит Лещинского монастыря Елисей Пелецкий и протопоп Димитриевской церкви Феодор вместе со многими священниками за сопротивление унии были лишены сана.
В 1636 году со смертью потомка великокняжеской литовской линии князя Ежи (Юрия) Збаражского прервалась прямая линия рода Збаражских. Его имущество досталось их родственникам князьям Четвертенским и ещё более близкому родственнику, происходившему от общего со Збаражскими предка – Янушу Вишневецкому. Родовой замок Збараж, собственность и влияние перешли к семейству князей Вишневецких. Среди прочего нас-ледства Вишневецкие приобрели и владения на Пинщине. Виш-невецкие и Збаражские были настолько близки по крови, что да-же имели один герб – Корибут. После наследования Вишневец-кими, они временами даже стали именоваться, в дополнение к Вишневецким, ещё и Збаражскими, отчего перед историками по-являются документы, где одно и то же лицо именуется то так, то иначе.
* * *
В 1635 году Франция, бразды правления которой крепко дер-жал в своих руках первый министр кардинал Ришелье, нанесла Габсбургам двойной удар, вступив в войну как с императором, так и с Испанией. Усилились и шведы, которые заключили мир с Польшей и перебросили из неё в Германию ряд весьма боеспо-собных частей.
В целом ситуация на театрах военных действий менялась очень быстро: императорская армия то наступала, отгоняя шве-дов к балтийскому побережью, то вновь отступала на юг. Этот период войны был самым тяжёлым для мирного населения Гер-мании, которому нескончаемые бои казались чем-то вроде Апо-калипсиса, растянувшегося на десятилетия. Тридцатилетняя вой-на способствовала в буквальном смысле одичанию целых наро-дов, упадку их материальной и духовной культуры.
В 1635 году по решению польского Сейма вблизи Кодацкого порога французскому инженеру Гийому Левассеру де Боплану было поручено построить крепость для того, чтобы воспрепятст-вовать связям Запорожской Сечи с остальной польской “украи-ной”. Сам де Боплан об этом писал так.
«В расстоянии пушечного выстрела вниз по Днепру располо-жен первый порог, Кодацкий. Порогом называется ряд скал, протянувшихся поперёк реки с одного берега на другой и сос-тавляющий препятствие для судоходства. Здесь существует за-мок, заложенный мною в июле 1635 года; но в следующем ме-сяце, августе, вскоре после моего отъезда, некто [Иван] Сулима, предводитель восставших казаков, возвращался из морского по-хода и, заметив замок, затруднявший ему возврат на родину, ов-ладел им врасплох и перебил весь гарнизон, состоявший при-мерно из 200 человек под начальством полковника Мариона, ро-дом француза. Затем, разграбив укрепление, Сулима с казаками возвратился на Запорожье. Однако они недолго владели этой крепостью; вскоре они были осаждёны и разбиты другими вер-ными казаками по приказанию великого Конецпольского, кра-ковского каштеляна. Наконец, предводитель восстания был взят в плен вместе со всеми соучастниками и отвезён в Варшаву, где их четвертовали. После этого поляки оставили без внимания этот замок, что усилило дерзость казаков и открыло им новый путь к восстанию» (Гийом де Боплан), которое вспыхнуло спу-стя два года.
Бывший гетман реестровых казаков Трясило под давлением коронных войск в 1635 году с частью казаков ушёл на Дон. Но-вое восстание возглавил Павел Михайлович Бут (Павлюк), кото-рый ранее принимал участие в штурме Кодака.
Боплан писал о зимнем сражении на украинных землях с пов-станцами Павлюка: «16 декабря того [1637] года около полудня мы встретили под Кумейками их табор, в котором числилось не менее 18.000 человек, и, хотя наше войско не превышало 4.000 человек, мы атаковали их и одержали победу. Сражение продол-жалось до полуночи; со стороны неприятеля осталось на месте около 6.000 человек и пять пушек; прочие спаслись бегством, очистив поле сражения под покровом очень тёмной ночи. [Часть крестьянско-казачьего войска отошла из-под Кумеек к селу Бо-ровице. Во время переговоров с казачьей старшиной, согласив-шейся на капитуляцию, лидер повстанцев Павлюк и ещё нес-колько старшин были схвачены своими, переданы полякам и вскоре казнены в Варшаве].
После этого поражения война с казаками тянулась ещё до ок-тября следующего года» (Гийом де Боплан). Однако теперь, пос-ле пленения и казни Павлюка, руководителей восстания было уже несколько. Наиболее значительные из них были Дмитро Ти-мофеевич Гуня, участвовавший в бунте прошлого года, и Яков Остряница.
«По заключении мира знаменитый и великий Конецпольский лично отправился в Кодак с четырёхтысячным войском и оста-вался там около месяца, пока не были восстановлены укрепле-ния. Затем он удалился, взяв с собой 2.000 солдат, а мне поручил с отрядом войска и с пушками сделать разведки до последнего порога. [...] В этих местностях сто и даже тысяча человек не бы-вают вполне безопасны; даже целое войско должно идти не ина-че как в строгом порядке, ибо степи составляют кочевье татар, которые, не имея оседлости, бродят то туда, то сюда в этих об-ширных степях ордами от пяти до шести, иногда до десяти ты-сяч человек» (Гийом де Боплан).
После поражения восстания 1638 года Остряница с частью ка-заков ушёл на Слободу и поселился с разрешения русского пра-вительства в Чугуевском городище. Казачий реестр польское правительство вновь сократило до 6 тысяч человек. Однако, пос-ле подавления ряда казацко-крестьянских восстаний 1630-х го-дов отношения между украинско-литовским крестьянством и польско-литовскими панами лишь обострились, уйдя с поверх-ности вглубь сознания тогдашнего общества.
* * *
Культурная жизнь Речи Посполитой продолжала ориентиро-ваться на лучшие литературные образцы античности и современ-ной Западной Европы. Большую просветительскую работу в этом плане проводил Андрей Морштын. В 1638 году он перевёл “Метаморфозы” Овидия, он же перевёл с французского “Сида” Корнелия, а также перевёл и переделал стихи Марино, прививая польской знати вкус к изящной манерности. Примерно в то же время в Речи Посполитой были осуществлены переводы “Иппо-лита” Сенеки, Лукиана и Расина.
В 1640 году случился дипломатический скандал. Во Францию для решения вопроса о пленном королевиче Яне-Казимире явил-ся посол Речи Посполитой смоленский воевода Кристоф Гонсев-ский. Однако, вступив в переговоры с первым министром Фран-ции кардиналом Ришелье, Гонсевский значительно превысил свои полномочия. Он даже заключил соглашение, по которому Речь Посполитая обязывалась разорвать свои союзнические от-ношения со Священной Римской империей. Естественно, такой поступок посла вызвал негодование короля Владислава IV, кото-рый отказался утвердить Парижское соглашение.
В 1640 году под началом атамана Гуни запорожские и донские казаки совершили совместный поход против Турции. Остряница закончил свою жизнь в 1641 году, когда он был убит в результа-те вооружённого конфликта между рядовыми казаками и стар-шиной.
С 1638 по 1648 год ни на польской “украине”, ни в Литве не было крупных мятежей и восстаний. Это десятилетие в Речи Посполитой назвали “золотым покоем”, которым удалось нас-ладиться уже десятилетиями сражавшимся шляхтичам.
Крестьяне в 1630 – 1640-х годах работали на панщине (барщи-не) по три – четыре дня в неделю, а в западных районах поль-ской “украины” и в большинстве районов Великого княжества Литовского – по шесть дней в неделю. Кроме того, крестьяне выплачивали оброки и выполняли другие работы, не входившие в установленные дни панщины: они должны были исправлять плотины, возить из леса дрова и хворост на панский двор, прясть и чесать шерсть, отбеливать полотно и так далее. Крестьяне бы-ли обязаны молоть зерно только на мельнице своего владельца и платить за помол сбор – мерочное. Также панам принадлежало монопольное право винокурения, приносившее им немалый до-ход.
От произвола магнатов и шляхты страдали не только крестья-не, но и другие слои общества – казаки, мещане, мелкая и сред-няя православная шляхта. После подавления в 1637 году очеред-ного казацкого восстания Сейм принял так называемую “Орди-нацию Войска Запорожского реестрового”, фактически отменяв-шую самоуправление казачества и лишающую казаков всех их прав и преимуществ, ранее пожалованных за помощь казачества во внешних войнах Речи Посполитой.
* * *
Сава Феодорович в результате участия в военных делах, как автор предполагает и уже сказал выше, сумел разжиться кое-какой военной добычей, которую копил для улучшения матери-ального положения своей семьи. Кроме того, как говорилось, Димитру Савичу перешла небольшая часть наследства, остав-ленного тётей его отца Петровой Дзиковицкой. Во всяком слу-чае, его дети и внуки в дальнейшем вновь вели земельные споры с соседями-землевладельцами, что указывает на их несколько улучшившееся, по сравнению с временами отца Савы Феодоро-вича, благосостояние.
* * *
В середине 40-х годов XVII века началось общее похолодание климата в связи понижением солнечной активности. Этот “ма-лый ледниковый период”, продолжавшийся затем около 70 лет, не был столь тяжёлым, каким был в XIV веке, но всё же явился причиной роста популярности в тогдашней моде галстуков, при-крывавших от холода шею.
* * *
В это спокойное время Пинск ещё более разбогател на пос-реднической торговле и для окрестной шляхты, сидевшей по своим бедным сёлам в округе города, представлялся совсем дру-гим – “великосветским” миром. Приезжая в город, деревенская шляхта видела столь непохожие на сельские избы высокие дома, внушительные, хотя и узковатые и мрачные улицы. Перед гос-тями города открывалась роскошная выставка богатейших то-варов и блестящих рыцарских доспехов в бесчисленных лавках и складах. Площадь перед Пинским замком и причалом кишела пёстрой толпой, снующей с деловым видом. Лодки на реке и ог-ромные фуры на суше нагружены всяческими товарами – пред-метами вывоза и ввоза. К первым относились изделия пинских ремесленников, ко вторым – предметы необходимости и роско-ши, продукты питания, потребляемые как самим городом, так и предназначенные для вывоза в более отдалённые края. Всё это, вместе взятое, представляло собой картину такого оживления и богатства, какое трудно представлялось человеку, редко выез-жавшему из своего села в город.
До конца 1640-х годов в Пинске иезуитами был построен ве-личественный барочный костёл Святого Станислава с двумя башнями-звонницами на главном фасаде. Продолжала свою Дея-тельность при иезуитском монастыре и школа, которую ежегод-но посещали до 50 детей местных жителей. Ещё с 1620-х годов, включая и это время, Пинск находился в подчинении старосты пинского, киевского и тухольского, канцлера Великого княжест-ва Литовского Альбрехта-Станислава Радзивилла, князя на Олы-ке и Несвиже. Своим подстаростой в Пинск он поставил столь-ника Адама Брестского.
Несмотря на то, что Дзиковицкие с начала введения унии пе-решли в лоно греко-католической церкви, некоторые ответвле-ния от более ранних ступеней предков частично остались при-верженными древнему православию. Часть прежних Доманови-чей теперь стала называться Домановскими. Имеется следую-щий документ, упоминающий и Домановских и Кочановских (той самой ветви Домановичей, которая произошла от Грица Богдановича Домановича, ставшего называться Качановским (Кочановским) по своему селению Качановичи, находившемуся недалеко от Дзиковичей): «Не менее свидетельствуют в пользу привязанности к православию местных княжеских и дворянских родов многочисленные дарственные записи их, данные право-славным церквам и монастырям [...] Таковы [...] фундушевая за-пись, составленная в 1640 году владельцами Пинского повета Качановскими, Защинским, Домановским и другими в пользу основанной ими в имении Местковичах, вместо забранной на унию, новой православной церкви святой Троицы» (Шпилев-ский П.М.). Из этого сообщения мы узнаём, что в первой поло-вине XVII века Дзиковицким для того, чтобы отправиться на церковную службу, вовсе не обязательно было ехать в Пинск. В Местковичах, то есть прямо рядом с ними, имелась своя цер-ковь, которая поначалу была православной, а затем стала униат-ской. Церковь эта, однако, не сохранилась, также, как и новая православная. Мне неизвестно, как выглядели обе эти местко-вичские церкви. Однако известно, что все сельские сооружения строились тогда из дерева и, если даже спустя столетие большая часть сельских церквей не имела пола и стояла прямо на земле, можно быть уверенным, что и церкви в Местковичах были таки-ми же скромными сооружениями.
* * *
В 1644 году турецкий султан назначил крымским ханом Ислам-Гирея III.
«Поворот всему русскому делу дан был во дворце короля Вла-дислава. Этот король, от природы умный и деятельный, тяготил-ся своим положением, осуждавшим его на бездействие; тяжела ему была анархия, господствовавшая в его королевстве. Его са-молюбие постоянно терпело унижение от надменных панов. Ко-ролю хотелось начать войну с Турцией. По всеобщему мнению современников, за этим желанием скрывалось другое: усилить посредством войны свою королевскую власть. Хотя нет ника-ких письменных признаний с его стороны в этом умысле, но всё шляхетство от мала до велика было уверено и считало соумыш-ленником королевского канцлера Оссолинского. Впрочем, пос-ледний, если и потакал замыслам короля, то вовсе не был на-дёжным человеком для того, чтоб их исполнить. Это был рос-кошный, изнеженный, суетный, малодушный аристократ. Умел красно говорить, но не в состоянии был бороться против неудач и, более всего заботясь о самом себе, в виду опасности всегда го-тов был перейти на противоположную сторону.
В 1645 году Речь Посполитая, помогая своим союзникам-Габ-сбургам, направила в Германию крупный отряд казаков под ко-мандованием Богдана Хмельницкого. В этот отряд, кроме запо-рожцев, входили казаки с Терека, Дона и Яика. В том же году казаки Хмельницкого совместно с рыцарями Мальтийского ду-ховно-рыцарского ордена приняли участие в битве при Дюнкер-ке.
В 1645 году прибыл в Польшу венецианский посланник Тьепо-ло побуждать Польшу вступить с Венециею в союз против ту-рок. Он обещал с венецианской стороны большие суммы денег и более всего домогался, чтобы польское правительство дозволило казакам начать свои морские походы на турецкие берега. Пап-ский нунций также побуждал польского короля к войне. Надея-лись на соучастие господарей молдавского и валашского, на сед-миградского князя и на московского царя.
Но эти планы трудно было осуществить по причине ограни-ченности королевской власти в Речи Посполитой. В стране, не-смотря на внешнее политическое единство, царила феодальная раздроблённость. Центральная власть была чрезвычайно слаба, зато очень сильны были влияния отдельных крупных феодалов-магнатов, которые по взаимной вражде и соперничеству шли на организацию внутренних распрей, вовлекая в свои раздоры и иностранные государства.
В начале 1646 года польский король заключил с Венецией до-говор: Тьеполо выдал королю 20.000 талеров на постройку ка-зацких чаек» (Костомаров Н.И.).
* * *
22 января 1646 года Любка Харитоновна Дзиковицкая, сестра Феодора Харитоновича Дзиковицкого и жена Петра Алексееви-ча Дзиковицкого, отписала принадлежавшую ей четверть име-ния в Дзиковичах на двух своих племянников (младших сыновей брата – Остапа и Миколая), а также на детей старшего из пле-мянников – Савы Феодоровича – Ивана, Романа и Димитра. В судовые земские книги была внесена следующая запись:
«…Перед нами, судьёй Владиславом Протасовичем, подсуд-ком Якубом Огородзинским, писарем Филоном Годебским, урядниками судовыми земскими повета Пинского, представ са-молично в суде, пани Любка Харитоновна Диковицкая, [по му-жу] Петровая Диковицкая, земянка господарская повета Пинско-го, предъявила документ – добровольный, навечно, содержащий запись [племянникам] пану Миколаю и пану Остапу Феодоро-вичам, а также пану Яну, пану Роману и пану Димитру Савичам Диковицким, братанькам [внучатым племянникам] своим, на имущество, в том листе описанное, данный. […] Мы, уряд, тот лист осмотрели, и, прослушав содержание, велели вписать в книги. И слово от слова [документ] такие в себе имеет:
“Я, Любка Харитоновна Диковицкого, [по мужу] Петровая Ди-ковицкая, земянка повета Пинского, делаю открыто и признаю этим моим листом добровольным, вечным, вырочоным (зане-сённым в архив? – А.Д.) записом, кому бы о том знать требо-валось.
По смерти покойного пана отца моего пана Харитона Дико-вицкого, во всём имении его, лежащем в поместье нашем при се-ле Диковичи в повете Пинском, принадлежало мне, Любце, от брата моего покойного пана Феодора Диковицкого […] по праву посполитому, четвёртая часть того имения, которую […] брат мой пан Феодор Диковицкий при выдаче меня в стан супружес-кий за пана Петра Олексеевича Диковицкого, выделил из той части четвёртой мою отчистую уборь (отцовскую долю) и охен-доство (владение) Белоголовское создав. Ещё и наличными деньгами, вследствие доброго расположения ко мне, дал и доста-ток обеспечил. А меня с оной [четверти] выпосажил (выселил. – А.Д.), и во всём мне, Любце, за эту четвёртую часть поместья моего наследственного Диковицкого, упомянутый покойник пан Феодор, брат мой, ещё при жизни своей мне достаток устроил.
Поэтому я, Любка Харитоновна Петровая Диковицкая, в то же время лист и запис мой вырочоный по закону сделала ему, пану брату моему Феодору, [и] на уряде признать должна была. Лечь за зоистым (?) как раз в это время покойника пана брата моего с того света призвала смерть. Я тот лист мой вырочоный, как в то время, так и потом аж до сего времени признать не могла. Одна-ко, ту четвёртую часть, как покойник брат мой, а после него и сыновья его, как уже свою собственность держали. [И такое по-ложение] аж и по сей день есть. И вот теперь братанки мои пан Миколай, пан Остап и сыновья третьего братанка моего – Ян, Роман и Димитр Савичи Диковицкие – хоть мне уже и ничего не принадлежало, по своей доброте наличными деньгами сумму с той же четвёртой части моей мне дали и заплатили и во всём достаток учинили. Поэтому я в продолжение первого листа мое-го вырочоного теперь ту четвёртую часть поместья моего отчиз-ного Дикович, что мне принадлежала, так и грунты (земли) па-хотные, приселенья, сенокосы с проробками, с лесами, борами, реками, болотами, с озёрами, озерищами, с ловами птичьими, звериными, рыбными, вьюнными, и со всеми входами (податя-ми), пожитками, пространствами и принадлежностями вокруг села со всем на всём, что в себе эта четвёртая часть моя в себе имела – ничего с неё на себя саму, супруга и потомков моих и ни на кого иного всю ту часть поместья Дикович, мою отчизную четверть, упомянутым особам […], супругам, детям и потомкам их закрепляю в держание, в спокойное и вечное их владение от-даю, и перед генералом и стороной (свидетелями) шляхтой в посессию их [братанков Диковицких] уступаю. […]
И никто другой из близких родных и породнённых моих […] в ту четвёртую часть поместья Дикович […] препятствий никогда создавать не может. Под зарукою тому на сторону, нарушившую [договор] – [штраф] пятьдесят коп грошей литовских с возмеще-нием потерь и убытков. […]
Писан в Пинске в 1646 году, месяца января, 22 дня”.
При этом листе при печатях подписи рук со следующими сло-вами (уже на польском языке): “прожжённая печать от пани Любки Харитоновны Диковицкой, до того листа запису Ян Во-ричевский, своей собственной рукой, рука Адама Защинского, прожжённая до того листа печать от особы Миколая Ширмы”» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 694, 694 об., 695, 695 об.).
* * *
В апреле король Владислав пригласил в Варшаву четырёх ре-естровых казацких старшин для переговоров о намечавшемся морском походе: есаулов Ильяша Караимовича, Ивана Бараба-ша, чигиринского сотника Богдана Хмельницкого и Нестеренка. Король виделся с казацкими старшинами ночью, обласкал их, обещал увеличить число казаков до 20.000 кроме реестровых, отдал приказание построить чайки и дал им 6.000 талеров, обе-щая заплатить в течение двух лет 60.000.
«Всё это делалось втайне, но не могло долго сохраняться втай-не. Король выдал так называемые приповедные листы для вер-бовки войска за границею. Вербовка пошла сначала быстро. В Польшу стали прибывать немецкие солдаты, участвовавшие в Тридцатилетней войне и не привыкшие сдерживать своего про-извола. Шляхта, зорко смотревшая за неприкосновенностью сво-их привилегий, стала кричать против короля. Сенаторы также подняли ропот. Королю ничего не оставалось, как предать свои замыслы на обсуждение Сейма.
В сентябре 1646 года открылись предварительные сеймики по воеводствам. Шляхта повсюду оказалась нерасположенной к войне и толковала в самую дурную сторону королевские замыс-лы. “Король, – кричали на сеймиках, – затевает войну, чтобы со-ставить войско, взять его себе под начальство и посредством его укоротить шляхетские вольности”. Возникали самые чудовищ-ные выдумки: болтали, что король хочет устроить резню вроде Варфоломеевской ночи; Оссолинского обзывали изменником Отечества.
В ноябре собрался Сейм в Варшаве. Все единогласно закри-чали против войны. Короля обязали вперёд не собирать войск и не входить в союзы с иностранными державами без воли Речи Посполитой. Королю оставалось покориться воле Сейма и при-казать распустить навербованное войско, а казакам запретить строить чайки. По замечанию Тьеполо, королю стоило только подкупить несколько послов, чтобы сорвать Сейм, так как в Польше голос одного уничтожал решение целого Сейма. Но ко-роль не решился на эту меру, потому что боялся междоусобий. Притом, он старался поддерживать к себе расположение нации в надежде, что поляки выберут его сына» (Костомаров Н.И.).
* * *
В это время Великое княжество Литовское было довольно раз-витым государством и на его территории находилось свыше 450 городов и местечек, что составляло значительную часть всех го-родов Речи Посполитой. В результате пожара в 1647 году право-славный Богоявленский монастырь в Пинске сгорел.
В конце января 1648 года выходец из мелкой шляхты, бывший запорожский войсковой писарь, после поражения казацкого вос-стания пониженный в 1638 году до должности сотника в городе Чигирине, Богдан-Зиновий Хмельницкий возглавил новое вос-стание запорожцев. Вскоре после этого казаки выбрали его гет-маном Сечи. Первоначальной причиной восстания был отнюдь не вопрос народности, как позднее часто утверждалось, а вызва-ли его несправедливости, ударившие непосредственно по мелко-му шляхтичу Богдану Хмельницкому. И только позднее, в разгар борьбы, казацкий гетман выдвинул на первый план националь-но-русские лозунги: “Чтобы имя русское не изгладилось в Ма-лой России! Чтобы на русской земле не было ни жида, ни ляха, ни унии!”.
В это время на территории польской “украины” было много баннитов, то есть изгнанных за пределы отечества польских шляхтичей. В своей массе они влились в состав бунтовщиков, и считается, что в войсках Хмельницкого их было до 6 тысяч. Зна-чительная часть этих удальцов осела потом на казацкой Ук-раине, став православными, но сохранив, за несколькими исклю-чениями, свои родовые польские прозвания-фамилии. А кто во-обще составлял старшину Запорожской Сечи? Среди неё, кроме гетмана, находилось весьма много оказачившихся шляхтичей, которые в своё время даже латыни понахватались, что тогда слу-жило признаком учёности!
В феврале – марте 1648 года в столице Крымского ханства – Бахчисарае – в качестве заложника, гарантировавшего исполне-ние Хмельницким договора с Ислам-Гиреем III, находился стар-ший сын гетмана Сечи – Тимош.
Международная обстановка в это время была благоприятной для начала борьбы с Речью Посполитой. В Англии продолжа-лась революция Кромвеля. Во Франции началось антиправи-тельственное движение аристократии – фронда. В Германии заканчивалась Тридцатилетняя война, в которой принимала участие и Польша, воевавшая с протестантской Швецией. В ходе войны Польша была значительно ослаблена. Отношения с Тур-цией и Крымом также обострились.
1648-й год, когда был, наконец, заключён Вестфальский мир, положивший конец Тридцатилетней войне, стал важным рубе-жом для династии Габсбургов. Эпоха их доминирования в Евро-пе подошла к концу. Европа приобрела “горизонтальную” струк-туру межгосударственных связей, возобладавшую над остатками “вертикальной” организации христианского мира, объединённо-го универсалистской властью, которую ранее олицетворяли рим-ский папа и император Священной Римской империи. С окон-чанием религиозных войн угас в Европе и интерес к “охоте на ведьм”, хотя испытание водой подозреваемых в колдовстве при-менялось и после этого ещё долгое время. В результате Тридца-тилетней войны в Европе погибло более половины населения Германии и Чехии, а множество немецких солдат-ландскнехтов, ранее занятых в армиях противоборствующих сторон и знавших только военное ремесло, массами стало наниматься на службу к государям соседних стран, в том числе и Речи Посполитой.
К середине XVII века Речь Посполитая изменилась до неузна-ваемости. Если в начале столетия государство бесилось с жиру, маялось дурью и искало, с кем бы ещё померяться силой, то к 1648 году Речь Посполитая представляла собой место жалкого существования нищего и озлоблённого народа. Выросло два по-коления людей, никогда не видевших мира. Тридцатилетняя война 1618 – 1648 годов не только унесла огромное количество жизней, но и без перерыва для Речи Посполитой перешла в гражданскую. Обычная опухоль, которую не лечат, превращает-ся в злокачественную. Таким же образом длительная и тяжёлая внешняя война трансформировалась во внутреннюю. Вспышки недовольства запорожских казаков постепенно перерастали в массовые бунты.
Начало настоящего восстания на польской “украине” приш-лось на май 1648 года. 6 – 8 мая 1648 года в битве под Жёлтыми Водами запорожское войско и крымские татары Тугай-бея одер-жали первую победу над передовым отрядом польских войск Стефана Потоцкого. В польском войске находился талантливый 49-летний полковник Стефан Чарнецкий, первым применивший в польских войсках тактику партизанской войны. Чарнецкий со-держался затем пленником в имении у Хмельницкого в селе Су-ботове под Чигирином. Запорожцами был также пленён шотлан-дец Мак-Лэй, служивший в качестве наёмника в войсках Речи Посполитой. От него пошла затем обрусевшая фамилия Маклай, выходцем из которой в конце XIX века был выдающийся рус-ский путешественник, антрополог и этнограф Николай Николае-вич Миклухо-Маклай. Ещё одним пленником, ставшим извест-ным, оказался шляхтич Иван Выговский, который настолько су-мел понравиться Богдану Хмельницкому, что тот вскоре при-близил Выговского к себе, а затем породнился с ним, отдав ему в жёны свою дочь, и поставил на должность генерального писа-ря в Запорожском Войске.
Затем была победа казаков под Корсунем. Весть о первых по-бедах Хмельницкого под Жёлтыми Водами и под Корсунем быс-тро распространилась. Развёртыванию гражданской войны бла-гоприятствовала политическая обстановка и в самой Речи Пос-политой, где известия о первых победах повстанцев совпали со смертью короля Владислава IV, умершего 20 мая. В Польше на-чалась обычная предвыборная борьба за престол соперничавших магнатско-шляхетских группировок. «Простые люди на Украи-не, прослышав о разгроме коронных войск во главе с гетманами, сразу же начали собираться в полки, не только те, которые быва-ли казаками, но и те, кто никогда не знал казачества. Видя это, держатели имений на Украине, не только бывшие по городам старосты, но и сам князь Вишневецкий, которому подвластно было почти всё Заднепровье и который имел при себе от десяти до двадцати тысяч наёмного войска, кроме драгунов и солдат-выбранцов (он их множество установил по городам из числа своих подданных), должен был бежать и уходить из Украины, из своих городов вместе с княгиней и сыном Михалом, который впоследствии стал польским королём.
Хмельницкий уже после разгрома коронных войск официаль-но принял звание гетмана по просьбе всего казацкого войска. […] Сразу же казаки разошлись по разным городам, установив себе полковников и сотников. Где только нашлись шляхтичи, замковые слуги, евреи, городские власти – везде их убивали, не жалея жён и детей, грабили имения, жгли и разрушали костёлы, опустошали шляхетские замки и усадьбы, еврейские дворы, не оставляя ни одного. Редко кто тогда не обагрил рук кровью и не принимал участия в грабежах имений. И в то время значитель-ным людям всех сословий была печаль великая и наругание от простых людей и больше всего от своевольников, то есть от ра-ботников пивоварен, винокурен, селитрянных и поташных про-мыслов, от наймитов, пастухов. Если кто-либо из людей значи-тельных и не хотел приставать к тому казацкому войску, всё же был вынужден это делать, чтобы избежать надругательств и нес-терпимых бедствий – побоев, лишений в напитках и еде. Осаж-дали шляхтичей, закрывшихся в замках в городах Нежине, Чер-нигове, Стародубе, Гомеле. А взяв замки, вырубили шляхтичей, – сначала они, устрашившись, повыдавали евреев с их имущест-вом, а потом и самих шляхтичей похватали и вырубили. […] И так на Украине не осталось ни одного иудея, а шляхетские жёны стали жёнами казацкими. Также и по той стороне Днепра, по самый Днестр было такое же опустошение замков, костёлов, усадеб шляхетских и дворов еврейских» (“История Отечества в романах, повестях, документах”).
Летом 1648 года восстания охватили уже всю польскую “ук-раину”, докатились до Карпат, Восточной Галиции, поветов Ве-ликого княжества Литовского, Левобережья Днепра, а позднее перебросились и в Польшу. Богдан Хмельницкий послал на Го-мель полковника Шеболтасного с шестью сотнями казаков из Мены и Богдана Щебоченка с тремя сотнями из Новгород-Северска. Гомельские поляки в тревоге заперлись в замке, но Шеболтасный, немного не дойдя до Гомеля, был отозван назад.
В Пинске в это время еврейская община достигла уже числен-ности около тысячи человек. Они – евреи – были одной из глав-ных мишеней восставшего народа, поскольку именно они опу-тывали простых людей ростовщическими поборами и выжимали все соки из крестьян, будучи арендаторами панских поместий.
Довольно рано заметными стали претензии запорожского гет-мана на абсолютную власть в стане повстанцев. Уже летом 1648 года маршалок Сейма Лещинский сообщал, что казацкий гетман желает “новой русской монархии”, что подтверждается его “ти-тулованием русским князем”. Однако при этом Хмельницкий должен был учитывать, что ни казачество, ни шляхта, которая поддерживала восстание, ещё не дозрели до такой идеи. Боль-шинство из гетманского окружения даже не до конца верило в успех военного противостояния с Варшавой и не представляло своего будущего вне границ Речи Посполитой.
Оценивая сложившуюся тогда в южных воеводствах обстанов-ку, киевский воевода Криштоф Тышкевич писал в своём доне-сении варшавскому Сейму 30 июля 1648 года: «Теперь каждый крестьянин – наш враг, каждый город, каждое селение мы долж-ны считать вражеским отрядом». Восставшие казаки и крестьяне громили имения магнатов и шляхты, захватывали их имущество, уничтожали документы, расправлялись с землевладельцами, их управителями и евреями, вводили у себя казацкие порядки. Бойцы гетмана Богдана Хмельницкого вступили в город Кобрин. Вблизи Пинска орудовало тогда до 40 тысяч “повстанцев”, что по тем временам, когда в самом Пинске населения было менее 20 тысяч, считалось весьма многочисленным. В рядах этих “пов-станцев”, которые, пользуясь безвластием и неразберихой, в большинстве своём занимались обычными грабежами и разбоя-ми, было немало пришедших из украинных земель. А в граждан-ских усобицах, как известно, именно пришлые отличаются осо-бой жестокостью по отношению к местным жителям, с кото-рыми их не связывают ни родственные узы, ни прежнее знаком-ство или давние контакты.
* * *
Современник происходивших событий писал: «как от главного врага – турков, от внутренних врагов – казаков, крепостных крестьян и своих свинопасов, – бросая всё, [шляхта] начала убе-гать, захватив жён и детей, каждый кто мог, в Польшу, за Вислу».
В частности, желая избежать опасности и тревог, богатая зем-ская шляхтянка Киевского воеводства пани Барбара Тышкевич со всеми своими девушками (придворными шляхтянками), до-черьми и служанками из своего имения Боровички (на юге тог-дашнего Пинского повета. – АД.), собравшись вместе с препо-добными отцами доминиканцами из Чернобыля, а также с пани Анной Конталовской, её сестрой Катериной Кучбарской и двумя девками, выехали в Волынский край. Там, на Волыни вблизи Луцка, погостили у друзей, а после того, как тревога утихла, пустились в обратный путь. По дороге заехали в город Пинск, где и оставались довольно долго.
Находившиеся в Пинске киевские мещане Иван Чепелько и Сидор Апанасович, киевский бургомистр Кирилл Меходович и пинский мещанин Семён Патушка, проведав о том, что у пани Конталовской имеются драгоценности, а у доминиканцев цер-ковная утварь, задумали их ограбить. По сговору с шайками из пинских мещан, бродившими вокруг города, они, притворяясь, что задумали байдаками ехать с разными товарами для обмена в Киев, уговорили пани Тышкевич, пани Конталовскую и отцов доминиканцев ехать с ними по Припяти до имения пани Тышке-вич, поклявшись, что довезут их здоровыми и целыми.
18 августа будущие жертвы погрузились в Пинске в байдаки со всем золотом, серебром, драгоценностями, одеждой, налич-ными деньгами, оловянной и медной посудой и возами, то есть каретами, и пустились в путь по реке вместе с мещанами. Зло-умышленники послали на лодке двух крестьян-байдачников впе-рёд по реке сообщить казакам, что вниз по реке плывёт богатая добыча. Женщины и доминиканцы, ничего не подозревая, бес-печно плыли со злодеями.
23 августа к ночи байдаки приплыли к ляховскому перевозу и причалили. Спутники-мещане, зная, что гультяйство и казаки-бунтовщики тайно переправляются этим перевозом в город Ля-хово, который был имением маршалка Великого княжества Ли-товского князя Радзивилла, нарочно предложили находящимся на байдаках людям кричать, шуметь и свистеть.
Из-за крика и свиста сначала несколько всадников из гультяй-ства и казаков, а потом и весь отряд напал на байдаки и нахо-дящихся в них. Напавшие, выведя всех ксёндзов из байдаков, сначала подвергли их жестоким пыткам, а потом из ружей и мушкетов расстреляли. Пани же Конталовскую с сестрой Кате-риной и челядью забрали с собой, а пани Тышкевич с дочками и девушками, обобрав до нитки, отпустили. Всё, что было в сунн-дуках и ящиках, а также церковную утварь и много другой до-бычи, сложив в один байдак, с киевским бургомистром Мехо-довичем отправили в Киев.
III. ВОССТАНИЕ В ПИНСКЕ И ЕГО ПОДАВЛЕНИЕ
Кроме восстания черни, летом 1648 года пришла на эти земли ещё одна беда – эпидемия чумы. И хотя она оказалась не такой повальной, как в XIV – XV веках, когда она получила название “Чёрной смерти”, но и нынешняя собрала много тысяч жертв как среди противоборствующих, так и среди мирного населения.
«Восстание, охватившее районы Пинска, Новогрудка, Бреста, ширилось, угрожая слиться с восстанием крестьян на террито-рии Польши. Поэтому в Брестский повет и в Новогрудчину фео-далы Литвы и Белоруссии стянули все воинские силы Великого княжества Литовского, а также отряды Гонсевского, Комаров-ского, Мирского и других панов» (Чепко В.В., Игнатенко А.П.). К началу сентября 1648 года Речь Посполитая собрала армию, в которой насчитывалось около 40 тысяч человек, в том числе 8 тысяч немецких наёмников. Вместе с обозом в армии было до 100 тысяч человек. Общее руководство войсками в Литве, кото-рые насчитывали 12 – 14 тысяч человек, и которые должны были принять участие в освобождении от бунта южных районов Вели-кого княжества, было поручено 36-летнему польному гетману Великого княжества Литовского Янушу Радзивиллу, одному из крупнейших магнатов Речи Посполитой. Жестокость, коварство и честолюбие сочетались в нём с высокомерием и презрением к “простым хлопам”. По свидетельству его противников, это был “ненавистник всего рода православных, тиран и упрямец” (Бущик Л.П.).
* * *
На польской “украине” в трёхдневном бою с 21 по 23 сентября 1648 года под Пилявцами польско-шляхетское войско было пол-ностью разгромлено и в панике отступило. Но на юге Литвы де-ла правительственных войск были более успешны. Первым горо-дом, принявшим удар хорошо вооружённых артиллерией войск, был мятежный город Пинск – один из крупнейших ремесленных и торговых центров княжества Литовского того времени. Город располагался километрах в 180 на восток от Бреста. В Пинске было много каменных строений, а в центре его находился хоро-шо укреплённый деревянный замок. Прочная деревянная стена окружала Пинск и служила серьёзным препятствием для вторже-ния. Кроме Пинска Радзивилл также направил несколько круп-ных отрядов немецких, шведских, венгерских наёмников и ли-товской шляхты в районы Чернкова и Бреста. Казаки и местные повстанцы нанесли этим отрядам ряд поражений в районе горо-да Речица, у селения Горволь, южнее города Рогачева, в районах Кобрина, Мозыря и в ряде других мест. Под Пинском же сло-жилась следующая ситуация.
«Этот город Пинск, основанный за шесть сот и несколько де-сятков лет до того времени, пустился в разные купеческие торги; и так над рекою Пиною, с одной стороны, на восток текущею от хутора его милости ксёндза-владыки Пинского на запад до мо-настыря Лещинского [...] густо построился в длину с лишком на полмили и имел от многих королей великие права и вольности; число домов в нём простиралось до пяти или шести тысяч.
Жители приобрели такую силу и богатство, что было множест-во горожан, имевших в торгу по сто тысяч. И так, всякий без ис-ключения будучи в хорошем положении, при поблажке началь-ства возгордившись и пренебрёгши сперва начальством, его ми-лостью королём уже избранным, сенатом и князем, его милос-тью господином канцлером [Альбрехтом-Станиславом Радзи-виллом], своим старостою, даже правами и вольностями своими, из дерзости изменнически предали город бунтовщикам-казакам, введя их тайно в город прежде нашего войска. [Пинчуки] сдела-ли сами с казаками заговор защищать с ними город до последней крайности и бить ляхов. Они посулили казакам 7.000 войска для боя в поле, сами же обещали остаться для обороны в городе. Бурмистры, ратманы, лавники, цехмистры и весь народ разных ведомств, сделавшись изменниками Речи Посполитой, впустили казаков запорожских в город, признали их своими господами и, поклявшись им, составили с ними вместе заговор против костё-лов и священников католических, против дворянства римской веры обоих полов, против начальников духовных и светских» (“О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”).
Больше всего возмущало шляхту, что жители Пинска, в отли-чие от действительно бедных и неимущих подданных, устреми-лись в бунт не по безвыходности и нужде, а “взбесившись с жи-ру”. Хотя уже в самом начале городского восстания проявились противоречия и среди горожан между бедными и зажиточными жителями. Эти противоречия привели к тому, что ремесленники обратили своё оружие не только против властей, евреев и церк-ви, но и против пинских купцов. Все зажиточные горожане и мо-нахи, не успевшие покинуть Пинск, были убиты, а монастыри разграблены.
Со стороны горожан восстанием руководили ремесленники – седельник Иван Шешеня, шапочник Григорий Мешкович, порт-ной Ермолай Велесницкий, скорняк Богдан Сочивка. «Войту города полковнику Лукашу Ельскому [герба Пелеш, имевшему фамилию по селению Ельск в Мозырском повете,] с частью уце-левших панов удалось бежать. Тогда к Пинску в конце сентября Янушем Радзивиллом было направлено несколько крупных от-рядов наёмников под командованием полковника Шварца и шляхты во главе с князем Мирским с большим количеством ар-тиллерии. Узнав об этом, жители города объединились с вос-ставшими окрестными крестьянами и казацким отрядом из Ук-раины Антона Небабы, который ещё летом переправился через Припять и совместно с местными повстанцами громил шляхту и католическое духовенство на территории Полесья вплоть до ре-ки Березины» (Чепко В.В., Игнатенко А.П.), то есть и те места, где находились Дзиковичи. С приходом казаков в Пинске нача-лась подготовка к обороне: укреплялись городские стены, устра-ивались завалы, перекапывались рвами улицы, из свинцовых рам костёльных и монастырских окон отливались пули. Город превращался в неприступную крепость, о которую должно было разбиться войско Мирского и Ельского.
Лукаш Ельский решил взять город внезапным ударом. Не ожи-дая подхода главных сил, «5 октября 1648 года отряд шляхет-ской кавалерии под начальством его милости господина марша-ла и полковника Пинского повета Луки Ельского вошёл в Пинск и по улице Жидовской направился к центру города. Окна домов были наглухо закрыты, а улицы пусты. Ведущий к рынку мост, находящийся у иезуитского костёла, оказался разобранным. Пе-редние ряды кавалерии остановились. И вот, когда узкую улицу противник заполнил, внезапно из всех окон костёла раздался дружный залп засевших там казаков. В это же время повстанцы открыли огонь по вражеской кавалерии из многочисленных засад. Шляхтичи и наёмники в беспорядке пытались прорваться вновь к городским воротам, но восставшие успели перегородить улицы повозками и в ожесточённой схватке у самой ограды го-рода довершили разгром противника. Католический монах, оче-видец этого боя, писал, что в избиении шляхты и наёмников приняли участие жители города от мала до велика. Врагов били кто из ружей, кто косами, кто палками, камнями, поленьями и чем кто мог» (“О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”).
«Таким образом был убит ксёндз Холевский, проповедник Пинского конвента. Товарища хоругви его милости господина полковника Трачевского опасно ранили выстрелом в ногу. Уби-ли: из челяди господина Боруховского челядника Чернецкого, господина Ельцового – Розинского, господина Лущинского – Семеновича, господина Пруского – Добржынского, господина Матышевича – Лемешевского. И лошадей шесть было убито. А казаков-изменников, убитых руками рыцарскими, также и пото-нувших в реке при бегстве от наших, осталось немалое число. А таким образом, не имея ниоткуда подкреплений, и видя, что не-приятель с изменниками-неприятелями соединился, должны бы-ли выступить из города и наше войско на ночь отступило к де-ревне Ставку.
6-го октября его милость господин Коморовский посылал в Хомск, за десять миль от Пинска, к его милости стражнику за орудиями и подкреплением. Того же дня его милость господин полковник пинский с своими хоругвями, и его милости госпо-дина Гонсевского хоругвью, пошли на подъезд (то есть, в раз-ведку боем. – А.Д.). Те, которые ходили с его милостью пол-ковником пинским, получили от взятого языка достоверное из-вестие о возвращении казаков из-за Ясельды, убиении его ми-лости господина хорунжего пинского, и о том, что казаки уго-ворились с пинскими мещанами защищаться в Пинске до пос-леднего. А чтобы казаки до Рождества Христова не отступали из города, то горожане обещали им десять тысяч золотых и верное жалованье каждому по десяти копеек, тулупы, сапоги, шапки.
7-го числа его милость господин стражник Великого княжест-ва Литовского с войском и орудиями пришёл из Хомска и оста-новился на ночь в Охове, ксёндзовской деревне.
8-го числа там же в Охове стояли с войском, ожидая, пока стя-нутся пехота и орудия. Но что случилось, видно учинило пред-определение Божье, потому что страшная комета показалась в небе 9 числа октября с полуночи над самым городом Пинском: меч остриём вниз и рукояткою к небу. Этот кровавый меч про-был час с лишком, на что горожане и казаки долго смотрели.
9-го числа его милость господин Мирский, полковник Речи Посполитой, со всем войском и с орудиями тронулся из Охова, и хоругви его милости полковника пинского подступили к ограде и устроили войско в поле, где с обеих сторон было гарцеванье. Человек двести казаков выскочило было из города для наездни-чества, но потом так быстро ушли с поля, что никому из наших не удалось хорошо сразиться с ними. После того, когда наши казацких наездников с поля согнали, а также выстрелили в город из восьми орудий, подвезённых к нему, по ходатайству его ми-лости господина полковника пинского пальба на час [была] пре-кращена. [Полковник] к горожанам пинским для образумления послал с трубачом и мужиком письмо, написанное в таких сло-вах:
«Лука Ельский, маршал, полковник Пинского повета и войт города Пинска, объявляю.
Так как у вас показалась такая явная будущему, уже избран-ному Его Величеству королю, милостивому господину нашему, и Речи Посполитой измена, что вы нарочно бунтовщиков-казаков к себе привлёкши, город и вольности свои в великую не-волю им предали, и разные преступления, Богу и людям мерз-кие, сами сделали и этим бунтовщикам-казакам во всём злом были руководителями; костёлы Божии ограбили и нападали с ними на шляхетские дома, то теперь, по определению Божию и начальства его, войска короля польского, находящиеся под пред-водительством князя его милости господина гетмана Великого княжества Литовского [Радзивилла] с сильною артиллериею к Пинску стянулись и с помощью Божьею хотят взять город и всех бунтовщиков и изменников наказать огнём и мечом.
Я, как человек христианин, будучи войтом вашим, и не желая, чтобы дети невинные и пол женский столь строгой справедли-вости карою обременёны были, горячо упрашиваю его милость предводителя войск и всё войско, чтобы они мне, для извещения вас, а вам для образумления, дав несколько времени, святой справедливости руку остановили. В чём вы познали бы ваши обязанности к королям, господам вашим, это изменническое ва-ше намерение оставили, а головы свои наклоняя к покорности, к его милости господину полковнику Его Королевского Вели-чества, уже избранного, обратились с покорной просьбою, что-бы при виноватых невинные, оставшись от наказания несколько свободными, могли вкусить сколь ни есть милосердия. А если этого не сделаете, вскоре познаете над собою, жёнами и детьми вашими строгую кару справедливости Божией.
Писано в лагере под Пинском 9-го октября 1648 года. Желаю-щий вам скоро образумиться и исправиться Лука Ельский, мар-шал и полковник повета Пинского».
Горожане пинские, презрев письмом и увещеванием его ми-лости господина маршала и полковника пинского, остались при казаках и обещали при них стоять до крайности.
Тогда его милость господин стражник [Великого княжества Литовского полковник Мирский] опять приказал сильно стре-лять из орудий. И на штурм 120 драгун его милости господина Гонсевского и пехота его милости господина Петра Подлевского – 200 человек, были направлены к Северским воротам. Две же хоругви его милости господина полковника пинского сами доб-ровольно бросились на штурм, отогнали неприятеля стрельбой от ворот Лещинских, укреплённых рогатками и хорошо снаб-жённых народом, как горожанами, так и казаками, – [и] взяли их. И с двух сторон, одни через эти ворота, а пехота через Север-ские ворвавшись, при помощи хоругвей его милости господина Гонсевского и его милости господина Павловича, [а также] его милости господина Шварцоха рейтарской ворвавшись, укротили в зажжённом городе рыцарскою рукою с помощью Божьею высокомерную мысль казацкую и измену пинчуков. И наказали бунтовщиков огнём и мечом.
Они должны были почти каждый дом штурмовать, потому что неприятель, отбитый от ограды и рогаток, сильно оборонялся в запертых домах. Так что, начиная с полудня сего понедельника до полуденной же поры следующего дня, всю ночь и день, ры-царская рука не уставала среди трудов. И одних, как казаков, так и горожан на месте убивая, других, бегущих к воде и в ней по-тонувших, рука святой справедливости наказала, потому что и две мельницы, находившиеся на ладьях подле города, и два струга, на которые много потеснилось народу, вместе с мельни-цами должны были потонуть и доныне стоят в воде на самом дне» (“О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”).
Только к вечеру войска полностью заняли город. Но повстан-цы, засевшие в домах и не надеявшиеся на пощаду, продолжали обороняться. Начались пожары. Во время пожара был уничто-жен Димитриевский кафедральный собор. Наёмники и шляхта во главе с князем Мирским жестоко расправились с повстанца-ми Пинска. Около 14 тысяч жителей погибли. Более 3 тысяч за-щитников были убиты, а город разрушен. Только небольшая группа казаков во главе с Небабой смогла вырваться из города.
«Когда уже наступал вечер упомянутого дня, остальные казаки-изменники, уклоняя свои предательские шеи от рыцар-ской руки, бросились из Пинска на запад солнца, и, думая ухо-дить за хутор владыки пинского, над рекою Пиною, выскочили в поле. Но, по надлежащей предосторожности благоразумного вождя, – его милости господина стражника Великого княжества Литовского, все дороги были заняты, хотя и малым войском. С этой стороны сии изменники попали в поле на хоругви его ми-лости господина Полубинского, воеводича парнавского. Так что не всем пришлось переломить копьё о изменщиков-бунтовщи-ков. Иным, опустив копья, пришлось палашами сносить каи-новские головы. Вследствие сего изменники, которых не настиг-ла рыцарская рука, одни принуждёны были назад под меч в го-род возвращаться, а другие топиться в воде. Так эти два дня кро-вавого боя были прекращены за господским двором господина владыки, куда пробирались казаки, уходя от огня в городе и ры-царской руки, где, как говорят, многие в этом болоте потонули.
[10-го октября,] когда уже святой справедливости рука гос-подствовала над городом, опять во второй раз показался над ним кровавый меч на небе и метла, на что смотрело немало почтен-ных людей, особенно господ офицеров и войсковых товарищей. Поэтому так случилось, что меч и метла небесная истребили го-род Пинск. 10 числа войско стояло в расположенном под Пин-ском лагере, а вольная челядь забавлялась добычею как на каза-ках, так и на предательских горожанах. Не скоро возвратились в обоз с добычею, состоящею в забранных вещах.
11-го числа то же происходило. Город Пинск сгорел от велико-го пожара. В нём сгорело костёлов с монастырями – два, церк-вей неуниатских с монастырём – два, церквей, принадлежащих к унии – пять, домов же, построенных более или менее – 5.000 с лишком» (“О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”). Всего же, как говорят историки, тогда практически погиб не только город, но и почти всё его население. Множество ценных документов и целых архивов, связанных с историей Пинска, из-за мятежа горожан навсегда оказались утерянными для поздних исследователей. Однако жизнь не покинула город окончательно. Медленно и робко она начала возрождаться благодаря тому, что на пепелище родных домов стали возвращаться те, кому ранее удалось бежать из Пинска и найти убежище в его окрестностях.
IV. ПОСЛЕ ПИНСКОГО БУНТА
В то же самое время, в том же октябре, армия Богдана Хмельницкого расположилась возле города Львова и опусто-шила все его окрестности. После того, как полк Кривоноса стре-мительным штурмом овладел Высоким Замком – возвышав-шейся над городом неприступной крепостью, все львовские укрепления оказались под контролем войск Хмельницкого.
* * *
В этот год на южные воеводства Речи Посполитой налетела в большом количестве саранча, которая принесла огромный урон и так поела хлеба и травы, что негде было на зиму накосить се-на. После учинённого войсками разгрома чернь по всей Пинщи-не, боясь мести, смирно сидела по своим углам, и всё возвра-щалось к прежним порядкам. Люди, которые ещё недавно дерз-ко грабили, разрушали и убивали, теперь присмирели и делали вид, что они ни о чём не ведали и не слышали. Теперь, ограб-ленная почти два месяца назад, пани Барбара Тышкевич 17 ок-тября со слезами на глазах предстала перед пинским подста-ростой Адамом Брестским и подала протестацию. Оценив свой ущерб от грабежа в 30 тысяч злотых, она просила взыскать эту сумму в её пользу с киевских и пинских мещан.
* * *
Превосходящим силам наёмников и шляхты удалось также сломить сопротивление жителей Бреста, разрушить и разграбить его, а всех взятых в плен повстанцев казнить.
Гарнизон Львова, не имея возможности оказать сопротивление войскам Хмельницкого и Крымской Орде, был вынужден выполнить требования об уплате казакам и татарам огромного выкупа почти в полмиллиона злотых. 24 октября Хмельницкий двинулся из-под Львова к Замостью, в глубину уже настоящей Польши. «Стоя там, Орда с казаками по самую Вислу воевали, также на Волыни взяли крупные города: Острог Великий, Заслав, Луцк, Владимир, Кобрин и даже Брест Литовский» (“Ис-тория Отечества в романах, повестях, документах”). Поздней осенью казацко-хлопские армии заняли почти все украинные земли и во многих городах стали действовать “украинские ма-гистраты” – органы самоуправления по подобию тех, что ранее появились в восточных воеводствах.
В конце октября было заключено перемирие между Хмель-ницким и королём Яном-Казимиром на три месяца. Одной из причин его заключения являлось то обстоятельство, что ус-пешные наступательные действия магнатов и шляхты против повстанцев в Литве в дальнейшем развитии, если бы Хмельниц-кий продолжил свой путь на Варшаву, могли привести к удару войск гетмана Радзивилла по флангу и тылу казацких войск. Под Замостьем Хмельницкий простоял до середины ноября.
* * *
В Варшаве, однако, процедура выборов нового короля ещё не была завершена окончательно. «На этот раз близость казаков не дозволила панам тянуть избрания целые месяцы, как прежде случалось, потребность главы государства слишком была оче-видна. Хмельницкий со своей стороны отправил на Сейм депу-татов от казаков.
Было тогда три кандидата на польский престол: седмиград-ский князь Ракочи и двое сыновей покойного короля Сигиз-мунда III – Карл и Ян-Казимир. Седмиградский князь был уст-ранён прежде всех; из двух братьев взяла верх партия Яна-Казимира; казацкие депутаты стояли также за него; Оссолин-ский склонил многих на сторону Яна-Казимира, уверяя, что ина-че Хмельницкий будет воевать за этого королевича. Дело между двумя братьями уладилось тем, что Карл добровольно отказался от соискательства в пользу брата. Ян-Казимир был избран, несмотря на то, что был прежде иезуитом и получил от папы кардинальскую шапку. Что располагало Хмельницкого быть на стороне этого государя – неизвестно, как равным образом труд-но теперь определить, в какой степени участвовало желание Хмельницкого в этом избрании. Тем не менее, Хмельницкий показывал большое удовольствие, когда услышал о выборе Яна-Казимира» (Костомаров Н.И.).
20 ноября 1648 года Ян-Казимир стал королём Речи Поспо-литой, а вскоре Хмельницкому привезли от короля письмо с приказанием прекратить войну и ожидать королевских комис-саров, которые должны будут рассмотреть его обиды и претен-зии к Короне. Тогда же впервые официально Хмельницкий по-лучил от польского правительства титул гетмана Войска Запо-рожского. Учитывая трудности, связанные с чумой, трудностями в доставке продовольствия и наступившими холодами, Хмель-ницкий воспользовался предложением короля и его армия тотчас потянулась от Замостья назад на Украину.
* * *
2 января 1649 года (23 декабря 1648 года по прежнему православному календарю) Хмельницкому была устроена в Киеве торжественная встреча. Войцех Мясковский, член посоль-ства от Речи Посполитой, в своём дневнике так описывал этот день: «Сам патриарх [иерусалимский Паисий] с тысячью всад-ников выезжал из города его встречать, и здешний митрополит [Сильвестр Косов] дал ему место в санях по правую руку от себя. Вышедший навстречу народ, вся чернь приветствовали его на поле перед городом. И [Киево-Могилянская] академия при-ветствовала его речами и восклицаниями как Моисея, изба-вителя, спасителя и освободителя народа от польского ига, ус-матривая в имени Богдан доброе знамение, названный от слов “Богом данный”. Патриарх титуловал его светлейшим князем. В знак триумфа стреляли из всех пушек в замке и из меньших орудий в городе» (“История Отечества в романах, повестях, документах”).
Военные успехи казацко-крестьянской армии подняли между-народный авторитет Хмельницкого. «Довольно быстро гетман передумал идти вновь в послушание королю и Речи Посполитой и уже в начале 1649 года заявил смутившимся королевским посланцам: “Я являюсь единовладцем и самодержцем русским”. В это время гетман уже начал лелеять план создания династии правителей Руси – Хмельницких. «На протяжении нескольких дней патриарх вёл с Хмельницким тайные переговоры, после чего отправился в Москву. Однако ещё раньше выехал Хмель-ницкий, и патриарх провожал его за город» (“История Отечества в романах, повестях, документах”). Хмельницкий начал искать себе союзников из числа государств, выступавших против воз-главляемой Священной Римской империей и папством “Като-лической лиги”, на которую ориентировались правящие круги Речи Посполитой.
«На Рождество Христово послал его милость король своих великих послов – князя Четвертенского и воеводу киевского Адама Киселя, благочестивых панов, вместе с другими панами к гетману Хмельницкому и всему Войску Запорожскому. По причине их прибытия созвал гетман Хмельницкий Раду в Переяславе и приехал туда после Рождества Христова со всеми полковниками и сотниками. И там, в Переяславе, на той Раде передали паны послы грамоту на вольности, и булаву, и бунчук, и знамя, и бубны, и войсковые знаки от его милости короля, желая утихомирить ту войну. Там же и послы короля венгер-ского были на той Раде: быстро по всем землям пошла слава о казаках и Хмельницком, так что разные монархи предложили дружбу и подарки присылали – послы от его царского величе-ства из Москвы, от господарей Молдавии и Валахии стали при-бывать с большими дарами» (“История Отечества в романах, по-вестях, документах”). Лорд-протектор Англии Кромвель привет-ствовал украинского гетмана как “императора всех казаков”, именовал его “грозой и истребителем аристократии Польши”, “искоренителем католицизма”. Возгордившись, Хмельницкий в разгар застолья похвалялся: “Если дуки и князья будут брыкать-ся за Вислой, найду их и там!.. Поможет мне в этом вся чернь по Люблин и Краков!”. Славословие и возвеличивание иностранцев «гетмана Хмельницкого побуждало к большому ожесточению и к гордыне, и поэтому не пошёл он на справедливое соглашение с польским монархом как своим господином, а приняв от великих послов его милости короля те войсковые клейноды и большие подарки, отправил послов с честью, обещая всё сделать по жела-нию его милости короля и ту войну оставить, только лишь что-бы оставаться при старинных своих казацких вольностях. Но сразу же отправил своих послов в Крым, приглашая самого хана со всеми ордами» (“История Отечества в романах, повестях, документах”).
* * *
Зима в этом году была очень суровой, а из-за прошлогодней саранчи крестьянам нечем было кормить скот. Множество его было пущено под нож. Эта саранча, оставшаяся на Украине и сумевшая перенести зиму, по весне вновь расплодилась. Это привело к огромной дороговизне. Наступивший год обещал быть голодным. Крестьяне и городская беднота, не имея средств к существованию, ещё с большим желанием бросали своё хозяй-ство и примыкали к армиям Хмельницкого, рассчитывая про-жить и даже обогатиться за счёт грабежей.
* * *
«Януш Радзивилл в январе 1649 года во главе большого войска отправился из Бреста на юг Белоруссии. Его отряды двигались в направлении Пинск – Туров – Мозырь – Речица. Он рассчитывал перерезать путь казацким отрядам, направляющимся из Украи-ны на помощь белорусским крестьянам, подавить восстания в Белоруссии, а после нанести удар по тылу войск Б. Хмельниц-кого. Объединившись под Нобелем с отрядом Мирского, Радзи-вилл нанёс первый удар по Турову» (Ковкель И.И.).
Вместе с повстанцами-литвинами сражались казачьи отряды, нёсшие тяжёлые потери. В Мозыре израненный предводитель казацкого отряда Михненко по приказу Радзивилла был сброшен на камни с самой высокой башни замка. В Бобруйске другого раненого предводителя Поддубского вместе с несколькими за-хваченными в плен его товарищами посадили на кол. По при-казу Радзивилла здесь казнили несколько тысяч повстанцев, не пощадив и тех, кто, спасая свою шкуру, перешёл на литовскую сторону. Были произведены казни и среди участников восстания в Речице.
* * *
Создание на территории Казачьей Державы казацкой полковой и сотенной администрации и успешное формирование других звеньев государственного аппарата помогло Хмельницкому к весне 1649 года собрать значительное войско и хорошо наладить его снабжение оружием и другими припасами. Однако ситуация в соседней Литве внушала казацкому гетману большие опасе-ния.
В феврале 1649 года войско Радзивилла было готово к походу на Украину из Полесья. Чтобы расстроить эти планы, Хмель-ницкий срочно направил в Великое княжество Литовское 10-тысячный отряд во главе с запорожским казаком Ильёй Голотой. Ранней весной Голота переправился через Струмень и внезап-ным ударом прорвал линию расположения войск Радзивилла, который понёс тяжёлые потери. В короткий срок отряд Голоты вырос до 30 тысяч человек. Казаки заняли города Чечерск, Ту-ров, Речицу. Вслед за Полесьем вновь восстали центральные районы Литвы. Это привело к срыву подготовленного Радзивил-лом наступления на Украину.
* * *
«Уже весной Хмельницкий, отменив дружбу и договор с поль-ским королём, привлёк самого хана с великой силой татарской и собрал своё несметное казацкое войско. […] Даже за Днестром, около Галича, тоже причисляли себя к казакам […]. А в здешних краях показачились все волости и города, кроме одного только Каменца-Подольского. За Старым Константиновом было каза-чество в Шульжинцах, Грицеве, Чорторые; в Овруче был от-дельный полковник, которому было подвластно Полесье. […] Все эти полки были с гетманом Хмельницким, а в них – нес-метное количество войска: некоторые полки имели казаков бо-лее двадцати тысяч. Что село, то и свой сотник, а в иных сотнях и по тысяче людей. Так всё живое поднялось в казачество, вряд ли можно было в любом селе найти человека, который не пошёл в Войско сам либо сын его, а если сам недомогал, то слугу посы-лал. А часто все шли со двора, сколько их было, так что трудно было найти батрака. […] Даже в городах присяжные, бурго-мистры и советники оставляли свои должности, брили бороды и шли в то Войско: там считали бесчестием, если бы кто был не-бритым в Войске. Так дьявол подшутил над степенными людь-ми» (“История Отечества в романах, повестях, документах”).
* * *
Хорошо понимая роль господствующего класса общества в деле становления сильного и независимого государства, гетман Хмельницкий придавал особое внимание его становлению и сплочению. Основу новой элиты общества составили казаки, к которым примкнула часть шляхты, стремившаяся к военным подвигам и трофеям. Будучи сам по происхождению шляхтичем, гетман никогда не был её врагом. Наоборот, он прилагал усилия к тому, чтобы привлечь на свою сторону как можно больше представителей прежней элиты – православной шляхты, для которой умение управлять государством, представлять и защи-щать его было профессией. Массовая поддержка новой элиты сделала бы “Козацкую Державу” легитимной в глазах современ-ников, позволила бы сплотить общество и выступить единым фронтом против Варшавы, Вильно и любого другого против-ника.
Богдан Хмельницкий обращался с призывами к шляхте, даже к князьям, издавал универсалы на подтверждение шляхетских имений. Хотя гетман не раз заявлял “не отступлю от черни, ибо это правая рука наша”, одновременно Хмельницкий требовал от крестьян выполнения “прежних повинностей”, прежде всего в пользу тех шляхтичей, которые поддерживали его военное и государственное строительство. Он продвигал шляхту на глав-ные государственные места и уже в 1649 году большинство ве-дущих должностей в “Козацкой Державе” занимали выходцы из шляхты. По мере усиления Казацкого Государства на его сторо-ну переходило всё больше и больше шляхтичей.
Однако подавляющее большинство шляхты, особенно средней и крупной, всё-таки не поддержало бунтовщика Богдана Хмель-ницкого. Из её верхушки только один из обедневших князей Четвертенских и Юрий Немирич оказались в лагере гетмана. Ос-тальные, как, например, талантливый полководец князь Иеремия Вишневецкий, мечтавший до восстания Хмельницкого создать на левобережной части Украины автономное Русское воеводство и немало преуспевший в своих планах, воевали за Речь Поспо-литую.
* * *
Весной 1649 года казацкий полковник Небаба с 2.500 казаков и с гомельскими крестьянами появился под Гомелем в самый канун Пасхи, в страстную субботу, и при содействии самих горожан овладел им. Произошла страшная резня, казаки мстили беспощадно: погибло много поляков и, как говорят, до 1.500 евреев. Казаки говорили польским властям: “хотя бы Хмель-ницкий и хотел помириться, да не может: чернь до того рассви-репела, что решилась или истребить шляхту или погибнуть”.
Однако Небаба недолго продержался в Гомеле, так как Пац и Волович, а потом литовский гетман князь Ян Радзивилл прину-дили его уйти на левый берег Сожа. Поляки снова укрепили замок, наполнили погреба порохом, по стенам поставили пушки и ввели наёмные отряды венгерской и немецкой пехоты да хоругвь татар.
В июне литовцам удалось в районе Загалья, близ Струменя, прижать отряд Голоты к непроходимым болотам и почти пол-ностью уничтожить. Тяжелораненый предводитель повстанцев был зарублен шляхтичами. Литовское войско опять было готово к походу на Киев. Чтобы предупредить удар войска Радзивилла, Хмельницкий в конце июня 1649 года вновь направил в Литву 10 тысяч казаков под командой Степана Подбайло. Перед ним была поставлена задача: любой ценой сдержать противника на переправах через Днепр и Струмень и не допустить его продви-жения на Украину. Казаки успели поднять несколько тысяч хло-пов. Чтобы придать организованность повстанцам в Литве, Хмельницкий возложил на полковника М. Гладкого общее ко-мандование казацкими и повстанческими отрядами на её тер-ритории. Но Гладкому не удалось установить связь между раз-розненными, самостоятельно действовавшими среди болот и лесов отрядами и обеспечить единое руководство ими.
«Одновременно с казацкими загонами Хмельницкий посылал в Белоруссию многочисленные универсалы с призывами к мест-ному населению активнее подниматься на борьбу против своих угнетателей. Призывы действовали, так как подкреплялись при-бытием хорошо вооружённых и организованных казацких фор-мирований. Около Речицы были разбиты шляхетские хоругви под командованием писаря Великого княжества Литовского Воловича» (Ковкель И.И.).
Подбайло занял позицию у города Лоева, где Днепр и впа-давший в него Сож с трёх сторон прикрывали его отряд от внезапного нападения. Свой лагерь казаки укрепили. Распо-ложенный на противоположном берегу Днепра Лоев казаки-освободители сожгли, не церемонясь с его жителями. Радзивилл, стянув к Речице все свои силы и оставив в этом городе крупный гарнизон, с остальным войском двинулся к Лоеву. Наёмная не-мецкая пехота плыла по Днепру на лодках, а конница и артил-лерия продвигались вдоль берега. К концу июля 1649 года вой-ско Радзивилла подошло к Лоеву и стало готовиться к переправе на левый берег Днепра, где расположился лагерем Подбайло.
На помощь казакам Подбайло спешил посланный запорож-ским гетманом 15-тысячный отряд под командованием одного из ближайших сподвижников Хмельницкого и его личного друга – переяславского полковника Михала Кричевского (Кречов-ского), родом шляхтича из-под Бреста. Как только Кричевский переправился через Струмень, его отряд стал быстро попол-няться русскими повстанцами Литвы. Уже через несколько дней силы Кричевского возросли до 30 тысяч человек.
Местные крестьяне, хорошо знавшие своё родное Полесье, вели войско Кричевского к лагерю Радзивилла напрямик – через леса и болота. Казаки продвигались настолько осторожно, что их заметили только на расстоянии мили от вражеского лагеря. Кричевский обрушил на противника ряд сильных ударов, но ожесточённый бой не принёс успеха ни той, ни другой стороне. Тогда Кричевский пошёл на хитрость. Его левый фланг, начав ложное отступление, увлёк за собой резерв Радзивилла. В это время правый фланг Кричевского стремительно развернулся и вышел в тыл войску Радзивилла, а левый фланг, внезапно пре-кратив отход, ударил по этому войску с фронта. Боевой порядок противника был расстроен. Зажатые с двух сторон шляхтичи и наёмники несли большие потери. Но в критический момент подоспели свежие отряды литовской кавалерии и вынудили Кричевского отступить к лесу. Шляхетская артиллерия, открыв огонь, задержала переправу на правый берег отряда С. Подбай-ло, а наёмная пехота оттеснила казаков к Днепру и помешала их соединению с Кричевским, который был окружён.
К ночи сражение закончилось. Опасаясь неожиданной атаки Кричевского, шляхтичи и наёмники несколько отступили, а за-тем разложили костры, осветившие окружающую местность. В лагере Кричевского тоже всю ночь горели костры, оттуда до-носились шум, крики, которые к утру неожиданно стихли. Когда на рассвете шляхтичи и наёмники со всех сторон ворвались в лагерь, там было пусто. Кричевскому ещё раз удалось обмануть врагов: ночью казаки и крестьяне незаметно выскользнули из окружения в тот момент, когда в их лагере нарочно жгли костры и производили шум.
Разъярённый Радзивилл бросил в погоню за беглецами свою кавалерию, но настигнуть ей удалось только один казачий отряд – тот, который вёз на телеге тяжелораненого Кричевского. Каза-чий конвой был порублен, а шляхтич Кричевский, который не мог надеяться на лёгкую казнь, покончил с собой сам, разбив го-лову о телегу.
После битвы под Лоевом казаки и бунтовщики-крестьяне рассеялись в окрестностях города отдельными шайками. Они уничтожали небольшие гарнизоны противника, перехватывали обозы с боеприпасами и продовольствием, занимали отдельные сёла и даже города.
* * *
Города Лоев и Речица находились не столь уж далеко от Пин-щины и, вне всякого сомнения, хоть кто-то из сильно разрос-шегося рода Дзиковицких был втянут в водоворот тех событий. Димитр Савич Дзиковицкий вместе с уже взрослыми сыновьями Лукой, Яном и Иваном были непосредственными свидетелями тех событий.
* * *
Несмотря на победу, в битве под Лоевом войско Радзивилла понесло такие огромные потери, что о наступлении на Украину теперь не могло быть и речи. Армия Радзивилла, наступавшая на Киев, была вынуждена повернуть вспять. Это было вызвано и тем, что Радзивилл опасался выступления на помощь пов-станцам России, с которой вёл активные переговоры Хмель-ницкий, и удара русских войск ему в тыл.
На помощь осаждённым в Збараже польским войскам выс-тупил король Ян-Казимир с 30-тысячным войском. Хмельниц-кий с главными силами и татары двинулись навстречу и 5 авгус-та, во время переправы поляков через реку Стрыпа, атаковали их с фронта и тыла и окружили. 6 августа казаки ворвались в поль-ский укреплённый лагерь и лишь измена крымского хана спасла польское войско от полного разгрома. 8 августа 1649 года между королём и Хмельницким был заключён Зборовский мирный договор, предоставлявший казакам широкую государственно-политическую автономию, после чего казацкий гетман был допущен к королю. Вслед за тем было дано приказание казацким отрядам прекратить войну и в Литве.
Но проходивший в конце 1650 года Сейм уполномочил короля Яна-Казимира навербовать большое наёмное войско и созвать посполитое рушение. После этого Речь Посполитая стала гото-вить новое наступление. Однако русское правительство потре-бовало соблюдения Польшей ранее заключённого ею с Хмель-ницким Зборовского договора. В то же время Хмельницкому было разрешено перебросить в Литву через Брянский лес 4 ты-сячи казаков. Неожиданное появление казаков в Великом кня-жестве и разгром ими литовских отрядов вызвали панику среди шляхты и усилили борьбу местных повстанцев. Литовское вой-ско, предназначенное для похода на польскую “украину”, по этой причине осталось на месте.
* * *
Весной 1651 года, как только на южнорусских землях возоб-новились военные действия, в Литве началась новая волна на-родных восстаний. «Крестьяне, – по словам шляхтича Ерлича, – собирались как бы на мёд и в восстание бросались и стар и млад, невзирая на то, что наступали косьба и жатва» (Чепко В.В., Игнатенко А.П.).
В середине июня 1651 года под Берестечком на западе Волыни сосредоточилась 150-тысячная польская армия под командова-нием короля Яна-Казимира, в составе которой находилось и частное войско князя Иеремии Вишневецкого. Им противос-тояли 100-тысячная армия Хмельницкого и 50-тысячное войско крымского хана Ислам-Гирея. Сражение было жестоким и кро-вопролитным. Первые два дня оказались успешными для каза-ков, но на третий день поляки обрушили все свои силы на левый фланг, где стояли татары. Орда не выдержала и бежала. Хмель-ницкий бросился в стан Ислам-Гирея, чтобы уговорить хана не покидать поля битвы, но хан захватил гетмана в заложники, чтобы татары могли спокойно уйти в Крым, не опасаясь мести казаков.
Оставшийся без Хмельницкого казацко-крестьянский лагерь с трёх сторон оказался окружён шляхетским войском, а с четвёр-той к нему примыкала река и непроходимое болото. Осаждён-ные 10 дней и ночей оборонялись от атак поляков. В конце кон-цов, взявший на себя командование Иван Богун решил вывести основные казацкие силы через сооружённую под покровом ночи переправу, бросив примкнувших к войску крестьян на произвол судьбы. Для прикрытия Богун оставил только один казацкий отряд. Шляхтич-очевидец писал о нём: «Одна казацкая дружина числом в 200 или 300 человек, засев на островке, оказывала на-шим столь решительный и мужественный отпор, что, хотя гет-ман Потоцкий обещал им даровать жизнь, они не приняли пред-ложения и, высыпав в знак своего решения деньги из кошельков в воду, стали так сильно обороняться, что пехота была вынуж-дена наступать на них всей массой, и хотя расчленила их и ра-зогнала, они, тем не менее, отступали на болото, не желая сда-ваться, и там поодиночке каждого из них приходилось убивать. А один из них, захватив лодку, на глазах короля и всего войска дал пример некрестьянского мужества, обороняясь на этом чел-не при помощи косы несколько часов».
В это время ордынцы, грабя по пути население и уводя с собой огромный полон, возвращались в Крым. После победы поляков под Берестечком князь Вишневецкий внезапно скончался, ско-рее всего был отравлен. После смерти князя Иеремии его жена, ранее получившая вместе с братом хорошее образование в За-мойской академии, оказалась перед лицом финансового кри-зиса. Не могло идти речи даже о проведении траура, о похоро-нах даже не вспоминали. В последующем опеку над вдовой взял её брат и княгиня поселилась у него в Замостье. А спустя две недели после взятия Хмельницкого в заложники, хан Ислам-Гирей отпустил его на свободу. С этого года в ходе гражданской войны резко обозначился неблагоприятный для повстанцев пе-релом.
* * *
Ожесточение, всегда сопутствующее гражданским войнам, когда убивают вчерашнего соседа, знакомого, а то и родст-венника, ставшего вдруг врагом, проявилось даже внутри семьи Хмельницкого. Поскольку Мотрона, вторая жена Хмельницкого, встала костью поперёк горла двум его сыновьям от первого бра-ка, старший сын Тимош, воспользовавшись пребыванием отца на войне, приказал в 1651 году казнить опротивевшую мачеху. Несмотря на то, что Богдан Хмельницкий любил Мотрону, голос разума не позволил ему как-либо наказать сына, которому он надеялся передать по наследству свою гетманскую булаву.
* * *
Поражение под Берестечком имело тяжёлые последствия для Хмельницкого. В июле 1651 года польская армия двинулась вглубь Украины и, взяв город Трилисы, вырубила его население. Литовская армия под командованием Радзивилла также перешла в наступление. Прибыв на переправы под Лоев, где 15-тысячная казацкая армия стерегла границу, войско Радзивилла «имело сражение со стоявшим там на заставе немалым казацким вой-ском – полками Черниговским и Нежинским. Но они были бес-печны, больше пьянствовали, чем стояли на страже, считая себя уже непобедимыми. А когда охрана дала весть, что литовское войско переправляется через Днепр, старший над казаками чер-ниговский полковник Небаба бросился без должного порядка на их регулярное войско, и сразу же то литовское войско его сло-мило, многих казаков порубили, а самого Небабу, небрежного полковника, казнили. Остальное казацкое войско под команд-ованием нежинского полковника отступило к Чернигову, а за ними князь Радзивилл подступил к Чернигову. Но там он уже ничего не добился, повернул обратно к Любечу и, оставив в го-роде Любече своих солдат, двинулся на Киев» (История Отече-ства в романах, повестях, документах).
По дороге 20-тысячная армия Радзивилла грабила и сжигала мятежные селения, города, монастыри. В последних числах ию-ля литовское войско подступило к Киеву. «Киевский полковник Жданович вышел из города в надежде напасть на литовцев, когда последние будут находиться в Киеве. Город был занят литовцами 6 августа. Литовцы не могли быть застигнуты врас-плох и отбили нападение. Киев сильно пострадал от пожара» (Костомаров Н.И.).
«Произведя опустошения в Киеве, литовское войско пошло под Белую Церковь, где, соединившись с коронным войском, напали на войско гетмана Хмельницкого. Но гетман не расте-рялся: дал крепкий бой обоим тем войскам, коронному и литов-скому, так что много их погибло; казаки им затруднили снаб-жение водой, а татары – фуражом для коней. И так простояв две недели, приступили к переговорам» (История Отечества в рома-нах, повестях, документах).
В сентябре 1651 года Хмельницкий был вынужден подписать с Польшей Белоцерковское соглашение, невыгодное для него. В соответствии с ним с территории Великого княжества Литов-ского были выведены все казацкие войска, а евреям было снова возвращено право водворяться по всей Украине.
«Польские солдаты, пребывавшие на Украине на зимних квар-тирах, рассчитывая на миролюбие и терпеливость гетмана Хмельницкого, чинили населению большие притеснения и беды по своему солдатскому обычаю: обирали людей, а тех, кто стали казаками, обрекали на смерть. Об этом к Хмельницкому дохо-дили со всех сторон многие жалобы. Увидев, что солдаты отно-сятся к людям всё более жестоко, вызвал хана с его ордами» (История Отечества в романах, повестях, документах).
* * *
1 – 2 июня (22 – 23 мая по православному стилю) 1652 года под Батогом польская армия под предводительством выкуп-ленного из плена и ставшего коронным гетманом М. Калинов-ского потерпела сильное поражение. Об этом событии его участ-ник, польский шляхтич Длужевский, писал в донесении канц-леру Речи Посполитой Анджею Лещинскому.
«Ясновельможный и ко мне милостивый господин ксёндз-канцлер, наш благодетель! 3 июня я встретил гонца с королев-ской почтой, которая была послана к нам в лагерь под Батогом. Но не было уже куда ему идти. Поэтому я решился возвратить гонца к Вашей милости, чтобы как можно скорее уведомить о несчастном, неслыханном и быстром разгроме нас Хмельницким и ордой Крымской, Ногайской и Буджацкой.
Ход боёв был таков. 1 июня подступило к нашему войску 16 тысяч ордынцев. Наше войско сначала действовало ретиво. Три полка отогнали Орду на полмили, но туда к ордынцам пришли подкрепления. И когда наступили на наших, добились перевеса, а нашим рыцарям не обошлось без потерь. Так продолжалось до вечера.
На следующий день, 2 июня, начиная с полудня нас атаковал сам Хмельницкий с такими крупными силами, что мы не смогли сдерживать их и одного часа. Нас, окружённых со всех сторон, ордынцы рубили саблями, а казаки овладели лагерем, так что наше войско было полностью стёрто с лица земли. Господин гетман [Марцин Калиновский] сразу же спрятался в редут, занимаемый иноземными солдатами. Но там не пробыл долго, так как враг, имевший несколько десятков пушек, окружил ими наш редут. Защитники его были убиты или взяты в плен. Сда-лись, так как не имели другого выхода. В таких редутах, не имеющих воды, сооружённых наспех, при штурме невозможно удержаться, а тем более при возникшем замешательстве. [...] А лагерь был такой, что и 100 тысяч вряд ли бы его оборонили. Впереди поставили только одну шеренгу, сзади не было не только арьергарда, но и вообще никого, способного к обороне. Казаки и татары легко взяли нас и проникали в лагерь, где только пожелали.
Из всей нашей хоругви Бог спас только меня и ещё одного воина. Нам чудом удалось переплыть реку. А вообще уйти уда-лось очень немногим, так как многочисленные речные пере-правы и густые леса очень затрудняли отступление. При гетмане находились черниговский каштелян пан Одживольский, пан ко-ронный обозный, сын коронного польного гетмана Калинов-ского, красноставский староста Марк Собеский, пан Балабан, пан Незабитовский, брацлавский подсудок пан Косаковский, пан Калинский и ещё несколько ротмистров. Трудно сказать, какая их постигла участь. Сомневаюсь, удалось ли им уйти, проби-ваясь сквозь густой заслон войск.
Иноземцы и рейтары держались стойко, но и из них только немногие смогут в будущем послужить Речи Посполитой.
Его милость пан брацлавский воевода [Адам Кисель], который стоял недалеко от лагеря, но с нами не соединился, вероятно, смог отступить к Каменцу. Заднепровское войско, полки воево-ды русского и господ Сапег, ожидавшие в Охматове прихода Заднепровского войска, возможно, сумели сосредоточиться и сейчас осаждёны казаками. Другие же утверждают, что они с боем отступают под прикрытием лесов. Каковы дальнейшие намерения врага, известно только Богу. Вы должны побуждать короля и всю Речь Посполитую наладить оборону в течение одной – двух недель ввиду опасности, что они могут двинуться вглубь страны.
Изложив всё это на усмотрение Вашего светлого ума, надеюсь, что недобрые вести (сообщённые не философом, а воином, из-битым кистенями, с глазами, опалёнными порохом) будут при-няты благосклонно. Выражаю надежду, что Вы не забудете бед-ного солдата, который служит уже двадцать с лишним лет. По-лагаюсь на Вашу доброжелательность. Новоконстантинов, но-чью 3 июня 1652 года. Миколай Длужевский» (История Отече-ства в романах, повестях, документах).
За всю свою средневековую историю Польша не знала такого страшного поражения. Погибло не менее 8 тысяч солдат, в том числе половина всех гусар Речи Посполитой. Кроме Калинов-ского, отрубленную голову которого Хмельницкому принёс та-тарин, погиб командир немецких наёмных солдат пан Пшемский и множество других военачальников. Современники сравнивали тактику Хмельницкого в Батогском сражении с тактикой Ганни-бала под Каннами. «Из лагеря польского войска мало кто ушёл: те, кто уходили на добрых конях либо лесами пробирались, ещё до того, пока их татары догнали, уничтожались простыми людь-ми, не имевшими к ним жалости […]. И в том году опять по городам погибло много панов, которые было понаехали в свои имения. Их убивали простые люди, а казаки, ушедшие из своих усадеб, возвращались» (История Отечества в романах, повестях, документах).
* * *
Хмельницкий после этого стал думать о создании 50-тысячной регулярной армии, бывшая польская “украина” стала фактичес-ки независимой “Украинской Казацкой Державой” и власть гет-мана сильно окрепла. В этом году польский агент Щитницкий докладывал о планах гетмана: «Замысел Хмельницкого – пра-вить абсолютно и независимо, не подчиняясь никакому монарху, и владеть всей землёй, которая начинается от Днестра и идёт до Днепра и далее, до московской границы».
* * *
Летом 1652 года, в условиях продолжающихся военных дей-ствий, вновь разразилась эпидемия чумы (“моровое поветрие”, как называли её современники), которая охватила и Право-бережье, и западноукраинские земли, и польские с литовскими. От чумы погибло много тысяч людей, а некоторые местности были почти опустошёны...
В августе 1652 года браком Тимоша, старшего сына Хмель-ницкого, с дочерью молдавского господаря Василия Лупула – Роксандой (Розандой) – был скреплён союз Казацкой Украины и Молдавии. Интересно, что при этом литовский магнат и ярый противник казацкого гетмана Януш Радзивилл являлся мужем другой дочери молдавского господаря – Марии. Имеются упо-минания, что осенью 1652 года чеканилась собственная казацкая монета. Шведская королева Кристина, правившая до 1654 года, надеясь поживиться за счёт ослабленной войнами Речи Поспо-литой, посылала к Богдану Хмельницкому своего представителя с восхвалением подвигов запорожского гетмана и обещала во-енную помощь Швеции против поляков: «Да будет тебе несом-ненно известно, что я снаряжу из пограничных моих областей 60 тысяч воинов тебе на помощь, дабы ты сокрушил моих врагов».
«Войны приносили огромные бедствия, местами полное разо-рение крестьянам, тяжело отражались на помещичьем хозяйстве, разоряли города, уменьшали количество населения. Так, если в 1650 году в 10 войтовствах и 5 местечках Пинского староства (без города Пинска) было 4430 дворов, то к 1653 году их со-хранилось 1360. Ряд местечек был полностью уничтожен» (Чеп-ко В.В., Игнатенко А.П.). Само собой разумеется, что такие же последствия проявились на имущественном положении и чис-ленном составе рода Дзиковицких. Несчастья местного насе-ления дополнялись ещё и постоями войск. Постои армий, разо-рявшие крестьян и тем самым лишавшие и панов их доходов, вызывали недовольство даже шляхты. Так, в 1653 году волын-ская шляхта отмечала, что “окончательной гибели воеводства” содействовали “постоянные переходы войск Речи Посполитой, частые стоянки в соседстве наших краёв” (Баранович А.И.).
Весной 1653 года, когда подросла трава, польский король Ян-Казимир стал собирать коронные войска для будущих сражений. В 1653 году на территорию Великого княжества Литовского надвинулась эпидемия тифа, намного увеличившая потери насе-ления. Все победы войск Хмельницкого в предшествующее вре-мя не изменили в целом неблагоприятного для него хода войны. Внешнеполитические неудачи вместе с разорением казачества, недовольство грабительскими действиями союзников-татар, а также неудачи Тимоша Хмельницкого в Молдавии вызвали около 20 июня 1653 года массовое выступление бойцов в лагере под Городком на Подолии против политики Богдана Хмельниц-кого. Ему пришлось отказаться от продолжения похода в Гали-чину и вернуться к Белой Церкви.
Король Ян-Казимир 22 августа выдвинулся из-под Глинян и «стал обозом под Каменцем-Подольским. Проведав об этом, Хмельницкий послал за Ордой, с которой пошёл в поход и хан. И гетман Хмельницкий собрал казацкое войско вместе с Ордой и двинулся навстречу королю, оставив под Черниговом часть войска – полки Нежинский, Переяславский, Черниговский – против литовского войска, стоявшего обозом под Речицей. И придал часть Орды под командованием нескольких мурз Ивану Золотаренко, своему шурину, бывшему нежинским полковни-ком» (История Отечества в романах, повестях, документах).
В начале октября, ещё не зная о том, что его сын Тимош в середине сентября умер в Молдавии от полученной раны, Хмельницкий выступил в поход против поляков. Объединив-шись по дороге с татарами, вперёд себя он направил авангард к Сочаве, который вскоре повернул назад, поскольку казацкие отряды попали в окружение, а затем, добившись почётной капи-туляции, повернули назад на Украину.
* * *
О самостоятельном государстве “Казацкая Держава” Хмель-ницкому пришлось забыть. Выход из крайне сложного поло-жения виделся только в немедленном объединении с Россией и закреплении за родом Хмельницких хотя бы положения удель-ного малороссийского владетеля. Это было сделано по решению Земского собора в Москве в октябре 1653 года и затем под-тверждено на казачьей Раде в городе Переяславе (Левобережная Украина) в январе 1654 года. Уже в конце 1653 года в Речи Посполитой стало известно, что Россия готовится к войне с ней. Поэтому в спешном порядке начали укреплять пограничные зам-ки, увеличивать их гарнизоны. Одновременно на поветовых сеймиках принимались решения о созыве шляхетских ополче-ний, которым вменялось в обязанность защищать свои поветы от русских войск.
Пользуясь неразберихой гражданской войны, крымские татары ходили дальними рейдами по разорённой стране, собирая обиль-ный урожай чужого имущества и живого товара в виде плени-ков для продажи на работорговых рынках. Имеется заявление пинского возного генерала о разорении татарами имения Угри-ничи Пинского повета от 6 января 1654 года, в котором среди свидетелей со стороны шляхты присутствовал пан Стефан Дзи-ковицкий. Под заявлением от 8 января 1654 года земянина Анд-рея Телятинского о разорении татарами имения Задолжа Пин-ского повета свидетелем от шляхты был Павел Дзиковицкий. 9 января 1654 года Павел Дзиковицкий также был свидетелем при составлении акта о разорении татарами имения Кухча в Пинском повете. Так что можно сделать вывод, что Стефан и Павел Дзи-ковицкие родились не позднее 1634 года и жили как минимум до 1655 года.
* * *
В это время процесс полонизации Великого княжества Литов-ского ускорился. Литовская знать, не желая иметь ничего обще-го с бунтовщиками, знаменем которых было православие и рус-ские традиции, всё больше перенимала польские обычаи и культуру. Стоявшие за единую Речь Посполитую православные магнаты, в частности князь Вишневецкий, после поражения ста-ли быстро ополячиваться.
В ответ на решение Переяславской Рады и слухи о близкой войне с Московией Януш Радзивилл 16 февраля 1654 года издал универсал, в котором приказывал всем наёмным войскам и шля-хетскому ополчению собраться под городом Оршей.
«В том же году, сразу весной, его царское величество, оповес-тив своими послами его милости королю о своих обидах и об угнетении православной веры введением римской веры и боль-ше всего притеснением христиан унией, объявил, что идёт вой-ной на короля польского и сам своей персоной царской двинулся из столицы с многими войсками, направляясь под Смоленск, а боярина Василия Васильевича Бутурлина с многими войсками выслал к гетману Хмельницкому» (История Отечества в рома-нах, повестях, документах).
В мае 1654 года три большие группировки московских войск ворвались в пределы Великого княжества Литовского с направ-лений Великих Лук, Вязьмы и Брянска. Основные силы русских войск двинулись к Смоленску, осадили город, а затем овладели им. На помощь московитам с юга пришли украинские казаки под командой шурина Хмельницкого наказного гетмана Ивана Золотаренко, которых направил Хмельницкий. Общая числен-ность московских и казацких войск составила около 100 тысяч человек, в то время как численность войск Великого княжества Литовского не превышала 12 тысяч.
В 1654 году по смерти крымского хана Ислам-Гирея ханом стал Мохаммед-Гирей и из Крыма также регулярно выходили татарские чамбулы (конные отряды) для разорения литовских земель и захвата пленных.
В июне 1654 года из Новгород-Северска атаман Иван Золота-ренко пошёл на Гомель. Ему предшествовала молва, будто с ним 40 и даже 100 тысяч казаков, хотя на самом деле он имел около 20 тысяч. Польский гарнизон поспешил укрыться за замковыми укреплениями, и 20 июня ему открылось зрелище, как несколько тысяч казаков подъезжали и подходили к городу, как Золота-ренко и Пётр Забелло расставляли пушки вокруг замка по ули-цам и по окрестным холмам, и как все готовились к первому приступу. Но через день к осаждающим приехал боярин князь Александр Никитич Трубецкой и не велел приступаться к замку, опасаясь большого урона. После этого рвение казаков охладело и большая часть их, не торопясь с окончанием осады, разошлась загонами жечь замки Речицу, Злобин, Рогачев, Горваль и Стре-шин, причинявшие им прежде много вреда, а Золотаренко остал-ся с прочими донимать осаждённых голодом, безводьем и пу-шечной пальбой. Замок в Речице, простоявший более двухсот лет, тогда и был сожжён.
Взятые Золотаренко “языки” показывали, что в Гомеле запер-лись не 2.000 человек, как он первоначально думал, а только 700, и что среди них находились староста Рудский, хорунжий князь Жижемский, полковник Бобровницкий и командир наём-ного отряда из немцев некий Михал Сверской. Золотаренко по-сылал им письма, от имени царя и гетмана приглашая их сдать-ся, но те в ответ высылали казакам увещания снять осаду и “пёсьими своими губами нарушали достоинство царского вели-чества”. 14 июля в лагерь приезжал царский подьячий Яков Пор-томоин передать грамоту с известием об успехах московского оружия и осмотреть, как ведётся осада. Ему всё показали и он уехал обратно.
26 июля прискакали царские гонцы Иван Кровков, Григорий Куракин, Ларион Алексеев и другие с грамотой, чтобы Золота-ренко, оставив Гомель, скорее шёл на помощь царским войскам. Но наказной атаман упорствовал, послал своего брата Василия Никифоровича, Ивана Нестеренко и Петра Забелло с 1.000 ка-заков, а сам продолжал осаду. По словам одного польского ав-тора, он велел втащить несколько пушек на колокольню Спас-ской церкви и оттуда стал стрелять но замку, чем нанёс страш-ный урон литовцам. Положение гарнизона ухудшилось ещё от того, что казаки отрезали подвоз провианта и спуск к реке Сож за водой.
Томимые голодом и жаждой осаждённые в конце восьмой не-дели решили сдаться на великодушие победителя и 13 августа объявили об этом Золотаренко. Он предложил им принести при-сягу верноподданнически служить царю Алексею Михайловичу. Когда поляки и немцы исполнили это, каждый по обрядам своей веры, Золотаренко дал всем полную свободу: собранные в Гоме-ле старшины и челядь присоединились к казакам и участвовали в военных действиях; пехота пана Гедройца, рота татар и вен-герская пехота были размещены по куреням; немецкая пехота отправилась на стоянку по деревням, а командир её перешёл на службу к царю. Лукавые Рудский и Жижемский приятельски сблизились с Золотаренко и некоторое время сопровождали его в дальнейшем походе к Чечерску, но потом опять передались к своим в Быхов. Несколько поляков и некто Фащ были отосланы к царю. Царь Алексей Михайлович пожаловал казакам на память об осаде Гомеля небольшие золотые медали, прозванные “золо-тыми копейками”.
Гомель снова принадлежал Московскому государству, и рус-ская часть его населения свободнее вздохнула, когда пронёсся царский указ: «униатам не быть, жидам не быть и жития Ника-кого не иметь».
Во время большого пожара в Пинске в 1654 году был сожжён православный Богоявленский монастырь. Димитриевский ка-федральный собор, наряду с другими постройками, был унич-тожен вторично и на этот раз окончательно.
* * *
Итог. Русско-польская война 1654 – 1667 годов за Украину и Литву вскоре превратилась в крупнейший международный конфликт, в котором приняли участие Швеция, Османская им-перия и её вассальные государства – Молдавия и Крымское ханство. Начало войны было ознаменовано большими успехами русских войск.
Во второй половине 1650-х годов православный Пинский Богоявленский монастырь был после пожара 1654 года заново отстроен и обнесён оградой. Богоявленский монастырь оставал-ся в XVII веке одним из немногих центров православия в Вели-ком княжестве Литовском. Игумены монастыря духовно опека-ли православные приходы, находящиеся на территории Пинской униатской епархии.
В 1658 году в Литву снова пришла эпидемия тифа.
V. ИЗМЕНЕНИЕ СИТУАЦИИ В ЛИТВЕ
Казаки господствовали над всей Литвой, преемник Золота-ренко – Иван Нечай – гордился титулом “полковника Гомель-ского”, царь Алексей Михайлович жил в литовской столице Вильно, и одно время успех русских казался везде обеспечен-ным. Но тут среди казаков образовалась бунтовавшая партия, погубившая все надежды жителей Гомеля.
От её захватов Гомель оберегался сперва Черниговским и Чаа-даевым полком, а потом Завадским и Рославченко с задиснен-скими сотнями. Наконец, нежинский полковник Василий Золо-таренко, брат покойного атамана, будучи в Москве, выпросил у царя Гомель в награду за свою верную службу и для обережения от врагов. Царь милостиво пожаловал “Гомель с волостью и с уездом и всеми угодьями ему, его жене и наследникам”. Это пожалование состоялось в марте 1661 года, но осуществиться уже не могло, так как замком завладел изменник – некий Му-рашка. Да и на Пинщине в 1662 году в Кобрин ворвалось взбун-товавшееся литовское войско.
Новый правитель Гомеля Мурашка был типичным сыном буйного и своевольного XVII века: полуказак, полуполяк, он не знал более высокого закона, чем собственная его шашка и, обма-нывая обе стороны, сумел продержаться в Гомеле более 10 лет. Его товарищи набирались из всякого сброда и были такими же головорезами, как и сам он. С этим сбродом Мурашка почти каждый год вторгался вглубь Малороссии и, после грабежей и убийств, безнаказанно возвращался домой.
В феврале 1663 года он предпринял большой набег на город Севск, распустив слух, что с ним 100 тысяч войска. Золотаренко и другие полковники вышли навстречу, и Мурашка, обеску-раженный раскрытием своего замысла, ушёл ни с чем. Зимой 1664 года, накануне нового года, он нагрянул на сёла и деревни под Новгород-Северским, разграбил и сжёг их, крестьян частью перебил, частью увёл в плен и поспешил укрыться за неприс-тупными стенами своего замка. Через 4 месяца после этой уда-чи, Мурашка с 400 конных и пеших поляков повторил набег на Стародуб, но, подойдя к нему 6 мая и увидав, что жители приго-товились обороняться, ушёл. Однако на полдороге остановился и послал хорунжего Ремишевского с 80 человеками взять “язы-ков”. Тут на него напал подошедший из Чернигова полковник Дёмка Многогрешный и разгромил его. Мурашка спасся только благодаря случаю и, истекая кровью, едва добрёл до Гомеля.
Между тем как он медленно залечивал свои раны, день ото дня возрастала общая ненависть к нему. “Как голодный волк докуча-ет нас своими нападениями этот злохитренный Мурашка, – гово-рили о нём казаки, – дай-то нам, Боже, изловить этого волка!”.
По весне следующего года подошли к Гомелю с разных кон-цов тысячи конных и пеших казаков. Из Стародуба пришёл полковник Леско Острянин, из Чернигова Дёмка Игнатов с це-лым полком, поднялись Иван Щербина и Матвей Винтовка с добровольцами, к ним примкнули запорожские удальцы и союз-ники из Валахии брацлавский полковник Димитрашка Райг с полком волохской конницы. Стали обозом вокруг города, окру-жили замок окопами, подвели шанцы и решили морить голодом злохитренного волка Мурашку. Хитрец выслал для переговоров своего товарища Черняка Нормонтовича и местного протопопа, рассчитывая затянуть время и дождаться помощи, но казаки задержали их и не отпустили к нему.
Думая, что известие о казацком походе будет сочувственно встречено в Москве, гетман Брюховецкий писал: “Уведомляю, как Господь Гомлем поблагословит”, но ему прислали в ответ суровый указ: “от Гомля отступить и зачепок ни в чём не чинить”, чтобы не нарушать условий перемирия.
Казаки немедленно отпустили протопопа и “языков”, и пошли, кто по домам, кто на защиту от крымцев, один Винтовка в 1666 году грозил вновь показаться под Гомелем.
Но никто так не жалел о неудаче казаков, как сами гомеляне. Правление Мурашки довело их до того, что многие стали высе-ляться на Украину, а оставшиеся в городке в количестве около сотни дворов то и дело увещевали казаков выбить из замка гар-низон и не раз “со слезами просили милости у великого государя и к гетману присылали, чтобы великий государь указал город Гомель и их всех принять под свою царского величества высоко-державную руку в вечное подданство”.
* * *
В 1667 году тиф опять гулял по Великому княжеству Литов-скому, собирая обильный урожай человеческих жизней.
В то время, как в Литве, страдавшей от военных действий, уровень образованности и культуры населения отставал от вре-мени, в Западной Европе ситуация была намного лучше. Работы астрономов Галилея и Кеплера с такой очевидностью подтвер-дили учение Коперника, что со второй половины XVII века все астрономы Европы, стоящие на уровне научных требований своего времени, уже признают его истинность. Хотя, тем не менее, католическая церковь ещё длительное время продолжала бороться с новыми взглядами на Вселенную.
* * *
Самая большая неожиданность в жизни вдовы Иеремии-Михала Вишневецкого произошла 19 июня 1669 года, когда её единственного сына избрали польским королём. С самого начала она старалась поддержать сына и привлекать ему сторонников. Для неё было совершенно ясно, что молодой избранник нахо-дится в очень шатком положении и поэтому старательно искала всех, кто мог бы его поддержать.
В 1670 году для привлечения гомелян на свою сторону король Корибут-Вишневецкий дал им привилегию на нестеснение тор-говли и беспошлинный провоз товаров. Но едва брожение умов успокоилось, как с ними начали обращаться по-прежнему, и администрация таможен нарушила её.
В 1672 году новый гетман Демьян Игнатович (бывший полков-ник Дёмка) убеждал московского государя, милосердуя о старо-давних заслугах Войска Запорожского, принять Гомель в своё подданство ввиду того, что малороссийским жителям и всей Украйне бывает от него великое утеснение: “едва наступит война на Украйне, – говорил он, – как поляки посадят в Гомель человек со 100 своих, и они не пропустят ни единого человека ни к Стародубу, ни к Чернигову, а нигде миновать этого Гомеля нельзя, и великая беда от него, от Гомеля, чинится. Если б государь приказал взять его, мы бы завоевали его, и вся Украйна успокоилась бы. Сами гомеляне к нам просятся, а как гетману не принять Гомля: Войско Запорожское никого не отгоняет”. Но из Москвы постоянно отвечали, что нельзя брать Гомеля, так как это запрещено в перемирных грамотах.
Гетман даже предлагал такой план: захватить на время Гомель и заселить его казаками с левого берега Сожа, которые уж ни в коем случае не пропустят поляков. С этой целью он посылал к нему, на свой страх и риск, своего брата с кошевой пехотой, но из Москвы повторились те же запрещения – и гетман уступил.
А тем временем и Мурашка оказался безвреден: оставив Го-мель в руках поляков, он раскаялся, просил принять его в рус-ское подданство и отправить на войну с турками. Его отпустили туда, и через год бывший гомельский правитель кончил на чужбине свою беспокойную жизнь.
В Гомеле преемники Мурашки не предпринимали набегов, но зато всецело занялись внутренней борьбой: позабыв уроки про-шлого, они угнетали всех, кто не принадлежал к польской на-циональности и католической религии, вели борьбу против массы народа и, стало быть, против самих себя. Последствия её были такие, как и полвека перед тем. Стоило казакам в 1684 году при гетмане Самойловиче появиться под Гомелем, как все гомельские сёла на левом берегу Сожа отпали от Польши и присоединились к ним.
* * *
В 1685 году в Гомельской волости на землях рода Халецких герба Абданк староверами-беженцами из центральных районов России был основан населённый пункт Ветка. В дальнейшем, вплоть до падения Речи Посполитой, Ветка вместе с окрестными слободами, монастырями и скитами являлась центром раскола. Здесь сформировались местные особенности иконописи и оформления книги, сложилась самобытная школа резьбы по дереву.
* * *
Тяжелые испытания выпали на долю Пинского коллегиума в середине XVII века. Несмотря на огромные материальные труд-ности, выпавшие на долю иезуитов во время Пинского бунта 1648 года, уже в следующем учебном году они смогли вновь от-крыть школу, в которой работал только один магистр Самуэль Корсак – профессор школы. Возобновить деятельность средней школы пинским членам Ордена удалось не сразу, а только в 1654 – 1655 учебном году. Однако в дальнейшем её судьба вновь испытала потрясение. В 1657 году ректор Андрей Воллович от-правил на Полесье для осуществления миссионерской деятель-ности Андрея Боболю и Шимона Маффона, вскоре погибших от рук казаков, а в 1660 году следующий ректор Шимон Вдзекон-ский спас преподавателей коллегиума, распустив их по домам при приближении к Пинску казаков.
После первого разгрома коллегиума его ректор, известный пе-дагог Андрей Воллович поручил архитектору Матеушу Фаль-ковскому восстановить его здания. Архитектор руководил и воз-ведением костёла cвятого Станислава. Огромное здание колле-гиума впечатляло современников. Историк А. Самусик пишет: «Внутренняя планировка коллегиума имела коридорную схему. На первом этаже размещались классы, общая столовая и хозяй-ственные помещения. На втором и третьем – лаборатории, биб-лиотека, а также жилые помещения учеников и монахов. От-дельные помещения были расписаны настенными фресками (школьный театр, ряд классов). Пол был выложен белыми глиня-ными плитками. Многочисленные камины и печи украшены из-разцовыми плитками в основном зелёного цвета с геометричес-ким, солярным и зооморфным орнаментом». Лаборатории были оснащены картами, глобусами, микроскопами, электрическими машинами и другим оборудованием.
Известно, что с конца XVII века в Пинске существовала также базилианская школа, дававшая возможность получить такое же образование, как и иезуитская, но только предназначенная спе-циально для детей униатов. Наверно, она располагалась в поме-щениях Лещинского монастыря.
* * *
Согласно реестра подымного налога, составленного сборщи-ком налогов по Брест-Литовскому воеводству Самуэлем Колбом в 1673 году, в Дзиковичах в это время находилось 7 хозяйств, населённых представителями фамилии Дзиковицких. Хозяйства эти облагались особым подымным налогом, и потому называ-лись “дым”. Ещё один дым Димитра Тимоховича Дзиковицкого находился в селе Кочановичи, и один в Местковичах на двоих – на Стефана Шелятинского и Демьяна Дзиковицкого. Из этих 7 хозяйств в Дзиковичах одно было записано на Димитра Савича вместе с братом Юзефом. Скорее всего, имя Юзеф было вторым именем старшего брата Димитра – Ивана Савича. А средний брат Роман, видимо, либо погиб в каком-то из трагических эпи-зодов того смутного времени, либо в поисках лучшей доли уже уехал из родового гнезда Дзиковицких. Ещё один “дым” был записан на родного дядю Ивана-Юзефа и Димитра Савичей – на Остапа Феодоровича с сыном Феодором Остаповичем, и третий – на детей третьего родного дяди Миколая – на Феодора и Сте-фана. Судя по всему, большинство представителей рода Дзико-вицких к этому времени уже рассеялось по другим населённым пунктам Пинского повета, жили в самом Пинске, а также в других поветах и даже других воеводствах Речи Посполитой.
* * *
Много ещё чего произошло, надо думать, в течение дальней-шей жизни Димитра Савича Дзиковицкого. Однако, он был уже далеко не молод и активного участия в событиях просто не мог принимать. Такое участие, скорее всего, было теперь уделом более молодого поколения.
3 января 1693 года в пинский гродский суд было подано объявление от Яна Дмитриевича и его уже престарелого отца Димитра Савича, а также ещё от одного Дзиковицкого – Ивана Семёновича – о том, что ранее выдвинутая к ним претензия со стороны Феодоры Дзиковицкой разрешилась полюбовным со-глашением сторон.
Димитр Савич прожил долгую жизнь в течение практически всего бурного XVII века и умер вскоре после 1693 года, когда ему было никак не меньше 101 года!
Глава 4. Времена Ивана-Лаврина Дмитриевича Дзиковицкого
(не позднее 1614 – до 1690 годы)
Вот так и жизнь моя, – подумалось
ему: – мелькнёт, и никто никогда не
вспомнит, не узнает, как и чем жил я.
К. Осипов. “Дорога на Берлин”.
I. МЛАДШИЙ ИЗ СЫНОВЕЙ
Закончилась многолетняя смута в соседнем Московском госу-дарстве, где на престол взошёл новый царь, давший начало ди-настии Романовых. Польско-литовские военные отряды, дейст-вовавшие в чужой стране без существенной поддержки со сто-роны короля Сигизмунда III, в большинстве своём покинули пределы Московии и вернулись на родину. В эти годы в семье Димитра Савича Дзиковицкого один за другим появились трое сыновей. Последним после Луки (Лукаша) и Яна родился Иван-Лаврин Димитриевич, что произошло не позднее 1614 года. Кре-щён он был в греко-католической церкви. В то время часто давались человеку сразу два имени – церковное и домашнее, но широко использовалось лишь одно. У Ивана-Лаврина наиболее употребительным было имя “Иван”, но в документах писались оба. Иван был мелким шляхтичем и владел небольшим земель-ным наделом в пределах бывшего общего родового владения Дзиковицких.
В первой половине XVII века Пинск был довольно развитым культурным центром. Здесь не только существовала богатая библиотека, но и действовали школа православного братства, школа иконописной живописи. Пинск также являлся одним из центров развития музыкальной культуры. В 1635 году король Владислав IV подтвердил городу Пинску особые права, предус-мотренные магдебургским правом.
13 октября 1639 года братья Ян и Иван-Лаврин Дзиковицкие, уже вполне взрослые молодые мужчины, “земяне господарские повета Пинского”, присутствовали в Замке Пинском в качестве свидетелей со стороны шляхты, когда возный генерал Пинского повета Анджей Сачковский предъявлял древние документы от князей Соломерецких на введение во владение угодьями в селе Высоцке, что недалеко на северо-восток от Пинска, причта мест-ной Успенской церкви.
Восстание запорожских казаков и последовавшие войны меж-ду Речью Посполитой и Казацкой Украинской Державой Иван-Лаврин и его братья сумели как-то пережить и выжить, несмотря на суровые условия времени. (Более подробно о событиях этого междоусобия рассказано в предыдущей главе).
* * *
С середины XVII до начала XVIII века – внутри так называе-мого “малого ледникового периода”, продолжавшегося с XIV до середины XIX века, – установился ещё более холодный климат с суровыми зимами, когда в Англии регулярно замерзала река Темза, и прохладным летом. Декабрь 1653 года принёс новые бе-ды жителям Пинщины.
Стоял мороз, сковавший льдом реку Струмень. Ветер, свистев-ший в ветвях голых деревьев и в сухих тростниках болот, где он не был засыпан снегами, походил на звуки какой-то дикой музы-ки. Именно в это суровое время “неприятельское татарское гуль-тяйство” напало на Пинский повет и «очень несносные кривды, шкоды чинило, дворы шляхетские, а также города и сёла неко-торые палили и в полон как шляхту, так и разного состояния лю-дей множество забрали. Этот неприятель также напал на имение и двор пана Телятицкого под названием Задолже» (“Акты, отно-сящиеся ко времени войны за Малороссию”).
24 декабря несколько сотен конных крымских татар напали на имение Кухча, принадлежащее земянину Валериану Гричине и его жене Марине (в девичестве Достоевской). Супруги вместе с детьми едва успели уехать. Двор, дом, фольварк, гумно со всем содержимым и скотом были разграблены, а затем сожжены. Крестьян Терешка и Миска [панов] Прокоповичей и Илька [пана] Струковича, которые пытались бежать, вместе с другими забрали “в полон до Орды татарской”. Скот, имущество и ульи крестьянские полностью были разграблены.
Тогда же татары напали и на село Дзиковичи. Крики ужаса сливались со звоном оружия и шумом битвы, как будто отчаяние и насилие соперничали друг с другом – кто громче возвысит свой голос. Но внезапность нападения и многочисленность на-падавших быстро подавили отчаянное сопротивление оборо-нявшихся, многие из которых вскоре были убиты. Заснеженные улицы села, в котором проживали многие из Дзиковицких, пред-ставляли после набега ужасающую картину разгрома. Со всех сторон неслись рыдания и крики женщин, стоны и рыдания испуганных жителей, переживших разнузданную жестокость свирепых кочевников. По Дзиковичам стелился дым, сыпались искры от камышовых крыш подожжённых татарами жилищ, во многих местах снег был обагрён кровью убитых, испуганно ре-вел скот, который уводили за собой грабители.
5 января возный генерал Пинского повета Анджей Сачковский осмотрел и зафиксировал разорение татарами имения Угриничи. При этом его свидетелями были пан Ян Островский и пан Сте-фан Дзиковицкий.
8 января возный генерал Ян Анкудовский предъявил пинскому подстаросте Владиславу-Казимиру Войне “акт реляцийный” об ограблении и сожжении имения Задолже, в котором свидете-лями со стороны пана Анджея Телятицкого выступили шлях-тичи Ян Яблонский и Павел Дзиковицкий. Те же паны Ян Яб-лонский и Павел Дзиковицкий на следующий день выступили свидетелями при подаче Яном Анкудовским акта о разграблении и сожжении имения Кухча.
24 марта 1654 года в пинский гродский суд Владиславу-Казимиру Войне, подстаросте пинскому, подчинённому канц-леру Великого княжества Литовского и старосте Пинского пове-та Альбрехту-Станиславу Радзивиллу, было подано заявление от шляхтичей Данилы, Андрея, Димитра, Бориса и Ивана Тимофее-вичей Дзиковицких о нападении татар на имение Дзиковичи. В документе говорилось: «Оповещаем о […] сожжении домов в Божьем имении нашем в году 1653 от рождения Божьего от не-честивых татар, напавших на имение наше Диковичи. Там же убили двоих братьев – Афанаса Семёновича и Семёна Семё-новича Диковицких, – дома которых сожгли, а самих поубивали. А при Даниле Тимофеевиче был привилей наш, выданный их милостями панами и королями, устанавливавший границы наше-го имения Диковичи с селом, и другие разные документы, нам принадлежащие, вместе со шкатулкой» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 591).
6 июня того же года Дзиковицкими вновь была подана “про-тестация” по поводу сожжения села Дзиковичи.
В это время Ивану Дмитриевичу было уже не менее 40 лет и, в отличие от своего отца, которому было не менее 62 лет, он впол-не мог принимать какое-то активное участие в происходивших событиях. Может, поэтому и не было его подписи под заявле-нием других Дзиковицких о нападении татар на Дзиковичи?..
* * *
После окончания первого этапа гражданской войны в Речи Посполитой, когда шляхта подвергшихся разорению земель ока-залась не только лишённой имущества и средств к существо-ванию, но и не имела никаких документов, подтверждающих её прежнее социальное положение и владельческие права, королём был издан Манифест 1654 года. Согласно этому Манифесту был значительно облегчён порядок доказательства шляхтой своих прежних прав. В генеалогии Дзиковицких есть отметка, что в Дзиковичах также были уничтожены документы и привилеи, в связи с чем Манифест 1654 года напрямую затрагивал интересы и этого семейства.
II. МОСКОВСКАЯ ПОЛИТИКА В ЛИТВЕ
Магнаты Речи Посполитой во второй половине XVII века до того нуждались в деньгах, что закладывали свои имения на нео-бычайно тяжёлых для себя условиях. «Однако выкупленные имения у магнатов долго не задерживались. “Нуждаясь в сум-ме”, они чаще всего их вновь закладывали. Заставная посессия длилась десятилетиями. В конце XVII – начале XVIII веков было мало оснований опасаться того, что собственник выкупит име-ние в близкое время. Великий Раковец Иеремия Вишневецкий заложил Пиорковскому в середине XVII века. Заставная посес-сия от Пиорковских перешла по наследству к Глуховскому, ко-торый владел этим селом до 1745 года» (Баранович А.И.).
* * *
Город Тешин, который ещё будет упоминаться на страницах даже 4-й части этой книги, вместе со своей областью – одно из древнейших мест польской Силезии. Первое упоминание о Те-шине относится к 1000 году в связи с восстанием во Вроцлав-ском епископстве. В течение XII века он входил в состав Опольско-Ратиборского, после чего стал столицей Тешинско-Освенцимского княжества. А первым князем Тешина являлся Мешко из легендарной польской королевской династии Пястов. Так продолжалось до Тридцатилетней войны, в ходе которой го-род был почти полностью разрушен.
В 1653 году тешинская ветвь династии Пястов угасла. Этим воспользовались чешские короли из династии Габсбургов, кото-рые захватили власть в Тешине, что привело к острому поли-тическому и экономическому кризису на этой территории. Но хотя Тешин со своей округой стал частью Австрийской империи Габсбургов, польская политическая и культурная жизнь в нём не останавливалась ни на минуту.
* * *
Русский царь Алексей Михайлович внимательно следил за событиями, происходившими в соседней стране и готовился к войне. Защита запорожцев от польского короля стала прекрас-ным предлогом для её начала.
Огромная 100-тысячная армия московитов устремилась на за-пад. Обессиленная и обескровленная Речь Посполитая смогла собрать лишь 10 тысяч человек, которые выиграли несколько пограничных сражений, а затем были попросту сметены.
Спустя всего 5 лет после прежнего разгрома Пинска, не успев ещё восстановиться, город вновь испытал разрушительное напа-дение. Летом 1654 года, когда началась война между Москвой и Речью Посполитой, московский воевода князь Волконский, за-няв Пинск и простояв здесь двое суток, выжег город и его сло-боды, после чего с добычей отплыл вниз по Струменю.
В этом же году русское правительство создало Литовский “ка-зачий” полк во главе с могилёвским шляхтичем К.Ю. Поклон-ским, намереваясь использовать его против Речи Посполитой на территории Великого княжества Литовского.
Среди всевозможных военных трофеев полон считался самой выгодной добычей царских воинов. К категории военнопленных московское правительство относило и мирное население, захва-ченное на неприятельской территории. Кроме государственных пленных существовали частные, которые сразу переводились в “холопство пленное”. Такой простой путь заполучить “при-гонных людей” в любом количестве обусловил массовый вывод жителей Литвы, особенно детей, женщин и квалифицированных мастеров, в Московское государство. Уже в июле 1654 года антиохский архидьякон Павел Алеппский, направляясь из Пу-тивля в Москву, видел на дороге многочисленные «телеги с пленными польско-литовскими женщинами и детьми, которых везли с театра войны; а мужчин московиты избивали мечом», и с грустью добавил: «Бог да не даст нам видеть подобное!». В са-мой Москве Алеппского поразило “бессчётное число пленни-ков”, которых приводили царские бояре и помещики: «Ни од-ного из них мы не видели без одного, двух, пяти, шести и более пленных. По причине бывшей в то время сильной грязи и сля-коти и падежа лошадей они большую часть пленных бросили в дороге умирать от голода и холода».
Алексей Михайлович был обо всём этом прекрасно осведом-лён. Ещё в июле, когда на восток пошли первые партии неволь-ников, он поручил воеводе Ивану Хованскому принять и контро-лировать полон под Вязьмой: дольше пропускались «Мстислав-ского и иных зарубежных городов литовские люди, католицкие и емяцкие веры, и жиды, и мурзы, и всякие некрещённые люди», а тех, кто назывались «Бельского, Дорогобужского, Смоленско-го и иных ближних городов и уездов белорусцы пахатные крестьяне», надо было присылать к царю. Не без царской воли высылались на восток жители Горов, Смоленска, Дубровны и других городов. Это по его царским, получившего прозвище “Тишайшего”, приказам опустошались литовские города и по-веты...
Из Могилёвского повета московскому царю “розных станов и деревень крестьянишка” ещё в августе пожаловались, что «пол-ку боярина и воеводы Якова Кудентовича Черкасского с това-рищи ратные люди поимали жёнишек наших и детишек в полон, как мы, сироты твои, были на твоей государевой службе у пана Поклонского в подмоге...». Московский царь рассматривал жа-лобы потерпевших, выдавал им охранные грамоты, грозил рат-никам смертной карой за издевательства над православными. Таким образом 25 августа Орша получила охранную грамоту, в которой царь обещал горожанам «жон их и детей в полон имати отнюдь никому не велети». На жалобу Баркалабовского и Буй-ницкого монастырей монарх приказал воеводе Михаилу Воей-кову и полковнику Константину Поклонскому «их от всяких людей оберегать».
На деле, однако, и православные литвины, и их соотечествен-ники католического и униатского вероисповедания, и шляхта, и селяне, и жители городов – все были одинаково беззащитны. Царские воины, нападая, опустошали и грабили всех без раз-бору. Деревни Павловичи, Крапенина, Замалач неприятельское войско ещё осенью 1654 года «спустошыла, дома в тех помес-тьях со всем сожгло, а подданных – одних в плен забрало, дру-гих порубило, поубивало и поразогнало, скотину, коней и всё позабирало».
В соответствии с жалобой шляхтича Оршанского повета Якова Шумовского, деревеньку Углы, что над рекой Басей, люди вое-воды Трубецкого всю «выжгли, и крестьянишка разбрелися, а иные поиманы в полон». Крестьяне разных деревень того же повета жаловались царю в начале сентября, что после того, как они «государю с хлебом и солью били челом», их «жёнишка и детишка все без вести распропали, потому что побрали твои государевы ратные люди и розвели по разным полкам и к тебе государю под Смоленск, и животишка, остатки все у нас и ско-тину и хлеб поимали, и домишка пожгли, скитаемся по лесам наги и босы, сидим на пепелище, с холоду и голоду вконец по-гибли...». Искать же им своих родных в полках и занятых де-ревнях ратники не давали – везде били.
Кроме грабежа скота, имущества, драгоценностей и крестьян, московиты особенно охотились за искусными ремесленниками. Они в массовом порядке уводили из Литвы пленных мастеров, которым уже не суждено было вернуться на родину. Десятки но-вых ремёсел появились в Москве благодаря литовским масте-рам, поселённым в так называемой “немецкой слободе”. Можно сказать, что вся основа ремёсел, впоследствии развившихся в России, была заложена выходцами из Великого княжества Ли-товского. Угнанные пленные, по разным оценкам, составляли от 10 до 20% посадского населения Москвы. В результате слияния российского и литвинского языков сформировалось даже свое-образное “акающее” московское произношение. Семьи подне-вольных мастеров царские слуги продавали на невольничьих рынках Астрахани.
В Измайловской усадьбе царя Алексея Михайловича на окраи-не Москвы безвестные ремесленники выстроили целую систему садов и парков, в которых были “вавилон” (то есть “лабиринт”), “зверинец”, “итальянский” и “виноградный” сады. Здесь забот-ливые руки выращивали такие диковинные для этих мест расте-ния, как арбузы, дыни, перец и даже тутовые деревья и финики!
Виновников уничтожения литвинского народа можно легко установить по сохранившимся указам царя Алексея Михайло-вича и донесениям московских воевод: «слуцкие посады и сло-боды велели мы все выжечь, а идучи дорогою до Слонима, сёла, и деревни, и хлеб, и сено по обе стороны жгли и людей поби-вали и в полон имали, и разоряли совсем без остатку, а у Клецку и на посаде литовских людей побили всех…» (из донесения воеводы Трубецкого царю Алексею Михайловичу “Тишай-шему”).
Не только с католиками и униатами, но и с православными литвинами “старший брат” не церемонился. Вместо националь-ного и экономического давления поляков, русская армия при-несла литвинам смерть. Жители Могилёва, чтобы не разделить судьбу вырезанных стрельцами после штурма жителей правос-лавных Мстиславля, Кричёва, Друи и Витебска, решили открыть городские ворота.
* * *
В конце 1654 – начале 1655 годов войска Великого княжества Литовского (посполитое рушение) под руководством Я. Радзи-вилла, В. Гонсевского, П. Сапеги, Глебовича, Оскерки сняли осаду Нового Быхова, заняли Копысь, Дубровно, Оршу и другие.
В январе 1655 года объединённые русско-казацкие войска на-несли поражение польской армии, а московский князь Семён Андреевич Урусов принудил в Бресте сдаться воеводу Великого княжества Литовского Павла-Яна Сапегу, русские также осади-ли Сурож и Езерищенский замок. Воспользовавшись этим, шве-ды вторглись из Ливонии в Жемайтию, а из Поморья – в Запад-ную Польшу. Шведская армия за короткий срок дошла до Че-хии. Польский король спасся бегством. Шведы теперь хозяй-ничали в Польше, а в Литве – восточный сосед. Речь Посполитая исчезла с карты Европы.
Но не вся Литва готова была сдаться. Войска княжества во гла-ве с Радзивиллом и Гонсевским продолжали борьбу. 12 февраля 1655 года они осадили казаков и русских в Могилёве. Литовский казачий полк К.Ю. Поклонского в этом же феврале, насмотрев-шись на зверства завоевателей, перешёл на сторону сражав-шейся части шляхты прежней Речи Посполитой и отныне сра-жался совместно с ней. «А христиан наших, которые в повсед-невном гонении от униатов пребывали, ныне в вечную неволю забрали, а иных помучали; а какие безделия над честными жёна-ми и девицами чинили…», – писал позже полковник Поклон-ский, объясняя причины своего ухода из подчинения царю.
В 1655 году в Великом княжестве Литовском появились дикие племена калмыков, пришедших в составе московских войск. В Минске, вследствие нападения на них городского гарнизона, калмыки жестоко разграбили храмы, дома и вырезали несколько тысяч жителей.
«В 1655 году московские русские получили чрезвычайный ус-пех в Литве. Они взяли Минск, [16 августа] Ковно, наконец Вильно. Алексей Михайлович въехал в столицу Ягеллонов и по-велел именовать себя великим князем литовским. Города сда-вались за городами, большей частью без всякого сопротивления. Мещане и шляхтичи, сохранившие православие, а ещё более уг-нетённые владычеством панов поселяне, принимали москов-ских людей как освободителей. Успех был бы ещё действитель-нее, если бы московские люди вели войну с большим воздер-жанием и не делали бесчинств и насилий над жителями» (рус-ский историк Костомаров Н.И.).
Дальнейшему продвижению московских войск на запад поме-шали не только указания из Москвы, но и отряды левого крыла литовского войска, которые во главе с Казимиром Хвалибогом Жеромским отошли сначала из-под Вильно левым берегом реки Вилии на Понары, Троки и Гродно, а затем 23 августа в Вержбо-лове организовали военную конфедерацию во главе с Жером-ским как маршалком, заявив о своей верности королю Речи Посполитой Яну-Казимиру.
К осени 1655 года почти вся территория Великого княжества Литовского была занята московскими войсками и присоединена к России. Только гарнизоны Старого Быхова, Слуцка и Бреста продолжали ещё оказывать сопротивление.
В первых числах сентября московские войска остановились на линии среднего Немана, заняв 7 сентября город Гродно. Тем самым они заставили участников конфедерации Жеромского оставить район Вержболова и передвинуться на юг от Гродно, а затем и в Волковысский повет Новогрудского воеводства. Лишь часть московского войска в числе нескольких тысяч казаков под командованием Василия Золотаренко двинулась на юг от Нема-на в направлении Бреста. В то же время участники конфеде-рации направились к Каменцу Литовскому, чтобы установить связь с группой войск, собравшихся около Бреста Литовского под командованием витебского воеводы Павла-Яна Сапеги. Так им предписывали распоряжения короля Яна-Казимира, который прислал Сапеге на съезд литовско-подляшской шляхты в Пружа-ны акт назначения региментарем войск Великого княжества Ли-товского.
Московский князь Урусов с воеводой Ю. Барятинским высту-пил 2 ноября из Ковно в поход против непокорившихся войск Литвы, собравшихся в Бресте и его округе под началом Павла-Яна Сапеги. 27 ноября произошло кровавое столкновение в окрестностях Верховичи на краю Беловежской пущи. Исход его был неопределённым: московиты отошли к Слониму, а затем к Вильно.
* * *
Крупный московский политический деятель и дипломат Афа-насий Лаврентьевич Ордин-Нащокин вошёл в историю как сто-ронник развития связей России с Западной Европой. Привер-женец Запада и его общественных порядков, Ордин-Нащокин, проникнутый благоговением к европейскому образованию, по-желал и сыну своему, Воиньке, дать по возможности отведать этого роскошного плода. Но какие были средства для этого в тогдашней Московской Руси? Ни университетов, которыми дав-но гордилась Европа, ни высших или хотя бы средних образо-вательных училищ, ни самих учителей. Даже для царских детей приходилось брать учителей из Малороссии. Но Малороссию Ордин-Нащокин не любил. Не будучи сам знатного рода, он льнул к древней родовитости, к аристократизму. Он презри-тельно отзывался даже о Голландии и её республиканском управлении.
Зато сердце его лежало к полякам – к аристократической на-ции по преимуществу. И вот из поляков, попавших к русским в плен, Ордин-Нащокин выбрал учителей для своего балованного сына Воина. Учителя его сына постарались со своей стороны усилить в Воине страсть к чужеземному, воспламенив его рас-сказами о польской воле.
Неудивительно, что вместе с мечтательной любовью к Западу учителя эти посеяли в сердце своего пылкого и впечатлитель-ного ученика презрение к Москве, к её обычаям и порядкам, да-же к её верованиям. Всё московское было для него или смешно, или противно. Уже в конце 1650-х годов Воин Афанасьевич Ордин-Нащокин «был известен как умный, распорядительный молодой человек, во время отсутствия отца занимал его место в Царевиче-Дмитриеве городе, вёл заграничную переписку, пере-сылал вести к отцу и в Москву к самому царю.
* * *
Большая политика, однако, мало затрагивала жителей Пин-щины, стремившихся остаться в стороне от раздоров сильных мира сего. Полещуки угрюмо отмахивались в ответ на посулы польской шляхты и на пламенные призывы Богдана Хмель-ницкого. Ну, а что касается Москвы, то ярче всего говорят об этом местные поговорки: “Тату, тату, лезет чёрт в хату! – кричит хлопчик. – Ладно! Лишь бы не москаль!”. Или так: “От чёрта откреститься, но от москаля не отмолиться, от москаля полы врежь да беги!”. И такому отношению были основательные причины.
Так, 5 октября (25 сентября по православному стилю) 1655 года «москва и казаки, неприятели государства его королевской милости Короны Польской и Великого княжества Литовского войском в несколько тысяч человек прибыли челнами и байда-ками под город Пинск. Подъехавши и спешившись, вторглись в город» (“Акты, относящиеся ко времени войны за Малорос-сию”). Командовал ими русский воевода Ф. Волконский. Про-стояв здесь двое суток, повырезав даже детей и беременных женщин, захватчики «всё имущество, деньги, разные товары, зо-лото, серебро, свинец, медь, колокола костёльные и церковные, домашние вещи и утварь выбрав дочиста, снесли в байдаки и челны. А отходя от Пинска, замок, город, костёлы, церкви, пост-ройки рыночные, дома, фольварки» и прочее «огнём спалили и в ничто обратили» (“Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию”). В огне пожаров, уничтоживших большую часть Пинска, погибло около четырнадцати тысяч горожан. Лишь нес-колько домов в одном конце в предместье осталось, которых огонь не достиг. Мещане, которых не смогли застать на месте, живут теперь в большой нищете, радуясь, что остались живы, и, потеряв жильё, разбрелись по разным местечкам и сёлам повета. А князь Волконский после своего набега отплыл вниз по Стру-меню.
От 15 октября 1655 года пинскому подстаросте Владиславу-Казимиру Войне было подано через возных генералов Яна Анку-довского и Анджея Сачковского заявление жителей Пинска об убытках при взятии этого города московскими войсками. Сви-детелями от шляхты были паны Феодор и Самуэль Островские, Ян и Войцех Сачковские и пан Павел Дзиковицкий.
Пожары 1655 года опустошили целые города и деревни Вели-кого княжества Литовского.
* * *
В это время Урусов выполнил распоряжение царя Алексея Михайловича, приказавшего составить список шляхты Великого княжества, готовой присягнуть его власти. Присягу принесли воевода трокский Миколай-Стефан Пац, воевода новогрудский Пётр-Казимир Вяжевич, полковник Якуб Кунцевич, ротмистры, хорунжие и многочисленная шляхта Гродненского, Слонимско-го, Новогрудского, Лидского, Волковысского, Ошмянского и Трокского поветов – то есть тех земель, что находились под властью московских войск. Из других поветов присягнувших оказались единицы. В частности, от Пинского повета такой “но-вый верноподданный” оказался в единственном числе – некий Александр сын Симака Чухалинский. Из общего списка в 2058 лиц шляхетского происхождения. Хотя, наверное, всех присяг-нувших царю было больше, чем оказалось записано в состав-ленной Урусовым “Крестоприводной книге”.
Шляхтичи Мянчинские из-под Могилёва писали, что москов-ские ратные люди «дворишка наши сожгли и разорили без ос-татку, а животишка наши все поимали до основанья». Даже пос-ле того, как Мянчинские приняли царское подданство, «госуда-ревы воинские люди, заехав, во дворишке мать нашу, да брата, да сестру и людишек наших били и мучили и огнём сожгли до смерти, и достолные животишка, что было, всё побрали и раз-грабили без остатку, толко мы, холопи твои, остались душою да телом». Как жаловался Станислав Кожарин из Горов, ратник воеводы Чаркасского, «резанец взял в полон жёнишку мою Але-ницу и з детишками моими с тремя сынишками, да четвёртую дочеришко моё, да свояченицу мою Микулаеву жену Дубов-ского Марью саму з детми с четырмя сыновми да з двемя дочер-ми, и свёз их к себе в поместья». От набега не спасло даже крес-тоцелование и верность царю. Крестьяне многих деревень Ви-тебщины, которые присягнули на верность Алексею Михайло-вичу, в 1655 году писали, что московские ратники, приехавши в деревню, «нас бедных бьют и увечат и достальные животишка грабят, лошади и животину отогнали и хлеб потолочили, и нас пытают и жгут и саблями рубят, а иных до смерти изрубили, и жёнишек и дочеришек позорят», поэтому все прячутся в лесу и по деревням не живут.
III. ШВЕДСКИЙ «ПОТОП»
Но не только от московитов страдала Речь Посполитая. Уже несколько лет Хмельницкий сносился со шведами и побуждал их к союзу против поляков. Ослабление Речи Посполитой побу-дило шведского короля Карла Х Густава объявить ей под нич-тожным предлогом войну. Воспользовавшись русско-польской войной, шведы заставили капитулировать польские войска под командованием познанского воеводы Кристофа Опалинского под Устьем. Затем, встречая слабое сопротивление, шведские войска заняли польскую Прибалтику, почти всю Польшу вместе с её столицей Варшавой, а также часть Литвы, где шведов под-держал гетман Великого княжества князь Януш Радзивилл, доб-ровольно сдавшийся шведам ввиду московской опасности. Ко-роль Ян-Казимир бежал в Силезию. Радзивилл подписал со шве-дами соглашение, по которому Литва обязалась разорвать союз с Польшей и заключить аналогичный со Швецией. Но большин-ство литовской шляхты не приняло такого договора, называло Радзивилла изменником и даже требовало для него позорной казни. Варшава, Краков, многие другие города и почти вся Польша были уже заняты шведами. Однако монастырь Ясная Гора в Ченстохове чудом выдержал осаду шведов, и это вско-лыхнуло всю Польшу. А Радзивилл избежал повешения, так как в конце 1655 года умер собственной смертью.
С конца 1655 года Москва, напуганная успехами Швеции, ре-шила пойти на сближение с Речью Посполитой. Ситуация вновь стала резко изменяться. Шведы были вынуждены оставить Вар-шаву и отступать с большими потерями.
Собиравшиеся на Сеймы шляхтичи никак не могли догово-риться о противодействии захватчикам. Достаточно было одного подкупленного крикуна, чтобы сорвать голосование. Оружие у всех было с собой, поэтому довольно часто прения переходили в рукопашные схватки. Население страны истекало кровью и на-ходилось на грани физического уничтожения, а шляхта об-суждала такие “важные” вопросы, как законность наследования чьей-то мельницы и кто кого назвал “хамом”. Возможно, ей тогда казалось, что силы государства безграничны, и кто-то дру-гой спасёт страну.
В связи с напряжённой обстановкой 9 января 1656 года меч-ный и хорунжий Пинского повета Базилий Альбрехтович Орда издал универсал, созывающий шляхту повета с “почтами” (то есть с воинами, составлявшими собственные небольшие отряды шляхтичей) на 17 января в Пинск на совещание. И в тот же день собравшаяся шляхта повета объявила универсал, подписанный пинским подкоморием Миколаем Кунцевичем в качестве дирек-тора “кола” шляхты и Базилием Ордою, которым назначался об-щий съезд шляхты повета с “почтами” в Пинске на 25 января.
В конце мая 1656 года московский царь объявил войну Шве-ции, а в июне двинул на неё войско. Также в 1656 году москов-ское правительство сделало новую попытку создать “своё каза-чество” в Литве. Под его протекцией образовался новый Литов-ский казачий полк московской ориентации во главе с Иваном Нечаем.
Исходя соображения, что польская армия надолго потеряла свою боеспособность, русское правительство и повело перего-воры с Речью Посполитой. Московский царь, прельстившийся возможностью сделаться без всякой войны польским королём, отправил своих уполномоченных в Литву. С июня 1656 года в Вильно начались русско-польские переговоры. Московские по-литики думали, что теперь с Речью Посполитой можно делать всё, что угодно. «От царского имени велено было разослать по Литве грамоту о собрании сеймиков, на которых при рассуж-дении о делах иметь в виду, что царь не уступит Великое княже-ство Литовское, и стараться непременно, чтобы после Яна-Казимира избран был польским королём московский государь или его сын. С такими требованиями явились на виленский съезд московские послы – князь Никита Иванович Одоевский с товарищами. Цезарский посланник Плегретти был на этом съез-де в качестве посредника и оказался совершенно на стороне Польши; он отклонял поляков от избрания царя. Поляки со сво-ей стороны стали смелее, когда увидели, что их враги поссо-рились между собою» (Костомаров Н.И.).
Наконец, после многих споров и толков с уполномоченными Речи Посполитой, Москва заключила в конце октября – начале ноября 1656 года перемирие, по которому поляки обязались пос-ле смерти Яна-Казимира избрать на польский престол Алексея Михайловича. Алексей Михайлович, со своей стороны, обещал защищать Польшу от её врагов и обратить оружие на шведов. Виленское перемирие обходило молчанием вопрос признания польским правительством независимости Казацкой Украины. Вскоре московиты начали военные действия против Швеции.
* * *
В том же 1656 году Богдан Хмельницкий и князь Трансиль-вании (Седмиградья) Юрий II Ракочи (Ракоци) подписали дого-вор о совместной войне против Речи Посполитой. В конце 1656 года гетман Хмельницкий сильно захворал и слёг в постель, что, естественно, привело к снижению его политической активности.
В начале 1657 года Хмельницкий заключил тайный договор со шведским королём Карлом Х и седмиградским князем Ракочи о разделе Речи Посполитой. По этому договору королю шведско-му должны были достаться Великая Польша, Ливония и Гданьск с приморскими окрестностями; Ракочи – Малая Польша, Вели-кое княжество Литовское, княжество Мазовецкое и часть Черво-ной Руси; Украина же с остальными южнорусскими землями должна быть признана навсегда самостоятельной, но под покро-вительством Швеции.
«Истый представитель своего казачества, привыкшего служить на все четыре стороны, – писал впоследствии известный русский историк В.О. Ключевский, – Богдан перебывал слугой или союз-ником, а подчас и предателем всех соседних владетелей – и ко-роля польского, и царя московского, и хана крымского, и султа-на турецкого, и господаря молдавского, и князя трансильван-ского, и кончил замыслом стать вольным удельным князем ма-лороссийским при польско-шведском короле, которым хотелось быть Карлу Х».
* * *
В это смутное для Литвы и всей Речи Посполитой время насе-ление Пинщины претерпевало постоянные вторжения со сторо-ны и утеснения. Жизнь обитателей повета постоянно находилась в опасности и никем не была гарантирована безопасность.
В 1657 году казаки схватили монаха-иезуита из Пинской кол-легии А. Боболю. Предъявив ему обвинение в миссионерской деятельности, его жестоко пытали, а затем убили. Гроб с телом мученика затем 150 лет хранился в Пинске.
6 мая 1657 года в пинские гродские книги был внесён универ-сал пана Павла Сапеги, воеводы Виленского и гетмана Великого княжества Литовского, выданный в Бресте 2 мая, требующий от обывателей Пинского повета, чтобы они, собравшись в Пинске, строго соблюдали перемирие с царём московским. На этом уни-версале пинские маршалок и хорунжий Базилий-Альбрехт Орда сделали приписку, которой созывали шляхту повета на 11 мая в Пинск на посполитое рушение и на совещание.
18 мая маршалок и хорунжий Пинского повета издали универ-сал по повету ввиду опустошений его различными войсками. Они приглашали поветовую шляхту из Загородья и Заречья на съезд в Пинск на 23 мая “do rady zdrowey” (для размышления). Собравшийся сеймик пинской шляхты постановил отправить послов к гетману Богдану Хмельницкому и поручил им догово-риться об условиях, на которых тот прекратит разорение повета и возьмёт его под свою защиту и покровительство.
Летом 1657 года пинский поветовый сеймик выслушал своих послов, возвратившихся от Хмельницкого с известием о “гет-манской милости” ко всему повету. Этот факт был докумен-тально оформлен:
«Присяга их милостей панов обывателей пинских, принесён-ная гетману Богдану Хмельницкому. Во имя Святой Троицы, Отца, Сына и Духа Святого. Аминь.
Великие войны попускаются для державы с двояким послед-ствием: либо чтобы после небольшого кровопролития принести мир на долгие времена, либо для полного разрушения и искоре-нения, за исключением, когда столкнувшиеся не опомнятся. Такое попущение испытало и княжество Литовское, и через вра-жеское бесчинство разных войск едва спаслось от полного и жалкого опустошения – возможно, неся расплату за грехи свои. Повету Пинскому также немалая часть этой кары досталась в том пожаре... Однако по совету посланных из своей среды ува-жаемых людей, чтобы избежать наглядной и близкой уже Божь-ей кары, обговорили мы дружбу с его милостью паном гетманом Запорожским и всем Войском, которой мы присягнули в таких словах:
“Мы, представители власти Пинского повета – Лукаш Ель-ский, маршалок, и Адам-Самуэль Бжевский, стольник, – как пос-ланные послы именем своим и всей [шляхетной] братии повета нашего, присягаем Богу в Троице единому, Святой Деве и всем святым, в соответствии с обрядом и верой нашей, через апосто-лов нам переданной и познанной:
Всё, в чём мы именем всей братии и по её поручению дого-ворились с его милостью паном гетманом Войск Запорожских в деле вечной и неразрывной дружбы, – это мы сами и те, именем которых мы это постановляем, во всех прилагающихся к этой дружбе условиях и пунктах, и потомки наши будут обязаны соблюдать силой присяги, ныне нами данной.
Обещаем, что не будем никогда думать про какую-нибудь из-мену и разрыв союза нашего с Войском Запорожским, как и тай-но не настраивать против него посторонних недругов, а также фракций никаких не будем устраивать ему во вред. Напротив, на всех неприятелей того Войска мы обязаны встать, не отговари-ваясь никакой близостью и родством – хоть бы то были и самые близкие нам люди. Именем своей братии обязуемся своевре-менно давать знать про всякие неприязненные намерения, кото-рые будут известны на нашем пограничье, предостерегать обо всём, что могло бы причинить вред Украйне и всему Войску и ни в чём не вредить дружеской верности.
Совместно с Войском нашим Запорожским мы, и потомки на-ши, будем оборонять веру православную греческую так же, как и римскую, свободы и границы наши общие, когда какой-нибудь неприятель стал бы на них наступать.
Старшины, знать и начальство, как земские, так и войсковые, зависят от его милости пана гетмана запорожского, и им пре-доставляются, с тем, однако, что для всех должностей, которые замещались издавна выбором, остаётся выбор, свободный для всех обывателей Пинского повета, а после выбора надлежит просить конфирмацию (то есть утверждение принятого решения. – Примечание автора) у его милости. Гражданская и военная власть будут относиться только к нему, и когда будет в том необходимость, мы будем ожидать от него приказа, либо от то-го, кого он захочет поставить над нашими войсковыми властями, и без его ведения никто не может объявлять войну, а также не может нападать на какой-нибудь край без его дозволения. Через него же, [будучи] при Войске Запорожском, мы признаём себя в вечном подданстве его милости царя, и должны ни в чём не по-могать его неприятелям, ни советом, ни какой-нибудь помощью, явно или тайно.
В общем, насколько его милость пан гетман, оставив нас при давних, данных королями польскими правах, прерогативах, вольностях, судах и достоинствах, ни в чём не нарушая их зна-чения, и отобрав только королевщины, относящиеся к Пинскому староству, недавно розданные, и не нарушив даже ленных и нас-ледственных пожалований, пожалованных издавна, только пос-тавив условие, что пожизненно, а по смерти особы, которая име-ет на него право, должны будут присоединены к Пинскому ста-роству, то и мы, и потомки наши будем сохранять к пану гетма-ну теперешнему и последующему, и ко всему Войску Запорож-скому такую же верную дружбу и почтение, как к прежним па-нам нашим – в счастье и несчастье одинаково, на вечные вре-мена, не поддаваясь на лукавые чужие наговоры. Напротив, если бы мы [узнали] про кого-то в соседстве, в краях польских или литовских, что они упорно не хотят склоняться к дружбе и сою-зу с его милостью паном гетманом и всем Войском Запорож-ским, мы обещаем отвращать их от этого упрямства нашими уговорами, и вообще следить за всем, что относится ко взаимной дружбе.
И всем мы должны зависеть только от его милости пана гет-мана запорожского – теперешнего и последующего, и не при-сваивать себе никаких должностей без его воли: не выдумывать себе сеймиков для обсуждений, не собирать хоругви без особого оглашения его милости пана гетмана – даже в особых и срочных случаях.
Унию и другие чужие веры, обеим сторонам неприязненные и противные, мы должны искоренить совместно со всей братией, не давая места и приюта в своём повете такой заразе душ хри-стианских. Но если бы кто-то из духовных упросил надлежа-щего киевского митрополита и, получив от него свидетельство прощения за уклонение [в вере] и за него горячо просило ду-ховенство, такой имеет право на панское внимание его милости пана гетмана.
Наконец, все общие условия дружбы, хотя бы и не названные тут, мы обязаны выполнять вечно.
Так помоги нам Боже и невинная мука Христова”.
А по принесению присяги их милости паны послы – его ми-лость пан Лукаш Ельский, маршалок, и пан Адам-Самуэль Бжев-ский, стольник Пинского повета, с теми братьями, что при них, для надёжнейшего скрепления подписались при печатях своими собственными руками, обещая, что то же самое без промедления сделают все их милости обыватели пинские.
Свершилось в Чигирине 20 июня 1657 года».
Шляхтичи, собравшиеся на сеймик для заслушивания заклю-чённой присяги, одобрили действия своих представителей. Та-ким образом, Пинский повет отторгался от Великого княжества Литовского и включался в состав Казацкой Украинской Дер-жавы. При этом на Пинщине законными признавались только православие и католицизм, а униатство, в котором пребывало к этому времени большинство Дзиковицких, становилось религи-ей ущербной, гонимой.
Однако уже 6 августа 1657 года Богдан Хмельницкий умер. А его смерть явилась ощутимым ударом по казацкому государст-ву. И на Пинщине не успело быть введено полноценное гетман-ское управление.
* * *
Богдан Хмельницкий был похоронен в церкви его родового села Суботово под Чигирином. А наследником его власти стал сын Юрий.
Вскорости, 2 сентября, Юрия Хмельницкого отстранил от гет-манства, сам став новым гетманом, войсковой писарь шляхтич Иван Выговский. Получив гетманскую булаву, он решил по-давить на Украине промосковски настроенных казаков, для чего повёл борьбу с их предводителем полтавским полковником Мар-тыном Пушкарём. Сторону Пушкаря приняло Запорожье, выслав ему в помощь 7 тысяч казаков, но Выговский призвал татар, взял Полтаву и казнил соперника.
Осенью 1657 года был заключён договор между Казацкой Украиной Выговского и Швецией, который признавал западную часть Малороссии, к которой с недавнего времени относился и Пинский повет, составной частью Казацкой Украины. Но дого-вор этот имел лишь формальный характер, так как Карл Х уже начал искать пути для договорённости с Речью Посполитой. В конце 1657 года литовские подразделения заняли Пинск, что привело к новому обострению польско-казацких отношений.
* * *
Суровой зимой 1657 – 1658 годов прервалось даже судоход-ство между Балтийским и Северным морями. Проливы покры-лись льдом. Война со Швецией не принесла русским ожидавше-гося быстрого успеха и потому в начале 1658 года обе стороны заключили перемирие на 20 лет.
В соседней Австрии в это время вступил на престол император Леопольд I, правивший затем почти полвека. Но его мать и отец, оба потомки Филиппа Красивого и Хуаны Безумной, наградили сына таким генотипом, что он привёл к поистине пугающей вне-шности. Знаменитая “габсбургская челюсть” у Леопольда была самой выдающейся из всех её обладателей. Во время дождя, как говорили, вода заливалась монарху прямо в рот. А из-за невнят-ной речи Леопольд создавал впечатление слабоумного. Вдоба-вок к этому австрийский император был низкорослым и очень близоруким.
* * *
В 1658 году война между Россией и Польшей за обладание Литвой и Украиной вспыхнула с новой силой. В литовских об-ластях эта война сначала пошла неудачно для поляков. Князь Юрий Долгорукий разбил и взял в плен литовского гетмана Гон-севского. Затем и в Малороссии дела пошли не “на корысть по-лякам”. Но в решительный момент казацкий гетман Выговский принял польскую сторону. Литовский казачий полк Ивана Не-чая, как и прежде созданный, перешёл на сторону Речи Посполи-той и занял города Быхов, Чаусы, Мстиславль, Рогачёв и другие. Поскольку он размещался в городе Чаусы, отсюда пошло его второе название – Чаусский казачий полк.
Во время Первой Северной войны 1655 – 1660 годов Фридрих-Вильгельм, великий курфюрст Бранденбурга, дважды предавал Речь Посполитую, которой был обязан помогать в качестве вас-сала, и дважды изменял Швеции, с которой он заключал союзы против Речи Посполитой.
В сентябре 1658 года гетман Иван Выговский подписал Га-дячский договор с польско-литовским королём Яном-Казими-ром, по которому Казацкая Украина возвращалась в состав Речи Посполитой с большими автономными правами, становясь наря-ду с самой Польшей и Литвой третьим участником этого федера-тивного государства. Южная часть Пинского повета, включав-шая такие старые населённые пункты, как Прикладники, Комо-ры, Морочное, Неньковичи, в которых когда-то получали име-ния представители рода Домановичей, считалась при этом север-ной частью казацко-украинской Волыни. В дальнейшем не про-слеживается жительство здесь шляхтичей Дзиковицких, из чего можно предположить, что они, даже если продолжали чем-то владеть, предпочли жить севернее, поближе к Пинску, на терри-тории, вернувшейся в состав Великого княжества Литовского.
Тогда же началось возрождение пинского иезуитского монас-тыря. Храм уцелел и нуждался лишь в небольшом ремонте. Од-нако бывший дом Ельского, где размещались школа и кельи мо-нахов, сгорел. В итоге было принято решение о закладке рядом с костёлом, на берегу реки, прямоугольного трёхэтажного корпуса коллегиума, надолго ставшего одним из украшений города.
В 1659 году на Великое княжество Литовское навалились сра-зу голод и моровая язва. Описывая эти несчастья, свидетели со-бытий сообщали, что люди убивали друг друга за кусок хлеба и даже съедали трупы. Ошмяны, Лида, Сморгонь были опустошё-ны до такой степени, что их жителей на несколько лет освобо-дили от уплаты всех податей.
* * *
Для “исправления” неблагоприятной для Москвы военно-политической ситуации на Казацкую Украину была направлена армия под командованием князя Алексея Трубецкого. Но казаки гетмана Выговского в июле 1659 года совершили налёт на ла-герь московитов, стоявший под Конотопом, порубили людей и угнали лошадей. В погоню за ними пошла вся русская конница – 20 тысяч всадников под командованием Семёна Пожарского. Выговский увёл их подальше и заманил в засаду – на реке Сос-новке ждала татарская орда. Вырваться удалось немногим, боль-шинство московитов погибло. Пожарский попал в плен, ему обе-щали оставить жизнь, если он согласится перейти в ислам. Однако храбрый воин плюнул в хана, попав на его бороду, и за такое бесчестье был обезглавлен. Пять тысяч московитов были зарублены.
Этой победой казаков и татар было уничтожено лучшее вой-ско царя Алексея. Теперь поляки перестали уже манить москов-ского царя обещаниями польского трона. К тому же война Рос-сии со Швецией отвлекла основные силы обоих государств от Речи Посполитой, где началось широкое народное движение против шведских захватчиков, которое привело к очищению территории Польши от вражеских войск. Однако по приказу из Москвы донские казаки напали на крымские улусы и хан тут же увёл свои чамбулы из Казацкой Украины на защиту земель и жилищ своих подданных. На Казацкую Украину двинулось но-вое московское войско. К тому же Сейм Речи Посполитой не ра-тифицировал Гадячский договор в полном объёме (с образова-нием Великого княжества Русского в качестве третьего участ-ника федерации), а казаки после многих лет войны с Польшей не пожелали вернуться под руку польско-литовского короля. И Вы-говский вынужден был бежать к полякам. 17 октября 1659 года в Переяславе открылась Рада, избравшая новым гетманом Юрия Хмельницкого.
Казалось, для Москвы наступили благоприятные времена. На 1660 год планировалось окончательно сломить Речь Посполи-тую. В феврале 1660 года московский дипломат Афанасий Ордин-Нащокин направлялся на переговоры со Швецией. В это время его сын Воин вместо того, чтобы ехать в Ливонию, бежал в Гданьск к королю Речи Посполитой. А тот отправил младшего Ордина-Нащокина сначала к императору, а затем во Францию.
Вскоре умер шведский король Карл Х и в первой половине мая 1660 года Речь Посполитая заключила мирный Оливский договор со Швецией, по которому польское владение с XVI века – Ливония – вместе с Эстляндией и Водской пятиной, носившей у шведов название Ингерманландии (Ингрии), досталась Шве-ции. Швеция закрепилась в Лифляндии, но новых земель не приобрела.
Оливский договор со Швецией дал Речи Посполитой возмож-ность бросить все свои вооружённые силы против русских войск. Правительство короля Яна-Казимира, заручившись под-держкой хана Мухаммед-Гирея и не желая мириться с потерей украинско-литовских земель, пошло на срыв переговоров с Москвой и начало подготовку к наступлению.
* * *
В универсале маршалка Лукаша Ельского и хорунжего Пин-ского повета Орды от 11 мая 1660 года предписывается всем шляхтичам Пинского повета, как с Загородской, так и Заречской стороны, явиться 14 мая в Пинск в полном военном снаряжении.
29 мая 1660 года в Пинске была составлена интромиция (вве-дение во владение. – Примечание автора) на пахотные земли, по-косы, затоны, раковые “ловы” на реке Струмень и прочую нед-вижимость в окрестностях села Дзиковичи. Данное владение располагалось по соседству с землями Миколая Грицевича и Яна Миколаевича Дзиковицких. Новым посессором стал сын первого и брат второго – Есиф (Иосиф, Юзеф) Миколаевич Дзиковицкий вместе с супругой Феодорой Тимофеевной, также урождённой Дзиковицкой. Свидетелями интромиции со стороны шляхты выступили сосед Григорий Пиотровский и его жена Ганна Тимо-феевна, которая была урождённой Дзиковицкой и приходилась родной сестрой жене нового посессора.
Как раз тогда началась вторая русско-польская война. Москов-ское войско под командой Василия Шереметева начало наступ-ление на Волынь. В Литве московский военачальник князь Иван Хованский 18 июня был разгромлен наголову войсками Речи Посполитой, потерял весь обоз и множество пленных.
В универсале хорунжего пинского Базилия-Альбрехта Орды от 2 июля 1660 года вновь предлагается всем шляхтичам Пинского повета, как с Загородской, так и с Заречской стороны, собраться 4 июля в Пинске в полном военном снаряжении.
Но 4 июля (25 июня по православному стилю) 1660 года в Пинский повет и в сам город, несмотря на ранее заключённый ещё с гетманом Выговским договор, “против образа рыцарского, мужского и воинского”, вторглись украинские казаки и “мос-кали”. После осады казацко-московские войска штурмом овла-дели Пинском, после чего город подвергся разграблению. При этом было убито множество евреев. «Даже убогих поселян и других в плен быстро побрали, костёлы, город, селения страшно огнём опустошили» (“Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию”). Пинский Замок в предместье Каролин также подвергся осаде русского войска. Затем, переправившись из пин-ского Загородья через реку Пину, 7 июля казаки пришли в “ма-етность Местковицкую”.
В село Местковичи, лежащее в миле от Пинска, в имении зе-мянина Самуэля Олехновича Лопацкого они забрали запертых в хлеве 17 свиней и 42 гуся. После этого казаки для развлечения сожгли не только двор самого пана Лопацкого, но и все крес-тьянские дома. Земянин из села Завидчичи Ян Достоевский так-же подвергся нападению. Впоследствии он писал: «Вероломный кривоприсяжца москал с ребелизантом (изменником) его коро-левской милости и Речи Посполитой козаком в добра повету Пинского неприятелско вторгнувши, оные мечом и огнём вое-вал, где по зруйнованию и самого города Пинского, того же го-да, месяца июля седьмого дня на имение жалующегося и двор в селе Завидчичах в повете Пинском находящиеся, неожиданно напав», разграбил. А напоследок, «всё село Завидчичи и двор со всеми дворовыми постройками, фольварковыми и гуменными, а также и дома крестьян, гумна, по забранию всего, огнём спали-ли» (“Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию”).
21 июля 1660 года было подано возному генералу Анджею Сачковскому заявление Самуэля Олехновича Лопацкого об опустошении его имения Местковичи. Под этим заявлением имеются подписи свидетелей от шляхты панов Семёна и Данилы Дзиковицких. В тот же день было подано заявление земянина Яна Достоевского об опустошении казацко-московскими вой-сками его имения в селе Завидчичи. 27 июля 1660 года в Замке Пинском перед стольником и подстаростой пинским был пред-ставлен акт осмотра возными генералами Яном Анкудовским и Анджеем Сачковским от 24 июля города Пинска после опусто-шения его московскими войсками 4 июля того же года. В нём было сказано, что осмотр производился вместе с панами бур-мистрами, райцами, лавниками, цехмистрами и представителями горожан. Со стороны шляхты присутствовали паны Ян и Феодор Островские герба Корчак, Миколай и Томаш (Фома) Дзиковиц-кие, Пётр Шоломицкий герба Гиппоцентаурус. Все они ходили по рынку и городским улицам и осматривали дома на рынке и улицах, “в пепел обращённые и огнём спалённые”. Упоминае-мые здесь Островские в это время имели родственника Ежи Островского, полковника, сражавшегося со шведами, москалями и казаками, которому тогда было 40 лет.
* * *
В начале августа 1660 года основные силы войска Речи Пос-политой перешли реку Западный Буг и через Владимир-Волын-ский и Луцк двигались вглубь Волыни. Вскоре к ним присое-динились воинские части ряда магнатов, а также 40 тысяч татар. Войска казаков и поляков с литвинами встретились в сентябре 1660 года под Любаром на Волыни. Начались тяжёлые бои, про-должавшиеся около полутора месяцев. Не дождавшись помощи от нового гетмана Юрия Хмельницкого, русские и казацкие пол-ки стали отступать к городу Чуднову. В результате армия Шере-метева под Чудновом попала в окружение и погибла. Теперь уже Россия попала в тяжёлое положение. Это побудило московское правительство заключить вначале перемирие, а потом Кардис-ский мир со Швецией, отказавшись от всех своих прежних за-воеваний в Прибалтике.
Хотя русское войско потерпело поражение, вскоре, однако, продвижение поляков было приостановлено. Началась затяжная война, изматывавшая силы обеих сторон, не принося никому яв-ного преобладания. Колеблясь, но надеясь не прогадать, прислу-шиваясь к советам своего ближнего окружения, в конце концов гетман Юрий Хмельницкий решил принять сторону короля Речи Посполитой.
Как писалось во времена Советской Украины, «Хмельницкий под нажимом старшинско-шляхетской верхушки согласился на-чать с польско-шляхетскими представителями мирные перегово-ры, а 17 октября 1660 года подписал Слободищенский трактат, который предусматривал отрыв Украины от России и переход под власть шляхетской Польши.
Слободищенский трактат возобновлял статьи Гадяцкого дого-вора и ещё больше ухудшал положение Украины. По этому трактату Украина превращалась в провинцию» (История Укра-инской ССР). Так сообщает советская история, но на самом де-ле, как мы помним из сказанного выше, по Гадяцкому договору предусматривалось создание государственной федерации из Польши, Литвы и Казацкой Украйны.
Многие литовские города, находившиеся к этому времени уже в руках московских воевод, один за другим сдавались королю. «Сам Ян-Казимир осадил Вильну; тамошний царский воевода князь Данило Мышецкий решился лучше погибнуть, чем сдать-ся, но был выдан своими и казнён королём за жестокости. Ещё хуже шли дела в Малороссии. Современники-поляки заявляли, что если бы тогда в польском войске была дисциплина, и вооб-ще, если бы поляки действовали дружно, то не только отняли бы всё завоёванное русскими, но покорили бы самую Москву» (Костомаров Н.И.). Хмельницкий с татарами вторгался в русские пределы, подступал к Севску, Карачеву, Путивлю.
* * *
Шведский король Карл XI в Ливонии учредил пересмотр зе-мель, находившихся в дворянском владении, и приказал отоб-рать те из них, которые во время существования Ливонского ор-дена не составляли частных владений или принадлежали вообще орденскому капитулу, или же считались за духовными и свет-скими должностями. Все такие имения, обращённые без всякого права только силою захвата в потомственные владения, король шведский приказал отобрать из частного ведомства в государ-ственное. Само собою разумеется, что прибалтийское рыцарство было этим недовольно, и один из среды его, Рейнгольд Паткуль, человек горячий и предприимчивый, до того начал протестовать против действий правительства и возбуждать других к противо-действию, что шведское правительство обвинило его в измене. Запомним имя Рейнгольда Паткуля, поскольку этот беспокой-ный человек оставил след и в истории Речи Посполитой, о чём будет сказано ниже.
* * *
Русской армии в Литве приходилось иметь дело не только с мирным населением Речи Посполитой, но и с партизанскими от-рядами, небольшими по численности, но состоящими из профес-сиональных военных-шляхтичей и крестьян. В замке Несвижа постоянно находился гарнизон, артиллерия, кордегардия, в ук-реплённых бастионах размещались арсеналы, пороховые скла-ды, склады войсковой амуниции, связанные четырьмя потай-ными ходами. Поэтому замок Радзивиллов успешно выдерживал длительные осады русских войск. В ряды литовских партизан вливались горожане, крестьяне и даже православные священ-ники.
В православном Могилёве в ночь с 1-го на 2-е февраля 1661 года во время восстания горожан против Москвы было уничто-жено семь тысяч стрельцов. Спасся только один, находившийся за городом в самовольной отлучке. Горожанам удалось заблаго-временно тайно вывинтить из русских ружей кремни и потому потери среди повстанцев были небольшими.
В апреле 1661 года произошли восстания жителей других го-родов Литвы, занятых русскими войсками – в Дисне, Мстис-лавле, Старом Быхове, Себеже, Гомеле и других.
* * *
В 1662 году на Корсунской Раде, после отречения и ухода в монастырь Юрия Хмельницкого, новым гетманом был избран его зять Павел Тетеря Моржковский. Он подтвердил Гадячский договор о вхождении Казацкой Украины в состав федеративной Речи Посполитой.
В 1663 году гетманом Левобережной Украины стал кошевой гетман запорожцев Иван Мартынович Брюховецкий. В дальней-шем Брюховецкий вёл непрерывные войны с поляками и своими соперниками на Украине, неоднократно посылая в Москву про-сить помощи. Украина распалась на две части. Правобережная Украина совершенно отпала от Малороссии и имела своих гет-манов (Тетеря и другие), которые постоянно стремились объе-динить под своим бунчуком украинские земли, лежавшие по правую сторону Днепра. Вся же Левобережная Украина и Запо-рожье находились под главенством гетмана Брюховецкого.
* * *
Осенью 1663 года король Ян-Казимир предпринял решающий удар. В Литве наступала армия Сапеги, а король, соединившись с гетманом Тетерей и татарами, вторгся на Левобережье и взял 13 городов. Брюховецкий молил о помощи, но царь отправил ему только артиллерию и небольшие отряды, не желая рисковать вновь сформированными после разгромов войсками. Алексей Михайлович избрал другой вариант действий: он отправил дра-гун, донских и запорожских казаков на Крым. Хан занервничал и увёл свою орду из армии Яна-Казимира. Теперь царские дра-гуны и казаки направились на Правобережье, в результате чего занервничали сторонники гетмана Тетери, ставшие отъезжать по домам. Ян-Казимир, оставшись без союзников, в начале 1664 го-да повернул на север – на соединение с литовской армией Сапе-ги. Тут только и вступили в бои новые армии московитов. Под командой Куракина и Барятинского они разбили под Брянском Сапегу, заставив его отступать. А король застрял, осаждая город Глухов.
* * *
20 февраля 1664 обозным коронным Самуэлем Лещинским ксёндзу Феодору Яновичу из Дома Перхоровичей рода Дзико-вицких был сделан фундуш (дар) для новопостроенной в Луцком повете Волынского воеводства, граничившем с Пинским пове-том, униатской церкви в селе Бильская Воля. Его сын Ефимиуш Феодорович впоследствии продолжил семейную традицию и также стал ксёндзом в церкви своего отца.
Пинско-Туровская униатская епархия до конца XVII века была самой малочисленной по количеству верующих: в 1664 году в ней насчитывалось только 10 приходских церквей. Возможно, где-то в это время другая линия рода Дзиковицких (Дома Хари-тоновичей) из униатства перешла в католичество, поскольку сын униата Ивана-Лаврина Дзиковицкого получил уже вполне като-лическое имя Ян.
* * *
Король Ян-Казимир продолжал осаду Глухова. Русский гар-низон и казаки глуховской сотни отбили несколько приступов, а за это время подошли полки московского князя Ромодановского и гетмана Брюховецкого. Король решил дать битву, выстроив в поле немецкую пехоту и шляхетскую кавалерию. Сражение дли-лось целый день, но под вечер поляки не выдержали. Их от-ступление быстро превратилось в бегство. Казаки и царские ратники настигли противника на берегу Десны и учинили крова-вое побоище. Королевские воины, бросая оружие, попытались уйти по тонкому мартовскому льду. По нему ударила артилле-рия московитов. От армии короля уцелели только жалкие остат-ки. После такого сокрушительного разгрома Ян-Казимир согла-сился на переговоры.
В том же 1664 году казацкие и русские войска осадили города Могилёв и Пинск. В Могилёве был сожжён Замок. В мае 1664 года в Смоленск для мирных переговоров с Речью Посполитой выехало московское посольство из князей Ю.А. и Д.А. Долго-руких, Н.И. Одоевского и А.Л. Ордина-Нащокина. 1 июня 1664 года в Дубровичах начались польско-русские переговоры. Це-лью русской дипломатии было заключение союза с Речью Пос-политой и установление границы по Днепру.
Предложения, делавшиеся Польше, оставались в силе, однако «тяжело было на это решиться – писал русский историк Н.И. Костомаров– потерять плоды многолетних усилий, отдать снова в рабство Польше Малороссию и потерпеть крайнее унижение. Но и противной стороне не во всём была удача. Это-то обстоя-тельство заставляло поляков, несмотря на упоение своими успе-хами, быть податливее на московские предложения. Начались съезды уполномоченных; они то прерывались, то опять возоб-новлялись. Заключено только перемирие до июня 1665 года».
В 1664 году был ликвидирован за дальнейшей ненадобностью Чаусский казачий полк в Великом княжестве Литовском.
* * *
В одной из книг автору встретилось любопытное описание по-смертной судьбы Богдана Хмельницкого, суть которого изложе-на ниже.
Весной 1665 года левобережный гетман Брюховецкий с нес-колькими казацкими полками и великорусскими ратными людь-ми перешёл на правую сторону Днепра. С польской же стороны против него шёл знаменитый польский полководец Чарнецкий с не менее знаменитым 40-летним коронным хорунжим Яном Со-беским, с полковником Махновским (Маховским), с правобе-режным гетманом Тетерей и другими. Чарнецкий двигался по направлению к Суботову, бывшему имению Богдана Хмельниц-кого, где когда-то этот последний держал у себя в плену этого самого Чарнецкого. Брюховецкий же в это время стоял ниже Чигирина, у Бужина, где тогда же находился и запорожский ко-шевой атаман Серко со своими казаками. Как говорили, после Суботова поляки собирались взять Чигирин, а затем перепра-виться за Днепр.
Суботово было занято без сопротивления, так как в нём не ос-тавалось ни одного казацкого отряда. Прежде чем двинуться к Чигирину, Чарнецкий отрядил по этому направлению часть сво-его войска под начальством Незабитовского и Тетери и прика-зал им искать Серко с запорожцами, а если Серко соединился с Брюховецким, то не допускать до Чигирина ни того, ни другого. Сам же остался ночевать в Суботове.
Чарнецкий приказал разбить свой шатёр на холме, откуда ви-ден был весь его лагерь и откуда он мог созерцать Суботово, с которым у него соединялись обидные воспоминания его плена, в который он попал 17 лет назад. Теперь он смотрел на это село, бывшее когда-то гнездом унизившего его врага, с чувством глу-бокого удовлетворения: он мог превратить его в развалины, в мусор, и разметать этот мусор по полю. При закате солнца он долго сидел у своего шатра, и перед ним проносились воспо-минания его бурной, полной тревог жизни. Вся жизнь – на коне, в поле, под свистом пуль и татарских стрел. Постоянно кругом смерть, похороны, стоны. Но он свыкся с этим – в этом вся его жизнь. Чарнецкий первым в польско-литовском войске стал при-менять тактику партизанской войны, заслужив этим признание в войсках и добившись славы во всей Речи Посполитой. Но где же его личное счастье, не счастье и гордость побед, не слава полко-водца, а счастье разделённого чувства? Кажется, его и не было.
Наутро, окружённый своим штабом, Чарнецкий торжественно въехал в Суботово. Он направился прямо к православной церк-ви, где в то время только что кончилась обедня. Народ начал бы-ло выходить из церкви, но, увидав приближение богато одетых всадников, остановился. Чарнецкий, сойдя с коня, направился прямо в церковь, а за ним и вся его свита. Старенький священ-ник, служивший обедню, ещё не успел разоблачиться, а потому, увидев входящих панов, вышел к ним навстречу с крестом.
– Прочь, поп! – крикнул на него Чарнецкий. – Мы не схизма-тики. Показывай, где могила Хмельницкого.
Перепуганный священник пошёл к правому приделу.
– Здесь покоится тело раба Божия Зиновия-Богдана, при жизни Божиею милостию гетмана Украины, – робко выговорил он.
– Божиею милостию, – ухмыльнулся надменно Стефан Чарнецкий, – много чести.
Он подошёл к гранитной плите и ткнул её ногой.
– Поднять плиту! – громко сказал он.
Священник ещё больше растерялся и испуганными глазами уставился на страшного гостя.
Чарнецкий обернулся:
– Сейчас же принести ломы! – скомандовал он. Бывшие в церкви некоторые из жолнёров бросились исполнять приказание своего вождя.
Ломы и топоры были скоро принесены. Плита была поднята. В тёмном каменном склепе виднелся массивный дубовый гроб. Свет, падавший сверху, освещал нижнюю его половину.
– Вынимайте гроб! – продолжал Чарнецкий.
– Ясновельможный пан! Это святотатство! – с ужасом прого-ворил священник; крест дрожал у него в руках. – Пощади его кости, ваша милость...
– Молчать, поп! – крикнул на него старый противник Хмель-ницкого.
Жолнёры бросились в склеп, и гроб был вынут.
– Поднимите крышку!
Топорами отбили крышку – и в очи Чарнецкому глянуло ист-левшее лицо мёртвого врага. Чарнецкий долго глядел в это лицо. Оно уже в гробу обросло седой бородой. Черные брови, каза-лось, сердито насупились, но из-под них уже не глядели глаза, перед которыми трепетала когда-то Речь Посполитая. Только широкий белый лоб оставался ещё грозным...
Чарнецкий всё глядел на него...
– А помнишь тот замок над рекою? Помнишь ту ночь? Пом-нишь ту белую лилию с распущенной косой?
– Вынести гроб из церкви и выбросить падаль собакам! – наконец сказал он и вышел из церкви.
За ним жолнёры несли гроб, окружённый свитой Чарнецкого, точно почётным караулом. На лице Яна Собеского вспыхнуло негодование, но он смолчал...
В том же 1665 году 66-летний коронный гетман Стефан Чар-нецкий умер. Пришла и за ним смерть. В 1666 году под Межибо-жьем был разбит свидетель надругательства над телом Хмель-ницкого польский полковник Махновский, после чего в оковах привезён в Крым.
* * *
В 1665 году казацкие старшины Правобережья собрали свою Раду и “выкликнули” ещё одним гетманом Петра Дорошенко, отстаивавшего идею “вольной Украины”, то есть создания Ка-зацкого Украинского Государства, независимого ни от России, ни от Польши.
В эти годы Казацкую Украину раздирали смуты. Почти в одно время боролись за власть семь гетманов – Тетеря, Многогреш-ный, Брюховецкий, Дорошенко, Ханенко, Суховиенко и Юрий Хмельницкий – и кровь народа лилась рекой. Дорошенко всту-пил в борьбу и с Речью Посполитой, и с прорусским гетманом Брюховецким, который к тому времени изменил своему подчи-нённому союзу с Москвой и в стремлении к большей самостоя-тельности снёсся с турками. Москва и Речь Посполитая, каза-лось, готовы были выпить друг у друга последние капли крови. Их-то и выручил обеих гетман Дорошенко, поддавшись с Право-бережной Украйной султану в 1666 году.
Ввиду грозного врага-турка срочно, уже в мае этого года, на-чались русско-польские переговоры в деревне Андрусово над рекой Городнёй недалеко от Смоленска. И только когда главный царский посол Ордин-Нащокин известил Алексея Михайловича, что, если не будет заключено перемирие, то польские войска войдут в Смоленский уезд, царь согласился на уступки.
В конце 1666 года начались войны Турции с Речью Поспо-литой, продолжавшиеся затем свыше 30 лет. К слову, в войсках короля Яна III Собеского исключительно отличился выходец из села Вылазы Пинского повета ротмистр Мирон Литвинович герба Елита. Не исключено, что в его роте присутствовали в качестве товарищей какие-нибудь Дзиковицкие.
В 1667 году дипломат московского царя князь А.Л. Ордин-Нащокин фактически возглавил русское правительство, став на-чальником Посольского приказа. 30 января 1667 года в селе Ан-друсово было, наконец, заключено польско-русское перемирие на 13 с половиной лет до июня 1680 года. «Днепр назначен был границею между русскими и польскими владениями; Киев ос-тавлен за Россиею только на два года, а на удовлетворение шля-хте, разорённой казаками, царь обещал миллион золотых» (Кос-томаров Н.И.).
Литва и Правобережная Украина остались под властью Речи Посполитой. Виновником этого гибельного для Казацкой Украи-ны мира был Ордин-Нащокин-отец. Мало того! Ходили слухи – и небезосновательные, – что Ордин-Нащокин советовал царю совсем уничтожить казачество, как корень всех смут внутри го-сударства и как начало всех несогласий и недоразумений с со-седними государствами: долой Запорожье! Долой Донское и Яицкое Войска!
В этом же году левобережный гетман И. Брюховецкий казнил одного из своих давних противников – одного из правобереж-ных гетманов Павла Тетерю Моржковского.
IV. ПОСЛЕДСТВИЯ ДОЛГИХ ВОЙН
Гражданская война 1648 – 1654 годов и русско-польская война 1654 – 1667 годов принесли большие разрушения и огромные людские потери Речи Посполитой. Эти войны были самыми страшными для Литвы. Из-за количества пролитой крови её на-зывают “потопом”. Во время “потопа” XVII века погибло 50% литвинов, а в районах, пограничных с Россией, и того больше – 80%.
В постановлении Сейма от 1661 года говорится о бедственном положении разрушенных и опустошённых земель Великого кня-жества Литовского: «Гродненский повет “превращён в руины и преобладающая часть его сожжена”, Браславский – “полностью разрушен”, Слонимский – “почти полностью сожжён и раз-граблен”, Волковысский – “во многих местах пожжённый”, Ор-шанский – “полностью разрушен и сожжён”, Брестское воевод-ство – “в большинстве своём превращено в пепелище и пол-ностью разрушено”» (Ковкель И.И.).
Русское государство в результате войны с Речью Посполитой также оказалось на грани краха. Обе боровшиеся стороны дошли до крайнего истощения. В Москве вспыхнул “медный бунт”, магнаты и шляхта Великой Польши взбунтовались против коро-ля под предводительством князя Любомирского. При сложных настроениях, охвативших все стороны общественной жизни в России, желанием царского правительства стало во что бы то ни стало примириться с Речью Посполитой. Первая попытка к это-му была сделана ещё в марте 1662 года, но польские сенаторы на это предложение ответили тогда, что мира не может быть иначе, как на основании Поляновского договора 1634 года.
28 мая 1663 года в пинский земский суд для получения копий сожжённых документов рода Дзиковицких был представлен привилей от князя Феодора Ярославича, полученный в 1513 году братьями Анцухом, Сеньком, Василевским и Богданом Домано-вичами на освобождение их имений от податей.
Немало убытков несло мирное население не только от вражес-ких войск, но и от своих солдат, которые нередко вели себя как завоеватели. Так, летом 1664 года перед праздником Вознесения Пресвятой Богородицы Русской коронный ротмистр пан Парасе-вич вместе со своим товарищем Свенцицким вошёл на террито-рию Пинского повета и забрал 15 злотых с “убогих сёл” местной шляхты.
В самом начале 1665 года «его милость пан Самуэль Ющин-ский в день нового года, с хоругвью прибывши, половину на Ди-ковичи, и на нас [в село Местковичи] разделил, вышед в субботу после обеда. От той хоругви немало убытков причинилось...» (“Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию”). Боль-шие потери понёс в Местковичах пан Самуэль Олехнович Ло-пацкий и шляхтичи из его окружения Ян Малиевский, Ян Коча-новский, Анджей Горбачевский, Степан Домановский, Миколай Лозицкий, Фастович и сельский священник.
15 января 1665 года на ночлег в селе Красеево, принадлежа-щем пинскому чашнику пану Самуэлю Бжескому, остановилась казацкая хоругвь стольника и полковника Великого княжества пана Огинского. Уже в сумерки 30 всадников этой хоругви под начальством пана Шуйского отправились грабить соседнее село Иваники, принадлежащее пану Казимиру Гедройцу. Невзирая на жалобные стенания жителей, – как гласят документы того вре-мени, – солдаты повыбрасывали в окна в сильный мороз босых детей и позабирали у крестьян пшеницу, овёс, ячмень, крупы, солонину, двух кабанов, барана, деньги и прочее, что могли най-ти. 8 и 20 февраля о перечисленных притеснениях подавались жалобы в Пинский Замок стольнику и подстаросте Якубу Кгин-виду Панкевичу от панов Казимира Гедройца и Самуэля Лопац-кого.
* * *
В итоге кровопролитной русско-польской войны, в сочетании с эпидемиями, пожарами и прочим, литовский народ был при-ведён к самой настоящей демографической катастрофе. Большое количество жертв среди населения Литвы вызвали голод и бо-лезни, охватившие всю страну. Если в 1650 году в границах Ве-ликого княжества Литовского проживало 2,9 миллиона человек, то в 1667 – 1673 годах – не более 1,4 миллиона человек.
Во время войны 1654 – 1667 годов Каменец Брестский полу-чил такие разрушения, что Сейм освободил город на четыре года от выплаты налога. За 13 лет войны с Россией город Пинск пре-терпел страшные потери и надолго утратил своё прежнее эконо-мическое и торговое значение. Превратившись в заштатный городок, он потерял своё магдебургское право, лишился само-управления.
Без тени сомнения можно утверждать, что шляхетский род Дзиковицких во всех его ветвях также понёс значительные кро-вавые и имущественные потери в результате многолетнего воен-ного лихолетья.
* * *
Не раз во второй половине XVII века Речь Посполитая нахо-дилась в критическом положении. Но сравнительно благопо-лучный исход войн 1650 – 1660-х годов породил у польской и литовской шляхты иллюзию прочности Речи Посполитой. Эти настроения нашли отражение в теории “золотой вольности”, ко-торая была разработана в 1660-х годах львовским каштеляном Анджеем-Максимилианом Фредро. И хотя внутри шляхетско-магнатского лагеря образовалась фракция, выдвинувшая идею усиления королевской власти, тем не менее эта группировка, как и противоположная ей фракция, защищавшая принципы “золо-той вольности”, выражала не государственные, а групповые или даже личные интересы. В этой борьбе победила партия защит-ников “золотой вольности”. К тому же иностранные государства всемерно поддерживали “золотую вольность”, так как связанная с нею анархия ослабляла Речь Посполитую.
Принципы “золотой вольности” были возведены шляхтой в ранг идеального государственного устройства. С этого времени шляхтичи особенно ревниво охраняли свои права и привилегии и считали себя самыми свободными гражданами Европы. Лю-бую попытку изменить сложившийся порядок шляхта рассмат-ривала как стремление установить в Речи Посполитой диктатор-ский режим.
Во второй половине XVII века срыв работы Сеймов посредст-вом использования “либерум вето”, напрямую связанного с “зо-лотой вольностью”, стал нормой политической жизни государ-ства.
Андрусовский договор произвёл крутой перелом в политике Москвы в отношении Речи Посполитой. Польша перестала быть опасной и стала даже союзником ввиду угрозы обеим странам со стороны Турции. В этом же 1667 году за ненадобностью был упразднён Белорусский казачий полк, созданный 13 лет назад под командованием Поклонского.
2 апреля 1668 года в пинский гродский суд было представлено духовное завещание Василия Есьмановича(?) Дзиковицкого, ко-торым он распределил на равные части своим сыновьям Томашу (Фоме) и Димитру Дзиковицким свои земельные владения. В том же году униатам был передан бывший до того православ-ным старинный Лещинский Рождество-Богородицкий монас-тырь.
* * *
Король Ян-Казимир поначалу стремился наладить государст-венную жизнь Речи Посполитой, приведя её в состояние, соот-ветствующее уровню передовых европейских стран, покончив с неупорядоченностью управления и с магнатско-шляхетской анархией. Но на пути этих планов возникла оппозиция. Поль-ский магнат из Кракова Ежи-Себастьян Любомирский (1616 –1667) был известным военачальником эпохи восстания Хмель-ницкого, антишведской войны 1655 – 1660 годов, русско-поль-ской войны 1654 – 1667 годов, а также польских кампаний в Се-миградье. Любомирский был яростным поборником “золотой вольности” и возглавил оппозицию королю Яну II Казимиру и его реформам. В борьбе с королём он пытался заполучить под-держку Австрии и Бранденбурга. По инициативе Любомирского все реформы короля в 1660 и 1661 годах проваливались в Сейме Речи Посполитой.
Из-за союзов с иными державами и общей агитации король об-винил его в измене государству и лишил всех титулов и постов. Суд приговорил Любомирского заочно к смерти, в то время как тот бежал в силезский Бреслау, находившийся во владениях Габ-сбургов.
Из Силезии Любомирский установил контакты с императором Священной Римской империи, бранденбургскими курфюрстами и шведским королём, заключая с ними соглашения против поль-ского короля и его реформ. Себя Любомирский выставлял ис-ключительно как защитника золотой вольности против якобы зарождающегося абсолютизма в Речи Посполитой.
В рамках рокоша (бунта) ему удалось привлечь часть польской шляхты на свою сторону и парализовать Сейм с помощью liberum veto. Ещё во время русско-польской войны он победил королевскую армию в нескольких битвах, в том числе у Чен-стоховы в 1665 году и у Мионты в 1666 году.
В 1666 году маршалок пинский и королевский полковник князь Ян-Кароль Дольский на стороне короля участвовал в борь-бе с рокошанами Ежи-Себастьяна Любомирского, что означает, вероятно, участие и пинской хоругви в сражениях на стороне ко-роля. И если это так, то против рокошан Любомирского должны были сражаться и некоторые из представителей рода Дзиковиц-ких.
Однако в конечном итоге польский король, уставший от воен-ных поражений, был вынужден уступить требованиям повстан-цев. Он объявил об отходе от своих реформаторских планов и этим практически заложил фундамент под свою отставку. Любо-мирский вышел из конфликта с королём политически сильным, однако конфликт подорвал его здоровье и он умер ещё в Силе-зии в 1667 году.
* * *
16 сентября 1668 года Ян-Казимир, разочарованный неуда-чами своей деятельности по возврату утерянных украинских земель и наведению в стране порядка, отрёкся от престола и уе-хал во Францию, где через 4 года умер. Правлению династии Ва-за в Речи Посполитой пришёл конец. В ней образовалась партия, желавшая избрания сына царя Алексея Михайловича, царевича Алексея Алексеевича. Среди магнатов Речи Посполитой разго-релась ожесточённая борьба за трон, в которой самое деятельное участие принял избранный в том же году великим коронным гетманом 39-летний уроженец города Олесно Ян Собесский.
Но 19 июня 1669 года новым королём был избран кандидат, приемлемый для Австрии – слабый и безвольный Михал-Кори-бут Вишневецкий, сын грозного князя и воеводы Иеремии Виш-невецкого. Среди других панов, элекцию (избрание на престол) Михала-Корибута Вишневецкого подписал маршалок пинский князь Ян-Кароль Дольский. При избрании Вишневецкого было принято сеймовое постановление, запрещавшее впредь монарху Речи Посполитой отрекаться от престола без разрешения Сейма. Кроме того, Сейм записал: “Всякое нововведение в Речи Поспо-литой может быть опасным и приведёт к большим волнениям. Надлежит Сейму следить за тем, чтобы ничто не подвергалось изменениям”.
«Для ведения войн правительство Речи Посполитой занимало крупные суммы у магнатов. Не имея средств для их погашения, оно раздавало им остатки государственных земель. В результате в Белоруссии образовались огромные латифундии князей Радзи-виллов, Сапег, Огинских, Вишневецких, Чарторыйских и дру-гих. Одновременно с расширением крупного феодального земле-владения происходило постепенное сокращение землевладения мелкой и средней шляхты. Не имея достаточных средств для восстановления разрушенных во время войн хозяйств, мелкая и средняя шляхта часто продавала свои имения крупным магна-там, постепенно превращалась в приживальщиков при имениях. Так, у Радзивилла в Несвиже состояли на службе около 6 тысяч шляхтичей» (Ковкель И.И.).
В документах о “священнической” ветви из Дома Перхоро-вичей рода Диковицких имеется указание, что в 1669 году обоз-ным Короны ясновельможным Самуэлем Лещинским ксёндзу Феодору Яновичу Перхоровичу Дзиковицкому был выдан доку-мент об учреждении новопостроенной церкви в селе Бельская Воля в Луцком повете Волынского воеводства (Суммариуш до-кументов родовитости шляхетской, относящихся Дома Дрыя Перхоровичей Дзиковицких).
В начале октября 1669 года правобережный казацкий гетман П. Дорошенко направил посольство И. Демиденко и И. Коваль-ского (Ковалевского?) на Сейм в Варшаву. Среди задач посоль-ства было добиться восстановления функционирования “письма нашего русского” во всех канцеляриях Польши и Литвы, а также признания удельности Казацкой Украины, в состав которой должны войти Подольское воеводство до Межибожа, и Брацлав-ское с Киевским до Горыни с Пинским, Могилёвским и Речиц-ким поветами.
* * *
Исторический фон.
Чтобы не просто описывать события того времени, а дать чи-тателю почувствовать атмосферу той эпохи, надо знать, в каком именно быту пребывали тогдашние жители. В каких условиях жили в это время люди. Итак.
Вся Восточная Европа находилась в состоянии непрекращаю-щихся войн и столкновений, и простой быт отходил на второй план после стремления выжить и уцелеть. Но антисанитария быта была характерной особенностью не только восточно-евро-пейских стран! Даже во Франции, бывшей при “Короле-Солнце” Людовике XIV примером культурной и изящной, куртуазной жизни, в 1670 году внутри королевского дворца Лувра, в его окрестностях, в аллеях, за всеми дверьми – всюду и везде можно было увидеть тысячи “кучек”, и понюхать самые разные запахи одного и того же продукта естественного отправления живущих здесь и приходящих сюда ежедневно.
В соседней с Литвой Москве, бывшей ранее, до прихода ди-настии Романовых, образцом чистоты, к этому времени также было незавидно. Здесь с проблемой не справлялась ни открытая ливневая канализация, ни плотницкие артели, мостившие улицы деревянным покрытием. Весной и осенью грязи в городе, сме-шанной с нечистотами, было чуть не по щиколотку. Единствен-ными очагами чистоты в Восточной Европе оставались сельские поселения, благодаря как меньшей населённости, так и длив-шейся ещё со времён Древней Руси традиции чистоплотности, в том числе и при помощи омовения в банях. И сёла Пинского повета, в которых жили тогдашние Дзиковицкие, в этом смысле, несмотря на военные бедствия, продолжали древнюю традицию чистоты, которой, несомненно, имели возможность придержи-ваться и представители рода. Правда, жителям Дзиковичей при-ходилось остерегаться зловредных козней банника – духа, живу-щего в бане, пугающего людей и требующего жертв, которые ему оставляли в бане после мытья. Выглядит банник как кро-хотный, но очень сильный старичок с длинной и лохматой бо-родой, покрытой плесенью.
Банник может насылать обмороки и другие несчастные случаи в бане. Если кто-то обжёгся, ударился, поскользнулся – это, ско-рее всего, его проказы, банника. Любимое же его развлечение – шпарить моющихся кипятком, раскалывать и “стрелять” камня-ми в печи-каменке, а также пугать парящихся стуком в стенку. Вредить по-крупному (обдирать кожу, запаривать до смерти) банник начинает только тогда, когда люди злостно нарушают за-преты: моются в праздники, поздно ночью или после двух-трёх смен парящихся.
Банник также участвует в святочных гаданиях: в полночь де-вушки подходят снаружи к двери бани, задрав юбки; или под-ходят к челу каменки, или суют зад в дымник. Если банник в это время прикоснётся мохнатой рукой – будет жених богатый, если голой рукой – бедный. Тем, кто, гадая, суёт руку в окно бани, банник может сковать пальцы железными кольцами. Добивают-ся расположения банника тем, что оставляют ему кусок ржаного хлеба, густо посыпанного крупной солью. А чтобы навсегда от-нять у него охоту вредить, приносят в дар чёрную курицу. Выст-роив новую баню, такую курицу, не ощипывая перьев, душат (не режут) и закапывают под порогом.
Банник может выступать также в женском облике – банниха, байница, баенная матушка, обдериха. Обдериха выглядит как лохматая, страшная старуха, иногда голая. Показывается в виде кошки. Живёт под полком. Она ведёт себя так же, как банник, но не участвует в гаданиях. Как женская разновидность банного ду-ха может выступать также шишига – которая показывается в ба-не тем, кто идёт туда без молитвы. Принимает образ знакомой или родственницы и зовёт с собой париться. Но того, кто идёт с шишигой в баню, она может запарить до смерти.
Наличие таких, связанных с гигиеной и чистотой, преданий говорит о многом, поскольку в Западной и Центральной Европе в это время ни о каких банях не ведали и если и купались, то в больших бочках, куда, чтобы не транжирить тёплую воду, могли забираться вслед за первым принявшим омовение хозяином – по старшинству его слуги.
Считается также, что даже изобретение духов было вызвно острой потребностью заглушить ту страшную вонь, которую ис-точали прекрасные дамы, оставшиеся на страницах историчес-ких романов в качестве обожаемых идеалов своих поклонников. Правда, столь же вонючих и потому также обильно поливавших себя теми же духами…
* * *
«Неограниченный произвол феодальной знати сопровождался созданием магнатских “партий”, конфедераций и вооружённой борьбой между отдельными магнатскими группировками. Во второй половине XVII века в этой борьбе основными сопер-никами были Радзивиллы, Пацы, Сапеги. В 60-х и первой по-ловине 70-х годов XVII века наибольшего политического влия-ния добились Пацы, в первой половине 80-х годов – Сапеги» (Ковкель И.И.). В 1670 году великий гетман Великого княжества Литовского Михал Пац одержал над турками победу под Хотином. Затем турки утратили и Каменец-Подольский.
Суровой зимой помёрзли растительность, птица, люди и скот и потом наступила дороговизна на хлеб. Недолго процарствовав, король Михал Корибут простился со светом и после него в вое-водствах и поветах, как обычно, до следующих выборов власть перешла в руки “судов междуцарствия”. Как раз в это время гет-ман Правобережной Украины Пётр Дорошенко выразил готов-ность стать вассалом султана, что послужило поводом для акти-визации турецкой экспансии в Причерноморье. Султан Мехмед IV согласился включить казацкие земли в состав своих владений и приказал крымскому хану оказать украинским казакам всемер-ную поддержку. Но гетман Дорошенко так и не успел получить помощь от крымчаков, так как вскоре был растерзан возмущён-ными казаками. Речь Посполитая сочла переход Правобережья под покровительство турок незаконным. Мехмед IV решил дока-зать своё право на спорные территории при помощи силы.
В декабре 1671 года султан Мохаммед IV объявил Польскому королевству войну. В 1672 году, незадолго до нашествия турок на земли Речи Посполитой, был заключён договор между Речью Посполитой и Москвой. По нему царь обязался помогать королю в случае нападения турок и послать к султану и крымскому хану послов, чтобы отговаривать тех от начала войны. Однако это не помогло. Летом 1672 года Мехмед IV лично повёл огромную турецкую армию под командованием великого визиря Ахмеда через Молдавию к берегам Днестра, опираясь на поддержку крымских татар. Турецкая армия осадила и взяла стратегически важную крепость Каменец-Подольский. Большая часть поль-ского гарнизона, численностью в 1100 человек, погибла под об-ломками Каменецкого Замка, который защитники взорвали на двенадцатый день осады. Затем османы дошли до Львова, а тата-ры достигли рек Сан и Западный Буг. После этого великий ви-зирь Ахмед повёл войска на город Люблин, почти не встречая по пути сопротивления, и взял его. Так огромная турецкая армия оказалась на юге собственно Польши.
Осенью 1672 года король не только сам отправился с войском отражать турок, которые захватили много городов-крепостей на Правобережье, но и объявил посполитое рушение шляхты.
2 сентября к королю отправилась шляхта Пинского повета. В то же время горожане самого Пинска по цехам каждый день про-водят военные смотры и несут караул, поддерживая готовность на случай прихода турецких войск. Опасность в это время была так велика, что даже отдалённый Гданьск заперся в своих стенах и купцы приезжие, в том числе и пинские, по своим городам разъехались.
В октябре 1672 года поляки согласились на капитуляцию и заключили с турками унизительный Бучачский мирный договор. Король Михал Вишневецкий, у которого на глазах распадалось огромное королевство, уступил Стамбулу Подольскую провин-цию и Правобережную Украину до Днепра, а также согласился выплачивать Османской империи дань размером 22 тысячи зо-лотых монет. В крепости Каменец-Подольский расположился турецкий гарнизон.
Но условия Бучачского мира выглядели столь позорными, что Сейм Речи Посполитой его не утвердил: в отличие от поляков, многие из которых были готовы на выплату дани султану, резко против договора выступили послы от Литвы. В результате Сейм проголосовал за продолжение войны.
В 1673 году великий коронный гетман Ян Собесский поднял на борьбу с турецкими захватчиками всю Речь Посполитую. Он сумел объединить военные силы страны и стал во главе 40-тысячной коронной армии, выступившей в поход на южную границу Польского королевства. Полководец повёл польские и литовские войска на сильную турецкую приграничную крепость Хотин, на которую опиралась султанская армия под командо-ванием Хусейн-паши. В составе литовского войска находился и маршалок пинский князь Ян-Кароль Дольский, что, видимо, ука-зывало на присутствие в Хотинской битве всей пинской хоругви с несомненным, в таком случае, участием в сражении и пред-ставителей рода Дзиковицких.
11 ноября 1673 года состоялась Вторая Хотинская битва, в которой почти 80-тысячная турецкая армия была разгромлена наголову. Угроза полного уничтожения Речи Посполитой мино-вала.
* * *
В 1673 году было принято постановление Сейма о проведении каждого третьего его созыва в городе Гродно, что свидетельст-вовало о росте влияния Великого княжества Литовского в обще-государственных делах Речи Посполитой.
«В конце 1673 года скончался польский король Михал, и в Польше опять образовалась партия, состоявшая, преимущест-венно, из литовских панов (гетмана Паца, Огинского, Брос-товского и других), которая желала избрать на польский престол сына Алексея Михайловича – царевича Фёдора, с условиями: принять католичество, вступить в брак с вдовою покойного Ми-хала, возвратить Польше все завоёванные земли и давать деньги Польше на войну против турок. Ближние царские бояре, Мат-веев и Юрий Долгорукий, отвечали на это, что царь сам желает быть избранным в польские короли, но от принятия католи-чества отказывается. Такой ответ уничтожил планы соединения польской короны с московскою» (Костомаров Н.И.).
Другая магнатско-шляхетская партия выдвинула своим канди-датом великого коронного гетмана Яна Собесского, рано выдви-нувшегося как талантливый военачальник. Собесский был сто-ронником активных наступательных действий, стремился бить врага по частям, умело применял манёвр на поле боя. Имея большой боевой опыт, будучи храбрым и решительным чело-веком, он, в отличие от большинства всесильных магнатов Речи Посполитой, желал видеть своё отечество сильным, независи-мым от соседей, централизованным государством, которое не подвергалось бы постоянным внутренним потрясениям от шля-хетского демократического своеволия. Эта позиция принесла Собесскому большой авторитет в польском обществе. 21 мая 1674 года почти 45-летний сын воеводы Яна Собесского, тоже Ян Собесский, но великий коронный гетман, был избран коро-лём Речи Посполитой под именем Яна III Собесского. Элекцию Яна III Собесского подписал, среди других, маршалок пинский князь Ян-Кароль Дольский.
В 1675 году примерно 60 тысяч турок и 100 тысяч крымской конницы вторглись в Подолию, в польскую часть Украины. Османы снова захватили Хотинскую крепость и стали угрожать городу Львову. Ян Собесский, собрав большое коронное войско, нанес турецкой армии поражение в битве при Львове и в ходе последующих столкновений освободил от неприятеля Бар, Брац-лав, Могилёв-Подольский и всю подольскую территорию за ис-ключением Каменца. Военные действия королю в том году пришлось остановить из-за внутренних раздоров в стране.
Сложность государственного устройства Речи Посполитой ставила в тупик дипломатов других государств, не знавших к ко-му надо обращаться со своими вопросами. Так, московский представитель в Варшаве Василий Тяпкин в 1675 году писал в своём донесении: «Не такие тут порядки, что в государстве Мос-ковском, где как пресветлое солнце в небеси единый монарх и государь во вселенной просвещается и своим государским пове-лением, яко солнечными лучами, всюду един сияет; единого слушаем, единого боимся, единому служим все… А здесь что жбан, то пан, не боятся и самого создателя, не только избран-ного государя своего; никак не узнаешь, где, у кого добиться решения дела…».
В 1675 году в Пинске было закончено строительство прямоу-гольного трёхэтажного иезуитского коллегиума в стиле барокко. Огромное здание с толщиной стен первого этажа в 2 метра было построено на средства магната Станислава-Альбрехта Радзивил-ла, не только канцлера Великого княжества Литовского, но и местного магната, задающего тон всей жизни пинской шляхты. Значительные средства тратились им на повышение уровня пре-подавания в коллегиуме.
Вскоре учебная программа возросла до пяти классов, которые могли посещать все желающие. Кроме того, тут ещё действовало и дополнительное 4-летнее философско-богословское отделение, которое готовило воспитанников к поступлению в Иезуитский орден. Прекрасные преподаватели со всей Европы, значительное количество учебно-методических инструментов и оборудования, а также превосходная библиотека сделали Пинский коллегиум одним из самых популярных в Великом княжестве Литовском, и к концу XVII века тут ежегодно училось уже до 700 юношей со всей Речи Посполитой. В этой иезуитской школе молодые та-лантливые люди делали первые шаги на пути приобретения об-разования в европейских университетах и академиях. Помимо учебного заведения, очень известного в Великом княжестве Ли-товском, в коллегиуме и в монастыре в разные годы находились аптека, типография, библиотека.
В это время появляется новое географическое название, заме-нившее впоследствии название территорий Великого княжества Литовского. Впервые название “Белая Русь”, относящееся к православной епархии Московского патриархата в Могилевской области, датируется 1675 годом.
* * *
При дворе московского царя Алексея Михайловича существо-вала своеобразная мода на всё польское. «Первый русский рези-дент в Польше Тяпкин отдал своего сына в польскую школу. В 1675 году, посылая его в Москву с дипломатическим поруче-нием, отец представил его во Львове королю Яну III Собесско-му. Молодой человек произнёс перед королём речь, в которой благодарил его “за хлеб, за соль и за науку школьную”. Речь бы-ла сказана на тогдашнем школьном полупольском и полулатин-ском жаргоне, причём, по донесению отца, “сынок так явственно и изобразительно свою орацию предложил, что ни в одном слове не запнулся”. Король пожаловал оратору сотню злотых и 15 ар-шин красного бархата. Так почувствовали в Москве потребность в европейском искусстве и комфорте, а потом и в научном об-разовании» (Ключевский В.О.).
В конце века заметным двигателем умственных сил в Москве являлись, по преимуществу, выходцы из Речи Посполитой, вно-сившие в русскую образованную среду западноевропейский от-тенок. Тогда в царской семье и почти во всех московских бояр-ских домах наставниками были выходцы из Речи Посполитой. При Алексее Михайловиче для составления “Уложения” были вызваны из Речи Посполитой законоведы, среди которых нахо-дился и некий Гжибовский, который, осев в Московии, явился предком прославившегося в начале XIX века русского писателя и дипломата, автора “Горе от ума”, Грибоедова.
* * *
Но очередная польско-турецкая война ещё не закончилась. В сентябре 1676 года почти 200-тысячная турецкая армия, в кото-рой преобладала конница Крымского ханства, опять вторглась в юго-восточную часть Речи Посполитой. Армией Османской Порты командовал опытный полководец Ибрагим-паша. Вра-жеская конница начала опустошать казацкие приграничные об-ласти. В этом году воюющие стороны ещё несколько раз сра-зились друг с другом, и каждый раз коронная армия Польши одерживала верх, как это было, например, под Злочевом. А ведь эта война для Стамбула имела немаловажное значение. В случае победы к Оттоманской империи присоединялись казацкие “ук-раинные” земли.
Большое сражение состоялось под городом Сучавой, в север-ной части Молдавии. Армиями командовали два монарха – ко-роль Ян III Собесский и султан Мехмед IV. Если первый стре-мился отбить врага от границ своего королевства, то второй хо-тел разгромить Польшу и отторгнуть значительную часть её южных и юго-восточных владений. К дню Сучавской битвы король-полководец Ян Собесский значительно усилил коронную армию литовскими войсками. Это в немалой степени сказалось на итогах сражения. Турки были побеждёны, крымская конница обращена в бегство. Вскоре в селении Журавно на Украине был заключён Журавненский мирный договор 1676 года. Турки сог-ласились вернуть Речи Посполитой 2/3 территории Правобе-режной Украины, сохранив за собой Подолию с Каменец-Подольским. Условия перемирия не предусматривали выплату дани Османской империи.
После заключения мира между королём и султаном Россия оказалась один на один против турок и татар. К тому же в этом году скончался её государь Алексей Михайлович и на престол взошёл слабый здоровьем его сын Феодор, которому было суж-дено править недолго, всего шесть лет. И уже на следующий, 1677 год, 120-тысячное турецко-татарское войско вторглось на земли Левобережной Украины.
Где-то в это время Иван-Лаврин Дмитриевич Дзиковицкий, ко-торому было уже около 60 лет, решился создать семью. Его первым сыном стал Иван, родившийся не позднее 1677 года, а затем на Божий свет появились один за другим ещё четыре сына – Миколай, Антон, Григорий и Юрий. И неизвестно, сколько родилось в семье Ивана-Лаврина девочек. Свою затянувшуюся холостяцкую жизнь он под старость решил скрасить многодет-ной семьёй, не дав угаснуть своей линии рода.
В 1678 году армия турецкого султана в ещё большем числе, чем в прошлом году, ворвалась на московскую часть казацких земель. Долго России вести такую войну было не под силу.
Московский царь Феодор Алексеевич в 1680 году решил же-ниться на девице Агафье, дочери незнатного шляхтича поль-ского происхождения, которую он случайно увидел во время Крестного хода. Однако, чтобы соблюсти дедовский обычай, царь приказал собрать во дворец толпу девиц на смотрины не-весты, из которой и “выбрал” заранее полюбившуюся ему де-вушку. Бракосочетание состоялось 18 июля 1680 года. С появ-лением Агафьи во дворце стали входить в моду некоторые поль-ские обычаи и гораздо чаще стал звучать польский язык.
* * *
Согласно выписке из книг пинского гродского суда от 25 сентября 1682 года следует, что в это время поветовым возным генералом был член рода Протас (Прокоп, Прон) Дзиковицкий – хоть и не очень большая, но заметная должность в жизни мест-ного шляхетского общества. Из семи “дымов”, принадлежавших представителям рода Дзиковицких в селении Дзиковичи, вместе с братьями Александром и Иваном возный генерал Протас Дзи-ковицкий имел одно общее хозяйство. В это же время по одному “дыму” за Дзиковицкими по “Реестру подымного налога” числи-лось в селениях Пинского повета – в Кочановичах, в Местко-вичах, в Дубое и в Жолкине. В других населённых пунктах Пин-ского повета в его тогдашних границах, согласно “Реестру”, ни-кто из Дзиковицких в то время никакой недвижимости не имел, хотя это, конечно, было не так, поскольку Иван-Лаврин и его старшие братья, не указанные здесь, имели свою землю и хо-зяйство.
* * *
Турки-османы завоевали уже все страны в Северной Африке до Марокко, Малую Азию, Сирию, Месопотамию, Армению, западную часть Грузии. Побережье Чёрного и Азовского морей также было в их руках. После войны с Польским королевством Оттоманская Порта пошла войной на соседнюю Австрию, сто-лица которой город Вена являлась одновременно и столицей Священной Римской империи. “Яблоком раздора” являлись, прежде всего, земли Венгрии и Трансильвании – большого кня-жества в Южных Карпатах. И австрийский император из динас-тии Габсбургов Леопольд I, и турецкий султан исторически пре-тендовали на них.
Король Ян III Собесский решил воспользоваться сложившейся ситуацией и приобрести себе сильного союзника. Он, не без ос-нований на то, считал, что если Австрия не устоит перед турец-кой армией, то следующий удар турки нанесут по сердцу тог-дашней Польши – городу Кракову. В 1683 году Собесский за-ключил со Священной Римской империей оборонительно-насту-пательный военный союз против Турции.
В 1683 году турки во главе с великим визирем Кара-Мустафой осадили австрийскую столицу Вену. Их войско насчитывало 158 тысяч воинов. Вена упорно оборонялась. Австрийский импера-тор со своим двором уехал в Линц и призвал польского короля направить войска к Вене. Узнав о вражеском вторжении в союз-ную Австрию, король Ян III Собесский остался верен заключён-ному договору и откликнулся на призыв как императора, так и папы римского Иннокентия XI. Ян III Собесский решил не огра-ничиваться финансовой помощью христианскому императору и стал собирать силы для войны с турками.
Угроза турецкой агрессии, вновь нависшая над Речью Поспо-литой и Россией, способствовала ещё более тесному русско-польскому сближению. Тогда, в видах долгой войны с Турцией, Речь Посполитая намеревалась было воскресить реестровое ка-зачество с той же самой целью, с какой оно первоначально когда-то создало казачий реестр: для защиты пределов Речи Посполитой от турок. Король, вступив в войну с Турцией, начал рассылать офицеров с поручениями набирать всякого рода бро-дячую вольницу и организовывать из неё реестровых казаков. В 1683 году Ян Собесский назначил для возобновляемых казаков и гетмана, шляхтича Куницкого. У этого Куницкого оказалось казацкого войска уже до 8 тысяч.
Спешно собранная коронная 30-тысячная армия в конце авгус-та поспешила на выручку к осаждённой Вене. Ян Собесский проделал со своими главными силами переход в 320 километров от Варшавы до Вены за 15 дней, и появление его перед турецким лагерем стало полной неожиданностью для великого визиря Кара-Мустафы. К польским войскам присоединились войска не-мецких князей – всего их было около 76 тысяч.
13 сентября состоялась битва под стенами Вены. Турки потер-пели от Яна III Собесского сокрушительное поражение, остатки их войска обратились в бегство. Были убиты шесть султанских военачальников-пашей. Победителям достались богатые трофеи, в том числе огромный лагерь врага. Правда, гетман Казимир-Ян Сапега с литовским войском прибыл уже после битвы и участ-вовал лишь в дальнейших победных сражениях короля. Европа была спасена. Поражение турок под Веной раз и навсегда подор-вало их престиж в качестве нации-завоевателя в глазах Европы. Эта битва не только принесла Яну Собесскому славу спасителя Европы, но и вызвала давно не виданный религиозный энтузи-азм во многих странах.
* * *
А в Дзиковичах жизнь населения была наполнена своими, про-винциальными деревенскими интересами. Недоразумения, воз-никавшие из-за неопределённости границ земельных участков между соседями, привели к тому, что братья Лукаш, Ян и Иван-Лаврин Дзиковицкие договорились со своими соседями Марци-ном Грицевичем Серницким с женой Евдокией Борисовной, в девичестве Дзиковицкой, панами Хомой Андреевичем и Андре-ем Ивановичем и панами Григорием, Василием и Романом Даниловичами Дзиковицкими о размежевании их земель и опре-делении точных границ владений каждого хозяйства. Для этого 7 октября 1683 года они пригласили коморника Пинского повета пана Петра Ширму. В обязанности коморника, то есть помощ-ника подкомория, лежала обязанность рассматривать небольшие земельные споры между землевладельцами повета. Пан Пётр Ширма произвёл замеры и, согласно закона, должен был вскоре выдать Дзиковицким и Серницкому соответствующие декреты (решения суда), однако их выдача затянулась…
Несмотря на то, что уже прошли зима и весна и были засеяны яровые хлеба, соседи-земяне, проживавшие в Дзиковичах, более полугода назад приглашавшие для размежевания своих земель пинского коморника П. Ширму, так и не получили декреты об определении границ их земельных наделов. Не имея на руках документов и опираясь на своё понимание того, как поветовый коморник определил границы их владений, Дзиковицкие опять начали споры между собой. В связи с этим 4 июня 1684 года в Пинский гродский суд была подана протестация (жалоба) от всех обращавшихся ранее к коморнику Ширме панов Дзиковиц-ких, включая и братьев Лукаша, Яна и Ивана-Лаврина Дмитрие-вичей (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 593, 593 об.). Протестация приносилась как на неправильное размеже-вание земель, так и на невыдачу им декретов. Из этого можно заключить, что, несмотря на бедствия гражданской и затем внешней войны, Иван Дмитриевич и его братья не растеряли своего имения и удержались в качестве мелких землевладельцев.
* * *
Ещё в начале 1684 года реестрово-казацкая вольница казнила своего предводителя гетмана Куницкого и выбрала другого – Могилу, но при этом значительная часть казаков с правого бере-га Днепра отошла на левый, под власть гетмана Самойловича. Могила принял под свою команду не более 2 тысяч человек.
В 1684 году, ввиду сохранявшейся турецкой опасности, Речь Посполитая совместно с Австрией и Венецией при участии рим-ской курии создала военно-оборонительный союз “Священная лига”. Под влиянием победы у стен Вены война с турками стала очень популярной, в ней приняли участие шляхта и рыцарство со всей Европы и в 1685 году в распоряжении императора Лео-польда I в Венгрии собралось уже около 100 тысяч человек.
В 1685 году король Ян Собесский убедил польский Сейм при-знать законным образом восстановление казацкого сословия. Но едва только новый закон состоялся, как в Полесье и на Волыни он произвёл суматоху и беспорядок. Одни шляхтичи и паны на-бирали людей в казаки, другие жаловались и кричали, что новые казаки производят буйства и разорения в панских имениях.
В 1685 году гетман Юрий Хмельницкий, придерживавшийся в это время ориентации на союз с Турцией, был окончательно от-странён от гетманства и по приговору турецкого паши казнён.
V. «ВЕЧНЫЙ МИР» С МОСКВОЙ И «РУЙНА»
В 1686 году казацкого гетмана Могилы уже не было, но вместо него появилась целая толпа всяких начальников отрядов с названиями полковников, среди которых были как люди из простого народа, так и из шляхетства. Казачество на Украине отживало свою историю…
В 1686 году объединённая армия христианских государств, входивших в “Священную лигу”, освободила Буду и за несколь-ко лет полностью изгнала турок с территории Венгрии. В том же году Ян III Собесский подписал с Россией “Вечный мир”, кото-рый, однако, не ликвидировал территориальные претензии обеих сторон друг к другу. После заключения договора Россия присое-динилась к “Священной лиге”. Одна из статей “Вечного мира” предусматривала защиту православного населения Речи Поспо-литой со стороны России, создавая тем самым юридическую ос-нову для вмешательства во внутренние дела Польско-Литовско-го государства. Этот договор, подтвердивший условия Андру-совского перемирия, наметил перелом в отношениях между Рос-сией и Польшей.
Но внутренние конфликты в Речи Посполитой даже перед ли-цом внешней опасности не прекращались. Стремление Яна III Собесского ввести в Речи Посполитой наследственную монар-хию, превратить Польшу в централизованное государство не бы-ло осуществлено из-за сопротивления магнатов и противодей-ствия Австрии и Бранденбурга. Это также помешало Собес-скому выгодно использовать достигнутые в войнах с турками военные успехи и привело к дальнейшему ухудшению внеш-неполитического и внутреннего положения Речи Посполитой.
В результате этого, а также из-за бродивших всюду шаек воо-ружённых людей, потерявших свой кров и живших грабежами, множество населения не только погибло, но и бежало в пределы Московского государства. Общее запустение и обезлюдение вос-точной части Речи Посполитой во второй половине XVII века получило название “Руйна”. Так, в 1690 году проводились ин-вентарь и люстрация части Острогощины в Луцком и Кременец-ком поветах Волыни с целью выявления состояния огромной ла-тифундии по сравнению с тем, что было до битвы под Берестечком в 1651 году, на предмет хозяйственной реставра-ции. «Судя по этим примерам, от старого населения (не считая Острога) осталось 4%. Новой колонизацией число хозяйств было увеличено более чем в два раза. Несмотря на это, население Острогощины в 1690 году составляло всего 12% того, которое здесь было перед битвой под Берестечком» (Сташевский Е.Д.).
* * *
Когда точно, где и при каких обстоятельствах окончил свои дни Иван-Лаврин Дмитриевич Дзиковицкий, автору неизвестно. Во всяком случае, это произошло не ранее 1684, но до 1690 года.
Глава 5. Времена Яна Ивановича Дзиковицкого
(не позднее 1677 – не ранее 1732 годы)
Мы, шляхта нашей Речи Посполитой, не знаю
с каких пор имели и имеем привилегию самим
защищать нашу страну. Мужиков в нашем
войске нет, они землю пашут. А мы, с детства
привыкшие к сабле и солдатской службе, имеем
дурную привычку драться невесть за что.
Что поделаешь? Руки чешутся!
Ю.И. Крашевский. “Из времён Семилетней войны”
I. ПЕРВЕНЕЦ
Ещё в то время, как над Европой нависла угроза турецкого за-воевания, на престол Речи Посполитой взошёл король Ян III из фамилии Собеских, которому было суждено стать избавителем Европы от мусульманской угрозы. И как раз в это время в семье задержавшегося по неизвестной автору причине в холостяках престарелого пинского шляхтича Ивана-Лаврина Дмитриевича Дзиковицкого родился первый сын – Ян. Возможно, его отец Иван-Лаврин был, как говорится, “весь в войнах” и потому ему было не до женитьбы. А, может, он и был женат, но первая его супруга была бездетна…
Во всяком случае, его первенец появился на свет лишь не позднее 1677 года. После него родились ещё четыре брата – Миколай, Антон, Григорий и Юрий, и, видимо, были у Яна и сёстры. Как и их родители, все дети были крещёны в униатской церкви. Ян, видимо, обучался в каком-то заведении, а образова-нием тогда всецело заведовали иезуиты, организовавшие бес-платные школы, что побуждало бедных и малоимущих шляхти-чей, желавших видеть своих наследников грамотными, отдавать им своих сыновей. Вполне возможно, что родители отдали сво-его старшего сына на обучение в иезуитский коллегиум в Пин-ске, хотя, конечно, это всего лишь предположение автора, сде-ланное на основе грамотности Яна и близости возможного места обучения к селению Дзиковичи.
Иезуиты умно и без явного нажима подготавливали своих вос-питанников не только к вере, но и выдвигали способных учени-ков к церковной карьере. Таким образом много детей из униат-ских семей переходило в католичество. Но такой переход в роду Дзиковицких не произошёл до самого конца существования Ре-чи Посполитой.
* * *
Значительная часть земли в это время принадлежала мелкой и средней шляхте. А примерно в половине сёл восточных провин-ций Речи Посполитой (в Литве и на Правобережной Украине) мелкое шляхетское землевладение являлось преобладающим. Имения средней и мелкой шляхты включали обычно по нес-кольку сёл, но такая загоновая шляхта, к которой в это время от-носились Дзиковицкие, довольствовалась лишь отдельными час-тями сёл и пахотных земель. И всё равно шляхта любого уровня достатка оставалась главной опорой государства и обществен-ного строя, установившегося в Речи Посполитой.
1 марта 1690 года братья Лукаш и Ян Дмитриевичи Дзиковиц-кие, приходившиеся молодому человеку Яну Ивановичу родны-ми дядями, а также его младшие братья Миколай, Антон, Гри-горий и Юрий были введены во владение имением Кочановичи с крестьянами. Это имение, как мы можем помнить, располага-лось не столь далеко от гнезда рода – Дзиковичей. По этому по-воду был составлен следующий документ.
«Я, Прокоп Диковицкий, енерал его королевской милости по-вета Пинского, признаю этим моим интромицийным (вводящим в наследование) листом в году нынешнем 1690-м, месяца марта первого дня со стороною (свидетелями) шляхтой паном Григо-рием Диковицким, паном Петром Серницким и паном Гераси-мом Островским, с которыми было взято в дело от пана Лукаша, пана Яна Димитровичей и племянников их панов Яна, Миколая, Антона, Григория и Ерого (Юрия) Ивановичей Лавриновичей (то есть детей Ивана-Лаврина. – Примечание автора) Диковиц-ких, земян господарских повета Пинского, с которыми ездили до имения, называемого Качановичи, в повете Пинском находя-щемся. [Это было нужно] для осмотра части имения Грицкеви-човской – Качанович и Молодильчиц – по ушедшей с сего света покойнице пани Елены Матфеевны Качановской, [по мужу] Ди-митровой Диковицкой – матери пана Лукаша и пана Яна Димит-ровичей Диковицких, и бабки вышепоименованных племянни-ков. Имение Качановичи [они] при жизни матери своей спокой-но держали.
Там же, по прибытии нашем енеральском и [свидетелей] сто-роны шляхты в имение Качановичи с упомянутыми паном Лука-шем и паном Яном […] спрашивали мы панов Качановских, есть ли кто-нибудь из них или из людей общих, кто, на какое-либо право ссылаясь, на те имения претендовал. Никто там не претен-довал, и ни на какое право не ссылался.
Тогда мы, енерал и сторона шляхта, по требованию пана Лука-ша и пана Яна Димитровичей, и племянников их вышеупомя-нутых Диковицких, в это имение Качановичи и Молодильчицы, по праву рождения пану Лукашу, пану Яну Димитровичам и племянникам их доставшемся, и издавна во владении их находя-щемся, утвердили в держанье и спокойном пользовании в вечис-той посессии. […] И их в то имение Качановичи ввели в наслед-ство. […] Пан Лукаш, пан Ян Димитровичи Диковицкие и выше-упомянутые племянники их того имения материнского Качано-вичи и Молодильчицы вечне (пожизненно. – Примечание авто-ра) державцами посессорами остались.
Итак, я, енерал, со стороною шляхтою, что видел и слышал, то всё на тот мой интромицийный лист списав, с печатью и под-писью руки моей и печатями стороны шляхты до книг гродских пинских подаю и признаю.
Прокоп Диковицкий, енерал его королевской милости повета Пинского».
10 марта эту интромицию принял для записи наместник грод-ский пинский Иван Стоянович.
II. УПАДОК ГОСУДАРСТВЕННОСТИ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
После целой череды восстаний и войн, через которые прошла Речь Посполитая в XVII веке, после закрепления бессилия цент-ральной власти и анархического всевластия магнатов и шляхты, страна вошла в период экономического и политического упадка, приведшего в конце концов к ликвидации самой государст-венности. Но для этого понадобилось ещё одно столетие, в тече-ние которого государство Речь Посполитая находилось в “полу-обморочном состоянии”, если пользоваться сравнениями с сос-тоянием человеческого организма.
Особенно активно вмешивались иностранные государства в сопровождавшую в Речи Посполитой каждый период бескоро-левья предвыборную борьбу, стремясь провести на польский престол своего кандидата и, таким образом, обеспечить своё влияние на политику Польско-Литовского государства.
Многочисленные войны, которые вела Речь Посполитая в XVII веке, объективно повышали значимость шляхты как воен-ного сословия в политической жизни Польско-Литовского госу-дарства, однако реальную выгоду от многочисленных военных кампаний получали наиболее мощные группировки (фамилии или семейства) аристократии – магнаты. Представители магнат-ских родов занимали ключевые посты в Польше и Литве. К кон-цу XVII века они могли не только содержать за свой счёт воин-ские дружины и самостоятельно вести дипломатические перего-воры с представителями зарубежных государств, но и ставили порой себя выше королей Речи Посполитой.
В Великом княжестве Литовском влиятельными родами дли-тельное время считались Гаштольды, Кезгайлы, Воловичи, Гле-бовичи, Радзивиллы, хотя политическое влияние последних пос-ле войн и восстаний существенно ослабло.
Во второй половине 1670-х – первой половине 1680-х годов наибольшей власти добились магнаты, группировавшиеся вок-руг хоть и некняжеского, но влиятельного рода Пацов.
Княжеская фамилия Сапегов вместе с другими князьями – Огинскими – выступила против всевластия Пацов и повела с ни-ми борьбу, которая привела к переходу власти в Литве в их ру-ки. Таким образом, со второй половины 1680-х годов плеяду наиболее могущественных магнатов Великого княжества Литов-ского возглавили Сапеги, прежде всего – гетман Казимир-Ян Са-пега.
* * *
Исторический фон.
В 1688 году «В Варшаве на Вальном Сейме объявился бого-хульник против Пана Бога, атеист, прозываемый Лыщинским, подсудок брестский, которого хоть и отозвали, но присудили сжечь и сожгли. Богохульства его трудно было слушать…» (Мо-гилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
В 1690 году «По Божьему попущению на Украине, за Днепром и на Северщине, а также на Полесье и около Слуцка, на Чёрной Руси саранча, какой от века не слыхано, такой большой силы была и напала на хлеба, на травы, всё поела, так что не было че-го жать или косить…» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
* * *
Основателем новой (выборной в течение 2-х поколений) ди-настии на королевском троне Речи Посполитой явился саксон-ский курфюрст.
Саксонский принц Фридрих-Август I получил тщательное вос-питание и различными рыцарскими упражнениями ещё более развил свою и без того необыкновенную природную физичес-кую силу. К Августу вполне подходила французская песенка про Генриха IV: “…войну любил он страшно и дрался как петух, и в схватке рукопашной один он стоил двух…”. В 1686 году, то есть в 16 лет, Август отличился, осаждая вместе с датчанами Гам-бург. В 1687 – 1689 годах он предпринял обязательное для вос-питания принцев путешествие по Европе. Роскошь и велико-лепие Версальского и Лондонского дворов ослепили его. А пос-тоянная лесть, расточаемая его личным достоинствам, вскружи-ла ему голову и разожгла честолюбие.
Фридрих-Август сперва под началом отца, а затем курфюрста Баварского воевал на Рейне с французами в 1689 – 1691 годах. В 1691 году, по смерти отца, саксонский принц Фридрих-Август отправился в Вену, где подружился с римским королём Иоси-фом I, – обстоятельство, имевшее потом существенное влияние на его политику.
Со смертью старшего брата и наследника саксонской короны Иоанна-Георга IV в 1694 году его младший брат Фридрих-Август унаследовал курфюршеское достоинство и принял на-чальство над соединённым австрийско-саксонским войском, посланным в Венгрию против турок. Кстати, в те годы было много командующих армиями, не достигших 25-летнего возрас-та.
Фридрих-Август был высок, красив и физически силён. Он легко гнул подковы и серебряные кубки, поднимал 450-фунто-вое (184-килограммовое) чугунное ядро. Из песенки о фран-цузском короле Генрихе IV: «Ещё любил он женщин, имел средь них успех, победами увенчан, он жил счастливей всех». Совре-менники насчитали у Фридриха-Августа 700 любовниц и 354 внебрачных ребёнка.
Между тем к концу века дела в Речи Посполитой пришли в полное расстройство и король Ян III Собесский был бессилен что-либо сделать. В такой обстановке прославленный победами над турками король-полководец в городе Виланова 17 июня 1696 года ушёл из жизни, так и не сумев избавить Польское государство от внутренних раздоров и интриг.
После смерти Яна Собесского в Речи Посполитой вновь нача-лась борьба за власть, в которую по установившейся “доброй традиции” стали активно вмешиваться иностранные государ-ства. Повышенную активность проявляла французская дипло-матия, предложившая избрать новым королём принца де Конти. Но это не устраивало Московское государство и Священную Римскую империю, которые опасались выхода в таком случае Речи Посполитой из Священной лиги. Объединив усилия, пред-ставители этих двух стран противопоставили де Конти канди-датуру саксонского курфюрста Фридриха-Августа. Фридрих-Август, узнав о смерти польского короля и возникших на его счёт планах, вознамерился занять освободившийся престол. Пос-ле битвы в 1696 году при Олаше Фридрих-Август сложил с себя начальство над саксонско-австрийскими войсками, воевавшими в Венгрии, и вернулся в Вену, где объявил свой план добиваться польского престола.
* * *
Исторический фон.
В 1695 году из-за бурно таявших снегов «страшное наводне-ние было весной, которое нанесло большой ущерб и немало лю-дей из домов повыгоняло. Потом в том же году месяца июля 4 дня в субботу по Божьем Теле в вечер великий снег пошёл, ко-торый несколько дней лежал в Могилёве. А за Березиной, за Не-маном и далее – там в три раза хуже было. И целое лето зимнее, с морозом, хлебу урон нанесло, в то время, как приезжали из других городов для покупки зерна.
[…] Татары прокрались в несколько десятков тысяч и напали подо Львов, где мужественно сопротивлялся его милость пан староста луцкий, подскарбий надворный Менчинский. Множе-ство татаров в поле положил, а потом так сильно на них напа-дать стал, что турчина самого гоняя, едва копьём не убил. И ес-ли бы турчин крещёный, некий Богдан, копья саблей не отбил, пришёлся бы удар по нему, однако же епанча, которую имел на себе, порвалась, даже застёжки сорвались, и ушёл.
[…] А потом зимними дорогами несколько тысяч бедных лю-дей с жёнами и детьми поуходили в московскую землю со своих мест, так как дороговизна ещё хуже наступила. За мерку ржи пятнадцать гарцев предлагалось по злотому и более – за пол-горбушки хлеба около дня святого Яна в 1696 году, однако и то-го не было. Пшеница была по талеру битому, ячмень по 3 фло-рина, овёс по 2 флорина. Однако возле Слуцка, Минска и на [за-падном] пограничье литовском – там в три раза хуже дорого-визна была: даже детей своих бросали на дорогах, другие, посадив их на лавку ожидать, уходили…
[…] снова, через несколько лет после сожжения Лыщинского, другой объявился, ещё худший богохульник-атеист, некий Пше-боровский, которого также сожгли» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
В конце ноября 1696 года во Франции был промульгирован королевский указ о внесении всех гербов, имевших тогда хож-дение в королевстве, в пространный список – Всеобщий Гербов-ник. Но если чьё-то имя и герб заносились во Всеобщий Гербов-ник 1696 года, то это вовсе не означало, что носитель имени и владелец герба принадлежал к знати. Среди ста двадцати тысяч с небольшим зарегистрированных гербов только шестая часть принадлежала знатным лицам или семьям, поскольку в Западной Европе право иметь герб принадлежало не только дворянству, но и простолюдинам и корпорациям. Однако недворянские гер-бы имели свои отличия от дворянских.
* * *
В конце XVII века правительство Речи Посполитой, стремясь к сплочению своих земель, повело борьбу с русским языком и православием, усматривая в них почву для сепаратистских нас-троений. Уже почти 130 лет прошло со времени заключения Люблинской унии, благодаря которой Литва стала подвергаться не только усиленному проникновению на государственные должности в Великом княжестве поляков, но и польской культу-ры, нравов и языка. Постепенно почти вся литовская шляхта и представители высшего православного духовенства приняли ка-толичество или унию, переняв польские культуру и обычаи. На территории Великого княжества Литовского к концу XVII века численность униатов впервые за всю 100-летнюю историю унии превысила численность населения, остававшегося православ-ным. Как мы видим на примере рода Дзиковицких, ополячи-вание его также было уже давно завершено. Это видно хотя бы по польским именам дома Перхоровичей Дзиковицких. Так, в конце XVII – начале XVIII века в Луцком повете жил униатский ксёндз Габриэль Перхорович Дзиковицкий, который был женат на Хелене.
За прошедшее от Люблинской унии время литовское наречие русского языка (белорусская мова), долгие века бывшее языком государственного делопроизводства, подверглось сильному вли-янию и внедрению в него польских и латинских слов и выраже-ний. Ополяченная литовская шляхта, общавшаяся между собой исключительно по-польски, вообще стала с трудом понимать официальный государственный язык Литвы. Эта причина побу-дила послов Великого княжества на Сейме 1696 года внести предложение о замене русского языка польским в государст-венном употреблении Литвы. 29 августа 1696 года Всеобщая конфедерация сословий (конфедеративный Сейм) Речи Поспо-литой приняла постановление о том, что в Великом княжестве Литовском государственные документы должны отныне писать-ся не на литовском, как было ранее, а на польском и латинском языках. Предложение было принято всеми послами единодушно, ни один голос не раздался против. Таким образом произошла за-мена государственного языка Великого княжества Литовского. В следующем году это постановление стало законом.
Как раз с этого же времени и фамилия рода Домановичей, дав-но ставших по написанию в документах Диковицкими, но по устному звучанию – с польским “дз” в начале, теперь стала и пи-саться на польский лад – Дзиковицкие. То, что ранее уже прочно вошло лишь в разговорную речь, теперь, с переходом к поль-скому языку, закрепилось и в письменной форме. Со временем прежний вариант родового прозвания – Диковицкие – вообще забылся. Точно такие же изменения произошли и с другими ста-рыми литовскими фамилиями. К примеру, магнаты Радивилы стали Радзивиллами не только в разговорной речи, но и на письме. Соответственно, и село Диковичи приняло в документах новую форму написания – Дзиковичи.
III. КОРОЛЬ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ АВГУСТ II
С помощью своих агентов, не щадивших средств, саксонскому курфюрсту Фридриху-Августу удалось устранить кандидатуру своего соперника, принца де Конти, и даже, чтобы уничтожить последнее препятствие к своему избранию на престол Речи Пос-политой, он в Бадене близ Вены перешёл в католицизм. До 10 миллионов гульденов было потрачено на подкупы польских маг-натов, и чтобы добыть эту сумму, Фридриху-Августу пришлось продать и заложить часть своих наследственных земель. Во вре-мя выборов 1697 года для большей убедительности своих аргу-ментов по приказу царя Петра I к границам Речи Посполитой была придвинута русская армия. Усилия Фридриха-Августа и поддержавших его России и Австрии привели к требовавшемуся результату: Фридрих-Август был избран на польский престол под именем Августа II.
После избрания Августа польским королём предстоял ещё ко-ронационный Сейм, на котором уже избранного короля должны были венчать короной Речи Посполитой. Послам от шляхетства на коронационный Сейм шляхтой поветов выдавались так назы-ваемые “инструкции”. 9 августа 1697 года такая инструкция бы-ла выдана и послам Пинского повета, а среди подписавших её числился целый ряд Дзиковицких в количестве 16 человек: Ва-силий, Антон, Мартын, Осип, Миколай, Степан, Иван (скорее всего, это Иван-Лаврин Дмитриевич), Иван (скорее всего, это Ян Иванович-Лавринович), Степан, Мартын, Корней, Степан, Гав-риил, Антон, Иван и Прокоп. Последний из них был поветовым возным генералом.
15 сентября в древней столице польских королей Кракове на Августа II возложили польскую корону.
А вскоре в Польшу пришло известие об окончании войны Австрии с Турцией. Решающим событием, заставившим турок пойти на мир с австрийским императором, стала блестящая по-беда принца Евгения Савойского 11 сентября 1697 года у Зенты над войсками султана Мустафы II. Соотношение потерь сторон в этом сражении кажется совершенно неправдоподобным: турки потеряли убитыми около 25 тысяч, императорская же армия – всего 430 солдат и офицеров! На самом деле ничего удивитель-ного здесь нет, ибо войска принца Евгения заняли выгодную позицию и, кроме того, располагали лучшим по качеству и в большем количестве огнестрельным оружием и артиллерией.
Когда саксонский курфюрст стал польским королём Августом II, его двор по блеску и роскоши старался не уступать Версаль-скому и Лондонскому Дворам, так восхитившим его в юности. Балы, приёмы, фавориты и фаворитки, бесконечно сменяя друг друга, поглощали невероятные суммы. Но Август достиг своей цели – маленький Саксонско-Польский Двор стал одним из са-мых блестящих в Европе.
Возглавив Речь Посполитую на условиях персональной унии, Август II попытался укрепить свою власть в новом для себя го-сударстве, но такие настроения монарха совсем не понравились шляхте Польши и Литвы.
Интересны воспоминания современников о новом короле. Так, в частности, говорилось, что Август в детстве хоть и превосхо-дил сверстников ростом, но был худ, как жердь, и слаб, как цып-лёнок. Но он поставил перед собой цель с помощью упражнений стать таким же, как Геракл. До идеала своего Август не дотянул-ся, но непрерывные занятия гимнастикой, плаванием и конной ездой сделали своё дело. Август мог сбить с ног гвардейца, сме-ло хватал под уздцы норовистых лошадей, и те, почувствовав мощную руку, застывали на месте, пугливо водя глазами и при-жимая к голове уши.
При своём вступлении на престол Август обязался вернуть Речи Посполитой уступленные ею шведам провинции. Но маг-наты не хотели войны, и, чтобы исполнить своё обещание, ко-роль должен был вести её с помощью саксонских войск и на средства своей собственной страны.
* * *
Теперь опять приходится вспомнить о ливонском дворянине Рейнгольде Паткуле, который ранее был объявлен изменником шведским правительством. После своего побега и скитания по разным странам, он, наконец, приютился в Польше и начал вну-шать Августу II мысль овладеть Лифляндией, а для этой цели заключить договор с московским царём. Однако он советовал обращаться с царём так осторожно, чтобы не дать ему возмож-ности присвоить себе из принадлежавших Швеции земель более того, чем прежде владела Россия, то есть Ингерманландии и Ка-релии.
* * *
Исторический фон.
О событии, произошедшем накануне окончания века и пора-зившем воображение современников, рассказала потомкам уже цитировавшаяся выше Могилёвская хроника. В зимнее время, «за несколько лет перед выходом короля шведского из своего государства в чужие народы рыбаки под прусским Кролевцем, ловя рыбу, раз, два и три закинули сети, но улов оказался ма-леньким. Немного отойдя, на новом месте они опять закинули сеть и с большим трудом, думая, что это тяжесть рыбы, выта-щили на поверхность змея, нигде не виданного, толщины и дли-ны огромной необыкновенно, с головой с зубцами весьма свире-пой. Чешуя на нём была разных невиданных и невообразимых цветов, а глаза огнём пылают. Одним словом, это было необык-новенное чудовище, которое, когда его из сети вытряхнули, ста-ло страшно извиваться на льду и хотело снова улизнуть в про-рубь под лёд. Но рыбаки, устрашённые его видом и опасаясь, что его не удастся показать, пешнями, которыми лёд секут, его забили и до проруби добраться не дали. А чтобы показать такое страшное чудо, положив на сани, в Кролевец отвезли.
Когда же привезли того змея в Кролевец, дивился народ тако-му ужасному и невиданному змею. Однако несколько учёных людей и старики предсказали, что выйдет король могучий и страшный и под свою власть возьмёт разные народы. Но, так как змея забили и не допустили до проруби, не вернётся в свою сто-лицу...
Того змея вышеописанного в Кролевце для показа приказано было ошкурить, а шкуру, высушив, тряпьём набить, которая и до сих пор висит в старой ратуше в Кролевце».
* * *
Некоторые европейские державы пытались склонить русского царя Петра I к необходимости во имя борьбы с Османской импе-рией объединить католическую и православную церкви. Такую идею ревностно пропагандировал при царском дворе посол Речи Посполитой князь Огинский.
– Если Ваше Величество совершит это великое дело, – убеж-дал посол Петра I во время ассамблеи у Меншикова, – то Его Святейшество папа римский благословит Вас византийской ко-роной.
– Вы слышите? – обратился царь к присутствующим. – Папа римский отнял у турок Византию!
Все сдержанно заулыбались, поглядывая на посла. А Пётр про-должал в том же духе:
– А корону византийскую дарит мне. Ну, что ж, кланяюсь ему за такую милость. А Вас, господин Огинский, жалую своим ко-мендантом в Константинополь!
В 1698 году король Август II в ходе секретных переговоров с Петром I в Раве-Русской договорился о создании военно-поли-тического союза против Швеции. В случае победы над шведами русский царь обещал признать права Августа II как монарха Саксонии на Ливонию. И Август, и Пётр затем тщательно скры-вали свою договорённость от представителей Речи Посполитой.
* * *
В Литве в это время происходили свои внутренние процессы. Большинство ключевых должностей Великого княжества Ли-товского оказалось в руках клана Сапегов. Для укрепления сво-их позиций Сапеги использовали подкуп, устрашение, даже тер-рор. Сапегам удалось наладить неплохие отношения с избран-ным на престол Августом II. В Варшаве новому королю была обещана полная лояльность армии Великого княжества Литов-ского, которую Сапеги пытались реорганизовать по западноев-ропейскому образцу. Эта поддержка оказалась весьма кстати, учитывая сложность выборов Августа. Большое влияние оказы-вали Сапеги и на решения съездов шляхты, постановления пове-товых сеймиков.
В 1690 году маршалок надворный литовский Ян-Кароль Доль-ский получил от правительства Речи Посполитой земли под Пинском, и, будучи пинским старостой, в предместье города по-строил Замок Каролин, отметившийся в скором времни в исто-рии города.
Возраставшее всевластие Сапегов, про которых уже открыто говорили, что они хотят оторвать Литву от Польши и стать в ней независимыми правителями, вызвало недовольство других круп-нейших магнатов – Радзивиллов, Пацов, Огинских и Вишневец-ких. В 1682 – 1697 годах великим гетманом литовским был Казимир-Ян Сапега, а подскарбием – его брат Бенедикт-Павел Сапега. Важное значение в ослаблении власти Сапегов имел конфликт Казимира-Яна Сапеги и епископа виленского Кон-стантина-Казимира Бжостовского, в результате которого в 1694 году Казимира-Яна Сапегу отлучили от церкви. К концу правле-ния короля Яна III Собесского уже сформировалась коалиция против Сапегов (так называемые “республиканцы”).
* * *
Пинский староста и маршалок надворный литовский Ян-Ка-роль Дольский в начале 1695 года основал в Пинском предмес-тье Каролин монастырь католического Ордена коммунистов. Это был их единственный монастырь в Великом княжестве Ли-товском. Коммунисты содержали семинарию для воспитания и обучения будущих священнослужителей.
Ян-Кароль Дольский оставался пинским старостой до самой своей смерти, а умер он 29 апреля 1695 года. Дольский, полу-чивший в конце жизни графский титул, что весьма странно, поскольку по рождению он был князем, был дважды женат. Его единственная выжившая из всех детей дочь Катарина (1680 – 1725) – как раз с 1695 года стала женой князя Михала-Сервация Вишневецкого, из основы в роду Збаражских (1680 – 1744), ко-торый приходился пасынком самому Яну-Каролю Дольскому, будучи сыном его второй жены. И поскольку Ян-Кароль Доль-ский был последним мужским представителем княжеского рода Дольских, после его смерти все его владения через жену унасле-довал зять Михал-Серваций Вишневецкий.
Тем не менее, старостой в Пинске в 1695 году числится стар-ший брат Михала-Сервация – Януш-Антоний Вишневецкий.
* * *
Противостояние между Сапегами и другими магнатско-шля-хетскими группировками постоянно нарастало, начались столк-новения со стрельбой и жертвами. Часть литовской шляхты (“республиканцев”) в период бескоролевья (после смерти Яна Собесского; 1696 – 1697 года) под руководством Огинских и Вишневецких организовала в 1696 году в Бресте конфедерацию против Сапегов. Огинские и Вишневецкие издали универсал, в котором объявили гетмана Сапегу и его друзей врагами Отчизны и заочно приговорили их к смерти. Узнав об этом, гетман Казимир-Ян Сапега с войском направился к Бресту, где вскоре произошло крупное военное столкновение сапежинцев с конфе-дератами, в результате которого мятежная шляхта потерпела поражение.
Выборы нового короля раскололи великолитовскую шляхту: Сапеги приняли сторону французского принца Луи де Конти, их противники поддержали саксонского курфюрста Фридриха-Августа, вскоре избранного королём под именем Августа II.
Конфедерация выдвинула своих военных руководителей: вели-кого хорунжего Григория Огинского, берестейского (то есть из Бреста) подкомория Людвика Поцея и витебского каштеляна Михала Коцелла. Политической программой противников Сапе-гов стало требование уравнять права шляхты Великого княжест-ва Литовского и шляхты Польши, что предусматривало ограни-чение власти гетмана, подскарбия и других министров Литвы. Соответствующее постановление принял Сейм 25 июня 1697 года, выбравший нового короля Речи Посполитой Августа II.
Новый король Август II поручил Григорию Огинскому лишить Сапегов реальной власти над войсками Великого княжества Ли-товского и обратился за военной помощью к России. Григорию Огинскому удалось в 1697 году поднять мятеж в части войска Литвы. Однако признание Сапегами нового короля сняло угрозу русского вторжения. Формально для Августа II Сапеги переста-ли быть врагами, однако “республиканцы”, поощряемые Авгус-том II, продолжили борьбу.
Уже в 1698 году в Вильно организовалась новая антисапежин-ская конфедерация литовской шляхты. В 1698 году Август II ут-вердил Г. Огинского старостой жемайтским. Основные военные действия происходили в это время именно в Жемайтии и вокруг неё. Начавшаяся борьба приобрела характер затяжной граждан-ской войны, получившей название “Домашней войны в Литве”.
Под командой Огинских конфедераты направились на северо-запад, но за городом Ковно их 29 марта 1698 года встретили вой-ска Михала Сапеги. 28 апреля 1698 года боестолкновение про-изошло близ Жижморов. После битвы М. Сапега направился к городу Юрборку, где 22 июля 1698 года произошло ещё одно сражение с конфедератами. “Республиканцы”, потерпев пораже-ние от Сапегов в нескольких сражениях, поставили вместо Г. Огинского во главе мятежа витебского каштеляна Коцелла, ко-торый объявил против Сапегов посполитое рушение.
В 1698 году князь Юзеф Чарторыйский (ум. 1750), имевший владения на Пинщине, сын Яна-Кароля Чарторыйского (1626 – 1680), каким-то образом одновременно с Вишневецкими нена-долго получил должность пинского старосты. Видимо, он являл-ся сторонником Сапегов и они таким образом попытались воз-наградить его за счёт своих противников.
В декабре 1698 король прибыл в Гродно, и неподалёку, в Пузе-вичах, начались переговоры между конфликтующими сторонами при посредничестве епископа Бжостовского и генерала Флем-минга. Противостояние завершилось 21 декабря 1698 года под-писанием договора. Гетман Казимир-Ян Сапега признал уравне-ние прав шляхты, по этому соглашению армия Великого княже-ства сокращалась наполовину, до 3 тысяч человек.
В перспективе же этот мир означал начало конца партии Сапе-гов. Находившееся в их распоряжении войско, прекрасно себя показавшее в сражениях против шляхты Григория Огинского, было ограничено. Мир был заключён, но обе стороны были им недовольны.
К 1699 году в Великом княжестве начало складываться двое-властие. Г. Огинский был объявлен генеральным региментарием армии, М. Коцелл – генеральным полковником Великого княже-ства Литовского, с точки зрения “республиканцев” – высшим должностным лицом Великого княжества Литовского. Эта долж-ность не была предусмотрена правом, но была ликвидирована только в 1717 году. Пинский староста Януш-Антоний Вишне-вецкий получил должность маршалка надворного литовского.
Король Август II хотел бы использовать возникшие беспоряд-ки в своих целях (вовлечь Литву в войну со Швецией), но пона-чалу ограничился введением небольшого числа саксонских войск в Великое княжество, поскольку успокоить край в пред-дверии войны было необходимо. Но король остановился на по-лумерах, а Сапеги восприняли это как выражение поддержки. Поскольку противники Сапегов братья Вишневецкие были хо-зяевами в Пинске, скорее всего и Дзиковицкие оказались в стане противников Сапегов. Но, даже если это не так, материального достатка в этих конфликтах они не приобрели.
Мир между Сапегами и их противниками, заключённый под Гродно, как и следовало ожидать, оказался недолговечен.
* * *
После долгих соображений Август вошёл в союз против Шве-ции с Данией и отправил посольство в Москву. Так началась знаменитая Северная война, длившаяся 21 год. «Союзники рас-считывали, что при таком короле, какой был тогда в Швеции, легко будет отобрать земли на южном берегу Балтийского моря. В самом деле, молодой шестнадцатилетний Карл XII своим по-ведением подавал мало надежд самим шведам. Он не занимался делами, проводил время то безобразничая самым школьничес-ким образом, то устраивал балы, маскарады и разные увесе-ления.
Первые неприязненные действия против Швеции начались со стороны Дании. Датские войска выгнали голштинского герцога, он убежал в Стокгольм» (Костомаров Н.И.). В Москву прибыл послом от Августа Карловиц, а вместе с ним приехал под чужим именем и Паткуль. Это было в сентябре 1699 года.
В ноябре того же года, в подкрепление прежней устной дого-ворённости, был заключён тайный договор между Августом и Петром против Швеции. Август обязывался напасть на Ливонию с саксонскими войсками и склонить и Речь Посполитую к этой войне. Но царь обещал двинуть свои войска в Ингерманландию и Карелию не ранее, как после заключения мира с Турцией, и если этот мир почему-то не состоится, то обязывался помирить Августа со шведским королём, потому что в одиночку Август не в состоянии был вести войну.
В этом же году был заключён мир между Польшей и Турцией, по которому Речи Посполитой возвращалась Подолия, бывшая под турецкой властью с 1676 года. Речь Посполитая теперь по-лучила возможность направить высвободившиеся военные силы для наведения порядка во всё ещё неспокойные области держа-вы. Шляхта в Литве также создавала вооружённые отряды, но они использовались в “Домашней войне”.
«[В феврале 1700 года] Август двинулся с саксонскими войсками в Ливонию. С ним был Паткуль. Но здесь дела пошли не так успешно, как в Голштинии. Ливонское дворянство не под-давалось льстивым убеждениям Паткуля. Август осадил Ригу и не мог взять её при малочисленности своих орудий, а граждане Риги, как и дворяне ливонские, боялись изменять Швеции, не надеясь на выигрыш. Август отправил посла к Петру требовать, чтоб он, по условию, начал войну со шведами. Но Пётр, решив до тех пор не начинать войны, пока не заключит мира с Турци-ей, старался показывать миролюбивые отношения к Швеции» (Костомаров Н.И.). Речь Посполитая в лице своих магнатов и шляхты выразила желание сохранить нейтралитет в начавшейся войне и отказала в военной помощи Августу.
* * *
В Литве в это время работал книгоиздателем и переводчиком некто Илья Копиевич, родом из Мстиславля и окончивший гим-назию в Слуцке. В 1700 году он, из-за гражданской “Домашней войны” уехав с родной земли, открыл свою типографию в про-цветающем голландском городе Амстердаме, ставшую впослед-ствии довольно известной в Европе.
Уровень культуры польского общества во второй половине XVII – первой половине XVIII века значительно снизился по сравнению с периодом, предшествовавшим восстанию Хмель-ницкого. По сохранившимся сведениям, на одной из львовских ярмарок начала XVIII века среди прибывших мещан было 44% неграмотных, из крупной шляхты – 28, из средней шляхты – 40 и мелкой – 92% неграмотных. Эти цифры отражают более или менее положение в стране в целом.
И, хотя большинство мелкой пинской шляхты относилось к числу неграмотных, несмотря на наличие иезуитских и базили-анской школ в самом Пинске, Ян Иванович, являясь таким же мелким шляхтичем, был, похоже, грамотным, поскольку участ-вовал в написании документов. Хотя это лишь предположение.
Низкий уровень просвещения, религиозный фанатизм и нетер-пимость благоприятствовали распространению суеверий и пред-рассудков. Сужение политических горизонтов, застой во внут-ренней жизни имели своим следствием ограничение и оскудение интеллектуальных интересов. Шляхетское общество проявляет равнодушие и пренебрежение к науке и культуре, и в то же вре-мя рабски копирует французские или саксонские моды в одежде, украшениях, образе жизни. Жизнь магнатов, окружённых много-численными приживалами из мелкой шляхты, а также следую-щих их примеру помещиков средней руки, проходила в разгуле и пьянстве, постоянных столкновениях и вооружённых нападе-ниях одних шляхетских групп на другие. В это время родились такие выражения, как “Польша держится беспорядком” и “При королях саксонских ешь, пей и распускай пояс”.
К восемнадцатому столетию винное дело стало почти главным занятием евреев в Речи Посполитой. Этот промысел часто созда-вал столкновения между евреем и мужиком, этим бесправным “хлопом”, который шёл в шинок не от достатка, а от крайней бедности и горя.
* * *
При дворе Августа II существовал обычай на пирах взвеши-вать гостей до и после еды. Данные эти заносили в особую мер-ную книгу. Согласно записям, гости на пирах прибавляли в весе до 3 килограммов! Причём, меню состояло преимущественно из острых и жирных мясных блюд, горячих и холодных. Запивали всё это большим количеством вина.
Последствия неумеренного чревоугодия должны были предуп-реждать медики, дежурившие во дворце во время пиршеств.
Что же касается характеристики польской шляхты этого вре-мени, то, как писал английский писатель Д. Дефо в первой поло-вине XVIII века, «Венеция и Польша – вот две страны, где знатное происхождение превозносится ныне в преувеличенных до смешного размерах. В Польше эта кичливость своим проис-хождением ещё хуже. Дворяне помыкают бедным людом в Польше, как псами, и нередко их убивают, ни перед кем не отве-чая за это... Причиной тому – польская спесь и гордыня. Отно-сительно польской шляхты и помещиков, – продолжает Дефо, – мы можем утверждать, что это люди наиболее надменные, вла-столюбивые и заносчивые из всех живущих».
Очень похожа оказалась польская шляхта на сословие идальго в Испании. Испанские идальго долгие века отличались от благо-родных сословий других стран Европы бросающейся в глаза смесью чего-то низменно-безобразного с возвышенным, и даже театрально-напыщенным. Именно такая характеристика и род-нила их с польско-литовским шляхетством. И в Испании, и в Речи Посполитой человеческие страсти долго сохраняли свою изначальную силу и страсть. В обеих странах благородное со-словие было особо привержено к звучным речам и патетическим чувствам.
Кстати об Испании. В 1700 году испанская ветвь рода Габ-сбургов из-за целой серии близкородственных браков, сперва выродившись, вымерла. Испания с её заморскими колониями пе-решла к Бурбонам – представителям французского королевского рода. Австрийская ветвь Габсбургов не согласилась с таким ре-шением и началась “Война за испанское наследство”, которая отвлекла внимание и силы Габсбургов от борьбы, начинавшейся на востоке Европы.
Если значение королевской власти в Речи Посполитой было давно подорвано, то теперь потерял своё значение и другой ор-ган центральной власти – Сейм. Установление в XVII веке прин-ципа “либерум вето”, то есть полного единогласия при решении дел, давало право любому участнику Сейма выступить против сеймового постановления, и в таком случае оно отменялось. Та-кой порядок голосования, по мнению магнатов, не давал воз-можности “глупому большинству приказывать мудрому мень-шинству”. Право “либерум вето” строго охранялось, так как счи-талось, что покушение на него ограничит “шляхетскую свободу” – одну из важнейших основ польской государственности. Пове-товые собрания шляхты – сеймики – действовали совершенно самостоятельно и только в интересах местной шляхты, что уси-ливало децентрализацию страны.
Борьба между королями и знатью, а также между отдельными магнатскими группировками Речи Посполитой породила явле-ние “шляхетской дипломатии”, когда, копируя королевский Двор, магнаты стали создавать при своих дворах на базе личных канцелярий собственные “министерства иностранных дел” для связи с иностранными государями. Речь Посполитая была силь-но ослаблена и в военном отношении. Польское войско (“поспо-литое рушение”), в котором преобладала шляхетская конница, отличавшаяся недисциплинированностью, потеряло своё значе-ние. Большая часть регулярного войска состояла из иностранных наёмников. Военное командование не пользовалось авторите-том, его деятельность характеризовалась чудовищными злоупо-треблениями. Войскам иногда не выплачивалось жалованье, и в таких случаях солдаты расходились по домам или грабили шля-хетские поместья и крестьян.
В качестве иллюстрации к тогдашней жизни можно привести выдержки из инструкции депутатам, отправляемым на Варшав-ский Сейм в 1700 году от Брестского воеводства.
«…Должны довести до сведения короля, что неисполнение прежних обещаний относительно вывода саксонских войск из пределов Речи Посполитой совершается в ущерб правам и благоденствию разорённой страны.
…5. При чтении pactorum conventorum не входить ни в какие соглашения до тех пор, пока немцы буквально не будут выведе-ны из Речи Посполитой и не довольствоваться обманчивыми обещаниями…
…7. Просить короля о заключении союза с Московским госу-дарством настолько тесного и дружелюбного, чтобы можно бы-ло сдержать неприязненные атаки последнего…
…10. Настаивать на удалении немцев из разных крепостей с тем, чтобы защита оных на будущее время была вверяема пат-риотам.
11. Привлечь к суду сенаторов, согласившихся на введение не-приятельских войск во внутренность страны и требовать, чтобы на будущее время они сего не делали.
12. Ходатайствовать, чтобы места в Короне и на Литве раз-давались туземцам и отнюдь не иностранцам и чтобы индиге-натов не было.
…17. Противиться назначению податей со шляхты.
…21. Требовать устранения немцев и жидов от экономичес-кого управления и отнятия у них ключей от скарбовых (то есть вещевых. – Примечание автора) складов; лишения права защи-щаться “железными листами” от ответственности за долги шлях-те, и взыскании долгов с брестского кагала…» (Акты, издавае-мые Виленскою археографическою комиссиею).
* * *
В войне против Дании шведы, ведомые молодым, воинствен-ным, безрассудно храбрым и талантливым королём Карлом XII, сумели не только защититься, но Карл смелой вылазкой чуть было не захватил Копенгаген и заставил Данию выйти из войны. То было 8 августа 1700 года. Расправившись с датчанами, Карл поспешил к Риге, осаждённой польским войском. Вскоре после этого в начавшуюся в Ливонии войну включилась Россия.
«Редкая война даже Россию заставала так врасплох, так плохо была обдумана и подготовлена, как Северная. Какие союзники были у Петра в начале этой войны? Польский король Август II, не сама Польша, а курфюрст Германской империи, совсем бес-совестный саксонский авантюрист, кое-как забравшийся на польский престол и которого чуть не половина Польши готова была сбросить с этого престола, потом какая-то Дания, не умев-шая собрать солдат для защиты своей столицы от 15 тысяч шве-дов, неожиданно под неё подплывших, и в несколько дней по-зорно бежавшая из коалиции по миру в Травендале, а душою союза был ливонский проходимец Паткуль, предназначавший Петру, единственному серьёзному участнику этой опереточной коалиции, роль совсем балаганного простака, который за свои будущие победы должен довольствоваться болотами Ингрии и Карелии. Войну начали кое-как, спустя рукава. Намечены были ближайшие цели, но не заметно разработанного плана. За 5 ме-сяцев до разрыва Пётр приторговывал продажные пушки у шве-дов, с которыми собирался воевать» (Ключевский В.О.).
Одной из ярких иллюстраций полководческого “гения” царя Петра является битва со шведами под Нарвой. Двинутая под Нарву армия, численностью 35 – 40 тысяч, состояла большею частью из новобранцев. «Стратегических путей не было; по грязным осенним дорогам не могли подвезти достаточно ни сна-рядов, ни продовольствия. Начали обстреливать крепость; но пушки оказывались негодными, да и те скоро перестали стре-лять за недостатком пороха» (Ключевский В.О.). Накануне битвы Пётр, поняв, что его ожидает поражение, уехал в свои владения собирать новую армию. У него даже не появилось мысли уклониться от заведомо проигранного сражения, или хотя бы сменить невыгодную позицию. А зачем? В России людей предостаточно. Солдаты старой армии были для него уже покой-никами. Оставленный ими командовать иностранный офицер-наёмник даже не мог говорить по-русски. Осаждающие, по сло-вам очевидца, ходили около крепости, как кошки около горячей каши; но мер против наступления Карла XII не приняли.
В злую ноябрьскую вьюгу король подкрался к русскому лаге-рю. Утром спавших русских солдат разбудили, построили в ше-ренги и погнали на бойню. В этом сражении десять тысяч шве-дов наголову разгромили сорок тысяч русских. Из-за большого количества бегущих людей рухнули два моста, унося с собой около 10 тысяч беглецов. Король пуще всего боялся, как бы дво-рянская и казачья конница Шереметева не ударила ему в тыл; но она, по словам Карла, была так любезна, что бросилась бежать вплавь через реку Нарову, потопив тысячу коней. Количество пленённых было настолько велико, что Карл XII, опасаясь за безопасность своих солдат, отпраздновавших обильной выпив-кой победу, приказал сапёрам за ночь восстановить один из мос-тов, чтобы дать части русских возможность бежать из шведского плена.
«Около трети осадного корпуса, вся артиллерия и десятков во-семь начальных людей, в том числе десять генералов, были по-теряны. Шведский 18-летний мальчик выражал полное удоволь-ствие, что так легко выручил Нарву, неприятельскую армию раз-бил и весь генералитет в полон взял» (Ключевский В.О.).
* * *
Новый виток “Домашней войны в Литве” пришёлся на 1700 год. Сапеги, используя необходимость поставить Августу II вспомогательный корпус в начавшейся войне со Швецией, по-пытались вернуть своё влияние. Во время каденции трибунала обе стороны проявили явное нежелание договариваться. Имели место ссоры и стрельба. Выбор маршалком Кароля Радзивилла – неприятеля Сапегов – только обострил ситуацию. С обеих сто-рон начались провокации.
Напряжение достигло своего максимума, когда произошёл следующий случай. Шляхтич минского воеводства Себастьян Цедровский стрелял в карету, в которой ехал гетман Сапега. Сторонники Сапегов в отместку немедленно обстреляли карету, которую приняли за карету главного неприятеля Сапегов – Ко-целла. На их несчастье, в ней ехали братья-князья Михал-Сер-ваций и Януш-Антоний Вишневецкие. В результате нападения оба получили ранения. Стан противников Сапегов пополнился влиятельнейшим семейством. Стало понятно, что на этот раз кровопролития избежать не удастся. Сапеги, пользуясь начав-шейся Северной войной, стали собирать войска. В ответ и шлях-та, основываясь на универсале Августа, объявила о посполитом рушении. Михал-Серваций Вишневецкий принял командование над шляхетским войском и наёмниками. Обе армии стали го-товиться не к поддержке короля, а к столкновению между собой. Посланец короля не смог примирить стороны.
Показательна расстановка сил в противостоянии. В коалицию против Сапегов вошли 16 поветов, включая Пинский, а также часть жмудского староства. За Сапегов стояли Вильно, Ковно, Вилькомир, Мозырь и Речица. Из этого следует, что все те Дзи-ковицкие, что исполняли тогда свои шляхетские обязанности по обязательному участию в составе Пинской хоругви по посполи-тому рушению, должны были оказаться участниками “Домаш-ней войны” под командованием Вишневецких…
18 – 19 ноября 1700 года “республиканская” шляхта под руко-водством великого хорунжего литовского Г.-А. Огинского в бит-ве под Вильно у города Ошмяны разбила Сапегов.
Вновь армии противников встретились для решительного сра-жения 1 декабря неподалёку от городка Олькеники (Алькенин-ки). Епископ Бжостовский предпринял очередную попытку при-мирить стороны, но не преуспел в этом. Численное преимущест-во было на стороне шляхты, качественное – на стороне армии Сапегов. Последние в своих частях имели хорошую пехоту, ар-тиллерию, рейтаров и татарскую конницу. Посполитое рушение могло противопоставить этому наёмную валашскую кавалерию и шляхетские хоругви 16 поветов. Впрочем, позиция, выбранная Вишневецким для сражения, была несколько лучше, так как скрывала за лесом передвижение основной массы войск, что позволило Григорию Огинскому начать движение своего отряда в тыл армии Сапегов.
После ожесточённого сражения между отрядами пехоты в центре позиций противников, почти все лидеры армии гетмана покинули место боя. В результате, лишившись командования, армия Сапегов стала отступать, и в конечном итоге обратилась в бегство. С горсткой приближённых на поле боя остался сын гет-мана Сапеги конюший Великого княжества Литовского Михал Сапега. Его окружили вместе с пушками, но до заключения условий мира он отдался под защиту виленского епископа Бжос-товского и каноника Беллозора. (По другим сведениям, он, окру-жённый, сдался Михалу-Сервацию Вишневецкому). С почётом М. Сапега был препровождён в Бернардинскую обитель в Ольке-никах. Но утром следующего дня пленники были казнены вор-вавшейся в обитель шляхтой. (По другим сведениям, он был зарублен саблями прямо на месте пленения). 24 ноября 1700 года в Олькениках была установлена победа “республиканцев”.
К власти в княжестве пришли теперь князья Вишневецкие и Огинские. Победа шляхты над Сапегами привела к невиданной анархии в крае. Конфедерация перешла к управлению княжест-вом с такой бесцеремонностью, словно Август II уже не был ни королём, ни великим князем. Руководители коалиции получили огромные дивиденды: Михал-Серваций Вишневецкий на два го-да получил в управление вооружённые силы, Коцелл и Огинские получили право на сбор податей, Кароль Радзивилл получил в управление конфискованное имущество. Даже инициатор резни пленных священник Беллозор стал представителем княжества при короле. Имущество Сапегов было конфисковано, а сами они были объявлены лишёнными чести и изгнанными.
«После зарубления конюшего и по учинению этой безбожной экспедиции паны конфедераты в Олькениках разные соглашения заключили, воинские должности разным панам пораздавали, а потом ходили по сапежинским имениям и задолженности, как со своих имений, брали. И в разных воеводствах и поветах свои постановления издавали. Сапежинское имущество грабили и хо-тя и не задолжавшие города и местечки обдирая так своевольно, как и сапежинцы раньше большие кривды чинили» (Могилёв-ская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого). Многие конфиско-ванные владения рода Сапегов были розданы другим феодалам. Битвой под Олькениками фактически завершилась многолетняя “Домашняя война”, но облегчения стране не наступило.
Сапеги и их ближайшее окружение бежали в Пруссию. Проек-ты, начатые ими по модернизации вооружённых сил и централи-зации финансового аппарата были забыты на многие десятиле-тия.
«Начался век восемнадцатый по Пану Христу, а ожидавшийся долгожданный мир обернулся ещё худшими несчастьями, оскор-блениями, грабежами и разбоями на дорогах. Трудно приходи-лось тем, кто в дорогу выехал, так как на ней конные отряды гультяйства один на другой нападали… В этом году была силь-ная дороговизна из-за неурожая» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
* * *
Если бы король Карл постарался добить обессиленную армию Петра, война, вероятно, закончилась бы скорой победой шведов. Но Карл XII распределил свои войска по Ливонии и готовился нападать весною на Польшу с целью низложить Августа. Тем са-мым, Карл повёл дело так, что Петру не требовалось оказывать прямой помощи Августу. Это позволило Петру в зиму 1700 – 1701 годов собрать новую армию и отлить около 300 пушек из снятых с колоколен церковных колоколов.
В самой Польше различные слои шляхты и магнатско-шляхет-ские группировки относились к войне со Швецией по-разному, но в общем не одобряли её. Август должен был считаться с этими настроениями. «Август в феврале 1701 года увиделся с Петром в Биржах (Динабургского уезда), и оба государя провели несколько дней в пиршествах, стараясь перепить друг друга; но при забавах и кутежах заключили договор, по которому Пётр обещал поддерживать Августа, давать ему от 15.000 до 20.000 войска и платить в течение трёх лет по сто тысяч рублей с тем, что король будет воевать в Ливонии. Тогда условились, что Рос-сия завоюет себе Ингерманландию и Карелию, а Ливония будет уступлена Речи Посполитой. Здесь Август договаривался только от своего лица. Речь Посполитая не принимала прямого участия в войне, хотя Пётр старался склонить к этому бывших с Авгус-том панов» (Костомаров Н.И.).
Весной 1701 года шведский король, высадившись в Эстляндии с лучшими своими силами, окончательно вытеснил саксонцев из Ливонии, после чего захватил Курляндию и пошёл войной на Августа II. Карл XII стремился к военным победам и к подавле-нию своих противников вооружённой рукой. Проигнорировав заявления Речи Посполитой о её нейтралитете, он вступил с вой-сками в Литву и Польшу.
Бранденбургский курфюрст Фридрих III, с началом Северной войны и войны за испанское наследство пообещавший поддер-жать Австрию против её врагов, добился у императора королев-ского титула. В 1701 году курфюрст провозгласил себя королём Пруссии под именем Фридриха I. Таким образом, бывший вас-сал Речи Посполитой стал независимым правителем новорож-денного Прусского королевства.
* * *
«Шведский король вошёл в Польшу в мае и занял Варшаву; половина Польши стала против Августа; другая была за него; составилось две конфедерации: Сандомирская – из шляхты юж-ных воеводств в пользу Августа, и Шродская – из северных за Карла. Шведы вербовали в Польше и Силезии людей в своё вой-ско» (Костомаров Н.И.).
Речь Посполитая вступила в XVIII век уже ослабленной, а крупные потрясения, которые пришлось испытать стране в пер-вые десятилетия этого века, ещё более расшатали Польско-Литовское государство. Непрерывные войны, разорение страны иностранными армиями и эпидемии повлекли за собой хозяйст-венную разруху и сокращение численности населения.
В это время на территории Правобережной Украины опять обострилась ситуация. Некий Семён Иванович Палий, носивший звание фастовского (хвастовского) полковника, стал предводи-телем казаков на правой стороне Днепра. Фастов стал гнездом беглецов, затеявших восстание по всей южной Руси против польских владельцев, пристанищем всех бездомных, бедных и беспокойных. Именно таких собирал вокруг себя с 1701 года Па-лий и подговаривал их против поляков. «Между тем над пра-вобережными казаками продолжали существовать гетманы, ут-верждаемые властию короля. В первых годах XVIII века был та-ким гетманом Самусь, он был друг Палия и со всеми своими казаками стал во враждебное отношение к полякам» (Косто-маров Н.И.). Палий и Самусь, призвав всех крестьян к оружию, начали новое восстание против Речи Посполитой. Шляхта, со-ставившая там ополчение, потерпела поражение.
* * *
Противники шведов в Речи Посполитой, не слишком надеясь на Августа II, решили обратиться за поддержкой к России. В апреле 1702 года пророссийски настроенная шляхта во главе с великим гетманом литовским Михалом-Сервацием Вишневец-ким подписала соглашение с царём Петром I о создании анти-шведского союза, согласившись отдать в заклад за поддержку города Друя и Старый Быхов. После этого в Литву был направ-лен 12-тысячный отряд запорожских казаков во главе с гетма-ном Иваном Мазепой.
В сражении под Клишовом 9 июля 1702 года шведы одержали решительную победу над соединёнными войсками саксонцев и поляков, а затем заняли Краков. Как писал бывалый воин, иска-тель приключений и денег, итальянец по происхождению Джу-лио Лигви, ставший сначала австрийским, а затем польским офицером, «если бы Август с Карлом XII дрались на кулаках, то дело воинственного шведа было бы гиблым. Кроме того, Август не трус. Он храбр, а подчас безрассудно бросается на любого не-приятеля. Не щадит ни войск, ни себя. Но странное обстоятель-ство: король умудряется проигрывать все битвы, которые начи-нал. Пока что это обошлось его государству в 88 миллионов та-леров. Кроме того, бесследно исчезли в пороховом дыму 800 пу-шек и 40 тысяч отборных гвардейцев».
Но эти удачи не означали конца польского похода; саксонские войска не ушли из Польши. Карл XII стремился обеспечить свой тыл для борьбы против России, но этой цели не достиг.
* * *
В 1702 году ректор Пинского иезуитского коллегиума Мартин Годебский нашел в костёле святого Станислава мощи Андрея Боболи, погибшего от рук казаков, и много сделал для рас-пространения культа этого святого на Полесье.
30 августа того же года волынский каштелян и полковник Во-лынского воеводства Францишек на Ледохове и Крупе Ледухов-ский (Ледоховский) издал универсал к шляхте, объявляющий о восстании наказного казацкого гетмана Самуся Ивановича и со-зывающий посполитое рушение. 22 сентября 1702 года Ледухов-ский издал новый универсал, созывающий шляхту воеводства на поголовное ополчение против казаков. 3 октября он опять издал универсал, но уже с угрозой тем шляхтичам, которые не явятся на посполитое рушение.
16 октября 1702 года на Украине казаки овладели Бердичевом и произвели там массовую резню и кровопролитие над польски-ми солдатами, шляхтой и евреями, предводители шляхетского ополчения бежали. Гетман Самусь «взял крепость Немиров. Ка-заки мучительски перебили там всех шляхтичей и евреев. Палий в это же время овладел Белою Церковью. Восстание по берегам Буга и Днестра росло на страх полякам. Сжигались усадьбы вла-дельцев, истреблялось их достояние, где только могли встретить поляка или иудея, – тотчас мучили до смерти, мещане и крестья-не составляли шайки, называя себя казаками, а своих атаманов – полковниками. Поляки и иудеи спасались бегством толпами, на-шлись и такие шляхтичи, что приставали к казакам и вместе с ними делались врагами своей же братьи» (Костомаров Н.И.). После этого восстание распространилось на Подолию и Волынь.
11 ноября 1702 года подстолий земский и писарь гродский летичевский Юзеф с Струмян на Мукше Домбровский издал универсал, обращённый к шляхте воеводства Подольского, со-зывающий её на посполитое рушение против казаков.
20 ноября 1702 года сеймик шляхты Волынского воеводства принял постановление собрать против казаков ополчение из все-го воеводства по одному солдату (шляхтичу или иностранцу) с каждых 30 дымов, устроить сбор податей, предоставить волын-скому каштеляну право созвать посполитое рушение и отпра-вить послов за помощью в воеводства Русское (Брестское), Белз-ское, Люблинское и в землю Холмскую. 22 ноября коронный подкоморий граф Ежи-Доминик Любомирский издал универсал к волынской шляхте, в котором объявил, что готов содейство-вать ей в усмирении казаков, и пригласил шляхтичей собираться в лагерь под селом Полонное.
Вскоре каштелян Ледуховский сумел укротить восстание на Волыни, но в Подолии, где его возглавлял сам гетман Самусь, оно не могло улечься так быстро. Польша была тогда занята вой-ной со Швецией, ей было трудно сосредоточить свои силы для прекращения беспорядков. Поляки стали просить царя Петра со-действовать усмирению малороссов, и Пётр приказал послать от себя увещательные грамоты Самусю и Палию, но грамоты эти не оказали на них никакого влияния.
Великий коронный гетман Иероним Любомирский начал сове-товать панам прибегнуть к мирным средствам. На Любомирско-го из-за этого было брошено подозрение в измене и вместо него был назначен польный гетман Синявский. Этот предводитель собрал дворовые отряды разных панов и присоединил их к свое-му небольшому войску. Зимой 1702 – 1703 годов Синявский без особого труда рассеял разрозненные отряды разошедшихся по домам казаков. Самусь был разбит в Немирове и потерял свою популярность в народе, которая теперь перешла к Палию. Подолия была укрощёна.
18 марта 1703 года великий коронный гетман Адам-Миколай Синявский издал универсал к жителям Подольского, Брацлав-ского, Волынского воеводств и к начальникам расположенных в этих воеводствах войск, в котором сообщал об усмирении казац-ко-крестьянского восстания и приглашал жителей спокойно воз-вращаться домой. Начальникам войск здесь же он приказал пре-кратить беспорядки, производимые под предлогом усмирения восставших.
* * *
Несмотря на изгнание Сапегов из Великого княжества Литов-ского, победители ещё долго не могли подчинить край своей полной власти. Основой сопротивления “республиканцам” в Литве в 1701 – 1702 годах стали бывшие владения Сапегов: Че-рею и Дубровно противники Сапегов взяли в 1701 году. Сраже-ние под городом Дубровно окончательно поставило точку в за-тянувшемся споре. Сапеги были отстранены от первых ролей в Великом княжестве Литовском. В этом же году по какой-то причине (перераспределение должностей и владений?) Пинское староство перешло от Януша-Антония к его младшему брату Михалу-Сервацию Вишневецкому, гетману Великого княжества Литовского.
1702 год отмечен продолжительной осадой “республиканца-ми” ранее сапежинского города Быхова (29 августа – 10 октяб-ря), которая завершилась почётной сдачей гарнизона. Разрушен был также Ружанский дворец Сапегов.
Убедившись, что война приобретает затяжной характер, Карл XII решил вывести Августа II из игры, используя внутренние противоречия среди литовской шляхты. Первоначально шведы, лишив власти в Литве Вишневецких и Огинских, стали поддер-живать Сапегов, которые только два с половиной года назад, пы-таясь установить своё господство в Литве, потерпели военное поражение от литовских магнатов и шляхты. 6 марта 1703 года Сапеги официально приняли сторону шведского короля Карла XII и дальнейшие их действия стали частью Северной войны, где Сапеги сражались на стороне шведов.
2 мая 1703 года шведы одержали новую победу над саксон-цами под Пултуском, однако Август II отказался признать пора-жение.
Переход Сапегов на сторону шведов резко ухудшил позиции Августа II. В крайне неблагоприятной для себя обстановке, стре-мясь сплотить всё польское и литовское общество на борьбу со Карлом XII, Август II созывает в Люблине Чрезвычайный Сейм, проходивший с 11 июня по 19 августа 1703 года. Пинский ста-роста Михал-Серваций Вишневецкий был маршалом (председа-телем) этого Чрезвычайного Сейма. В июле сторонники россий-ской ориентации на Сейме подтвердили своё намерение состоять в союзе с Россией даже в том случае, если против этого будет выступать польская шляхта. Все участники Сейма дали клятву на верность Речи Посполитой и её королю. С того же 1703 года Михал-Серваций Вишневецкий стал великим гетманом литов-ским.
24 июля 1703 года шляхта Брестского воеводства, собравшись на посполитое рушение вследствие постановления Речи Поспо-литой на Чрезвычайном Сейме изгнать неприятеля силой квар-циального войска, и обнаружив, что некоторые из граждан не только не явились на посполитое рушение сами, но и не выста-вили почт, не объяснив своего отсутствия, постановила взыскать с виновных по 10 злотых подымного (Акты, издаваемые Вилен-скою археографическою комиссиею).
Вскоре решение Сейма о посполитом рушении было получено в Пинске, поскольку в начале XVIII века, а может быть и рань-ше, открылась первая почтовая станция на Пинщине, что доста-вило возможность относительно быстрой связи местных жите-лей с внешним миром. Вследствие этого распоряжения шляхта Пинщины, включая и обязанных службой Дзиковицких, оказа-лась призванной на войну под знамёна великого гетмана Миха-ла-Сервация Вишневецкого.
Карл XII в это время расположился с войском в Речи Поспо-литой, обложив её большой контрибуцией. «Шведы, загостив-шись в Польше, – писал русский историк Н.И. Костомаров, – скоро стали озлоблять против себя жителей главным образом тем, что, будучи протестантами, не оказывали уважения римско-католической святыне. Несчастная Польша попала, так сказать, между двух огней: её разоряли и шведы, и саксонцы, и самые сыны её. Август бегал от Карла; Карл гонялся за Августом, раз-бил снова саксонское войско при Пултуске, осадил Торунь и стоял перед ним целых полгода, пока, наконец, взял его в конце сентября 1703 года.
[…] При посредстве Паткуля, который был принят в русскую службу и находился теперь при Августе уже в качестве царского уполномоченного, Август заключил договор с русским царём, по которому русский царь обязался дать польскому королю 12.000 войска и 300.000 рублей. Достойно замечания, что сам Паткуль, понимавший планы Петра и старавшийся подделаться к нему, выражался тогда, что этот договор был заключаем только для вида и что в интересах царя, да и самого короля, было не допус-кать поляков прийти в силу».
Карл XII, гоняясь по польским городам и лесам за Августом II, оставил на русской границе слабые отряды, чем дал возмож-ность Петру собрать силы и время научиться воевать.
«Швед увяз в Польше для того, чтоб обеспечить себе тыл для действия против России, чтоб свергнуть с престола короля Ав-густа и возвести на его место человека, себе вполне преданного, следовательно, враждебного России. Чтоб воспрепятствовать ис-полнению этого плана, надо было деятельно помочь Августу. Но помочь ему было трудно. Русский посланник в Польше князь Григорий Долгорукий писал, что “в короле крепости немного, как у короля, так и в казне Речи Посполитой денег нет, но на польских дам, на оперы и комедии у короля деньги есть, одним оперным певцам дано на зиму 100.000 ефимков”» (Соловьёв С.М.).
Между тем, шведские войска, заняв большую часть террито-рии Речи Посполитой, включая Варшаву и Краков, беспощадно обирали население. Конфискации и контрибуции, грабежи и опустошения возбудили в стране всеобщее возмущение. Против шведских войск поднялись горожане, крестьяне, шляхта. Часть литовской шляхты вступила в контакт с Россией, от которой она стала получать материальную и военную помощь. Формально, однако, Речь Посполитая всё ещё не вступила ещё в войну со шведами. Большая часть польских военных сил была брошена на подавление крестьянского восстания на Правобережной Украи-не под предводительством Семёна Палия. Военные действия против шведов вели главным образом расположенные в Речи Посполитой саксонские войска, которые жили за счёт населения.
В конце 1703 года шведский король, убедившийся в непопу-лярности среди значительной части литовской шляхты Сапегов, призвал своих сторонников в Речи Посполитой избрать на пре-стол Якова Собесского, сына бывшего популярного среди шлях-ты польского короля Яна Собесского.
14 января 1704 года польский кардинал-примас Радзиевский по приказанию Карла XII созвал Сейм в Варшаве под предлогом заключения мира со шведским королём, который объявил, что хочет договориться только с республикой, а не с польским коро-лём Августом. На самом деле этот предлог нужен был для того, чтобы Сейм происходил в отсутствие короля. Уполномоченным от Карла XII на Сейме был генерал Горн, а отряд шведского вой-ска разместился около здания, где заседал Сейм.
Противники войны со Швецией под покровительством Карла XII создали Варшавскую конфедерацию. Несмотря на данную ранее на Чрезвычайном Сейме клятву, она не помешала карди-налу-примасу Михалу Радзиевскому и познанскому воеводе Станиславу Лещинскому объявить о создании конфедерации против Августа II. Их активно поддержал Карл XII, беспрепят-ственно вступивший в Познань.
2 февраля Горн передал Сейму письменное объявление, что король его не может войти ни в какие переговоры с республи-кой, пока она не будет свободна, то есть переговоры и решения настоящего Сейма не должны ни от кого зависеть, а для этого необходимо свергнуть короля Августа II с престола.
Шведы представили Сейму несколько перехваченных писем Августа, где говорилось о скандальности, вероломстве и пьянст-ве поляков. Варшавские конфедераты, они же послы на Сейме, по требованию примаса объявили 5 февраля Августа лишённым престола. Сейм объявил, что “Август, саксонский курфюрст, не способен носить польскую корону”. Польский престол был еди-ногласно признан свободным.
Раздражение панов ещё более усилилось, когда они узнали, что Август арестовал Якова Собесского и его брата Константи-на. Братья охотились в Силезии, где на них 21 февраля внезапно напали на дороге тридцать саксонских драгун. Они были отве-зены в крепость Кёнигсштейн и заключены под стражу. Когда же Карлу XII доложили об аресте Якова Собесского, он заявил: “Ничего, мы состряпаем другого короля полякам”. Он предло-жил корону младшему из Собесских – Александру, но тот проя-вил благоразумие и отказался.
Таким образом, конфедераты начали борьбу против Августа II, обвиняя саксонского курфюрста в том, что это именно он втянул Речь Посполитую в войну против её согласия.
IV. НОВЫЙ КОРОЛЬ СТАНИСЛАВ ЛЕЩИНСКИЙ
Сохранилось предание, что «когда Станислав Лещинский был в молодых годах, он имел при себе наставника мудрого и учё-ного, духовную особу за гувернёра, который ему предсказал: “Два раза трон королевский займёшь в жизни, но с горечью сме-шано это будет”. А отец его на это сказал: “Боже его от этого упаси!”. И снова сказал гувернёр: “Когда он через войну и коро-левскую корону к концу приблизится, с великим успокоением в сердце с этого света сойдёт”. Отец ответил: “Пусть будет воля Господня!”» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубниц-кого).
Карл проходил по Польше и приказывал разорять имения панов-приверженцев Августа II. В сражении у Якобштадта и под Шкудами в 1704 году совместно со шведами сражались Сапеги.
Примас Радзиевский располагал умы в пользу князя Любомир-ского, краковского воеводы, но Карл стал поддерживать другого претендента – познанского воеводу Станислава Лещинского. Тот был молод, приятной наружности, честен, отлично образо-ван, но у него недоставало главного, чтобы быть королём в такое бурное время, – сильного характера и выдержки. Выбор челове-ка, не отличавшегося ни блестящими способностями, ни знат-ностью происхождения, ни богатством, разумеется, был принци-пиальной ошибкой Карла XII.
Когда паны узнали о выборе короля, поднялся страшный ро-пот, поскольку десятки фамилий считали себя выше Лещинско-го. Примас Радзиевский обратился к королю с предложением снять кандидатуру Лещинского и заменить кем-либо из родст-венников коронного гетмана Любомирского. “Но что вы можете возразить против Станислава Лещинского?” – спросил король. “Ваше величество, он слишком молод”, – опрометчиво ответил примас. Карл сухо заметил: “Он приблизительно одного со мной возраста”. И, повернувшись к примасу спиной, король тотчас послал графа Горна объявить Сейму, что в течение пяти дней следует выбрать Станислава Лещинского польским королём.
7 июля 1704 года Горн прибыл в Варшаву и назначил выборы на 12 июля. В воспитательных целях шведы жгли без пощады имения магнатов, стоявших за Августа II, и тем не менее на из-бирательный Сейм не явился ни один воевода, кроме Лещинско-го. Из епископов был только один познанский, из важных чинов-ников – один Сапега.
12 июля, в субботу, в три часа пополудни, состоялось избра-ние. Вместо примаса председательствовал епископ познанский. На заседании открыто присутствовали Горн и два шведских ге-нерала как чрезвычайные послы Карла XII при Речи Поспо-литой. Рядом с местом, где проходил Сейм, выстроились 300 шведских конных драгун и 500 пехотинцев. Сам Карл с войском находился в пяти верстах от Варшавы.
На Сейме паны дебатировали шесть часов, пока не был избран король Станислав. На следующий день Карл выделил для лич-ной охраны короля Стася шведский отряд.
Новоизбранный король и великий князь Станислав Лещинский при поддержке шведов начал войну против Августа. Раздосадо-ванный этим избранием примас Радзиевский перешёл на сторо-ну Августа. Мазовецкий воевода и краковский каштелян Станис-лав Понятовский (1676 – 1762), отец последнего короля Речи Посполитой, как и подавляющее большинство польских магна-тов, не имел ни моральных принципов, ни политических убежде-ний, а действовал исключительно по соображениям собственной выгоды. Ради корысти он примкнул к королю Лещинскому.
Лещинский получил признание со стороны многих европей-ских государств, включая Францию и Австрию. Шведский ко-роль обещал новому королю Речи Посполитой после победы над Россией уступить Украину и Смоленщину.
В том же году, «на святого Илью, то есть дня 20 июля, в вечер-нее время, когда загоняли скот, показалась комета на небе, воз-никнув из маленькой звезды, а потом расширилась […]. И страшно это было. В это время по церквям большие молебны происходили […] и к полночи исчезла» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
Не имея достаточных сил для борьбы со Станиславом Лещин-ским, Август предложил соседнему монарху – Петру I – вести боевые действия против шведов и их союзников на территории своего государства – Речи Посполитой. Повторился сценарий “Потопа”. Снова литвины стреляли друг в друга.
* * *
Старостой пинским, как выше было сказано, в это военное время был противник шведов и сторонник Августа великий гет-ман литовский князь Михал-Серваций Вишневецкий, владелец замка в городском предместье Каролин.
Пока продолжались военные действия и вершилась большая политика, население Дзиковичей продолжало жить своей пов-седневной, наполненной трудами и заботами сельской жизнью. Поскольку семейства разных Дзиковицких с течением времени увеличивались и даже не помогал отток некоторых из них в дру-гие местности, кое-кто из жителей деревушки решил переб-раться на другой берег Струменя и построить свои жилища в но-вом месте. Но поскольку западный берег реки был болотистым, новые дома стали строиться в некотором удалении от береговой линии, на более сухой возвышенности. Это новое поселение по-началу не имело собственного имени и называлось просто “сель-цо”, то есть маленькое селение. Со временем сельцо разрослось и заняло площадь даже более обширную, чем прежние Дзико-вичи, а в дальнейшем, после осушения прибрежной полосы зем-ли, новое поселение постепенно как бы “переползло” ближе к реке. Когда стало уже неудобно называть прежнее сельцо просто “сельцом”, его стали называть Новыми Дзиковичами. С того времени родственные семейства, жившие по разные стороны Струменя, стали называть друг друга “туболцы” (то есть, на местном говоре, “тулупцы”, “тулупщики”) и “насельники” (то есть “новопоселенцы”). Туболцами, естественно, назывались обитатели старого поселения, а насельниками – обитатели ново-го. Прежнее поселение, соответственно, стало именоваться Ста-рыми Дзиковичами. Но всё это было гораздо позже, а в описыва-емое время на западном берегу стояло лишь небольшое сельцо.
Михал-Серваций Вишневецкий, будучи гетманом, активно участвовал в Северной войне. Поскольку же Вишневецкие выступали на стороне Августа II, что не устраивало шведского короля, над владениями этих литвинских магнатов нависла уг-роза. После избрания С. Лещинского Карл XII продолжал ходить по всей Речи Посполитой, принуждая признать навязанного ей монарха. И вот, в 1704 году войска Карла XII осадили Пинский Замок. Отряды шведов при этом рассылались для грабежа ок-рестностей, для заготовки провианта и фуража вокруг Пинска. Один из таких отрядов вошёл и в сельцо, позже ставшее Новыми Дзиковичами. Против ожидания, его немногочисленные “на-сельники” оказали неожиданно упорное сопротивление, предпо-читая лучше погибнуть, чем расстаться с огромным трудом на-житым имуществом. Жители сельца использовали даже кипяток, выплёскивая его в окна своих домов на головы изумлённых шве-дов. И день этот сохранился в преданиях, и память о нём переда-валась из поколения в поколение, как и воспоминания о страш-ных днях тревоги и ужаса шведского нашествия. Так и не сумев взять Пинский Замок, на этот раз враг покинул земли Пинщины.
* * *
Сторонники Августа II, отказавшиеся признать Лещинского в качестве короля, образовали свою конфедерацию в Сандомире, которую возглавил литовский ловчий Станислав Денгоф. Август II и его конфедераты решили обратиться за помощью к России. 30 августа 1704 года представители Сандомирской конфедера-ции подписали под Нарвой договор о союзе с Россией, закрепив-ший уже юридически факт участия Речи Посполитой в Северной войне. Речь Посполитая теперь официально объявила Швеции войну. Русское правительство обязалось оказывать Польско-Литовскому государству военную и финансовую помощь, пере-дать ему все крепости и города в Ливонии, которые будут отби-ты у шведов, а также обещало помощь в подавлении крестьян-ского восстания на Украине. Русские войска получили право действовать на территории Речи Посполитой против шведов и их сторонников. И это временное право превратилось в будущем в право постоянно вмешиваться в дела соседнего государства.
На следующий день, 31 августа, на территорию Речи Посполи-той вступила 60-тысячная русская армия, перед которой была поставлена задача не вступать в столкновения со шведами, но поддержать Августа II, чтобы не допустить его выхода из войны.
В 1704 году «дня 6 сентября король шведский с войском своим подошёл под Львов, где, как он слышал, находилась казна коро-ля Августа, кроме того, самые преданные ему и богатейшие па-ны свезли туда своё имущество, добыл штурмом этот город и вознаградил себя намного больше, чем ожидал. Очень много лю-дей под корень вырубил, целый гарнизон в плен забрал, 116 же-лезных пушек приказал порохом взорвать, так как из-за нехват-ки коней невозможно было их с собой забрать, а 24 штуки в рас-поряжение короля Станислава в целости оставили. И, кроме раз-грабления, наложил на город подать – от четырёх тысяч сто ты-сяч талеров, отчего Львов пришёл в убожество» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
15 сентября – наоборот, Паткуль с русско-польским войском отнял у Карла Варшаву. Но вскоре поляки и союзные с ними русские, находившиеся под командой Герца, были разбиты шве-дами. Иноземные войска, а также вооружённые силы обеих кон-федераций проходили по польской территории во всех направ-лениях, разрушая города и селения, опустошая страну и принося огромные бедствия населению. В 1705 году шведы одерживали над Августом победы одна за другой. Станислав Лещинский нуждался в шведской защите и оказался для Карла XII тяжёлым политическим бременем. Лещинский, чтобы заручиться под-держкой Швеции, в этом году подписал со шведским королём договор, согласно которому Швеция получила право набирать в Польше солдат, держать в ней свои войска и вести военные дей-ствия. Польша обязывалась не участвовать в антишведских коа-лициях и вместе со Швецией выступить против России. В ре-зультате всех этих договоров территория Польши превратилась в театр военных действий.
Весной 1705 года в город Батурин, где находилась ставка левобережного гетмана, пришёл царский указ: казацкому войску переправиться на правый берег Днепра и начать борьбу против отрядов магнатов – сторонников Лещинского. В июне 1705 года по царскому указу в новый поход на Правобережье выступило 40-тысячное казацкое войско и три русских полка. В походе при-няли участие и правобережные казацкие полки. Это войско за-няло Киевщину, Волынь, Восточную Галичину и достигло Белз-ского воеводства. При этом в планах Петра I было аннексиро-вать Правобережную Украину: «Царское правительство ни сей-час, ни после войны со Швецией не имело намерения отдавать Правобережье под власть Польши» (История Украинской ССР).
* * *
При подходе русских “союзников” Августа II население литов-ских городов разбегалось. Равенство униатского литовского го-рода Полоцка “Второму Риму” – Константинополю – было как кость в горле польским монархам. Поэтому, зная вандализм рус-ской армии, Август предложил Петру в качестве военного лаге-ря именно Полоцк. Время нахождения российской армии в По-лоцке трудно назвать иначе, чем оккупацией. Летом, отправив фельдмаршала Шереметева к Митаве, в Полоцк прибыл царь. И самые мрачные ожидания здешнего населения сбылись.
29 июня 1705 года Пётр I отмечал в Полоцке свои именины. На следующий день, из “домика Петра Первого”, по обыкнове-нию напившись водки, их величество вместе со своим любим-цем Меньшиковым направились в Софийский собор, принадле-жавший униатам. Кстати, враги Меньшикова называли его по-немецки – Menschenkot (Меншенкот), что в переводе на русский значит “человеческий кал”. Вместе с несколькими офицерами Пётр и Меньшиков ввалились в храм. В это время прихожан там не было, молились лишь шестеро униатских священников и мо-нахов.
Даже в русских храмах царь не снимал головной убор, а в уни-атских и подавно. Пётр прервал службу и потребовал провести для него и собутыльников экскурсию. Викарий Константин Зай-ковский вынужден был подчиниться. Возле иконы униатского святого Иосафата Кунцевича, к которому царь питал особую не-нависть, Пётр сбил с ног Зайковского, начал бить его тростью, а потом рубить саблей. Меньшиков одним ударом палаша убил проповедника Феофана Кальбечинского, принимавшего причас-тие. Беря пример с разъярённого хозяина, офицеры зарубили ре-гента соборного хора Якуба Кнышевича, отцов Язэпа Анкудо-вича и Мелета Кондратовича. Святые смотрели с икон, как по храму плывёт кровавый ручей. Старого архимандрита Якуба Ки-зиковского царские слуги забрали в свой лагерь и всю ночь пы-тали, требуя выдать, где спрятана соборная казна. Утром его по-весили. В петле скончался и викарий Зайковский. Спастись от коронованного палача удалось лишь Язэпу Анкудовичу – его по-считали убитым.
В разграбленном Софийском соборе был устроен пороховой склад. «Этот поступок наделал в своё время много шуму в Като-лическом мире» (Костомаров Н.И.).
* * *
В дальнейшем Пётр из Вильно, где он стоял, выступил в Кур-ляндию, 2 сентября взял столицу Курляндии, и вся страна поко-рилась ему. Отсюда Пётр решил вновь идти в Литву на выручку Августу. Главнокомандующим он назначил иностранца Огиль-ви, не ладившего с любимцем царя Меньшиковым. Главная квартира Огильви была устроена в Гродно.
23 сентября (4 октября) 1705 года в Варшаве был коронован ранее избранный Сеймом 28-летний Станислав Лещинский. Ар-хиепископ львовский торжественно надел корону польских ко-ролей на ставленника Карла XII. Сам же шведский король наб-людал церемонию инкогнито. Теперь уже от имени Речи Поспо-литой Станислав Лещинский заключил с Карлом военный дого-вор против Августа и Петра. Хотя часть литовских магнатов, во главе с Сапегами, поддерживала шведов, основная масса шлях-ты под руководством Григория Огинского и Вишневецких про-должала вести со шведами упорную борьбу.
В октябре в Гродно прибыл Пётр и свиделся с прибывшим ту-да же Августом. “Партия Августа” собралась в Тыкочине 1 но-ября и решила защищать Августа, который в память об этом со-бытии учредил первый в истории Польши орден – Белого орла.
Шведский король, посвятивший всё лето и осень 1705 года ко-ронации С. Лещинского, накануне нового года решил наверстать упущенное время за счёт зимней кампании. Н.И. Костомаров писал: «Задумав поход в русские владения, Карл пропустил всё лето и осень, простояв лето в Саксонии, а осень в Польше, и двинулся в поход в Литву зимою, подвергая своё войско и сту-же, и недостатку продовольствия; вдобавок, он раздражал поля-ков, не скрывая явного к ним презрения, и без всякой пощады их обирал».
С зимы 1705 на 1706 год дела становились всё хуже для Петра и Августа и всё лучше для Карла и Станислава. Шведы направ-лялись в Литву. В середине января 1706 года Карл XII, до того прохлаждавшийся под Варшавой, вдруг появился под Гродно, переморозив в быстром походе тысячи три из своего 24-тысячного корпуса, и перерезал сообщения сосредоточенных здесь главных сил Петра числом свыше 35 тысяч под командой фельдмаршала Огильви. Август II, с осени находившийся в го-роде, покинул Гродно, сославшись на необходимость привести сюда из Саксонии дополнительные подкрепления. Только силь-ные морозы и недостаток продовольствия в шведских войсках помешали Карлу XII полностью разгромить заблокированную русскую армию, так и не дождавшуюся обещанных Августом II саксонских подкреплений, поскольку саксонский главнокоман-дующий Шуленберг был наголову разбит при Фрауэнштадте шведским генералом Реншильдом, а Потоцкий, предводитель польского войска со стороны Станислава, поразил польское вой-ско Августовой стороны, бывшее под командой Михала-Серва-ция Вишневецкого. Но успех шведов под Гродно не возымел решающего значения, так как там стояла лишь часть русской армии.
* * *
В конце марта 1796 года русское войско, размещавшееся в Гродно, по настоянию царя Петра, пользуясь половодьем, пере-правилось через Неман, утопило в реке до ста пушек с зарядами и двинулось к Бресту “с великою нуждою и трудом”. При этом как во время переправы через Неман, так и далее всюду разру-шая за собой мосты, чтобы затруднить преследование. Этот ма-нёвр, воспринимавшийся русскими как большой успех, больше напоминал паническое бегство.
Стремясь не допустить отхода русских войск на Волынь, Карл двинул свои силы им наперерез и 16 (5 по старому стилю) мая 1706 года, внезапно появившись, занял Пинск и его Замок, хо-зяевами которого были Вишневецкие, а точнее сам великий гет-ман литовский Михал-Серваций. Наряду с военными задачами, король Карл намеревался учинить здесь показательную расправу над князьями-противниками.
На этот счёт существует легенда. Прибыв в Пинск, швед сразу с коня полез на звонницу иезуитского костёла осматривать див-ные околицы. Увидев необъятные просторы воды и болот, он, якобы, произнёс: “Здесь моя смерть”. После таких умозаклю-чений король провёл в городе не один день, поскольку дальней-шее продвижение шведов остановил разлив рек. Благодаря это-му русское войско благополучно отошло к Киеву, обогнув юго-западную окраину непроходимого Полесья, где застрял Карл. Летописцы утверждают, что Карл XII покинул Пинск 3 июля 1706 года, решив в отместку сжечь замок Вишневецких в пред-местье Каролин. Но кроме замка, шведский король разграбил и сжёг весь город. Тогда-то Пинск и утратил окончательно своё прежнее экономическое и торговое значение, превратившись в заурядный городок местного значения.
В том же году войска Карла XII после долгой осады и штурма взяли замок князей Радзивиллов в Несвиже и взорвали его мо-гучие укреплённые бастионы. В 1706 году войсками шведского короля Карла ХІІ был также захвачен и разграблен Кобрин.
Не сумев догнать и разбить отступавшую русскую армию, шведский король решил перенести боевые действия на террито-рию Саксонии.
Нет ни малейшего сомнения, что в результате всех этих собы-тий Северной войны род Дзиковицких потерял какое-то количе-ство своих представителей. И не только потому, что кто-то из Дзиковицких мог оказаться в самом Пинске во время его раз-грабления Карлом XII и попасть под пулю или удар сабли. И не только потому, что кто-то из них мог быть убит в каком-то из сёл Пинщины, где он жил и где шведские заготовители фуража и провианта реквизировали для нужд шведской армии всё, что только могли обнаружить. А, скорее всего, именно потому, что они были шляхтичами, большинство которых, вслед за старос-той Пинска великим гетманом Вишневецким, состояли в пин-ской хоругви и в антишведской Сандомирской конфедерации. Но, как бы то ни было, Ян Иванович Дзиковицкий не только вы-жил в этих обстоятельствах, но и даже завёл семью.
* * *
В 1706 году гетман украинских казаков Иван Мазепа получил от Петра I указ об устройстве казаков в “пятаки” наподобие слободских полков и между полковниками начались разговоры, что выбор пятаков – ступень к преобразованию казаков в дра-гуны и солдаты. Начался сильный ропот. Недовольные собира-лись у обозного Ломиковского, а особенно у полковника мирго-родского, и советовались, как бы предупредить беду, защитить свои вольности. Мазепа не принимал никакого участия в этих совещаниях. В это время великий гетман литовский Михал-Сер-ваций Вишневецкий поддерживал отношения с гетманом укра-инским.
В сентябре 1706 года Август II, видя разрушения в своём на-следственном курфюршестве, согласился заключить мир со Швецией. Под Лейпцигом в замке Альтранштадт 24 сентября был заключён тайный мир между Карлом XII и Августом II, который отказался от притязаний на Польшу и Литву в пользу Лещинского и от союза с Россией. Сапеги тоже оказались при-частными к низложению Августа II с трона Речи Посполитой.
Кроме того, Август обязался освободить всех пленных шведов и выплатить Швеции большую контрибуцию. Одним из следст-вий Альтранштадтского мира была выдача шведам Паткуля.
В то время, как Август отрёкся от польского престола, Михал-Серваций Вишневецкий прислал к Мазепе в Дубно звать его к себе в Белую Криницу: просил быть крёстным отцом у его доче-ри; крёстной матерью была мать князя, княгиня Дольская.
* * *
Казалось, политический расклад и дальнейшая перспектива окончательно определились в пользу шведов и их ставленника Станислава Лещинского. Но вскоре произошло неожиданное. 18 октября того же года в сражении при Калише Август II против своей воли соединил саксонско-польские войска с русскими, и шведы потерпели поражение. Кстати, в сражении при Калише совместно со шведами сражались Сапеги и тоже потерпели поражение.
«Пётр запировал в своём парадизе, Петербурге, узнав, что его любимец [Меньшиков] одержал победу, “какой ещё никогда не бывало”. Но вслед за этим он узнал, что Август, чтоб спасти свою Саксонию от вторгнувшихся в неё шведов, помирился с Карлом, отказавшись от польского престола» (Соловьёв С.М.). Теперь Карл, покончив с Августом, собирался идти на Москву.
Брат Михала-Сервация Вишневецкого, Януш-Антоний, ещё в начале 1707 года был в Жолкве среди панов, заключивших с Петром союзный договор, но через некоторое время помирился со своим давним врагом Сапегой и объявил себя за Станислава.
«29 марта 1707 года Паткуля вывезли из Зонненштайна и передали шведским комиссарам. Его повезли в Калишское вое-водство, в местечко Казимерж, и отдали под суд, продолжав-шийся несколько месяцев» (Костомаров Н.И.). Несмотря на то, что за генерала Паткуля просил сам король Станислав, шведы не поддались на уговоры о помиловании своего бывшего поддан-ного. «10 октября Паткуль на площади близ Казимержа был ко-лесован самым мучительным образом, потому что выбрали пала-чом неопытного в этом деле поляка. Несчастный с воплем мо-лил, чтобы ему поскорее отрубили голову. Растерзанные части его были выставлены на пяти колёсах по варшавской дороге» (Костомаров Н.И.).
* * *
«После примирения Августа с Карлом и отказа польского ко-роля от короны Польша оставалась в неопределённом положе-нии. Полякам приходилось или признать королём Станислава, навязанного им чужеземною силою, или выбирать нового. Если бы у них доставало политического смысла и гражданского му-жества, то, конечно, они бы стремились устроить у себя прави-тельство, не угождая ни Петру, ни Карлу. Но тут открылось, что польские паны, правившие тогда своим государством, повели уже Речь Посполитую к разложению. Влиятельные паны, быв-шие сторонники Августа и противники Станислава, составляв-шие Генеральную конфедерацию, без зазрения совести просили от русского царя подачек за то, что будут держать Речь Пос-политую в союзе с Россией и в войне с Карлом. Таким образом, куявский бискуп Шенбек, люблинский и мазовецкий воеводы, коронный подканцлер, маршалок конфедерации, тайно взяли из рук русского посла Украинцева по нескольку тысяч. Кроме того, Пётр дал конфедерации 20.000 рублей на войско» (Костомаров Н.И.). Пётр преуспел настолько, что Сандомирская Генеральная конфедерация, собравшись во Львове, заключила договор с Рос-сией действовать против Карла и не признала Альтранштадт-ский договор. Со своей стороны и Август, посредством своих благоприятелей, уверял поляков, что он не хочет отказываться от короны. Однако Пётр ему уже не доверял и делал попытки предложить польскую корону сначала сыну покойного короля Яна Собесского, Якову, но тот в сложившихся новых обстоя-тельствах решил от неё отказаться. Тогда Пётр предложил поль-скую корону трансильванскому князю Ракочи. Тот был не про-тив, но не имел партии своих сторонников в Речи Посполитой. Наконец, царь предложил корону знаменитому имперскому пол-ководцу принцу Евгению Савойскому, но и тот не прельстился на опасную корону. Тогда российский император решил отдать польскую корону пинскому старосте и великому гетману Литвы Михалу-Сервацию Вишневецкому, ещё не зная, что тот задумал, вслед за братом, перейти на сторону Лещинского.
Гетман Мазепа, ещё находясь в Минске, обратился к Вишне-вецкому с просьбой подать помощь Мировичу в Ляховичах. Вишневецкий отговорился тем, что его войско разослано в дру-гие места. Через несколько дней Мазепа узнал, что хотя Вишне-вецкий и не объявил себя решительно на стороне Станислава, но уже сносится с панами шведской партии и, стоя на Двине, сам не двигается против неприятеля и своим начальникам отрядов за-прещает воевать против шведов и их польских союзников, а к быховскому коменданту Синицкому послал приказание не пус-кать казаков ни в Быхов, ни в Могилёв.
Партия Станислава Лещинского ещё более усилилась, когда в Литву вступил с войском шведский генерал Левенгаупт, назна-ченный от Карла губернатором Ливонии. Теперь оба брата Виш-невецкие открыто встали на сторону Станислава. Гетман ли-товский Михал-Серваций издал к обывателям Великого княже-ства Литовского универсал, в котором убеждал повиноваться Станиславу и изгонять русских, как врагов, из пределов Речи Посполитой.
Пинский староста Михал-Серваций Вишневецкий,
в правой руке он держит гетманскую булаву
На стороне Станислава Лещинского Михал-Серваций Вишне-вецкий стал польным литовским гетманом. Пример Вишневец-ких был до того влиятелен, что почти вся Литва оказалась при-знающей короля Станислава. Пётр I расценил это как предатель-ство. Оставшись один на один с Карлом, Пётр стал предпри-нимать попытки примириться с ним. Русский царь готов был теперь согласиться на мир при условии получения всего лишь одной гавани на Балтийском море. Но дело не сладилось и война продолжалась.
В том же году Михал-Серваций Вишневецкий попал в русский плен и был вывезен в Россию.
* * *
В конце декабря 1707 года шведская армия перешла Вислу и весной 1708 вторглась на территорию Великого княжества Ли-товского, собираясь идти на Смоленск. Гетман Левобережной Украины Иван Мазепа, втайне недовольный самодержавной вла-стью Петра I на его родине, пишет письма к Станиславу Лещин-скому, в которых испрашивает для себя после будущей победы над Россией должность королевского наместника в Великом княжестве Литовском.
Зима затянулась и ещё в середине марта 1708 года было очень холодно. Карл встал в местечке Радошковичи и простоял там 4 месяца. Затем, разбив по дороге русский отряд Шереметева, в июле армия Карла заняла Могилёв и опять же простояла там около месяца, ожидая подкреплений из Лифляндии, откуда к Карлу с большими запасами провианта шёл генерал Левенгаупт и отряд левобережного гетмана И.С. Мазепы, наконец-то пере-шедшего на сторону шведов. Однако русские внезапным нападе-нием под деревней Лесной разбили Левенгаупта и захватили весь шведский обоз. Узнав об этом, Карл XII, не дойдя до Смо-ленска, повернул в юго-восточном направлении, на украинские земли, надеясь там найти продовольственную базу и помощь гетмана Мазепы.
Свой низкий профессиональный уровень российская армия компенсировала тактикой “выжженной земли”, проводимой на литовских и украинских землях. Меньшиков, отступая перед шведами, по приказу Петра I уничтожал на своём пути все запа-сы продовольствия. То, что кроме десятка тысяч шведов на го-лодную смерть были обречены сотни тысяч литвинов и украин-цев, Петра не волновало. Захватив ставку гетмана Мазепы в го-роде Батурин, Меньшиков вырезал там 15 тысяч жителей от грудного младенца до старца. В результате, днепровские казаки принимали не только шведские желто-голубые цвета, но и все-рьёз думали о крещении в лютеранство.
* * *
В то время, как шла война с сильным противником и гибли его вчерашние подданные, легкомысленный король Август II, нахо-дясь в Саксонии, отдыхал от военных забот, увлёкшись идеями своего придворного алхимика Иоганна-Фридриха Бетгера. Он поселил алхимика в старинном замке Альбрехтсбург в городе Мейсене и приказал выделять ему из казны средства для про-ведения опытов. Бетгер привёз в замок реторты, тигли и пробир-ки и принялся раздувать горны и плавить свинец в надежде отыскать для короля философский камень, способный превра-щать металлы в золото. Август, ведя роскошную жизнь и вечно нуждаясь в деньгах на балы и любовниц, периодически наезжал в Мейсен и, видя, что работа не продвигается, устраивал неза-дачливому алхимику шумные скандалы. Устранившись от вой-ны в Речи Посполитой, Август II под чужим именем в 1708 году принимал участие в походе принца Евгения против французов.
Алхимик Августа II, продолжая безуспешно искать философ-ский камень, попутно увлекался работой над глиной. Благодаря этому своему увлечению Бетгер в конце концов нашёл нечто го-раздо более ценное, чем золото – рецепт изготовления фарфора, которым тогда владели только китайцы, державшие его в секре-те. В 1710 году Август II на четырёх языках оповестил мир о ве-ликом открытии, а в замке Альбрехтсбург в режиме строгой сек-ретности была организована Саксонская фарфоровая мануфак-тура. Впоследствии здесь изготавливались сервизы и статуэтки для всех королевских дворов Европы.
* * *
Население часто упоминаемой “немецкой слободы” в Москве состояло преимущественно из литвинов. Дело в том, что в Рос-сии “немцем” в те времена называли кого угодно, лишь бы он говорил на чужом языке, то есть иностранец. Ремесленники, на-ходившиеся на поселении в “немецкой слободе”, были потом-ками литвинов, вывезенных в Москву отцом Петра I – Алексеем Михайловичем во времена “Потопа”. Однако, используя мастер-ство и знания учёных и ремесленников, проживавших в “немец-кой слободе”, при строительстве своего государства, царь Пётр с завистью глядел на богатую и технически развитую Европу.
Самыми передовыми странами Европы тогда были Голландия и Англия, где и заказывал русский царь для своего государства последние достижения техники. В 1708 году Петром был ут-верждён новый, “гражданский” шрифт для книгопечатания. Кра-сивые округлые буквы были заказаны в Амстердаме у мастера со странным для голландца именем Илья Копиевич. Получив царский заказ, эмигрант-литвин Копиевич усовершенствовал ки-риллические шрифты, разработанные когда-то Франциском Ско-риной для Литвы. Именно на основе литер Копиевича были за-тем созданы шрифты, которыми стали пользоваться белорусы, русские, украинцы, македонцы, болгары, сербы и другие наро-ды, использующие кириллицу. Этими шрифтами печатаются современные газеты, журналы, книги, в том числе и та, которую перед собой сейчас держишь ты, уважаемый читатель.
Зима 1708 – 1709 годов была морозной. Могилёвская хроника свидетельствовала: «В этом году зима суровая была и долго дли-лась. Снега невообразимые и необычайно великие были, так что не только звери, птицы, но и люди на дорогах замерзали, и доро-говизна на зерно и разную еду значительная была». “Походный журнал Петра Великого” также сохранил записи, относящиеся к этому периоду: “Зело великие морозы, коих мало помнили в прежние годы. От них немало шведских солдат пропало. Тако же и в наших людях от морозов было не без упадку”. Той же зи-мой досталось и Европе – у берегов Венеции наблюдался “стоя-чий лёд”, а земля в Италии промёрзла на 6 футов. Жестокие хо-лода царили также в Англии и Голландии, где лёд на каналах достигал полутора метров толщины.
Не позже 1709 года в семье Яна Ивановича Дзиковицкого, вед-шего, кажется, по условиям военного времени довольно мирную и тихую жизнь, родился сын Владислав.
V. ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЯ АВГУСТА
Дойдя до города Полтавы, шведско-украинское войско осади-ло его, надеясь за счёт городских складов и запасов обеспечить продовольствием потрёпанную армию. Истощённое скитаниями по опустошённой русскими солдатами Украине, отощавшее и деморализованное шведско-украинское войско Карла XII, от ко-торого осталось 19 тысяч человек, 27 июня 1709 года под Полта-вой вступило в бой против 42-тысячной русской армии.
После победы русских и бегства Карла XII и Мазепы в Тур-цию армия Петра I совместно с войсками Сандомирской конфе-дерации начала очищать Речь Посполитую от шведских окку-пантов.
В 1909 году Михал-Серваций Вишневецкий был освобождён из плена, после чего отправился в эмиграцию.
В конце августа бывший король Речи Посполитой «Август, ус-лыхав о несчастии Карла, увидел возможность нарушить Альт-ранштадтский мир и, собрав 14.000 саксонского войска, двинул-ся в Польшу, обнародовал манифест, в котором доказывал спра-ведливость разрыва вынужденного мира со шведским королём, взваливал вину на своих министров, и представлял свои права на польский престол, ссылаясь на то, что папа не утвердил Станис-лава королём. Царь Пётр приехал в Варшаву. Паны-противники Лещинского величали Петра спасителем своей вольности, тем более, что русский отряд, посланный перед тем в Польшу под начальством Гольца, вместе с гетманом Синявским одержал по-беду над войсками Станислава» (Костомаров Н.И.). Станислав Лещинский был вынужден покинуть Польшу и уйти вместе с ос-татками шведских войск в Померанию.
Август II вновь утвердился на польском престоле. Как утверж-дала Могилёвская хроника, авторы которой, как и их современ-ники, считали, что со шведским королём всё уже ясно, «вследст-вие старого предсказания, сделанного в городе Кролевце при по-имке чудовищного змея, король шведский со своим войском прошёл королевства, княжества, народы, монархии, но до своего государства так и не доехал».
«26 сентября Пётр приехал в Торунь и там свиделся с Авгус-том; всё прежнее казалось забытым; Пётр простил ему изменни-ческий мир со шведами и выдачу Паткуля. Август всё сваливал на своих министров. Друзья снова заключили оборонительный договор против Швеции; Август уступал Эстляндию России; царь обещал польскому королю, в вознаграждение издержек, Ливонию, но тут же проговорился, сказав саксонскому министру Флемингу, что приобретённое Россиею на войне без участия со-юзников будет принадлежать России» (Костомаров Н.И.). По до-говору в Торуни в октябре 1709 года Пётр уступал Лифляндию в наследственную собственность Августу, как курфюрсту саксон-скому.
В 1710 году был созван Сейм (“Варшавская Рада”), на котором магнатско-шляхетские круги вынуждены были окончательно от-казаться от своих претензий на Левобережную Украину и Киев. После 1710 года Речь Посполитая фактически вышла из Север-ной войны.
Война нанесла значительный ущерб экономике и культуре Польско-Литовского государства, поскольку именно земли Польши и Великого княжества Литовского стали основным теат-ром военных действий. Накануне отхода русских войск из По-лоцка 1 мая 1710 года бывший Софийский собор, в котором они устроили пороховой склад, был ими взорван. Воюющие армии действовали по принципу “война кормит саму себя” и не цере-монились с местным населением. В Литве в результате войны многие города оказались разграбленными и сожжёнными, при этом погибла треть населения. Дополнительные проблемы соз-давало состояние гражданской войны между Варшавской и Сан-домирской конфедерациями. Следствием войны стало также обострение межрелигиозных противоречий в польско-литовском обществе, поскольку шведы-протестанты и православные рус-ские оказывали неприкрытую поддержку в Речи Посполитой своим единоверцам, подвергая гонениям католиков и униатов.
Август II, по договору с Петром I, продолжал военные дейст-вия, но вооружёнными силами одной Саксонии. Началась новая война со шведами, возгоревшаяся с особенною силою по возвра-щении Карла XII из Турции.
В 1711 году Речь Посполитую постигла ещё одна беда – моро-вая язва. Недалеко от Пинска, в Кобрине, моровая язва выкосила несколько сот душ жителей.
Неудачная для России война с Турцией вынудила правитель-ство Петра I по условиям Прутского трактата 1711 года воз-вратить Правобережную Украину Польше.
* * *
При Петре I и его преемниках в Гомельскую волость через московский рубеж стали переходить русские староверы, искав-шие свободного отправления богослужения по старопечатным книгам и привлечённые в здешний край молвой о непроходи-мости лесов, об отсутствии двойных налогов, рекрутчины и пас-портов и о полной готовности панов уступать им землю.
Все это было верно. Движимые своекорыстными и отчасти по-литическими соображениями, гомельские старосты Василий Красинский, а затем его преемники Фома и Миколай Красин-ские не останавливали этого массового переселения. Великорус-ские выходцы расходились по всей волости, занимали все понра-вившиеся им лужайки и пролески, строили около источников ке-льи и небольшие монастыри и основывали посёлки, презри-тельно сторонясь местных жителей и братски поддерживая друг друга. Старостам и панам они вполне исправно платили за зем-лю, требуя одного: чтобы те не вмешивались в их дела. Благода-ря этому старообрядцы составили особый мирок, чуждавшийся местных нужд и живший собственными интересами. Один из их посёлков незаметно вырос под самым Гомелем в полуверсте от Замка и вскоре обратился в Спасову слободу, насчитывавшую до сотни дворов.
В дальнейшем, по ходу повествования, нам ещё не раз пред-стоит возвращаться к староверам в Речи Посполитой, поскольку линия жизни последнего из описанных в этой книге потомков Дзиковицких, через пару столетий после рассказываемых сейчас событий, неожиданно пересечётся с линией жизни одной из де-вушек, являвшейся по матери потомком этих самых староверов.
* * *
«Уже несколько лет в Польше происходила недомолвка между королём и магнатами. Поляки, прежде недовольные присутст-вием русских войск в своей стране, стали потом оказывать ещё больше неудовольствие своему королю за то, что он расставил в Польше саксонские войска. В планах России было поддерживать разлад между королём и поляками, на искренность Августа по-лагаться было нельзя: самым безопасным и выгодным делом бы-ло держать его так, чтоб его особа нуждалась в помощи России. Это было нетрудно при легкомысленной продажности польских панов. Они брали от русского посла подачки, обещая вести дело так, как было бы выгоднее для России. Польский Сейм никак не мог установить какого-нибудь закона при существовании libe-rum veto, когда каждый посол имел право прервать всё течение дел на Сейме, заявив своё несогласие по предлагаемому закону. Русские посланники пользовались этим и, когда замечали, что готовится какое-нибудь распоряжение не в пользу России, тот-час подкупали нескольких сеймовых послов, и Сейм “срывался”. На эту пору русским послом в Польше был князь Григорий Фё-дорович Долгорукий, человек ловкий и умевший пользоваться обстоятельствами» (Костомаров Н.И.).
* * *
В 1713 году на престол Пруссии вступил король Фридрих-Вильгельм, посвятивший всё своё 27-летнее правление созданию могучей армии, способной тягаться с армиями ведущих европей-ских государств. Для этого был введён режим жесточайшей эко-номии на всё, что не было связано с войсками и их нуждами. Поэтому прусский королевский двор в Европе высмеивали как самый нищий и скупой. Но под этой личиной нищеты заклады-вались основы будущего неожиданного для современников воз-вышения маленького тогда государства. Фридрих-Вильгельм впервые в истории ввёл полностью регулярную армию и одел её в одинаковые форменные камзолы синего цвета, чтобы легче было отличать своих на поле боя. При этом короле войска впер-вые стали ходить “нога в ногу”, а не как раньше – “кто как“, что не только позволило передвигать большие массы людей на поле битвы одновременно, без задержек одних и ожидания их други-ми, но и значительно увеличить скорость передвижения пеших колонн во время переходов. Такое нововведение позволило так-же стрелять солдатам одновременно, что увеличило скорост-рельность прусского войска: в то время как другие делали всего по два выстрела в минуту, солдаты Фридриха-Вильгельма были способны за это время сделать шесть выстрелов! В заключение следует сказать, что король возродил основы древнеримской во-енной науки – тактики – позволявшей его армии заранее рас-считывать наиболее выгодные варианты предстоящего боя.
* * *
В течение 1714 года на Правобережье всё ещё происходили тя-жёлые бои. В ноябре 1714 года Карл XII, находившийся как бы в почётном плену в Турции, убежал оттуда и появился в Помера-нии в Штральзунде. В этом же ноябре 1714 года Турция прика-зала крымскому хану, чтобы он заставил запорожцев, которые находились под его протекцией, прекратить борьбу с поляками за Правобережную Украину. На эти земли стали возвращаться наследники тех владельцев, что 60 лет назад покинули здесь свои имения, спасаясь от Хмельниччины. «Однако наследники уже не могли найти тех имений, ни даже границ их среди пусто-шей и пожарищ. Они разыскивали в архивах старые документы, указания на места владений их отцов или дедов, однако уже не осталось тех больших деревьев, мельниц или родничков, что оз-начали границы. А главное – не осталось людей, которые пом-нили их. Легче было восстановить границы огромных латифун-дий, чем мелких имений.
Восстановив свою власть на всей территории Правобережья, Речь Посполитая ликвидировала отныне казацкие полки, спра-ведливо усматривая в их наличии постоянную угрозу стабиль-ности государства. Крестьяне, горожане и казаки переводились теперь в разряд “посполитых” – феодально зависимых жителей панских имений либо державы. Однако для стабилизации обста-новки в государстве этого было недостаточно.
Северная война всё ещё продолжалась. Датский и прусский короли, приступив к осаде Штральзунда, добивались присылки им в помощь против короля Швеции русского войска. А оно сто-яло тогда в Польше под начальством фельдмаршала Шереме-тева, готовое вступить в любой момент в борьбу с поляками в целях защиты Августа II от его подданных. Здесь его задержи-вал посол князь Долгорукий даже несмотря на то, что царь Пётр был недоволен отсутствием русских под Штральзундом.
Хотя Август и был признан польским королем, но против стремления короля ликвидировать шляхетские вольности и при-сутствия в Речи Посполитой его саксонских войск в 1715 году составилась Тарногродская конфедерация со Станиславом Леду-ховским во главе. В Польше началась продолжительная борьба между Августом II и шляхтой. Создавшаяся обстановка всё бо-лее благоприятствовала иностранному вмешательству во внут-ренние дела Польши. Обе стороны прибегали к посредничеству России, закрепившей отныне в Польше своё решающее влияние. Поддержка Петром I Сандомирской конфедерации снискала ему много сторонников, а гарантирование Россией “золотой воль-ности” удовлетворяло чаяниям широких кругов шляхты. В споре между королём и оппозиционной шляхтой Пётр I играл роль ар-битра, не давая ни одной из сторон решительного перевеса над другой. Пётр не согласился с требованием оппозиции лишить Августа польского престола, но вместе с тем не одобрил абсо-лютистских планов короля.
В 1710-х годах всесильная мачеха гомельского старосты Кра-синского по чьим-то проискам стала принуждать православных к принятию унии, а когда православные оказали единодушное сопротивление, то фанатически настроенная старостиха изгнала из Гомеля православного протоиерея, захватила со своими слу-гами соборную церковь святого Миколая и завладела серебря-ной утварью и церковными вещами.
6 февраля 1716 года Пётр отправился за границу вместе с пле-мянницей Екатериной, достиг Данцига и остановился там до конца апреля.
«В Данциге 19 апреля русский царь совершил бракосочетание своей племянницы Екатерины Иоанновны с мекленбургским герцогом. К этой свадьбе прибыл и польский король, некогда бывший задушевным другом Петра, но со времени Альтран-штадтского мира находившийся с ним в натянутых отношениях. С Августом в Данциг прибыли его неразлучный друг и слуга саксонец генерал Флеминг и несколько польских магнатов. С Петром были граф Головкин, вице-канцлер Шафиров и Толстой; сюда же приехал и русский посол при Августе князь Григорий Долгорукий. Устроилась конференция с целью уладить несог-ласия. Русская сторона выставляла Августу на вид его тайные попытки примириться с Швецией при посредстве французского посла в Константинополе, сношения Флеминга со шведским ге-нералом Штейнбоком, сношения самого Августа с зятем Карла XII гессен-кассельским ландграфом, интриги, клонившиеся к то-му, чтобы поссорить прусского короля с датским. Явились тогда к Петру послы от враждебной польскому королю конфедерации; они жаловались, что король наводняет польские области саксон-скими войсками, и просили царя взять на себя посредничество между ними и королём. Пётр доверил вместо себя это последнее дело послу своему Долгорукому с тем, чтобы для этого был соб-ран нарочно съезд в одном из польских городов. Пётр внешне помирился с Августом по случаю свадебных торжеств; оба госу-даря давали друг другу обеды, но уже прежней дружбы между ними не было, потому что не стало взаимной доверчивости» (Костомаров Н.И.).
Незадолго до встречи Августа и Петра, 23 марта 1716 года, была создана Виленская конфедерации шляхты Великого княже-ства Литовского, которая присоединилась к антикоролевской Тарногродской конфедерации. В это сложное для Августа время находившийся в эмиграции князь Михал-Серваций Вишневец-кий признал Августа ІІ польским королём и великим князем ли-товским, за это получил разрешение вернуться на родину. Здесь ему были возвращены ранее изъятые староства пинское, волко-высское, глинянское и тухольское, но без его прежних званий и должностей.
Несмотря на свой необузданный нрав, горячность, а порой и жестокость, Михал-Серваций вошёл в историю ещё и как поэт и писатель, что являлось вполне совместимым в пассионарных людях того времени. Кроме того, он был вполне религиозен, хо-тя и весьма нетерпим к православию. Спустя год после воз-вращения на родину, в 1717 году, Михал-Серваций Вишневец-кий вместе со своей женой Катариной (урождённой Дольской) явился фундатором бернардинцев на пинском предместье Каро-лин. Вначале бернардинские костёл и кляштор были деревян-ными.
VI. ПРОТЕКТОРАТ РОССИИ НАД РЕЧЬЮ ПОСПОЛИТОЙ
Русский посол в Польше князь Долгорукий, исполняя данное Петром приказание, занялся устройством примирения между Августом и конфедератами. «Съезд по этому поводу собрался в Люблине в июне месяце. Как нелегко было Долгорукому играть роль миротворца, показывает его отзыв к Петру о характере съезда. “Съехалось много депутатов, – писал он, – между ними мало таких, которые смыслили бы в деле, только своевольно кричать, а те, которые потолковее, не смеют говорить при них. У ваших донских казаков в Кругу дела идут лучше, чем здесь. Час-то с 7 часов до 4 часов пополудни мы кричим и ничего сделать не можем”. Конфедераты, хлопоча об изгнании саксонского вой-ска, добивались вывода из Польши и русского. Но Долгорукий по царскому приказанию писал, напротив, к русскому генералу Рённу, чтоб он вступил в Польшу с угрозами действовать против той стороны, которая будет упрямиться.
Между тем конфедераты продолжали драться с саксонцами, несмотря на установленное перемирие на время съезда. Прошло всё лето, дело умиротворения не двигалось, пока, наконец, гене-рал Рённ с русским войском не вступил в Польшу, а Долгорукий не припугнул конфедератов, что прикажет усмирить их русским оружием. Наконец, 24 октября 1716 года стараниями Долгору-кого состоялось примирение. Саксонские войска должны были оставить Польшу в течение месяца, а король имел право удер-жать из них тысячу двести человек гвардии и содержать их на своём иждивении. Но примирение было пока только на бумаге, на деле всё ещё лада не было до 1 февраля (21 января) 1717 года, когда собранный Чрезвычайный Сейм подтвердил постанов-ление съезда и дал приказ саксонским войскам выйти из Польши в течение двух недель» (Костомаров Н.И.).
Этот однодневный съезд получил название “Немого” по той причине, что депутаты его находились в руках русских войск и фактически не могли и слова молвить против воли, диктуемой русским послом. С согласия “Немого Сейма” было реализовано стремление Петра I ввести строгую опеку над Польшей в форме признания за Россией “прав гаранта” нерушимости политичес-кого устройства Речи Посполитой.
Соглашение между Августом и шляхетской конфедерацией, утверждённое 1 февраля 1717 года на “Немом Сейме”, предус-матривало ограничение власти короля и гетманов Речи Поспо-литой, и не только увод саксонских войск, но и ограничение чис-ленности наёмной польской армии. А это фактически лишало короля сил для укрепления государственной власти, а также и сил для отстаивания интересов страны в отношениях с другими государствами и, прежде всего, перед лицом крепнущей Россий-ской империи, ставшей претендовать на реальную власть в Речи Посполитой. Слабость центральной власти в Польско-Литов-ском государстве вскоре привела к тому, что страна оказалась под фактическим протекторатом России.
Но если Августу не удалось подчинить себе поляков силою оружия, то зато он привлек их к себе блеском и пышностью сво-его двора, вся тяжесть содержания которого ложилась на нес-частную, разорённую им Саксонию. Фавориты и фаворитки и разные шарлатаны, обещавшие изготовить жизненный эликсир, поглощали неимоверные суммы. Науки мало пользовались его покровительством, а искусства он поощрял лишь настолько, нас-колько они служили его страсти к роскоши и постройкам.
«Генерал Рённ, вошедший в Польшу, в это время умер. Преем-ник его генерал Вейсбах по приказанию Долгорукого выступил из Польши, но вместо него тотчас же вступило туда новое рус-ское войско под начальством Шереметева и расположилось на неопределённое время. Видно, что Пётр не придавал значения жалобам и домогательствам поляков о выводе русских войск из Польши. Так окончилась и развязалась Тарногродская конфеде-рация, имевшая то важное значение в польской истории, что по-служила новою ступенью к ограничению монархической власти и вместе с тем к усилению русского влияния на внутренние дела Польши» (Костомаров Н.И.).
* * *
Совершив одно насилие над православными, мачеха Гомель-ского старосты в 1717 году “стала принуждать людей благочес-тивых к унии побоями и разными мучениями” и уже готовилась отнять Спасскую и Троицкую церковь. Тогда православные при-несли на неё жалобу, но не в Варшаву и не к своему королю, у которого нельзя было добиться правосудия, а в Петербург царю Петру I. Так постепенно власть в Петербурге становилась более значимой для жизни Речи Посполитой, чем власть в Варшаве.
* * *
5 июня 1717 года была составлена Степаном Лукашевичем Дзиковицким – двоюродным братом Яна Ивановича – дарствен-ная запись своей жене Элеоноре на принадлежавшую ему часть имения Дзиковичи. Но в юридическую силу запись пока не была воплощена. Видимо, она была сделана в расчёте на будущее.
* * *
Вернувшись из Турции в Швецию, чтобы поднять боевой дух армии, король Карл XII начал новую войну против Норвегии. Шведский кронпринц Фредерик Гессенский, направляясь в ар-мию, перед отъездом из Стокгольма велел своей жене Ульрике-Элеоноре (сестре Карла) немедленно короноваться “если с коро-лём вдруг что-то случится”.
Во время осады шведами норвежской крепости Фредрикстен, когда в лагере шведов находился кронпринц Фредерик, 30 нояб-ря 1718 года, шведский король Карл XII погиб от пули, приле-тевшей предположительно со шведских позиций. Кронпринц Фредерик, став королём, через несколько лет проиграл Север-ную войну царю Петру. Смертельно больной Фредерик откры-вал окна королевского дворца в Стокгольме и кричал, что это он убил Карла.
* * *
Во время проходившего в 1718 – 1719 годах Аландского мир-ного конгресса у Петра с польским королём не ладилось: Август поддавался внушениям императора и французского короля, ко-торые подавали ему надежду сделать польский престол наслед-ственным в его доме.
«В самой Польше между панами образовалась партия, хотев-шая полного освобождения польских земель от русского войска, с этою партией сблизился король. Пётр приказывал своему пос-лу Долгорукому внушать полякам, что русские войска посыла-ются в Польшу для охранения от коварных намерений короля Августа, который при пособии венского двора думает устано-вить наследственное правление в Польше и ограничить шляхет-скую свободу в пользу самодержавной королевской власти. Чтоб не дать полякам сойтись с королём и сделать что-нибудь против-ное русским планам, из России присылались соболи и камни для раздачи сеймовым послам Речи Посполитой за то, чтобы они, служа планам России, не доводили Сеймов до конца. Так, на Гродненском Сейме, начавшемся в октябре 1718 года, король Август начинал было приобретать большое влияние, но подкуп-ленный Россией посол сорвал этот Сейм» (Костомаров Н.И.).
В обвинениях Петра, которые он предъявлял польскому коро-лю в намерении установить наследственную монархию в Речи Посполитой, действительно имелись реальные факты. В 1719 го-ду Август II прекратил войну со шведами. С этого времени он постоянно жил в Дрездене, наведываясь в Варшаву лишь на вре-мя Сеймов. Лещинскому же пришлось бежать в Париж. «Поль-ский король заключил прелиминарный договор с Швецией, и полномочный посол Августа, мазовецкий воевода Хоментовский приехал в Россию требовать от царя возвращения Лифляндии и уплаты обещанных по договору субсидий. Насчёт субсидий Пётр отвечал, что такие субсидии обещаны были только на вой-ска, действующие против общего неприятеля – шведов, но ко-роль Август со своими войсками против него не действовал. Что же касается Ливонии, то царь не отрекался от того, что прежде обещал возвратить этот край королю и Речи Посполитой, но не может теперь исполнить своего обещания, потому что Ливония будет Августом возвращена Швеции, так как прелиминарный договор, заключённый между Польшей и Швецией, постановлен на основании Оливского мирного трактата, а по этому трактату Ливония была уступлена Швеции.
Август II, опираясь на Англию и Австрию, сделал было попыт-ку противодействовать планам Петра I по превращению Речи Посполитой в своего бесправного вассала. В 1719 году он под-писал с Австрией и Англией Венский трактат, в котором говори-лось о защите независимости Польши. «Сейм, собравшийся в Варшаве и долженствовавший, по планам царя, утвердить его требования, сразу стал подпадать под влияние врагов России, английского и шведского посланников, хотевших вооружить по-ляков против Петра. Сам Долгорукий увидел тогда необходи-мость постараться, чтобы этот Сейм разошёлся, не окончив сво-его дела» (Костомаров Н.И.). В ответ на попытки поляков осво-бодиться от диктата Петра I, Россия и Пруссия заключили меж-ду собой в 1720 году договор, гарантировавший сохранение су-ществующего государственного строя Польши, а русская дипло-матия успешно воспротивилась ратификации Сеймом Венского трактата.
* * *
В январе 1718 года все мужские и женские православные мо-настыри Речи Посполитой принесли жалобу Петру на притес-нения со стороны католиков. Пётр в марте 1718 года обратился с ходатайством о православных к Августу, и Долгорукий от имени своего государя объявлял, что Россия не может далее сносить, чтобы, вопреки мирному договору, была гонима и искореняема православная вера в Польше. Тем самым Россия явно заявила о своих намерениях отныне и навсегда быть фактической властью в Речи Посполитой.
«Тут подали Хоментовскому многозначительный материал, где излагался целый ряд оскорблений, нанесённых в Польше православной церкви и её последователям. Царь требовал, чтобы вперёд дозволено было православным строить новые церкви, ко-торых духовенство [если] приняло и вперёд примет унию или католичество, должны оставаться в православном ведомстве, предупреждая, что “продолжение подобных гонений на право-славных может подать повод и причину к неприятным послед-ствиям”. Православные епископы должны пользоваться наравне с католиками одинаковым правом вступать в государственную службу. Наконец, Пётр требовал установления закона о наказа-нии тем, которые начнут делать препятствия к отправлению пра-вославного богослужения. Одновременно с этим белорусский епископ доказывал королевской грамотой, что церковь святого Миколая в Гомеле принадлежит православным, то же говорили под присягой шляхта и мещане, но следствие по этому делу вёл ксёндз Анкуда Антипатренский, а судьёй был епископ Вилен-ский, и православные не получили никакого удовлетворения» (Костомаров Н.И.).
Так как церковь оставалась в руках униатов, то православные задумали построить новую каменную церковь по привилегии от князей Нейбургских. Этому воспротивилась личность официаль-но не властная, но фактически сильная – местный ксёндз, духов-ник Красинских. Постройка, к огорчению православных, не со-стоялась.
В плане религиозной обрядности между униатами и правос-лавными Речи Посполитой долгое время особых различий не наблюдалось. Однако использование Россией религиозного воп-роса в Речи Посполитой в качестве предлога для вмешательства во внутреннюю жизнь этой страны вызвало недовольство в уни-атской среде. Положение внутри униатской церкви стало сущее-ственно меняться после греко-католического церковного собора, собравшегося в Замостье в 1720 году. С этого времени принци-пиально иным становится внешний облик и внутреннее убран-ство униатских храмов, всё более сближаясь с обликом и убран-ством католических костёлов. Нарастающее отторжение униат-ского духовенства от православного, ассоциирующегося в соз-нании населения с иностранной оккупацией страны, не могло не сказаться и на сознании униатов Дзиковицких.
* * *
Пруссия неоднократно пыталась воспользоваться затруднения-ми Речи Посполитой. Прусский король выдвигал планы раздела части польской территории между соседними державами. Рос-сия стремилась, наоборот, сохранить целостность Польши, как страны, находящейся под её безраздельным влиянием.
В ведущей тогда европейской державе – Франции – король Людовик XV, являвшийся правнуком Короля-Солнца и сыном герцога Бургундского, вступил на престол в 1715 году сначала по малолетству под регентством герцога Орлеанского, а в даль-нейшем, с 1723 года, самостоятельно. Когда встал вопрос о же-нитьбе Людовика, сорок претенденток оспаривали право стать королевой Франции. В 1720 году русский царь Пётр I также по-пытался устроить брак своей дочери Елизаветы с королём, быв-шем ей ровесником. Однако происхождение русской претен-дентки от простолюдинки, безграмотной, и само рождение Ели-заветы до официального бракосочетания родителей, заставили французский Двор отнестись прохладно к этой идее. Среди пре-тенденток была и дочь польского короля Станислава Лещин-ского, которую отвергли из-за того, что она была старше Людо-вика. Невест отвергали по разным причинам – кто “стар”, кто слаб здоровьем, кто недостаточно красив и знатен...
С 1720 года пинский староста князь Михал-Серваций Вишне-вецкий получил государственную должность – он стал великим канцлером литовским (до 1735).
* * *
В 1721 году завершилась Северная война России против Шве-ции, хотя Саксония продолжала после этого формально оста-ваться в состоянии войны ещё более десяти лет. Северная война впервые отчётливо показала слабость международных позиций Речи Посполитой, которая из государства, проводящего актив-ную внешнюю политику, стала объектом воздействия других го-сударств, полностью зависящим от их воли. Северная война 1700 – 1721 годов сократила население Великого княжества Ли-товского на 700 тысяч человек: с 2,2 до 1,5 миллиона. Король Август II полностью утратил контроль над ситуацией в стране и весной 1721 года с его ведома и согласия банкиры Леман и Май-ер разработали проект раздела Речи Посполитой между сосе-дями. За то, чтобы утвердить наследственную власть саксонских монархов на исконных польских землях, по плану банкиров предполагалось отдать России всё Великое княжество Литов-ское, Пруссию удовлетворить передачей ей так называемой “Польской Пруссии” с городом Гданьском и соседнюю область Вармию, а Австрии подарить польские земли, граничащие с Венгрией и Силезией. Этот план одобрил сам Август II и король Пруссии Фридрих-Вильгельм.
Однако неожиданно для Августа II раздел Речи Посполитой не устроил русского царя Петра I. Он заявил, что предложения “противны Богу, совести и верности и надобно опасаться от них дурных последствий”. Также Пётр подчеркнул, что он “не толь-ко никогда не вступит в подобные планы, но и будет помогать Речи Посполитой против всех, кто войдёт в виды короля Авгус-та”. Такое решительное противодействие русского царя позво-лило продлить существование Речи Посполитой.
* * *
В первых числах февраля 1722 года канцлер литовский и ста-роста пинский Михал-Серваций Вишневецкий выдавал замуж двух своих дочерей. В Пинске справлялась богатая и многолюд-ная свадьба. Молодых венчал луцкий католический епископ Стефан Рупиевский. Тут же находился и пинский униатский епископ Феофил Годебский, известный своим необузданным и крайне буйным характером, и лещинский архимандрит Поли-карп Филиппович. Годебский, при содействии луцкого епископа и Филипповича, уговорил князя Вишневецкого и его гостей оз-наменовать свадебное торжество “богоугодным делом”. В самый разгар пиршества, когда все гости находились под воздействием выпитого вина, Вишневецкий в сопровождении гостей и лещин-ских монахов учинил варварское нападение на православное на-селение Пинска и на окрестности города. Таким образом, нас-ледник древнего рода, известного своими православными кор-нями, стал участником гонений на православных.
“Наезд” знатных хулиганов был на редкость победоносным. Униаты захватили Богоявленский монастырь, приходскую Фео-доровскую церковь в Пинске, православные монастыри в сёлах Купятичи и Новый Двор, ряд приходских сельских церквей, за-ставили под угрозой смерти до 20.000 православных согласиться перейти в унию.
К счастью для православных, в это время в Могилёв прибыл русский комиссар Игнатий Рудаковский, командированный рус-ским царём Петром I в Речь Посполитую как раз с целью за-щиты православных от несправедливостей со стороны католи-ков и униатов. Поэтому в “пинском деле” Рудаковский принял самое живое участие, и благодаря ему Годебский и лещинские монахи не долго торжествовали свою победу.
В 1723 году в Пинске началось выступление недовольных властями жителей, но тяжёлых последствий не произошло и бы-ло вскоре подавлено.
В феврале 1724 года был заключён оборонительный союз Рос-сии и Швеции. После продолжительной войны оба государя вступили в самую искреннюю дружбу. «Обе державы постанов-ляли, кроме того, не допускать внутренних беспорядков в Поль-ше, а поддерживать её старинную вольность и избирательное правление. Это последнее условие определило на долгое время взгляд на политику, какую должны были соблюдать соседи в от-ношении к польской республике; соседям выгодно было поддер-живать старинную польскую шляхетскую вольность, потому что такой государственный строй вёл Польшу рано или поздно к ги-бели, и давал надежды на возможность сделать приобретение в эпоху неизбежного падения польской республики» (Костомаров Н.И.).
В 1725 году пинский староста Михал-Серваций Вишневецкий, по смерти жены Катарины, вторично женился на княгине Ма-рии-Магдалене Чарторыйской (+1728), дочери великого хорун-жего литовского и когда-то недолго бывшего старосты пинско-го, князя Юзефа Чарторыйского (+1750).
* * *
Судьбы Польши, как не раз в истории, оказались в некоторой степени связаны с судьбами ведущей страны Европы – Франции, в которой всё ещё пытались подыскать подходящую пару для молодого короля. «Марию Лещинскую, дочь польского короля Станислава Лещинского, происходившего из великопольской дворянской семьи, тоже сначала отвергли из-за возраста. Но ког-да снова стали перебирать претенденток, остановились всё же на ней, и вот почему. Король Польши в силу сложившихся неблаго-приятных политических обстоятельств был вынужден отказать-ся от короны и удалился во Францию в изгнание. Его дочь Ма-рия была образованна, хорошо воспитана и, по мнению француз-ского Двора, из-за своего стеснённого положения должна была вести себя скромно. То, что она была на несколько лет старше Людовика XV, теперь считалось преимуществом – быстрее поя-вится наследник» (Петриков Л.). В 1725 году Мария Лещинская стала женой 15-летнего французского короля. Впоследствии она родила десять детей, восемь из которых были девочки и только двое – мальчики. Этот брак был дважды оскорбительным для России. Во-первых, французы взяли в невесты дочь давнего вра-га России. Во-вторых, Пётр I давно хлопотал о браке Людовика со свой дочерью Елизаветой, которая была ровесницей королю. Получив отказ, Пётр предложил Елизавету герцогу Шартрскому, намекнув, что в перспективе их сын может стать королём Поль-ши, но и тут русская дипломатия потерпела фиаско. Мало того – французы оскорбительно намекнули на “сомнительное проис-хождение” матери невесты.
* * *
В 1725 году русский царь Пётр I умирал. Страшные физичес-кие мучения терзали Петра на смертном одре. Угрызения совес-ти были не легче. Что он оставлял после себя? Обезлюдевшую страну, экономику, находящуюся в катастрофическом состоя-нии, ужасающие масштабы коррупции, изменяющая жена. “Птенцы гнезда Петрова” – преступники, подорвавшие силы своей страны, – чтобы избежать заслуженного наказания, вопре-ки петровскому завещанию, сделали его жену императрицей. Екатерина I была не против. Ещё бы! Снова зарабатывать себе на хлеб, отдаваясь под телегами русским солдатам, она не хоте-ла. Меньшиков с компанией остались при власти. “Реформы” продолжались. Экономика России оставалась в коматозном со-стоянии ещё несколько десятилетий. Из-за этого в середине XVIII века на территорию Великого княжества Литовского бе-жало около миллиона российских крестьян.
В 1726 году был заключён “трактат трёх чёрных орлов” между Россией, Австрией и Пруссией по нерушимости внутреннего ус-тройства Речи Посполитой без участия самих поляков. Но Поль-ские консервативные политики видели в этом лишь гарантию нерушимости существования Польши в её тогдашних границах.
* * *
13 декабря 1725 года в пинский гродский суд была представ-лена от двоюродного брата Яна Дзиковицкого – Степана Лука-шевича Дзиковицкого – дарственная запись его жене Элеоноре на часть имения Дзиковичи, составленная ранее, в 1717 году.
В 1728 году вторая жена пинского старосты Михала-Сервация Вишневецкого умерла и князь вновь стал вдовцом.
В 1730 году, после двух лет вдовства, пинский староста Ми-хал-Серваций Вишневецкий в третий раз женился на княгине Фёкле-Розе Радзивилл (1703 – 1747), дочери бывшего великого канцлера литовского князя Кароля-Станислава Радзивилла (1669 – 1719) и Анны Катарины Сангушко. Вслед за этим, с того же 1730 года, не оставляя должности великого канцлера литовско-го, Михал-Серваций стал региментарем литовской армии.
8 августа 1730 года в пинский гродский суд была подана жа-лоба от Василия и его сыновей Ивана, Василия, Даниила и Анд-рея Дзиковицких на брата Яна Ивановича Дзиковицкого – Анто-на Ивановича, который должен был выступать ответчиком вмес-те со своими сыновьями Дементием, Иваном и Михалом. Брат Яна Ивановича обвинялся другими Дзиковицкими в причинении жалующимся разных обид.
14 декабря 1731 года в Пинский гродский суд судье, хорун-жему и подстаросте управления повета Йозефу Протасовичу бы-ло подано “объявление” на некоего Юрия Козельского, который должен был отвечать за своих юридически неполноправных под-данных о причинении “разных обид” сразу от нескольких Дзико-вицких. В числе обид были потравы зерна скотом и возами, а также споры из-за покосов. Среди обратившихся к судье и под-старосте был не только Ян Иванович с уже взрослым и женатым сыном Владиславом, но и родные братья Миколай Иванович с сыновьями Андреем и Петром, и Григорий Иванович с сыном Леоном, а также ещё один из родственников – Михал Стефа-нович Дзиковицкий. Вместе с Дзиковицкими к протестации при-соединились братья Бенедикт и Антоний Серницкие.
В это время Ян Иванович уже имел возможность любоваться своими маленькими внуками – Яном и Стефаном Владиславо-вичами, которые, видимо, родились не позднее 1731 и 1732 го-дов.
* * *
Последующей удачной карьере уже упоминавшегося выше (во время Северной войны) воеводы Станислава Понятовского спо-собствовала его женитьба на дочери Казимира Чарторыйского – литовского подканцлера и виленского каштеляна. Так, благодаря родственной связи с магнатами Чарторыйскими, гораздо менее знатный род Понятовских приобрёл определённый вес в магнат-ской среде Речи Посполитой. В 1732 году у Станислава Поня-товского родился сын, также названный Станиславом.
В начале 1730-х годов проблемы Речи Посполитой вновь ока-зались в центре внимания Европы в связи с ухудшением здо-ровья Августа II. Австрия, Швеция и Пруссия даже опять стали обсуждать проекты раздела Речи Посполитой в случае смерти её монарха. Однако русское правительство вновь отвергло эти пла-ны. В декабре 1732 года Россия, Пруссия и Австрия подписали в Берлине договор, предусматривавший сохранение неизменности внутреннего устройства Речи Посполитой и недопущение на её престол ставленника Франции.
VII. ВТОРАЯ ПОПЫТКА СТАНИСЛАВА ЛЕЩИНСКОГО
В январе 1733 года король Август II приехал из Саксонии на Сейм в Варшаву. Здесь король Август, при котором Речь Поспо-литая попала в зависимость от России, скончался 1 (11) февраля 1733 года. По смерти короля первым лицом в Речи Посполитой становился архиепископ гнезненский Теодор Потоцкий, сторон-ник бывшего короля Станислава Лещинского. Примас распустил Сейм и гвардию покойного короля и велел 1200 саксонцам, на-ходившимся на службе при дворе Августа, немедленно выехать из Польши.
Наступившее бескоролевье принесло Речи Посполитой новые тяжёлые испытания. Франция уже давно стремилась к тому, что-бы вновь возвести на престол Станислава Лещинского, и немед-ленно отправила в Варшаву миллион ливров золотом. Другие ев-ропейские монархи также начали активную борьбу за возведе-ние на престол своих кандидатов. Даже Станислав Понятовский попытался пролезть в короли. По сему поводу русский посол в Варшаве Левенвольде отписал в Петербург: «…избрание коро-лём Станислава Понятовского опаснее для России, чем избрание Лещинского».
В Речи Посполитой возникли основные две партии, одна хоте-ла избрать в преемники Августу сына его, курфюрста саксон-ского, другая – французского кандидата Станислава Лещинско-го, уже некогда избранного в сан короля Речи Посполитой и бывшего в это время тестем французского короля Людовика XV. Этот проект вызвал энергичное противодействие в Петербурге и Вене. Россия и Австрия благоприятствовали курфюрсту саксон-скому, потому что он обещал, сделавшись королём, утвердить “Прагматическую санкцию”, по которой германский император Карл VI передавал свои наследственные владения дочери своей австрийской императрице Марии-Терезии, а российскому Двору – не препятствовать возвести в звание герцога курляндского Би-рона, фаворита русской императрицы Анны Ивановны. Великий гетман литовский Михал-Серваций Вишневецкий, будучи сто-ронником русской партии, поддерживал кандидатуру саксонско-го курфюрста. Понятовский понял, что королём ему не бывать, но удержаться от активной политической игры не смог, да и в придачу “поставил не на ту лошадь”.
В Польше кандидатура Лещинского получила поддержку зна-чительной части шляхты и магнатов. 12 сентября 1733 года он был избран польским королём. Вскоре после этого Лещинский высадился в Гданьске, где затем успешно выдерживал длитель-ную осаду войск саксонского курфюрста (сына Августа II). Од-нако Россия решила не допустить победы Лещинского и начала вооружённую интервенцию в Речь Посполитую.
Российский фельдмаршал Ласси, отправленный в Речь Поспо-литую с 20 тысячами войска, содействовал избранию ещё одним польским королём 5 октября курфюрста саксонского под именем Августа III и преследовал партию Станислава Лещинского.
* * *
С этими событиями связано возникновение повстанческого движения “гайдамаччина”, сменившего в XVIII веке обыкновен-ную ранее вывеску “козаччины”. «Непосредственной причиной вспышки восстаний было вступление на Правобережье в конце 1733 года царских войск, которые имели задачу поддержать ко-роля Августа III и вести борьбу с шляхетско-магнатской групп-пой, которая выдвинула королём Станислава Лещинского. Уже зимой 1734 года повстанческие отряды действовали на Волыни под Бердичевом» (История Украинской ССР). Гайдамаки счита-ли, что царские войска пришли помочь им в освобождении от панов-владельцев.
* * *
22 февраля 1734 года фельдмаршал Ласси с 12.000 русского войска осадил Гданьск, но у осаждённых было сил больше и по-тому осада шла нерешительно, ограничиваясь стычками между осаждёнными, делавшими вылазки, и казаками. Понятовский также оказался в осаждённом русскими Гданьске вместе со сво-им давним приятелем Лещинским.
Предшествовавшее спокойствие в Европе оказалось губитель-ным для лучшего полководца того времени принца Евгения Са-войского, состоявшего на службе у Габсбургов. В 1734 году, во время войны за польское наследство, принц Евгений, уже дрях-лый старик, вновь выступил в поход для поддержки Августа. Но на сей раз он не снискал лавров, а два года спустя умер, оставив после себя многомиллионное состояние, несколько роскошных дворцов и обширную библиотеку.
Фаворит русской императрицы Бирон, ревнуя к успехам при дворе генерала Миниха и желая удалить его с глаз Анны Ива-новны, убедил её отправить Миниха в Польшу с войсками про-тив Лещинского. К Гданьску Миних прибыл 5 марта 1734 года и принял главную команду над остававшимся там российским войском, потребовав себе ещё свежих сил. Для начала Миних послал обитателям Гданьска грозный манифест, требуя покор-ности королю Августу III, обещая в случае упорства разорить весь город до основания и “покарать грехи отцов на чадах чад их”. Но на такое заявление ответа не последовало.
Миних, у которого не хватало осадной артиллерии, на время был вынужден отказаться от исполнения своих угроз в отноше-нии Гданьска. «Но вот из Саксонии прибыли мортиры, прове-зённые через прусские владения в телегах под видом экипажей герцога вейсенфельского, а из Польши пришла прочная русская артиллерия: тогда началось метание бомб в город. Осада Гдань-ска продолжалась 135 дней. Поляки партии Лещинского пыта-лись оказывать помощь осаждённым нападениями на русских, но были разбиты русскими отрядами. Осаждённые надеялись на прибытие французской флотилии, которая, как ожидали, приве-зёт им свежих сил. Французские корабли привезли и высадили к ним на берег всего только 2.400 человек.
Затем к Миниху пришла на помощь саксонская военная сила, а 12 июня русская флотилия в числе 29 судов вошла в Гданьский рейд и привезла Миниху ещё орудий. Бомбардировка усилилась. 19 июня Миних потребовал снова сдачи. Осаждённые выпроси-ли три дня на размышление. После многих переговоров фран-цузское войско вышло с тем, что их отвезут в один из нейтраль-ных портов Балтийского моря и отправят оттуда во Францию.
28 июня гданьский магистрат выслал к Миниху парламентёра. Миних требовал покорности королю Августу и выдачи Стани-слава Лещинского с главнейшими приверженцами. На другой день магистрат известил Миниха, что Станислава невозможно выдать, потому что он убежал, переодевшись в крестьянское платье. Миних сильно рассердился, велел было опять начать бомбардирование, наконец, 30 июня принял сдачу города и доз-волил находившимся в городе польским панам ехать куда поже-лают, приказав арестовать только трёх лиц: примаса, пана Поня-товского и француза маркиза де Монти; их отвезли в Торунь» (Костомаров Н.И.). Так окончилась эта осада, во время которой русские потеряли 8 тысяч солдат и 200 офицеров. На город Гданьск была наложена контрибуция в 2 миллиона, но императ-рица снизила эту сумму в два раза.
* * *
Несколько месяцев о короле Стасе ничего не было слышно, по Польше ходили слухи, что он бежал в Турцию. Объявился же он в Кёнигсберге, где прусский король предоставил ему для пребы-вания свой дворец. Отсюда в августе 1734 года Станислав Ле-щинский отправил манифест, призывавший к Генеральной кон-федерации. Видя катастрофическое положение государства, в том же 1734 году в селении Дзиков (Южная Польша, недалеко от Тарнова) образовалась под предводительством люблинского воеводы Адама Тарлы Дзиковская конфедерация для поддержки Лещинского. Лозунгом конфедерации была борьба с Саксонией и Россией за независимость Речи Посполитой и проведение ре-форм в управлении. Но эта конфедерация не надеялась на соб-ственные силы и отправила Ожаровского великим послом во Францию просить 40-тысячное войско и денег на его содержа-ние, а также о привлечении Турции и Швеции к войне с Россией и о нападении на Саксонию, чему конфедераты обещали содей-ствовать со стороны Силезии.
25 декабря 1734 года в Кракове состоялась коронация Августа ІІІ. Воевода Тарло начал было весной 1735 года боевые действия в Великой Польше, но ни французы, ни шведы, ни пруссаки на помощь к нему не пришли. В результате при приближении рус-ских войск ополчение Тарло разбежалось.
* * *
Зато в Европе из-за Польши началась большая война, полу-чившая название войны за “польское наследство”. Людовик XV объявил войну австрийскому императору Карлу VI. Францию поддержали Испания и Сардинское королевство. Союзники за-хватили районы Неаполя и Милана, Сицилию и Ломбардию.
Две французские армии двинулись в Германию. Ряд герман-ских государств (Бавария, Кёльн, Пфальц и другие) приняли сто-рону Людовика XV. Французы заняли Лотарингию, овладели Келем и Филиппсбургом.
Австрия срочно попросила Россию о помощи. 8 июня 1735 го-да 12-тысячная русская армия под командованием Ласси двину-лась из Польши в Силезию и далее к Рейну, на соединение с авс-трийской армией принца Евгения Савойского.
Международная обстановка лета 1735 года ознаменовалась во-енной и дипломатической победой России в Польше, а также крупным поражением Франции и С. Лещинского. 5 августа 1735 года был продлён мирный договор Швеции с Россией, по кото-рому Швеция отказалась от помощи Лещинскому.
15 августа русские войска соединились с австрийскими и были дислоцированы между Гейдельбергом и Ладебургом. Из 25 ты-сяч солдат Ласси довёл лишь 10 тысяч, часть из других 15 тысяч заболели, а большинство дезертировали. Однако само по себе появление на Рейне русской армии вызвало шок во Франции – русские так далеко до этого никогда не заходили. В итоге участ-вовать в боевых действиях армии Ласси не пришлось, поскольку в ноябре 1735 года французы попросили перемирия. За этот по-ход Ласси получил от императрицы Анны Ивановны звание фельдмаршала. Станислав Лещинский отказался от короны и уе-хал из Кёнигсберга во Францию. Больше он в Польшу никогда не возвращался. В Нанси Лещинский основал школу для поль-ских юношей и занялся литературной деятельностью. Но борьба между сторонниками Лещинского и Августа III продолжалась затем ещё два года.
* * *
Гайдамацкое движение, ставшее России уже ненужным и даже вредным, продолжалось. Гайдамацкие отряды чинили суд над представителями господствующего класса (независимо от их эт-нической принадлежности), громили поместья магнатов и шлях-ты, экспроприировали их имущество. Чрезвычайно важно и то, что крестьяне уничтожали актовый материал, особенно грамоты, купчие, люстрации, которые подтверждали правовой статус фео-дала-владельца земли и подданных-крепостных. Лишь только в конце 1738 года гайдамацкое движение, неоднократно выплёс-кивавшееся и в литовское Полесье, было придушено объеди-нёнными силами польско-литовских войск и русского корпуса генерал-фельдмаршала Б. Миниха.
* * *
Очень немного оказалось известно о жизни Яна Ивановича Дзиковицкого, прожившего незамеченным на фоне бурных со-бытий первой трети XVIII века и ярких личностей, оставивших имена свои в истории. Но, как сказано в Святой Библии, «Всему и всем – одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не при-носящему жертвы…» (Екклесиаст). Неизвестно, когда умер Ян Иванович, возможно, около 1735 года, но точно никак не ранее 1732 года, прожив не менее 55 лет.
Глава 6. Времена Владислава Яновича Дзиковицкого
(не позднее 1709 – до 1758 годы)
Нет, не Будущим манящим
И не Прошлым, что мертво,
Жить должны мы настоящим,
В нём лишь – жизни торжество!
Г.У. Лонгфелло. “Псалом жизни”
I. НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ РОДА
В то самое время, когда по всей территории Речи Посполитой в результате Северной войны из края в край передвигались враждующие войска шведов, русских и своих конфедератов, в семье шляхтича Яна Ивановича Дзиковицкого, проживавшего в деревушке Дзиковичи, около 1709 года родился сын Владислав, или, как здесь произносили это имя, Владыслав. Правда, и этот второй вариант имени в устах близких и соседей звучал по-простому – Ладысь. Войска противников проходили, в том чис-ле, и по местам, где жили Дзиковицкие. Когда Ладысь уже стал подростком, длившаяся с начала века Северная война, в резуль-тате которой Речь Посполитая потеряла остатки своего военного и политического значения, закончилась.
* * *
Ладысь жил обычной жизнью деревенского жителя. В конце летних месяцев, во время жатвы всё пространство вокруг его родных Дзиковичей превращалось в золотистый ковёр, по кото-рому сновали сотни маленьких фигурок. Настоящий цвет земли проступал лишь кое-где на дорогах, ведущих из полей к деревне и поросших редкой травкой, да на тех деляницах, что были вспа-ханы под озимые. Маленькие фигурки были обитателями шля-хетской деревни, которые работали вместе не потому, что ок-рестные поля были их общей собственностью, а потому лишь, что отдельные владения были перепутаны самым причудливым образом, не понятным ни для кого, кроме самих владельцев. Ни у кого не было твёрдо отграниченной межами деляницы, непос-редственно примыкающей к их дому. Напротив, участки пахот-ной земли, принадлежавшие множеству лиц, делились случайно и были разбросаны где попало. С течением времени они ещё больше дробились и эти мелкие клочки оказывались раскидан-ными по всему полю. Конечно, каждый знал, где искать свой клочок, но порой не обходилось и без ссор.
Жизнь в Дзиковичах была бы вполне сносной, если бы её пос-тоянно не портили эти самые споры из-за земли, которой на всех жителей явно не хватало. Любой посторонний мог бы быстро убедиться, что не все обитатели шляхетской деревни пользова-лись одинаковым достатком. Было очевидно, что земля – глав-ная основа существования здешних насельников – подвергалась частым и неравномерным переделам, и что издавна, может быть из века в век, поколение за поколением, семейство за семейст-вом кроили между собой этот хлеб насущный, и что эту зелень и цветы, растущие на влажной почве, поливали не только дожди и росы, но и людские пот и слёзы. Лишь вековые корявые вербы равнодушно взирали как на достаток, так и нужду копошащихся внизу людей, а буйная природа набрасывала на всю округу по-крывало романтичности.
Деревня Дзиковичи ничем особо не выделялась из числа дру-гих, более населённых или немноголюдных, расположенных ближе к ней или несколько подальше. И во многих соседних по-селениях благодаря продолжавшимся уже не одно столетие же-нитьбам и замужествам образовались родственные Дзиковицким семейства такой же мелкой, либо средней шляхты. И если счи-тать не только те семьи, что носили фамилию Дзиковицкие, то родни по Пинскому повету у жителей Дзиковичей набиралось не так уж и мало.
Владислав Янович Дзиковицкий жил, как и большинство его родственников, не в каком-то богатом шляхетском поместье, а в том старинном шляхетском дворе, где, как хотелось думать, когда-то всего было в большем достатке. Что бросалось в глаза, так это стремление хозяев сохранить всё в возможном порядке и целости. Чья-то заботливая и неутомимая рука всё время что-то подпирала, исправляла, чистила. Как бы часто ни ломалась огра-да, её немедленно исправляли, и хотя она была вся в заплатах, стояла прямо и крепко и хорошо охраняла от соседских мальчи-шек двор и сад. Дом был из-за возраста низок и с каждым годом всё больше врастал в землю. Здесь не было, как в богатых пан-ских усадьбах, редких растений и дорогих цветов на клумбах, но зато и не видно было зарослей крапивы, лопуха и бурьяна, со-провождающих неухоженные дворы сельских жителей других мест. Короче, жизнь здешних хозяев протекала просто, но с за-метным постороннему взгляду налётом внутреннего достоин-ства, которым мелкая шляхта всегда отгораживается от таких же небогатых простолюдинов.
Споры между соседями, а подчас и родственниками из-за ма-лоземелья временами перерастали в судебные тяжбы, которые вполне могли длиться годами и судебными издержками ещё более ухудшали благосостояние тяжущихся.
В августе 1728 года Владислав Янович вместе с двоюродным дядей Стефаном Лукашевичем, Евгением Яновичем, Миколаем-Григорием Яновичем с сыном Леоном Григорьевичем, Базилием Корнеевичем, Михалом Стефановичем «и все другие паны Дзи-ковицкие в околице Дзиковичах проживающие» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 596, 596 об.), начали земель-ный спор с монастырём доминиканцев, владения которого были расположены недалеко от их деревни. Почему в суд не мог явиться отец Владислава Яновича, который жил в это время в той же деревне, неизвестно. Возможно, из-за состояния здоро-вья, или по старости, или из-за того, что входил в категорию, ко-торая в документе звучала, как “все другие паны Дзиковицкие”. К Дзиковицким в споре присоединился также пан Ежи Козель-ский. И не просто присоединился, а, судя по тому, что его имя стояло в документе первым, именно он и возглавил “партию Дзиковицких”. Один из монахов – Енджи Велятицкий – проис-ходил из старинной местной шляхетской фамилии и, видимо, подарил свой надел земли, границы которого оспаривали Дзико-вицкие, монастырю.
1 февраля 1729 года Владислав Янович вместе с перечислен-ными родственниками призывался по “позову” приора конвента, доктора святой теологии преподобного ксёндза Михала Львови-ча, и всех монахов монастыря, в судебное разбирательство в Пинск. Рассматривал спор сам пинский, глинянский и волковыс-ский староста Михал-Серваций Корибут граф, как почему-то указано в документах, Вишневецкий, коморный канцлер Вели-кого княжества Литовского.
Приор конвента заявил, что так, как поступили Дзиковицкие, нельзя поступать не только находящимся “в панстве греческом” (то есть униатам), но и еретикам, поскольку существует согла-шение, заверенное печатями, по которому границей между вла-дениями спорщиков является придорожный крест, который уста-новлен на монастырской земле напротив болота и тростника. В этом поручился и преподобный брат Енджи Велятицкий.
Чем же закончилась эта тяжба, автору не известно. Вполне возможно, что и она переросла в разряд многолетних безрезуль-татных споров, каковых тогда было множество. Но из заявления католического приора по крайней мере видно, что Дзиковицкие в это время всё ещё состояли в униатстве.
* * *
Ещё до 1730 года Владислав Янович женился. Неизвестно, как выглядела его жена, зато можно описать, как она была одета. В то время, как все шляхтичи поголовно носили кунтуш, все дамы-шляхтянки также одевались одинаково: в длинную белую кофту (в обыкновенные дни канифасную, а в праздничные – коленко-ровую) до колен, с фалдами и узкими рукавами. Корсаж состоял из шнуровки, с чёрными лентами накрест. Белая верхняя испод-ница до колен была обшита фалдами и, между ними, одной ши-рокой чёрной лентой. На голове – высокий чепец. На ногах – чёрные башмаки с золотыми пряжками и красными каблуками а-ля Людовик XIV.
Вскоре в молодой семье родился первый сын – Ян.
В Дзиковичах в это время кипели общественные страсти мест-ного, сельского масштаба. Ещё недавно, каких-то три года назад, Дзиковицкие выступали в споре с монахами-доминиканцами под предводительством Ежи Козельского, а теперь они в нём не только разочаровались, но и накопили массу обид. Скорее всего, Козельский был более богат, чем местная мелкая шляхта, и не считал нужным считаться с их шляхетским чувством собствен-ного достоинства и гордости. Но не имея возможности справить-ся с этим, очевидно, недавно поселившимся здесь шляхтичем, вчерашние его союзники обратились за помощью в суд.
14 декабря 1731 года в пинский гродский суд хорунжему и подстаросте судовому Пинского повета Юзефу Протасовичу бы-ло подано заявление от Владислава Яновича, его отца Яна Ива-новича, а также родных дядей Миколая и Григория Ивановичей с их детьми Леоном Григорьевичем, Андреем и Петром Мико-лаевичами, от другого родственника Михала Стефановича Дзи-ковицкого и от братьев Бенедикта и Антония Серницких – на Ежи Козельского о причинении им разных хозяйственных “обид” от его подданных-крестьян, в частности пастуха, крестья-нина Миско, и девушек-крестьянок.
В этого время в семье Владислава Яновича рос уже второй сын, которого назвали Стефаном. И вот 19 июня 1732 года кто-то, скорее всего сам Владислав Янович, совершил купчую кре-пость от Андрея Малышицкого и Бенедикта Серницкого на имя своего сына Стефана, тогда ещё совсем юного человека. Совер-шена купчая была на месте, в Дзиковичах.
А вот другой документ от того же времени: «Декрет по делу между Казимиром Топольским, Теодором Кореневичем Высоц-ким и их жёнами Марианной Топольской и Евдокией Высоцкой из Красовских, родными сёстрами, с пани Анной Дзиковицкой и её сыновьями Григорием и Стефаном Дзиковицкими о выплате (по смыслу похоже, что о невыплате. – Примечание автора) Тео-дором Дзиковицким заявленного посага (приданого) в сумме 300 злотых своей дочери Красовской Яновой Гелене Дзиковицкой, матери Марианны и Евдокии Красовских. 1732 года, месяца Ию-ня 19 дня.
В деле их милости панов Казимира Топольского и Теодора Ко-реневича Высоцкого, с учётом их брачного старшинства, и их милости панн Марианны Топольской и Евдокии Высоцкой из Красовских, сестёр родных, их самих, и его милостью паном Мартином Красовским, братом их родным, – истцов, с её милос-тью пани Анной из Дзиковицких Мартиновой Остаповичевой, матерью, [cогласно] докладу их милости опекунов её милости панов Григория и Стефана Дзиковицких, сыновьями её милости, и с очевистой и достаточной через их милостей панов патронов […]* их милости пана Казимира Топольского и её милости Ев-докии из Красовских Высоцкой с одной стороны, с другой же стороны её милости пани Анны из Дзиковицких Мартиновой Остаповичевой Дзиковицкой, представившей как истица дело о том, что умерший пан Теодор Остапович Дзиковицкий, выдавая замуж дочь свою Хелену Дзиковицкую, мать теперешних истиц, то есть их милостей панн Топольской и Высоцкой, посагу 300 злотых обещавший сам, [однако] после его смерти сукцессоры (распорядители наследства) после напоминания (требования) [посага] не отдали. Так как юридически эта претензия не была подтверждена никакими документами, а земская давность (арти-кул 4, раздел 5) истекла, то претензия [истцов] для рассмотрения в суде была отклонена. […] Вышеупомянутый квитацийный лист (вечистая запись в актовых книгах от 25 января 1680 года) от умершего пана Яна Красовского и самой Хелены из Дзико-вицких Красовской, жены его, пану Теодору Остаповичу Дзико-вицкому, её отцу, данный. [А также] того же пана Яна Красов-ского отцу её милости до земства Пинского в 1682 году на роки Троецкие достоверно вписанный, о том, что по жене своей [Хе-лене Дзиковицкой] взял посагу 300 злотых […].
Мы, суд, [не дождавшись] присяги от обеих сторон […] запись вышеупомянутого квитацийного зречоного листа, давностями земскими подтверждённого, […] утверждаем... . Её милость ис-тицу Анну из Дзиковицких Мартиновую Остаповичевую Дзико-вицкую, мать, и их милостей панов Григория и Стефана Дзико-вицких, сыновей её милости навечно освобождаем […], [чтобы] никаких вин на истцов сторона позванная и взаимных жалоб и иска не имела, предлагаем вечное согласие и примирение между сторонами.
Законность предъявленная на спорящих, представлена […] на роках Троецких в 1682 году […].
* Фрагмент с угасающим текстом» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, опись 2, дело 901, стр. 594, 594 об., 595).
Вышеприведённый документ был составлен довольно сумбур-но и автор с большим напряжением старался вникнуть в него. Но, видимо, тогдашним юристам всё было в нём ясно и понятно.
В 1742 году между шляхтой из пинского селения Стетичево – Гедройцем, Сачковским, Фастовичем, Горбачевским, Красов-ским и Телятицким – и маршалком Пинского повета Михалом Ожешко возник судебный процесс в связи с нарушением границ земельных владений шляхтичей.
II. УГАСАНИЕ ПОЛЬШИ В РОСКОШИ
Сильный физически, но слабый как король, Август II стал фак-тически вассалом возмужавшей России. Наследник Августа II на саксонском престоле, тоже Август, был воспитан своею матерью в протестантской религии. Но во время путешествия, предпри-нятого им в 1712 году по Германии, Франции и Италии, Август был тайно обращён в католичество в Болонье, хотя открыто при-знал себя его приверженцем лишь в 1717 году в Саксонии. Надо полагать, что на это решение Августа повлияли его виды на польскую корону и на брак с австрийской принцессой.
Польский портрет эпохи барокко, так называемый “сармат-ский портрет”, представляет собой очень интересное явление в истории европейской живописи. “Сарматский портрет” получил своё название от так называемого “сарматизма” – специфичес-кой шляхетской идеологии и культуры конца XVI – XVIII веков, обладающей ярко выраженными национально-самобытными чертами.
К этому времени в основном сформировался традиционный “старопольский” шляхетский костюм, состоящий из кунтуша с “отлётными” рукавами, под которым носился жупан. Непремен-ным атрибутом костюма был богато расшитый золотом пояс – кушак, к которому привешивалась сабля – гордость каждого шляхтича. Костюм дополняли шаровары и сапоги, обычно жёл-тые или (реже) красные. Головной убор: шапка-магерка или ро-гатывка (rogatywka), которую в Речи Посполитой первоначально носили татары и ордынские казаки, из которых формировались первые уланские полки. Рогатывка – это шапка с белым или ма-линовым четырёхугольным верхом, стёганной суконной тульей и меховым околышем. Название происходит от характерных “рогов”, образуемых углами тульи. Прототипы рогатывки мож-но найти в Китае и Тибете. Подобный головной убор, но с жёл-тым верхом, является элементом калмыцкого народного костю-ма.
В Европе во времена расцвета барокко родилось выражение “знать носит свои богатства на плечах”. Костюм французского короля Людовика XIV включал 2.000 алмазов. Мода носить бо-гатые и пышно украшенные одежды не обошла и Речь Поспо-литую.
В 1733 году, по смерти короля Августа II, его сын Август, не-смотря на старания французского короля Людовика XV снова возвести на престол Речи Посполитой Станислава Лещинского, был провозглашён частью польской шляхты новым королём под именем Августа III.
Мрачные перспективы дальнейшей судьбы Речи Посполитой понимали уже многие умные вельможи. Станислав Лещинский, избранный, но не допущенный на польский престол, в своём по-литическом трактате “Свободный голос” в 1733 году предлагал укрепить государственный аппарат и ликвидировать крепостни-ческую зависимость крестьян. Он писал: «Всем, чем мы сла-вимся, мы обязаны простому народу. Очевидно, что я не мог бы быть шляхтичем, если бы хлоп не был хлопом. Плебеи суть на-ши хлебодатели; они добывают для нас сокровища из земли; от их работ нам достаток, от их труда – богатство государства. Они несут бремя податей, дают рекрутов; если бы их не было, мы бы сами должны были сделаться землепашцами, так что вместо по-говорки: пан из панов, следовало бы говорить: пан из хлопов».
* * *
В 1734 году шляхта Брестского воеводства на реляцийном сей-мике вынесла постановление о почте, касавшееся и Пинского повета: «Деятельность почты воеводства нашего чтобы не пре-кращалась. Силой принятых ранее уставов чтобы отчисления на содержание почты с налога чапового шеленжневого (налог с продажи алкогольных напитков) от плательщиков ежегодно до-ходили, об обязанности этой напоминаем».
Обучение в Пинском иезуитском коллегиуме в первой поло-вине XVIII века велось на латинском языке. Изучались и другие классические языки: греческий и еврейский, а также польский и литвинский (старобелорусский).
Иезуиты устраивали в Пинске театрализованные шествия и представления, в которых соединялись все виды искусств. Исто-рик Я. Мараш писал: «В костёле святого Станислава в Пинске, кроме студенческой конгрегации, с 1726 года существовало братство Доброй смерти. Католическое духовенство в 1727 году устроило здесь исключительно торжественное празднование по поводу канонизации блаженных Станислава-Костки и Алойзы. К этому времени церковники приурочили ходатайство о проведе-нии беатификации Андрея Боболи, который считался святым мучеником за веру именно в Белоруссии. На похоронных дрогах (12 локтей в длину и 8 в ширину) везли образы новых святых. Колесницу конвоировали вооружённые отряды литовского вой-ска и наёмных солдат. Процессия сопровождалась музыкой, ар-тиллерийским салютом. Естественно, что такое мероприятие привлекло к себе внимание широких слоёв жителей Пинска и провинциальной шляхты. После торжественного богослужения шляхта собралась в здании коллегиума, где смотрела драма-тическое представление учащихся, посвящённое деятельности святых. Аналогичные празднества повторялись ежегодно». По торжественным случаям в Пинске устраивались колокольные концерты.
Типография при Пинском коллегиуме была основана в первой половине XVIII века. Точная дата её основания неизвестна. Но первая известная книга издана в 1729 году. Префектом типог-рафии в 1730 – 1735 годах был Ежи Кучинский, приглашённый пинскими иезуитами из Варшавы. В ней работал в 1733 – 1734 годах также варшавский печатник Томаш Тхоржницкий. Пос-ледняя известная книга была издана в пинской типографии в 1745 году. Почему типография прекратила своё существование так быстро? Наверно, сменился ректор коллегиума. Но главная причина, как считает исследователь Т. Рощина – финансовые проблемы монастыря.
По количеству католических монастырей Пинск уступал са-мым большим городам в Речи Посполитой: Варшаве, Кракову, Вильне, Львову, Люблину, Познани, Вроцлаву, Луцку, Гданьску и Перемышлю. В Пинске преобладали нищенcтвующие мона-шеские ордены. Среди них своим аскетизмом выделялись босые кармелиты. Монастырь босых кармелитов основал 6 мая 1734 года на берегу Пины городской лантвойт Шимон Оссовский. Не-смотря на свою короткую, менее чем столетнюю историю мо-настырь внёс свой вклад в культуру Пинска. При нём не было учебного заведения, но там воспитывались шляхетские дети-сироты. Здесь хранились богатый архив и библиотека, имевшая 190 книг. В 1832 году, после закрытия монастыря, в его библио-теке нашли древнюю рукопись “История города Пинска”, кото-рая была написана на старопольском языке, предположительно в XVII веке. К сожалению, рукопись вскоре пропала. Это – одна из неразгаданных тайн истории города.
Ректор Пинского иезуитского коллегиума Александр Бакунов-ский прославился не только духовной и культурной деятель-ностью, но и ростовщической. Так, в 1737 году он одалживал деньги пинским мещанам. Имея огромные земельные наделы, даже в Минске и Вильно, ведя активную ростовщическую дея-тельность, иезуитский монастырь и коллегиум быстро богатели, что позволяло вести капитальное строительство. В 1738 году бы-ло закончено, наконец, сорокалетнее строительство второй части здания коллегиума. Богатства монастыря способствовали и куль-турному подъёму.
III. ДАЛЬНЕЙШИЙ УПАДОК РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
В конце XVII-го и в начале XVIII-го столетия в Стародубье и около Ветки, являвшейся неформальной столицей русских ста-роверов в Речи Посполитой, и откуда вышли “деды” семейских, то есть будущих жителей российского Забайкалья, проживало много выходцев с Дона. Имеется, например, указание, что в на-чале XVIII-го века около Ветки находилась слобода из 65 старо-обрядческих дворов донских казаков. Но гомельские старооб-рядцы соперничали зажиточностью даже с соседними старооб-рядцами-ветковцами, у которых тогда был собственный епископ Епифаний, и выстроили у себя церковь во имя Преображения Господня, во всём подобную ветковской. Стоявшие во главе их попы Иоаким и Матвей убеждали их устроить у себя расколь-ничью епископскую кафедру и, если ветковцы не отдадут Епи-фания, то насильно увести его в Гомель. По их советам гомель-ские старообрядцы 31 марта 1735 года толпами пошли на Ветку добывать Епифания, но неожиданное вмешательство расстроило их планы.
Правительство императрицы Анны Иоанновны, пользуясь бес-силием Речи Посполитой, из фискальных соображений приказа-ло полковнику Сытину вступить в польские пределы и вывести обратно в Россию ветковских старообрядцев. Это было исполне-но 1 апреля 1735 года. Гомеляне, увидав, что полки Сытина ок-ружают Ветку, поспешили по домам, а некоторые из них тут же решили добровольно уйти в Россию: разобрали свою церковь и во главе с Варлаамом Казанским переселились в Клинцы.
Но с уходом их приток новых старообрядцев в окрестности Гомеля и в ту же Ветку не ослабевал.
* * *
Фактически Август III стал царствовать в 1735 году, когда отказался от дальнейшей борьбы Станислав Лещинский. В 1736 году он был признан королём на Варшавском Сейме. В годы правления Августа III ещё больше обострилась борьба группи-ровок внутри господствующего класса Речи Посполитой. После утверждения Августа ІІІ на престоле Станислав Понятовский примкнул к “русской партии”, возглавляемой “Фамилией”, ос-нову которой составлял многочисленный клан Чарторыйских. Время долгого царствования Августа III стало периодом даль-нейшего упадка и национальных бедствий Речи Посполитой.
Не обладая способностями своего отца, новый король, однако, унаследовал от него страсть к роскоши, по его примеру содер-жал блестящий двор и тратил громадные суммы на приобре-тение картин и на содержание своей капеллы.
Август III интересовался проблемами Речи Посполитой ещё меньше, чем его отец, предпочитая находиться в саксонской сто-лице Дрездене, либо путешествовать по европейским странам. Управление Речью Посполитой Август III предоставил своему первому министру и любимцу графу Брюль. Такое поведение монарха вполне устраивало магнатов Речи Посполитой. В обста-новке фактического безвластия они успешно решали свои проб-лемы, которые редко совпадали с интересами самого Польско-Литовского государства.
* * *
Зима 1639 – 1640 годов выдалась на востоке Европы лютой. Морозы держались с ноября по март. В 1740 году сразу в нес-кольких странах Европы сменились монархи. Помимо австрий-ского императора Карла VI, отправились в мир иной русская царица Анна Иоанновна и прусский король Фридрих-Вильгельм I, прозванный за свою любовь к армии и замашки солдафона “капралом на троне”. Если смерть русской самодержицы не слишком повлияла на соотношение сил в Европе, то переход власти в Берлине к молодому и энергичному Фридриху II изме-нил очень многое. Целью политики Фридриха стало вступление тогда ещё совсем небольшой Пруссии, где жило чуть более 2 миллионов человек, в узкий круг великих держав. Король-кап-рал оставил сыну отлично вымуштрованную 80-тысячную ар-мию, что делало вышеуказанную задачу не такой уж невыпол-нимой. Для сравнения: Франция, в то время в 10 раз превосхо-дившая Пруссию по численности населения, держала под ружь-ём 150 тысяч солдат.
Поскольку молодой наследник прусского престола увлекался идеями Просвещения, писал музыку и дружил с философами и мыслителями, в Европе никак не ожидали от него каких-либо агрессивных действий. Однако молодой король вскоре поразил всех европейских монархов.
* * *
На востоке Речи Посполитой, в литовском городе Кричёве в это время начался бунт, создавший своеобразную крестьянскую автономию, прообраз сельскохозяйственной артели, просущест-вовавшей затем до её разгрома четыре года.
Ещё во второй половине XVII века Кричёвское староство было пожаловано королём магнатам Радзивиллам. Те сдавали его в аренду временным держателям. Евреи-арендаторы за короткий срок стремились собрать с крестьян как можно больше денег. По данным инвентаризации 1747 года, староство имело 1 город, 5 местечек и 138 деревень. В 1731 году Иероним Радзивилл сдал Кричёвское староство за 102 тысячи злотых в аренду своему каз-начею и откупщику еврею Гдалию Ицковичу. Получив во вре-менное владение староство, арендатор, по свидетельству совре-менника, сельского священника П. Чоловского, стал активно извлекать из ситуации прибыль.
Ицкович и другие арендаторы взимали больший чинш, чем предусматривалось инвентарями, облагали крестьян различными денежными налогами, заставляли работать без оплаты, требова-ли натуральный оброк сверх установленного, препятствовали крестьянской торговле, грабили и калечили крестьян. Дело до-шло до того, что арендаторы забрали у крестьян осенью 1739 го-да все семена. Большинство дворов не могло посеять озимую рожь и возникла явная угроза голода.
Весной 1740 года крестьяне отказались исполнять распоряже-ния арендаторов. Их поддержал войт деревни Селище Василий Матвеевич Ващила. Во главе крестьянского отряда он выгнал наиболее жестоких арендаторов. Главные из них, братья Гдаль и Шмуйла Ицковичи, поняв, что крестьянское движение набирает силу, бежали из Кричёва.
В дальнейшем многие вопросы управления староством Васи-лий Ващила решал совместно со своими соратниками. Они, как и прежде, сдавали в аренду промышленные предприятия и корч-мы. Новых арендаторов сами искали среди горожан, мелкой шляхты, зажиточных крестьян. Сохранилось свыше 20 новых арендных договоров. Арендаторам предписывалось под угрозой наказания не заниматься вымогательством.
Крестьяне по-прежнему платили налоги своему пану Иерони-му Радзивиллу. Деньги от аренды также передавались магнату. Крестьяне со всей искренностью верили в доброго пана, кото-рый должен был быть их защитником и покровителем. Но новые арендаторы, на честность которых рассчитывал Ващила, оказа-лись также жестокими угнетателями, с которыми крестьянская артель вынуждена была постоянно бороться. Но Радзивилл, представлявшийся крестьянам в их мечтах паном-благодетелем, делить власть с крепостными хлопами, самовольно ставшими свободными, не собирался.
В конце 1743 года Кричёвское староство находилось под конт-ролем крестьян. Их милиционное войско выросло до 2 тысяч че-ловек. Это заставило Иеронима Радзивилла начать действовать. В начале января 1744 года он приказал подавить выступление. Несколько сотен солдат с пушками и казачья конница вошли в Кричёв. 15 января 1744 года город был неудачно атакован пов-станцами во главе с Ващилой, но крестьяне не смирились. У де-ревни Церковище они собирали силы. Василий Ващила и его со-ратники – Иван Карпач, Стэсь Бочко, Василий Ветер – разрабо-тали план будущих боевых операций. Повстанцы решили во вто-рой раз атаковать Кричёв. Но о таких намерениях крестьян узна-ли их противники.
В ночь на 26 января княжеский отряд приблизился к лагерю повстанцев. Когда начало светать, радзивилловское войско напа-ло на крестьян, которые даже не смогли организовать защиту. Много их погибло на поле боя, часть попала в плен, 16 руково-дителей повстанцев приговорили к смертной казни.
* * *
Менее, чем через два месяца после смерти австрийского импе-ратора Карла VI, в середине декабря 1740 года прусские войска вступили в Силезию. В отличие от принятого в то время обычая перед началом битвы устраивать плотный завтрак, Фридрих предпочитал ввязываться в битву натощак, когда его противник ещё был в полудрёме.
При фактически начавшейся войне формально война Австрии объявлена не была. Баварский курфюрст Карл-Альбрехт, за ко-торым стояла Франция, предъявил от имени своей супруги пре-тензии на габсбургские земли.
Весной 1741 года к антигабсбургской коалиции примкнула Саксония, чей курфюрст был также польским королём под име-нем Августа III. Он действовал против австрийской императ-рицы Марии-Терезии в союзе с Испанией, Францией и Баварией, но, обеспокоенный успехами прусского короля Фридриха II, уже в 1742 году заключил против него союз с Марией-Терезией.
* * *
Интересны сложившиеся в это время стереотипные представ-ления жителей Речи Посполитой о своих соседях, и представле-ния соседей о жителях Польши. Так, поляки знают, какие их не-достатки позволили немцам обрести приятное ощущение собст-венного превосходства: отсутствие порядка, неумение управ-ляться с вещественным миром (в европейской литературе дыря-вые мосты и грязные дороги – стандартный образ Польши уже начиная со Средневековья), легкомыслие, пьянство, неспособ-ность так устроить свою жизнь, чтобы она была уютной и спо-койной. В то же время поляки осознавали свои достоинства, ред-ко встречающиеся у немцев, которых они называют тупыми и тяжеловесными: фантазию, ироничность, дар импровизации, на-смешливое отношение к любой власти, способствующее расша-тыванию политической системы Речи Посполитой. Суждение поляков о русских всегда было более сложным, чем суждение о них немцев, однако в этом суждении неизменно присутствовал оттенок презрения, приправленного жалостью. Ощущение пре-восходства давали полякам их традиции, католический мораль-ный кодекс, принадлежность к Западу. Для русских же тради-ционная польская церемонность – реверансы, улыбки, вежли-вость и лесть – была пустой формой, а стало быть, фальшью.
* * *
С конца XVII и в XVIII веках вся Речь Посполитая разди-ралась внутренними неурядицами, разрушалась хозяйственная жизнь и усилилось ничем не ограниченное своеволие магнатов. Речь Посполитая стала страной магнатов и их “партий”. Мелкие и даже средние шляхтичи могли обеспечить себе спокойное су-ществование, если они прибегали к покровительству одного из влиятельных вельмож, проживавших или имевших владения не-далеко от места проживания шляхтича, или же входили в его свиту. За такое покровительство шляхтич фактически расплачи-вался некоторой частью своей “злотой вольности”: на поветовых сеймиках он был обязан голосовать так, как желает его патрон, а также поддерживать своего магната-покровителя в его воору-жённых наездах на соседей.
С другой стороны, если шляхтич пожелал бы отказаться от та-кого патронажа, знатные вельможи, располагавшие собствен-ными военными отрядами из шляхты и прочими разнообраз-ными средствами, всегда могли найти предлог, чтобы травить, преследовать и довести до полного разорения своего соседа-шляхтича. Это обстоятельство также толкало шляхту искать маг-натского покровительства.
* * *
Во время продолжительной, двухвековой агонии Польши даже её еврейство обнищало, морально опустилось и, застыв в средне-вековом обличье, далеко отстало в своём развитии и достатке от уровня евреев Европы. Г. Грец пишет об этом так: «Ни в какое время не представляли евреи столь печального зрелища, как в период от конца XVII до середины XVIII веков, как будто это было задумано, чтоб их подъём из нижайших глубин выглядел как чудо. В трагическом течении столетий бывшие учителя Ев-ропы были унижены до детского состояния или, ещё хуже, стар-ческого слабоумия».
Экономически живо общаясь с окружающим населением, ев-рейство Речи Посполитой за пять веков пребывания там не впус-тило в себя внешнего влияния. Шли и шли века послесредне-векового развития Европы, а польское еврейство оставалось зам-кнутой организацией. Оно не было разрозненным, но с прочны-ми внутренними связями. Всей еврейской жизнью управляли местные кагалы, выросшие из самых недр еврейской жизни, и раввины. В Речи Посполитой кагал был посредником между ев-рейством с одной стороны и властями и магистратами с другой, собирал подати для короны и за это поддерживался властями. Кагал вёл сборы на еврейские общественные нужды, устанав-ливал правила для торговли и ремёсел: перекупка имущества, взятие откупа или аренды могли происходить только с его раз-решения. Кагальные старшины имели и карательную власть над еврейским населением. Суд еврея с евреем мог вершиться толь-ко в системе кагальной, а проигравший в кагальном суде не мог подать апелляцию в государственный суд, иначе подвергался хе-рему, то есть религиозному проклятию и отчуждению от общи-ны.
* * *
С течением времени православие на землях Великого княжест-ва Литовского отступало перед униатством и католичеством. И если униаты продолжали считать себя по происхождению рус-скими, то многие литвины-католики стали по внутреннему ми-роощущению “поляками”. По поводу гонений на православных со стороны католиков православный архиепископ Литвы обра-щался к русскому правительству, прося заступничества. «Гомель есть вотчина князей Чарторыйских, – писал он, – из этого сле-дует, что и этот остаток епархии весь перейдёт в унию. И если только всемогущая Poccийская держава не поможет здешним православным, то очень может быть, вскоре здесь и не к чему и не на что будет содержать православного епископа...». С ним одинаково думала и его паства. Как она ослабела, и как усили-лась проповедь унии и католицизма, можно судить по тому, что за 9 лет с 1734 по 1743 год у русских было отнято 128 храмов, и за короткий срок 140 шляхетских фамилий в Литве приняли кА-толичество.
19 февраля 1743 года в книгах униатской церкви Мульчицкой отмечается рождение Максимилиана, (будущая жена его Ефро-синия) сына Парфимиуша Перхоровича Дзиковицкого. И отец, и сын были ксёндзами в этой церкви. В 1743 году к униатам на Пинщине перешёл Купятицкий Свято-Введенский и Новодвор-ский Успенский монастыри.
В сентябре 1744 году со смертью пинского, глинянского и вол-ковысского старосты, великого гетмана и великого канцлера ли-товского, виленского воеводы графа (?) Михала-Сервация Кори-бут Вишневецкого угас род Вишневецких. Михал-Серваций был последним мужским представителем старшей линии и, предпо-ложительно, всего рода князей Вишневецких. После его смерти владения Вишневецких перешли по двум дочерям Михала-Сервация к Огинским и Замойским, за представителями которых они были замужем. Магнату Вишневецкому в одной только южной Волыни принадлежало 3 города и 87 сёл. Лишь после его смерти выяснилось, что большая часть этих поселений была князем давно заложена. Также им был оставлен наследникам долг в огромную сумму 1.524.063 злотых.
Но долги и угроза разорения не останавливали магнатов в их стремлении к роскошной жизни. В частности, при замке князя Потоцкого для караульной службы состояла целая рота солдат, на головах которых вместо привычных всем шляп водружались большие медвежьи шапки.
* * *
В 1744 году «вышли универсалы от короля его милости Ав-густа, чтобы купцы конской амуницией и саму конскую амуни-цию в Пруссию и во Вроцлав (в Силезии) за границу не про-пускали. И стража была выставлена на дорогах с таким прика-зом, что если кто стражу объедет либо подкупит, тогда у того пропущенного или тайным путём едущего купца вольно поза-бирать все товары по той причине, что король польский с коро-лём прусским начинали уже готовиться к войне» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого).
Успехи прусского короля в войне настолько обеспокоили его соседей, что в январе 1745 года против него сложился союз в составе Англии, Австрии, Голландии и Саксонии. В том же 1745 году Август III дважды потерпел поражение от пруссаков.
К середине XVIII века угасли роды не только Вишневецких, но и магнатов Конецпольских и Собесских, и права на их лати-фундии перешли к породнённым с ними фамилиям. В XVIII веке наибольшими землевладельцами Правобережной Украины стали Любомирские, Потоцкие, Яблоновские, Чарторыйские, Сангуш-ки, Тышкевичи, Браницкие, которые своими богатствами и вла-стью напоминали “королят” времён перед Хмельниччиной. Ис-пользуя ослабление королевской власти, магнаты захватывали “королевщины” – староства – и превращали их в свои наслед-ственные владения. Шляхта, которой на Украине труднее было восстановить свои имения, в основном довольствовалась тем, что получала земли от магнатов и становилась зависимой от них – в форме вассальной зависимости или аренды. Много шляхти-чей стали разного рода служащими больших панов: управляю-щими, экономами, а также официалистами (Полонская-Василен-ко Н.). Похожая картина наблюдалась и в литовском Полесье.
* * *
Исторический фон.
Весьма интересен духовный мир людей того времени, хорошо переданный одной из выпускавшихся тогда газет. «В августе пришла в Могилёв такая газета, что один пан, очень богатый, в Польше при границе турецкой живший, имел достаток от своих волов и, наконец, прикупив к ним ещё, сказал своим факторам пригнать несколько тысяч скота для Вроцлава.
А в это время там было большое скопление войска, так как пруссак воевал с венгерской королевой [Марией Терезией]. И тогда перегоняемые волы начали на дороге сдыхать. Когда тому пану сообщили об этом, он, не доверяя этому, сам вслед за быд-лом выехал, а когда его нагнал, всё быдло уже подохло. Встал он тогда над быдлом и, воспылав ужасным гневом, такие произнёс несчастливые слова: “Пане Боже, сделал из моего превосходного быдла падаль, так и ешь сам!”. И такое чудо Божье на него на-шло, что по произнесении таковых слов он тут же, в присутст-вии своих слуг и факторов, в пса превратился и, как пёс, воя и лая, бросился на своё быдло и стал поедать.
По совету духовенства его посадили на цепь как пса, и когда давали есть из блюд, он не ел, но из посуды ел гадкой, какую обычно для псов употребляли.
А потом его повели по разным чудотворным местам, вымали-вая чуда Божьего, чтобы соблаговолил его обратить обратно из пса в человека» (Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Труб-ницкого).
* * *
Только по Дрезденскому миру, подписанному представите-лями Пруссии, Австрии и Саксонии 25 декабря 1745 года, Ав-густ III получил обратно свою Саксонию, занятую Пруссией.
В 1748 году генерал-адъютант В.Н. Репнин возглавил вспомо-гательный русский корпус в 37 тысяч человек, который импе-ратрица Елизавета отправила к берегам Рейна на помощь Авст-рии в её противостоянии с Пруссией. При местечке Пулавы у Вислы дивизия Ливена, входившая во вспомогательный корпус, ожидала прибытия главнокомандующего и строила переправу, поскольку главная польская река из-за весеннего половодья раз-лилась в ширину мили на две. В Пулавах находились резиденция и большой замок графа Потоцкого, который хлебосольно прини-мал у себя генерала Ливена и весь его штат.
Стол польского магната отличался разнообразием и изыскан-ностью блюд, во время обедов для хозяев и гостей исполнялись вокальная и итальянская музыка. Русские офицеры отмечали, что польская знать ведёт жизнь расточительную и по пышности не уступает королевским особам.
Как в прошлом, так и в этом веке внешний вид модниц из выс-шего света резко контрастировал с видом девушек из более низ-ких слоёв общества. Но модниц продолжала преследовать оспа, портившая кожу лица, и потому сохранялся спрос на свинцовые белила.
После переправы через Вислу русские войска через террито-рию Моравии вступили в Чехию, куда для осмотра полков при-была сама императрица.
От внезапно разбившего его паралича 21 июля 1748 года ко-мандующий русским корпусом Репнин умер. На этом посту его заменил генерал Ливен. Во время возвращения корпуса в место прежней дислокации в городе Риге, проходя по территории Лит-вы, офицеры вновь всюду встречали радушное гостеприимство магнатов, которые устраивали богатые застолья с неизменным любимым ими венгерским вином, с итальянской музыкой, с тан-цами и карточной игрой. Остались письменные свидетельства, что так принимали у себя русских пани Сапега, князья Чарто-рыйский и Радзивилл.
* * *
В 1749 году Владислав Янович Дзиковицкий, скопив (вероят-но, на магнатской службе) приличную сумму денег и зная, что некоторые из Дзиковицких готовы продать свои части имения Дзиковичи вместе с селом Местковичи, решил приобрести древ-ние родовые земли для себя и своего наследника. Документ по-купки звучал так.
«Перед нами, судьями главными в Трибунале Великого княже-ства Литовского от воеводств, земель и поветов на год нынеш-ний, 1749 выбранными, во главе с патроном его милостью паном Миколаем Шпаковским, была представлена вечистая запись от панов Дзиковицких в пользу панов Владислава и его сына Сте-фана Дзиковицких. […] [В записи сказано:] “Мы, Базили Анд-реевич, ручаясь и обязуясь за сыновей Андрея и Антония, имею-щего сына Яна, а также Базили Янович, [ручаясь] за сына Доми-ника и внука Стефана, а также Бенедикт, [ручаясь] за сыновей Теодора, имеющего сына Мацея и Михала, и Иоахим Базилие-вич, ручаясь и обязуясь за сына Теодора Дзиковицкие, делаем объявление этой нашей […] записью […] их милостям панам Владиславу Яновичу и сыну его Стефану Дзиковицкому. […] Базили по отцу Андрею от деда Теодора Протасовича, Базили по отцу Яну от деда Стефана, Бенедикт и Иоахим по отцу Базилию от деда Юзефа Дзиковицкие, будучи прямыми наследниками имения Дзиковичи с селом Местковичи с подданными (крестья-нами), в повете Пинском лежащем, где по причине размножения потомства появилась трудность в разделении [имения] на части, поскольку передел частей вызывал споры и недоразумения, еди-нодушно постановили продать кузенам нашим Владиславу Яно-вичу и сыну его Стефану Дзиковицким за […] 8.000 злотых польских. Эту сумму в день сегодняшний нам в руки действи-тельно оплатили и пересчитали, после чего […] имение наше Дзиковичи с селом Местковичи с постройками фольварочными, огородами, грунтами (землями), пашнями, сенокосами морож-ными и болотными, садами, кустарниками, выгонами, реками, с крестьянами, издавна оседлыми и их семействами, доходами, повинностями и данинами, которые указаны в инвентаре, ничего не исключая, передаём их милостям панам Владиславу и сыну его Стефану Дзиковицким на вечные времена. […].
Дан в году 1749-м, месяца ноября 4”.
Устно и лично запрошенная от их милостей панов Базилия, другого Базилия, Бенедикта и Иоахима Дзиковицких по этой продаже вечистая запись на имение Дзиковичи с селом Мест-ковичи с подданными за сумму 8.000 злотых польских их ми-лостям панам Владиславу и сыну его Стефану Дзиковицким проданное, подписал Игнацы (Игнатий) Орда, стражник пин-ский» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 724, 724 об., 725). Однако внесение записи в трибунальские книги по какой-то причине затянулось на год и четыре месяца.
«Весной 1750 года на Украине вспыхнуло новое крестьянско-гайдамацкое восстание. Это движение быстро распространилось на юг и юго-запад Белоруссии. Гайдамацкие отряды, прибывшие из Украины и состоявшие преимущественно из беглых бело-русских крестьян и горожан, быстро пополнились за счёт мест-ного населения и, рассеявшись по бассейну Припяти, громили имения магнатов и шляхты. Уже осенью 1750 года восстанием были охвачены Речицкий, Мозырский, Пинский и другие пове-ты» (Ковкель И.И.). Район Дзиковичи, входивший в эту терри-торию, также, естественно, подвергся нашествию бунтующего простонародья. Около этого же времени остававшуюся за госу-дарством собственность в деревне Стетичево получил наследо-вавший пинскому старосте Вишневецкому князь Михал-Кази-мир Огинский.
IV. ЖИЗНЬ И ПОЛОЖЕНИЕ ПОЛЬСКО-ЛИТОВСКОЙ ШЛЯХТЫ
После периода междоусобных войн, противоборствующих конфедераций и иностранных военных вмешательств, Речь Пос-политая к середине XVIII века сумела оправиться от военных потрясений, и в её социально-экономической жизни обнаружил-ся заметный прогресс. Чему, однако, всемерно старалась воспре-пятствовать Россия. А чуть позже, после открытия Королевского канала, связавшего Пинщину с Варшавой, Пинск, вновь полу-чивший статус экономически развитого центра, современники сравнивали с градом Китежем, называли его “литовским Ливер-пулем”, “солнцем окрестностей, находящимся в сношениях с Чёрным и Белым морями”.
* * *
В это время шляхетское сословие, ставшее самым главным и практически единственным господствующим классом Речи Пос-политой, внутри себя крайне расслоилось. Жизнь магнатов, ве-дущих роскошную и расточительную жизнь в окружении мно-гочисленной придворной челяди из мелкой шляхты, резко кон-трастировала с образом жизни рядовой шляхты, не пристро-ившейся к патронам из крупных магнатов. Тем не менее и не-пристроившаяся мелкая шляхта, в силу сложившихся условий внутренней жизни государства, вынуждена была ориентиро-ваться либо на одного, либо на другого представителя знати. К счастью для мелкой и средней шляхты Пинщины, ей приходи-лось ориентироваться на просвещённого магната – Михала-Казимира Огинского, а не на какого-либо самодура.
«XVIII столетие вошло в историю Европы как век Просвеще-ния. Естественнонаучные открытия и новые философские кон-цепции, получившие распространение в эту эпоху, постепенно формировали у образованной части европейского общества иной взгляд на мир, природу вещей, отношения между людьми, соци-альную структуру и общественные идеалы. Представления, ос-нованные на христианских традициях и принципах феодализма, уступали место культу разума, естественного равенства, свобо-ды личности и её ответственности перед другими людьми.
В разных частях Старого Света новые веяния, которые принёс XVIII век, имели неодинаковое распространение и по-разному претворялись в жизнь. В странах Запада идеи Просвещения упа-ли на социальную почву, хорошо взрыхлённую и удобренную предыдущими десятилетиями экономического роста и поступа-тельного политического развития. В центре же и на востоке Ев-ропы ситуация оказалась качественно иной. Специфика Цент-ральной и Восточной Европы вела к тому, что здесь, в отличие от Запада, стремление к переменам шло не снизу, а со стороны части самого привилегированного класса, сталкивавшейся с тра-диционными препятствиями, – недоверием крестьян, реакцион-ностью священников, региональным сепаратизмом, агрессивнос-тью иностранных государств и упорным консерватизмом боль-шей части мелкого дворянства. Никакие реформы в такой си-туации не были бы возможны, если бы их душой и двигателем не оказались люди, в руках которых были сосредоточены огром-ные властные полномочия» (Шимов Я.). Однако если в окру-жавших Речь Посполитую странах монархи обладали этими са-мыми огромными властными полномочиями и проводили в жизнь реформы, которые требовало новое время, то в Польско-Литовском государстве, с его бесправным королём и нерабо-тающим Сеймом, всё застыло и законсервировалось, и единст-венным живым проблеском на фоне этой застылости была лишь инициатива отдельных образованных магнатов.
* * *
Ещё более застывшей представлялась жизнь в таких оторван-ных и глухих закоулках, каким являлась территория Пинщины. Здесь, даже несмотря на столетиями исповедываемое христи-анство, до сих пор присутствовали вполне языческие воззрения на многие явления. Особенно зримо это выглядело в отношении представлений о смерти. Даже гораздо позднее, уже в XIX веке, исследователь местных обычаев отмечал: «Смерть в воображе-нии пинчука представляется в виде необыкновенного человека, которого никто не видит, кроме умирающего. По его воззрению, смерть так же, как человек, имеет голову, руки, ноги и другие члены; она приходит к больному обыкновенно с косою, на конце которой всегда висит капля смерти. Явившись к больному, она становится в головах его, и когда больной откроет рот, то в него попадает с косы капля смерти, от которой он и умирает.
После смерти душа погружается, или, как говорят, полощется в воде, находящейся в доме и тем оскверняет её. Напившийся той воды в скором времени умирает, вследствие чего перед смертью больного домашние выливают всю воду на двор и СА-мые сосуды, в которых была вода, перевёртывают вверх дном» (Булгаковский Д.Г.).
* * *
В XVIII веке значимость Великого княжества Литовского в международных сношениях снизилась. Упоминание о том, что Речь Посполитая является “государством двух народов”, стало исчезать из дипломатических документов, заменяясь ссылкой на то, что Речь Посполитая является государством “народа Поль-ского”. Как польское государство Речь Посполитую стали вос-принимать и в международных делах.
Жизнь польско-литовской шляхты в XVIII веке была уже со-вершенно не такой, какой она была в прежние времена. «Зако-ванный в железо с ног до головы средневековый рыцарь сидит в XVIII веке в будуаре напудренной маркизы в шёлковом камзоле и штиблетах, потемневший под арабским небом крестоносец бо-ится резкого движения, чтобы не разбить фарфоровой статуэтки Дафны или Хлои или сдвинуть артистически завязанное жабо. Король, закутанный в горностаевую мантию с бесконечным шлейфом, который несут за ним херувимы-пажи, в драгоценной короне – чуде ювелирного искусства, – выходит теперь во фраке с шапокляком в руке. В каждое данное время всё – речь, костюм, постройки, увеселения, понятия, вся совокупность быта – имеет свой стиль, свою яркую оригинальную физиономию» (Линни-ченко И.А.).
В 1752 году комплекс городского центра Несвижа – столицы клана Радзивиллов – был перестроен в стиле позднего барокко. Тогда же обитавшее здесь уже 200 лет привидение Чёрной Дамы стало выполнять новые обязанности: следить за поведением мо-лодых девушек и женщин. Некоторым оно являлось в тёмных местах, некоторых могло проучить во время бала, если считало, что туалет какой-либо дамы чересчур откровенен.
* * *
В 1752 году канцлером Великого княжества Литовского стал представитель могущественной магнатской фамилии Чарторый-ских князь Фредерик-Михал. Тогда же своим выступлением в польском Сейме и ораторскими способностями впервые обратил на себя внимание общества молодой граф Станислав-Август По-нятовский, которому в будущем судьба уготовила блестящий взлёт и падение. Он был сыном краковского каштеляна Станис-лава Понятовского, а по матери Констанции приходился родст-венником князей Чарторыйских. Станислав-Август получил хо-рошее образование и много путешествовал по Западной Европе, долгое время прожил в Англии, детально изучив её парламент-ский строй.
Королевский Двор, которому стремились подражать владель-цы огромных латифундий, проводил время в бесконечных уве-селениях – балах, пирах, охотах. Так, например, барон Бринкен, «описывая Беловежскую пущу, подробно говорит об одной зна-менитой охоте Августа III с женою и с сыновьями Ксаверием и Карлом в 1752 году, 27 сентября, во время которой убито 42 зуб-ра и 13 лосей, кроме других зверей; в том числе одной короле-вой убито 20 зубров. В память такой счастливой охоты Август III поставил на берегу реки Наревки в деревне Беловежье квад-ратный каменный столб, на котором велел вырезать на польском и немецком языках имена охотившихся и число убитых зверей» (Шпилевский П.М.).
Охота составляла любимую забаву средних и зажиточных па-нов. Нигде в Европе не было тогда так искусно организованных охот, такого порядка на них, таких искусных стрелков и такого множества дичи, такого веселья и пирования на охоте, как в Литве. Достаточные помещики содержали множество стрелков, лошадей, своры собак и имели целые арсеналы дорогих ружей. Часто и дамы сопутствовали мужьям и братьям на охоту, и тогда было ещё веселее. Мелкая шляхта, составлявшая партию какого-либо магната, в том числе и многие Дзиковицкие, также време-нами приглашалась принять участие в такой забаве.
В магнатских домах царили во время таких охот нравы прос-тые. Когда собиралось много гостей и не хватало на всех крова-тей, то не только молодые люди, но даже и женщины спали на соломе, постланной прямо на полу, разумеется, в особых отде-лениях дома. Расстеленная солома покрывалась коврами и прос-тынями, клались подушки и все гости ложились в ряд, как сол-даты в палатках. Появился даже особый термин для обозначения такого сна: спать покотом.
* * *
Последние годы жизни Владислава Яновича Дзиковицкого не были омрачены крупными потрясениями ни в стране, ни в его семье. Он умер до 1758 года, когда ему было не менее, чем 44 года. Однако всё равно это было рановато для него. Так что, возможно, он умер от болезни, или несчастного случая, или не своей смертью…
Глава 7. Гибель Речи Посполитой.
Стефан Владиславович Дзиковицкий
(не позднее 1732 – не ранее 1824 годы)
...По пристрастию возвели на польский престол
Понятовского, хотели ему против вольностей
польских прибавить самовластия, взяли в защищение
диссидентов... – через сие подали причину к турецкой
войне, счастливой в действиях, но более России
стоющей, нежели какая прежде бывшая война.
М. Щербатов. “О повреждении нравов в России”.
I. ПОРЯДКИ КЛАНА
В самом конце царствования этого Августа, прозванного Силь-ным, около 1732 года в семье то ли мелкого, то ли среднего пин-ского шляхтича Владислава Яновича родился второй сын, кото-рого назвали Стефаном.
Стефан, как и его старший брат Ян и, по-видимому, сёстры, видел вокруг себя не только родителей, но и многочисленную близкую и дальнюю родню, жившую в ближайшем с ними со-седстве. Среди близких родственников был их дедушка Ян Ива-нович со своими четырьмя братьями, у которых были свои дети, приходившиеся двоюродными дядями и тётями мальчикам. У этих двоюродных дядей и тётей также было много своих детей, которые приходились Яну и Стефану уже троюродными братья-ми и сёстрами. А если учесть, что более дальние родственники из рода Дзиковицких также продолжали в своём подавляющем большинстве проживать на той же “малой родине”, на Пинщине, то можно представить, каково было расти мальчикам в сознании многочисленности и связанной с этим силе их племени – шля-хетской фамилии Дзиковицких! Было чем гордиться, и было на что оглядываться. Стефан с самого раннего детства привык гордиться и высоко ставить своё шляхетское достоинство, хотя в семье как родителей, так и его собственной, не хватало средств с надлежащей честью его, это самое достоинство, поддерживать на должном, как хотелось бы, уровне.
Неизвестно, кто и в какое время являлся главой рода Дзико-вицких, но тогда, по всеобщему обыкновению, каждая шляхет-ская фамилия, жительствующая в пределах досягаемости её представителей, хорошо знала всю подноготную своего клана и чётко определяла, кто является главой рода. Хотя, если такой глава и имелся в это время, он являлся не более, чем номи-нальной фигурой, поскольку Дзиковицкие уже разделялись на родословные Дома, которые и стали определяющими в распоз-навании “свой-чужой”. И уже глава одного из четырёх Домов Дзиковицких являлся главным авторитетом для других Дзико-вицких, принадлежавших к тому же Дому. На этого патриарха они ориентировались, дружно выступая на поветовых сеймиках как единое целое. Но при этом, скорее всего, Дзиковицкие всех четырёх Домов выступали заедино, как, впрочем, и другие мест-ные шляхетские фамилии, ориентировавшиеся на основного местного магната. А таковым в период юношества Стефана Дзи-ковицкого являлся, несомненно, пинский староста и магнат Ми-хал-Серваций Вишневецкий, а позднее – Михал-Казимир Огин-ский.
Но, при этом, чем более многочисленным был шляхетский род, тем, по тогдашним условиям жизни, он занимал и более ве-сомое положение в местной жизни, поскольку каждому его чле-ну всегда можно было рассчитывать на помощь и поддержку со-родичей. В условиях же слабосильной государственной власти и своеволия шляхты такая поддержка значила немало.
* * *
В полной мере шляхетскими правами и привилегиями в силу своего могущества пользовались лишь магнаты. В то же время, положение мелкой деревенской шляхты, древней, но многочис-ленной и небогатой, не представляло особых возможностей для осуществления юношеских честолюбивых мечтаний Стефана Дзиковицкого, как, впрочем, и других детей мелких шляхтичей. Охоцкий писал об этом: «Есть деревни, населённые одной шлях-той, от двухсот до трёхсот дворов. Такое скопление в одном мес-те далеко не способствовало увеличению довольства. Уменьше-ние и раздробление имений сделало невозможным порядочное воспитание детей, из этого возникло грубое неведение и просто-народные обычаи, очень подходившие к крестьянским. Подоб-ное польское дворянство, жившее на небольших участках зем-ли… очень бедное и нищее, было при всём том настоящее, за-служенное дворянство. У них есть ещё грамоты Ягеллов, Стефа-на Батория, Сигизмунда III, Владислава IV, Яна-Казимира и Яна III». На памяти Стефана Дзиковицкого попросту не случалось, чтобы кто-то из живших рядом представителей рода взял себе нового слугу. Те немногие слуги, что имелись в его семье и у от-дельных других Дзиковицких, были взяты на своё место ещё до его рождения и всегда казались Стефану столь же неотъемлемой принадлежностью захудавшего рода, как соседняя болотистая почва, река Струмень и камышовые крыши домов деревушки Дзиковичи.
* * *
К 1749 году старший брата Стефана, по-видимому, уже был женат, но его семья была бездетной. И единственным наследни-ком и продолжателем линии Владислава Яновича мог стать его второй сын. В 1749 году отец Стефана на своё имя и на имя сына купил всё имение Дзиковичи вместе с селом Местковичи и с крестьянами, жившими на этих землях. Но надолго имение в се-мье не задержалось, поскольку, похоже, как отец Владислав Янович, так и сын Стефан Владиславович вели жизнь не по средствам, расточительно, а долги, которые они делали, были обеспечены имуществом в виде имения Дзиковичи.
Мелкая пинская шляхта, даже та, что изучала польский и ла-тинский языки в иезуитских и униатских школах, постоянно со-прикасаясь с простолюдинами, в обычной жизни сама говорила на их языке, представлявшем смешанное польско-литовский на-речие.
Несмотря на формальное равенство всех шляхтичей между со-бой, звание, состояние и высокое положение одной его части ставили неодолимые преграды между различными слоями благо-родного сословия. И такое положение как бы консервировало социальный статус родителей, перенося его на детей и внуков. Вельможи заключали браки внутри своего круга, средняя шлях-та – внутри своего, а мелкая – среди такой же мелкой шляхты. Редкие исключения из этого лишь подтверждали общее правило, а потому и Стефан женился на такой же, как сам, мелкой шлях-тянке по имени Евдокия. Возможно, она также находилась в придворном штате жены какого-либо местного вельможи и их брак был делом рук знатных благодетелей, любивших устраи-вать семейные союзы между своими вассалами.
II. МОРАЛЬ И НРАВЫ ШЛЯХЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
«Польское королевство называлось Речью Посполитой. Это была эпиграмма на республику и на королевство. Король не имел в королевстве никакой власти, а польского народа вовсе не существовало в республике, потому что среднего сословия из ту-земцев вовсе не было, а поселяне были в угнетении и в рабстве. В городах немцы и жиды занимались ремёслами и торговлей с весьма малыми исключениями.
Мнимую республику составляло шляхетство, присвоившее се-бе всю власть, и между шляхетством богатство заменяло все до-стоинства. Бедное дворянство было подвержено такому же угне-тению, как мещане и поселяне. Вся Польша была разделена на партии, без единства власти и воли» (Булгарин Ф.В.). В хаосе, называвшемся “древним польским правлением”, господствовали четыре силы, подчинявшие себе весь ход общественных дел. Эти силы принадлежали богатым панам, католическому духо-венству, женщинам и евреям, имевшим в своих руках всю тор-говлю и продукты сельского хозяйства – единственное богатство тогдашней Польши.
Поляки с молоком матери всасывали рыцарское уважение, по-виновение и преданность к женскому полу. Отказать женщине в просьбе почиталось или совершенной дикостью, или непреклон-ностью Катона.
Всё шляхетство Речи Посполитой смотрело на себя как на стержень и основу всего государства и формально не подчиня-лось никому. Даже король считался всего лишь первым среди равных, и каждый шляхтич, в принципе, мог быть избран свои-ми собратьями по сословию на королевский престол. В то же время авторитет монарха при саксонских королях упал в выс-шем обществе так низко, как никогда ранее в истории страны. Трепет и преклонение перед монархом сохранились разве что в глухой провинции, где королевская особа, так никем в жизни и не увиденная, скорее являла собой лишь отвлечённую, блистаю-щую идею шляхетского государства. Такой глухой провинцией была, в том числе, и Пинщина.
Время тогда было вычурное и куртуазное, во многом диктуе-мое французским Версалем, но имевшим и свой национальный колорит. Магнаты, ведя пышную и расточительную жизнь, слу-чалось, запутывались в долгах ростовщикам-евреям и оказыва-лись перед перспективой финансового краха. Чтобы уплатить долги, часть своих имений магнаты вынуждены были продавать. Также обычным средством, помогавшим вельможам удержи-ваться на поверхности, было занятие государственных должнос-тей и получение в управление доходных староств. Но чтобы по-лучить этот “хлеб заслуженных”, нужно было иметь влияние в среде “братьев шляхты”. Но, в свою очередь, приобретение и сохранение этого влияния требовало больших расходов. Надо было держать “открытый дом”, устраивать приёмы, празднества с большим количеством гостей, играть роль в сеймиках и Сейме, поить и подкупать “братьев шляхту”, а также иметь постоянную группу своих клиентов из шляхты. Чтобы иметь клиентов, маг-наты раздавали в посессию (аренду) по низкой цене деревеньки, кусочки их, чиншевые (с которых шли подати) земли. Получив-шие их шляхтичи обязаны были быть на сеймиках и поддержи-вать партию своего вельможи словом и делом.
«Дворы вельмож были очень многочисленны, – писал Охоц-кий, – они состояли из шляхты, сыновей помещиков, дворян, комнатных прислужников (покойовцев), оруженосцев и пажей. Лакеи и камердинеры тогда были ещё неизвестны. Зато были гайдуки, ливрейные паюки и скороходы в свойственных им кос-тюмах. Дворяне одевались как хотели, только в залы обязаны были являться всегда при саблях и с ладунками; они получали ничтожное жалованье “salarium”, но обыкновенно вельможи де-лали им богатые подарки. Дворяне обязаны были держать отлич-ных лошадей, с богатым прибором, потому что в столице, или когда ехали в гости, они всей компанией сопровождали карету самого вельможи или жену его. Карета бывала пышно убрана гербами и всеми атрибутами сана владельца; лошади почти все-гда были таранты, в полосы и пятна как леопарды, или белые с красными или зелёными гривами, иногда телесного цвета с бе-лыми ноздрями, белыми гривами и хвостами и красными гла-зами. Эту породу привезли к нам из Испании…
Ни один дворянин не мог показаться без сабли ни у соседа, ни в городе, ни в церкви; некоторые мещане тоже пользовались этой привилегией. Во время чтения Евангелия, во время обедни все надевали шапки и наполовину вынимали сабли в доказатель-ство своей готовности защищать католическую веру». Тут на па-мять приходит, что точно такой же обычай существовал и у ка-заков. Уж не из одного ли источника он происходил?!
По глубокому убеждению каждого шляхтича, находившемуся в полном соответствии с нравами эпохи, человек, не имевший права носить саблю, то есть простолюдин, не имел равным обра-зом даже права на горделивую осанку. И если встречный крес-тьянин не приветствовал ехавшего на коне шляхтича снятием шапки и поклоном, шляхтич вправе был отхлестать невежу кну-том. Правда, в жизни этого не происходило, так как крестьяне предпочитали не подвергать себя неприятностям.
«Пьянство в Польше, – писал в своих воспоминаниях Я. Охоц-кий, – о котором так много писали и кричали, никогда, в сущ-ности, не было народным пороком. Оно вошло в моду в начале царствования Августа II, а через 60 лет тишины и мира укоре-нилось в обычаях и сильно распространилось».
* * *
Кроме добывания средств к существованию у мелкой провин-циальной шляхты было только два важных для неё занятия. Во-первых, участие в сеймиках, где происходили выборы в местные должности и выборы послов на общегосударственный Сейм, и, во-вторых, участие в бесконечных и беспрерывных судебных процессах либо в качестве участников, либо зрителей. А у адво-катов для таких дел всегда в достаточном количестве водились чернила, белая и гербовая бумага, а также гусиные перья послед-него осеннего ощипа.
«Многое можно было бы сказать о том, отчего до такой степе-ни укоренилось у нас сутяжничество, отчего гродские и земские суды были завалены делами. Главными причинами бесчислен-ных процессов были невероятная дешевизна производства дел; гербовая бумага, и то только первый лист, стоил всего грош се-ребром. Потом многочисленность студентов, окружавших суды и набивавшихся всем со своими услугами. Большую роль играло панское самолюбие, желание унизить противника и поставить на своём. Не раз я видел дела, не стоившие и двухсот злотых, так упорно поддерживаемые, что для прекращения их ни посредство друзей, ни ходатайство уважаемых личностей не имели ни ма-лейшего влияния». Таково мнение Яна-Дуклана Охоцкого.
А вот что говорил по тому же поводу Фаддей Булгарин.
«Страсть к процессам происходила вовсе не от любостяжания. Процессы всегда почти рождались или из ложного честолюбия, или вследствие личной ссоры. Хотя бы лишиться последнего куска хлеба, лишь бы поставить на своём!
Кроме того, процессы заменяли театр и литературу в провин-циях. Речи адвокатов – так называемые манифесты, то есть изло-жение претензий – печатались и рассылаемы были ко всем прия-телям. Судопроизводство было открытое и привлекало в запу-танных делах, или когда тягались значительные люди, множе-ство слушателей в суды. Сами тяжущиеся говорили иногда речи, и это занимало умы и убивало время».
В мемуарах брест-литовского каштеляна Мартина Матушеви-ча на примере одного дела о наследстве дано яркое свидетель-ство разлада государственного механизма Речи Посполитой и царившей в стране анархии. Он писал: «Дело длилось три не-дели, наконец, когда депутату радзивилловской партии Горниц-кому дали слабительного, так что он не был в состоянии явиться на заседание, то одним голосом большинства отец коадъютор виленский выиграл дело об опеке над имуществом своих пле-мянников и ими самими».
* * *
Стены и своды в храме во имя Божьего Тела в столице маг-натов Радзивиллов в Несвиже сплошным ковром покрыли уни-кальные фрески, выполненные в технике “гризайль” на библей-ские темы. Главный алтарь украшает икона “Тайная Вечеря”, созданная вместе с фресковыми росписями в 1750 – 1770 годах. При костёле находится родовая усыпальница Радзивиллов, где со временем было установлено 72 саркофага.
Вся шляхта Речи Посполитой, от бедного сельского шляхтича до самого короля безудержно пила, ела, устраивала охоты и гу-ляла. О короле Августе III ходило много интересных рассказов, не только передававшихся из уст в уста, но и служивших приме-рами для подражания среди богатых вельмож. Говорили о чрез-вычайной силе короля, о разгульных пирушках и его посеще-ниях домов землевладельцев, после которых в погребах не оста-валось ни капли вина. Август любил устраивать соревнования по пьянству – так называемые “бутылочные поединки”, после ко-торых часто следовали в награду отличившимся целые старост-ва, пенсии и даже звёзды ордена Белого Орла. Любители вкусно поесть, особенно католические монахи, лакомились бобровыми хвостами, состоящими из одного нежного и хрупкого жира, но бобрового мяса не употребляли в пищу. Замечательно, что жир-ный бобровый хвост почитался постной пищей, как будто бобр – это рыба!
Но, несмотря на такой бросающийся в глаза разгул верхушки общества, он уживался со скромным бытом не только мелкого и среднего шляхетства, но и порой самих магнатов. Охоцкий пи-сал: «Нужно откровенно сказать, что тогда не знали той роско-ши, которая потом так распространилась. Барыня выезжала в данцигской коляске, не стоящей более ста талеров, или в карете той же фабрики, обитой трипом, ценою в триста талеров. Лоша-ди были хорошо откормленные, но из собственного стада нашей чисто польской породы, которой теперь и следов не осталось. Жёны вельмож брали к себе дочерей помещиков когда они окан-чивали воспитание в монастыре. Затем их выдавали замуж, снаб-жали приданым и протежировали потом всю жизнь.
Сам помещик, бывший в молодости при дворе вельможи, по его милости запасался богатым и многочисленным гардеробом и не шил потом ничего нового, а только суживал или расширял по своему объёму. Впоследствии этот же самый гардероб переде-лывали на взрослых сыновей.
Необходимо также брать в расчёт дешевизну товаров. Напри-мер, бочка венгерского вина стоила 4 червонца, а французское самое дорогое вино – 7 червонцев. Десять фунтов кофе и столь-ко же сахару стоили 5 злотых… Доходы были невелики, а пили много, но это дёшево, правда, обходилось. Такой образ жизни не вводил шляхту в долги, напротив, почти всегда увеличивалось состояние. Кто собирал какой-нибудь капиталец, отдавал под за-лог вельможе и брал деревню, поэтому не было случая, чтобы помещики продавали за долги имения или увёртывались от кре-диторов».
Учитель географии и природоведения XVIII века Габриэль Рончинский, преподававший в иезуитских школах, писал, что в некоторых местностях Пинщины высушенные рыбы вьюны ис-пользовались в качестве светилен. Рончинский сообщал также, что полная лодка раков в Пинске стоила всего лишь имперский грот, а шестьдесят штук можно было купить за шеляг. Из-за ог-ромного количества в Пинске черепах и раков более поздний пи-сатель Ю. Крашевский даже назвал его их столицей.
* * *
В начале XVIII века уровень образования в иезуитских колле-гиумах Речи Посполитой падал. Нужны были срочные реформы, которые пришли во второй половине века. В Пинском коллегиу-ме стали преподавать немецкий и французский языки. Другим новшеством было введение в программу изучения истории и географии, которые изучались по учебникам близкого друга ко-роля Станислава-Августа Понятовского, историка Кароля Выр-вича (1717 – 1793), который одно время преподавал в Пинске. Однако из стен Пинского коллегиума вышло не так много, как можно было бы ожидать, учитывая мощный преподавательский состав, известных деятелей культуры. Это, наверно, связано и с тем, что высшая школа в Пинске работала, в первую очередь, для нужд Ордена, а монахи-иезуиты, прежде всего, занимались организационной, миссионерской деятельностью, и только по-том культурной.
Но зато на века Пинский коллегиум прославил его выпускник-иезуит, великий польский историк и поэт Адам Нарушевич (1733 – 1796), написавший фундаментальную “Историю поль-ского народа”. Среди других известных выпускников можно от-метить архитектора-иезуита Франтишка Карева; богослова, пуб-лициста и педагога Анастаза Керницкого, которого современ-ники за красноречие называли “Периклом”; филолога и перевод-чика Игнация Нагурчевского; политического и хозяйственного деятеля, преобразователя Полесья Матеуша Бутримовича (1745 – 1814); Кароля Вырвича.
Но, судя по всему, многие из Дзиковицких, включая Стефана Владиславовича, прошли школу шляхетской жизни не в Пин-ском коллегиуме, а при дворе какого-либо из местных вельмож. А такое образование мелкой шляхты сильно отставало от новых научных достижений и давало широкий простор распростране-нию суеверий и выдумок. Всё тот же Рончинский писал, что кА-мешки, находящиеся в раках и которые на Пинщине называют “рачьими глазами”, собирали в большом количестве. Эти камеш-ки считались хорошим лекарством от ядовитых укусов, от мора и лихорадки. Однажды, желая заработать, какой-то шляхтич из-под Пинска завёз 200 таких камней в Гданьск.
* * *
Русский историк и писатель Е.П. Карнович в одном из своих очерков поведал весьма интересную историю, случившуюся не ранее 1768 года, когда пинский староста Михал-Казимир Огин-ский стал великим гетманом литовским. Приведём её здесь, по-скольку она очень характерна для быта и нравов, что господ-ствовали тогда в Речи Посполитой.
«В числе первых любимцев короля Станислава-Августа Поня-товского был великий гетман литовский Михал Огинский. Дав-нишнее знакомство с королём, одинаковое воспитание, а глав-ное, сходство характеров и блестящее положение Огинского сближали короля с магнатом. Несмотря на упадок королевского сана в Польше, дворянство льстилось вниманием, а тем более любовью короля, и поэтому при дворе завидовали Огинскому; все старались повредить ему в мнении короля; но все придвор-ные интриги оставались безуспешны, дружба его к гетману была неразрывна до тех пор, пока, без всяких происков вельмож и царедворцев, вмешалась в это дело простая восемнадцатилетняя крестьянская девушка, по имени Эльжбета или Елизавета.
Доныне в картинной галерее, принадлежащей одной знамени-той польской фамилии, сохранился портрет этой девушки, ра-боты известного в своё время Бакчиарелли. Портрет лучше всего свидетельствует о необыкновенной красоте той, с которой он был снят, и которой суждено было расстроить дружбу Понятов-ского с Огинским и до некоторой степени подействовать на судьбу Польши.
Однажды гетман поехал на охоту в одно из обширных своих поместий и на берегу реки Равки встретил девушку, которая по-разила его своей красотой. Огинский был любитель женского пола и, смотря на прелестное личико крестьянки, не вытерпел, чтобы не заговорить с нею.
Он спросил, кто она и зачем ходит одна по лесу, и получил в ответ, что она дочь лесного сторожа, который умер, оставив её на руках мачехи; что злая мачеха обижает её, и что она ушла в лес, желая избегнуть тех огорчений, которые она встречает до-ма.
– Знаешь ли ты меня? – спросил Огинский.
– Как же не знать вашей княжеской милости, – отвечала де-вушка.
– И ты не боишься меня?
– Что же? Разве ясный пан какое-нибудь пугало? – Напротив.
Похвала крестьянки Огинскому, который был действительно красивый мужчина, была весьма приятна.
– А могла бы ты полюбить меня? – спросил Огинский.
Румянец вспыхнул на щеках девушки, она ничего не отвечала и потупила глаза; но когда подняла их, то взгляд её встретился с взглядом Огинского.
– Скажи мне, – продолжал Огинский, – но скажи правду: ни-кто ещё не любил тебя?
– Кто же полюбит меня, бедную сироту!.. Правда, ухаживают за мной многие и пристают ко мне, да что в этом…
– А как твоё имя?
– Эльжбета.
– Ну, слушай, Эльжбета, – сказал Огинский, – я тебя избавлю от мачехи.
Девушка в восторге бросилась обнимать ноги магната.
– Я дам тебе, – продолжал Огинский, – такие уборы, каких нет у жены моего эконома, я сделаю тебя знатной пани, у тебя будут слуги в галунах и в ливреях, у тебя будут славные кони и золо-тые кареты, и всё это будет… сегодня вечером.
Не успел гетман кончить последних слов, как на дороге пока-залась старая бричка, и в ней сидела грязная цыганка.
– Подай мне хоть грош, пригожий панич, – сказала она Огин-скому, – и поданная мне милостыня возвратится к тебе с из-бытком.
– Не нужно мне этого, – сказал Огинский, подавая цыганке несколько золотых монет, – а вот лучше поворожи этой девуш-ке.
Цыганка взяла маленькую руку Эльжбеты и, внимательно смо-тря на линии ладони, шептала что-то, а потом сказала громко:
– Ты будешь знатная госпожа!
– Видишь, я говорил правду, – шепнул Огинский девушке.
– Будешь жить в дворцах, ходить в шелку и золоте, за тобою будут ухаживать самые знатные паны.
Эльжбета задрожала от радости, но вздрогнул и Огинский, ко-гда цыганка сказала громче прежнего:
– Мало этого – ты будешь женою короля!
Несмотря на своё прекрасное образование, на дух времени и даже на переписку с Вольтером, Огинский был суеверен; притом мысль о короне была в голове каждого магната, и как же было не думать о ней Огинскому, прямому потомку Рюрика, одному из сильнейших и богатейших вельмож и в Литве, и в Польше? Ему показалось, что, имея в руках своих судьбу будущей коро-левы, он сам может легче сделаться королём.
В тот же день вечером Эльжбета переехала в Наборово, име-ние Огинского (в Мазовии, в 14 километрах к востоку от Лови-ча. – Примечание автора); щедрый магнат окружил её неслы-ханною роскошью, толпы слуг и прислужниц, великолепно оде-тых, явились исполнять её малейшие прихоти. Учителя один за другим приходили развивать и обогащать природный ум моло-дой крестьянки, так неожиданно перешедшей от бедности и при-теснений к богатству и роскоши.
Хотя в то время вельможи, подобные Огинскому, и были изба-лованы мелкими победами над женщинами высшего круга, тем не менее Огинский всем сердцем привязался к Эльжбете, и уже ходила молва, что быть может королевой ей и не бывать, но зато гетманшей будет непременно.
Последнее вероятно и сбылось бы, если бы о редкой красоте Эльжбеты не проведал задушевный друг Огинского, король Ста-нислав-Август, тоже страстный поклонник женщин, и чтоб убе-диться во всём, он приехал в Наборово.
– Правда ли, пан Михал, – сказал король гетману, – что ты влюблён без ума?
– Быть может, ваше величество.
– И ещё в крестьянку?
– Красота женщины, государь, как говорит французская посло-вица, для неё важнее, чем родословная в четырнадцать дворян-ских поколений.
– Шалишь, шалишь, мой друг, – говорил ласково король. – Ты набрался бредней Вольтера и Руссо; но они хороши только в теории.
– Я убедился, ваше величество, что они в некоторых случаях так же хороши и на практике.
– Да, – перебил король, – молва гласит и это.
– И справедливо; вы бы сами, государь, разделили это мнение, если б знали ту женщину, которая осуществляет теорию.
– Будто бы уж она так хороша? – спросил король, и востор-женный Огинский в самых привлекательных красках описал прелести Эльжбеты, перед которой померкли бы все красавицы Варшавы.
– Что же, – заметил король, – такая женщина и в самом деле достойна сделаться великой гетманшей литовской.
– И чем-нибудь побольше, – сказал загадочно Огинский, – и этим возбудил любопытство Станислава-Августа и, наконец, по его настоянию должен был рассказать о предсказании цыганки.
Король, надобно заметить, был так же суеверен, как вообще люди, жизнь которых отличалась каким-нибудь необыкновен-ным случаем.
– Покажи мне будущую королеву, – сказал Понятовский.
Огинский нахмурил брови, потому что знал, как король любил женщин, и как он умел искусно обольщать самых стойких из них, а потому и медлил исполнить желание короля.
– Ага! – сказал Понятовский, – ты боишься и за неё, и за коро-ну… Да, правда, – добавил он насмешливо, – муж будущей ко-ролевы сам может быть королём, особенно если это предскажет бродячая цыганка. Смотри, я напишу об этом Вольтеру.
Вольтер господствовал в то время над умами, и Огинский бо-ялся его более, нежели набожные предки его боялись самого чёрта. Затронутый за живое насмешками короля, он решился по-казать Эльжбету.
Король, как говорит предание, был поражён красотою Эльжбе-ты с первого разу, и, казалось, второе предсказание цыганки на-чалось сбываться, потому что его величество, несмотря на важ-ные государственные дела, призывавшие его в Варшаву, прогос-тил в Наборове три дня, а на четвёртый выехал из Наборова, пригласив ехать вместе с собою и своего осчастливленного хо-зяина.
Но едва только король и гетман выехали из Наборова, как про-сёлочною дорогою, по направлению к Варшаве, покатилась кра-сивая коляска, и в ней сидела прелестная Эльжбета; сопровож-дали её три казака и Конаржевский, главный исполнитель всех сердечных повелений его величества, короля польского Стани-слава-Августа.
В продолжение четырёх дней, почти постоянно проведённых с королём, в то время мужчиною весьма красивым и умевшим нравиться женщинам и умом и обхождением, Эльжбета успела полюбить его без памяти и, кроме того, убедившись на деле в справедливости первой части предсказания, она уже грезила о королевской короне.
Огинский вышел из себя, узнав о вероломстве своего друга; он проклинал высокую честь, ему сделанную, и грозил отплатить королю, как только представится случай. Тщетно король упот-реблял все усилия, чтобы снова сблизиться с раздражённым маг-натом. Огинский не мог забыть, что король лишил его и сердеч-ной привязанности, и надежды на корону, и в отмщение за это пристал к конфедерации, имевшей такое гибельное влияние и на участь короля, и на судьбу Польши.
Но, конечно, вы, читатель, спросите: что же сталось с Эльжбе-тою, главною виновницею всего этого; скажу вам, что предска-зание цыганки сбылось и она сделалась женою короля. Но вы на это возразите: Как же это было? Ведь известно, что Понятовский не женился на Эльжбете. Случилось это очень просто: пресы-щенный любовью Эльжбеты, непостоянный Станислав-Август выдал её замуж за одного бедного дворянина, фамилия которого была Kr;l, что значит по-польски король, и таким образом Эль-жбета была женою короля, но только не того, о котором она меч-тала».
А Михал-Казимир Огинский впоследствии женился на Алек-сандре, урождённой Чарторыйской (1730 – 1798), вдове литов-ского подканцлера Михала-Антония Сапеги, но детей у них не было. Поэтому всё своё внимание он уделял племяннику – Ми-халу-Клеофасу Огинскому, будущему композитору и политичес-кому деятелю, который много времени проводил в резиденции дяди в Слониме, общение с которым сыграло большую роль в становлении мальчика.
III. БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА
Возвращаясь немного назад по времени, расскажем о Станис-лаве Понятовском Младшем – про его приход к трону Речи Пос-политой и начале его правления.
Будучи наполовину Понятовским, а наполовину Чарторый-ским, Станислав-Август быстро делал карьеру и ещё подростком получил чин литовского стольника. Большую часть времени Станислав Младший проводил не в Речи Посполитой, а в сто-лице Саксонии Дрездене, при дворе короля Августа ІІІ. Там он приглянулся сэру Генбюри Вильямсу – английскому послу при саксонском дворе. Летом 1755 года, около дня Святой Троицы, в русскую столицу Петербург прибыл английский посланник кава-лер Вильямс. В свите посланника находился молодой поляк граф Понятовский, отец которого во время Северной войны держал сторону шведского короля. Вот как польский историк Казимир Валишевский характеризует новую звезду, появившуюся на пе-тербургском небосклоне:
«У него было приятное лицо… он был gentilhomme в полном смысле этого слова, как его понимали в то время: образование его было разностороннее, привычки утончённые, воспитание космополитическое, с тонким налётом философии… Он олицет-ворял собой ту умственную культуру и светский лоск, к кото-рым она (русская императрица Екатерина II) одно время прист-растилась благодаря чтению Вольтера и мадам де Севинье. Он путешествовал и принадлежал в Париже к высокому обществу, блеском и очарованием своим импонировавшему всей Европе, как и королевский престиж, на который ещё никто не посягал в то время. Он как бы принёс с собой непосредственную струю этой атмосферы и обладал как качествами, так и недостатками её. Он умел вести искристый разговор о самых отвлечённых ма-териях и искусно подойти к самым щекотливым темам. Он мас-терски писал записочки и умел ловко ввернуть мадригал в ба-нальный разговор. Он обладал искусством вовремя умилиться. Он был чувствителен. Он выставлял напоказ романтическое на-правление мыслей, при случае придавая ему героическую и сме-лую окраску и скрывая под цветами сухую и холодную натуру, невозмутимый эгоизм, даже неисчерпаемый запас цинизма».
Спустя несколько дней в Ораниенбауме праздновался Петров день, который совпал с именинами внука императрицы Елизаве-ты и сына великого князя Петра и его жены Екатерины. Среди гостей присутствовали иностранные посланники и министры. Великая княгиня Екатерина обратила внимание на Понятовского и записала впоследствии: «…глядя на графа Понятовского, кото-рый танцевал, я заговорила с кавалером Вильямсом об отце его и о том зле, которое он причинил Петру I. Английский посланник говорил мне много хорошего о сыне и подтвердил то, что я уже знала: именно, что старик Понятовский и семья жены его, Чар-торижские, в то время были главными представителями “рус-ской партии” в Польше. Что они послали молодого графа в Рос-сию и поручили его Вильямсу для того, чтобы воспитать в нём доброе расположение к России. “Я надеюсь, – заметил Вильямс, – что этот молодой человек сделает успехи в России”. Ему тогда могло быть около 22 или 23 лет. Я отвечала, что, по моему мне-нию, Россия может служить для иностранцев пробным камнем их достоинств, и что кто успеет в России, тот наверно может рассчитывать на успех во всей Европе» (“Записки Екатерины II”).
И Понятовский преуспел. Осенью начались тайные любовные встречи молодого графа и великой княгини.
* * *
В Европе же опять назревала война. Прусский король Фрид-рих II чувствовал себя уверенно. Его казна была пополнена анг-лийским союзником, в армии – свыше 200 тысяч вымуштро-ванных солдат. Король решил, что для него наилучшей тактикой будет молниеносная война, в которой он поодиночке разобьёт медлительных противников (они ещё не освоили прусскую ходь-бу “нога в ногу”). Поэтому, не обладая перевесом над францу-зами и австрийцами, самоуверенный Фридрих ударил первым. 29 августа 1756 года началась самая кровавая из войн XVIII сто-летия, которую иногда, учитывая, что боевые действия велись и на других континентах, даже называют мировой.
Саксонский курфюрст и польский король Август III вследст-вие тайного договора с Австрией опять вовлечён был в сражения с Пруссией. На начальном этапе войны Россия попыталась по-будить Речь Посполитую выступить против прусского короля, но эта попытка не увенчалась успехом. При Августе III в стране регулярной армии не было, а её слабым подобием являлись лич-ные армии магнатов. Финансовая система Речи Посполитой пра-ктически бездействовала, а рынок был завален фальшивыми деньгами. В таком положении страна просто не могла себе поз-волить ввязываться в какую-либо военную кампанию. А малень-кая Саксония против Пруссии продержалась недолго. Вскоре Август III был заперт Фридрихом II в лагере при Пирне с 17-ты-сячным войском, которое вынуждено было сдаться в плен. Сам Август бежал в Кенигштейн, а потом в Польшу.
Летом 1756 года граф Станислав-Август Понятовский выехал из Петербурга в Речь Посполитую, откуда вернулся к концу года уже в качестве официального посланника в России и министра саксонского курфюрста и польского короля Августа III.
* * *
В середине XVIII века российская императрица Елизавета тре-бовала от короля Речи Посполитой вернуть с литовских земель миллион беглых крестьян. Много это или мало? Если учесть, что население Литвы тогда составляло три миллиона человек, то становится ясно, что беженцы из России изменили демографи-ческую ситуацию. Возникала парадоксальная ситуация: чем ху-же жил народ самой России, тем больше беженцев оседало в со-седних странах.
Выселение в Россию старообрядцев из Ветки и из близких к ней местностей на Гомельщине было не добровольное. Россий-ская власть рассматривала их как перебежчиков и потому, выво-дя опять в пределы Российской империи, определяла староверов на жительство, как на ссылку, в наказание за побег. Так многие староверы оказались в Сибири.
«Когда поселились старообрядцы в Забайкалье? По сообще-нию иркутского летописца в декабре 1756 года они добрались до Иркутска. “Сего [1756] года пришли в Иркутск польские старо-обрядцы для поселения за Байкалом. Их сопровождал подпол-ковник Иванов” […] Первая партия семейских в 1756 году была поселена по Чиною, следующие партии – по Хилку. За короткое время тут образовался широкий земледельческий район.
Старообрядцы, в различие от других ссыльных, шли в ссылку целыми родственными группами, по несколько семей совместно. Такового рода переселения были новостью для Сибири, отсюда их местное заглавие – “семейские” […]
“В декабре месяце, – записано в другой летописи, – в разные числа приведены в Иркутск переведенцы [польские] и за ними подполковник Иван Иванов, кои из Иркутска и отправлены в Нерчинск в январе и феврале месяцах 1757 года, подполковник отбыл в Тобольск”. [...]
С Доном были связи у семейских до переселения в Сибирь и после водворения в Забайкалье. Когда старообрядцы поселились в Забайкалье, среди них действовал книжный человек Пётр Бу-ров, бывший казак Пятиизбянской станицы II-го Донского окру-га, на правом берегу Дона» (Селищев А.М.).
В одной из книг, написанной в первой половине XX века вы-ходцем из забайкальских старообрядцев, сказано так: «Пригнала семейщину царица Екатерина с Волыни, с далёкой Ветки, от са-мых, кажись, польских земель за Байкал, в горы да степи, к Хил-ку, к косоглазым нехристям, на край света [...]. Туго было сна-чала в неведомом краю, среди диких людей, диких хребтов, не-тронутых увалов. И здесь довелось воевать с царскими исправ-никами, когда снова те начали теснить за веру. С годами, одна-ко, утряслось. Исправники на крепость семейскую напоролись и поотстали. Братских (то есть бурятов. – Примечание автора), ба-сурманов, с их стадами, потеснили семейские в дальние степи, подняли целину увалов и распадков, тайгу раскорчевали [...]. Случалось с немалым боем и кровью уступали братские свою землю, но постепенно смирились... Зажила семейщина вольгот-но, земли вдосталь, жирная, кормит без отказа; зверя и птицы перелётной, непуганой – хоть палками бей» (Чернов И.).
* * *
К концу 1756 года Саксония была полностью оккупирована войсками Фридриха. Прусский король привёл несколько десят-ков тысяч саксонских пленных солдат к присяге себе и своему знамени и включил их в состав прусской армии.
Август III смог возвратиться из Варшавы в Дрезден только после Губертусбургского мира.
В апреле 1757 года российская великая княгиня Екатерина по-чувствовала, что беременна. В сентябре, когда императрица Ели-завета заболела, а беременность Екатерины была уже явной, её супруг великий князь Пётр Феодорович заявлял: «Бог знает, от-куда моя жена беременеет. Я не знаю наверное, мой ли это ребё-нок и должен ли я признавать его своим» (“Записки Екатерины II”). Тем не менее, он не пошёл на скандал и 9 декабря Екате-рина родила дочь Анну.
В 1757 году правительство Речи Посполитой разрешило рус-ским войскам пройти по территории Литвы и Польши в направ-лении Пруссии. При этом русские дипломаты подчёркивали, что проход войск призван обеспечить сохранение внутренней ста-бильности в Речи Посполитой и не направлен на отторжение ка-ких-либо земель от неё.
Занятию русской армией города Кёнигсберга – столицы Вос-точной Пруссии – предшествовала депутация от местного не-мецкого рыцарства, решившего войти под покровительство Рос-сии, чтобы избежать разорения своих городов от военных дейст-вий. К тому же рыцарство знало, как Россия уже несколько де-сятков лет по итогам Северной войны управляла соседним при-балтийским краем, где немцы составляли большинство и в выс-шем социальном слое, и в администрации.
Столица Восточной Пруссии была взята 11 (24 по новому сти-лю) января 1758 года без боя манёвром главнокомандующего русской армией генерал-аншефа Фермора. Более того. По свиде-тельству русского офицера А.Т. Болотова, население Кёнигсбер-га восторженно встречало русские войска: «Все улицы, окна и кровли домов усеяны были бесчисленным множеством народа. Стечение оного было превеликое, ибо все жадничали видеть на-ши войска и самого командира, а как присовокуплялся к тому и звон колоколов во всём городе, и играние на всех башнях и ко-локольнях в трубы и литавры, продолжавшиеся во всё время шествия, то всё сие придавало оному ещё более пышности и ве-ликолепия».
Основная цель войны для России была достигнута: вскоре вся Восточная Пруссия указом императрицы Елизаветы была прев-ращена в русское генерал-губернаторство. Прусское население, приведённое к присяге на русское подданство, не противилось русским войскам, и местные власти были настроены благожела-тельно по отношению к России.
Манифест императрицы Елизаветы от 6 (19 по новому стилю) марта 1758 года предписывал российскому генерал-губернатору Восточной Пруссии «среди самой войны пещись сколько можно о благосостоянии невиновных худому своему жребию земель, потому торговлю их и коммерцию не пресекать, но защищать и вспомоществовать». Поэтому с присоединением к России Вос-точная Пруссия ничего не теряла, но обретала большее спокой-ствие и защиту.
* * *
В Дзиковичах же всё шло по-старому. К 1758 году уже не бы-ло в живых отца, а в семье Стефана и Евдокии Дзиковицких рос сын Онуфрий. В этом году Стефан Дзиковицкий, оказавшись в больших долгах, от своего имени и от имени своего сына и нас-ледника, продал имение Дзиковичи вместе с селом Местковичи пану Станиславу Ожешко. Продажный документ звучал так.
«Я, Стефан Дзиковицкий, ручаясь и обязуясь за сына своего Онуфрия, подчиняясь всем правилам и определениям, законами предписанным, выдал сию мою, ни под каким предлогом нару-шиться немогущую, вечистую запись пану Станиславу Ожешко. В том, что я, […] имея вотчинное имение, Дзиковичи называе-мое, с деревней Местковичи, с крестьянами, в Пинском повете расположенное, приобретённое совместно с отцом моим паном Владиславом Дзиковицким по вечистой записи от Базиля Анд-реевича, Базиля Яновича, а также Бенедикта и Ефима Василье-вичей Дзиковицких в 1749 году, месяца ноября 4-го дня […], и нуждаясь в деньгах на удовлетворение долгов, ещё при жизни моего отца сделанных и обеспеченных тем же имением, я вы-нужден [это имение] продать.
И посему, войдя в договор с паном Станиславом Ожешко, ко-торый за имение сумму 8.500 польских злотых в мои руки упла-тил и засчитал, с принятия которой, вечисто документируя, име-ние Дзиковичи с селом Местковичи, со всякими строениями дворовыми и гумёнными, огородами яровыми и овощными, ле-сами, полями, пашнями, сенокосами морожными и болотными, с крестьянами и их семействами, имуществом и повинностями, ничего не исключая, со всем тем, что только было в моём владе-нии, пану Станиславу Ожешко навсегда продаю и уступаю. И от имения оного в его пользу отказавшись, делать ввод [во владе-ние] дозволяю. По силе затем такового права волен будет пан Станислав Ожешко таковым имением им приобретённым управ-лять, распоряжаться, всякие с него выгоды получать, кому угод-но дать, дарить, записать, продать, заложить и к самолучшей своей пользе обратить. В чём я, никакого препятствия не делая, от всякого претендента заступать и оборонять собственными моими издержками обязуюсь и наследники мои должны будут, под штрафом, стойность дела составляющим и наказанием лич-ного имущества.
И в том я дал сию мою вечистой крепости запись с моей и па-нов свидетелей подписями. Писано 1758 года, месяца марта 1-го дня» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 836, 836 об.).
Свидетелями, поставившими свои подписи, были Клеменс Пу-цатти, Георгий Вальский и Базили Плотницкий. 8 марта, лично явившись в Минское заседание Главного Трибунала Великого княжества Литовского, Стефан Дзиковицкий признал свою про-дажную запись.
После таковой продажи у него, конечно, ещё оставалось какое-то недвижимое имущество, но, скорее всего, уже не столь значи-тельное и достаточное, чтобы чувствовать себя спокойно и уве-ренно в жизни.
* * *
В конце 50-х годов король Август ІІІ стал хворать и польские магнаты начали думать о его преемнике. Естественно, что сам король мечтал передать трон сыну – курфюрсту саксонскому. Во главе саксонской партии были премьер-министр Бриль и его зять, великий маршал коронный граф Мнишек, а также могуще-ственный клан магнатов Потоцких.
Против них выступил клан князей Чарторыйских. Этот много-численный клан в Польше стали называть “Фамилией” ещё в 20 – 30-х годах XVIII века. Чарторыйские предлагали осуществить ряд реформ в Польше, причём главной из них должен был стать переход всей полноты власти к “Фамилии”. Они утверждали, что новым королём должен быть только Пяст. Утверждение это бы-ло, конечно, сплошной демагогией. Законные потомки королев-ской династии Пястов вымерли ещё несколько столетий назад, а члены “Фамилии” никакого отношения к Пястам не имели. Од-нако в Петербурге делали вид, что не разбираются в польской генеалогии и называли Пястом любого лояльного к России маг-ната. К Чарторыйским примкнул и Станислав Понятовский Старший – мазовецкий воевода и краковский каштелян. И опре-делённые основания для этого он имел, поскольку его жена по рождению была Чарторыйской. А уж их сыну Станиславу-Ав-густу, как говорится, сам Бог велел оказаться в стане “Фами-лии”.
* * *
В России в марте 1759 года в результате придворных интриг был арестован вице-канцлер граф Бестужев. Вскоре после этого русское министерство официально потребовало от польского ко-роля отозвать графа Понятовского, ссылаясь на то, что в бумагах Бестужева была найдена одна записка польского посланника, хоть и совершенно невинного содержания. Правда, отъезд затя-нулся, и в конце апреля Понятовский всё ещё был в Петербурге.
Вернувшись в своё отечество, польский посланник в России граф Станислав Понятовский увидел всё то же затянувшееся магнатское веселье. Во второй половине XVIII века в Речи Пос-политой создаётся благоприятная хозяйственная конъюнктура, которая улучшила материальное положение средней шляхты. Однако, при внешнем равенстве, внутри шляхетского сословия шла упорная борьба между группой “можных” (крупных) и средне-мелкими землевладельцами. При этом магнаты, имевшие возможность опираться на многочисленную безземельную шля-хту, группировавшуюся около их дворов, определяли и делали посредством Сеймов и поветовых сеймиков всю политику.
Стремление крупных магнатов жить в полное своё удоволь-ствие и нежелание поступиться хоть малой частью своих фео-дальных привилегий в пользу усиления королевской власти от-нюдь не способствовало укреплению страны на случай внешней военной угрозы. В Несвиже, например, 12-й воевода виленский и староста несвижский и брестский князь Карл Радзивилл, полу-чивший прозвище Пане-Коханку (Возлюбленные Господа), так-же старался жить по-королевски. Он имел здесь свой “оберега-тельный гарнизон” и крепость с шанцами и валами, на которых всегда стояло до 60 пушек. Князь считался самым знатным и наиболее богатым среди литовских магнатов. «По древности ро-да и родству через Ягеллов со многими царствующими домами Европы он превосходил всех своих соотечественников. Князь Карл росту был менее даже чем среднего, очень толстый и оде-вался всегда по-старопольски» (Охоцкий Я.-Д.).
После присоединения Восточной Пруссии к России русская армия одержала победы и в западной её части, взяв и там сто-лицу Берлин 28 сентября (9 октября по новому стилю) 1760 года. Но лишь четыре года Восточная Пруссия была частью Россий-ской империи. Смерть императрицы Елизаветы в декабре 1761 года и вступление на престол нового императора Петра III при-вели к добровольному отказу России от всех своих важных при-обретений в Семилетней войне.
* * *
28 июня 1762 года в Петербурге произошёл государственный переворот, в результате которого император Пётр III лишился престола, а затем и жизни, а российской государыней стала его властолюбивая, хитрая и умная жена Екатерина. Французский посол Бретейль, наблюдая, как великая княгиня, ставшая импе-ратрицей Екатериной II, афиширует своё горе и слёзы по поводу гибели ненавистного ей супруга, заметил: “Эта комедия внушает мне такой же страх, как и факт, вызвавший её”.
Если бы в 1763 году можно было пролететь на высоте птичье-го полёта над обширной Речью Посполитой и попытаться оце-нить сверху состояние дел в государстве, наблюдатель отметил бы, что в нём царит мирное спокойствие, нарушаемое местами лишь буйными наездами одних магнатов во главе шляхетских отрядов на владения других. И если не обращать внимания на это вошедшее в традицию явление, то всё говорило о прочном мире. Не видно было осаждённых городов, по дорогам и крес-тьянским полям не двигались войска, не дымили обширные по-жарища. Короче, всюду царила спокойная жизнь.
В этом же году вступил во владение майоратом и имениями своего отца ставший знаменитым на всю Литву своими выходками и экстравагантностью, опиравшимися на огромное богатство, вышеупомянутый князь Карл-Станислав Радзивилл, “Пане Коханку”.
Однако именно в это время в стране созревали и силы, попы-тавшиеся вскорости обуздать и буйное шляхетство, и сделать сильной королевскую власть, и вновь вернуть стране растра-ченное за предшествующие два столетия могущество через обуз-дание сепаратистских притязаний магнатов. Эти подспудные си-лы воспевали крепкую королевскую власть, способную обуздать вельмож. Критика политических и общественных порядков сов-ременности сочетается в эти годы в произведениях поэтов с вос-певанием героической старины. Поэтому большое распростра-нение получили, с одной стороны, сатиры, басни и комедии, а с другой – исторические исследования типа “Истории” Адама На-рушевича или “Исторические песни” Немцевича. Страна стояла на пороге больших потрясений. Воцарившаяся в ней тишина бы-ла лишь затишьем перед бурей, грозой, которая должна была привести либо к победе, либо к поражению Речи Посполитой.
В начале апреля 1763 года в Польшу были введены новые рос-сийские воинские части. Первая колонна, под командованием князя М.Н. Волконского, двигалась через Минск, а вторая, под командованием князя М.И. Дашкова, шла через Гродно.
В тогдашней образованной части польского общества развер-нулась острая идеологическая борьба. Наиболее дальновидные представители магнатов и шляхты, возглавляемые Чарторыйски-ми, понимали, что под угрозой уже находится само существова-ние Речи Посполитой и потому выступали с программой поли-тических и экономических реформ, включавшей создание посто-янной армии, упорядочение финансов и налоговой системы, ре-организацию Сейма и всего государственного устройства и так далее. Такую программу выдвинул находившийся в эмиграции бывший король Станислав Лещинский, который высказывался в пользу личного освобождения крестьян и перевода их на чинш.
В этом году шляхта Великого княжества Литовского подписа-ла “Манифест литовской шляхты”, отражавший государственно-политические настроения местных вельмож. Среди подписав-ших находился и некто Ян Дзиковицкий. Видимо, он был в это время главой клана Дзиковицких и ставил свою подпись за весь клан.
По дошедшим семейным преданиям, Дзиковицкие, якобы, бы-ли в каких-то “родственных отношениях” с последним польским королём. Однако, исходя из известных событий того времени, более реальной представляется следующая картина. Под назва-нием “Фамилия” выступала большая группа близких и не очень близких по крови магнатско-шляхетских родов Речи Посполи-той, среди которых были прежде всего Чарторыйские. Много-численный род Чарторыйских был одним из наиболее влиятель-ных на землях Великого княжества Литовского, кровно связан-ным как с Понятовскими, так и с Огинскими, а последние через Михала-Казимира имели влияние как раз там, где находились Дзиковичи. И где проживали в то время уже довольно многочис-ленные представители рода Дзиковицких. А раз так, то, как было принято во времена, когда шляхта вслед за магнатами делилась на противоборствующие магнатско-шляхетские партии, и оказа-лось, что все Дзиковицкие, включая и Стефана, вошли в ту пар-тию, которая называлась “Фамилия”. Именно это положение и подтвердила подпись главы рода Яна Дзиковицкого. Так что, хо-тя семейное предание оказалось перепутанным, оно всё-таки не-сло в себе некоторую достоверную информацию о былом поли-тическом бытии рода, которая поддаётся корректировке и объяс-нению тогдашними событиями.
* * *
При своём желании провести в Речи Посполитой реформы и сделать государство вновь сильным и жизнеспособным, Чарто-рыйские наивно и безосновательно надеялись на понимание и содействие им в этом со стороны Российской империи.
10 (21) апреля 1763 года 26 польских магнатов подписали письмо Екатерине II, в котором говорилось: «Мы, не уступаю-щие никому из наших сограждан в пламенном патриотизме, с го-рестию узнали, что есть люди, которые хотят отличаться неудо-вольствием по поводу вступления войск вашего императорского величества в нашу страну и даже сочли приличным обратиться с жалобою на это к вашему величеству. Мы видим с горестию, что законы нашего отечества недостаточны для удержания этих мнимых патриотов в должных пределах. С опасностию для нас мы испытали с их стороны притеснение нашей свободы, именно на последних сеймиках, где военная сила стесняла подачу голо-сов во многих местах. Нам грозило такое же злоупотребление силы и на будущих Сеймах, конвокационном и избирательном, на которых у нас не было бы войска, чтоб противопоставить его войску государственному, вместо защиты угнетающему государ-ство, когда мы узнали о вступлении русского войска, посланного вашим величеством для защиты наших постановлений и нашей свободы. Цель вступления этого войска в наши границы и его поведение возбуждают живейшую признательность в каждом благонамеренном поляке, и эту признательность мы сочли своим долгом выразить вашему императорскому величеству».
Среди подписей были имена куявского епископа Островского, плоцкого епископа Шептицкого, Замойского, пятерых Чарто-рыйских (Августа, Михала, Станислава, Адама и Юзефа), Ста-нислава-Августа Понятовского, Потоцкого, Лобомирского, Сул-ковского, Сологуба, Велёпольского.
У реального хозяина Речи Посполитой – русского прави-тельства – также возникли свои предположения о приемлемом для России развитии польских событий. В этом, 1763-м году, в Петербурге обсуждался секретный план отторжения от Польши территорий с городами Динабург, Полоцк, Витебск, Орша и Мо-гилёв. Однако на этот раз от идеи раздела Речи Посполитой ре-шили отказаться, посчитав момент неблагоприятным.
* * *
5 октября 1763 года в своём любимом Дрездене умер король Август III. «Не смейтесь мне, что я со стула вскочила, как полу-чила известие о смерти короля польского; король прусский из-за стола вскочил, как услышал», – писала Екатерина II Панину. На-чалось очередное бескоролевье. Обострилась внутренняя обста-новка в стране. Коронный гетман Браницкий привёл в боевую готовность коронное польское войско, к которому присоеди-нились саксонские отряды. В ответ Чарторыйские обратились прямо к императрице с просьбой прислать им на помощь две тысячи человек конницы и два полка пехоты.
К тому времени в Польше имелись лишь небольшие отряды русских (полторы – две тысячи человек), охранявшие магазины (склады), оставшиеся после Семилетней войны. Эти силы было решено собрать и двинуть к резиденции коронного гетмана в Бе-лостоке. Русский посол в Польше князь Н.В. Репнин писал гра-фу Н.И. Панину: «Правда, что этого войска мало, но для Польши довольно; я уверен, что пять или шесть тысяч поляков не только не могут осилить отряд Хомутова, но и подумать о том не осме-лятся». Замыслам Екатерины и Фридриха способствовала и смерть 6 декабря 1763 года сына короля Августа ІІІ Карла-Августа. Младшему же сыну покойного короля Фридриху-Августу исполнилось только 13 лет, и избрание его королём бы-ло маловероятно. Главным противником Станислава Понятов-ского мог стать только гетман Браницкий.
31 марта (11 апреля) 1764 года в Петербурге были подписаны русско-прусский оборонительный трактат и секретная конвен-ция относительно Польши. В соответствии с третьим артикулом трактата Пруссия обязывалась выплачивать России ежегодные субсидии в 400 тысяч рублей в случае её войны с Турцией или Крымом. Екатерина и Фридрих договорились избрать королём Станислава Понятовского, что и было зафиксировано в конвен-ции, а также сохранять «вплоть до применения оружия» дейст-вующие «конституцию и фундаментальные законы» Польши. Россия и Пруссия совместно выступили за возвращение дисси-дентам «привилегий, вольностей и преимуществ, которыми они ранее владели и пользовались как в делах религиозных, так и гражданских».
В конце апреля 1764 года в Варшаву на конвокационный Сейм начали съезжаться сенаторы, депутаты и паны. Так, князь Карл-Станислав Радзивилл, виленский воевода, противник “Фами-лии”, пришёл с 3-тысячной частной армией. Привели частную армию и Чарторыйские, недалеко от неё расположились и рус-ские войска (в Уязове и на Солце). Одним из претендентов на престол Речи Посполитой был пинский староста Михал-Кази-мир Огинский. Однако он оказался заведомо непроходным, по-скольку сразу же главная ставка России была сделана на быв-шего любовника Екатерины II Понятовского.
Сейм открылся 26 апреля (7 мая) 1764 года. Варшава в этот день представляла собой город, занятый двумя враждебными войсками, готовыми к бою. Партия Чарторыйских явилась на Сейм, но их противников, возглавляемых гетманом Браницким, не было: они с раннего утра совещались и, наконец, подписали протест против нарушения народного права появлением русских войск. Хотели сорвать Сейм – не удалось, требовали составить немедленно тут же в Варшаве конфедерацию, но Браницкий струсил. Он заявил, что не чувствует себя в безопасности в Вар-шаве, и выступил из города, чтобы составить конфедерацию в более удобном месте, но время тратилось без толку, а между тем следом за гетманом шёл русский отряд Дашкова, перешедший из Литвы в Польшу. В 30 верстах от Варшавы произошла стычка между отрядом Дашкова и гетманским арьергардом.
* * *
Слишком заметное ослабление Польско-Литовского государ-ства требовало незамедлительных изменений в системе государ-ственного управления. Первые польские реформы относятся к 1764 году, когда во время бескоролевья Чарторыйским удалось взять власть в свои руки. Надеясь на избрание королём пред-ставителя “Фамилии”, они провели на конвокационном Сейме ряд постановлений, касавшихся как порядка деятельности Сейма – было ограничено применение “либерум вето”, – так и финан-совых, военных и судебных органов, которые подверглись зна-чительной реорганизации.
Но несмотря на появившееся в польском обществе осознание необходимости реформ, большинство магнатов и шляхты было против всего нового: против налогов на постоянную армию, про-тив предоставления такой армии в распоряжение короля, против проектов отмены или хотя бы ограничения “либерум вето” и из-менения статуса всевластного и, в то же время, совершенно бес-сильного Сейма. Было подсчитано, что с 1652 по нынешний, 1764 год, из 55 проводившихся Сеймов из-за “либерум вето” бы-ло сорвано 48. То есть, работа этого главнейшего политического органа государства уже более ста лет была попросту парализо-вана. В это же время начались политические дискуссии, продол-жившиеся и в следующем десятилетии, в которых поднимался вопрос, являются ли хлопы составной частью польской нации или же нацию составляет исключительно шляхта.
В июне 1764 года закончился конвокационный Сейм. На нём была создана польская Генеральная конфедерация, которая сое-динила Коронную конфедерацию с Литовской. Маршалком Ко-ронной конфедерации избрали князя Чарторыйского, воеводу русского. Сейм постановил при королевских выборах не допус-кать иностранных кандидатов, выбран мог быть только поль-ский шляхтич по отцу и матери, исповедующий римско-католи-ческую веру.
Чарторыйские для достижения своей цели пользовались рус-скими деньгами и русскими войсками, а в благодарность за это Сейм признал императорский титул русской государыни. В акт конфедерации была внесена публичная благодарность русской императрице, и с выражением этой благодарности в Петербург должен был отправиться писарь коронный граф Жевусский. А между тем русские солдаты должны были окончательно очис-тить Польшу от врагов “Фамилии”.
Радзивилл, вышедший из Варшавы вместе с Браницким, отде-лился от него по дороге и направился к себе в Литву, но под Слонимом столкнулся с русским отрядом и потерпел поражение. Вместе со своей конницей (1.200 сабель) Радзивилл перепра-вился у Могилёва через Днепр и ушёл в Молдавию. Но пехота и артиллерия из его частной армии были окружены князем Даш-ковым у деревни Гавриловка и капитулировали.
Из Молдавии Радзивилл перебрался в Венгрию, а оттуда – в Дрезден. Браницкий, преследуемый русскими, также не мог больше оставаться в Польше и ушёл в Венгрию.
Между тем русский посол в Польше Репнин заподозрил князя Августа Чарторыйского в желании самому стать королём, поэто-му Репнин просил у императрицы санкции на открытую под-держку кандидатуры Станислава Понятовского. Екатерина вяло сопротивлялась и написала на донесении Репнина: «Мне кажет-ся, что нам не годится называть кандидата, дабы до конца ска-зать можно было, что республика вольно действовала».
Сейчас трудно сказать, получил ли князь Репнин санкцию им-ператрицы или действовал в инициативном порядке, но 27 июля Кейзерлинг и Репнин поехали к примасу Польши, где уже нашли прусского посла, князей Чарторыйских и других панов. Кейзер-линг при всех заявил примасу, что императрица желает видеть на польском престоле графа Понятовского, которого он, посол, именем её величества будет рекомендовать всей нации на изби-рательном Сейме. Прусский посол сказал то же от имени своего государя, князья Чарторыйские также порекомендовали племян-ника и поблагодарили оба Двора за расположение к их “Фами-лии”.
С 5 (16) по 15 (26) августа 1764 года тихо прошёл избиратель-ный (элекционный) Сейм. Граф Понятовский, второстепенный представитель “Фамилии”, был единогласно избран королём под именем Станислава-Августа IV. Паны этим были крайне удив-лены и говорили, что такого спокойного избрания никогда не бывало. В Петербурге тоже сильно обрадовались, Екатерина пи-сала Панину: «Поздравляю вас с королём, которого мы сдела-ли».
В сентябре Репнин приступил к выплате гонораров. Королю он выдал 1.200 червонцев, но тут вмешалась Екатерина и при-слала ещё 100 тысяч червонцев. Август-Александр Чарторый-ский получил от Репнина 3 тысячи червонцев. Примасу Польши обещали 80 тысяч, но пока выдали лишь 17 тысяч. Персонам по-мельче и давали соответственно. Так, пинский староста Михал-Казимир Огинский получил на содержание своей частной армии только 300 червонцев.
Понятовский, имея перед собой печальный опыт Станислава Лещинского, который короновался не в Кракове и потому, как считали многие, был неудачен в достижении реальной власти, пытался нейтрализовать легендарное заклятие “за грех предка своего Болеслава”. Во искупление нарушенной традиции коро-нации в 1764 году в Варшаве, а не в Кракове, новоизбранный ко-роль решил попросить прощения у Святого Станислава – покро-вителя Польши, таким способом: учредив в 1765 году Орден Святого Станислава. Этот Орден стал второй, после высшей го-сударственной награды Речи Посполитой – Ордена Белого Орла, государственной наградой Польши.
Станислав-Август был сыном своего времени: любил женщин и даже чересчур много. Но на Сейме ему на будущее не дозво-лили вступить в брак, опасаясь, вероятно, чтобы его потомок не занял престол. Вельможи рассчитывали на смятения будущих выборов нового короля, на которых всегда можно было полу-чить какую-то выгоду. Не имея жены, король имел множество любовниц.
* * *
С начала своего царствования Станислав-Август старался пре-кратить излишнюю роскошь в нарядах, разорявшую шляхту. Притом это производило слишком резкий контраст между вель-можей и простым шляхтичем. «Часто вельможа сразу надевал на себя стоимость двух – трёх деревень, или даже целой вотчины. Не могла же сравниться с ним шляхта своими наследственными драгоценностями» (Охоцкий Я.-Д.). Начал Станислав-Август и преобразования в казначействе и чеканке денег, в армии ввёл новые виды оружия, стал заводить пехоту. Делал всё-таки по-пытки отменить “liberum veto”.
Последний польский король Станислав-Август Понятовский
Станислав-Август был умным, образованным, патриотически и реформистски настроенным человеком, но при этом слабым и нерешительным. Самый могущественный из литовских магнатов князь Карл Радзивилл противился избранию Понятовского и да-же составил против него Радомскую конфедерацию. Поэтому, припомнив Радзивиллу прежние его грехи, преданная избран-ному королю партия в том же году привлекла князя к суду, до-билась его осуждения, лишения всех должностей, секвестра имущества и изгнания из отечества. Князь Карл с 200 всадни-ками бежал в Турцию, а после жил в Дрездене на деньги, ко-торые ему тайно посылали преданные арендаторы.
Зато в том же 1764 году 33-летний внук по матери Михала-Сервация Вишневецкого, умершего 20 лет назад, пинский старо-ста Михал-Казимир Огинский, поддержавший прорусскую “Фа-милию” и отказавшийся от собственных притязаний на трон, стал генерал-майором литовских войск и воеводой виленским.
«Первые годы царствования С. Понятовского прошли спокой-но: все радовались, что на престоле сидит не иностранец, а “при-родный Пяст”. Радушное обращение нового короля, его заботы о просвещении, веселье, которое он внёс в придворную жизнь, за-слонили собою тёмные черты его характера: все с восторгом го-ворили о его “четвергах”, где собирался весь цвет польского ху-дожественного, литературного и учёного мира. Создалось мне-ние, что с воцарения Станислава-Августа начался в Польше зо-лотой век возрождения наук и искусств. Эти надежды омрача-лись лишь крайним развратом, которому предавался король и его Двор. Жёны первых сановников в королевстве домогались чести обратить на себя внимание Станислава-Августа, сделаться королевской метрессой считалось высшим счастьем» (Брокгауз и Ефрон). Придворная жизнь в это время стала настолько не-приличной, что провинциальные шляхтичи, державшиеся ста-ринных понятий о нравственности, дорожившие честью своего имени и репутацией, старались держать своих жён и дочерей по-дальше от королевского Двора.
Екатерина II, обидевшись на Станислава-Августа за его лю-бовниц и пренебрежение к ней, в отместку в подаренном ей польским королём золотом троне приказала сделать в середине отверстие и использовала этот трон в качестве своеобразного детского стульчака-унитаза. Говорят, она на нём и скончалась впоследствии.
При Станиславе-Августе в обеих столицах Речи Посполитой – в Варшаве и Вильно – установилась утончённость Парижа. Но, в то же самое время, в провинциях, особенно в Литве и на Украи-не, господствовали фанатизм и самоволие Средних веков, пьян-ство и обжорство. В то же время провинциальная шляхта отли-чалась от столичной своей нравственностью. Практически вся шляхта Речи Посполитой, за исключением занимавшей придвор-ные должности, большую часть года проживала в своих помес-тьях, в семейном кругу, соблюдая патриархальные обычаи. Если любовные интриги и случались, то тайные, с сохранением внеш-них приличий. И, невзирая на свободное общение между мужчи-нами и женщинами, никто не посмел бы похвастать, как при королевском Дворе, наличием у него любовницы. А женщина подозрительного поведения не смела даже показаться в люди.
* * *
Во времена Станислава-Августа в полную силу проявился и развился талант выдающегося польского графика Яна-Петра Норблина, который стал основоположником бытового жанра в польском искусстве. Живые зарисовки с польских Сеймов, ба-лов, судебных трибуналов, с сельских шляхтичей и военных ос-тавили на память потомкам характерные образы, навсегда ушед-шие в прошлое.
А. Царинный в статье “Украинское движение” писал: «“Про-свещённый” XVIII век был самым несчастным временем для русского населения в Польше. Оно представляло собою сплош-ную массу мужиков, закрепощённых польским или ополячен-ным душевладельцам. Разница веры клала неизгладимую про-пасть между “паном”-католиком и “хлопом”-православным. Рус-ского образованного общества не было, да и не могло быть, по-тому что не существовало русских школ для получения образо-вания. Кто из русских учился в иезуитских (например, в Луцкой, существовавшей с 1608 года) или базилианских школах, стано-вился поляком. Религиозными пастырями православного просто-народья были невежественные священники (“попы”), забитые и зависимые в каждой мелочи жизни от владельцев тех сёл, где находились церкви, тем более что и самые церкви по польскому праву считались собственностью владельцев. Переход в унию являлся обыкновенно единственным средством для настоятеля мужицкого прихода сколько-нибудь улучшить своё положение.
Высшее правительство в лице обладавшего только призрачной королевской властью Станислава Понятовского было бездея-тельно, слабо и более чем равнодушно относилось к нуждам русских закрепощённых “панам” мужиков.
Такая сеймовая и литературная борьба за веру и народность, какая велась в первой половине XVII века, была уже невозможна за полным отсутствием среди русского населения нужных для этого умственных сил. Казачество как политическое движение отжило своё время и сменилось диким разбойничьим гайдамаче-ством».
IV. КОНСЕРВАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО БЕССИЛИЯ
Совместно с королём Чарторыйские хотели продолжать поли-тику реформ. Однако преобразования государственного устрой-ства Речи Посполитой встретили решительные возражения со стороны Пруссии и России, не желавших усиления Польши и поэтому настаивавших на сохранении шляхетских вольностей.
В то время, как Станислав-Август воображал себе, что склон-ность Екатерины II к заключению союзнических отношений с Польшей даст Речи Посполитой шанс на ликвидацию в Сейме “liberum veto”, на реформу сеймиков и увеличение армии, шаг к чему король и его единомышленники сделали уже на конво-кационном Сейме, Екатерина II в качестве предварительного ус-ловия начала переговоров о союзе выставила требование отказа от этих реформ. Неожиданно для Станислава-Августа, за две не-дели до коронационного Сейма, который должен был заседать в Варшаве с 3 по 20 декабря 1764 года, Екатерина II отвергла все польские предложения и прямо запретила проводить какие-либо реформы.
В то же время, хозяйская политика царского правительства в отношении Речи Посполитой вызывала раздражение в правящих кругах Пруссии и Австрии, которые хотели бы уничтожить рус-ское влияние в Речи Посполитой и добиться согласия Екатерины II на раздел Польши. Надеясь на поддержку со стороны Пруссии и Австрии, правящие круги Речи Посполитой, сформированные “Фамилией”, стали на путь открытого сопротивления царскому правительству, что не могло не кончиться конфликтом.
В XVIII веке значимость Великого княжества Литовского в международных сношениях снизилась. Упоминание о том, что Речь Посполитая является “государством двух народов”, стало исчезать из дипломатических документов, заменяясь ссылкой на то, что Речь Посполитая является государством “народа поль-ского”. Как польское государство Речь Посполитую стали вос-принимать и в международных делах.
Пользовавшееся огромными правами и многочисленными при-вилегиями польское шляхетство ценилось во всей Европе и даже самые знаменитые европейские фамилии стремились получить звание шляхты Речи Посполитой. «Тогда много самых значи-тельных фамилий русских, немецких, итальянских, английских, испанских получили права польского дворянства от государст-венного собрания, не считая тех, которые раздавал король» (Охоцкий Я.-Д.).
* * *
Неограниченно распоряжаясь всей внутренней политикой Ре-чи Посполитой, правительство Российской империи вновь пред-приняло жёсткие меры по репатриации ранее сбежавших от него русских староверов. Число семейских в Забайкалье постоянно пополнялось новыми переселенцами с Запада. «В 1765 году бы-ло издано распоряжение об отсылке в Сибирь недобровольно возвращающихся из Польши и Литвы беглецов. Часть выслан-ных старообрядцев была поселена на Алтае. О пути, пройденном “польскими” старообрядцами до Забайкалья, Мартос, со слов, вероятно старообрядцев, сообщил, что “они следовали водою из Калуги до Верхотурья и продолжали идти далее сухим путем. В Тобольске сформировали из них два пехотных полка: Томской и Селенгинской; остальных затем разделили надвое: одна часть поселена по Иртышу, другая за Байкалом”. Об этом пути пом-нили забайкальцы ещё в 60-х годах прошлого (XIX-го. – Приме-чание автора) столетия. С их слов С.В. Максимов записал сле-дующий рассказ.
«Народ собирали в Калуге, где на берегу Оки за городом стоя-ли нарочно выстроенные амбары (бараки). В бараках этих много перемёрло народу. По Оке в Волгу везли на судах до Казани. В Казани много взяли в рекруты: целый полк потом был сформи-рован из семейских в Тобольске. За Байкал пришли уже малыми частями. Мы располагаем сведениями о количестве дворов (се-мейств) старообрядцев, относящихся […] к первым годам их жизни в Забайкалье. П.С. Паллас, путешествуя по Сибири, объездил и Забайкалье (в апреле – июне 1772 года). Он побывал и в сёлах, где лет 6 тому назад, по его сведениям, поселились “польские колонисты”, то есть предки наших семейских, при-шедшие из Польши, и записал количество их дворов в той или иной деревне. Так, в Тарбагатае было тогда 10 дворов (теперь 479), в Хонхолое (где оказалась одна из линий предков автора) – 28 (теперь 526), в Куйтуне 50 (теперь 618). Всего в Тарбагатай-ском окружии, куда входили, между прочим, сёла Бурнашевка, Пестерева, Куйтун, Куналей, Брянь, число “новопоселённых ко-лонистов” Паллас определяет цифрой 466. [...]
Трудолюбие семейских и результаты его были отмечаемы с са-мых первых лет их заселения в Забайкалье. В 1772 году Паллас обращает особое внимание на “большой труд и прилежание” и на “чрезвычайный успех” “польских колонистов”» (Селищев А.М.).
В то же время, у новопоселенцев долгое время, как и на преж-нем месте жительства, не существовало чувства единства. Ста-роверы не были духовно спаяны, постоянно дробясь на так назы-ваемые “толки”, мелкие дробления семейских “беспоповских со-гласий”, широко распространённых в Забайкалье с конца XVIII аж до середины XX века. Возникали толки из-за различий в тол-ковании Святого Писания, в бытовой и церковной культуре и обрядности, иногда из-за амбиций уставщиков. Лишь во 2-й по-ловине XIX – XX веках большинство старообрядцев Забайкалья стали приверженцами Белокриницкой старообрядческой церкви, прервав связи с толками, и те, которые продолжали состоять в этих толках, теперь составляли меньшинство среди семейских.
В 1768 году вновь были организованы переселения староверов из пределов Речи Посполитой в Сибирь.
* * *
Ещё в 1746 году знаменитый магнат и меценат культуры князь Михал-Казимир Огинский (1730 – 1800) получил в управление пинскую экономию и приблизительно в 1752 году стал пинским старостой. По своей матери Анне Вишневецкой он приходился внуком бывшему пинскому старосте Михалу-Сервацию Вишне-вецкому и потому вполне понятна данная ему старостинская должность на Пинщине. Хотя его основной резиденцией являлся город Слоним, князь часто бывал в Пинске, где у него распо-лагался собственный двор. Кроме того, совсем рядом, в местечке Телеханы, находилась его летняя резиденция. Михал-Казимир Огинский был настоящим представителем эпохи Просвещения. Часто бывал в Париже, где близко сошёлся со знаменитым на всю Европу великим французским философом Дени Дидро. Князь даже писал статьи в знаменитую “Французскую энцик-лопедию”. В своих мемуарах Дидро дал высокую оценку его му-зыкальным способностям. Действительно, Михал Огинский был талантливым музыкантом и композитором. Он рассказал Дидро о покровителе Полесья – святом Андрее Боболе. Французский философ написал о святом в своём произведении “Разговор фи-лософа с женой маршала де ***”.
В 1765 году при своём дворе в Слониме Михал-Казимир Огин-ский создал оперный театр, капеллу и школу по подготовке ба-летных артистов и музыкантов. Несомненно, что свой слоним-ский театр он вывозил для показа представлений в любимый им Пинск. А имение Гоноратин под Телеханами, где жила его сес-тра Гонората Огинская, становится второй сценической площад-кой слонимского театра.
Князь М.-К. Огинский много сделал для экономического раз-вития Полесья как будучи пинским старостой, так и после остав-ления этой должности. По его инициативе и в основном за его деньги были построены два знаменитых канала – Огинский (1765 – 1775) и Королевский (Днепро-Бугский, 1775 – 1784), именно тогда и превратившие Пинск в “Полесский Ливерпуль” – в “порт двух морей”. Непосредственно строительством каналов занимался приятель и доверенное лицо князя – Матеуш Бутри-мович (1745 – 1814). Не будучи полещуком, этот, как сказали бы сегодня, социально активный человек, пассионарий на Пинщине пустил глубокие корни и оставил весьма заметный след в жизни этого края.
Влюбленный в родную землю, горячий приверженец идей Просвещения, Михал-Казимир приближал к себе единомышлен-ников. Таким оказался Матеуш Бутримович. Матеуш – выходец старого шляхетского рода Бутримовичей – юношей учился в Пинском иезуитском коллегиуме. Позже на военной службе мо-лодой человек проявил себя достойно и был замечен гетманом Великого княжества Литовского Михалом-Казимиром Огин-ским, который стал на всю жизнь его покровителем. Пинску ос-талась вековая память о Бутримовиче: знаменитый дворец или, как его называют, “Пинский мур”. В своём имении Кристиново Бутримович, впервые на Полесье, провёл мелиоративные рабо-ты, применил передовой сельскохозяйственный опыт. Не слу-чайно его называли Преобразователем Полесья. Через жену Кристину фамилия Бутримовича слилась со старым пинским ро-дом Лях-Ширмами. А Ширмы были известны на Пинщине ещё со времён великого князя литовского Витовта.
В это время в селе Дзиковичи стало укрепляться положение шляхетского рода Просоловичей-Островских герба Равич. В 1765 году шляхтич Ян из этой фамилии приобрёл землю у шлях-тичей Шоломицких и заглядывался на земли, бывшие во Владе-нии Дзиковицких. В семье Стефана и Евдокии Дзиковицких то-гда уже было два сына. Младшего, родившегося не позднее 1766 года, и к линии которого относится автор этой книги, звали Гри-горием. Были, возможно, ещё и дочери, но в документах, кото-рыми автору удалось воспользоваться, они не указывались.
* * *
«В продолжении шести-семи лет сумятицы, поднявшейся в Польше со смерти короля Августа III, в русской политике неза-метно мысли о воссоединении Западной Руси: она затёрта воп-росами о гарантии, диссидентах, конфедерациях. Русский каби-нет сначала довольствовался (думал только) исправлением гра-ниц с польской стороны и каким-нибудь территориальным воз-награждением Фридриха за содействие в Польше» (Костомаров Н.И.). Россия в течение долгого времени выступала против раз-дела и ликвидации Речи Посполитой, находившейся под её влия-нием, но в начавшемся в Польше движении за реформы русская императрица Екатерина II увидела угрозу такому влиянию. Стремясь оказать давление на польскую власть, русское прави-тельство использовало в качестве предлога так называемый дис-сидентский вопрос, то есть вопрос об угнетённом положении в Речи Посполитой украинского и белорусского населения, испо-ведующего православие. Сейм 1766 года выступил против урав-нения в правах католиков и диссидентов. После окончания Сей-ма русское правительство предложило Чарторыйским решить вопрос о диссидентах, а также заключить оборонительно-насту-пательный союз с Россией.
Получив отказ, Екатерина II через русского посланника в Речи Посполитой Репнина подняла против короля часть шляхты. В Великом княжестве в городе Слуцке образовалась Слуцкая кон-федерация, а в Королевстве в городе Торунь – Торуньская кон-федерация. Мятежная шляхта, опираясь на 30-тысячную рус-скую армию, воспротивилась всяким реформам.
Русские войска под командой Дуншена, Нуммерса и Кречет-никова, разделившись на небольшие отряды, весной-летом 1767 года заняли многие города Речи Посполитой, в том числе и сто-лицу – Варшаву. Осенью был созван новый Сейм. «Репнин, опи-раясь на десять тысяч русских штыков, предложил польскому Сейму обеспечить свободу вероисповедания и гражданские пра-ва иноверцам. Встретив сопротивление шляхты, он приказал но-чью арестовать четырёх влиятельных вожаков и отправить их под конвоем в Россию» (Михайлов О.). В числе арестованных был киевский епископ Юзеф-Анджей Залусский, один из двух братьев, создавших первую публичную библиотеку в Польше. За выступление в Сейме против русской политики Залусский был сослан на 5 лет в Калугу.
* * *
Среди ограничений, которые временами накладывались на польское еврейство настояниями католической церкви, был зап-рет иметь христианскую прислугу. Но если по отношению к по-лякам и литвинам это выполнялось, то к бежавшим из соседней России от рекрутских наборов и казённых податей крестьянам и старообрядцам этот запрет не соблюдался. В прениях екатери-нинской Комиссии об Уложении, работавшей в 1767 – 1768 го-дах, звучали такие претензии к Речи Посполитой, как “Жиды по нескольку русских беглецов имеют у себя в услужении”.
* * *
Сейм, состоявшийся в 1768 году, имел много последствий для дальнейшей жизни Речи Посполитой. В результате широкомас-штабного давления царского правительства значительная часть депутатов польско-литовского Сейма и шляхты во главе с коро-лём уступила требованиям России, и в феврале 1768 года пошла на подписание договора об уравнении в правах диссидентов с католиками.
Приход гомельского костёла считался очень богатым, и в 1768 году сюда был назначен ксёндзом один из замечательнейших ка-толических проповедников того времени Станислав Богуш-Сестренцевич, переводчик сочинений Мекэнзи “О здоровье” и впоследствии вице-президент Императорской Академии Наук, но вскоре его заменил другой.
Примирившись с королём, князь Карл Радзивилл на Сейме 1768 года выхлопотал уничтожение судебного решения 1764 го-да в отношении себя и получил обратно чины, староства и соб-ственное имение.
В 1768 году виленский воевода Михал-Казимир Огинский по-лучил должность великого гетмана литовского.
Поскольку король убоялся действовать против желаний Рос-сии, это вызвало полное к нему охлаждение в польском обще-стве, перешедшее вскоре в ненависть.
V. БАРСКАЯ И ГЕНЕРАЛЬНАЯ КОНФЕДЕРАЦИИ. КОЛИИВЩИНА
Когда русский посол при польском дворе, князь Н.В. Репнин, получил решающий голос в делах внутреннего управления, часть шляхты, напуганная этим вмешательством, 29 февраля 1768 года образовала в городе Баре на Подольщине конфеде-рацию, направленную против короля и России. Целью конфеде-рации была защита внутренней и внешней самостоятельности Речи Посполитой, сохранение всех древних прав и привилегий, которыми обладала шляхта, и сопротивление усилиям русской партии выхлопотать равноправность для диссидентов. Зачинщи-ками конфедерации были, главным образом, Адам-Станислав Красинский, епископ каменецкий, Михал Красинский, подкомо-рий рожанский и Юзеф Пулавский, староста варецкий.
Король, узнав о конфедерации, старался сначала действовать примирительно, несмотря на то, что конфедерация в своём мани-фесте обошла его молчанием, но когда дальнейший миролюби-вый образ действий стал невозможным, коронный гетман Фран-цишек-Ксаверий Браницкий с польским войском и русские гене-ралы Апраксин и Кречетников двинулись против конфедератов и взяли Бар.
* * *
Приход русских войск на территорию южных воеводств Речи Посполитой спровоцировал в мае 1768 года большое восстание против своих панов-католиков местного православного кресть-янства под предводительством Гонты и Железняка, получившее название “Колиивщина”. Его вожаками были запорожцы и раз-ного рода “вольные люди”. «Когда про это (про прибытие рус-ских войск. – Примечание автора) пошли вести на Украину, лю-ди поняли это не иначе, как Россия послала своё войско на осво-бождение их от Польши. Снова пошли слухи про царицыны ука-зы, даже потом показывались копии такой “Золотой грамоты”, где наказывалось уничтожать поляков и жидов и само их имя стереть за обиды, которые делаются от них православной вере. Эти копии были выдуманы, однако им верили и люди, и сами руководители восстания» (Грушевский М.).
Положение населения польской Руси в это время было луч-шим, чем в коренных провинциях Польши, условия жизни более льготны и повинности меньше, и причины восстания заключа-лись в большей мере в кочевнических, авантюристических, века-ми выработанных от казаков-черкасов и ставших второй нату-рой привычках местного селянства. Колиивщина – движение не чисто крестьянское, а, скорее, захватившее крестьян движение бездомных, бродячих, оторванных от земледелия мелких про-мышленников и торговцев, входивших в состав Запорожья или тесно связанных своими интересами с этим казачьим “добычни-ческо-торговым государством”. Запорожье пополняло гайдамац-кие ряды, давало им военную организацию и возглавляло их от-ряды.
Летом 1768 года восстание охватило северную часть Киевщи-ны, перебросилось на Волынь и южные поветы Великого кня-жества Литовского. Особенно сильным здесь оно было в сосед-нем с Пинским Мозырском повете Минского воеводства.
* * *
Староста Гомеля Чарторыйский в конце своей жизни также восстал против короля и польского сената за издание ими закона о веротерпимости к диссидентам и вступил в мятежную конфе-дерацию.
Барская конфедерация оказалась стоящей сразу против трёх противников (не считая враждебную Пруссию): польского вой-ска во главе с Браницким, русского войска во главе с генералом Кречетниковым и крестьянско-гайдамацкого восстания – Коли-ивщины. Но русские контролировали только крупные города и военные лагеря. Польские паны, и в мирное время игнориро-вавшие закон, теперь открыто грабили население. Единого ко-мандования над отрядами конфедератов фактически не было.
Бунт крестьян повлиял на расстройство конфедерации в вос-точных провинциях Речи Посполитой. Но раз вспыхнувшее пла-мя распространилось и в других местах, а именно в Великой и Малой Польше и в Литве; конфедераты стали обращаться к со-седним государствам, вызвали войну между Турцией и Россией и получили обещание деятельной помощи со стороны Франции. Вскоре в других местностях страны появились конфедерации по типу Барской во главе со своими маршалами – в Галиции, Люб-лине, Познани. Все вместе они составили так называемую Гене-ральную конфедерацию, во главе которой встал граф Потоцкий. В числе её руководителей в разное время были маршалок М. Пац, великий гетман Михал-Казимир Огинский; армией конфе-дератов командовал Ю. Сапега. По своему составу она была весьма пёстрой – от консервативно-католических кругов до про-грессивно-реформаторских, которых объединило недовольство вмешательством России во внутренние дела Речи Посполитой. В 1768 – 1770 годах главная резиденция Конфедерации находилась в принадлежавшем Австрии силезском городе Тешине.
Мне неизвестно, принимал ли участие в этих делах Стефан Владиславович, но готов предположить, что к движению конфе-дератов он, по крайней мере, как и большинство шляхты, отно-сился с сочувствием.
Австрия довольствовалась тем, что давала убежище конфеде-ратам, Франция же хотела оказать им более деятельную помощь. В 1768 году первый министр Людовика XV, герцог Шуазёль, от-правил к конфедератам на границу Молдавии драгунского капи-тана Толеса со значительной суммой денег, но, познакомившись с конфедератами поближе и оценив обстановку, Толес понял, что для Польши уже ничего сделать нельзя, не стоит тратить французские деньги и решил вернуться во Францию. Опасаясь, что письмо его к герцогу Шуазёлю о принятом решении попадет в руки полякам, Толес писал иносказательно: «Так как я не на-шёл в этой стране ни одной лошади, достойной занять место в конюшнях королевских, то возвращаюсь во Францию с деньга-ми, которых я не хотел употребить на покупку кляч».
Уже с началом июня 1768 года Барская конфедерация, несмот-ря на самоотверженность и героизм её участников, была почти полностью разгромлена. «Когда преследуемые со всех сторон конфедераты отступили от Кракова на Волынь и Украину, один из предводителей их, – Пулавский, – после взятия города Бара пришёл в Бердичев с отрядом из 700 человек, укрепился в мо-настыре и 25 дней держался там против осаждающих русских войск под командой генерала Кречетникова, но наконец сдался на капитуляцию» (Статистическое описание Киевской губер-нии).
* * *
Настала очередь и Колиивщины. «Царица Екатерина, обеспо-коенная слухами про её грамоты, что ими поднято восстание, издала манифест, отрекаясь от тех фальшивых грамот и гайдама-ков» (Грушевский М.). Летом силы гайдамаков были разгром-лены, а их вожди казнены. Судьба Речи Посполитой была пред-решена, и только ультимативное требование о выводе русских войск из Польши, которое выдвинула Турция, отсрочило паде-ние Польско-Литовского государства.
* * *
Осенью 1768 года началась новая русско-турецкая война, от-влёкшая значительные русские военные силы на этот театр воен-ных действий. В Речи Посполитой приобрёл свою первую славу русский бригадир Александр Суворов. 15 ноября 1768 года он вместе с Суздальским полком выступил из Новой Ладоги и уже 15 декабря прибыл в Смоленск. За месяц полк прошёл 927 кило-метров.
Конфедератское движение всё разгоралось: во главе его в Ве-ликой Польше стал Игнаций Мальчевский, а в Литве – Михал Пац и князь Карл-Станислав Радзивилл. Собрав 10-тысячное войско, конфедераты развернули военные действия в виде пар-тизанского движения. Их постоянные набеги довели русские от-ряды до крайнего утомления, даже изнурения.
Во время Барской конфедерации шапка-рогатывка была люби-мым головным убором конфедератов, отсюда и пошло её новое название, затмившее прежнее – конфедератка. Во 2-й половине XVIII века конфедератка становится непременным атрибутом шляхетского костюма, а также основным военным головным убором в армии Речи Посполитой.
Между тем война с Турцией кончилась победой русских, вой-ска конфедерации в нескольких схватках были побеждены Дре-вичем, и, наконец, с дозволения Австрии в Белой, что в Силезии, собралась Генеральная конфедерация, состоявшая из 37 воевод-ских маршалов. Михал Красинский и Иоахим-Потоцкий, нахо-дившиеся тогда в Турции, считались во главе конфедератов, но их замещали Михал-Иван Пац вместе с Игнацием Богушем. В своих манифестах конфедерация постоянно умалчивала о короле и от себя выслала уполномоченных послов к заграничным Дво-рам: Вельгорского во Францию, Петра Потоцкого в Австрию, Суфчинского в Турцию и Скоржевского в Пруссию.
В июле 1769 года русские войска Суворова вошли на террито-рию Речи Посполитой, а в середине августа он уже вступил в предместье Варшавы Прагу. Когда король выступил против кон-федерации вместе с Россией, князю Карлу-Станиславу Радзивил-лу был пожалован русский генеральский чин и он с русскими войсками вступил в Варшаву.
Россия в этой войне выступала в союзе с Пруссией. Но князь Карл Радзивилл, увидев, что другая, противная восставшей шля-хте конфедерация, стремится к целям, с которыми он не мог быть согласен, тайно ушёл в Литву и в своей резиденции в Нес-виже стал собирать единомышленников. Пристав к Барской кон-федерации, Карл Радзивилл во главе 2.000 конной шляхты тор-жественно вошёл в Вильно. В ответ по распоряжению русского правительства царский генерал Измайлов осадил главную Радзи-виллову резиденцию Несвиж, а затем велел разрушить крепость и снять с валов артиллерийские орудия. После этого происшест-вия князь Карл ушёл со своими сокровищами и значительными суммами в Австрию. Но Несвиж и несколько десятков миллио-нов князь Радзивилл всё-таки потерял.
* * *
Конфедераты, разбитые в одном месте, появлялись в другом: «Наши войска, сколько за сим ветром ни гоняются, – сообщал Репнин, – но догнать не могут» (Буганов В.И., Буганов А.В.). Повстанцы, не имея возможности вести войну как регулярная армия, приняли на вооружение тактику партизанской войны. Только благодаря этому борьба Барской, а затем Генеральной конфедерации против русского присутствия в Речи Посполитой не была подавлена сразу, а растянулась на несколько лет. Стефа-ну Дзиковицкому было тогда около 40 лет. В этом возрасте он стал свидетелем трагических для его родины событий и разделов земель Речи Посполитой между её хищными и алчными сосе-дями.
Прусский король Фридрих сперва испугался начала русско-турецкой войны, опасаясь, что Австрия, злобясь на русско-прусский союз, вмешается в неё, станет за Турцию и впутает Пруссию. С целью отклонить эту опасность, из Берлина с самого начала войны была запущена идея о разделе Речи Посполитой. Идея эта витала в воздухе уже с XVII века и не раз предлагалась ещё Петру I. Так что Фридриху II принадлежала не сама идея, а её практическое воплощение. «Он сам признавался, что, стра-шась усиления России, он попробовал без войны, без жертв и риска, только ловкостью извлечь пользу из её успехов. Война России с Турцией дала ему желанный случай, который он, по его выражению, схватил за волосы. По его плану к союзу России с Пруссией привлекалась враждебная им обеим Австрия для дип-ломатического – только отнюдь не вооружённого – содействия России в войне с Турцией, и все три державы получали земель-ное вознаграждение не от Турции, а от Польши, подавшей повод к войне» (Ключевский В.О.).
До весны 1769 года русские войска и конфедераты провели в мелких стычках друг с другом. Неудача князя Голицына при штурме крепости Хотина (в войне с турками) ободрила конфе-дератов. В мае 1769 года пять тысяч партизан, ведомых Кази-миром и Францем-Ксаверием Пулавскими, двумя из трёх бра-тьев Пулавских, и их отца-адвоката (маршала Барской конфе-дерации), напали на Львов, сожгли несколько улиц в городе, но затем были оттеснены из города слабым гарнизоном. Будучи от-биты, Пулавские направились к Люблину и в Подолию, где были рассеяны русскими отрядами.
Очень вредила делу конфедератов вражда между её лидерами. Так, глава Генеральной конфедерации граф Потоцкий оклеветал своего соперника перед турецким султаном, и старший Пулав-ский умер в константинопольской тюрьме.
* * *
В 1769 году будущий польский герой 23-летний Анджей-Таде-уш-Бонавентура Костюшко окончил Варшавскую военную шко-лу и был отправлен во Францию для повышения военной квали-фикации, где затем в течение пяти лет учился в парижской “Есоіе militarite” (заведение наподобие более поздней военной академии).
Насколько полонизирована была русская шляхта Литвы, как раз видно из судьбы Костюшко. Католик из-под Бреста, выходец из старинной литвинской шляхетской семьи среднего достатка, он принадлежал к тому поколению, которое во второй половине XVIII века уже полностью отождествляло себя единым “наро-дом” – шляхтой Речи Посполитой и с польской культурой. Ро-дившийся, как и поэт Адам Мицкевич, на литовской земле, знав-ший язык, традиции и культуру литвинов, он в социальном, по-литическом и психологическом планах относил себя к польско-му началу. Но при этом Костюшко всё же никогда не забывал о корнях своего рода, и считал себя по происхождению литвином. Вне всякого сомнения, Стефан Дзиковицкий, как и Костюшко и как большинство других представителей рода Дзиковицких, так-же был и поляк, и литвин, и католик (или униат, что в глазах православных было почти одно и то же).
* * *
В конце августа Казимир и Франц-Ксаверий во главе восьми тысяч заняли Замостье, но при приближении Каргопольского ка-рабинерного полка фон Рённа отошли к Люблину, энергично преследуемые русскими. Вступив в Литву, Пулавские волновали шляхту и вербовали себе новых приверженцев. Судя по тому, что братья Пулавские вошли в места, близкие к Дзиковичам, а также по тому, что Дзиковицких проживало здесь уже, наверное, никак не менее двух десятков семейств, можно вполне обосно-ванно предположить, что кто-то из представителей рода отклик-нулся на призыв конфедератов присоединиться к ним. Местная шляхта, решившая вступить в конфедерацию, имела место сбора в районе города Пинска. Консилиаржем Пинской дистрикции Генеральной конфедерации, то есть предводителем восставшей шляхты Пинского повета, стал представитель местного старин-ного шляхетского рода Михал Доманский, фамилия которого имела начало в фамилии рода Домановичей.
Как выглядели эти места, ставшие ареной партизанской борь-бы здешней шляхты, можно прочитать у писателя Ю. Крашев-ского. И хотя его путевые заметки относятся к более позднему времени, отстоящему от ныне излагаемых событий почти на 70 лет, в этой провинциальной глуши его течение было замедлен-ным и общий вид окрестностей вряд ли мог сильно измениться. Крашевский писал: «Наконец подъезжаю к самому Пинску, это-му солнцу окрестностей, находящемуся в сношениях с Чёрным и Белым морями. Показалась издали колокольня бывшего иезуит-ского костёла, и только. Тащусь я с нетерпением по пескам, кру-гом торчат скирды, стоги, корчмы, тополя, по сторонам дороги какие-то заплесневевшие пруды; дома о пятидесяти трубах, вет-ряные мельницы, стоящие как под наказанием...».
Все окрестности и болота вокруг Дзиковичей были для любого представителя рода Дзиковицких с детства знакомы, исхожены вдоль и поперёк на многие километры и в светлое, и в тёмное время суток. Таким же знанием местности могли похвалиться и прочие шляхетские семейства, искони обитавшие в этих местах.
Однако партизанам здесь не повезло. В начале августа 1769 го-да, ввиду слухов о приближении к Варшаве крупного отряда конфедератов, вошедший в Литву бригадир и будущий русский генералиссимус А.В. Суворов с Суздальским полком и двумя эс-кадронами драгун был уже на Пинщине. Суворов, направляв-шийся к Варшаве, попутно рассеял скопление конфедератов под Пинском. Как выше сказано, не исключено, что среди этого “скопления” присутствовали и шляхтичи, носившие фамилию Дзиковицких.
Вскоре, в конце августа 1769 года, Суворов получил приказ приступить к поиску ещё одного крупного отряда конфедератов, которым командовали Казимир и Франц Пулавские. 31 августа (12 сентября) Суворов с войском прибыл в Брест. Лазутчики до-носили, что отряд Пулавских двигается на Кобрин. С юго-запа-да, от Замостья, его преследовал отряд полковника К.И. Рённа. Суворов, не теряя времени, пустился вдогонку за противником. Он взял с собой только гренадёрскую роту, нескольких егерей, 36 драгун и две пушки. Остальные войска остались в Бресте.
По дороге отряд Суворова встретил полсотни карабинёров Каргопольского полка и около тридцати казаков во главе с рот-мистром Кастели. Это был авангард отряда Рённа, который шёл по пятам конфедератов. Присоединив эту группу к своему отря-ду, Суворов продолжил погоню.
Около полудня 2 (14) сентября в 70 верстах от Бреста, у дере-вень Орехово и Ломазы, Суворов настиг Пулавских. Их отряд занимал выгодную позицию, подступы к которой прикрывало болото, через которое пролегала дорога с тремя мостами. Оце-нив обстановку, Суворов повёл своих солдат в атаку. Преодолев болото, они развернулись в боевой порядок. Гренадёры под ко-мандованием поручика Михаила Сахарова построились колон-ной. На её флангах встали егеря и карабинёры. Пехота нанесла штыковой удар. Карабинёры действовали палашами. «Скорость нашей атаки, – доносил затем Суворов, – была чрезвычайная».
Не умаляя полководческий дар Суворова, справедливости ради следует сказать, что он был крайне тщеславен и не забывал при-хвастнуть в реляциях. Так и тут Суворов написал: «Пулавских ядры брали у меня целые ряды…». Как писал И.И. Ростунов, «…конфедератов охватила паника, и они побежали. Суворов с группой всадников стал их преследовать». А куда тогда делись пушки партизан? Неужто они “в панике” все их увезли? А поте-ри отряда Суворова – всего пятеро убитых?
Видимо, конфедераты отступили в порядке, но на следующий день наткнулись на Каргопольский карабинёрный полк Рённа и были окончательно разбиты. В этом бою погиб, заслоняя своего брата, Франц-Ксаверий Пулавский, получивший пистолетный выстрел в упор. Как написал о нём О. Михайлов, «Он скончался на другой день в плену, оплакиваемый поляками и окружённый уважением русских». Казимир бежал в Австрию. Эта страна да-вала убежище конфедератам, и их главная квартира там была поначалу в городе Тешине в Силезии. Генеральным маршалом конфедерации был вскоре провозглашён зёловский староста Ми-хал Пац.
Победа, достигнутая Суворовым под Ореховом, сказалась на состоянии партизанского движения в целом крае. Главнокоман-дующий русских войск в Польше Веймарн предложил ему выс-тупить в Люблин. 17 сентября Суворов был уже в этом городе.
«Избрав своим капителем, то есть столицей, сам Люблин, ста-ринный город, расположенный почти на равном расстоянии от Варшавы, Бреста и Кракова, он мог наблюдать отсюда за Лит-вой, Великопольшей и областями Австрии, где формировались конфедератские соединения. 8 апреля 1770 года под Сандоми-ром Суворов разбил мужественно сражавшийся отряд конфеде-ратов под началом полковника Мощинского.
Край был уже совершенно разорён войною, поборами с обеих сторон, где неизвестно даже было, кто приносил мирному насе-лению более тягот – русские войска или партизаны-повстанцы.
Дипломатические усилия французского двора и его первого министра герцога Шуазёля оказали немалое воздействие на ха-рактер русско-турецких и русско-польских отношений. Франция прибегла к прямой помощи Оттоманской Порте и конфедератам.
В 1770 году Совет Генеральной конфедерации из Тешина был перенесён в Прешов (Эпериеш) в Венгрии, откуда он вёл дипло-матические переговоры, главным образом с Францией, Австрией и Турцией, и руководил военными действиями против России. В качестве французской помощи партизанам главнокомандующим для Генеральной конфедерации в конце 1770 года был отправлен первым министром Франции Шуазёлем с офицерами и деньгами для конфедератов 31-летний тогда ещё полковник Шарль-Фран-суа Дюмурье. Но “французская помощь” не оказался ни хоро-шим политиком, ни талантливым полководцем. Ещё во время Семилетней войны он был взят в плен, и лишь в 1761 году по-лучил свободу.
* * *
На Дюмурье конфедераты произвели то же впечатление, что и ранее на Толеса. Вот выдержки из его записок в пересказе С.М. Соловьёва:
«Нравы вождей конфедерации азиатские. Изумительная рос-кошь, безумные издержки, длинные обеды, игра и пляска – вот их занятия! Они думали, что Дюмурье привёз им сокровища, и пришли в отчаяние, когда он им объявил, что приехал без денег и что, судя по их образу жизни, они ни в чём не нуждаются. Он дал знать герцогу Шуазёлю, чтобы тот прекратил пенсии вож-дям конфедерации, и герцог исполнил это немедленно.
Войско конфедератов простиралось от 16 до 17.000 человек; но войско это было под начальством осьми или десяти независи-мых вождей, несогласных между собою, подозревающих друг друга, иногда дерущихся друг с другом и переманивающих друг у друга солдат. Всё это была одна кавалерия, состоявшая из шля-хтичей, равных между собою, без дисциплины, дурно вооружён-ных, на худых лошадях. Шляхта эта не могла сопротивляться не только линейным русским войскам, но даже и казакам. Ни одной крепости, ни одной пушки, ни одного пехотинца. Конфедераты грабили своих поляков, тиранили знатных землевладельцев, би-ли крестьян, завербованных в войско. Вожди ссорились друг с другом. Вместо того, чтобы поручить управление соляными ко-пями двоим членам совета финансов, вожди разделили по себе соль и продали её дешёвою ценою силезским жидам, чтобы по-скорее взять себе деньги. Товарищи [шляхта] не соглашались стоять на часах – они посылали для этого крестьян, а сами иг-рали и пили в домах; офицеры в это время играли и плясали в соседних замках.
Что касается до характера отдельных вождей, то генеральный маршал Пац, по отзыву Дюмурье, был человек, преданный удо-вольствиям, очень любезный и очень ветреный; у него было больше честолюбия, чем способностей, больше смелости, чем мужества. Он был красноречив – качество, распространённое между поляками благодаря Сеймам. Единственный человек с го-ловою был литвин Богуш, генеральный секретарь конфедерации, деспотически управлявший делами её. Князь Радзивилл – совер-шенное животное, но это самый знатный господин в Польше. Пулавский очень храбр, очень предприимчив, но любит незави-симость, ветрен, не умеет ни на чём остановиться, невежда в во-енном деле, гордый своими небольшими успехами, которые по-ляки по своей склонности к преувеличениям ставят выше под-вигов Собесского.
Поляки храбры, великодушны, учтивы, общительны. Они страстно любят свободу; они охотно жертвуют этой страсти имуществом и жизнью; но их социальная система, их конститу-ция противятся их усилиям. Польская конституция есть чистая аристократия, но в которой у благородных нет народа для управ-ления, потому что нельзя назвать народом 8 или 10 миллионов рабов, которых продают, покупают, меняют, как домашних жи-вотных. Польское социальное тело – это чудовище, составлен-ное из голов и желудков, без рук и ног. Польское управление по-хоже на управление сахарных плантаций, которые не могут быть независимы.
Умственные способности, таланты, энергия в Польше от муж-чин перешли к женщинам. Женщины ведут дела, а мужчины ве-дут чувственную жизнь».
О русских Дюмурье писал: «Это превосходные солдаты, но у них мало хороших офицеров, исключая вождей. Лучших не по-слали против поляков, которых презирают».
Уже будучи на месте, Дюмурье самовольно сформировал соб-ственный военный отряд.
Сделанные Россией попытки к примирению с конфедератами оказались безуспешными вследствие настойчивости Дюмурье: на собрании в Эпериеше конфедераты объявили короля Стани-слава-Августа низложенным. В то время, когда король вёл пере-говоры с целью присоединиться к конфедерации, его против во-ли значительной части конфедератов и французского правитель-ства объявили узурпатором и тираном. После этого король примкнул снова к русской партии, но манифест, изданный про-тив него, был вместе с тем последним актом конфедерации. Вся Европа от неё отшатнулась, и она, несмотря на военную реорга-низацию, которую в 1770 и 1771 годах старался устроить Дюму-рье, потеряла всякое значение.
Чтобы привести шумных и заносчивых конфедератов к согла-сию, Дюмурье пришлось прибегнуть к услугам женщины – влия-тельнейшей графини Мнишек. Он выписал французских офице-ров всех родов войск, приступил к организации пехоты из авст-рийских и прусских дезертиров, предложил вооружить двадцать пять тысяч крестьян, на что, однако, шляхтичи не решились.
К началу 1771 года Дюмурье надеялся собрать 60-тысячное войско. План его, столь же остроумный, сколь и авантюрный, заключался в том, чтобы “поджечь Польшу” сразу с нескольких сторон, захватив русских врасплох. 23-летний маршалок велико-польский Заремба и маршалок вышеградский Сава Цалинский с 10-тысячным отрядом должны были наступать в направлении Варшавы. Казимиру Пулавскому вменялось угрожать русским магазинам в Подолии. Великого гетмана литовского князя Ми-хала-Казимира Огинского, неудачного претендента на польский престол, просили двинуться с 8 тысячами регулярных литовских войск к Смоленску. Сам же Дюмурье, имея 20 тысяч пехоты и 8 тысяч конницы, собирался захватить Краков, а оттуда идти на Сандомир, развивая наступление (в зависимости от того, где конфедераты добьются большего успеха) на Варшаву или Подо-лию.
Из Люблина Суворов внимательно следил за первыми шагами Дюмурье, хотя и не предполагал размаха готовящейся операции. В начале 1771 года конфедераты открыли из Галиции наступа-тельные действия. Прослышав о появлении в окрестностях Сан-домира генерала Миончинского, Суворов выступил с “лёгким деташементом” в начале февраля и в двух стычках рассеял кон-федератов. Остатки партии бежали в горы, к старинному мес-течку Ландскрона. У Ландскроны генерал-майор Суворов полу-чил тревожное известие о намерении соединённой партии Пу-лавского и Цалинского захватить Люблин. Суворов настиг Ца-линского ночью 18 февраля, расположившегося в местечке Ра-хов с 400 драгунами, лучшими кавалеристами в рядах конфе-дератов. Всего взято было около ста пленных и весь конфеде-ратский обоз. В этот раз самому Саве Цалинскому удалось уйти.
Но «13 апреля Сава Цалинский был захвачен в плен премьер-майором Салеманом. Тяжело раненный в схватке, он скончался тридцати одного года от роду на руках у своей матери, сопро-вождавшей его во всех походах. Гибель Савы тяжело отозвалась на всём конфедератском деле, так как шляхта потеряла энергич-ного и боевого руководителя.
В то время как Суворов разоружал в Рахове драгун Савы, Ка-зимир Пулавский безуспешно штурмовал русский пост в Крас-нике. В Люблинском районе, как и во всей Польше, наступило затишье.
Ночью 18 апреля, внезапно атакованные крупными силами к югу от Кракова, русские были отброшены за Вислу. Дюмурье за-нял Краков, не овладев лишь замком» (Михайлов О.). Потом бы-ли взяты и другие укреплённые пункты на границе, но затем на-чались извечные несогласия между предводителями конфедера-тов.
10 мая 1771 года Суворов с 3-тысячным отрядом атаковал Дю-мурье. Позиция, занятая конфедератами на гребне высоты, была очень выгодной и хорошо укреплённой. Левый фланг позиции упирался в город Ландскрону, в котором был оставлен гарнизон в 600 человек.
Такой же гарнизон занимал замок на высоте, примыкавшей к городу. В городе и замке имелось тридцать орудий. Перед цент-ром позиции находились густые сосновые рощи, и в каждой ук-рылось по сотне французских стрелков. Перед правым флангом было поставлено двадцать орудий.
Однако такая сильная позиция не остановила Суворова, и он приказал 150 казакам авангарда атаковать центр, намереваясь поддержать их пехотой. Казаки понеслись в атаку врассыпную.
Между тем Дюмурье, совершенно уверенный в успехе, побо-ялся, что русские откажутся от боя, и поэтому приказал своим стрелкам не открывать огня, пока русские не покажутся на вы-соте. Но ожидания его не оправдались: казаки, взойдя на высоту, быстро сомкнулись и атаковали центр и фронт, где стояли вой-ска молодого Сапеги и литовцы Оржевского.
Конфедераты были опрокинуты. В это время Суворов ввёл в дело пехоту Астраханского и Петербургского полков. Выбив стрелков, защищавших центральную рощу, пехота взобралась на высоту и построилась в боевом порядке. Стоявшие в центре кон-федераты, желая предупредить атаку, двинулись вперёд и вруби-лись в ряды русских войск, но были отражены и обратились в бегство.
Части левого фланга в порядке отошли к Ландскроне, куда от-ступили и стрелки, занимавшие рощи и почти не принимавшие участия в бою. Казаки несколько вёрст преследовали разбитого неприятеля. Конфедераты потеряли около пятисот человек уби-тыми и двести пленными. Бой длился всего около получаса и был выигран, по меткому выражению Суворова, благодаря “хит-рых манёвров французскою запутанностью и потому, что поль-ские войска не разумели своего предводителя”.
В этом сражении был нанесён смертельный удар всей конфе-дерации. Генерал Миончинский раненный попал в плен, храбро-го Ожешко закололи пикой, Каэтана Сапегу убили собственные обезумевшие солдаты, отступление которых он пытался остано-вить. В плен попало два маршалка Генеральной конфедерации. Из этой битвы смогли выйти, сохраняя порядок, только францу-зы Дюмурье и отряд Валевского.
11 мая 1771 года Суворов намеревался штурмовать Ландскро-ну, но, имея всего восемь орудий и не рискуя атаковать прочные укрепления, выступил к Замостью, тем более что конфедераты начали действовать на его коммуникациях. В результате пораже-ния у Ландскроны конфедераты были вынуждены вернуться опять к чисто партизанским действиям.
Дюмурье был крайне возмущён бездарностью поляков и уехал в Венгрию, а оттуда за превышение своих полномочий был отоз-ван во Францию. Там он в будущем станет одним из наиболее известных и способных генералов. Как иронически заметил Су-воров, он “откланялся по-французски и сделал антрешат в Бялу, на границу”.
Перед отъездом Дюмурье отправил Казимиру Пулавскому письмо, где высказал всё, что думал о поляках. Как писал Суво-ров, “он его (Пулавского) ладно отпел”.
Однако Казимир Пулавский не считал дело проигранным. Он устремился в Литву и попытался штурмом овладеть юго-вос-точнее Люблина крепостью Замостье, но ему удалось захватить только передовые укрепления и предместье. Рано утром 22 мая к Замостью подошёл Суворов и выбил из его предместья старосту жезуленицкого. Однако ловким манёвром, заставив Суворова преследовать лишь один из своих отрядов, Пулавский обошёл преследователей и вернулся под стены Ландскроны. По одной из версий, восхищённый Суворов послал к старосте Пулавскому пленного польского ротмистра с подарком – любимой фарфоро-вой табакеркой.
После полного крушения планов Дюмурье конфедераты могли рассчитывать только на литовского великого гетмана Михала-Казимира Огинского, который являлся также старостой пинским и внуком воинственного гетмана Михала-Сервация Вишневец-кого. Однако талантливый композитор, музыкант, писатель, ин-женер, Огинский не обладал даром военачальника, полководца.
Как гетман, то есть главнокомандующий вооружённых сил, он пользовался огромным влиянием, имел собственное войско. Огинский долго колебался. Он не начал боевых действий даже тогда, когда это было всего опаснее для русских, – одновремен-но с Дюмурье. С трёх-четырёхтысячным войском гетман выжи-дал благоприятного стечения обстоятельств. Есть основания предполагать наличие в его войске представителей фамилии Дзиковицких, поскольку их было уже много и наверняка кто-то посвятил себя военному делу на официальном уровне, а связь Огинского с Пинском делает такое предположение ещё более вероятным.
Верховный совет Генеральной конфедерации поручил подляс-скому маршалку Коссаковскому пройти в Литву и побудить гет-мана Огинского к открытому вооружённому выступлению. Рейд его ускорил развитие событий. Всюду, где проходил Коссаков-ский, опять начиналось глухое брожение: казалось, на северо-востоке Речи Посполитой назревает гроза.
Пинский староста и великий гетман литовский
Михал-Казимир Огинский
* * *
Несмотря на подавление Россией буйной и своевольной поль-ско-литовской шляхты, пример её упорной борьбы за честь и до-стоинство, за вольность и независимость, не мог не вызывать в России невыгодных сравнений с бесправным и неродовитым российским “шляхетством”, в массе своей происходившем из вчерашней дворни и прислужников. Возможно, пытаясь хоть как-то “облагородить” местную бюрократию, в России «в 1771 году положительно было воспрещено принимать в статскую службу людей податного звания. С этого времени право посту-пать в гражданскую службу предоставлено было преимущест-венно дворянству, и никаких изъятий в этом отношении не до-пускалось, несмотря на большой недостаток канцелярских слу-жителей во многих губерниях» (“Очерк истории русского дво-рянства от половины IX века до конца XVIII века”).
* * *
Станислав Понятовский и русский посол в Варшаве Салдерн всячески старались удержать гетмана Огинского от выступле-ния, однако подстрекательская политика Версаля, сильный на-жим сторонников конфедерации, а также требование русских дать в категорической форме ответ, “за или против кого он со-держит войска”, побудили, наконец, Огинского сделать выбор. В ночь на 30 августа 1771 года он внезапно напал на батальон Ал-бычёва; сам полковник погиб, а его солдаты были захвачены в плен. Направившись в Пинск, Огинский издал манифест о своём присоединении к конфедерации.
В ночь с 12 на 13 сентября и на следующий день в местечке Столовичи, что примерно на полпути между Брестом и Мин-ском, небольшой отряд генерал-майора Суворова из 822 человек разбил 3-тысячное войско Михала-Казимира Огинского. Пора-жением под Столовичами был положен конец восстанию в Лит-ве. Эта битва сделала Суворова известным в Европе, и сам прус-ский король Фридрих II обратил на него внимание и рекомен-довал полякам его остерегаться.
Гетман Огинский вынужден был бежать за границу. Теперь, на закате конфедерации, Россия решилась на раздел Речи Посполи-той, давно вынашивавшийся Пруссией.
Но, как писал Мельников о поляках, «не наученные горьким опытом, вздумали они продолжать борьбу с Екатериной II, ко-торую считали единственною виновницей ослабления их оте-чества».
Со множеством подручной шляхты некоторые из магнатов от-правились в Западную Европу возбуждать против России та-мошние правительства. Но в одной только Франции они имели некоторый успех. Михал-Казимир Огинский, великий гетман литовский, уполномоченный Станиславом Понятовским в каче-стве посланника к Людовику XV с протестом против намерения трёх соседних держав отнять у Польши значительные области, жил в Париже, напрасно вымаливая у Шуазёля деятельной помо-щи против Екатерины и просил о поддержке султана. Как офи-циальному лицу, королевскому посланнику Огинскому не при-ходилось быть в близких и прямых сношениях с противниками своего государя – конфедератами, но в тайных сношениях он с ними находился ради одной цели – вреда России. Богатейшим из эмигрантов был князь Радзивилл. С ним посол Станислава Поня-товского находился в тайных сношениях.
В Польше дела шли вяло, русского войска там было немного, и конфедераты опять подняли головы. Напрасно Станислав По-нятовский объявлял амнистию за амнистией: никто почти не об-ращал на них внимания, и конфедераты продолжали своё дело. Версальский кабинет подавал им надежду на вооружённое вме-шательство Франции в войну России с Турцией.
В сентябре 1771 года конфедераты получили из Франции вза-мен Дюмурье генерала барона де Виомениля. Помня о неудаче своего предшественника, де Виомениль не строил грандиозные планы и лишь стремился возможно дольше поддержать слабею-щее партизанское движение. “В отчаянном положении, в кото-ром находится конфедерация, – считал он, – потребен блиста-тельный подвиг для того, чтобы снова поддержать её и вдохнуть в неё мужество”. В конце 1771 года такую попытку по поруче-нию Казимира Пулавского предприняли несколько дерзких шля-хтичей, выкравших из Варшавы польского короля. Однако один из заговорщиков в последний момент переметнулся на сторону монарха и помог Понятовскому вернуться в столицу.
Де Виомениль решился на другую отчаянную демонстрацию – захват Краковского замка. В ночь на 22 января 1772 года 600 че-ловек конфедератов под начальством французского бригадира Шуази захватили замок. 24 января в Краков прибыл Суворов и с ним вместе граф Ксаверий Браницкий с пятью кавалерийскими польскими полками. Осаждая крепость, Суворов сам находился в осаде: вокруг бродили повстанцы; ожидалось, что Пулавский выставит полуторатысячный отряд, а де Виомениль подойдёт из Тынца с тысячью солдат. Всё это побуждало Суворова торопить-ся со штурмом и, тем не менее, хотя таковой производился, к ус-пеху русских не привёл. Оставалось надеяться лишь на длитель-ную осаду и ожидать прибытия орудий большого калибра.
В конце февраля осаждённые терпели уже настоящий голод, ели ворон, конину. Все попытки Казимира Пулавского и подляс-ского маршалка Симона Коссаковского помочь им терпели не-удачу.
В марте 1772 года князь Радзивилл послал Михала Доманского из Мангейма, где они тогда жили, в Ландсгут, на конфедера-ционный Генеральный польский комитет, собиравшийся в этом городе. Этот комитет состоял из главнейших членов Генераль-ной конфедерации, бежавших за границу после поражения. Це-лью совещаний было противодействие трактату, который тогда ещё только готовились заключить между собой Россия, Австрия и Пруссия о разделе Польши. Доманский предложил от имени Радзивилла издать манифест, в котором протестовать против приготовляемого раздела и всеми средствами содействовать низвержению с престола Станислава Понятовского. Предложе-ние было принято, однако всё это не имело ровно никакого по-ложительного результата для Речи Посполитой.
Понимая значение капитуляции Краковского замка, а с нею – гибель последних надежд конфедератов, Суворов сам предло-жил гарнизону сдаться на чрезвычайно почётных условиях. 15 апреля 1772 года гарнизон замка сдался и вышел из укреплений. Отряды Зарембы и Пулавского были разбиты, а остатки конфе-дератов были вытеснены из Великой Польши вступившими туда прусскими войсками. Этим и закончилась борьба России с кон-федератами. С падением замка в Кракове русским войскам оста-валось занять лишь последние опорные пункты конфедератов – Тынец, Ландскрону и Ченстохов, но и этого не пришлось делать, так как Австрия и Пруссия, страшившиеся полного подчинения Россией Речи Посполитой, осуществили вооружённое вмеша-тельство в польские дела. Вена и Берлин воспользовались тем, что Россия вела войну с турками. От неё требовали мира и от-каза от Молдавии и Валахии, освобождённых русским оружием, а в вознаграждение предлагали взять часть польских земель. В то же время Австрия двинула войска в пределы Краковского воеводства. Невзирая на протесты, австрийцы прорвали русские кордоны и захватили Тынец. Последними пали укрепления кон-федератов в Ченстоховском монастыре.
Эти события повлекли за собой первый раздел Речи Посполи-той между Россией, Пруссией и Австрией в мае 1772 года.
VI. ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ 1772 ГОДА
Около этого же времени граф Потоцкий посылал из Парижа Чарномского и Каленского в лагерь турецких войск, сражавших-ся с русскими. Цель поездки заключалась в разведывании, нель-зя ли получить оттуда помощь Генеральной польской конфеде-рации. После выполнения этого поручения Чарномский привёз Потоцкому ответ и вступил в службу к князю Карлу Радзивиллу, маршалу Генеральной конфедерации.
Последним старостой Гомеля был князь Михал Чарторыйский, князь на Клевани и Жукове, канцлер коронный литовский, чело-век, любивший магнатскую пышность и до крайности нетер-пимый. Он получал с Гомеля и волости огромные доходы: одной так называемой кварты в казну до 1772 года взималось 20.752 злотых или в 5 раз больше, чем с соседней Речицы и в 4 раза, чем с Рогачёва, и 3.832 злотых гиберны. Чарторыйский построил новый крепкий дубовый замок с бойницами, углубил рвы и на валах поставил деревянные стены или палисады с подъёмными мостами. Для католиков он соорудил новый деревянный костёл и сильно поддерживал униатов. Староста Михал Чарторыйский, не добившись успеха в конфедерации, решился бежать за гра-ницу. Кроме богатств, им были увезены важные документы ка-сательно Гомеля, царские и королевские грамоты и прочее. Вслед за бегством Чарторыйского Гомель был конфискован в казну и сделан уездным городом Рогачёвской провинции.
Князь Карл Радзивилл летом 1772 года приехал на берега Рей-на, откуда входил в сношения с Версальским кабинетом. При нём было немало приверженцев Генеральной конфедерации и врагов короля Понятовского, которых он употреблял для перего-воров. Князь Радзивилл не был настолько умён, чтобы самому вести политическую интригу, но в помощниках у него недостат-ка не было. Одним из них был Михал Доманский, приехавший на Рейн одновременно с князем. Это тот самый Доманский, ко-торый во времена конфедерации был консилиаржем Пинской дистрикции.
После трёхлетних русско-прусско-австрийских переговоров о дальнейшей судьбе Речи Посполитой участники договорились. Одни польские области должны были отойти к России взамен уже завоёванных турецких, а другие – к Пруссии и Австрии за так просто. То есть, к Пруссии всего лишь за новую постановку вопроса о разделе Речи Посполитой, а к Австрии – в виде от-ступного за вражду к России. 25 июля 1772 года состоялось со-глашение трёх держав-дольщиц, по которому Австрия получала всю Галицию с округами, захваченными до формального разде-ла, Пруссия – западную Пруссию с некоторыми другими земля-ми, а Россия – Белоруссию, то есть восточную часть Великого княжества Литовского.
«Доля России, понёсшей на себе всю тяжесть турецкой войны и борьбы с польской сумятицей, была не самая крупная: по вы-числениям, какие представил Панин, она по населённости зани-мала среднее место, а по доходности – последнее; самая насе-лённая доля была австрийская, самая доходная – прусская.
Первый раздел Речи Посполитой 1772 года
Однако, когда австрийский посол объявил Фридриху свою до-лю, король не утерпел, чтоб не воскликнуть, взглянув на карту: “Чёрт возьми, господа! У вас, я вижу, отличный аппетит: ваша доля столь же велика, как моя и русская вместе; поистине у вас отличный аппетит”. Но он был доволен разделом больше осталь-ных участников. Удовольствие его доходило до самозабвения, то есть до желания быть добросовестным: он признавался, что у России много прав поступить так с Польшей, “чего нельзя ска-зать об нас с Австрией”. Он видел, как плохо воспользовалась Россия своими правами и в Турции, и в Польше, и чувствовал, как из этих ошибок росла его новая сила.
Это чувствовали и другие. Французский министр злорадно предостерегал русского уполномоченного, что Россия со време-нем пожалеет об усилении Пруссии, которому она так много со-действовала. В России также винили Панина в чрезмерном уси-лении Пруссии, и он сам сознавался, что зашёл дальше, чем же-лал, а Григорий Орлов считал договор о разделе Польши, так усиливший Пруссию и Австрию, преступлением, заслуживаю-щим смертной казни» (Ключевский В.О.). Рассказывали, что им-ператрица Екатерина II даже плакала об уступке Австрии тер-ритории Галиции.
В сентябре 1772 года по договору о разделе Речи Посполитой Екатерина ввела в восточные польские области два новых рус-ских корпуса. Накануне раздела страны соотношение военных сил выглядело так: русская армия насчитывала 350 тысяч чело-век, австрийская – 280 тысяч человек, прусская – 200 тысяч че-ловек. При этом вся польская армия состояла из жалких 16 ты-сяч солдат, на каждого из которых приходилось по 52 против-ника.
* * *
Потеря свыше 30% территории и 40% населения подейство-вала на Речь Посполитую как кровопускание. Первый раздел на многие годы усмирил и парализовал оппозиционные настроения в значительно урезанном государстве. Акт раздела почти без со-противления утвердил коррумпированный и запуганный (за нес-колькими исключениями) Сейм. В течение последующих 15 лет польская политическая элита эпохи первого раздела проводила умеренную, скорее даже консервативную политику. Для Карла Радзивилла всё кончилось тем, что магнат покорился обстоя-тельствам, испросил прощение у Екатерины II и возвратился в Несвиж, решив навсегда отказаться от участия в политических делах.
С другой стороны, «в Польше после страшного удара 1772 года много людей всполошилось и стало стремиться навести по-рядок. Это были спасительные для Польши планы, но пришли они слишком поздно. Соседи не хотели этого. Особенно гнева-лось российское правительство, что поляки берутся заводить но-вые порядки без его согласия» (Грушевский М.).
После раздела Речи Посполитой, когда северо-восточные зем-ли Литвы отошли к России, название православной епархии Московского патриархата на Могилёвщине – “Белая Русь” – по-лучает административно-географическое значение, означавшее территорию, отошедшую к России от Литвы. Передел частной собственности на землях Беларуси начался сразу же после пер-вого раздела Речи Посполитой.
Присоединённая к России в 1772 часть Великого княжества Литовского составила Полоцкую (впоследствии Витебскую) и Могилёвскую губернии. В обращении к новым русским поддан-ным было объявлено от имени царицы Екатерины II, что жители этого края, «“какого бы рода и звания ни были”, отныне будут [сохранять] право на публичное отправление веры и на владение собственностью», а ещё будут награждены «всеми теми права-ми, вольностями и преимуществами, каковыми древние её под-данные пользуются». Кроме прочего, евреи уравнивались в пра-вах с христианами, чего в Речи Посполитой они были лишены. При том было добавлено особо о евреях, что их общества «будут оставлены и сохранены при всех тех свободах, какими они ныне [...] пользуются» – то есть ничего не отнималось и от польского. Правда, этим самым как бы и сохранялась прежняя власть кага-лов, и евреи своей кагальной организацией ещё оставались отор-ваны от прочего населения, ещё не вошли прямо в то торгово-промышленное сословие, которое и соответствовало их преиму-щественным занятиям.
На первых порах Екатерина остерегалась как враждебной ре-акции польской знати, упускающей властвование, так и неблаго-приятного впечатления на православных подданных. Но, сочув-ственно относясь к евреям и ожидая от них экономической поль-зы для страны, Екатерина готовила им большие права.
* * *
Уже после 1-го раздела Речи Посполитой власти России столк-нулись с проблемой наличия большой прослойки привилегиро-ванного сословия на присоединенных землях. Общее количество шляхты составляло 7 – 8% всего населения Великого княжества Литовского. Имущественный и социальный статус привилегиро-ванного сословия был весьма разнообразен, и с трудом вписы-вался в существующий статус дворянина Российской империи. Тем не менее, шляхта бывшей Речи Посполитой, оказавшаяся после её раздела в составе Российской империи, автоматически была вписана в состав общероссийского дворянства, что в даль-нейшем имело для неё весьма существенные последствия.
Согласно Табели о рангах “не имел никто ранг взять по харак-теру, который он в чужих службах получил, пока мы его оного характера не подтвердили”. Отсюда последовали в дальнейшем юридические обоснования гонений на польско-литовское шля-хетство. «Особняком в империи, не поддающимся ассимиляции, – говорилось в одном исследовании, – стало дворянство поль-ское. По присоединении западно-русских губерний повелено было тамошнему дворянству представить доказательства своего дворянства. Польское дворянство распадалось на высшее – маг-натов, и низшее – собственно шляхту. Большинство же низшего дворянства произошло или от официалистов, служивших при дворе магнатов, или от подделавших документы на шляхетское достоинство. Но по недоразумению русское правительство включило в ряды дворянства империи и всю шляхту, которая скорее имела право на включение в однодворцы и мещане» (Ро-манович-Славятинский А.).
Для того, чтобы представить себе разницу в положении поль-ского шляхтича и русского дворянина по отношению к обществу и государству, приведём их правовую характеристику.
В литовских и польских землях слово “шляхта”, “шляхетство” не имело определённого значения. К нему относились: князья, паны духовные и светские, паны хоругвенные, земяне, рыцар-ская шляхта и тому подобные. По закону все шляхтичи от само-го знатного до беднейшего были между собою равны. Их глав-ные привилегии как сословия, называвшиеся “шляхетскими вольностями”, заключались в следующем:
– Всякий шляхтич имел право подавать голос на Сейме, изби-равшем короля;
– Шляхтич не мог быть взят под стражу по истечении 24 часов ни за какое преступление, кроме государственных и оскорбле-ния Величества;
– Обвинённого шляхтича нельзя было взять под стражу до окончания суда и произнесения приговора и без троекратного вызова его к заслушиванию решения;
– Шляхтичи могли вносить короны в гербы свои, лить пушки и строить крепости;
– Власть шляхтича над крепостными крестьянами была почти неограниченной. За убийство крестьянина взыскивалась только в пользу его наследников пеня в 40 гривен (около 84 рублей ас-сигнациями);
– В случае убийства для осуждения крестьянина достаточно было свидетельства двух шляхтичей; но для уличения шляхтича требовалось не менее 14 свидетелей из крестьян;
– Шляхетские поместья были освобождены от зимнего воен-ного постоя, и войско могло проходить через них только в воен-ное время;
– Шляхетские крестьяне не подлежали никаким государст-венным податям и повинностям без добровольного согласия вла-дельцев и постановления Генерального Сейма;
– Шляхта избирала своих судей и это звание было пожиз-ненно;
Что же получили, или, вернее, потеряли польские шляхтичи, став русскими дворянами?
Дело в том, что российское дворянство фактически началось только с Петра I, выделившего отдельные группы государствен-ных служащих в обособленное сословие, названное сначала на польский манер шляхетством, а затем уже ставшее именоваться дворянством. Пётр I ввёл “Табель о рангах”, согласно которой проходила государственная служба и благодаря которой могло приобретаться дворянство простолюдинами. «Табель о рангах водворила в наших общественных отношениях перевес чина над породой, обусловила чином внешние знаки почестей и отличий. […] Увлечённый образцами Запада, он старался поднять новое сословие до феодальной аристократии, переняв у неё основной её институт – майорат, дабы фамилии – потомство прапорщиков и надворных советников – не упадали, но в своей ясности неко-лебимы были чрез славные и великие домы. Но феодальное уч-реждение к нашему дворянству не привилось, да и не могло при-виться вследствие коренного отличия нашего дворянства от за-падноевропейской аристократии.
Название целого сословия дворянством устанавливается уже во второй половине XVIII столетия. Это последнее наимено-вание, во всяком случае, более подходило к историческим осо-бенностям образования нашего дворянства. Западноевропейские термины: “nobility”, “noblesse”, “Adel”, “шляхетство” указывают на совершенно другой источник высшего класса – породу, кровь. Отечественный же термин “дворянство”, “дворянин” пре-красно резюмирует прошлую историю нашего высшего класса – оно образовалось из дворни, придворных чинов княжеских и царских. Даже дворовые люди наместников назывались иногда дворянами, хотя принадлежали к рабам. В Малороссии дворня старшин и шляхетства называлась дворянами даже в XVIII сто-летии.
Для чести боярина или окольничего была бы “потёрка” (урон. – Примечание автора), если бы их назвали дворянами. Между прочим, может быть потому Пётр Великий позаимствовал поль-ско-немецкое слово [“шляхетство”] для наименования целого сословия, в ряды которого вошли и высокие чины. И уже впоследствии, когда из памяти изгладилось, что “дворянство” означало одну из невысоких чиновных степеней, это слово воз-рождается, распространяясь на всё сословие» (Романович-Сла-вятинский А.).
Русское дворянство никогда не было осознающей своё неза-висимое и исключительное положение в обществе силой, хотя бы приблизительно равной по благородству монарху. Вплоть до Петра I дворяне, при обращении к царю, обязаны были имено-вать себя холопами и называть уменьшительными именами – Ивашка, Петрушка и так далее.
К тому же, дворяне в России всецело зависели от воли и при-хотей царя и никогда не ощущали единого, корпоративного ду-ха, братства, чести. Унижение одного из них не считалось уни-жением дворянства как такового. И дворян, и простолюдинов без разбору подвергали телесным наказаниям. Боярина и гене-рала лупили кнутом так же нещадно, как последнего крепост-ного. Пётр в особенности любил, выказывая неудовольствие, по-роть своих приближённых.
Положение дворянина вечно было достаточно шатким. Даже в XVIII веке, когда дворянство находилось в зените своего могу-щества, служилого человека могли без предупреждения и без права обжалования лишить дворянского звания. В российском дворянстве отсутствовало до духовное превосходство, которое являлось отличительной чертой родовой европейской аристо-кратии. Один иностранный наблюдатель хорошо подметил это отличие словами: “В России нет джентльменов, но есть майоры, капитаны, асессоры и регистраторы”.
* * *
Сразу после раздела Речи Посполитой российские власти нача-ли проводить мероприятия по исключению малоимущей шляхты новоприобретённых территорий из привилегированного сосло-вия.
В Высочайше утверждённом докладе белорусского генерал-губернатора Чернышёва от 13 сентября 1772 года шляхте было указано подать губернским властям документы с подтвержде-нием своего дворянского происхождения. В специальном указе разъяснялось, что через земские суды в губернские канцелярии должны быть поданы списки всех членов дворянских семей с подробным описанием происхождения рода, гербами, со всеми упоминаниями и документами. В указе подчеркивалось, что впредь без царского соизволения никто не мог называть себя шляхтой и пользоваться шляхетскими правами.
Во время ревизии, начатой в 1772 году и продолжавшейся два года, часть чиншевой и служилой шляхты была записана в крес-тьянское сословие. А самые “нижние” слои шляхетского со-словия – “земяне” и “панцирные бояре” – были записаны крес-тьянами поголовно. При этом они были обложены подушным налогом и рекрутской повинностью. По указу от 14 июня 1773 года бывшая литовская шляхта должна была доказывать своё происхождение в Верховных провинциальных земских судах – так называемый “разбор”.
* * *
В пределах сохранившейся территории Речи Посполитой, сде-лав из предыдущих событий выводы, польское правительство усилило преследование всех некатоликов, видя в них потенции-альных врагов государства – агентов и проводников иностран-ного влияния. В 1773 году под давлением политической необ-ходимости римский папа распустил Орден иезуитов. В Речи Посполитой имения ликвидированного ордена – так называемые “поиезуитские имения” – были изъяты в коронную казну и затем распроданы “единожды и навсегда в потомственное владение” шляхте. Тогда же прервалась славная история пинской иезуит-ской коллегии, в здании которой разместилась светская школа. В соответствии с постановлениями Сеймов, с 1773 года православ-ные шляхтичи лишались права избираться послами в Сейм, ог-раничивался круг государственных должностей, которые могли занимать некатолики, ликвидирован смешанный суд.
В 1774 году в Пруссии из-за неурожаев был голод. Однако го-лодавшие жители Кольбурга, как и прежде, отказались есть “ядовитые” клубни картофеля, который им в качестве помощи прислал король Фридрих II.
В том же году Дзиковицкие совместно с неким шляхтичем Ду-бенецким участвовали в судебном процессе против Просоло-вичей-Островских герба Равич. Поводом к ссоре, как всегда, бы-ли разногласия хозяйственного порядка.
В 1774 году будущий герой Речи Посполитой Тадеуш Кос-тюшко вернулся из Франции на родину.
В связи со своими победами над Турцией Россия вновь после 1774 года обратила взоры на Речь Посполитую, где, к её неудо-вольствию, активизировала свою деятельность верхушка униат-ской церкви.
Звание польского шляхтича в тогдашней Европе очень цени-лось. Была даже мода на него, из-за чего вельможи других госу-дарств стремились получить права гражданства в Речи Поспо-литой. Король и Сейм имели право выдавать чужестранцам шля-хетские грамоты, но просители должны были представить дока-зательства своего благородного происхождения у себя на роди-не. В продолжение долгих лет царствования Августа II и Авгус-та III Сейм не мог выдавать грамот по причине того, что он один за другим срывался из-за принципа liberum veto. И потому ноби-литации и грамоты выдавались лишь из королевской канцеля-рии. Польское шляхетство до самого последнего дня существо-вания Речи Посполитой обыкновенно и по преимуществу носило гордое название рыцарства, и к нему мечтали принадлежать да-же многие из числа вчерашних противников. В 1775 году многие русские генералы, среди которых оказался и многолетний фаво-рит Екатерины II светлейший князь Потёмкин, получили звания польских шляхтичей.
Уместно подчеркнуть еще одну важную деталь польской осо-бенности: титулы, такие как граф или барон, у поляков были не приняты, хотя иногда и встречались. Только после раздела Речи Посполитой поляки стали принимать иностранные титулы, но это считалось непатриотичным.
После присоединения Галиции к наследственным владениям Габсбургов австрийское правительство для привлечения на свою сторону польского шляхетства узаконило положение, «что те польские шляхетские роды, в числе прямых предков которых был “староста”, то есть владелец имения, отданного во времен-ное пользование королём, имеют право на графский титул по ко-ролевству Галицийскому». Возводили в графское и баронское достоинства австрийские и российские императоры, прусские короли и впоследствии Наполеон.
* * *
В это время подстаростием пинским был Матеуш Бутримович, много сделавший для порученной его заботам земли. На Пинщи-не он строил (насыпал) дороги, воздвигал дамбы и прокладывал новые каналы. Он был первым, кто предложил соединить реки Пину и Муховец каналом для создания торгового водного пути между Пинщиной и Балтикой. В 1775 году по указанию короля Станислава-Августа Понятовского было начато строительство этого канала. Литовская банковская комиссия дала согласие на начало работ и выделила для этого 70 тысяч злотых.
Решением Варшавского церковного конгресса от 4 апреля 1776 года православное население Правобережной Украины и Литвы облагалось специальной податью, так называемой хари-тативой. В Великом княжестве Литовском в городе Гродно нача-лось в 1776 году издание первого печатного периодического из-дания – “Газеты Гродненской” (“Gazeta Grodzienska”), продол-жавшееся 7 лет. Все эти меры способствовали укреплению неза-висимости, но стали возможными только потому, что Россия бы-ла втянута в продолжительные войны с Крымом и стоявшей за ним Турцией. Около 1776 года исчезли и последние следы Гене-ральной конфедерации.
В то же время в урезанной Польше продолжалось развитие экономики. Произведённые, наконец, некоторые реформы и на-ступивший мир позволили даже проявиться некоторому про-грессу в хозяйстве страны. Началась активизация товарного про-изводства, предназначенного уже не только для собственного потребления, но и для продажи на рынках. При слабой королев-ской власти экономическое укрепление магнатов сопровожда-лось ростом их могущества. Королевские имения оказались в по-жизненной посессии крупных феодалов с правом передачи их по наследству. Магнаты стали, по сути, неограниченными владель-цами этих земель. Люстрации 1765 и 1789 годов последователь-но свидетельствуют о заметном уменьшении королевщин и рос-те магнатских латифундий, особенно за счёт присвоения и по-купки земли. В частности, магнат Феликс Потоцкий владел 130 тысячами крепостных крестьян.
* * *
Семья Стефана Дзиковицкого продолжала и после раздела Ре-чи Посполитой проживать в своих пинских имениях. Впрочем, вся околица, то есть шляхетское селение Дзиковичи, практичес-ки не ощутила каких-либо перемен в привычном укладе сонной провинциальной сельской жизни. Здесь, как и при прежних по-колениях жителей, рутинный хозяйственный уклад разнообра-зился лишь столь же традиционными праздниками, доставши-мися, возможно, ещё от языческих времён, “достоверными слу-хами” о колдовстве кого-либо из односельчан и рассказами о чу-десах, творившихся в непосредственной близости от домов жи-телей Старых и Новых Дзиковичей. К таким чудесам, в част-ности, относилось появление время от времени на месте брода через Струмень между двумя поселениями какого-то сверхъест-ественного существа. Отдельные свидетели рассказывали, что собственными глазами видели выскакивающую из воды с целым фонтаном брызг нагую девушку. После своего внезапного появ-ления девушка начинала примерять на себя одно за другим крас-ное, синее и прочих цветов платья…
В разгар лета, с 6-го на 7-е июля, то есть накануне праздника Яна Купалы, всё население обоих Дзиковичей праздновало и от-мечало древний славянский праздник, уходивший своими корня-ми в язычество. По преданию, в эту ночь, единственный раз в го-ду, на несколько мгновений расцветал папоротник, сорванный цветок которого мог принести счастливчику богатство, славу и исполнение любого желания. Днём 6 июля жители Дзиковичей затыкали крапивой все щели в постройках для скота, чтобы злые духи не тревожили его и не забирали у коров молоко, собирали целебные травы и цветы, которые в этот день обладали особо сильными свойствами, а когда начинало темнеть, разжигали на окраине большой костёр, вокруг которого устраивали хороводы, песни и игры. Всё это сопровождалось различными обрядами с огнём и водой, а также гаданиями. То есть, несмотря на своё шляхетское достоинство, жившие в Дзиковичах представители родов Островских, Полюховичей, Серницких, Сачковских, Горе-глядов и Дзиковицких в своём быту почти ничем не отличались от окружавших их простых поселян.
* * *
«В Литве, кроме магнатов и высшего дворянства, никто не хо-тел знать и не знал короля, никто не помышлял о делах государ-ственных. Солнце, вокруг которого вращалась вся литовская шляхта – это был князь Карл Радзивилл, а сосредоточие всех надежд – Несвиж. Каждый шляхтич, бедный и богатый, имел право приехать со всем своим семейством к обеду, на вечер, на бал или в театр к князю Карлу Радзивиллу и все были прини-маемы с одинаковою вежливостью» (Булгарин Ф.В.). Карл Рад-зивилл жил в своих поместьях, довольствуясь прозванием “ли-товского короля”, данным ему по чрезвычайному его влиянию на умы литовской шляхты, которая его обожала. Впрочем, Пане-Коханку хоть и имел в числе своих сторонников большинство шляхты Великого княжества, существовала и другая, соперни-чавшая с ним партия. Возглавлял её литовский канцлер князь Сапега.
Костюшко, будучи человеком бедным, не сумел сделать карье-ру в Речи Посполитой и в 1776 году уехал во Францию, а оттуда в Америку, которая в то время вела войну за независимость.
* * *
Родившийся в 1763 году будущий национальный герой Поль-ши Юзеф-Антоний Понятовский, один из трёх наиболее знаме-нитых, наряду с Тадеушем Костюшко и Юзефом Пилсудским, приходился племянником последнему королю Речи Посполитой Станиславу-Августу.
Молодой Пепи, как называли Юзефа-Антония Понятовского родственники и друзья, вёл жизнь, обычную для золотой моло-дёжи, которая крутилась тогда в салонах знатных дам. Красавец, превосходный наездник, бесшабашный проказник, дамский угодник, лучший танцор в Варшаве – словом, его можно было бы назвать ставшим позднее модным английским словом “play-boy”. Но некоторые из дамских салонов были центрами культур-ной и политической жизни польского общества. Недаром поль-ский историк, знаток той эпохи назвал одну из своих книг “Ко-гда нами правили женщины”. В Польше, разодранной на куски соседними державами, в салонах зрели и оттачивались нацио-налистические идеи. Вдохновлённый ими, Юзеф Понятовский рвался в армию. Одолев сопротивление матери и дяди, короля Станислава-Августа, он отправился для обучения военному делу в Австрию с одним условием: никогда не выступать против своей родины и по первому требованию стать в ряды польской армии.
Военному искусству Понятовский учился прилежно, привыкал к дисциплине и за усердие был удостоен похвал начальства. Правда, по молодости лет – а он вступил на военную стезю в 17 – не раз грешил отчаянными выходками. Однажды поспорил с полковым товарищем, что переплывёт на коне Эльбу, необычно широко разлившуюся после больших дождей. И переплыл. Поз-же рассказывалось предание – якобы чешская цыганка пред-сказала Юзефу: “Эльбу ты покорил, но Эльстер тебя убьёт”.
* * *
Уже в 1778 на отторгнутый Россией от Литвы край, называв-шийся теперь Белорусским, было распространено недавнее рос-сийское постановление: владеющие капиталом до 500 рублей со-ставляют отныне сословие мещан, а большей суммой – сословие купцов, состоящее из трёх гильдий, и освобождаются от пого-ловной подати, и платят 1% с капитала, ими “объявленного по совести”. Это постановление имело большое значение: оно раз-рушало, как и задумывала Екатерина II, еврейскую националь-ную изолированность. Одновременно оно подрывало и тради-ционный польский взгляд на евреев, как на элемент внегосу-дарственный. Подрывало постановление и кагальный строй. С указанного момента начинается процесс внедрения евреев в рус-ский государственный организм. Евреи широко воспользовались правом записываться в купечество – так что, например, по Мо-гилёвской губернии купцами объявилось 10% от еврейского на-селения (а от христианского – только 5,5%). Евреи-купцы осво-бождались теперь от податного отношения к кагалу и уже не должны были, в частности, обращаться к кагалу за разрешением на всякую отлучку, как раньше.
* * *
Под Пинском в имении Велятичи, что находится в самом бли-жайшем соседстве с Дзиковичами, образовался своеобразный культурный центр. Королевский шамбелан Казимир Езерский пригласил великого польского историка и поэта Адама Наруше-вича поработать в его полесских имениях над “Историей поль-ского народа”, которую тому заказал король Станислав-Август. С 1777 по 1779 год Нарушевич плодотворно работал над своим фундаментальным произведением, большая часть которого была создана в Велятичах. Думается, что многие исторические источ-ники королевский историк получил из богатых библиотек и ар-хивов пинских монастырей и усадеб. Это был самый счастливый период в его жизни. Жить и работать на лоне природы – это бы-ло в духе модных тогда идей великого французского философа-просветителя Жан-Жака Руссо.
Думается, что королевский секретарь Григорий Качановский также входил в велятичский культурно-исторический кружок и помогал А. Нарушевичу в его работе.
А пока Нарушевич самозабвенно трудился, в 1778 году рус-ские войска совершили очередной поход в Речь Посполитую.
В 1779 году поход русских войск в Речь Посполитую опять повторился.
Не хотелось Нарушевичу уезжать из тихого провинциального Полесья в беспокойный внешний мир. Но приказ его друга-короля заставил в 1779 году вернуться в Варшаву. В работе по сбору и копированию исторических материалов ему помогали – сам владелец имения Велятичи Казимир Езерский, а также сек-ретари историка: Фабиан Сакович и Матеуш Нелюбович-Ту-кальский.
* * *
В то время Россия продолжала вести войны с Турцией. Импе-ратрица Екатерина II, подстрекаемая известным на всю Европу просветителем Вольтером, вынашивала планы о возрождении Византийской империи. Даже своего первенца, родившегося в 1779 году, которого она мечтала посадить на трон в освобож-дённом от турок Константинополе, императрица назвала Кон-стантином. Но Европа, опасаясь чрезмерного усиления России, решительно выступила против планов завоевания Османской империи.
5 июля 1779 года старший брат Стефана Владиславовича пан Ян составил завещание в пользу внуков своего брата – внучатых племянников Якуба, Петра и Анджея. Старший сын его брата Стефана – Онуфрий – имел уже своих детей. По составленному бездетным паном Яном документу после его смерти принадле-жащие ему имения в Старых и Новых Дзиковичах (которые впо-следствии стали называться Малыми и Большими, соответ-ственно) должны были перейти в собственность детей Онуфрия Стефановича. Имения эти завещались «с плацами селидебными, огородами, землями пахотными и невозделанными, сенокосами грунтовыми и болотными, с реками и озёрами, хатами и хат-ками, выгонами, выпасами» НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 572). Младший сын брата – Григорий – в документе да-же не упоминался. Видимо, пан Ян хотел укрепить материальное положение той линии семьи, которая уже точно будет иметь продолжение в своих потомках.
Тогда же в деревне Телеханы под Пинском благодаря заботам князя М.-К. Огинского появилась фаянсовая мануфактура, рабо-тавшая на местном сырье. На ней выпускались майоликовые ва-зоны и другие предметы, декорированные рельефными узорами из цветов, листьев и фруктов. Изделия покрывались белой глазу-рью, а поверху делали многоцветные росписи.
В 1780 году вновь русские войска совершили поход в Речь Посполитую. И опять, как уже происходило и ранее, начались новые переселения старообрядцев с польских территорий в Си-бирь.
В знак благодарности за монаршее благорасположение к ним в 1780 году приехавшую в Белоруссию царицу Екатерину II евреи могилёвские и шкловские встречали одами.
На Гродненском Сейме 1780 года ярко выступил предста-витель магнатской фамилии Анджей Замойский, относившийся к числу молодёжи, обеспокоенной бедственным положением отечества. Он предложил уничтожить принцип “либерум вето” и подтвердить права городского и сельского населения. На столь радикальную меру послы Сейма не согласились, а сам Замой-ский впоследствии даже был объявлен изменником отечества. Зато Сейм узаконил старую идею короля прекратить показную роскошь в одеждах вельмож и учредил в воеводствах мундиры под названием “Les sumpturiae”, которые отныне должны были носить занимающие государственные или общественные долж-ности.
Продолжавший оставаться самым влиятельным магнатом в Литве даже после всех потерь, связанных с участием в Барской конфедерации, знаменитый князь из Несвижа Карл Радзивилл – Пане-Коханку, – привязанный ко всему старинному, исконно польскому, после такого решения Сейма, как свидетельствует Я.-Д. Охоцкий, чаще всего являлся в мундире виленского воево-ды: гранатового цвета кунтуш, жупан и отвороты малиновые, и золотые пуговицы. Сабля, осыпанная крупными бриллиантами, в золотых ножнах, лосиные перчатки за поясом, а на голове малиновая конфедератка. Носил он длинные усы и подбривал лоб. На темени у него был нарост величиною с волошский орех. И сам воевода, и все литвины его двора носили широкое и даже мешковатое платье – это у них считалось старосветскою модою, которой все охотно придерживались.
Князь Радзивилл нововведений не любил и боялся, – продол-жает Охоцкий. Многих сыновей литовских помещиков – своих клиентов (а кто же в то время не был клиентом Радзивилла?!), даже детей людей нешляхетского сословия, он на свой счёт вы-сылал за границу, если замечал в них таланты и способности. Многие из них впоследствии были полезными людьми в оте-честве. Князь понимал, что за границей невозможно было сту-денту или артисту одеваться по-польски. Но по возвращении домой требовал от своих воспитанников, чтобы они сейчас же оделись по-польски: в жупан, кунтуш, с саблей, были с подбри-тым лбом, в конфедератке, с лосиными перчатками за поясом. В ином платье нельзя было добиться аудиенции в Несвиже.
Князя обвиняли, что он в разговорах со своими шляхтичами лгал без всякого стыда и зазрения совести о своих никогда не бывалых приключениях. Но это была только шутливость, забава от скуки, не более. Во всех его рассказах было больше необуз-данной фантазии, чем остроумия, но и остроумие иногда прогля-дывало.
«Князь Карл, принадлежавший к Барской конфедерации, таил в душе неудовольствие на новые порядки и покрывал обиду, на-несённую своему самолюбию, покровом шутливости и легко-мысленного балагурства. Он ненавидел Станислава-Августа, его двор, французские моды и прочие нововведения, называвшиеся у нас тогда цивилизацией; всего этого он избегал и от нечего де-лать разъезжал со своим двором из одного имения в другое сво-их огромных владений и имений своих клиентов, занимаясь охо-той, питьём и пирами, не зная как убить время» (Охоцкий Я.-Д.). Ходил слух, что Карл Радзивилл велел отчеканить несколько со-тен червонцев с изображением короля и надписью: “Король По-нятовский, дурак Божьей милостью”, и эта монета была в обра-щении в Варшаве.
Роскошь магнатов в последние годы существования Речи Пос-политой, особенно многочисленность их прислуги и лошадей, превосходила всякое вероятие. Тот же Карл Радзивилл иногда выезжал целым поездом в тысячу лошадей!
* * *
Исторический фон.
К концу XVIII века среди модниц Европы краски и прити-рания были распространены настолько широко, что даже на бес-спорные доказательства их опасности для здоровья никто не хо-тел обращать внимания. Ради возможности носить модные узкие туфельки женщины готовы были ампутировать даже пальцы на ногах – так разве могло их испугать такое традиционное косме-тическое средство, как свинцовые белила? Один из авторов того времени писал: «Из-за белил глаза опухают, воспаляются, болят и слезятся. От них появляется насморк, кожа покрывается пры-щами, расшатываются и болят зубы, разрушается зубная эмаль. Они заставляют гореть рот и глотку, заражают и портят слюну, проникают в поры кожи, постепенно воздействуя на губчатое ве-щество лёгких». Но главное, они просто убивали, чему были зримые примеры.
* * *
В 1780 году был назначен новым пинским старостой ближай-ший приятель и сотрудник князя Михала-Казимира Огинского – писатель и переводчик Франтишек Хоминский (? – 1809), автор многочисленных стихотворений и публицистических произведе-ний, что не могло не сказаться положительно на культурной жизни Пинска.
17 августа 1780 года пинский гродский суд признал интро-мицию (акт введения в наследство) возного генерала на имя Стефана Владиславовича Дзиковицкого на основании купчей крепости на его имя от 1732 года. 22 августа того же года в пин-ском гродском суде был выдан лист о передаче во владение Сте-фану Владиславовичу Дзиковицкому участка земли в застенке Дзиковичи.
* * *
В это время в присоединённых к России восточных землях Великого княжества Литовского бывшая шляхта пыталась ут-вердиться в новом для себя достоинстве – в российском дворян-стве. «Шлёцер в своих письмах из России в 1781 году говорил: “Знатный дворянин здесь ничто”. Тот же Кокс удивляется, что в России благородный ничего не значит без ранга, без должности; что старшие сыновья важнейших лиц в государстве не имеют никаких прав в силу своего рождения, как пэры Англии и Фран-ции, гранды Испании; что значение аристократической фамилии упадает со смертью её главы, а имущество раздробляется между детьми; наследственный титул – князя, графа или барона – ниче-го не значит без должности, без службы гражданской или воен-ной» (Романович-Славятинский А.). Дворянство в России было далеко не тем, чем оно было в Европе. Здесь оно было просто своеобразной формой военного или гражданского чиновни-чества. Таковое состояние сословия подтверждается ещё и тем, что любой простолюдин, согласно Табели о рангах, достигший определённого положения по службе, становился дворянином. Но, тем не менее, бывшая литовская шляхта, дабы не оказаться в составе податных сословий, была согласна и на такое сословное состояние.
* * *
5 марта 1782 года была заключена “заменная крепость”, вы-данная двоюродным дядей Стефана – Юзефом Антоновичем Дзиковицким – Даниилу и Миколаю Васильевичам Дзиковиц-ким.
В России того времени купцы и мещане не пользовались сво-бодой передвижения, чтобы отъездом своим не понижать платё-жеспособность своих городских обществ. Но для Белоруссии в 1782 году Сенат сделал исключение: купцы могут переходить из города в город “смотря по удобности их коммерции”. Этот по-рядок опять дал преимущество еврейским купцам. И они стали пользоваться этим правом шире, чем это было определено: ев-рейские купцы стали записываться в Москве и в Смоленске. Не-которые евреи, записавшись в здешнее купечество, завели круп-ную торговлю. Другие же евреи занимались продажей загранич-ных товаров на своих квартирах или постоялых дворах, а также в разнос по домам, что в ту пору было вообще запрещено.
В 1783 году русское правительство приняло очередное реше-ние по жившим в Белорусском крае евреям. С выходом из ев-рейских обществ 5 лет назад евреев-купцов все остальные евреи отныне тоже должны были быть отнесены в какое-то сословие и, очевидно, только в мещан. Правда, поначалу желающих перехо-дить было мало – из-за того, что годичный поголовный сбор с мещан в то время был 60 копеек, а с евреев – 50 копеек. С ны-нешнего 1783 года как евреи-мещане, так и евреи-купцы должны были вносить сборы не в кагал, а в магистрат, на общих осно-ваниях, и паспорт на выезд получать от него же.
В то время торгово-промышленный класс России, равно как и городские общества, пользовались широким самоуправлением. Таким образом, в руки евреев, наравне с христианами, была пе-редана известная административная и судебная власть, благода-ря чему еврейское население приобрело силу и значение в обще-ственно-государственной жизни. Из евреев бывали теперь и бур-гомистры, и ратманы, и судьи.
В 1783 году русские войска совершили очередной поход в Польшу.
26 апреля 1784 года в пинский гродский суд была представ-лена заменная крепость Юзефа Антоновича Дзиковицкого бра-тьям Даниилу и Миколаю Васильевичам Дзиковицким, состав-ленная в 1782 году.
* * *
После 9-летнего строительства появился канал, связавший Пинщину с внешним миром. После окончания его строительства весной 1784 года М. Бутримович отправил по нему в Варшаву флотилию из 10 судов с полесскими товарами: свежим мёдом, сушеными вьюнами, грибами, воском, вяленой рыбой, ячменны-ми крупами, лоем (говяжий жир) и тому подобным, чем поразил население столицы и самого короля.
Канал назвали “Королевским”, но, поскольку при строитель-стве его не хватало денег и использовалась даже работа крес-тьян, которую они выполняли в счёт барщинных дней, канал имел незначительную ширину и примитивность сооружений. Продвигаться по нему имели возможность только малые суда, да и то только в половодье. В летнее же время суда приходилось тащить волоком. Но всё же канал способствовал развитию тор-говых связей Пинщины и вовлечению населения Полесья в эко-номическую жизнь страны. Дзиковичи, находившиеся в 500 ки-лометрах от устья Струменя, были местом, от которого Стру-мень считался судоходным. Жителям деревни нередко можно было наблюдать, как длинной цепью тянулись плоты, в которые связывались сплавляемые по реке огромные брёвна. Они как зо-лото горели под солнечными лучами, а стоявшие на корме пло-товщики в широких белых полотняных рубахах и соломенных шляпах казались какими-то речными исполинами. Поворачивая тяжёлые плоты в том месте, где рядом с Дзиковичами полно-водный Струмень делал поворот, они ударяли по воде рулевыми вёслами, из-под которых с громким плеском каскадом взлетали жемчужные брызги. Береговые ласточки кружили над самой ре-кой, между плотами скользил рыбачий челн и вся природа радо-валась чудесной погоде. Позднее, с развитием торгового судо-ходства, через Пинск пошли речные караваны с солью и пше-ницей к Балтийскому морю.
На осень 1784 года намечалось проведение Сейма в Гродно. Но после того, как по Королевскому каналу была установлена связь между Пинском и Варшавой, король Станислав-Август сделал ответный визит на Полесье.
Вместо нескольких дней пути из Варшавы король решился на более дальний путь с посещением и других городов государства. Появился здесь найяснейший пан 7 сентября 1784 года. При этом последнюю четверть мили (польская миля – около 8 кило-метров) король Станислав-Август Понятовский проплыл на спе-циально подготовленном судне, сойдя на берег в центре Пинска между бывшим Пинским старостинским Замком и бывшим Иезуитским коллегиумом.
Руководили пышным приёмом короля в Пинске с его обшир-ной культурной программой пинский староста Ф. Хоминский и подстароста (по другим источникам – городской судья) М. Бут-римович. Сопровождал короля здесь епископ Адам Нарушевич – уроженец Пинщины, историк и поэт. Староста дал тогда бал в честь короля, который Станислав-Август открыл польским тан-цем с женой пинского маршалка, князя Франтишка Друцкого-Любецкого. На другой день Станислав-Август посетил костёл иезуитов Успение Девы Марии. Кроме того, король почтил гроб благословенного мученика Боболи и принял участие в освяще-нии четырёх штандартов расквартированной в Пинске Пятигор-ской бригады национальной кавалерии. Тогда в Пинске стояли конные полки польной и большой булавы Великого княжества Литовского: полк Огинского и полк Грабовского, которые имели капеллы, состоявшие из нескольких медных и деревянных духо-вых инструментов. Так, капелла конного полка Огинского со-стояла из гобоистов – Бенедикта Козловского и Михала Легуц-кого, а также из барабанщиков – Григория Белявского и Винцен-та Пётуха.
Пребывание монарха в Пинске сопровождалось балами и кон-цертами, причём местная капелла играла до рассвета. Когда ко-роль направился в имение Матеуша Бутримовича – Кристиново, то всю дорогу от Пинска украсили стихотворными надписями на четырёх языках – польском, латинском, русинском и еврейском, а также триумфальными арками. Вдоль дороги стояли сотни крестьян из окрестных деревень: одни из них играли на дудоч-ках, другие – на цимбалах, третьи пели и танцевали, инсценируя дожинки. Ремесленники показывали свои изделия, а их дети – умение читать. Станислав-Август наблюдал за “танцующим простым народом”, которому подыгрывали крестьяне из села Га-лево – “один на скрипке, а второй на цимбалах”. В самом Крис-тиново король предложил дочке хозяина юной Юзефине (в буду-щем мать знаменитого художника Наполеона Орды) сыграть на клавикорде и, довольный её игрой, “просил, чтобы музыкантку послали в Варшаву”.
В местечке Заполье под Пинском присутствовал на парадном строевом смотре конной бригады, которым командовал генерал Пётр Твардовский. Тогда же Станислав-Август посетил располо-женные под городом сёла Горново, Альбрехтово, Хлябы, Лопат-ню и Дубое, где иезуиты построили для детей-сирот приют и костёл-каплицу. Во время путешествия монарха полещуки ре-шили поразить его своими талантами. В имение Дубое дочка пинского ловчего, паненка Куженецкая, под музыкальное сопро-вождение исполнила стихотворную арию “За здоровье его вели-чества короля”.
Король Станислав Август посетил также имение Гоноратин, где проживала сестра князя Михала Огинского – Гонората Огин-ская. Историк Адам Нарушевич писал, что король «с полным удовольствием осмотрел сады, фонтаны и украшения дворца и внимал концерту придворного оркестра. Вечером он присутст-вовал на представлении оперы “Дезертир” и одного балета в празднично освещённом театре».
9 сентября король присутствовал на строительстве Дворца Бут-римовича в Пинске, спроектированного виленским архитекто-ром Карлом Шильдгаузом. В честь приезда короля в фундамент ранее заложенного здания была опущена памятная плита. Краса-вец-дворец построили только через десять лет в переходном от барокко к классицизму стиле.
В 9 часов король, садясь в карету, напоследок обратился к пинчанам: “Многие мои надежды здесь выполняются по улуч-шению жизни этого края: осушением болот, строительством до-рог”.
Из тогдашних городских инвентарей следует, что в Пинске жи-ли художники – Борковский и Хведор. Как видим, перед пос-ледними разделами Речи Посполитой культурная жизнь Пинска была довольно насыщенной.
В то же время Пинщина оставалась глухим медвежьим углом Речи Посполитой и здесь процветали пышным цветом всевоз-можные суеверия. На Пинщине у людей была распространена болезнь, которая в других местах обычно считается болезнью лошадей. Она известна под названием “колтун”. Это – парше-видная экзема в местах, покрытых волосами, то есть на голове. Кроме Полесья эта болезнь встречается также у татар, в Венг-рии, Бельгии и над Рейном. Древние медики видели причину возникновения колтуна в каких-то сернистых элементах, другие считали его прямым результатом неопрятности. Существовало и такое мнение, что колтун был занесен на Полесье во время на-шествия татар, которые, якобы, травили реки. Наконец, некото-рые считали, что эта болезнь возникает из-за чрезмерного упот-ребления водки и обитания в задымленных домах.
* * *
На Сейме в Гродно в 1784 году крупный магнат Щенсный По-тоцкий сделал любимой Речи Посполитой щедрый подарок – пе-хотный полк. Одновременно он обязался всегда содержать его на свой счёт и, кроме того, подарил 24 орудия артиллерии со всей прислугой, упряжью и офицерами, с полным годовым со-держанием всего этого отряда. Такие подарки мог делать только король и гродненский Сейм принял их с благодарностью. Тогда же русские войска опять вошли в Речь Посполитую, напоминая полякам о настоящем хозяине их страны.
В 1785 году король Станислав-Август решил сделать подарок Пинску. Своим указом он возвратил ему давние привилегии от 1635 года, которые город утратил в результате разгромов, сож-жений и грабежей середины XVII и начала XVIII веков.
* * *
До Екатерины II никаких гарантированных от произвола влас-тей прав российское дворянство не имело. Первый законода-тельный акт, как-то оградивший это сословие и призванный под-нять его престиж – “Жалованная грамота дворянству”, изданная Екатериной II в 1785 году. Возможно, на издание грамоты импе-ратрицу подтолкнуло наличие в её империи бывшей шляхты Ре-чи Посполитой с её вековыми понятиями о благородстве и чес-ти. Бывшее польское шляхетство, оказавшись внутри россий-ского дворянства, держалось особняком, с чувством своего при-родного превосходства. И потому, естественно, все последую-щие лишения благородства, производимые русскими царями в отношении бывшей польско-литовской шляхты, были с её точки зрения не более правомерными, чем произведённый раздел Речи Посполитой.
Дворянская грамота децентрализовала ведение дворянской ро-дословной книги: точнее определив доказательства дворянства, она предоставила дворянскому обществу каждой губернии пос-редством депутатского собрания ведение дворянской родослов-ной книги губернии. Таким образом, самим дворянским общест-вам предоставлено было разрешение вопроса: кто может быть их членом и какого разряда.
Дворянские родословные книги были разделены на 6 частей:
1. В первую часть записано было дворянство, пожалованное в дворянство до ста лет назад, как жалованное, так и действитель-ное (полученное по наследству).
2. Во вторую – военное дворянство, приобретённое чином во-енной службы.
3. В третью – дворянство бюрократическое, приобретённое чи-ном гражданской службы.
4. В четвёртую – все иностранные дворянские роды.
5. В пятую – дворянство, украшенное титулами – как родо-выми, так и пожалованными (князья, графы и бароны).
6. В шестую – древние благородные дворянские роды, дока-зательства дворянского достоинства которых восходят за сто лет, а благородное начало покрыто неизвестностью.
Эти разряды, на которые раздробила дворянство “Жалованная грамота” 1785 года, не предоставляли никаких юридических от-личий, но общественное мнение и мнение самого дворянства от-носилось небезразлично к заветной 6-й части!
Шестой разряд всегда считал себя дворянством “по преимуще-ству”, самым крепким столпом государства, а на первые три раз-ряда смотрел, как на дворян-выскочек, плебейской крови. С меньшим пренебрежением 6-я часть относилась к 4-й, а титу-лованное дворянство (5-го разряда) всегда пользовалось особен-ным уважением дворянства родового.
После Жалованной грамоты дворянству 1785 года оформились “корпоративные” права дворянства Российской империи. Для бывшей литовской шляхты требовалось предоставить докумен-ты, удовлетворявшие российским юридическим нормам, а не тем, которые были приняты в Великом княжестве Литовском.
* * *
Параллельно тому, как царское правительство боролось с ока-завшимся на присоединённых к России землях шляхетством, шло постоянное улучшение положения местного еврейства. Сперва в крупных городах применялось ограничение: чтобы ев-реев на выборных должностях не было больше, чем христиан. Однако в 1786 году Екатерина II послала белорусскому генерал-губернатору собственноручно подписанный приказ: чтобы Ра-венство прав евреев в сословно-городском самоуправлении «не-пременно и без всякого отлагательства приведено было в дейст-вие», а с неисполнителей его «учинёно было [бы] законное взы-скание».
Таким образом, евреи получили в России гражданское равно-правие не только в отличие от Речи Посполитой, но раньше, чем во Франции и в германских землях. И, что ещё существенней: евреи в России от начала имели ту личную свободу, которой предстояло ещё 80 лет не иметь российским крестьянам. И, па-радоксально: евреи получили даже большую свободу, чем рус-ские купцы и мещане: те – жили непременно в городах, а ев-рейское население, не в пример им, могло проживать в уездных селениях, занимаясь, в частности, винными промыслами. Бело-русская администрация указывала, что «присутствие евреев в де-ревнях вредно отражается на экономическом и нравственном со-стоянии крестьянского населения, так как евреи [...] развивают пьянство среди местного населения».
* * *
В 1786 году оригинальные книги знаменитого архива – “Ли-товской Метрики” – благодаря усилиям Адама Нарушевича, канцлера Александра Сапеги и подканцлера Иоахима Хрепто-вича были заново переплетены, в каждую книгу был вклеен пе-чатный титульный лист и реестр документов в латинской транс-крипции. Всю работу по упорядочению Литовской Метрики сде-лал метрикант (архивист) и королевский секретарь Григорий Ка-чановский, принадлежавший, скорее всего, к роду потомков До-мановичей. В следующем году он составил “Инвентарь книг Метрики Великого княжества Литовского”.
В 1786 году младший сын Стефана Владиславовича решил уе-хать из Дзиковичей в поисках фортуны ко двору преуспеваю-щего управляющего “Черноморской торговой компании” магна-та Антония-Протазана Потоцкого. Стефан Владиславович снаб-дил младшего сына небольшой суммой денег, из накопленного им за годы жизни, необходимой для обустройства Григория на новом месте в Брацлавском воеводстве и остался отныне в обще-стве старшего сына, брата Яна, жены Евдокии и старика-отца Владислава Ивановича. А младший сын, как оказалось, навсегда покинул и родительский кров, и родной край, став родоначаль-ником отдельной, “махновской” ветви рода Дзиковицких.
Под давлением царского правительства для населения поль-ских воеводств Украины и Литвы в 1786 году открылась право-славная епархия, зависимая от русского Синода. Ватикан и като-лическо-униатское духовенство выказали неудовольствие дейст-виями правительственных кругов царской России. В протеста-циях Сейму Речи Посполитой они выказывали опасения, что открытие епархии вызовет ещё большую ненависть народа к шляхетству и католическим иерархам, “подкрепляя и усиливая его бунтарский дух”.
2 января 1787 года Екатерина II под гром салюта покинула Петербург и отправилась в знаменитое путешествие в Тавриду. Её кортеж состоял из 14 карет и 164 саней. На каждой почтовой станции поезд ожидали 560 свежих лошадей. На лошадях импе-ратрица ехала до Киева, а в апреле, когда сошёл лёд на Днепре, пересела на галеру “Днепр”. Специально для её путешествия в 1785 – 1786 годах под Смоленском было построено семь галер.
Днепр по-прежнему служил границей между Россией и Речью Посполитой. В Каневе, на правом берегу Днепра, Екатерину тор-жественно встретил король Станислав-Август. Это была их пер-вая встреча за тридцать лет.
Ряд историков утверждает, что Понятовский был холодно при-нят Екатериной и уехал обескураженный. Действительно, Ста-нислав надеялся на большее, тем не менее эта встреча прошла не зря. Екатерина в Каневе наградила Станислава высшим россий-ским орденом Андрея Первозванного, а он по возвращении в Варшаву послал ей польский орден Белого орла. Но это лишь внешняя сторона встречи. Куда важнее было предложение коро-ля о заключении русско-польского военного союза. Это не могло не понравиться Екатерине, но, увы, заключение союза Станис-лав-Август связывал с согласием императрицы на проведение в Речи Посполитой усиливающих королевскую власть реформ. Екатерина была настроена против реформ, чем и расстроила ко-роля.
Русско-польский военный союз оба монарха рассматривали в контексте предстоящей войны с Турцией, и Станислав-Август по возвращении в Варшаву велел в городе установить конную статую короля Яна Собесского, разгромившего в 1683 году ту-рецкую армию.
* * *
Земли в районе древнего проживания рода Дзиковицких про-должали активно перераспределяться и постоянно переходили из рук в руки. Сознавая, что у него практически нет никаких перспектив на достойную шляхтича жизнь в родных Дзикови-чах, в 1786 году младший сын Стефана Дзиковицкого – Григо-рий – решил покинуть родовое гнездо и отправиться в южные воеводства в поисках лучшей доли.
19 марта 1787 года составлена и на следующий день была признана в пинском земском суде купчая крепость, которую вы-дали Андрею Дементьевичу Дзиковицкому на часть имения Дзи-ковичи другие члены рода – Захарий Бенедиктович, Михаил, Леон и Фома Гавриловичи Дзиковицкие. В том же году землю в Дзиковичах по интромиции (введению в наследство) от каких-то Дзиковицких получил Теодор Прасолович-Островский герба Ра-вич совместно с сыновьями Мацеем и Якубом.
В 1787 году бывший Пинский иезуитский коллегиум, в кото-ром уже 14 лет была светская школа, был передан униатам, ко-торые устроили здесь резиденцию униатского епископа.
* * *
11 июля 1787 года, уже в Херсоне, Екатерина II милостиво приняла племянника короля Станислава-Августа, Станислава Понятовского. Вернувшись домой, молодой Станислав объявил дяде, что Екатерина II и австрийский император Иосиф II одоб-рили назначение его наследником польского престола.
К счастью для Речи Посполитой, в 1787 году Турция начала против России новую войну, будучи недовольна захватом Рос-сией Крыма. Новое поколение польских патриотически настро-енных политиков, носителей просветительских идей и не имею-щих “комплекса катастрофы раздела”, решило использовать рос-сийские затруднения в ходе войны с турками. Через две недели после объявления Турцией войны России Екатерина вернулась к предложению Станислава-Августа о подписании русско-поль-ского оборонительного договора. В депеше от 1 сентября 1787 года вице-канцлер И.А. Остерман проинформировал русского посла в Варшаве, графа Штакельберга, о том, что «её импера-торское величество убеждена, что в условиях нынешнего кризи-са проявляется благоприятная возможность реализовать этот проект».
* * *
В октябре 1788 года в Варшаве собрался Сейм, которому пред-стояло сыграть исключительно важную роль в истории Речи Посполитой. Депутатами этого Сейма от Пинского повета стали известные и влиятельные здесь шамбелан (королевский камер-гер) и мечник пан Матеуш Бутримович и пинский гродский пи-сарь подстолий Павел Ширма. Этому Сейму был предложен со-юз с Россией при решении восточного вопроса. Россия обязыва-лась вооружить за свой счёт и содержать в продолжение всей войны 12-тысячный корпус польско-литовского войска, а после заключения мира в течение шести лет выплачивать на его содер-жание ежегодно по миллиону польских злотых. Также предло-жены были большие торговые выгоды и дано обязательство выт-ребовать такие же выгоды от Турции при заключении мира.
Кроме того, Екатерина тайно предложила Станиславу-Августу турецкие земли в Подолии и Молдавии – разумеется, в случае успешного окончания войны.
Король Станислав-Август был всей душой за этот союз, но прусский посол Бухгольц подал Сейму ноту, в которой говори-лось, что прусский король не видит для Речи Посполитой ни пользы, ни необходимости в союзе с Россией, что не только Польша, но и пограничные с ней прусские владения могут пос-традать, если республика заключит союз, который даст туркам право вторгнуться в Польшу. Если Речь Посполитая нуждается в союзе, то прусский король предлагает ей свой и постарается сде-лать всё, чтобы избавить поляков от чужестранного притеснения и от нашествия турок, обещает всякую помощь для охранения независимости, свободы и безопасности. Новый прусский ко-роль Фридрих-Вильгельм II велел передать гетману литовскому Михалу Огинскому: «Я желаю Польше добра, но не потерплю, чтоб она вступила в союз с каким-нибудь другим государством. Если республика нуждается в союзе, то я предлагаю свой с обязательством выставить 40.000 войска на её защиту, не требуя для себя ничего за это». Прусский министр Герцберг прибавил, что король может помочь Речи Посполитой с возвращением Га-лиции, отторгнутой Австрией, лишь бы поляки не трогали ту-рок. На самом же деле Фридрих-Вильгельм II смертельно боялся усиления Австрии и России в ходе турецкой войны. Пруссия ни-чего не могла получить при разгроме Оттоманской империи. Но если дядя Фридрих Великий воспользовался первой турецкой войной и получил часть Польши, то почему его племянник Фридрих-Вильгельм не может получить ещё больший кусок, не сделав ни одного пушечного выстрела?
Присоединение Речи Посполитой к России и Австрии в ходе войны с Турцией давало ей последний шанс остаться на карте Европы независимо от исхода кампании. Даже в случае пораже-ния России, что представлялось весьма маловероятным, Речь Посполитая выигрывала. России было бы не до захвата польской земли, но при этом Екатерина вряд ли допустила бы раздел Речи Посполитой между Австрией и Пруссией, не говоря уж о побе-дителе – турецком султане, который стал бы диктовать свои ус-ловия. В случае же успеха России Речь Посполитая уже в ходе войны смогла бы создать мощную, хорошо обученную и дис-циплинированную армию, а после заключения мира получить обширные территории на юге, присоединение которых, с одной стороны, поддержало бы материально польское государство, а с другой – стимулировало бы взрыв патриотизма среди поляков. Предположим, что Россия в ходе второй турецкой войны овладе-ла бы Проливной зоной. Тогда даже на мирное “переваривание” причерноморских земель ей потребовалось бы не менее полуве-ка. Но пятьдесят лет мира в этой ситуации – нереально. России пришлось бы постоянно воевать за Проливную зону как с ос-тальными частями Оттоманской империи, так и с европейскими государствами. России было бы просто не до Польши.
Однако радные паны предпочли поверить Фридриху-Виль-гельму, а не Екатерине. Позиция прусского короля вызвала в но-ябре – декабре 1788 года бурную поддержку среди подавляю-щего большинства шляхты. Таким образом, инициатива Петер-бурга, выгодная Речи Посполитой, была парализована дейст-виями Берлина.
16 апреля 1789 года, выступая на заседании Сейма, пинский подстароста Матеуш Бутримович обвинил православных свя-щеннослужителей в подстрекательстве крестьян к бунтам. Яв-ляясь патриотом своей страны, он считал, что для её спасения необходимо интегрировать в польское общество православных и евреев. Реформатор был автором двух книг политического со-держания. Много внимания он уделял и просвещению своих крестьян: в селе Лопатино организовал ремесленную школу, где ученики учились изготовлять замки, рессоры, кресла и другие изделия.
* * *
В Австрии также происходили истории, оставшиеся в памяти потомков, правда, как анекдотичные. Так, австрийский импера-тор Иосиф II, недовольный проектом закона, который подгото-вил его канцлер Кауниц, написал в углу документа: “Кауниц осёл. Иосиф Второй”. Предполагая поставить на место своен-равного и умного канцлера, император в присутствии всех своих министров приказал прочитать канцлеру эту резолюцию вслух. “Я не могу это сделать, – испугался Кауниц. – Боюсь оскорбить Ваше Величество”. Однако император настаивал. Тогда Кауниц набрал воздух, потупил глаза и с выражением прочёл: “Кауниц – осёл. Иосиф – второй”.
* * *
А на североамериканском континенте образовалась новая страна – Североамериканские Штаты, которые в результате вой-ны с Англией перестали быть её колонией и начали строитель-ство своего государства, подмявшего через два с половиной сто-летия под себя весь мир. У разноплемённого люда, слетевшегося в североамериканские колонии со всей Европы, не было никакой основы для духовной общности, но у него было всепоглощаю-щее желание успеха и богатства на “ничейной” земле. Ничейной потому, что жившие здесь индейцы считались дикарями, кото-рых следовало уничтожить.
Совершенно естественно, в подобных условиях “элитой” ново-го государства стали те, у кого были деньги, чтобы финанси-ровать освоение новых земель, нанимая для этого авантюристов из числа воинов и интеллектуалов. То есть – торгаши и раз-бойники. Американский историк Д. Адамс так описал общест-венные отношения в новой стране: «Превращая класс дельцов в господствующий и единственный класс Америки, эта страна производит эксперимент – она основывает свою цивилизацию на идеях дельцов. Другие классы, находящиеся под господством класса дельцов, быстро приспособляют к этим идеям свою жиз-ненную философию. Можно ли построить или сохранить вели-кую цивилизацию на основе философии меняльной конторы и единственной основной идеи – прибыли?!». А писатель Томас Манн в ХХ веке написал так: «Америка пришла в цивилизацию, минуя культуру».
* * *
14 июля 1789 года восставшие парижане взяли главную государственную тюрьму Французского королевства – Басти-лию, с чего началась Великая революция, всколыхнувшая всю Европу. По этому поводу французский посол в Петербурге Се-гюр писал: «…в городе было такое ликование, как будто пушки Бастилии угрожали непосредственно петербуржцам. В Польше же Французская революция произвела ещё большее впечатле-ние. Искры французской революции попали в Речь Посполитую, как в пороховой склад. Умные люди, утомлённые польским без-началием, и люди горячие, страдавшие от бессилия страны пе-ред иностранными монархами, эгоизм и патриотизм одинаково воспламенились и вспыхнули надеждой на скорые перемены». Польская шляхта, совершенно не разбираясь в событиях во Франции, начала подражать якобинцам.
В 1789 году Михал-Клеофас Огинский, имея всего 25 лет отро-ду, стал мечником литовским. Он был племянником Михала-Казимира Огинского, постоянно проживавшего в своём имении в Слониме (их общий предок Самуэль-Лев жил в первой по-ловине XVII века), и потому богатый, но бездетный Михал-Казимир сделал его своим наследником.
* * *
А пока где-то в верхах решались судьбы мира, Европы и Речи Посполитой, на пространстве, где издавна обитал род Дзико-вицких, люди продолжали жить своими мелкими житейскими заботами, незаметными на фоне событий глобального масштаба. И постоянно происходили переходы земли родового имения из одних рук в другие. Так, 9 апреля 1790 года некие Стефан Гри-горьевич, Захарий Бенедиктович, Теодор Доминикович, Стефан Михайлович, Ян Константинович сами за себя и за Базилия Яно-вича Дзиковицкие выдали купчую крепость на “одибный пляц” Антонию Стефановичу Серницкому. Этот участок земли назы-вается Михновщизна и расположен он при околице села Дзико-вичи, примыкая одним боком к земле пана Онуфрия Владис-лавовича Дзиковицкого, а другим боком – к земле пана Полю-ховича-Серницкого, одним концом от струги (?), а другим – к проходящей дороге на Болешов, на которую распространяется вольность по праву пользования, как своей собственностью.
Кроме покинувшего родовое гнездо младшего сына Григория Стефановича Дзиковицкого, в Дзиковичах продолжал жить его отец Стефан Владиславович, старший сын и наследник отца Онуфрий, а также дети Онуфрия. Всё семейство продолжало ко-пить собственность, время от времени приобретая земельные участки у соседей и более далёких родственников, продающих свои наделы. Так, 5 августа 1790 года была составлена и в тот же день признана купчая крепость, данная старшему сыну Онуф-рию Стефановичу – от Ильи Васильевича и прочих Дзиковицких на часть имения Дзиковичи.
* * *
В России и, естественно, на тех землях, что отошли к ней по разделу Речи Посполитой, «закон 1790 года окончательно уста-навливает сословную привилегию в чинопроизводстве по граж-данской службе назначением более сокращённых сроков для производства в чины дворян, и повышением сроков для произ-водства в 8-й класс недворян. Законом этим повелевается: а) производить в чины до 8-го класса только тех, которые прослу-жили 3 года в одном чине; б) из коллежских секретарей в титу-лярные советники, и из титулярных советников в коллежские асессоры недворян не иначе производить, как по прослужении ими 12 лет беспорочно» (“Очерк истории русского дворянства от половины IX века до конца XVIII века”).
VII. ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА. ВОССТАНИЕ 1794 ГОДА
В конце 1790 – начале 1791 годов польский высший свет охва-тила идея введения новой конституции. В её создании участ-вовали Чарторыйские, Игнаций Потоцкий, Станислав Малахов-ский, братья Чацкие, Станислав Солтык – племянник известного епископа, Немцевич, Вейссергоф, Мостовский, Матушевич, Вы-бицкий, Забелло и другие.
24 апреля (5 мая) 1791 года праздновалась католическая Пасха. В эти дни депутаты сеймового съезда традиционно разъезжались на несколько дней по домам, однако сторонники новой консти-туции между собой договорились не разъезжаться, а их против-ники, ничего не подозревая, уехали.
Накануне на улицы Варшавы были выведены королевская кон-ная гвардия и артиллерия. Фактически произошёл государст-венный переворот. Сейм, на котором присутствовало не более 157 депутатов из 327, принял новую конституцию. В зале Сейма Станислав-Август торжественно-скорбным голосом заявил: «Не только дипломаты, все поляки, находящиеся за границею, пишут согласно, что иностранные Дворы готовят новый раздел Поль-ши. Медлить нельзя, мы должны воспользоваться настоящею минутою для спасения отечества».
Игнаций Потоцкий обратился к королю, чтобы тот указал средства спасти отечество. «Мы погибли, – ответил король, – ес-ли долее будем медлить с новою конституциею. Проект готов, и надеюсь, что его нынче же примут: промедлим ещё две недели – и тогда, быть может, уже будет поздно».
Затем председательствующий зачитал проект конституции: «Господствующею признаётся католическая вера; все прочие терпимы. Все привилегии шляхты сохраняются. Все города вме-сте имеют право присылать на Сейм 24 депутата, которые пред-ставляют желания своих доверителей; право же голоса имеют только при рассуждении о тех делах, которые непосредственно касаются городского сословия […]. Исполнительная власть при-надлежит королю и его Совету, который состоит из шести мини-стров, ответственных перед нациею; король может их назначать и увольнять; он должен их сменить, если две трети Сейма того потребуют. Устанавливается наследственное правление; по сме-рти царствующего короля престол принадлежит ныне царствую-щему курфюрсту Саксонскому, а по нём – его дочери; король и нация изберут для неё супруга. Конфедерации и liberum veto уничтожаются». Создавалась и регулярная армия.
После прочтения проекта конституции король провозгласил, что всякий, кто любит отечество, должен быть за проект, и спро-сил: “Кто за проект, пусть отзовётся!”. В ответ послышались крики: “Все! Все!”. Присутствующие не хотели даже вторичного чтения проекта. Арбитры кричали: “Да здравствует новая кон-ституция!”, но всё же прорывались крики: “Не согласны!”. Коро-лю поднесли Евангелие, и он присягнул. Заседание кончилось, король встал, чтобы идти в костёл Святого Яна. Большинство последовало за ним. Познанский депутат Мелжинский – против-ник новой конституции, упал наземь перед дверями, чтобы вос-препятствовать выходу, но напрасно: через него перешагнули и затоптали.
Около пятидесяти депутатов осталось в сеймовом зале и реши-ли подать протест против принятия новой конституции. Но го-родской суд не принял протеста.
Вся Варшава была охвачена восторгом. В костёле Святого Яна сенаторы и депутаты присягнули на новой конституции, после чего был отслужен благодарственный молебен. О введении но-вой конституции (первой в Европе и четвёртой в мире) было торжественно объявлено в Варшаве 22 апреля (3 мая) 1791 года. Воздух сотрясался от грома пушек и восторженных криков мно-гочисленной толпы народа разных званий и сословий.
Н.И. Костомаров написал: «В Польше никогда ещё так не весе-лились, как в конце 1791 и начале 1792 года. В разных годах и местечках в назначенные дни проходили торжественные бого-служения с “Te Deum”, с проповедями, восхвалявшими новый порядок и виновников его». Капеллы двух конных полков, сто-явших в Пинске, принимали участие в торжественной встрече короля и в праздновании именин монарха в 1791 году, когда прозвучал марш духовых инструментов.
Но царское правительство не могло стерпеть такого открытого неповиновения от своего вассала. В Варшаве была зачитана цар-ская декларация, требовавшая вернуться к прежним порядкам. Подчинения не последовало.
* * *
Сравнительно с ХVІ – ХVІІ веками территория Пинского пове-та в 1791 году уменьшилась на основные части нынешних Дро-гичинского и Ивановского районов, которые вошли в Кобрин-ский повет.
В 1791 году в Пинске прошла Конгрегация православной церк-ви Польши и Литвы, которая признала её самостоятельность от России и создала свою консисторию.
* * *
Россия, недовольная происходившими в Речи Посполитой ре-формами, которые могли вывести поляков из вассальной зависи-мости от неё, к концу 1791 года двинула высвободившиеся по-сле победной войны с Турцией войска в Речь Посполитую. Ека-терина II в 1791 – 1792 годах “днём с фонарём” искала по всей Речи Посполитой православных шляхтичей, но так никого тол-ком и не нашла. Делала она это из корыстных побуждений, что-бы создать православную конфедерацию и противопоставить её польским панам, но увы: что на Украине, что в Литве шляхет-ство ещё в конце XVI – первой половине XVII веков полони-зировалось и приняло католичество, причём полностью, от маг-натов Вишневецких до сравнительно бедных Булгариных.
Однако, несмотря на видимое одобрение действий Сейма на-родом, значительное число магнатов и примкнувшей к ним шля-хты считало новые порядки и реформы предательством по отно-шению к благородному сословию. Наиболее запальчивые защит-ники шляхетского достоинства заявляли, что Сейм, осмелив-шись покуситься на шляхетские привилегии и обращаясь со шляхтой так, словно хочет её совсем превратить в простолю-динов, поставил себя вне закона. В результате замыслы Сейма по спасению государственности Речи Посполитой оказалась не в состоянии оценить и понять значительная часть буйной польско-литовской знати, что и привело в конце концов к появлению сильной оппозиции реформам во главе со Щенсным Потоцким и Жевусским. Оппозиционная знать быстро нашла поддержку у заграничных врагов Речи Посполитой.
Несогласные с новыми порядками магнаты с благословения Екатерины II создали в мае 1792 года мятежную Тарговицкую конфедерацию. Н.И. Костомаров дал такую характеристику её участникам: «Опираясь на Россию, тарговичане по своей недаль-новидности и легкомыслию не подозревали, что последствия выйдут не те, каких они ожидали. Но они совершенно были пра-вы, когда говорили, что действуют по воле шляхетской нации. Бесспорно, большинство шляхты чувствовало и мыслило, как они. В то время даже и те, которые, не раскусивши хорошенько, в чём суть 3-го мая, участвовали в пиршествах и праздниках в честь переворота, искренне переходили к их убеждениям. Если бы Екатерина, восстановив прежний строй в Польше, оставила её прозябать в прежнем виде, без дележа и присвоения провин-ций, партия тарговицкая была бы надолго самою популярною в стране, и имена Щасного и Ржевуского (Щенсный Потоцкий и Жевусский. – Примечание автора) величались бы как имена спа-сителей золотой шляхетской вольности, а конституция 3-го мая надолго могла быть забытою и осуждаемою. Шляхетский идеал был именно тот, который был у тарговичан». Но, каковы бы ни были цели конфедератов, в людском мнении запоминаются не какие-либо отдельные эпизоды какого-либо действия, а непре-менно финал всего дела. И именно по финалу тарговичан стали называть предателями и губителями Речи Посполитой. По факту Тарговицкого мятежа и русской интервенции произошёл Второй раздел Речи Посполитой, а оставшаяся часть государства стала фактически колониально зависимой от Российской империи.
* * *
Горячий приверженец конституции 3 мая 1791 года, Михал-Клеофас Огинский в эпоху Тарговицкой конфедерации лишился на время всех своих имений и удалился в Пруссию. После 1792 года основанная в Слониме князем Михалом-Казимиром Огин-ским балетная школа окончательно была переведена в усадьбу Гоноратин под Пинском, здесь во дворце она имела небольшой театральный зал. Тогда в это имение часто приезжал из Варша-вы и сам Михал Огинский, сделавший его своей последней рези-денцией.
Пруссия, не желавшая упустить своего куска от ожидаемого нового дележа Польши, поспешила присоединиться к русским. 29 мая 1792 года Четырёхлетний Сейм прекратил работу. А в июне король Станислав-Август был вынужден присоединиться к Тарговицкой конфедерации и отдать приказ войскам прекратить противодействие тарговичанам и интервентам.
Летом 1792 года Костюшко вступил в армию Юзефа Понятов-ского. За неимением других способных генералов Костюшко стал национальным героем уже в 1792 году.
После ряда неудач и отступлений польское командование во главе с Юзефом Понятовским приняло бой под деревней Зелен-цы. Эта битва – первая, которой руководил Понятовский, – была выиграна, однако большой роли она не сыграла, лишь ненадолго задержав марш русских на Варшаву. И всё же та победа подняла дух и самоуважение поляков.
Под Зеленцами Понятовский проявил свои лучшие качества, о которых он, может быть, и не подозревал сам: великолепную ориентацию и способность быстро находить верное решение, умение командовать людьми по обстановке – когда жёстко, а ко-гда и мягко – и безудержную личную храбрость.
Подчинённые любили своего командира и за необыкновенную щедрость. На биваках в специальных палатках накрывались сто-лы на сотню и больше человек, еда была хотя и не аристократи-ческая, но достаточно сытная. А в углу палатки стояли кожаные мешки с бесплатным табаком, который тогда при табачной мо-нополии был дорог.
17 июня 1792 года отряд Тадеуша Костюшко был разбит рус-ским генералом Каховским у деревни Дубенки.
В октябре 1792 году Костюшко уехал за границу. Приехав в Париж, он обратился к военному министру революционного правительства Франции Лебрену с просьбой о помощи. Лебрен пообещал деньги и участие Турции в случае польского восста-ния. Обратим внимание: якобинцы пытались помочь польской шляхте!
А Юзеф Понятовский в своём последнем приказе к войскам написал: “Прощаюсь с вами, дорогие соратники, отважные вои-ны, мои настоящие друзья. Расстанутся наши тела, но души на-ши останутся навсегда вместе”.
В начале 1793 года Михал-Клеофас Огинский стал аподскар-бием великим литовским.
11 марта 1793 года русский генерал Кречетников объявил в се-ле Полоном манифест своей императрицы “О присоединении польских областей к России”.
Указом Екатерины II от 23 апреля 1793 года на территории Литвы было создано Минское наместничество с центром в Мин-ске, в которое вошла и территория Пинского повета. Но из со-става Пинского повета был выделен Запинский (или Пинско-Заречный) повет к югу от реки Пины с центром в городе Столи-не, что ещё более сократило размеры Пинщины. В этом выде-ленном повете оказались и Дзиковичи.
* * *
Всё Полесье и, особенно, его шляхта присоединение к России расценивало как большое несчастье. Последующие 125 лет, – до восстановления независимого Польского государства, – звание пинской шляхты оказалось преследуемо.
6 апреля 1793 года полковник Клецкой ординации Пётр Забо-ровский продал своё имение Дзиковичи за 6 тысяч злотых шес-терым родственникам-посессорам по фамилии Домановские. При этом свидетелями заключения продажи выступили два местных шляхтича – Теодор Богданович и Ежи Дзиковицкий.
6 мая 1793 года все войска Речи Посполитой – кстати, не столь многочисленные, – находившиеся в присоединённых к России областях, были приведены к присяге на верность Екатерине II. Некоторые части были расформированы, а их личный состав по-ступил в русскую армию. Два пехотных полка, четыре кавале-рийских и три бригады “народовой кавалерии” были приняты на русскую службу в полном составе и образовали особый Поль-ский корпус. Эти соединения получили русские названия: Изяс-лавский и Овручский пехотные полки; Житомирский, Констан-тиновский, Бугский и Винницкий легкоконные полки; Брацлав-ская, Днепровская и Волынская бригады.
* * *
В 1793 году многие из богатых помещиков, имевших неболь-шие имения в отделённых от совсем уже обрезанной Речи Пос-политой провинциях, продавали их за бесценок. Но тогда же на-чали создаваться и первые тайные общества, которых так много было в дальнейшем в порабощённой стране, которые постоянно готовили всё новые и новые освободительные восстания. В част-ности, Я.-Д. Охоцкий упоминает о некоем капитане Качанов-ском – очень общительном, легко со всеми сходившемся, удач-ливом картёжнике, но при этом бывшим участником “литовско-го заговора” и человеком, достойным доверия. Уж не был ли этот капитан Качановский также одним из дальних потомков рода Домановичей?
Центр “литовского заговора” находился в Хойниках, волост-ном центре Речицкого повета, у пана Прозора, очень уважаемого во всей Литве, человека умного и деятельного. Здесь же нахо-дился и центр переговоров между заговорщиками Литвы и Польши. Помощником при Прозоре состоял капитан Коссин-ский, действовавший в Минском наместничестве. Заговорщикам нужно было знамя, и им стал 47-летний генерал Тадеуш Кос-тюшко. Посланцы варшавских заговорщиков нашли Костюшко в декабре 1793 года в Риме. Долго уговаривать его не пришлось.
* * *
Русским главнокомандующим в присоединённых землях Речи Посполитой был назначен князь Ю.В. Долгорукий, по распоря-жению которого 15 января 1794 года военными картографами был снят план города Пинска. После присоединения территории Пинского повета к Российской империи прежние названия насе-лённых пунктов Старые и Новые Дзиковичи были изменены на названия Малые и Большие Дзиковичи соответственно. Правда, в устном общении люди ещё долгие годы продолжали называть сёла так, как устоялось ранее и как им было привычно.
После второго раздела 10-миллионная Речь Посполитая, про-стиравшаяся “от моря до моря”, сократилась в узкую полосу между средней и верхней Вислой и Неманом – Вилией с 3-мил-лионным населением, с прежней конституцией и с подчинением внешней политики короля русскому надзору. Однако и такая – совсем уже обкроенная Польша не прожила долго.
Так же, как и прежние русские послы в Польше князь Репнин и граф Штакельберг, нынешний посол и, одновременно, коман-дир русского гарнизона в Варшаве барон Игельстрем обходился с польским королём не только без почтения, но и часто весьма грубо, не соблюдая принятых дипломатических норм поведения даже между Дворами враждебных государств.
Ф.В. Булгарин оставил потомкам такое видение ситуации: «Польское общество основано было в то время на интригах, и почти каждый польский дворянин, участвовавший в обществен-ных делах по выборам или по королевскому назначению, по-мышлял более о себе, чем об отечестве, стремясь единственно к приобретению староств или доходных мест. Барон Игельстрем, находясь в тесной связи с одной из первых красавиц того време-ни графиней Залусской (урождённой Пиотровичевой), на кото-рой впоследствии женился, увлечён был в борьбу партий и вме-шивался в частные и административные дела Польши, не имев-шие никакого отношения к политике, действуя самовластно, то есть заставляя короля поступать по желанию графини Залус-ской. Она господствовала в Польше, раздавала места, староства, ордена и денежные награды. Восстала против этой власти силь-ная партия и началась явная борьба […].
Среди интриг, возбуждаемых корыстью и самолюбием, обра-зовался заговор к всеобщему восстанию в Польше и к избавле-нию её от всякого чужеземного влияния. Заговорщики вознаме-рились подать пример истреблением русских войск, находив-шихся в Варшаве». Душой заговора в столице стал бывший по-сол Четырёхлетнего Сейма иезуит Гуго Коллонтай. Надо ска-зать, что сообщения о существовании заговора в Польше и Лит-ве поступали к русским властям задолго до всенародного возму-щения. И вот пример.
28 февраля 1794 года. Отчёт генералу Игельстрому, подготов-ленный лазутчиком, которого он направил в Литву и который сумел внедриться в ряды заговорщиков: «Передавая предыду-щее послание, у меня не было никакой другой цели, как избе-жать пролития невинной крови. Для того, чтобы постепенно изу-чить взгляды и лиц, которые задействованы в этом заговоре, я дал слово, что использую все возможные средства для достиже-ния этой цели и представлю подробный точный отчёт о резуль-татах моих наблюдений. Исходя из этого принципа, я испробо-вал всё, чтобы достичь моей цели. Должен признать, что мне бы это не удалось, если бы я не записался в список тех, кто входит в состав этого обновлённого общества.
Оказавшись среди членов общества, я постарался постепенно войти в доверие к моим коллегам. Между тем, те вопросы, ко-торые стояли передо мной, вместо ответа находили чаще всего лишь двусмысленные экивоки и трудно разгадываемые загадки. Следует добавить, что письменное наставление, которое требует строжайшего соблюдения секретности, не позволяло мне ста-вить вопросы напрямик. В этих стеснённых условиях, оставшись один с моим братом, я решился, пообещав ему полнейшее нераз-глашение секрета, спросить у него, кто же эта особа, которой мы так слепо доверяем наши жизни и наше достояние? Заслуживает ли эта особа того, чтобы ей так доверяли, и не входит ли она в число тех магнатов, которые строят собственное счастье на все-общем бедствии и которые во имя достижения своих целей гото-вы отправить на бойню миллионы людей?
Мой брат, отвечая на моё доверие, раскрыл столь тщательно охраняемый секрет и сказал, что, по слухам, этой особой являет-ся Костюшко, генерал-лейтенант. Действительно, ранее я об этом нигде ничего не слышал. Однако, во всех следующих бе-седах, которые я вёл со многими лицами, слова брата о Кос-тюшко лишь находили своё подтверждение. Собеседники упо-минали это имя с энтузиазмом. Что же касается браминов, то мой брат сказал мне, что о них он ничего не слыхал. Затем я спросил у брата о числе участников организации. Он ответил, что речь идёт о нескольких десятках тысяч и что сторонники этой организации имеются почти по всей территории страны, во всех более или менее крупных городах Курляндии и Ливонии. Говорят, что много участников находится в Вильно и Гродно.
Расширяя круг своих интересов, я спросил у брата, что являет-ся целью участников организации. Он ответил мне, что цель со-стоит в том, чтобы освободить родину от врагов, установить права человека и наказать предателей.
Кто из известных людей страны принимает участие в органи-зации? Точно установить это невозможно, но, по слухам, это господин Неселовский, новогрудский воевода, и его сын, кото-рый стоит во главе местной организации, Солтан, который жи-вёт в Дятеле, Кимбар, избранный в последний Сейм, а также большое число военных, фамилии которых неизвестны, многие из академии в Вильно и из академии артиллерии, которые име-ются в этом городе, – короче говоря, число участников должно быть весьма значительным.
Существует ли определённое место, где собираются участники организации? До настоящего времени такового не было, однако оно, бесспорно, появится, так как в противном случае участники не смогут собраться вместе и, между тем, вскоре ожидается но-вое наставление. Откуда появилось первое наставление? Из Во-лыни. Вначале оно появилось в печатном варианте, неизвестно, правда, в какую типографию они обращались. Затем наставление стали распространять в рукописи в Гродно люди из Сейма.
Таковы сведения, которые мне удалось собрать от различных лиц. Я излагаю их здесь максимально точно. К сему прилагаю и одну находку, попавшую мне в руки. Вот она. Есть в Гродно ра-бочий-жестянщик по фамилии Лабенский, с которым я лично бе-седовал как участник организации. Этот человек хвастался, что благодаря его стараниям число сторонников организации в Гро-дно увеличилось почти на четыреста человек.
Желая оставаться полезным и надеясь получить новые сведе-ния о предмете (тем более, что эта организация пока не кажется опасной, так как все свои надежды связывает с успехами фран-цузов), я буду оставаться в составе этой организации до получе-ния дальнейших распоряжений. Прилагаю также точную копию наставления, которое имеется у каждого участника организации. То, что я прислал ранее, было написано по памяти и теперь утра-тило своё значение» (Архив внешней политики Российской им-перии).
* * *
Униженная вторым разделом, Польша жила мечтой о восста-нии. Момент казался необычайно удачным: Пруссия и Австрия были прикованы своими армиями к Рейну из-за войны против революционной Франции, а Россия занята подготовкой к войне с турками. Никто не ожидал внезапного польского революционно-го взрыва. Начало ему положила кавалерийская бригада генера-ла Мадалинского, 12 марта отказавшаяся повиноваться колони-альному правительству тарговичан. Затем Мадалинский совер-шил стремительный рейд к Кракову, который вскоре был взят повстанцами. Во главе восстания, как и намечалось, встал вер-нувшийся в страну Тадеуш Костюшко. Его заместителем стал генерал Юзеф Зайончек.
Недолго висела на стене вложенная в ножны сабля и Юзефа Понятовского. Когда вспыхнуло восстание под предводительст-вом Тадеуша Костюшко. Юзеф-Антоний Понятовский вернулся из-за границы и в качестве “охотника” (добровольца) также влился в ряды восставших.
25 марта. Универсал Т. Костюшко земянским генералам о на-чале восстания и формировании всеобщего ополчения: «Тадеуш Костюшко, начальник вооружённой народной силы. Сим откры-тым повелением вообще всем предписываю, чтоб по прочтении оного все воеводския генералы, командующия войсками Респуб-лики Польской, выступив в поход, соединились и составили кор-пус. В походе, ежели можно, атаковать неприятеля и о состоя-нии своём меня уведомить. Подтверждаю при том вооружённый народ принять, а других преклонять к вооружению и чтоб соеди-нялись с вами. Духовенству внушать о побуждении народа к за-щищению Отечества, а желающих брать с собою. Дано в глав-ной квартире в Кракове 25 марта 1794 года».
Восстание 1794 года с объявлением войны России и Пруссии было, по сути, предсмертной судорогой Речи Посполитой.
Костюшко 4 апреля (24 марта) 1794 года встретил под Ракла-вицами слабый русский отряд генерал-майора А.П. Тормасова и Денисова и разбил его. В этом бою участвовал и упоминавшийся выше участник “литовского заговора” Качановский. Он уже был подполковником и, предводительствуя двумя батальонами, был ранен в щёку и с тех пор заикался.
Бывшие польские воинские части, дислоцированные в Литве и принятые на русскую службу, 6 апреля 1794 года присоедини-лись к повстанцам.
Основание заговора в Варшаве генералу И.А. Игельстрому, опиравшемуся на 8-тысячный русский гарнизон, казалось столь глупым, что поначалу он вообще не верил предостережениям графини Залусской. Он полагал, что её просто стращают, чтобы заставить его удалиться с войском из Варшавы. В этом мнении он ещё более укрепился, когда король посоветовал ему высту-пить из столицы для предупреждения кровопролития. Однако же барон Игельстром приказал войску быть настороже и в некото-рых местах удвоил караулы, дал им пушки и, наконец, решился 18 апреля 1794 года по новому стилю взять под стражу самых подозрительных в Варшаве лиц. Однако он не успел сделать за-думанного. Весть о победе Костюшко под Раклавицами возбу-дила в Варшаве мятеж.
Шла страстная неделя. В три часа утра 17 апреля под набатный звон в костёлах Варшава восстала. Беспечный генерал Игельст-ром был застигнут врасплох и его спасла только графиня Залус-ская, вывезя барона переодетым из города в Лович. Разобщён-ные русские подразделения гибли в узких улицах города. В пер-вую же ночь русские потеряли 4.000 человек убитыми и ране-ными, но сумели вырваться из города и организовать отступле-ние.
«Взбунтованная “клубистами” варшавская чернь потребовала наказания польских панов, взятых под стражу 17 и 18 апреля по подозрению в преданности русскому правительству и вследст-вие сношений с русским правительством, что обнаружилось по пересмотре бумаг, найденных в доме генерала Игельстрома. Ко-гда революционное правление отказалось наказывать без следст-вия и суда, чернь, предводительствуемая “клубистами”, ворва-лась в тюрьму и повесила всенародно до двенадцати польских панов. К чести Костюшки должно сказать, что он не только не одобрил этого зверского самоуправства революционеров, но да-же приказал повесить в Варшаве семерых главных зачинщиков мятежа и обезоружить варшавских граждан, а тайным предписа-нием временному правлению велел составить отряд националь-ной гвардии из самых отчаянных забияк и поместить на опас-нейших пунктах пражских укреплений. В прокламациях к наро-ду Костюшко изобразил резко всю гнусность поступка черни и её поджигателей и угрожал беспощадным наказанием за всякое самоуправство, равно как и за оскорбление пленных» (Булгарин Ф.В.).
В ночь на 24 апреля, на Пасху, восстание перекинулось в Вильно, где за оружие взялись преимущественно шляхтичи и во-енные. Здесь прямо на балу был пленён начальствовавший рус-ским гарнизоном численностью до трех тысяч человек генерал Н.Д. Арсеньев. Как и в Варшаве, чернь расправилась с заподоз-ренными в сотрудничестве с русскими, находившимися в тюрь-ме. Не пощадили даже епископа из влиятельной литовской фа-милии. Это был едва ли не первый пример в католическом госу-дарстве, чтобы епископ был всенародно предан позорной казни. В плен было взято 50 офицеров и 600 нижних чинов. Русские в беспорядке отдельными группами покидали город.
Отличился русский офицер майор Н.А. Тучков – он сумел вы-вести из Вильно артиллерийский парк. Тучков сразу же начал собирать бегущих нижних чинов и к восьми часам утра вывел за город до семисот человек при двенадцати пушках. И вот с семью сотнями деморализованных солдат бравый майор… повернул обратно. По его приказу солдаты подожгли предместье Вильно, а артиллеристы установили пушки на Боуфоловскую высоту и открыли огонь по центру города. Против Тучкова восставшие отправили тысячу пехотинцев при четырёх пушках. Казаки за-влекли поляков к замаскированным пушкам, затем последовали залпы картечи. Уцелевшие поляки бежали в Вильно. К полудню у Тучкова собралось уже до 2.200 человек.
К ночи Тучков получил сведения о подходе подкреплений к восставшим и отступил. На рассвете отряд майора был атакован шестью тысячами поляков под командованием генералов Гед-ройца и Мея. Тучков отбил нападение и подошёл к Гродно.
В Архиве внешней политики Российской империи сохранилась записка ротмистра Я. Рудницкого о начале восстания в Вильно при доносе Н. Репнину от 1794 года: «Сего апреля с 22 на 23 чи-сло нового стиля в городе Вильне находившийся 7-й пехотный полк и артиллерия с помощию бригады народной кавалерии и пришедшего туда ж к ночи первым пехотного полка с частию Карла Бискуба конного полка, согласясь обще с начальниками конфедерации Тизенгаузеном, Нагурским, Вейсенгофом, Морав-ским, Неселовским и множеством членов судебных мест, а так-же мещанства и обывателей, после полуночи напали на гаупт-вахту и, заняв оный, тотчас же арестовали российского генерала майора Арсеньева и всех штаб- и обер-офицеров, а в том числе и бывшего пред сим в российской службе генерал-поручиком, а после того сделавшегося великим гетманом литовским Семёна Демьяновича Косаковского, бывшего в то время у генерала Ар-сеньева, которого, держав связанного, на третий день после по-лудни пред гауптвахтом, поставив виселицу, в глазах всего наро-да повесили. Нижних же чинов российских и рядовых, по неко-тором сопротивлении утомив, как публично, так и в домах чрез обывателей и самих хозяев резали. По произведении сего объяв-лена всенародная конфедерация и притом сделана публикация такого содержания, чтобы всякой шляхтич садился на коня воо-ружённою рукою и с пяти семей ставил на войну одного рекрута со всею к тому принадлежностию, а также чтобы с доходов сво-их давал по сороку процентов со ста. В сём намерении собира-лось в Вильну шляхетство из поветов Ошмянского, Упицкого, Вилюмирского и Лидского и, думать надобно, что в скором вре-мени откроется таковая ж конфедерация чрез шляхтов Мирских и Воврецких и в оставшемся за Польшею повете Брацлавском, которые уже намерены были распространить оную и в местечко Друю. Стоявший под местечком Неменченым, в трёх милях от Вильны лежащем по ту сторону реки Вилии, подполковник Ле-виз с батальоном Нарвского пехотного полку и с полком Дон-ским казачьим Киреевым, услышав о происшедшем в Вильне бунте, пошёл было с командою своею на помощь к Вильне, но, будучи воспрепятствован переправиться через реку по причине той, что канат, по которому для переправы ходил паром, был пе-рерублен, отступил назад и, подошед к Неменчинам, занял свой пост, где на третий день был возмутителями атакован, и что с ним тогда произошло, с достоверностию сказать не можно, а только слух носится, будто команда его разбита и будто сам он взят в полон. 2-го мая нового стиля ж, будучи оной господин Рудницкий в Опсе в трех милях от Видзы, на рассвете слышал пушечную пальбу, а потом очень частые выстрелы, по чему и заключает он, что произошло сражение либо с полковником Тамбовского пехотного полку Деевым либо с егерским подпол-ковником Шиллингом или же с обеими с ними вместе. Сверх того сказывает господин Рудницкий, что в тот день, когда гене-ралом Арсеньевым в Вильне были арестованы граф Брестов-ский, каноник Богуш и некоторый Грабовский, то следовало тут же арестовать и известного Мирского яко начальника всему оно-му возмущению, однако ж он совсем не был тронут».
30 апреля 1794 года генералиссимус Костюшко объявил пос-политое рушение, по которому всё мужское население Польши и Литвы в возрасте от 15 до 50 лет призывалось в ряды польской армии. Для вооружения народа были открыты все арсеналы, а также велено было изготавливать пики и косы. В Варшаве на-чались спешные работы по возведению укреплений.
После удачного дела в Вильно вся Литва ринулась в восстание с горячей поспешностью. Везде, где только позволяло отсутст-вие русских военных сил, составлялись ополчения, которые вступали в стычки с русскими, которые, правда, были неудач-ными. В апреле же созданы были местные органы восстания – “комиссии порядка” – в Гродно, Бресте, Пинске, Волковыске, Новогрудке, Ошмянах, Кобрине, Лиде, Браславе и других. В Ошмянах же разместился штаб повстанческой армии Великого княжества Литовского во главе с 33-летним шляхтичем инжене-ром-полковником Якубом Ясинским.
Повстанческая организация в Вильно имела характерное наз-вание – “Виленские якобинцы”. Туземный механик Заливский устроил в Вильне литейный завод, на котором делали оружие, и там смастерили одиннадцать пушек; но больше не могли сде-лать, поскольку форму разорвало.
* * *
5 мая в Великом княжестве Литовском было организовано повстанческое правительство – Найвысшая Рада литовского на-рода. Найвысшая Рада издала прокламацию к русским солдатам, в которой обвиняла «за их жестокости не их самих, а их коман-диров и особенно Тучкова, которым особенно были недоволь-ны» (Костомаров Н.И.).
Но ни о какой будущей независимости Великого княжества Литовского от Польши не было и речи. Об этом даже никто не задумывался! Как только в главной ставке Т. Костюшко заподоз-рили Вильно в некоем призрачном сепаратизме, как тут же, 4 июня 1794 года, отстранили Я. Ясинского от поста главнокоман-дующего в Литве, а Найвысшую литовскую Раду распустили, спустя некоторое время заменив её Центральной депутацией Ве-ликого княжества Литовского, полностью подчинённой Варша-ве. Все поветовые порядковые комиссии утверждались в поль-ской столице. Да и пресловутый сепаратизм Якуба Ясинского проявлялся, скорее, в крайнем революционном радикализме, на-подобие французского якобинства, в своеволии и неподчинении приказам начальника восстания, то есть самого Т. Костюшко. Ведь Я. Ясинский был поляком не только по самосознанию, но и по происхождению: он родился в Познанском воеводстве в се-мье польских шляхтичей, в отличие от того же Костюшко, быв-шего по своим корням литвином.
Среди повстанцев 1794 года были представлены все основные слои польского общества и едва ли не все регионы бывшей Речи Посполитой. Восстание вызвало переполох и в смежных с Речью Посполитой областях (Западный и Юго-Западный края. – При-мечание автора). Здесь находилось около 15 тысяч поляков, по-ступивших около года назад на русскую службу. Когда известия достигли их, они решили пробиваться на родину. Во время со-бытий 1794 года Михал-Клеофас Огинский сформировал бата-льон егерей и сам предводительствовал им.
* * *
Назначенный командующим всеми приграничными силами от Минской губернии до устья Днестра престарелый русский глав-нокомандующий Румянцев поручил Суворову и его соседу по району генерал-аншефу И.П. Салтыкову закрыть наглухо грани-цу и распустить бывшие польские войска. Пользуясь излюблен-ным своим оружием – внезапностью, Суворов быстро выполнил трудную операцию. 7 июня 1794 года он выступил в поход.
Между тем Австрия, обойдённая по второму разделу, и Прус-сия, не желавшая лишиться своей доли добычи, стремились воз-можно скорее ликвидировать восстание, опасаясь, что вмеша-тельство Екатерины II принесёт выгоды только России. Поэтому в июне 1794 года прусская армия вторглась в Польшу. Костюш-ко с титулом генералиссимуса объявил всеобщее вооружение.
14 июня. Оповещение Центральной литовской депутации о не-медленном сборе посполитого рушения: «Депутация Централь-ная быв извещена, что главный начальник препоручил Вышнему совету разослать как найскорее универсалы о посполитом в Лит-ве рушении, которых ежеминутно ожидает, и для того оная ж де-путация заклинает всех обывателей любовью Отечества, дабы прежде, нежели таковые универсалы получены и разосланы бу-дут, между тем приготовлялись и вооружались всякаго состоя-ния люди, быв в совершенной исправности к рушению. Дан в Вильне в заседании депутации Центральной 14 июня 1794 года. Председатель Иосиф Неселовский; Секретарь Иосиф Нарбут» (Российский Государственный архив древних актов).
Число повстанческих войск доведено было до 70 тысяч, но значительнейшая часть людей вооружена была лишь пиками и косами, за недостатком огнестрельного оружия. С тех времён появилось название этой части войск – косиньеры.
Главный корпус поляков и литвинов (23 тысячи) под личным начальством Костюшки стал на дороге в Варшаву, Понятовский командовал правым крылом варшавского фронта. Другие отря-ды у Люблина, Гродно, Вильно и Равы, общий резерв (7 тысяч) – у Кракова. С русской стороны для действий против Костюшко назначались отряды, расположенные около Радома, Ловича и против Равы; другие три отряда частью вступили, частью гото-вились вступить в Литву; генерал Салтыков (30 тысяч) прикры-вал недавно присоединённые к России польские области; от гра-ниц Турции приближался корпус Суворова. Со стороны Австрии на галицкой границе собирался 20-тысячный корпус. 54 тысячи пруссаков под личным начальством короля вступили в Польшу, между тем как другие прусские отряды (11 тысяч) прикрывали собственные области Пруссии.
Стоявший около Радома русский отряд Денисова, уклоняясь от боя с наступавшим на него Костюшко, отступил на соединение с пруссаками; затем вместе с ними перешёл в наступление и у Ще-коцина нанёс поражение Костюшко. Последний отступил к Вар-шаве. Между тем Краков сдался прусскому генералу Эльснеру; Фридрих-Вильгельм стал готовиться к осаде Варшавы.
Успешно действовавшие вначале поляки стали терпеть одно поражение за другим. Русский отряд Дерфельдена, наступавший от реки Струмень, разбил корпус Зайончека, занял Люблин и до-стиг Пулав, а князь Репнин, назначенный главным начальником войск в Литве, подошёл к Вильно. Осада Варшавы пруссаками велась нерешительно и вскоре заменена была обложением. Тай-ные и явные противоречия мешали пруссакам и русским посту-пать согласованно: два месяца они нерешительно топтались у Варшавы, которая спешно укреплялась.
Брат польского короля, последний примас Речи Посполитой, Михал Понятовский вступил во время осады Варшавы прусса-ками в переписку с их королём, которому указывал слабые места города и давал советы, как легче взять его. Переписка была от-крыта: Михал Понятовский умер в тюрьме от яда, который при-нёс ему Станислав-Август.
Только 22 июня в Гродно была создана Центральная депута-ция Великого княжества Литовского, о которой уже было ска-зано чуть выше – исполнительный орган восстания взамен ранее распущенной Найвысшей Рады. 24 июня Суворовым в Белой Церкви были без боя обезоружены последние из 8.000 поляков бывших польских войск в Юго-Западном крае, а 27 июня рус-ская армия уже вступила в Краков.
2 июля. Срочное уведомление Н. Репнина Н. Салтыкову об опасностях Пинску со стороны восставших: «...Тимофей Ивано-вич пишет ко мне от 26 июня и сообщает свою опасность, чтобы не впал неприятель в Пинск, против которого места по расска-зам жидовским и по рапорту одного майора Могутова, там ко-мандующего, основанному на тех сказках, собралось двадцать тысяч человек мятежников, а с другой стороны опасается, чтобы генералы Беляк и Хлевинский другою колонною не напали чрез Ляховцы на Слуцк. Как всё сие мне кажется нимало не веропо-добным, то я в своём ответе старался его успокоить на счёт их предприятий...» (Архив внешней политики Российской импе-рии).
7 июля повстанческие войска Великого княжества Литовского (3 корпуса под командованием Я. Ясинского, Ф. Сапеги, А. Хля-винского и полки во главе с Ю. Беляком, Киркором, Баранов-ским и Ахматовичем) в бою с российскими войсками возле мес-течка Солы потерпели поражение. Хотя решение об отстранении Ясинского от поста главнокомандующего в Литве было принято уже месяц назад, только сейчас оно стало известно. Причём, и повод был не только политический: между польскими генерала-ми в Литве происходило несогласие и соперничество. Ясинский, признанный начальником восстания, был слишком молод; стар-шие генералы находили для себя унизительным повиноваться ему. Тогда Костюшко прислал Вельегорского, брата того, кото-рый был одним из видных участников Тарговицкой конфеде-рации. Этот генерал не имел ни дарований, ни уменья вести вой-ну, и притом был слабого здоровья. Он выступил из Вильно с войском, оставив в городе комендантами генералов Павла Гра-бовского, Мейена и Гурского. В это время, 8 июля, подступил к Вильно с войском русский генерал Кнорринг. Недоброжелатели Вьельгорского распространили про него слух, будто он, высту-пив из Вильно, сообщил тайно Кноррингу, что теперь удобно за-хватить город и получил за это деньги.
В июле к Вильно подошёл русский отряд генерал-майора Кнорринга. К тому времени полякам удалось сильно укрепить Вильно и свезти туда мощную артиллерию. Командовал поляка-ми генерал Иосиф Зайончек. 8 июля русские взяли приступом часть ретраншемента, но попытка овладеть городом не удалась. Поскольку первый приступ оказался для русских неудачным, они приступили к осаде.
* * *
Восстание 1794 года в Речи Посполитой сочетало в себе эле-менты как регулярной, так и партизанской войны. Но упор на ре-гулярность привёл к скорому поражению восставших.
29 июля. Рассуждения Н. Репнина в письме А. Безбородко от-носительно характера войны 1794 года: «...Сия война не есть то, что были прежние конфедерации, где земля была между собой разделена. Теперь общий бунт. Мы ходим как в муравейнике, где сколько их не бьют, они всё и везде пользуют. Раздел неко-торой части земли и совершенное уничтожение целого государ-ства суть две вещи весьма разные. В сём последнем случае нико-го на своей стороне иметь не можем. Отчаянные же люди и бе-шеные есть одно и зараза сия прилипает [...]. Касательно до ско-рого занятия нашими войсками предписанной черты осмелива-юсь сказать, что если сие желательно для того, чтобы не дать за-хватить чего из оной пруссакам или цезарцам, то сие совершен-но не опасно. Далеки ещё по несчастию пруссаки от своих рас-чётов и конец дел не так близок, а цезарцы прежде точного уже решения дел конечно вперёд не сунутся» (Архив внешней поли-тики Российской империи).
Казалось, кампания 1794 года на этом закончится. Однако Ру-мянцев решился на самостоятельный шаг: без сношения с Петер-бургом он послал в Польшу Суворова. В Литве князь Репнин, выжидая прибытия Суворова, ничего решительного не предпри-нимал. 12-тысячный польский корпус вошёл в Курляндию и дос-тиг Либавы; Огинский довольно удачно вёл партизанскую вой-ну; Грабовский и Ясинский занимали Вильно и Гродно.
1 августа русские разбили отряд Хлевинского, который был назначен на место Вельегорского. Прибывший в Гродно новый польский главнокомандующий, Мокроновский, уже не мог по-править дел, тем более, что граф Браницкий образовал контркон-федерацию в пользу России.
Неспособность главного польского вождя в Литве, Вельегор-ского, помешала полякам достигнуть там больших успехов. 30 августа 1794 года к Вильно подошел отряд генерал-майора Гер-мана, а на рассвете 31 августа была предпринята вторичная ата-ка Вильно, закончившаяся взятием города. Столица восставшей Литвы пала.
* * *
Внезапно в тылу пруссаков взволновались Брест-Куявский, Серадзь, Калиш, ранее присоединённые к Пруссии. Начальни-ком повстанцев польских областей Пруссии был избран Немоев-ский. Толстый Король, как прозвали Фридриха-Вильгельма II, поспешно отступил от Варшавы. Одновременно неудача постиг-ла нерешительного Репнина. Пытаясь перейти в наступление к Неману, он был атакован польскими партизанами, остановился и готовился расположиться на зимние квартиры. Костюшко мед-ленно следовал за отступавшим прусским королём, а к Нижней Висле отрядил Мадалинского и Домбровского, которые овладе-ли Бромбергом. Австрия заняла Краков, Сандомир и Хелм, но этим и ограничила действия своих войск, имея в виду лишь обеспечить за собою участие в новом разделе.
14 августа с 4,5-тысячным отрядом Суворов форсированным маршем выступил из Немирова, решив начать снова кампанию и увлечь за собой в Варшаву все ближайшие силы русской армии. С замечательной быстротой двигался корпус, присоединяя к се-бе все попутные отряды: 15 августа он был в Прилуках, 18-го – в Белецкове, 21-го – в Остроге, 28-го, уже с 11-тысячным войском, Суворов подошёл к Ковелю. Во главе 10-тысячного отряда 4 сентября он взял Кобрин. Сохранились сведения, что суворов-ские солдаты, настроенные против поляков, расстреливали мир-ных жителей Кобрина и Малориты.
4 сентября. Расписка профессора брестских школ С. Лаврино-вича в поставке рекрут на нужды восстания: «Обыватель Симе-он Лавринович, профессор брестских школ, самолично подал в акты квитанцию за подписью обывателя полковника Пашков-ского и обывателя Выгоновского, комиссара отдела военных нужд, выданную управляющему Речицким графством за постав-ку 5 конных солдат в полном обмундировании с 250 дворов в фольварках Речица, Селище и Горелки» (НИАБ, г. Минск. Фонд 1741, д. 75, л. 78 об. Перевод с польского).
В сентябре Суворов преследовал отряды Сераковского, кото-рые были разбиты им у местечка Дивин. Из рапорта Суворова: «По показанию пленных, в Бржесте ныне находится мятежников при генералах Мокрановском и Сераковском пехоты – больше 13.000, кавалерии – до 3.500, регулярных, в коих наполовину старых, с 24 орудиями, все большого калибра; и намерены были прибыть вчерашнего числа к Кобрину, а отсюда напасть на Пинск и разбить отряд бригадира Дивова; но когда услышали, что к Кобрину следует корпус, то и остались без движения в на-мерении не уступить Бржесц.
Я остановился здесь на сутки с небольшим по причине, что ло-шади под артиллериею и обозами весьма устали от худой и паче грязной дороги, и как мне с корпусом непременно надлежит быть непрестанно подвижным, поелику по сведениям, мятежни-ки, усиливаясь во всех местах, возросли уже и в Радзине до 6.000, между коими нововербованные введены в регулярство так, как мы то видели в здешних партиях».
В условиях, когда вся инициатива принадлежала русским, пов-станцы не могли, несмотря на энтузиазм, организовать упоря-доченное управление. Вот пример от сентября 1794 года. Дело по жалобе шляхтича Я. Ельца о непринятии рекрут в посполитое рушение Брестского воеводства: «Ян Елец, обыватель Брестско-го воеводства, самолично подал свидетельство в том, что он со-гласно повелению завербованных из охотников и на свои сред-ства экипированных рекрут с 5 дворов предоставил со всеми реквизитами в Брест комиссару депутации Яну Немцевичу. Ко-гда же по требованию того комиссара о проверке наличия среди представленных от околицы Тарасовка он не мог несколько дней добиться принятия их Франковским, то и вынужден был отос-лать рекрут назад» (НИАБ, г. Минск. Фонд 1741, д. 105, л. 142 об. Перевод с польского).
* * *
Кроме того, в условиях неразберихи, как обычно, появляются и такие “начальники”, которые способны только на то, чтобы де-монстрировать свою власть, корысть и пренебрежение к другим. Вот пример от того же сентября. Судебный иск по делу о сборе посполитого рушения в пружанской парафии Брестского воевод-ства: «Григорий Поплавский, солдат литовской конной гвардии, самолично и найторжественнейше жалуется на пана Ежи Плав-ского, ротмистра Слонимского повета, в том, что обжалованный, не довольствуясь непрестанными притеснениями и неоправдан-ными издержками на имение его родителей Шидловщина в пру-жанской парафии Брестского воеводства, а также многолетним удержанием имения через насилия и путём неправых наездов, в нынешнем году, когда доносчик после увольнения жил у своих родителей, тот Е. Плавский, в ряду производимых других жесто-костей, не представил на 8-й день в Брест рекрут согласно уни-версалу, а продавал другим людям подданных из имения Шид-ловщина и самого жалобщика, стоявшего в шляпе у забора при доме своих родителей, безо всяких причин избил немилосердно палкой, бил железным заступом по плечам, рукам, голове до тех пор, пока не насытил своей злобы, не уважая на то, что жалоб-щик только временно был в заставном доме после оставления полка из-за слабости в ногах» (НИАБ, г. Минск. Фонд 1741, д. 105, л. 122 об. – 123. Перевод с польского).
* * *
17 (6) сентября у Крупчицкого монастыря Суворов вновь раз-бил повстанцев. Приписка Суворова к письму графу П.А. Румян-цеву-Задунайскому: «Ваше сиятельство, имею честь поздравить с победою, которая одержана над бржеским польским корпусом, прибывшим к монастырю Крупчицы от Кобрина две мили под командою генералов Мокроновского и Сираковского. Атакован-ный неприятель сражался сильно более пяти часов, но разбит. Потерял убитыми до двух тысяч и побежал по дороге на Креме-нец-Подольский. С нашей стороны урон мал. Обстоятельное до-несение вслед сего не умедлю прислать. Я с войсками следую к Бржестю, где по показанию осталось их не более тысячи».
И, наконец, 19 (8) сентября под Брестом Суворов опять разбил повстанцев. Из рапорта Суворова П.А. Румянцеву: «Известный Бржеский корпус, уменьшенный при монастыре Крупчицы тре-мя тысячами с генералом Рушицким и многими вышними офи-церами, сего числа кончен в количностях Бржестя, вытерпя хра-бро поражение холодным оружием чрез восемь часов. Едва спас-лось ли от него 500 человек […] пленных мало и, слышу, нес-колько сот […] Баталья была частью в лесистых местах. Поле покрыто убитыми телами свыше пятнадцати вёрст». Остатки войск Сераковского в совершенном беспорядке отступили к Варшаве.
18 сентября 1794 года ввиду явной неудачи посполитое руше-ние шляхты было объявлено распущенным, а вместо него велено было усилить рекрутский набор.
10 октября (28 сентября по старому стилю) 1794 года 20-ты-сячный корпус генерала Ферзена при Мацеёвицах атаковал по-ляков. Премьер-майор А.П. Денисов, командуя казачьими полка-ми, разбил польскую кавалерию и подобрал трижды раненого на поле боя Тадеуша Костюшко. Главные силы поляков потерпели сокрушительное поражение, а Костюшко очнулся уже в русском плену. Несмотря на панику, произвёденную известием об этом в Варшаве, население требовало продолжения войны. Но битва при Мацеёвицах фактически предрешила судьбу восстания.
После этого боя Суворов изменил свой план подавления вос-стания. По его настоянию Репнин подчинил ему Ферзена и, с оговорками, генерала Дерфельдена. Вновь избранный польский главнокомандующий, Вавржецкий послал всем польским отря-дам приказание спешить для обороны столицы, что те и успели исполнить.
19 (7) октября Суворов двинулся в глубь Польши. На подсту-пах к Варшаве суворовские солдаты уничтожали всё живое на своём пути. 27 (15) октября поляки потерпели поражение под Кобылками, после чего на пути к Варшаве оставалось лишь од-но, правда, хорошо укреплённое препятствие – предместье сто-лицы Прага. Штурм Праги должен был решить исход всей кам-пании. 4 ноября (23 октября) войска Суворова подошли к вар-шавскому предместью. Успех будущего штурма облегчался раз-бродом, царившим в руководящих кругах Варшавы после плене-ния Костюшко.
Ф. Булгарин в своих воспоминаниях приводит рассказ участ-ника штурма Праги будущего генерала фон Клугена: «Когда мы остановились в виду укреплений, поляки выстрелили в нас зал-пом из всех своих пушек. Это был сигнал, чтоб все варшавские охотники и народная гвардия собрались в Праге и, вместе с тем, чтоб показать нам свою силу. На земляном валу чернелись тол-пы народа, блестело оружие и раздавались громкие клики. Нес-колько сот наездников выехали из Праги и стали фланкировать с нашими казаками и легкоконцами. Тем дело и кончилось в тот день.
В сумерки отдан был приказ готовиться к штурму и вязать фа-шины. Всю ночь провели мы не смыкая глаз. Всё наше войско разделено было на семь деташементов или, как теперь говорят, колонн. Наша артиллерия выстроилась впереди. В пять часов ут-ра, когда было ещё темно, в воздух взвилась сигнальная ракета и войско двинулось вперёд. Перед каждым деташементом шла ро-та отличных застрельщиков и две роты несли лестницы и фаши-ны. На расстоянии картечного выстрела наша артиллерия дала залп и потом начала стрелять через пушку. С укреплений тоже отвечали ядрами. Когда мрак прояснился, мы увидели, что праж-ские укрепления во многих местах рассыпались от наших ядер. Вокруг Праги грунт песчаный и, невзирая на то, что укрепления обложены были дёрном и фашинами, они были непрочны».
Преемник Костюшко генерал Вавржецкий оказался командую-щим неумелым и безвольным. Поднятый на ноги стрельбой, он повсюду видел панику и даже у Варшавского моста не нашёл ка-раула.
Вновь слово фон Клугену: «Вдруг в соседней колонне раздал-ся крик: “Вперёд! Ура!”. Всё войско повторило это восклицание и бросилось в ров и на укрепления. Ружейный огонь запылал на всей линии и свист пуль слился в один вой. Мы пробирались по телам убитых и, не останавливаясь ни на минуту, взобрались на окопы. Тут началась резня. Дрались штыками, прикладами, саб-лями, кинжалами, ножами – даже грызлись!
Лишь только мы влезли на окопы, бывшие против нас поляки, дав залп из ружей, бросились в наши ряды. Один польский дю-жий монах, весь облитый кровью, схватил в охапку капитана мо-его батальона и вырвал у него зубами часть щеки. Я успел в по-ру свалить монаха, вонзив ему в бок шпагу по эфес. Человек двадцать охотников бросились на нас с топорами и, пока их под-няли на штык, они изрубили много наших. Мало сказать, что дрались с ожесточением, нет – дрались с остервенением и без всякой пощады. Нам невозможно было сохранить порядок и мы держались плотными толпами. В некоторых бастионах поляки заперлись, окружив себя пушками. Мне велено было атаковать один из этих бастионов.
Выдержав картечный огонь из четырёх пушек, мой батальон бросился в штыки на пушки и на засевших в бастионе поляков. Горестное зрелище поразило меня на первом шаге! Польский ге-нерал Ясинский, храбрый и умный, поэт и мечтатель, которого я встречал в варшавских обществах и любил, – лежал окровавлен-ный на пушке. Он не хотел просить пощады и выстрелил из пис-толета в моих гренадеров, которым я велел поднять его… Его за-кололи на пушке. Ни одна живая душа не осталась в бастионе – всех поляков перекололи.
Та же участь постигла всех оставшихся в укреплениях и мы, построившись, пошли за бегущими на главную площадь. В нас стреляли из окон домов и с крыш, и наши солдаты, врываясь в дома, умерщвляли всех, кто им ни попадался. Ожесточение и жажда мести дошли до высочайшей степени, офицеры были уже не в силах прекратить кровопролитие. Жители Праги – старики, женщины, дети – бежали толпами перед нами к мосту, куда стремились также и спасшиеся от наших штыков защитники ук-реплений».
Генерал Вавржецкий также успел спастись и теперь торопился повредить мост, соединявший Прагу с Варшавой, страшась за участь столицы. Тревога его была напрасной. Суворов сам при-казал зажечь мост. Ф.В. Булгарин свидетельствовал: «Вдруг раз-дались страшные вопли в бегущих толпах, потом взвился дым и показалось пламя… Один из наших отрядов, посланный по бере-гу Вислы, ворвался в окопы, зажёг мост на Висле и отрезал бе-гущим отступление. В ту же самую минуту раздался ужасный треск, земля поколебалась и дневной свет померк от дыма и пы-ли – пороховой магазин взлетел на воздух. Прагу подожгли с четырёх концов и пламя быстро разлилось по деревянным строе-ниям. Вокруг нас были трупы, кровь и огонь.
У моста настала снова резня. Наши солдаты стреляли в толпы, не разбирая никого, и пронзительный крик женщин, вопли детей наводили ужас на душу. Справедливо говорят, что пролитая че-ловеческая кровь возбуждает род опьянения. Ожесточённые на-ши солдаты в каждом живом существе видели губителя наших во время восстания в Варшаве. “Нет никому пардона!”, – крича-ли наши солдаты и умерщвляли всех, не различая ни лет, ни по-ла.
Несколько сот поляков успели спастись по мосту. Тысячи две утонуло, бросившись в Вислу, чтоб переплыть. Взято в плен до полутора тысяч человек, между которыми было множество офи-церов, несколько генералов и полковников. Большого труда сто-ило русским офицерам спасти этих несчастных от мщения на-ших солдат.
В пять часов утра мы пошли на штурм, а в девять часов уже не было ни польского войска, защищавшего Прагу, ни самой Пра-ги, ни её жителей. Мы тогда не знали ни своей, ни неприятель-ской потери. После уже прочли мы в донесениях главнокоман-дующего, что в Праге погибло более 13 тысяч поляков и что у нас убито 8 офицеров и 600 рядовых, ранено 23 офицера и до 1 тысячи рядовых. Двести пушек, гаубиц, мортир, бывших на ук-реплениях, и множество знамён составили нашу военную добы-чу.
Такого поражения и такой потери Польша никогда ещё не ис-пытывала. Это был последний удар, кончивший её политическое существование». В варшавском пригороде – Пражском предмес-тье было расстреляно всё население.
* * *
После взятия Праги стало очевидным, что дальнейшая борьба для поляков невозможна; Варшаве грозило бомбардирование; сами обыватели её требовали сдачи. Восстание “польских яко-бинцев” было подавлено, Костюшко взят в плен.
Вскоре после полуночи 6 ноября (25 октября) посланники Вар-шавского магистрата под белым флагом на двух лодках прибыли к Суворову. Депутация доставила ключи от столицы. Помня жестокость русских во время штурма Праги, ожидали жестокой расправы. Но Суворов обратился к посланцам с такими словами:
– Вам больно смотреть на погибших и разрушения? Много мы здесь положили ваших сынов – поляков, но мы не щадили и сво-их жизней. И всё для того, чтобы окончить кровопролитие, кото-рое вы развязали. Войной пришлось кончать войну.
И выставил условия, которые несказанно удивили посланцев:
– Исправить мост через Вислу, побросать за городом все пуш-ки. Всем сдавшимся – волю. И никто не пострадает от произвола русских солдат, ибо мы принесли вам мир.
Затем была встреча Суворова с польским королём. Во время аудиенции со Станиславом-Августом русский полководец дал мятежным войскам, сложившим оружие, такие гарантии: 1) вой-ска, по сложении оружия перед их начальниками, тотчас отпус-каются с билетами от их же чиновников в свои дома и по жела-ниям; 2) вся их собственность при них; 3) начальники, штаб- и обер-офицеры, как и шляхтичи, останутся при оружии.
А. Петрушевский приводит удивительный пример великоду-шия победителя. В конце разговора «Станислав-Август попро-сил отпустить из числа пленных одного офицера, который в прежнее время служил при нём, короле, пажом. Суворов тотчас же согласился и спросил, не пожелает ли король получить ещё кого-нибудь. Не ожидая такой любезности, Станислав-Август обнаружил что-то вроде удивления, но Суворов, улыбаясь, пред-ложил ему сто человек, даже двести. Замечая, что недоумение короля возрастает, Суворов пошёл дальше и сказал, что готов дать свободу 500 человекам по королевскому выбору. Станис-лав-Август не знал, как выразить ему свою благодарность и по-слал генерал-адъютанта с приказом Суворова... Посланный пре-дъявил приказание Суворова, освободил свыше 300 офицеров, а остальных, до полной цифры 500, выбрал из унтер-офицеров и рядовых».
Многочисленные отряды под начальством Домбровского, Ма-далинского, Гедройца, Иосифа Понятовского и Каменецкого ещё сражались. Слух о гуманности русских произвёл большое впечатление: солдаты стали разбегаться, восставать против сво-их генералов, сдаваться казачьим отрядам. Суворов действовал безошибочно. 8 ноября он уже мог донести Румянцеву: “Виват, великая Екатерина! Всё кончено, сиятельнейший граф! Польша обезоружена”. В самой же Варшаве русские солдаты, не будучи столь же гуманны, как их военачальник, на копьях и штыках по улицам носили младенцев. Возможно, поляки это будут помнить всегда.
Часть уцелевших польских войск и ревностнейшие патриоты присоединились к отрядам, действовавшим против пруссаков; но и в Познани мятеж скоро был подавлен. Другая часть остат-ков польской армии хотела пробраться в Галицию, но у Опочни была настигнута Денисовым и прусским генералом Клейстом и совершенно рассеяна. Только одиночным людям, в том числе ге-нералу Мадалинскому, удалось пробраться за австрийскую гра-ницу.
После разгрома восстания Михал-Клеофас Огинский бежал из Польши. Парижский комитет по делам эмиграции назначил его своим представителем в Константинополь.
VIII. РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ В ПЛЕНУ. ТРЕТИЙ РАЗДЕЛ
Названия “Чёрная” и “Белая” Русь сохранялись до конца XVIII века, пока существовало Великое княжество Литовское. Запад-ные литовские земли до XIX века Белой Русью не назывались. Для них существовали другие исторические названия: Литва, Чёрная Русь, Русь Литовская, Подляшье (Брестщина) и другие. После ликвидации Великого княжества Литовского термин “Чёрная Русь” постепенно перестал употребляться, а название “Литва” изгоняется и запрещается царскими властями. Так тер-мин “Белая Русь” закрепился за всей этнической территорией бывшей Литвы, приняв в русском языке свою западноевропей-скую форму – Белоруссия. Вот почему литвины Великого кня-жества Литовского оказались переименованы в белорусов.
* * *
После подавления восстания в русском плену оказалось боль-шинство его руководителей и тысячи рядовых повстанцев.
14 декабря. Письмо Н. Репнина Екатерине II с обоснованием причин приёма в русскую военную службу остатков разгром-ленных частей восстания:
«Всемилостивейшая государыня! По совершенном разруше-нии и уничтожении польского войска распущено оное с билета-ми в домы, почему многие, служившие в оных из обывателей Великого княжества Литовского, в здешний край возвращаются. Но немалая часть из них домов своих и пристанища никакого не имеют, а потому, оставаясь без малейшего способу к пропита-нию, опасно, чтобы необходимостию сущею вынуждены не бы-ли доставать себе оное мошенничеством и воровством. Хотя же расположением войск по земле все меры к сохранению в ней спокойствия и тишины по высочайшему предписанию вашего императорского величества приняты, но для вящей в том уверен-ности осмеливаюсь вашему императорскому величеству всепод-даннейше представить: не соизволите ли повелеть из служивших в войсках нижних чинов, не имеющих пристанища и шатающих-ся по земле, принимать в службу вашего императорского вели-чества и распределять по полкам и батальонам так, чтобы в каж-дом батальоне было не свыше 50-ти, а в эскадроне 15-ть чело-век. Сие малое число, в каждом батальоне и эскадроне разбив ещё поротно и по капральствам, службе вашего императорского величества будет совершенно безвредно в рассуждении же заме-ны рекрут думаю полезно, а для очищения здешней земли от бродяг, скитающихся без пропитания, выгодно. Я стану посему ожидать высочайшего вашего императорского величества пове-ления. Вашего императорского величества верноподданный князь Н. Репнин» (Архив внешней политики Российской импе-рии).
* * *
27 декабря. Предложения Н. Репнина П. Зубову относительно верности князя К. Сапеги:
«Милостивый государь, граф Платон Александрович! Князь Сапега, по объявлении моего манифеста приехав в Бржест-Литовский, в близости коего имеет деревни, поведённую там присягу учинил, после чего, приехав сюда, мне о том свидетель-ство представил от 19-го числа сего месяца, данное ему брига-диром Дивовым, там присяги принимающим и притом подал мне мемориал, в коем старается оправдать своё поведение во время бывшего мятежа. Но, как имея он деревни в Минской гу-бернии, потому есть подданный её императорского величества, то я до владения здешних деревень его впредь до повеления не допустил, а мемориал, им мне поданный, дабы не обременять её императорское величество подобными бумагами, приемлю сме-лость при сём препроводить, прося покорнейше ваше сиятель-ство при удобном случае о том всемилостивейшей государыне всеподданнейше доложить и мне исходатайствовать высочайшее разрешение, как с ним поступить. Что ж относится до его ссылок на свидетельство здешней публики, то оная всегда всех извиня-ет. Даже самые лучшие, противные мятежу и от него потерпев-шие, то ж делают по уважениям друг к другу. Впрочем, сей князь Сапега, кроме своего имени и имения, быв ещё, так ска-зать, мальчик, никаких качеств не имеет примечания достойных и которые бы на будущее время могли подавать об нём какое-либо сомнение.
С совершенным почтением и преданностию честь имею на-всегда пребыть милостивый государь, вашего сиятельства по-корный слуга князь Н. Репнин» (Архив внешней политики Рос-сийской империи).
* * *
Военнопленных из числа рядового и командного состава поль-ского войска разместили по небольшим населённым пунктам ев-ропейской России. Присягавшие императрице и её наследнику повстанцы с территорий, отошедших к России по первым двум разделам, попали в орбиту деятельности специально созданной Смоленской следственной комиссии. Приговоры её были кон-фирмованы (утверждены верховной властью), но смертных сре-ди них не оказалось. Преобладали ссылки в северо-западную Сибирь и в Нерчинскую каторгу.
1 января 1795 года царским указом экономия Пинская с 3.995 душами была подарена генерал-аншефу князю Н.В. Репнину. Не остался в накладе и Суворов. В 1795 году город Кобрин и усадь-ба Кобринский ключ были дарованы великому полководцу Ека-териной II.
Весной 1795 года остатки польского отряда генерала Грабов-ского, разбитого прошлой осенью князем Цициановым под Лю-баром, сделали последнюю попытку возобновить польское вос-стание на территории Литвы. Они вместе с отчаянными патрио-тами и присоединившимися к ним вооружёнными шляхтичами недалеко от Бобруйска объявили новую конфедерацию. Однако отряд русских войск при первой же встрече рассеял конфедера-тов картечью, вмиг похоронив их последние надежды.
3 мая 1795 года при устроении новых захваченных территорий на основании Учреждения о губерниях город Пинск был назна-чен уездным городом Минского наместничества. Все польские власти были тогда в разброде и страной управляли русские ге-нералы и поставленные ими офицеры.
По причине неурожая в Баварии в Мюнхене в этом году сви-репствовал сильный голод, однако горожане наотрез отказыва-лись утолять его картофелем, за которым многие десятки лет тя-нулась дурная слава.
* * *
После побед Суворова правительства России, Пруссии и Авст-рии договорились о третьем разделе Польши, что и произошло в 1795 году. 25 (13) октября 1795 конвенция держав-подельниц за-крепила международным актом раздел остатка Речи Посполитой и ликвидацию Польско-Литовского государства. На этот раз Речь Посполитая потеряла даже видимость суверенной страны.
Чтобы ликвидировать на литовско-белорусских землях эконо-мическую и идеологическую основу возрождения независимого государства в будущем, царские чиновники всерьёз занялись ру-сификацией здешнего населения. В 1795 году были приняты по-ложения, увеличивающие налоги с литвинов-белорусов по срав-нению с русскими в пять раз. Литовско-белорусские земли стали неуклонно превращаться в отсталую окраину царской России. Одновременно большое внимание уделялось идеологии. О рели-гии тоже не было забыто. В 1795 году была создана Минская епархия Русской Православной Церкви. Предшествующий пери-од униатства начал именоваться “годами духовного плена”. Под влиянием такой религиозной политики царского правительства в 1795 году при церкви Пресвятой Богородицы в деревне Местко-вичи из греко-католицизма в православие перешло 486 мужчин и 474 женщины. Священником тогда был Гавриил Шеметило.
* * *
Король Станислав-Август под конвоем 120 русских драгунов прибыл в Гродно под опеку и надзор российского наместника. 25 ноября 1795 года, в день именин Екатерины II, Станислав-Август был принуждён подписать акт отречения от престола. После отречения Станислав-Август жил в тоске и полной роско-ши в Петербурге, где и умер через два с небольшим года – 12 февраля 1798 года, оставив после себя огромные долги.
По конвенции трёх “разделителей” от 26 января 1796 года они обязались никогда не употреблять названия “Речь Посполитая”, “Королевство Польское”, “Польша”, “Великое княжество Литов-ское”, “Литва” и совместно выступать против любых попыток возрождения в каком-либо виде разделённого государства.
Вскоре после окончательного падения Речи Посполитой и с первых же лет правления нового русского императора Павла I в бывшей Литве разразился многолетний сильный голод, особен-но в Минской губернии.
Как писал Оскар Авейде, с падением Речи Посполитой «тыся-чи несчастных удалились в добровольное изгнание со слезами горя и отчаяния об утраченном отечестве. В Польше новое пра-вительство вводило новый порядок, а помещики – одни, угне-тённые горем, вели тихую и грустную жизнь у домашнего очага, а другие (к несчастью, большинство), погрязая в порче, расточа-ли остатки своего достояния, что доказывают так называемые попрусские долги или байонские суммы и покупаемые в Вене титулы».
Но свобода Речи Посполитой для многих её бывших жителей была милее несвободного мира. Теперь все свои надежды они связывали с Наполеоном. В Речи Посполитой началась настоя-щая наполеономания. Отголоски видны и сейчас, в начале XXI века, в неофициальном польском гимне, написанном в эмигра-ции Казимиром-Клеофасом Огинским “Jeszcze Polska nie zgine-la”. Там есть такие слова: “Дал нам пример Бонапарт, как мы должны побеждать”.
19 ноября 1796 года году император Павел I освободил из пле-на под честное слово, что они не будут поднимать оружие про-тив России, Тадеуша Костюшко и Игнация Потоцкого. Также он решил пожаловать герою прошедшего польского восстания Юзефу Понятовскому чин генерал-поручика русской армии. Од-нако гордый поляк не захотел принимать милости от врага, уничтожившего его родину.
Другой польский герой, тоже участник восстания, отважный генерал Ян-Генрик Домбровский выступил с предложением к Наполеону о создании польских легионов на службе Франции, которую он отныне рассматривал как вероятного освободителя поляков из неволи. Тадеуш Костюшко, которому Наполеон предлагал возглавить польские легионы во французской армии, ответил на это предложение отказом, сославшись на то, что был отпущен из плена под обязательство никогда не воевать против России. Зато племянник последнего польского короля Юзеф По-нятовский согласился.
Используя ситуацию, когда вельможи и шляхта распродавали по дешёвке свою недвижимость в присоединённых к России бывших землях Великого княжества Литовского, англичане об-ратили особое внимание на Пинское Полесье, которому тогда предсказывали славную будущность. Образовавшаяся с этой це-лью компания приобрела покупкой Туров и уже начинала дея-тельность по широкой эксплуатации лесистого края, но импера-тор Павел I остановил планы англичан и не дозволил осущест-виться их намерениям.
В феврале 1797 года при французской Итальянской армии воз-никли польские легионы под командованием генерала Генрика Домбровского. Среди телохранителей первого консула Француз-ской республики Наполеона Бонапарта появились поляки из чис-ла легионеров, отличавшиеся от других охранников своей краси-вой и особенно пышной формой. Значительная часть польских легионов Наполеона была выходцами из силезского города Те-шина. При благоприятном для поляков развитии событий эти ле-гионы должны были составить основу армии будущей возрож-дённой Речи Посполитой. Однако практичный генерал Наполеон Бонапарт использовал легионеров в своих целях. В планы корси-канца восстановление независимой Польши было отнюдь не первостепенной задачей. Очень скоро добровольцев-легионеров рассредоточили, а 6.000 несчастных поляков услали подавлять восстания чернокожих рабов во французской Вест-Индии. Из них выжили только 500 человек, а остальные погибли частью в сражениях, а в большинстве случаев умерли от тропических бо-лезней. Правда, спустя годы на Гаити часть чернокожего населе-ния стала носить польские фамилии и считать себя потомками поляков…
У поляков и литвинов, оставшихся на землях предков, судьба сложилась иначе. C присоединением новых провинций к России они были разделены сначала на наместничества, а в 1797 году – на губернии и подчинены центральному управлению всего госу-дарства, то есть министров в Санкт-Петербурге. В частности, Пинский повет Брестского воеводства стал теперь Пинским уез-дом Минской губернии, а Махновский повет Брацлавского вое-водства, куда выехал Григорий, младший сын Стефана Владис-лавовича Дзиковицкого, – уездом Волынской губернии. Тем не менее, в сознании проживавшего в Юго-Западном и Западном краях населения, оно, население, продолжало жить на террито-рии Речи Посполитой, а не в русских провинциях. Для того, чтобы начать сознавать эти земли Малороссией и Белоруссией, должно было пройти два-три поколения.
* * *
В 1797 году под Пинском располагался 4-й артиллерийский полк, которым командовал горький пьяница по фамилии Ива-нов. Этот полковник имел обыкновение во время учений ставить позади себя денщика с флягой водки, и когда Иванов подавал команду: “Зелена!”, денщик подавал флягу. Командир её быстро выпивал, а затем командовал подчинённым: “Физики! Делать всё по-старому, а новое – вздор!”.
Однажды Иванов рассердился на жителей Пинска, где каким-то из его подчинённых было нанесено оскорбление. В отместку он приказал отбомбардировать город из 24-х орудий. Только благодаря расторопности офицера Жеребцова снаряды были по-спешно отвязаны и город избежал боевых залпов. Но пьяный Иванов, не заметивший этого, по истечении некоторого времени приказал прекратить пальбу и торжественно въехал в город. За-метив в окне одного из домов человека, Иванов приказал выб-росить его из окна. Но и этого не произошло, поскольку заме-ченный оказался полицмейстером города Лаудоном. Впослед-ствии Иванова в должности командира полка сменил князь Ци-цианов, приходившийся братом наместнику Кавказа.
* * *
Исторический фон.
В конце XVIII века во Франции появился новый вид искусства – балет. В 1798 году он приехал с гастролями в Англию. В пала-те лордов по этому поводу выступил один из епископов англи-канской церкви. Он произнёс следующее: “Отчаявшись повли-ять на нас силой оружия, французские правители теперь пред-приняли более тонкую и опасную попытку, пытаясь осквернить и подорвать мораль нашей молодёжи. Они послали к нам группу танцовщиц, которые с помощью самых непристойных и разврат-ных жестов вполне преуспели в том, чтобы ослабить и развра-тить нравы народа”.
16 октября 1798 года во Франции впервые в истории челове-чества произошёл воздушный полёт. Некий Пьер Тестю-Брисси, сидя зачем-то верхом на лошади, в то же время совершил пере-лёт на аэростате. Возможно, это был один из опытов, проводив-шихся по указанию Наполеона, стремившегося решить задачу переброски своих войск через Ла-Манш для завоевания Англии.
* * *
После сильного пожара, случившегося в Пинске в 1799 году, сгорел Богоявленский монастырь. На месте монастыря некото-рое время оставалась часовня и кладбище, но сам он в полной мере уже больше не возобновился.
Присоединив к Российской империи новые территории и но-вых подданных, царь тут же принялся черпать здесь пушечное мясо для своей армии. С 1796 по 1799 годы в российское войско было взято 49 тысяч литовских или, по-новому, белорусских рекрутов. Возможно, именно нежеланием дополнительно прово-цировать враждебность своих новых солдат, с 1796 года импера-тором Павлом I был прекращён массовый насильственный пере-вод униатов Литвы в православие. Однако это не касалось об-щей антиуниатской политики русского правительства, и в 1800 году бывшая Пинская иезуитская коллегия, ставшая к этому вре-мени униатской, была отдана властями под недавно переживший пожар мужской православный Богоявленский монастырь.
* * *
20 июня 1800 года в Пинском уезде были заключены две про-дажные записи. Первая – от Василия Андреевича, Василия Ива-новича, Бенедикта и Ефима Васильевичей Дзиковицких на име-ние Дзиковичи, перешедшее к деду и отцу братьев Онуфрия и Григория – Владиславу Яновичу и Стефану Владиславовичу Дзиковицким. Вторая – на имение Кочетковичи, перешедшее от Стефана Владиславовича к Станиславу Федюшке.
* * *
В 1800 году императором Павлом I был уполномочен поехать на место, выяснить причины многолетнего голода в Белоруссии и устранить его известный в России поэт и сенатор Г.Р. Держа-вин – при этом ему не было дано средств на закупку хлеба, но дано право отбирать имения у нерадивых помещиков и исполь-зовать их запасы для раздачи.
Державин оставил уникальные и ярко изложенные свидетель-ства. Как он пишет, «приехав в Белоруссию, самолично дознал великий недостаток у поселян в хлебе, самый сильный голод, что питались почти все пареною травою, с пересыпкою самым малым количеством муки или круп»; крестьяне «тощи и бледны, как мёртвые». «В отвращение чего, разведав у кого у богатых владельцев в запасных магазейнах есть хлеб», – взял взаймы и раздал бедным, а имение одного польского графа, «усмотря та-ковое немилосердое сдирство», приказал взять в опеку. «Услы-ша таковую строгость, дворянство возбудилось от дремучки или, лучше сказать, от жестокого равнодушия к человечеству: упот-ребило все способы к прокормлению крестьян, достав хлеба от соседственных губерний. А как чрез два месяца поспевала жат-ва, то пресёк голод». Разъезжая по Минской губернии, Держа-вин «привёл в такой страх» предводителей и исправников, что дворянство «сделало комплот или стачку и послало на Держави-на оклеветание к императору».
Державин также нашёл, что пьянством крестьян пользовались еврейские винокуры: «Также сведав, что жиды, из своего корыс-толюбия выманивая у крестьян хлеб попойками, обращают оный паки в вино и тем оголожают, приказал винокуренные заводы их в деревне Лёзне запретить». Одновременно «собрал сведения от благоразумнейших обывателей» и от дворян, купечества и посе-лян «относительно образа жизни жидов, их промыслов, обманов и всех ухищрений и уловок, коими оголожают глупых и бедных поселян, и какими средствами можно оборонить от них несмыс-ленную чернь».
Осенью 1800 года Державин в своём “Мнении об отвращении в Белоруссии голода и устройстве быта евреев” описал злоупот-ребления польских панов и еврейских арендаторов. Свой доклад Державин подал ко вниманию императора и высших сановников России. “Мнение” это вбирало и оценку унаследованных от Польши порядков, и возможные способы преодоления крестьян-ской нищеты, и особенности тогдашнего еврейского быта, и про-ект преобразования его.
Державин начал с того, что земледелие в Белоруссии вообще крайне запущено. Тамошние крестьяне «ленивы в работах, не проворны, чужды от всех промыслов и нерадетельны в земле-делии». Из года в год они «едят хлеб невеянный, весною коло-туху или из оржаной муки болтушку», летом «довольствуются, с небольшою пересыпкою какого-нибудь жита, изрубленными и сваренными травами, так бывают истощёны, что с нуждою ша-таются».
А здешние польские паны по старому обычаю «не суть домо-строительны, управляют имениями не сами, но через арендато-ров», а в аренде «нет общих правил, коими бы охранялись как крестьяне от отягощения, так и хозяйственная часть от расстрой-ки», и «многие любостяжательные арендаторы крестьян изнури-тельными работами и налогами приводят в беднейшее состояние и превращают в бобыли», и аренда эта тем разрушительней, что она кратковременна, на год – на три, и арендатор спешит «из-влечь свою корысть не сожалея о истощении» имения.
А ещё изнурение крестьян происходит от того, что некоторые «помещики, отдавая на откуп жидам в своих деревнях винную продажу, делают с ними постановления, чтоб их крестьяне ниче-го для себя нужного нигде ни у кого не покупали и в долг не брали, как только у сих откупщиков [втрое дороже], и никому из своих продуктов ничего не продавали, как токмо сим жидам же откупщикам дешевле истинных цен». И так «доводят поселян до нищеты, а особливо при возвращении от них взаймы взятого хлеба уже должны отдать вдвое; кто ж из них того не исполнит, бывают наказаны. Отняты все способы у поселян быть зажиточ-ными и сытыми».
Далее: большое развитие винокурения, курят вино паны, око-личная шляхта, священнослужители и жиды. Крестьяне же «по собрании жатвы неумеренны и неосторожны в расходах; пьют, едят, веселятся и отдают жидам за старые долги и за попойки всё то, что они ни потребуют; оттого зимою обыкновенно уже показывается у них недостаток. Не токмо в каждом селении, но в иных и по нескольку построено владельцами корчем, где для их и арендаторских жидовских прибытков продаётся по дням и по ночам вино. Там выманивают у них жиды не токмо насущный хлеб, но и в земле посеянный, хлебопашенные орудия, имущест-во, время, здоровье и самую жизнь». И это усугубляется обыча-ем коледы, когда «жиды, ездя по деревням, а особливо осенью при собрании жатвы, и напоив крестьян со всеми их семейства-ми, собирают с них долги свои и похищают последнее нужное их пропитание»; «пьяных обсчитывая, обирают с ног до головы, и тем погружают поселян в совершенную бедность и нищету».
Суть проблемы Державин видел так: «Многочисленность же их [евреев] в Белоруссии по единой только уже несоразмерности с хлебопашцами совершенно для страны сей тягостна, она есть единственно из главнейших, которая производит в сём краю не-достаток в хлебе и в прочих съестных припасах». «Никогда ни-кто не был из них хлебопашцем, а всякий имел и переводил бо-лее хлеба, нежели семьянистый крестьянин, в поте лица своего достающий оный». «Всего же более упражняются в деревнях в раздаче в долги всего нужного крестьянам, с приобретением чрезвычайного росту; и потому, попав крестьянин единожды в их обязанность, не может уже выпутаться из долгу». А ещё – «легковерные помещики, предавшие в руки жидовские не токмо временно, но и безсрочно деревни свои». А помещики – «един-ственною причиною истощения их крестьян признают они жи-дов», и редкий помещик признается, «что ежели их выслать из его владений, то он понесёт немалый убыток, по той причине, что получает с них знатные за аренды доходы».
Общее же решение Державин искал: как «без нанесения кому-либо вреда в интересах уменьшить [число евреев в белорусских деревнях] и облегчить тем продовольствие коренных её обита-телей, а оставшимся из них дать лучшие и безобиднейшие для других способы к их содержанию».
Составляя своё “Мнение”, Державин запрашивал и мнения ка-галов – и уж никак не обрадовал их своими предложениями. В официальных ему ответах их отрицание было сдержанным: «ев-реи способности и привычки к хлебопашеству не имеют и в за-коне своём находят к тому препятствие», «сверх нынешних их упражнений, никаких других способов, служащих к их продо-вольствию, не предвидят, и не имеют в том надобности, а жела-ют остаться на прежнем положении». Однако кагалы видели, что в этом докладе речь идёт о подрыве всей кагальной системы, о наложении контроля на доходы кагалов, и стали оказывать про-екту Державина негласное, но сильное и долгое сопротивление.
Державин считал одним из проявлений этого скорую жалобу на государево имя одной еврейки из Лиозно, что, якобы, на та-мошнем винокуренном заводе он «смертельно бил её палкою, от чего она, будучи чревата, выкинула мёртвого младенца». И о том началось расследование через Сенат. Державин же отвечал: «быв на том заводе с четверть часа, не токмо никакой жидовки не бил, но ниже в глаза не видал», и желал быть принятым са-мим императором: «Пусть меня посадят в крепость, а я докажу глупость объявителя таких указов. Как вы могли поверить такой сумасбродной и неистовой жалобе?». Еврея, написавшего за женщину эту ложную жалобу, приговорили на год в смиритель-ный дом.
Убитый в марте 1801 года, Павел I не успел принять по докла-ду Державина о еврейской причине голода в Белоруссии никако-го решения. Доклад этот привёл в то время к меньшим практи-ческим результатам, чем можно было бы ожидать, так как, бла-годаря перемене царствования, Державин потерял своё значение при дворе. Еврей же, написавший ложный донос на Державина и приговорённый к году содержания в смирительном доме, при Александре I был выпущен на свободу, отсидев всего 2 или 3 месяца. Правда, ходатайствовал об этом сам оклеветанный се-натор.
* * *
Дзиковицкие, разросшиеся численно, в своём большинстве от-носились в это время к той шляхте, которая называлась околич-ной. Характерными чертами околичной шляхты, по научным ис-следованиям более позднего времени, являлись такие признаки, как 1) разделение на роды, носящие отдельные фамилии и 2) каждый такой род, иногда очень многочисленный, занимает от-дельное село, носящее общее название с фамилией рода, насе-ляющего это село.
Околичные шляхтичи – собственники, землевладельцы, но крепостных крестьян у них нет или есть только в редких случа-ях. При этом всеми признавалось, что околичные шляхетские роды принадлежат к самым древним шляхетским родам этого края. Их грамоты на шляхетство были выданы великими князья-ми литовскими ещё до Люблинской унии – в XIV, XV и XVI столетиях. Но со временем эти роды размножились, проживая на ограниченных наделах, и вследствие этого сильно оскудели. И именно под давлением бедности отдельные члены околичных родов переселялись временами в другие местности – туда, где они могли найти средства для проживания. Род Дзиковицких также сильно разветвился и расселился по разным местам. Так, в 1801 году шляхтичи Дзиковицкие проживали в Пинском уезде в Больших Дзиковичах, Малых Дзиковичах, Местковичах, Остро-ве, Жолкине. Другие, как Перхоровичи Дзиковицкие или млад-ший сын Стефана Владиславовича, в поисках счастья ушли ещё дальше от родных полей, озёр, рек и лесов – на украинские зем-ли.
* * *
В конце 1802 был составлен “Комитет о благоустроении ев-реев” для рассмотрения “Мнения” Державина и выработке реше-ний по нему. В Комитет вошли два близких царю Александру польских магната, князь Адам Чарторыйский и граф Северин Потоцкий, граф Валерьян Зубов (обо всех трёх Державин при-мечает, что как раз они владели большими имениями в Польше и при выселении евреев из деревень “была бы знатная потеря их доходам”, “частная польза помянутых вельмож перемогла госу-дарственную”), министр внутренних дел граф Кочубей и только что назначенный министром юстиции (первым в русской исто-рии) Державин; близкое участие принимал Михаил Сперанский. В Комитет велено было пригласить еврейских депутатов ото всех губернских кагалов – и они были присланы, большей час-тью купцы 1-й гильдии. “Кроме того, членам Комитета дано право избрать несколько лиц из известных им просвещённых и благонамеренных евреев”. В качестве таковых были приглаше-ны Нота Ноткин, переселившийся из Белоруссии в Москву, за-тем в Петербург; петербургский откупщик Абрам Перетц, тесно друживший со Сперанским; близкие к Перетцу Лейба Невахо-вич, Мендель Сатановер и другие.
Комитет соглашался с тем, чтобы “приобщить [евреев] к об-щей гражданской жизни и общему образованию”, “направить их к производительному труду”, облегчить им торгово-промышлен-ную деятельность; смягчить стеснения в праве передвижения и жительства; приучить перейти на немецкое платье, ибо “привыч-ка к одежде, обречённой на презрение, усугубляет привычку к самому презрению”. Но острее всего встал вопрос о проживании евреев в деревнях с целью виноторговли. Ноткин убеждал Коми-тет оставить евреев на местах, приняв лишь меры против воз-можных злоупотреблений с их стороны.
Учреждение Комитета о благоустроении евреев вызвало пере-полох в кагалах. Чрезвычайное собрание их депутатов в Минске в 1802 году постановило «просить Государя нашего, да возвы-сится слава его, чтобы они [сановники] не делали у нас никаких нововведений». А по свидетельству Державина, «Тут пошли с их стороны, чтоб оставить их по-прежнему, разные происки. Меж-ду прочим, господин Гурко, белорусский помещик, доставил Державину перехваченное им от кого-то в Белоруссии письмо, писанное от одного еврея к поверенному их в Петербурге, в ко-тором сказано, что они на Державина, яко на гонителя, по всем кагалам в свете наложили херем или проклятие, что они на по-дарки по сему делу собрали 1.000.000 и послали в Петербург, и просят приложить всевозможное старание о смене генерал-про-курора Державина, а ежели того не можно, то хотя покуситься на его жизнь. Польза же их состояла в том, чтоб не было им вос-прещено по корчмам в деревнях продавать вино. А чтоб удобнее было продолжать дело», то будут доставлять «из чужих краёв от разных мест и людей мнения, каким образом лучше учредить ев-реев», – и действительно, такие мнения, то на французском, то на немецком языке, стали в Комитет доставлять.
Нота Ноткин в 1803 году представил в Комитет о благоуст-роении евреев записку, которой пытался парализовать влияние державинского проекта. По словам Державина, Ноткин «пришёл в один день к нему, и под видом доброжелательства, что ему од-ному, Державину, не перемочь всех его товарищей [по Коми-тету], которые все на стороне еврейской, – принял бы сто, а еже-ли мало, то и двести тысяч рублей, чтобы только был с прочими его сочленами согласен». Державин «решился о сём подкупе сказать Государю и подкрепить сию истину Гуркиным пись-мом», он «думал, что возымеют действие такие сильные доказа-тельства, и Государь остережётся от людей, его окружающих и покровительствующих жидов». Но после императора стало изве-стно Сперанскому, а «Сперанский совсем был предан жидам», и – «при первом собрании Еврейского Комитета открылось мне-ние всех членов, чтоб оставить винную продажу по-прежнему у евреев». Державин – противился. Александр I становился к нему всё холодней, и вскоре, в том же 1803 году, уволил с должности министра юстиции.
* * *
В Европе в это время происходили огромные перемены и вой-ны, связанные с Французской революцией 1789 года и после-дующим возвышением её главного военачальника. К 1805 году первый консул Французской Республики Буонапарте Наполеон пользовался почти всеобщей любовью и, по крайней мере, все-общим уважением в Европе. Будучи только полководцем, он не мог быть ответственным за политику Франции, и из тягостных для Европы войн ему осталась в удел только слава.
В конце ноября – начале декабря Наполеон разбил под Аус-терлицем австрийско-русскую армию. В 1806 году он разбил под Иеной, а 14 октября его маршал Даву в Ауэрштадте Пруссию. Прусская армия практически исчезла. В ноябре французские полки вступили в Польшу. В стране поднялось вооружённое движение против Пруссии. Поляки, много лет находившиеся под иноземным гнётом, ликовали, видя во французских солдатах своих освободителей. Но Наполеон относился к идее самостоя-тельности Польши прохладно. Поляки были ему нужны в его большой военно-политической игре только как плацдарм при столкновениях с Австрией и Россией. Наполеон поначалу соби-рался выписать из Парижа жившего там в эмиграции героя Польши Тадеуша Костюшко и поставить его во главе восстав-ших поляков. Но тот поставил условием своего возвращения не-вмешательство Франции во внутренние дела Польши. «Скажите ему, что он – дурак!» – ответил Наполеон своему министру Фу-ше, который вёл переговоры с Костюшко и изложил императору суть его условия. Но знаменитый польский герой понимал, что восставшие в Пруссии, Литве и Белоруссии поляки могли ценой собственной крови помочь Наполеону в его борьбе с Россией, Австрией и Пруссией, но никак не заработать себе независи-мость. Князь Понятовский заявил себя сторонником Наполеона не сразу. Но Франция оставалась единственным шансом для ею же разорённой и разобщённой Польши. И он сделал свой выбор в пользу Наполеона. В польском освободительном легионе гене-рала Домбровского Понятовский получил командование дивизи-ей. Затем отличился, в частности, при осаде Данцига и под Фридландом. Со 2 января 1806 года Юзеф Понятовский являлся командиром 1-го польского легиона на французской службе.
Из польских земель, отошедших ранее к Пруссии, по Тильзит-скому миру было создано вассальное Франции Великое герцог-ство (княжество) Варшавское, во главе которого Наполеон по-ставил своего союзника – саксонского короля. В ноябре 1806 го-да губернатором Варшавы стал князь Юзеф Понятовский, но уже 18 декабря он получил должности дивизионного генерала и военного министра Великого герцогства Варшавского. В соот-ветствии с планами Наполеона Понятовский приступил к созда-нию польских военных формирований.
В 1807 году Наполеон разбил русскую армию, вызвав новые надежды поляков на возрождение своей отчизны. Стычка двух империй под Аустерлицем была закончена мирным договором. Императоры называли друг друга братьями. В перерывах между переговорами Наполеон приходил в гости к императору Алек-сандру один, без охраны.
Несмотря на польские надежды, в действительности Наполеон вёл в Польше корыстную политику, определявшуюся только ин-тересами его империи. Основное значение он придавал форми-рованию польских легионов, которыми пользовался в своих вой-нах, в частности, в охваченной партизанским движением Испа-нии. Наполеон, заигрывая с поляками, давал им обещания по по-воду возможности восстановления Польши в границах 1772 го-да, и в то же время постоянно черпал для своей армии солдат. Поляки в то время имели в Европе репутацию отчаянно храб-рого и склонного к войнам народа. Кроме того, Варшавское гер-цогство было источником пополнения императорской казны. Ежегодно с польских территорий взималось 30 – 35 миллионов франков золотом. Для сравнения: ежегодный сбор со всей гораз-до более богатой Италии – 36 миллионов франков.
Понятовский привёл в боевую готовность польскую армию, что очень обеспокоило Австрию и Пруссию, и в 1808 году стал её главнокомандующим. Лучших польских солдат Наполеон отобрал для формирования конного полка шевалежеров-улан Императорской Гвардии.
Формирующиеся на французский манер государственная ад-министрация и судопроизводство в герцогстве Варшавском обеспечивали работой и содержанием тех, у кого не было воз-можности или желания заниматься делами, традиционными для быта шляхты и бюргерства. Государство давало им возможность выбрать другую карьеру и продвигаться по службе либо в каче-стве чиновника, либо общественного деятеля. Формирующаяся группа чиновной интеллигенции поддерживалась государством-работодателем, которое в данном случае одновременно играло и роль мецената. В Варшаве для подготовки грамотных кадров для судов и администрации была открыта Школа Права.
* * *
В то же время в России по-прежнему безуспешно пытались ре-шить так называемый “еврейский вопрос”. Еврейский историк Ю. Гесен объяснял, почему не удавалось решить проблему заси-лья своих соплеменников в винокурении: «Винные промыслы составляли одно из распространённых занятий среди евреев», и их ликвидация угрожала бы «жизни сотен тысяч» евреев в де-ревнях, лишая их средств. Из-за этой угрозы в 1808 году выселе-ние евреев из деревень было приостановлено: «предстояло изыс-кать меры, чтобы евреи, будучи удалены от винных промыслов, могли “себе доставлять пропитание работой”».
* * *
Весной 1809 года Австрия, ободрённая неудачами француз-ских войск в Испании, начала очередную войну против Фран-ции. Образовалась пятая антифранцузская коалиция в составе Англии и Австрии. Россия, формально состоявшая в союзе с Францией, уклонилась от активной помощи Наполеону, ограни-чившись концентрацией войск у австрийской границы в Гали-ции. Военные действия начались тогда, когда главные силы французской армии ещё только возвращались из Испании, но союзник Наполеона в лице герцогства Варшавского, предостав-ленный сам себе, вступил в войну сразу же.
Юзеф Понятовский без промедления принял сторону францу-зов в их борьбе с австрийцами. Он взял на себя командование недавно созданной армией герцогства Варшавского, и в битве под Рашином ему удалось разбить отряды австрийцев.
В апреле 1809 года Понятовский отбил нападение австрийцев на Варшаву. И хотя позже они всё-таки взяли Варшаву, Поня-товскому удалось сохранить войска для последующих сражений, в результате которых австрийцы были вынуждены оставить тер-риторию Польши. Практически в одиночку польские войска под командованием Понятовского сумели разбить отряды австрий-цев, стоявшие в городах и крепостях Галиции, и занять эту быв-шую польскую провинцию. Таковая победа, являвшаяся исклю-чительно результатом успеха польского оружия, значительно подняла авторитет Варшавского герцогства и его вооружённых сил в глазах Европы и укрепила политическое положение Гер-цогства.
13 мая 1809 года войска Наполеона вступили в Вену, а 5 – 6 июля разбили австрийскую армию под Ваграмом. 14 октября 1809 года в Вене был заключён трактат, по которому, в част-ности, Галиция официально отходила к Варшавскому герцогст-ву, заметно увеличив его территорию. После разгрома в 1809 го-ду антифранцузской пятой коалиции отношения между Фран-цией и Россией стали всё более обостряться. Наполеон наградил Понятовского орденом Почётного Легиона, почётной саблей и кивером улана. Но о возможности восстановлении независимой Польши он не упомянул.
Специфичность польско-французских отношений была весьма заметна. Вот как об этом писали в России в XIX веке. «Отноше-ние поляков к Наполеону не чуждо комического оттенка. В то время, когда Наполеон смотрел на Европу как на одно из орудий своих обширных замыслов, наследники Пяста хотели самого На-полеона обратить в орудие восстановления Польши в границах 1772 года. Один из наполеоновских маршалов сказал за обедом, что “польское войско с честью служит Франции”.
– “Не обманывайте себя, – возразил ему Красинский, полков-ник польского легиона, – мы не Франции служим, а воскре-сителю нашей отчизны, императору Наполеону; ему мы повину-емся беспрекословно и если бы он приказал поднять на пики всех вас, господа, мы ни минуты не колебались бы”» (Уманец Ф.М.).
Вообще, граф Красинский славился не только умением остро и чётко дать достойный ответ собеседнику, но и был большой лю-битель сочинять всяческие небылицы. Уже гораздо позже, после поражения Наполеона, в своём рассказе о военных подвигах он так далеко занёсся, что, не зная как выпутаться из лихо закру-ченного сюжета, сослался для получения дальнейших подроб-ностей на находившегося тут же своего адъютанта Вылежин-ского.
– Ничего сказать не могу, – заметил тот, – Вы, граф, вероятно, забыли, что я был убит при самом начале сражения.
* * *
Понятовский, оставшись верен Наполеону, продолжал свою деятельность военного министра. Он открывал инженерные и артиллерийские школы и укреплял многочисленные крепости. В апреле 1810 года он отправился в Париж на встречу Наполеона с его новой женой, 18-летней австрийской эрцгерцогиней Марией-Луизой.
В начале 1811 года Россия ввела таможенный тариф, облагав-ший французские товары высокими пошлинами. Это привело к дальнейшему ухудшению отношений между двумя странами. С этого времени Наполеон приступил к подготовке похода на Рос-сию, для которого он предполагал использовать и силы подчи-нённых ему государств. Важнейшее значение при этом он уде-лял зависимым от него государствам, граничившим с Россией на западе: герцогства Варшавского с саксонским королём во главе, Пруссии и Австрии. С двумя последними Наполеон заключил военный союз, по которому они взяли на себя обязательство вы-ставить военные силы против России – вспомогательные отря-ды. Австрийским корпусом командовал генерал Шварценберг, прусским – генерал Йорк. Во французской армии наращивалось вооружение, заготавливалось продовольствие, ремонтировались дороги на подступах к России.
3 марта 1812 года князь Понятовский был назначен командую-щим 5-м корпусом, состоявшим из одних поляков, формирую-щейся для войны с Россией французской Великой армии.
Охоцкий, побывавший в Варшаве весной 1812 года, писал: «Я нашёл везде ещё свежие следы 1794 года и войны 1808 года: стены пострелянные, дома, стоящие по большей части пустыми, дворцы и публичные здания заброшенные и жителей, обеднев-ших и упавших духом. Только новое польское войско под пред-водительством Иосифа Понятовского украшало город своим во-инственным видом и прекрасною организациею. Каждый день производились манёвры на Саксонской площади. Тогда уже в Варшаве громко говорили о близкой войне 1812 года».
* * *
Несмотря на приближающуюся войну, в Российской империи продолжалась и внутренняя жизнь с её проблемами и столкно-вениями интересов. Все благие намерения правительства России в отношении ограничения еврейского винокурения потерпели крах. После мощнейшего давления и подкупов со стороны кага-лов, в 1812 году Комитет сенатора В.С. Попова переложил обви-нения в спаивании населения с евреев на владельцев имений: «Доколе у белорусских и польских помещиков будет существо-вать теперешняя система экономии, основанная на продаже ви-на, доколе помещики не перестанут, так сказать, покровитель-ствовать пьянству, дотоле зло сие, возрастая год от году, никаки-ми усилиями не истребится, и последствия будут всё те же, кто бы ни был приставлен к продаже вина, еврей или христианин». Таким образом, угроза лишения евреев сверхприбыльного биз-неса была благополучно для них устранена.
* * *
По требованию Сейма Великого герцогства Варшавского 1812 года Адам Чарторыйский, близкий друг русского императора и идеолог восстановления польского государства через союз с Россией, должен был отказаться от всех чинов и должностей, принадлежавших ему в Российской империи. За три месяца до вторжения Наполеона в пределы Российской империи Алек-сандр I передал конфиденциальное письмо Чарторыйскому. Вот, в частности, о каких важных вопросах писал ему царь:
«…Вы слишком осведомлены, чтобы не видеть, насколько ему (Наполеону) чужды либеральные идеи по отношению к Вашему отечеству. Наполеон имел по этому поводу конфиденциальные разговоры с австрийским и прусским посланниками, и тон, в ко-тором он высказывался, рисует прекрасно его характер и недос-таток привязанности к Вашим соотечественникам, которых он считает лишь орудием своей ненависти к России.
Эта война, которой, как кажется мне, не придётся избежать, […] позволяет мне свободно заняться моими любимыми мечта-ми о возрождении Вашего отечества…
Какой самый удобный момент, чтобы провозгласить восста-новление Польши? Совпадёт ли он с моментом разрыва? Будет ли это после того, как военные действия доставят нам известные высшие преимущества?
Если предпочтение может быть оказано второму условию, то будет ли полезно успеху наших планов, если учредить Великое герцогство Литовское, как предварительное мероприятие, и да-ровать ему одну из намеченных конституций?
Или следует отложить это мероприятие, присовокупив его к возрождению Польши в полном составе?».
Создание Великого герцогства Литовского по замыслу могло стать российским противовесом герцогству Варшавскому. Вели-кое герцогство Литовское, по мысли царя, должно было удов-летворить патриотические желания шляхты бывшей Литвы и усилить её пророссийские чувства. Герцогство планировалось образовать из губерний – Виленской, Минской, Витебской, Мо-гилёвской, Волынской, Подольской и Киевской, то есть с зем-лями Малороссии. Верховная власть принадлежала бы особе императора, но его наместницей, великой княгиней, полагали поставить Екатерину Павловну, сестру Александра I. Проект содержал пункты о личном освобождении крестьян и создании 100-тысячной армии, которая входила бы в состав российской, но имела бы особую форму. Если бы этот план был осущест-влён, в границах созданного Великого княжества Литовского оказались бы все представители рода Дзиковицких, оказавшиеся разбросанными по разным административно-территориальным образованиям того времени.
Такой вариант развития событий привлекал и самих поляков. Этот проект отражал мечты польских государственников восста-новить автономию Княжества как первую ступень полного воз-рождения Речи Посполитой в составе двух федеративных госу-дарств – Польского и Литовского. Возможно, если бы вскоре не началась война, этот проект при либеральном императоре Алек-сандре I получил бы реальное развитие и воплощение? Кто зна-ет…
* * *
Создав на западных границах Российской империи воинскую группировку в 450 тысяч человек (позже к ней присоединились еще 150 тысяч), Наполеон рассчитывал разбить российские ар-мии в пределах Литвы и продиктовать свои условия мира. Импе-ратор сообщил маршалам свою стратегию: «Я начну кампанию переходом через Неман. Окончу её в Смоленске и Минске. Там остановлюсь. Я укреплю эти два города и займусь в Вильне, где будет моя главная квартира в ближайшую зиму, устройством Литвы, которая жаждет сбросить с себя русский гнёт… Я не пе-рейду Двины. Стремиться идти дальше в этом году – значит ид-ти навстречу собственной гибели».
Русские войска накануне войны имели вдвое меньше сил. Пер-вая русская армия под командованием Барклая де Толли в 110 тысяч человек стояла на Немане; вторая, возглавляемая генера-лом от инфантерии Багратионом, в 45 – 48 тысяч человек рас-положена была в 100 километрах южнее, от Немана вплоть до Западного Буга. Третья армия генерала Тормасова в 43 – 46 ты-сяч человек находилась в 200 километрах к югу от второй ар-мии, прикрывая Киев. Наконец, на петербургском направлении стоял ещё корпус Витгенштейна в составе 20 тысяч человек.
22 (10) июня в войсках наполеоновской армии был зачитан приказ императора, в котором, в частности, говорилось: «Солда-ты!.. Россия увлечена роком. Судьбы её должны свершиться. Идём же вперёд, перейдём Неман, внесём войну в её преде-лы…». На следующий день войска Наполеона скрытно подошли к Неману, а ночью началась переправа. В кратчайшие сроки французские понтонёры навели у города Ковно три моста, что значительно ускорило переправу армии.
IX. ВОЙНА НАПОЛЕОНА С РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИЕЙ
24 июня (12-го по старому стилю) 1812 года Наполеон, пе-рейдя по четырём понтонным мостам через реку Неман с армией в 600 тысяч человек (правда, это вместе с резервами), вступил в Россию. Мерным шагом, не нарушая строя, двигались Старая и Новая гвардии, пехотинцы маршала Луи Даву и конница Иоахи-ма Мюрата. Шли французы, вестфальцы, итальянцы, бельгийцы, голландцы, австрийцы, пруссаки – шла армия, в которой менее четверти говорили по-французски. В составе наполеоновской ар-мии находился и 5-й корпус Понятовского, включавший в себя три польские дивизии. Ровный гул и рокот продолжались трое суток, так огромна была эта армия и столько понадобилось ей времени, чтобы пройти по наведённым мостам.
* * *
В самом начале военной кампании император пообещал вос-становить княжество Литовское. В Вильно Наполеона встречали цветами, а 1 июля 1812 года, на третий день прихода в литов-скую столицу, он объявил о возрождении Великого княжества в составе четырёх департаментов: Виленского, Минского, Грод-ненского и Белостокского. Декретом императора от 1 июля была создана Комиссия временного правительства Великого княжест-ва Литовского, которая присягнула ему на верность. Одним из первых документов, принятых Временным правительством, стал акт о присоединении Великого княжества Литовского к Гене-ральной конфедерации Польского королевства, который был об-народован 14 июля в Виленском кафедральном соборе. В пол-ном согласии с католической шляхтой действовало и православ-ное духовенство Литвы. Согласно предписанию главы Могилёв-ской епархии Варлаама, местные священники принесли присягу на верность Наполеону, а потом регулярно молились за его здра-вие.
От своих союзников Наполеон добивался реальной помощи: продуктов, фуража, денег в звонкой монете и воинских форми-рований, поляки выставили 60 тысяч кавалерии и пехоты. За обещание воссоздать Великое княжество литвины должны были безотлагательно сформировать 5 пехотных и 4 уланских полка. Эти полки получили нумерацию в продолжение нумерации пол-ков в польском корпусе Понятовского – с 18-го по 22-й в пехоте, с 17-го по 20-й в кавалерии. Организация, форма и штаты уста-навливались по образцу польских. В пехотных полках по штату полагалось 2.000 человек состава, в уланских – 940 кавале-ристов. Уланы носили чёрную конфедератку, но вместо польско-го орла на ней крепилось изображение герба Великого княжест-ва Литовского – “Погоня”.
Был создан и причислен к императорской гвардии 3-й гвардей-ский легкоконный (уланский) полк в составе 1.280 человек, ко-мандиром которого Наполеон утвердил бригадного генерала Ко-нопку. Форма была аналогичной польскому 1-му гвардейскому уланскому полку. Подполковник польской службы Мустафа Мирза Ахматович начал создавать татарский полк. Был создан также егерский полк, который формировался в Минске; здесь же начали создавать 23-й пехотный полк. Известный владелец име-ния Смиловичи под Минском Игнатий Монюшко сформировал за свой счёт и сам возглавил 21-й конно-егерский полк.
* * *
Князь Багратион в первый же день наступления армии Напо-леона, 24 июня, издал предписание могилёвскому гражданскому губернатору графу Толстому о больных и раненых солдатах: «Сейчас отправляется в Новый Быхов транспорт больных и ра-неных нижних чинов в устроенный там временный подвижной госпиталь, для которых извольте, ваше сиятельство, тотчас по получении сего приготовить реквизиционным образом (то есть отнять у местного населения. – Примечание автора) потребное число соломы, полотна, ветошек, печёного хлеба, говядины, ви-на, соли и для варения пищи котлы. Затем всех больных и ране-ных сколько можно поспешнее отправить в Речицы на байдаках. Ежели же их ещё нет, то тотчас послать вниз по реке Днепру [и] все находящиеся там байдаки привести вверх на бичевой…».
* * *
В газете “Курьер Литовский” (“Kurier Litewski”) от 30 июля 1812 года так описывались события июля того года в Пинском уезде, происходившие накануне вступления сюда французской армии:
«Находясь в Пинске во время отступления неприятелей (то есть русских. – Примечание автора) и будучи свидетелем истин-но умилительных сцен, какие могли породить лишь великий акт возрождения Отечества и горячие чувства его истинных детей, я считаю, что передавая все подробности этих столь же доблест-ных, сколь и прекрасных событий, я нарисую приятную для мо-их соотечественников картину; быть может, она окажется даже достойной привлечь, хоть на один миг, внимание нашего Изба-вителя (так называли в Польше и Литве императора Наполеона. – Примечание автора), среди его великих и геройских подвигов.
Когда русское правительство приняло более решительные, чем когда-либо, меры для вывоза из Пинска значительных запасов продовольствия и других предметов военного обихода, в город был прислан член губернского присутствия, на обязанности кое-го лежало ускорить их вывоз и сжечь все остатки. Жители наше-го уезда, догадавшись о приближении армии Избавителя, не да-ли людей для отправки по реке нагруженных барок и отказались поставить шесть тысяч подвод и восемьсот волов и коней под артиллерию. Они решительно объявили члену присутствия, что ни вывозить магазинов, ни жечь их не позволят, и взялись за оружие, какое у кого было. Собрали крестьян, вооружённых ви-лами и косами, окружили все магазины, расставили караулы и, ободряемые князем Карлом Любецким (в настоящее время деле-гат в Сейме), караулили, день и ночь не сходя с коней, и рассы-лали из своей среды разъезды во все стороны. Вскоре милос-тивое Провидение исполнило их предчувствия.
По истечении трёх дней такого неопределённого, выжидатель-ного положения мы получили известие, что вспомогательные от-ряды армии Всемилостивейшего Императора Французов, быв-шие под начальством князя Шварценберга, заняли Кобрин и что русские, отступая на всех пунктах, оставляют наши окрестности. Тогда общее сознание счастья ещё более возбудило наше вооду-шевление.
Не было никого, без различия положения, состояния и звания, кто бы остался в бездействии. Одни отправились к князю Швар-ценбергу с покорнейшей просьбой прислать хотя бы один эскад-рон, другие охраняли русское казначейство, третьих послали в погоню за транспортом амуниции, который видели проходящим в нескольких милях от Пинска в количестве 18 возов; на другой же день он уже был доставлен в город. Некоторые же во главе с Твардовским, проникнув в обоз корпуса генерала Тормасова, без выстрела взяли в плен 80 солдат и двух офицеров. В то же время обыватель нашего уезда Фабиан Горнич занялся набором охот-ников, в 2 дня собрал их около тридцати человек, напал на про-ходивший обоз русского уланского полка, отбил его, и, найдя в нём мундиры и оружие, одел и вооружил свой отряд.
В это время к нам пришёл отряд венгерских гусар в количестве 40 человек. В полумиле от города он был встречен бегущими на-встречу гражданами и простым народом. Гусары, удивлённые и растроганные таким воодушевлением, смущённые раздавшими-ся кликами восторга, разделяли с нами чувства счастья, выражая свою радость кликами: “Да здравствует Польское Отечество и его достойные сыны”...
Затем венгерцы заняли караулы в городе и около магазинов, захватив наличность казначейства – 46 тысяч рублей ассигна-циями и 4 тысячи серебром. В магазинах нашли два миллиона центнеров соли, около ста тысяч центнеров муки и сухарей и ог-ромное количество фуража, несколько тысяч гарнцев водки и 480 волов. Офицер, командовавший прибывшим отрядом, пос-лал рапорт князю Шварценбергу, донося о добыче и оценивая её более чем в 5 миллионов польских злотых. Бал, данный в этот день прибывшему отряду маршалом нашего уезда Скирмунтом, длившийся 6 часов, казался одним мгновением, потому что все-общее счастье, восторг, весёлые клики, тосты за здравие нашего Всемилостивейшего Избавителя одушевляли гостей так, как это-го не запомнят за 18 истекших лет.
На другой день по прибытии названного отряда венгерцев мы получили известие, что разъезд корпуса Тормасова, состоящий из улан и казаков, подошёл к Пинску на расстояние 4-х миль. Тотчас же бросились мы на коней, вооружившись кто чем мог, и в количестве 15-ти человек, выпросив у гусарского офицера ещё 14 нижних чинов, переправились через реку и через два часа на-стигли русских, готовых к бою (видимо, они были осторожны).
Но не помогла им ни сильная позиция (они держались в строю за плотиной), ни их почти вдвое превышавшая нас численность. Мы тотчас же атаковали их. Они были разбиты с первого же на-тиска, сразу потеряли нескольких человек и, преследуемые на-ми, укрылись за другой плотиной, где снова приготовились к бою. Но и на этот раз после нашего смелого нападения они были выбиты из позиции, изранены и бежали. Результатом этой стыч-ки было 8 убитых улан и казаков, взято в плен 6 улан, 9 коней; кроме того, 17 раненых, которые, не имея сил далеко уйти, оста-лись в ближайших деревнях.
С нашей стороны было ранено только двое: один унтер-офи-цер и один гусар, да и то легко. Узнав от пленных, что в расстоя-нии полутора миль стоят два эскадрона гусар, мы должны были вернуться в Пинск. В течение целой недели почти ежедневно происходили стычки с русскими. В одной из них попался нам в плен командовавший разъездом уланский офицер.
Затем, когда вследствие стратегических передвижений генерал граф Ренье во главе саксонского войска занял место стоянки князя Шварценберга и, передвинувшись к Слониму, отозвал гар-низон из Пинска, корпус Тормасова, подвигаясь к самому Сло-ниму, выделил казаков для занятия Пинска. Последние в коли-честве нескольких десятков человек, будучи уверены, что в го-роде совершенно нет войска, вошли в него без всяких предос-торожностей. Но мужество горожан, без различия пола и воз-раста, оказало им упорное сопротивление. С крыш, из окон, из садов градом посыпались пули; даже камни, куски железа и дерева, бросаемые с отчаянием, несли на улицах смерть казакам. Едва лишь пятая часть их нашла себе спасение в бегстве. Через несколько часов пришёл целый полк русских гусар, но граждане успели уже покинуть город и отправиться в Слоним к корпусу генерала графа Ренье. Таким образом, неприятель занял совер-шенно пустой город».
В то же время имеется свидетельство того, что в июле 1812 го-да в Пинске отряд русского полковника Жевахова разбил отряд французов и взял в качестве трофея пушку. Скорее всего, и вы-шеизложенное описание обороны города, и победа Жевахова над отрядом французов – это взгляд на одно и то же событие глазами очевидцев, находившихся по разные стороны.
* * *
Донские казаки в составе русской армии вели бои по своим обычаям, в том числе используя особый приём для заманивания противника – так называемый “вентерь”. В бою под литовским местечком Мир сотне казаков была поставлена задача: увидев противника, имитировать поспешное отступление, увлекая его за собой. Авангард французов в составе 3-х уланских полков ки-нулся преследовать донцов, попал в засаду и был почти полнос-тью уничтожен. Лишь немногим из уланов удалось спастись.
Проживавшие в это время в Пинском уезде представители ро-да Дзиковицких несомненно оказались вовлечёнными в события. Но, если можно смело утверждать об участии кого-то из них в почти поголовном сопротивлении местных помещиков русским, то с неменьшей уверенностью можно предполагать об участии в означенных событиях другой части представителей рода на сто-роне русских.
* * *
Получив сведения о вторжении в пределы России, русское ко-мандование стало поспешно отводить свои войска. Тогда Напо-леон поставил перед собой задачу не допустить соединения пер-вой и второй русских армий и разбить их поодиночке. Русское командование, избегая решительных сражений, упорно стреми-лось к объединению своих армий, отводя их вглубь страны. Баг-ратион, умело маневрируя, избежал окружения, переправил свои войска через Днепр у Нового Быхова и пошёл к Смоленску на соединение с Барклаем. Армия Барклая де Толли отступала с боями от Немана через Витебск к Смоленску. 3 августа про-изошло соединение обеих русских армий.
Провал замысла Наполеона разбить русских по частям сущест-венно изменил весь ход войны. Силы французской армии, вы-нужденной выделять крупные части для гарнизонов на оккупи-рованной территории, для охраны растянувшихся более чем на 600 километров коммуникаций и прикрытия флангов, быстро слабели. До Смоленска из всей Великой армии дошло не более 180 тысяч человек. Подавляющее численное превосходство сил Наполеоном было утрачено. Тем не менее он надеялся дать под стенами Смоленска генеральное сражение, чтобы, выиграв его, закончить войну.
Вся эта русская кампания стала трагической, но звёздной по-рой для генерала Понятовского. Под Смоленском он сражался так славно, что Наполеон вспоминал об этом и позже, когда на-ходился в ссылке на острове Святой Елены. После Смоленской битвы сам император вручил воинам его корпуса 88 орденов По-чётного легиона. В той битве Понятовский был тяжело конту-жен.
Однако замысел Наполеона на прекращение кампании не осу-ществился. Обе русские армии после двухдневного сражения отошли от Смоленска на восток. Наполеон последовал за ними с твёрдым намерением быстро покончить с войной, разгромив русские армии на подступах к Москве.
* * *
В это время на польских землях, захваченных по разделам Ре-чи Посполитой Россией, но теперь освобождённых французами, шло государственное строительство. Но Бонапарт на освобожде-ние литовских крестьян от власти панов так и не осмелился, нао-борот, он приказал высылать команды для наказания мятежни-ков. От крестьян же требовал рекрутов и денег на создаваемое литовское войско.
Подцензурные польскоязычные газеты для военных реляций употребляли оптимистическую лексику: «Непобедимые армии великого Наполеона гигантскими шагами движутся вперед…». Подначальная французам администрация городов торжественно отметила 15 августа – день рождения Наполеона. На лучших зданиях вывешивались портреты императора с переслащенными надписями на польском языке: “Вся твердь земная празднует: се-годня родился Тот, кто принизил горделивых и освободил сла-бых” и даже “Всемогущий справедливый Бог проявляется в На-полеоне”.
На малой родине рода Дзиковицких 19 августа 1812 года в го-роде Пинске был принят “Акт присоединения к Генеральной конфедерации жителей Пинского повета”. Вот его текст:
«Мы, обыватели Запинского и Пинского уездов, получив от его светлости князя Шварценберга, главнокомандующего авст-рийскими вспомогательными войсками, Акт Генеральной кон-федерации Варшавского Сейма, будучи проникнуты чувством святой любви к Родине, с полнейшей сердечной радостью при-соединяемся к Генеральной конфедерации Варшавского Сейма.
Великие слова сказаны в этом Акте. Польское королевство восстановлено, и польский народ снова объединён в одно тело. Они возлагают на всех поляков непременную обязанность осу-ществить это и безгранично посвятить делу их жизнь и имуще-ство. Ныне мы дети, возвращённые нашей Матери-Родине, мы спасены от ига неправого плена непобедимым оружием Вели-чайшего Героя мира. В наших жилах течёт та же кровь, которая оживляла наших предков, победивших многие народы; в нас не угасло то же мужество, одухотворённые которым храбрые полки наших прадедов не отчаивались в судьбе родины в самые труд-ные времена.
Двадцатилетняя неволя нисколько не притупила в нас народ-ного духа. На голос, побуждающий нас спасти Родину, мы спе-шили все. Мы несём весь пыл нашей души на соединение с жи-телями Варшавского герцогства для выполнения святейших предначертаний Генеральной конфедерации. Клянёмся Богу именем Великого Героя, святым именем Родины пред лицом Не-ба, всего мира, Европы и наших соотечественников: не отсту-пать ни на шаг от святейших предначертаний Генеральной кон-федерации, воспользоваться всеми средствами для выполнения общего дела воскресения нашего народа и всецело посвятить се-бя защите Родины.
Желая передать настоящий Акт Совету Генеральной конфеде-рации Варшавского Сейма, согласно пункту 5 Польской конфе-дерации избираем делегатами: князя Карла Любецкого, бывшего пинского маршала, и Яна Гжымалу-Любаньского, бывшего председателя Главного Суда Минской губернии, которые оста-нутся в конфедерации и будут выразителями наших чувств и рвения наших сердец».
Великое княжество Литовское в считанные месяцы обзавелось 20-тысячной армией во главе с князем Ромуальдом Гедройцем. Литовская армия в конечном виде составилась из пяти пехотных и пяти кавалерийских полков, трёх егерских батальонов, а также жандармерии, национальной гвардии и особого татарского эс-кадрона Мустафы Мирзы Ахматовича.
* * *
По мере продвижения вглубь России Наполеон испытывал всё большие трудности. Местное население оказывало сопротивле-ние, уничтожало фураж и продовольствие. Французская армия, оторванная от баз на сотни километров, стала таять на глазах: часть солдат оставляли для поддержания коммуникаций, другие дезертировали. Только 135 тысяч человек подошли 4 сентября (23 августа) к селу Бородино. Здесь главнокомандующий рус-ской армией М.И. Кутузов решил дать главное сражение. Нака-нуне Бородинской битвы Наполеон вынужден был послать свой предпоследний резерв – 10-тысячный отряд – на помощь блоки-рованному партизанами витебскому гарнизону.
Наполеон был так измотан долгим наступлением и дезориен-тирован, что сначала не поверил в серьёзность намерений Куту-зова. Лишь увидев земляные работы русских, он понял, что час великой битвы настал. Через три дня произошло сражение. На поле боя артиллерия, столь любимая Наполеоном, полностью использовала свой потенциал. Недаром современники отмечали, что основная масса убитых и раненых была поражена артилле-рийскими снарядами – ядрами, гранатами и картечью. Со сторо-ны французов в бою участвовало 587 орудий, а со стороны рус-ских 640 орудий. В битве при селе Бородино Юзеф Понятовский в полной мере проявил свой военный талант и отвагу.
В сражении с обеих сторон погибло около 100 тысяч человек. В день Бородина, как ни упрашивали командиры, Наполеон так и не послал свою гвардию уничтожить остатки русской армии. “За тысячи километров от Парижа я не могу рисковать своим последним резервом” – отвечал он. Несмотря на то, что Кутузов потом всё-таки оставил Москву, Бородинская битва стала реша-ющим сражением этой войны. Позднее Наполеон с горечью ска-зал, что для него бой при Бородине “был одним из тех, где нео-быкновенные усилия имели самые неудовлетворительные ре-зультаты”.
Москва встретила Наполеона пожаром, а Россия отказалась подписать мирный договор. В армии Наполеона начался голод, приближалась холодная зима.
Затем, когда Наполеон решил уходить из занятой им Москвы, в середине октября русские войска отбросили Понятовского от города Медыни, лишив тем самым Наполеона последней воз-можности прорваться в Калугу, а польские солдаты из конного полка шевалежеров-улан Императорской Гвардии в одном из бо-ёв спасли самого Наполеона, отбив его у казаков…
Несмотря на презрительные отзывы Наполеона о русских каза-ках, император прекрасно понимал, какой урон потерпела от них французская армия во время Русского похода. Наполеон наде-ялся противопоставить им “польских казаков”, прибытия кото-рых он напрасно ждал до конца кампании. Французская армия вынуждена была отступать по уже разграбленной старой Смо-ленской дороге. Во время отступления французов Понятовский голодал и мёрз вместе со своими солдатами. Вспоминали, как он радовался, когда ему дали две печёные картошки.
Когда император 23 ноября добрался до Смоленска, у него уже оставалось только 45 тысяч войска. Наполеон рассчитывал, что в Смоленске, где находились склады с провизий и запасами, его армия перезимует. Однако город был настолько переполнен ра-неными и заразными больными, а склады разграблены, что На-полеон был вынужден продолжить отступление.
* * *
И во время мучительного похода через Борисов и печально из-вестной переправы через Березину по перегруженному мосту французская армия потерпела ужасающую катастрофу. Спасти её было невозможно. Личный хирург Наполеона барон Ларрей писал об этом времени так: «Голод и холод – самые ужасные страдания, которые пришлось испытать армии во время отступ-ления. Солдаты шли непрерывным маршем в строю, и те, кто не мог больше выдерживать темп, выбывали из колонны и шли с краю. Но, предоставленные самим себе, вскоре они теряли рав-новесие и падали на заснеженные обочины российских дорог, после чего уже с трудом могли подняться. Их конечности мгно-венно немели, они впадали в оцепенение, теряли сознание, и в считанные секунды заканчивался их жизненный путь. Часто пе-ред смертью наблюдалось непроизвольное мочеиспускание, у некоторых открывалось носовое кровотечение. Лишь с большим трудом можно было спастись от воздействия смертельного холо-да, этой сокрушительной силы. Сначала мороз поражал живот-ных, лишённых своих попон. На каждом шагу валялись мёртвые лошади. В тех местах, где делался привал, их было особенно много. В основном они умирали ночью.
Люди, лишённые всяких шуб, пальто и меховых накидок, от-дохнув буквально несколько минут, не могли больше двигаться. Молодые люди, более подверженные сну, полегли в огромном количестве. Прежде, чем эти несчастные умирали, они бледнели, погружались в своего рода оцепенение, едва могли говорить, частично или полностью утрачивали способность видеть. В та-ком состоянии некоторые из них ещё какое-то время продол-жали идти, поддерживаемые своими друзьями и товарищами. Затем наступало мышечное бессилие, люди шатались как пья-ные, силы всё больше и больше оставляли их, пока они, в конце концов, не падали замертво.
Если конечности согреваются при постепенно возрастающей температуре, то предрасположение к возникновению гангрены исчезает, и деятельность органов возобновляется естественным путём. Если же переход к высоким температурам происходит внезапно, то повреждённые места застывают и сосуды полнос-тью утрачивают свою эластичность. Наступает состояние онеме-ния. Иногда сосуды лопаются. Возникают трещины, начинаются кровотечения. В сосудах нарушается кровообращение, жизнен-ные силы уходят. Затем по характерным признакам можно рас-познать гангрену. Горе, если тот, у кого уже угасли жизненные функции в верхних частях тканей, внезапно заходил в прогретую комнату или приближался к сильному пламени. В отморожен-ных конечностях сразу же начинала развиваться гангрена, при-чём с огромной скоростью, прямо на глазах».
Солдаты Великой армии шли по снегу, хотя их отмороженные ноги уже ничего не ощущали. Пока работали икроножные мыш-цы, они продолжали идти. Но когда французы добирались до би-вачного костра, разыгрывались жуткие сцены, которые описал барон Ларрей: «Я видел, как некоторые солдаты, у которых око-ченели ноги, внезапно бросались в огонь. Они больше не ощу-щали своих ступней и икр; от жары ткани тут же отмирали, лю-ди беспомощно падали вперёд прямо в пламя и сгорали».
Долгий и мучительный путь бывшей Великой армии и входив-ших в неё польских корпусов Понятовского во время отступле-ния погубил её практически полностью. Фактически существен-ной военной помощи император не дождался и от литовских полков. Литовский 3-й гвардейский легкоконный полк генерала Конопки 19 октября в бою под Слонимом был разбит генералом Чаплицем. Татарский эскадрон Ахматовича также сражался под началом Конопки. В плен попали сам генерал Конопка, 13 офи-церов и 253 нижних чина.
Отряд генерала Косецкого (3.500 человек), направленный из Минска к Новосверженю, 13 ноября был разбит русскими егеря-ми. На следующий день остатки его были разгромлены у Койда-нова; в плен попали 2.000 человек. Остальные вернулись в Минск.
* * *
В середине ноября подчинённые Наполеону войска Великого княжества насчитывали во всех подразделениях более 20.000 че-ловек. Уставным языком команд и общения в них был польский.
Поляки и литвины, связывавшие надежду на восстановление отчизны с Францией и с успехами Наполеона, пережили траги-ческое разочарование; очистилось поле для тех, кто основывал те же надежды на Россию и на императора Александра. Главой этой партии по-прежнему оставался князь Адам Чарторыйский, бывший царский министр. Как только военное счастье изменило Наполеону, князь попытался восстановить с Александром пере-говоры, начатые в декабре 1806 года и продолжавшиеся при каждом обострении политического положения в Европе – в 1809 и в 1811 годах.
6 декабря 1812 года Чарторыйский писал царю: «Если Вы вступите в Польшу победителем, то вернётесь ли Вы к Вашим старым планам относительно этой страны? Покоряя страну, за-хотите ли Вы покорить сердца?».
В начале декабря Наполеон потребовал от Комиссии времен-ного правительства Великого княжества Литовского объявить посполитое рушение и выставить на войну 30 тысяч шляхты. Но 30-тысячное ополчение было явно нереальным, и решили в пер-вую очередь собрать 15 тысяч добровольцев. Но набрались в посполитое рушение всего лишь 500 человек. 18-й и 19-й литов-ские уланские полки прикрывали переправу императора через реку Березину.
* * *
Остатки некогда Великой армии после катастрофы во время переправы через Березину спешно отступали к городу Вильно. Оценив всю сложность создавшейся ситуации, Наполеон собрал в Сморгони военный совет, на котором заявил своим маршалам, что едет в Париж формировать новую армию для продолжения войны с Россией. Передав командование маршалу Мюрату, На-полеон 5 декабря (23 ноября) тайно отбыл во Францию.
Во время одной из остановок в городе Молодечно Наполеон заночевал в замке князя Огинского. В комнате, где он размес-тился, был камин, на котором после отъезда французского импе-ратора осталась надпись: «Наполеон I». Спустя несколько дней в этой же комнате остановился русский главнокомандующий Ку-тузов. Обнаружив надпись, он добавил к ней: «…и последний».
* * *
Тем временем ударили сильные морозы. Обессиленные дети “полуденных краёв” гибли на привалах, да и просто на ходу. Весь путь от Березины до Вильно был покрыт окоченевшими трупами завоевателей России. «Перед Вильно, – вспоминал генерал Д. Хлаповский, – в течение одной ночи замёрзла целая бригада неаполитанцев». 8 декабря французы, измученные голо-дом и холодом, не подчиняясь более приказам командиров, на-конец добрались до Вильно. Это была уже не армия, а многоты-сячная толпа мародёров, которые, ворвавшись в город, разгра-били все магазины и склады с продовольствием. Затем они за-хватили ряд зданий и, закрывшись в них, стали ожидать, когда, наконец, можно будет бежать или сдаться в плен. Мюрат безус-пешно пытался организовать оборону Вильно. Литовские 18-й и 19-й уланские полки, а также татарский эскадрон Ахматовича, от которого осталась лишь одна рота, участвовали в обороне вместе с французскими войсками. 10 декабря русские части ста-ли обходить город, грозя окружением, и французы побежали.
Перед завершением военной кампании 1812 года знаменитый партизан Давыдов, гусарский полковник и поэт, получил зада-ние от Кутузова – взять Гродно, занятый отрядом австрийцев в четыре тысячи человек конницы и пехоты при тридцати оруди-ях. Давыдов так описал выполнение этого приказа:
«Город Гродно ближе всех больших литовских городов грани-чил с Варшавским герцогством и потому более всех заключал в себе противников нашему оружию: связи родства и дружбы, способность в сношениях с обывателями левого берега Немана и с Варшавою, с сим горнилом козней, вражды и ненависти к Рос-сии, – всё увлекало польских жителей сего города на всё нам вредное…
Девятого числа я вступил в город со всею партиею моею. У въезда оного ожидал меня весь кагал еврейский. Желая изъявить евреям благодарность мою за приверженность их к русским, я выслушал речь главного из них без улыбки, сказал ему несколь-ко благосклонных слов и, увлеченный весёлым расположением духа, не мог отказать себе в удовольствии, чтобы не сыграть фарсу на манер милого балагура и друга моего Кульнева: я въе-хал в Гродну под жидовским балдахином. Я знаю, что немногие бы на сие решились от опасения насмешки польских жителей, но я не боялся оной, имев в себе и вокруг себя всё то, что нужно для превращения смеха в слёзы.
Исступлённая от радости толпа евреев с визгами и непрерыв-ными “ура!” провожала меня до площади. Между ними ни одно-го поляка не было видно, не от твёрдости духа и не от нацио-нальной гордости, ибо к вечеру они все пали к ногам моим, а от совершенного неведения о событиях того времени. Хотя извес-тие о выступлении из Москвы дошло до них несколько дней прежде занятия мною Гродны, при всём том они всё ещё пола-гали армию нашу в окрестностях Смоленска, а отряд мой – пар-тиею от корпуса Сакена.
Я остановился на площади, сошёл с коня и велел ударить в ба-рабан городской полиции. Когда стечение народа сделалось до-вольно значительным, я приказал барабанам умолкнуть и велел читать заранее приготовленную мною бумагу, с коей копии, пе-реведённые на польский язык, были немедленно по прочтении русской бумаги распущены по городу…
«По приёму, сделанному русскому войску польскими жителя-ми Гродны, я вижу, что до них не дошёл ещё слух о событиях; вот они: Россия свободна. Все наши силы вступили в Вильну 1-го декабря. Теперь они за Неманом. Из полумиллионной неприя-тельской армии и тысячи орудий, при ней находившихся, только пятнадцать тысяч солдат и четыре пушки перешли обратно за Неман. Господа поляки! В чёрное платье! Редкий из вас не ли-шился ближнего по родству или по дружбе: из восьмидесяти ты-сяч ваших войск, дерзнувших вступить в пределы наши, пятьсот только бегут восвояси; прочие – валяются по большой дороге, морозом окостенелые и засыпанные снегом русским.
Я вошёл сюда по средству мирного договора; мог то же сде-лать силою оружия, но я пожертвовал славою отряда моего для спасения города, принадлежащего России, ибо вам известно, что битва в улицах кончается грабежом в домах, а грабёж – пожара-ми.
И что же? Я вас спасаю, а вы сами себя губить хотите! Я вижу на лицах поляков, здесь столпившихся, и злобу, и коварные за-мыслы; я вижу наглость в осанке и вызов во взглядах; сабли на бёдрах, пистолеты и кинжалы за поясами... Зачем всё это, если бы вы хотели чистосердечно обратиться к тем обязанностям, от коих вам никогда не надлежало бы отступать?
Итак, вопреки вас самих я должен взять меры к вашему спасе-нию, ибо один выстрел – и горе всему городу! Невинные погиб-нут с виновными... Всё – в прах и в пепел!
Дабы отвратить беду – не войскам моим, которые найдут в оной лишь пользу, а городу, которому грозит разрушение, – я изменяю управление оного.
Подполковник Храповицкий назначается начальником города. На полицеймейстера и подчинённых его, которые все поляки, я положиться не могу и потому приказываю всем и во всём отно-ситься к еврейскому кагалу.
Зная приверженность евреев к русским, я избираю кагального в начальники высшей полиции и возлагаю на него ответствен-ность за всякого рода беспорядки, могущие возникнуть в городе, так, как и за все тайные совещания, о коих начальник города не будет извещён. Кагального дело – выбрать из евреев помощ-ников для надзора как за полицией, так и за всеми польскими обывателями города. Кагальный должен помнить и гордиться властью, которою я облекаю его и евреев, и знать, что ревность его и их будут известны вышнему начальству.
Предписывается жителям города, чтобы в два часа времени всё огнестрельное оружие, им принадлежащее, было снесено на квартиру подполковника Храповицкого. У кого отыщется тако-вое пять минут после истечения данного мною срока, тот будет расстрелян на площади. Уверяю, что я шутить не люблю и слово своё умею держать как в наградах, так и в наказаниях».
“Это что за столб?” – спросил я, увидя высокий столб посреди площади. Кагальный объявил, что этот столб поставлен во время празднования польскими обывателями взятия Москвы.
“Кагальный, топоры, – и долой столб!” – Столб мгновенно рухнул на землю. “Что за картины вижу я на балконах и окнах каждого дома?” – “Это прозрачные картины, – отвечал кагаль-ный, – выставленные, как и столб, для празднования взятия Москвы”. – “Долой, и в огонь на площади!”
Когда некоторые из картин пронесли мимо меня, я приметил разные аллегорические ругания насчёт России. Но самая замеча-тельная находилась на балконе аптекаря. На ней изображались орёл Франции и белый орёл Польши, раздирающие на части дву-главого орла России. Я велел позвать к себе аптекаря и приказал ему к 12-му числу, то есть ко дню рождения императора Алек-сандра, написать картину совершенно противного содержания, присовокупив к орлам Франции и Польши ещё двух особых ор-лов, улетающих от одного орла русского…
Между тем я не забыл и жителей, с домов коих сорваны были подобные аллегории. Им было велено к тому же числу выс-тавить изображения, приличные настоящим обстоятельствам и прославляющие освобождение России от нашествия просвещён-ных варваров. Все повиновались без прекословия; один аптекарь представил затруднения, уверяя, что так как картина, на него на-ложенная, весьма многосложна, то он не успеет исполнить при-казания в такой короткий срок. Этого было довольно. До сей по-ры на лице и в словах моих изображалась одна холодная стро-гость; я искал случая закипеть гневом, чтобы окончательно уже сразить надменность польскую. Случай предстал, и, как мне пос-ле сказывали товарищи мои, безобразие моё достигло до кра-соты идеальной... Я заревел, и электрическая искра пробежала по всей толпе поляков; об аптекаре же и говорить нечего; он вытянулся, как клистирная трубка, и побледнел, как банка маг-незии. Я приказал к дому его приставить караул с тем, чтобы целые сутки 12-го числа не было у него огня не токмо в доме, но даже и на кухне, 13-го вечером, когда нигде уже не будет иллю-минации, велел ему осветить все окна и выставить на балконе означенную прозрачную картину. Так и было.
В заключение всем неистовствам (как называли их поляки), я отыскал того ксёндза, который говорил похвальное слово Напо-леону при вступлении неприятеля в пределы России, и приказал ему сочинить и говорить в российской церкви слово, в котором бы он разругал и предал проклятию Наполеона с его войском, с его союзниками и восхвалил бы нашего императора, вождя, на-род и войско; а так как я не знал польского языка, то назначено ему было 11-го числа, вечером, представить рукопись свою Хра-повицкому для рассмотрения…
Всё, что я приказал Храповицкому, Храповицкий – кагалу, а кагал – обывателям, всё исполнилось в точности, и всё разрыва-ло от досады поляков, принуждённых против воли прославлять и царя и народ русский, внезапно перейти от надменной походки вооружённых рыцарей к национальному их ногопадению, и вме-сто владычества над Россией – исполнять предписания жидов-ского кагала…».
* * *
После войны в России осталось около 200 тысяч военноплен-ных. Их колоннами по 2 – 3 тысячи человек отправляли по моро-зу в разные губернии. В Москве пленные расчищали улицы, за-капывали трупы, позднее устраивались на разные работы и в ус-лужение. Случалось, что их вывозили на городские улицы и выставляли, как зверей, на обозрение и позволяли населению их оскорблять.
Оказавшиеся на грани полного окружения и уничтожения, по-следние бойцы Великой армии, оставшиеся в живых после мно-гочисленных боёв и сражений 1812 года и не умершие от голода и холода в бескрайних русских просторах, стали стягиваться в Ковно. Но и там им уже не суждено было удержаться. Выдержав здесь последний бой, остатки корпусов Мюрата и Нея перешли Неман. Эту пограничную реку, как писал в своих воспомина-ниях адъютант императора Филипп де Сегюр, перешли всего лишь несколько тысяч «горемык, одетых в рубище, с опущенны-ми головами, потухшими взорами, мертвенно-землистыми лица-ми и длинными, всклокоченными от мороза бородами… Это и была вся Великая армия!». Она после переправы сразу же рас-сеялась по лесам. В Вильковишки пришли только двое – Жерар и Ней. «Я – арьергард великой армии, маршал Ней, – сказал зна-менитый военачальник. – Я дал последние выстрелы на ковен-ском мосту, я потопил в Немане последнее оружие, я пришёл сюда, пробираясь лесами». В частности, из 15-тысячного кон-тингента вюртембержцев до Польши добралось только сто чело-век (из них 22 артиллериста). Среди этих спасшихся находился и служивший до разгрома во 2-й батарее пешей артиллерии кава-лер ордена Почётного Легиона за действия под Смоленском и Рыцарского креста Фабер дю Фор, прославивший своё имя не столько военными подвигами, сколько созданием серии аква-рельных рисунков о походе в Россию, которая через 15 лет была гравирована и несколько раз переиздана.
* * *
Уже в Варшаве была у Понятовского одна горестно-радостная минута. Адъютант доложил, что у ворот стоит толпа его солдат. Больного Понятовского вынесли во двор. Он увидел удивитель-ную картину: рваные, босые, в лучшем случае в сапогах, пере-вязанных верёвками, стояли его боевые соратники. Все знамёна склонились к ногам командира. Все – до одного! – орлы (знаки воинских частей корпуса) были спасены. “Пойдём за тобой хоть до пекла!” – кричали солдаты-поляки. Понятовский, глядя на них, смеялся и плакал.
* * *
Только 30 декабря 1812 года по воззванию Совета министров Великого княжества Варшавского был объявлен набор всадни-ков посполитого рушения с каждого 50-го дыма со всех терри-торий княжества, не занятых неприятелем. Эти всадники долж-ны были пополнить прежние кавалерийские полки, но, вследст-вие плохого качества коней и неопытности наездников, оказа-лось невозможным использовать их в частях регулярной кава-лерии. Частично они пополнили пехоту, а наиболее боеспо-собные стали основой полка “кракусов” (называвшемуся так по городу Кракову и его окрестностям). Полк не имел единооб-разного вооружения и обмундирования. Многие солдаты оста-вались в своей деревенской одежде – домотканых сукманах и овчинных шапках. Офицеры одевались в казачьем стиле в подо-бие чекменя и шароваров, а на голове носили конфедератки или мягкие шапки-“кракуски”.
С самого начала формирования польский полк “кракусов” по-лучил отличное от других новобранцев обучение. Много внима-ния уделялось поворотливости и маневренности, казачьей мане-ре ведения разведки, преследования и диверсий в тылах не-приятеля. Изначально в полку не было трубачей, и вместо них использовались бунчужные, которые движениями бунчуков пе-редавали все команды для движения и перестроений кавалерис-там. Полк состоял из 4-х эскадронов по 220 всадников в каждом. Вместе с кирасирами 14-го полка “кракусы” составляли авангард генерала Уминьского в 8-м корпусе князя Понятовского.
Со срочно собранной новой армией Наполеон пытался остано-вить наступление русских в Европе, но счастье отвернулось от великого полководца. 1 января 1813 года русские войска переш-ли былую границу Российской империи, вступили в Европу и бывшие вассалы и союзники Наполеона стали один за другим уходить от императора. Только полякам оставалось одно – дер-жаться за него из последних сил.
13 января 1813 года Адам Чарторыйский получил ответ на своё письмо к Александру I. Царь не отказывался от своих “лю-бимых идей” о восстановлении Польши, но ссылался на те пре-пятствия, с которыми должно, без сомнения, столкнуться его стремление к воссозданию Польши, «Положитесь на меня, – го-ворил он. И добавлял: – Всё, что предпримут поляки для содей-ствия моим успехам, будет в то же время способствовать осу-ществлению их собственных надежд». Он требовал, чтобы Вели-кое герцогство Варшавское заключило формальный союз с Рос-сией и чтобы поляки доказали этим “перед лицом России и Ев-ропы, что они возложили на меня всё своё упование”.
Кампания 1813 года началась для русских и пруссаков неудач-но. В январе 1813 года Наполеон взял остатки литовских войск (6.000 человек, 2.000 лошадей) на французское содержание. Ос-тавшиеся от татарского эскадрона Ахматовича 3 офицера и 15 рядовых были причислены к полку гвардейских польских улан Красинского. 20-й уланский полк, как и небольшая часть 19-го, был направлен затем в Данциг и влит в состав 9-го польского уланского полка, эскадрон Монюшко стал частью 5-го польско-го конно-егерского полка, артиллерийская рота Тизенгауза во-шла в состав польской артиллерии, 17-й и 19-й полки приняли участие в обороне Гамбурга, после чего литовские уланы вли-лись в армию русского вассального Царства Польского.
Польское государство, основанное Наполеоном, не пережило гибели Великой армии. Поляки были не в силах защищать это государство именно потому, что большая часть национальных сил погибла во время разгрома наполеоновской армии в России, а небольшое количество, которое уцелело, должно было под предводительством Юзефа Понятовского следовать за францу-зами в их отступлении. Поэтому Великое герцогство пало само собой. 18 февраля 1813 года русским стоило только появиться перед воротами Варшавы, чтобы вступить в неё. Остальные кре-пости старой Польши пали в течение 1813 года.
* * *
12 марта 1813 года Понятовский был поставлен командиром 8-го корпуса французской армии. В мае Наполеон разбил союзни-ков под Люценом и Бауценом. Но и у французов уже недос-тавало сил для того, чтобы поставить в войне последнюю точку. Армии замерли на расстоянии нескольких дневных переходов друг от друга. В начале июня, к большому удовольствию мини-стра иностранных дел Австрии графа фон Меттерниха, стороны заключили перемирие, которое длилось два месяца. Александр I в трактатах, подписанных с Пруссией в Калише и Бреславле, по-видимому, забыл о Польше, оказавшейся бесполезной или враж-дебной.
Наполеон послал в Прагу на переговоры с противниками гене-рала Коленкура, принадлежавшего к “партии мира” при фран-цузском дворе. Однако полномочия Коленкура были ограничены инструкциями императора: Бонапарт хотел продиктовать России и Пруссии условия соглашения, сохранив за собой большую часть завоеваний. В свою очередь, союзники настаивали на вы-полнении Францией ряда условий: ликвидации герцогства Вар-шавского и других созданных Наполеоном государственных об-разований. Переговоры быстро зашли в тупик.
Чарторыйский в своих письмах и во время свидания с царём 25 июня снова защищал перед ним интересы соотечественников. Если армия Понятовского, уверял он, не соединилась с русски-ми, то лишь потому, что генералы Александра ничего не сделали для этого. «Когда хотят склонить на свою сторону какой-нибудь кавказский народец или какого-нибудь персидского хана, то го-раздо больше хлопочут, чем теперь, когда нужно было привлечь к себе князя Понятовского и его армию; ему отказали в переми-рии; позволили австрийцам перерезать линии его сообщений с Россией». Чарторыйский умолял царя не уступать Пруссии и Австрии ни пяди польской территории.
26 июня 1813 года министр иностранных дел Австрии фон Меттерних лично отправился на аудиенцию к Наполеону. Тот принял его во дворце Марколини в Дрездене. Наполеон не по-желал согласиться с условиями, которые ему предложили союз-ники. “Всё, с ним покончено!” – заметил фон Меттерних, садясь в карету по окончании аудиенции и обращаясь к маршалу Бер-тье.
10 августа боевые действия были продолжены, а два дня спу-стя Австрия официально присоединилась к новой антифран-цузской коалиции. В битве под Ганау был ранен последний пря-мой потомок владельцев Несвижского замка князь Доминик-Иероним Радзивилл. Он умер во Франции, оставив после себя дочь Стефанию, не имевшую права наследовать секвестиро-ванные за участие в войне на стороне Наполеона отцовские Олыкский и Несвижский майораты. Указом Александра I они были затем переданы князю Антонию-Генрику Радзивиллу, на-местнику познанскому, из линии владельцев Клецкого майората.
Как то, «В эпоху падения Наполеона его посланник Биньон за обедом осуждал “неаполитанского короля” Мюрата за то, что в критическую минуту он оставил своего патрона, которому всем обязан.
– “Я знаю короля неаполитанского, – возразил находившийся здесь Понятовский, – и вполне уверен, что только обязанности к своему народу заставили его идти по этой дороге. Преклоняюсь перед величием и могуществом императора, но если бы он по-требовал от меня чего-нибудь противного интересам моего оте-чества, я отказал бы ему в послушании”» (Уманец Ф.М.).
Первый бой, в котором принял участие полк “кракусов”, про-изошёл 17 августа под Фридландом, где особенно отличился шеф эскадрона Плошчиньский. Затем полк сражался в частых авангардных стычках, вступая в схватки с русскими казаками. 4 сентября под Георгенвальде “кракусы” добились успеха над ка-заками, убив 30, ранив 18 и захватив в плен 50 человек и отбив 100 коней. 9 сентября под Штровайде полк блестящей атакой принудил казаков к бегству. Неприятель оставил на поле боя 46 убитых, много раненых и 18 пленных. При этом сержант “краку-сов” Годлевский захватил знамя казачьего полка Грекова, отос-ланное в главную квартиру польских войск. Князь Понятовский за этот подвиг наградил Годлевского крестом “Виртути мили-тари”, а позднее Наполеон наградил героя крестом “Почётного Легиона”. Понятовский направил императору захваченное знамя со своим адъютантом Каменецким, но тот по дороге попал в плен. Каменецкий успел спрятать казачий штандарт в своей шляпе, а посланный в качестве парламентёра его проведать Людвик Кацкий сумел ловко подменить шляпу.
Трактат между Австрией, Пруссией и Россией, подписанный в Теплице 9 сентября 1813 года, должен был положить конец на-деждам Чарторыйского, так как предусматривал раздел Велико-го герцогства Варшавского между тремя державами.
15 сентября произошла довольно значительная для полка “кра-кусов” схватка под Нойштадтом.
25 сентября Наполеон впервые увидел “кракусов” собствен-ными глазами. При виде их мелких коней он не мог удержаться от смеха, назвав их “пигмейской кавалерией”. Однако вскоре он изменил своё отношение. “Кракусы” продемонстрировали перед императором свою подготовку, свёртывание и развёртывание строя, перемену фронта, выполняя все повороты на полном га-лопе по сигналу бунчука. Приятно поражённый, Наполеон подъехал к фронту полка и был встречен криками “Да здравст-вует император!”.
При осмотре коней и людей Наполеон приказал одного коня расседлать и, увидев под попоной жуткую клячу, ещё больше развеселился. Обращаясь к маршалу Коленкуру, император ска-зал: “И эти люди на таких конях били казаков и забирали их штандарты? Это ведь отменная кавалерия, и дельный народ – эти поляки! Кто из командиров французских полков кавалерии может похвастаться тем, что хоть одного казака мне живьём до-ставил?”.
* * *
16 октября 1813 года в Саксонии под городом Лейпцигом на-чалась грандиозная, завершающая военную кампанию этого го-да, битва между 200-тысячной армией Наполеона и более чем 300-тысячной армией союзников, получившая название “Битва Народов”. Полк “кракусов” после ряда стычек под Вахау участ-вовал в схватке с гвардейскими казаками. Армия Наполеона по-теряла в тот день 30.000 человек, союзники – около 40.000. Под-крепления постоянно подходили к обеим воюющим сторонам. Под Лейпцигом небольшой отряд “кракусов” вместе с кираси-рами состоял в эскорте князя Понятовского. Вечером 16 октяб-ря, в первый день “Битвы Народов”, Понятовский получил зва-ние маршала и оказался единственным иностранцем, которому маршальский жезл был дан из рук самого Наполеона.
Следующий день, 17 октября, прошёл в уборке раненых и под-готовке к новому сражению. 18 октября сражение вспыхнуло с ещё большим ожесточением. За время Саксонской кампании полк “кракусов” совершил несколько рейдов по тылам неприя-теля, с успехом используя схожесть своих мундиров с каза-чьими. В ходе одной из таких разведок поляки захватили в плен австрийского генерала. Но силы были уже слишком неравны: объединённые армии русских, австрийцев, пруссаков и шведов насчитывали уже более 400.000 человек и вдвое превосходили по численности наполеоновскую, в чьих рядах сражались также поляки, саксонцы, итальянцы, бельгийцы и немцы Рейнского союза. К тому же в разгар битвы саксонская армия внезапно пе-решла в лагерь союзников и, мгновенно повернув пушки, стала стрелять по французам, в чьих рядах только что сражалась.
В ночь с 18 на 19 октября император приказал отступать из Лейпцига. Отступление продолжалось и весь день 19 октября. Прикрывали отход маршалы Макдональд и Понятовский. Было велено взорвать за собой мост через реку Эльстер, но, по ошиб-ке, сапёры сделали это слишком рано. На уже занятом союзни-ками берегу осталось более 28.000 солдат во главе с обоими мар-шалами. Макдональд едва избежал смерти, вплавь перебравшись через реку. Понятовский, пробывший маршалом всего два дня, был ранен. Не желая сдаваться, он попытался верхом переплыть Эльстер, но утонул. Сбылось старое предсказание цыганки, ес-ли, конечно, оно было в действительности, а не явилось позднее придуманной легендой…
И в бою, и в момент смерти Понятовский был всё в той же са-мой казачьей бурке, которую начал носить в 1794 году, будучи атаманом пропольского казачьего полка “Верная дружина”. Так, в расцвете лет, на чужой территории и защищая чужие интере-сы, погиб этот мужественный, бешено популярный среди своего народа человек. Прах Понятовского в 1814 году был перенесён в Варшаву, а в 1819 в Вавель.
* * *
Бывшие литовские пехотные 18-й, 20-й и 21-й полки, соста-вившие гарнизон последней сражавшейся польской крепости Модлин, численностью около 5.000 человек, выдерживали осаду 50-тысячного российского корпуса до 25 декабря 1813 года.
В начале 1814 года польский полк “кракусов” был перефор-мирован в Седане, где были получены новые кони, а числен-ность доведена до 800 кавалеристов под командованием генера-ла Дверницкого в составе корпуса герцога Рагузского (Мармо-на). Теперь полк был переименован в “эклереров” (разведчиков) и было получено новое обмундирование в “черкесском” стиле, состоявшее из синего чекменя с газырями и напатронниками, и “дынеобразной” татарской шапки.
Польские войска в походе 1814 года упорно шли под знаменем Наполеона. В первой половине марта полковник Юзеф Дверниц-кий, направленный с 3 эскадронами “эклереров” в Клае, атако-вал сильно превосходящую по численности кавалерию союзни-ков, разбил её и ворвался в город. Здесь в плен был взят прус-ский батальон, около 100 гусар и казаков.
Когда герцог Рагузский (Мармон) сдал свой корпус союзни-кам, “эклереры” Дверницкого единственные отказались капиту-лировать и ушли в Фонтенбло, чтобы сражаться вместе с импе-ратором. Последним делом “кракусов-эклереров” была оборона Парижа 30 марта. Кроме них в Париже сражались 3 роты поль-ской пешей артиллерии капитанов Валевского, Буяльского и Пьентки. Польская артиллерия защищала Политехническую школу. Генерал Пац со шволежерами гвардии сражался у Ла Ви-лет. В предместье Бельвилль полк “кракусов-эклереров” сражал-ся в арьергарде до самого конца боя. Последний пушечный выстрел союзников был нацелен именно на “кракусов”.
X. ПОЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ НАПОЛЕОНА
31 марта союзные армии вступили в Париж. Несколько дней спустя в столицу своей страны в карете, украшенной почти за-бытым французским гербом, – бурбонскими лилиями, – въехал пожилой, тучный, страдающий от подагры человек с добродуш-ным лицом. Это был Людовик XVIII, милостью Божьей и союз-ных держав новый король Франции.
Составляя 11 апреля 1814 года акт своего первого отречения в Фонтенбло, Наполеон приказал включить следующую статью в пользу своих поляков: свободное возвращение на родину “с ору-жием и обозами в качестве свидетельства об их достохвальных заслугах”, а также сохранение знаков отличия и пенсий, присво-енных этим знакам отличия. Отдельные части Великого княже-ства Литовского, как и поляки, также воевали под знамёнами императора до самого отречения Наполеона, оставив осаждён-ный Гамбург уже по приказу короля Людовика XVIII.
После поражения Наполеона в 1814 году многие его бывшие польские и литовские легионеры, которые, конечно же, были в основном пассионариями, поскольку добровольно вступали на военную службу ради возрождения своей родины, уже не вер-нулись в своё отечество и рассеялись по Европе и Америке, час-тью отойдя от политической деятельности, а частью приняв ак-тивное участие в общественной жизни приютивших их стран. Однако много было и вернувшихся.
Император Александр I всё чаще и чаще выказывал знаки ува-жения и симпатии к польским войскам. На одно из писем Кос-тюшко он ответил герою битвы при Мацеёвицах: «Я надеюсь осуществить возрождение вашего храброго и почтенного народа [...]. Я взял на себя эту священную обязанность [...]. Ещё немно-го, и поляки посредством благоразумной политики вернут себе родину и имя». Генералу Домбровскому, главе и вдохновителю знаменитых “легионов”, просившему разрешения вернуться в Польшу с уцелевшим остатком этих удальцов, он ответил, что они вступят туда одновременно с русскими войсками. Их глав-нокомандующим он назначил своего брата Константина. Этому последнему русский император приказал представить себе в Сен-Дени депутацию, посланную от 12 польских генералов и 600 польских офицеров. Александр удовлетворил все их хода-тайства: создание “армии Варшавского герцогства”; сохранение каждым полком своего мундира и наименования; сохранение за каждым военнослужащим его чина; помощь деньгами, припаса-ми и фуражом. Он изъявил согласие на образование в Париже Комитета из шести польских генералов, которые должны были работать над реорганизацией этих войск, и на отправку трёх дру-гих генералов в Лондон, в Берлин и в Австрию для переговоров о возвращении на родину пленных поляков. Александр согла-шался на снятие секвестра в Польше и в России с имений магна-тов, служивших при Наполеоне.
Великий князь Константин, поставленный царём главнокоман-дующим над польскими войсками, ранее участвовал в больших сражениях: в швейцарском походе Суворова, в битве под Аус-терлицем и в тяжёлых кампаниях 1813 и 1814 годов. Не менее отца любил он все мелочи казарменной жизни и страдал страс-тью к военным смотрам – “парадоманией”. Хотя он и был уче-ником знаменитого теоретика и историка наполеоновских войн Жомини, но остался по сути капралом. Получив от царя повеле-ние организовать сначала польскую, а позже и литовскую армии, Константин предался этому делу всей душой, вносил в него серьёзные технические познания, терпеливый и упорный труд, вставал летом в 5, а зимою в 6 часов утра. Но успеху дела меша-ло его излишнее пристрастие к мелочам и недалёкий ум.
Восстановленные таким образом польские войска на своём пу-ти к востоку через Нанси посетили в этом городе часовню Бон-Секур, где покоятся останки короля Станислава Лещинского, и оставили там надпись, прославлявшую великодушие Александра I. Литовский 21-й конно-егерский полк Игнатия Монюшко так-же вошёл в состав нового польского войска. С согласия Алек-сандра I вернувшимся на родину польским солдатам наполео-новских войск под командованием генерала Винцента Красин-ского была устроена торжественная встреча.
Но у поляков, несмотря на явное благоволение к ним со сторо-ны русского императора, оставались претензии, проистекавшие из различия русской и польской психологии, воспитанных века-ми прежней раздельной жизни. «Всё, что является правилом, формой, законом, – писал Чарторыйский в 1814 году Александ-ру I о великом князе Константине, – поносится и осмеивается [...]. Он хочет во что бы то ни стало ввести в армии палочные удары и приговорил вчера солдата к этому наказанию, вопреки единодушным представлениям комитета». Между тем солдаты, которых великий князь наказывал палками, служили в армиях Французской республики и Наполеона. За неудачное учение он наносил кровные оскорбления офицерам и генералам. Вскоре число офицерских отставок и солдатских побегов увеличилось. Офицеры и унтер-офицеры кончали самоубийством. Наряду с грубостью у Константина бывали проблески рыцарского велико-душия. Однажды, оскорбив офицеров, он раскаялся, взял обрат-но свои слова и в качестве удовлетворения предложил дуэль. Не лучше, впрочем, относился он и к штатским, призывая к себе и распекая войтов и бургомистров, сажая под арест бургомистра города Варшавы; наказывая палками мещанина, обвиняемого в укрывательстве вора.
В сентябре 1814 года – и вновь с санкции императора – со-стоялось торжественное погребение тела князя Юзефа Понятов-ского в присутствии русских и польских войск, а затем много-численные богослужения его памяти по всей стране. Александр поддержал также инициативу установить памятник этому нацио-нальному герою, воевавшему на стороне Наполеона и последо-вательно отвергавшему сотрудничество с Россией. Атмосфера, в которой поляки ожидали быстрого восстановления собственного государства, передалась даже Тадеушу Костюшко, который в письме к Александру заявил о готовности сотрудничать с ним. Ответ, полученный от императора, возбуждал ещё большие на-дежды: «Я надеюсь возродить мужественный и достойный на-род, к которому ты принадлежишь [...]. Пройдёт немного време-ни, и поляки восстановят свою родину и своё имя» (Роснер А.).
* * *
С октября 1814 года в Вене заседал конгресс представителей европейских государств. Победители должны были решить судь-бу Европы после низложения Наполеона и восстановления во Франции династии Бурбонов. Решался и вопрос о дальнейшей судьбе польских земель. Либеральный император России Алек-сандр I время от времени давал некоторые обещания полякам, стремясь завоевать у них симпатию. Он намекал на возможность восстановления территории Польши даже в границах 1772 года, о предоставлении Польше особого автономного статуса, своей конституции, выборных органов, армии, администрации и так далее. Поляки же в обмен должны были согласиться на призна-ние русского императора своим наследственным королём.
Во время споров по польско-саксонскому вопросу в декабре 1814 года, когда из-за него едва не вспыхнула снова европейская война, главнокомандующий польскими войсками великий князь Константин обратился к польским воинам со следующим воин-ственным воззванием: «Его величество император Александр, ваш могущественный покровитель, призывает вас. Объедини-тесь под его знамёнами. Пусть рука ваша возьмётся за оружие на защиту отчизны и для сохранения вашего политического суще-ствования [...]. Те самые вожди, которые в течение двадцати лет водили вас по полям чести, укажут вам путь [...]. Император су-меет оценить вашу храбрость [...]. Высокие военные подвиги от-личили вас в борьбе, цели которой вам были чужды. Теперь же, когда ваши усилия посвящены только служению вашему отече-ству, вы будете непобедимы». Эти великодушные слова, в кото-рых новая власть усыновляла польскую славу, должны были из-гладить из памяти старинные раздоры между русскими и поля-ками. Они доказывают, что если Александру и не удалось вос-становить Польшу в её целостности, то в своём стремлении к этому он доходил до пределов возможного и почти до войны.
* * *
В начале марта 1815 года Наполеон бежал с острова Эльба в Средиземном море, где он находился в пожизненной ссылке, и в считанные дни восстановил свою власть во Франции. По разным данным, из 200 тысяч пленных, оставшихся в России от напо-леоновской армии, к апрелю 1815 года вернулись на свои евро-пейские родины лишь около 30 тысяч. Новое непродолжитель-ное правление Наполеона получило название “Сто дней”. Побе-да союзников над французами в битве при Ватерлоо навсегда покончила с “корсиканским чудовищем”.
В столкновении интересов всех государств-победителей на Венском конгрессе вопрос о Польше был решён иначе, чем обе-щал полякам император Александр I. Ранее захваченные Росси-ей польские земли, в том числе земли Правобережной Украины (которую поляки называли Русью) и Литвы, оставались отныне в её составе в разряде российских внутренних губерний. Осталь-ные же польские земли вновь оказались поделёнными между Россией, Пруссией и Австрией, причём большая часть герцог-ства Варшавского с самой Варшавой перешла под названием Царства (или Королевства) Польского под скипетр российского государя. Утверждение в отношении Царства Польского некото-рой части территориальных и политических мероприятий, ранее проведённых Наполеоном, фактически продлилось до следую-щего польского восстания.
В 1815 году великому князю Константину, назначенному ко-мандовать польскими войсками, было 36 лет. Он был вылитый портрет своего отца, Павла I: внешне – также несколько курно-сый; морально – с таким же нравом, причудливым, резким и гру-бым, но с проблеском великодушия, с внезапными проявле-ниями рыцарства. Великий князь Константин ввёл в польских войсках тесные мундиры, короткие кафтаны, панталоны в об-тяжку, так что солдат еле мог двигаться, и вдобавок к этому кос-тюму – множество кожаной амуниции и высокие султаны; со-кратил до восьми лет воинскую повинность, что позволило ему значительно увеличить число людей, проходивших солдатскую выучку; создал артиллерию, выписав пушки и порох из России; снабдил варшавские арсеналы ружьями нового образца; создал школу подпрапорщиков для пополнения офицерских кадров.
* * *
Венские трактаты 3 мая 1815 года между Россией и Австрией, между Россией и Пруссией, заключают в себе статью, введён-ную, очевидно, под давлением Александра: формальное обеща-ние польской автономии и, быть может, её расширения на вос-ток. Александр не дождался подписания трактатов и уже 30 ап-реля объявил Островскому, председателю варшавского Сената, об образовании “Королевства Польского” и о даровании консти-туции. 25 мая в воззвании к полякам Александр объявил им о создании Королевства Польского и о введении конституции.
Тогда поляки русской части Польши были охвачены столь глу-боким всеобщим чувством признательности к императору Алек-сандру, что старик Костюшко 10 июня 1815 года написал из Ве-ны императору, предлагая «посвятить остаток дней своих служ-бе Его Величества». Однако здесь же Костюшко напоминает го-сударю его обещание раздвинуть границы Польши до Двины и Днепра и даровать конституцию не только Польше, но и Литве.
Три дня спустя в письме к Чарторыйскому старый воин начи-нает делать оговорки по поводу “маленького клочка террито-рии”, носящего громкое название “Королевства Польского”; он требует возврата восточных воеводств, беспокоится по поводу русского вмешательства в польскую администрацию. Теперь Т. Костюшко отказывается вступить в русскую службу потому, что предыдущее письмо оставлено без последствий, а он, Костюшко, «не желает действовать без гарантий для своей страны и не хо-чет увлекаться пустыми надеждами» (Уманец Ф.М.). Несмотря на это, он прибавляет: «Я сохраню до самой смерти чувство справедливой благодарности к государю за то, что он воскресил имя Польши».
Посреди порабощённых частей Польши продолжала существо-вать маленькая независимая Польша – Краковская республика, которую трактаты 1815 года наделили конституцией, Сеймом и Правительствующим Сенатом. Со своим университетом эта рес-публика оставалась как бы цитаделью национальной литерату-ры, языка, мысли, национальных упований.
Таким образом, надежды тысяч и тысяч поляков, участвовав-ших в наполеоновских войнах исключительно ради восстанов-ления независимого польского государства в границах 1772 го-да, оказались несбыточными. Как же отнеслись сами поляки к происшедшему? На этот вопрос недвусмысленно отвечает пись-мо председателя Временного управления герцогства Варшав-ского Ланского, которое он направил Александру I: «Всемилос-тивейший государь! Вменяю в обязанность донести, что мани-фест о восстановлении Польского королевства под скипетром России не произвёл такого впечатления, какого ожидать бы мож-но от народа более чувствительного. Причиною есть следующее. Всеобщее желание, чтобы быть Польше владением отдельным и в том же пространстве, в каком было оно прежде разделения» (Уманец Ф.М.).
20 июня 1815 года гражданские и военные власти Польши бы-ли приглашены сначала в Варшавский Замок, а затем в собор святого Яна, где были прочитаны отречение короля саксонского от великогерцогской короны (деликатное внимание к польской лояльности) и манифест Александра о конституции. По консти-туции император России являлся одновременно наследственным королём Польши. Для управления Польшей царь назначал сво-его наместника, при котором состоял Государственный Совет, обладающий административными функциями. Наместнику под-чинялись министерства. Царству Польскому предоставлялось право иметь свою армию.
Была принесена присяга конституции и “королю”. Белый орёл и национальные польские цвета были водружены повсюду. Был отслужен молебен со включением молитвы salvum fac impera-torem et regem. ([Боже,] храни императора и короля. – латынь).
Затем на равнине у предместья Воли был произведён большой смотр польским войскам, которые при криках “Да здравствует наш король Александр!” также принесли присягу. В общем, по-ляки могли быть признательны царю: он даровал им автономию, конституцию, национальную армию под национальным знаме-нем, национальное просвещение в Варшавском, Виленском и Краковском университетах.
В принципе конституция была провозглашена. Но ещё остава-лось выработать её содержание.
«Александра I, въезжавшего в Варшаву в ноябре 1815 года, встречали торжественно. Он быстро завоевал симпатии салонов, появляясь на организованных в его честь многочисленных встречах и балах. По отзыву Фишеровой, император был «всегда любезен [...]. Он произносит столько комплиментов, что их не-возможно запомнить. Я даже заметила, что когда он находится в Варшаве, стрелка барометра веселья поднимается вверх». В та-ких случаях Александр часто облачался в польский мундир, пе-репоясанный лентой ордена Белого Орла, и этим неизменно при-водил в восторг патриотически настроенных дам. Княжна Иза-белла Чарторыйская, будучи уже в преклонных летах, писала: «Показалось сном, что существует Польша, польский король в мундире и национальных цветах. Слёзы выступили из глаз – у меня есть родина, я оставляю её своим детям».
* * *
27 ноября 1815 года император даровал Королевству долгож-данную конституцию. 12 декабря конституция была обнародо-вана. Форма государственного устройства, в теории вводимая ею, укрепила убеждение в добрых намерениях Александра и в том, что Польша видится теперь чуть ли не независимым госу-дарством. Конституция считалась самой либеральной в Европе, несмотря на то, что она определяла значительные прерогативы самодержца. Российский император при вступлении на престол всякий раз должен был короноваться польским королём, что со-ответствовало монархическим традициям поляков. Значитель-ные общественные группы получили право избирать и быть изб-ранными. Расширил свои полномочия Сейм – в числе прочих он получил право принимать бюджет, за что безрезультатно борол-ся во времена герцогства Варшавского. Конституция гарантиро-вала гражданские свободы (в том числе слова и печати); в граж-данских и военных учреждениях занимать должности могли только поляки. «Назначение на высшие посты только соотечест-венников и лишение такого права иноземцев придавало стране чисто национальное обличье», – утверждала Виридианна Фише-рова. Назначения на министерские должности подтвердили, что правительство будет в руках поляков, а “их испытанный патрио-тизм и безупречное прошлое позволяли связывать с ними опре-делённые надежды, и народ мог только рукоплескать выбору Александра”. Среди вновь назначенных были хорошо известные полякам Станислав-Костка Потоцкий, Тадеуш Мостовский, Та-деуш Матушевич, Юзеф Вельгорский, Томаш Вавжецкий, Игна-цы Соболевский. Эту идиллическую картину несколько наруша-ла неконституционная должность императорского комиссара при правительстве, которую занял Николай Новосильцов, ярый противник автономии Королевства. Во главе армии встал вели-кий князь Константин Павлович, брат императора, который сво-им поведением и импульсивностью производил на поляков от-талкивающее впечатление. Наконец, Адам Чарторыйский, чело-век самостоятельный и независимый, не был назначен намест-ником вопреки всем прогнозам. Этот пост неожиданно занял Юзеф Зайончек, генерал, известный своим патриотизмом, но слывший карьеристом и фигурантом Константина и Александра, слишком ревностным исполнителем их указаний.
Большое впечатление вызвали и декларации Александра – ту-манные, но понятные по смыслу – о присоединении к Королев-ству так называемых западных губерний Российской империи. Создание Литовского корпуса, указы, предписывающие завер-шить все судебные дела в Литве и урегулировать проблему дол-гов петербургской казне, порождали веру в то, что “надежда ско-рого объединения с братьями” (Юлиан Урсын Немцович) реаль-на и расширенное Королевство будет достойным наследником прежней Речи Посполитой. Лояльность к новому государству и признание Королевства своим облегчало и то обстоятельство, что многие деятели времён герцогства Варшавского нашли своё место в новой обстановке и очень быстро сменили свои симпа-тии с пронаполеоновских на проалександровские. С новым госу-дарством отождествляла себя не только политическая верхушка, а может быть, в первую очередь, многочисленные чиновники (Роснер А.).
Через год «после Венского конгресса в Варшаве состоялись народные торжества по случаю “восстановления королевства Польского”. Обнародование документов, присяга нового прави-тельства, благодарственные молебны, наконец, новый герб Ко-ролевства, впрочем, принятый враждебно (“орёл чистый, белый, распятый на груди чёрного двуглавого чудовища”), сопровож-дались балами, театральными постановками, иллюминацией. Многочисленные поэтические сочинения, панегирики в честь Александра немногим отличались от подобных творений времён Наполеона. Воплощая в себе обычаи и литературную традицию эпохи, они в то же время отчасти передавали и чувства тех, кто искренне верил в возрождение собственной государственности. Некоторые политики явно перебрали по части пресмыкательства и крайней степени лояльности, подтверждением чего стал обще-ственный бойкот в отношении Томаша Вавжецкого, который ру-ководил июньскими торжествами 1816 года и произнёс излишне верноподданническую речь. Осмеянию подверглись и стихи Марчина Мольского, страдавшие тем же недостатком.
Особую позицию занимал в то время Костюшко. Разочаровав-шись в решениях Венского конгресса и отказываясь в этих усло-виях от сотрудничества с Александром, он писал Адаму Чарто-рыйскому: “Мы должны быть благодарны императору за воскре-шение исчезнувшего уже столь славного для нас польского име-ни. Но само имя ещё не нация, а лишь только населённое прост-ранство земли”» (Роснер А.).
Столкнувшись с нерыцарским поведением российского импе-ратора, давшим, но не сдержавшим данное им слово о восста-новлении Речи Посполитой в прежних до 1772 года границах, поляки вскоре были не только глубоко разочарованы, но и про-никлись презрением к своим завоевателям. Для польского шля-хетства, определявшего национальный характер и моральный климат в обществе, соблюдение данного слова являлось едва ли не важнейшим обязательством и признаком благородности. До-ведя своими раздорами Речь Посполитую до раздела, шляхта тем не менее, а может и в связи с этим, продолжала жить, при-держиваясь в отношениях между собой так называемого “рыцар-ского кодекса поведения”, ревностно соблюдая его в малейших проявлениях общественной жизни. Нарушение правил этого ко-декса наносило непоправимый ущерб виновному в этом. Уманец отмечал, что «в отказе Костюшки вступить в русскую службу уже заключается сознание собственного превосходства. Подоб-ное же чувство очень скоро после присоединения образовалось в массе польского народа» (Уманец Ф.М.).
* * *
Ф.М. Уманец констатировал: «В то время, когда Россия энер-гически отставала, присоединённое к России королевство Поль-ское быстро продвигалось вперёд. Мы могли заставить Польшу бояться, но заставить уважать себя не могли. Конечно, народ бо-лее благоразумный, нежели поляки, умел бы так устроить дело, что, оставаясь при сознании собственного превосходства, он не допустил бы до разрыва с Россией. Немцы и финляндцы точно также сознают своё превосходство, но они избегают крайне на-тянутых положений. Поляки же, со старым легкомыслием, тот-час создали конституционную оппозицию и, не измерив своих сил, пошли на неравную борьбу. Польские министры сделались ответственны за непопулярность России. Началась травля поль-ских министров по адресу русского правительства. С своей сто-роны, польские министры и вообще сторонники России при Александре I, вместо того, чтобы в борьбе с оппозицией искать нравственную точку опоры, должны были “пугать” ею поляков. Но страх никогда не создаёт приверженцев. Оппозиция с каж-дым днём всё более и более входила в моду. Преданность Рос-сии (искренняя или основанная на расчёте) в глазах польского общества становилась синонимом отсталости, трусости или чего-нибудь ещё худшего. Когда умер наместник Зайончек, ни-кто даже из самых близких его друзей, боясь скандала, не ре-шился сказать надгробное слово.
Несколько слов о коренных русских людях, посланных в Вар-шаву представлять интересы русско-польского союза. Поляки просили великого князя Михаила Павловича, но, по династичес-ким соображениям, надо было послать цесаревича Константина Павловича. Он приехал сюда не только с предубеждением про-тив конституции, но и чувствуя себя несколько униженным тем обстоятельством, что принуждён действовать в конституцион-ном государстве.
Цесаревич обучал польские войска “по-русски”. Пошли в ход палки и брань. И эта бестолковая воинственность сменила напо-леоновские походы! Своими дерзостями на каждом смотру цеса-ревич растил недовольство в офицерах и был едва ли не главной причиной, почему польские офицеры спешили принять участие в тайных обществах и заговорах.
Другою страстью цесаревича были знаки внешнего чинопочи-тания. Варшавские школьники скоро это заметили и вменяли се-бе в особенное удовольствие не снять шапки при встрече с вели-ким князем. Аресты, гневные бури (цесаревич кричал тогда: “Я вам задам конституцию!”), затем освобождение и новая история в том же роде».
Следует иметь ввиду, что время тогда само по себе будоражи-ло горячие умы и пламенные сердца. Во всём мире происходили волнения и революции, сообщения о которых волновали нерав-нодушных к судьбам отечества. Так, в начале 1820 года вспых-нула революция в Испании, затем последовали революции в Неаполе, Португалии, в далёких Бразилии и Сан-Доминго. Но эти же события заставляли и русские власти быть более осто-рожными в предоставлении свобод и вольностей покорённым полякам. Когда в 1820 году Александр I приехал в Варшаву на заседание Сейма, ему пришлось уступить давлению Новосиль-цова и великого князя Константина и практически покончить с конституционной системой правления в Королевстве, что ещё больше оттолкнуло поляков от России.
В том же 1820 году великий князь Константин из-за пылкой страсти к польской красавице Иоанне Грудзинской добровольно отказался от своих прав на наследование императорской короны в случае смерти бездетного Александра I. Грудзинская, став суп-ругой князя, получила титул княгини Ловицкой. Общественное мнение как в России, так и в Царстве Польском отнеслось к это-му браку с осуждением.
«В этой трудной атмосфере на политической сцене Королев-ства появилось молодое поколение, не отягощённое комплексом катастрофы разделов и не склонное к компромиссам, не желаю-щее – в отличие от поколения эпохи Просвещения – прими-риться с потерей независимости. Молодые поляки сильно ощу-щали горечь российской неволи» (Роснер А.).
После 1820 года позиции тех, для кого спасение политических свобод было равносильно сохранению национального бытия, пришли в противоречие с противоположными взглядами. Алек-сандр даровал Королевству конституцию, но не хотел и не мог допустить, чтобы она претворялась в жизнь. «В 1821 году чита-тели “Курьера варшавского”, просматривая объявления, могли обнаружить информацию о том, что можно приобрести по под-писке гипсовые бюсты известных национальных героев, Поль-зующихся признанием людей. Среди них “очень похожий бюст Тадеуша Костюшко” и изваяние Александра I “в стиле античной скульптуры”. Костюшко давно занимал в памяти народа поло-женное ему место, а вот не просчитались ли молодые ваятели, подыскивая клиентов для своих творений, что кто-то купит бюст императора Александра? Кажется всё же, что они прекрасно чувствовали общественные настроения» (Роснер А.).
В 1824 году правительством России был издан очередной за-кон, направленный на сокращение численности польско-литов-ской шляхты. Отныне шляхтичи, не имевшие крестьян, но зани-мающиеся торговлей, должны были записываться в купцы и брать свидетельства торгующих мещан.
* * *
12 ноября 1824 года в Минское дворянское депутатское собра-ние были представлены дополнительные документы, подтверж-дающие шляхетское происхождение Стефана Владиславовича Дзиковицкого, продолжавшего проживать в Пинском уезде вме-сте со старшим из сыновей и его детьми Якубом, Петром и Анд-жеем.
Стефан Владиславович Дзиковицкий прожил долгую жизнь и умер после 1824 года уже не в том государстве, в котором ро-дился. И было ему тогда за 90 лет.
XI. ГЕНЕАЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА ДЗИКОВИЦКИХ
ПО ЛИНИИ АВТОРА
СПИСОК ЦИТИРОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ
Авторы:
1. Арсеньев Ю.В. “Геральдика”. Лекции, читанные в Московском археологическом институте в 1907 – 1908 году. Ковров, 1997 г.
2. Баранович А.И. Магнатское хозяйство на юге Волыни в XVIII веке. Москва, 1955 г.
3. Богуславский В.В. Славянская энциклопедия. Киевская Русь-Московия, т. 2. Москва, 2001 г.
4. Бойко А.Д. История Украины. Киев, 1999 г.
5. Брокгауз и Ефрон. Энциклопедический словарь. Санкт-Петербург, 1900 г.
6. Буганов В.И., Буганов А.В. “Полководцы. XVIII в.”. Москва, 1992 г.
7. Буганов В.И., Назарец А.И. “Страницы боевого прошлого нашей страны”. Москва, 1972 г.
8. “Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени (1603 – 1613 г.г.)”. Русская историческая библиотека. Санкт-Петербург, 1872 г., том 1.
9. Булгаковский Д.Г. Этнографический сборник “Пинчуки”. Санкт-Петербург, 1890 г.
10. Булгарин Ф.В. “Воспоминания”. Москва, 2001 г.
11. Бущик Л.П. Иллюстрированная история СССР. XV – XVII вв. Москва, 1971 г.
12. Волконский А. “Историческая правда и украинофильская пропаганда”. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.
13. Гессен Ю.. История еврейского народа в России, т. 1. Ленинград, 1925 г.
14. Грушевский А.С. “Пинское Полесье”. Исторические очерки. Часть 2, XIV – XVI века. Киев, 1903 г.
15. Грушевский М. “Иллюстрированная история Украины”. Киев-Львов, 1913 г.
16. Гумилёв Л.Н. “От Руси до России”. Москва, 1998 г.
17. Де Боплан Гийом. “Век XVII. Описание Украины”. История Отечества в романах, повестях, документах. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.
18. Жучкевич В.А. “Топонимика Белоруссии”. Минск, 1968 г.
19. Загорульский Э.М. “Историческое краеведение Белоруссии”. Минск, 1980 г.
20. Иванов Н. “2000 лет врозь”. Русский альманах “Третiй Римъ”, № 5, Иркутск, 2006 г.
21. Ильин Александр, Игнатюк Елена. “Очерки истории культуры Пинска XIV – XVIII веков”; http://brama.brestregion.com/nomer24/artic14.shtml
22. Кан А.С. и др. История Швеции. Москва, 1974 г.
23. Карнович Е.П. “Очерки и рассказы из старинного быта Польши”. Санкт-Петербург, 1873 г.
24. Карнович Е.П. “Родовые прозвания и титулы в России и слияние иноземцев с русскими”. Санкт-Петербург, 1886 г.
25. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трёх книгах. Книга 2, 3. Ростов-на-Дону, 1998 г.
26. Ковкель И.И. История Беларуси в 3 томах, ч. 1. Гродно, 1997 г.
27. Костомаров Н.И. Русская история, т.т. 1, 2, 3. Ростов-на-Дону, 1997 г.
28. Костомаров Н.И. “Старый спор. Последние годы Речи Посполитой”. Смоленск, 1994 г.
29. Крашевский Ю. “Пинск и его окрестности”. Журнал “Сын Отечества”, г. Санкт-Петербург, 1837 г.
30. Круковский В. “Серебряная стрела в красном поле”. Из истории белорусской шляхетской геральдики. Летопись “Спадчина”, № 2, 1995 г.
31. Лакиер А.Б. “Русская геральдика”. г. Санкт-Петербург, 1855 г.
32. Лаппо И.И. “Великое княжество Литовское во второй половине XVI столетия”. Литовско-русский повет. г. Юрьев, 1911 г.
33. Лескинен М.В. “Мифы и образы сарматизма. Истоки национальной идеологии Речи Посполитой”. Москва, 2002 г.
34. Линниченко И.А. “Малорусский вопрос и автономия Малороссии”. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.
35. Ляпунов Б. “Единство русского языка в его наречиях”. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.
36. Михайлов О. “Суворов”. Москва, 1984 г.
37. Нарбут А.Н. “Генеалогия Белоруссии”, выпуск 1. Москва, 1995 г.
38. Немилов А.Н. “Проблема общности и национальных отличий в культуре стран Центральной Европы в эпоху Возрождения”. Выпуск №2 “Проблемы социальной структуры и идеологии средневекового общества”. Ленинград, 1980 г.
39. Осетров Е. “Родословное древо”. Москва, 1979 г.
40. Охоцкий Я.-Д. “Рассказы о польской старине. Записки XVIII века”, т.т. 1, 2. Санкт-Петербург, 1874 г.
41. Петриков Л. “Красные каблуки Людовика XIV”. Газета “Клады и сокровища”, № 2 (79), 2004 г.
42. Петрушевский А. “Генералиссимус князь Суворов”. Том 2. Санкт-Петербург, 1884 г.
43. Полонская-Василенко Н. История Украины, т. 2. Киев, 1993 г.
44. Романович-Славятинский А. “Дворянство в России от начала XVIII в. до отмены крепостного права”. Санкт-Петербург, 1870 г.
45. Роснер А. “Своя или не своя держава?”. Журнал “Родина”, № 12, 1994 г.
46. Савёлов Л.М. “Лекции по генеалогии”, читанные в Московском археологическом институте. Москва, 1909 г.
47. Селищев А.М. “Забайкальские старообрядцы. Семейские”. Иркутск, 1920 г.
48. Смолий В.А., Гуржий О.И. “Как и когда начала формироваться украинская нация”. Киев, 1991 г.
49. Соловьёв С.М. Публичные чтения о Петре Великом. Москва, 1984 г.
50. Старовольский Ш. “Польша или положение Королевства Польского. Краков”, 1976 г.
51. Сташевский Е.Д. “История докапиталистической ренты на Правобережной Украине”. Москва, 1968 г.
52. Тойнби А. Дж. “Постижение истории”. г. Москва, 2003 г.
53. Тойнби А. Дж. “Цивилизация перед судом истории”. г. Москва, 2003 г.
54. Уманец Ф.М. “Александр I и русская партия в Польше”. “Исторический вестник”, Санкт-Петербург, октябрь 1883 г.
55. Усов В. “Цари и скитальцы”. Ленинград, 1988 г.
56. Федосов И.А. История СССР (учебное пособие, 9-й класс). Москва, 1971 г.
57. Царинный А. “Украинское движение”. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.
58. Чепко В.В., Игнатенко А.П. История БССР. Минск, 1981 г.
59. Чернов И. Семейщина. Издание 1930-х годов, точнее не прочитывается из-за ветхости.
60. Шамбаров В. “Казачество. Путь воинов Христовых”. Москва, 2009 г.
61. Шимов Я. “Австро-Венгерская империя”. Москва, 2003 г.
62. Шпилевский П.М. “Путешествие по Полесью и Белорусскому краю”. Санкт-Петербург, 1858 г.
63. Лещенко М.Н. “Яскравi сторiнки спiльноi боротьби”. Киiв, 1963 р.
64. Bernard Lazare. L’Antisemitisme, son histoire et ses causes. Paris, 1894. P. 2.
65. Stryikowski M.O. “J poczatkach”. Warszawa, 1978 r.
Документы:
1. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комис-сиею для разбора древних актов, т. IV. Акты Брестского гродского суда. Вильна, 1870 г.
2. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комис-сиею для разбора древних актов, т. XIII. Вильна, 1886 г.
3. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комис-сиею для разбора древних актов. Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию (1654 – 1667). Вильна, 1903 г.
4. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комис-сиею для разбора древних актов, т. XXXIV. Вильна, 1909 г.
5. Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, т II. Санкт-Петербург, 1865 г.
6. Архив внешней политики Российской империи, г. Москва. Фонд 79, оп. 6, дела 1369, 1833, 1837, 1838, 1958. 434 – 435.
7. “Век XVII. Летопись Самовидца”.История Отечества в романах, повестях, документах. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.
8. Всемирная история в 10 томах, т.т. IV – VIII. Москва, 1958 – 1961 гг.
9. “Вывод родовитости шляхетской дома Перхоровичей Дзиковицких”. Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 1, д. 2059, л. 2 - 5.
10. Генеалогия Дзиковицких герба Дрыя из декрета Минского 1804 июня 18. Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 1, д. 2069, л. 2.
11. Гербовник дворянских родов Царства Польского. Варшава, 1853 г., ч. 1.
12. “Дневники второго похода Стефана Батория на Россию (1580 г.)”. Москва, 1897 г.
13. “Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию (осада Пскова)”. Псков, 1882 г.
14. “Записки Екатерины II”. Лондон, 1859 г. Репринтное издание. Москва, 1990 г.
15. “Записки киевского мещанина Божко Балыки о московской осаде 1612 года”. “Киевская старина”, №3, 1882 г.
16. “Из дневника Войцеха Мясковского”. История Отечества в романах, повестях, документах. Век XVII. Страна казаков. Воспоминания современников и документы. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.
17. История Киева, т. 2. Киев, 1984 г.
18. История Киева, т. 3, кн. 1. Киев, 1985 г.
19. История Украинской ССР, т. 2. Киев, 1979 г.
20. История Украины: новый взгляд. В двух томах. Т. 1, Киев, 1995 г.
21. “Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого”, регента городской канцелярии могилёвской в году 1747 месяца июля 30 дня с погодных записей.
22. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 1741, д. 75, л. 78 об. Перевод с польского.
23. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 1741, д. 105, л. 122 об. – 123. Перевод с польского.
24. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 1741, д. 105, л. 142 об. Перевод с польского.
25. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901.
26. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 572.
27. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 576, 576 об.
28. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 580.
29. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 591.
30. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 593, 593 об.
31. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, опись 2, дело 901, стр. 594, 594 об., 595.
32. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 596, 596 об.
33. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 694, 694 об., 695, 695 об.
34. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 700, 700 об., 701.
35. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 702, 702 об.
36. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 708, 708 об., 709.
37. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 716, 716 об., 717.
38. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 724, 724 об., 725.
39. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 836, 836 об.
40. “О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”. Исторический документ.
41. “Очерк истории русского дворянства от половины IX века до конца XVIII века”. С-Петербург, 1874 г.
42. “Памятники, относящиеся к Смутному времени”. Русская историческая библиотека. Т. 1. Санкт-Петербург, 1872 г.
43. “Письмо шляхтича Миколая Длужевского”. История Отечества в романах, повестях, документах. “Век XVII. Страна казаков”. Воспоминания современников и документы. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.
44. Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII – XX веков, т. V. Москва, 1994 г.
45. Российский Государственный архив древних актов. Фонд 16, д. 758, ч. 2, л. 231.
46. Российский Государственный исторический архив в г. С-Петербурге. Фонд 1405, оп. 48, д. 5303.
47. “Сказания современников о Димитрии Самозванце. Маскевич и дневники”. Санкт-Петербург, 1859 г., часть 2.
48. Суммариуш документов родовитости шляхетской, относящихся Дома Дрыя Перхоровичей Дзиковицких. Государ-ственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 1, д. 2059, л. 14, 14 об.
49. Энциклопедический словарь, т. 3, Москва, 1955 г.
ОГЛАВЛЕНИЕ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПЕРИОД РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
Глава 1. Времена Феодора Харитоновича Дзиковицкого
(не позднее 1550 – до 1634 годы)
I. НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ...............................……….……....стр. 3
II. КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ
ВО 2-Й ПОЛОВИНЕ XVI ВЕКА..........................................…стр. 5
III. ЛИТВА В ПРЕДДВЕРИИ МОСКОВСКОЙ СМУТЫ...стр. 8
IV. УЧАСТИЕ ЛИТВЫ В МОСКОВСКОЙ СМУТЕ........стр. 26
V. НОВЫЙ ЦАРЬ ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ
И НОВЫЙ 36
VI. ЛИТВИНЫ В МОСКВЕ.................................................стр. 59
VII. НОВАЯ МОСКОВСКАЯ ЦАРСКАЯ ДИНАСТИЯ...стр. 81
VIII. НАШЕСТВИЕ НА РЕЧЬ ПОСПОЛИТУЮ...............стр. 93
IX. УХОД ИЗ ИСТОРИИ..................................................стр. 103
Глава 2. Времена Савы Феодоровича Дзиковицкого
(не позднее 1570 – до 1646 годы)
I. ДЕТСТВО В РОДОВОМ ГНЕЗДЕ.................................стр. 106
II. ЖИЗНЬ В ЛИТВЕ НА ГРАНИ ДВУХ ВЕКОВ...........стр. 120
III. СОБЫТИЯ ВНЕ ЛИТВЫ.............................................стр. 123
Глава 3. Времена Димитра Савича Дзиковицкого
(вероятно, 25 октября и не позднее 1592 – не ранее 1693 годы)
I. ТРЕТИЙ СЫН В СЕМЬЕ............................................…стр. 131
II. СОБЫТИЯ ВРЕМЕНИ..................................................стр. 133
III. ВОССТАНИЕ В ПИНСКЕ И ЕГО ПОДАВЛЕНИЕ..стр. 157
IV. ПОСЛЕ ПИНСКОГО БУНТА.................................…стр. 166
V. ИЗМЕНЕНИЕ СИТУАЦИИ В ЛИТВЕ....................…стр. 190
Глава 4. Времена Ивана-Лаврина Дмитриевича Дзиковицкого
(не позднее 1614 – до 1690 годы)
I. МЛАДШИЙ ИЗ СЫНОВЕЙ.......................................…стр. 198
II. МОСКОВСКАЯ ПОЛИТИКА В ЛИТВЕ.................…стр. 202
III. ШВЕДСКИЙ «ПОТОП» ........................................…..стр. 212
IV. ПОСЛЕДСТВИЯ ДОЛГИХ ВОЙН.........................…стр. 236
V. «ВЕЧНЫЙ МИР» С МОСКВОЙ И «РУЙНА» ..........стр. 256
Глава 5. Времена Яна Ивановича Дзиковицкого
(не позднее 1677 – не ранее 1732 годы)
I. 259
II. УПАДОК ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ………………………………….….стр. 262
III. КОРОЛЬ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ АВГУСТ II........…стр. 268
IV. НОВЫЙ КОРОЛЬ СТАНИСЛАВ ЛЕЩИНСКИЙ…стр. 296
V. ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЯ АВГУСТА...................…стр. 314
VI. ПРОТЕКТОРАТ РОССИИ
НАД РЕЧЬЮ ПОСПОЛИТОЙ.…………………….…...….стр. 322
VII. ВТОРАЯ ПОПЫТКА
СТАНИСЛАВА ЛЕЩИНСКОГО…………………...……..стр. 334
Глава 6. Времена Владислава Яновича Дзиковицкого
(не позднее 1709 – до 1758 годы)
I. НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ РОДА....................................…стр. 341
II. УГАСАНИЕ ПОЛЬШИ В РОСКОШИ........................стр. 348
III. ДАЛЬНЕЙШИЙ УПАДОК РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ.стр. 352
IV. ЖИЗНЬ И ПОЛОЖЕНИЕ
ПОЛЬСКО-ЛИТОВСКОЙ ШЛЯХТЫ…………………….стр. 365
Глава 7. Гибель Речи Посполитой. Стефан Владиславович Дзиковицкий
(не позднее 1732 – не ранее 1824 годы)
I. ПОРЯДКИ КЛАНА.....................................................…стр. 370
II. МОРАЛЬ И НРАВЫ
ШЛЯХЕТСКОГО ОБЩЕСТВА……………………………стр. 373
III. БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА.........................................…стр. 386
IV. КОНСЕРВАЦИЯ
ГОСУДАРСТВЕННОГО БЕССИЛИЯ………………….…стр. 408
V. БАРСКАЯ И ГЕНЕРАЛЬНАЯ КОНФЕДЕРАЦИИ.
415
VI. ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
1772 ГОДА……………………………………………….….стр. 437
VII. ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА.
ВОССТАНИЕ 1794 ГОДА..................................................стр. 474
VIII. РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ В ПЛЕНУ.
ТРЕТИЙ 506
IX. ВОЙНА НАПОЛЕОНА
С РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИЕЙ……………………………стр. 530
X. ПОЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ НАПОЛЕОНА........…стр. 558
XI. ГЕНЕАЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА ДЗИКОВИЦКИХ
ПО ЛИНИИ 573
Список цитированной литературы и источников.....стр. 574
582