Старенькая

Вместо предисловия.

Хочу поделиться с Вами воспоминаниями детства и юности о своей прабабушке, добрейшем человеке на свете. Почему, спросите вы, я так хорошо её помню? Да потому, что я родилась, когда моим родителям было по 19 лет. Прабабушке в ту пору исполнился 71 год. Она прожила долгую, в 92 года, и непростую жизнь. Я очень любила её и называла Старенькая. Её не стало, когда мне было 22, поэтому, всё, о чём я здесь напишу достоверно, услышано мною от самой прабабушки, или пережито вместе с ней. Мои воспоминания – дань памяти дорогому и очень важному для меня человеку. Я не стану выстраивать эту историю как художественное произведение, пусть это будут отрывки, фрагменты, пусть всё будет так, как уложилось в моей памяти. И язык моей прабабушки постараюсь передать таким, каким я его слышала. Итак …


Её звали Светловская Анисья Ивановна. Да, в качестве псевдонима я взяла её фамилию, ещё одна дань моего уважения. Она родилась 25 декабря 1905 года в деревне Забелье, что в Ленинградской области, в семье рыбака.
- А как тебе жилось при царе? - спрашивала маленькая я. (Моё детство пришлось на годы советской власти и мне говорили, что крестьянам в царское время жилось ох как не сладко).
- Врут всё ваши учебники, - отвечала Старенькая, - нам при царе жилось хорошо. Мы ловили рыбу, которой было в реке и озерах в избытке. Часть отдавали барину, часть продавали, часть оставляли себе. Мы не знали, что такое голод и холод. По праздникам барин выставлял богатое угощение, раздавал деньги. Барыня почти каждый день выезжала в карете на прогулки и как видела нас, простых ребятишек, останавливалась и раздавала конфеты и пряники. Нет, мы не бедствовали. Может быть, где в других местах баре плохо обращались с крестьянами, но у нас такого не было. У нас в селе и школа была для простых. Я ходила, научилась писать, читать и немного считать, целых 3 класса кончила. А потом случилась революция, тут уж не до учёбы стало. Всё прахом пошло, перевернулось с ног на голову. Кто работать не хотел, все местные лентяи и пьяницы, которых никто не уважал, вмиг стали хозяевами села. Усадьбу барскую разорили и сожгли и много тогда хороших крепких семей пострадало. А работящие-то недовольны были такими переменами. Так-то вот до революции было. Только ты, Маринушка, молчок, что поговорим, никому не пересказывай.
И я не пересказывала, но крепко накрепко запоминала.
- А муж у тебя был? – снова спрашивала я.
- А как же, был. Хороший, работящий, только выпить по праздникам шибко любил. Алексеем его звали. Его жена умерла, он меня и посватал. Родители мои согласились, да и я была не против. У него от первой жены дочка была, Нина. Девочка больная была, хроменькая и одна рука у нее не действовала. Ей 4 годика было, когда Алексей-то на мне женился.
- Значит, баба Нина не родная тебе? – удивлялась я.
- Она мне как родная, - отвечала Старенькая. Я же ее вырастила.
И это была сущая правда. Баба Нина всегда называла мою прабабушку мамой, хоть и знала, что она ей не родная мать. У них были очень теплые отношения, и Баба Нина была бесконечно благодарна Старенькой за то, что, когда погиб Алексей, та не отдала ее, больного ребенка, в детский дом, а оставила у себя и растила, хотя времена тогда были очень тяжелые и голодные. У бабы Нины, как я позже поняла, был детский церебральный паралич. Была у Старенькой от Алексея и родная дочь – Тамара, моя бабушка.
- А как погиб твой муж, - опять спрашивала я.
- Его родной брат из ружья убил. Сидели они у нас, праздник какой-то был, выпивали, я с девчонками в другой комнате была. Чего-то заспорили они шибко, ну брат ружьё схватил, да и наповал, прямо в сердце. Как нас не убил, до сих пор сама не пойму.
- А что же потом было?
- Брата посадили, а я одна осталась в этом вот самом доме с Нинкой да Тамаркой. Устроилась работать санитаркой в больницу, образования ведь у меня никакого, только 3 класса, а детей кормить надо, времена не простые были.
Времена, и правда, были не простые, год, примерно, 1935 – 1936. Старенькая, когда замуж за Алексея вышла, переехала в село Сомино, в дом к мужу, где и прожила всю свою жизнь. Что за прекрасное место Сомино: окружено величественными сосновыми борами, раскинулось по берегам двух живописных озер – Горного и Лошева, а через село течет река Соминка. Старенькая вспоминала, что по преданию, название реке дал сам Петр I. Когда он проезжал по этим местам, то захотел остановиться и порыбачить на берегу широкой красивой реки. Петр поймал большого сома и решил назвать речку Соминка. Потом выстроилась на этом месте деревня и стала называться Сомино. Деревня быстро росла и превратилась в огромное село в 1800 жителей. Прабабушка не знала, правдой была история про царя Петра или вымыслом, но только так ей старые люди рассказывали. Река Соминка, на памяти прабабушки, судоходной была, по ней плавали баржи и пассажирские пароходики, была большая пристань и огромный шлюз. Я уже ничего этого не застала: и река сильно обмелела, и пристани не было, и от шлюза почти ничего не осталось. А еще объяснила мне Старенькая, почему одно из озер Лошевым называется. Легенда такая: как-то по весне поехал молодой барин на прогулку в санях, запряженных тройкой быстрых коней. И захотелось ему проехать в последний раз по озеру. Кучер стал его отговаривать, мол, лёд уже на воде не надежный, ввалиться нехорошо можно. Но молодой барин не стал слушать, велел скакать во весь опор. Что делать? Поскакали и аккурат на середине озера, лед треснул, и ухнула тройка вместе с санями и седоками в самую глубь. Не спасся никто. А озеро с тех пор прозвали Лошево.
Перед началом Великой Отечественной Войны прабабушка снова вышла замуж. Иван – так его звали. Знаю, что и баба Нина и бабушка Тамара очень его любили, и он в девочках души не чаял, баловал их, насколько позволяли тогдашние скудные средства и возможности. Со Старенькой они жили хорошо, но, увы, не долго. Иван ушел на войну и погиб.
- Баба (я иногда ещё и так называла прабабушку), а что стало с Иваном?
- Он шофёром был, на «легковушке» генерала какого-то возил. Их с дальнобойной убило, прямое попадание. А я загадывала, вернется Иван с войны или нет.
- Как это загадывала?
- Да меня старые люди научили. Выйди, говорят, вечером, как стемнеет, за калитку, стань лицом в любую сторону, спроси, что хочешь узнать, стой и слушай, что ответят тебе, так и будет.
- И тебе ответили?
- А как же. Я услышала: «Нет». Одно только слово. А потом и похоронка пришла, вот ведь как совпало.
Ещё из прабабушкиных воспоминаний про войну (она не очень, кстати, любила о ней рассказывать), помню такую историю: после дежурства в госпитале часто вместо того, чтобы идти домой к дочкам, которые оставались одни, Старенькой, как и многим другим, приходилось ходить за село рыть окопы. Немцы тогда под Тихвином уже были. Сомино даже пару раз бомбили. Но бомбы все в озёра, по счастью, упали, да одна в речку угодила. Про бомбёжку Старенькая говорила, что такого ужаса не испытывала в жизни никогда. Прятались в хлеву. Почему в хлеву? Прабабушка и сама не знала, просто казалось, что там безопаснее. Особенно страшно было за девочек: Нине было 14, а Тамаре – 11 лет. Так вот, как-то раз после очередного похода «на окопы», достался ей, уже не помню как, мешок картошки. Тяжеленный. Вы представляете, какое это счастье, когда нечего есть, заполучить мешок картошки!? Старенькая попросила закинуть ей этот мешок на спину и пошла домой. Путь до дома был не близким, а для голодной, смертельно уставшей и ослабевшей женщины и подавно. Как она рассказывала: «Я шла и думала: только бы дойти, только бы не упасть и не уронить мешок, потому что иначе я уже ни за что не подниму его и не встану сама. И ведь дошла! Боженька донёс. Эта картошка нас тогда сильно выручила». А вот что еще Старенькая рассказывала: «Война уже к концу шла. В Сомино наши солдаты стояли, их по избам расквартировали. И у нас постояльцы были. Ничего, хорошие ребята, помогали, пайком делились, девчонок сахаром угощали. Один только всё мне проходу не давал. Я его и так и сяк совестила, а он ни в какую. Как-то раз подкараулил меня и чуть было не снасильничал, я вырвалась, да прямо так, в разодранном платье к полковнику ихнему побежала, нажалилась на бессовестного. Того сразу под арест, а передо мной сам полковник извинялся».
После войны жили, конечно, трудно, но были счастливы, что выжили. Теперь прабабушке предстояло выучить своих дочек, и она с этим справилась. Школу они окончили. Даже в войну средняя школа в Сомино работала, детей учили. Нужно было думать, куда девочкам идти дальше. Нина выбрала педучилище, а Тамара – медучилище, обе получили профессию. Старенькая экономила каждую копейку, отказывала себе во всём, лишь бы дать им образование. Сами понимаете, какой была зарплата санитарки в больнице, прабабушке не на кого было рассчитывать, кроме как на саму себя. И ведь вытащила, сначала Нину, потом Тамару.
Нина вышла замуж и переехала к мужу. Тамара с семьей осталась жить дома. Родились Володя (мой отец) и Рита. Старенькая помогала растить внуков. И всё было хорошо, пока не погиб муж Тамары Алексей, мой дед, которого я никогда не видела, только на фотографиях. Рано утром он поехал на мопеде за ягодами, был сильный туман, и его сбила машина, насмерть. Папе было тогда 17, а Рите 15 лет. Без кормильца в семье было нелегко, но Старенькая и бабушка Тамара справились: и мой отец и Рита получили педагогическое образование. А потом родилась я. Это было в марте, а в июне папу забрали в армию, в морфлот. Мама осталась жить в Сомино. Рита заканчивала школу, бабушка Тамара работала медсестрой в местном профилактории, а Старенькая помогала маме со мной. Мама даже доучиться в гатчинском педучилище смогла. Прабабушка мне рассказывала: «Ольга (моя мать) на сессию собралась и решила тебя отвезти на месяц в Хредино (деревня в Псковской области, где и сейчас живут мои бабушка и дедушка по маминой линии). Увезла. О-ой, я думала с ума сойду, ревела, не переставая. Встану утром, гляну в кроватку – тебя-то там нет и опять реву. Не выдержала, везите, говорю, Маринку обратно. Ольга ещё на экзаменах была, снарядили Ритку. Она тебя и привезла назад».
Потом пришел из армии папа. Родители устроились в Пикалеве (маленький городок в Ленинградской области в 45 км от Сомино) на работу – в школе преподавали физкультуру. Как Старенькая говорила, выучились оба на физкультурников. Меня в детский сад определили. Родители получили в городе квартиру, им, как молодым специалистам, да еще с ребенком, жильё дали быстро. Старенькая и тут много помогала: приезжала зимой из Сомино, жила у нас, пока родители на сессию уезжали. Они, после педучилища, заочно учились в университете Герцена на факультете физической культуры, получали высшее образование. А мы со Старенькой вдвоем: утром она меня в садик отводила, вечером забирала. В выходные мы с ней гуляли, ходили в кафе пить чай и есть пирожные. Я помню, что утром всегда тяжело вставала. Так прабабушка меня полусонную закидывала себе на спину (на закукры, как она говорила) и бегом из комнаты в кухню и обратно. Тут уж сразу проснешься – шумно, весело. Я худенькая была, легкая.
В Хредино, к маминым родителям, мы ездили в гости на Новый год и летом на месяц на сенокос. Там меня не оставляли, потому что бабушка и дедушка работали. Так что основную часть времени, примерно с середины апреля и до сентября, я проводила в Сомино, со Старенькой. Родители приезжали на выходные. Любила я маленькая покуролесить, прабабушка: «Вот погоди, приедут, ужо, родители, всё про тебя скажу». Как дело к выходным я: «Баба, не рассказывай про меня, я не буду больше баловаться». Она никогда не выдавала меня, а я, конечно, как мама и папа уедут, опять за своё. Один только раз Старенькая наказала меня. За дело, конечно. Было это так.
Улица, на которой стоит наш дом в Сомино, идет вдоль реки. От домов, если выйти за калитку, до воды метров 15-20. За детей, из-за близости реки, всегда боялись и смотрели за ними в оба, особенно, если ребятишки не умели плавать. Я в ту пору плавать ещё не умела. Ну вот. Решили мы с моей подружкой Светкой, пока никто не видит, сбегать на шлюз и посмотреть, как там вода бурлит. Шлюз находился в самом конце нашей улицы. Удрали. Нас, конечно, хватились. Старенькая и Светкин дедушка кинулись искать. Куда? Кто-то из соседей видел, как мы в сторону шлюза побежали. Они за нами. Мы их увидели и попытались спрятаться. Не тут то было. Поймали нас. Светке здорово попало. И меня Старенькая березовым прутиком попотчевола. Я скачу впереди нее, а она меня прутиком не сильно, но чувствительно по ногам: «Не будешь убегать в другой раз, не будешь убегать». А я: «Ой, Старенькая, ой Старенькая». Она: «Вот те и Старенькая». Больше мы со Светкой таких экспериментов не ставили.
Прабабушка часто водила меня в церковь. Она была верующая, в нашем деревенском доме были иконы Спасителя и Богородицы. Утром и перед сном Старенькая всегда молилась.
- Вставай, сегодня праздник большой, пойдем в церкву, - будила она меня.
Я быстро одевалась в чистое нарядное платье, Старенькая подзывала меня, ставила мне на спине, под одеждой, или на ноге, под гольфиком, чтобы никто не видел, маленькое сажное пятнышко. От сглаза, как она объясняла, чтобы дурные люди худого не сделали, и мы шли. Старенькая тоже наряжалась, повязывала на голову самый красивый свой платок. Она всегда носила на голове платок, повязывала концами вперед, как издавна делали простые русские бабы. Платков было у нее много: рабочие - на каждый день, нарядные – на выход, праздничные – в церковь, на смерть – белоснежный. Я любила ходить с ней в церковь. Мне нравилось слушать службу, как пел священник и слаженно вторил ему на клиросе хор, нравилось разглядывать убранство храма и икон, я обожала кушать просвиры, мне нравился обряд причащения. Церковь Петра и Павла в Сомино очень красивая, построена в 1839 году. У меня каждый раз дух захватывает, когда оказываюсь там: роспись купола, стен, иконы – всё производило и до сих пор производит на меня колоссальное впечатление. Старенькая рассказывала, как при советской власти, в самом начале, хотели из храма сделать какое-то хранилище, так все соминские бабы со своими детьми вышли и живым щитом встали перед церковью. Старенькая со своей мамой тоже была. И ведь отстояли храм, не тронули его большевики, не посмели.
Есть в соминской церкви одна икона - Владимирской Божьей Матери, я влюблена в нее с детства, могу простоять рядом долго-долго, смотреть на святой лик и ни о чем не думать (молиться я не умею). Мне просто комфортно около нее, спокойно. И, думаю, не зря. Как рассказывала Старенькая: «Икона эта старинная. Её поднесла в дар храму сама барыня. Оклад у нее был из чистого серебра, а венец у Богородицы и платье отделаны были каменьями драгоценными красоты необыкновенной. А потом, как советская власть пришла, да вместо батюшки стали в церкви поп с попадьей заправлять (суще-е-ественная разница была для людей поколения моей прабабушки между батюшкой и попом!), так повынули они все каменья из иконы, оклад содрали и заменили всё на стекляшки да медяшки. И как руки не отсохли! А другой безобразник колокол со звонницы пропил, а вместо него рельсу повесил. Ну того Боженька быстро покарал – утоп он пьяный в реке».
- Баба, спой мне божественное, - просила я.
И Старенькая пела. Наверное, какую-нибудь молитву, я не помню уже, но мне очень нравилось слушать.
- Только что пою тебе, нигде и никому больше не пой, - снова предупреждала она.
Я не пела и никому не говорила про наши «божественные» песни по вечерам. Даже будучи маленькой, я понимала, что все наши с ней разговоры и это пение принадлежат лишь нам, это только наше, сокровенное - её и моё.
Каждую субботу к приезду моих родителей Старенькая пекла ватрушки с картошкой (колобушки, как она их называла). Я никогда в своей жизни не ела вкуснее. Рано утром прабабушка замешивала тесто. Потом готовила свою знаменитую картофельную начинку. Мне тоже выдавался кусок теста, из которого я вольна была стряпать всё, что угодно, и маленький противень. Я, глядя на Старенькую, старательно мастерила свои детские булочки, которые она обязательно ставила в духовку, а потом подавала на стол вместе с колобушками. Моё угощение, конечно, тоже съедали, хвалили, а я была жутко горда тем, что пеку почти так же вкусно, как Старенькая. Но, как ни учила меня, уже повзрослевшую, прабабушка печь свои знаменитые колобушки, мне никогда не удавалось сделать их такими же изумительными, как у нее.
Всю свою жизнь прабабушка много работала. Она не могла сидеть без дела, да и дел, особенно по хозяйству, всегда хватало. Деятельность, движение – у нее это было в крови. Когда, в силу разных причин, ей стало необходимо на зиму перебираться в город к детям и внукам, она жаловалась: «И как вы в этой душины живёте? Я от безделья тут сшалеваю». И правда, в городе Старенькая начинала плохо себя чувствовать, как-то сникала. Но как только выезжала ранней весной обратно в Сомино, силы возвращались к ней. Помню, сажали мы картошку. Прабабушке уже лет 90 было. Вдруг смотрим, шагает она к нам с лопатой.
- Ты чего надумала? – спрашиваю я.
- Как чего? Вам помогать иду. Вы работаете, а я что? Сиди, да смотри?
- Знаешь что, - предложил мой отец, - ты лучше пойди, справь нам чайку попить. Очень чаю хочется.
И Старенькая, счастливая, что надо всех накормить, пошла заниматься чаем.
Итак, я взрослела, она становилась всё старше, но наши взаимоотношения не менялись, мы всегда были нежно привязаны друг к другу.
Однажды я очень сильно заболела. Пролежала в больнице полтора месяца, из которых 3 недели в реанимации. Как я тогда выцарапалась – одному Богу известно. Врачи говорили родителям: «Ваша девочка в рубашке родилась». Ко мне долго никого, кроме мамы и папы, не пускали. Старенькая вспоминала: «Ох уж и поревела я. К тебе не допускали, всё говорили, что ты в тяжелом состоянии и к тебе нельзя. Я Боженьке денно и нощно молилась. Наконец, нам с Тамаркой (напоманаю, моей бабушкой) разрешили тебя повидать. Только доктор настрого не велел в палате плакать. Я насилу скрепилась, как мне тебя жалко было. Что ты, если б с тобой чего случилось, я бы и жить не стала». В этом вся Старенькая. Она любили нас всех: своих дочек, внуков и меня. Меня наверное чуточку больше, чем остальных.
Её нет уже 18 лет, но я очень часто о ней вспоминаю. Иногда прабабушка мне снится. Всегда по-доброму: придет, посмотрит, улыбнется и уходит. Я знаю, что и там, наверху, она моя заступница и защитница.