Видно такая мне выпала планида – быть созерцателем чужих душ.
Тихим шагом в сердца входить, наблюдая, как один может любить и прыгать в родные объятья от счастья,
а другой же запирается в четырёх стенах своего несчастья.
Я хочу рассказать, так скажем, о школьной подруге: самой живой и милой девчонки моего счастливого детства.
Девчонки с длинными рыжими локонами и лукавым взглядом из под чёлки. глаза которой всегда были светлее самой яркой звезды.
Время беспощадно меняет всех. и её изменило. если лично не знать, то можно сказать, что у неё паранойя, поэтому она видит мир в серых тонах и мутных разводах – у неё сломлен дух.
Девушке двадцать.
В мыслях лишь курок, яд и лестничный пролёт.
Любимым цветом стал чёрный. Она носит его каждый день, считая, что так станет легче,
не понимая,
не признавая,
что носит труп за собой,
в виде траура по человеку, которым из-за собственной глупости так и не стала.
Стоит лишь разжать крепкий кулак, отпуская прошлое, чтобы вступить в новую, полную красок жизнь. но вместо этого мечты встают поперёк горла, растоптав годами приобретённое подошвой.
Я кричу в пустоту: поднимись же с колен!
Ну, подумаешь, когда-то поранили,
ну, подумаешь, раны саднят.
Ты живая! Живая ведь!
Значит, родная, борись до конца.
Хоть вокруг всё отвратительно и грустно.
Всегда и со все времена,
всем кто на грани, всем кто на лезвие ножа, жизнь – нескончаемо трудна.
И вот вроде опять чувствуешь себя Моисеем,
как снова смыкаются воды.
И ты тонешь.
Тонешь, будто предатель.
Нет ни лодки, ни спасательного круга.
Словно маленький человек в океане безумия. взять, например, тех, кто из произведений Пушкина. тех, кто не видит греха ни в безвкусном, ни в глупом, ни в пошлом. тех, кто вечерами безмолвно сидит в саду.
на любимой качеле.
с пледом и пушистой Гердой на коленях, допивая до тошноты приевшийся зелёный чай,
не понимая, как людям рассказать, что в некогда счастливом ребёнке умирает мечта.
Но как такому открыть глаза, что каждый проходит через радости и ненастья?
Что за закатом наступает рассвет, а после бури – затишье.
Послушай, мир на ладони – бумажный, в твоей голове лишь каша, а душу опьянило безумие.
Вместо людей ты влюблена в свою грусть.
За довольно короткую жизнь вынесла слишком много тяжёлых уроков, появившись перед всеми словно драгоценный сосуд, который грязными руками хотел тронут почти каждый случайный прохожий. и, да, хвалю, ты знала себе цену, но проблема в том, что не знала, кто здесь хороший.
Горячая, глупая, молодая,
переполненная заботой и любовью, ты отдала это всё не тому, оставшись пустой, красивой игрушкой.
Я видел людей – сгоравших дотла.
Я видел... видел... много раз, но почему надежда никогда не умирала именно в её глазах?
Она стала ответственна и умна, но с тех пор в груди осталась дыра. всем говорит, что во всём виноват хронический сквозняк. и что любовь больше не переносит.
Сдалась без боя?
Да, запретив себе снова любить.
Хоть её вокальный и артистический талант мог не один полюбить,
а невинная красота так и манила мужчин.
И, вроде бы за всё должна его презирать, но так по-детски всё равно любит. днями с головой уходит в работу, вечерами вспоминает всё: едва уловимые прикосновения рук в кинотеатре и губы, не знавшие прежде его поцелуев. даже прекрасные сны после прогулок в парке и слова от которых всё расцветало внутри.
Когда-то она действительно была книжным героем не знавшим битв.
У пятой звезды, за полчаса до рассвета, она проснётся одна и поймёт, что сырая постель теперь принадлежит только ей; что теперь внутри пустота, а она лишь кукла из фарфора – в гардеробе всегда гипюр, кружева и чёрная сетка.
А раньше?
Цветастые платья, рванные джинсы и мужские футболки. с поведением всё было довольно демонстративно:
играла на фортепиано,
писала стихи/афоризмы,
винтажных птиц рисовала,
пела звонко,
играла на сцене главные роли – пока не встретила его и не стала второстепенным мышонком, с которым играли сытые кошки.
Превратилась в чудачку и стала несчастней хвалённого Кая.
А я и не знал, что говорить.
Мы только пили, смеялись, шутили, иногда она плакала, говорила бессвязный и сумбурный бред, но даже в таком состоянии оставалась живой и до безумия простой душой. и в этом было её величие. её обаяние и нескончаемый шарм.
В чём она и права, так это в том, что люди умеют влюбляться, но не умеют любить.
Я пытался сбежать,
пытался её оживить.
Но, когда силы кончались, человек, потерявший самым первым надежду, всегда возвращал её мне. это стало её даром и проклятием:
выводить из депрессии белоснежной улыбкой и среди ночи тащить на крышу сальсу танцевать.
Сложно каждый день делать счастливыми всех, но в душе умирать из-за страха.
Она ведь так боялась его отпустить и снова в кого-то влюбиться, что запретила себе любить,
но
я то
уже давно
в неё влюбился.