Я так заклинал тебя рьяно «будь тем, чем другие не были», но это ведь слишком сложно, и ты стал тем, кем другие были, есть и будут. С этого момента река растащила нас по разным рукавам, меня выбросив на неприметный приток, мелкий и каменистый, сокрытый вечнозелеными свечами и зарослями ежевики, а тебя, ну что же, на проторенную, вполне судоходную водную дорогу, что плавными движениями мага-иллюзиониста выносит неизбежно к Великому Океану, где чайки ночуют на холодном песке, а крикливые бакланы качаются на волнах черными точечками.
Видишь ли, моя лодка дала течь, и брызги картечью врываются, остужая пыл. Потопив поклажу, провиант, сборник стихов любимого Поэта, я иду теперь, а не плыву. Глубины, ровным счетом, по шею, но дно испещрено гранитными копьями, так что приходиться мешать расплавленную зеркальную патоку своей багряной кровью, которая привлекает обитающею здесь рыбу, смело трущуюся где-то там, в серебристых отблесках, в надежде успеть отхватить свой комок питательной красноты, да выкинуться перед носом, вежливо и беззвучно благодаря, со всплеском возвращаясь вспять и виляя зеленоватым хвостом в нетерпении очередной подачки. Берегом меня преследуют рыси, я видел всполохи желтых светляков в сырой гуще можжевельника, а также медведь, забегающий вперед, черкающий на стволах сосен свои глубокие росчерки, подживающих смоляной пахучестью, всегда так, чтобы было видно с центра моей речушки. Меня не пугают звери, мы успеем с ними познакомиться у истоков, уж там попируют всласть. Собою, мною и друг другом. Думается, что подобный конец будет вполне в духе «не быть другими», по части разрывания когтями хищников – нет, этого в мире предостаточно, а вот по пути к такому концу – да. Добровольному, заметь, абсолютно. И не жалей, узнав.
Идя против течения, закостенев грудью в объятиях студеной воды, я представлю себе, как ты, пристав у тихого, окрашенного белой краской причала, спрыгнешь на свежеструганные доски, привяжешь свой ялик и пойдешь искать, где бы покушать и отдохнуть. Выпей белого нектара, оцени вид на горы, покрытые лесом, на такую яркую дыру в небе, всплывшую из омута Космоса, да и оставайся там жить, заведи виноградник, аккуратный домик, вырой колодец, а через лет пять, доставая воду, поймай мой голос, неумело декламировавший стихи того самого Поэта, что утонул в моей жестокой речушке, отдав ей свою память и свои громкие слова, что я надиктовал на журчащий диктофон, чья пленка просочилась сквозь толщу земли, отдав насильно дань раскидистым корням или просто застыв в вязкой прослойке, скрепляющей темноту. Но главная строка точно зазвучит в жестяном ведерке, что ты ловко вытащишь под слеповатый небесный глаз, а она: «будь тем, чем другие не были».
Можешь вылить на львиные зева, под куст сирени, под корявую грушу, вылить всю эту воду без остатка. Больше ничего и нигде не зазвучит. В этом тихом месте, в маленьком предгорном селе, со сгнившим яликом на причале, не ценят картавых Поэтов, а ценят звучных и зычных, втаптывающих в плодородность семена своей спеси, перекликающейся с прославлением чего-либо. Мои кости уже давно белеют в серых камнях, поросших заботливым вереском, а река пересохла, я заткнул питающие ее ручьи громадными валунами, а основной – своим молчанием, никем не оцененным. И как же мне, до страшной рези в ушах, хорошо! Как привольно тут белеть и каменеть, свившись в груду острых стрел, так никуда и не попавших, ни в какую из целей, кроме той, что доступна всем.