Поздним августовским вечером соседка привела к нам постояльца - проездом заглянул к старому приятелю, тот уже два года не жил в нашем городе. В семь вечера сошёл на вокзале, пока искал нужную улицу и дом, стемнело. Единственная городская гостиница была закрыта на ремонт, наша соседка принять его к себе не могла - они жили вшестером в двухкомнатной.
Нашего гостя звали Владимир Николаевич. Наверно, ему было чуть за сорок, но из-за седеющих висков и глубоких морщин на лбу он казался мне стариком. Худой, подтянутый, с прямой спиной и широкими плечами, наполнивший всю квартиру запахом золотого руна и шипра. Бывший военный моряк, теперь инженер на кораблестроительном заводе. Рассказывал о кораблях, о море, немножко поговорил со мной - как учусь, в какой класс пойду.
В тот вечер мы легли поздно. Пока мама готовила незваному гостю ужин, я улучил момент, показал ему свою главную гордость- игрушечную железную дорогу - голубые пластмассовые рельсы, семь разноцветных вагончиков, даже домик станции. Не было только паровозика - этим летом я уронил его, играя на балконе, и он раскололся на части, упав с третьего этажа.
Потом меня отослали спать, когда я проснулся поздно ночью, накрапывал мелкий и частый, уже не летний, а самый настоящий осенний дождь, и засыпая, я слышал как мама с постояльцем о чём-то разговаривает на кухне.
Утро было ясное, небо чистое, голубое, на мокрой после ночного дождя земле, полно опавших листьев, на берёзах перед домом, новые жёлтые пряди. Играл с другими дворовыми мальчишками в прятки, в войну, потом мы все долго о чём-то разговаривали, сидя на лавочках перед подъездом.
Только вечером, за ужином, я обнаружил произошедшую в отношениях мамы и гостя перемену - теперь они были на ты, да и вообще разговаривали так, будто много лет знали друг друга и до сих пор незнакомое чувство ревности обожгло мне сердце. Утром я видел, как он выходил из маминой спальни. В коридоре взглянул на его постель - простыня гладкая, не сбитая, на белой выпуклости подушки не было вмятины-слепка от головы.
Не знаю, с какого возраста живёт в нас понимание чувства любви вообще и любви телесной, плотской. В свои девять лет я не имел и отдалённого понятия о том, как и откуда берутся дети, но общий смысл случившегося этой ночью был вполне ясен.
Я кое-как выдержал пытку совместного сидения за столом, кажется пил чай, что-то ел, потом ушёл в свою комнату, взял было со стола " Пятнадцатилетнего капитана", да какой тут мог быть капитан, какие шахматы, карандаши и пластилин...
Лёг на кровать, руки подложил под голову, уставился в белый потолок с тёмными пятнышками от убитых комаров. Да, был комар и нету.
В коридоре их голоса - он поехал на вокзал, сдавать билет,потом собирался заглянуть ещё куда-то. Остаётся.
Я пролежал так до самого обеда, плакал, а наплакавшись засыпал, чутким, тревожным сном. Перед обедом ко мне заглянула мама, стала допытываться, не болит ли что, а если нет, так в чём тогда дело. Я рассказал.
-Ты хочешь, чтобы он уехал?
Я крикнул дико, грубо, на всю квартиру:
-Я хочу, чтобы он сдох!
В тот же день мама выставила Владимира Николаевича - встретила в дверях, он быстро собрал вещи, перед уходом, я слышал, хотел зайти ко мне, мол нехорошо всё-таки так уехать. Не разобрал, что ему ответила мама.
-Ну ладно - сказал он.
-А это ещё зачем?
-Ну обещал же.
-Детям свои подаришь.
-Ой, Маш, да нет у меня никаких детей.
-Ну племянникам. Найдёшь кому. Забери.
Я пролежал на на кровати остаток дня и весь вечер, снова плакал и прислушивался к шагам в маминой комнате - мне всё казалось, что сейчас она тоже соберётся и уйдёт. Отгорел закат, потемнело небо, но мимо окна ещё долго носились стрижи...
Утром, когда вышел в коридор, на тумбочке возле топчана, стоял паровозик, жёлтый, с красными колёсами и красной звездой на плоско срубленном, круглом носу. Неужели я когда-то мог мечтать о таком?