Я помню эти детские вечера, когда сидишь в поликлинике в коридоре, на деревянном стуле с откидывающимся сиденьем, и ждёшь маму.
А она у врача в кабинете, за простой белой дверью.
За окном город, приглушённые звуки, в небе проносятся стрижи, а ты сидишь и ждёшь.
Почему я ходил с мамой? Или она брала меня с собой за компанию? Может, потому, что мы всегда очень дружили. И дружим до сих пор.
Эти фиолетовые вечера.
А потом мы заходим в гастроном и покупаем конфеты и сгущёнку и весело идём к дому, о чём-то болтаем, и я киваю разным пацанам и девчонкам, и мама с ними тоже здоровается.
А может, ещё дует ветерок.
Наш чудный южный ветер с гор, с Тбилисского моря, на котором здорово летом, оно почти настоящее, а дальнего берега не видно совсем, и там, наверное, океанские лайнеры плывут себе по океану, скажем в Африку, где бедные африканские дети пухнут с голоду, у них огромные животы, и надо что-то делать.
А мама смеётся так весело.
И мне тоже хорошо.
У мамы на шее завитушки. Очень родные.
...
У двоюродной сестры моего отца - Гаяне муж был чудесным и известным художником. Звали его Минас Аветисян.
Как-то раз все самые лучшие картины, которые он отобрал к очередной выставке, сгорели в пожаре.
Это было потрясением.
А художник сказал:
- Ничего, новые напишу.
Но история о другом.
Однажды ереванским уютным вечером, когда мне многое было в диковинку, мы только переехали из Тбилиси в столицу Армении, мы были в гостях у дяди Минаса. У него в мастерской.
Дядя Минас кивнул мне:
- Садись на стул.
И нарисовал мой портрет.
Потом портрет мамы.
А папе было неудобно и он сказал:
- Минас джан, ты устал.
- Хорошо, в другой раз.
А другого раза не случилось.
Художника убили. Наехали на него машиной после премьеры в Опере, где в балете Арама Хачатуряна "Гаянэ" были его декорации. И дяди Минаса не стало.
Говорят, время такое было. Избавлялись от лучших представителей интеллигенции. Середина семидесятых.
Не знаю.
Помню только что вечер был пронзительный и в мастерской тепло и терпко пахло красками.
А под портретом написано по-армянски: "Карен, учись, чтобы стать хорошим человеком. Минас, 73".
...
Есть вечера, которые запоминаются на всю жизнь.
Именно - из детства.
Мне было лет двенадцать. И в меня влюбилась девочка.
Я об этом даже рассказ написал.
Только ведь проходит время, что-то смазывается, что-то прибавляется, и всё видится иначе.
Поначалу внимание той девочки к моей персоне раздражало меня.
Хотелось кататься на роликах, преодолевая препятствия в виде консервных банок, а она стояла и смотрела, как я их сбиваю. Я даже бросал, ну не очень зло, но оскорбительно:
- Чего ты пялишься на меня! Иди отсюда.
А девочка стояла и смотрела.
Она вместе с папой и мамой только что вернулась из Алжира и знала французский.
Это меня настораживало. Мама у меня тоже знала французский, потому что преподавала в школе, ещё чего подружатся.
Вот я её и гонял.
А потом... дрогнуло моё сердце.
И вот мы сидели тёплым августовским вечером на качелях у этой девочки в саду, отличный у них был сад, мы-то снимали комнатёнку в частном доме по-соседству, и целовались.
Точнее мы поцеловались всего один раз.
Губы у девочки были пухлые и влажные.
Мы долго так сидели. И слушали, как поют цикады.
Ну и на звёзды смотрели.
Звёзды были видны отлично, потому что мы сидели, словно в колодце, вишнёвые деревья над нами расступились своими кудрявыми кронами, и в этом вишнёвом окошке звёзды горели с особой силой.
Хотелось петь.