Когда-то Анна считала, что ее крепкому телу долго износу не будет. На пенсию ее провожали условно: сказали то, что положено говорить, подарили стиральную машину с отжимом и выдали денег в размере средней зарплаты. А на следующее утро она снова штукатурила стены в новостройке. Время себе текло и текло, а сил не убывало. Муж ее, Сергей, тоже на здоровье не жаловался, хоть и перешагнул уже далеко за 70-летний рубеж. Жаловаться – вообще не в его характере. Суховат. Немногословен. Но высказать то, что считает нужным, – это с ним бывает. Напрямую, невзирая на лица. Прямолинеен, как телеграфный столб. Если упрется в свое – с места не сдвинешь. Потому-то звезд с неба и не хватал, крутил баранку всю свою жизнь, начав еще в армии.
Сюда, в этот российский город на Балтике, Анна приехала вскоре после войны по комсомольской путевке. А Сергей проходил здесь срочную службу. Тогда на флоте четыре года служили, за этот срок он успел и профессию получить – окончил курсы водителей.
Познакомились они в клубе на танцах – ничем не примечательная история. Анна была красива: смуглая – все называли цыганочкой, с ладненькой фигурой и легким, не капризным характером. Многие за ней увивались. Но Сережа не ревновал, только оберегал ее. Вырвется вечером за проходную – а напротив ее общежитие, покричит под окном: «Аня, ты уже дома? Все в порядке? Ну, хорошо. Спокойной ночи». Заботой и подкупил ее. А еще тем, что руки не распускал, вел себя скромно и уважительно. Когда поженились да пожили вместе сколько-то, она поняла, какую на самом деле судьбу себе выбрала. Сергей уже тогда был аккуратист донельзя, в большом и малом, о таких говорят – педант. Не терпел отклонений от принципов, которые считал правильными. Потому и не ревновал: поверил ей как себе, иначе не выбрал бы. Поначалу ей было и страшновато, и скучновато, иногда тайком всплакивала. Но потом пошли дети, надо было обустраиваться основательно среди послевоенной разрухи. Бедность наступала на пятки. Сергей остался на сверхсрочную, получал паек. От голода это спасало, а от бедности нет. Анна отдала детей в ясли и пошла строить дома. Город лежал в руинах, профессия строителя была самой необходимой. Заманивали на стройку всем, чем могли, но главное – жильем. Конечно, можно было не торопиться, подождать квартиру в новом жилом доме, но так надоело ютиться где попало с двумя маленькими дочками! И Анна, по совету Сергея конечно, согласилась на две комнатки в восстановленном фонде. Главным козырем оказалось то, что рядом с домом был маленький палисадник. Они расчистили его, разрыхлили, удобрили и посеяли зелень, чеснок, редиску. На столе к обеду появились живые витамины.
Дети росли. Анна стала квалифицированным штукатуром. Сергей вышел в отставку и устроился на автобазу, водителем крытого фургона. Он ездил в основном по Прибалтике, которая жила сытно – брать брала, а свое отдавать не любила. Но Сергей привозил то кусок мяса, то сыр, то литовскую копченую колбасу. Зажили. Был хлеб – была и песня. А главное, в доме лад и в руках сила. Казалось, износу тебе не будет.
Потом все рухнуло. Больную коммунистической идеологией страну стали лечить шоком. «Шоковая терапия» – так это называлось. Люди любят лечиться, на всякий случай. Но если лечить здорового человека, да еще шоком, он непременно сломается, потеряет жизненные ориентиры, станет никому не нужным и даже лишним. Стала лишней на стройке и она, Анна. Новоявленные хозяева не нуждались в ее квалификации. «Быстрее, дешевле, современнее» – такой лозунг выдвигался и раньше, но стрелка его указывала в сторону народа, а теперь она повернулась в сторону хозяйского кармана. Потратить меньше, продать дороже – вот что это теперь означало. А там пусть хоть рухнет.
Анна оказалась на обочине новой жизни со смехотворной пенсией в тощеньком кошельке. Сергея тоже потеснили, а потом и вовсе вытолкнули с автобазы. Он пересел на самосвал и возил уже не дорогие грузы, а торф и навоз на фермерские поля. Сыра и колбасы стало достаточно в магазинах, но пенсионерам эти продукты были не по зубам, в прямом и переносном смысле. Дочери давно жили своими проблемами, не обременяя ими выпавших из обоймы стариков. А внуки порой забегали, поэтому в доме могло не оказаться чего угодно, но какой-нибудь апельсин-мандарин, конфетка-шоколадка на случай всегда припасались. Анна по привычке вставала на заре, готовила Сергею завтраки-обеды-ужины, хлопотала по дому, а душевного подъема не было. Ее физическая выносливость тратилась на мелочи. Сергей стал еще более замкнутым, а если отзывался, то в голосе звучала суровость, как у школьного учителя. И все же в глубине души он оставался добрым, заботливым мужем, тонко чувствующим ее состояние. Из своих поездок он привозил ей то кисть винограда, то огромный бордово-сиреневый помидор, то еще какое-нибудь лакомство. Угостят – никогда не съест сам, бережет для своей Анны. А однажды... однажды он привез ей черенки сортовых роз, для палисадника. Тогда-то и поняла она, что Бог дал ей много, очень много – дал ей Сергея, единственного, дорогого, на всю большую, пусть трудную, но бесценную жизнь. И еще поняла, что Бог всем дает поровну плохого и хорошего, уравнивая одно с другим если не количеством, то концентрацией. Это как, например, в уксусе или в компоте: может быть много, но слабо, а может – мало, но крепко, насыщенно. Несколько маленьких бед – и одна огромная радость. Много дней тихого, застенчивого счастья – и вдруг удар за ударом.
Черенки в палисаднике принялись, выпустили побеги. На зиму Анна укрыла их стеклянными банками, они плакали в тесном пространстве – слезы катились по внутренним стенкам банок, – но выжили, выжили... Все до единого куста. Анна зря времени не теряла – за зиму познала все, что требуется по уходу за розами: как прикармливать, обрезать, поливать... На балконе отстаивалась в ведрах вода, грелась на солнце. Вечером Анна брала ведро, ковшик и шла в палисадник. Пока поливала, наговаривала своим питомцам ласковых слов – много их накопилось, невысказанных, затаенных в душе из-за стеснительности. Сергею такого не скажешь, стыдно и прежде было, а уж теперь... Чувства в нем жили как бы сами собой, без шелухи слов, это и ее приучило к сдержанности.
– Маленькие мои, родненькие, пейте, пейте, я еще принесу водицы, – бормотала она, трогая пальцами молодые листочки. – Деточки, зяблики вы мои... – Почему «зяблики», она не смогла бы ответить, просто была уверена, что без ее любви они затоскуют, озябнут – хоть не отходи.
Сергей смотрел, смотрел в раскрытое окно на все это действо и, ни слова не говоря, привез и поставил в углу палисадника большой пластмассовый бак с краником на боковой стенке. Утром, пока Анна готовила завтрак, он с помощью шланга наливал в бак воды, и теперь не нужно было ходить с ведрами по лестнице. Кто бы знал, что из-за этого бака вскоре случится такая беда...
Анна взбивала подушки, готовясь ко сну, когда из кухни донесся громкий вскрик мужа. Это встревожило ее, она поспешила из спальни, но Сергей уже хлопнул входной дверью. «Куда он понесся?» – недоуменно спросила себя Анна. Окно в кухне было раскрыто, она выглянула, намереваясь перехватить и окликнуть Сергея. Но то ли она опоздала, то ли глаза не сразу привыкли к темноте ночи – Сергея углядеть не удалось. Анна пошла выключить свет и снова вернулась к окну. Темнота уравновесилась, стала не такой густой. В палисаднике были различимы два силуэта, они суетились вокруг белого пластмассового бака. Анна узнала длинную тощую фигуру Сергея. Другая была пониже и попроворней.
– Да отойди ты, старый козел! – услышала Анна незнакомый злой голос.
– Что значит – отойди? – возмутился Сергей. – Молодой человек, вы – вор! Это моя вещь!
– Пошел ты... Была твоя – станет моя. Тебе, дед, уже другой ящие нужен.
– Как вам не стыдно! Я пожилой человек...
– Во-во, не посдыхаете никак, долбаные коммуняки, вместе со своей корявой моралью... Тьфу, да подавись ты этим корытом. На, сядь, отдохни...
Анна увидела, как Сергей повалился на землю, бухнув ногами в пустой бак. Она закричала, кинулась во двор. Андрей лежал на спине, она ощупала прежде всего голову, наткнулась на мокрое, липкое...
– Не ори, – слабо проговорил Сергей, пытаясь подняться. – Лучше бы тяпку свою убрала. Бросила под ногами – я и споткнулся.
Он хотел скрыть от нее правду, ясное дело. Но тяпка действительно валялась рядом, возразить было нечего.
Рана оказалась не очень глубокой, через неделю почти затянулась. Но Сергей еще больше замкнулся в себе, а если и скажет слово-другое, то с раздражением, будто она, Анна, кругом виновата. Может быть, он и прав, виновата. Забыла убрать эту злополучную тяпку, выключила в кухне свет, что вору было лишь на руку. Но не настолько же виновата, чтоб не простить. Присматриваясь к мужу, Анна постепенно стала догадываться, что обида его глубже, больнее и что она здесь совсем не при чем. Он стал чахнуть, ел без аппетита – ковырнет и оставит все на тарелке. Безразличен он стал не только к еде, но и к работе, ко всему окружающему. Мог целый день просидеть у окна, глядя в далекую пустоту. А потом сказать самому себе: «Все напрасно, все». И назавтра опять думать свою думу.
Лишившись еще одного заработка, старики стали почти нищими. Но Сергей не замечал и этого, тем более что Анна всячески скрывала от него нужду.
А розы, как заколдованные, цвели и цвели все лето. Такой красоты Анна за свою жизнь никогда не видала. Прохожие останавливались у палисадника, ахали и улыбались. Анна боялась, что кто-нибудь ночью залезет – позарится – и, главное, поломает, затопчет. Она спала чутко, «вполглаза», а то и просто лежала без сна, думала-размышляла, как им жить дальше. А когда долго думаешь, непременно до чего-то додумаешься.
Утром, накормив Сергея завтраком, она взяла большие портновские ножницы и отправилась в палисадник. Срезала и осторожно завернула во влажную тряпицу десять самых красивых роз – на два букета. Шипы состригать не стала – надо было поспеть к приходу московского поезда.
Перед вокзалом уже сидело с десяток-другой женщин: кто – на раскладном стульчике, кто – на ящике из-под пива. У них было много товара, не в пример ей. Анна встала к стене, у самой двери, чтобы поток встречающих поезд плыл мимо нее. Цветы она выставила перед собой, словно дарила каждому это бело-розовое сокровище. На нее взглядывали, но покупали почему-то у других. Анна дивилась такому раскладу. Разве можно сравнить отживающие, обвязанные для поддержки блестящей тесьмой бутоны у тех перекупщиц с росной свежестью и ароматом ее роз?.. Стоять здесь и продавать было неловко, стыдно – вдруг увидят знакомые? Анна опустила глаза, стала обламывать пальцами толстые колючие шипы.
– Вот оно – то, что достойно моей невесты!
Анна выглянула из-за букета. Паренек, совсем юный, как ей показалось, белобрысый и белозубый, восхищенно смотрел на ее розы.
– Берите... совсем недорого... – пролепетала Анна.
– Почему же – недорого? У них – дорого, – кивнул он в сторону насторожившихся женщин. – Ваши должны быть бесценны. Они не каждому по карману. Но я беру – все!
– Здесь – десять, – растерялась она. – Четное...
Он улыбнулся еще шире, взял букет, отделил одну ветку и протянул Анне:
– Это вам. Спасибо, что вырастили такое чудо. – В другую руку он вложил ей деньги и быстро исчез за вертящейся дверью вокзала.
Анна отошла за угол, пересчитала – на такой доход она и не надеялась. Если так и дальше будет, к осени она соберет сумму на ту меховую поддевку для мужа, которую видела как-то в витрине. Мех, конечно, искусственный, но спину согреет. У стариков больше всего мерзнет спина, особенно у таких тощих, как ее Сергей. Она спрятала деньги на дно сумки, поколебалась, извлекла две бумажки: «Куплю на обед филе свежей трески, побалую деда».
На следующее утро она проделала тот же путь. Теперь она чувствовала себя уверенней. Сама себе удивилась: как быстро деньги могут вытеснить стыд. Чтоб не спугнуть удачу, снова взяла десять штук. И снова безмолвно протягивала их людям.
– Эй, дамочка, – окликнула ее ближайшая женщина-торговка.
– Я? – уточнила Анна, ткнув себя в грудь букетом.
– Ты, ты, кто ж еще. Ты откуда взялась такая? Здесь наша точка. Иди, иди, не сбивай нам цену.
Анна обвела взглядом цветочный ряд. Столько враждебных глаз разом она еще не встречала. Даже в голодные послевоенные годы люди не испытывали друг к другу такой вражды. Анна ощутила в душе упорный протест. Ее легко можно обезоружить лаской, участием, добротой, но зло всегда вызывало в ней решимость к отпору.
– Я вас не трогаю. И продаю свое, не перекупленное у спекулянтов.
– Ты погляди-ка, – взвизгнула женщина, жестом призывая на свою сторону всю команду, – она еще вякает. Степка! Где ты, черт непросыхаемый? Тут чужаки на территории.
Вынырнул Степка – мужичок «метр с кепкой», в расстегнутом пиджачишке поверх засаленной майки. Прошелся гоголем перед Анной. Закривлялся:
– И почем ваш товарчик, мамочка? Ну-ка, ну-ка... сдается мне – он подпорченный. Дай-ка взгляну...
В один миг он выхватил розы из Анниных рук и кинулся наутек. Но людской поток помешал ему, Анна – откуда прыть взялась? – настигла негодяя, одной рукой схватила за ворот, другой поймала охапку стеблей. Они рвали несчастный букет каждый к себе, искалывая в кровь ладони. Никто их не разнимал, хоть убейтесь. Наконец Степке надоела эта возня, он резко выпустил из руки добычу, Анна потеряла равновесие и налетела спиной на прохожего. Мужчина не поддержал ее, отступил брезгливо, и она шлепнулась на свою пятую точку. Степка исчез, а она сидела и плакала, сама не зная от чего больше – от позора, от жалости или от обиды на бесчеловечность.
Дома Сергей пристально посмотрел на нее, но ни о чем не спросил. Взял молоток, достал из кладовки кусок толстой резины, выгреб с антресолей старую обувь и принялся усердно приколачивать набойки. Анна порадовалась, что он нашел себе занятие – это был добрый знак. Если Сергей сбросит оцепенение, если проявит хоть маленький интерес к жизни, все еще может наладиться. Не такое одолевали, только бы вместе. Она всегда была под его защитой – вот и не научилась защищаться сама. Зато она умеет о нем позаботиться. И сейчас – она купит ему ту меховую поддевку, обязательно купит. И этим смоет, сотрет из памяти свой позор. Когда человек добивается цели, он забывает, через что довелось пройти. Остается лишь общий фон впечатлений, он уже не вызывает муку.
Наученная первым опытом, теперь Анна поступила разумнее. Она срезала только пять роз, так будет меньше потеря, если что... И отправилась не к вокзалу, этому скопищу людских пороков, а в центр города – она знала там, на перекрестке улиц, цветочный рынок, наполовину облагороженный. Почему наполовину? Потому что с одной стороны стояли натяжные палатки, заполненные цветами всевозможных сортов и названий, а напротив прямо с земли торговали дачники – люди простые и работящие. Тот, кто сам вырастил овощ или цветок, не станет натравливать стёпок, чтобы сгубил плоды чужого труда.
Идти было далековато, но Анна не села в автобус. Ей хотелось получить чистую выгоду от продажи, а так придется вычитать стоимость билета – туда и обратно. Что за бизнес, если не экономить на малом? Она шла по проспекту, среди чистых, нарядных людей, тоже наряженная, с букетом шикарных роз – и сама себе казалась благополучной, респектабельной дамой, у которой и в доме, и в душе все в полном порядке. Если вдуматься – так ведь оно и есть в самом деле. Душа ее не отягощена большими грехами, и дом не заброшенный – хоть и не ломится от достатка, но ухоженный и не пустой. Она привыкла к своей старой мебели, добротной, устойчивой, без этих современных финтифлюшек, маскирующих прессованные опилки. Зачем ей больше – в могилу с собой не унесешь, все на земле останется. Было бы сытно желудку да тепло живым пока косточкам – вот что старикам нужно.
По мере приближения к рынку приподнятое настроение сменялось робостью. Видно, на все нужна привычка. Прежде она считала, что торговать – не кельмой орудовать, особых усилий не требуется. А поди ж ты, трудно через что-то в себе переступить.
Анна пристроилась на стороне дачников, с самого края, решив присмотреться, прислушаться и прицениться. На этом ряду торговали в основном сезонными цветами: гладиолусы, георгины, астры... Роз почти нет, отошли уже обычные розы, время близится к осени. Она с гордостью оглядела свой букет, тихонько встряхнула, чтобы ветки в руке свободно распались, открыли обзор соцветий.
Люди спешили по своим делам как ни в чем не бывало. Срезая расстояние, шли между рядами, даже не взглядывая на пеструю кипень справа и слева. Напротив, казалось, они ускоряют шаги, чтобы скорей проскочить этот пятачок. «Неужели им недосуг просто полюбоваться цветами? За погляд денег не берут», – недоумевала Анна. Но, понаблюдав какое-то время, она поняла, в чем тут дело. Стоило кому-то чуть задержаться, продавцы из палаток сразу вырастали на пути, почти насильно впихивая свой товар. Вежливому человеку трудно было от них отцепиться. Это выглядело так неприлично, что Анна отступила назад, не желая даже самим присутствием здесь участвовать в моральном насилии.
– Гражданочка, что продаем?
Она повернула голову – перед ней стоял молоденький милиционер, подтянутый, аккуратненький, как на картинке. У него было гладкое, без единой морщинки лицо, хоть он и старался строго нахмурить брови.
– Вот, цветы продаю, сынок. Как все, – удивилась Анна и вопросу, и строгости, адресованной почему-то именно ей.
– И где же ваши цветы? – Он подозрительно усмехнулся.
«Слепой, что ли?» – подумала Анна и приподняла свой букет:
– Да вот же они. Розы.
– И это всё?
– Пока всё, но дома есть...
– А что у вас еще есть? В сумочке, например?
Тут Анна совсем смешалась. Может быть, это рынок платный и надо иметь квитанцию об уплате за место? Почему она не расспросила? Сейчас выпишет штраф – стыдоба какая!
– Я за вами давно наблюдаю. Розочки, значит, для отвода глаз, а в сумке что – травка?
– Какая травка? Зелени нет... Нет у меня зелени, только розы выращиваю.
– Скоро могла появиться и зелень. Откроем сумочку здесь или пройдем в отделение?
Анна посмотрела на женщин, ища разъяснения, но те делали вид, что ничего не видят, не слышат.
– Да в чем дело, в конце концов? – возмутилась Анна. Когда ее, безвинную, подозревали, нервы начинали выходить из-под контроля.
– Так, ясно. Сопротивляемся. Что ж, по-хорошему не выходит. – Он вырвал из ее рук букет, сунул себе под мышку корешками вперед, схватил ее за плечо. – Прошу следовать со мной. И сумочку не забудьте. Только не вздумайте ничего из нее выбросить, этот номер у вас не пройдет.
Он вел ее, больно сжимая плечо. Так же больно было, наверно, и розам. Анна пыталась извернуться и посмотреть, не сломаны ли головки, но он всякий раз грубо толкал ее вперед. Она шла как в тумане. Казалось, это происходит не с ней или снится дурной сон. Во сне такими ватными ощущаются ноги. И замолкают звуки – все, которые не касаются сути сновидения. Время тоже остановилось. Только что светило яркое солнце – и вдруг полумрак. Темная комната. Прокуренная. Кто-то сидит за столом. Глаза привыкают, светлеет. Силуэт превращается в синюю форму... Потом лицо – усталое, недовольное.
– Что там опять у тебя, Хоменко?
– Я ее вычислил, товарищ капитан.
– Кого?
– Ну, бабку – сбытчицу дури. Стоит, понимаешь, три цветка якобы продает...
– Пять, – поправила Анна.
– Что пять? – уставился на нее капитан.
– В букете пять роз... было...
Хоменко, опомнившись, ослабил свой локоть, и цветы рухнули на пол.
– Пять, – тупо глядя на сломанные розы, повторила Анна.
– Хоменко, давай-ка выйдем. Извините, гражданочка, мы на момент.
Он вернулся один. Анна стояла на том же месте, как застывшая навсегда мумия.
– Все в порядке, – сказал капитан. – Это недоразумение, извините. Ту женщину мы только что задержали, Хоменко не знал. Практикант, молодой и рьяный. Не обижайтесь. Вы свободны. У нас к вам претензий нет.
У них – нет... Претензий... И всё. И слава Богу... Она свободна... Претензий – нет...
Анна плелась домой закоулками – город она знала хорошо, сама его строила, могла с закрытыми глазами не заблудиться. С глазами, закрытыми пеленой слез. Тише, тише, плакать нельзя. Сергей вчера заподозрил неладное – так на нее посмотрел... Она стерпит, переживет и это. А он – нет. Надо держаться... держаться...
Во дворе ее дома было необыкновенно пусто. Она остановилась – перевести дух. Непривычно, не по-доброму пусто. И вдруг она поняла... Ее палисадник!.. Он был выкорчеван, подчистую... Нет, один кустик ее сортовых роз сиротливо приткнулся к забору. Анна заголосила, как по покойнику, кинулась в дом, кулаками забарабанила в дверь:
– Изверг, изверг... Что ты наделал?.. Зачем?..
Сергей поймал ее, готовую рухнуть через порог, прижал к груди, дрожащую, несчастную, немощную...
– Ты мне нужна живая и здоровая, – сказал, словно черту подвел.
И пол встал на место. Дрожь унялась. Упала пелена с глаз. Она услышала, как на стене тикают ходики.