( КРОТКОЕ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ )
ПОСВЯЩАЕТСЯ МАМЕ.
Не люблю умирать. Но не рождаться не люблю ещё больше. Потому я и родился. И правильно сделал, иначе мне нечего было бы рассказывать о себе...
Это произошло со мной довольно рано: я родился, когда мне не было ещё и годика. Из-за досадной невозможности установить факт своего рождения из источников объективных, существующих независимо от моего сознания, пришлось верить на слово тем, кто верил тем, кто верил, что они тоже когда-то родились: маме, папе, бабушкам, дедушкам и многочисленной родне. Верить оказалось совсем не сложно, легковерие легко и быстро усвоилось моим неокрепшим разумом, после чего я только и делал, что с утра до вечера, без отпусков, выходных и перерывов на обед твёрдо верил в видимую невооружённым глазом реальность окружающего мира, других людей, себя самого и своей жизни. Только сновидения иногда заставляли усомниться в реальности того, во что я верил. Но после кратких и нерегулярных моментов сомнамбулических сомнений эта вера всегда торжествующе возвращалась на обжитое ею место - в моё доверчивое сознание. Единственное, что разум категорически отказывался принимать – это реальность моей собственной смерти: я никогда не мог себе представить, что меня нет...
Когда я пребывал в материнской утробе, мне было хорошо и спокойно, меня всё устраивало в этом одноместном, замкнутом, уютном и безопасном мире, который достался мне каким-то чудесным образом без всяких усилий с моей стороны. Этот мир беззаветно и самозабвенно любил меня, доказывая свою любовь ежеминутной заботой; он предвосхищал мои потребности и исполнял желания раньше, чем я успевал их осознать. За обладание этим миром не нужно было вести мировые войны – ведь он и так принадлежал мне целиком и полностью; казалось даже, что только ради меня одного он и был создан. Тогда я ещё не знал, что существует и другой мир, являющий собой полную противоположность моему – огромный, безразмерный, многоместный и безразличный ко мне, как, впрочем, и к другим. Кстати, о существовании других я тогда тоже не подозревал - понятно, почему: другие не могли родиться раньше меня, даже если бы очень этого захотели. На протяжении самых долгих в моей жизни и самых беззаботных девяти месяцев мой мир любил меня больше себя самого, и я был уверен, что так будет всегда. Но произошло то, чего я никак не ожидал и к чему совершенно не был готов: я оказался в тягость своему миру, и он пожелал от меня избавиться, как от тяжкого бремени. Я не понимал, как такое возможно, чтобы любящий мир в одночасье отказался от предмета своей любви и заботы и начал исторгать меня, как нежеланное и чуждое инородное тело. Невзирая на мою беспомощность и жуткий страх перед неизвестностью, он упорно и безжалостно выдавливал меня за свои пределы. Моё недолгое и слабое сопротивление было легко сломлено с помощью превосходящих сил другого, чуждого мира, вцепившегося в меня мёртвой хваткой и вопреки моей воле втянувшего в свои холодные и негостеприимные недра. Не знаю, почему именно этот момент - первого и самого сильного в жизни разочарования - назвали моим рождением. Для меня это не стало началом жизни – ведь я уже жил до этого в материнской утробе и даже ещё раньше. На самом деле это был драматичный и страшный переход из родного, надёжного и заботливого мира, который подходил для меня как нельзя лучше, в мир чужой, равнодушный и безразличный ко мне. Но каким бы он ни был, мне пришлось сразу же приспосабливаться к нему. Мой первый глоток воздуха означал, что я принимаю в себя этот незнакомый мир. У меня не оставалось выбора – дышать или не дышать, принимать этот мир в себя или не принимать, ведь я тогда ещё не умел выбирать, учиться этому пришлось позже. Первое, чему я научился в этой жизни после того, как начал дышать - писать. Мне понравилось это занятие, оно быстро вошло у меня в полезную привычку. С тех пор я написал очень много, но при этом не собираюсь останавливаться и буду продолжать писать и дальше, а с возрастом, как говорят специалисты, всё больше и больше. Уже в три года я научился считать: начал считать себя самим собой и с тех пор ни разу не сбился со счёта. В пять лет я впервые полюбил по-настоящему и до сих пор люблю её – ту самую, без которой не мыслю себя, без которой не стал бы тем, кем стал, без которой не смог бы даже как следует умереть: я полюбил жизнь. И в результате оказался безнадёжным однолюбом - моя детская любовь к жизни стала пожизненной. К сожалению, любимая мною жизнь не всегда отвечала мне взаимностью, но я не имел к ней никаких претензий – чтобы любить, вовсе не обязательно быть любимым...
Тема смерти с ранних лет волновала меня. Когда был маленьким и ещё не умел читать, я категорически отказывался слушать сказки или рассказы, в которых кто-то умирал. Маме приходилось идти на хитрости, чтобы воспитывать во мне мужчину, который, как она полагала, должен стойко переносить смерть хотя бы литературных героев. Она обещала мне, что в том произведении, которое намеревалась прочитать, никто не умрёт; на самом деле рано или поздно с кем-то из героев смерть случалась, и когда мама вопреки своему обещанию об этом читала, я начинал безутешно плакать. Мне было ужасно жалко всех, кто умирал, даже если это были отрицательные персонажи - Змей Горыныч, например. Я не догадывался о педагогических уловках, которые использовала мама, искренне считая, что во всём виновата хитрая и вероломная смерть: именно она обманула всех - и меня, и маму и литературных героев, которые, конечно же, не должны были умереть. Хотя я не мог по-настоящему поверить, что когда-нибудь умру, но зная о коварстве смерти, на всякий случай искал способы как-то себя обезопасить. В то время меня поражало, что наш почтовый ящик ВСЕГДА наполнялся корреспонденцией. Зная, что это дело рук и ног почтальонов, я представлял себе, как они денно и нощно бродят по городам и весям необъятной страны, собирают бесчисленные письма и разносят их по почтовым ящикам адресатов. Сделав нехитрое логическое умозаключение, я пришёл к выводу, что заботиться о бесперебойной доставке писем и делать это постоянно способны только те, кто живёт ВСЕГДА. Для подтверждения этого вывода я поспешил обратиться к маме, главному для меня авторитету в вопросах жизни и смерти, и спросил у неё с наивной детской надеждой: "Почтальоны не умирают?" Что могла она ответить пятилетнему малышу, озабоченному, как ей казалось, судьбой почтальонов? Ну конечно же, они не умирают, потому что у них есть заботы поважнее смерти: доставлять людям весточки от родных, близких и друзей. Мама разъяснила: если бы мы не получали письма от тех, кто нам дорог, вполне могли бы усомниться в их существовании; а они, в свою очередь, не имея от нас вестей, решили бы, что нас тоже нет. Таким образом, люди возложили на почтальонов важнейшую миссию, превратив их в ангелов земных; они несут нам добрую весть о том, что мы существуем, и если бы это было не так, нам никто не писал бы писем. А ангелы, как известно даже детям, не умирают. Мамины рассуждения о почтальонах как об ангелах земных сильно впечатлили и обрадовали меня, наконец-то я узнал о том, как стать бессмертным! С тех пор на все вопросы взрослых о том, кем хочу стать, когда вырасту, я всегда отвечал одинаково: почтальоном! А если у меня спрашивали, почему именно почтальоном, а не космонавтом, лётчиком, танкистом или пожарным, о чём мечтало большинство мальчишек, я со всей серьёзностью пояснял, что, в отличие от всех остальных, почтальоны не умирают. Этот мощный аргумент действовал безотказно и не вызывал никаких дальнейших вопросов и возражений. Мне даже казалось, что после того, как взрослые узнавали от меня о бессмертии почтальонов, они начинали задумываться о смене профессии. Ну а я со своей стороны удивлялся, почему не все люди на земле работают почтальонами.
В восемнадцать лет мне впервые исполнилось восемнадцать, и я стал практически взрослым. Теоретически продолжаю таким оставаться и сейчас, хотя все не совершённые мною поступки свидетельствуют о моём совершенном несовершеннолетии. Однажды, набравшись не столько ума, сколько храбрости, я успешно осуществил стратегическую операцию, важнейшую в моей важнейшей жизни: окружающий мир был окружён мною, точнее, моим сознанием, в результате чего оказался не снаружи, а внутри меня и превратился в неотъемлемую часть моего внутреннего мира. А когда настало время получить от жизни то, что только она и может дать, я был к этому готов и без малейших колебаний согласился стать бессмертным, приняв на себя все возможные и некоторые невозможные последствия такого решения: конечно же, я стал почтальоном. И могу признаться, что ещё ни разу не пожалел об этом! Между прочим, мне удалось узнать главный секрет почтальонов. Оказалось, что каждый человек в той или иной мере является почтальоном, то есть, ангелом земным, и у каждого в почтовой сумке его ангелоподобной души непременно находится небесная благая весть о том, что ПОЧТАЛЬОНЫ НЕ УМИРАЮТ. Иногда она лежит не на поверхности души, а где-то поглубже; нужно только немного покопаться в себе, чтобы её обнаружить, осознать, возрадоваться, а затем поделиться с теми, кто в ней нуждается...
P.S. Не так давно из независимых источников удалось выяснить одно весьма странное обстоятельство, имеющее непосредственное отношение к данному повествованию. Оказалось, что его автор никогда, нигде и ни для чего физически не существовал; а та кроткая автобиография, которую прочитали те, кто думают, что они её прочитали, это выдумки одного выдуманного им самим выдумщика. Он зовёт себя: " Мойрэрамос Гамос! " Зовёт - а ответа нет. Его никто не слышит. Не для того ли он и придумал себя, чтобы было кому услышать себя? Не для того ли он и написал "ПОЧТАЛЬОНЫ НЕ УМИРАЮТ", чтобы было кому поверить, что ПОЧТАЛЬОНЫ НЕ УМИРАЮТ?...