Псарня 1 ч

               
                Все описанные события достоверны, но сдвинуты
                в пространстве и времени.
                Образы собирательные, любые аналогии -
                заблуждение.
               
                С глубокой благодарностью Лилии Викторовне,
                Картышевой без ее помощи
                этой книги не было бы,
                как и меня сегодняшней.

               
                Часть - первая.
   - Ну, вот и всё, - с облегчением выдохнул светловолосый следователь в штатском костюме и стал деловито собирать со стола разложенные на нём бумаги. Запах весны и близкого рынка врывался в открытую форточку вместе с чириканьем какого-то совершенно обалдевшего от счастья воробья.
   - Руки давай, - обратился он, к сидящей напротив него девушке.
 Она непонимающе вытянула вперёд руки и стала переворачивать их то вверх, то вниз ладонями. Следователь обошёл стол и неожиданно защёлкнул на тонких запястьях наручники.
   - Пошли, - он распахнул дверь кабинета, пропуская её вперёд.
    На улице они направились к микроавтобусу, стоявшему в ряду милицейских газиков. Там уже сидели трое мужчин, не считая водителя.
    - Может, подождёт всё же, твоя задержанная? - спросил, обращаясь к светловолосому, сидящий рядом с шофёром. - Сегодня у нас на Матвейчике( Матвеевский, Видземский рынок) управа(Управление внутренних дел) рейд делает.Однако светловолосый лишь отрицательно покачал головой в ответ. Он равнодушно отвернулся, не замечая больше своей подопечной, и нажал кнопку кассетного магнитофона.
    - Сними наручники, начальник, - попросила, она устраиваясь на сидении.
    - Не положено, - небрежно, не оглядываясь, бросил через плечо один из сопровождающих, хлопая плохо закрытой дверью уже набирающей скорость машины.
    - Но неужели четверо вооруженных мужиков... - она не договорила - голос сорвался, судорожно дёрнула плечом и отвернулась к окну, к мелькающим домам и витринам магазинов. Она-то сдержала слёзы, это магнитофон плакал голосом Челлентано: Сюзанна, Сюзанна...
   Проскочив трамвайные пути, микроавтобус остановился возле здания управы. Светловолосый помог ей выйти из машины, раскрыл перед ней тяжёлую дверь и шутовски поклонился:
   - Прошу!
   - Мерси, - подыграла она, всеми силами стараясь держать себя в руках.
   Её повели по каменным ступеням вверх до бюро пропусков, потом - вниз, по лесенке, расположенной чуть левее центрального входа, затем вывели в небольшой грязный двор. Там маленькая обшарпанная лестница под покосившимся навесом упиралась в обитую жестью дверь. Светловолосый позвонил, дверь открылась, громко клацнув электрозащёлкой, и они вошли в небольшую прихожую без окон. Квакнула следующая дверь, и они, наконец, попали в дежурную часть: прямоугольное помещение, большая часть которого была отгорожена барьером, напоминающим стойку бара или гардероба. За стойкой стоял милиционер с красной повязкой ИВС(изолятор временного содержания). Прежде чем на неё обрушился град вопросов, она успела разглядеть деревянный стеллаж с ящиками-ячейками, как в библиотеке. Венчал стеллаж  монитор с видом двух коридоров, где по обе стороны мрачно отсвечивали двери камер с засовами, навесными замками и зачем-то цепями в верхнем левом углу каждой из них.
   - Фамилия? Имя? Где родилась? Где прописана? Где работала? - она механически отвечала, а дежурный делал пометки в бумагах.
    Кроме него в помещении находилось ещё несколько человек, и в форме, и в штатском. Разговаривали они громко и бесцеремонно, поэтому казалось, что их гораздо больше.
   Её освободили от наручников. Светловолосый подписал какие-то бумаги, кивнул кому-то прощаясь, и ушёл, не взглянув больше на ту, которую только что привёз сюда. И вдруг она поняла, что стала теперь частью обстановки, незначительной деталью, не интересной, но и не мешающей этим, оживлённо беседующим людям.
   - Отведи эту на обыск, - кивнул дежурный неизвестно откуда взявшейся женщине в форме.
   От обращения эта она сжалась, руки невольно задрожали, стали двигаться суетливо и бестолково.
    В тесном закутке с грязной раковиной и побитым временем столом её обыскали быстро и тщательно, без эмоций и комментариев, словом - профессионально. Другая женщина в светлом свитере ручной вязки и узкой строгой юбке сняла у неё отпечатки пальцев. Потом её с плохо отмытой чёрной краской на руках вернули в дежурку. За отобранные шнурки, часы, и ремень надо было расписаться, все эти вещи иметь при себе не полагалось. Затем молоденький сержант велел ей идти впереди него по длинному тускло освещённому коридору, одному из двух, уже виданных на экране монитора. Кроссовки без шнурков гулко хлюпали на ногах. Перед одной из дверей сержант велел остановился и отпер её здоровенным ключом.
   - Заходи, - строго кивнул он, оглядывая её понурую фигуру.
   Шаг, второй, и вот она в камере. За спиной лязгнула закрывающаяся дверь. Она напряглась. Это лязганье словно отсекло всё, что окружало её в прошлой жизни. Она осталась один на один с собой в крошечной камере с вязким запахом резины, которой были обиты стены и топчан.
   - Вот и всё! - мелькнуло в её голове.
    Она обессиленно опустилась на топчан. Руки задрожали ещё сильнее и безвольно упали на колени, к горлу подкатил плотный комок. Глаза жгли подступающие слёзы, но она сдержалась, глубоко вздохнула, задержала дыхание:  - Я не буду плакать, ни за что не буду! Сколько бы лет мне ни дали, - думала она с шумом выдыхая воздух и вновь набирая полную грудь.
    - У меня плечи широкие, я всё выдержу, - пообещала она себе.
    - Ведь кто-то же сказал: по силам крест, мой, значит, такой, - она потёрла запястья, освобождаясь от ощущения наручников, и постаралась даже улыбнуться. А мысли словно ждали этого момента, подхватили и унесли ее из камеры прочь, в ту жизнь, которая теперь стала для неё прошлой.

               
                ***


       В детстве Юльку любили все без исключения - и родственники, и знакомые. Ну, а уж мать с отцом, да бабушка и вовсе души не чаяли. Кареглазая, темноволосая девчушка подкупала своей вежливой серьёзностью, лёгким уживчивым характером. Не раз слышала она в свой адрес: Какой славный ребёнок! Юля и в самом деле была славной, не прилагая для этого никаких усилий. Счастливый характер - говорят о таких людях. Видимо, этот, данный ей Богом счастливый характер должен был помочь ей перенести всё то, что уготовала ей судьба.
   - Тебя как зовут? - спросил строго сероглазый мальчишка, и шмыгнул носом.
   - Юлька, Юля Владимирская, - девочка с любопытством оглядела сверстника. - А тебя?
   - Лёшка, Алексей Коржавин, - подражая ей ответил он. - Ты зачем тут стоишь?
   - А меня тут бабушка из окна видит.
   - И она смотрит?
   - Да, нет вроде. Вон, видишь, на третьем этаже второе от подъезда окошко? Это наше, герань розовая на подоконнике.
   - Вижу. Нет там никого.
   - Ага, нету-у! - недоверчиво протянула Юлька.
   Видно, ей до смерти уже надоело стоять под окнами на солнцепёке. Но ослушаться бабушку не хотелось. Мальчик сощурился, наморщил облупленный нос и лениво цедя слова, предложил:
   - Охота тебе тут жарится? Пошли бы лучше в сараи, там прохладно. Я тебе, так и быть, штаб свой покажу.
   - Да?! - Юлька задохнулась от ни с чем несравнимого ощущения доверия и тайны.
    - Правда?
   - А, чё трепаться? Точно! Ну, пошли что ли? - спросил он, стоя к Юльке уже в пол оборота.
   - Пошли! - она тряхнула головой и,  даже не глядя на окна с геранью, зашагала вслед за Лёшкой.
   Он шёл вразвалочку, засунув руки в карманы штанишек. И почти через равные промежутки времени цвиркал слюной через щербинку между передними зубами. Юлька шла, отставая на пол шага, таким образом как бы признавая его превосходство. И время от времени поглядывала на его худющую спину с топорщащейся от выпирающих лопаток застиранной рубахой. Лёшке страшно льстило такое внимание, но он хмурил выгоревшие на солнце бровки и делал вид, что совершенно не замечает ее восхищения.
   До сараев было пять минут ходьбы дворами. Три чудом сохранившихся деревянных домика стояли в окружении развалюх-сараюшек. Как и почему остались целы эти три дома было непонятно. Вокруг кипела стройка и три потемневших от времени дома, которые все почему-то называли просто деревяшками, выглядели нелепо и сиротливо. В сараях, прилепившихся по бокам деревяшек, хранились дрова и всяческая никому не нужная рухлядь. Но именно она и являлась предметом пристального интереса окрестной ребятни.
   - Мой, второй с того конца, - махнул рукой Лёшка, доставая из кармана ключ.
   - Закрывается!? - ахнула Юлька.
    Этот факт, казалось, совершенно ее покорил. И обладатель запирающегося сарая с таким чудесным названием штаб вырос в её глазах чрезвычайно.
    Она преданно смотрела на своего нового товарища, который как раз заканчивал возню с большущим ржавым замком. Наконец, замок был торжественно снят. Лёшке пришлось удерживать его двумя руками, поэтому он плечом толкнул дверь, и она со скрипом, косо завалилась внутрь сарая.
    - Заходи! - пригласил он едва дышавшую от восторга девчонку.
   Сквозь щели в сумрак сарая пробивались солнечные лучи. От обилия пляшущих в них пылинок они казались полосками светящейся ткани. Пахло старыми нагретыми досками, немного мышами, немного сыростью. В общем, это был ни с чем не сравнимый, совершенно новый и таинственный штабной запах. В сарае стояла старая кушетка, обитая клеёнкой, с лохматой подушкой на ней. Стол о трёх ногах, с одной стороны которого притулилась колченогая табуретка. На стене - полочка, где удобно расположились стаканы в подстаканниках, фарфоровый щербатый чайник, солонка и пепельница, полная окурков. На столе хлебница, увенчанная дорогим карманным фонариком. А в углу, поставленный на заднее колесо примостился облупленный Орлёнок ( марка подросткового 2 ух-колёсного велосипеда). Это добило Юльку окончательно. Просить у бабушки двухколёсного коня она бы не посмела, не дёшев был ретивый, что не мешало ей, конечно, завидовать обладателям этого сокровища до такой степени, что даже предложения покататься она гордо отвергала.
   - Твой? - почему-то прошептала она.
   - Мой, - кивнул мальчишка, с удовольствием наблюдая за растущим восхищением новой подружки.
   - Вот это да! Вот это здоровски! А что ты тут делаешь?
    Юлькин восторг рвался наружу. Она плюхнулась на скрипучую кушетку и стала подпрыгивать.
   - А всё,что хочу! - гордо ответил Лёшка, усаживаясь рядом.
 Юлька с удовольствием крутила головой, прислушиваясь к скрипу пружин.
   - Давай играть в разведчиков, - предложил Лёшка.
   - Давай! А как?
   - Мы на явке, моментально посерьёзнев начал Лёшка, - Тут для нас где-то запрятан зашифрованный приказ. А связной погиб, нужно искать самим...
   Юлька выслушала приятеля, приложив к носу палец, и первая полезла проверять старую потёртую планшетку.
   Два часа дети провели в поисках: разобрали фонарик, перевернули вверх дном пепельницу, перерыли все старые газеты. И, наконец, прочли приказ, подчёркивая газетные заголовки. Правда выходила какая-то совершенная чепуха, но не это было главное. Смысл был в самой затее, а это вполне удовлетворяло юных разведчиков. Потом они уничтожили следы своего пребывания на явке: вытерли пыль, помыли пол. Но сами перемазались настолько, что когда вылезли на свет Божий, Лёшка присвистнул, глядя на Юльку, и сказал:
   - Ох, и влетит тебе от бабки!
   - За что? - изумилась она.
   На её перепачканной физиономии был написан такой восторг, что у Лёшки язык не повернулся  сказать, за что же именно, по его мнению, ей должно влететь. Но тут она заметила, что тени от сараев стали длиннее, и трава на собачьем дворе сильнее запахла пылью. По всему видать, уже наступил вечер, а ведь бабуся велела ей со двора никуда не уходить, Юльке стало стыдно: конечно, бабушка уже раз сто звала её и теперь наверняка хватается за сердце и принимает капли капли, нервничая что Юльки долго нет во дворе. И тут же она вспомнила, что за всеми её переживаниями наблюдают насмешливые мальчишеские глаза.
   - Пошли, - недовольно сказала она и первая пошла по тропинке.
  - Здорово влетит-то? - с жалостью, глядя на опущенную голову только что приобретённой подружки, спросил Лёшка.
   - Да, нет.., - протянула Юлька не оглядываясь, заправляя за ухо темноволосую прядь.
   - Выдерут?
   - Нет, что ты! - возмутилась Юлька. - Меня не бьют!
   - А чего же ты нос повесила? - непонимающе уставился на неё Лёшка.
   - Бабушку жалко, ей наверное, плохо стало. Она волнуется, когда меня долго во дворе не видит.
    Лешка шмыгнул носом и удивленно повёл плечами. Видимо, это шмыганье помогало ему в трудных ситуациях, но на этот раз оказалось бесполезным. Он никак не мог взять в толк, от чего это потускнел взгляд его новой подружки. Эка важность - бабка расстроится! Бить-то не будут! Непонятно...
    Его, Лёшку драли нещадно и мать, и отец, и бабка. Пила его семейка и пила по-чёрному. Поэтому-то года два назад спасаясь от разбушевавшегося пьяного отца, и забрался он в незапертый пустой сарай, где долго и безутешно плакал. На следующий день принялся таскать в сарай всякую рухлядь - обживаться. А после того, как обнаружил в ящике с отцовским инструментом замок, и вовсе почувствовал себя хозяином. Когда сносили деревяшки, обливаясь потом и сопя, приволок ветхую кушетку, столик и полочку с табуреткой, словом завёл обстановку. И тогда уже прибил к дверям скобы и стал закрывать своё убежище на замок.
    Алёшке шёл девятый год, и он хорошо ещё помнил то время, когда отец не пил, и дома была относительно сносная обстановка. По крайней мере, красть в магазинах продукты, с голоду наплевав на страх и стыд, ещё не было необходимости. Отец работал, мать с бабкой вели хозяйство и шили соседкам за умеренную плату кому юбку, кому платье, а кому и передник, да и одеяло из лоскутов. И если и выпивали, то изредка. Мать Лёшки была красивой, но беспутной бабёнкой, и все окрестные мужики стремились отметиться у легко доступной красавицы. Конечно, Андрей, так звали Алёшкиного папашу, дольше всех не подозревал, что жена его одинаково благосклонна к любому мужику. Абы штаны - так, сплёвывая говорили о ней соседские бабы. Но узнав о похождениях супруги, Андрей стал жестоко колотить, свою, по его собственному выражению, лярву. А заодно и Лёшку - вы****ка. Стал пить вместе с женой, бросил работу, объясняя это тем, что, такую б... на глазах иметь надо. При этом он многозначительно грозил супруге увесистым кулаком. Дом приходил в запустение, в нём частенько не было даже хлеба. Случайные отцовские заработки тут же пропивались в компании таких же заплутавшихся по жизни мужиков, которые в свою очередь подпаивали семейство Коржавиных в дни, когда сами бывали при деньгах.
    Алёшка старался бывать дома как можно меньше. Кормился воруя сладости и консервы в магазинах самообслуживания. Да сердобольные соседки порой подкармливали его чем-нибудь горячим. Никто им всерьёз не занимался и не заботился. Поэтому и ему не приходило в голову печалиться о здоровье кого-нибудь из членов семьи, постоянным недомоганием которых был похмельный синдром. Правда избитую мать он жалел, да и обманутого отца тоже. Но понять от чего так сникла и распереживалась Юлька он не мог.
   Очередным двором дети вышли прямо к Юлькиному дому, и Лёшка остановил её тронув за плечо:
   - Завтра придёшь?
   - Приду, если не накажут.
   - Точно?
   - Ну, конечно!
   - Ладно, иди тогда. Я посмотрю, как ты пойдёшь.
   - А, ты чего?
   - Тут постою, а то твоя бабка, как увидит тебя со мной, точно заболеет! - и он как-то невесело по-взрослому усмехнулся.
   - Это почему? - поразилась Юлька.
   - Да, знают меня в округе из-за семейки моей весёлой...
    Юля хотела что-то возразить, но беспокойство о бабушке взяло верх и помахав приятелю рукой, она рванула к дому. И точно бабуся уже стояла у окна и, заметив Юльку, загрозила ей пальцем. А девочка лихорадочно пыталась придумать какую-нибудь отговорку, для того что бы объяснить своё долгое отсутствие во дворе. Сказать правду было нельзя. С мальчиком? В сараях?! Юлька представила, какая лавина обвинений и упрёков обрушится на неё, скажи она бабушке правду. И, как потом ворчанием и недоверием будет полон весь месяц, а то и дольше. Следовало бы заранее сочинить какую-нибудь правдоподобную историю. Но дверь в квартиру была уже открыта и на пороге её уже ждала бабушка...

               
                ***


    Она очнулась от грохота дверей в коридоре. Откатилась прочь спасительная волна воспоминаний, и действительность навалилась тяжело и неотвратимо. Алёшка, бабушка.., да было ли это? Было, было!
    - Хлопнула кормушка(окошко в двери камеры на уровне груди, позволяющее не открывая дверь, передать внутрь еду, бумаги на подпись, передачу), молодой дежурный наклонился, и с любопытством глядя на неё, спросил:
    - Ужинать будешь?
     Есть не хотелось, но не желая отказом привлекать к себе лишнего внимания, она коротко кивнула. Дежурный подал ей алюминиевую кружку без ручки, с горячим чаем и алюминиевую же мятую миску с какой-то сечёной кашей и толстым куском чёрного хлеба, с насыпанным сверху сахарным песком. Уже завтра она узнает, что сахар полагается только утром, а значит дежурный отдал ей оставшийся сахар, что само по себе уже могло считаться признаком расположения.
    - А, что я одна буду сидеть? - спросила она, поставив хлеб и чай в небольшую нишу в стене.
    - Пока одна, - последовал ответ.
    - А с туалетом как?
    - После ужина выведу. Потерпишь?
    - Конечно.
    Кормушка захлопнулась. Она стала прислушиваться к доносившимся из коридора звукам. Страшно ей не было, вероятно потому что в числе её знакомых было не мало людей, прошедших тюрьмы и зоны. От них она наслушалась и былей и небылиц, а потому, довольно отчётливо представляла себе, что её ожидает. Вот и не боялась. Волновалась - это да, но и то лишь потому, что терпеть не могла ссор и скандалов. А для того, чтобы отстоять своё независимое я, может быть, придётся скандалить и даже драться. Этого совершенно не хотелось, не любила она женские потасовки. Даже смотреть на сцепившихся женщин ей было неприятно, а уж самой оказаться в такой роли... Бр-р-р! Хотя почему-то была твёрдо уверена, что ничего подобного не произойдёт, никто на её независимость покушаться не будет, что её примут и поймут, а стало быть...
    Опять загремели ключи в замке:
    - Выходи! - дежурный рукой указал направление, куда надо было идти, и с любопытством огядел её.
    - Кого замочила? Мужика своего?
    - Нет, не мужика, бабу, - ответила она на ходу и остановилась перед дощатой дверью, из-за которой доносилось журчание воды и резкий запах аммиака.В двери был прорублен незастеклённый глазок, а ручка, за которую надо было взяться, выглядела липкой от грязи. Двумя пальцами с брезгливой гримасой на лице она взялась за ручку и потянула дверь на себя, но та не поддавалась. Пришлось ухватиться всей рукой и только тогда разбухшая от сырости дверь распахнулась. Запах мочи стал нестерпимым. Слева от двери находились три, когда-то бывшие белыми раковины, теперь же они пестрели пятнами облупившейся эмали и ржавыми потёками. Толчок
(непосредственно уборная, справить нужду в которой можно было лишь стоя или на корточках) был точной копией грязного общественного туалета, причем мужского, судя по запаху.
   - Да, уж,  - невесело усмехнулась она, глядя на незастеклённый глазок. И заторопилась, поскольку почему-то не могла отделаться от мысли, что дежурный может заглянуть в самый неподходящий момент. Но, судя по всему, он и не думал заглядывать, потому что, когда она наскоро ополоснув руки, выскочила из вонючей комнаты, застала его в расслабленной позе опирающимся спиной о противоположную стену.
    - Как насчет того, чтобы помыть посуду и коридор? - спросил он, туша окурок о подошву ботинка.
    В камеру идти не хотелось. И она кивнула:
    - Положительно.
    Они зашли в крошечное помещение, громко именуемое кухней. В мойке стояло штук сорок грязных алюминиевых мисок. Она засучила рукава.
    - Будешь мыть термосы, - позови, помогу поднять, сама не тягай: они тяжёлые.
    Она в недоумении посмотрела на дежурного, пораженная такой заботой, но промолчала, включила воду и взялась за посуду. Миски не были жирными, поэтому закончила она довольно быстро. И уже собралась было поднять в мойку тяжёлый солдатский термос, как в кухню зашёл старшина.
    - Ну что же ты не позвала?
    - Так не тяжело мне.
    - Как же не тяжело, - буркнул он, отодвигая ее и закидывая термос в мойку. - Зря себя не бережёшь, молодая ведь, тебе ещё рожать.
    И неожиданно он шлёпнул её по обтянутой джинсами попке. Она подскочила, как ошпаренная и влепила старшине по уху, но тут же испугалась собственной смелости и, виновато взглянув на него потупилась. Старшина же, по-видимому, был просто неплохим парнем, с улыбкой потёр опухающее ухо и, пробормотав: Сильна девка, - вышел из кухни вон.
    Она шумно выдохнула, - Надо же, какой! Ведь тут в КПЗ этот старшина и царь, и бог. Но не подлый похоже. И, успокоившись, она взялась за ведро со щёткой. Это происшествие как-то взбудоражило её и, может поэтому она не сразу расслышала шепот за дверью одной из камер:
    - Слышь, ксиву возьми - в пятую.
   Она оглянулась по сторонам, старшины не было видно.
   - Как взять-то?
   - Внизу слева щёлка, видишь?
   - Ага, а в пятую как сунуть?
   - Там щелка над нижней петлёй, ты увидишь, да, стукни прежде коротко, вроде случайно.
   - Ясно, давай.
   - Из-под двери показался крошечный бумажный уголок. Юлька ногтем подцепила  его и вытащила узкую полоску бумаги, исписанную бисерным почерком. Домела мусор до пятой камеры, стукнула будто случайно щёткой в дверь и, дождавшись, пока за дверью завозились, прошептала громко - Вам ксива. И только взялась просовывать бумажку в едва заметную щель над петлёй, как услышала позади себя насмешливый голос старшины:
    - Ох, и шустрая ты девка, ох и шустрая! Дай-ка сюда!
   Она в ужасе замерла, но услышала из-за двери голос: Схавай маляву, не отдай, - очнулась и сунула записку в рот.
    Бумага была тонкой, но от волнения во рту пересохло, и ей едва удалось проглотить не разжёванный комок. В этот момент старшина, одной рукой сдавив ей щёки, другой обхватил за шею, крепко прижав ее лицом к груди, чтобы лишить возможности вырваться. Лицо старшины стало жестким и неприятным:   
   - Ну, - угрожающе произнёс он.
    - Да нету у меня ничего, - с лёгкой кокетливой улыбкой сказала она, отводя от лица его руку. Но вырваться не пыталась, а продолжала улыбаться, поблёскивая глазами, поддразнивая и заглядывая старшине в лицо. Щека её была плотно прижата к его плечу. И вкралось что-то интимное в эту позу, в её улыбку и взгляд. Почувствовав неловкость старшина, оттолкнул её от себя и сказал:
    - Тебя не понять - то по уху лупишь, то заигрываешь... Гляди, доиграешься!
    Но она уже оправилась от смущения и улыбалась ему от уха до уха. И вдруг спросила неожиданно даже для себя:
    - А тебя как зовут?
    - Колей, - видимо тоже от неожиданности, ответил он.
    - Ты не сердись на меня, ладно, Коля?
    - Да уж не буду наверное. Давай, заканчивай уборку, - и не зло заорал на весь коридор:
    - Так, мужики, ещё одна попытка пообщаться, и я вам устрою варфоломеевскую ночь! Вы меня знаете второй раз повторять не буду! - улыбнулся, подмигнул Юльке и пошёл вразвалочку по коридору. У неё защемило сердце. Вот так же вразвалочку уходил от неё Лёшка. А она так же, как сейчас вслед старшине, смотрела вслед уходящему приятелю и сердито молчала. Наконец, не выдержала и рванулась вдогонку. А догнав, принялась колотить кулаком по этой знакомой и гулкой спине. Лёшка тут же обернулся, и, смеясь, схватил её за руки, рывком притянул к себе, обнял. И, целуя в щёки, глаза, нос упирающуюся подружку, приговаривал:
   - Ах, ты злюка! А ведь я знал, что ты не дашь мне далеко уйти!
   - Противный, я тебя терпеть не могу!
   - А я люблю, - шепнул он и обхватил губами её упрямо сжатый рот.
   - С ума сошёл, - едва выдохнула Юлька, отталкивая приятеля.
   - Ага, сошёл, - он опять шагнул к ней, шало улыбаясь и жадно рассматривая соблазнительные, влажные губы подружки.
  - Ну и дурак! - буркнула Юлька.
  - Вот-вот! Всегда ты так - ни одного ласкового слова от тебя не дождёшься!
    - Так ты не заслуживаешь!
    - А ты скажи как, я заслужу!
    Юлька сдалась. Она подошла к нему вплотную, заглянула в шальные серые глаза и попросила:
    - Поцелуй меня ещё раз... Так.
    - Лёшка не заставил просить себя дважды...
    В тот день Юлька впервые не ночевала дома. Всю ночь они с Лёшкой  бродили по улицам, обнявшись, выбирая самые безлюдные уголки. И сворачивали во все попадающиеся на пути парки и скверы. Там ни один случайный прохожий не мог помешать им целоваться и говорить друг другу на ухо те милые и смешные глупости, которые говорят без исключения все влюблённые на свете. Юлька поймала себя на том, что улыбается ласково тряпке. Она тряхнула головой, прогоняя такие дорогие ей воспоминания. Выкрутила тряпку, показав ей язык, подхватила ведро. Сворачивая к туалету, заметила, что Коля наблюдает за ней, стоя в дверях дежурки, смотрит пристально, оценивающе. Юлька фыркнула, оглядела кухню в поисках ещё какого-нибудь занятия, но ничего не сумев придумать, позвала:
    - Командир, я закончила!
    Коля подошёл, протянул пачку сигарет Рига (В КПЗ были разрешены сигареты только без фильтра)
    - Кури!
    Юлька взяла из пачки сигарету.
    - Да все бери, - вдруг разрешил он и вложил почти полную пачку ей в руку.
  - Только к утру либо скури все, либо фильтры поотрывай, чтобы завтра их у тебя смена не обнаружила( из сигаретного фильтра тюремные умельцы легко изготавливали нечто вроде безопасной бритвы, что, в общем, могло служить оружием, не смертоносным, конечно, но членовредительским наверняка.)
    - А водки хочешь?
    - Глупый вопрос! Конечно, хочу! Вот только после водки, что ты предложишь? -
  и Юлька вызывающе глянула в глаза старшине.
    - Как это, что предложу? - смутился он.
    - А так! Поэтому и хочу тебя предупредить, что кувыркаться с тобой не стану!
    Дальнейшие объяснения сделал невозможными резкий звонок во входную дверь.
    - Пошли, заведу тебя в камеру, - заторопился Коля.
    И вот опять за спиной металлически лязгнула дверь камеры. Юлька поёжилась:
    - У-уу, до чего мерзкий звук... Да, а водка была бы очень кстати...

               
                ***

     В серое мартовское утро ворвался звонок в дверь. Бабушка пошла открывать и впустила в квартиру, судя по голосам, много людей, которые негромко говорили, кто-то плакал. Юля вылезла из-под одеяла и как была в одной пижаме пошла по коридору на кухню, удивленно разглядывая заплаканные скорбные лица. Кто-то погладил её по голове, кто-то сказал: бедная девочка. В кухню её не пустили, а добрая тётя Люся обняла за плечи и увела обратно в спальню.
    - Где бабушка? - недоумевая спросила Юля, глядя в светлые, полные слёз, глаза маминой подруги.
    - На кухне, Юленька, с тётей Наташей разговаривает, - поглаживая Юлины плечи, ответила она. Потом мотнула головой и со словами: нет, не могу, выскочила из спальни. Юля пошла за ней.
    - Почему вы все плачете? Что случилось? - вопросительно вглядывалась она в лица взрослых.
   Но они все отворачивались, избегая напуганных детских глаз.
    Оказалось страшное: умерла мама.
    - Это не правда! - выкрикнула Юлька.
    Но губы против воли стали вдруг кривиться, глаза наполнились слезами, дыхание сделалось судорожным и прерывистым. Но она еще ждала бабушку и того, что она, конечно же, скажет, что всё это ошибка, и с мамой всё в порядке. Наконец, из кухни вышли бабушка и тётя Наташа. Юля с надеждой всматривалась в знакомое морщинистое лицо: сейчас, сейчас бабушка скажет... Но бабушка молчала, только катились по глубоким морщинам, сбегая к подбородку, слёзы. Кто-то прошептал Юле на ухо: Только не плачь сильно, а то бабушка, глядя на твои слёзы, совсем расстроится. Кто это произнёс, Юля так никогда и не вспомнила. Память исключила лицо сказавшего, но фразу эту сохранила. И слова эти помогли ей удерживать рвущиеся наружу рыдания. Беспокойство о бабушке и неполные десять лет не дали ей в полной мере осознать глубину и ужас потери.
    Хоронили маму солнечным мартовским днём, морозным и весёлым, совсем не подходящим для похорон...   
               
                ***

     Громкий хохот в дежурке вывел Юлю из задумчивости. Хохотали, судя по звукам, захлёбываясь и кашляя, хлопая друг друга по плечам и спинам.
    - Нет, ты только послушай, что он рассказывает! - обращался к кому-то вновь прибывшему Коля.
    - Давай ,мужик, сначала!
    - Да что тут рассказывать?
    - Давай, давай, по порядку!
    - Ну что вы, братцы, ей Богу! - забасил простуженный мужской голос. - Ну, принесла дочка моя котёнка в дом. Принесла бы, да и принесла, всё бы ничего. Но кот - подлец, возьми, да и повадился мне в тапочки гадить. Выдрал я его пару раз за такое дело, он перестал вроде.
    А тут прихожу с работы злой, как чёрт: мастер - сволочь, только часть денег за последнюю халтуру отдал,а у меня долг висит за женину шубу...
   - Да погоди, ты про шубу - ты про кота давай!
   - Так я про кота и говорю: разделся я, сунул ногу в тапок, а там.., и мужик, гадливо сморщившись, безнадёжно махнул рукой, - я ногу обратно дёрг, а она, сами понимаете, в чём - в жидком, да вонючем. Настроения у меня и так никакого не было, а тут - чисто озверел. Сорвал носок с ноги и кинулся искать этого гадёныша. А он под диван забился и орёт заранее, чует видно, что его ожидает.
    В общем, выволок я его от туда, трясу за шкирку и носок свой обгаженный ему в морду тычу. А он, паразит, изловчился и меня когтями по морде шваркнул! Ну, тут моё терпение кончилось: открыл я форточку и вышвырнул подлеца вон. Так, что вы, братцы, думаете? Под окном в это самое время соседка наша шла, и засранец этот в аккурат, ей на голову приземлился. Лицо расцарапал, парик обоссал и живой и невредимый в подворотню смылся.
    У соседки от сюрприза такого приступ сердечный случился: в больнице она. Парик её импортный, дорогой - на помойке. Я - у вас за хулиганку, а дочка, чует моё сердце, гадёныша этого полосатого опять в дом приволокёт...
   Если на протяжении всего этого горестного рассказа смех раздавался короткими вспышками, так, чтобы не мешать рассказчику. Теперь же слушателей уже ничто не сдерживало, и они хохотали без удержу, складываясь пополам, утирая слёзы и всхлипывая от смеха. Может, и не таким уж смешным был рассказ, но попал он вовремя и вызвал самое неподдельное веселье. А мужик, виновник этого переполоха, обводил хохочущие лица расстроенным и немного обиженным взглядом, как бы говоря:               
  - Ну, чего вы , братцы, хохочете? У меня горе, а вы веселитесь! - чем вызывал новый приступ смеха. Наконец и он расхохотался. Впрочем, смеялись уже все: и Юлька, несмотря на свою горечь, и обитатели ближайших к дежурке камер.
    Из-за дверей доносились смеющееся голоса:
    - Давай этого артиста к нам, командир!
    - Не, к нам! А то у нас деды одни, помереть со скуки можно!
    Долго ещё то тут, то там вспыхивали искры смеха. Как будто и не было ни у кого проблем, не точили мозг и душу запоздалые мысли о раскаянии. Определённо был прав сказавший, что нигде так беззаботно и от души не хохочут люди, как в тюрьме. И Юльке придётся убедится в этом ещё не раз.
    Звякнули ключи, кормушка открылась, Коля протянул ей алюминиевую кружку:
    - Осторожно, это спирт, -- шепотом сказал он.
    Юлька взяла кружку и залпом проглотила содержимое. Задержала дыхание, поднесла к носу кусочек хлеба, как когда-то её учили, понюхала и, выдохнув воздух, сунула его в рот. Тряхнула головой и благодарно улыбнулась наблюдающему за ней старшине.
    - Спасибо, Коленька! - теперь я засну наверняка, а то устала страшно, но уснуть никак не могу: мысли одолевают, сам понимаешь...
    - Я сопроводиловку смотрел, может ты не так уж виновата? Так не переживай тогда, разберутся и отпустят тебя...
    - Нет, Коль, не отпустят... я виновата и сидеть буду, и, видимо, долго. Ничего не поделаешь, - сказала она, пытаясь сдержаться под его сочувствующим взглядом и не зареветь.
     В дверь КПЗ опять позвонили.
    - Вот чёрт! Беспокойная ночка! - ругнулся Коля.
    И, подмигнув Юльке, он захлопнул кормушку.
    - Она прилегла на голый топчан, закинув руки за голову. От выпитого спирта по телу разливалось расслабляющее тепло, голова сделалась лёгкой, и незаметно для себя она уснула.
               
                ***
   
    Разбудил её звук открывающейся двери.
    - Выходи на оправку! - по-казённому выкрикнул Коля и уже другим голосом, обращаясь только к ней, спросил: - Хорошо спала?
   - Без задних ног, - улыбнулась в ответ Юлька, поёживаясь от лязгающего звука.
    Она пошла к туалету  знакомой уже дорогой. Запах аммиака был таким же резким, как накануне, казалось, он впитывается в волосы, одежду и даже в кожу. Задерживаться не хотелось ни на секунду, и сморщив нос, Юлька торопливо выскочила на ходу, поправляя рубашку.
   Коля довёл её до камеры и, прежде чем захлопнуть за нею дверь, ободряюще улыбнулся и сказал:
    - Ни пуха тебе, ни пера!
    Юлька снова прилегла на топчан, но сон уже сбежал от неё.
    - Проверка! - раздался вдруг в коридоре чей-то резкий голос.
    Захлопали двери, открылась и её камера. На пороге возник пожилой майор с папкой в руках.
    - Фамилия?!
    Но увидев, что Юлька никак не реагирует, внезапно заорал:
    - Встать! Доложить имя, фамилию, отчество, год рождения! Ясно?!
 Последнее слово он выплюнул вместе с брызгами слюны, тараща похмельные в красных прожилках глаза.
    - Когда на меня кричат, мне вообще ничего не ясно. Говорите, пожалуйста, тише, - с деланным спокойствием отозвалась она.
    - Задержанный должен встать при появлении офицера и доложить фамилию, имя, отчество, год рождения и статью, по которой задержан! - уже тише, но наливаясь злостью, повторил майор.
    Юлька поднялась, сказала то, что требовалось, и вновь опустилась на топчан. Коля, выглядывая из-за спины майора, укоризненно покачал головой. А майор, потемнев лицом, грозно взглянул на Юльку, но встретив ее взгляд, почему-то промолчал.
    - Не задирай его, - закрывая дверь успел шепнуть ей Коля.
    - Вот ещё! - фыркнула Юлька и поймала себя на том, что эта незначительная стычка доставила ей удовольствие, отвлекла от тягостных, невесёлых мыслей...
   Дьявол попутал её идти в тот день к Рите! А ведь как не хотелось! Будто свинцом ноги налились. Но пошла всё же, уговорила Алёнка: пойдем, да пойдём! 
   - Сходили, япона мать! Теперь долго никуда заходить не будем! Ох, до чего же на душе-то гаденько!
       Тягостно было на душе и муторно. Ныло что-то внутри от безысходности, от сознания, что ничего нельзя вернуть, изменить, исправить. От того, что жизнь продолжается, а Надьки уже нет и не будет...
    Снова забренчали ключи, дверь открылась:
    - Владимирская, с вещами на выход!
    Юлька невесело хмыкнула - вещи! Полупустая пачка сигарет с оторванными фильтрами и коробок спичек. Коля, видимо, сменился, и на пороге стоял другой дежурный: коренастый небольшого роста. Он пропустил Юльку мимо себя, захлопнул дверь и скомандовал:
    - Вперёд! Пошли почти в конец коридора. Стой! - он открыл дверь камеры.
   - Заходи!
    Юлька огляделась. Камера была в несколько раз больше резинового закутка, в котором она провела ночь. Большую её часть занимала дощатая надстройка, напоминающая летнюю сцену в парке. На ней в непринуждённых позах расположились две женщины.
    - Добрый день, - сказала Юлька, входя.
    - Привет! - сиплым голосом отозвалась одна из женщин. - Курить есть?
    - Есть, - ответила Юлька, протягивая ей пачку.
    - Фильтровые куришь, - вытягивая из пачки сигарету, заметила она.
    Юлька протянула пачку и другой женщине. Та тоже закурила, поблагодарив её мелодичным, певучим голосом.
    - Давай знакомиться, тебя как зовут, молодая?
    - Юлька!
    - А я - Нина. Подруга моя, - она кивнула в сторону обладательницы мелодичного голоса, - Тамара.
    Нина жадно затянулась и оценивающе поглядела Юлю.
    - За что влетела?
    - 98 ая(умышленное убийство)
    - Да ну?! - сипло хохотнула Нина. - Во, мокрушники пошли!
    Она поднялась с нар, потянулась с хрустом. Статная, крепко сложенная, она смотрела сверху в низ на Юльку и недоверчиво качала головой. Юлька развела руками и виновато улыбнулась, как бы извиняясь за то, что она такой вот неудавшийся мокрушник.
   - А лет-то тебе сколько? - вступила в разговор Тамара.
   - Девятнадцать.
   - Дитё, - уронила та, выпуская дым через нос.
     И, заметив с каким повышенным интересом Нина разглядывает девушку, мягко не меняя тона, добавила:
   - Не смотри, как кот на сало, старая педерастка! Не смотри, глаза выцарапаю!
     Нина рассмеялась.
    - Не пугай ребёнка словами незнакомыми.
   Юльку озадачило незнакомое ругательство. Но, заметив, что ни одна, ни другая женщина не придали этому значения, промолчала.
    - Тефы хочешь?(теофедрин -- употребляют астматики, на здорового человека действует, как лёгкий  допинг)
    - Чего?
    - Теофедрину.
    - Не знаю... А для чего он? - спросила Юлька, смутно припоминая, что уже где-то слышала похожее название.
    - Для кайфа, держи! - и Тамара положила ей на ладонь таблетку.
    - А чего от него будет?
    - Взбодрит, на разговоры потянет, - весело пояснила Тамара, подавая ей кружку с водой.
    Юлька запила таблетку и тут же начала прислушиваться к тому, что будет происходить внутри неё. Женщины рассмеялись:
    - Да не так сразу, подожди! Дай раствориться!
    И тут Юлька вспомнила откуда ей знакомо название таблеток: - Влас давал ей эфедрин( препарат для астматиков популярный в тюрьмах, как допинг, позднее из него готовили наркотик эфедрон) перед Лёшкиным судом, и она лущила маленькие таблетки в целлофановый пакетик, который потом подклеила под скамью подсудимых в зале, где должно было проходить слушание дела.
    - А вас за что? - спросила Юлька, обводя женщин взглядом.
    - Вы - это я, да? - улыбаясь, спросила Нина. - Приятно иметь дело с воспитанной молодёжью. 208 ая, притон.
    - А я за грабёж, - почти пропела Тамара.
    - С подельниками? - спросила Юлька
    - А ты? - вопросом на вопрос ответила Тамара.
    - Да, у меня подельница есть. Рита Завьялова.
    Женщины переглянулись, и это не укрылось от Юльки.
    - Вы что, её знаете?
    - Шкалика? Да. Она сутки у нас сидела. А потом, черт её знает, то ли крыша поехала, то ли закосить решила.., а может, белая горячка... Вчера ей скорую вызывали, сделали укол и перевели от нас. 
В одиночку наверно.
     Юлька расстроилась и сникла. Риту по прозвищу Шкалик было жаль. По возрасту она годилась в матери Юльке, и когда она заходила к Рите в гости, то та никогда не забывала пригласить к столу, накормить, сделать маленький подарок. Рита торговала водкой, вином и не отказывала Юльке, если та просила в долг. Как-то выделяла она Юлю из общей массы алкашей-покупателей, крутившихся возле её дома. И Юлька платила Рите горячей привязанностью. Иногда делала презенты, из числа краденых, так называемых тёмных шмоток. А теперь, попав в передрягу, она со всей искренностью считала, что Рите гораздо хуже, чем ей самой, и от этого жалела её  вдвойне. А тут ещё такое сообщение сокамерниц...
    - Да ладно тебе, не переживай! - прервала её размышления Тамара. - Такая ерунда со многими случается, особенно если с похмелья устраиваешься. И ничего - выкарабкиваются. Самое главное - это не смертельно. А кого вы грохнули?
    - Соседку Ритину...
    - А за что?
    Этот вопрос застал Юльку врасплох. Она даже себе не могла ответить на него одним предложением. А уж кому-то -- и подавно затруднялась. Рассусоливать не хотелось, а ответить одной фразой не было возможности. И тогда она сказала, махнув от бессилия рукой:
    - Да ни за что фактически. Просто по пьянке.
    - Бывает, - сочувственно кивнула Нина.
    - А вас тоже первый раз? - спросила Юлька, чтобы избежать неприятных для себя расспросов.
    Тамара не дала Нине ответить.
    - Девочка, милая, да ты глянь на неё! Разве похожа она на первосрочницу? Да у неё же 24 ая статья( признание преступника рецидивистом) на лбу крупными буквами нарисована, вместе с 57 ой( принудительное лечение от алкоголизма)
    - Не много ли для одного лица а, Томусик? - спросила Нина насмешливо.
    - Для такого, как у тебя - в самый раз, - парировала Тамара.
   Эту словесную пикировку прервал звук открывающейся двери.
   - Владимирская, на выход!
   - А куда?
   - На расстрел, - абсолютно серьёзно ответил дежурный, захлопнул дверь и махнул рукой, указывая направление движения, противоположное дежурке.
    Юлька дошла до конца коридора и остановилась перед дверью, засов которой её провожатый с лязгом отодвинул. Она оказалась в большой светлой комнате, заставленной столами, похожими на школьные парты, с той лишь разницей, что они были прикручены к полу. Каждый стол окружали три-четыре прикрученных же стула. Несмотря на открытые окна, в помещении стоял запах дешевого табака и грязи. Шум улицы и солнце беспрепятственно проникали в открытые окна и буквально оглушали после сумрака и тишины камеры.
    За одним из столов сидела ухоженная молодая женщина, встретившись с Юлькой взглядом, она кивком указала ей на стул напротив себя. Девушка послушно подошла и опустилась на указанное ей место.
   - Здравствуйте, я - ваш следователь Лютеева Людмила Александровна, буду вести ваше дело.
   Юлька кивнула.
   - Вот, распишитесь, что вам предъявлено обвинение по статье 98 ой УК Латвийской ССР.
    Юлька стыдливо взяла ручку из холёной белой руки следователя. Собственная казалась безобразно липкой и грязной от прикосновений к нарам, от застоявшегося воздуха, пропитанного запахом самокруток и параши. Юлька расписалась в указанном месте и положила ручку на стол.
    Посыпались казённые вопросы: с кем, во сколько пришли, о чём говорили, сколько выпили и т.д. и т.п. Сколько времени длился допрос, Юлька не знала, но когда стала подписывать каждый исписанный следователем лист, то почувствовала, как наваливается усталость, а за нею - пустота. И казалось ей, будто отодвинулся от неё этот солнечный мир за окнами, гул машин, ухоженная женщина следователь с равнодушными глазами... Всё отодвинулось, а Юлька осталась в вонючем мирке, ограниченном сумрачными коридорами, лязгающими дверьми и алюминиевой мятой посудой. Стало труднее дышать, но обнаруживать свою слабость прилюдно не хотелось. Юлька напряглась всем телом, сдерживая эмоции.
 - До свидания, -- глухо попрощалась она, вставая, но не со следователем, а с сияющим днём за окнами, с которым приходилось расставаться. Ещё раз скользнув взглядом по комнате, она торопливо пошла между столами к дожидающемуся у двери старшине.
               
                ***

       В камере её уже ждали: Нина прикурила и подала сигарету, на краю "сцены" остывали кислые щи, в потерявшей первоначальную форму алюминиевой миске.
    - Ну, что у тебя? Рассказывай! Подельница, небось, на тебя все валит? Или ты на неё?
    - Никто ни на кого не валит, - устало отозвалась Юлька. - Нам крутить нечего и незачем.
   - Труп-то не оживёт.
   - Ну, тогда хлебать тебе эту кашу полными ложками... Ты только расслабься, а то желудок плохо работать будет - попыталась пошутить Тамара, глядя на расстроенную физиономию Юльки.
    В это время Нина постучала в дверь камеры.
    - Кто стучит? - отозвался дежурный.
    -  Начальник, подойди к третьей, - старательно пытаясь смягчить сиплый голос, позвала Нина.
    Хлопнула "кормушка".
    - Чего надо? - заглядывая в камеру спросил старшина.
    - Свари нам чифирнуть, начальник, будь человеком! Голова раскалывается! А тут ещё пацанка у следачки была, вернулась в конец расстроенная. Выручай, а?
    - Выручай, выручай! - сварливо передразнил дежурный. - Ладно, урки-мурки, сварю! Но смотри мне, чтобы вечером всё до зеркального блеска намыла!
    - Да ты что, Иваныч! Обижаешь!  Я что, когда-нибудь плохо убирала? Ты ж меня не первый день знаешь! Всё будет как в лучших домах Лон-дона!
    - Ох, и трепло ты, Нинка! - фыркнул, захлопывая кормушку, Иваныч.
    - Нет, Нин, тебе, ей Богу, цены нет! - восхитилась Тамара - меня бы, как пить дать, на хрен послал, а тебе:  Ладно, сварю! Видно, дышит он к тебе неровно, на палку чая мылится.
    - Да брось ты, Томка! Он же импотент давно, потому что алкоголик. А рождённый пить, сама знаешь, ничего больше не может, к тому же я у них тут клиент постоянный, вроде завсегдатая. То на сутки влопаюсь, то по подозрению меня зацепят. Вот завтра будет смена, так там точно, что не мусор, то Ален Делон с пушистым членом.
   Нина хохотнула, но услышав звяканье ключей, подскочила к кормушке. Она взяла из рук дежурного эмалированную кружку и, шепнув ему спасибо, осторожно поставила её на край нар, накрыв тарелкой с супом.
    - Вот так, малая, заодно тебе и супчик погреем, - приговаривала она, добродушно поглядывая на Юльку. - Так про что я говорила?
    Нина опять уселась рядом с Томкой.
    - Про смену завтрашнюю, - отозвалась та.
    - Ну да, ну да... ты, малая, завтра вообще ходи, глаз не поднимая, а то и чихнуть не успеешь, как они решат, что ты позабавиться не прочь, и поимеют коллективно во все дыхательные и пихательные.
    - Как же так? - оторопела Юлька.
    - А так, на заигрывания их не отвечай, одна из камеры после пяти не выходи.
    - Как же я не выйду, если скажут: на выход, да с вещами: где ж тут разобраться?
    - Тьфу, чёрт, завела базар! Да подскажу я тебе, как быть!
    - Успокоила...
    - Говорю, не дрейфь! Они, как поймут, что мы с Томкой за тебя мазу держим, в наглую не потянут, побоятся. Но чаще всего девки сами не против оторваться напоследок, вот и обнаглели менты слегка.
    - Весело...
    - Да выброси из головы! Ну что ты, Нинк, на самом деле, девчонку пугаешь? Давайте лучше чай пить, пока не остыл совсем, - сменила тему Томка и потянулась за кружкой.
    Чай пили по кругу, по три глотка, закусывая круто посоленным хлебом. Юлька более или менее успокоилась, особенно после того, как женщины ей детально растолковали, что именно в поведении задержанной указывает на доступность. В конце концов она спросила:
    - А вы меня не разыгрываете? Неужели, ментам вольных баб мало?
    - Да, бес их знает! Может и хватает, только в процессе производственного процесса интереснее, видать!
    И продолжила под хохот: - Наш брат, сам не промах! Сука не захочет, кобель не вскочит! А то, чтоб они в наглую кого... Не слышала. Вернее слышала, да верю не особо. Мужикам, тем - достается. Смертным боем порой бьют. Прошлый раз, когда я тут отдыхала, меня вывели пол мыть: в боксе едва не по щиколотку  кровищи. Блевала и думала: а в том, с кого эта кровушка натекла, капелька хотя бы осталась? Мало тут хорошего, малая, - закончила она, обращаясь к Юльке и, замолкнув, стала сворачивать самокрутку.
    - Так вот же сигареты!
    - Нет, сигареты ты уж сама кури, а я привычная, мне что по-крепче, -- отмахнулась Нина, заклеивая крутку слюной и прикуривая.
    Затянулась, выпустила целый клуб, пахнущего жжёной газетой дыма. Молчание затягивалось, и тогда, видимо, чтобы отвлечь подруг по несчастью, Тамара стала рассказывать о том, как она со своим дежурным кавалером, распив банку водки, и, раздразнив таким образом аппетит на пьянку, отправилась, недолго думая, на поиски денег или выпивки. Как повстречался им хорошо одетый подвыпивший фрайер, явный лох. Интересы сторон совпали: у лоха были деньги, но где взять пойло он не знал. Зато удалая парочка такими сведениями располагала и вполне была готова сведений этих не утаивать и даже проводить товарища бралась.
    Короче говоря, отправились они на точку. Но по дороге лох, заподозрив неладное, заартачился. Тогда Томка, изобразив страсть, кинулась к нему на шею, умоляя не бросать её. Тут же вступил в игру Томкин кавалер, требуя у гражданина плату за поруганную любовь единственной сестры. Любовь - штука дорогая, и мужичку пришлось присовокупить к содержимому бумажника - часы и новенький замшевый пиджак. Томка с кавалером и победой бодро зашагали на точку, где и предались триумфальному разгулу. А фрайер, в одной рубашечке, не стерпев обиды, понёс её - обиду злую - в "контору". Где граждане начальнички, не поленясь, покатили по прописанным на их территории притонам. И, конечно, обнаружили в одном из них в конец расслабленную Томку, которую тут же и опознал обидчивый и протрезвевший уже лох. Даже коронная фраза звезда сдачи не даёт, означающая, что любовь таки денег стоит, не спасла её на этот раз от статьи. Одно радовало: кавалер изображавший заботливого брата, успел подорвать. А в одиночку, не в группе, она могла рассчитывать года на три-пять, по ст.140й, часть 2 ая УК Латвийской ССР(грабёж без отягчающих обстоятельств).
     Нина, посмеиваясь, слушала повествование подруги. И рассказала Юльке о том, как в один из предыдущих сроков довелось сидеть им вместе с Томкой, и даже быть в одной бригаде. И как под конец срока они умудрились даже споловиниться. На удивлённый Юлькин вопрос, смеясь ответила, что у неё ещё все впереди и с таким сроком, что ей корячится, не избежать будет этой жизни, то есть женской любви.
    Щекотливый разговор прервал Иваныч. И Нина отправилась наводить зеркальный блеск. А Тамара терпеливо отвечала на бесконечные вопросы о том, что в тюрьме, да как в тюрьме. Время за разговорами летело незаметно. И Юльке начинало казаться, что знает она девчонок давным давно. И вообще, всё не так уж страшно, а даже наоборот - интересно и поучительно.
    Вернулась Нина, снова принесла чифиру и несколько карамелек, которые тут же вручила Юльке:
   - Жуй, малая!
   - А почему я?
   - Почему, почему? Потому что!  - Улыбнулась Нина и добавила - давайте ложиться.
    Никаких постельных принадлежностей в камере не было, Нина привычно обернула свои туфли свитером и положила их под голову, но заметив недоумение Юльки, снова поднялась проделала ту же операцию с её кроссовками и носовым платком, объясняя - без подушки неудобно! Потом накрыла её своим пальто, а сама забралась  под куртку к Тамаре. Сквозь дремоту Юлька ещё некоторое время слышала обрывки их разговора, но скоро сон сморил её окончательно, Тамара же с Ниной ещё долго шептались, изредка поглядывая на спящую девушку.

               
                ***

       Утро началось по знакомому уже распорядку. А днём события начали происходить одно за другим. Сначала Тамару, а потом Нину дёргали к следакам. И та и другая вернулись возбуждёнными, злыми, обе ругались, но в ругани этой помимо злости чувствовались глубоко запрятанные боль и тоска. Такая же необъяснимая боль и тоска накатывали время от времени и на Юльку.
    Тамара подписала санкцию на арест и могла уже сегодня уехать на тюрьму, поэтому и металась по камере, ждала мать. Следователь обещал ей, что сообщит матери, и передачу от неё примет, но время шло передачи не было, и Тамара распалялась всё больше и больше.
    - Ну где, старая? Вот, козёл, не позвонил ей, наверное! Не верю я, чтобы мать, зная, где я, не пришла бы! Не верю! Пидор гнойный, сука рваная! - сыпала Томка ругательствами.
    - Да брось, ты, не заводись! С тюрьмы дашь знать матери. А первое время перебьёшься как-нибудь. Девок своих полкорпуса, подогреют! - пыталась успокоить её Нина.
    - Ну ты-то, чего дуру гонишь? Знаешь ведь, что не из-за кешера я гоношусь! А из-за того, что старую свою уже полгода, как не видела. Может случилось с ней что пока я фестивалила? Я же хорошая дочь - только в КПЗ, когда протрезвела, про мать родную вспомнила. У-уу,! Как я себя... И, не договорив, она спрятала лицо в колени.
    - Дела, - протянула Юлька, чтобы хоть как-то разорвать тягостное молчание. Послышались голоса дежурных в коридоре, звяк ключей, вся троица напряглась, слыша приближение этих звуков. Наконец кормушка распахнулась, всегда отвратительное лязганье её показалось в этот миг, не злобным, а каким-то даже весёлым.
    - Песканова! - Тамара вся вскинулась: в кормушку была видна авоська,  которую распирали свертки и открытые пачки сигарет Прима(сигареты без фильтра, популярные в народе при советской власти.)
    - Иваныч, миленький! - вскричала Томка, подбегая к кормушке, и схватила из рук обалдевшего дежурного авоську. Прижала её к груди и закружилась по камере.
    - Мама, мамулечка, родненькая моя!
   - Во, чокнутая! Распишись, иди! - пряча улыбку, позвал старшина.
    Незаметно смахнув слёзы, Тамара поставила закорючку в бумагах и с громким выдохом опустилась на нары: - Ну, слава богу, здорова значит!
    И принялась потрошить кешер, выясняя, чего же старая ей собрала.
     По всему видать, Томкина мама хорошо знала, что может понадобиться её дочери в неволе, так как Тома то и дело приговаривала: - Ай, умничка, ай золотая моя мамулечка! Ой, даже зеркальце в оправе( в тюрьму полагалось зеркальце только в оправе)!
    И, уже смеясь, добавила: - мать моя, что рецидивист со стажем, грамотнее не упакуешь!
    В коридоре опять завозились: захлопали двери камер, и резко зазвучали выкрикиваемые дежурными фамилии - собирали этап на тюрьму.
    Тамара принялась лихорадочно выкладывать из авоськи сигареты, продукты - делиться, а Нина встала к самым дверям - прислушиваться. Слышно было, как прошагали мимо их камеры дежурные, как возле дальних камер выкрикивали фамилии.
    - Всё, ты сегодня не едешь! - довольно улыбаясь, сообщила она.
    - Завтра может все вместе поедем, - не слишком уверено предположила Тома.
     Юлька заметно оживилась, не хотелось терять только что приобретенных подруг, а ещё с ними было интересно с битыми, много повидавшими в жизни женщинами.
    Попросив у дежурного нож, они принялись сооружать нехитрые бутерброды, потом расположились поудобнее на нарах, и, жуя, принялись обсуждать извечные женские темы: детей, кухню, а напоследок, как водится - мужиков.
   - Что такое? - притворно удивлялась Нина. - Как дело к ночи, так обязательно о кобелях речь!
     И вдруг совершенно неожиданно заговорила о себе.
    - Росла я в детдоме, - жадно затягиваясь самокруткой, начала она, - как говорится, без отца и матери, без стыда и совести. Про это и рассказывать нечего. Детдом, тут одним словом всё сказано, после восьмого класса пошла в ПТУ( профес - сионально-техническое училище с сомнительной репутацией), выучилась на маляра-штукатура, жила в общаге, работала. На объекте познакомилась с парнем. Влюбилась, милые, без памяти, с первого взгляда. Как только позвал он меня, так сразу и пошла. Нет, не пошла, а побежала за ним, и в первую же ночь отдалась. Он спит, а я плачу. Всё, думаю, кончилась моя любовь. А он, девоньки, проснулся, обнял меня и говорит: Замуж за меня пойдёшь? А я, как дура, ещё пуще в рёв. Он даже испугался. Потом уж рассказала ему, отчего слёзы лила. Смеялся, подтрунивал долго.
    Короче говоря сыграли мы с ним свадьбу. Жили дружно, весело. Сначала в общаге, потом квартиру дали. Ребята, девчонки любили у нас гостить. Володька мой на гитаре хорошо играл, песен всяких знал уйму. А я готовлю с выдумкой. Вот и засиживались у нас друзья-товарищи за полночь, чаще всего с бутылкой. Но как только забеременела, я все посиделки хмельные прекратила.
    Вовка был горд и рад до невозможности, не знал уж, как и чем ублажить. Всё только: Нин, Нинулечка, может, хочется тебе чего? Ты скажи, я мигом! А мне на первых порах и не хотелось ничего особенно. Это уж потом, позже, то того, то другого захотеться могло. А если уж попрошу чего, так договорить не успею, как он бежит желание моё выполнять. А уж любил и баловал - не рассказать! Мне порой даже страшно делалось: не бывает такая любовь долгой...
    Он мог меня всю в постели цветами засыпать. Просыпаюсь один раз и глазам своим не верю : подушка одеяло - всё лепестками усыпано. Я растерялась, глаза тру, а он из коридора в комнату заглядывает и радостно так на лице моём улыбку ищет. А как увидел, что улыбаюсь, так и засветился счастьем, будто я наградила его чем.
 Ноги мне мыл, девочки, беспокоился, что из-за живота мне наклоняться трудно. А то обнимет меня, к животу ухом прижмётся, потом поцелует и начнёт шептать что-нибудь. Я спрошу, чего это ты, мол? А он говорит: да сына я нашего, как мужик мужика прошу, чтоб не мучил он тебя, когда время ему родится подойдёт. Я от счастья, что муж у меня такой, плакала.
    И точно родила я сына своего легко и быстро. Вроде и в правду Володя мой с ним договориться сумел. Димкой пацана назвали. Плакал редко, всё только ел и спал поначалу. Я даже беспокоиться стала, с чего это он не плачет, может немой какой? Врач посмеялась. Вы, говорит, мамочка, счастливая. Радоваться должны, что мальчик спокойный.
    Да я и радовалась, нарадоваться не могла... Правда, недолго: сорвался мой Володечка ненаглядный на работе. С лесов оступился, поскольку невысоко было, то не убился, но позвоночник сломал. Так я, поначалу, даже не сильно расстраивалась. Самое главное - жив! Вылечу, выхожу - уверена была. Ну и помня, как он со мной нянчился, я его, любимого, чуть не на руках носила.
    Стал он через несколько месяцев поправляться, но на работу не выписывали ещё. Подождать полного восстановления надо было. Дома он с пацаном сидел, пока я на работе. Выпивать стал. Сначала понемногу, да изредка, а потом больше. Так я ещё, дурище, нет, чтоб запретить, куда там! Сама с ним рюмку-другую пропущу. Ничего, мол, страшного, просто скучно мужику без работы.
   А он потихоньку, да помаленьку пристрастился к пьянке, да ещё за бабами ухлёстывать затеялся! Я-то не знала, соседки не говорили, скрывали, думали, может, одумается мой благоверный. Он же безобразия свои заводил пока я на работе.
    И долго бы я ещё дурой хвостатой ходила, не случись так, что не завезли нам на стройку каких-то материалов. Отпустил нас с бабами прораб наш по домам. Прошвырнулась я по магазинам и с авоськой, да мурлыкая, захожу в дом родной. И  застала его, ненаглядного, в постели супружеской, а верхом на нем -- бабу-наездницу, мать её! Даже не успела сообразить, как замахнулась, да и шарахнула их обоих авоськой с продуктами. Моему-то хоть бы хны, а на её голове бутылка с кефиром разбилась, и осколок ей наискось-то лицо и разрезал. Потом я её видела - шрам страшный! Ну, а в тот момент кровь увидела, испугалась и из дому - вон! Они скорую вызвали. Сначала-то молчали, не признавались, как всё получилось, наплели что-то. А уже потом она, видимо, поняв, что шрам останется, написала заявление.
Вот так я в тюрьму в первый раз и отправилась на три года. И мало мне ещё по тем временам дали: на почве ревности смягчение вышло. Ну, а в зоне что? Вот Тамарка знает, соврать не даст. Таких, как я, начальство не жалует, за характер бархатный. Мой, правда, письма писал, на свидания приезжал, всё прощения просил, только во мне словно сгорело всё, и перестала я с ним свидания брать.
    Когда вышла, в квартиру он меня прописал. Димка наш - в интернате, мой всю неделю в рюмку смотрит, и я с ним заодно. Ну а дальше ничего интересного, всё как снежный ком с горы покатилось. Драться начали, развелись, а разойтись по-настоящему некуда. Так и жили в одной квартире, пока меня опять в тюрьму не пристроили, теперь уже за труболетство( тунеядство ст.211 УК ЛССР). Полтора года пролетели быстро, откинулась я, а через несколько дней Володьку забрали за такой же компот.
    Осталась я одна, но специальность-то хорошая, вот и халтурила понемногу. Кому кухню побелю, кому полы да окна выкрашу. И хапнуть поставят, и денег дадут. На выходные, когда Димка дома, не в интернате, нам с ним хватало. А в будни у меня то один гость, то другой, а то и компания. Да, что тут говорить...короче один протокол, другой... В итоге - я опять на нарах, теперь уже за притон... Нина умолкла и потянулась за очередной самокруткой. Затянулась, как обычно, глубоко, жадно.
    Такая вот совсем обычная, бытовая история. Но почему-то именно её обычность рождала в душе какой-то болезненный отклик. Как же так? Вроде бы всё не так уж страшно, а жизнь разбита. И не склеить, и не собрать её снова в одно целое. И Нина, похоже, понимала это лучше, чем кто-либо, такая безысходная тоска проскальзывала в её, вроде бы, спокойном голосе, такая обреченность! И не было слов, чтобы подбодрить, утешить... Но она сама стряхнула, словно пыль, тоску и поначалу нарочито весёлым голосом, а потом и действительно с увлечением рассказала один из забавных эпизодов своей бесшабашной жизни.
   Юлька с удивлением и уважением поглядывала на опять смеющиеся лица сокамерниц: вот ведь не дают друг другу унывать, хоть и ясно, что погано у них на душе.
    Разговор, подогретый очередной порцией чифира, затянулся. Заснули только под утро, хотя ощущение времени в камере терялось. Круглосуточный тусклый свет лампочки над дверью, духота, темно-зелёные и тёмно-коричневые краски, шуба, покрывающая стены камеры, - всё это создавало какое-то другое измерение, где время явно исчислялось иначе, чем в обычной жизни. И всё же несмотря на угнетённое состояние, а может, и благодаря ему, а также отсутствие какого-либо занятия, здесь быстрее, чем в обычной жизни, возникали чувства взаимной приязни, так же, как и чувство ненависти. Да и вообще все чувства здесь не были размытыми, неясными, а напротив - сочными, яркими, очень конкретными.
 
               
                ***

    На следующий день, проспав до обеда, женщины решили, что пора как следует подготовиться к этапу. Все имеющиеся сигареты, табак и продукты были поделены на троих, на тот случай если, и наверняка, не окажутся на тюрьме в одной камере. Правда Юлька, испытывая неловкость, пробовала отказаться от равной доли, но после приведенного Ниной аргумента, вынуждена была взять всё, что ей предлагали. Нина сразила её вопросом: А ты что, поступила бы иначе? Не поделилась бы с нами? - крыть было не чем и Юлька смирилась.
 Настроение было чемоданным, и, видимо, поэтому подпись под санкцией прокурора на свой арест Юлька поставила без особых эмоций. Чуть позже принесли санкцию Нине. В четыре часа, как успела заметить Юлька, получив в дежурке свои вещи, их вывели во двор и погрузили в  воронок - крытую грузовую машину. Кузов внутри был разделен глухой перегородкой на две зарешеченные клетушки. Кроме клетушек, имелось два металлических стакана с единственным отверстием - волчком.
    В один из этих стаканов, где и одному человеку было тесно, поместили Юльку и Тамару. Во второй впихнули Нину, и с нею, не кого-нибудь, а Риту Завьялову.
 - Оклемалась значит - успокоилась Юлька. Она даже не успела как следует рассмотреть подельницу, конвой делал своё дело быстро, без проволочек и сантиментов, потом начали грузить мужиков. Именно грузить, так как в каждую клетку конвойные умудрились впихнуть по 27 человек.
    -  Как там они поместились? На плечах друг у друга что ли? - Вот уж точно, как кильки в банке!
    Ругань, смех... Наконец машина тронулась...
    - Поехали, - одними губами прошептала Юлька.
 И стало казаться, будто не людей везёт эта машина, а безликий и вязкий сгусток беды. И безликая же, беспомощная и без надежды барахтается захлёбываясь, в этом сгустке она сама.
    - Не кисни! - прямо в ухо прошептала ей Тамара.
 Повернуться не было возможности, и тогда Юлька с благодарностью пожала ей пальцы.
 Машина ехала, останавливаясь на светофорах. И складывалось ощущение, что каждая остановка - это рубеж, за которым остаются безвозвратно свет, тепло, свобода.
    - Ничего, ничего, - пыталась успокоить себя Юлька, - всему есть конец, и этому кошмару - тоже. Рано или поздно...
    Машина снова остановилась, но на этот раз Юлька почему-то сразу поняла, что приехали. Послышался шум отодвигающихся металлических ворот, и машина въехала сначала в шлюз, потом, миновав ещё одни такие же ворота - на территорию тюрьмы. Какое-то время не было никакого движения. Потом раздался голос молодого конвоира:
    - Баб сначала давай, - и стал называть фамилии.
    Нина с Ритой, а затем и Юлька с Тамарой друг за другом спрыгнули на землю. Две ступеньки у крыльца, входная дверь, за ней сразу же коридор со множеством выкрашенных чёрной краской дверей.
    - Это вокзальчик - в спину ей сказала Тамара.
    Сначала их двоих, а потом почему-то и Нину завели в один боксик. В отличие от КПЗ здесь было светло: и окошко, пусть из стеклоблоков, пусть без форточки, но в него всё же лился свет. Да ещё неизменная лампочка над дверью, не тусклая, а ватт на шестьдесят, что для такого крошечного помещения было, пожалуй, даже слишком. Шуба на стенах казалась свежевыбеленной, что создавало иллюзию чистоты. Впрочем, тут и вправду было чище. Даже неизменный толчок не был загажен. Более того, его защищала от посторонних глаз переносная фанерная ширмочка.
    Вдоль стены стояла скамья. Пахло далеко не фиалками, но и вонь не душила. Расположившись на скамейке, женщины закурили, но оказалось, что курить всем вместе - это самоубийство, так как окно, заложенное стеклоблоками, воздуха естественно не пропускало. Имелась вентиляция, но при таком объёме дыма с неё было мало толку. Нина тут же затушила сигарету.
    - Боюсь, мы таким образом сыграем в подводную лодку, в которой кончился кислород. Покурим одну, - кивнула она Юльке, и, потянувшись, добавила: - С приездом в дом родной!
 Тут дверь распахнулась, и  появилась вначале большая, хозяйственная сумка, а вслед за сумкой здоровенная бабища, которая второй рукой волокла за собой по полу огромный баул.
    - Ого-го, кешерочки! - присвистнула Тамара насмешливо поглядывая на новенькую.
    А бабища уже строила пирамиду из своего хозяйства, пытаясь водрузить баул на сумку, что ей и удалось в конце концов. Потом она привалилась к этой пирамиде спиной в тщетной попытке заслонить от посторонних взглядов своё богатство. Даже сквозь плотную ткань сумок пробивался аппетитный чесночный дух.
    - Салом пахнет! Домашним, копчёным! - мечтательно протянула Нина.
    Бабища ещё сильнее, насколько это было возможно, вжала тюки в стену и по скользнула по лицам неприятным испуганным взглядом.
   Юлька с отвращением отвернулась. Было гадко и стыдно наблюдать этот жадный испуг. Тамара брезгливо скривила губы, а в глазах её загорелся нехороший огонёк. Юлька успела заметить, как Томка вскинула глаза на Нину и тут же потупилась, нацепив на лицо совершенно равнодушную и безмятежную мину.
    Что-то явно затевалось. Две женщины, знакомые не один год, не нуждались в долгих разговорах, они понимали друг друга с полувзгляда. Все сосредоточенно молчали. Время от времени то Тамара, то Нина испускали тяжёлые вздохи. Бабища, которую Юлька про себя окрестила Кучей, видя, что на неё перестали обращать внимание, расслабилась и с интересом из-подтишка бросала на женщин короткие быстрые взгляды. Чем вызвала у Юльки новую волну отвращения.
    Тут Тамара спросила у Нины так, словно продолжала начатый разговор:
    - Ну что ты решила? Отдадим ширму малой, или как? Мне лично жаль её, ведь молодая совсем.
    У Юльки удивленно полезли вверх брови. Она вопросительно уставилась на Тамару. Но по её каменному лицу тут же поняла, что разыгрывается какая-то шутка, рассчитанная на Кучу. А поняв, тут же включилась в игру, и перевела преувеличенно умоляющий взгляд на Нину, хотя, конечно же, совсем не понимала ещё сути розыгрыша.
    Нина, приподняв одну бровь и поджав губы, оценивающе разглядывала Юльку.
    - Жаль, говоришь, - обратилась она к Тамаре. - А меня, трентель-вентель, тебе не жаль?
   - У меня праздники, между прочим.
    -- Да ладно тебе Нинка! Пожалей девку, ведь затрахают её кобели эти, а тебе такое мероприятие - пара пустяков! Рассказывали мне, как ты одна сорок рыл через себя пропустила. А сегодня нас уже трое, да ещё Юлькина подельница. Мыться-то, скорее всего, вместе поведут. Это значит тебе человек двадцать достанется, не больше. Я слышала, пока только один этап был - пятьдесят четыре человека, - увещевала подругу Нина.
    - Нет, я же не против, - отвечала Нина серьёзно. - Но дело принципа, ведь я за эту ширму всю передачу отдала и табак, и мыло в придачу. А теперь, стало быть, отдай её, как с добрым утром, и не чешись! Нет, не могу я так, душа моя ростовщическая, платы требует. Что там у тебя в пакетике, малая?
    - Да ничего толкового нету, но вы возьмите, тетенька! Тут сигарет немного, мыло хорошее есть, колбасы чуть-чуть... Ну пожалуйста! - канючила в притворном страхе Юлька, у разыгрывающей жадность Нины.
 Играли вдохновенно и правдоподобно до ужаса. Куча не выдержала:
    - А для чего эта ширма нужна, что вы за неё такую цену отдали? - спросила она с беспокойством неожиданно тонким голосом.
    - Как для чего? Для того, чтобы мужики в бане не трахали! - с гордостью заявила Нина.
    - Как это? - бледнея пискнула Куча.
    - Как, как? А кверху каком чаще всего, - хохотнула Нина и тут же серьёзно добавила, - какая баба за ширмой моется, та, стало быть, занятая, ну, чья-то. И кавалер её -- авторитетный, от братвы откупил. А у них с этим строго, бабу авторитета своего не то, что не тронут, не взглянут даже! - Нина многозначительно подняла палец и продолжала:
    - Я-то у кентули моей эту ширму, задарма, считай, откупила. Да и то потому только, что она в зону уходила, и ширма эта ей уже на фиг не нужна была.
    И Нина кивнула на фанерный щиток, заслоняющий парашу.
    - Такая ширма - что индульгенция. По всей тюрьме их всего может штук пять-шесть наберётся. А остальных баб, как кур топчут! Добро ещё, когда баб несколько и мужской этап не большой. Мне один раз крупно не повезло: одна я была, а их - сорок, и всех - обслужить пришлось. Во все дыхательные и пихательные, как говорится, - горестно усмехнулась Нина. Я больше старалась миньет делать, может за счёт этого и жива осталась, так они кончают быстрее... Да, и сплюнуть не вздумай - убьют!
    Последнее предупреждение Нина адресовала Куче. Юлька сморщилась, а Куча, вошедшая с румянцем во всю тугую щёку, сначала побледнела, потом стала серой, а теперь и вовсе приобрела какой-то зеленовато-синюшный оттенок. Губы у неё обескровились и дрожали. Руки тряслись и судорожно перебирали складки необъятных одежд. Глаза, не задерживаясь, перебегали с предмета на предмет. По всему видать Нинкин рассказ произвел на неё ошеломляющее впечатление.
    Глядя на волнующуюся всей массой тела Кучу, Юлька едва сдерживала смех. Дышала глубоко и старательно, держала в напряжении мышцы лица, для того, чтобы не позволить улыбке растянуть губы от уха до уха. Её старания - гримасы, можно было принять за попытку удержаться от слёз. Тамара же с Ниной были совершенно неподражаемы: ни тени улыбки, абсолютная серьёзность.
    - Послушайте, - Куча замялась, не зная какую форму обращения подобрать, - ... мадам, может быть, мы с вами, сговоримся насчёт ширмы? Я хорошо вам заплачу. Не сомневайтесь, мадам, хорошими продуктами, - и Куча, развязав баул, стала доставать из него промасленные свёртки. И как хороший торговец, показывала товар лицом, разворачивая аппетитные куски домашней колбасы, сыра, сала.
    - У меня и лук есть, и чеснок и сахар. Решайтесь, мадам, не пожалеете!
    - Тётенька, но вы же мне обещали, - законючила Юлька.
 Куча свирепо глянула на неё и тут же оттеснила могучим боком в сторону, затрещав скороговоркой:
    - Да что вы, мадам! Девчонка молодая, интересная, для неё кавалер найдётся быстро, и все мучения закончатся, даже не успев по-настоящему начаться! А, я - женщина в годах и не здорова к тому же, какие мне кавалеры? Скажу вам по секрету, что не была с мужчиной уже много лет!
     Губы у неё снова задрожали, на глаза навернулись слёзы.
   - О, мадам, - она прижала руки к огромной груди, - я прошу вас - давайте меняться!
 И не дожидаясь согласия, принялась складывать Нине на колени и рядом с нею свёртки, предварительно показывая их содержимое:
    - Сало, пожалуйста, вот тут копченое. Тут - солёное, а это - ветчина тараторила она, не давая никому опомниться.
    Напор слов и свёртков, был мощным необыкновенно. Наконец, Куча остановилась и поинтересовалась у полузадушенной свёртками Нины:
    - Ну как, мадам, вы довольны?
    - Ага, - выдавила та, едва переводя дыхание.
   Её разбирал смех. Она надувала щёки и краснела, мученически возводя глаза под потолок. Юлька ухала, Тамара икала с подвыванием.
    Трудно сказать, как долго смогли бы они продержаться, но тут дверь отворилась и дежурный пролаял:
    - Лиепиня! С вещами, на выход!
    Куча заметалась, ей никак не удавалось подхватить всё сразу - и свои изрядно облегчённые кешера, и ширму. Наконец каким-то непостижимым образом ей это удалось, и она боком протиснулась к выходу. Дежурный, видимо, сразу не сообразил, что выносит эта женщина, и захлопнул за нею дверь. Оставшиеся прыснули, но тут же замолчали, прислушиваясь к голосу дежурного.
    - Эй, тётка, а ширму на хрена ты с собой тащишь?
    - А это моя! - с достоинством ответила Куча.
    Все трое в камере охнули смехом. Дежурный непонимающе уставился на Кучу.
    - Ты, что, старая, белены объелась? Что значит твоя?
    - Ну и что, что старая? Так, по-вашему, выходит, никто ширму мне подарить не может? - кокетливо спросила она.
    - Сдурела?! - заорал дежурный, - Поставь, где взяла!
    Он принялся вырывать из рук растерявшейся бабы злополучный щиток, но она держала ширму мертвой хваткой. На шум сбежались другие дежурные и, сообща, отобрали всё же фанерку у ревущей, как стадо ослов, бабы. Открыли дверь и зашвырнули ширму назад в боксик к шутницам. Но Куча решила сражаться до последнего, и рванулась вслед за своим приобретением. Только хорошая реакция конвоя помешала ей ворваться в камеру снова.
    - Отдайте! Это моё! Я купила! - орала Куча дергаясь в руках четвёрки дюжих конвоиров.
    Кому-то из них ногой удалось захлопнуть дверь. Непрестанно орущую тётку с трудом поволокли-таки в другой конец коридора. Вопли и возня не утихали. Можно было только догадываться, что происходило на КПП.
    И тут Юльку взорвало хохотом. Она, захлёбываясь, хваталась за живот и размазывала по щекам слёзы. Потом беззвучно трясла головой и руками, силясь остановиться, но безрезультатно. Смех продолжал терзать её. Нина с Тамарой тоже не отставали, пока, наконец, все трое, абсолютно обессиленные, не повалились на скамейку.
    - У-ух! - с завыванием выдохнула Юлька. - Вот это номер! Ой, девки, вы же артистки прирождённые! Вам не в тюрьме сидеть, а на подмостках выступать! С меня цветы и овации!
    Юлька восторгалась искренне. Тамара приложила палец к губам. Из конца коридора доносился дружный хохот и веселый мат.
    - Нин, ты эту смену знаешь? Как они? - спросила Тамара.
    - А, черт их знает! Ржут пока... Видимо, она им объясняет, что к чему. А как отреагируют после, как отхохочутся - ей Богу, не знаю. Не сталкивалась я с ними.
    - А что? - полюбопытствовала Юлька.
    - Как, что? - отозвалась Тамара. - Могут рапорта написать за притеснение, а это - трюм. И всё это вернут потерпевшей стороне, и она кивнула в сторону свёртков.
    - Ой, как я, девочки, таких жадюг не переношу - не рассказать! Ну, предложи людям угоститься, хотя бы приличия ради! Так нет же, как она готова была кутеля свои грудью защищать? Поведи она себя, как человек, мы бы с ней ни в жисть такую шутку не сыграли бы...
    - А мне её даже не жаль ничуть. Она такая противная, что... - Юльку прервал звук открывающейся двери.
    Прячущий улыбку дежурный поочередно оглядел женщин и, признав в Нине с Тамарой старюх знакомых, обратился к ним:
    - Ну что, росомахи, много с колхозницы слупили?
    - Да ты что начальник! Она сама с нами поделилась. Пожалела бедолаг, так сказать.
    - Ладно, ладно! Ты мне-то фуфайки в уши не пихай. Поделилась она с тобой, как же! Из шмоток ничего не забрали? - уже серьёзно спросил он.
    - Не, начальник, барахло не брали. Да и на кой оно нам? Ты ж её видел - мы все втроём в её платье поместимся, и ещё для тебя место останется.
    - Ладно, артистки, чёрт с вами! Пайку эту вы, точняк заработали. Только давайте-ка убирайте все эти свёртки с глаз долой. И вообще, собирайтесь, я вас по-быстрому на корпус отправлю. А то эта колхозница такой вой подняла, того  гляди, начальство сбежится. А оно, сама знаешь, может шутку не оценить.
    И, всё ещё улыбаясь, дежурный захлопнул дверь.
    Через некоторое время их вывели на шмон, в который уже раз спросив ф.и.о., год рождения, статью, и сразу после этого в сопровождении дежурной они покинули вокзальчик.
    - Первый корпус, - мотнула головой Тамара в сторону облупленного и будто закопчённого кирпичного здания, окна которого, помимо решеток, были защищены наклонно приваренными металлическими полосами.
    - Реснички,  - проследив Юлькин удивлённый взгляд, лаконично пояснила она.
 Мысленно воздав по заслугам такому чувству юмора, Юлька заметила просунутые между этими ржавыми от времени ресничками ладони и пальцы рук, но их обладателей при всём желании разглядеть было невозможно. Послышались грубые голоса, сальные шутки, смысл которых ускользал от Юльки подавленной мрачностью тюремных стен. Зато Тамара с Ниной успешно отшучивались.
    - А ну, прекратить разговоры! - привычно выкрикнула ярко накрашенная дежурная.
    - Руки за спину! - добавила она, заметив, что Юлька идет, свободно размахивая руками.
    - Тогда не руки, а сетки поправила Юлька.
     Дежурная предостерегающе подняла бровь, и Юлька, не желая связываться, завела за спину свободную руку.
    Теперь они шли мимо такой же мрачной постройки, как и первый корпус. На крыльце курили несколько наголо обритых мужиков в робах с бирками на груди. Лысые головы венчали крошечные кепочки с непомерно длинными козырьками. Они прервали разговор и принялись с любопытством разглядывать женщин.
    - Баня, - сказала Тамара, продолжая знакомить Юльку с местными
достопримечательностями.
    К бане примыкал деревянный, довольно большой сарай, внутри которого, возле каких-то бочек, возились два бритоголовых деда в застиранных до грязной белизны робах.
    - Ой, старенькие какие! - пожалела Юлька.
    - Вряд ли старенькие... А выглядят так от злоупотреблений всевозможных, - упредила её вопрос Тамара.
    Они подошли к четырёхэтажному кирпичному зданию с зарешеченными окнами, но без ресничек, к тому же оно было гораздо моложе остальных построек. Попасть во внутрь можно было только миновав две двери и решётку. Каждая дверь лязгала с каким-то особенным, лишь ей присущим звуком. Навстречу женщинам попался какой-то офицер. Заметив Нину, он расплылся в улыбке.
      - О, кого я вижу! Старая знакомая! Что, ордер на эту квартиру у тебя еще остался? Входи, входи, не стесняйся!..и добавил, обращаясь к дежурной - Во вторую их!
    Миновав неширокий коридор с четырьмя дверьми по одной его стороне, женщины оказались во втором коридоре, уже более широком. Здесь, тоже по одной левой, стороне располагалось множество дверей. Их завели во вторую по счету. Камера оказалась небольшой, посредине - деревянный стол с приваренными по обеим сторонам скамьями. К стенам жались шесть двухъярусных коек. В правом углу ближе к двери на бетонном возвышении - параша и три ступеньки к ней. Как эшафот. Лампы дневного света, кажущийся земляным из-за грязи пол и обшарпанная раковина дополняли картину.
     - Фу, как тут... - Юлька запнулась, не в силах подобрать слова.
     - Это карантинка, в камерах получше, -- успокоила ее Нина.
     - А спать как?
     Кровати были пустые, вместо сетки на них крест-накрест были приварены металлические планки.
     - Спать будем на столе, на этих голых койках не уснуть, конечно. А постель выдадут завтра, когда по камерам начнут разводить.
     - А мне нельзя с вами попроситься?
     - Попробуй, но маловероятно. Мы с Томкой не в первый раз, а ты первосрочница. Всех в кучу они без разбора обычно не кидают, - ответила Нина.
     Холод необжитого, грязного помещения действовал угнетающе. Женщины примолкли, каждая думая о своем. Хлопнула кормушка:
     - Сколько вас?
     - Трое, - ответила ближе всех стоящая Тамара.
     Женщина с испитым лицом подала три алюминиевые миски, кружки и ложки. Все мятое, исцарапанное.
     - Хрусталь, богема, - пошутила Тамара, стукнув ложкой о тяжелую миску.
     И та действительно отозвалась мелодичным звоном. Юлька грустно улыбнулась. Этот звук вызвал в памяти целую бурю воспоминаний. 

               
                ***

    Молодые, улыбчивые люди расселись вокруг празднично накрытого стола. Постучав ножом по бокалу, поднялся светловолосый парень.
   - Я хочу предложить тост за здоровье маленькой хозяйки большого дома. Мужики, пьём стоя!
    Безусые мужики по очереди подходили к Юльке и чокались с ней хрустальными бокалами, издающими мелодичный звон. А пара восхищенных серых глаз зажглась особенным каким-то блеском, окончательно смутив Юльку.
    - Какая ты сегодня красивая!
   - Можно подумать, только сегодня, - кокетливо заметила она и одним махом выпила шипучую жидкость. Но тут же затрясла головой -- шампанское, выбив слёзы, ударило в нос.
   - Всё из-за тебя! - промокая салфеткой слёзы, она увернулась от наклонившегося для поцелуя Лёшки.
   - Какой ещё дурак до дна выпил?            
   - Да все выпили, Юль. Тост за здоровье до дна пьётся, - ответил один из гостей, Игорь, оглядывая товарищей.
    И каждый, на ком останавливался его взгляд, бросался уверять Юльку, что пил до самого дна. А как же иначе?!
    - Как у тебя все здорово! - вернулся к прерванной теме Юлькин приятель Игорь, накладывая в тарелку салат, - Ты, прости, конечно, но хорошо всё же, когда родителей нет!
    - Так, внимание! - перебил его Лёша, тема была не простой для его дорогой подружки.
  Скосив на неё глаза, заорал преувеличенно весело:
    - Спич в честь именинника! Встань, Игорёха, пусть дамы восхищённо оглядывают твою богатырскую фигуру! Пусть бледнеют от страха соперники!
    Пили за именинника, за всех присутствующих дам, за кавалеров, за всех вместе и по отдельности. В общем, пир был горой. Позже начались танцы.
    - Потанцуем? - Лёшка взял Юлю за руку.
    - Конечно, - ответила она, вставая, и, заторопилась, избегая взгляда приятеля, который от чего-то смущал её сегодня не на шутку.
    А он, видя это смущение, с улыбкой, бережно привлёк её к себе. Юлька и Лешка были одногодками, и ни ей, ни ему не исполнилось ещё шестнадцати. Лёшка был, как говорят, ранним. Первый раз он провёл ночь с женщиной около года назад - его буквально затащила к себе к себе в постель нетрезвая знакомая его матери. Женщина многоопытная и в делах любви изощрённая. Лёшка был хорошим учеником и среди товарищей прослыл человеком в делах амурных знающим. Женщин предпочитал замужних, тем более, что недостатка в них, из-за пьющей матери у него не было. Но подружку свою, он берёг, не позволяя себе лишнего - дальше поцелуев дело не шло. Однако Юлька влекла его с каждым днём всё больше и больше, и он давно уже мучился от желания обладать ею. Вот только, как потом в армию уходить? Как оставлять её в окружении уже вернувшихся, или ещё не ушедших в армию пацанов? А женитьба до армии казалась ему делом несерьёзным. Вот и терзался он сомнениями, не зная, как поступить.
    Сегодня же Лёшка совершенно потерял голову: Юлька была необыкновенно хороша. Сквозь тонкую ткань платья он чувствовал горячее гибкое тело. От горьковатого запаха её волос туманились мысли. Доверчивые, маленькие руки лежали на его плечах. Повернув голову, он легко коснулся губами её пальцев, крепко обнял. Осмелев вдруг он заскользил руками по её телу, горячо касаясь спины, талии, бедер. Ошеломлённая Юлька не сопротивлялась. А он прижался к ней всем телом, грудью ощущая её грудь, бедрами - бёдра. На какой-то момент он отключился от всего происходящего, только ощущение желанного девичьего тела в руках владело им.
    Не сразу понял, почему Юлька упёрлась руками ему в грудь, пытаясь вырваться. Наконец это удалось ей, и она отступила от Лёшки, впервые ощутив, что её смешной, детский приятель - мужчина. Это потрясло и даже несколько напугало её, хотя и не была наивной дурочкой: никакой тайны в отношениях мужчины и женщины для неё не существовало. Но Лешка... Поцелуи, которыми они до сих пор обменивались, волновали её, но не настолько, чтобы она задумывалась о большем. Но теперь, когда она точно знала, что желанна, стало вдруг страшно. Что-то неведанное раньше заискрилось в ней подобно пузырькам шампанского в бокале и стало рваться наружу дразнящими улыбками, особенным смехом, значительными прикосновениями. А Лёшка задыхался, жадно смотрел на свою подружку, и уже никакие причины не казались ему препятствием. Он хотел её, причём сейчас же, немедленно!
    Юлька подняла голову, посмотрела Лёшке в глаза и тут же растворилась в полыхающем в них желании.
    Он протянул руки, и она положив в них свои холодные ладошки, поняла, что пропала.
    - Мы не одни! - завороженная его взглядом, едва прошептала она.
    - Сейчас, сейчас я всех провожу, - шепнул он, целуя её в губы так, как не целовал никогда раньше, жарко, неистово, словно стремился рассказать ей своим поцелуем о том, что произойдёт чуть позже, когда все уйдут. А они останутся одни наедине со своей любовью и желаниями...

               
                ***


     - Малая, ты что, заснула? - вернул Юльку к действительности голос Тамары. - Давай к столу, поужинаем. Мы баланду не брали, успеем ещё нахлебаться. Пока есть нормальные продукты, ну её...
   Только теперь Юлька почувствовала доносящийся из коридора нестерпимый запах варёной рыбы, исходящий от тюремного супа.
    - Караул! - хмыкнула она. - А если бы не в коридоре, а в камере этот змейский супчик стоял?
   - Стоял! Подожди, он не только стоять, но и пролетать будет за милую душу и обе щеки, - убеждённо сказала Нина, нарезая заточенной ложкой колбасу.
    В кружках дымилась чуть желтоватая жидкость - чай.
    Поужинав, женщины закурили. Юлька, пуская дым кольцами, с грустью размышляла о том, что воспоминания ничего, кроме грусти, не приносят.
    - Ты не грусти, малая, -  тепло улыбнувшись, сказала Нина. - И заруби себе на носу: срок тебе приличный светит. Так если не хочешь завернуться, сойти с ума то есть, о воле думать и вспоминать завязывай!
    - Как это? - удивилась Юлька.
    - А так! Думай о том и о тех, что внутри забора. Мечтай о подруге хорошей, о ногах собственных, то есть о человеке, который тебе с воли таскать что-нибудь будет. Заботься о том, чтобы поесть вкуснее, одеться удобнее. Старайся рапортину не схлопотать, в трюм не усесться...Короче говоря, живи зоной, а иначе большой срок не отсидеть.
    Юлька начинала понимать, что имела в виду эта грубоватая с виду женщина.
    - Ты Нинку слушай, - вставила Тамара, - она худому не научит.
У нас в бригаде ее Дедом звали. Она всю дорогу с молодняком возилась.
    - Надо же, Дед! - попробовала на вкус это прозвище Юлька, - Ой, а можно, я тебя тоже так называть буду?
    - Валяй! - согласилась Нина.
    - Слышь, Нин, ты почитала бы что-нибудь, - попросила Тамара.
    У Юльки пропал дар речи. Она удивленно воззрилась на не слишком образованную, по ее мнению, женщину, которая сиплым голосом с чувством начала читать наизусть "Поэму о любви" Горького, а потом стихи Евтушенко. Читала она превосходно, и камера как будто стала теплее, чище. Отодвинулись, потеряли остроту тягостные мысли, а мрачные стены перестали давить и посветлели что ли. Да и жизнь показалась, в общем-то, не плохой штукой, даже если и в неволе.
    Совершенно неожиданно погасли лампы дневного света, и над дверью в зарешеченной нише загорелась маленькая тусклая лампочка.
     - Отбой! - раздался за дверью голос дежурной.
     - Вот это да! Ничего себе, как быстро время прошло! - поразилась Юлька.
     - Так, давайте, Юля, Тамара, ложитесь на стол! - шутя скомандовала Нина.
     - А ты?
     - За меня не беспокойтесь, я на скамье усну. Вы же ложитесь голова к голове, тогда сможете при желании даже с боку на бок поворочаться. Все, падаем! Притоми-лась я что-то. Спокойной ночи!
    - Спокойной ночи!  - отозвалась Юлька и после паузы добавила:
    -  Спасибо вам, девочки!
   Ей не ответили...
         
               
                ***


    Утро началось гимном СССР, окриками, грохотом бачков с баландой, лязгом дверей и кормушек.
Около одиннадцати часов, судя по солнцу, их сводили в баню, потом, с мокрыми еще волосами, сфотографировали и сняли отпечатки пальцев. Обе эти процедуры происходили в здании первого корпуса, внутренний облик которого был отвратительно страшен. Настроение падало неуклонно, как барометр перед грозой.
     День проходил в суетливом движении, которое только усиливало подавленность,  опутавшую женщин с утра, словно паутина. И все попытки встряхнуться оказывались тщетными.
     После ужина им велели собираться с вещами.
     - Ну, все, подружки, давайте прощаться на всякий случай, - сказала Нина.
     Юлька скисла. И хотя старалась не подавать виду, огорчение было явно написано на ее мордашке. Нина обняла её с деланной весёлостью и сказала:
     - Глянь, Томка, дите то наше чуть не плачет. Заводи их, дитев, после этого! Ну-ну, не дуй губы! Мы с Томкой тебе, если что, писать будем.
   Юлька кивнула.
      Через некоторое время дежурная повела их на второй этаж. Там на складе им выдали подушки и матрацы, набитые свалявшейся в комки ватой, серые застиранные простыни, тряпку, именуемую полотенцем. Такую же наволочку и тонкое, бывшее когда-то байковым одеяло. И потом, навьюченных их повели дальше, в коридор второго этажа, где возле одной из камер Нина и Юлька расстались с Тамарой. Миновав две следующие камеры, дежурная остановилась и, загремев ключами, сказала:
     - Заходите обе!
     И распахнула дверь. Юлька, не помня себя от радости, вошла в след за Ниной в камеру, как две капли воды похожую на карантинку.
     - Приветствую чесную компанию! - сказала Нина, оглядываясь с улыбкой.
     - Нинка! - раздался радостный возглас в одном углу.
     - Дед! - запищали в другом.
     - Ну вот, я же говорила, в дом родной приехали, - невесело усмехнулась Нина.
Все двенадцать кроватей были заняты. Юлька крутила головой, не зная, куда положить матрац.
     - Сюда, в угол клади, - кивнула на скрученный в углу матрац женщина, что сидела с краю стола и что-то писала на четвертушке оберточной бумаги.
   Юлька положила свою ношу в указанное место и огляделась. На неё смотрели с интересом три-четыре пары глаз, остальные были устремлены на Нину. А та, судя по всему, чувствовала себя, как рыба в воде.
     - Знакомьтесь, молодежь, девушку зовут Юлькой. Меня вы многие знаете, а кто не знает познакомимся. Меня зовут Нина Сергеевна, -  она серьезно поклонилась и, повернувшись к сидящей на кровати девушке, спросила, тебя как зовут?
     - Лайма, - отозвалась та.
     - А как ты, Лайма, смотришь на то, что бы уступить место старушке, мне то есть?
     - Конечно, уступит, - поддержал кто-то.
     - Вот и хорошо, - не долго раздумывала Нина. - Давай, подхватывай вещички!
     И первой стала помогать Лайме собирать постель. Потом быстро, без суеты постелила свою. Выпрямилась, ободрительно кивнула перешедшей в угол Лайме и позвала Юльку.
     - Иди сюда, малая, днём у меня жить будешь, но смотри! Пьянок не устраивай, кобелей не води, а то меня за притон посадят.
     Камера была сплошь из многосрочниц, поэтому женщины с явным недоверием встретили заявление Юльки о том, что она сидит впервые.
     - Может, по малолетке или условно была судима? - спросила женщина в годах, одетая по-мужски, которую все звали Светом.
     - Нет, не была, - ответила Юлька.
     - Да ладно, бабы, - вступила в разговор молодая девушка с изуродованными татуировкой руками.   
     - Не хочет, пусть не говорит! Меня Агрой зовут!
     - А меня - Валя, - сказала смешливая девчонка, прикрывая ладошкой беззубый рот.
     - Анита, Марина, Лида, Наташа, Рита, - посыпались на Юльку имена.
     Она напряженно крутила головой от лица к лицу.
     - Да расслабься, - доброжелательно толкнула ее в бок Агра, - постепенно ко всем привыкнешь.
     - И ко всему, - философски добавила Нина.
     Заметив, что Юлька продолжает крутить головой, она пояснила:
     - Да, народу больше, чем кроватей. Камеры почти всегда переполнены. Сейчас нас тут пятнадцать - это не так уж и плохо, бывает и больше.
     Пятнадцать человек на двенадцать кроватей - это означало, что троим, Юльке в том числе, нужно спать на полу. Но, судя по поведению женщин, в этом не было ничего зазорного или унизительного. Просто нет места, и новенькие спят на полу.
     Нине место уступили, но это и понятно ей уже сорок лет, помимо всего прочего, этот возраст, казавшийся Юльке весьма преклонным, вызывал уважение и давал право на некоторые привилегии.
    К отбою девчонки расстелили на полу матрацы и улеглись.
    - Не знаю, как на кровати, а на полу просто шикарно, - устроившись, уверила соседок Юлька.
 Большой свет погасили, зажегся ночник, но спать не хотелось. Не давали расслабиться возбужденное состояние, и ощущение новизны.
    - Эй, новенькая, Юлька, - раздался голос Агры, - ты прописаться должна.
    - А что это означает?
    - Расскажи что-нибудь. Случай какой, страшненький, про покойничков. Или фильм, или книжку.
    - Ладно, расскажу. Правда, не очень страшно, может, и не сильно интересно... Короче говоря, слушайте! - легко согласилась Юлька.
    - Дело было в небольшом городке на Псковщине в Средневековье. Сейчас там при мужском действующем монастыре - духовная семинария. В ней учился один мой знакомый. Он и рассказал мне эту историю.
     Помимо основных дисциплин у будущих служителей культа было нечто вроде факультатива - история основания монастыря и связанные с ней легенды. Одна из этих легенд повествовала о любви юноши и девушки, принадлежащих двум враждующим, вроде Монтекки и Капулетти, кланам. И как Божья кара за вражду между младшими отпрысками обоих родов вспыхнула любовь. Узнав о чувствах своего сына к дочери врага, отец заточил его в монастырь в надежде, что всё угаснет так же быстро, как и возгорелось. Но, видимо, истинной была любовь молодых людей, потому что разлучённые, они стали искать и нашли-таки пути сначала для переписки, а потом и для встреч. Вероятно, какой-нибудь сторож-монах поддался на уговоры влюблённого инока, взял грех на душу, провёл девушку на территорию монастыря, а затем совершил в маленькой часовне обряд венчания. Счастливые влюблённые отправились на монастырский сеновал, чтобы соединиться на брачном ложе так же, как только что соединил их руки и сердца священник.
   Каким образом пронюхал про всё настоятель, так и осталось тайной. Но появился он тогда, когда меньше всего нужно было чьё-то, а тем более его присутствие. Молодых людей обвинили в прелюбодеянии, заперли в разных казематах, с целью дознаться, как и каким образом девушка попала в монастырь. Но влюблённые не выдавали своего доброго гения, и не назвали его имени даже под пытками.
     Подозрение пало на дальнего родственника юноши, старого и немощного, который служил привратником на заднем дворе монастыря. Доказательств не было, но тем не менее старика подвергли пыткам, во время которых он и скончался. Юношу замуровали в стене монастыря, дабы мучениями помочь ему искупить тяжкий грех. А девушку, как ведьму сожгли на костре справедливо предположив, что через высокие, толстые стены монастыря перебраться без человеческой помощи можно лишь будучи колдуньей, под покровительством бесовских сил и посредством их же.
     И стал появляться после казни в коридорах монастыря призрак девушки в разорванных холщовых одеждах с длинными, покрывающими всю её фигуру волосами. Многие монахи утверждали потом, что слышали ночами тихий плач и шёпот: Где ты, где ты, любовь моя? И похоже, нашла-таки своего возлюбленного девушка-призрак, потому что однажды прекратились стоны в подземелье, где был замурован страдалец. Монахи, разобравшие кладку, чтобы придать тело земле, обнаружили лишь человеческие испражнения, да неповреждённые кандалы, пуст был каменный мешок. И если бы не экскременты, можно было усомниться, а здесь ли был замурован юноша? В ужасе бежали монахи прочь от пустого каземата. Трясущимися реками творили крестное знамение и шептали молитвы. Псалмопениями и крестным ходом выгоняли из святых стен нечистую силу. И по сей день живы легенда, и вера в истинную, великую любовь, которая сильнее смерти. А с исчезновением тела юноши пропал и призрак. Наверное воссоединились две любящие души. И не было им больше нужды блуждать в нашем жестоком, неласковом мире, тревожить и пугать не знающие земной любви сердца монахов.
  Юлька закончила свой рассказ. И как бы подводя черту, по-особенному свистнул ветер в решетке. Некоторое время в камере царила тишина, пока кто-то не вздохнул, словно освобождаясь от наваждения.
     -- Ой, только давайте не обсуждать, а то вся прелесть улетучится! Лучше помолчим -- попросила Агра. С ней согласились, и только чирканье спичек, да вздохи нарушали тишину, которая постепенно сделалась полной, гасли одна за другой  самокрутки. Женщины засыпали, только Юлька всё смотрела в окно на мрачный силуэт первого корпуса и клочок ночного неба над ним. Решётка нагоняла тоску. Какая-то пока ещё неосознанная мысль крутилась в голове, но Юльке никак не удавалось уловить её. В конце концов она отмахнулась от навязчивого ощущения и погрузилась в сон.

               
                ***

     Разбудила её Лайма - Вставай, Юлька, подъём! Скоро проверка! С трудом разлепив веки и плохо соображая, Юлька скрутила свой матрас. И во время поскольку
в коридоре уже гремели ключи и хлопали двери камер. Наскоро плеснув себе в лицо водой, Юлька присоединилась к построившимся с одной стороны стола сокамерницам.
   - В камере пятнадцать человек, дежурная Розовская, - доложила вошедшему офицеру Наташа и подала ему несколько четвертушек бумаги с заявлениями. На таких обрывках оберточной бумаги подследственные записывались к врачу, к воспитателю, к оперу или, как чаще говорили: в оперу. Взяв из рук дежурной листочки и пересчитав глазами население офицер покинул камеру.
    Некоторые тут же улеглись досыпать, но не под одеяло, а поверх него, накрываясь кто пальто, кто кофточкой, в зависимости от того, что у кого было, а точнее, от времени года, в которое были арестованы. У большинства женщин родственников не было. Сидели они в тех вещах, в которых попались, если, конечно, им не подкидывали что-нибудь сокамерницы. Правда, попадались обладательницы таких скверных, даже по тюремным меркам характеров, что им не только ничего не давали, а ещё и норовили отобрать более менее приличную вещь. Позже Юльке довелось видеть, как одна женщина ехала на суд в ноябре месяце в лёгком платье и босоножках.
    К обеду народ в камере окончательно проснулся. Без увлечения похлебав кислых щей и поковыряв ложкой неаппетитную перловку, сваренную по-видимому с мукой, или попросту не промытую, женщины, по-голодному вздыхая, стали вылезать из-за стола. Мыли посуду, перебрасываясь застольными шутками, закуривали. Потом интересы разделились. Часть уселась забивать козла, их окружили болельщицы, а остальные пустились в воспоминания. Благо вспоминать было о чём, биографии - как на подбор. И яркие, и мрачные до безобразия. Юлька, как губка, ушами, глазами, и даже наверное, кожей впитывала в себя эти россказни. Возраст рассказчиц колебался от двадцати трёх, до пятидесяти. Все неоднократно судимые, их стоило послушать, на них стоило посмотреть, они заслуживали этого.
   - На прогулку! - прервал дежурный игру и трёп.
  Камера завозилась. Кто-то торопясь натягивал свитер или пальто, кто-то переобувался; стоял нежаркий конец апреля. Загремел в замке ключ, камера открылась, и женщины потянулись в коридор, выстраиваясь парами. В конце коридора была такая же лестница, как и на входе в корпус. Спустившись по ней женщины вышли на улицу. Через несколько метров они оказались возле полукруглой постройки с несколькими одинаковыми, традиционными для тюрьмы металлическими дверьми, одну из которых и открыл сопровождающий дежурный. Взгляду открылся  дворик в форме треугольника, верх его был затянут сеткой, а стены покрыты шубой. Места было мало, и от этого все разбились по двое и двигались по кругу, переговариваясь в полголоса.
    Подчиняясь общему движению, Юлька оказалась рядом с маленькой женщиной по имени Инара, которая выглядела какой-то измождённой, усталой. После нескольких кругов и пары ничего не значащих фраз Юлька наконец поинтересовалась: - А вы за что? - тюремная привычка тыкать людям гораздо старше себя ей была не по душе. Инара ответила: 99 ая.
     Юлька знала, что эта статья предусматривала убийство с отягчающими обстоятельствами, и, удивлённо окинув взглядом мальчишескую фигуру спутницы, спросила:
     - С садизмом?
     - Нет, равнодушно ответила Инара, - второй раз. По первому сроку дали восемь, теперь рассчитываю на пятнаху. Вышак бабам у нас как-то не очень дают. Думаю, и я не буду исключением.
     Старательно скрывая все возрастающее удивление, Юлька вглядывалась в невзрачное, незапоминающееся лицо. В нём поражали только глаза: серо-голубые, опушенные густыми ресницами, они блестели неестественным, глянцевым каким-то блеском. А может быть, это только казалось. Тем не менее Юльке стало не по себе, она поёжилась, но спросила:
    - А кого?
    - Подругу. Ножём. За измену, - предупреждая возможные вопросы, коротко бросала слова Инара. - А ты за что?
    - Тоже за убийство, но по 98 ой, - ответила Юлька.
    Инара заметно оживилась.
    - У меня первый раз тоже была 98 ая. Ничего, - она потрепала Юльку по плечу, 
 - папа, начальник колонии, убийц любит. У них сроки большие, и возвращаются они редко. А он возвращенок терпеть не может. Ты шить умеешь?
    - Не-а, - помотала головой Юлька.
    - Не беда, научат. У тебя срок большой, так что выбирай операцию посложнее. Работа у папы на первом месте. Будешь хорошо работать - на многое менты глаза закроют. Учись быть незаменимой. А если нет - держись! Будут давить  и начальство, и бригада. И поверь мне, не мытьём, так катаньем, но заставят работать как положено.
     Юлька внимательно слушала и тут же про себя решила, что давить она себя не позволит, а значит шить придётся научиться как можно быстрее. Хоть и терпеть не могла Юлька этого, казалось бы, истинно женского занятия. В школе она сбегала с уроков по труду, а дома даже испортила ручную швейную машинку бабушки, когда та решила научить Юльку рукоделию. Но теперь всё изменилось, и Юлька, сама не подозревая, какую неоценимую услугу себе оказала, стала твердить себе изо дня в день, вместо  доброго утра и спокойной ночи:  ты будешь шить и будешь делать это лучше других! В том, что  сидеть ей придётся долго, сомневаться не приходилось, а значит - нужно принимать правила.
   Размышления её прервал окрик дежурного:
   - А ну, выходите! А ты, Павлаева, напиши объяснительную!
   - Да, за что, начальник?
   - За то, что переговаривалась с корпусом.
   - Ой, начальник, не пиши ты на неё! - вступилась Наташа. - Она же только из трюма. Напишешь рапортину - ее опять закроют. Не пиши, будь человеком!
   - Надоели вы! Сначала орёте, а потом канючите: не пиши, не пиши! Нечего орать, тогда и писать не придется.
   - Да как же ей не орать, если дочка её там, и она ее больше полугода не видела!
   - Что ж их в одну камеру не поселят?
   - А это ты у оперов спроси, что они изголяются. Мы-то откуда знаем! - горячилась Наташа.
   А Светом, прижимая руки к груди, добавила:
   - Я трижды уже в карцере за переговоры с ней отсидела. И она столько же. Так ладно, я - старуха, но ведь она молодая! Ей рожать еще, а после трюмов ваших, сам знаешь небось, какие девки застуженные выходят.
  Светом, не стесняясь уже, утирала лившиеся по щекам слезы.
  - Да ладно, не реви, не буду писать, - сказал дежурный, испытывая неловкость от вида слез на побитой жизнью, далеко не женской физиономии.
  - Вот спасибо, миленький, вот спасибо! - захлопала в ладоши Наташа.
  - Вот всегда так с вами, аферистки! - забубнил, пряча улыбку, дежурный.
  Женщины с преувеличенной тщательностью построились возле камеры в ожидании, пока он откроет дверь. Никто не пытался даже проскочить к волчкам или кормушкам ближайших камер, как поступали обычно.
   -- Что поделаешь, начальник, такова уж судьба наша. А ты обиды на нас не держи, - еще успела сказать ему Нина, прежде чем он захлопнул дверь.
   Юлька с интересом, замешанном на жалости, поглядывала на Свету, представляя, как должно быть ужасно находиться в тюрьме вместе с дочерью. И тут же удивлялась, как это она, занятая размышлениями, ничего не слышала во дворике. Но удивляться не было времени, внимание переключилось на Наташу, которая в лицах рассказывала о том, как в один из дней ей тоже удалось уговорить Багра не писать на неё рапорт.
Так вот и продолжалась эта жизнь, ни на ком и ни на чём, конкретно не фокусируясь. Однообразная, тягучая и быстро бегущая, одновременно. Тюремная - одним словом. Утро сменял вечер, и уже без предварительных просьб Юлька рассказывала какую-нибудь очередную историю. Благо историй она знала немало и рассказывать любила. Население камеры несколько изменилось, и Юлька перебралась спать под окно. Теперь она уже без помех вечерами любовалась еле заметной горсточкой звезд. И хотя стремилась ни о чем не вспоминать, дабы не травить себе душу, воспоминания пока были сильнее ее.
               
               
                ***


    Проведя весь день в напрасных поисках приятеля, Юлька решила заглянуть в тот сарай, где они играли в детстве. Каково же было её удивление, когда она и впрямь обнаружила там развалившегося на кушетке Лёшку. Он был чем-то озабочен и совсем не реагировал на ее возмущения. Юлькино словоизвержение было прервано шумом подъехавшей машины и не разборчивыми мужскими голосами.
    - Тут, что ли, скинем? - спросил один. Другой басом отозвался:
    - Можно...
    Лёшка приложил палец к губам. Юлька замерла. К задней стенки сарая прилегала неизвестно кем сложенная поленница дров.
    - Во, давай его за поленницу затолкаем.
    - Да там же места мало, не поместится...
    - Поместится, утрамбуем! Давай, бери за ноги.
    От этих слов Юльку мороз по коже пробрал. Она с силой сжала Лёшкину руку. А он высвободился и, предупреждая возможный крик, прижал её лицом к своему плечу. Слышно было, как волокли по земле что-то тяжелое, в полголоса переговариваясь и переругиваясь.
    - Мне же по нему обратно выходить придётся, - испуганно пробормотал один из двоих прямо за стеной сарая.
    Юлька едва удержалась, чтобы не вскочить и не броситься подальше от этих страшных слов и событий.
    - Ничего, небось, не барышня, в обморок не упадёшь! А упадёшь, так я тебя вместе с ним дровишками закидаю и адью, - басом хохотнул другой и буквально пригвоздил  этим смехом Юльку.
    - Да ты это, Влас... - заторопился тот, что судя по голосу, был помоложе.
    - Ты что, сука?! Я тебе сколько раз твердил, падла, чтобы не смел ни имя моё, ни кликуху поминать!
    - Ну что ты завёлся, ведь нет никого!
    - Да если б был кто, и говорить уже не о чем было бы! Ладно, топай, заводи тачку. А я подмету здесь немного.
    Послышался какой-то неясный звук, потом заработал мотор, и только, когда стих вдали шум двигателя, Лёшка потрепал по щеке перепуганную подружку и сказал:
    - Посиди тут, а я пойду, гляну, чего там...
    - Только не долго, - взмолилась Юлька.
    Лёшка тенью выскочил за дверь, но спустя несколько минут вернулся. Закурил, пытаясь скрыть дрожь в руках, и уселся в задумчивости на кушетку.
    - Леш, ну я прошу тебя, давай позвоним в ментовку, может они его не до конца убили? - жалобно тянула Юлька.
    - Нет, до конца, - ответил он, сжимая зубами сигаретный фильтр, - у него одна рука торчит, я потрогал: как лёд холодная...
    - Идиот! - взорвалась Юлька. - Давай звонить, ты же наследил, наверняка!
    - Успокойся, я по доскам шёл, - он обнял Юльку и заглядывая ей в глаза, сказал:
    - Не будем мы никуда звонить, понимаешь? Не будем! Неизвестно, кто они такие, эти мужики. А ну как узнают, что мы тут были и все слышали? Хана нам тогда! А так  никто не видел, никто не слышал... дворник найдёт, пусть он и звонит. Ведь парню этому теперь всё равно, когда его тело обнаружат. Пойдем-ка лучше отсюда, - и он плотнее прижал к себе дрожащую девушку.
    Уже на подходе к Юлькиному дому Лешка остановил её на освещенной фонарями подъездной аллее.
    - Запомни, Юлька, никому, слышишь, никому ни звука! Поняла? - он с тревогой заглянул ей в глаза.
    Юлька без слов кивнула. Разуваясь в маленькой прихожей, привычно спросила:
    - Ужинать будешь?
    - Давай, - согласился Лёшка.
    Юлька уставилась на него пораженная, потом со дна души поднялся скользким ужом страх.
    - Ты что, Лёш? Тебе что, совсем наплевать, да? Ведь там человека только что убили!
    Юлька захлебнулась в крике и стала пятится от него к дверям. Лешка моментально подскочил к ней и грубо тряхнул за плечи.
    - Замолчи! Я же сказал, никому ни звука, ни мне, ни кому другому! Ни сейчас, ни потом! Всё, баста, не было ничего! Возьми себя в руки! Ну, Юлька - ласково добавил он, видя, что она всерьез готова его испугаться. -- Успокойся, ведь ни ты, ни я помочь ему уже не можем. Невозможно ему помочь, понимаешь?
    Он обнял её опустившиеся плечи, повел на кухню, где они долго пили чай, размышляя обо всём случившемся. Безрадостными были эти размышления. Но по счастью, оба они тогда и предположить не могли, началом чего станет для них эта история. Наверное, это была судьба, -  подумала Юлька, глядя на светлеющий клочок неба. Повернулась на живот и мгновенно уснула.
               
 
                ***


   Дни то летели, то тянулись, но были похожи один на другой, как будто каждый новый день был точной копией предыдущего. Порой казалось, что происходящее сию минуту уже было когда-то раньше, случалось, имело место. В течение дня женщины стремились занять себя, кто чем мог: кто читал, кто играл в домино или самодельные карты. Кто-то, нарушая правила, спал или, забившись в самый дальний угол камеры, вязал обычными канцелярскими скрепками. Кто-то перешивал пальто на сумку, или юбку на тапки. Юлька не переставала удивляться таким мелочам, как тушь для ресниц, приготовленная из мыла и сожженных сигаретных пачек, или тени для век, изготовленные из зубного порошка и зелёнки. Простой карандаш, положенный на неделю в хозяйственное мыло, становился не хуже, чем косметический. Особенно ее удивляли способы выщипывания бровей: ниткой или ногтями, или сложенной вдвое ручкой от алюминиевой кружки. Выражение голь на выдумки хитра оправдывало себя полностью.
    Как обычно, день начинался с возни и очереди на парашу. Не хитро позавтракав, после проверки, женщины принимались обсуждать ночные сновидения. Каждая обитательница камеры считала своим долгом внести лепту в попытки разгадать тот или иной сон. Как правило, в каждой камере был свой, особо авторитетный толкователь. Чаще всего объяснения сводились к тому, сколько лет дадут, будет ли передача, есть ли надежда уйти домой под чистую. Если не удавалось разгадать сон и появлялись сомнения, то прибегали к дополнительным средствам - картам и - домино. Некоторые особо талантливые умудрялись нагадать что-то действительно близкое к истине. Видимо, играла свою роль изначальная женская вера в чудеса и склонность к фантазёрству.
    Хорошая гадалка, рассказчица могла твёрдо рассчитывать на особенное к себе отношение, замешанное на самом искреннем уважении и доверии. А рассказывать, и слушать в тюрьме умели и любили как нигде. Правда, каждая рассказчица стремилась преукрасить свою историю, чтобы придать ей побольше шика или жути. В конечном счёте не раз повторенная история изменялась настолько, что узнать в ней первоначальную уже не было никакой возможности. Но, пожалуй, в этом и была своеобразная красота и прелесть тюремных историй.
    Благодаря таким вот мелочам Юлька совершенно не чувствовала себя лишённой чего-то, скорей напротив - всё было ново, любопытно и интересно. Дважды её возили в КПЗ на следствие. При последней встрече следователь сказала, что вызовет Юльку ещё один раз для того, что бы закрыть дело. Юлька ждала этого дня и не переставала удивляться сама себе, своему спокойствию и даже смирению, с которым она переносила лишение свободы. Тосковала, не без этого, угнетали окрики и решётки, выводило из себя безделье. Однако ей стало казаться, что случилось то, что должно было случиться.
    Покрылись золотом, кое-где и багрянцем листья деревьев. Еженедельные походы в баню делали эти перемены заметными и скорыми. Воздух становился по-осеннему терпким и прохладным. И теперь уже Юлька не отказывалась брать у Деда на ночь пальто, чтобы накрываться: спать у самого окна под стареньким байковым одеяльцем стало холодно.
   Нина продолжала вызывать у Юльки неизменное восхищение: так здорово ей удавалось буквально одной фразой погасить назревающий конфликт, разрядить обстановку шуткой, а если надо и окриком. Могла утешить, посоветовать. Словом, была совершенно неподражаема и незаменима. Для Юльки оставалось загадкой, как эта женщина, столько раз и так битая жизнью, сумела сохранить доброжелательность и участие. Не озлобилась, не накопила раздражения и ненависти, избежала зависти. По крайней мере, даже если овладевали ею эти чувства, она тщательно скрывала их от окружающих, не выплёскивала, не давила.
      В тот день кормушка неожиданно хлопнула, и в камеру влетел небольшой свёрточек. Ближе всех к дверям была Лайма. Она подняла его, и, повертев в руках, подала Юльке:
  - Это тебе, похоже!
      У Юльки громко стукнуло сердце: Лёшка, Лё-ёш-ка! Знакомым почерком на свертке было выведено её детское прозвище - Юла. Руки затряслись. Она едва смогла разорвать полиэтилен и развернуть скрученные бумажные листы.
   - Милая, маленькая моя Юлька, Юленька, Юла! - строчки запрыгали у неё перед глазами, слёзы закипели от таких знакомых, дорогих её сердцу слов.
   - Господи, неужели я когда-то их слышала?! - Юлька глубоко вздохнула раз, другой, взяла себя в руки и углубилась в чтение.
   Взгляды всей камеры были устремлены на неё.
   - Ухажёр написал, - определила Нина и заговорила о чем-то, отвлекая всех от уткнувшейся в листки девушки.
    А Юльке слышался знакомый, ломкий на высоких тонах и такой родной голос: Сижу на Брассе(зона строгого режима, пригнали сюда из Депилса(Даугавпилса). Всё нормально, за меня не волнуйся. А ты? Как же так? Как же так, Юлька? Любимая моя...
    Буквы сливались, в душе бушевала гроза. Лешка проклинал всех и вся. Клялся в любви, обвинял во всех тяжких, упрекал, и тут же молил о прощении. На бумагу выливал он свои тревогу и боль. А Юлька то вздыхала, силясь удержаться от слёз, то злилась и фыркала, возмущенно затягиваясь, чёрт знает какой по счёту, сигаретой.
    - Да уж, не поленился паренек, - сказала Дед, глядя на кучу исписанных листков на коленях у Юльки. Та как раз закончила и, прикрыв глаза, молча осмысливала прочитанное.
    - Мы с ним почти два года не виделись, - ни к кому не обращаясь, сказала она.
    Нина, как бы невзначай, обхватила Юльку за плечи:
    - Не грусти, малая! Скрытная ты, однако... Вот сколько мы уже вместе, а ты не разу не обмолвилась о том, что дружок твой закадычный тоже сидит. Ведь закадычный, верно? Случайный столько листов вряд ли написал бы, так что ли?
     Юлька кивнула.
     - А за что сидит приятель твой сердечный?
     - Из-за меня, в принципе. Он мужика одного, который меня пытался изнасиловать, порезал. Но за одно это много не дали бы, а у него и до этого подвигов больше, чем достаточно - кражи, угоны... По отпечаткам всё ему и доказали, - роняла слова Юлька.
     - И много дали?
     - Шесть лет...
     - Талантливый, выходит паренёк. На все руки мастер, только глуп по молодости, -- присвистнула Нина и горестно вздохнула. - Ох-хо-хо! Вот теперь и порядок в сумасшедшем доме. Ты столько-же, если не больше, получишь. И до свидания, мама, не горюй!
     Поднявшись, она заходила по камере вдоль стола, размахивая руками, и заговорила, ни к кому конкретно не обращаясь:
     - Вы, граждане, мне ответьте, какая жизнь ожидает этих ребятишек после таких сроков? Они же выйдут законченными придурками! Ведь в таком возрасте посадить надолго - означает приговорить к пожизненной тюрьме. Туда-сюда, как шведский трамвайчик! Раньше сядешь, раньше выйдешь, раньше выйдешь....и так далее. Сколько лет-то твоему прынцу?
     - Двадцать...
     - Во, видали? Это же дети пока, совершенные дети! Хоть и преступники. Не понимая толком, что творят, наворочают дел и проведут всю молодость в тюрьме. А вернутся никому ненужными моральными уродами.
     - Кто бы знал, как мне вот таких молодых дураков жаль, - продолжала она, глядя на поражённую ее горячностью Юльку, - Ты же не понимаешь ни черта! А когда понимать начнёшь - уже всё, кранты! Поздно будет. Ох-хо-хо. Вот сидит труболёт -  рецидивист, - кивнула она в сторону Агры. - Четвёртый раз её за тунеядство сажают. А позвольте узнать, как ей на работу устроиться, если у неё прописки нет? А прописаться куда и как, если она детдомовская? Нет, я это ****ство переносить не в состоянии!.. Зато в тюрьму - добро пожаловать! И без прописки, и без справки с работы.
    - Не заводись, Дед, - сказала Агра. - Ты-то за что сидишь? За то, что участковому не дала? Или за то, что хата твоя кому-то из ментов приглянулась?
   - Ну, поехали! - вмешалась Наташа. - Девки, а девки, завязывайте про это, ведь всё равно ничего не изменим.
   -- Не изменим, это верно. Но ведь не справедливо же, - ладно, я и Юлька, или на худой конец Наташка, мы хоть знаем, за что паримся. Мы - людей жизни лишили. Она, - Инара указала на Наташу, - воровайка проклятая, паразиткой на чужих слезах живёт. А Дед с Агрой за что-о!? За чужие пончики?
        Кто-то засмеялся. Наташка шутя заорала:
  - А вот за проклятую ты ответишь! - и запустила в Инару подушкой.
   Та не осталась в долгу, но промазала и попала в Лайму, которая тут же отшвырнула подушку назад. Вскоре все имеющиеся в камере подушки летали между смеющимися женщинами. Пыль, смех, раскрасневшиеся лица. Кто-то уже заворачивал Свету в матрас. Стояла полная неразбериха, крик, гвалт. Долго весь этот содом продолжаться не мог, все устали и попадали на кровати, отмахиваясь от двух-трёх самых неугомонных, задыхаясь, кашляя и хватаясь за сердце. Наконец все угомонились.
   - Ну, сбросили пар? - улыбаясь, спросила Нина. - Теперь давайте этот бардак убирать.
   Камера и вправду была похожа на развороченное гнездо. Порядок наводили дружно, и буквально через несколько минут уже ничего не напоминало о том, что взрослые женщины только что дурачились совершенно, как дети.
   - Будь проще, и люди к тебе потянутся, - неизвестно к чему сказала Юлька и снова уткнулась в исписанные Лёшкой листы. Перечитывая их вновь и вновь, она не заметила, как наступил вечер.
   Камера жила обычной пред отбойной жизнью: кто-то умывался, кто-то стелился... За окном стемнело, и ощущение времени опять пропало. А тут ещё, перевернувшее душу Лёшкино письмо! Тягостно, гадко... Заныло левое плечо и какая-то жила в груди, натянулась до предела от отчаянного желания покинуть камеру. Как приступ боли дёргала, била мысль: вырваться, убежать! Хотя бы только для того, что бы бездумно и бесцельно, просто брести куда-то. И таким мощным было это желание, что Юлька едва не взвыла. Но сдержалась, забралась на свою верхнюю шконку и уселась перед открытой форточкой, не обращая внимания на холод. Давило и мучило ощущение несвободы, а тут ещё Лёшкины:Помнишь? А помнишь?... Будто шепот на ухо. Юлька судорожно сжала решётку так, что побелели пальцы. Сухо блестящие глаза будто всматривались во что-то невидимое. И, конечно, не клочок ночного неба, и не страшный первый корпус на его фоне, видела она. Нет, грезились ей постоянно меняющие цвет Лёшкины глаза...
               
    
                ***

      В тот день глаза его были почти голубыми. Он с удовольствием наблюдал за вертящейся перед зеркалом Юлькой.
   - Ну как, хорошо? - спрашивала она, изгибаясь, чтобы заглянуть себе за спину.
    Платье сидело исключительно, и она это видела. Но одно дело сама, и совсем другое - когда ей об этом говорил он - Лёшка. И смотрел так, что становилось весело и жарко.
  -  Мне очень, ну просто о-очень нравится, - отвечал он с хрипотцой в голосе. Встал, обнял, стал легко касаться её губ, шеи за ухом, что-то приговаривая, медленно будто пил глотками её запах, дыхание.
  - Ай, Лёш, мы так опять опоздаем, - остановила она приятеля, высвобождаясь из его объятий, и мучительно раздумывая, как бы спросить у него, на какие-такие шиши умудрился он купить ей это платье.
    Но ничего путного в голову не приходило. А спрашивать напрямик она не хотела. Между ними давно уже установилась молчаливая договорённость не задавать лишних вопросов. Каждый из них волен был говорить, что откуда взялось, или молчать об этом. Лёшка в последнее время стал совсем скрытным, хотя и раньше не отличался болтливостью. А теперь и вовсе отвечал на щекотливые вопросы шуткой, а чаще просто отмалчивался. Юлька чувствовала, что с ним что-то происходит: Чаще обычного он отговаривался занятостью, если она звала его куда-то сходить. Даже бабушку в больнице он перестал навещать. Доносил Юльке сумку с продуктами до отделения и, круто разворачиваясь, уходил, ссылаясь на то, что бабушка-то его точно видеть не желает. Всё это настораживало, а порой не на шутку пугало.
   Сегодня они собирались на плац, танцплощадку в Межапарке, где танцы не редко заканчивались потасовкой. Но это лишь добавляло особенной, какой-то остроты поездкам туда. Юлька не была трусихой. Лёшка знал об этом и частенько просил её, если желающих подраться было много, смотреть спину, а потом бросался в самую гущу драки, точно зная, что подружка его скорее умрёт, чем допустит, чтобы его ударили со спины.
       Приехали они в Межик, как любовно называли эту окраину города рижане, после восьми вечера, и когда музыка со стороны танцплощадки стала слышна совсем отчётливо, Юлька отправила Лёшку вперёд, а сама свернула в кусты акации, потому что туалет на плацу практически всегда был закрыт и справлять нужду, увы, приходилось в кустах. И только подняла платье, как услышала позади себя шорох и хриплое, прерывистое дыхание. Она не успела оглянуться, как кто-то схватил её одной рукой за горло, а другой наклонил вперёд и стал срывать с неё бельё. Юлька не имея возможности позвать на помощь, хрипела и отбивалась изо всех сил. Видимо, не ожидая такого яростного сопротивления, нападавший ослабил хватку. Юлька даже не вскрикнула, а негромко вякнула, как полузадушенный котёнок. В следующий момент она получила подсекающий удар по ногам и упала на землю. Руки заскользили по траве, подол платья задрался на голову, и нападавший смог наконец сорвать с неё трусики. В голове помутилось от страха. Юльке казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Как вдруг почувствовала, что по шее потекло что-то тёплое, и рука сжимавшая её горло, ослабла. Моментально выскользнув из-под навалившегося на неё тела, она обернулась, готовая к сопротивлению, и увидела, что обидчик её лежит на земле лицом вниз. А над ним стоит Лёшка и растерянно переводит взгляд с ножа в руке на распростёртое перед ним тело. Потом он взглянул на Юльку, застывшую в ужасе, и кинулся к ней:
   - Что?! Откуда это? - провел он ладонью по её шее и уставился на испачканную ладонь.
   Юлька дотронулась до плеча, почувствовала пальцами что-то липкое и отдёрнула руку - пальцы были в крови.
   - Не знаю, - пробормотала она.
   - Больно? - испугался Лёшка.
   - Нет...
   - Значит его кровь, - сказал Лёшка, доставая платок, вытер, насколько это было возможно, шею и плечо Юльки, и о траву свои пальцы. Затем наклонился, взял неподвижного насильника за руку, пытаясь нащупать пульс.
   - Жив! Пошли скорее! - и он потащил Юльку прочь от лежащего человека.
   Когда они пробегали мимо какого-то частного дома, Лёшка крикнул копающемуся в цветочной клумбе мужику:
   - Вызовите скорую! Вон там, в тех кустах человека порезали!
   Мужчина сначала глянул недоуменно, затем, видимо, сообразил, кивнул и бросился в дом. Лёшка потащил Юльку дальше. На кольце трамвая народу было мало, ведь танцы ещё не закончились. Трамвай подошёл на удивление быстро. Они заскочили в последнюю дверь второго вагона. Юлька прислонилась спиной к заднему стеклу. Лёшка встал к ней вплотную, чтобы заслонить от возможных нескромных взглядов. Воротник её платья стал заскорузлым от крови.
Юльку трясло.
   - Ну, что ты, ну что ты, - шептал на ухо ей Лёшка, не сильно встряхивая за плечи.
  - Успокойся!
   Юлька послушно кивала, но унять дрожь не могла. Потом вдруг оттолкнула его в сторону и её вырвало прямо на ступеньки вагона. Желудок произвольно сокращался, тело конвульсивно сгибалось пополам. Когда приступ рвоты прекратился, Юлька поднесла руку ко лбу, чтобы вытереть выступивший холодный пот и в ужасе заметила, что сжимает в кулачке свои разорванные трусики. И её затрясло с новой силой. На ближайшей остановке Лёшка вытащил её из трамвая, остановил удачно подвернувшееся такси, помог забраться на заднее сидение, сам сел рядом и всю дорогу до дома прижимал её к себе, заглядывал в лицо, пытаясь хоть как-то вывести из оцепенения.
   Дома Юлька сразу же забралась под душ и долго стояла подставляя лицо, плечи, спину под обжигающие струи. Как открылась дверь она не слышала. И не сразу сообразила, в чём дело, когда почувствовала на своём теле твёрдые Лёшкины ладони. вместе с горячими водными струями заскользили они по плечам, груди, бёдрам. Юлька задохнулась от незнакомых ранее, острых после только что пережитого кошмара ощущений.
  Грешны, ой грешны в своей основе люди! А страсть людская грешна вдвойне от того, что может вспыхнуть пожаром в только что отмытом от чужой крови теле. Но ни разу потом Юлька не пожалела об этой невероятной, страстной и грешной ночи.

               
                ***
      

     - Отлепись от окна, замерзнешь! - вывел её из задумчивости голос Нины.  Не сразу дошёл до Юльки смысл этой простой фразы, но когда дошёл, она почувствовала, что действительно сильно озябла.
   - Иди сюда, - позвала Нина.
   Юлька спрыгнула вниз и без колебаний улеглась в нагретую постель. Прижалась к тёплому боку Нины, устроилась поудобнее и тягостно вздохнула. Нина одной рукой перебирала ей волосы, другой слегка укачивала, как ребёнка и приговаривала:
   - Ничего, девочка, ничего! Ты сильная, ты выдержишь. Знаешь, ведь всему на свете есть конец, а значит, и твоим бедам тоже. И всё ещё у тебя будет сказочно хорошо. Ты только верь и жди, жди и верь...
   Прислушиваясь к простым этим словам, к лёгким прикосновениям Нининой руки, Юлька как-то незаметно для себя уснула. А Нина, поглаживая её волосы, вглядывалась в детские ещё черты лица и вздыхала, качая головой, и невесело усмехаясь каким-то своим мыслям.
   - Вставай-ка, малая! -  разбудил Юльку сиплый Нинин голос, - а то нам с тобой ещё любовь припишут, доказывай после, что ты не верблюд!
   - Это я что, всю ночь у тебя продрыхла? - поразилась Юлька.
   - Ну, да, пришлось мне на старости лет кукарешню твою осваивать!
     Юлька вылезла из-под одеяла, сладко потянулась и сказала:
   - А, знаешь, Дед, так хорошо я уже давно не спала. Прямо, как дома! Спасибо тебе!
   - За что? - изумилась Нина.
   - За то, что ты такая домашняя и уютная!
   Нина заулыбалась и шлёпнула Юльку пониже спины:
   - Одевайся давай, проверка скоро!
   Юлька завозилась, застилая кровать.
   - Ой, девочки, сегодня же праздник! Баня!
   - Ну да, а ты, что забыла?
   - Совсем из головы вылетело!
    Прошла поверка, но против обыкновения никто не улёгся снова спать, никто не сел за козла.
 Хлопнула кормушка:
   - В баню готовы?
   - Да-а! - нестройным хором, но с восторгом в каждом голосе отозвалась камера.
     Дверь открылась. Подхватив свои вещички и постельное бельё, женщины высыпали в коридор. В сопровождении дежурного они спустились вниз и вышли на улицу. Холодный ноябрьский ветер ерошил волосы, врывался в жадно распахнутые навстречу ему рты и ноздри.
  - Никогда не дышалось так упоительно, - подумала Юлька. После круточной духоты камеры воздух казался нектаром. В голове всплыла фраза: Кто не был лишен свободы, тот не знает цену жизни. -- А может, она не такая уж пошлая, эта фраза? -- думала на ходу Юлька. Ведь повседневные, удобные и незаметные мелочи начинаешь ценить только тогда, когда их лишаешься.
   Возле банного крыльца, как всегда курили ухмыляющиеся хозники. Сегодня женщины их не подначивали, как обычно, нужно было узнать, возьмутся ли они переправить ксиву через больничку на Брассу. Договариваться, как самой ушлой, поручили Нине. Пока камера, нарочно растягиваясь, заходила в предбанник, а Юлька заговаривала зубы менту, Нина успела переговорить с немолодым бугром хозников.
   - Всё, ништяк, малая! Пиши завтра, послезавтра он с утра до подъема подойдёт под окно, спулим ему шпулю, тогда в завтрак она уже будет на больничке, а в четверг - на Брассе, в лапках твоего прынца, - скороговоркой объясняла Нина, торопливо срывая с себя одежду. Спешила не она одна. Спешили все. Раздевались, вбегали в баню, расхватывали тазики, наполняли их водой. Первый опрокинутый на себя таз воды вызывал радостные, счастливые восклицания. И все эти охи, ахи, шумный плеск воды и грохот тазов, сливались в один общий весёлый банный гул. Женщины ожесточённо терли тела мочалками - спешили, да и понятно: на помывку,( вот ещё отвратительное тюремное словечко), в бане правилами были определены жесткие двадцать минут. И это при наличии всего трёх кранов, один из которых воды практически не давал. Причем раздеться и одеться нужно было в этом же двадцатиминутном промежутке. Короче говоря непосредственно на мытьё оставалось минут пятнадцать и то при наличии известной сноровки.
  - Заканчивайте! - донёсся окрик дежурной.
   Опрокидывая на себя по последнему тазу воды, женщины выскакивали в предбанник. Несколько человек никак не могли оторваться от кранов -- вновь и вновь наполняли тазики, чтобы ещё хоть несколько мгновений побаловать тело благодатным ощущением влаги. Наконец и они выскочили, торопясь вытереться одним взмахом простыни, кое-как натягивали одежду.
   - Ой, какой кайф! - расслабленно тянула слова Юлька. - Как мало же человеку для счастья надо!
   - Эт, точно! - поддержала её Нина, с удовольствием глядя на сияющую физиономию девушки, на чьё раскрасневшееся лицо было и вправду приятно смотреть.
   - С лёгким паром, Дед! - воскликнула Юлька, звонко чмокая Нину куда-то в ухо, и засмеялась неизвестно чему, звонко и радостно.
    Дверь в предбанник открылась:
   - Ну, аферистки, чифиристки, выметайтесь! - крикнул, стоя в дверях, дежурный и протянул руку с явным намерением ущипнуть проходящую мимо Юльку.
   Но она ловко увернулась, и, поправляя воображаемую причёску, тоном великосветской дамы, слегка в нос заговорила:
   - Нет, нет! Я, положительно, не расположена флиртовать сегодня с вами. Позвольте, так ведь гвардии поручик - пьян! Фи, какой скандал!
    Продолжая ёрничать, она помахивала ручкой и прижимала к носу казённое полотенце с таким видом, словно это был тончайший батистовый платок. Сокамерницы и хозники фыркали переглядываясь, а дежурный бестолково улыбаясь, топтался на месте.
   - Пошли, короче, хватит трепаться, - сказал он открывая двери бани.
   Юлька гримасничала за его спиной, но как только он оборачивался, делала равнодушную, постную физиономию. Так, шутя и дурачась, женщины добрались до своей камеры.
    А вечером Юлька опять перечитывала Лёшкино послание, растравливая себе душу, и, глядя через зарешеченное окно на небо, с каким-то больным удовольствием упивалась своей тоской. 
      А на утро она взялась писать  ответ. Писала, раздумывая над каждой фразой, мелким почерком, стараясь как можно больше текста уместить на одном листке. Много нужно было написать, объяснить, и Юлька старалась. Тут неожиданно хлопнула кормушка:
   - А ну-ка, дай сюда то, что ты там пишешь! - в кормушке показалось раскосое, нерусское лицо дежурной, по прозвищу Чукча.
   - Это я черновик своего последнего слова пишу, - отозвалась Юлька, как можно более беззаботным голосом.
   - Вот и дай его мне! Ну, быстро!!!
   - Не дам! - заводясь от слова быстро и тона, каким это было сказано, отрезала Юлька.
   - Не дам! - снова повторила она раздельно и отчётливо, соскочила со своей кукарешни ( так в шутку называли второй ярус кроватей), на ходу разрывая исписанные листки. Только успела кинуть обрывки в парашу и рвануть вентиль крана, как влетела дежурная, оттолкнула Юльку, но в параше, под напором воды кружилось лишь несколько бумажных клочков.
     Ку-ку! - насмешливо улыбнулась Юлька и демонстративно развела руками.
    Взбешенная неудачей, дежурная вылетела вон.
    - Ну, началось, - недовольно протянула Нина. - Можешь считать, что трюм тебе обеспечен - эта мразь постарается. Тоже мне, умница хренова, оно тебе надо!?
    - Дед, но не могла же я ей Лёшкину ксиву отдать!
    - Так я и не предлагаю отдать, но вести-то себя по-другому можно было? Теперь - лови!
    Не успела Юлька и звука произнести в своё оправдание, как в открывшуюся кормушку просунулась рука Чукчи с листом бумаги.
    - Пиши объяснительную, почему отказалась подчиниться и вела себя хамски.
    - Я хамила? - поразилась Юлька, но кормушка уже захлопнулась, а лист бумаги, плавно  опускался на пол.
    - Ничего я писать не буду! - подскочив к самой двери, заорала Юлька. Но сзади её уже тянули изо всех сил прочь.
    - Не ори, Юлька, не ори! И написать надо. Ты же знаешь, а то она напишет, что ты отказалась от объяснительной. А это - трюм, сто процентов - трюм! Напиши, что  тебе стоит? Ведь не написав, ты ей на руку сыграешь!
    - Да плевать я хотела! - кипятилась Юлька отмахиваясь от встревоженных подруг.
    Кормушка снова открылась:
   - Ты напиши, что отказываешься объяснять, - елейным тоном сказала Чукча.
    Нина тут же толкнула Юльку в бок и сделала ей страшное лицо:
   - Она сейчас напишет, дежурная, напишет, не беспокойтесь! -- ответила она за Юльку, оттирая упрямицу от кормушки. На узколобом монгольском лице дежурной явно отобразилось недовольство, и кормушка закрылась.
   - Пиши, давай! - потребовала Дед. - Пиши, что, мол, готовила последнее слово, а не отдала потому, что постеснялась отдать человеку постороннему свои откровения. Не подумала, что это - неподчинение, и потому разорвала и выкинула. Ну, что я жую тебе, как особо одарённой! Ты в тысячу раз лучше моего знаешь как писать и что писать! И губы не криви! Герой хренов! Очень в трюм хочется? Так не беспокойся, насидишься ещё, до тошноты насидишься! С таким характером шоколадный домик( так называли ШИЗО) в зоне для тебя хатой родной станет!
     Начав довольно спокойно, Дед перешла практически на крик. Юлька оробела и пошла на попятную, уж очень сильно было её уважение к старшей подруге.
   - Ну что ты расшумелась? Да напишу я, всё что хочешь напишу! Хоть заявление  на расстрел, только не ори! - стала она подлизываться. И не отмахивайся, и не ругайся! Я ласку люблю!
   Юлька заглядывала Деду в глаза, умильно морщила носик, поглаживала по плечу,
 словом ластилась.
   - Отстань, лиса, - продолжая сердиться, оттолкнула её Нина.
   Но делала она это больше для виду, в воспитательных целях, так сказать. На деле же -- не могла она долго сердиться на эту непоседливую, пришедшуюся ей по душе девчонку.
    Общими усилиями объяснительная была в конце-концов написана и отдана дежурной. Настроение портилось, ведь этот рапорт был не первым. Передачи и магазина Юлька была уже лишена за то, что без конца висела на решке, т.е. стояла или сидела у окна. Она никак не могла уяснить почему это абсолютно невинное
времяпровождение было строжайше запрещено правилами.
    - Подумаешь, у окна постояла! - недоумевала она. - Ведь не морду кому-то набила, не "коня"(средство сообщения между камерами, чаще всего бечёвка с грузом) кидала,  даже не переговаривалась с соседними хатами. И на тебе - рапорт. А в наказание - месяц без магазина и передачи.
   Возмущалась она искренне ещё и от того, что знала, на мужских корпусах к такой ерунде не придирались, писали пацаны сокамерницам, и всегда ухахатывались, слушая девчачьи жалобы на ментовской произвол. Но девчонкам от этого было не легче, их  лишали, сажали в трюм за пустяки, видимо, для статистики.
  День был испорчен напрочь. Резкая, порой необъяснимая смена настроений не раз поражала Юльку. Бывало от одной кем-то оброненной фразы могло повеять теплом, или холодом, даже если эта фраза не касалась её лично. Или вдруг накатывала беспричинная тревога, больше похожая на страх. А то вдруг появлялось чувство, что вот-вот случится нечто необыкновенное и чудесное. Возбуждённая этим ожиданием, она удачно шутила, веселилась сама и веселила других. А ещё оказалось, что настроением можно было заразиться, как насморком.
    Сегодня с утра все были заняты делом: изготавливали из газет гильзы для самокруток, склеивая их хлебом, и набивая табаком. Работа спорилась, так как участие принимало большинство.
    - А помнишь? - спросила Лайма у Вали, - как лаврушку пополам со столом курили?
    Валя молча кивнула.
    - Как это? -- изумилась Юлька.
    - А молча, - отрезала Нина. - Ты, малая, ещё ни одного крутого подсоса(полное отсутствие курева, чая) не видела.
    - Да уж, не довелось пока, - обиженно ответила Юлька. - Я что ли в этом виновата?
    - Да, что ты, ей-богу, колючая какая сегодня? Не скажи ей ничего! Я, так сказать, вслух размышляю, воспоминаниям предаюсь. У нас в хате жизнь-то без напряжения проходит. Мы тут дружненько, в общем, живём: и за порядком следим сообща и делимся по-братски. А в других хатах, бывает, одни сигареты курят, а другие за пару круток парашу моют, это смотря что за народец подберётся.
    - Ну, то, что мне с хатой повезло, я давно поняла, - согласилась Юлька, шутливо бодая Нину в плечо. - Но вот за курево парашу мыть я бы ни в жисть не стала!
    - А что бы ты делала? - прищурилась Нина.
    - Курить бы бросила, а вообще куркулей раскулачивать надо! - отозвалась Юлька, запаковывая кончик готовой самокрутки. - Слушай, Валь, а как это стол курить?
    - Да простенько - соскоблили ложкой стружку, с лаврухой перемешали - и в газету!
    - И чего?
    - Да кроме вони ничего! - махнула рукой Валя.
     И снова в камере повисла тишина, тоскливая какая-то, полная предчувствия беды. Тревога не покидала до вечера, и как оказалось не напрасно. На третьем этаже, где располагались камеры для малолеток, вдруг раздались грохот и крики.
    - Малолетку бьют! - ударил по ушам девчоночий вопль.
   Затем, судя по звукам, несколько рук принялись колотить мисками, кружками в двери и по решётке камеры. Какофония сопровождалась бессвязными выкриками, визгом, плачем. И каждый этот звук отзывался неудобной, мятущейся какой-то болью. Хотелось присоединиться к этому грохоту, крику и таким образом дать понять малолеткам, что они не одиноки. Юлька была уверена, что такие же или почти такие же чувства владели всей камерой. Но тем не менее никто не бросился к дверям, никто не стал кричать и возмущаться. Новый пронзительный визг вырвался из чьей-то глотки. Юлька дёрнулась в направлении окна, но на её плечо тут же легла рука Нины.
    - Не надо. Они почувствуют поддержку и совсем распаясаются, а значит отгребут по-серьёзному. Ведь ты не хочешь чтобы их били?
    Юлька отрицательно помотала головой.
   - Тогда не суетись, глядишь, и успокоятся без поддержки-то.
   Юлька ни на минуту не усомнилась в правильности такого решения, так как хорошо помнила один из дней, когда они возвращались из бани. Вели их по коридору, как обычно, мимо карцеров. А перед дверью одного из них стояла дежурная и увещевала кого-то. В ответ ей неслись леденящие кровь глухие звуки ударов головы о стену.
    - Ну, перестань, дурочка, разве можно таким образом что-то изменить!? - Пыталась докричаться между ударами дежурная.
   - Я вас всех до ручки доведу! - послышался ответ, и удары возобновились.
   - Да пойми ты, глупая, мне-то наплевать, ведь не мою - свою голову ты разбиваешь!
  - Прекрати, наконец, дрянь эдакая! - сорвалась на крик дежурная.
    Юлька содрогнулась. Было ясно, что, несмотря на грубый окрик, дежурной от души жаль калечащую себя девушку. Поймав Юлькин взгляд, дежурная, дёрнув плечом, кивнула на дверь карцера:
    - Видала дуру? Чтоб мне досадить, себя не жалеет! И не уговорить, не втолковать! -- дежурная покраснела и в сердцах сплюнула. -- Малолетка хренова!
    - А что требует? - спросила Юлька, пользуясь тем, что камера, как всегда, растянулась на весь коридор.
    - А ничего! В том-то и дело, что ничего!
    - Ерунда какая-то, - пробормотала Юлька.
   И теперь, так же, как и тогда, появилось ощущение бессильной какой-то тоски-безнадёги. Опять буянят малолетки, неизвестно чего добиваясь. Кобенятся, стремясь перещеголять друг друга грубостью, хамством, полным безрассудством. А потом, сидя в карцере, плачут и режут себе вены, бьются головой о стену и вешаются. А почему? Да потому, что не место малолеткам в тюрьме. Даже, если уже преступницы, они все равно ещё дети. И за всеми их выходками скрываются страх и беззащитность. А агрессия - способ подавить этот страх, защитить, отстоять своё не сформировавшееся ещё Я. Что будет с этими девчонками после того, как они по два, а то и больше месяца проведут в каменном мешке, именуемом карцером, с выходом из него на одни сутки после десяти, да ещё на двадцать минут в баню? Если бравируя, они умудряются, за небольшой в общем  срок, насидеть по двести-триста суток карцера. Что будет с психикой, судьбой? Мало вероятно, что будет что-нибудь хорошее. Но дело спасения утопающих - дело рук самих утопающих.
   В этот вечер никто не просил рассказать о чём-нибудь на ночь. Шум у малолеток стих, а в камере у взрослых повисла атмосфера тяжёлого недовольства собой. Так бывает, когда человек хотел что-то сделать, но не сделал. То ли от нежелания вмешиваться, то ли испугавшись последствий, и теперь никак не может простить себе этого. Недовольство усиливалось прямо пропорционально количеству недовольных, несмотря на то, что каждый понимал: ничего предпринять было нельзя, но тяжесть с души не уходила, не желая подчиняться доводам разума. В молчании прошла обычная вечерняя возня возле раковины и параши, все были преувеличенно уступчивы и вежливы. Свет погас, зажёгся ночник, но долго ещё вздыхала и ворочалась с боку на бок каждая обитательница этой, в общем-то, не самой плохой камеры.
  А ночью, когда все уже уснули и только Нина, покуривая, размышляла о чём-то своём, вдруг открылась кормушка. Удивлённая Нина подняла голову и встретилась взглядом с дежурной, знакомой ей по предыдущим срокам. Та позвала ее кивком головы и рассказала, почему бунтовали сегодня малолетки. Слишком тяжела была информация, и не в силах держать её в себе, поделилась с Ниной видавшая виды надзирательница. Нина же, выслушав ее, некоторое время ворочалась, напрасно пытаясь отогнать мысли, затем поднялась и потрясла за плечо Юльку.
   - Вставай, малая, что расскажу - зашептала она приглушенно.
   Юлька протёрла глаза и слезла вниз на кровать  к Нине. Устроилась поудобнее в ногах кровати, натянула одеяло до подбородка и приготовилась слушать.
    - На, пожуй, - Нина протянула ей на газете чай.
   - И ради этого ты меня разбудила? - шепотом возмутилась Юлька.
   - Да нет же! Жуй и слушай, не могу уснуть, прямо душа горит! Надо рассказать кому-то, тебе, в смысле, а то как бы в уме не повредиться. Малолетки-то знаешь, почему буйствовали?
    - Почему? - невнятно переспросила Юлька, пережёвывая, как жвачку, чай.
    - У них троих из хаты в трюм увели, а одну на крест(тюремная больница), избили её, да изнасиловали. Щеткой.
    - Да ты что!? - проглотив от неожиданности чай, ахнула Юлька.
    - Вот тебе и что!
    - А почему? За что?! Ужас какой-то! А менты куда смотрели? - ошалевшим шёпотом спрашивала Юлька.
    - Да не трандычи ты, всю хату поднимешь! Молчи и слушай, - цыкнула Нина, снова протягивая Юльке чай.
    Из её рассказа выходило, что с неделю назад, в камеру к малолеткам кинули новенькую. Она, внешне здоровая и крупная девушка, в душе была нерешительной и слабой. Более того - трусихой. И от страха стала рассказывать сокамерницам выдуманную историю о том, что с детства занимается каратэ и уже имеет чуть ли не чёрный пояс. Девчонки в камере, приняв этот рассказ на веру, оказали должный почет и уважение обладательнице черного пояса. Но она, не удовольствовавшись достигнутым лидерством, стала распоряжаться и борзеть сверх всякой меры. Пока она ела, остальные не должны были сидеть с ней вместе за столом. Можно было есть, сидя на шконках, или ждать пока она закончит трапезу.
    - Конечно, это был явный перебор. Такая хренотня долго продолжаться не могла, - убеждённо сказала Нина. - И вот сегодня каратистку эту повезли на следствие в Управу. За это время вся камера сговорилась её проучить. Что они и сделали, как только она вернулась. Сначала по очереди избивали ее, причем в ход шли руки и ноги. Потом этого показалось недостаточно: стали бить скрученными в жгуты мокрыми полотенцами. Кто-то внёс предложение использовать бедолагу сексуально. Сказано - сделано: и девочку заставили ублажать вошедшую в раж компанию языком. Двое или трое застеснялись и не пошли на такое удовольствие. А остальные, сучки, по очереди заходили на парашу, где и удовлетворяли свою похоть за всё же задёрнутой занавеской. Все это девчонка выполняла безропотно, побои сносила молча, не сопротивляясь. Но эта покорность вместо того, чтобы разжалобить, лишь раззадоривала её мучительниц, подталкивая к новым, гнусным фантазиям. В довершении ко всему девочку заставили раздеться и лечь на скамью. Потом велели обнажить вход во влагалище, а самая активная из участниц воткнула туда черенок половой щётки. И тут истязуемая страшно закричала, может, не столько то боли, сколько от страха. От того, что могло последовать за этим первым, пробным толчком. К счастью этот крик услышала дежурная, и, хотя не застала уже леденящей кровь картины, дверь камеры всё же открыла. Измученная, голая девчонка рванулась в спасительный коридор. И только там разревелась от холода, страха и унижения.
 Корпусной и дежурная, ошеломлённые ее рассказом, тут же отвели ее в больничку на попечение медиков. А троих, самых активных, по словам жертвы, участниц оргии развели по карцерам. Вот оставшиеся и устроили им демонстрацию поддержки.
    Юлька уже не жевала чай. С застывшим лицом слушала она это повествование, то набирая полную грудь воздуха, то с шумом выдыхая его.
   - Уму непостижимо! - наконец выдавила она из себя.
   Это действительно не поддавалось постижению. Сидя у Нины на кровати, Юлька курила, затягиваясь так, что трещала искрами самокрутка, и спрашивала, коротко, как-будто даже не ожидая ответов:
    - А что им за это будет? Нет, ну как можно сотворить такое? Как жить они с этим будут?
    Нина же недовольно и ворчливо отвечала:
   - Как, как? Откуда мне знать! Срока добавят, конечно, но не по многу - малолетки же!
    Юлька зябко куталась в одеяло и против воли представлялась ей лежащая на скамье истерзанная девушка с воткнутой во влагалище щёткой.

               
                ***

    Обычное серо-ворчливое утро началось с крика корпусного по кличке Кувалда. Он почти просунул в кормушку своё одутловатую физиономию и зычно выкрикнул с заметным латышским акцентом:
   - Владимирская, мажься, красься, в город поедешь!
   Юлька вздрогнула: дело закрывать! И засуетилась, прогоняя прочь остатки сна. Мытьё головы и марафет заняли совсем немного времени. Вскоре она была готова. Сидела в напряжении, курила, хотя по опыту уже знала - раньше десяти часов из камеры не выдернут, тем не менее прислушивалась к звяканью ключей и шуму доносившимся из коридора. По утрам из него доносилось множество звуков, и Юлька поминутно вздрагивала, напрягалась, закуривала, тушила сигарету и прикуривала вновь. Ждала одним словом. Наконец дверь открылась:
    - Владимирская, на выход!
    Юлька кивнула подругам и вышла из камеры.
    Следователь была по-прежнему тщательно ухожена и равнодушна. Безупречный маникюр, макияж - холёная, деловая, однако не дама, а баба почему-то. Как странно, ведь есть представительницы слабого пола, которых, несмотря на все ухищрения, невозможно назвать - дама. А есть и такие, которые казалось бы без особых усилий выглядят таковыми. Последних, конечно, гораздо меньше, впрочем и дамы разными бывают, подумала Юлька, разглядывая костюм и блузку следователя. И так увлеклась, что очнулась лишь тогда, когда следователь буквально пихнула ей папку с делом и недовольно произнесла:
    - Читайте же!
  Юлька уставилась на оказавшуюся под носом внушительную папку, подняла картонный лист с надписью:"Уголовное дело №... по обвинению гражданки Завьяловой Р. М. и гражданки  Владимирской Ю. В. по статье 98 ой УК Латв.ССР". Замелькали официальные бланки, листы исписанные от руки, протоколы допросов обвиняемых, протоколы допросов свидетелей, акт заключения судмедэкспертизы. Читать стало невмоготу. Во рту появился свинцовый привкус, похолодели руки и огнём заполыхало лицо. Юлька попеременно прикладывала ледяные ладони к сухо горящим щекам и продолжала листать дело, уже не особенно вникая в то, что было написано на его многочисленных страницах. Подробности того страшного дня запомнились  отрывками: алкоголь размыл четкую картину. В память врезались лишь несколько моментов, но они жгли и царапали нутро.

               
                ***

    Солнечным апрельским утром, таким тёплым и прозрачным, что казалось ничто плохое невозможно, завернули они с Алёнкой, что называется на огонёк, к маме Рите. Там, весьма кстати, шёл обед под водочку из свежайших, первых в этом году помидоров. В маленькой светлой кухоньке, вокруг стола, расположились хозяйка и двое ее гостей - Надюха со своим новым дружком Айваром. Компания потеснилась, чтобы девушки могли присесть к столу. Поданы были тарелки, рюмки, застолье оживилось. Говорил Айвар, привлекательный молодой мужик: "...под Кабулом, в горах на мине подорвался. Пока нашли меня между валунами ( я ж без сознания валялся ) пока в госпиталь привезли, пока на операционный стол попал... Короче, началась гангрена. Вот мне по самое, это самое, ногу и оттяпали". Он горько улыбнулся и жестом показал, до куда у него оттяпали ногу. Только теперь Юлька заметила прислонённые к подоконнику костыли. Женщины переглянулись, каждая с жалостью глядела на этого симпатичного афганца. Но из страха задеть неуместным сочувствием ни одна из них не нашлась, что ответить.
  "Давайте, девчата, за тех, кто остался там!" - с пьяным надрывом нарушил молчание Айвар. Девчата без промедления подняли свои рюмки. Застолье плавно - от тоста к тосту, потом от бутылки к бутылке переходило в примитивную попойку. Айвар сломался, его, а затем и Алёнку увели в  комнату спать. Разговор болтался между берегами быта - от шмоток к мужикам, от работы - к полупустым прилавкам магазинов. Все оставшиеся за столом женщины были знакомы не первый день, и, хотя знакомство их было шапочно-рюмочным, между ними уже пробегали чёрные кошки. Хранила память кое-какие поступки, которые выпитая водка окрасила в мрачные, нездоровые тона. Правда, с чего конкретно началась ругань, Юлька не помнила напрочь. Память зафиксировала отчаянный Надин вопль и то как она безуспешно пыталась освободиться от трясущей её за плечи Риты. Юлька, не помня себя, схватила полотенце и заткнула им орущий, пьяно разявленный рот. Кто-то из троих споткнулся, кто-то повернулся неловко, и вот уже, подминая под себя Надю, упала Рита, умудрясь и Юльку повалить на пол. Видно было, как сомкнулись на шее у Нади Ритины руки, чувствовалось, как напряглось под полотенцем её лицо. Но Юлька продолжала давить на эти неприятные ей, раскрытые для крика губы. Пространство, где барахтались три женщины, было слишком малым, и вышло так, что Юльке были видны только судорожно подергивающиеся Надины ноги. Неожиданно подергивания прекратились, ноги вытянулись, а между ними, всё увеличиваясь, стала разливаться лужа. Юлька испуганно толкнула локтем Риту, которая тут же повернула  к ней искаженное гримасой лицо. "Смотри", - кивнула Юлька на лужу между Надиных ног и убрала руку с полотенцем от её лица. Голова Нади, лишившись опоры, безвольно упала на бок, и посиневшее лицо с  полуприкрытыми глазами равнодушно отвернулось от своих убийц. Юлька, ещё не понимая толком, что же произошло тупо смотрела на неестественно замершее тело до тех пор, пока чья-то трясущаяся рука не протянула ей в стакане водку. Она выпила, не ощущая вкуса.
  - Надо увезти её от сюда, - пробормотала она, плохо понимая, что говорит.
  - Нет, пусть тут лежит, - отрезала Рита и не произнесла больше ни слова, вперив невидящий взгляд куда-то мимо Юлькиной головы.
   Всё, что происходило потом, слилось в мутную, густую череду опрокинутых рюмок. Только через какое-то время в Юлькиной памяти стали всплывать эти страшные фрагменты, из которых постепенно стала складываться полная ужаса мозаика.
         
                ***

    Юлька механически переворачивала страницы дела, давно уже не разбирая написанного. Но этот лист заставил её вздрогнуть: смерть наступила от механической асфиксии... смерть наступила... наступила... Глаза против воли вновь и вновь возвращались к эти строчкам. И с каждым новым прочтением поднимался откуда-то снизу живота липкий, могильный холод. Уперев локти в стол, Юлька обхватила голову, из самой глубины её существа рванулась в мозг мысль:"Прости, меня, Надя! Прости, если можешь!" Скулы свело от усилия удержать рвущиеся наружу рыдания. Юлька напряглась всем телом, чтобы не допустить истерики. К счастью, следователь была занята, писала какие-то свои бумаги и не замечала того, что происходило с Юлькой. А та, торопясь как можно быстрее покинуть ставшее вдруг ненавистным помещение, стала расписываться внизу каждого листа. На последней странице дела, уже онемевшей рукой, она коряво вывела: с делом ознакомилась. Поставила дату, подпись, поднялась и, как во сне, осторожно пошла между столами, словно боялась расплескать переполнявшие её чувства.
     В небольшой камере, куда её завели в ожидании этапа, находились какие-то две женщины. Но ни их лиц, ни тем более имён она не запомнила, потому что беспокоила только одна мысль: как бы не ударится в рёв по дороге.
   - Скорее бы... Скорее бы пришла машина, - бубнила она себе под нос, меряя шагами пространство от стены до параши. А двое на нарах следили за ней глазами молча, недоуменно.
   Как выводили из камеры, кто выводил Юлька, против обыкновения, даже не обратила внимания. Только твердила: В камеру, скорей бы в камеру! В машине на этот раз тоже было тихо: то ли везли первосрочников, то ли все были поглощены своими проблемами, но так или иначе друг с другом не общались.
   На вокзальчике кто-то из шеренги стоящих лицом к стене мужиков неожиданно заорал:
    - Юлька! Ты, что тут делаешь?!
   Лицо парня показалось знакомым. Но Юлька не напрягла память, а вяло брякнула первое, что пришло на ум: "Что-что? Живу я тут!"
  До камеры добралась на последнем издыхании. Без слов забралась на свою кукарешню и тихо попросила встревоженно глядящую на неё Нину:
  - Накрой меня своим пальто, пожалуйста!
  - Может, ко мне лучше ляжешь?
  -- Нет, не стоит, - отозвалась Юлька, вытянулась пластом, обхватила руками подушку и замерла так.
  Народ в камере в разъяснениях не нуждался. Все понимали, что творится с Юлькой и, не сговариваясь, двигались и говорили тише обычного, как если бы в камере находился тяжелобольной.
   Ей уже можно было плакать, но слёзы будто перегорели. Осталась горечь во рту, да ноющая тяжесть в груди. Приближающаяся ночь, казалась и вовсе адом. И не понятно было: в сон или обморок погружается временами сознание. Только по хлопанью дверей корпуса, грохоту бачков и звону ключей Юлька поняла, что наступило уже утро, и ей как будто стало легче.
 Несколько дней она сама не своя как-то выпадала из общей жизни камеры. Дед ходила за ней, как за малым ребёнком.
  -- Юлька, поешь! Юлька, пошли на прогулку, пошепчемся!
   И хотя Юлька поначалу молча выполняла всё, что предлагала Нина, постепенно ей всё же удалось расшевелить задавленную мыслями девчонку. Вряд ли кому-либо ещё удалось бы  сделать то же самое, так быстро, с таким неизменным терпением и тактом. Молодость брала своё, и скоро уже Юлька болтала и дурачилась по-прежнему. И можно было подумать, что ничего не изменилось, если не считать тонкой морщинки, навсегда залегшей между её бровями... Теперь она ждала обвинительного заключения или, говоря тюремным языком, объебона. За ним - суд, о котором она боялась даже думать.
   Нескончаемая суета в камере помогала отвлечься и забыться. Правда, бывали моменты, когда все и всё становились не в радость, более того, не на шутку раздражали. С таким вот глухим, казалось бы, ничем не объяснимым раздражением сталкивается, вероятно, любой, побывавший в изоляции человек. Психологический кризис, несовместимость, да мало ли ещё терминов придумано людьми, для того, чтобы оправдать свою нетерпимость, придать ей, если не красивое, то по крайней мере благозвучное объяснение.
    Так думала Юлька, глядя на беспричинно раздражавшую её Лиду. А та была, если честно, особой безобидной, вреда от неё не было никакого. Правда, брехуньей хуже дворовой шавки, брехала, по поводу и без, не дожидаясь вопросов. И вообще, фигурой была колоритной. Определить её возраст без паспорта не представлялось возможным. Дело  в том, что имея физиономию видавшую виды, Лида, как будто не понимала, какое впечатление производит на окружающих. И вела себя манерно с серьёзной потугой на интеллигентность. Возможно, в глазах себе подобных ей и удалось бы сойти за БИЧа( бывшго интеллигентного человека), если бы не её фантастическая безграмотность. А выражаться она любила слогом пышным и витиеватым, предпочитая слова иностранного происхождения, но абсолютно не понимала их значения и употребляла не к месту, чем вызывала гомерический хохот сокамерниц. Про таких, как она тогда говорят: в слове из трёх букв - четыре ошибки сделает и не заметит. За беспричинное вранье её не любили, нередко зло подшучивали, но и посмеяться над её фантазиями возможности не упускали. Вот и сейчас, усадив на кровать Агру, Лида принялась рассказывать ей очередную совершенно немыслимую историю, сопровождая рассказ помахиванием растопыренных пальцев. Видимо жест этот казался ей верхом изящества.
   - Ну, пошла веером махать - отметил кто-то.
   - Ты не представляешь, как он меня любил, - говорила Лида, наклоняясь к Агре и жестикулируя так, что приходилось отодвигаться.
    - Без конца презенты делал! Шарман! Драгоценности в основном.
   - Вот тут, - тыкала она в безымянный палец левой руки, был вот такой изумруд! Лида сжимала кружочком указательный и большой пальцы.
   - Тут, она кивала на средний - печатка в 52 грамма
   - А здесь, - поднимала указательный палец, -- кольцо с бриллиантом в шесть катаров.
   - В шесть чего? - насмешливо подняла брови Агра.
   - Ну, катара, - уже не так уверенно повторила Лида.
   Камера из-подтишка фыркала, но держалась, не желая портить себе развлечение.
  - Ратак, такар, картер? - перебирала варианты Лида.
    Кто-то икнул и охнул, остальные пыжились.
  - Да, карат же, - не выдержала Лайма, на неё зашикали.
  - Так я же и говорю, - карат, дёргая плечиком, без тени смущения, заявила Лида.
  - Так вот, продолжала она, ободренная всеобщим вниманием. - Квартиру мы как раз обменяли на трёхкомнатную, ну доплатили, конечно, так было за что. Три комнаты - это, я вам скажу то, что надо! Ремонт сделали, обставили на свой вкус. Она закатила глаза.
   - Вам и не снилась такая обстановка.
   - Где уж нам, - прокомментировала Валя.
   - Напоследок, мне Венечка, моего Вениамином звали, мне пеньюар купил, да ставить уже  некуда было. Так не распакованный в подвал и унесли. Теперь украли уже наверное... Но об этом не буду, - жеманилась рассказчица. - Конечно новоселье отгрохали. Гостей - море, закусок - горы, выпивки - океан. Да, что говорить, как пили, как сервелат - ложками ели. А, пустых бутылок, я мешков десять в подвал снесла. Уборку после этого праздника неделю делать пришлось. Тут Венечка мой билеты в театр принёс:" Собирайся, ненаглядная, там люди большие будут, так ты тоже по высшему разряду подготовься."
   - Ну  я, конечно, маникюр, педикюр, волосы на бигуди, абажур на голову - волосы сушу, Венечку жду.
   Света только собралась встрять, как ее перебила Юлька:
  - А  в какой театр-то, что именно смотреть, слушать собрались?
  - Да Газель в ТЮЗ. И тут, вместо Венечки , через люк - менты!
   Эта фраза стала последней каплей.
   - Люк?! -- едва выговорила Агра и расхохоталась. - Нет, люди, вы видели люки на входе в трехкомнатную квартиру? Ах, ты, шаромыжная рожа! Мешками бутылки сдавала? Это с изумрудом на пальце-то?! Ой, люди, ой, спасите, ой, умру! Газель они слушать собирались! И пеньюар у неё в подвале стоял! Ха-ха-ха!
     Агра продолжала хохотать, опрокинувшись на спину и дрыгая ногами. И не она одна - все искренне веселились, с удовольствием припоминая подробности рассказа.
    Наконец расхохоталась и Юлька, которая поначалу только улыбалась. И хохотала  уже не столько над рассказом незадачливой теплотрассницы, сколько под влиянием заразительного смеха Агры. Смех разбирал её всё сильней и сильней. Уже тихонько отсмеялись подруги, но Юлька всё никак не могла остановиться. Слёзы текли по щекам, а смех всё больше походил на рыдания. Женщины начали переглядываться.
   - Похоже, истерика, - определила Нина, подошла к Юльке, взяла её за руку, повлекла к своей кровати. Уложила, накрыла пальто и, поглаживая по вздрагивающей спине, стала приговаривать:" Ну, будет, будет..."
  Постепенно Юлька затихла, только временами тело её сотрясалось от судорожных, коротких смешков. В камере было тихо: тягостное, неприятное впечатление от Юлькиного приступа уничтожило всякую весёлость.
  На следующий день была суббота, и все просыпались в приподнятом настроении, ещё бы банный день! Особенно не терпелось Юльке, ведь возможно, будет ксива от Лёшки. И она, чтобы отвлечься, то и дело приставала к Нине с вопросами:
  - Дед, а Дед, а вот в зоне сколько человек в секции?
   Она уже знала, что спальни в зоне называются этим странным словом, которое у нее ассоциировалось не то с мебелью, не то с инкубатором. Когда она однажды сказала об этом Нине, та хохотнула по обыкновению и хмыкая согласилась:
   - А, что? Пожалуй, там и впрямь инкубатор. Вот только не цыпляток, а сук конченых там выращивают! - с неожиданной злостью добавила она.
  - Сейчас не знаю по сколько там человек. При мне шконки двухярусными были. И в каждой секции, как правило, жила одна бригада. В конюшне, над цехом, так там весь отряд. В бригаде где-то человек тридцать, в отряде четыре бригады, вот и считай. А сейчас, бабы говорят, папа(хозяин, начальник ИТУ) третий ярус ставит.
  - Это как? - поразилась Юлька.
  - А пёс его знает - в тон ей отозвалась Нина. - Наверное, по приезду, теперь с бельем и посудой ещё стремянку выдают.
   - В баню, товсь! - открыв кормушку, рявкнул знакомый старшина, по кличке Багор.
  - Вот, черт! С похмелья Багор, теперь толком не помоешься! Он же норовит до закрытия в водочный поспеть, - Нина добавила несколько сочных ругательств.
  - А с ксивой тогда как? - заволновалась Юлька. - Может, не даст даже подойти к мужикам?
  - А хрен его знает! Тоже - когда как. С бодуна к нему тонкий подходец нужен.
  - Так как мне быть? Отвлекать, или не стоит?
  - Попробуй, но если не поведётся, не наседай особо - он старый вертухай, в миг вычислит. Ему все наши примочки давно знакомы.
  До бани шли молча. На пробную шуточку Юльки Багор сморщился так, как если бы хлебнул чего-то несвежего. Дед мотнула головой, не продолжай, мол. Во время движения по тюрьме любые разговоры были запрещены, что в хорошие дни без конца нарушалось, однако в такой день, как сегодня, правило это следовало соблюдать свято: с похмелюги Багор мог и подзатыльником, и рапортом наградить.
   Заходя в дверь бани, Юлька намеренно замешкалась, пропуская подруг вперёд. Последней поднялась по ступенькам, но оступилась и упала, едва не сбив с ног старшину. Всё было так натурально, что он наклонился к ней испуганно и даже помог подняться.
   - Ходят, под ноги не смотрят, - ворчал Багор, глядя на Юлькину перекошенную физиономию. - Ничего не сломала? Идти можешь?
  - Могу, вроде...
 Опираясь на вернувшуюся Свету, она заковыляла через предбанник. Но как только дверь за ними закрыли на ключ, Юлька стремглав бросилась к Нине. Света с удивлением, а потом и  с любопытством проводила глазами внезапно выздоровевшую девушку.
  - Ну, Дед, есть?!
  - Пляши, трахала!( трахалА - непоседа, проказница)
  Нина протянула ей на ладони запаянную в поллиэтилен шпулю( шпуля - записка, деньги, наркотики, запакованные таким образом, чтобы было возможно проглотить или пронести в интимном месте) Юлька, отколов несколько танцевальных коленец, жадно схватила скрученную записку и пыталась было разорвать обёртку, но Нина остановила ее.
  - Пошли мыться, а то грязными останемся из-за твоей любви. Не сбежит ксива-то.
  - И то правда, - счастливо засмеялась Юлька, забегая в баню.
  Мылись как обычно с удовольствием и на большой скорости.
  - Что это за мытьё? Это не мытьё, а марафон какой-то! Даже не марафон, а эстафета, - бубнила Юлька, яростно натирая спину кряхтящей от удовольствия Нине.
  А та, не теряя времени даром, уже намыливала Юлькину мочалку.
  - Ну всё, хорош, а всю шкуру с меня спустишь! Становись теперь ты, в позу соответствующую - я подраю! Ох, и отыграюсь! - посмеивалась Нина и добавила тоном агитатора на митинге: -- Вот так, не теряя даром ни одной секунды, учит тюрьма есть, мыться, и работать!
   И тут же, дурачась, пропела строчку из старой арестантской песни, да таким невероятным козлетоном, что все покатились хохотом:
     ...ах, кто побывал, тот не забудет,
        как отбывать до последнего звонка...
   В камеру Юлька летела, как на крыльях: жгла руку Лёшкина записка. Едва разложив по местам банные причиндалы  и причесавшись, она развернула скрученные листы и углубилась в чтение. Лёшка писал о любви, о той сказочно-прекрасной жизни, что ждёт их обоих после освобождения. Но то ли писал он не очень убедительно, то ли сам мало верил в то, что писал, только сделалось вдруг Юльке грустно, и как будто даже противно от преувеличенно бодрого тона и мало реальных Лёшкиных надежд. В конце письма он сообщал, что отправит ей грев( нелегальная передача, чаще из запрещённых предметов) с Власом, который в конце месяца должен приехать на больничку.
  Юлька напряглась: уж больно много бед принёс в их жизнь этот человек. И вот опять он где-то рядом. Липкий неприятный холодок пробежал по спине. И вспомнился вечер того дня, когда, открыв дверь на звонок, на увидела незнакомого, хорошо одетого мужчину.
  - Добрый день, - приветливо поздоровался он, и выжидательно улыбнулся.
   - Здравствуйте, проходите, - пригласила незнакомца Юлька, распахивая дверь. В их доме было принято хлебосольное гостеприимство и человека сначала приглашали войти, предлагали чай, кофе, и лишь за тем спрашивали, кто пришедший и с чем пожаловал.
  - Куда прикажите? - спросил незнакомец улыбаясь.
  - Да вот, в комнату, пожалуйста.
   Юлька жестом показала на два кресла рядом с красным журнальным столиком.
  - Меня зовут Владимир Андреевич, - представился мужчина прежде, чем опуститься в одно из кресел.
  -- И то, что вас, милая барышня, зовут Юлией, мне известно. Весьма рад знакомству. Скажите только слово, и мы с вами, отбросив церемонии, перейдём на ты. Он снова улыбнулся, дружески и очень обаятельно.
   Юлька несколько растерялась от той непосредственности, с которой мужчина вошёл в дом и уже расположился. На вид ему было немногим более тридцати, но виски уже обильно серебрились, что в сочетании с безупречным костюмом и манерами делало его просто неотразимым. Лицо гостя было самым заурядным, но при этом он невероятно щедро наделён был тем, что французы называют шармом.
    Юлька потянулась за сигаретой. Владимир Андреевич успел раньше - протянул ей пачку, предварительно выбив из пачки сигарету, высек из зажигалки огонь, подвинул поближе пепельницу. Всё это красиво, без суеты. Потом поднял на колени щегольский дипломат, щёлкнул замочками, извлёк бутылку "Белого аиста", пару лимонов и шоколадку.
 Непринуждённо поднялся, по-хозяйски достал из буфета рюмки.
  - Принеси-ка нож и два блюдечка. Хотя давай пойдём вместе.
   В кухне он ополоснул руки, быстро нарезал лимон, разломил шоколад, разложил всё это живописно на двух блюдцах и, подхватив Юльку под локоть, увлёк обратно в комнату. Странно, что, обычно настороженно относясь к людям, Юлька на этот раз, ничего кроме симпатии к новому знакомому, не испытывала. А он вёл себя так, как будто знакомы они долгие годы: шутил, мастерски рассказывал анекдоты и о своей недавней поездке в Грузию. И всё это выходило у него настолько натурально и интересно, что Юлька слушала его, позабыв обо всём, даже о том, что гость ни словом не обмолвился о цели своего прихода.
   Когда бутылка опустела наполовину, она наконец вспомнила об этом и спросила:
" Володя, а..." И смешалась, не находя слов, чтобы продолжить. Он, похоже, сразу сообразил, о чём она намеревалась спросить его.
  - Интересует, каким ветром меня к тебе занесло? Интерес законный, и отвечу я тебе не тая: попутным, очень попутным ветром занесло меня, Юленька.
   И посерьёзнев, спросил:
  - Скажи-ка мне, положа руку на сердце, скажи честно, как пацан пацану, что из себя представляет приятель твой Лёшка?
   От этого вопроса Юльке действительно захотелось положить руку на сердце, потому что забилось оно нехорошо и тревожно.
   - В каком смысле? - спросила она, что бы потянуть время.
   - Ну скажем, честен ли он? Умеет ли хранить доверенную тайну?
   Юлька лихорадочно соображала, кто такой ее обаятельный собеседник? Какое право имеет задавать вопросы? Как ей лучше вести себя что бы не навредить Лёшке.
   - Вы... из милиции?
   - Ну что ты, Юленька! - укоризненно воскликнул Володя. К милиции я, конечно, отношение имею. Так сказать представляю для нее интерес. Но это к делу не относится. Ты не ответила по-поводу Алексея.
   И тут Юльку осенило. Она узнала этот сразу показавшийся ей знакомым голос. Узнала и похолодела. Страх за Лёшку помог ей собраться и отвечать, но смотреть в глаза собеседнику она избегала.
  - Как тебе объяснить? - говорила она, вертя в руках пустую рюмку. - Вообще-то он молчаливый, а уж если обещал молчать - железно не скажет. Ему один раз про меня такого наговорили, такого! Он только спросил, правда или нет. А кто трепался - по сей день не знаю, хоть и по всякому, да по разному просила чтобы сказал. А он одно твердил: "Обещал, что не скажу тебе, так что отвяжись, бесполезно!"
  - А насчет честности... Так это смотря что ты под словом честность понимаешь. Своих не обманет и не украдёт у своих, слово сдержит. А где-то украсть может. А почему ты у  меня спрашиваешь?
 - Да, как тебе сказать? Человек я недоверчивый, сомневающийся, а Лёшке твоему работу одну хочу поручить. Поэтому и интересует меня, что о нём люди думают. Особенно близкие, особенно - женщины. У женщин, знаешь ли, чутьё природное.
  - Почему во множественном числе? - перебила его Юлька.
  - Что? - не понял Володя.
  - Почему женщины во множественном числе?
  - Бог с тобой! Не подумай ничего! Это у меня так, к слову пришлось. Надо же! Вот не  подумал, что ты ревнивая такая, - оправдывался он, посмеиваясь.
  - Давай-ка ещё по рюмочке!
  - Давай! - не стала сопротивляться Юлька, потому что слетел с неё весь хмель, как только она поняла, что сидящий перед ней обаятельный мужик и был тем самым Власом, который прятал чей-то труп за Лёшкиным сараем.
  - Так говоришь, у своих не ворует и молчать умеет Лёха твой? - протянул Влас, жуя шоколад. - А если не у своих, так у кого тогда он ворует?
  - А это ты у него спроси, - отрезала Юлька.
  - Ну-ну, не становись в позу, - насмешливо сказал Володя, разливая остатки коньяка.
  - Я же не следователь. - и он засмеялся.
  - А я не подозреваемая, чтобы на такие твои вопросы отвечать.
  - Ух-ух! какие мы колючие! Ну, не сердись, давай, лучше, к приходу Алексея ужин организуем. Ты же ждёшь его к ужину?
   - Ну да, растерялась Юлька. - У меня оладьи на ужин, так их лучше перед самым употреблением печь. Они горячие вкуснее.
  - Ну что ты, Юленька! Разве оладьи - это ужин для мужчины? Оладьи на десерт, а ужин  должен быть мясной!
  - У тебя телефон есть?
  - Нет...
  - Тогда одевайся, пошли в магазин, я заодно позвоню в одно место - обещал.
   Одеваясь, Юлька мучительно соображала, с чего бы это гость её об ужине забеспокоился. Может просто её без присмотра оставлять не хочет? Может вообще надо от него каким-то образом избавиться? Но каким? Голова пухла от мыслей и предположений. А на прилавке магазина было пусто - только рыбные консервы в томатном соусе и какой-то комбижир. Вот и весь ассортимент. Но Влас не растерялся: в кафе купил коньяк и пирожные, а в столовую вообще зашёл с черного хода. Там он приобрёл курицу, полный пакет мясного салата, да сверток с уже нарезанными колбасой и сыром.
   В двух шагах от столовой виднелась обшарпанная телефонная будка. Но как не странно телефон работал в ней почти всегда. Влас нагрузил Юльку свёртками и зашёл в будку. Она из деликатности отошла на такое расстояние, чтобы даже обрывки разговора не долетали до её слуха. Закончив разговор, он вышел из будки, улыбаясь.
  - Всё, барышня, я целиком в вашем распоряжении, - и он церемонно поклонился, взял у Юльки пакеты, а её - под локоть, всю дорогу до дома острил и дурачился. Но его шутки уже не веселили Юльку.
   Дома, на кухне, занятая разделкой цыплёнка, она мучилась от тревоги за Лёшку. И, как оказалось, не напрасно. Открыв двери на знакомый звонок и собираясь предупредить приятеля, что она не одна, обалдела: у Лёшки под глазом из-под низко надвинутой кепки всеми цветами радуги светил фонарь.
  - Что это? - испугалась Юлька.
  - Осветительный прибор, - буркнул Лёшка, пропуская в квартиру мужика с двумя чемоданами.
 На вопросительный Юлькин взгляд ответил: - Потом объясню. И прошёл мимо неё в ванную.
  - Ужин готов, давай к столу.
  - Да, я сейчас, - он чмокнул Юльку куда-то в нос и шепнул: "не дрейфь!" И пропел дурачась: "А на кладбище всё спокойненько, аккуратненько и пристойненько...
   Юлька прикрыла дверь ванной и пошла в комнату, думая о том, что не видать им теперь с Лёшкой ни спокойствия, ни пристойности тем более.
  Войдя в комнату, остолбенела: мужчины пристраивали в выдвижной ящик дивана только что принесённые чемоданы. Наконец им это удалось. Задвинув ящик оба выпрямились и увидели в дверях ошеломлённую Юльку.
  - Порядок, хозяюшка, - сказал подмигивая Юльке, пришедший с Лёшкой мужик.
   Он был старше Власа, но суетливее и относился к нему с явным подобострастием.
  - Познакомь меня с хозяйкой, Володя, попросил он, - переминаясь на месте, будто пританцовывая.
   - Знакомься, - с оттенком пренебрежения отозвался Влас и, подойдя к Юльке, положил ей руку на плечо. - Вот это недоразумение, ты можешь называть Шуриком, Юленька.
  - Огорчаешь, жестоко и незаслуженно огорчаешь, - действительно с обидой сказал Шура.
  - Меня зовут Александр, не Македонский конечно. Но Александр, смакуя слоги, протянул танцор, как про себя окрестила его Юлька.
  Она удивилась бы, узнав, что именно так звали Шурика в местах не столь отдалённых именно за эту привычку пританцовывать на месте.
  - Влас откровенно насмехаясь, качал головой, а вошедший в комнату Лёшка и вовсе  припечатал брякнув: "Говно ты, а не Александр!"
   Теперь, без кепки, фингал его виден был во всей красе.
  Влас присвистнул.
  - Вот это да! Здорово светит!
   Он повернулся к Шурику, и тот, как-то сразу съёжившись, зачастил:
  - Ну, это... как его... В общем, забыл я замок на предохранитель поставить. Чёрт его знает, как это я оплошал, ну, терпила и вошел. А, Лёха, ты чё! Такой пацан! Я те говорю! Короче, если бы не он... - Шурик сделал красноречивый жест. 
  - Вобщем, я готов ему часть своей доли отдать. Так сказать оплатить бюллетень.
   Шурик заискивающе улыбался, хихикал, поворачивался то к Лёшке, то к Власу.
   Хату на уши поставили, ограбили чью-то квартиру, - поняла Юлька. Но не ощутила ничего, кроме пустоты.
  - Всё отдашь, - коротко приказал Влас. - Понял меня? Всё!
  - Ну, как же, я же...
  Шурика снова прервал Влас:
  - Повторять не буду, точка! К столу давайте, к столу! Жрать охота, сил нет! И, обхватив за плечи Юльку с Лёшкой, пошёл в комнату, где был накрыт стол.
   Сначала все молча утоляли первый голод, потом вилки стали двигаться медленнее, чаще наполнялись рюмки, и Шурик, как будто воспрял духом, тоже включился в разговор, близкий ему по роду деятельности.
  - Кореш мой, приятель и подельник, так сказать за работой, стоя в чужой кухне на табуретке, перетряхивал баночки: крупа, мука, сахар - народ одно время повадился в них сбережения хранить. Возится, значит, приятель мой и вдруг у себя за спиной голос слышит:
  -- Вот, вот, и я так на прошлой неделе искала и, знаете, не нашла. А вроде помню, что именно в эти банки прятала.
  Приятель мой вспотел насквозь, состояние у него, сами понимаете коматозное, оборачивается на голос, прямо как стоял с банкой перловки в руках, и видит голубоглазое создание в кудряшках. Глядит этот ангел снизу вверх на моего приятеля чуть ли не с надеждой. И добавляет не смело:"Да вы, продолжайте пожалуйста, может найдёте. Я точно в одну из этих банок двадцатьпятку прятала, а найти не могу."
   Тут Шурик, восторженно блестя глазами, хлопнул себя по коленям:
  - Конечно, приятель мой не устоял, да и кто бы устоять смог? Он -- на пол, банка тоже, перловка брызгами по сторонам, а вслед за ней квартальный, аки голубь,  птица мира, и выпорхнул. Хозяйка, давай с пола товарища моего подбирать, да благодарить за находку. Угощать стала, а он, дело понятное, ласки с детства не видал, растаял. Короче потерял я другана в тот день на веки-вечные. Женился он. А жена -- ангел в кудряшках, жутче всего отдела по борьбе с квартирными кражами оказалась. И пришлось ему завязать.
   Шурик закончил и наполнил, качая горестно головой, опустевшие рюмки. Все взялись за них, Юлька тоже, хотя и была уже изрядно под мухой. Она всегда пила наравне с собутыльниками, рюмка в рюмку. Однажды кто-то из них предложил ей пропустить.
   - Это ещё зачем?
   - Но ты же женщина!
   - Ну и что из того? Не пьянее остальных! - отрезала она и подняла рюмку.
   Вот и сегодня она не отставала от своих гостей, тем более, что тревога и  предчувствие чего-то неотвратимого не покидали ее.
  - Молодёжь, а молодёжь! Не пустите старичка на постой? Я не задержусь. На недельку, максимум - две! Как вы на это смотрите? - Влас переводил взгляд с Юльки на Лёшку, улыбаясь открыто, доброжелательно. Потрясающе искренней, казалось, была эта улыбка.
   - Неделю - две? Поживи, мешать не будешь, - ответил Лёшка, не глядя на Юльку, точно зная, что спорить при чужих она не станет. И оказался прав.
  С этого дня в доме у них стало храниться краденное. И если поначалу это пугало Юльку, то со временем она перестала терзаться сомнениями на этот счёт. Отчасти благодаря Власу, у которого относительно квартирных краж была своя довольно оригинальная теория. Она не только оправдывала его способ зарабатывать на жизнь, но еще и блеску своеобразного придавала её толкователю.
   - Если от многого взять немножко - это не грабёж, а делёжка! - говорил он.
  - И потом, вот ещё что: я на одну квартирную кражу расходую триста тысяч нервных клеток. Слесарь профессионал на выполнение месячного плана тратит тридцать тысяч тех же клеток, правда, мышечных усилий гораздо больше, но это уже другая опера. И если говорить о вознаграждении за потери, то ясное дело, мой труд должен оплачиваться гораздо выше, и это не принимая во внимание степень опасности труда.
  - Молоко тебе за вредность попросить стоит! - хохотала Юлька.
  Влас не смущаясь, продолжал:
   "Но это не основное. Главное - это у кого я ворую? У честного труженика? Да, ни Боже мой! Мало того, что обкрадывать работягу мне совесть не позволит, так мне у него и брать-то не чего. Ну скажи мне, что можно взять в хате у трудяги? Ковёр со стены, посуду хрустальную, да магнитофон с телевизором. А на кой мне всё это? Как, и главное - для чего я попру все эти тяжести? Мне золото и деньги нужны: они запаха не имеют. У работяги, конечно, золото с деньгами тоже водятся. Но деньги свои, кровные, честно заработанные он в сберкассе хранит, а всё золото его свободно умещается на шейке, пальчиках и в ушках его любимой супруги. Так чего мне ловить в такой хате? Только срок, а тут уж я слуга покорный! Пять лет в зоне - я должен знать, за что париться буду. Поэтому пойду в хату, только точно зная, что в ней и золота и денег в избытке. И тут вопрос на засыпку: у кого в доме ценностей изобилие? Товарищи, ответ один - у вора!
 И вор этот обкрадывает честных тружеников, пользуясь служебным положением, доверием народным пользуясь! Такие высоко поставленные воры в роли потерпевших даже не  заявляют! А почему? А потому, что опасаются! Для них перечислить то, что украдено, чревато. Ведь у следователя возникнет резонный вопрос: Откуда? На  какие-такие средства приобрели вы, дорогой гражданин? Да, да сразу же гражданин, а не товарищ вовсе! А кому охота в гражданины? Точно - никому! И вот я, лишь слегка облегчаю распухшие закрома товарищей, освобождаю от излишеств, так сказать. Для их же здоровья и безопасности в целом.
   С такими доводами было трудно не согласиться. Правда, многое из сказанного не всегда соответствовало истине: тащили и аппаратуру, и шмотки, да и много ещё чего, что обходил стороной в своих рассуждениях Влас. Вырваться же из-под его обаятельной теории и опеки не представлялось возможным. Лёшка отмахивался всякий раз, когда Юлька пыталась завести с ним разговор на эту тему.
  - Повязан я с ним, понимаешь? По-вя-зан! - повторял он по слогам и поспешно переводил разговор на другие рельсы. Обнимал, шутливо встряхивал и бубнил:
  - Ну, не дави на психику, не надо! Поздно уже менять что-то.
   Потом, как-то раз не выдержал, рассказал, что всё же вычислил Влас  их присутствие тогда в сараях. Может, просто предположил, но страханулся: и заявился как-то под вечер к Лешкиному родителю, якобы насчёт ремонта. Договариваясь, поставил выпивку, а вечером позвал Лёшку в провожатые. Район глухой, и человеку в нем постороннему, да ещё в подпитии, точно не безопасно. Лешка пошёл, а по дороге весёлый и остроумный Володя сбросил маску и показал свою истинную суть в виде опасной бритвы, потом долго выяснял, что конкретно известно Лёшке, и кто ещё в курсе.
  -- Чем только я ему не клялся, что жмура того менты не с моей подачи нанюхали, ни за что не верил! А потом говорит:"Сходишь с моим человеком на хату, а я с подружкой твоей пообщаюсь, чтобы ты фортеля мне какого не выкинул. А сделаешь всё путём - будет тебе хорошо и денежно, и барышне твоей спокойно. Уяснил? И наступит тогда у нас полное взаимное доверие. Но если не согласен ты на такие мои условия, гляди! У меня полный арсенал абсолютно беспроигрышных средств!"
  - Что было делать? И я - согласился.
   Юлька ничего не сказала на это, только опустила голову, и спросила:
  - А за что они того мужика?
  - За это самое, - был ответ, - за язык.
               
 
                ***


     И вот теперь этот самый Влас вёз ей грев от Лёшки.
    - Та-ак, - думала Юлька, разрывая исписанные листы.
   По заведённому в тюрьме неписанному правилу бросила обрывки в парашу и спустила воду. Но клочки бумаги не желали тонуть, вертелись, всплывая на поверхность
    "Так же, как мои воспоминания, - подумала невесело Юлька, - и место для них самое, что ни на есть подходящее. Вот так бы за прошлым слить воду - и порядок!" Но до порядка было ещё далеко. И чаще всего Юльке казалось, что он уже никогда не наступит.
   Вдруг двери распахнулись как-то совершенно неожиданно.
  - Все в коридор, быстро! - скомандовала оперша.
  Перемигиваясь и гримасничая, женщины потянулись на выход.
  - Плановый шмон, по субботам не бывает, значит наколка? Кто-то сдал, а, Дед, как думаешь? Ведь это из-за ксивы облава - точно!
  - Отставить разговорчики! - рявкнула дежурная, ощупывая всех по очереди женщин.
  Наконец подошла Юлькина очередь.
  - Пошли со мной!
  - Куда это?
  - В комнату следователя!
  Юлька пожала плечами и пошла перед дежурной. В маленьком прокуренном помещении, где подследственные встречались со следователями, адвокатами, дежурная заставила её раздеться и прощупала буквально каждый миллиметр одежды. Потом заглянула в рот, уши, заставила снять трусики и несколько раз присесть. Но, когда протянула руку к её обнажённым бедрам, Юлька шарахнулась в сторону.
  - Только попробуй! - страх и бешенство так явно полыхали в её глазах, что дежурная сочла за благо не настаивать.
  - К гинекологу поведу!
  - Да пожалуйста, с каменным лицом ответила Юлька, закончила одеваться, и они вышли из помещения. В коридоре шмон уже давно закончился, но всех по-прежнему держали лицом к стене. Наконец камеру покинули дежурные во главе с опершей, в руках которой был пакет с нитками, самодельными картами, спицами, несколькими авторучками, парой безопасных лезвий и прочей чепухой, запрещённой правилами.
   - Смотри, вся смена у нас на этаже, - шепнула Нине Юлька.
  Оперша внимательно разглядывала лица женщин.
  - Вы, вы, вы и вы - напишете объяснительные, - наконец сказала она.
  - За что?! - загалдели названные.
  - За то, что всё это, - она потрясла пакетом, - я обнаружила в ваших личных вещах и постелях.
  - Заводите! - добавила она обращаясь к дежурным. - Как скотину, - мелькнуло в голове у Юльки.
   Войдя в камеру народ остолбенел.
   - Фьють! - присвистнул кто-то.
   - Полный отпад!
   - Вот  это потрясли!
   - Ну ни хрена себе! - сыпались реплики.
  Разгром был действительно полным: распоротые матрасы, подушки, горы вывернутых из сумок вещей. Разгребали хаос до вечера, потому что вату приходилось теребить и раздергивать для того, чтобы расположить ее в матрасах и подушках равномерно. Молча убирали вещи, раскладывали по местам нехитрое имущество. Наконец стали посмеиваться над своей печалью из-за потери спиц и лезвий, а потом над геройским видом оперши:
  - Видали, как она пыжилась? Будто новый путь героина отыскала!
  - Но это-то ладно, а вот с чьей подачи нам весь этот шухер навели?
  - Тайна, покрытая мраком... Но варианта два - либо кто-то из нас, либо сами хозники и стуканули.
  - Как это? Не понимаю?! Сами ксиву передали и сами же стукнули? Зачем?!
  - А вот это никогда не поймёшь! И не пытайся даже. Могло по-разному быть. Кто-то с кем-то чего-то не поделил - вот результат. А может, и среди нас засланный казачок  греется - тоже не исключено.
  - Так ведь из наших никто из камеры не выходил, никуда не записывался... Даже к врачу не ходили.
 - Глупая ты ещё! Для того чтобы стукнуть, никуда и ходить не надо. Достаточно ксиву с информацией, идя на прогулку, или принимая баланду, уронить. Кто это заметит? Никто.
  - Ловко... -- протянула Юлька, зевая.
  В эту ночь утомленные баней, шмоном, уборкой женщины уснули сразу с отбоем, без обычной болтовни и перекуров.


               
                ***


   В понедельник Юлька получила обвинительное заключение. Суд был назначен на пятое декабря.
  - Ой, надо черкануть Рите, - засуетилась Юлька.
  - Уймись, - оборвала ее Дед. - Ей тоже объебон принесли, так что в курсе подельница твоя.
  - А давай тебе, Юлька, на срок погадаем! - загорелась вдруг Агра.
  - Пошло дело, дуркуй - смело! - заворчала Дед.
  - А как? - заинтересовалась Юлька.
  - Хорошо бы на мушиной голове, но увы - не сезон, - серьёзно рассуждала Агра. -- Но можно на домино или на объебоне.
  Юлька посмеялась, но любопытство взяло верх, и они с Агрой углубились в это занятие. Выкладывали косточки домино в ряд, равный количеству букв в фамилии, а потом выкидывали по одной, в Юлькином случае - каждую двенадцатую, пока, наконец не осталась последняя. Её перевернули, вышло 5:1.
  - Шесть лет тебе дадут, - с уверенностью сказала Агра.
  - Давай ещё на объебоне - попросила Юлька.
 Хоть и мало верила она во всё это, но занятие смешило, развлекало, давало возможность скоротать время.
  - Так, - уже руководила Агра, - бери свою кружку и объебон, очерти на нём кружку  карандашом.
  - Чего теперь? - подняла голову Юлька от старательно нарисованного круга.
  - Теперь раздели круг на  шесть частей и в каждую часть впиши цифру от пяти до десяти - меньше пяти тебе точно не светит.
  - Дальше?
  - Теперь налей в кружку воды, поставь её на круг. размешай в ней воду, кинь спичку. На какую цифру головка спичечная укажет, столько и получишь!
 Женщины замолчали следя за кружащейся  в воде спичкой.
  - Ну вот, опять шесть! - почти радостно воскликнула Юлька.
  - А чему я, блин, радуюсь? - и сама себе ответила:
  - Тому, что не пятнадцать!
  И тут же задумалась. Как будет проходить суд? Бр-р-р! Страшно подумать. Вспомнила Лёшкин, на котором он спокойно заявил:
  - Я - виновным себя не считаю, я невесту свою защищал. И если бы вернуть тот день, то пусть без ножа, голыми руками, разорвал бы гада!
  - А я, что защищала? - задавала она себе вопрос. - Чего добивалась?
   Дурацкая ссора по пьянке - а человека нет! Что сказать? Как объяснить? Не соображала, мол, что делаю, не судите строго. Так ведь должна была соображать! Не яблоки же в чужом саду трясла!
   Таким манером Юлька додумывалась до головных болей. Мочила полотенце, обвязывала им  голову и ложилась на шконку с твёрдым намерением ни о чём не думать. Но буквально через несколько минут всё начиналось сначала. Пока Дед не сказала ей, как всегда вовремя:
  - Знаешь, малая, бросай-ка ты себе кровь портить. Так и свихнуться можно. Маета эта - беспонтовая. Один хер, выше жопы не прыгнешь! Давай-ка, лучше, делом займись! Свяжи что-нибудь, или пошей. Знаю, знаю, что не по душе тебе эти занятия. Но за неимением лучших, сойдут и эти. И потом, учись заставлять себя. В зоне тоже шить придётся, так что давай бери иглу, не стесняйся! Нитку вдеть? Или вязать хочешь? - уже подтрунивала Нина, глядя на то, как Юлька старается не надуться.
  - Из вышепредложенного, ничего я не хочу! -- за шуткой скрыла Юлька подступающую злость.
  -- Шить, давай!
  И потянула к себе куски материи. Потом, сопя от недовольства и не глядя Нине в лицо, а только на её руки, слушала наставления и молча орудовала иголкой. И мало-помалу из-под ее рук стал вырисовываться вполне симпатичный тапочек. Удивлённая Юлька, несмотря на боль в пальце, заторопилась и не останавливалась, пока не закончила полностью. И не без удовольствия оглядев своё произведение, понесла Нине на контроль.
  - Ну вот видишь, как здорово! Только, смотри, тут немного меньше надо было захватить, а тут чуть больше оставить. - объясняла Дед, вертя тапок во все стороны. - А в целом, тапочек - на пятёрочку! Хвалю, горжусь, представлю к награде! И тут только Юлька сообразила, что ни разу за весь день не вспомнила о суде, и с благодарностью чмокнула Нину в щёку. В который раз уже спасала её от себя самой эта самая обычная, и, на первый взгляд, ни чем не примечательная женщина.
  Пока Юлька любовалась первым в жизни вышедшим из под её рук полезным предметом, Агра, отстучав по батарее дважды, дождалась коня. Им, как всегда, через камеру, напрямую кидала его Тамара. До сих пор она не забывала подогреть их с передачи и черкануть пару строк для поднятия настроения. Вот и сегодня вместе с другими малявами было посланьице и от неё. На этот раз новости были страшными:
   - У Шмелёвой Вали - рак. Боли усилились. Не спит ночами, почти не ест. Только долгими часами раскачивается, поставив ногу на парашу, и курит, курит... Сил нет на неё смотреть! А дают только анальгин с димедролом, в таблетках, суки! Помогите, соберите колес - хоть каких, она всё-равно что горстями глотает, и будто - легче. Мужики порой что-то посерьёзней подгоняют, но это - сложно, а потому редко. Так, что вы уж постарайтесь! Она явно понимает, что это - конец. Всё, родные, обрываюсь. Тамара.
  Юлька содрогнулась.
  - У меня бабушка от рака умирала, ей несколько раз в день промедол кололи. Какой димедрол, какой, анальгин, на хрен!
  И она заметалась по камере, страшась даже представить, что испытывает эта незнакомая ей женщина, с дикой болью, в камере, откуда выход для неё один... Тишина повисла такая, как будто кто-то уже умер. Валю знали почти все Юлькины сокамерницы и вспоминали о ней только хорошее: подружка - верная, весёлая, певунья... Страшно! Рак и анальгин, тюрьма и смерть...


               
                ***

      Дни летели: подъём, туалет, завтрак, прогулка, обед, сон, ужин, туалет, отбой. Череда настолько однообразная, что порой хотелось выть, а тут ещё ожидание суда. Но всё ожидаемое наконец-то приходит, пришёл и день пятого декабря. Накануне вечером: мытьё головы чаем, накрученные на бумажки волосы, горсть загодя раздобытых успокоительных, чтобы уснуть, и разговоры до пол ночи - пока не срубит.
   - Дед, мне не верится даже, что через несколько дней тебя не будет рядом. Я так привыкла...
  - А ты не думай об этом. И вообще привыкай переносить расставания достойно. Тебе часто придётся расставаться. Вот и старайся к людям не привыкать. Тогда будет легче.
  - Да как это можно стараться не привыкать?
  - Молча! - отрезала тоже явно расстроенная Нина и добавила - спи, давай, трахалА!  Выспаться надо!
  - Спокойной ночи -- отозвалась Юлька и с грустью вздохнула.
  Уходить в осуждёнку совсем не хотелось. Она привыкла к людям, к своей кукарешне, к Деду. Но это были правила и поспорить с предписанным по закону перемещением возможности не было никакой. Поэтому некоторое время она ещё поворочалась, повздыхала, но скоро сон отодвинул от неё все расстройства и переживания, обнял мягкими лапами, и Юлька сладко заснула, обхватив руками подушку.
   Утро началось рывком. Умывание, одевание - всё происходило в темпе, хотя торопиться не было никакой нужды. Юлька немного подкрасила ресницы и долго гримасничала перед зеркалом, пыталась предать своей физиономии наиболее пристойное выражение. Нервозность сквозила во всём: в речи, в движениях, в неестественном смехе.
  - Надо же, как цепляет! Или это в первый раз только, а Дед? Я тут на изжоге, а Рита моя и подавно, небось, в полной прострации...
  К тому времени, как её вывели из камеры, руки уже тряслись, голова гудела, а во рту стоял отвратительный свинцовый привкус.
  - Картошки с рыбой набери! - крикнула ей в след Агра.
  Но Юлька вряд ли поняла сказанное.
   - Привет! - кивнула она уже стоящей в коридоре Рите.
   - Не переговариваться! - тут же пресекла дежурная.
   - Так ведь всё равно вместе поедем, - попыталась воззвать к логике Юлька.
   - Не пререкаться! - потребовала дежурная.
   Юлька только махнула рукой. До вокзальчика шли молча в компании еще одной женщины интеллигентного вида, хотя и выдавало в ней любительницу спиртного слегка одутловатое лицо.
   - Вера, - представилась женщина, когда их закрыли в боксике.
   - Юля.
   - Рита.
   - На суд? - спросила Вера, и не дожидаясь ответа, пояснила: - Я - на следствие.
   - Мы на суд, - вздохнула Юлька и уже собиралась поинтересоваться, за что сидит их новая знакомая, как дверь открылась:
   - Пайку делить пойдёте?
   - Пойдём, - тут же согласилась Юлька.
   Мент завёл всех троих в пеналообразное помещение, в котором стояли котлы-кастрюли, полные одна, селёдкой, а другая сине-чёрной варенной картошкой, - паёк для этапируемых сегодня из тюрьмы по разным причинам зеков. На скамейке, вдоль стены, лежала нарезанная грубая обёрточная бумага.
  - Делите на 48 человек, - бросил дежурный и ушёл, предоставив им возиться самостоятельно, без надзора.
  Юлька схитрив, чтобы не пачкать рук, взялась крутить кульки, а Рита в Верой кидали в них по несколько картошин и куску селёдки. Когда в кастрюлях стали проглядывать днища, Вера достала из тряпичной сетки газету, свернула здоровенный кулёк и стала наполнять его оставшейся картошкой и рыбой.
  - А вы что встали? Накладывайте! Вечером в камере вам девчонки спасибо скажут!
  - А разве можно? - неуверенно спросила Рита.
  - Нужно! - отрезала Вера и, закончив наполнять свой кулёк, принялась помогать не больно расторопным товаркам.
  Машина, как всегда была переполнена, даже стаканы(узкие, из металлических листов глухие клетки с крохотной скамейкой внутри, расположенные в передней части фургона) были заняты, и женщины остались стоять, на пятачке, рядом со скамьёй для конвоя.
 Держаться приходилось за решетчатые дверцы клеток наполненных людьми.
  - Привет, девчонки! Ух ты, какие хорошенькие! - раздался восхищённый мужской голос. Послышались звуки возни, весёлые матюки и возгласы:
  - Дай и мне, хоть краем глаза посмотреть, я уже четыре года живых баб не видел!
  - Кто-то хохотнул, кто-то ругнулся.
  - Потише ворочайтесь, архаровцы! Ишь, засуетились!
  - Ах, ты мать твою и тётю! - весёлый мат покрыл все остальные звуки, и к решетке пробился, видимо, кто-то из самых настойчивых и тут же заговорил:
  - Привет, красавицы! И за что только вас, красивых таких, в полон берут?
   - Ой, не спрашивай! - поддержав шутливый тон и со слезой в голосе - отозвалась Вера, а  Рита только махнула рукой, давая понять, что ответа не будет. Но мужик явно хотел поболтать и разузнать как можно больше.
  - Командир, а командир, скажи, за что в наши дни красавиц сажают.
    Молодой конвоир рассмеялся, показав великолепные зубы.
   - За что, за что... Девушки - мокрушницы, так что ты, лихой, крепко подумай, прежде чем заигрывать. Мало ли, мяукнуть не успеешь, как со святыми упокой тебе запоют!
   - Да ты чё, начальник, шутишь?
   - Какие уж тут шутки, вся троица по 98-ой!
   - По одному делу что ли?!
   - Нет, по разным.
   - Во, дают девки! - присвистнул дотошный мужик и в притворном ужасе завопил: 
 - Гляди, братва, как дело оборачивается! Мы - всё больше за труболётство, остальное не доказано, а бабы тем временем расправу чинят! Ведь изничтожат они нас братцы, таким манером, ой, изничтожат! Девчата, милые, пощадите! Исправимся, вот вам крест - исправимся!
  - Давай, давай! - подхватил кто-то. - Проси прощения сейчас, потом поздно будет!
  - С такой женщиной в постельку не ложись! А ну, как не угодишь? Того и гляди тогда к утру в ящик сыграешь!
  Машину сильно тряхнуло, посыпались ругательства:
  - Там чё, водиле застило? Через хер зари не видит? Как на танке по Военно-Грузинской дороге!
  Вот так с шутками и ругательствами подъехали, наконец, к зданию суда. Машина остановилась на обочине у тротуара и потому, пересекая его, можно было успеть оглядеться. Правда, конвойные образовали живой коридор, но не настолько плотный, чтобы нельзя было разглядеть две группы, стоящих неподалёку людей. В одной из них Юлька успела заметить знакомые лица, но едва только она замедлила шаг, как кнутом, хлестанул окрик:
   - Шевели фигурой, не на прогулке!
   - А ты не ори, не на плацу! - в тон ему огрызнулась Юлька.
  Коридор конвойных заканчивался под аркой, перед ступенями, ведущими вниз. Дверь в полуподвал была открыта, она вела в небольшое помещение с треугольником зеркал перед поворотом. За ним - дежурка и комната отдыха с новусом. Снова поворот, и коридор с множеством дверей в нём. Всех троих женщин завели в непроветриваемое, дурно пахнущее помещение без окон. С привычной уже шубой, и тусклой лампочкой над дверью. Конвойный с грохотом захлопнул за ними дверь. Юльке вообще начинало казаться, что хлопать дверьми входит в обязанности надзирателей или, на худой конец, доставляет им ни с чем не сравнимое удовольствие. Потому что иначе было не объяснить эту страсть к хлопанью. Тот, за кем дверь захлопывалась, инстинктивно втягивал голову в плечи и внутренне сжимался, вздрагивая от лязганья и грохота. Но тот, кто этой дверью хлопал, казалось кайфовал от этого жуткого звука, или  скорее всего, от ощущения власти над тем, кто оставался внутри замкнутого пространства.
Юлька перестала мерить шагами боксик. Судя по звуку, мимо их камеры провели последних мужиков и заперли где-то в самом конце коридора. Зазвонил телефон в дежурке, и тут же раздался голос одного из конвойных:
  - Завьялову, Владимирскую? - Да, сейчас!
  Дверь распахнулась.
   - Завьялова, Владимирская, на выход!
 Женщины вышли, а дальше двинулись цепочкой: конвоир, Рита, конвоир, Юлька. и двое конвойных за ней. Выбрались во двор, пересекли его и стали подниматься по узкой вонючей лестнице.
  - Ну почему, везде так воняет?! Похоже, где Фемида там - вонь, - совсем некстати подумала Юлька, прижимая к носу платок. Руки полагалось держать за спиной, но Юлька постоянно забывала об этом. А конвойный, наверное, не видел в этом необходимости, не в пример многим своим коллегам. Юлька сбилась считая этажи, поэтому, на какой именно этаж они свернули, не сообразила. Вдоль коридора жались знакомые, родственники и просто любопытные. Конвойный распахнул обитую коричневым дермантином дверь. Юлька шагнула за порог зала и огляделась: два ряда,  деревянных скамей, заполненных людьми, справа от входа, за деревянным барьером - пресловутая скамья подсудимых. Напротив зрительских мест на небольшом возвышении - стол, покрытый зелёным сукном, за ним - три кресла с высокими деревянными спинками, над средним стулом - герб Латвийской ССР, а рядом со столом, небольшая, не бросающаяся в глаза дверь, которая распахнулась, впустив девушку с прижатой к груди папкой.
  - Встать, суд идёт! - звонким голосом возвестила она и отступила в сторону, пропуская заседателей и судью.
   Потом положила перед судьёй несколько объёмистых папок, села на стул сбоку стола и приготовилась стенографировать.
  - Слушается уголовное дело по обвинению... -- не громко, но внятно заговорил судья. Назвал фамилии свидетелей, предложил им удалиться из зала и подождать вызова в коридоре. Зал был полон, даже вдоль стен стояли люди, и свидетелям пришлось с трудом протискиваться к выходу. Тут что-то случилось с Юлькой: она перестала чётко оценивать происходящее. И показалось ей, будто наблюдает она эту картину со стороны, внимательно, но без интереса. Сначала Рите, а потом ей пришлось рассказывать и отвечать на многочисленные вопросы о том, что случилось в тот Богом проклятый день. Когда допрашивали свидетелей, Юлька по-прежнему оставалась безучастной. Но вот в зал пригласили тринадцатилетнюю дочь потерпевшей, и ей показалось, что пол под ногами покачнулся. В белой вязанной шапочке, прижав подбородок к груди, девочка односложно отвечала на вопросы судьи. А он спрашивал её мягким, участливым тоном:
  - Ты у соседки ночевала?
  - Да.
  - А днём никакого шума не слышала?
  Девочка лишь покачала головой.
  - А утром мне сказали, что маму убили, - тихо добавила она, смахнув белой пушистой рукавичкой слезу с ресниц.
  Юлька дёрнулась, как от удара. Рита тихо охнула.
  - Спасибо, можешь идти, - сказал судья, видя, что девочка вот-вот разрыдается.
  - Свидетеля Городкова пригласите в зал!
  Свидетельское место занял седой мужчина - дядя потерпевшей, теперь опекун её дочери. Добродушное крепкое лицо, новая клетчатая рубашка без галстука выдавали в нем убеждённого работягу, семьянина. Крупные пальцы его пробегали по пуговицам на рубашке, будто проверяя, все ли на месте.
  - На похороны сколько потратил? - переспросил он. - Да рублей сто, наверное, не больше.
  И повременив, добавил:
  - Да, точно - сто!
  - Вы все расходы включили в эту сумму? - настаивал судья. - И то, что истратили на поминки, тоже?
 - Да какие там поминки! Посидели своей семьёй, закусили, выпили, конечно, за помин души. Но разве это расходы? Так, мелочи... - и он развёл руками, будто извиняясь, что такими скромными оказались его расходы.
  - Может, вы что-то хотите сказать обвиняемым? - вновь обратился к нему судья.
  - Что я могу им сказать? Дело это их совести, как говорится... А Наде, я говорил, что добром вся эта весёлая жизнь не кончится, говорил... Да только не слушала она меня. Как с цепи сорвалась после смерти брата, отца её то есть. Не слушала... - повторил он, махнув рукой, и покинул свидетельское место, очевидно, не в силах больше продолжать.
  - Всем встать, суд удаляется на совещание! На сегодня слушание дела закончено, прения и приговор - завтра.
  Судья и заседатели вышли через маленькую дверь, и тут же зашевелился зал, загомонили люди. Но старший конвоя попросил всех задержаться, пока не выведут обвиняемых. К Юльке подскочила адвокат и на ходу затараторила:
  - Ничего, ничего, не падайте духом!
  Юлька взглянула на неё удивлённо:
   - О чём это вы?
   Перед её глазами всё ещё стояла фигурка девочки с прижатым к груди подбородком.
 Обратной дороги, как-будто и не было. Уже в камере Юлька несколько пришла в себя. На вопрос Агры ответила:
  - Слушай, что хочешь делай, не помню, кто ехал, что передавали. Но если бы речь шла о знакомых, я наверняка запомнила бы. А раз нет - значит ничего ценного я не услышала.
   И она замолчала на весь оставшийся вечер. Перед сном попросила Нину, повернувшись спиной к раковине:
  - Помой мне спину, Дед, а то по ней, по-моему, река пота стекла.
  На этот раз Юлька даже от холодной воды не пищала, как обычно, а лишь слегка поёживалась. Спала тяжёлым, не освежающим сном. Проснулась рано, привела себя в порядок и снова зашагала по камере, как накануне. Вещи уже были сложены, в сшитую из чьих-то пальто, сумку. С тоской переводила она взгляд с одного лица на другое. Все они уже стали ей симпатичны и дороги.
  - Ни пуха, ни пера! - напутствовала её Нина.
  А Агра смеясь, добавила:
  - Не забудь сказать, переступая порог:"Я большая кошка, а вы все - маленькие мышки. И я, вас всех съем!" Не смейся, говорят это очень помогает.
  - Да ну тебя! Вечно ты с какой-то чепуховиной! - отмахнулась Юлька.
  - Покричи в окно, когда приедешь, сколько дали.
  - Покричу. Ну всё, не поминайте лихом!
  - Да что ты, как на войну уходишь! В зоне ещё встретимся. Давай, малая, держи хвост пистолетом!
  И тут же за окном раздался знакомый мелодичный голос:
  - Пять - восемнадцать!
  И после паузы:
  - МалАя, ни пуха, ни пера!
  - Ну всё, Томка точно пересидела, раз на решку орать полезла! - заулыбалась Нина.
  А Юлька вихрем взлетела на свою кукарешню и отозвалась:
   - К чёрту тебя, подруга, и спасибо!
  Спрыгнула вниз, полезла целоваться, сначала с Дедом, а потом и со всеми остальными. Тюрьма делает людей сентиментальными. И вот в замке завозился ключ, и дверь распахнулась.
  - Владимирская, готова?
  - Готова!
  - Ну топай тогда!
  И Юлька потопала, помахав всем рукой на прощание.
  Взвалила на плечо завернутые в матрац постельные принадлежности и посуду, в другую руку подхватила сумку и, кряхтя от натуги, поволокла всё это к складу, где и оставила всё своё нехитрое имущество. Знакомой уже дорогой привела их дежурная на вокзальчик. Там они пробыли буквально несколько минут, пайки, были уже кем-то разделены, женщины отметились у окошечка с целой системой зеркал, и дежурный проводил их к машине. Несмотря на открытые двери, в машине стоял тяжёлый запах перегара.
  - Тяжко, командир? - сочувственно спросила Юлька, усаживаясь на деревянную скамейку между стаканами и клеткой.
  - Не то слово, - едва выговорил он.
  - Похмелиться надо, - убеждённо посоветовала Юлька.
  - Надо-то, надо, но не на работе же!
  - А я, вот, что тебе скажу: если пьянка мешает работе, бросай работу!
  - А иначе никак? - страдальчески морщась, спросил конвоир. - Ведь работа у меня ценная, где я ещё такую найду? Это ж только тут можно, работая, не работать.
  - Это уж точно! - подтвердила Рита и добавила, обращаясь к Юльке:
  - Ох, и влепят нам с тобой, по самое не балуй, ох и влепят! Чует моё сердце!
   Юлька задумалась. Она не боялась предстоящего срока. То ли сознание того, что сидеть есть за что, то ли непонимание того, что означает провести в зоне изрядное количество лет, спасали ее от страха перед будущим. Может, потому ещё не было ей страшно, что не ждал ее никто на воле. Мать и бабушка спали вечным сном, отец жил с другой семьёй, Лёшка сидел, родня по материнской линии была не в счёт: они и раньше-то встречались только по праздникам, а со смертью бабушки эти встречи стали совсем редкими. Короче говоря, так или иначе, а грядущее Юлька ждала безбоязненно.
  Речь прокурора была не особенно пылкой, да и ораторские способности у него явно отсутствовали. Из сказанного им Юлька поняла, что обе они чрезвычайно опасны для общества и должны быть наказаны по всей строгости закона. Рите прокурор просил назначить наказание в виде восьми лет лишения свободы, а Юльке -- шести. Видимо, отрицательная характеристика от участкового, и тот факт, что она состояла на учёте в милиции, сделали своё дело. Но как не прислушивалась к себе Юлька, никаких признаков расстройства ей уловить не удалось -- их не было. А было только недоумение от того, что гадание на всякой чепухе всё же сбылось. Краем сознания Юлька отметила речь адвоката. Мол, росла одна, хорошо училась, последняя фраза заставила ее улыбнуться - ну это-то, кому нужно?! Происходящее снова перестало беспокоить ее, как если бы не имело к ней ни малейшего отношения. Наконец адвокаты закончили расписывать ее и Ритины достоинства. Они просили суд принять во внимание некоторые смягчающие вину обстоятельства и сократить сроки наказания до минимума. Секретарь объявила перерыв.
   К Юльке подошла адвокат:
  - Будем писать кассацию?
  - Так ведь неизвестно ещё, сколько дадут.
  - Я думаю. что оставят столько, сколько запросил прокурор. В этом случае я как ваш адвокат напишу кассационную жалобу с просьбой снять год-два, и вы сами, тоже можете писать.
  - Я подумаю, - ответила Юлька и перевела взгляд в зал.
  Рита тихо плакала, и ее адвокат бубнил что-то ободряющее.
  Вошла секретарь с фразой, которая вновь заставила Юльку напрячься:
  - Встать, суд идёт!
  Все встали и остались стоять, потому что судья стоя стал зачитывать приговор:
  - Именем Латвийской Советской Социалистической республики...
  Казённые фразы приговора Юлька слушала, не вникая, да и слышны они были плохо из-за глухих и частых ударов сердца, бьющегося где-то в горле.
 Потом судья зачитал:
  - Суд приговорил Завьялову Риту Александровну, 1939 года рождения, ранее не судимую, разведённую, гражданку СССР к восьми годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима. Владимирскую Юлию Евгеньевну, 1964 года рождения, не замужем, ранее не судимую, гражданку СССР, к шести годам лишения свободы с отбытием наказания в колонии общего режима. Приговор может быть обжалован в кассационном порядке в Верховном суде Латвийской ССР, в семидневный срок. - И судья захлопнул папку.
  Рита закрыла лицо руками. Юлька молча вложила ей в ладонь припасённый заранее валидол, с жалостью глядя, на утирающую слёзы, вмиг постаревшую подругу. Та поблагодарила ее одними глазами и снова уткнулась в носовой платок. Юльке же было удивительно безразлично то, что она услышала. Реакции просто не было, или она ещё не наступила. Махнув рукой на собственное равнодушие, Юлька решила постараться ободрить и растормошить Риту. В машине изощрялась, пытаясь втянуть подругу в общий трёп, но та, хоть и не плакала больше, но ничего кроме кривой улыбки, выдавить из себя не могла.
  Наконец парень, с которым перешучивалась Юлька, спросил:
  - А ты который раз сидишь?
  Юлька оторопела.
  - Я что на рецидивистку похожа?
  - Да нет, - рассмеялся парень. - Но воспринимаешь всё так, как люди с опытом.
  - Да? Ну, значит, в прошлой жизни опыта набралась, - нашлась Юлька.
  Разговор перекинулся на переселение душ.
  - Командир, а командир, как думаешь, кем ты в прошлой жизни был?
  Конвойный от неожиданности, наверное, ответил:
 - Не знаю, а что?
  Мужики заржали.
  - Не знаешь, это - ясно, - продолжал Юлькин собеседник. - Я, допустим, тоже не знаю, но впечатление такое, будто был я в прошлой жизни птицей. А у тебя какое ощущение?
  - Может и я птицей? - неуверенно продолжал конвойный.
  - Может, не может, что ты, как гадалка? Понимаешь, если бы ты был птицей, то ощущение полёта должен помнить. Если рыбиной какой, то, наверное, ощущение прохлады, глубины, что ли. Задай себе вопрос чёткий, конкретный:"что я чувствую?"
  - Я... я скорость чувствую. - мечтательно, после паузы произнёс конвойный.
  - Дурак, ты, командир! Чувствуют член в очке, а скорость ощущают!
  И парень захохотал довольный, что удалось ему купить на старую шутку, не знакомого с ней конвойного. Охранник налился кровью от едва сдерживаемой ярости и рявкнул:
  - Молчать, быки астраханские!
  И треснул ключами по металлической двери клетушки. Наступила нехорошая тишина.
  - Какой ты обидчивый, командир! Ведь я пошутил, - с притворным раскаянием в голосе сказал парень.
  - Да с чего ты взял, что я обиделся? Меня обидеть - невозможно! С тобой, правда, я тоже пошучу, шутник, сразу по приезду, готовь ладони, шутке будешь аплодировать!
  - Вот и приехали! - сказал кто-то.
  И действительно, послышался скрежет. Машина въехала за внешние ворота и остановилась возле внутренних. Через некоторое время открылись и они, пропуская машину во внутренний тюремный двор.
  - Давай баб, сначала! - сказал кто-то из конвойных.
  Дверь машины распахнулась, и Юлька спрыгнула на землю. Протянула обе руки Рите:  прыгать без опоры было высоковато. Уже стоя на ступеньках вокзальчика, Юлька услышала звук упавшего на асфальт тела и сдавленный стон.
  - Ты что, сдурел? - возмутился кто-то.
  - Да я же не нарочно, пошутил просто! - донёсся до Юлькиного слуха удовлетворённый голос, обиженного дорогой конвоира.
  - Ни хрена себе шуточки! Он же нос сломал!
  - Так я же не хотел!Случайно это! Он сам виноват - спрыгнул неудачно!
  - Вот козёл!
  Слишком громко вышло у Юльки, за что она тут же заработала тычок в спину и окрик:
  - Попридержи язык!
  - Сейчас-ка! - огрызнулась она.
   Конвойный не ответил, но в коридоре, прежде, чем закрыть дверь боксика, показал Юльке язык. Это было так неожиданно! Сначала она обалдела, потом рассмеялась.
  - Дурдом - головное предприятие! - выпалила она, усаживаясь на скамейку.
  На этот раз намаялись они на вокзальчике до одури. На корпус их повели уже тогда, когда совсем стемнело. Получив на складе свои вещи и тюремные причиндалы, они с Ритой снова расстались. Риту повели куда-то наверх, а Юльку на первый этаж. Там, перед дверью одной из камер, дежурная остановилась, но уронила ключи, потом долго возилась, отпирая двери. И когда, наконец, распахнула их, Юлька даже попятилась от неприятного табачно-сырого, затхлого воздуха, пахнувшего ей в лицо. Сквозь плотную завесу дыма она увидела обращенные к ней странные и даже неприятные в тусклом свете лица.
  - Привет, девчонки! - поздоровалась она, входя, и забросила матрац на свободную верхнюю койку. Потом полезла в кешер, вытащила тайком привезённую пачку Риги, вынула сигарету, закурила, а пачку кинула на стол:
  - Угощайтесь! - предложила она ни к кому конкретно не обращаясь.
  Сразу же несколько рук потянулись к пачке.
 - И мне можно? И мне? - доносилось со всех сторон.
  Юлька кивала, жадно затягиваясь. Докурила, затушила в самодельной пепельнице окурок и полезла на окно.
  - Пять - восемнадцать, Дед! - крикнула она.
  - Говори! - тут же отозвалась Нина.
  - Я в пять-шесть, дали шесть, Шкалику - восемь. Разложусь - напишу!
  - Держись, малая!
  - Да всё нормально!
  - Шкалик, ты как? - снова закричала Юлька
  - Я в два-четыре!
  - Ясно, не вешай носа!
  Юлька слезла с окна, слегка бравируя перед ошарашенными такими сроками девчонками.
  - Давайте знакомиться - сказала она усаживаясь на чью-то кровать.
  - Я - Светофор, - моментально отозвалась красивая, коротко подстриженная девчонка.
  - Почему Светофор? - улыбнулась Юлька.
  - Вообще-то - Света, но нас в камере было четыре Светы. Пришлось клички давать. Меня светофором назвали, потому что худая. И я привыкла, да так, что на Свету теперь не реагирую.
  - А остальных Свет, как назвали?
  - Красный, Жёлтый, Зелёный.
  - Нормальненько!
  Все засмеялись.
  - Я - Элита, или Киса, как хочешь, - сказала большеглазая девчонка, в которой сразу же угадывалась малолетка.
   - Лена, - назвалась девушка в очках.
   - Надя, - певучим голосом сказала кудрявая цыганочка.
  Вдруг из-за её спины, совершенно неожиданно показалась голова со сбившейся на ухо высокой прической.
  - Олька! - пораженно выдохнула Юлька, глядя, как усиленно таращит глаза, пытаясь проснуться, ее закадычная подруга.
  - Юлька! - в свою очередь обалдела та и стала выбираться из-под горы наваленных на нее шмоток. Выкарабкавшись, полезла обниматься, целоваться.
  - Встреча на Эльбе, - прокомментировал кто-то.
  После первых восторгов от встречи с охами и ахами посыпались вопросы: за что, сколько дали?
  - Год дали за труболётство( тунеядство ст.211 ая УК Латв.ССР) - Девять месяцев осталось, а как досидеть? Умом можно тронутся! А ты?
  - Мне повезло, дали шесть раз по году по 98-ой.
  - Ты, Юлька, шутишь? - оторопела Ольга и недоверчиво улыбнулась, словно ожидая сигнала, рассмеяться мрачной шуточке.
  - Не шучу я, - серьёзно глянула ей в глаза Юлька.
  - Ужас! Я бы чокнулась!
  - И я! - поддержала Лена.
  - Не чокнулись бы, никуда бы не делись, - уверила девчонок Юлька и вдруг спохватилась:
  - Ой, у меня же есть, что похавать! Сейчас ужин соорудим! Вот сегодняшняя пайка - селёдка с картошкой. Давайте, чистите кто-нибудь!
  - Ой, картошечка! - простонал кто-то.
  - Вот и займись! - засмеялась Юлька.
  - А ещё сала кусманчик есть и яблоки для пирожек-пирожных!
  - Для чего? - не поверила своим ушам Ольга.
  - Молчи, сейчас увидишь!
  Юлька нарезала хлеб ромбиками, намазала маслом, уложила цветком тонко нарезанные дольки яблока и посыпала все это сахаром, предварительно раскатав его в пудру кружкой. Вид у этих сладких бутербродов и впрямь был экзотический.
  - Пирожное Каприз, - причмокивая губами, выдохнула Ольга.
  Поужинали все вместе, хоть и не досыта, но весело и дружно. И сразу же установились какие-то доверительные отношения. Легко и свободно вписалась Юлька в новую компанию.
  - Очень вкусно было, спасибо! - сказала Киса, преданно глядя на Юльку и вытирая рот тыльной стороной ладони.
   Глаза у неё были удивительные: огромные, серо-голубые бездонно-загадочные. Разрез глаз действительно походил на кошачий, а ресницы пушистые и тёмные, с лучиками светлых волосков делали глаза эти совершенно неподражаемыми. Вызывали восхищение, но казались глазами другого человека и совсем не подходили к обыкновенному девчоночьему лицу.
  - А мне дали три года, теперь вот жду этапа на малолетку, а там, говорят, бьют очень - прописка, -- говорила она глядя на Юльку своими необыкновенными глазами.
  - Боишься?
  - Боюсь, я драться не умею.
  - Вот и плохо, что боишься: тех, кто боится всегда бьют! Ты, что думаешь, те, кто бьют драться умеют?
  Киса кивнула.
 - А я так точно не думаю! Возможно, кто-то один, ну - два, а основная масса вряд ли! Поэтому главное - не бояться.
  - Как не бояться-то, если толпа?
  - Против толпы один приём - хватать, что потяжелее, и бить куда побольнее, причем делать это, не дожидаясь пока тебя ударят, первой бить, - убеждала девчонку Юлька.
   Вечер пролетел, как одна минута, разговоры затянулись далеко за полночь. Юлька же с Ольгой умудрились проболтать до утра. Благо было о чём, ведь знакомы они были с детства. Сначала вместе были в пионерском лагере, потом в трудовом. Встречались в компаниях, даже одно время Ольга жила у Юльки дома, пока не переехала жить к очередному своему хахелю. Потом судьба свела их в дурдоме, после того, как обе попытались свести счёты с жизнью. Несколько раз встречались в венерическом диспансере со спецрежимом, попросту говоря в триппербаре. Это не означало, что девушки были больны, ничуть нет! Просто, разгоняя молодёжь из квартир, где они собирались, работники милиции считали своим долгом отправить наиболее перспективных фигурантов на проверку, и за одно не спеша выяснить, не замешаны ли они в каком-нибудь преступлении. И вот, как последняя вешка одного пути - тюрьма.
  - Я так рада, что мы с тобой встретились, - сказала с нежностью Юлька. - Поболтала с тобой и вроде как на воле побывала.
  - Ой, слышишь? Баланду привезли! - перебила ее Ольга.
   И действительно вскоре открылась дверь, и девчонки выставили в коридор мусорник и чайники. Потом получили хлеб на всю камеру, сахар и желтоватую жидкость, которая считалась гороховым супом. Камера потихоньку пробуждалась.
  - Ворона, ты чё? Заболела? Точно заболела! - хлопая спросоня глазами, спрашивала Светофор.
  - Не, ну надо же, в какую рань соскочила!
  - Что ты, Светка, разве я способна подняться так рано? Нет, эта песня не про меня! Балда ты! - щёлкая Свету по носу, сказала Ольга. - Мы ещё не ложились! Предавались воспоминаниям минувших дней, преданиям старины глубокой. Зато сейчас,  после проверки, как заляжем... - мечтательно протянула она, с хрустом потянулась и, зевнув, погладила себя по высокой груди.
  - Эй, Юлька, одумайся, сон прогонишь! - прервала она сладкий зевок, заметив, что Юлька собралась умываться.
  - Вот, тут ты можешь на меня положиться, я умоюсь и с чистой совестью спать лягу. Проверку-то надо как-то дождаться, вот я время и тяну, - говорила Юлька, плеская себе в лицо воду и смеялась над тем, как зябко вздрагивала Ольга после очередной порции воды.


               
                ***


    В этой камере девчонки окончательно перепутали день с ночью. Время летело стремглав, ведь ночь вообще располагает к разговорам, и уж, конечно, она короче дня, особенно если рассказывать всевозможные были и небылицы, впрочем абсолютно все тюремные рассказы приправлены изрядной долей фантазёрства и вранья. И порой услышанная от кого-то история выдавалась за случившуюся непосредственно с самой рассказчицей, однако истории эти только выигрывали от всевозможных прикрас и неточностей.
  - Выгнала меня как-то мамаша из дома. Ну, иду я себе и иду, размышляю, куда бы, да к кому среди ночи нагрянуть, - начала рассказывать Светофор.
 - Вдруг слышу, тормоза завизжали, останавливается рядом Волга, в ней мужик в годах, представительный такой, интеллигентный. Словом, весь из себя!
Дверцу распахнул и говорит мне: "Почему одна такая красивая девушка? Может составите мне компанию?"
  А я на мамашу злая, она же меня проституткой обозвала! И заявляю мужику этому: " За бесплатно в компанию не приглашают!" А он спокойненько так отвечает: " За это не беспокойтесь, у меня деньги есть,  я - заплачу"
  - Ну, я, дура набитая, сажусь к нему в тачку, а сама про мамашу думаю:" Вот тебе! Назвала проституткой, так я ею и буду!" Только машина скорость набрала, я вдруг струсила, но виду не показываю - хорохорюсь. Мужик этот беседу лёгкую, ни о чём завязал, музыка играет, короче полный комфорт.
  Приехали к нему, он на меня, как глянул при свете, так и понял, видать, что я малолетка, посерьёзнел и говорит:"Тебя как зовут?" Сам высокий, здоровый, руку мне на плечо положил, а у меня аж ноги подкосились. Я говорю:
    - Света, Света меня зовут! И чуть не плачу. Он меня разворачивает и к дверям ванной подталкивает. Зашла я, девочки, - полная ванна постельного белья замочена. Стою и не знаю, как быть, ведь уверена, что он меня мыться отправил. Я двери подёргала, а они с той стороны закрыты. Ну, думаю, псих какой-то и ору:"Дяденька, а как мне помыться, тут ведь бельё!" Слышу он к двери подошёл и отвечает:" Так, постирай, не стесняйся, а потом мойся!" Вот, так - не стесняйся, мол, работай! И продолжает:"Сама же сказала, что не развлекается бесплатно никто, вот и зарабатывай на развлечения. Да, смотри, как следует стирай, а то перестирывать заставлю!"
  - Девки, милые, не поверите, полночи настирывала, что твоя "Рига-8"( популярная стиральная машина эпохи Советского Союза). Дважды перестирывала, четыре раза полоскала, все, как мать учила. И он, слышу, не спит, а все нет-нет, да подойдет к дверям и спросит:" Ну, как успехи? Продвигается дело?"
 - Продвигается, - говорю, и дальше наяриваю. Ухайдокалась не на шутку. Зову его, чтобы спросить, каким полотенцем мне после мытья вытереться можно, а он, мне чистенькое из шкафа, душистое такое тащит и халат до кучи. Потом чего-то пахучего в ванну налил, а для головы, говорит, - вот шампунь, мыло для лица одно, для тела третье...
  - Короче! - Светофор махнула рукой. - Помылась я, совсем разморило, на ходу носом клюю, а он мне, как вышла я из ванной, в сторону кухни рукой машет. Ну, думаю, если там ещё посуды гора, то всё, умру на месте! Но нет, он там то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак соорудил. Время четыре утра, а на столе яичница с колбасой, да бутерброды с сыром к чаю.
  - Свет, давай договоримся, про пайку больше ни слова! - громко сглотнув слюну, прервала рассказчицу Ольга.
  - Всё, всё, не буду, - замахала руками Светка и продолжала:
  - Пока ела, вообще глаза слипаться начали, я же столько белья в жизни не перестирывала! А интеллигент мой, поглядывает, да посмеивается. Вот допила я чай, он меня под крендель и в - спальню. А меня уж глаза на мокром месте, никакого интима, даже от злости на мать уже не надо. Заходим в комнату, а там кресло разложено, застелено, он мне на него кивает, отдыхай мол от трудов праведных.
  - В одиннадцать разбужу, или раньше надо?
 - Я только головой помотала, и, наверное, раньше, чем улеглась уснула.
  Просыпаюсь от того, что дядечка мой меня за плечо трясёт. Вставай, говорит, умывайся и в кухню, завтрак готов. Я, как в армии, только приказы выполняю. Умылась, настроение вроде поднялось. В ванной всякими дезиками нафыркалась, у него прям коллекция... Вот, как клумба благоухаю, захожу в кухню, а там...
  - Светка! - зарычала предупреждающе Ольга.
 -- Не буду, не буду! Короче, заканчиваю я завтрак, - с улыбкой глядя на Ольгу, выкрутилась Света из кулинарных подробностей. Он кофе свой допил и кладёт передо мной конверт. Я киваю, мол, что это? А он - твой заработок. Я кофе проглотила, конверт - хвать, и быстрее на выход, боюсь потому что, вдруг опять припашет. Он до дверей проводил, ручкой на прощание сделал, и все с улыбочкой.
 - Конечно, что ему, козлу, не смеяться? Так на мне прокатился! Надутая, злая выскочила на улицу. Дай думаю в конверт всё же гляну, что за каверзу он туда пристроил. Разорвала, а там квартович( 25 рублей, зарплата продавца за месяц равнялась 80-100 рублям) и записка: деньги надо зарабатывать трудом, а не ***ом!
   И Света первая расхохоталась над своим, и вправду, не грустным рассказом.
  - Да уж, повезло тебе несказанно, - отозвался кто-то из слушателей.
  - Потрахалась на славу!
  - Кавалер-то какой, ещё и накормил дважды! - хохотали девчонки.
  - Поразвлеклась отменно, ничего не скажешь, и не даром, главное!
  - Нет, профессионалка, она за версту видна! Безошибочно, фрайер тебя выбрал! Потом  небось спросом большим пользовалась? - посмеивалась Юлька, подпихивая Свету в бок.
  Тема вызвала столько весёлого отклика, что дежурная, открыв кормушку, рявкнула в виду ночного времени шепотом:
  - А ну, тихо, мокрощёлки!
   - Ладно, ладно, - отмахнулись от нее девчонки никак не отреагировав, на довольно обидное слово.
  Дело в том, что дежурную эту, хоть и звали мегерой, но относились к ней по-доброму. Ещё Дед как-то сказала о ней Юльке:" собака, которая лает, не кусает." И действительно, дежурная эта могла облаять по-всякому, но рапорта не писала. И это, конечно же ценили, ведь рапорт чаще всего означал трюм, или в лучшем случае - лишение магазина и передачи, что было не смертельно, но и радовать тоже никого не могло.
  - Чтоб тихо было! - прошипела Мегера, а то на всю камеру рапорта напишу!
  - Да ладно тебе, Андреевна, не будем, сказали ж! - громко прошептала Юлька, наклоняясь чтобы выглянуть в кормушку.
  Она от Деда узнала имена почти всех дежурных, и при случае пользовалась этим, потому что они совсем иначе реагировали, если к ним обращались по имени или отчеству.
  - Ну, смотри, -- снижая тон, скала Мегера, чтоб мне больше подходить не пришлось.
  - Договорились, - улыбнулась Юлька.
  Дальнейшие рассказы велись шёпотом, и, если было над чем посмеяться, то девчонки хохотали уткнув носы в подушки.
  Ольга и Юлька прислушивались к болтовне подруг и обсуждали ещё одну тему: приближался Новый год, и нужно было как-то развеселить себя и подруг.
  - Сама подумай, - говорила Юлька - у них у кого папы с мамами, у кого дети, если хоть одна расхлюпается, пиши пропало - хоровой скулёж нам обеспечен. Оно нам надо? Нет! Стало быть, нужно их как-то отвлечь, а кто это сделает? Видимо мы, с тобой. Ты будешь Снегурочкой, а я - Дедом Морозом.
 - Ой, мне уже смешно! - фыркнула Ольга.
 - Тебе всегда смешно - вставила Юлька.
 - А что говорить будем?
 - По ходу пьесы сообразим, время есть ещё, придумаем!
  Ольга закивала, потирая ладони. У неё от природы был замечательно низкий голос, а в шутку она могла говорить невероятным басом, и Юлька заранее предвкушала потеху. Высокая Снегурочка с таким голосом и маленький, писклявый Дед Мороз - уже половина успеха, тем более, решено было поставить брагу, и ведро уже висело, привязанное к батарее, издавая радующий обоняние запах брожения.
  - Только бы не было шмона! - об этом совершенно искренне едва не молилась вся камера.
  Киса и Аленка ждали отправки на малолетку, Тайве и Надя - этапа на вольное поселение, так что Новый год был ещё и отвальной. Каким-то образом отношения в камере сложились действительно дружеские. Едущих на вольняк постарались одеть в самые приличные вещи, независимо от того, кому они принадлежали.
  - Зачем мне эти туфли? На складе гнить?! - втолковывала Наде Юлька. Через шесть лет разве можно будет их обуть? А ты сносишь за милую душу! Всё, не спорь - этот вопрос решенный!
 - Слушай, Юль, а что на Новый год жрать будем? Стол надо накрыть, какой - никакой, а надо! - завела разговор Лена.
  - Давайте прикинем, что мы имеем. У меня кешер будет, я пока не лишена, тьфу-тьфу-тьфу! Кто-нибудь ещё на что-нибудь рассчитывает?
 - У меня семь рублей на магазин есть, - отозвалась Тайве.
 - Кешер будет - вставила Алина.
  Остальные подавленно молчали.
  - Так нам больше ничего и не надо! Хватит за глаза, - радостно воскликнула Юлька. - Посидим на баланде, а всё вкусненькое отложим к Новому году. Нам баланду хлебать - не привыкать, - и она рассмеялась неожиданной рифме.
  Камера повеселела. В самом деле, к чему унывать, когда, в общем-то, всё не так уж плохо. Не могли девчонки грустить подолгу, скорее всего потому, что были очень молоды и полны надежд. А уныние - это все-таки состояние людей поживших. Единственное, что девчоночий народ переносил с меньшей стойкостью и оптимизмом, так это холод и сырость.
  Может от того, что они были нарушительницами режима, их поместили в эту действительно страшную камеру. На первый этаж редко кого селили надолго. В основном эти камеры были транзитными, но тюрьма переполнена, селить куда-то надо. И худшую, с точки зрения администрации, публику селили в худшие условия. А условия были далеки от санаторных: даже днём, стены по углам блестели инеем, радиатор был всего из четырёх едва тёплых колен. А за ночь в проходе между кроватями скапливались две длиннющие лужи, и каждое утро их приходилось собирать тряпкой в ведро, которое набиралось почти полное. Вещи были всегда влажные, раздеться вообще не представлялось возможным. Спали в одежде, и днём предпочитали находиться под одеялом, несмотря на то, что это было запрещено правилами. Правда дежурные, что называется, входили в положение, и не гоняли девчонок из-под одеял.

               
                ***

  Проснулась Юлька от толчка в бок.
 - Вставай, - заспанная Светофор протягивала на ладони две сложенные треугольником ксивы. Юлька протёрла глаза и шепотом спросила
 - Сколько времени?
  Светофор пожала плечами.
  - Не знаю, может часов одиннадцать.
  - Значит скоро обед. Давай, сегодня пайку получим, раз уж встали.
  - Давай, - быстро согласилась Светка и пошла умываться, а Юлька углубилась в чтение.
   Рита писала, как обычно немного, а вот Дед мелко-мелко в каждой строчке писала обо всём, но ничего весёлого не сообщала: Томке дали четыре, Агре - два. У меня суд 26 января, значит, скоро увидимся, не тут, так на зоне. Не скучай, не грусти, малая. А у нас горе - умерла Валюха. Томка пишет до сих пор в ушах её стоны стоят, ведь так до последнего дня ей ничего кроме анальгина с димедролом не давали. Так это ещё спасибо тюрьме, что собирали и гнали ей колёса горстями, мужики темноты (тяжёлые психотропные) подгоняли, но, видимо это не помогало. Последние два дня только на больничке и пробыла. Мужики рассказывали: выла без остановки.
  Юлька уронила ксиву на колени. Холодный озноб заставил её передёрнуть плечами.
  - Как это страшно, болеть и умирать тут, - сказала она вслух.
  - О чём это ты? - спросила Светофор, вынимая из ящичков стола миски.
  - На, почитай, - сунула ей Юлька Нинину записку, а Ритину разорвала, и выкинула по обыкновению, в парашу. Стала умываться, несмотря на острое нежелание это делать: в такой сырой и холодной атмосфере холодная же вода вызывала острое отвращение.
  - Н-да! - протянула Светка, помахивая ксивой. - Рвать?
  Юлька кивнула.
  - Страшно, правда?
  - Правда!
  Вдруг открылась кормушка.
  - Что это? Для обеда рановато, - удивилась Света, а Юлька подскочила к кормушке и не зря.
  - Владимирская, от кого передачу ждёте?
  - От Подольских Эльвиры Филипповны, - назвала она тёткину фамилию, имя, отчество. Юлька, приплясывая, получала через кормушку свёртки и свёрточки, целых 5(!) килограммов. Всё это принимала Света и складывала на стол.
 - Распишитесь - уставно скомандовала дежурная.
Юлька даже не поняла толком, где надо поставить подпись и вопреки обыкновению поставила какую-то закорючку. Когда кормушка захлопнулась, девчонки на радостях исполнили какой-то дичайший танец. Обнимались, подпрыгивали, трясли друг друга за руки. Разрядившись таким образом, решили, всё же сделать всем по бутерброду, уж больно аппетитно пахла колбаса. Но только по одному, а всё остальное на Новый год.
   Пока девчонки были заняты приготовлением бутербродов, поднялась Ольга, а за нею и все остальные.
  - Чего это с вами? Почему не спите? - ехидно начала Света, нарезая колбасу.
  - С такими запахами поспишь, пожалуй, тянула сонным ещё голосом Киса.
 А Ольга просто заявила:
  - Я ещё нюх не потеряла, во время раздачи спать.
  Тут, как раз и обед подоспел, и девчонки почти насытились. Для привычных уже к баланде желудков даже один бутерброд становился роскошью.
  Через два дня получила передачу Алёнка, и холодильник (пространство между стеклом и   решеткой)оказался забит до отказа наивкуснейшими продуктами. Глаз радовало множество свёртков и свёрточков, но все мужественно вздыхая, хлебали баланду, не покушаясь на содержимое заветного окна.
  В магазине девчонки набрали сладостей и печенья для торта и ожидали теперь Нового года во всеоружии, тем более, что прошедший шмон (о, чудо!) прошёл мимо ведра с брагой. Дежурившая в тот день Ольга так умудрилась заговорить зубы дежурным, что они прошли мимо радиатора, на котором якобы сушился нелепо выпирающий свитер, скрывавший драгоценное ведро.
  Наконец 31 декабря наступило. Утро было посвящено уборке. Девчонки скребли и драили полы, стол, парашу. Даже сырые потёки на стенах тщательно затёрли сухой тряпкой. Мёрзли, но окно не закрывали, в надежде выветрить запах сырости и самокруток. Даже пошли на прогулку и попросили дежурных оставить кормушку открытой, дабы устроить подобие сквозняка.
  Вернулись едва живые от холода, но по-прежнему в чудесном праздничном настроении. Потом готовили салаты, бутики, лепили торт из печенья, взбивали к нему из маргарина и кавказских конфет ( соевые самые дешевые конфеты, тюремный деликатес) крем. Нарезали ажурных салфеток, снежинок из припасённой заранее белой бумаги. И стол вышел на удивление красивым и разнообразным: бутерброды трёх сортов стояли аппетитными горками на кружевных, хоть и бумажных салфетках, салаты в мисках, обернутых бумагой, а в центре возвышался трёхэтажный торт, украшенный розочками из крема и дольками яблок и мандаринов.
  Дежурные, присвистывая, заглядывали в камеру и клялись, что такого богатого стола нет по всей тюрьме. И хотя Юлька была уверена, что то же самое они говорят во всех камерах, где накрыты столы, всё равно её распирало от радости и гордости за то, какие они всё же молодцы: Не слопали передачи по-обыкновению в два дня, а сумели таки отложить и устроить себе праздник.
  Стол был уже накрыт, а девчонки всё возились, украшая камеру. Навертели из бумаги цветов и гирлянд. Раскрасили, как могли, помадами и зеленкой, нанизали на ниточки клочки ваты и все это натянули вдоль стен и под потолком. Камера преобразилась: стала выглядеть нарядно-празднично, и от этого, наверное, как-то по-домашнему, скорее всего это только казалось, благодаря возне, суете и шуткам, которые затевались то тут, то там. Ольга с Леной всерьёз решали, а можно ли держать рядом бутерброды с копчёной колбасой и рыбой, выловленной из баландного супа. Валя с Надей пристраивали на простыню закрывающую парашу, бумажную розу и подпись под ней "Не смотри, а нюхай!" Наконец всё было готово, и Юлька с Ольгой удалились за занавеску - переодеться. Вышли от туда уже дедом Морозом и Снегурочкой: Юлька в одной руке вместо мешка с подарками держала ведро с брагой, другой обнимала полуголую Ольгу, Снегурочку и нарочито тоненьким старческим голосом заговорила:
  - Здравствуйте, милые, милые... - и зашептала громко на ухо Снегурочке, задрав кверху ватную бороду:
  - Как мне их называть-то, детонька? Если, как есть, бандитками, да воровками, так ведь обидятся?
  - Ты, Дед, давай по фене - басом советовала Снегурочка. - Кричи: здорово, воровайки! К вам фрайер Дубак не пустой приканал!
  Юлька приосанилась, огладила бороду и запищала нашептанные Снегуркой слова, безжалостно их коверкая.
  Потом кружка с брагой пошла по кругу, сопровождаемая тостами и хохотом. Ольга медленно синела от холода, ей налили штрафную и позволили одеться. Затеяли конкурсы, игру в фанты, кис-мяу, как полагается, с поцелуями, правда весьма целомудренными. А в двенадцать тюрьма засветилась от летящих изо всех окон пылающих бумажных факелов. Они гасли, падая на снег, но в полёте на фоне тёмных построек, казались краше любого фейерверка. Крики: "Поздравляем первый, пятый, второй корпус!" - неслись отовсюду. В них вплетались очень личные поздравления и пожелания. Несмотря на все усилия дежурных, тюрьма шумела минут двадцать, хотя, судя по всему, дежурные не слишком усердствовали. Может, потому, что сами, явно не на сухую справляли этот любимый всеми праздник.
  Когда стихли последние крики, и девчонки закончили традиционные лобзания, с традиционными же поздравлениями и пожеланиями, стало как-то грустно. О каком новом счастье речь, если впереди почти у всех годы неволи? И созвучно с возникшим настроением девчонки запели старые арестантские песни: "Таганку", "Колыму", "Голубей". Ольга знала этих песен великое множество, у неё отец родной был рецидивистом, и он пел ей их с детства вместо колыбельных. После песен девчонки разбрелись по кроватям, и до самого утра рассказывали что-то друг-другу, вплоть до детских сказок. Спать легли первого января, после утренней поверки.
  - Вот и справила первый новый год в неволе, осталось - пять, - подумала Юлька, засыпая.


               
                ***


  Следующие несколько после новогодних дней слились в один дрожащий комок: похолодало, и находиться в камере стало просто невыносимо. Лужи на полу увеличились, и уже не только углы, но и стены камеры стали серебриться инеем.
Согреться не было никакой возможности. Девчонки ходили, а чаще лежали совершенно измученные, злые. Утомляло и раздражало спать в одежде. Опротивели провонявшие дымом, постоянно влажные постели и шмотки, девчонки спали по двое, днём сидели в варежках, преследовало ощущение нечистоты, липкой грязи. Настроение, по словам самих обитательниц этого каземата, было ниже городской канализации, да ещё опера с воспиткой явно игнорировали ежедневно поступающие заявления принять меры. Никого никуда не вызывали, и народ потихоньку зверел. Корпусные и дежурные понимали это и закрывали глаза на некоторые вольности, которые в камере уже вошли в привычку, а тут, как назло, на корпусе сменились надзиратели, заступила на целый месяц та смена, в которой работала любимая Юлькой Чукча. Клички в тюрьме давали всем по необходимости, ведь правила предписывали называть всех представителей администрации гражданин начальник, гражданка начальница. Имена корпусных и дежурных были как будто засекречены и большинству населения тюрьмы неизвестны. А как прикажете называть в разговоре того или иного гражданина? Вот и давала тюрьма клички.
  - А ну-ка, немедленно вылезайте из-под одеял и застилайте койки! -- ворвался неприятный голос в утреннюю тишину камеры.
  Юлька засопела, услышав дорогой сердцу голос.
  - Ой, только не лезь! - шепнула подруге Ольга, знакомая по её рассказам с этой представительницей нацменьшинств.
  - Дежурная, - обратилась Ольга к Чукче. - У нас катастрофа, холод, голод, эпидемия!
  -- Знать ничего не знаю, вылезайте!
  Ольга предприняла вторую попытку, потом третью, потом выдула изо рта целый клуб пара в доказательство своих слов, но её доводы разбивались о служебное рвение и узкий лоб Чукчи.
  -- Я же сказала, немедленно застилайте постели, иначе рапорта на всех! - камера не реагировала. Только Юлька, опираясь на локоть, мужественно молчала слушая эту перепалку. А Ольга сдалась, не снесла непробиваемой уверенности дежурной в своей правоте .
 - Ой, да делай ты, что хочешь! Ты тут для того и поставлена, функционируй! - и Ольга демонстративно отвернулась, накрыв голову одеялом.
  Чукча промолчала, захлопнув с грохотом кормушку. Народ в камере какое-то время напрягся в ожидании последствий, но постепенно расслабился, решив, что Чукча написала рапорта и успокоилась. Девчонки снова задремали. После обеда наслаждаться недолгим ощущение тепла и сытости помешала настырная Чукча.
  - Воронина, Владимирская, возьмите бумагу и напишите объяснительные!
  - Не, ну ты видала?! - вырвалось у возмущённой Юльки. - Ведь я ей, суке, даже мяу не сказала!
  - Да... она на тебя, точно бык на красную тряпку, реагирует.
  - Сейчас, подожди, я бумагу у тебя возьму, не кидай на пол - сказала Юлька Чукче и пулей слетела со своего любимого второго яруса.
  - Но Ольга среагировала мигом, опередила подругу и встала, закрывая ей дорогу к кормушке, оттирая вглубь камеры взбешенную подружку.
  - Успокойся, возьми себя в руки! Она же спецом тебя провоцирует! Тебе что шести годков мало? Еще парочку отгрести охота? Тебе даже за плевок в её гнусное хайло добавят, уж она постарается! Успокойся, ну прошу тебя!
  - Юлька сначала дернулась, потом кивнула и отошла от встревоженной Ольги, а в кормушку, улыбаясь, за ней наблюдала Чукча.
  - Закройте окошечко, милейшая! - брезгливо кривя губы, сказала Юлька. - Во-первых, дует, во-вторых, стоять в такой позе долго не рекомендуется, - привыкнуть можно, - и Юлька заулыбалась лучезарно, довольная, что стёрла улыбку с ненавистного ей лица. И добавила ещё несколько фраз, после чего Чукча с такой силой грохнула кормушкой, что она открылась вновь. Юлька издевательски расхохоталась.
  - Давай, Ольга, пиши, что провоцировала на скандал, унижая наше человеческое достоинство, короче сама знаешь.
 - Ща, напишу! У-у, быдло! - Ольга захлебнулась возмущением, но, махнув рукой стала писать. Писали торопясь, видимо, едва успевая за скачущими мыслями. Отдавали бумаги, почти успокоенные потому, что большая часть гнева выплеснулась на бумагу словами.
  На Чукчу объяснительные, видимо, произвели впечатление, потому что буквально через несколько минут, она вошла в камеру с опершей.
  Все построились, Ольга доложила, что в камере десять человек, все, как положено. Но оперша бросилась с места в карьер.
  - Что тут происходит? Почему не реагируете на замечания дежурной?! Грубите, оскорбляете! И что это ещё за бред, что я вашу камеру игнорирую?!
  - Конечно игнорируете! Мы почти месяц к Вам записываемся ежедневно, Вы хоть одну из нас вызвали? Нет! Так что не бред, а вполне объективная реальность!
  - Даже к камере ни разу не подошли, ни вы, ни воспитатель! - зашумели девчонки, перебивая друг друга.
 - Ладно, тихо, подождите! - пыталась остановить сыплющиеся на неё реплики оперша. - Говорите кто-нибудь один и объясните, что произошло, почему на вас двоих такие рапорта, что хоть уголовное дело заводи.
  - Зачем дело? давайте сразу расстреляем, и дело с концом! Нет человека - нет дела!
  - Юля, ну зачем такие крайности? - деланно улыбаясь заговорила оперша. - И расскажи мне, пожалуйста, что ты наговорила дежурной? Она говорит, что в жизни таких слов не слышала!
   Тут заулыбалась уже Юлька:
  - Я повторю вам, слово в слово. Разум, сказала я, у неё девственный, что не удивительно, принимая во внимание, её лоб питекантропа.
  - Вот, слышите, даже начальства не стесняется! - перебила возмущённо Чукча.
  - Ну, тут всё ясно, - сдерживая не наигранную уже улыбку сказала оперша.
  - Ты себе такого не позволяй, - с ленивой строгостью произнесла она, едва не по слогам. - Какие ещё ко мне вопросы?
  - Холодно у нас и сыро очень, - начала Юлька, поэтому мы просим разрешить находиться днём под одеялом.
  - Не положено, - заученно буркнула оперша. - Давай лучше, извинись перед дежурной, заправьте кровати, и будем считать инцидент исчерпанным.
 - Извиниться?! - оторопела Юлька. - За что?! За то, может быть, что у неё в два пальца лоб? Или за то, что она единственная не хочет понять, что невозможно сутками в таком холоде находиться? Вот за это может я должна извиниться? - Юлька выдохнула изо рта клуб пара и указала на него рукой. Или может за то, что я сплю в фуфайке и варежках? Что-то я не пойму, чего меня лишили? Свободы или нормальных условий существования? А, вот ещё за что, наверное я должна извиниться, - Юлька шагнула на середину натёкшей за ночь лужи и развела руки. - Примите мои извинения!
  - Я тебя не понимаю, - не глядя упорно на пол и сжав рот, сказала оперша.
  И тут Юльку взорвало:
  - Не понимаете?!
  Оперша отрицательно покачала головой.
  Это стало последней каплей, и Юлька молча топнула ногой по воде, подняв целый каскад грязных брызг, которые полетели в лицо, на китель и юбку оперши. На Юльку, как ни странно, не попало ни капли.
  - Теперь понятней? - зло выдохнула она.
  По лицу оперши пошли красные пятна гнева, она вынула носовой платок, промокнула лицо, и, видимо, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, рявкнула:
  - В карцер! Сгною!
  - Ой, да ладно! Только, на счет одеял, как?
  - А это ни вас, ни Воронину, переходя на вы прошипела оперша, пусть не тревожит, к тому времени, как вы вернётесь, будет уже тепло! - и круто повернувшись на каблуках, она вышла из камеры.
  Дверь закрылась, а в камере осталось предчувствие чего-то неотвратимого.
  - Всё правильно, -- попыталась разрядить обстановку Юлька. -- Быть в тюрьме, и в карцере не побывать, это все равно, что водку пить и не напиться! Вперёд, на минные поля, в поход за орденами!
  Народ поулыбался, но как-то вяло, не весело. И это было понятно: одним предстояла не слишком весёлая дорога, другим - совсем не в радость было оставаться.
  - Да, ладно, бабы, - встряхнулась Ольга. - Не на расстрел же нас поведут, чего такую тоску на лица нагнали! Бросайте киснуть! Скоро опять все вместе будем, а значит и надоедать по-прежнему.
  - Давай, Юлька, барахло собирать, и Ольга принялась складывать вещи, которые, по тюремным правилам, отправляясь в ШИЗО, необходимо было каждый раз сдавать на склад.
  Самое удивительное, что за время жизни в камере, человек умудрялся обрасти какими-то в большинстве не особенно нужными вещами, расстаться с которыми было невозможно по многим причинам: всё могло пригодиться, да и вообще выбрасывать что-то в тюрьме считалось последним делом. Всё переделывалось, передавалось из рук в руки, короче говоря, служило до полной непригодности, даже дольше. И потому это разросшееся хозяйство было совсем не легко собрать быстро.
  Какое-то время Юлька и Ольга были так поглощены сборами, что забыли о конечной их цели. За это время Светофор подготовила им по затарке - тугому полиэтиленовому свёрточку. Пока Юлька катала задумчиво пакетик в ладонях, Ольга уже пристроила свою порцию закрученных вместе со спичками сигарет в интимное место. И теперь недоуменно смотрела на Юльку поправляя одежду.
  - Ты чего, Юлька? Ведь сейчас уже дернут, что так и пойдёшь незатаренная?
  Юлька поморщилась и сказала:
  - Знаешь, мне что-то не хочется.
  - Ишь ты, цаца какая! Ну и хрен с тобой, - почему-то разозлилась Ольга, но, видимо, тут же раздумала обижаться и посоветовала:
  - А ты попробуй завернуть в вату и на шмон хитренько подай. Может менты и не наткнутся. В этом деле главное морду про войну состряпать. Может и пролезет!
 - Точно, - оживилась Юлька, - ты не злись на меня, я сама не знаю, почему мне не по нутру затаривание это.
 - Да, ладно, мне-то в принципе, что? Не хочешь, не надо! - пожала плечами Ольга.
  - Я тоже не понимаю, чего это я психанула. Не бери меня в голову, ладно?
  - Ещё чего не хватало, в голову тебя брать! - засмеялась Юлька. - Тогда свихнуться очень даже можно!
  Ольга шутя, замахнулась на Юльку кружкой, но в этот момент зазвенели ключи, дверь распахнулась.
  - Давайте, сороки-вороны, на выход! - сказал корпусной, а за спиной его ехидно ухмылялась Чукча.
  Девчонки вышли из камеры, а вслед им неслись шутки:
  - За борт не плюй!
  - Да стоит ли прощаться, рейс не долгий!
  - Попутного ветра, девушки!
  - Глянь, - толкнула Ольга в бок Юльку и кивнула на шагающую ментовку: того и гляди, от восторга треснет! - и громче добавила - Не поверите, но вид этого необременённого ни одной мыслью лица... - корпусной не дал договорить, буквально ухватил за локоть и поволок прочь, от насторожившейся уже Чукчи.
  - Пошли, пошли уже, умница хренова, а то, не зайдя в ШИЗО, ДП (дополнительное наказание) заработаешь, а оно тебе надо?
 На складе, куда они пришли в сопровождении корпусного, их переодели в мужские до бела застиранные робы и майки, на ноги - резиновые калоши. Ольге штаны едва доходили до колен, а рукава куртки напротив, были, как у Арлекина.
 - Снегурочка, ты неотразима! - фыркнула Юлька.
  Но Ольга явно была зла и шутить не расположена.
 - На себя глянь! - буркнула она и отвернулась, вытирая то ли нос то ли слёзы.
  Потом, когда их повели вниз к карцерам, шепнула Юльке:
 - Извини.
 - Ладно, чепуха! - отозвалась Юлька и подмигнула. - Не смертельно это!
  Первой завели Ольгу в карцер под номером два. Корпусной, добродушный высокий мужик в неизменных клешах, с русым чубом и усами, открыл перед Юлькой дверь карцера под номером три.
  - Прошу!
  - Благодарю, вы так любезны! - расшаркалась Юлька.
  Дверь захлопнулась, и крошечное помещение без окна с поднятой нарой, металлическим столиком  и  табуретом, прижалось к ней вплотную, как живое существо. Юлька оглянулась и тупо уставилась на сантехническое чудовище у двери, на неизменном бетонном постаменте, над чудовищем был кран без вентеля, значит включить воду надо будет просить дежурную. Юльку передёрнуло.
  Неожиданно раздался голос из соседнего карцера:
  - Третий, кого привели? - спросили спокойно, уверенно, так, без лишнего гонора, спрашивают многосрочники.
  - Ты вряд ли меня знаешь, я первый раз сижу. Зовут Юлькой.
  - А, я во втором - Ворона, - предупреждая вопрос, заявила Ольга. - Мы с Юлькой вместе погреться пришли.
  - А я - Люба - Доцент. За что вас девоньки?
  - Солидно тебя кличут! - усмехнулась Юлька.
  - Ну, да. Это меня папа, хозяин зоновский, так окрестил. С его лёгкой руки и прилипла кликуха. Впрочем, это дело десятое, вы мне лучше объясните, как это вам удалось без очереди в карцер усесться? У меня подруга месяц назад постановление подписала, я можно сказать её в гости жду, а тут вы, заявились нежданно-негаданно. Выходит что-то из ряда вон выходящее откололи!
  - Да, нет, ничего особенного! Юлька опершу обрызгала, и Чукча на неё давно зуб имела. А я отказалась из-под одеяла вылезать, только-то и всего. Точно, Юлька, я же даже никак ее не обозвала! Тебя, тебя! Дура узколобая! - заорала вдруг Ольга.
 - Чего там у тебя, Оль? Что орешь? - заволновалась Юлька.
  - Да узкоплёночная эта подглядывает и кайфует видать от того, что мы с тобой тут обосновались!
  - Ну, Оленька, зачем же возмущаться? Всяк кайфует по-своему: собака, допустим, яйца лижет, а то и блевотину свою жрёт!
  - Можете считать, что ДП вы уже заработали! - взвизгнула задетая за живое дежурная. - Я буду рапорт писать!
  - Пиши, пиши! Только прежде, чем начальству сдавать, мне принеси, я ошибки исправлю! Слушай, а кто тебе заявление о приёме на работу писал?
  Не ответив, Чукча буквально унеслась прочь.
  - Резво начинаете молодёжь! Такими темпами вам отсюда раньше весны не выбраться, тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!
  - Раз так, надо идти с аппартаментами знакомиться, сказала Юлька и отошла от двери, понимая, что сглупила, зацепив в очередной раз и так уже разозлённую Чукчу.
  Сделанного было уже не воротить, и она принялась осматривать свои владения. Под ножкой, которая поддерживала столик, она обнаружила свёрточек с окурками. В щели между одним из металлических углов табуретки - чиркаш и несколько расколотых в целях экономии спичек. Распотрошив затарку, которую так удачно не нашли в вате менты, Юлька закурила,  стала изучать настенную живопись, всевозможные рисуночки и надписи сплошь покрывали нару. Больше всего её потрясла надпись: Прими, мать-тюрьма, дочь свою Сильву! Страшно было то, что от стен действительно веяло каким-то непонятным чувством, как от живого существа, и это было похоже на то, если бы кто-то наблюдал за тобой, без зла, но и без доброжелательности. И Юлька поспешила отогнать это ощущение. Возбуждённое состояние проходило, и она наконец почувствовала, что в карцере гораздо холоднее, чем в камере. Цементный пол, первый, насквозь продуваемый, этаж, и полное отсутствие отопления. Начали мёрзнуть конечности, нос, и, что очень удивило Юльку мёрзли до боли соски. Пришлось распотрошить вату и закутать ею грудь и плечи. Мысленно Юлька поблагодарила случай за то, что не полезли дежурные проверять, есть ли у неё менструация на самом деле, а разрешили без споров пронести с собой вату.
   Через некоторое время сделала небольшую разминку, показалось, что стало теплее. Загремели бачки - ужин, но сегодня в карцерах был нелётный день, и это означало, что получат арестантки только чай. Нелётный день предполагал полбуханки черного хлеба с утра и чай утром и вечером. Правда, чаем эту жидкость назвать было совершенно невозможно, не оскорбив при этом замечательный напиток. Прелесть жуткой бурды заключалась в её температуре. Карцерам раздавали баланду в первую очередь, и блаженство первых, обжигающих, глотков, было ни с чем не сравнимым удовольствием. Это потом обожжённые горячей кружкой и холодом  губы распухнут и потрескаются до крови.  И Юлька будет пить, морщась и постанывая от боли, прикладывая к кружке носовой платок так, чтобы не касаться её губами. А пока она пила, обжигаясь, едва переводя дух, попеременно обхватывая горячую кружку то руками, то ногами, пытаясь таким образом хоть немного согреть их. Но ощущение тепла быстро проходило, и вскоре она опять приседала, чтобы согреться. И казалось, что всё не так уж и страшно, как, впрочем, и всё, в самом начале. Время отбоя подошло незаметно:
   - Держи нару! - раздался голос дежурной.
  Юлька прижала руки к наре, которая посередине была опоясана металлической пластиной, заканчивающейся кольцом, сквозь которое и проходил стальной стержень, он и удерживал нару в вертикальном положении. Теперь, когда дежурная вытащила этот стержень, нара свободно отвалилась от стены и вывихнула бы руки Юльке своей тяжестью, не успей она повернуть ладони, мотнув от удивления головой и опустив нару до упора, Юлька попыталась на ней улечься. Но это никак не удавалось ей, несмотря на то, что она получила соответствующие наставления, даже сквозь подложенную под бок калошу струился к телу металлический холод перекладины. Покрутившись ещё некоторое время, так и не найдя удобного положения, Юлька поднялась и, вздохнув, уселась, скрестив ноги, на одной из половинок нары. Вечером, когда тюрьма затихала, говорить с соседками можно было почти не напрягая голоса, и не подходя вплотную к двери, таким пустым и гулким был этот коридорчик с карцерами.
   - Что возишься? Никак не устроиться? - услышала она голос Любы.
   - Никак, - подтвердила Юлька.
   - А ты калошу под бок попробуй подложить, - посоветовала Ольга.
  - Пыталась, мне всё равно холодно.
  - Тогда попробуй, как я: сидя на столе, ноги на табуретку. Залезай с головой под куртку, голову на руки, руки на колени и уснёшь, как миленькая!
  - А ноги? У меня ноги больше всего мёрзнут!
  - Ну-уу, ноги, если ты, конечно, не йог, под задницей по очереди грей.
  - Попробую, с лотосом мне точно не справиться, я, пожалуй, по очереди их греть буду.
  - Спокойной ночи, соседушки!
  - Спокойной ночи! - глухо, видимо, уже из-под куртки отозвалась Люба.
  - Приятных сновидений! - подала голос и Ольга.
 И всё же ни в эту, ни в последующие ночи, Юльке так и не удалось по-настоящему заснуть. Она спала днём, вернее дремала, потому что днём казалось теплее. Да и движения в коридоре действовали успокаивающе, тогда как ночная тишина давила, даже временами пугала. С Ольгой они почти не разговаривали. На пятые сутки она начала ныть, что холодно, голодно, и вообще на хрена они всё это затеяли. На что Юлька, которая в принципе думала то же самое, но молчала, вынуждена была ей сказать:
  - Оль, как человека тебя прошу, не ной вслух! А то, пошлю куда подальше, не сдержусь!
  Ольга обиделась, и теперь их разговоры ограничивались вопросами: как с воздухом, как с пылью? -- имелись в виду сигареты и спички. Но с этим делом перебои случались редко, надо отдать должное сокамерницам и баландёрщам - подогревали исправно. Часто, даже не дожидаясь просьбы. В хорошую смену водолазы переговаривались, пели, рассказывали анекдоты. Когда Юльку назвал водолазом хозник, приходивший прочищать забившуюся парашу, она не на шутку разобиделась, а после его ухода спросила у Ольги:
  - Оль, как ты думаешь, я очень страшно выгляжу?
  - Да уж не фонтан, точно! - ответила Ольга, а Любка заржала.
  - Ты чего это внешностью своей обеспокоилась? Может пауку какому понравиться хочешь?
  - Да нет, но меня хозник водолазом обозвал, выходит я на противогаз похожа? Или на шлем водолазный?
  Люба расхохоталась ещё пуще, но сквозь смех объяснила, что так называют сидящих в трюме-карцере. Юлька тоже развеселилась своей недогадливости.
  - Это у меня, видать, мозги замёрзли! Скорей бы в баню, а то совсем соображать перестану! Любань, спой украинскую? Ты поёшь когда, точно теплее становится!
   И Люба запела: легко, свободно плыл её голос, и слушать эту мелодию с мягкими незнакомыми словами хотелось до бесконечности. Но правила петь запрещали, и резкий окрик:
  - А ну, прекратить! -  окрик из коридора безжалостно оборвал песню. - Ещё хоть один раз услышу, и все получат рапорта без предупреждения, а это - ДП, сами знаете!
  Юлька, измученная холодом и голодом, взвилась моментально:
  - Включите воду дежурная, - крикнула она, чтобы остановить уходящую ментовку. Послышались шаги, из крана полилась вода. Юлька едва смогла выждать несколько мгновений:
  - Всё, выключайте! А знаете, если вам все звуки так мешают, подите работать на кладбище, а ещё лучше в морг! Потому, что тут без звуков - никак! Днём я кашляю, ночью храплю громко.
 - А я, страшно пукаю - голосом идиота добавила Ольга.
 - Так, милые, можете считать, что вам уже добавили! Ишь, резвые какие! Я научу вас помалкивать, япона мать!
  - Вот тут вы не правы! Ошибаетесь! Помалкивать меня вряд ли кто научит, не родился на свет ещё преподаватель такой! А вы пишите! Отрабатывайте затраченные на вас государством деньги. Грамоте в школе обучались - пишите теперь! Хоть такая от вас польза, как с небезызвестной овцы!
  Слышно было, как каблуки процокали в сторону лестницы, потом по второму этажу и наконец глухо застучали по деревянному полу в кабинете корпусного.
  - Всё, Олька, еще по десять! - стараясь скрыть душившую её злость сказала Юлька.
  - И того: тридцать! Дела... - протянула Ольга и надолго замолчала.
  - Девки, ну кой хрен, вы с ними цепляетесь? Ну на кой?! Ведь если так пойдёт, можно черт знает сколько без выхода отсидеть!
  - Да и хрен с ними! - орала, уже не сдерживаясь Юлька. - Они заколебали своим попугиванием! Потрахиваю я тех, кто меня попугивает! Рапорт, не расстрел! Что я не человек? Не ешь, не говори, не пой! Может, дышать и думать запретят?! Выкусят, вертухаи позорные! Шакалы облезлые, гниды смердячие! - почему-то с хрипом выкрикивала Юлька всё новые и новые ругательства. Стало жарко от крика, обиды со злостью и бессилия. Вдруг кормушка распахнулась, и рука плеснула что-то на пол. Было слышно, как захлопали кормушки у Любы и Ольги. И тут же в камере распространился едкий запах нашатырного спирта. Потекли слёзы, слюни, сопли. Набор этот заставил Юльку, задыхаясь, хрипеть, кашлять, царапая ногтями шею. Те же судорожные звуки неслись из соседних камер. Стало страшно. Юльке показалось, что она теряет сознание. Тут кормушка открылась: одним махом Юлька оказалась у спасительного отверстия и задышала глубоко, часто. Чуть отдышалась и заметила, что так же едва дышат у кормушек Ольга и Люба.
  - Ещё один звук услышу - повторю, а пока дышите, я сегодня добрая!
 Дежурная удовлетворённо фыркнула и сняла трубку телефона, чтобы предупредить вокзальчик о том, что кормушки в карцерах будут некоторое время ещё открыты.
  - Ну что, хороший я преподаватель, правда? - спросила она ехидно.
  - А ты говоришь не родился!
  И она процокала вглубь коридора.
  А Юлька осталась сидеть на корточках возле кормушки, раздавленная и униженная, сжимая в бессильной злобе кулаки. Наконец, со всего маху ужарила сжатыми кулаками в стену:
  - Ну, сука, попадись ты мне на воле!
  Ушибленные руки стало саднить, но на душе, как будто полегчало. Шли к концу восьмые сутки, а где ещё двадцать два дня?!
  К ужину в камере уже можно было дышать, как обычно. Понуро склонясь над миской, Юлька хлебала рыбный суп с маленьким кусочком черного хлеба, который она с трудом оставила на вечер. Потом обжигалась чаем, только так можно было согреться. Впереди было самое страшное - ночь. Юлька всё ломала голову над тем, как может  холод, один только холод быть мучительным до такой степени.
  Голода, как такового, она не испытывала, несмотря на то, что кормили через день. Баландёрши наливали полные черпаки, да погуще старались, пожирнее, если конечно, такие слова применимы к баланде. Может во всём виновато одиночество, но и оно было весьма относительным, ведь отдыхающие переговаривались. Но вот ночь - это было что-то, что совсем не поддавалось объяснению. Фантасмагория обрывочных воспоминаний под пылающим лбом и замёрзшие до боли конечности. А хуже всего было то, что воспоминания одолевали исключительно гадкие, как раз те, которые вспоминать не хотелось вовсе. И все они крутились и всплывали в памяти, подобно пенящемуся мусору в половодье. Тщетно пытаясь отогнать от себя жизненный хлам, Юлька натолкнулась в памяти на те дни, когда она с ума сходила после Лёшкиного ареста, измышляя мыслимые и немыслимые способы быстро заработать деньги, и тут, как нельзя более кстати появился Влас.
  - Привет, девушка! Как поживаешь? - Юлька молча пожала плечами в ответ.
  - Ну, ну, только без уныния и слёз!
  - А я и не плачу! - возмутилась Юлька.
  - И правильно делаешь! Я как раз потому пришёл, что дело у меня к тебе, не поможешь?
  - Что надо делать? - коротко спросила Юлька.
  - Ого! Впрочем деловой подход, он - самый верный. Ну, а коли так, то слушай меня сюда: завтра пойдём с тобой по одному адресу. Я покажу тебе, куда зайти. Позвонишь в дверь, если никто не откроет, будешь звонить долго, пока не убедишься, что квартира действительно пуста. Тогда спустишься вниз и скажешь мне об этом. Я пойду наверх, а ты подождёшь меня внизу, попутно поглядывая на машины, прохожих. Просто приглядываться будешь, не мельтешит ли кто, не ведёт ли себя странно. Вот и всё! - Влас улыбнулся и добавил. - Ну, а если на твой звонок всё же кто-то выйдет, изобрази, что ищешь приятеля, адрес которого тебе точно не известен. Что говорят в таких случаях, ты наверняка знаешь сама, поэтому поучать тебя считаю лишним, верно?
  - Конечно, - отозвалась Юлька. - И всё?
  - Пока всё, - ответил Влас и спросил - Деньги есть?
  Юлька отрицательно помотала головой.
  - Держи, - и протянул её двадцатьпятку. - Если завтра всё будет в ёлочку, дам ещё, на кешер Лёхе твоему.
  - Спасибо! - искренне поблагодарила Юлька.
  - Не за что. Ну, всё тогда, я побежал, завтра с утречка буду.
   Оставшись одна, Юлька радостно потёрла ладошки и уже собралась было бежать в магазин, как прозвенел звонок. Удивляясь она пошла к двери: на пороге стоял запыхавшийся Влас.
  - Ты куда собралась?
  - В магазин, - ответила Юлька. - Забыл что?
  - Нет, - он напряженно улыбался - Поехали, покатаемся. Завтра в магазин пойдёшь. - Не пригласил, а скорее потребовал он.
  Юлька молча вышла из квартиры, и они оба вприпрыжку спустились вниз. Юлька всегда предпочитала двигаться быстро, и как успела заметить, Влас тоже любил скорость во всём. На улице их поджидал жигулёнок цвета белой ночи, за рулём которого сидел Шурик:
  - Здравствуй, золотце! - приветствовал он Юльку, распахивая заднюю дверцу.
  - Прыгайте по-быстрому, - и он тронул машину, не дожидаясь пока захлопнутся двери. - Эх, прокачу с ветерком! Любишь?
  - Ага, - ответила Юлька, устраиваясь на сидении. - А куда поедем?
  - За город, искупаемся, воздухом подышим свежим, не загазованным, - ответил Шурик, подмигивая, но судя по тому, как нетерпеливо барабанил пальцами по баранке на светофорах и как часто поглядывал на часы, ехали они явно не купаться.
  - Так ты мне растолкуй, Вася, чего это мы, как на пожар несёмся? - спросил Влас у Шурика.
  - А то, что нам надо до ночи от туда смотаться. Сын его с невесткой сегодня прилетают, ночью. А сейчас дома только он сам, жена его, да внучка десятилетняя.
  - Много народу...
  - А что поделаешь? Обычно у них ещё больше бывает. Да и нельзя, чтобы никого не было, не найдём сами.
  - Ну, всё ясно, - оборвал Шурика Влас, и, обернувшись к сидящей сзади Юльке, принялся травить анекдоты.
  Но слушала она рассеянно: было совершенно ясно, что едут они на дело. Но что за дело, какая роль отведена ей, пока было не ясно, и неизвестность её тревожила. А отсутствие выхода, кроме навязанного Власом, попросту пугало. Но привычка не задавать вопросов была сильнее. И постепенно увлечённая стремительным движением, мастерскими рассказами Власа она расслабилась. По обочинам дороги вместо домов и домишек замелькали поля и пролески.
  А когда Шурик повернул на одну из просёлочных дорог, разговор оборвался: не с руки было беседовать, подпрыгивая и лязгая зубами.
  Какое-то время ехали молча, дорога стала получше, и Влас заговорил, обращаясь  к Юльке:
  - Сейчас подъедем, Вася изобразит, что мотор заглох, полезет в нём копаться. А ты возьмёшь канистру, деньги и пойдёшь к дому. Позвонишь у калитки коротко, деликатно. Да, хозяин любит, чтобы с ним по-латышски разговаривали. Скажешь ему, мол еду с мужем во Псков, но вот беда: заезжали к знакомым и с бензином не рассчитали, кончился. Зарисуй ему чирик и попроси продать хоть треть канистры бензин при совдепии стоил 20 копеек за литр, треть канистры - около 4 литров. Он начнёт хвостом вертеть, мол бензина мало и сдачи нет. Но ты не уступай, говори, мол, бензину совсем немного надо, только до заправки дотянуть, а сдача и вовсе не нужна. Он жадный, должен клюнуть.
  - А дальше?
  -- А дальше он поведёт тебя в гараж, бензин наливать, деньги сразу не отдавай, разговором займи, гаражом повосхищайся, или ещё там чем. Потом пойдёшь в машину и сиди нас дожидайся, поняла?
  - А что это вы друг друга Васями называете?
  - Это для посторонних, ведь каждый из них потенциальный свидетель. И в случае чего они ментам, о двух Васях поведают, - Влас рассмеялся, - и ты привыкай!
  Машина остановилась.
  - Ну давай, малышка, с Богом!
  Юлька вышла, а Влас метнулся, пригибаясь из передней двери на заднее сидение.
  - Канистра в багажнике, держись естественно, чтобы не насторожился товарищ наш. И не дрейфь, ничего плохого мы ему не сделаем, - он лежал на заднем сидении и улыбался во весь рот, как будто пытался убедить Юльку, что ничего особенного не происходит.
  Юлька взяла канистру и пошла по дорожке к двухэтажному белого кирпича дому. И сам дом и участок перед ним были тщательно ухожены. Хозяева, по всему видать, были людьми рачительными, богатыми.
  Позвонив у калитки, Юлька стала оглядывать забор из живого кустарника, совершенно скрывающего натянутую между столбов металлическую сетку. На пороге дома показался крупный мужчина в тренировочных штанах и майке.
  - Labdien, saimnieks! - поздоровалась Юлька по-латышски и с улыбкой помахала ему рукой.
  Он, не торопясь, сошёл с крыльца и пошёл к калитке, недоверчиво поглядывая на Юльку. Она снова улыбнулась и продолжала на неудобоваримой смеси двух языков.
  - Вы только ludzu, пожалуйста, atvainojiet извините за беспокойство. Bet mums мотор заглох. Не продадите ли druscin бензину? - и она подняла так, чтобы ему было видно зажатый в кулачке червонец.
  - Я заплачу, - сказала она, наклоняя голову к плечу, глядя на могучего по-медвежьи латыша, без тени фальши. Он как будто оставался совершенно равнодушным, только при виде денег его глаза заинтересованно блеснули. Но он тут же перевёл их на копающегося под капотом Шурика. Тот, словно почувствовал этот взгляд, выпрямился, и, заслонив одной рукой глаза, другой сделал приветственный жест. Власа нигде не было видно. Хозяин молча отомкнул калитку и впустил Юльку.
  - Идите за мной, - сказал он и пошёл вперёд.
  Солнце отражалось на его обширной лысине, лишь слегка окруженной седыми, мягкими на вид волосами. Но, несмотря на возраст, он был явно очень силён, на плечах бугрились, перекатываясь при ходьбе, мышцы. И шагал он легко, пружинисто, что явно свидетельствовало о том, что он в прекрасной форме. В гараже он взял из рук Юльки канистру и пошёл в дальний угол, откуда тут же стал доноситься характерный запах и бульканье. Юлька огляделась: вокруг царил тот же образцовый порядок, что и во дворе. Полки с аккуратно разложенными инструментами: жигулёнок канареечного цвета тускло поблёскивал умытыми боками. Завинтив канистру и обтерев ее тряпкой, хозяин подал её Юльке:
  - Liels paldies! - поблагодарила она, принимая канистру из его рук и протягивая десятку.
  - У меня нет сдачи.
  - И не надо, что вы! - отмахнулась Юлька, в который раз поражаясь проницательности Власа.
  - Тут у вас такой порядок, - сказала Юлька, оглядываясь. - У меня дома такой лишь после генеральной уборки, - попыталась пошутить Юлька, но слова ее повисли в воздухе, хозяин явно не был расположен болтать. Пришлось и Юльке прикусить язык.
Они вышли из гаража и, молча, направились к калитке. Там Юлька ещё раз поблагодарила хозяина, пожелала ему всяческих благ и удачи, но, так и не дождавшись ответа, заторопилась к машине, не решаясь почему-то оглянуться. Кинула канистру в багажник, села за руль и повернула ключ зажигания. Хорошо отлаженный двигатель тихо заурчал.
   Ждать пришлось долго, или это только показалось Юльке от страха. Дважды из дома доносился сдавленный женский крик. Наконец двери распахнулись, и с крыльца, буквально слетел Влас, за ним Шурик, и не сбавляя хода, они рванули к калитке. Юлька пересела освобождая водительское место, и распахнула обе двери.
  Вдруг в доме раздался грохот, крики, и на посыпанную гравием дорожку выскочил хозяин в разорванной майке с обрывками верёвок на руках, и кинулся вслед убегающим мужчинам. Возле самой калитки к нему обернулся Шурик, и, как показалось Юльке, не сильно ударил его по корпусу. Но этого хватило для того, чтобы мужчина остановился, обхватил руками живот и сначала недоуменно, а потом страдальчески морщась, неуклюже осел на землю.
   Шурик и Влас почти одновременно запрыгнули в машину, срывая со вспотевших лиц черные солнечные очки. В ту же секунду машина сорвалась с места. Какое-то время все молчали: Шурик, весь поглощенный дорогой, Влас, стараясь отдышаться, а Юлька, окаменев от увиденного.
  Шурик гнал машину на пределе, и скоро они выбрались на шоссейную дорогу.
  - Нет, Вася, видал ты такого осла упёртого?! - глянул Шурик в зеркало заднего вида, сначала на Власа, потом на Юльку. - Только после того, как сказал, что спалю всех к едрене фене на хрен, вместе с домом, да бензином плеснул, колонулся гад!
  - Не трепись! - оборвал его Влас.
  Юлька сидела потрясённая, ей всё ещё виделся заваливающийся на бок мужчина с прижатыми к животу руками.
  - Зачем зарезал?! - спросила, как вскрикнула, она.
  - А что мне было по-твоему делать? Ты же видела, как он вылетел!
  - Оставался к батарее привязанным. Если он верёвки порвал, прикинь, чтобы он с нами сделал?! - и Шурик со злостью, рывком переключил скорость.
   Влас не вмешивался, молчал, только буркнул, ткнув Шурика в плечо:
  - У магазина какого-нибудь притормози!
  Через несколько сотен метров блеснули стёкла витрин.
  - Пойдёшь с нами, или в машине посидишь? -- Влас ласково положил руки на плечи Юльке, заглянул заботливо в глаза.
  - Посижу...
  - Мы скоро, не скучай! - неожиданно он взял Юлькину руку и поцеловал ей кончики пальцев - Вы, барышня, просто неподражаемы! Но теперь уже надо расслабиться, - и он захлопнул дверцу машины.
  Мужчины вернулись, нагруженные спиртным, продуктами, а Влас ещё и нес неизвестно где раздобытые цветы. В этот вечер Юлька впервые напилась вдребезги, до беспамятства.


               
                ***


  Глухой стук упавшего тела и протяжный стон вперемешку с ругательствами прервали её воспоминания.
   - Ё-ё-..! А-а-а! С-с-у-ка!
   - Чего? Чего ты, Любаня? -- услышала Юлька свой перепуганный голос.
   - Да упала я во сне, губу о нару пробила, наскво-озь , - со слезами пожаловалась Люба.
   - Наверху послышался стук каблуков - прямо над карцерами находился кабинет корпусного, и видимо грохот и ругань встревожили его.
  - В чём дело? - заглянула в волчок дежурная.
   Юлька без слов, жестом показала ей в сторону Любашиной камеры. И тут же услышала голос корпусного:
   - Звони, будем открывать, похоже на больничку надо.
   Двери карцеров можно было открыть только после звонка на вокзальчик, иначе срабатывала сигнализация. Слышно было, как дежурная звонила, как вслед за звонком открылась дверь, и вывели Любу. Через некоторое время её привели обратно: в эту ночь на больничке дежурил хирург, он быстро зашил Любкину губу, выдал обезболивающих и сонников, чем несказанно обрадовал пострадавшую.
   - Очень больно, Любаня? - спросила Юлька для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.
   - Не особо, терпеть можно! - традиционно ответила Люба. -- Ты, смотри, Юлька, тоже ведь на столе спишь. Может, обживай всё же нару, а то мало ли что...
  - Знаешь, мне кажется, что ночью я и не сплю вовсе, а так только кимарю что ли. Вот днём бывает вырубаюсь, но тогда нара поднята - не страшно. Об пол, пожалуй, не разобьюсь всерьёз.
  - Ты всё же поосторожнее. Ну, что разбегаемся?
  - Разбегаемся, - согласилась Юлька и прислонилась к двери.
  Холод мучил нестерпимо, хотелось зарыться в гору какого-нибудь тряпья, чтобы согреться хоть ненадолго. Чуть не плача, Юлька переминалась  с ноги на ногу. На большую физическую активность уже не хватало ни сил, ни желания. Тишина угнетала, давила, даже как будто усиливала холод.
   - Скорей бы утро, - бормотала она, усаживаясь на столик и поджимая под себя ногу.
   Прислушалась, пытаясь по количеству проходящих поездов угадать время.
  - Недавно громыхал товарняк -- это значит было сразу после двух, или это был пассажирский? Тогда только начало второго. Вот, блин,не разобрала толком, ну да плевать: теперь либо третий час, либо четвёртый. В моём случае ошибка в один час ничего не меняет, - решила Юлька и нырнула с головой под куртку.
  Вспомнилось, как хорошо было лежать под одеялом в камере, и не важно, что воняло сыростью и крутками. Картина эта в данный момент была пределом её мечтаний. Потом, уже в камере она будет поражаться тому, что страдая от холода, мечтала не о лете, не о шубе, не о тёплой квартире, а о том, что ближе всего и реальнее: о тёплом бушлате, и одеяле в камере.
   Липкая дремота, похожая на кошмар, оплетала её видениями какого-то действительно жуткого тряпья, которое будто бы лежало рядом тёплой манящей кучей, а она, Юлька, почему-то медлила в него зарыться, хотя и очень хотела сделать это. Но руки и ноги не слушались, все усилия проходили впустую, и она продолжала дрожать от холода рядом с этим тёплым и недосягаемым тряпичным раем. Наконец до слуха измученной девушки донёсся грохот бачков, который и помог ей прорваться сквозь этот бред.
  - Уф! Слава Богу, утро! - привычно пробубнила она себе под нос. - Ура, сегодня суббота! Может в баньку отведут? Хорошо бы...
  Она ходила взад-вперёд по камере, вспоминая измучивший её кошмар.
  - Интересно, может, это я так с ума схожу от холода? Может, это помешательство, тихое... А может я и буянить скоро начну?
  Юлька бубнила до тех пор, пока не раздали хлеб и чай. Тут уже было не до беседы с собой: часто прижимая кружку к губам, Юлька пила чай шумными короткими глотками, блаженно закрывая глаза. От того, что горячий пар выбивал слёзы, и от того, что капельками оседал на замёрзшем, теперь согревающемся  лице и, конечно, от того, что наступило долгожданное ощущение тепла Юлька расслабилась.
  Сразу же после завтрака с удовольствием покурила и взгромоздясь на столик, согретая чаем, наверное, в первый раз за неделю по-настоящему крепко уснула. Проснулась от боли в саднящих ладонях и долго не могла сообразить, почему ничего не видит и во что упирается носом, оказалось, что лежит она плашмя на полу.
  - Вот это да! Выходит, я во сне на пол спланировала и даже не проснулась! -- пробормотала она, усаживаясь. Но почувствовала, что сон ещё не сбежал от неё, забралась на своё место, и вновь странно крепкий сон завладел её сознанием.
  Разбудил её звук открывающейся двери:
  - Выходи в баню, - позвала дежурная.
  Юлька вышла, в коридоре уже стояла Любаня, вывели Ольгу и затем из четвёртого карцера, ко всеобщему удивлению, вывели Свету.
  - Ого, Светом! - удивилась Юлька. - А что же ты не отзывалась совсем?
  - В бане объясню.
  - Вперёд, отдыхающие! Разговорчики после! - скомандовал Багор, с улыбкой оглядывая несуразные фигуры женщин. Взгляд этот почему-то вывел из равновесия Ольгу.
  - Что смотришь?! Костюмчик нравится? - и она вызывающе положила руку на крутое бедро.
  - Смотри, смотри, - она распахнула полы куртки. - Это костюмчик исторический, в нём человек пять до меня скончались!
 По сути Багор был неплохим мужиком, с ним редко разговаривали с наездом, и резкий Ольгин тон, похоже задел его:
  - Я что ли виноват, что вас в такое рубище одевают? - сказал он, открывая двери корпуса.
   Девчонки зашагали мимо него, хлюпая на каждом шагу огромными калошами. Юлька едва не бежала - скорее, скорее гнало вперёд предчувствие тепла. Успокоилась и расслабилась она только тогда, когда сидя в одном тазу, в другой опустив ноги, плескала на себя воду из третьего. Их не  торопили, и, наверное, около получаса замёрзшие женщины наслаждались теплом. Юлька сообразила, что сделала глупость, только тогда, когда стала вытираться: ноги стали багровыми и распухли. В них ощутимо болезненными уже толчками пульсировала кровь. Она в ужасе уставилась на свои страшные ноги.
  - Бабы, гляньте, что теперь делать?
  - Ах, ты, дурёха, - сказала Светом, - сразу в горячую запихала! Надо ж в холодную было!
  Теперь только Юлька вспомнила, что то ли читала, то ли слышала где-то об этом.
  - Вот, блин! Как же это я?! Ведь знала, что нельзя сразу в горячую... Что теперь будет?
  - Что-что, да ни что! Болеть будут, шкура полезет, загноятся может, а может и обойдётся, молодая - организм крепкий.
  - А за что тебя в трюм? - спросила Свету Юлька. - И чего это ты нас игнорировала, даже знать не дала, что сидишь? Может боишься?
  - Именно, боюсь! Устала я уже по карцерам болтаться. За жизнь у меня больше четырёх лет насижено по карцерам только. С меня хватит! И потом, пока я в трюме, что там с Ханкой? Никаких вестей. Потом она в трюм - и та же история! А у меня сердце на части рвётся! - по щекам Светы во всю текли слёзы, и она сердито смахивала их ладонью.
  - Прости пожалуйста, - виновато выдохнула Юлька. А почему Ханка?
  - Я так назвала... Фильм один в молодости нравился, там главную героиню так звали... Больше всего боялась, что она по моей дорожке пойдёт. Надеялась, что у неё всё по другому сложится. Маленькая она всего боялась, такая трусишка была! Ох-ох-ох, - Светом тщетно пыталась унять слёзы.
  - Выходите! - остановил горький монолог дежурный.
  Женщины потянулись на выход. Юлька с трудом переставляла ноги, которые продолжали на глазах пухнуть. Боль усиливалась, но было ясно, что это ещё не сама боль, а слабая её предвестница. До корпуса ковыляли молча, только возле карцеров опять шутовски раскланивались друг с другом, желая счастливого плаванья.
   Взгромоздясь на ставшее привычным место, Юлька закурила, и,  вглядываясь в тающие струйки дыма, вспоминала тот день, когда явившийся после долгого отсутствия Лёшка на её ехидный вопрос:
  - Откуда ты взялся?
  Заявил:
  - С грабежей! С одной только целью, пригласить тебя на ужин, на обед, на завтрак, как правильно? - и полез целоваться, как ни в чём не бывало.
   Юлька совсем не могла долго сердиться на приятеля. Правда, от поцелуев уворачивалась, но не слишком успешно. И сдалась в конце концов.
   - Ладно, веди меня и на обед и на ужин, я голодная и ломаться не буду. А куда ты меня поведёшь? - спросила она натягивая джинсы.
  - А может в постель для начала? - плотоядно глядя на неё, спросил Лёшка.
  - Нет, уж, дудки! Покорми сначала! - и она со смехом топнула ногой.
  - А правда, куда пойдём?
  - Ой, туда куда ближе всего! У меня живот урчит и голова не работает!
  - В "Осту"?
  - Не-ее - наморщила нос Юлька.
  - Пошли глянем, говорят, после ремонта там совсем не плохо. Если не понравится - уйдём. Хочешь, давай в кабак!
   - Ну, нет, только не в кабак! Чёрт с тобой пошли в "Осту"!
   Настроение было приподнятое, они были молоды, счастливы и пьяны друг от друга. Выскочив из подъезда, они дурашливо вышагивая, двинулись к "Осте", до которой было буквально несколько минут ходьбы. Новая вывеска, имитирующая чеканку, была видна издали.
  - Глянь, Лёш, как нашу "Осточку" обозвали. Почему "Длинная"? С таким же успехом могли и "Короткой" назвать, тоже мне деятели! - возмущалась Юлька.
  Лёшка обалдело уставился на подругу и вдруг расхохотался.
  - Ты чего? - с укором посмотрела на развеселившегося приятеля Юлька.
  - Так "Блинная" же! - отвечал он продолжая смеяться.
  - Ой, точно! - прыснула Юлька. Ну ничего себе я читаю!
  Со смехом они вошли внутрь обновлённой столовки. Теперь, после ремонта, она стала походить на небольшой бар: стены были обиты ДСП листами, тёмной полировки столики с букетиками цветов в вазочках, мягкие полукресла.
  - Хм, по-моему, очень прилично, - сказала Юлька, оглядываясь.
  - Ну-ка, а что в меню?
  - Вот, я буду блинчики с мясом и кофе. Если, конечно, кофе не бурда, как в пирожковой. А как знать? - говорила она Лёшке.
   Посетителей, кроме них, не было, возможно, ввиду раннего времени, а возможно и потому, что многие были просто не в курсе, что ремонт закончен. Лёшка переминался с ноги на ногу у окошечка с надписью касса - ждал кассира. Юлька продолжала изучать меню и вдруг опять прыснула смехом.
  - Глянь, написано: яйца в стакане, как будто, если они будут на блюдце, у них вкус или цена изменятся.
  - Да что с тобой сегодня? -- снова заржал Лёшка. - Русским языком написано: яйца в сметане!
   Юлька оторопела, но, глянув ещё раз в меню, залилась смехом.
  - А точно! Чего это со мной сегодня? А вообще, где черти кассира носят? Так и с голоду помереть не долго!
    И она пошла к окошечку кухни, откуда на неё глянула странная, бесполая личность в круглых, похожих на пенсне очках. Попавшая в рот смешинка заставила Юльку и тут прыснуть со смеха, но она подавила смешок и вежливо попросила:
  - Позовите, пожалуйста, кассира.
  - Личность заулыбалась и переспросила:
  - Какого сыра?
  Этого Юлька не выдержала и расхохоталась, без удержу, приседая и охая. Рядом с ней корчился от смеха Лёшка. В конце концов они выскочили на улицу, но и там никак не могли успокоиться.
  - Прекрати ржать! - старательно  удерживая рвущуюся наружу весёлость, говорила приятелю Юлька.
   Он добросовестно пытался прекратить и начинал неистово гримасничать: таращить глаза, открывая рот, таким образом стягивая улыбку. Но тут не выдерживала и начинала хохотать Юлька, глядя на его потуги. А вслед за ней заливался и он с ещё большим надрывом.


                ***


    Даже теперь, в совершенно не смешное для неё время, воспоминания эти настолько развеселили Юльку, что она, с трудом опустив с табуретки ноги, заковыляла, улыбаясь к дверям.
   - Люб, а Люб, ты не спишь?
   - Не сплю.
   - Я тут хохму одну вспомнила, хочешь расскажу?
   - Рассказывай, конечно, - с энтузиазмом согласилась Любаня.
  - И Юлька пересказала вспомнившийся ей поход в столовую. Рассказ ей, видимо, удался, так как замёрзшие, голодные соседки всё же смеялись.
   - Силён народ, - подумалось Юльке.
   Не первый раз поражало её то, что в тюрьме люди готовы смеяться в любую минуту и по любому поводу.
  Ночь опять навалилась кошмаром, к которому примешивалась теперь все нарастающая боль в ногах. Ни лёжа на нарах, ни сидя по обыкновению на столе, Юлька не могла найти положение, в котором боль хотя бы немного утихла.
    Когда загремели бачки, она с трудом поверила в то, что наступило наконец утро.
День она провела в попытках отвлечься, заставить себя не думать о боли. Она то читала вслух стихи, то пела песни, то беседовала с воображаемым собеседником, но к вечеру не выдержала и расплакалась. Стоя у двери, почти уткнув нос в стену, она не всхлипывая, лила слёзы, и они текли по щекам и капали на застиранную робу, а Юлька даже не пыталась их вытирать.
    В глазок заглянула принявшая смену дежурная Юлька автоматически повернула голову на звук и тут же отвернулась. Но дежурная всё же успела заметить мокрые глаза и слёзы, потому что тут же открыла кормушку.
    - Чего ревёшь? - негромко, но встревожено спросила она.
    Совсем недавно в карцере едва не повесилась малолетка, её успели вытащить из петли, и теперь дежурные были на стороже.
     - Ноги болят, - объяснила Юлька, смахивая со щёк слёзы.
     Кормушка захлопнулась, но через некоторое время открылась снова. Теперь рядом с дежурной маячило усатое лицо корпусного по кличке Горький.
     - Что, сильно болят?
     Юлька молча кивнула. Тогда он в кормушку просунул огромную раскрытую ладонь, на которой кучками по две-три лежали разные таблетки.
   - Это анальгин, это назепам, это димедрол, - тыкал он пальцем в ладонь.
   - Что  тебе дать?
     Юлька подставила свою ладошку и одними губами сказала:
   - Всё.
     Надзиратели переглянулись.
   - Ты что, она же не проснется, - испуганно сказала дежурная.
   - Проснёшься? - спросил он у Юльки.
   - Проснусь, не беспокойтесь, не впервой! - она даже закивала для пущей убедительности.
    Ещё немного поколебавшись, корпусной высыпал ей на ладонь всё, что было на его широкой, как лопата руке.
     В эту ночь, Юлька спала, чего не было ни в предыдущие, ни в последующие ночи. Ни холода металлической полосы на наре, ни холода вообще, ни боли в ногах - ничего, абсолютно ничего  не чувствовала она в эту ночь. Скорее всего, этот сон и помог ей досидеть спокойно, без явных истерик, все свои тридцать суток.
    В первые двадцать дней мороз, как на грех, доходил до 32*С. Ещё две бани прошли без ошибок с горячей водой, да и притерпелась она к боли в ногах. Самыми страшными оказались последние сутки. Никогда ещё Юлька не казалась себе таким никчемным и омерзительным существом. Память вновь и вновь подсовывала ей самые отвратительные воспоминания. Короче, совесть, если это была совесть, довела её до готовности прекратить своё гнусное существование, что она и попыталась сделать с помощью резинки от трусов. Лёжа на боку на наре надела скользящую петлю на шею, конец верёвки пропустила по спине, привязала его к щиколоткам, предварительно согнув ноги в коленях. Осталось выпрямить ноги, и затянувшаяся петля оборвала бы мучения. Юлька мысленно обратилась к умершим матери и бабушке, чтобы простили они  её, и чтобы Тот или То, что существует где-то и не вмешивается тоже извинило ей эту слабость. Потом простилась в мыслях с Лёшкой. Сказала последнее прости девчонкам. Вздохнула последний раз, и, помолясь, как умела, резко выпрямила ноги. Резинка глубоко врезалась в шею, лишила Юльку возможности дышать, в глазах потемнело, лицо налилось кровью от удушья. Уже звенело в ушах, казалось она вот-вот потеряет сознание, и всё будет кончено. Только вдруг ощутила болезненный щелчок по затылку и пяткам одновременно, резинка на шее ослабла, и она задышала часто, взахлёб. Старая, изношенная резинка лопнула, не выдержав натяжения. Оторопев от неожиданности и болезненного щелчка, Юлька только дышала, не пытаясь осмыслить происходящее. Потом расхохоталась неудержимо и радостно. И совершенно зашлась от хохота, представив свой вид со стороны: позу и физиономию, полную трагизма.
    - Юль, Юлька, ты чего? Что с тобой? - раздались испуганные голоса соседок.
    - Да так, ничего, потом расскажу, - отвечала Юлька продолжая смеяться.
    После этого настроение у неё изменилось к лучшему, и она дожила до утра без особо резких перепадов настроения, то и дело припоминая развеселившую её попытку самоубийства.
    А днём она наконец покинула ненавистное холодное помещение.
  - Всё, всё! Наконец-то! Пело в диком, сумасшедшем восторге всё её существо.
     И даже не чувствуя боли в ногах, торопливо ковыляла по коридору к своей родной 506-ой камере. Матрац с завёрнутой в него подушкой и бельём, она несла на плече, а другой рукой волокла по полу сумку и туфли, распухшие ноги в них не поместились, пришлось идти в одних носках. Но всё это не могло омрачить её чарез край бьющую радость. И улыбка цвела на её физиономии пышным цветом. Дежурная открыла дверь:
   - Юлька, Юлька-а-а! Ур-р-а!
   Руки тут же оказались свободными, на шее повисли подруги. Они звучно чмокали её куда придется, пищали и повизгивали от восторга. Кто-то застилал уже Юльке постель, кто-то пристраивал под кровать сумку. Радостные возгласы, вопросы, смешки били через край, вскипая то тут, то там. Чисты и искренни были эти гадкие, преступные девчонки с уже исковерканными судьбами, и такие молодые, что дух захватывало от жалости к ним.
   Вновь открылась дверь: на пороге с сумкой и матрацем стояла Ольга.
    - Ворона! - взвыла от восторга Юлька, и девчонки заковыляли навстречу друг другу, с трудом переставляя распухшие ноги.
   Новый всплеск объятий и поцелуев, вопросов и визгов. Когда население камеры немного успокоилось, на столе стали появляться бутики с сыром, колбасой, кусочки вафельного торта, конфеты, пряники. С удивлением и радостью встречали это великолепие виновницы всей суеты, с удовольствим затягиваясь сухими наконец сигаретами.
     А суетились все без исключения: кто-то совал наитеплейший свитер, кто-то носки. И Юлька с Ольгой принимали подношения, не в силах отказаться, и млели от обилия тепла, внимания, заботы. Наконец девчонок усадили за стол, и они принялись уничтожать то, что так бережно сохранили для них подружки. Но очень скоро, судя по взглядам, которыми они обменивались, обе столкнулись с неразрешимой проблемой:  желудок был полон до отказа, а глазами хотелось и ещё.
    - Караул! - сказала Юлька. - Больше не помещается, а я ещё хочу!
      Ольга вздыхала, с сожалением оглядывая оставшиеся бутербоды и сладости.
    - Всё, больше ни кусочка не влезет!
    - А я, пожалуй, её кусочек тортика впихну, пусть мне хуже будет, - бубнила Юлька, тяжело вздыхая.
     Светофор, сочувственно кивая, подвинула торт поближе к Юльке, однако посматривала на неё с тревогой.
    - Ой, Юль, смотри, как бы и в правду не потяжелело. Одна моя подружка после трюма перебрала так, что в больничку угодила. Не справился желудочек.
     - Не переживай! - бубнила с набитым ртом Юлька. - Мне от торта не может стать плохо. Понимаешь, от чего угодно, только не от торта, пусть и вафельного!
     Прожевав последний кусочек, Юлька попила чаю, и, тупо глядя на ещё полный стол, прошептала:
    - Люди, доведите до кровати, а то я прямо тут усну!
    Люди со смехом довели, уложили, накрыли одеялом. Юлька, сладко жмурясь, прошептала:
    - Спокойной ночи! Как же я ждала, как... - она не договорила и провалилась в сон без сновидений.
     Утром она улыбнулась раньше, чем открыла глаза, но, скинув одеяло и пытаясь засунуть ноги в тапки, сдавленно застонала от боли. Сжав упрямо зубы и держась руками за стол, кровати, стены заковыляла в сторону параши, с трудом, помогая себе руками, забралась по ступенькам, застонав присела на корточки. Справив нужду, поняла, что подняться без посторонней помощи не сможет. Лицо полыхнуло краской стыда, но выхода не было, и она, чуть не плача от боли и бессилия, позвала:
   - Девчонки, Света, Киса, снимите меня кто-нибудь отсюда, я встать не могу!
     Света с Кисой подскочили, тут же помогли подняться, под руки довели до кровати.
      - Нравится мне это - в компании на параше! Интересно, как долго я буду вот так ползать? - сатанея от злости, спросила Юлька.
     - Неделю, может две, а может и весь месяц - ответила, насидевшаяся по карцерам, Светофор.
     - Да не пугайся, легче-то будет становится с каждой неделей - успокоила она Юльку, заметив, что ту прямо перекосило при слове месяц. И хлопнула по плечу, чтобы приободрить не только словом, но и делом. Юлька вздрогнула -
    - Что? Неужели так сильно ударила?
    - Да нет, вроде не сильно, но больно почему-то, как будто кожа содрана.
    - Покажи-ка, - распорядилась Светка, задирая на Юльке свитер.
    - Цыпки! - обалдело переводя взгляд с лица на плечи Юльки, воскликнула она. - Вот такое я первый раз вижу.
    - Надо же, все руки и плечи в цыпках! Вот, неженка! Давай кремом помажу! Будто на морозе, на ветру голышом стояла!
    Светофор засмеялась и потянулась за баночкой с кремом.
     - Убери, убери! - отталкивая от себя банку, забеспокоилась Юлька. - Ещё чего не хватало! И никакая я не неженка, просто к холоду непривычная, не пингвин же я!
 Она первая засмеялась и наотрез отказалась от крема, хоть и саднило болезненно кожу.
    - Тут осталось- то, только для физиономии, где уж спину, само проидёт! - рассуждала Юлька.
       Ещё несколько дней они с Ольгой всерьёз мучились, передвигаясь по камере с помощью подруг. Но уже через неделю обе они, почти с прежней лёгкостью скакали по камере, не обращая внимания на боль и опухлость. Молодые, здоровые организмы быстро справлялись с недомоганием, и вновь, полные энергии, толкали своих обладательниц на поиски каких-нибудь развлечений и перемен.
   И перемены эти незамедлили появиться в лице двух новеньких. Одна из них была арестована в зале суда и вошла в камеру в состоянии полного расстройства и растерянности. Положила вещи и постель туда, куда ей показали и молча уселась в уголок, силясь удержаться от подступающих рыданий.
    Зато вторая, видимо, решила выступить и потребовала освободить для себя нижнее место. Народ в камере слегка смутился от такой неожиданной наглости, но не на долго.
  - А может тебе, милая, постирать что-нибудь надо? - взвилась Светофор.
  - Может на парашу на ручках отнести, да жопу вытереть? А может облизать? - расходилась она, принимая позу чайника.
  - Я тебе сейчас губы разобью, чтобы грубить больно было! - заявила новенькая и подскочила к Светофору с явным намерением ударить.
    Такого поворота никто, конечно, стерпеть не мог. И на новенькую почти одновременно навалились Ольга с Юлькой, отпихнув предварительно миниатюрную Свету. Девицу моментально сбили с ног, сопя и отталкивая друг друга, принялись тузить нахалку без шуток, не глядя, куда приходятся удары. И не оставили бы её в покое, не откройся в этот момент кормушка, и не раздайся резкий окрик корпусного:
    - В чём дело!?
   Взлохмаченные, раскрасневшиеся драчуньи пришли в себя, поднялись с пола, поправляя волосы и одежду, заявили:
     - Да ни в чём, начальник, в порядке всё ! Балуемся мы!
     - Ольга, застегнись, зараза! - сказала со смехом Юлька.
     Но Ольга не спеша убрала с пышной груди сначала прядь волос, а только потом неторопясь, стала застёгивать кофточку, при этом игриво улыбаясь, не сводившему с неё глаз корпусному. А он, не без труда оторвал наконец взгляд от соблазнительной Ольгиной груди, спросил у новенькой:
     - Тебя обижали? - камера замерла в ожидании ответа.
     - Никто меня не обижал, - отозвалась та.
     - Мы баловались, - добавила она ни на кого не глядя.
     - Значит потише балуйтесь, - буркнул корпусной с облегчением и кивнул дежурной, - Закрывай!
      Дверь закрылась, все смотрели на новенькую, которая стояла набычившись, возле самой двери, видимо, ожидая продолжения.
    - А ты, молодец! Вон место свободное, располагайся. Да не балуй больше, у нас это не одобряется, - сказала ей Юлька.
    - А зовут тебя как? - улыбаясь поинтересовалась Ольга.
    - Верой, - отозвалась новенькая, направляясь к указанному месту.
    В тот же момент вторая новенькая, пробираясь к параше, неловко споткнулась, и упала бы, не окажись рядом Ольги, которая и подхватила еле живую от смущения и страха девчонку.
     - А тебя как зовут? - спросила её Ольга своим замечательным низким голосом, невозмутимо продолжая держать ее в объятиях.
    - Катя, - чуть не плача ответила та.
    - А за что сидишь?
    - 204-ая(хулиганка, мордобой чаще всего) - неловко освобождаясь из Ольгиных объятий и краснея, пролепетала девушка.
  - И кому же ты нос разбила? - складывая руки, под высокой грудью, продолжала допрос Ольга.
   - Дай ты ей в себя придти, во навалилась на девку, - смеясь встряла Светофор.
   - Что твой следак к стене припёрла. Пусть человек сходит, куда шёл, к нам присмотрится, попривыкнет, а потом уже приставай к ней с разговорами.
   Смущаясь под общими взглядами, Катя подошла к параше.
  - Воду включи, тогда свободней себя чувствовать будешь, - посоветовала ей Ольга и, обернувшись к Юльке, зашептала:
   - Давай разыграем?
   Юлька согласно кивнула. Пока Катя была на параше, девчонки жестами оповестили всех, что её будут разыгрывать, а это означало, что любая выходка должна была поддерживаться. Никто не должен ничему удивляться, тем более возмущаться. И вступать в игру можно только против объекта розыгрыша.. Наконец всё утряслось: новенькие со своими местами и барахлом, а старенькие со своими душевными порывами.
     На проверке корпусной, всё ещё с подозрением оглядывал все лица, видимо искал следы баловства. Но не обнаружил и, успокоившись, назначил дежурную.
    - Калинина, завтра дежуришь.
    Сам черт, казалось, толкал Катю в лапы шутниц.
     - С корабля на бал, - хмыкнула, глядя на неё, дежурная.
     - А почему я? - едва слышно спросила Катя.
    - А потому что, дежурных назначаем в алфавитном порядке. Сегодня дежурила Ильина, а завтра выходит ты, другой фамилии на К в камере нет.
      Катя обречённо вздохнула.
   - А обязанности твои тебе девочки объяснят. И вообще камера хорошая, можно сказать повезло тебе, - и корпусной вышел, пряча улыбку в усы.
     В принципе, против беззлобных розыгрышей начальство ничего не имело против, скорее наоборот молчаливо поощряло. Ведь какая-нибудь шутка вносила разнообразие в монотонную, в общем-то, службу.
   Двери захлопнулись, и девчонки принялись наставлять новенькую.
     - Значит так, - говорила Ольга, загибая пальцы, - с утра выставишь мусорник, а с чайниками беги со всех ног к лестнице. Объясняю почему: на корпус каждый день привозят вместе с чаем бачок молока. Бачка хватает  на шесть чайников, то есть на три камеры. Кто первый добежит, тот молоко и пьёт, а остальные - сама понимаешь.
   Ольга сделала выразительный жест, и продолжала.
  - Так что ты смотри не оплошай, мы всегда успевали, главное, беги резво.
    - Ой, я последний раз только в школе бегала.
   - Не беда! - хмыкнула Ольга. - Ты постарайся мимо дежурной без задержки проскочить, потому что они, шутки ради, задержать пытаются, вредничают таким образом, понимаешь?
     - Понимаю, конечно, а потом?
     - Ну, а потом сахар получишь, всем поровну разделишь. Коробочки для сахара, мы с вечера на стол выставляем. Хлеб, суп, короче говоря, ты на весь день хозяйка, а что делать мы подскажем.
    Катя слушала со вниманием, то и дело кивая в знак согласия головой. По всему видать, она принадлежала к породе исполнительных, доверчивых, но не слишком сообразительных девиц, то есть была просто идеальной кандидатурой для множества розыгрышей, которые были в запасе у сидевших уже значительное время девчонок. Фактически каждую из них в своё время разыграли, и они с наслаждением отыгрывались, как только предоставлялась такая возможность. Выставить в смешном положении, разыграть такую же, как когда-то они все, недотёпу, для большинства было прямо-таки делом чести. Первый пробный шар Катя уже пропустила: указания на утро по поводу молока она приняла всерьёз. Приближался отбой, теперь вступала в действие другая часть розыгрыша:
    - Юль, а гадать сегодня можно? - стараясь чтобы голос звучал просительно, спросила Светофор.
     - Не знаю, сейчас посмотрю откуда ветер, отозвалась Юлька и полезла на окно.
     - Дайте кружку с водой!
   Кто-то налил и подал ей воду, Юлька намочила пальцы и выставила руку за решётку. Несколько секунд помолчав для большей значимости, сказала мрачно и таинственно:
     - Ветер с кладбища, можете пытать судьбу, кто смелый.
     - А как гадать? - немедленно клюнула Катя, - Я хотела бы...
     - А не боишься? - спросила Ольга громким шёпотом.
     - А разве страшно? - тоже переходя на шёпот, спросила  Катя, зябко поводя плечами.
      - Кому как, - печально уронила Юлька.
     Тряхнув головой и подобравшись, Катя решительно сказала:
    - Всё равно буду! Говорите, что надо делать.
    - Надо взять кружку, трижды плеснуть воду в сторону кладбища, потом пустую уже кружку поднести ко рту, и, не касаясь её краёв губами, громко и внятно задавать вопросы.
       - Вот так, - стала демонстрировать Ольга, поднеся свою кружку ко рту, слегка наклонила ее и забубнила нараспев:
  - Души блуждающие во мраке... откройте мне тайну моего будущего.
   Голос, отражённый от дна кружки, сделался глухим и неузнаваемым. Несколько человек прыснули, на них тут же зашикали остальные, а Юлька укоризненно добавила:
   - Ну чего вы? Знаете же, что смеяться нельзя, а то ничего не получится! Ты, Катя, вообще серьёзно всё делать должна. А по-другому лучше и не начинай.
     - Не, ну я же серьёзно! Рассказывай, что дальше делать.
     - А дальше эту фразу про души семь раз повторишь и можешь задавать свой вопрос.
    - А они мне ответят? - явно холодея от страха, спросила Катя.
    - Кто они? - удивлённо подняла тонкую бровь Ольга, но тут же спохватилась и серьёзно ответила;
     - Обычным голосом, конечно, нет, но знак какой-нибудь подадут. Если скажем ветер тебя по лицу хлестнёт, значит жди прибыли Если свист, то смотря какой, может, беда тебе просвистит, а может, обманут тебя - просвистят. Короче, это сложная наука, но у нас Юлька большая мастерица их загадки разгадывать. Так что не боись, всё тебе как есть растолкуем. Начинай, не тяни, - и Ольга подтолкнула Катю к окну.
   Под пристальными взглядами всей камеры, Катя набрала кружку воды и полезла с ней на второй ярус. Камера весело переглядывалась, но стоило Кате оглянуться все моментально делали серьёзные мины.
     Тем временем Катя выплеснула три кружки, и вскарабкалась в четвёртый раз, просунула руку с кружкой между решетками, повернула её ко рту и забормотала срывающимся голосом:
     - Души блуждающие впотьмах...
      Хохот не дал ей закончить.
      - Девчонки, ну не смейтесь, пожалуйста! Я понимаю, что смешно, но вы уж постарайтесь... - просила она шмыгая носом.
      - Не обращай внимания на этих дур, - притворно сердясь, говорила Ольга, - им палец покажи, они ха-ха ловить будут. Давай, Катюха, ещё раз!
      Процедура повторилась, но девчонки не выдержали и на этот раз. Ольга снова сумела уговорить её начать всё сначала.
       - А нельзя взять с собой сразу три кружи? - нерешительно попросила Катя.
     Ольга с сожалением развела руками и состряпала ну очень расстроенную физиономию.
    А Катя в очередной раз заголосила:
     - Души блуждающие, -  снова ее прервал смех.
      Видимо устав лазить туда сюда, Катя заартачилась было, но Ольга и тут нашлась:
     - Слушай, ты своими завываниями их растревожила, давай теперь, доводи дело до конца. Их же отпустить потом надо, поблагодарить и отпустить они народец капризный, разобидеться могут, что позвала, а не спросила ничего, от обиды такого нам наделают, что и представить страшно.
     Пугливой девчонке не оставалось ничего, как начать всё с начала. И она превзошла все ожидания: довела всех до полного изнеможения и сказала таки наконец заветную фразу требуемое количество раз.
Девчонки затаили невольно дыхание. И тут уже совершенно неожиданно для всех за окном раздался тихий посвист, а затем оглушительный рёв; это, облитая водой Катя соскочила вниз неистово визжа, и размахивая руками.
      - Чур меня, чур! - пищала она, осеняя себя крестным знамением.
     Дружно до этого хохотавшие девчонки, не менее дружно заверещали на все голоса, а потом бросились тормошить Катю, которая продолжала блажить, накрепко зажмурив глаза, даже не пытаясь вытереть, катившиеся по лицу капли.
     Бедлам этот продолжался до тех пор, пока из коридора не прикрикнула дежурная, но в окрике этом явно звучали смешинки, и объяснений она не требовала, а значит плеснули водой в Катьку либо хозники с ведома корпусного, либо сам он разошёлся, позабыв о должности и возрасте.
    Долго ещё девчонки посмеивались, фыркая и гримасничая, вспоминали, как судорожно молотила руками воздух Катя под дружные вопли всей камеры.
     А утром всех поднял крик дежурной:
   - Куда понеслась?! Стой, дубина стоеросовая!
    Ответом был Катькин удаляющийся крик:
   - За моло-ко-ом!
    И снова едва проснувшаяся камера сотрясалась от смеха. Смех, эта врачующая, и живительная человеческая способность бурлила и наполняла девчонок доброжелательностью, надеждой и верой. В тюрьме те, кто умеют шутить, ценятся на вес золота, да и как не ценить шутников, разве без них выживешь окутанный вонью квашенной капусты и рыбы? Среди алюминиевой мятой посуды, под грохот дверей и решёток? В мрачных зелёно-коричневых тонах, глядя на каменные лица надзирателей, которые мало что говорят, кроме одной короткой фразы:Не положено!
    Даже если ты очень сильно виноват, как жить питаясь липким хлебом и клейстером, который тут считается картошкой? Как жить, если за малейшую провинность могут лишить передачи, магазина, посадить в карцер. Привести к повиновению нашатырным спиртом, наручниками, тумаками?  Трудно так жить, но ещё труднее не разобидеться на обиженный тобою же мир, не озвереть, не возненавидеть, не начать мстить. Спасение в одном - в весёлости и смехе. Так веселитесь же девчонки! Веселитесь, преступницы и дряни! Вам всем ещё варит судьба змейскую похлёбку, и хлебать вам это варево предстоит полными ложками, запивая слезами и водкой, заедая всевозможными колёсами и сжигая вены наркотой. А пока смейтесь на здоровье и по-доброму! И не думайте о будущем, не гадайте о нем: вас ожидает очень мало радости и очень много горя, возможно просто лишь потому, что оказались вы не в том месте и не в то время.
         А через несколько дней, Юлька получила утверждённый Верховным судом приговор. В четверг, 22 марта ее ждал этап на зону, где предстояло ей жить, любить и ненавидеть, где предстояло сидеть долгие, не полные уже шесть лет.

                Конец
                первой части.