Это произошло в канун Рождества несколько лет назад, кажется, в две тысячи двенадцатом году. Я приехал в село Мугреево-Никольское четвертого января и поселился в избе напротив дома местного священника – отца Митрофана, или попусту батюшки, как называют его прихожане. А надо сказать, когда едешь в Мугреево точно порой и не знаешь, где будешь жить. Дело в том, что ключи от нескольких домов в селе находятся у батюшки, люди там не живут, и я каждый раз приезжая в Мугреево жил там, где придется, а точнее там, где он скажет. Это и уклад мугреевский, и традиции, и дух общинности.
Но надо сказать несколько слов и о самом селе. Село Мугреево-Никольское расположено недалеко от Южи – небольшого районного центра в Ивановской области. Недалеко от села есть еще село Холуй, которое известно своей лаковой миниатюрой. Чуть далее расположен и знаменитый Палех. Мугреево знаменито своей связью с князем Дмитрием Пожарским. Именно здесь, когда он залечивал раны, нашли его посланцы Минина, предложив князю возглавить войско походом на Москву. Князь думал сутки, после чего согласился и вписал себя навеки в историю, освободив Москву и открыв путь новой царской династии. Но перед этим войско с князем давали клятву верности отчизне неподалеку от Мугреева в местечке Борок. В селе установлен памятный знак в виде камня в честь этих событий, при въезде в село установлен памятный крест, в селе сохранились еще развалины родовой усадьбы Пожарских-Стародубских. Есть также целых три храма, один из которых действует, один восстанавливают, а один пока просто стоит, глядя на нас с немым укором пустыми глазницами окон, склоняя к дороге деревца, проросшие в кровле. Был еще четвертый, да он сгорел в середине нулевых.
Но вернемся к нашему повествованию. Остановился я в избе своего приятеля Володи Б. Володя жил в Москве, избу эту купил в конце девяностых за бесценок и сам там никогда не жил. По крайней мере, я не видел. Изба эта – обычный деревенский сруб с пристройками. Русская печь на полдома в центре, удобства и хлев в сарае, во дворе баня. В хлеву томилась коза, которая своим блеянием напугала меня до-смерти, когда я пошел в темноте искать туалет. Я просто не ожидал встретить соседей и сначала просто опешил от неожиданности. Впрочем, на конечной цели моих поисков это к счастью не отразилось, а коза долго еще блеяла, дребезжа сквозь накат бревен сруба.
Потом я стал заниматься печью. К моему приезду ее растопили. Сам батюшка показал мне дом, и показал, в какую растопку топили печку и как ее надо подтапливать. В доме было плюс пятнадцать. На улице минус десять. Терпимо. Я подбросил дров, нашел на полке «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя (согласитесь, звучит неправдоподобно – в деревенской избе «Переписка» Гоголя) и начал читать, сев рядом с печкой.
Через час температура поднялась до восемнадцати. Чтение увлекало.
0 ПОМОЩИ БЕДНЫМ
(Из письма к А. О. С......ой)
...Обращаюсь к нападеньям вашим на глупость петербургской молодежи,
которая затеяла подносить золотые венки и кубки чужеземным певцам и актрисам
в то самое время, когда в России голодают целиком губернии. Это происходит
не от глупости и не от ожесточения сердец, даже и не от легкомыслия. Это
происходит от всем нам общей человеческой беспечности. Эти несчастия и
ужасы, производимые голодом, далеки от нас; они совершаются внутри
провинций, они не перед нашими глазами, - вот разгадка и объяснение всего!
Тот же самый, кто заплатил, дабы насладиться пеньем Рубини, сто рублей за
кресло в театре, продал бы свое последнее имущество, если бы довелось ему
быть свидетелем на деле хотя одной из тех ужасных картин голода, перед
которыми ничто всякие страхи и ужасы, выставляемые в мелодрамах. За
пожертвованьем у нас не станет дело: мы все готовы жертвовать. Но
пожертвованья собственно в пользу бедных у нас делаются теперь не весьма
охотно, отчасти потому, что не всякий уверен, дойдет ли, как следует, до
места назначенья его пожертвованье, попадет ли оно именно в те руки, в
которые должно попасть. Большею частию случается так, что помощь, точно
какая-то жидкость, несомая в руке, вся расхлещется по дороге, прежде чем
донесется, и нуждающемуся приходится посмотреть только на одну сухую руку, в
которой нет ничего. Вот о каком предмете следует подумать, прежде чем
собирать пожертвованья.
Это было написано почти два века назад. Разве что-то изменилось в нашем отношении к помощи ближнему? Нет-нет, мы, конечно, готовы помогать, но при условии, что наша помощь будет адресной. А при наличии сомнений проще и вовсе отказаться от нее. Так рассуждал я сам с собой, сидя у печки.
Внезапно голос внутри меня заговорил – Дим, а они что не воруют? Они – ну те, кто эту помощь должен доставить и не расплескать по дороге. И не только помощь. Не только помощь, а все к чему прикасается рука нашего человека. Не ты ли, в ходе своих аудиторских проверок строек, имел возможность убедиться в этом неоднократно. Не ты ли в своих заключениях писал о растратах, невыполненных объемах и вкривь и вкось выполненных объектах.
- Ну так что? Не помогать совсем, сидеть, сложа руки – ответил второй голос во мне, намекая на мою не самую активную в этом позицию. Что дальше то? Что теперь обвинять в этом власть, систему, писать в своем блоге про воров и партию власти? Может с себя надо начать. И просто что-то сделать, как вон батюшка наш. А?
- Ну каждый сам решает, конечно… – парировал первый голос. Можно и просто жить, соблюдать законы, не лезть со своими порядками в чужую жизнь, например не лезть к этим геям и лесбиянкам. Просто европейский порядок. Зато все сыты. А то вечно здесь бьют в набат из-за какого-нибудь негра, которому палец прищемили, а до своих дела нет. Кричат про мораль, нравственность, божий промысел и особую миссию, а старики и старухи влачат жизнь на грошовую пенсию. Ты вот сидишь в этой деревне у печки, как сто лет назад. Ни дорог вокруг, ничего. Только и остается богу вашему молиться.
- Ну и помолимся! – уже с нажимом сказал второй голос. Ему (как я понял, речь зашла обо мне) батюшка вон сказал еще несколько лет назад – Построй сначала Царствие Божье, а остальное все приложится. То есть построй сначала порядок внутри себя в соответствии с Богом и заповедями Его, а тогда и дороги станут лучше и жизнь краше, потому что воровать не станут и работать будут с душой.
- Ты сам-то веришь в это? – спросил первый.
- Конечно! – без раздумий ответил второй.
Я захлопнул книгу. Посидел немного в тишине. Коза за стеной тоже молчала. Вышел во двор, выкурил сигарету. Здесь вообще-то не принято курить. Но что делать, если хочется. Потом вернулся в дом и продолжил чтение.
СПОРЫ
(Из письма к Л***)
Споры о наших европейских и славянских началах, которые, как ты
говоришь, пробираются уже в гостиные, показывают только то, что мы начинаем
просыпаться, но еще не вполне проснулись; а потому не мудрено, что с обеих
сторон наговаривается весьма много дичи. Все эти славянисты и европисты, или
же староверы и нововеры, или же восточники и западники, а что они в самом
деле, не умею сказать, потому что покамест они мне кажутся только карикатуры
на то, чем хотят быть, - все они говорят о двух разных сторонах одного и
того же предмета, никак не догадываясь, что ничуть не спорят и не перечат
друг другу. Один подошел слишком близко к строению, так что видит одну часть
его; другой отошел от него слишком далеко, так что видит весь фасад, но по
частям не видит. Разумеется, правды больше на стороне славянистов и
восточников, потому что они все-таки видят весь фасад и, стало быть,
все-таки говорят о главном, а не о частях. Но и на стороне европистов и
западников тоже есть правда, потому что они говорят довольно подробно и
отчетливо о той стене, которая стоит перед их глазами; вина их в том только,
что из-за карниза, венчающего эту стену, не видится им верхушка всего
строения, то есть главы, купола и все, что ни есть в вышине. Можно бы
посоветовать обоим - одному попробовать, хотя на время, подойти ближе, а
другому отступиться немного подалее. Но на это они не согласятся, потому что
дух гордости обуял обоими. Всякий из них уверен, что он окончательно и
положительно прав, и что другой окончательно и положительно лжет.
Боже мой! Ну вот опять об этом. Сейчас опять ЭТИ внутри меня спорить начнут.
Словно услышав меня, второй голос начал с того, что укорил меня моей привычкой курить. Я слабо оправдывался. «Ну все тогда курили, и я начал, я вон спортом занимаюсь, брошу скоро» – не совсем уверенно отвечал я ему.
Он продолжил – Откуда порядок наш? Откуда? От Бога и уклада православного. Не будет Бога – не будет России. Раньше все на вере и держалось. Люди давали слово и держали его. Потому что Бога боялись. Потому жила и крепла земля Русская. Как сказал Бердяев – без веры в Бога и веры православной не будет России.
- Ну, во-первых, не Бердяев, а Достоевский – вмешался снова первый. Грамотей ты наш. И сказал он следующее – русский человек без Бога дрянь. Уж извините за резкость.
- Э! Друзья! Постойте. Хватит здесь про русских людей говорить гадости. Я тоже вообще-то русский – попытался я осадить этого первого.
- Ты? Ты, Дима? Ты в самом деле так считаешь? Ну, какой ты русский! В твоих кровях столько всего намешано. Не смеши. Что ты строишь то из себя здесь сермяжного. Ты вон уедешь через пару дней отсюда в свою устроенную московскую квартирку, с горячей водичкой из немецких кранов, с кондиционерами, чтоб летом не жарко было и еще там всякими прибамбасами вроде кулера, очистителя воздуха и т.д. У тебя машина-то чья? На телеге что ли ездишь? Там у тебя одних систем и датчиков не счесть. Русский он. Тоже мне.
Тут я уже серьезно им сказал – Хватит, не мешайте читать. И стал читать дальше.
ХРИСТИАНИН ИДЕТ ВПЕРЕД
(Письмо к Щ.....ву)
Друг мой! считай себя не иначе, как школьником и учеником. Не думай,
чтобы ты уже был стар для того, чтобы учиться, что силы твои достигнули
настоящей зрелости и развития и что характер и душа твоя получили уже
настоящую форму и не могут быть лучшими. Для христианина нет оконченного
курса; он вечно ученик и до самого гроба ученик. По обыкновенному,
естественному ходу человек достигает полного развития ума своего в тридцать
лет. От тридцати до сорока еще кое-как идут вперед его силы; дальше же этого
срока в нем ничто не подвигается, и все им производимое не только не лучше
прежнего, но даже слабее и холодней прежнего. Но для христианина этого не
существует, и где для других предел совершенства, там для него оно только
начинается. Самые способные и самые даровитые из людей, перевалясь за
сорокалетний возраст, тупеют, устают и слабеют. Перебери всех философов и
первейших всесветных гениев: лучшая пора их была только во время их полного
мужества; потом они уже понемногу выживали из своего ума, а в старости
впадали даже в младенчество. Вспомни о Канте, который в последние годы
обеспамятел вовсе и умер, как ребенок. Но пересмотри жизнь всех святых: ты
увидишь, что они крепли в разуме и силах духовных по мере того, как
приближались к дряхлости и смерти. Даже и те из них, которые от природы не
получили никаких блестящих даров и считались всю жизнь простыми и глупыми,
изумляли потом разумом речей своих. Отчего ж это? Оттого, что у них
пребывала всегда та стремящая сила, которая обыкновенно бывает у всякого
человека только в лета его юности, когда он видит перед собой подвиги, за
которые наградой всеобщее рукоплесканье, когда ему мерещится радужная даль,
имеющая такую заманку для юноши. Угаснула пред ним даль и подвиги - угаснула
и сила стремящая. Но перед христианином сияет вечно даль, и видятся вечные
подвиги. Он, как юноша, алчет жизненной битвы; ему есть с чем воевать и где
подвизаться, потому что взгляд его на самого себя, беспрестанно
просветляющийся, открывает ему новые недостатки в себе самом, с которыми
нужно производить новые битвы. Оттого и все его силы не только не могут в
нем заснуть или ослабеть, но еще возбуждаются беспрестанно; а желанье быть
лучшим и заслужить рукоплесканье на небесах придает ему такие шпоры, каких
не может дать наисильнейшему честолюбцу его ненасытимейшее честолюбие. Вот
причина, почему христианин тогда идет вперед, когда другие назад, и отчего
становится он, чем дальше, умнее.
Ум не есть высшая в нас способность. Его должность не больше, как
полицейская: он может только привести в порядок и расставить по местам все
то, что у нас уже есть. Он сам не двигнется вперед, покуда не двигнутся а
нас все другие способности, от которых он умнеет. Отвлеченными чтеньями,
размышленьями и беспрестанными слушаньями всех курсов наук его заставишь
только слишком немного уйти вперед; иногда это даже подавляет его, мешая его
самобытному развитию. Он несравненно в большей зависимости находится от
душевных состояний: как только забушует страсть, он уже вдруг поступает
слепо и глупо; если же покойна душа и не кипит никакая страсть, он и сам
проясняется и поступает умно. Разум есть несравненно высшая способность, но
она приобретается не иначе, как победой над страстьми. Его имели в себе
только те люди, которые не пренебрегли своим внутренним воспитанием. Но и
разум не дает полной возможности человеку стремиться вперед. Есть высшая еще
способность, имя ей - мудрость, и ее может дать нам один Христос. Она не
наделяется никому из нас при рождении, никому из нас не есть природная, но
есть дело высшей благодати небесной. Тот, кто уже имеет и ум и разум, может
не иначе получить мудрость, как молясь о ней и день и ночь, прося и день и
ночь ее у бога, возводя душу свою до голубиного незлобия и убирая все внутри
себя до возможнейшей чистоты, чтобы принять эту небесную гостью, которая
пугается жилищ, где не пришло в порядок душевное хозяйство и нет полного
согласья во всем. Если же она вступит в дом, тогда начинается для человека
небесная жизнь, и он постигает всю чудную сладость быть учеником. Все
становится для него учителем; весь мир для него учитель: ничтожнейший из
людей может быть для него учитель. Из совета самого простого извлечет он
мудрость совета; глупейший предмет станет к нему своей мудрой стороной, и
вся вселенная перед ним станет, как одна открытая книга ученья: больше всех
будет он черпать из нее сокровищ, потому что больше всех будет слышать, что
он ученик. Но если только возмнит он хотя на миг, что ученье его кончено, и
он уже не ученик, и оскорбится он чьим бы то ни было уроком или поученьем,
мудрость вдруг от него отнимется, и останется он впотьмах, как царь Соломон
в свои последние дни.
Такой вот большой кусок. Но не убавить никак.
- Ну что съел! – сказал я первому. Вот тебе и ответ.
- Ладно. Мы еще потолкуем в Москве – угрюмо парировал он.
Я нашел тетрадь и карандаш и попробовал записать свои мысли. Получилось следующее:
"И это было написано сто семьдесят лет назад. Стоит зайти, например, в любую социальную сеть, чтобы понять, что со времен Гоголя мало что изменилось. Пожалуй, западников стало гораздо больше. Только названия поменялись. Сейчас мир делится на демократов и патриотов, на либералов и консерваторов, на либерастов и ватников. Одним не хватает свобод и западной толерантности, другим кажется, что наши ценности универсальны и запрещают все, что в них не укладывается. Кто же я сам? С кем я? Ты патриот – так сказал мне сам батюшка. И это так. Мне нравятся не профессиональные болтуны «из телевизора», но люди дела. Что толку постоянно заниматься обличительством. Может надо сделать что-то, чтобы жизнь вокруг поменялась к лучшему. Разве нет?
Кусать власть, критиковать ее стало настоятельной потребностью отечественной интеллигенции, к коей причисляет себя всякий, имеющий доступ в интернет и самое порой среднее образование. Печальнее всего, что люди, которых я порой уважаю, как профессионалов в работе, в своих взглядах вызывают у меня полное отторжение. Ну что у нас все хорошо – скажут мне мои друзья. Что бабло не уходит в оффшоры? Власть кристальна? А что вы сами сделали? – отвечу я им".
В этот момент захотелось дописать: "Но почему-то в Мугреево мне очень хочется быть западником, а в Москве опять почвенником и патриотом российской глубинки. Почему-то здесь я скучаю по московским удобствам и привычному укладу, а в Москве мне не хватает этой мугреевской чистоты и простоты".
Эк, куда меня занесло. Нет, это я, пожалуй, писать не буду – подумал я.
За стеной заблеяла коза. Это отвлекло меня от записей. В Мугреево, как вы догадались, ничего просто так не происходит и даже коза не блеет. Я посмотрел на часы. Было восемь тридцать вечера. Батюшка приглашал меня на чай в девять. Я решил не ждать, отложил карандаш и тетрадь, и засобирался. Температура в доме уже подошла к двадцати градусам.
Я оделся и выскочил на улицу. Через пять минут я уже был в сенях батюшкиного дома. Вышла матушка. Он в церкви – сказала она. Храм был рядом. Через двор, потом небольшое уютное кладбище, если вообще можно сказать так о кладбище. За ним церковь. Храм святого праведного отрока Артемия Веркольского – небольшая сельская церковь, где полным ходом сейчас шла подготовка к Рождеству.
В Мугреево была традиция читать Псалтырь по часам. То есть каждый человек читает несколько кафизм (разделов Псалтыря), пока не истечет его час. Вспомнилось, как когда-то давно в 2008 году мне абсолютно невоцерковленному человеку доверили эту, без преувеличения сказать, честь. Было лето. Я стоял один в храме. Сквозь щели окон наверху пробивались лучи солнечного света. Вы когда-нибудь находились в церкви в полном одиночестве? Надо сказать - это очень необычное ощущение оставаться в церкви одному. Я читал псалтырь на древнеславянском, интуитивно понимая содержание кафизм.
Прошло какое-то время, наверное, минут пятнадцать. Я устал. Непонятный текст и старославянский шрифт очень утомляли. Я остановился передохнуть на несколько секунд. Мысль о том, что я подведу общинников и батюшку не оставляла меня в покое. Я снова начал читать. Вдруг, к моему удивлению, я стал понимать смысл читаемого. Усталость прошла. Стены храма будто раздвинулись, солнечный свет озарял лики на иконах. Они как будто оживали и смотрели на меня с одобрением. Какая-то волна поднялась во мне. Теплое, приятное ощущение, как от прикосновения к чему-то очень нежному и доброму расходилось по всему телу. Так пролетел час.
Заскрипела дверь, и вошел мой сменщик – инок, живший в общине батюшки. Был его черед. С каким-то сожалением я передал ему эстафету и, перекрестившись, вышел. Чувства, наполнившие меня, были так сильны и необычны, что я просто еще какое-то время стоял рядом с храмом, не уходя.
Я вспомнил это, пока шел к церкви. Войдя, я увидел там батюшку, читающего Псалтырь. Я попросил разрешения остаться. Так мы простояли вместе минут пятнадцать. Он закончил свои часы, и на смену ему пришла какая-то женщина из общины. Мы вышли из храма, и пошли пить чай.
Потом мы пили чай с ним и матушкой. Заскрипела дверь в сенях и в кухню зашел молодой высокий парень в казачьем костюме.
- А, Андрей, здравствуй, садись с нами почаевничаем – встретил его батюшка.
Он сел, мы познакомились. Он ездил в лес, рубить еловые лапы для украшения храма в Рождество. Мы поговорили за чаем о чем-то, потом парень ушел.
- Из Пскова, занимается подводным монтажом, свой бизнес у него – сказал батюшка.
Мы вскоре попрощались, и я пошел в свой дом. Коза встретила меня радостным блеянием. В доме было тепло. Я лег.
На утро все занимались подготовкой к Рождеству. Сегодня было 5 января. Шестого целый день с небольшим перерывом будут идти службы.
В Сочельник совершается Литургия, которая называется Навечерие (или Литургия Василия Великого). Навечерие (Вечерня) служится утром, во время службы читают Паремии - отрывки из Ветхого Завета, где указывается на пришествие Христа. До Вечерни считаются Великие или Царские часы. После Литургии поют Славленье Рождеству Христову при зажженной свече, которую торжественно выносят в центр храма - это и есть символическое изображение Вифлеемской звезды.
Праздничное Всенощное бдение состоит из Великого Повечерия и Утрени. Бдение переходит в Рождественскую Утреню. В Мугреево совершается еще и Ночная служба.
Таким образом, подготовка храма, трапезной, всего, что положено делать перед Рождеством – все это необходимо закончить пятого января.
Каждый из нас, людей приехавших к батюшке, был занят своей работой. Женщины собирали привезенные продукты и готовили праздничные блюда для разговения, мужчины занимались украшением храма и трапезной.
Так прошел целый день. Погода резко поменялась. И после умеренно холодной в минус десять градусов зимы накатила оттепель. Снег, которого намело в тех местах немало, стал быстро таять, превращаясь в огромные лужи. Вечером, я опять зашел к батюшке на чай. Вдруг прибежала какая-то девушка с криком «Горит проводка!». Мы (я, батюшка, Володя Б., в чьем доме я жил, и мой вчерашний знакомый казак Андрей) побежали в храм. Со мной был карманный фонарик. К счастью ничего не горело, но света не было и пахло обугленной проводкой.
Я светил, Андрей поднялся по приставной лестнице, которую мы нашли в сенях храма, и чинил проводку, Володя ему помогал. Оказалось, что снег на кровле церкви, растаял, и потоки воды залили старую проводку. Так и замкнуло. Хорошо, что сейчас, а не завтра, когда будут идти службы и в маленьком сельском храме будет много народу – поделились мы своими мыслями вслух. Через минут тридцать ремонт был закончен – к счастью поврежденный участок при свете фонаря был хорошо виден. Мы включили свет. Все горело. Подождали еще какое-то время. Участок – откуда текло, чем-то заложили. Одним словом, сделали, что могли. Пора было расходиться. Совместная работа сплачивает людей. В другой бы раз можно было бы и на троих сообразить. Прошу прощения – на четверых – батюшка, я думаю, тоже бы не отказался. В другой раз, но не сегодня. Завтра с утра очень важный день. Все. Мы разошлись, пожелав друг другу спокойных снов.
Я шел домой, светя фонариком и пытаясь не попасть в лужу и думал, что, оказывается, можно жить без мата! И даже чинить проводку! Дело в том, что в Мугреево нельзя ругаться. Это не значит, что все сельские жители соблюдают это правило, но общинники и гости батюшки не ругаются. И не курят. Здесь, как я говорил, не принято курить, и курильщикам вроде меня приходится курить в отведенном месте за околицей либо во дворе своих домов, где они встали на постой.
На следующий день с утра началась служба. С утра и до двух часов дня. Потом была с благословения батюшки короткая постная трапеза. Вечером начиналась торжественная служба, которая должна была закончиться глубокой ночью. Батюшка разрешил мне уйти пораньше. На следующий день, седьмого января мне надо было уезжать в Москву – прилетала моя жена.
Я ушел со службы в час ночи. Уставший лег спать под перелив колоколов. С утра я встал, собрал вещи, попрощался с козой и пошел к батюшке. Он был уже на ногах. Мы попрощались, он перекрестил меня и я поехал. Нужно было проехать почти четыреста километров до Москвы, включая участок от Мугреева до Южы и от Южы до трассы Шуя-Ковров по бездорожью и распутице. Машина не подвела, и днем я уже был в Москве. Потом я привел себя в порядок, перекусил и поехал встречать любимую. По дороге купил цветы. Она прилетела во Внуково с подарками от родни, и мы поехали отмечать Рождество.
Если честно, про цветы я приврал, а все остальное – правда. Ведь вы мне верите?