Вспомнилось мне моё детство. Когда я ещё только перешёл во второй класс, летом, после ссоры родителей, мама со мной уехала на месяц в далёкую деревню Шаблыкино. Да, для меня она была деревней; но на самом деле это был районный центр Орловской области, где была больница, в которой мама согласилась работать один месяц.
Больница эта находилась на высоком холме, поросшем молодым лесом. Это был старинный дворянский дом, вернее сказать, разрушающийся дворец, с облупленными стенами, покрашенными когда-то голубой краской. Нам отвели довольно большую комнату с отдельным входом и высоким каменным крыльцом, выходящим в лес, который был когда-то парком. В комнату принесли две больничных кровати, и там мы стали жить.
Утром мама уходила в стационар, я же никогда туда не заходил, не помню почему: было мне не интересно, или мама не разрешала. Сначала бродил один, разделяя компанию двух огромных беспородных собак, которые обретались возле кухни - маленького убогого строения со стороны парадного входа в дом. Мы подружились. Помню, как украшал собак венками из веток, травы и редких полевых цветов, которые они, вероятно из нежелания обидеть меня терпеливо носили.
Я стал запросто заходить в кухню, где работали доброжелательные поварихи. Топилась большая печь, на которой готовилась пища для больных, было жарко; но меня почему-то тянуло туда, вероятно, потому что я был единственным ребёнком на территории этой больницы.
Через некоторое время, узнав, что я подолгу обретаюсь на кухне, мама строго запретила мне заходить туда; но я всё-таки заходил, пока в окружающем меня мире не появилась какая-то девочка, имени которой я не помню, и с которой мы подружились.
Однажды я видел странную и поразившую меня картину. В кухню вошли разбитные деревенские парни, и один, который был мне почему-то очень неприятен, повалил молодую повариху на лавку и лёг на неё, а пожилая, отвернувшись, продолжала возиться у плиты. Остальная компания со смехом наблюдала эту картину. Когда же, наконец, девушке удалось освободиться, отплёвываясь, она вернулась к своей работе.
Через некоторое время мы с новой подружкой, бродя в лесу, встретили эту компанию парней, и тот, который так ужасно вёл себя в кухне, смотрел на нас издалека, улыбаясь. Не знаю, почему мы испугались, во всяком случае, я… В глазах его, как мне казалось, горели какие-то нехорошие огоньки. Моя подружка шепнула «Бежим!», и мы побежали со всех сил, и остановились, переводя дух, только возле больницы.
Спустя много лет, я узнал, что этот летний месяц я провёл в бывшем имении дворянина Николая Васильевича Киреевского, вернее в том, что от него осталось. Сегодня, когда я мысленно и душой возвращаюсь туда, во время своего прошедшего детства, грезится мне, что я стою на высоком холме и смотрю вдаль на большое водное пространство, позади меня дворец, к воде спускается каменная лестница… Теперь там нет ни лестницы, ни искусственно созданной системы прудов, ни фонтанов, ни мостов… На том месте, где играл я с собаками возле кухни, с высокого холма открывается совершенно дикий вид молодого леса, и не видно там даже ручейка, в котором мне можно было бы поплескаться.
Киреевский облагораживал землю, при нём было создано четыре пруда с островами и беседками, посажена тополиная, кленовая и еловая рощи, построена церковь…
Во мне, в мои уже зрелые годы, информация об утерянном отозвалась горькой обидой. Почему надо было уничтожать этот уникальный архитектурно-ландшафтный ансамбль? Почему такая ненависть была у новой народной власти к культурным достижениям прошлого? И что эта новая власть сделала взамен? Неужели ненависть к царскому режиму побуждала их разрушить «старый мир до основанья»? Или это была политика: народ не должен был знать о достижениях дворянской культуры?
Мы с мамой вечерами бродили по парку, он был огромный, заросший, доходили до одного из оставшихся прудов, в котором стоячая вода была покрыта густой светло-зелёной ряской. Однажды у здания больницы мы видели, как один из молодых больных в сером халате залез на огромную черёмуху и ломал на ней ветки, чтобы достать несколько тёмных и терпких ягод, и мне было жаль эту черёмуху.
Помню, как приехал отец. Тогда ещё он был высоким, в военном френче и почему-то очень серьёзным. А через несколько дней мы возвратились в город, и моё пребывание в Шаблыкино забылось на долгое время.