Рассказы
Братья Стояловы
Валлемоно де Лонгхорн
Тихая южная ночь, казалось бы, вот–вот усну. Но не столь внезапно кто-то монотонно постучал в мою дверь. Кто это может быть? Да и странно, почему не звонят? Я посмотрел на часы, второй час ночи. Подхожу к двери, в глазке темно и не было видно лица из-за того, что на лестничной площадке плохое освещение.
- Кто там?
- Это я, Валлемоно де Лонгхорн!
Валлемоно де Лонгхорн? Сразу вспомнилось какое-то рогатое животное
- Прошу, - сказал я, открывая дверь, ночному гостю?
- Спасибо, - в комнату вошло человекоподобное - существо, моего роста, на задних ногах, одетый в длинное, чёрное пальто и черную, широкополую шляпу, которая покрывала его большие рога, и зразу же почему-то прозвучала какофония, что меня не сильно удивило, он же Валлемоно де Лонгхорн.
- Чаю?
- В пакетиках? – Снимая шляпу, поинтересовался Валлемоно де Лонгхорн.
- Есть в пакетиках, есть листовой. Заварить листовой?
- Листовой, - встряхнув ушами, ответил мой гость, только не заваривать, мне так пожевать.
- Проходи на кухню. Ничего, что я на ты?
- Нормально, - цокая копытами по паркету, ответил мой гость, - табуретка крепкая? Сесть можно?
- Можно, должна выдержать. Вы случайно не из ангельской иерархии, второе: ниже властей и выше собственно ангелов?
– Спросил я с улыбкой на лице.
- Нет! – Сардонически ответил он.
Табуретка скрипнула под его массивным телом, но, действительно, выдержала. Я достал пачку крупно листового чая, немного подумал, достал глубокую тарелку и высыпал туда всю пачку, после чего поставил её на стол перед гостем. Валлемоно де Лонгхорн сразу зажевал чай. Я поставил чайник на плиту, достал чашку и пакетик, после чего сел за стол. Валлемоно де Лонгхорн покосился на меня большим чёрным глазом.
- Почему ты меня впустил?
Меня, почему-то совсем не удивляло, что он разговаривает.
- А почему ты пришёл? – В свою очередь спросил я.
- Сегодня твоя очередь…
- Очередь чего? – Образно выражусь, мои мысли проскакивали мимо меня.
- Выбирать судьбу, и рационализировать жизнь. - Проглотив очередную порцию чая, ответил Валлемоно де Лонгхорн.
- Вот так сразу? Но это, же противоречит здравому смыслу.
Я некоторые минуты испытывал оцепенелость.
- Зачем сразу? Можешь подумать, впереди вся ночь. – Он сделал маленькую паузу и сказал. - И что это такое здравый смысл, ничего!
- Из чего выбирать?
- Из чего хочешь, но часы твои будут идти назад, время – это четвертое измерение. Мгновенный куб не может существовать. Тот куб, который мы видим, есть не что иное, как соответствующее текущему моменту времени сечение некоторого «фиксированного и неизменного» четырехмерного куба, обладающего длинной, шириной, высотой и продолжительностью. Время ничем не отличается от любого из трех пространственных измерений, кроме того, что любое сознание движется во времени.
Вот я могу взглянуть на какого-нибудь человека извне пространственного - времени, и я вижу одновременно прошлое, настоящее и будущее любого человека кому пришел и тот, кто дал согласия. Так же, как в трехмерном пространстве я единым взглядом охватываю все части волнистой линии, проведенной на бумажной ленте пером самописца, повторяющего одномерные пространственные движения уровня ртути в барометре. – Валлемоно де Лонгхорн совсем по-человечески пожал плечами, - я не буду тебя озадачивать! Скажу яснее! У тебя есть возможность, если конечно захочешь, полностью переписать свою судьбу сам, можешь взять, судьбу знаменитых людей, хочешь, определи только ключевые моменты. В общем выбирай.
- Значит, как я решу, так и будет. Но ведь она оборвется?
- Да! Воссоединится с жизнью и разумом окружающей нас природы.
- Но и земная природа не вечна!
- Она воссоединится с иными жизнями и Разумной Вселенной.
- А какая гарантия, что все именно так?
- Никакой. Каждому приходится обдумывать и выбирать.
- Но ведь это полнейший произвол!
- Таково одно из проявлений свободы человека.
- Какой же окончательный вывод?
- Никакого. Будет наш личный опыт. Подождем. Поживем! Каждому дарована та жизнь и то бессмертие, которое он достоин.
- Так все-таки во что верить?
- В жизнь. В смерть. В бессмертие.
- А за это ты возьмешь мою душу?
- Зачем? – Удивился он.
- Но, как же, такая возможность, и бесплатно?
- Понимаешь, - Валлемоно де Лонгхорн с сожалением отодвинул от себя тарелку с чаем и повернулся ко мне, отчего табуретка жалобно скрипнула, - есть люди, у которых всё предопределенно, а есть такие, у которых судьба – чистый лист, вот к таким я прихожу. Считай, я исправляю ошибки природы.
Засвистел чайник, я налил себе кипятка в чашку.
- Скажи, а те, кто тебя не пускал, что было с ними?
- Ничего не было, они оставались на том уровне, на котором я к ним пришёл, и они ничего не могли изменить до конца жизни, даже если и хотели.
- Понятно. Тебе как, в письменной или устной форме, предоставить проект моей судьбы? – Улыбнулся я.
- Лучше в письменном виде. Так ошибок меньше, - на полной серьёзности ответил Валлемоно де Лонгхорн.
- Понятно, - внезапно на меня нашло озарение. – Ты торопишься?
- В принципе, нет, - покосился он на меня своим большим глазом.
– Но если напишешь сейчас, будет здорово. Я сразу к себе, а тут, у вас, у людей, для меня неуютно.
- Договорились, я сейчас. Табуретка жалобно скрипнула, когда я с неё стартовал.
Вбежав в комнату, я вырвал из принтера белоснежный лист. И на нем написал то, что подсчитал для себя значительное важное.
Когда вышел в коридор, Лонгхорн был уже в шляпе.
- Уже, - удивился он. – А чего так мало, - поинтересовался он, взяв сложенный вчетверо лист. Не боишься? Что пойдёт не так, как рассчитываешь?
- Не боюсь, там все четко написано.
- Лапидарность использовал, но как хочешь. Но, все мне пора на геокорону! No passaran!
Валлемоно де Лонгхорн спрятал листок в карман и вышел. Я закрыл за ним дверь. Зайдя на кухню, я бессильно опустился на табуретку. Что будет дальше, я не знал, этого не знал даже Валлемоно де Лонгхорн. Тайну будущего хранили два слова на чистом листе бумаги:
БЕЗ СУДЬБЫ…
История, без конца…
Смерть – это финал оперы, последняя сцена драмы.
Н.Н.Страхов "Мир как целое"
СМЕРТЬ ДЕСЯТЫХ ШАГАХ
Братья Стояловы
1.
Темная южная ночь тихо таяла. Бледнели и гасли звезды. Приближалось апрельское субботнее утро. Небо сплошь синее, а далеко на горизонте поднимались огромные темные облака. И друг с другом сжимались воедино. Потемневший, временем, дом стоял на отшибе городского района. И мало чем отличался от таких же убогих, во множестве и беспорядке теснящихся вдоль кривых, плохо мощеных улиц. Из него вышли, двое худощавых, не высокого роста парней. Братьям по двадцать лет именуемые Михей и Семен. С детства они не разлей вода. В школе учились вместе после школы, так же вмести, благополучно поступили и закончили консерваторию. К сожалению, их пения и умение играть на аккордеоне никого не интересовала. И поэтому им приходилось давать "концерты" в электричках, вокзалах и других для них «хлебных» местах большого города. Они могли, где-то устроится работать и до конца своей жизни быть в роли трудящегося, но они этого не хотели, им хотелось заниматься любимым делом и на этом зарабатывать деньги, если даже это будет для них унизительно.
Вслед за ними появилась у порога на инвалидной коляске их мать Линда Павловна, инвалид второй группы.
Это апрельское субботнее утро Линде Павловне напомнил тот день, когда она еще не нуждалась в коляске, когда её муж Геннадий умер, и тогда она осталась c двумя сыновьями и со всеми трудностями жизни.
Бывает такой момент в жизни, когда человек пьет, как говорят в народе по «страшному» и этот некий момент затягивается на долгие годы до самом смерти. Пока человек (примитивно выражусь) не «врубится», что он подобен отныне на героев-неудачников деградирующих в фильме, который постоянно балансирует на гране. И этот человек муж Линды Павловны Геннадий уже как ясно он был подверженный самому распространенному недугу – алкоголизму. Вы наверно спросите, почему он подвержен недугу-алкоголизму? Я вам же и отвечу. Геннадий из числа тех, кто отчаянно воевал в Афганистане. Он всегда шел напролом, как заговоренный, даже бывало такое, что свои в полку сторонились – мол, бешеный.
Потом же «духи» то есть душманы в новогоднюю ночь 89-ого года интернационалистам устроили «мясорубку» многие полегли, а некоторых оставшиеся в живых стали инвалидами Геннадий не исключение осколок вражеского снаряда, контузил его, а потом демобилизация на родину. Где он познакомился с Линдой Павловной, которая в дальнейшем стала, его женой и со временем у них родился первый сын Михей, а через год родился второй сын Семен. Но головные боли воскрешали в Геннадии вспоминания о «мясорубки» и за этого он с семьей не мог познать семейную идиллию. И он спился. Когда пьянство перерастало в многодневный запой, Линда Павловна отводила, его в наркологическую клинику наивно размышляя, что оттуда он вернется, и будет вести трезвый образ жизни и честно трудится дабы усердно помочь им.
Геннадия регулярно попадавшего на лечение раза три, четыре в год, в наркологическую клинику знали все – от врачей до санитарок. Но он все равно пил месяцами, начав с водки, а когда деньги стали заканчиваться, перешел на жидкость для мытья ванной. А эта штука – фактически яд из-за содержания в ней нашатырного спирта. Его очередной раз Линда Павловна доставила в наркологическую клинику, чтобы вывести из затянувшегося запоя. Геннадия колотило, он невнятно жаловался на плохое самочувствие. И не удивительно – от такой-то «диеты»…
Первым делом ему поставили капельницу. Геннадию явно стало легче. А потом его снова «скрутило», да так, что пришлось отправить в реанимацию. Геннадий в бреду, все время упоминал Богородицу. Линда Павловна не стерпела, вбежала реанимацию, не смотря на замечания санитарки, что вход воспрещен. Её мгновенно овладело чувство ужаса, стояла, как громом пораженная, все её тело тряслось мелкой, безостановочной дрожью, будто она была заражена электричеством.
Водка – это большое зло, большое порой непоправимое горе – с грустью заметила Линда Павловна и непрерывно помотала головой, с надеждой, что все происходящее только снится. Но, опомнившись, загнала свои страхи в дальний закоулок сознания. И прижала голову Геннадия к груди, целовала его, шептала ему слова любви:
- Гена... любимый все будет хорошо... посмотри на меня!!! - Лихорадочно подняла, его голову прижала крепче к себе:
- Не, умирай... не, умирай, слышишь...
- Начала укачивать как ребенка в колыбели. Прижала, сильнее целуя волосы, не переставая, его качать и продолжая его целовать со словами:
- Не уходи... не уходи... я не смогу без тебя!!!
- Вот она, неизбежная смерть! Безысходность! Умирать так, умирать! – Осознано произнес Геннадий. Для него смерть является естественным и неизбежным к тому же необратимым сном, в ночи вечности, что-то вроде понятия, называемого словом "навсегда".
– Его глаза заволокло туманом. И он ей ответил:
– Я люблю тебя Линда...
Санитары отвели Линду Павловну в коридор, а врачи, которые сорок минут бились за его жизнь, но безысходно госпожа неизбежная смерть появилась, столь внезапно около вечера и Геннадия не стало.
Линда Павловна с тех пор живет одна с детьми. Некоторое время работала на хлебозаводе, но недолго с появлением денежного кризиса автоматически попала в список сокращенных работников и как очевидно, на другую работу не принимали. Возьмет долг у соседа, и купит все необходимые продукты и сварить борщ, которые сыновья принимались сразу улепетывать за считанные часы, а сама у окна терзает себя классическими вопросами:
- «Почему?.. все так случается?.. в чем причина?.. судьбе или жизни?.. почему все так?..»
И некое душевное эхо дословно повторяла её классические вопросы, которые так и остались безответными в её подсознание. Может быть, так и лучше решила Линда Павловна с мыслью, что добытые ответы, плодят новые мучительные вопросы. И тайная, гнетущая грусть, которая незаметно, но постепенно овладела ею, изнутри вовне души словно сжалась, клещами и днем за днем сжимается, крепче сковывая сердце Линды Павловны, что последовательно толкнула её на суицид и на вокзале она сбросилась под поезд как героиня Льва Толстого, Анна Каренина.
Она думала, что уже на том свете, но когда раскрыла, глаза и увидела доктора, то поняла, суицид не удался.
Смерть – дань которые все платят, но не Линда Павловна. Пока видно не суждено ей идти на вечный покой. Пришло, ей на ум и много дней подряд преследовала неотступно: жизнь – это не роман, где можно что-то пропустить, пролистать, не читая, и не сочинение на заданную тему, где можно что-то вычеркнуть, подтереть резинкой, исправить. Нет, все остается, все остается. А жизнь, как слово, - слаще и горче всего. Или как твердил каждодневно её покойный муж Геннадий что «жизнь наша – свирепая грязная торговка». Даже невидимое, не узнанное никем, не примеченное, оно сидит в тебе и вонзается в тебя, как колючка. Много колючек. Не вырвешь.
Судьба. Есть она, конечно, существует. Поставили клеймо и приказали: носи! Что ж, будешь носить, другого выбора нет. Если клеймо несмываемое – будешь носить и молчать и тешиться, лишь тем, что никто клейма не видит и не увидит.
Вывод был сделан, и вывод этот сразу примирил её самой собой, но, примирив, как бы лишил частицы той деловитой сосредоточенности суицида.
Она решила, что больше не будет пытаться покончить собой. Ради своих сыновей, взяла себя под контроль, и после выписки больницы её поставили на вторую инвалидность и каждый месяц ей начисляли пенсию, на которую она помогла своим сыновьям Михею и Семену помочь поступить и благополучно закончить консерваторию.
Линда Павловна не стала продолжать в подсознании будоражить вспоминания о прошлом. Она с сердечным любованием смотрела на своих сыновей, которые скрылись за поворотом проулка.
2.
Только разноцветные граффито-узоры приукрашали серые стены вокзала, но их сразу принялись, отмывать дворники в оранжевых фуфайках, для которых эти граффито-узоры являлись как гвозди, возникающих посреди отполированного паркетного пола. При этом один из дворников презрительно, сквозь зубы начинал ворчать:
- Этакие паршивцы!!! Ах, попадутся, мне эти Айвазовские… руки ей Богу оторву.
Когда он совсем доходил до нервного предела, то такого крику наделает, что пользы ни на грош такой ругатель – сил нет. Только и наслушается толпа зевак от него редкого срамословья что «уши вянуть».
А на перроне большой узловой станции в самом конце платформы, царило неимоверное оживление серой массы, Михей с аккордеоном в руках и Семен, наблюдают на станционные постройки и на составы, которые разбегались по разным путям. И вот они дождались электрички и вместе с сотнями суетливых людей вошли в электричку, которая через пару минут уже тронулась по рельсам, мерно лязгая железом о железо, приглушая шум, звон и грохот огромного города. Михей, продвигаясь по составу, и одновременно играет, на аккордеоне, а Семен собирает деньги и поет песню «Троллейбус» своего кумира Виктора Цоя – (русского рока легенда).
На них моментально обратили внимания люди, которые только, что вели оживленную беседу, прислушавшись к песне, они грустно, по-чеховски улыбнулись.
- Мое место слева и я должен там сесть
Не пойму, почему мне так холодно здесь
Я не знаком с соседом хоть мы вместе уж год
И мы тонем, хотя каждый знает, где брод
И каждый с надеждой глядит в потолок
Троллейбуса, который идет на восток
Все люди братья мы – седьмая вода
И мы едем, не знаю, зачем и куда
Мой сосед не может он хочет уйти
Но не может уйти он не знает пути.
И вот мы гадаем – какой может быть прок
В троллейбусе, который идет на восток
В кабине нет шофера, но троллейбус идет
И мотор заржавел, но мы едем вперед
Мы сидим, не дыша, смотрим туда
Где на долю секунды показалась звезда
Мы молчим, но мы знаем – нам в этом помог
Троллейбус, который идет на восток…
3.
Допел он последние строки, начал петь другие песни кумира, так весь день они неприкаянно слонялись, по электричке от начала до конца даже толком не успевали перекусить. Но, вот наступил вечер, солнце закатилось, и лучи больше не золотили края немногочисленных облаков, сквозь которые струился тускнеющий свет. Небо затянулось густыми, тяжелыми облаками, делались темно-бархатным, что предвещало темную ночь. В воздухе чувствовалось легкое движение; это был не настоящий ветер, а тихие и влажные дуновения, которые по временам усиливались, вздымая меленькие вихри песчаной пыли. А и с тяжелого и мрачного неба, неустанно сыпались еле видимые глазом капельки дождя.
На честно заработанные деньги Михей и Семен купили продукты и направились домой, где их ждала волнующая в ожидание мать. Они шли, по улицам, которые почти замолкли, от сей денной суеты. А мокрые уже тополя вдоль дороги, которые от освещения уличных фонарей блестели, и складывалось такое впечатление, что покрашены лаком. А светофор, якобы моргал только для них своим данным трех цветьем: красный, желтый, и последний зеленый как бы разрешал им доходить домой. Но не тут-то было, Михей и Семен увидели, что, двоя парней, напали на женщину, они сразу без колебания заступились за нее и разогнали негодяев, женщина трепетным голосом поблагодарила своих спасителей, и, опасаясь, новое нападение, ушла, тщетно озираясь по сторонам.
А уже через пару минут отморозки, вернулись с толпой вероломных сынков матери-анархии, в которой было больше пятнадцать дородных парнищей которые не откуда не возьмись, появились из темноты как черты из табакерки. Явно, так и есть черты в человеческом обличье якобы Дьявол, торжественно выслал самых ловких, из своих подручных, для того чтобы подстерегать человека и расставлять ему коварные ловушки.
Михей и Семен отказались от мысли стремглав броситься наутек. Они сориентировались, и сжали, крепко кулаки принялись беспощадно и люто обороняться вне равной баталии. Засчитанные часы глухо забухали кулаки; Михей бил, молча, сразу согнулась спина, темная кровь потекла из ноздри - он вдруг попытался схватить массивную руку, бившую его по лицу. Но он не смог этого сделать. Михея кто-то ножом с широким и острым, как бритва, лезвием, с огромной рукояткой почти таким же увесистым, как небольшой топорик подло сподобил, в спину и его тело несколько секунд внезапно и как-то неестественно постояло неподвижно, а затем, как поваленное дерево, грохнулось о землю. Семен от уведенного ужаса закричал, но в доле секунды крики утихли, оттого, что удар той, же самим фатальным ножом по самую рукоять вонзился ему в грудь, углубляясь в мякоть сердцевины. И Семен намертво рухнул ничком на землю рядом с братом. А отморозки, смеясь дребезжащим смехом, скрылись в неизвестном направлении густой, вязкой тьмы.
А в то время Линда Павловна в ожидании сыновей сидела на инвалидной коляске. И тщательно вглядывалась, в окно на неугомонный дождь, который уже не просто льется, - а настырно, хлещет, словно на небе кто-то вдруг невзначай опрокинул, огромную бочку с водой и при этом монотонно стучит по крышам домов, словно некий тамбурбжи - (барабанщик).
Линду Павловну томило предчувствие неминуемой беды. Она всячески избегала так или иначе толковать мучившее её предчувствие, и захотела заглушить его светлыми мечтами, но неожиданно Линда Павловна услышала оглушительный крик, который длился не более одной минуты. Проливной дождь не стал помехой ей узнать голос родного сына.
- О Господи! Это же Семен!
- Воскликнула Линда Павловна и несколько раз повторяла, себе под нос, но уже нечленораздельно. Предчувствие неминуемой беды уже начало одолевать её сильней. Линда Павловна, три раза покрестившись, выехала на коляске из дома, но в спешке свалилась с нее, и ей пришлось продвигаться ползком по грязной земле. Потекли слезы, по бледним щекам Линды Павловны, когда её взору предстала удручающая картина. И она немедленно обхватила своими дрожащими руками бездыханные тела сыновей. Для Линды Павловны все вокруг померкло, стало чужим.
Судьба опять ударила, её явственно бы кости затрещали, да только от этого удара она жалобно выла, сильно и пронзительно как волчица потерявших волчат и ради всех святых, умоляла Всевышнего вернуть сыновей взамен на свою душу. И она увидела смерть – врага всего живого стояло десятых шагах от нее неподвижно, но прибытье кареты скорой помощи немедленно удалилась неведомо, куда прихватив своей губительной обточенной косою души её сыновей. А в ответ на её молву только небо продолжало, точить неиссякаемые слезы, словно сама Мать-природа оплакивает бездыханных сыновей обреченных на вечный покой…
4.
Её сыновей без явных церемоний похоронили за городом на новом кладбище. Вы спросите, что они оставили после себя? А я вам отвечу, оставили они самое дорогое самое святое маму или как они её называли мамочка, которая тоже их взаимно любила и продолжает любить и это чувство не померкнет, не смотря, что она отныне во власти одиночества. Но само чрезвычайно печально, что продолжают жить вероломные сынки матери-анархии, не знающих никаких границ, лишенные даже зачаточных представлений о справедливости, чести, легко идущие на пролитие крови, убийства сыновей Линде Павловны. И к сожаленью к крайнему сожаленью по час текущего времени их так и не нашли! Не надо сомневаться, что они не «маячат» по городским улицам в поисках новой жертвы…
У Линды Павловны как выяснилось, не было больше родственников не близких не дальних и её отправили в дом инвалидов, где она проживет последние закаты и рассветы своей отрадной жизни…
Продезинфицированные белые стены, которая словно облиты, сметаной. Санитары в белой полотняной униформе толкают коляски с инвалидами по удручающим голым коридорам – обычная прогулка так сказать «Аллея инвалидных колясок». Но Линда Павловна отказывалась от такой прогулки она сидела на инвалидной коляске и как в тот роковой день вглядывалась, в окно, на улицу, где лишь властвует вой ветра, словно с ней оплакивает её сыновей средь хаотичных бетонных конструкций и при этом, нарушая гробовую тишину. Линда Павловна, словно вою ветра, попевая колыбельные песни, которые она пела своим сыновьям, когда они были еще маленькими. В тягучей мелодии и голосе ощущалось плач и надрывная тоска.
Линду Павловну, которая оканчивала школу, утопически мечтая выйти замуж за приличного человека и жить благополучной устроенной жизнью в хорошеньком домике в тенистой зелени, но эту мечту убила смерть, которая убила всех, кого она любила.
Линде Павловне суждено, наверное, судьбою или Богом испить до дна чащу, полную страданий и горя.
5.
Прошло немало лет и «старость от Бога появилась у порога» Линды Павловны и косые лучи солнца упали на её опухшее лицо. Она лежала на кровати, и пребывала в полусне. Её щека подрагивала, взгляд метался по палате. Она прерывисто дышала, измученная борьбой с отупляющей дремотой за ускользающее сознание. Она уже начала сдаваться, медленно погружаясь в забытье, в холодную, скорбную пустоту забвенья, когда чья-то рука дотронулась до её щеки. Легкое поглаживающее прикосновенье пальцев, и оцепенения как не бывало. Знакомый голос негромко произнес:
- Проснись, мама.
Линда Павловна открыла глаза и посмотрела на трех человек, стоявших у края постели. Взгляд их был ласковым, совсем юным и нежным. Дрожь пробежала у нее по спине, перехватила дыханье.
Это были её сыновья Михей и Семен, и муж Геннадий.
Глаза её наполнились горячими слезами, видение стало расплываться. Она так хотела разглядеть их лучше, но боялась сморгнуть слезы, - вдруг они исчезнут?
- Сыночки? Геннадий! – Прошептала она.
Они не отвечали, но она поняла, что это не призраки.
Она ощущала тепло их рук на своей щеке. А в их взгляде, устремленном на нее, светилась любовь.
И тут её точно обухом по голове ударили:
- Нет, этого не может быть! Вы не можете быть здесь. Вы умерли.
Они кивнули, и ответили высоким звонким голосом:
- Мы знаем. Это сон.
Они жадно всматривались в лица друг друга. В это мгновение предчувствие ужаса и боли, никогда не покидавшие Линду Павловну куда-то отступили. Все страдания забылись, душу переполнила любовь к ним – чистая, всепоглощающая любовь, которую она испытывала только к ним. Ей хотелось протянуть руку и дотронуться до них, но руки её налились свинцовой тяжестью.
- Обнимите меня, - прошептала она.
Они обняли ее. И её недержание слезы катились по щекам, по их теплим рукам, которые прижимали её лицо.
Они снова заговорили, медленно, нежно:
- Мы пришли за тобой теперь мы никогда не расстанемся…
И на утро санитарка обнаружила, Линду Павловну мертвой с блаженным взглядом, который устремлен в окно на багровое солнце, которая является издавна покорным светилом плодородной земли, где каждодневно неимоверно плетутся от колыбели до могилы сотни, тысячу, миллион судеб…
Линда Павловна со своей семьей попали в иной-мир, где все живут, как лучше кому жить, где каждому – полная воля, вольная воля. В этом мире царят красота и гармония. Их дома стоят среди нив, лугов, садов и рощ; эти дома великолепнее дворцов, и каждый дом – это громадный зимний сад. Трудолюбивые жители этого мира даже горы одели садами. Труд стал потребностью в нем люди, находят радость. Людей отличает высокая духовность: они занимаются ваянием, слушают прекрасную музыку, прекрасно танцуют, тонко чувствуют красоту. Этот прекрасный, утопический мир называется раем.
СОН
Константин ехал в аэропорт на такси. Шофер, молча, вел машину. Вдруг - резкий скрежет, и на лобовом стекле появляется кровь. Константин вышел из машины, но путь преградила неизвестно откуда появившаяся стена. Он прикоснулся к ней руками, и в стене появились ворота, за которыми оказалась площадь с разбегающимися в разные стороны маленькими узкими улочками. Константин пошел по одной из них. Прислонившись к стене дома, сидел старец с полузакрытыми глазами. Приблизившись, Константин почтительно поздоровался с ним. Старик поднял голову, воинственно выставив вперед бороду. В его поблекших глазах светилась боль, а губы зашевелились, но голоса слышно не было.
- Я ничего не слышу! - сказал Константин, и сердце его сковала жалость.
- Или я оглох, или вы безголосый. Нет, слышу же я свои слова, значит, не глухой. Выходит, вы безголосый. Что я могу для вас сделать?
Старик достал из-за пазухи перо и начертил на песке слова: «Ты мертв!» Константин в ужасе поднял голову, но старик исчез. На том месте, где он сидел секунду назад, стоял гроб, а вокруг него - родные и друзья
Константина в трауре. Подойдя ближе, он увидел, что в гробу в черном костюме лежит он. Не веря своим глазам, Константин продолжал уверять себя, что жив, судьба к нему благосклонна - исполнилась заветная мечта: он принят в консерваторию. А если он мертв, то это же конец всему... По его телу пробежала дрожь, дыхание замерло, сердце билось с такой силой, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Неужели все его старания и труд напрасны? Константин опустился на колени и крикнул:
- Этого не может быть!!!
На его крик никто не обернулся - его не слышали, как и он только что не слышал старика. Константин понял, что мечты, надежды и чаяния - все в прошлом. Друзья скоро забудут его, забудет и учитель, прочивший ему большое будущее, потому что теперь будущего у него нет... Сердце сжалось тоскливо, душа заныла...
И в этот жуткий момент Константин проснулся. Его жена Света склонилась над ним, дотрагивалась до его лба и тихо говорила:
- Проснись, Костя! Что тебе такое снится? - она села рядом. - Плохой сон видел?
- Да так... - нехотя протянул Константин.
- Ну, расскажи, - попросила Света.
Он отнекивался, а она просила, и он все-таки рассказал ей свой сон.
- Костя, тебе не кажется это странным? - задумчиво спросила Света. -
Такси... Старик...
- Ой, не смеши! - буркнул он.
- Тебе же на самом деле нужно ехать в Москву, в консерваторию!
Константин не верил снам и прочей подобной чепухе, поэтому через пару минуту жуткие ощущения, испытанные им совсем недавно, уже не воспринимались серьезно.
- Света, собери мои чемоданы! - крикнул он из ванной. - И хватит болтать ерунду!
- Зря ты так! Бывают вещие сны, - серьезно сказала жена, прислонившись к дверному косяку ванной комнаты и наблюдая, как Константин чистит зубы.
- Света! - он с раздражением прополоскал рот. - И как ты веришь во всю эту чепуху? Сны - это фантастический фейерверк, вспыхивающий в ночи и исчезающий с пробуждением. И во снах бывают неожиданные взлеты, и хроматическая гамма пианиссимо до верхнего ми! - сказал Константин, выходя из ванной.
- Ох, Костя, ты - закоренелый материалист. И к тому же скептик.
- Я верю только в то, что доказано наукой. А сны... У нормальных людей куда ночь - туда и сон, а вот если человек слышит голоса, видит чертей, фантомов, он просто не вполне, - Константин постучал пальцем по виску. - Отсюда и рождаются суеверия в той или иной форме, мании и прочие безумия искаженной реальности. Такие вещи лечатся, правда, с трудом, но все равно проявляются в самой маленькой комнатке непонятных миров под название «сны».
Света не стала спорить и, тяжело вздохнув, стала собирать мужа в дорогу.
За хлопотами разговоры о странном сне забылись. За Константином приехало такси. Он поцеловал жену и сказал как можно беспечнее:
- Пока, дорогая! Все будет хорошо! Не переживай.
- Пока! - грустно улыбнулась Света.
Водитель сложил вещи в багажник и обратился к пассажиру:
- Ну что, поехали?
Константин высунул голову в окно машины, махнул жене рукой и крикнул:
- Я скоро вернусь! Не скучай!
Такси выехало со двора и помчалось в сторону аэропорта.
Спустя час в дверь позвонили. В квартиру вошли два милиционера, и старший по званию сообщил Свете, что ее муж погиб в ДТП на центральной магистрали города, всего в нескольких кварталах от их дома.
БРОДЯЖЕСТВО ПОД БАГРОВЫМ НЕБОМ
На улице стоял студеный зимний вечер – канун Нового года. Ленивые крупные хлопья снега бесшумно скользили мимо окон жилых зданий. В их упрямом однообразном полете было что-то умиротворяющее, монотонное, как в голосе бродящей матери укачивающей, ребенка под багровым небом. Женщина одета в грязное, помятое платье, а на ее шее висит табличка, на которой написана крупным шрифтом «МЕНЯ, ОБМАНУЛИ!», (но мы даже не будем рассказывать, как это произошло, потому, что этот рассказ и так чересчур печален). Она тяжело наваристо идет по улице. И на руках она держит своего пятилетнего сына, который грызет корку сухого хлеба, чтобы не умереть с голоду. Но вернемся к его матери. Из-под рваного платка у неё выбивались белокурые волосы. Ей приходилась унижаться, и она останавливалась и просила у людей кусочек хлеба, вместо того чтоб дать кусочек хлеба люди вежливо деликатно сторонились, не желая замечать печального факта.
Некоторые глядели на них в упор с ненавистью и укором при этом читали ей мораль. Давали ей понять, что она некто и недостойна их внимания.
От таких слов сразу бы со всех сторон грянули трубы оркестра Сузы (Джон Филипп Суза (1854-1932) - американский капельмейстер и композитор, прозванный королем маршей). "Бродяги! Перед вами низшие существа!"
Но она витала в облаках. И ничего не услышала. Хотя в этой части света буквально все было понятно, кроме разве что умалишенных. Излагая извечный символ веры всех на свете женщин хороших сугубо личных интерпретацией животрепещущих тем. Который доказывал что она запас нежности своему сыну, которого любит называть светловолосым принцем. Для нее сын единственный неэгоистический человек. Она за него способна на любые жертвы. Когда сын, грызет у нее на коленях корочку – для нее это невероятное счастье как филигранное украшение с углублениями от выпавших бриллиантов. Детство – это счастье и дороже золота, но не детство её сына, его судьба как судьба матери бродить под багровым небом и ее это огорчало.
Но они все равно обременено, неприкаянно бродили по городу, и чувствовали, что на улице вкусно пахло жареным мясом, из окон лился тёплый свет, ведь наступил канун Нового года! Измученная, продрогшая, голодная, с сыном присела в уголке за выступом дома и съёжилась.
- Помогите мне, и я покажу, что я за человек. Вы увидите, что я сделаю для моего ребенка, – промолвила она.
По обе стороны улицы суровые взгляды, укоризненные лица. Думали: "Нечистый дух, да и только".
- Жох-баба. Да у нее на лице написано, что она держит нас за прохвостов. Это те, кто не знают солидности и церемонной изысканности манер!
Всем совершенно безразлично, отдельный ли человек, или большинство народа, или даже большинство всего человечества заявляют притязание на такую жизнь. Потому что количество само по себе, очевидно, не дает никакого нравственного права, и масса как масса не представляет, никакого внутреннего преимущества идут все по дорожке каждый за себя. Если же говорить об удобстве, то, без всякого сомнения, это можно назвать, деспотизмом, и эгоизмом одно гораздо удобнее деспотизма, эгоизма массы.
Ботинки её насквозь промокли - похоже, они никогда не высохнут.
Она покрепче обнимала сына и обозревала окрестности с надеждой, что ей кто-то подаст кусочек хлеба. И надежда оправдалась. Пожилая женщина не пожалела дать им кусочек хлеба.
Она радостно поблагодарила женщину, и они стали есть хлеб, но все равно она устала прозябать на ниве нищеты и безвестности.
Неужели их судьба плетется по улицам, где властвуют заядлые эгоисты. Их неспешность и молчаливость – все под стать застывшему вокруг дремотному покою.
Руки у них совсем закоченели.
Ее сын тихо промолвил:
- Мамочка мне холодно…
- Сынок нечего это временно, – сказала она неуверенно.
С кромешной темнотой прихватило морозцем, поднялся ветер, падавший снег стал мелким и жестким. В одном из окон, большая семья наряжала ёлку и им видна, что ёлка высокая и очень нарядная. Вся она была увешана блестящими игрушками и яркими разноцветными картинками, сотни свечей горели на ее зелёных ветках.
- Мама смотри, какая замечательная ёлка.
Через её печальное выражение лица пробилась улыбка.
Когда сын уснул, то она начала себя терзать классическими вопросами:
- «Почему?.. все так случается?.. в чем причина?.. судьбе или жизни?.. почему все так?..»
И некое душевное эхо дословно повторяла её классические вопросы, которые так и остались безответными в ее подсознание. Может быть, так и лучше решила она с мыслью, что добытые ответы, плодят новые мучительные вопросы. И тайная, гнетущая грусть, которая незаметно, но постепенно овладела ею, изнутри вовне души словно сжалась, клещами, постепенно сжимая, крепче сковывая её сердце. И она мысленно подумала про себя.
«Хочется, выбраться изо всех сил, из мест хаоса, анархий, и гнусной ереси, и непременно обрести крылья ангела и со скоростью света улететь туда, где нет ни холода, ни голода, ни страха. Неожиданно из темноты поперёк Млечного Пути ярко чиркнул зелёной – фосфорического света – полоской метеор.
– Звезда упала!.. – быстро приговорила она себе под нос.
Рано утром их нашли за выступом, они были мертвы, их убил убийца по имени холод…
И она со своим сыном в ином мире теперь непременно найдут все счастливое, радостное, что им не удавалось обрести на земле. И будет это счастливое, радостное, в дальнейшем окружать их бесконечно, это для них будет самим важным и будет в них пробуждать звенящий рассвет, смех полуденного солнца, и шепот ночных тополей…
МИКРОСХЕМА БАРДА
Городок спал, залитый лунным светом. После двадцати часов осеннего ливня улицы превратились в море; вода отливала серебром. В каждой луже повторялось изображение луны. На ее четком белом диске едва виднелись неясные очертания мертвых морей.
Профессор Айзек Бард, колоритный старик с прямой осанкой, эйнштейновской гривой седых волос и пронзительными глазами, выглядел весьма импозантно для своего шестидесятилетнего возраста. Он стоял в раздумье на крыльце одноэтажного дома, но после минутного колебания нажал на кнопку звонка. Наконец, за дверью послышался стук отпираемых задвижек. В приоткрывшуюся щель выглянул Донат Финч, друг детства, - в проеме мелькнули его седые волосы и обрадованные глаза.
- Айзек! Друг мой! - Донат, щелкнув цепочкой, распахнул дверь. - Пожаловал ко мне, слава тебе Господи... Сколько лет, сколько зим!
Широко улыбаясь, гость вошел в переднюю, поставил в угол палку с костяным набалдашником, снял с сутулых плеч пальто, потом вытер платком мокрое от дождя лицо.
- Проходи в комнату.
Донат Финч жил на окраине городка. Его домик был порядком замшелым и запущенным: черепичная крыша потемнела от времени, высокая труба не досчитывалась нескольких кирпичей, от каменных стен веяло сыростью.
Комната, в которой Айзек Бард оказался, была темноватой, но очень чистой. Старомодная дубовая мебель создавала ощущение покоя и благополучия. В камине весело полыхал огонь, на стене мерно тикали часы с маятником.
- Айзек, вот, это превосходный малиновый ликер, после которого усталость как рукой снимет.
- Донат, ты же знаешь, я не пью.
- Жаль. Ну ладно, тогда рассказывай, как у тебя дела.
- Дела мои, Донат, масштабные. - С этими словами Айзек что-то достал из внутреннего кармана.
- Что это?!
- Микросхема!
- Я и сам вижу, что микросхема.
- Как известно, микросхема - это тысячи миниатюрных электрических цепей, размещенных на кремниевой пластинке примерно с ноготь. Информация поступает к ней в виде электрических сигналов. Проходя через микросхему, она изменяется, обрабатывается, к ней добавляется новая информация, часть старой отбрасывается. И на выходе мы получаем новый, переработанный блок информации.
- Это все прописные истины. Дальше что?
- Терпение, мой дорогой. Как ты знаешь, начиная с 2012 года всем жителям США, имплантируют в мозг крошечный микрочип, контролирующий поведение индивида. Причина простая - слишком уж много стало психов, любителей пострелять в живых людей в школах и супермаркетах. Ну и угроза терроризма, сам знаешь, постоянно висит в воздухе. Этот чип, защита от идиотов, служит тормозом любых агрессивных проявлений.
- Да, я знаю, и что из того?
- Так вот, моя микросхема с Wi-Max модулем способна по беспроводному каналу, через базовые станции, отключить все индивидуальные чипы, на всей территории США.
- Ну, допустим, а для чего?
- Не догадываешься? Подумай, что будет потом. Искусственно подавляемые в течение десятка лет агрессивные инстинкты людей мгновенно возьмут верх. Накопленная звериная сущность вырвется наружу. Американцы просто уничтожат друг друга.
- Но это, же конец света! - ошеломленно проговорил Донат.
- Нет, не света. Только нации. Если, конечно, это можно назвать нацией. Что это за страна, где 30 процентов белых кормят и поят 70 процентов черных? Увы, мы не стали иконой демократии, как ни старались. Закон последней инстанции у нас один - остаться живым любой ценой, даже перешагнув через труп друга.
- Но это, же наша с тобой страна!
- Извини, Финч, чувство патриотизма - это ненужный рудимент, как аппендикс.
- И совесть - тоже аппендикс? А как же Бог?
- Финч, нам веками внушали, что нет бога кроме денег. Обрати внимание, не где-нибудь, а именно на долларах красуется надпись "In God we trust".
- Так ты хочешь продать эту дьявольскую микросхему? Кому, террористам?
- Да, я продам ее тем, кто хорошо заплатит. К чертям мораль, нравственность и прочие сантименты. Мне уже как-никак шестьдесят лет. Я хочу хоть напоследок насладиться жизнью! Кстати, покупатель уже нашелся. Как раз сегодня мне должны позвонить.
В голубых глазах Финча застыло отчаяние. Он умолк, вся его сгорбленная фигура выражала нерешительность.
- Бард, ты сошел с ума?..
- Это не я, это мир сошел с ума.
- Айзек, ты слышишь гнусные звуки?!..
- Где? За окном? Это дождь, друг мой, сегодня льет как из ведра!..
- Нет, не дождь. Это слезы с души твоей. Тебе следует покаяться...
- Кому? Богу? Ересь! Наши предки придумывали себе богов, лишь бы не остаться лицом к лицу с необъяснимым, с наводящим ужас хаосом вокруг!
Помолчав, он добавил:
- Жаль... а я думал, что ты поддержишь меня.
В следующий момент профессор Айзек Бард встал и, не прощаясь, направился к выходу.
- Нет! - пронеслось в голове у Финча. - Если ты вообразил себя Богом, то ты глубоко ошибаешься, лицемерная гнида. Не тебе решать судьбы человеческие! Слышишь, не тебе!!!
Он метнулся к двери и со всей силы опустил на голову Барда тяжелый набалдашник трости, забытой гостем в углу.
Странно, почему не сработал чип-ограничитель? - промелькнуло в голове Финча. Не иначе, это было угодно Богу.
Финч начал лихорадочно искать микросхему, а когда нашел, задумался, как ее уничтожить. Неожиданно зазвонил мобильный телефон Барда. Донат Финч замешкался, но не дольше минуты.
- Алло!
- Профессор Айзек Бард?..
- Ммм... да! - рефлексивно ответил Финч.
- Деньги приготовлены, профессор. Приезжайте!
После некоторой паузы Финч сказал:
- Хорошо! Место встречи?
Донат Финч, стоявший на платформе заброшенного хлебозавода, увидел приближавшиеся из темноты фигуры.
- Айзек Бард?
- Да! - ответил Донат.
- Вот ваши деньги! - ему протянули два больших кейса.
Старик поднял к ним дрожащие руки, но вдруг помотал головой. Ему казалось, что все происходящее - какой-то страшный сон.
- Ааа... - слабовато воскликнул он, стал медленно оседать и повалился навзничь.
Донат Финч всего на полчаса пережил своего друга детства. Он умер от сердечного приступа.
Стихотворения
Светлана Стоялова
Рай...
Мы все горим.
Мы все пылаем.
И наши души все пусты.
Зачем мы врем, зачем играем?
Ведь все горит, ведь все пылает.
И гаснут свечи на глазах.
Мы создаем себе же ад.
В раю нет боли, нет тоски.
Здесь нет зла.
Что часто нами правит.
Так тяжело, но в мире нет рая.
Лишь только муки и страданья.
Рай затаился там, где нет нас.
Мы там, где нами правит ложь.
Мы там, где только фальшь.
Судьба...
Ты в жизни ищешь путь.
Играешь ты судьбой.
Она со временем с тобой.
Живешь ты в мире запертым тобой.
Ты в комнате одной.
К разгадке жизни без ключа.
А, дальше целый дом.
И в нем одна загадка.
Судьба одна твоя лишь здесь.
Здесь испытание лишь одно.
Ты ключ найди от жизни к счастью.
И заживешь по-новому ты вдруг.
Свободу здесь ты обретешь.
Навстречу новому бежишь.
Так глупо оглянись и старое не хуже.
Ты от судьбы не убежишь.
И все бежишь по кругу.
А, возвратившись, вновь теряешь.
Но вскоре обретешь.
Судьба твоя лишь для тебя одна.
Ты изменишь, но не пройдешь.
И не откроешь дверь.
Пока она тебе не скажет.
Сказка...
Нас окутал лед.
И окутала мгла.
Я иду вперед.
Он идет назад.
Здесь реальный мир.
Там утерянный рай.
Там его мечты .
Там его любовь.
Здесь остался лед.
И иллюзий нет .
А мы вместе тень.
Слезы, боль, твоя любовь.
Мои слова и пылкий взгляд.
Все осталось в тьме.
Все осталось в сказке.
Улыбка.
Одна улыбка нам приносит радость.
Мы все грустим.
И мир нам кажется.
Как тучи серые.
И вечно пасмурный денек.
Мы без улыбки беззащитны и слабы.
Шагаем мы по жизни прямо.
Все смотрим вниз.
Затем все ждем.
Что улыбнется жизнь.
Не нужно ждать. Лишь улыбнутся жизни в след.
И нет проблем.
Вдруг солнце выглянет из туч.
И мы проснемся.
И осознаем вдруг.
Что мир прекрасен.
Он красив так солнечен и лучезарен.
Лишь пару раз нам улыбнутся.
Раскроем мы глаза.
И тут же пенье птиц в душе.
И тут же будет настроенье.
Мы осознаем, нет проблем.
Лишь улыбнись.
Всю жизнь свою ты будешь счастлив
Любовь подобна крыльям, которые несут вас по жизни лишь вперед, и так здорово когда вы находите вторую половинку
Золотые сны
Я помню миг.
Я помню сон.
И не забуду я те крылья золотые.
И эти сны зимы, в которых только ты.
Они в любви, забвенье сердца.
В твоих руках.
В моих словах.
Все в свете звезд.
Среди мечты, среди загадок.
В них только мы и наши души.
Забудь про сны все наяву!