Они не слышат друг друга

Демон Нонграта
Ему казалось, что вся его жизнь прошла на кладбище. Если бы не кличка или имя, которое осталось у него из прошлой жизни, то он бы именно так и считал. Просто обращение «Кит» вмиг возвращало его во что-то давнее, что он не мог вспомнить. Вырываться из мира скорби, венков, букетов из четного количества цветов было непросто.

Неуклюжая громоздкая фигура Кита чаще всего маячила в дальних углах погоста, будто он укрывался от людских глаз. «Кит» – это его кличка. Он был грузен и неповоротлив, словно вытащенный из воды кит. На людей смотрел блеклыми голубыми глазами и, как правило, молчал, поджимая тонкие губы, погруженный в свои размышления. Нос на его круглом лице казался маловатым, а на щеках всегда горел нездоровый румянец, отличаясь то интенсивностью, то размером расплывшихся по лицу пятен. Разговаривая с ним впервые, собеседник сразу чувствовал свое умственное преимущество, потому говорили с ним громко, простыми фразами, напряженно вглядываясь в лицо с надеждой определить, понял ли он сказанное.

Завершали образ Кита вечно свисающие длинными прядями на лоб редкие соломенного цвета волосы. Дети боялись его, а взрослые благоразумно сторонились. Кит к этому привык, потому никогда не говорил ничего лишнего, кроме слов: «да», «нет», «сделаю», «понял» слышно от него ничего не было.

Кит мел дорожки между могилами, выносил мусор, белил бордюры. Инструмент в его толстых пальцах-сосисках двигался на удивление споро и ловко. Сегодня он опустился перед бордюром на колени, предварительно подложив картонку, и, макая широкую кисть в ведро, тщательно красил. Работы было много, Кит рассчитывал закончить все только поздно вечером. Дело существенно замедляла его грузность. Ему мешали все эти складки, что образовались на его теле, слой жира, мешающий двигаться, давивший всем весом на ноги, сжимающий его грудную клетку до сильной одышки. Выметать осенние листья у него получалось быстрее. Он утирал пот на раскрасневшемся лице рукавом застиранной спецовки, вздыхал и продолжал. Подводить смотрителя нельзя.

Смотритель же сидел у сторожки и пускал в синее небо дым, бросая безразличные взгляды на работающего. Худощавый мужчина, одетый в новый камуфляжный костюм, был настоящим благодетелем Кита. Он подобрал его около рынка, растерянного, голодного, со свежими кровоподтеками по всему телу, спутавшимися от крови волосами. Кит вцепился в рукав его куртки, содрогаясь от зимнего холода, и прошептал: «Помогите мне…»

Он пролежал в бреду и горячке почти целый месяц, и смотритель зачем-то возился с ним, выслушивая невнятные фразы с хрипом вырывающиеся из огромной груди толстяка. Скорая помощь не стала забирать его. Врач сделал пару уколов, выслушал его дыхание, осмотрел рану на голове и деловито щелкнул чемоданчиком.

– Я написал названия лекарств. Хочешь – лечи, хочешь – прикопай тут потихоньку. Без документов я его брать не стану, – заявил он, выходя за двери сторожки.

Кит оказался сильным. Он выздоровел. И тут же принялся помогать во всем, за что бы не брался его благодетель.

Смотритель расправил седой ус, отбросив в грязное ведро докуренную сигарету, и пошел в обход по кладбищу.

С тех пор ему стало понятно, что сам Кит знает только собственное имя. На вопросы о его прошлом он не отвечал, впадая в глубокую задумчивость. Но, как напарник, был просто неоценим. Начинал работу рано утром, а заканчивал с закатом, никогда не просил выходных, объясняя, что его медлительность не дает ему права на отдых.

У Кита было единственное, довольно странное развлечение. Он уходил в темноту на кладбище и приходил только на работу. Смотритель даже как-то проследил за ним. Ничего предосудительного Кит не делал, просто садился у какой-нибудь могилы и замирал, как будто скорбел по усопшему родственнику. Сам Кит объяснений никаких такому поведению не давал, а смотритель не был чересчур любопытным.

Кит поднялся, расправил уставшие затекшие ноги и полюбовался собственной работой. Капля белой краски упала на асфальт, и Кит сокрушенно покачал головой, рассматривая маленькое белое пятнышко.

– Растяпа, – прошептал он.

– Простите, – раздавшийся за спиной голос заставил его вздрогнуть. – Я слышала ваш голос. Понимаете ли, я заблудилась.

Он обернулся, разглядывая говорившую, удивляясь, что не заметил ее раньше. Легкомысленно яркая одежда на кладбище была неуместна и почти оскорбительна. Кит утер пот со лба, разглядывая огромные солнцезащитные очки, белую трость и футляр для скрипки в руках хрупкой девушки. Она была слепа, и это многое объяснило Киту.

– Слушаю вас, – произнес он, и собственный голос показался ему сегодня особенно писклявым, как бывает у тучных людей.

Девушка торопливо поправила распущенные волосы и, глядя мимо него укрытым темными очками взглядом, произнесла:

– Мою маму похоронили позавчера, я не помню дороги к ее могиле, потому что мы заезжали на автомобиле, а теперь плутаю по дорожкам и совершенно не понимаю, где нахожусь…

Кит прикрыл ведро с краской картонкой, засунул кисточку в банку с водой, потом неторопливо уточнил:

– Ваша мама – Лидия Аверкова?

– Совершенно верно, – пробормотала девушка, зачем-то поправляя платье.

– Пойдемте, я провожу вас, – предложил Кит, подставив локоть, чтобы девушка взяла его под руку.

Он замер и с каждой секундой его румянец становился ярче, занимая всю площадь округлых щек. Девушка ловко уложила на его руку тонкие пальчики, как будто точно знала, где его локоть.

– Знаете, мне тяжело без нее, – вдруг разоткровенничалась она. – Я не представляю даже, как выглядит моя одежда. Она сильно нелепа при таких обстоятельствах?

Кит покосился на ее тонкий профиль и поджал тонкие губы, размышляя над ответом.

– Не думаю, что это имеет сейчас какое-то огромное значение, вы скорбите, а это важно, – это была одна из тирад, которые Кит выдавал крайне редко, а проще сказать – почти никогда.

– Спасибо, вы добры ко мне, – прошептала она, пожав его пухлую мягкую руку.

Место захоронения было свежим. Простой деревянный крест, живые цветы, холмик еще не осевшей земли. Простая табличка с датами рождения и смерти под именем, отчеством и фамилией – вот и весь антураж конца жизни. Кит подвел девушку к самому кресту и положил ее руку на брусок свежего дерева, из которого наскоро был вытесан крест. А затем смущенно пробормотал:

– Ну, вот мы и на месте…

Девушка остановилась. Ловким привычным жестом она открыла футляр и достала скрипку. Смычок в ее руке дрогнул, она замерла, зажав инструмент подбородком. Кит тоже замер, вглядываясь в черты девушки и наблюдая за ее действиями. Предвкушение предстоящего события заставило его затаить обычно шумное дыхание. Он нервно теребил пальцами пуговицу спецовки.

– Не уходите, пожалуйста, я опять потеряюсь. Просто хочу поговорить немного с мамой… – попросила она и, не дожидаясь ответа, коснулась струн смычком.

Кит не смог бы ответить, потому что с самым первым звуком душа его унеслась куда-то высоко-высоко, пальцы замерли на пуговице, сжимая ее все сильнее. Скрипка надрывно плакала в руках девушки, звук несся неведомым фантастическим существом над кладбищем, рождая печаль во всех, кто мог слышать его в тот момент. Кажется, что этот звук никогда не умрет, блуждая между судеб, упрятанных за имена и даты. Он родился, чтобы жить вечно и хранить в своей песне все их истории лучше, чем хранит их человеческая память. Но девушка в темных очках отняла от струн смычок – и магия исчезла. Пуговица в пальцах Кита треснула, сложившись пополам.

– Понимаете, кроме нее, я никому не нужна по-настоящему… – призналась девушка укладывая инструмент в футляр. – Вокруг меня люди, которые, в общем-то, равнодушны, но с удовольствием используют меня, когда им это нужно…

Девушка поспешно вытерла платком выкатившуюся из-под очков слезу. Кит растерянно покосился на разгорающийся закат и неловко сообщил:

– Скоро стемнеет…

Девушка развернулась в его сторону, пряча в карман платок.

– Добрый незнакомец, для меня стемнело уже давно. Я видела свет и даже успела к нему привыкнуть, но теперь он бывает только в моих снах, – грустно улыбнулась она.

– И вы не боитесь быть в такое время на кладбище? – попытался оправдать неловкость Кит.

– Я не могу бояться. Если верить в такие предрассудки, то я давненько живу в подобном мире, – пояснила девушка.

Кит настороженно оглянулся, будто проверил, есть ли кто-то рядом с ними, а потом прошептал:

– Я тоже живу… По ночам… Я могу с ними говорить… Только не посчитайте меня сумасшедшим – они говорят со мной. Я узнал почти все их жизни, беды, сожаления, боль и страдания.

Девушка замерла. Кит не мог видеть ее глаз, потому сильно смутился. Румянец на его щеках проступил еще отчетливее. Обломки пуговицы выпали из его руки. Он переступил с ноги на ногу и добавил:

– Забудьте… Я не буду вас этим мучить. Мы пойдем к выходу и вызовем для вас такси.

Девушка шагнула к нему, губы ее дрогнули, словно она собиралась расплакаться.

– Вы говорите с ними, как с живыми? Как сейчас говорим мы с вами? – спросила она, прикасаясь кончиками пальцев к спецовке на его груди.

С этого самого момента Кита просто прорвало. Кажется, что его молчаливость была просто вынужденной, он умел говорить красивыми длинными фразами и хотел говорить с этой девушкой, которая смотрела прямо перед собой, слегка задрав подбородок. И слушала, как Кит рассказывает ей о чужих судьбах.

– Почти у самого входа есть могила парня. Он погиб трагически. Первый курс военного училища, ему едва исполнилось девятнадцать. Он мечтал стать военным. В самом первом увольнении повстречал загулявшую компанию. Трагическая нелепость – он упал затылком на бордюр. Знаете, ему нравилась девушка. Он так и не смог подойти к ней…

Девушка лишь положила на его ладонь свою, словно просила продолжать. Он чувствовал, как ее пальцы подрагивают на самых трогательных моментах, и говорил, говорил, говорил до хрипоты, потому что впервые мог рассказать все, что услышал от владельцев безмолвных надгробий с короткими эпитафиями.

– Через три могилы от него – девушка. Она трагически погибла перед самым окончанием института. Я хотел бы их познакомить, но мертвые не видят друг друга. Встречи и расставания бывают только у живых. Мне жаль… Они редко бывают счастливы и радостны.

– Думаешь, что не бывают даже после смерти? – вдруг спросила девушка.

Кит вздохнул и пожал плечами, потом встрепенулся, вспомнив, что она не могла видеть этого жеста и заговорил:

– Да, даже самые родные и близкие, которые лежат в одной и той же могиле, говорят со мной, но так и не могут услышать друг друга. А я бы слушал… Потому что у меня нет прошлого, нет воспоминаний, я как чистый лист. Могу жить только их исповедями, а им уже все равно, какие тайны я узнаю. Они откровенны, потому что переступили что-то земное, обывательское. И мне не бывает неприятно, я не злюсь, но очень устаю, потому что выслушать все их исповеди – как прожить жизнь и узнать истины, что были недоступны прежде. Хочешь? Я выслушаю тебя.

– Нет, у нас мало времени…

Голос девушки дрогнул. Закатное солнце исказило ее профиль, Кит поморщился. Такого с ним не бывало.

***

Смотритель утер слезу, глядя, как на носилки грузят тучное тело его помощника. Два санитара кряхтели от напряжения, заталкивая умершего в старую машину. Хлопнули дверцы.

– Он знал эту девушку? – поинтересовался патологоанатом, захлопывая папку.

– Нет, Кит никого не знал за пределами кладбища… – всхлипнул смотритель.

– Очень странно, – заметил молодой полицейский, покосившись на фото девушки на свежем кресте. – Он умер именно у этой могилы, как будто специально. Даже кисть сложил и краску закрыл. Поди угадай, что он думал перед сердечным приступом. Вот судьба…

Под некачественным изображением тонкого профиля кто-то написал на свежем дереве: «Она не видела, но умела слышать очень многое».

– Вчера схоронили только. ДТП. Слепая была… – зачем-то пояснил смотритель.