Третий мир

Марина Маркелова-Бондаренко
Не для того он выжил тогда, чтобы умереть теперь…

У матери Ильи был выбор: либо задохнуться и сгореть заживо, либо шагнуть с четырнадцатого этажа. Она выбрала второе. Когда уже повсюду трепыхалась огненная рвань, а удушающая гарь забивала ватой легкие, она прижала годовалого ребенка к мягкой груди, села на подоконник  и качнулась назад. Говорят, не запоминается то, что с тобой случилось в раннем детстве. А Илья запомнил: черные полоски материнских ресниц… бледный румянец щек…  развевающиеся в воздухе ярко-рыжие локоны. Как перья пламени, от которых они улетели… И холод ранней зимы.

Мать погибла сразу…

А потом был детский дом. Решетки на окнах, тараканы и ношеная одежда. Дети висели на толстых прутьях ограды и грозили кулаками миру по ту сторону забора. Они ненавидели других детей за то, что у тех были мамы и папы. За то, что те знали смысл слова «семья».

Ильи среди злых детдомовцев не было. Он всегда держался особняком. Когда его попытались впервые избить за независимость, он превратил нос зачинщика в кровавую кашу. Больше его не трогали. За огненно-рыжие волосы и короткие, как будто опаленные ресницы Илью прозвали Горелышем. 

Тогда он разделил мир на две части. В одной жили избалованные, надменные хозяева жизни, разучившиеся сострадать. В другой ; уничтоженные завистью и слабостью падшие. Люди за оградой были хозяевами жизни, детдомовцы – ¬¬падшими. Илья был чужим везде. Первых ; недолюбливал за гордыню, вторых ; за ничтожество. Он знал, что они все – это две крайности, которые рано или поздно сорвутся в бездну и разобьются, как хрусталь о мрамор. А Илья – середина, окруженная огненной стеной. И в этом центре, один, он выстроит свой третий мир. Мир избранных. Мир Горелышей.
В школе он учился в свое удовольствие, претендовал на золотую медаль, но ушел за два года до выпускного и поступил в ПТУ. Люди сильнее прежнего крутили пальцем у виска, а Илье  было не до их мнений. Он хотел уметь строить. Он научился. А для того, чтобы было на чем строить – продал выделенную ему квартиру и купил участок земли.   
 
Потом Илья поставил дом. Своими руками, доска к доске. Покрыл стены оранжевой краской, окна обвел красным. Дом бросался в глаза, но, опасаясь странноватого хозяина, люди обходили здание стороной. Илья не расстраивался. В его нарождающемся мире не было места «обыкновенным». Илья знал: когда природа устанет идти на поводу у людей, миллионы бесполезных умрут, а останутся избранные.  Его творение не рухнет, как городские человеческие ульи. Небоскребы превратятся в груду бетонного мусора, а деревянный дом выстоит. Несокрушимая колыбель одного из создателей.

Так и вышло, когда Земля, уставшая от человеческой наглости, изменила свои законы. Илья сидел в кресле-качалке и слушал, как по ту сторону стен рушится то, что считалось бессмертным. Там гибли люди, но он  не мог и не хотел им помогать. Потому что так решила Земля. Она уничтожала только неугодных, не трогая тех, кто был создан для передела мира.

Когда полыхнуло пламя, Илья поднялся с кресла. Он, крещеный огнем, встал у окна и увидел, как грозная стихия облизывает и грызет останки большого города, уничтожая то, что старалось выжить. Она не насытилась, когда подползла к оранжевому дому с красными окнами, но не тронула того, кто победил огонь когда-то.

Когда старый мир умер, Илья вышел на крыльцо. Земля дышала пеплом, а небо было тяжелее горя. Горелыш стоял один среди того, что подарили ему  для строительства.  И тогда понял, что не справится один. Что его идеальный третий мир – это его дом. И его он уже построил. Давно. Для себя, единственного.

Только настоящий мир ; это всегда больше, чем один человек. И теперь, когда еще надо усердно потрудиться, чтобы найти выживших, самое время, создавать то, что Земля уже не захочет уничтожать. Не третий, а единственный мир, не терпящий разделений и сословных лестниц.

Он выжил тогда, чтобы жить теперь…