У Александры Павловны, моей первой, так на всю жизнь полюбившейся мне учительницы, я училась всего три первых класса.
Расставалась я с ней со слезами на глазах.
- До свидания, моя девочка! – говорила она мне, старательно улыбаясь, протянув для пожатия сразу две руки, две раскрытых ладони, в которые я с готовностью вложила свои тогда ещё такие маленькие ладони девятилетней щуплой девочки.
Я не смогла произнести ничего, лишь глядела неотрывным взглядом в лицо моей учительницы полными слёз глазами.
- Спасибо вам за нашу Светлану…! Спасибо огромное! От всего сердца спасибо… - говорила мамочка,
- Дай бог вам счастья… - по-прежнему с улыбкой, за которой так и не удалось моей доброй учительнице скрыть грусть расставания с одной из своих учениц.
Четвёртый же класс и всего лишь один - единственный сентябрь пятого класса я осваивалась в новой школе другого маленького городка, вовсе маленького: думаю, что население его не превышало и пятнадцати тысяч.
Но родителям там понравилось. Ещё бы!
Нас, то есть мамочку, отца, меня и трёхлетнюю сестричку разместили в отдельном доме, в котором до нас жил военврач с семьёй, за домом был участок земли, просто лужайка и небольшой сад из вишен и нескольких слив.
Одним словом, – настоящая усадьба, не благоустроенная, правда, усадьба.
Но отец выложился, и уже месяца через три- четыре наш дом полностью отремонтировали. Крыша перекрыта, построен новый просторный сарай, в котором мои неугомонные родители уже разместили три, казавшиеся мне тогда огромными, настоящие кадки: с капустой, огурчиками и помидорами.
Появился забор, огораживающий и дом, и всю усадьбу, то того проходных.
Вот, живи, казалось бы, и не тужи.
Но шёл 1956 –ой високосный год, о котором мне даже не хочется вспоминать.
Ох, как нелегко было привыкать к новому учителю, очень и очень строгому немолодому мужчине.
Вот только и запомнилось, что он был чрезвычайно строг и исключительно аккуратен: всегда в безупречно отутюженном костюме и при галстуке.
Впрочем, школу в ту зиму мне пришлось посещать мало, я почему-то беспрестанно болела. Наверное, виной тому был опять же високосный год.
Помню, что на дом ежедневно приходила патронажная медсестра и колола мне антибиотики, которые тогда уже широко применялись.
В то время к ним у людей ещё не было привыкания и действовали они, например, даже простой пенициллин исключительно эффективно.
У нас же дома стерилизовались шприцы, пока радушная моя мамочка угощала уставшую пожилую медсестру, успевшую до прихода ко мне обойти подвластный ей «околоток», чаем с домашним вареньем.
Я выздоравливала, трудно и подолгу, выздоравливала и возвращалась в школу. Только-только входила в курс дела, но через месяц, не более, вновь простывала, и в нашем доме опять появлялась пожилая, уставшая медсестра и острый запах антибиотиков от кипящих шприцев.
Зато летом…! Летом меня повезли на море. Впервые в жизни!
И это была Феодосия… такая прекрасная Феодосия!С тёплым и таким неповторимо удивительно красивым морем, тогда ещё со множеством естественных пляжей с мелким-мелким светлым песком, таким мягким, просто шёлковым каким-то, ласкающим ноги, согревающим и чистым.
- Хватит, хватит, давайте уже выходите из воды, - почти кричала нам мамочка с берега. Хватит для первого раза, давайте-ка домой!
Уже час почти на солнце…
-Ну, ещё немножко, ведь почти вечер, седьмой час, - возражал отец, лучи же не под прямым углом идут, не должно быть у девочек никаких ожогов, – возражал отец, которому, наверное, менее всех хотелось выходить из воды, он ведь так хорошо плавал, просто замечательно плавал.
Но мамочка была неуклонна.
- Дети! Быстро на берег!
Она уже стояла по колено в воде, подоткнув подол своего канареечного цветного сарафана, держа в руках большое голубое банное полотенце, готовая укутав нас, согреть, растирая пока ещё не чувствующие воздействия южного солнца худенькие детские тельца.
Зато ночью, все мы поняли, как права была наша мамочка, крымское солнце дало знать о себе вполне ощутимо, но….
Благодаря простокваше и мамочкиным заботам всё обошлось.
Всё - всё тогда было замечательным!
И большая светлая комната, которую мы снимали, и приветливая хозяйка и множество цветов во дворе, не знаю, что это были за цветы, но нежный, необыкновенно тонкий запах их запомнился мне навсегда.
По сей день помню и удивительно вкусные обеды в местной столовой. Ах, какие борщи, окрошки, какие молочные продукты!
Совершенно ничем не уступающие домашним, а порой и превосходящие их.
Просто и люди были другими, и время, и строгий контроль над соблюдением ГОСТов игнорировать никто не смел.
Нужно знать моих родителей, их постоянную тягу к высокому искусству, тогда совершенно станет понятно, почему уже на третий день всё наше семейство в полном своём составе медленно, с широко раскрытыми удивлёнными глазами, восхищённые увиденным, продвигалось по залам картинной галереи И. Айвазовского.
Это посещение галереи было первым, но … далеко не последним.
Всякий раз, находясь в Феодосии, мы проникали в удивительный, просто волшебный мир этого дома, этих неповторимых картин, глядя на которые не переставали удивляться, что написаны они человеком, необыкновенно талантливым, гениальным, но… человеком.
Невольно вспоминаю слова А.С. Пушкина, когда он признавался, что всё лучшее, что есть у него, просто продиктовано ему свыше.
Свыше…!
Возвращались домой с пересадкой в Киеве.
Поезд наш был только вечером и мы, конечно же, этим воспользовались.
Киевский универмаг! Глаза разбегаются!
Но мои родители пришли сюда целенаправленно, нужно было купить модные очень в ту пору габардиновые макинтоши, летние такие пальто из светлой, преимущественно серой, шерстяной ткани.
Очень элегантные, нужно отдать должное тогдашним модельерам, вещи.
Вообще, красивых вещей было много, да и стоили они недорого, но и доходы наши были невелики.
Часа через два мы в полном семейном составе уже пробирались по узким коридорчикам-ходам, ходам-пещерам Киево-Печерской Лавры.
Проводил экскурсию монах, тёмный такой, с тёмной же бородой, очень серьёзный, но вот глаза его излучали бесконечную какую-то доброту, любовь к людям.
Наверное родителям моим было интересно, но мне, десятилетней девочке было трудно вникнуть в суть излагаемого, но... я вполне ощущала значимость и святость самого места и всего происходящего.
Уже на выходе, прощаясь с нами, сопровождавший нас монах обратился к отцу с вопросом:
- Вы ведь в Германии служите? И хотел продолжить, но отец быстро отреагировал:
- Нет, нет, вы ошибаетесь, почему вдруг вам пришло это в голову?
Но монах лишь недоверчиво покачал головой.
Каково же было удивление отца, когда в первый же его рабочий день ему сообщили в части, что уже с неделю его ожидает новый приказ о переводе в Германию.
Для него это был шок! Только устроились. И так хорошо.., так... устроились!
- Как же я не хочу, как не хочу туда ехать! - огорчённо повторял он.