Дневник серебряного века.
Теплым весенним вечером, тысяча девятьсот шестого года, Антон Антонович Светлов нетвердой поступью вышел из ресторана маленькой станции, в пригороде Петербурга. Встав под вокзальными часами, он стал внимательно изучать циферблат. Часы показывали полдень. Антон Антонович помотал головой и достал из кармана жилета серебряные часы на цепочке. Стрелки показывали полночь. Тогда, Светлов решил прибегнуть к посторонней помощи. Он подозвал к себе пьяненького вокзального служащего.
- Скажи, любезный, который теперь час?
- Не могу знать, ваше благородие! - выкрикнул служащий так громко, что Антон Антонович поморщился.
- Какое же я тебе "благородие", дурья твоя башка! - недовольно сказал он, прочищая заложеное ухо пальцем.
- Виноват, ваше сиятельство!
- Ишь, куда хватил! Сиятельство... А скажи, любезный, - продолжал допрашивать Светлов - скоро ли прибудет поезд до Петербурга?
- Не могу знать, барин!
Антон Антонович совсем расстроился.
- Да ты, я вижу, голубчик, совершеннейший болван!...
- Так точно, болван-с! - обрадовался служащий.
- Чертов болван! - выругался Светлов - Да как же мне выбраться из этой проклятой дыры?! Мне ведь нужно в Петербург!
- Это вам, барин, надобно дойти до нижнего озера и подняться на горку. Там дорога до самого Петербурга! Наймете извозчика и он домчит вас, барин, быстрее ветра!...
- Ну брат, спасибо, выручил! Не такой уж ты оказался дурень, как я погляжу... Даже видны явные проблески зачатков интеллекта... Хотя, до Пушкина тебе, конечно, еще очень далеко...
- Рад служить известному лицу-с! - лукаво ухмыльнулся служащий.
- Ну прощай, служивый!
Выйдя на платформу, Светлов задумался о том, что этот мужик имел ввиду. Известность его как поэта или, как завсегдатая ресторанов... После путешествий, ранней весной, по приморской железной дороге, от одной станции к другой, Светлов написал цикл стихов, которые прославили его, не только в узком литературном кругу декадентов, но и далеко за его пределами. Наметилась даже некоторая популярность среди народа.
"Скорее всего, он имел ввиду ресторан..." - подумал Светлов - "Откуда ему знать мои стихи, ведь до Пушкина мне еще очень далеко..."
Антон Антонович был красив собой, имел мощное, атлетическое телосложение и высокий рост. Иными словами, если бы к голове Аполлона приставили туловище Геракла, то получился бы Антон Антонович. Он носил дорогие, безукоризненно сшитые костюмы, поэтому на таких вот маленьких вокзалах, его принимали за знатного иностранца. После безвременной смерти отца, Светлов получил приличное наследство, но выбрав своим жизненным призванием поэтическое поприще, он оставил за собой сомнительную радость литературного заработка, и как все литераторы, ходил по редакциям и получал авансы.
На платформе было пусто и темно. Легкий ветерок приятно обдувал хмельную голову. Вдали, светил зеленый огонь семафора, словно показывая Светлову, что путь свободен... Из темноты слышался лай собак, на разные голоса. Где-то поблизости играла гармонь и раздавались веселые пьяные вопли. Глядя на освещенные окна вокзала, Светлов, в который раз, испытал чувство бездомности и одиночества. Он, только что, вышел из ярко освещенного зала, в котором за столами сидели люди, лилось вино, говорились пьяные речи, звучала музыка, но теперь, он стоял на пустынной платформе один, и решительно никому не было до него дела. Немного погрустив, Антон Антонович обошел здание вокзала и направился к лесному озеру, блестевшему из-за деревьев. С восточной стороны над озером возвышалась гора, на которой находилась церковь и старое кладбище. Перед озером дорожка раздваивалась.Одна тропинка вела наверх и терялась между кустами и склепами, а другая огибала гору внизу. Стройные гладкоствольные сосны нависали над водой, отражаясь в ней под разными углами. Антон Антонович стал бродить между склепами и читать надписи на надгробиях. Некоторые надписи были удивительные, но больше всего Светлову понравилась эпитафия в стихах, выбитая на гранитной плите, на могиле Агафона Агафоновича Пузановского, министра в отставке:
На министерском поприще почил ты, вроде,
На службу царь тебя благословил.
Любим ты был, во всем простом народе,
Народ ты, как своих детей любил!
Но пробил час, пришла с косой невеста,
Оставил ты Россию навсегда!
Спокойно спи, не будет пусто место,
Министры, ведь, царю нужны всегда!
Придут твои друзья, тебе на смену,
Займут, твой министерский кабинет.
Врагам они, уж не простят измену,
Враги, уж им за все дадут ответ!
Начитавшись вдоволь, Светлов стал обозревать окрестности. На другом берегу терялись в наступающем тумане дачные домики. Лампады, тускло горящие в окнах, сквозь туман казались призрачными лесными огоньками. Закат отражался в озере нежно-розовым цветом. Вдали, над еловым лесом заклубился дым паровоза, который двигался в направлении Петербурга. Поезд подходил к станции, от которой Антон Антонович только что отошел...
- Проклятие! - Проворчал Светлов, вспоминая глупого вокзального служащего...
Тропинка, огибающая озеро, белела в наступившей темноте. Иногда, по ней молча проходили пары или одинокие силуэты. Одна пара, проходя под горой, вдруг стала напевать веселую песенку. Мужчина, густым баритоном старательно выводил легкомысленные куплеты. Баритону, противным голосом подпискивала дама. Вдруг, ее голос сорвался на визг. Дама чуть не упала в озеро, увидев в темноте Антона Антоновича. Стоя среди могил в неподвижной позе, со скрещенными на груди руками, он напоминал призрака и производил зловещее впечатление. Антон Антонович был вынужден спрятаться за склеп. Внизу начали скандалить и посылать проклятия в адрес Светлова. Он долго крепился, сидя за склепом на карачках. Затем он не выдержал, высунулся из-за склепа, несколько раз проухал по-совиному и бросил вниз огромную тяжелую шишку, найденную им под сосной. Светлов не целился специально, но, кажется, шишка угодила прямо в визгливую даму... Дама заверещала еще пронзительнее. Антон Антонович решил поскорее выбираться из этого царства мертвых. Он стал карабкаться вверх по горе, хватаясь руками за кусты, цепляясь одеждой за ограды могил и поминутно чертыхаясь.
Через четверть часа, он наконец выбрался на дорогу, весь в паутине, растрепаный, с прилипшими к костюму листьями и иголками. На дороге, Светлову с трудом удалось нанять извозчика до Петербурга. Извозчик, как назло, был с похмелья... Он не ругался на лошадь, и на окружающих, как все нормальные люди его профессии, а сидел тихо, как сыч, еле понукая лошадь. Вследствие этого, экипаж двигался чрезвычайно медленно и его, то и дело, обгоняли семенящие рядом собаки. Вместо извозчика, всю дорогу ругался Антон Антонович. Он выразил призрачную надежду на то, что экипаж прибудет в Петербург хотя бы к началу июня... Наконец, с Поклонной горы показались очертания и огни Петербурга. Спустя каких-нибудь два часа, Светлов оказался на набережной Невы, перед своим домом в стиле "модерн", где он занимал большую пятикомнатную квартиру, на четвертом этаже, с прислугой. В крайнем раздражении Антон Антонович поднялся наверх, вошел в квартиру и не раздеваясь проследовал в свою любимую угловую комнату, с тремя большими "панорамными" окнами. Пока прислуга Дунька, кряхтя разжигала камин, он устроился в удобном кресле и стал рассеянно смотреть в окно, которое простиралось от пола до потолка. В нем можно было видеть и птиц в небе и прохожих на набережной. Вообще, из окон квартиры открывался великолепный вид на Петербург. Было видно все, что полагается: Зимний дворец, Адмиралтейство, Исаакиевский собор, Петропавловскую крепость, Стрелку Васильевского острова, мосты, освещенные вереницами фонарей, и широкую Неву, темнеющую в подступавшем тумане. Ни птиц ни прохожих не было видно, так как туман становился всё более густым. Все ориентиры города постепенно исчезали. Лишь цепочки тусклых фонарей, изогнутой линией показывали изгибы мостов, да на дальнем берегу, редкие огни в окнах домов, напоминали о существовании призрачного города. Единственное светлое пятно розовело над шпилем Петропавловской крепости, и розовый зыбкий шпиль отражался в тяжелой, неподвижной, темной Неве.
Антон Антонович любил Петербург странной, мучительной, почти чувственной любовью. Эта любовь горела в нем, сжигая изнутри, как страсть, как еще не написаные стихи. Стихи же, обычно, приходили ночью, ниоткуда, наплывая в виде странных образов. Светлов записывал образы, пока бледно-серое утро не просачивалось в его кабинет и не рассеивало поэтические туманы. Тогда, Антон Антонович засыпал, измученный и счастливый.
Сейчас, он нашел в себе силы только на то, чтобы раздеться и кулем повалиться на кровать. Ему приснилось странное: Высокая стройная женщина в темно-синем платье и шляпе с вуалью, шла сквозь туман по мосту и розовый клочок неба светился над ее головой.
Утром, примерно в половине восьмого, Антона Антоновича разбудили чьи-то истошные вопли. Он вскочил и заметался по комнате думая, что начался пожар. Оказалось, что за стеной его спальни, в другой квартире, соседка Светлова по лестничной площадке, юная розовощекая барышня пятнадцати лет, изо всех сил лупит по клавишам рояля и вопит во все горло модный романс "Уймитесь волнения страсти"... Антон Антонович, кутаясь в халат, проследовал к камину, на ходу суля проклятия и барышне, невовремя почувствовавшей "волнения страсти", и ее роялю "Беккер", и даже, ни в чем не повинному автору злополучного произведения - Глинке. Устроившись в кресле перед камином, Светлов нахохлился как воробей и стал рассеянно ворошить кривой кочергой холодные угли. Прошло четверть часа, но "волнения страсти" и не думали униматься... Антон Антонович побродил по комнатам, посидел на подоконнике глядя на Неву, прочитал в газете критическую статью, посвященную его персоне. Окончательно отчаявшись уснуть, он решил сходить в издательство, с которым сотрудничал.
Кое-как позавтракав и переменив костюм, Антон Антонович вышел из дома. Погода была прекрасной: пригревало солнце, щебетали птицы, свежий ветер с Невы продувал сонную голову. Гувернантки выводили на прогулки детишек, закутанных с головы до ног так, что было совершенно невозможно определить пол ребенка. Дети бегали и отчаянно драли глотки. Светлов неспеша преодолел Троицкий мост, обозревая великолепную панораму Петербурга, пересек Марсово поле, и закоулками вышел на Итальянскую улицу, где и находилось издательство. Поднимаясь по лестнице, Антон Антонович думал о том, что некоторые коллеги по искусству, считают его холодным и надменным, тогда как другие полагают, что он тихий и застенчивый человек. Причем, и те и другие приписывают эти качества беспробудному пьянству, утверждая, что Светлов так любит приложиться к бутылке, что никому и не снилось... Если бы коллеги застали Антона Антоновича прошлым вечером за тем, как он ожесточенно карабкается в гору, среди склепов и крестов, то вынесли бы они заключение: "по пьяной лавочке"... Впрочем, это полностью соответствовало истине...
Поднявшись по лестнице, Светлов вошел в просторный кабинет редактора. Его звали Карл Карлович Крафт. Сотрудники издательства не могли сразу, с наскока выговорить его имя и отчество, поэтому при встрече называли его "господин редактор", а за глаза просто - "кар-кар"... Редактор носил английские клетчатые костюмы, кепи, высокие ботинки на шнуровке, и вообще, напоминал Шерлока Холмса, перед схваткой с профессором Мориарти у Рейхенбахсского водопада. На лице редактора постоянно находилась обворожительная, как он считал, улыбка, простиравшаяся от уха до уха. Крафт пользовался ей даже когда хотел сообщить неприятные известия. На самом деле, улыбка эта походила на волчий оскал и собеседнику казалось, что сейчас его будут кусать.
Крафт принял Антона Антоновича с чрезвычайным радушием. Он выбежал из-за стола, обнял и даже поцеловал Светлова, не забывая обворожительно улыбаться. Антон Антонович опасливо отстранился.
- Антон Антонович, голубчик! - кричал Крафт - Куда же это вы подевались?! Совсем забыли старика! А? Где это вас носит? Такой талант нельзя зарывать в землю!... Ну да ничего, я прославлю вас на всю Россию, вот увидите! Ни о ком не пишут столько, сколько о вас в нашем журнале...
- На прошлой неделе, - возразил Светлов - ваш любимый критик О. О. Объективнейший обозвал меня в своей статье "убогим полудекадентом"... А теперь прячется от меня... Видимо боится, что я ему физиономию начищу...
- Ну, успокойтесь, голубчик! - ухмыльнулся Крафт - В конце концов, Объективнейшего можно понять, и даже, частично, оправдать тем, что новое искусство, поначалу, всегда непонятно широкой аудитории... К тому же, Объективнейший поместил в журнале, вместе со статьей, ваше великолепное фото, и теперь все барышни как с ума посходили!... Вы бы видели, сколько в редакцию пришло возмущенных писем от читателей, в основном от женщин, и все в вашу зашиту, и с изощренными ругательствами и угрозами в адрес О.О.О. К тому же, отрицательный отзыв тоже работает на вас, косвенным образом... Вот так-то, голубчик. Пройдет совсем немного времени и все женщины России будут биться в конвульсиях на ваших поэтических вечерах!...
После обсуждения литературных новостей и сплетен, они перешли к текущим делам. Тут выяснилось, что последняя книга Светлова, выпущенная издательством, раскупается недостаточно хорошо, и все по той же причине: Простой обыватель пугается нового декадентского искусства, а настоящих ценителей не так много, как хотелось бы... Некоторое время обсуждали, что делать, чтобы привлечь массового читателя. Тут, Крафт, видя огорченное лицо Светлова, решил подбодрить его, самой очаровательной своей улыбкой. Антон Антонович, завидев волчий оскал понял, что дело плохо и надо бежать. Быстро попрощавшись и пообещав заскочить на неделе, он вылетел из кабинета и вприпрыжку поскакал вниз по лестнице. Выходя из редакции он думал о том, что еще легко отделался, а проблемы с книжкой это, в сущности, такие пустяки, о которых не стоит переживать. В кабинете редактора никто не задерживался надолго...
Выбежав на улицу, Светлов повернул на Невский проспект. Тот, кто бывал на Невском проспекте знает, что там совершенно невозможно стоять спокойно. Тут же начинаются толчки в спину, в бока , и в другие места, необойденные заботой добропорядочных господ. Людское море подхватило Светлова, как утлую лодченку, и понесло в сторону Николаевского вокзала. Антон Антонович любил Невский проспект, где соединились поистине несоединимые архитектурные стили и направления. Однако, остановиться и осмотреть какой-нибудь старинный балкон с колоннами или заглянуть под лошадь Клодта на Аничковом мосту, совершенно не представлялось возможным. Спокойно прогуляться по Невскому, можно было только в поздний час, когда ярко горят фонари, сверкают витрины магазинов, ресторанов, светятся окна домов и дворцов. Тогда, можно спокойно встать посередине тротуара, задрать голову к небу и неспеша разглядывать статуи на крышах или шар на доме Зингера. При этом, редкие прохожие, идущие мимо и впервые увидевшие человека, спокойно стоящего посреди Невского, опасливо обходят его стороной... Затем они задирают голову по его примеру, в надежде разглядеть наверху невероятные чудеса, но не обнаружив ничего замечательного, в страхе бегут прочь. Но это вечером, а сейчас Антон Антонович несся как угорелый, не имея возможности остановиться, и видя перед собой только спины бегущих впереди. Где-то за Николаевским вокзалом, людское море вытолкнуло Светлова в узкий безлюдный переулок. Пробежав по инерции еще с пол-версты, Антон Антонович очутился неподалеку от Таврического сада. Купив в лавке сдобную булку, он дошел до сада, вошел внутрь, сел на скамейку возле пруда и стал кормить подлетающих воробьев и голубей. Через некоторое время булка кончилась, но птиц становилось все больше. Они громко галдели, не стесняясь ходили по новым туфлям Антона Антоновича и запрыгивали на скамейку. Светлов бросился бежать, пересел на скамейку с другой стороны пруда и стал с интересом разглядывать гуляющих. Вот, мимо проползли две дряхлые старушки в чепчиках. Они хотели было присесть отдохнуть, но посмотрев на Светлова и пошептавшись, решили доползти до следующей скамейки. Потом прошли две юные курсистки. Они косились на Антона Антоновича, хихикали, о чем-то шептались и пихали друг друга локтями. Тут, мимо скамейки проскакала вприпрыжку толстая красная девочка с леденцом на палочке за щекой. Она вернулась, на мгновение остановилась перед скамейкой, вынула изо рта леденец, показала Антону Антоновичу красный язык и поскакала дальше. За ней, задыхаясь бежала гувернантка, в узком платье и съехавшей на бок шляпе. Проковылял, скрипя деревянной ногой, бравый полковник в военном мундире. Он бросил на Светлова недовольный взгляд, видимо подозревая в нем иностранного шпиона... Крупная величественная дама вела за руку мальчика лет четырех. Ребенок был очаровательный: с ангельским личиком и золотистыми кудряшками, выбивающимися из-под новенькой бескозырки. Костюм моряка дополняли белейшие гольфы и сверкающие начищенные ботинки. Светлов залюбовался ребенком и стал раздумывать, как из таких ангельских детей потом вырастают всякие мерзавцы, встречающиеся на каждом шагу... Тем временем, ангел в образе моряка воспользовался тем, что мамаша на минуту отпустила его руку, чтобы припудрить себе лоб. Он тут же подбежал к ближайшей луже и изловчившись прыгнул в самый ее центр, разбрызгивая грязь во все стороны. Он стоял почти по колено в воде, смотрел на почерневшие гольфы и на его лице сияла счастливая улыбка. Мамаша, почуяв неладное, обернулась и схватилась за сердце. Увидев такое грязное надругательство над новым костюмом, она схватила моряка за руку и вырвала его из родной стихии на грешную землю. Затем, она влепила ему такую звонкую оплеуху, что неподалеку взлетели все воробьи и голуби, а фуражка укатилась в ближайшие кусты. Моряк стал истошно драть глотку, но мамаша отвесила оплеуху полегче и вопли сразу прекратились... Пара направилась домой, где моряка ждала ненавистная манная каша и рыбий жир. Глядя на эту сцену, Светлов подумал, что нашел ответ на вопрос о том, как из милых детей вырастают всякие мерзавцы...
Наблюдать за гуляющими ему расхотелось. Светлов решил навестить своих знакомых литераторов, проживавших здесь же, на Таврической, в шестом этаже большого закругленного дома с мансардой в виде башни. Тем более, что литераторы давно уже зазывали Светлова в гости и сокрушались, что он сидит где-то бирюком со своими фантазиями, а их совсем позабыл... Хозяева квартиры были очень гостеприимные люди и у них всегда толпились самые разные представители творческой интеллигнеции. Писатели, поэты, философы, художники, актеры, музыканты, все находили в этом доме что-то интересное для себя. Вообще, после того как захирела революция 1905 года и наступила глухая реакция, искусство расцвело махровым цветом декаданса... В театрах ставились умопомрачительные спектакли, философы развивали парадоксальные идеи, художники писали черт знает что... Не отставали и поэты. По пьесе Светлова, в начале этого года был поставлен спектакль, вызвавший скандалы в Петербурге и Москве. Споры не утихли до сих пор. Стихи Светлова тоже шокировали обывателя и все считали его отъявленным декадентом, хотя сам себя он считал символистом...
Антон Антонович вошел в парадное и поднялся по лестнице на шестой этаж. Дверь в квартиру писателей никогда не запиралась, но зато сильно скрипела. По скрипу хозяева определяли, что кто-то пришел. Пока Светлов топтался в прихожей, к нему навстречу уже вышел хозяин, пожилой человек с бородой. Он был знаменитым петербуржским писателем. Раскинув руки, будто собираясь взлететь, он приблизился к Антону Антоновичу и набросился на него с объятиями. Они обнялись и расцеловались. Причем, писатель чмокнул Светлова в выбритую щеку, а Антон Антонович угодил губами писателю в бороду, так как кроме глаз и бороды, на лице того, больше решительно ничего не было видно. Ну не в глаза же, в самом деле, было его целовать...
Писатель, подталкивая Светлова в спину, втолкнул его в большую залу, где уже толпилось человек сорок. Вытащив упиравшегося Светлова в центр залы, хозяин потребовал минуту тишины и громко объявил:
- Господа, сегодня нас, наконец-то, осчастливил своим присутствием наш любимый, прекрасный, несравненный, талантливейший Антон Антонович Светлов!... Прошу его поприветствовать, господа!
Раздался общий одобрительный гул и редкие хлопки. Светлов не знал куда деваться. Все и так знали кто он такой, и совсем необязательно было его так нелепо представлять... Антон Антонович схватил с подноса бокал с лиловим вином и забился в угол, ожидая, когда утихнет шум вызванный его появлением. Из угла, Светлов стал разглядывать собравшееся общество. Как и полагалось декадентам, все были одеты ярко и вызывающе. Правда, мужчины облачились в банальные сюртуки, (кроме одного, одетого в красное домино с черной маской) зато у некоторых из них были подкрашены глаза, нарумянены щеки и приклеены маленькие черные мушки, которые весьма контрастировали с их лопатообразными бородами... В отличие от мужчин, декадентские дамы были одеты столь вызывающе, что появись они в таких нарядах на улице, их тот час забрали бы в участок, за оскорбление достоинства мирных граждан своим внешним видом... Светлов насчитал только двух дам одетых тривиально, по сравнению с другими... Первая дама, прохаживалась среди гостей в первозданном костюме Евы... Она прикрывала неподлежащее всеобщему обозрению место небольшой книжкой, в которой Антон Антонович сразу опознал томик своих стихов... Когда дама зевала от скуки, то прикрывала книжкой рот, так как рукой, такой рот прикрыть было невозможно... Вторая дама была одета в мужской костюм, галстук и шляпу, но при этом на ней не было обуви. Она сидела в кресле, высоко закинув ногу на ногу, шевеля пальчиками, с накрашенными ярко-красным лаком ногтями и попыхивала огромной изжеваннной сигарой, торчащей из уголка ее губ. Незнакомый юноша женственного вида, подмигнул Светлову и улыбнулся. Антон Антонович криво ухмыльнулся и спрятался за высокого толстяка, читавшего в этот момент доклад. Толстяк еле разместился за небольшой трибуной, на которой стояли графин с водой и стакан. Докладчик то и дело гремел графином, наполнял стакан и жадно пил воду, после чего протирал лысину изящным кружевным платочком. Антон Антонович стал слушать доклад.
- Господа, все мы знаем и любим наш прекрасный, таинственный, величественный Петербург! Мы с вами исходили вдоль и поперек все его проспекты, площади, мосты, острова, переулки и закоулки, побывали во всех пригородах, с их прекрасными дворцово-парковыми ансамблями! Мы знаем всю историю Петербурга, от самого его основания Петром Великим! Знаем всех царей, императриц, великих полководцев, мореплавателей, ученых, прославивших наш город на весь мир! Мы знаем и любим всё великое искусство, созданное его великими жителями! Мы любим Пушкина, Гоголя, Достоевского! Знаем где они жили в разные годы и какие улицы населяли своими героями - "германами" и "раскольниковыми"... И вот, в какой-то момент, господа, нам начинает казаться очень маленьким и полностью изученным этот огромный город! Мы начинаем узнавать разные страны и города, забираемся в самые экзотические уголки мира, (конечно, кому это позволяют средства) и в какой-то момент, вся наша планета начинает казаться нам нестерпимо маленькой...
Докладчик отпил воды, протер платочком лысину и продолжил.
- Нам не хватает простора, не хватает воздуха! Нам уже хочется вырваться в мировые пространства и лететь с невероятной скоростью к звездам! В наших мечтах, мы взлетаем и начинаем кружиться над землей на огромной высоте, с которой всё на нашей планете кажется маленьким и незначительным. Например, египетская пирамида кажется нам спичечной коробкой, торчащей углом из песка. Эйфелева башня кажется нам оброненной дамской шпилькой, а купол Исаакия - крышкой чернильницы... Мы поднимаемся все выше и с упоением летаем в пространствах, пока вдруг не обнаруживаем странную вещь: мировое пространство оказывается каким-то пыльным чердаком, заваленным разным хламом... Наша Земля предстает перед нами простым голубым мячиком, Сатурн, с его кольцами, детской игрушкой "юла", а само Солнце воообще, оказывается желтком яичницы-глазуньи, где белком является галактика "Млечный путь"... Всё, что мы видим в космосе, оказывается гораздо более скучным и унылым чем то, что мы оставили на земле!... Мы возвращаемся на Землю и снова попадаем в наш любимый, таинственный, невероятный город, который оказывается таким огромным и непостижимым! И тут мы понимаем, что и трех жизней будет мало, чтобы полностью узнать этот город, разгадать его загадку, познать его суть!... Я кончил, господа, спасибо за внимание!
Докладчик стал раскланиваться. Раздались аплодисменты. Расстроганный толстяк, громко сморкался в свой кружевной платочек. Антон Антонович незаметно перешел в другую комнату, где собрались молодые писатели. Они оживленно спорили и махали друг на друга руками. До Светлова доносились обрывочные фразы.
- А я вам говорю, что Гоголь всю жизнь писал с юмором только для того, чтобы подавлять то темное и страшное, что сидело в нем, и что, в конце концов, его и погубило!
Это кричал человек с огромным изогнутым носом, и черными гладкими волосами до плеч. При этом, он наскакивал на собеседника, пытаясь его клюнуть своим длинным носом. Другой человек, румяный и круглый, тихо доказывал, что величайшим произведением девятнадцатого века, является роман "Обломов", Гончарова, что Обломов - практически святой, и Гончаров показал святого мученика русской усадьбы девятнадцатого века. С ним категорически не соглашался маленький курчавый писатель с бакенбардами, который утверждал, что до Пушкина-то, слава богу, никто не доплюнет... Зачем кому-то доплевывать до Пушкина - писатель не пояснил.
Антон Антонович недолго пробыл в этой комнате, так как точно знал, что величайшим человеком девятнадцатого века, был поэт и философ Владимир Соловьев.
Светлов вернулся в залу. Тут выяснилось, что его давно все ищут, чтобы просить прочесть новые стихи. Раздались выкрики "просим" и "браво". Антон Антонович не заставил себя долго упрашивать. Он взошел на трибуну, обвел все собрание каменным взглядом, и дождавшись полной тишины стал читать своим прекрасным голосом. Стихи произвели на всех большое впечатление. Многие дамы, и даже мужчины, плакали, украдкой утирая слезы. Дама в костюме Евы, забыв прикрыть место не подлежащее обозрению, прижала книжку Светлова к груди и смотрела на Антона Антоновича глазами полными слез. У дамы в мужском костюме погасла сигара, потому что она заливала ее слезами, непрерывно текущими из глаз. После того, как Антон Антонович кончил читать, несколько мгновений стояла тишина, а затем раздались бурные аплодисменты и выкрики "браво". К нему подходили, жали руку, благодарили за прекрасное чтение. Кто-то лез целоваться, а один видный писатель мрачно заявил, что Антон Антонович, в этом вертепе, как ангел спустившийся в преисподнюю... Далее, литературная часть вечера постепенно захирела. После стихов Светлова никто не хотел выступать со своими скучными докладами. Вскоре, все общество перешло в столовую, где уже были накрыты столы с вереницами всевозможных бутылок. Дама в первозданном костюме, решила по случаю банкета придать себе более официальный вид и немного одеться. Скрепя сердце и тяготясь формализмом окружающих, она тяжело вздохнула и повязала на шею большую белую салфетку, наполовину прикрывшую ее внушительный бюст... Дама в мужском костюме зажгла новую сигару и помещение наполнилось густым зловонным дымом. Все расселись за столами, и под выстрелы пробок и звон бокалов посыпались тосты. По мере того, как пустели бутылки, диапазон тостов стал расширяться, от крайнего декадентства до крайнего марксизма... Кто-то уже предлагал ехать к цыганам и в номера, в то время как другие - собирались организовать штурм зимнего дворца батюшки царя... Все кричали и перебивали друг друга. Известный баритон, явно красуясь, грянул какую-то арию так, что зазвенели фужеры и одна дама, вздрогнув, выронила на себя тарелку с рыбой. Вскоре, начались мелкие стычки. Два ветхих старичка-пушкиниста сцепились из-за разного толкования двусмысленных мест в "Гаврилиаде"... Они уже хотели вступить в рукопашную, но их вовремя растащили в разные стороны. При этом, пожилая дама, воскликнув "ин вино веритас!", треснула одного из разнимавших по голове металлическим веером. Обстановка все больше накалялась. Общая удушающе-декадентская атмосфера вечера стала тяготить Антона Антоновича. Ему захотелось на свежий воздух. Пообещав заглянуть на неделе, он распрощался с хозяином и быстро покинув квартиру, спустился по гулкой лестнице и вышел на улицу.
Уже зажигались фонари, вечерний воздух был свежим и прохладным, и Светлов вдыхал его полной грудью. После подобных литературных сборищ он чувствовал себя странно, будто сделал что-то плохое и безнравственное, и стал даже отказываться от приглашений выступить с чтением стихов в театре или концертном зале. Его не покидали мучительные раздумья о том какую ненужную,пустую, и в сущности бессмысленную жизнь он ведет. Даже стихи, единственное дело к которому Светлов чувствовал призвание, радовали его только в момент их написания, когда вдохновение делало все вокруг необычным и значимым. Читая стихи на публике он не переставал с отчаянием думать о том что его призвание развлекать декадентских дураков и дур. Правда другой публики, способной до тонкостей понять то что он написал у Светлова не было. Поэтому время от времени ему приходилось погружаться в этот ненавистный мир, частью которого являлся и он сам. Отсюда появлялась меланхолия и тоска которую удваивал этот больной мрачный город. Когда над городом так низко висит свинцовое небо, невольно улавливаешь малейшие его нюансы и настроение меняется так же часто как на небе тучи. Антон Антонович чувствовал себя гадко и решил напиться чтобы как-то закончить этот бессмысленный день. Он направился на Царскосельский вокзал где во втором этаже находился ресторан. Светлов называл свое пьянство созерцательным и творческим. Он пил не только для того чтобы напиться и не только для веселья, а для того чтобы все вокруг вдруг преобразилось, стало загадочным, а за простыми вещами открылся их тайный смысл. Приходило легкое вдохновение которое он впоследствии переплавлял в стихи. И тогда в самых пошлых и обыденных вещах открывалось высокое. Антон Антонович перешел Невский уворачиваясь от толпы и рискуя попасть под извозчика. Он разглядывал дома и дворцы выраставшие громадами в тусклом свете фонарей. Таинственные тени ложились на балконы домов, сгущались в маленьких двориках с их чахлыми садами. Светлов переходил из света фонарей в лиловую темноту подворотен и сам казался тенью. Через проходные дворы были видны параллельные улицы и там другие тени перебегали из света в сумрак. Статуи на крышах, окрашиваясь первыми закатными лучами, становились зловещими кроваво-красными силуэтами. Антон Антонович вошел в недавно построеное здание Царскосельского вокзала и поднялся на второй этаж. Стрелка сломанного барометра на стене как всегда показывала " бурю". Антон Антонович занял столик возле окна и спросил себе вина и устриц. Ресторан был перворазрядный, со множеством пальм и зеркал. Дамы в красивых платьях гордо восседали среди ведер с шампанским. Мужчины напившись вели себя прилично. Иногда забегал всполошенный пассажир в дорожном костюме, выпивал рюмку прямо у стойки и сломя голову несся обратно боясь опоздать на поезд. Антон Антонович стал смотреть вниз на платформу не забывая пить терпкое вино. На платформе царила обычная суета и хаос. Бежали с чемоданами отъезжающие, толпились у вагонов провожающие, покрикивали на тех и других носильщики. Вокзал освещался ярким мертвенно-белым светом. Светлов заказал вторую бутылку вина и пил совсем забыв про устриц. Ему всегда нравилась суета больших вокзалов. Появлялось романтическое ощущение путешествия. Может быть в неведомые страны, а может просто в Москву к старым друзьям литераторам. Пар от паровозов расклубился по всей платформе как туман. Вдруг из клубов пара, как из тумана, появилась высокая стройная женщина в темно-синем платье и шляпе с вуалью. Лица под вуалью не было видно, перья на шляпе покачивались в такт шагам. Светлов не понимал видит ли он загадочную даму наяву, или она образовалась из винных паров в его опьяненном сознании. Видение исчезло так же быстро как появилось. Хаотичная суета вокзала вновь пришла в движение. Светлов уже несколько раз видел эту даму в странных снах. Он понимал что это вовсе не какая-то обычная женщина, а некая энергетическая субстанция пришедшая из иных, лиловых миров. В снах она водила его по своим мирам, но проснувшись он забывал все кроме смутного воспоминания о некой даме. Она стала его страстью. Он бродил по улицам в надежде отыскать знакомый силуэт, заглядывал в тысячи женских глаз и не находил те единственные, необыкновенные, виденные в снах и забытые. Светлов понимал что никогда не сможет обладать объектом своей страсти и это приносило ему еще большие мучения. Он много пил, чтобы хоть в хмельном вдохновении узреть свое необыкновенное видение. Встречался со множеством женщин, чтобы в страстных объятиях забывать о той, единственной и недостижимой. Вот и сейчас, допив лиловое вино, Светлов отправился искать меблированные комнаты для свиданий, находящиеся неподалеку от вокзала. На улице стало совсем темно, пошел дождь. Антон Антонович поднял ворот пиджака, надвинул шляпу на глаза и засунул руки в карманы. Он свернул в переулок сгибающийся под прямым углом и по нему вышел на Гороховую. Прохожих становилось все меньше, а фонари горели все ярче. Дождь усиливался и Антон Антонович решил немного переждать в трактире мимо которого как раз проходил. Он спустился по ступенькам в помещение с овальными потолками, напоминающее винный погреб. В трактире тускло горел свет, стоял гул голосов и пахло спиртом. За деревянными столами сидели посетители, очертания которых были весьма зловещи. Светлов заказал пиво и какую-то рыбу, название которой пьяный хозяин не смог выговорить, и уселся за свободный стол в самом темном углу. Сквозь маленькие окна у потолка, были видны прохожие-тени бегущие от одного фонаря к другому. Мокрое стекло делало фонари зыбкими тусклыми пятнами. Пьяные посетители трактира сбившись в кучки, то тихо нашептывали что-то друг другу обнимаясь и сталкиваясь лбами, то громко кричали, так что их речи были слышны всем. Неподалеку от Светлова сидели двое. Грузный бородатый человек что-то доказывал своему собеседнику, молодому человеку с длинными пейсами торчащими из под круглой шляпы. При этом бородач тыкал в него толстым пальцем и призывал на помощ небеса. - Да как же это ты Иоська, прах тебя побери, стал вдруг сатанинским леворюционэром, прости господи, чтоб тебя перекрестили оглоблею, христопродавец, иудей проклятый. Тьфу! Ведь я же знавал еще твоего деда, Соломона Моисеевича, чтоб ему жилось на том свете не хуже чем на этом, прах побери его душу. А ты антихрист связался леворюционэрами, со служителями сатаны, ежа тебе в мягкое место. Люди говорят карломархса какого-то под матрасом прячешь, да по ночам писули дьявольского содержания на столбах расклеиваешь. Да чтоб тебе сгореть в... Картуз толстяка был одет задом на перед а длиннейшая борода плавала в кружке с пивом. Ничего этого он не замечал и наседал на собеседника призывая в помошники всех святых, и тыкая в него толстым пальцем. Антон Антонович пил из большой кружки и осовело смотрел по сторонам. Теплое помещение, монотонный шум дождя за окном, заунывная мелодия музыкальной машины, все это погружало в сон. Светлов задремал свесив голову набок и даже увидел короткий сон: Дама в первозданном костюме из квартиры на Таврической где он сегодня был, маршировала по Невскому с красным флагом в руках и неприкрытыми местами, и скандировала стихи Антона Антоновича. За ней вяло плелось все декадентское общество из той же квартиры. Над толпой клубился дым от сигары который непрерывно выпускала в небо дама в мужском костюме. В это время в трактире хлопнула входная дверь и Светлов проснулся. По скользким ступенькам подобрав юбку осторожно спускалась молодая дама. Она что-то заказала и стала оглядывать помещение. Антон Антонович приободрился, поправил галстук и загнул вверх мокрые поля шляпы. Дама шурша юбкой подошла к его столу и присела напротив ожидая заказ. Ей принесли большой бокал вина который дама осушила одним махом.
"И сильна же она пить" - с удивлением подумал Антон Антонович. Дама молча достала из сумочки зеркальце и платок. Она была ярко накрашена и дождь немного размыл краску. Пытаясь подтереть глаза она лишь размазывала под ними черные круги. Став похожей на енота дама бросила бесполезное занятие и уставилась на Светлова.
- Вы, господин, случайно не из Юсуповых будете?
Антон Антонович поперхнулся пивом и растерянно огляделся по сторонам.
- Заходил, тут, как-то, к нам один Юсупов. Однофамилец, правда, оказался тому князю...
- Куда это, к "вам"? - обрел дар речи Светлов.
- Как "куда"? - обиделась девушка - В меблированные комнаты, те что для свиданий. Знаете?
- Как не знать... - невесело улыбнулся Светлов - Так вы из меблированных комнат?
- А то откуда ж? Там проживаем, там и работаем...
Какого рода работа, Антон Антонович уточнять не стал, это было ясно и так. Он спросил имя девушки. Она стрельнула глазками, поправила шляпку и нежно икнув ответила:
- Муза. А воопче-то, звать меня Маруся.
- Очень приятно! А меня - Антон Антонович.
Светлов поцеловал девушке руку и с грустью подумал: - "Так вот она какая, моя теперешняя Муза"
- А сейчас вы пойдете в меблированные комнаты?
- А то куда ж?
- Позвольте вас проводить. Одной, ночью, на улице опасно. Теперь такие времена стоят неспокойные...
- Ой, какой вы милый! Только, ведь, я работаю-то аккурат ночью, и почти всегда одна... Ну, бывает, конечно, что и с подружками...
Маруся многозначительно улыбнулась и встала. Антон Антонович расплатился и они пошли из трактира сопровождаемые недружелюбными и осуждающими взглядами. Светлову на взгляды было наплевать. К тому же он как дворянин с неподдельным уважением относился к женщинам любого сословия. Дождь все не утихал. Поэт и его Муза, перебегая от одного навеса к другому, добрались до меблированных комнат. Поднявшись на второй этаж они пошли по длинному коридору со множеством дверей по обе стороны. Примерно в середине пути Антон Антонович натолкнулся на маленького курчавого человека с бакенбардами. В нем он с удивлением узнал писателя которого видел сегодня в квартире на Таврической. Писатель был с дамой которая своим ростом превосходила его на полторы головы. Сей факт по- видимому нисколько не смущал обоих. Прежде чем скрыться за дверью писатель подмигнул Светлову и сделал руками какой-то странный жест, смысла которого Антон Антонович не понял.
Маруся привела Светлова в свою комнату, где по ее словам проживала и работала. Комната отличалась чистотой и была украшена цветами. В центре стояла большая красная кровать. Антон Антонович заказал в номер ужин и две бутылки токайского. Он уже очень много выпил сегодня но останавливаться не хотел. Он произнес тост за встречу поэта с музой и они стали выпивать и закусывать. Маруся быстро захмелела и всплакнула вспоминая как она попала в Петербург. Жила Маруся в маленьком провинциальном городке с родителями и сестрами. Когда ей исполнилось восемнадцать, отец отправил ее в Петербург к своему старому знакомому, чтобы тот помог на первых порах устроиться в большом городе. Старый знакомый отца был действительно стар и неприятен. Такова же была и его жена. Они жили в разных концах своего большого дома и встречались только по утрам в столовой. Марусю поселили в глухом закутке куда даже прислуга являлась редко. Стоит ли говорить что в одну из ночей старикашка пришел в комнату Маруси и сделал ей недвусмысленное предложение, пригрозив в случае отказа выгнать ее на улицу. Сначала от удивления и отвращения Маруся не могла вымолвить ни слова. Затем, оправившись от страха, она вымолвила целый ряд слов слышанных ею в своем городке по вечерам, когда пьяные мужики выходят из трактиров. На этот раз пришлось удивляться любвеобильному хозяину. Удивляться ему пришлось недолго так как свои слова Маруся подкрепила действиями. Пятясь задом от ухажера она нащупала среди кучи неразобранных вещей большую чугунную сковородку и изловчившись огрела приставучего старикашку по лысине. Раздался оглушительный звон, как будто где-то ударили в колокол, и несчастный с грохотом вывалился в коридор. Маруся закрыла за ним дверь и потом долго плакала от горькой обиды. Утром в столовой хозяйка долго разглядывала заплаканную Марусю а так же странную отметину на лбу мужа. Отметина представляла собой перевернутое слово " Тверь" красного цвета и являлась товарным клеймо производителя сковородок. Хозяйка все поняла и сказала мужу чтобы он немедленно выгнал девицу вон. На деньги что дали ей в дорогу родители Маруся сняла маленькую комнатку под самой крышей одного из доходных домов. Два месяца она бралась за любую работу но денег на прожитье все равно не хватало. Маруся поняла что если ничего не изменится она просто умрет с голоду в этом огромном холодном городе. О том чтобы вернуться домой к родителям было и подумать страшно. Тут вдруг опять появился старый знакомый отца. Неизвестно как он нашел Марусю но у них состоялся примирительный разговор. Оказалось что старичек совершенно не сердится на Марусю за сковородку а даже напротив, благодарен ей. После удара сковородкой в нем вдруг проснулась неиссякаемая страсть к женщинам, не просыпавшаяся с 1880 года. Видя плачевное состояние в котором находится девушка и совсем не желая ее оскорбить он предлагает ей работу и жилье в меблированных комнатах. Оказалось что он и был хозяином номеров. Старый сатир сообщил что в его заведении катастрофически не хватает свежих лиц, поэтому согласившись Маруся сделает ему большое одолжение, а уж он позаботится чтобы она больше никогда ни в чем не нуждалась. Дав Марусе двадцать пять рублей и время подумать, он сказал перед тем как уйти, что его жена каждый день поминает Марусю добрыми словами за сковородку. Оставшись одна Маруся опять долго плакала и думала о своей горькой судьбе. Через некоторое время, не видя другого выхода, она согласилась принять предложение. В первый месяц " работы " она натерпелась такого, чего большенство женщин к счастью никогда не испытает. Но были тут и свои положительные стороны. Многие девушки жившие вместе с ней стали хорошими подругами Маруси. А главное у нее появились деньги. Она даже стала посылать часть заработаного родным, сообщая в письмах что у нее хорошее жилье и интересная высокооплачиваемая работа. При этом запечатывая конверт она каждый раз обливалась слезами. Антон Антонович слушал рассказ пригорюнившись и подперев щеку рукой. Ему часто приходилось слушать печальные истории простых женщин, которые не услышишь в блестящих буржуазных гостиных. Из этих рассказов он черпал важные для себя вещи которые потом переносил в стихи. Антон Антонович слушал негромкий голос Маруси со слезами на глазах. Вдруг он встал, прижался спиной к стене и раскинул руки в стороны. Он заявил Марусе что сейчас будет читать стихи только для нее одной. Читал Светлов пьяно но вдохновенно. Написаные им строки выходили из подсознания не затрагивая само сознание. Получался эффект импровизации. Маруся слушала стихи боясь пошевелиться. Знакомые русские слова через музыкальную магию стихов обретали новый смысл, завораживали и околдовывали. Закончив читать Антон Антонович упал на кровать обливаясь слезами. Маруся тоже плакала. Они крепко обнялись и уснули в объятиях друг друга опьяненные и счастливые. Утро встретило Антона Антоновича чудовищным похмельем. Он с трудом приподнялся на локте, осторожно открыл один глаз и оглядел помещение в котором находился. Кругом была чистота и порядок. На стуле висел костюм Светлова вычищенный и высущенный Марусей. Самой Маруси в комнате не было. Забыв где находится Антон Антонович слабым голосом позвал прислугу. Поняв что никто не придет на помощь он решил сам возрождать себя к жизни. Солнечный луч проникший между шторами слепил глаза ужасным белым светом. Антон Антонович застонав поднялся с кровати и медленно пошел в коридор. На нем была женская ночная рубашка надетая на него утром Марусей. Рубашка едва доходила до колен. Ничего этого Светлов не замечал. Он стоял в коридоре и прислушивался к звукам. Из-за дверей номеров раздавался звон посуды, бренчание гитары, женский смех и глухое мужское бурчание. Вдруг Антон Антонович увидел маленького курчавого писателя с которым они вчера расстались на этом самом месте. Писатель пугливо озирался по сторонам. На нем была одета точно такая же ночная женская рубашка как у Светлова. Однако писателю рубашка доходила до пят и даже спускалась на пол волнами. Несколько мгновений коллеги молча разглядывали друг друга. Затем так же молча разглядывали себя. Наконец из горла писателя вырвался хриплый стон, как если бы медведь наступил на колючку. Что символизировал этот звук Светлов узнать не успел. В коридоре появилась Маруся с подносом в руках. Она несла в номер вино и еду. Не обращая внимания на писателя Маруся подтолкнула Антона Антоновича коленом задав ему нужное ускорение и они быстро скрылись за дверью. Маленький писатель с завистью смотрел им вслед. В номере Маруся помогла Светлову одеться, причесала его и усадила завтракать. Антон Антонович осушил три бокала красного вина и почувствовал что снова возвращается к жизни. За завтраком беседовали о разных пустяках. Маруся сказала между прочим, что стихи Светлова вернули ей уверенность, веру в себя и в лучшее будущее. Антон Антонович подумал что если писать для чего-то стихи то только для этого. День постепенно набирал обороты и Светлов стал собираться в путь. Он дал Марусе крупную купюру и крепко обняв ее на прощание удалился освещенный солнцем. На улице стояла прекрасная погода, ярко светило жаркое светило и щебетали птицы. Антон Антонович был в приподнятом настроении. Он решил не терять зря такой чудесный день и поехать в Сестрорецк к своему приятелю, издателю Барбашину, у которого в Сестрорецке был дом на берегу залива. Светлову нужно было обсудить с издателем кое-какие литературные дела. К тому же Барбашин все время уговаривал Антона Антоновича поселиться рядом с ним и даже вел переговоры о продаже дома находящегося неподалеку от его собственного. Каждый раз при встрече он не забывал описывать Светлову те невероятные ощущения которые он испытывает проживая в таком прекрасном месте, на берегу моря, среди природы, вдали от пыльного и шумного Петербурга. Антон Антонович поехал на Приморский вокзал. Тут его ждал приятный сюрприз. Оказалось что через час в ресторане вокзала состоится цыганский концерт. Антон Антонович любил слушать цыганские песни. Он увидел знак в том что приехал прямо к началу концерта ничего не зная заранее. Однако время до начала еще было. Светлов занял столик и заказав бутылку вина стал входить в особое состояние восприятия. К тому моменту как вышли разодетые цыгане он уже не мог сдвинуться с места как будто был пригвожден к стулу на котором сидел. Помещение ресторана преобразилось. Отовсюду нависла лиловая темнота в которой мелькали какие-то искры. Светлов неотрывно смотрел в единственное освещенное лучем прожектора загадочное место где должна была появиться цыганка. Из темноты заиграла гитара, зарыдала скрипка, зазвенел бубен. Постепенно музыка заполнила все пространство вокруг Светлова. Антон Антонович слушал пространство ранее бывшее музыкой. В этот момент в световом луче появилась молодая цыганка. Светлов неотрывно глядел в ее черные прекрасные глаза. Ее роскошные черные волосы покачивались в такт музыке. Когда она взмахивала руками с многочисленными серебряными браслетами Антону Антоновичу казалось что он слышит легкий звон, будто вдаль уносится тройка звеня бубенцами. Цыганка запела обнажив жемчуг зубов. От ее голоса Светлова пронзило тысячами ледяных игл и кровь казалось застыла в венах. Затем новый взлет голоса и ледяные иглы таяли в горячей крови, бешеными волнами стучащей в висках. Антон Антонович перестал ощущать свое тело, пространство, время. Осталась только некая энергия, которая была до его рождения, была в нем сейчас, и будет после его смерти, так как энергия эта вечна. Ему вдруг открылись картины мира за миллионы лет до рождения человека, открылись будущие ужасные войны и катастрофы. Антон Антонович впервые в жизни ощутил вечную энергию своего " я ". Антон Антонович очнулся в вагоне поезда идущего в Сестрорецк. Он чувствовал во всем теле пьянящую легкость, однако никак не мог вспомнить что произошло и как он оказался в вагоне. Опустив глаза Светлов обнаружил на своем левом запястье серебряный браслет сплетенный из множества легких колец. Он пошевелил рукой слушая тихий переливный звон. Как к нему попал один из браслетов цыганки для Светлова осталось совершенной загадкой. Так ничего и не вспомнив он перестал зря напрягать мозги и тупо уставился в окно, на проносящиеся мимо поля, овраги, сосновые и еловые леса. Он надеялся только на то что поезд должен прибыть в Сестрорецк. Ведь железная дорога вполне материальна а значит куда-нибудь да приведет и тут не должно быть никаких мистических подвохов. Сомнения все же одолевали Светлова и он затаив дыхание ждал когда покажется залив. Наконец слева блеснула в глаза узкая полоска залива. Поезд прибыл в Сестрорецк и Антон Антонович порадовался что некоторые вещи остаются неизменными и по крайней мере на железную дорогу можно всецело положиться. Антон Антонович благополучно сошел с поезда и направился к дому Барбашина. Он радостно вдыхал свежий морской воздух смешанный с хвойным запахом сосен. Солнечные лучи проникая сквозь листву деревьев рисовали узоры на дороге. Рядом чувствовалось мощное движение моря. Антон Антонович быстрым шагом преодолел расстояние до дома. Прислуга сообщила что Илья Ильич ушел на пляж вместе с гостями прибывшими из Петербурга. Светлов не хотел сидеть в доме ожидая их возвращения и пошел на пляж. Он нашел всю компанию в летнем ресторане расположенном недалеко от воды. Барбашин издалека увидев Светлова радостно возопил, вскочил ударившись коленом о столик, и хромая побежал к Антону Антоновичу на ходу протягивая к нему сразу обе руки. Они по обыкновению обнялись и расцеловались. Илья Ильич подвел Светлова к столику и представил петербургским гостям. Антон Антонович учтиво приложился губами к маленькой ручке Ольги Николаевны, жены Барбашина. Ей было тридцать лет, мужу вдвое больше, но она по прежнему любила его за ум и доброту. За столом еще сидели два петербургских банкира со своими спутницами, каждой из которых было от силы лет по восемнадцать. Девушки были очень красивые и элегантно одетые. Они очень мило улыбались Светлову протягивая руки для поцелуев. Банкиры же лишь надменно кивнули и продолжили свой разговор будто Светлова тут и не было. Они походили друг на друга как два ботинка из одной пары. На мысль о ботинках Антона Антоновича навели их сияющие лаком штиблеты. Так же на обоих были надеты блестящие фраки и прямо-таки сверкающие высочайшие цилиндры, что на пляже выглядело довольно дико. Вообще оба так сверкали что временами затмевали солнце и Светлову пришлось даже пару раз зажмуриться чтобы не ослепнуть. У банкиров были хищные лица опереточных злодеев, а их маленькие проницательные глазки впивались в собеседника с такой подозрительностью словно он прямо сейчас собирался грабить их банк. Не обращая ни на кого внимания банкиры рассказывали друг другу истории о своих знакомых и при этом неприятно кудахтали, что видимо означало у них веселый смех. - На прошлой неделе - говорил один - мы играли в гольф с господином Перепонкиным из " Русско - Балтийского " банка. Старик так разволновался что на первом же ударе загнал свой мяч в какую-то канаву на опушке леса. Мяч пролетел сто пятьдесят ярдов и застрял в грязи. Старик залез в яму и лупил там клюшкой по грязи примерно четверть часа. Бедняга еле оттуда выбрался. Ему стало так плохо что пришлось послать за доктором ведь он вырыл своей клюшкой целый окоп. Раздалось громкое кудахтанье и один банкир даже прослезился. - А мне рассказывал князь Дудкин, сосед графа Баранкина, что тот выиграл в рулетку семьдесят тысяч. Явился домой в совершенно пьяном виде и жена спустила его с мраморной лестницы. Даром что графиня. Так он стал среди ночи ломиться в комнату прислуги Глашки, переждать пока графиня не угомонится. А Глашка огрела его скалкой, думала что он покушается на ее девичью красу. Хорошо хоть деньги не потерял. Недавно приходил положить их на счет, секретно от жены. Снова раздалось мерзкое кудахтанье. Один банкир всхлипывая стучал ладонью по столу, другой громко сморкался в шелковый платок. Антон Антонович уже начал жалеть что сюда приехал. Он стал смотреть на море. Волны с белыми барашками накатывали на берег разбиваясь на миллионы брызг. В каждой капле отражалось солнце. Солнечная дорожка слепила глаза. Свежий морской ветер шумел в верхушках сосен. Все вокруг было грандиозно и радостно. Светлову стало невыносимо слушать пустую болтовню двух самодовольных болванов, слышать их смех, который казалось отравлял воздух. Чтобы отвлечься Антон Антонович стал разглядывать девушек. Одна была брюнетка, с зелеными глазами, прямым носом и немного большими ярко накрашенными губами. На щеке красовалась роковая мушка. Она время от времени поглядывала на Светлова и тогда ее глаза немного сужались. Пару раз она зачем-то провела пальчиком по изящному бриллиантовому колье покоящемуся в тени довольно глубокого декольте. Другая девушка была русоволосой и голубоглазой. Аккуратный носик был задорно вздернут. Четко очерченые скулы покрыты чуть заметным беленьким пушком. В маленьких ушках покачивались тяжелые бриллиантовые серьги. Девушка негромко переговаривалась с Ольгой Николаевной которая называла ее " Анечкой ". Между тем разговор перешел на более серьезные темы и Антон Антонович снова стал прислушиваться. Илья Ильич предложил банкирам обсудить финансовые дела. Он был хозяином крупного петербургского издательства и брал в их банках кредиты под проценты. Сейчас ему опять нужна была крупная сумма. Барбашин кратко изложил суть дела. Банкиры не проявили энтузиазма. - Видишь ли Илья Ильич - покряхтев начал один, не меняя надменного выражения лица - Не понимаю я тебя. Банкир достал из камана сигару, неспеша раскурил и выпустил вверх струю дыма. Барбашин чихнул. - Уважаемый человек, почтенного возраста, а занялся на старости лет черт знает чем. Литературой. Да ладно бы еще издавал классиков, любимого нашего Александра Сергеича, или там, Тургенева, рассказы про охоту. Опять же люди знаменитые, все их любят, все покупают, вот тебе и прибыль. Ты же пропечатываешь черт знает кого, каких-то декадентов, тьфу, прости господи, юродивых антихристов. Никто их знать не знает, кто будет покупать их писанину из нормальных -то людей. Да и сами эти книжки сущая тарабарщина. Прочтешь стих, прочтешь другой, ну думаешь, не иначе как в больнице Николая чудотворца день открытых дверей, всех психов на свободу повыпускали. Ты подумай хорошо, ведь это все тебе в один убыток идет. Да и с нами ты еще за прошлые дела не рассчитался, а уже опять просишь. И опять в убыток пойдет, а там ведь и проценты немалые набежали. Не знаю как господин Хряков - он ткнул сигарой в сторону другого банкира - а я уже пожалуй больше тебе денег не дам, пока не рассчитаешься за прошлое. Да и после тоже не дам. - И я хотел сказать тоже самое - пробурчал господин Хряков разглядывая свои блестящие ботинки - ты уж Илья не обижайся но пустое дело ты затеял. В России надо торговать лесом да углем, природными ресурсами так сказать, а не мыслями разными крамольными, которые в твоих книжках пропечатаны. Наступила неловкая пауза. Дамы с сожалением смотрели на Барбашина. В тишине раздался его сдавленый всхлип, который он попытался заглушить сделав вид что закашлялся. - Да как же это господа - протянул Илья Ильич срывающимся голосом - ведь искусство облагораживает человека, возвышает, делает светлее и чище и... Барбашин не смог продолжить и стал сморкаться в платок. - Ну знаешь Илья, искусство на хлеб не намажешь и в карман не положишь. А красивые слова это все для возвышенных особ вроде тебя, для разных гениев так сказать. Мы с Самуилом Миронычем люди простые, можно сказать из народа. Нам подавай точность и расчет, а иначе без штанов останешься со своими эфемерными возвышенными фантазиями. Снова наступила неловкая тишина. Банкиры молча стряхивали пепел с сигар, их спутницы грустно переглядывались, Илья Ильич сморкался в платок, его жена залпом выпила рюмку водки предназначавшуюся мужу. Тут раздался зловещий скрежет отодвигаемого стула. Антон Антонович встал и свысока оглядел банкиров. - Послушайте, господа, я являюсь ярчайшим представителем декадентского направления в литературе, и не позволю чтобы меня и моих собратьев по перу обзывали юродивыми, психами, антихристами, и как вы там еще изволили выразиться. За такие слова я ведь могу и на дуэль вызвать. А то и по простому - в морду дать. Так что советую вам выбирать выражения. Что же касается прибылей и убытков то вы видимо не осознаете по скудости ума, что литература сейчас переживает невероятный подъем и становится едва ли не самым прибыльным делом в России. Впрочем это ваше личное дело. А теперь, Илья Ильич, скажите мне сколько вы просите у этих самодовольных болванов? Во время этой короткой речи банкиры с беспокойством оглядывали мощную фигуру Светлова и его решительное и мрачное выражение лица. Услышав про самодовольных болванов они как-то глупо заерзали, зачем-то передвигая по столу чашки с кофе и посыпая свои брюки пеплом с сигар. - Так сколько вы просили у них? - Повторил Светлов делая рукой движение ко внутреннему карману пиджака.- Смелее мой дорогой Илья Ильич. Бедный Барбашин назвал сумму, сам не зная зачем. Антон Антонович кивнул и достал чековую книжку. Он выписал нужную сумму и протянул чек издателю. Затем он извинился перед Ольгой Николаевной за то что не сможет остаться, галантно раскланялся с девушками, и пнув ногой стул удалился сопровождаемый безмолвием. Сначала Антон Антонович долго шел вдоль берега злобно бормоча страшные ругательства. Он даже не обращал внимания на девушек гулявших у воды в открытых летних платьях. Светлова душила ярость. Ему хотелось вернуться назад и натянуть банкирам на уши их сверкающие цилиндры. Только присутствие дам удерживало его от этого благородного поступка. Постепенно ярость сменилась грустью и чувством одиночества. Прошагав еще с пол-часа Антон Антонович набрел на другой пляжный ресторанчик и купив бутылку вина удалился в ближайшие камыши. Там он уселся на бревно вынесенное на берег волнами и стал наблюдать как день сменяется вечером. Вдалеке виднелся Кронштадт и можно было различить купол собора. Облака над морем порозовели. Затем розовый цвет сменился бирюзовым. Красное солнце медленно опускалось за горизонт чтобы ночью на небо поднялась луна, словно они качались на невидимых качелях. Еще через час заметно стемнело и похолодало. Вино кончилось и Светлов совсем продрог. Он выбрался из камышей, пересек пляж и побрел вдоль леса высматривая дорогу на станцию. Наконец он нашел неширокую дорожку из гравия. Вскоре однако дорожка наглым образом раздвоилась на две поменьше а затем и вовсе на еле заметные тропинки. Антон Антонович пошел по одной из тропинок пока еще видимой в густеющей темноте. Он шел очень долго. Вокруг стало совсем темно и тихо. Не было слышно даже обычного отдаленного шума идущего поезда. Окончательно потеряв пропинку Светлов понял что заблудился и до утра ему не найти станцию. Как ни странно ему не было страшно. Стоя в лесу в почти полной темноте и тишине он даже ощущал некоторый уют. Нужно было устраиваться на ночлег. Он уселся на мягкий мох и откинулся на толстый шершавый ствол большой сосны. Часа через три Светлов проснулся от холода. Сначала он не понял где находится и стал искать в темноте выключатель думая что он в своей спальне. Вместо выключателя Антон Антонович наткнулся на куст с какими-то ягодами. Во рту пересохло и Светлов машинально сунул ягоды в рот, но тут же выплюнул так как они были нестерпимо кислые. Тут Антон Антонович наконец понял что находится в лесу и ему стало немного страшно. Вверху, между ветвей деревьев показалась полная луна. Она осветила лес своим мертвенным светом. Светлов стал опасливо озираться. Вдруг за деревьями что-то блеснуло и засеребрилось в свете луны. Антон Антонович покрылся мурашками увидев неподалеку от себя светящийся силуэт дамы в длинном платье и большой шляпе. Дама стала удаляться в глубь леса. Когда луна скрылась за тучами серебряный силуэт исчез и на его месте несколько мгновений держался сгусток темноты. Антон Антонович запомнил направление в котором уходила светящаяся дама и поднявшись осторожно пошел в ту сторону. Он стал думать, что же это такое ему привиделось, и кто была эта таинственная призрачная особа разгуливающая по ночам по лесу. Затем, решив не ломать напрасно голову над необъяснимыми явлениями преследующими его, Светлов смелее зашагал в нужном направлении, спотыкаясь о кочки, хватаясь за деревья и радостно чертыхаясь. С каждым шагом все слышнее становился шум моря. Когда Антон Антонович вышел на берег стало уже светать. Вскоре показались строения Сестрорецкого курорта. Оставалось пройти по комфортабельной дороге до станции и сесть на шестичасовой поезд до Петербурга.