«Обое жулики!»
Утром, а это было уже воскресенье, Тарас разбудил нас около полудня.
-Ну, вы и сильны, мужики,- смеялся он.- Сколько можно дрыхнуть? Я уже в одиночку закис. Давайте, вставайте на зарядку и в душ!
-Так чего ж ты нас не растолкал?- принюхиваясь к доносящимся из кухни ароматам, пробурчал друг.- Мы бы сразу вскочили, особенно я. А там что у тебя? Кофе? О! О! Поэтому мне, для того чтобы взбодриться, первым делом необходим хотя бы глоток. А зарядку и душ я уступаю ему!- Он поощрительно взглянул на меня.- Иди, иди, не задерживайся! Бегун на длинные дистанции – от Москвы до Одессы! Только туалет долго не занимай!
Я пожал плечами. Спорить не хотелось. Я лениво подрыгал руками и ногами. И решив ответить делом на зловредные выпады приятеля, оккупировал ванную, совмещённую с остальными гигиеническими принадлежностями.
Спустя десять минут другу, видимо, приспичило. Он воззвал к моей совести, но она не среагировала. Я плескался, смеялся, напевал, даже побрился, наслаждаясь трагическими завываниями из-за двери. Меня обещали растерзать, повесить, разрубить на куски и по частям переслать наложенным платежом моей тёще.
Завывания становились всё истошней и громче. И я, наконец, смягчился.
-Покайся, злыдень!- окончательно приведя себя в порядок, прокричал я мятущемуся за дверью страдальцу.- Обещай, что больше не будешь меня доставать!
-Кляну-у-у-сь!- из последних сил возопил обречённый.- Мамой, папой, собой! Открывай же, проклятый! Мочи больше нет! Аааа! Ооооо! Уууууууу!
Я отодвинул защёлку. Едва не сбив меня с ног, друг с выпущенными глазами, как загнанный вепрь, влетел в помещение.
В коридоре, присев на корточки и держась за живот, помирал от смеха возбуждённый Тарас.
-Ну, баламуты! Ну, клоуны! Ты бы видел, что он тут вытворял, какие кульбиты выкидывал! Умора!.. Ой… ой, не могу! Мочи больше нет! Это же надо было видеть!.. Оооой!..
Лишь спустя минут сорок друг появился в комнате, понурый и печальный.
-Ничего не получилось,- сухо сообщил он.- Видимо, перегорел, пока прорывался…
-Но ничего, время есть,- приободрил его я.- Если только Тарас никуда не торопится. А то навязались мы на его голову!
-Да ладно вам,- махнул рукой Тарас. И вновь, взглянув на обречённое лицо друга, прыснул в кулак.- Не кукься. старик! Часиков до трёх я в вашем распоряжении. Ещё протаранишься!.. А теперь за стол, за стол!..
Ровно в три часа дня мы вышли на Ришельевскую.
Одесса по-прежнему цвела и пахла. Справа, неподалеку, красовалось здание Оперы, шумело море, и бронзовый Пушкин, под охраной старинных орудий, привычно смотрел вдаль.
Можно было спуститься туда, побродить по бульвару, поглазеть на порт, на маяк, на корабли, заякоренные на рейде.А не то посидеть в знаменитом «Гамбринусе». Попить пивка, погрызть воблы, представляя себе, что выйдет к нам описанный когда-то Куприным скрипач, и его рыдающая волшебная скрипка ненадолго отвлечёт нас от наших мыслей, даруя краткое забытье и отдохновение.
-Ну ладно, друзья!- сказал Тарас, пожимая нам руки.- Если надумаете, приходите, я буду ждать. Часикам к девяти вечера вернусь. А если нет, то до завтра. Уже в редакции. Постараюсь дать подборку твоих стихов,- пообещал он мне.
-Скорее до завтра,- сказал я.- На сегодня у нас немало других дел. Так что, салют!
-Салют!
Тарас закурил сигарету, хлопнул друга по плечу, и побрёл в сторону Дерибасовской походкой старого морского волка, навсегда отвыкшего от суши.
-Ну а мы куда? Домой?- поглядев ему вслед, спросил я.
-Не-е-ет!- Друг судорожно замахал руками.- Там – мадам!
-Ну и что? Она не рискнёт… не посмеет! В крайнем случае, я переведу огонь на себя.
-Да?- Друг изобразил из трёх пальцев популярную комбинацию и сунул её мне под нос.- Дудки! Знаю я тебя!
Он до сих пор не мог простить мне свои страдания перед ванной.
-Так что лучше погуляем. Сходим на вокзал. Да и на Привоз неплохо бы зайти. Сто лет там не был! Пошли?
- Пошли. Насладимся романтикой! И вспомним же юность свою боевую!
-И выпьем за наши дела!- подхватил друг.
Радость отложенного свидания с мадам придала ему силы. Он больше не гнулся. И его было не сломить. Бодрым патрульным шагом мы двинулись вверх по Ришельевской…
Вокзал дышал. Журчал фонтан. Над ним склонял главу титан. Титан стоял почти нагой. Насчёт стыда ни в зуб ногой.
Трое дюжих парубков в самодельных тельняшках с трудом удерживали изваяние в нормальном положении. Их бязевые одеяния, размалёванные базарной акварелью, были мокры от пота. Голубые весёлые струйки стекали по бицепсам. Краска оказалась недоброкачественной и тельняшки линяли.
Круглолицый потомок запорожцев в бухарской тюбетейке и сатиновых шароварах опоясывал чресла статуи уценённым рогожным мешком.
-Ой, хлопцы, тильки не гэпните! Тильки не опрокиньте!- переживал он визгливым дамским голосом.
-Не волнуйтесь, дядечко,- подлизывались хлопцы.- Идить за горилкой, усё буде гарно. Вы – нам, мы – вам…
-Искусство в массы?- приветливо поинтересовался друг.- Творения мастеров народу? Как имя этого колосса? Самсон? Голиаф? Аполлон Бельведерский?
-Та бис його знае!- плаксиво отозвался потомок.- Антиной якись-то! Скульптура! Наш голова его у Будинку роздыха на черепицу выменяв. Поставлю, каже, перед сельрадой, як символ новой культуры незалежного села. Нехай, каже, уся область завидуе!Сроблю и у нас Европу! Тильки я розумию, шо наши жинки и символ цей и голову зараз с им у Днепри утоплють! Не приучены воны у нас такий срам наблюдать, не спривычны. Я уж на шо чоловик, а и мне його бачить неловко. Тащить його, хлопцы, у вагон, хай ему грець! Раз- два, узя-а-алы-ы!
Парубки опрокинули изваяние на себя и поволокли, пригибаясь под его тяжестью до самой земли. Запорожец с отвращением ухватился за монументальную гипсовую пятку и засеменил следом.
Приходили и уходили поезда.
Возле касс дальнего следования безнадёжно слонялись бесплацкартные магелланы. На стене, рядом с закрытым буфетом, висел плакат в духе художника Моора. Суровый милиционер нацеливался пальцем в каждого проходящего и, казалось, вопрошал:
«ТЫ ЗАПИСАЛСЯ ДОБРОВОЛЬЦЕМ?»
Любопытство не порок. Оно стихийное бедствие.
За какие провинности мы были наказаны, неизвестно. Неутолимая жажда знаний потянула нас в бездну. Мы хотели уточнить, куда на сей раз можно записаться в Незалежной?
Плакат оказался не агитационным. Вместо винтовки старшина сжимал в руке чью-то загадочную, явно снятую с компьютера, фотографию. Дикторский текст под её изображением гласил:
«КТО ЗНАЕТ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?»
-Преступника разыскивают!- как всегда гениально догадался друг. Подойдя поближе, он ахнул, охнул, и обессилено прислонился к стене.
-Ааааааааа!
-В чём дело?- человеколюбиво обеспокоился я.- Что с тобой?
Друг лишился дара речи. Он пальцем указал на плакат.
Волосы зашевелились у меня на голове. Ноги подкосились и стали беспомощными. С фотографии в руках милиционера смотрел на меня… я сам!
Я ущипнул себя за ухо. Это был не сон.
-Невероятно!- прошептал я.- Ты что-нибудь понимаешь?
Друг отскочил в сторону и огляделся, ища, кого бы позвать на помощь.
-Не подходите ко мне! Я буду кричать!- патетически предупредил он.- Лучше будет, если вы сами явитесь с повинной. Вас всё равно поймают! А так суд учтёт добровольное раскаяние…
-Какое раскаяние? Что ты городишь?
-Они ещё и возмущаются?!- поразился друг, обращаясь ко мне во множественном числе.- Честные люди на досках почёта висят, а вы… Вы находитесь в международном розыске! Да как быстро! Вот что значат вновь налаженные связи между Россией и Украиной! По вас плачет Интерпол!
-Ми-и-илый! Да разве ты меня не знаешь?- застонал я.
-Не ведаю!- открестился друг.- Я сам по себе. Не берите меня по «делу»!
Я понял, что это конец.
Бывший друг смотрел на меня глазами Генерального прокурора. Он был честный человек. И этим гордился.
Я решил уничтожить улики. Набравшись мужества, я сорвал плакат. Но второй точно такой же висел на противоположной стене.
«Размножили!- ужаснулся я.- Сорок тысяч экземпляров, не меньше. Надо признаваться… Суд оценит раскаяние…»
Я простёр длань к плакату, и вдруг остановился.
Специфическая физиономия друга глазела на меня со стены. Тот же худой гусиный нос, те же выпуклые голубые зенки.
-Аааааааааааааааааааааааа!- реабилитирующе заорал я.- Попался!!!
Друг бросился наутёк. Но я настиг его и за шкирку подтащил к плакату.
-Кто это? Кто?!
-Не…не знаю,- залепетал друг.- Пе-первый ра-а-аз вижу!
Это ошибка! Клевета! Инсинуация!
-А у меня, значит, правда?- вопил я.- Граждане! Громодяне! Хватайте его!Це убивец! Вин спер у мэне гомонец!
-Неправда! Неправда!- отбивался друг.- Я невиновен! Это он! Он! Вот его портрет напечатан!
Он вырвал у меня мой плакат, и взметнул его над собой.
-А вот этот его!- голосил я.- Смотрите! Смотрите-е-е!
Громодяне бежали как на пожар. Пинкертоновские лавры
мерещились им. Они метались от плаката к плакату, пока не удостоверились.
-Обое жулики!- убеждённо констатировал некий небритый ясновидец и, прихватив чемодан зазевавшейся старушки, зашелестел с ним к выходу.
-Карау-у-ул!- заверещала бабка.- Рятуйте! Граблють!
Ясновидца поймали на перроне. Он отбрыкивался от нападающих и указывал на нас.
-Ловите их!- призывал он.- Они важнее!
Толпа подхватила нас и поволокла в отделение.
-Гангстеры!- гомонила толпа.- «Коза ностра»!
-Одни отвлекают, а другие в это время… заимствуют!
-С-под рук тащать, ежли говорить по справедливости! - Крадут!..
В привокзальной милиции за столом сидел молодой лейтенант, и от нечего делать рисовал чёртиков на листе служебного протокола. И мундир, и портупея, и золотое обручальное кольцо на его пальце – всё было новеньким и блестящим. Он недавно окончил училище, недавно женился, и недавно заступил на сей ответственный пост.
Пожилой высокий сержант, напоминающий в профиль директора местного Зоосада, сидел на арестантском топчане и пил чай из литровой эмалированной кружки.
Толпа вломилась в отделение.
Лейтенант сломал карандаш и поправил фуражку. Сержант отставил кружку и внушительно крякнул.
-У чом дило?- спросил сержант.- Почему нарушаете?
-Мы не нарушаем!- раздались почтительные голоса
- Мы на страже порядка!
-Ось таки злодиякив пиймалы!
Нас вытолкнули вперёд. Ясновидец прятался за спину друга, изображая из себя потерпевшего.
-Жертвуя жизнями!- волновался народ.- Себя не жалея!
Сержант сверкнул очами. Лейтенант выпрямился.
-К делу!- сказал лейтенант.- Кто? Кого? И как?
-Меня, меня, милок!- расталкивая толпу локтями, вырвалась на авансцену старушка.- Вот етый, кустистый,- указала она на ясновидца.- За чемодан хвать и - дёру! Я за им! А он мне кулак под нос: «Уууубью!» Ну я тут и сомлела, чувствий лишилась! И давай верещать! Граблють, дескать, рятуйте!
-Ясненько!- Лейтенант торжествующе потёр руки.- Свидетели есть?
-М-мы… свидетели,- неуверенно ответствовали пинкертоны.
- Тильки, може, не надо? А? Пан начальник?
-Надо!- безжалостно отрубил лейтенант.- Вы, что же, положения не знаете? Беспардонченко, встань у двери и никого не выпускай!
Толпа обречённо вздохнула. Её вздох напоминал лёгкий атомный взрыв.
Лейтенант переписал свидетелей, и повернулся к нам.
-Та-ак-с,- сказал он.- Этот в третий раз к нам попадает!- Он ткнул окольцованным пальцем в ясновидца.- А этих вижу впервые? Залётные?- квалифицированно поинтересовался он.
-Че-его?- не понял друг.
-Залётные, говорю?- повторил лейтенант.- Откуда прибыли, пташки? Видкиля?-продемонстрировал он и знание мовы.
-Мы не пташки. Мы…
-Спокойненько! Заливать будете другим. А вас я насквозь вижу. Документы есть?
-Да… то есть, нет… Но есть вот это!
Друг положил на стол злополучные плакаты.
Лейтенант подскочил. Мысленно он примерял на себя погоны майора.
-Ого -го!- горкнул он.- Международный масштаб! Кто же вас разоблачил?
-Мы сами. Друг друга.
-Невероятно,- прошептал лейтенант.- Такие штучки у нас зря не печатают.- Он вновь взглянул на фотографии и обратился к свидетелям:- Господа! Кто знает этих людей?
-Я!- раздался хорошо поставленный бодрый мужской голос.- Пропустите меня!
Народ расступился. И к столу подошёл дородный абориген, пылающий справедливым негодованием. С изумлением мы узнали в нём недавнего швейцара.
-Иностранцы ето!- бескомпромиссно разоблачил нас швейцар.- Иньперялисты, едрить их в баркас! У нас в баре куражились, валюту швыряли! Я думаю, пан капитан, шо ето шпиёны! Зазря бы на их гумагу не тратили!
-Иностранцы?! - Лейтенант побледнел. Назревающий международный скандал выбивал его из колеи.- «Разжалуют!- мысленно ужаснулся он.- Без права службы даже постовым…» Однако, как всякий подлинный ревнитель порядка, взял себя в руки.
-Что же это вы, граж… господа, не признаётесь? Ду ю спик инглиш?.. Парле ву франсе?.. Шпрехен зи дойч?
-И спик! И парле! И шпрехен!- яростно заявил друг.- Но только русские мы! Русские! Граждане России! Этот господин вводит вас в заблуждение!
-Истинный хрест!- взъярился швейцар.- Как на духу! Не москали ето, а иньперялисты, ей, ей! Своими глазами видел! Ещё трое стиляг наших за ими крутилось! Только я их погнал, потому как своих не пущаем! А этот… носатый… мене фигу в нос сунул. Кушай, говорит!
-Тебе не фигу, а гранату бы туда!- неожиданно взорвался друг.- Ишь, осколок социализма! «Своих не пущаем»! А кто ты такой, чтоб своих не пущать? Стоит, понимаете, дуроломный лоб и на простого человека ноль внимания! А перед всяким заезжим спину гнёт, лапу протягивает. Ты куда все чаевые фунты и доллары складываешь? Мореходство купить хочешь, а затем обанкротить?
-Да ты што, ты што?- стушевался страж дверей.- Я человек маленький. Как хозяин велит, так и делаю. Сказано не пущать – не пущаю! И ты мене не тычь! Ты мене на чай не давал, а потому оскорблять не имеешь праву!
Свидетели включились в дискуссию
-Правильно!- кричали одни.
-Неправильно!- опровергали другие.- Снова тут москали свои правила устанавливают!
-Граждане! Громодяне! Панове!- взывал лейтенант.- Ведите себя прилично! Здесь не товарищеский суд!
Видя, что его призывы не действуют, лейтенант вскочил на стул.
-Беспардонченко! Разведи всех по камерам, пока не успокоятся… Тише, я вам говорю! Ти-и-ише!
Сержант покинул пост и загремел ключами.
Свидетели бросились врассыпную. Наступая друг другу на пятки, они застревали в дверях. Каждый из них мечтал улизнуть первым.
Ясновидец пытался пробиться к выходу по головам, но лейтенант схватил его за порты.
-Ку-уда? Беспардонченко, держи его! И этих тоже… как особо опасных!
-Пан лейтенант, побойтесь Бога!- взмолились мы.
-Некогда!- отмахнулся он.- За такие штучки у нас по головке не гладят. Ишь, кино устроили! Балет на льду! Посади их, Беспардонченко, начальство приедет, разберётся… Граждане свидетели, вы нарушаете! Граждане, как вам не стыдно! Подпишите протоколы, граждане! Стоять!.. Сто-о-ойте!!!
Граждане не реагировали. Они хватали чемоданы и, не дожидаясь поездов, убегали пешком по шпалам.
Беспардонченко вывел нас в коридор и поместил в небольшом приличном номере на двоих. На высоком запылённом стекле красовалась решётка толщиной в руку. В углублении над дверью невыносимо мерцала лампочка в сорок свечей.
-Прошу!- сказал Беспардонченко, пропуская нас вперёд.- Петь, реветь, греметь, орать воспрещается. Тувалет в углу!
Он указал на заржавевшую древнегреческую амфору с крышкой, и запер за собой дверь.
-Мираж!- воскликнул я.- Мы – княжны Таракановы! Не хватает только волн и мышей, лезущих на наши головы!
Друг со стоном повалился на нары.
-Ооо!- скрежетал он.- Почему я не пошёл домой? Там так уютно!
-Но там – мадам!- напомнил я ему.
-Пусть!- зарыдал он.- Это всё-таки лучше, чем здесь…
-Тебе не угодишь!
Я отвернулся от страдальца и стал разуваться. Затем, потеснив приятеля, улёгся рядом с ним.
Греметь и реветь запрещалось. Нужно было молчать. В молчании рождались мысли, не толстовские, но всё же. Одна из них вернула меня к ходокам.
Дверь беззвучно приоткрылась, и в камеру на цыпочках втиснулся Цыпкин. Боязливо взглянув на поверженного и дремавшего в меланхолии друга, он приблизился ко мне и зашептал:
-Извините, шеф, но я лишь на минуточку. Кстати, какое странное у вас помещение! Ну, да ладно…Дело в том, что нас, кажется, одобрили. И на семнадцать часов пригласили в Госдуму, как бы на собеседование. Будут все представители думских фракций и, конечно, председатель с заместителями. Так что мы на пределе. Волнуемся! Дрожим! Поэтому пожелайте нам удачи и держите за нас кулаки!
-Мысленно я буду с вами,- так же шёпотом ответил ему я.
-Тогда я поехал. За нами прислали небольшой автобус с милицейским сопровождением. И делегаты ждут только меня.
-Передай им всем привет! И удачи вам, удачи!
-Непременно! И вам желаю скорее выбраться отсюда!
Цыпкин исчез, осторожно прикрыв за собой дверь.
-Что такое? С кем ты шептался?- возмущённо забрюзжал друг.- Что это за тип, только что выскользнувший от нас?
-Какой ещё тип?- Я изобразил неподдельное изумление.- Тебе что- то приснилось? Кто у нас мог бы быть?
-Да хотел бы я знать!- Друг соскочил с нар и бросился к двери. Подёргав её и убедившись, что она на замке, озадаченно пожал плечами.- Голову даю на отсечение, что я где-то его видел. Конечно же! Именно он сидел на твоей раскладушке в вигваме мадам Иды!
-Ну, тогда конец света!- усмехнулся я.- Тебя точно преследует какой-то фантом. Думаю, что пора тебе обратиться к психиатру. А иначе…
-Да пошёл ты!- нервно взвизгнул друг.- Рано или поздно я тебя разоблачу. И всех этих фантомов, с тобой вместе взятых! Не могу пока понять, как ты всё это делаешь, но, поверь, с психиатрами придётся иметь дело тебе.
Он ещё раз прошёлся по камере, вновь подёргал дверь, и возвратился на нары.
-Попомните меня,- повторил он угрозу, повернулся на бок, и вскоре затих.
За неимением подушки я положил под голову руку и продолжал думать. Неожиданно на экране памяти высветился Буздуган.
-К чему бы это?- удивился я.- Неужели он снова что-то затеял?
* Личный катафалк.
Танцы за колючей проволокой.*
Дезинсектор Шапиров.
«Вас ищет Фантомас!»
*Свежевыстиранный носок *
«…У Василия Петровича Буздугана в этот день была куча неприятностей. С утра его вызвали в мэрию и ознакомили с жалобами трудящихся. В жалобах говорилось, что заведующий городским ЖКХа в обращении с посетителями и подчинёнными безмерно груб.
Так сотрудницу бухгалтерии госпожу Лунгинову он обещал выбросить из окна второго этажа. А старого заслуженного ассенизатора Б.П. Петушкова довёл до того, что тот напился и вылил содержимое доверенной ему цистерны на дорогу, ведущую в коттеджный посёлок, где тройственно обосновались губернатор, областной прокурор и глава налоговой инспекции с семьями. Кроме того, один из пяти имеющихся в городе катафалков используется заведующим в личных целях. Жена его Мария Павловна ездит в нём на базар, а сам он по воскресеньям выезжает с сотрудницами рыбачить за 20 – 30 километров от города.
Василий Петрович потел. Факты были подобраны верно. Все шишки сегодня валились на него. Вытоптаны газоны в парках – виноват Буздуган. Огородили танцплощадки колючей проволокой, чтобы не прыгали через заборы безбилетники, тоже вина Буздугана. Разбиты дороги, не поливаются улицы, мало мусорных урн – снова Буздуган, Буздуган, Буздуган.
Василий Петрович ворвался к себе в контору и перевернул её вверх дном. Он вызывал подчинённых и показывал им «кузькину мать». Но подчинённые предъявляли свои рапорты об имеющихся неполадках с его отрицательными резолюциями, и выходили сухими из воды.
С головной болью, изнывая от обид, Василий Петрович вернулся домой. Его десятикомнатный особняк сверкал тяжёлым никелированным забором. У соседней калитки стоял сотрудник санэпидемстанции Шапиро и как-то вызывающе улыбался.
Отказавшись от обеда, Василий Петрович закрылся в кабинете. Тяжёлые обоймы анонимок лежали перед ним в тиснённой кожаной папке.
Он полистал черновики и придвинул к себе очередной лист бумаги.
Жена в соседней комнате смотрела телевизор.
«В городскую прокуратуру,- торопливо начертал Буздуган.- Жалоба!.. В то время, как родной наш город, несмотря на недавний кризис, растёт и благоустраивается, все силы горожан должны быть отданы его дальнейшему расцвету и благосостоянию. Однако, невзирая на титанические усилия выдающегося замечательного руководителя В.П. Буздугана, общее дело плохо движется вперёд. Исключительному, рачительному энтузиасту и новатору постоянно мешают тёмные элементы, вроде самозваного инженера Цыпкина, и ему подобных. Данный антипод окружился подхалимами и клеветниками, пьянствует в рабочее время и недостойно ведёт себя в быту и на производстве. Он завалил руководящие органы своими необдуманными прожектами, подстрекает трудящихся на антиобщественные действия, в виде созыва запрещённых делегаций, имеющих цель подрыва основ и боеспособности нашего государства…»
Буздуган перевёл дух и задумался. Вспомнилась ему его неприступная секретарша, упорхнувшая куда-то с ненавистным цветоводишкой, её удивительные глаза, напоминающие расцветшие фиалки.
«Не прощу!- заскрипел зубами Буздуган.- И за непочитание тоже! Прибудете из отпуска, а работы – нет! Тю-тю работа-то! Как несоответствующим служебному положению! Как не удовлетворяющим потребностям общества…»
В соседней комнате послышался слабый крик и звук падающего стула.
Василий Петрович привстал.
-Ва-а-ася!- раздался пронзительный голос супруги.-
Ва-а-асенька-а-а!
«Жулики!»- моментально среагировал Буздуган, и захотел выпрыгнуть в окно.
Но дверь распахнулась, и Мария Павловна влетела в комнату.
-Скорей,- схватила она мужа за рукав.- Ско-о-орей! Там Цыпкин!!!
Москва транслировала сюжет из Государственной Думы.
Улыбающееся лицо цветовода приятственно глядело на своего начальника. В окружении руководителей думских фракций и зампредов ходоки рассказывали о целях и задачах делегации.
-Действительно,- пробормотал Буздуган, напряжённо разглядывая возникающие то в фас, то в профиль лица земляков. Золотистые брови Тамарочки метнулись к нему с экрана. Он застонал и обессилено упал в кресло.- Цы-ы-ыпкин, мерзавец… нашёл-таки свою планиду!
-А почему бы и нет?- желчно заскрипела Мария Павловна.- Вот ты на него кляузы пишешь, а он цель перед собой поставил! Такого почёта достиг! А ты? Ты? Вернётся он, станет счёты с тобой сводить! Куда ты денешься? Кто тебя защитит? Немедленно беги на почту, шли ему приветственную телеграмму! Назначь своим заместителем, пока его начальником не сделали!
-Отстань! Не твоё дело!- исступлённо закричал Василий Петрович.- Вечно лезешь, куда тебя не просят! Я сам по себе…
Он убежал в кабинет и спешно принялся уничтожать плоды своего бесплодного творчества.
Резкий телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Василий Петрович схватил трубку.
-Слушаю…
-Вас ищет Фантомас!- раздался в мембране зловеще знакомый голос.- Смотрите телевизоры! Летайте самолётами! Ха-ха-ха!
Кожа на голове Буздугана как-то странно зашевелилась. Он резко бросил трубку и машинально пригладил шевелюру.Шелковистая подкрашенная прядь бесшумно упала на стол. Василий Петрович недоверчиво взглянул на неё и дёрнул себя за висок. Новый клок волос безболезненно оказался у него в руке.
С тихим стоном бросился он в ванную, приник к зеркалу.
Взмах расчёски и – широкая полевая борозда прочертилась в повреждённой шевелюре. Следующий взмах – следующая полоса.
Василий Петрович взвыл.
-Ма-а-аша! Что со мной?
Появившаяся Мария Павловна с ужасом уставилась на него.
Супруг осыпался, как переспелая нива.
-Го-осподи-и!- фальцетом запричитала она.- Допрыгался… доволновался! Это у тебя от испуга! От нервного потрясения! Говорила дураку: не связывайся с Цыпкиным, будь человеком, так не слушался! Что делать теперь будем?
-Не знаю!- захлёбывался Буздуган.- Я стану хорошим… Я буду всех любить!
Он сидел на полу ванной комнаты и смотрел на жену полными слёз глазами. Радостная мысль вдруг мелькнула в его взоре.
-Шапиро!- вскрикнул он.- У него имеется рецепт!
В это время дезинсектор Шапиро вновь набирал номер буздугановского телефона.
-Вас ищет Фантомас!- зловеще заскрежетал он поднявшей трубку Марии Павловне.- Смотрите телевизоры! Летайте самолётами! Ха-ха…ха…хи-хи…хе…ик!
Шапиро ойкнул и уронил трубку.
На пороге стоял почерневший, закутанный в простыню Буздуган и смотрел на него затравленными заячьими глазами.
-Помогите!- протянул он руки к дезинсектору.- Забудем вражду! Я верну вашу землю и вашу сирень! Я переставлю забор! Только спасите меня… умоляю-у-у!
Он сорвал маскирующую ткань и обнажил побитую нервной молью голову.
Шапиро изумлённо раскрыл вместительный рот, в котором у него, назло науке, росло сорок два зуба.
-Дайте мне какую-нибудь мазь! Вы же медик!
Захар Семёнович тихо присел. Захар Семёнович не имел медицинского образования. По нарядам санэпидемстанции он мирно травил крыс, клопов и тараканов ядовитыми снадобьями, получаемыми под расписку.
-У меня ничего нет,- развёл он руками, демонстрируя искреннее добрососедское сочувствие.
Буздуган не уходил.
-У меня ничего нет,- повторил Шапиро.- Но, может, что-то имеется у тёти Нюси? Посидите мгновение, я сейчас…
Через семь минут он вернулся с коробочкой, на которой большими красными буквами было написано:
-------------------
ДЕПИЛАТОРИЙ
-------------------
-Тётя Нюся говорит, что это очень помогает. Она потеряла описание, но нужно делать так…
…Спустя полчаса Мария Павловна вызвала на дом карету «Скорой помощи».
Потрясённый Буздуган сидел на полу и застенчиво жевал свежевыстиранный носок. Совершенно голая его голова напоминала отполированный бильярдный шар.
Прибывшие врачи с удивлением констатировали, что облысение началось и в других местах тела. Осыпался волосяной покров под мышками и на груди. Эпидемия шла дальше. Врачи молчали, странно покачивая стетоскопами. Было принято решение: больного госпитализировать.
Когда Василия Петровича выносили из дома, он приятельски улыбался санитарам и пускал пузыри.
Мария Павловна поехала с ним.
А в огромном, прекрасно обставленном особняке, где некогда размещался целый детский сад, продолжал говорить так и не выключенный впопыхах телевизор…
*Тираж в 6 000000 экземпляров.
Рыдающие графоманы.*
*Пятая общая тетрадь.
Ожидание дня свадьбы*
Телевидение сделало своё дело. Когда осчастливленные и усталые делегаты выходили из центрального подъезда Государственной Думы, их тут же окружили журналисты.
Особенно неистовствовали Бережённый и ни на шаг не отстающий от него Цицеронский.
-Не забывайте, что именно мы вас первыми поддержали,- напоминали они Цыпкину.- Поэтому лучшие материалы должны идти в нашу газету!
Бережённый оглядывался на скромно стоявшего в сторонке Модельного, и так, чтобы не слышал Пётр, шептал:
-Когда Модельный принёс мне сырой, необработанный материал о вас, я сразу поверил! Я сказал себе: « Олег! Ты должен помочь!» И я включился в борьбу! Нервы, кровь, бессонная ночь, насмешки коллег… но я всё преодолел. Сегодня мы уже рассказали о вас. И так будет каждый день, мы от вас не отстанем. Мы… ой, сюда рвётся Венедикт Птеродактилев! Не давайте ему ничего, он из «Противоположной газеты»!
Нейтрально посвистывая, Бережёный наклонился к Цицеронскому. Цицеронский понял. Опередив Птеродактилева, он выхватил из-за пазухи очередную общую тетрадь и подскочил к ходокам.
-Глава сто сорок третья! Из Будущего!- возопил пиит.- Ходоки в Консерватории!
…Услаждали душу трели
скрипок и виолончелей,
а тромбон и камертон
заливались скрипкам в тон…
Затыкая уши пальцами, делегаты побежали к ожидающему их автобусу.
-Глава двести седьмая!- закричал им вслед Цицеронский.- Тоже из Будущего! Вас же будут увековечивать! Ну, куда же вы? Куда-а? Слушайте! Это эпохально!
Видя, что ходоков не догнать, Цицеронский схватил за пиджак возмущённого Птеродактилева.
-Послушайте хоть вы! Ну, чего вы барахтаетесь?
…Собирали делегаты
для музеев экспонаты,
чтобы видел наш народ,
кто и как из них живёт.
Без сомнения и страху
выдал дедову папаху
в Исторический музей
самый гордый из друзей.
Посетители смотрели
на папаху и бледнели.
Им напоминал убор
дикие преданья гор.
Но сейчас они смеялись,
потому что не боялись,
ибо этот экспонат
надевал их друг и брат…
С воем, поправляя измятый пиджак и бранясь, на чём свет стоит, Птеродактилев бросился прочь. Его редкие волосы торчали дыбом, а разнузданное брюшко трагически подрагивало.
Цицеронский преданно взглянул на Бережёного.
Берёжный поощрительно похлопал его по плечу. Отношения их укреплялись. Устав от постоянных преследований, Олег Платонович «протолкнул» вчера отрывок из эпопеи Евгения.
Цицеронский ликовал. Всю ночь он перечитывал оставшиеся главы, а с утра бодро разнёс их по ведомственным редакциям.
-Актуальность плюс поэзия!- грохотал он, подсовывая редакторам экземпляр газеты Бережёного.- Меня издали тиражом в шесть миллионов экземпляров! Прошу учесть и не препятствовать!
Редакторы сдавались и обещали ознакомиться. Издание Бережёного пользовалось авторитетом.
Цицеронский авторитета не имел, но тем не менее…
Он ходил по редакциям и оскорблял графоманов. Графоманы робели. Они пытались не попадаться ему на глаза, а когда попадались, то приглашали в буфет.
Цицеронский пил вино, выкрикивал стихи, и страдал.
Графоманы рыдали. Трагическая общность судеб объединяла их. Хотелось на пьедестал, хотелось гонораров.
А ходоки между тем праздновали удачу. Депутатская фракция одной из ведущих думских партий устроила в их честь небольшой приём.
В самый разгар торжества Цыпкину вручили депешу, присланную на его имя. Вскрыв её, он долго вчитывался в текст, усмехаясь и покачивая головой. Затем передал телеграмму Тамаре. На хрустящем новеньком бланке бежали торопливо наклеенные слова:
«Дорогих деток поздравляю огромным успехом тчк желаю плодотворной работы зпт бодрого настроения тчк. нетерпением ожидаю дня свадьбы зпт возвращения домой тчк
евдокия фёдоровна»…»
-…Боже! Элоквенция Альфредовна пришла, наконец, в норму! Это уже нечто… большой прогресс! Надо бы и мне срочно поздравить ребят,- решил я.
И, открыв глаза, отшатнулся.
Посреди камеры, покачиваясь с пяток на носки, стоял Беспардонченко.
-А ну кончай ночевать!- зычно скомандовал он.- Ишь, устроились! Мало того, шо москали. так ишшо и алиментщики!
Мы с другом переглянулись.
-Почему алиментщики?- изумился друг.
-Потому!- рассердился сержант.- Из домов от жинок поутикалы, и тут по пляжАм с дамочками разгуливаете.
-С чего вы взяли? Кто вас так информировал?
-Афиши! Там усё про вас прописано. Тебя,- обличительный перст уставился мне в переносицу,- шукает якась-то Майя. А этого…- Перст переместился на друга.- Дамочка с тройной фамилией. Чи Телефон, чи Граммофон. Сразу и не разобрать. Причём шукает за свий счёт!
-Средиземноморская – Креозот?- догадливо подсказал я.
-Точно! Вона!- обрадовался сержант.- Креозотова! Средиземнова!
-Так это не жена, а тёща,- высокомерно отмахнулся друг. -Его тёща! И ей уже за пятьдесят!
-Ну и шо?- строго оборвал его Беспардонченко.- Современная тёща при нынешней косметике завсегда выглядает на тридцать пьять! И вообще, нехай с вами начальство разбирается… Прошу!
Мы вернулись в приёмную.
Лейтенант смотрел на нас взглядом контуженного яблоком Ньютона.
-Ну-с?- спросил лейтенант.- Будем признаваться?
-Будем!- с готовностью отрапортовали мы.- Только в чём?
-Во всём. Почему из дому удрали, аж за две границы? Почему детей на произвол судьбы бросили?
-Мы не бросили. Мы приехали отдыхать.
-Без жён?!
Лейтенант молитвенно погладил кольцо.
-Без жён,- гордо процедил друг.- Между прочим; я – холостяк. Убеждённый! На всю жизнь!
-Да-а?- притворно удивился лейтенант.- А на плакатике под вашим изображением сообщение имеется. Вот… мелким шрифтом: «Пропал без вести… помогите найти…» С чего это посторонняя женщина разыскивает убеждённого холостяка?
-Так ведь это не женщина! И ищет она не меня, а зятя! Но поскольку я его друг, то по идее должен быть с ним. Это же аксиома!
-Значит, признаётесь?
-Да!.. В чём?
-В том, что сбежали!
-Признаёмся.
-Не-хо-ро-шо! Я был о вас лучшего мнения. Что же мне теперь с вами делать?
-Отпустить… на свободу. На волю!
-А алиментики я за вас буду платить?
-Какие алиментики? Слушайте… не знаю, как вас тут величать… гражданин, пан, товарищ… Поймите, мы российские подданные. И мы будем жаловаться. Кстати, у нас есть право на один телефонный звонок. Разрешите позвонить! Хотя бы в наше консульство!
-Ага, разбежались. Как бы ни так! Консула мне ещё тут не хватало… Садитесь и ждите! А я должен поразмышлять…
Лейтенант вышел из-за стола, закурил сигарету, и вышел из комнаты.
-Алиментщики!- продолжал возмущаться друг.- Причём тут мы?
-А притом,- сообщил молчавший до сих пор Беспардонченко.- Кабы не воны, так вас и не шукали бы. Кому вы без их нужны?
-Ну, знаете ли!- Друг вскочил со скамейки.- Выбирайте выражения! Мы вчера, может, мумию спасли, ваше национальное достояние! А вы нас в преступники записываете!
-Яку таку мумию?- оживился сержант.
-Обыкновенную,- сказал я.- Восемнадцатилетнюю!
-Фамилия?
-Чья?
-Ея! Восемнадцатилетней!
Беспардонченко уселся за стол дежурного, и взял в руки перо.
-Ея?- усмехнулся друг.- Ну, пишите. Таатхатамен. Дочь Верховного жреца…
-Служителя культа?- Беспардонченко торопливо заскрипел пером.- Особые приметы? Как выглядит?
-Как обычно. Тряпки, кожа, да кости.
-Из манекенщивец, значит,- удовлетворённо хмыкнул сержант. И, подтверждая свою эрудицию, пояснил:- ДочкА у меня в ихней системе работает. Так познакомила с одной. Окромя глаз ничого нема, да и те до ушей раскрашены… Она, шож, топилась?
-Нет. Её украли. И хотели продать.
-В замуж?.. Или… просто так… побаловаться?
-Что значит «побаловаться»? Она же м у м и я !
-В каком смысле?
-В прямом! Восьмой век до нашей эры. Музейный экспонат!
-Ааа… И кто же подтвердит ваши показания?
-Ваши сослуживцы. Из городского управления.
-Фамилии? Должности? Звания?
-Да откуда мы знаем?- напрягся друг.
-Они были в штатском,- поддержал его я.- Один пожилой с седыми висками. А другие… Что же мы фамилии у них должны были спрашивать?
-Непременно. Потерпевшую ведь вы запомнили.
-Так то же мумия!!!
-Ну и шо?
Я почувствовал, что через минуту меня хватит удар.
Бездыханный друг валялся рядом.
Беспардонченко глянул на нас, подхватился и вылетел из-за стола. Через мгновение он вернулся с лейтенантом.
-Татьяну Хатаменовну,- доносился до нас его шёпот.- Манекенщица… С седыми висками… В музее у качестве мумии…
Лейтенант схватился за телефон. Лейтенант принялся звонить.
Он долго выяснял, имело ли место похищение, и кто участвовал в операции? Лицо его постепенно приобретало клубничный оттенок.
Глядя на него, Беспардонченко становился вишнёвым.
Лейтенант повесил трубку, и вздохнул.
-Так вы журналисты…
-Писатели!- поспешно уточнил друг.
-Могли бы сразу сказать… А то я вашим родственницам телефонограммы послал. Они ведь тоже сейчас в Одессе. Прилетели и собственноручно плакаты развесили. Как же теперь быть? Ведь съедят они меня, если вас здесь не окажется!
-Несомненно! Это их специальность,- обнадёжил его друг.- Особенно Средиземноморской – Креозот!
-Она сразу поймёт, что вы не Холмс, не Мегрэ, не майор Пронин,- добавил я.- По инстанциям затаскает. По судам! С привлечением международного Гаагского!
Лейтенант затосковал.
-Женщина!- суеверно прошептал он.- Знаете, я тоже недавно… сочетался браком. И теперь понимаю, что поспешил. Представляете, на вид – ангел, а в душе…
-Чёрт?- любознательно наклонился к нему друг.- Медуза Горгона?
-Ну, не то чтобы, но… однако…
-Ах, вот как?- раздался с порога милый женский голос.- Раньше ты мне этого не говорил!
Лейтенант ахнул, и вытянулся по стойке «смирно».
Неземное белокурое существо смотрело на нас приветливо и смущённо. Увлечённые беседой, мы не заметили, как оно впорхнуло. В его голубых доверчивых глазах тихо метались шаровые молнии.
Лейтенант обмер.
-Галюсенька!- обречённо пролепетал он.
Девушка улыбнулась. Мы были ослеплены, словно нечаянно взглянули на солнце.
-Сними колечко!- кротко проворковала она.
-Галюня…- Лейтенант с трудом переводил дыхание.- Я не хотел… Это просто так вырвалось…
-Сни-и-има-ай!
Она улыбнулась ещё обворожительней.
Лейтенант, словно загипнотизированный, снял обручалку и положил её на край стола.
-Йех ты!- ухнул Беспардонченко.- Мылыцию граблють!
Девушка и глазом не повела. Она сняла со своей руки второе кольцо и опустила его рядом с первым.
-Пригодится на будущее… Прощайте, рыцари! Продолжайте клеветать на своих возлюбленных!
Хлопнула дверь. Видение исчезло.
-Вот это да!- Друг держался за сердце.- Элита! Экстра! Супер - класс! На такой даже я женился бы, не раздумывая!
-Это была их жинка!- сказал Беспардонченко.
-Теперь, возможно, бывшая,- вздохнул лейтенант. Он разорвал протоколы и скорбно пошевелил пальцами.- Вы свободны. Можете идти. В УВД всё подтвердили. Кстати, вами интересовались также из одной редакции. Очень известный наш журналист! Так что, прощайте!
-Ну уж нет!- запротестовал друг.- Это не этично. Мы тоже виноваты в какой-то мере. И мы не оставим вас в беде. Подтверди друг!
Я подтвердил.
Бескорыстный гуманизм друга выбивал меня из колеи.
Зазвучали лозунги.
-Мы не позволим разрушать даже незалежные мирные семьи! Мы будем бороться! За любовь! За счастье! За! Семейный! Очаг! За нашу! Вечную! Дружбу! Украины и России! За нерушимое! Братство! Хохлов и москалей!
Вскоре к нам присоединилась вечерняя милицейская смена.
И стихийный братский митинг продолжился до утра. Мы разоблачали себя и клеймили позором. Даже Беспардонченко выдал получасовую, насыщенную пафосом речь:
-Женшчины!Так сказать, жинки! Без их ни як неможно! Обстирают, сготовлят, и завсегда пару гривнов на пиво ридному чоловику дадут!..
Прекраснейшая половина созданий Божьих вновь
восторжествовала в наших сердцах. Мы были согласны на матриархат.
Даже друг, руководствуясь откровениями Беспардонченко, поклялся принести себя в жертву Гименею при первой же возможности.
-Да здравствуют милые женщины!- пламенно призывал он.
-Хай живуть!- хором подхватывали мы.
-Любимым мамам, бабушкам, подругам и тёщам – слава!
-Слава!.. Сла-а-ава!.. Сла-а-а-аааа-ва-а-а!
Теперь всех нас можно было показывать в музеях.
На шум и наши нескончаемые крики из камеры ретиво отзывался ясновидец. Он думал, что объявлена всенезалежная амнистия и радостно сливал свой глас с голосами передовой международной общественности.
Я хотел на Голгофу.
Лейтенант успокаивал Беспардонченко.
Беспардонченко рыдал от избытка чувств. Его неподдельные слёзы падали в любимую кружку и, переполнив её, хлестали через край.
Новый день начинался с надежд.
Мы смотрели вдаль, предвкушая светлое будущее. Мы знали, что стоит только захотеть и сбудутся самые сокровенные мечты.
Мы очень хотели этого. И ждали, ждали, ждали…