Маленькие, крысиные глаза врача выжидающе смотрели поверх узеньких очечков. Федору Андреевичу были неприятны и этот взгляд, и очки, и сама сутулая фигура врача, склонившаяся над толстой историей болезни. Федор Андреевич не просто не любил врачей, он их ненавидел. Особенно тех, которые, подобно этому, сидящему напротив, при диагнозе «Рак четвертой степени», лепетали что-то про чудесную химеотерапию, которая может помочь. Доктор ждал ответа, но Федор Андреевич не собирался его давать.
- Сколько мне осталось? – спросил он напрямик.
Доктор замялся.
- Ну, если химеотерапия…
- Я не спрашиваю вас про химеотерапию, - перебил нервно Федор Андреевич, - я спрашиваю, сколько мне осталось без нее. Не надо делать из меня дурака, я прекрасно знаю, что все равно умру в скором времени. Даже детям известно, что четвертая степень – это приговор. Я не собираюсь тратить свое и без того недолгое время на глупые надежды. Я хочу точно знать, сколько мне осталось жить?
- Вам точно никто не скажет, - обиженно проговорил доктор, - около полугода, за дольше не ручаюсь. Когда начнутся боли, придете ко мне, я выпишу вам обезболивающее. Или, если невмоготу будет, вызовите врача на дом.
- Спасибо, я как-нибудь сам справлюсь.
Федор Андреевич поднялся и, не прощаясь, вышел из кабинета. Скорая смерть не сильно его печалила. В мире, где младенцы умирают от рака, а молодые люди тридцати пяти лет от инфаркта, где инсульты – стабильность, а диабеты и прочие гормональные нарушения – обыденность, дожить до шестидесяти уже радость. Он не направилсся сразу домой, а завернул по пути в зоомагазин. Оттуда он вышел с полиэтиленовым пакетом, в котором вальяжно помахивала шикарными хвостом и плавниками ярко-красная рыбка-петушок.
Он назвал ее Булимией. Это было первое слово, что пришло на ум, когда Федор Андреевич выпустил рыбку в аквариум. Булимия по-рыбьи озиралась, привыкая к новому месту, спокойно, по-хозяйски обследовала декоративный замок, выложенное разноцветными камнями дно, колыхающиеся в потоках из кислородного аппарата водоросли. Ей, казалось, не было никакого дела до своего хозяина, который, как восторженный ребенок, улыбался по ту сторону стекла, наблюдая, как рыбка осваивается в аквариуме. Булимия должна была стать Федору Андреевичу не игрушкой, не украшением квартиры, а другом и помощником в деле, которым он занимался ни один год.
Пока Булимия плавала, Федор Андреевич нацепил на шею аппарат, похожий на маленький радиоприемник, покрутил регуляторы, дунул в динамик, вздохнул поглубже, и шагнул к аквариуму.
- Булимия, - позвал он в аппарат, но рыбку по-прежнему не интересовало ничего, кроме ее новой обители.
- Эй, привет, - повторил попытку Федор Андреевич и, на этот раз, Булимия, как будто удивленно повернула к нему лупоглазую треугольную мордочку, шлепнула роговыми губами и подплыла к стеклу.
- Отлично, - продолжил говорить Федор Андреевич, чуть не плача от радости, - ты меня слышишь, а может, даже и понимаешь. Ты – Булимия, а я – Федя, твой хозяин. Хозяин – это не плохо. Это хорошо. Я буду тебя кормить, ам-ам червячка, - он похлопал губами перед стеклом, - и воду тебе менять. Ну, чтобы тебе удобно было. А еще, знаешь, я хотел ставить опыты, изобрел эту штуку. Она переводит мою речь в понятный тебе сигнал. Ты воспринимаешь мои эмоции, и, хочется верить, понимаешь меня. Но, сегодня я узнал, что скоро умру, и послал все испытания на… Ну, в общем, далеко. Мне нужен друг, понимаешь, простой друг, который слушал бы меня и понимал. Потому что меня никто не понимал никогда, говорили, что я безумен. Что рыбы – это глупые существа, и незачем их изучать. А я пытался, потому что не глупые, правда, потому что…
Федор Андреевич говорил очень долго и почти без передыху. Остановился он лишь тогда, когда заурчал голодный живот, призывая к благоразумию. Тогда Федор Андреевич бросил Булимии мотыля, а сам пошел на кухню, спешно приготовил себе обед, бегло перекусил и вернулся к рыбке. Булимия ждала его. Только хозяин появился у аквариума, она выплыла из каменного лабиринта своего подводного дворца и вонзила в Федора Андреевича глупый взгляд янтарно-желтых глаз.
Только не совсем этот взгляд был глупым, как выяснилось на следующий день, когда Федор Андреевич, не задумываясь и не ожидая ответа, спросил у Булимии: «Хочешь есть?» Потому что рыбка кивнула. Как кивал ее хозяин во время разговора, когда с чем-то соглашался. Федор Андреевич опешил, переспросил, и тогда Булимия повторила кивок. Более четко, обдуманно, чтобы уже никакого сомнения не возникло в том, что рыбка не только понимает своего хозяина, но и учится у него.
Что было дальше? Сумасшедший восторг. Федор Андреевич, взрослый смертельно-больной мужчина, как ребенок прыгал по квартире, подбрасывая к потолку все, что попадалось под руку. Он ведь сделал даже больше, чем хотел. Всю свою жизнь, через суровые упреки и злые насмешки, он изобретал прибор для эффективного общения с братьями нашими меньшими. Собаки, кошки, попугаи – и без того слишком умные. Хомяки, крысы, морские свинки – Федор Андреевич не терпел грызунов. А вот аквариумные рыбки оказались идеальны.
Он хотел добиться только понимания. А вышло нечто большее – рыба, с ее ограниченным мозгом, умнела. Жаль только, что Булимия понимала хозяина, а не он ее нет. Прибор не расшифровывал рыбий язык.
С этого момента у Федора Андреевича открылось второе дыхание, и началась новая жизнь. И Булимия заняла в ней особое место. Во-первых, друга. Во-вторых, объекта изучения. А изучать и наблюдать было что. Федор Андреевич часами просиживал перед аквариумом с аппаратом на шее и рассказывал Булимии все обо всем. А она слушала. Увы, на рыбьей морде эмоций не различить, но Федор Андреевич верил – внимательно. А еще следил за рыбкой, записывал результаты наблюдений, а ночью, в постели, под слабым светом ночника перечитывал и радовался. Что не одинок. И что жизнь свою прожил не напрасно, не утонул в беспочвенных надеждах, а добился своего.
А потом, три месяца спустя, Булимия удивила Федора Андреевича едва ли не до радостного инфаркта. Накануне, он воодушевленно рассказывал рыбке о художниках эпохи Возрождения, и так увлекся, что, не задумываясь, сопровождал рассказ свой буйной жестикуляцией. Федор Андреевич изображал бородатого Леонардо Да Винчи с кистью в руках, вдохновенно пишущего свою непревзойденную Мону Лизу. Булимия слушала как-то особенно внимательно, а на утро следующего дня, когда Федор Андреевич подошел к аквариуму… о, Боже, что он увидел? Рыбка плавала, поскребывая пузом по дну, и сортировала камни по цвету и размеру. Отбирала, осторожно передвигала тонкими плавничками и хвостом мелкие, заглатывала и переносила во рту покрупнее, и выкладывала…что-то похожее на портрет. Федор Андреевич, стараясь казаться незамеченным, подкрался, пригляделся и охнул. Булимия «творила» его лицо, улыбающееся почти так же загадочно, как легендарная Джоконда. Рыбка была так увлечена искусством, что даже не заметила хозяина, а когда золотой глаз ее все же уловил счастливого Федора Андреевича по ту сторону стекла, Булимия смутилась. Плавно взмахнула рваным платочком хвостика и так быстро, как смогла, нырнула в свой волшебный дворец. А потом, любопытная, хитренько подглядывала из обросшего водорослями окошка.
С этого момента началась дрессировка, хотя Федор Андреевич не слишком любил это слово. Ему по нраву было – обучение, но дрессировка больше подходила по смыслу. Как бы это ни называлось, но Булимия пыталась не только рисовать, но и танцевать. Федор Андреевич ставил ей музыку, показывал движения, потом подносил аппаратик к магнитофону и, под улавливаемую музыку Булимия раскачивалась и кружилась в аквариуме. Как это было красиво…
Но… Но, Федор Андреевич посмотрел на календарь и обнаружил, что пришло время умирать. Не заметно, заполненные радостными открытиями, прошли предсказанные очкастым врачом-крысом полгода. Вспомнил Федор Андреевич, и сразу, в ту же минуту резкая, страшная боль скрутила бок. Он скрипнул зубами, с трудом, но перетерпел.
Булимия беспокоилась, металась по аквариуму, чувствуя неладное.
- Ну, что ты, что ты? – попытался улыбнуться Федор Андреевич. – Все хорошо, я с соседом договорился, что он о тебе позаботится.
Булимия обиженно повернулась к нему хвостом.
- Не обижайся. Давай лучше потанцуем. Вальс цветов.
И нажал на кнопку магнитофона. Булимия повела в сторону плавником, потом другим, завальсировала. Федор Андреевич сидел в кресле напротив аквариума, слушал прекрасную музыку, наблюдал отточенные движения рыбки и понимал, что за всю свою жизнь не знал большего наслаждения, чем сейчас.
Но это была последняя дрессировка. Федор Андреевич записал результат в тетрадь, поставил точку, откинулся в кресло и…
- Ты что, спишь?! – раздался громкий, недовольный женский голос.
«Люська» - мелькнула в растворяющемся тумане мысль, и Федя приоткрыл глаза.
Перед его любимым креслом стояла рассерженная сестра, одной рукой подпирала бок, в другой, вытянутой прямо к лицу Феди, держала пакет, в котором плавала красная рыбка.
- Нет, ну это наглость, - верещала Люська, - я ему должна в магазин за животиной бегать, а он тут спит. Ты – наглый тип! Паразит!
- Не кричи, - простонал Федя, - голова от тебя раскалывается. Ну, задремал. Ну с кем не бывает. Ты бы знала, что мне приснилось. Будто мне шестьдесят лет…
- Да мне все равно, что тебе там снилось, эксплуататор. Если ты еще раз себе позволишь меня куда-нибудь погнать – ты и до двадцати пяти не доживешь! Это я тебе гарантирую! Ну, ладно, я сегодня добрая, прощаю. Как рыбу-то назовешь, изобретатель?