Отрывок из романа "Царство прелюбодеев".
Продолжение романа "Глаша"
Владимир разделся, неспеша принял ванну. На это раз его уборная не приготовила ему ни купания в вине, ни кровавых омовений – вода была обычной и приятно теплой. Он смыл с себя остатки козлиной шерсти и едкий запах овчины.
Чистые плечи лизнул холодный шелк китайского халата, разрисованного огненными драконами. Он вышел из уборной, плюхнулся в широкое кресло и с наслаждением вытянул ноги. Мысли путались, спать не хотелось. И тут его взгляд упал на круглый, блестящий столик – он был задвинут в складки кроватного балдахина. Владимир отодвинул тяжелую ткань – на столике красовались три коробочки, стеклянная лампа для поджигания опиума, льняной мешочек, перевязанный тесемкой и медный кальян с курительными трубками. Он вспомнил! Виктор говорил, что это - опий и гашиш. «И как я раньше не решился покурить? Мог бы, и позабавить себя. А что, «тряхнем стариной» – обрадовался он. Рука потянулась к прямоугольной жестяной коробке с красивой этикеткой. Судя по запаху, там оказались папиросы с гашишем. Рядом стояла синяя бархатная бонбоньерка` – в ней покоились засахаренные фиги и сушеные абрикосы, напичканные внушительными, темно-коричневыми комочками опия. В другом досканце`` лежали глянцевые шарики чараса``` и костяные пайпы.````
- Ого, какая щедрая коллекция! Жаль, со мной нет Макара, сейчас бы вместе насладились. А может, он не любитель этой радости? – рассуждал Владимир. Он покосился на раму, откуда обычно приходил Виктор. Рама была пуста.
Недолго думая, Владимир раскурил папиросу с опием и съел засахаренную фигу. «Такими же фигами я когда-то накормил Глафиру Сергеевну, - вспомнил он. – А она: сначала - «не хочу, не буду», а потом раскрывала маленький, влажный рот и прямо с руки слизывала терпкие хрустящие зерна. А как она раскраснелась, волосы выбились, глаза посинели, словно два сапфира. А я – дурак, ее связал, а она… как она меня хотела… Я ее дразнил. Эх, я многое бы отдал, чтобы Глаша оказалась рядом. После опия она так жарко отдавалась, будто в последний раз. Да и другие бабы блажили. А Мари? Где теперь, моя верная подружка? А Игнат?» - на глаза навернулись слезы.
Владимир всхлипнул и еще раз глубоко затянулся. Потолок и стены замерцали приветливыми огоньками и поплыли в разные стороны. «Началось!» - подумал Владимир. Заиграла и музыка. Сначала полились звуки знакомой, радостной мелодии: это была «Маленькая ночная серенада-рондо» Моцарта. Владимир съел еще один абрикос с опием. Оклеенные шелком, голубые стены задрожали еще сильнее. На портретах исчезли образы обнаженных прелестниц. Рамы были пусты – было такое чувство, что все красотки вышли совершить ночной моцион по местным окрестностям. Зато при первых же звуках чудесной, немного озорной мелодии из картинных рам полезли охапки свежих роз, лилий, хризантем, георгин. Их волнующий аромат сводил с ума. Цветочные кусты буквально заполонили все стены и даже разрослись в саму комнату. Из цветов полетели маленькие, вполне обычные бабочки, похожие на земных. Их голубые и желтые крылышки устроили настоящий живой фейерверк – они садились на руки Владимиру и снова упархивали в густые цветочные заросли.
«Чудесно… Пока меня все устраивает. Неплохое начало», - рассудил он и затянулся крепче.
На противоположной стене показались пейзажи звенящих на солнце лесов и парков юга Франции. Зажурчали быстрые ручьи, несущие прозрачные воды по зеленеющим долинам. Владимир видел цветущий миндаль и спелый, черный и желтый виноград, ломающий своей тяжестью, иссушенную и позолоченную солнцем, лозу. Огромные платаны и дубы, шевеля листьями, гнали одуряющий южный аромат. Колючие шары каштанов лопались от спелости и покрывали траву блестящими, шоколадными плодами.
Мелькнули развалы греческих скульптур и храмов, белая пена морского прибоя скатывалась с вековых, истертых тысячами человеческих ног, ступеней мраморных причалов. Возрождались и тут же таяли в розоватой дымке жаркие пески полуденных пустынь, пересекаемых величественным караваном. Навьюченные пестрой, аляповатой поклажей, усталые верблюды, словно молчаливые сфинксы, безропотно шли к спасительному оазису. Смуглые погонщики, похожие на бинтованные мумии, хриплыми голосами окликали друг друга.
Меж гладких камней бежали кривые тропинки, уводя путников в оливковые и олеандровые рощи, за ними колыхались на ветру поля влажных, открытых в сладостной истоме, маков. Плескались синие моря, и даже горько-соленые океаны. Запахло йодом, водорослями, ракушками и свежей рыбой. Открытые корзины рыбаков, играли на солнце серебром свежего улова. На дне одной из них, раскинув беспомощные клешни, дышал страхом, красноватый, гигантский краб.
Далее поплыли Альпийские луга и снежные вершины голубых гор – запахло эдельвейсами, крокусами, подснежниками, молоком и козьим сыром. Альпийские красоты сменились восточной экзотикой: ошеломительным, бурным цветом взыграли кусты орхидей и магнолий. В спиральном хороводе поплыли кипарисы и пальмы. Воздух комнаты наполнялся то одним, то другим ароматом.
После первой мелодии заиграл дивный Ноктюрн Шопена. Под эту славную музыку случилось следующее действо: квадрат лунного света, лежащий на полу, вдруг приподнялся и стал походить на плавающий в голубом свечении, шелковый персидский платок. Этот платок вознесся к потолку, сам по себе завязался узлом, превратившись в мерцающий мягкий комок, в нем что-то оборвалось, словно не выдержали нитки, и на деревянный пол посыпалась тонкая струйка золотистого песка. Песок не рассыпался, как попало, а образовывал плотную, отсвечивающую золотом, форму. Через минуту на полу вылилась очаровательная, почти обнаженная золотистая девушка. Её фигурка имела четкий контур, но вместе с тем она вся просвечивала – сквозь ее голову или живот, просматривалась противоположная стена комнаты. Золотистая девушка была прозрачной… Но это не помешало ей тихо улыбнуться, тряхнуть роскошными волосами и приступить к замечательному танцу. Из одежды на ней была лишь набедренная повязка, увитая газовым золотистым шарфом, и тонкие алмазные браслеты. Владимир никогда не видел такого «дива дивного».
Она плавно двигалась под Шопеновский Ноктюрн, легко подпрыгивала и покачивала узкими бедрами. Её тонкие ручки тянулись к цветочным кустам, пальцы осторожно срывали бутоны желтых и красных роз. Ручки взлетали над головой, острые локотки сгибались, голова откидывалась назад, обнажалась прозрачная, но с четким контуром грудь, пальцы мяли розовые лепестки – те медленно падали, словно снежинки, засыпая волосы и нежные плечи. На полу образовался пестрый круг из оборванных лепестков. Босые ножки с золотистыми ноготками топтались в этом пестром круге. Прелестница мило улыбалась. Владимир хотел протянуть руки к прозрачной танцовщице, но она покачала головой, засмеялась и приложила к губам тонкий длинный палец.
Сколько бы длился этот танец - неизвестно. Но внезапно музыка сменилась – заиграл орган. Это была Сарабанда Генделя. Величественная и грустная мелодия изменила и пейзаж. В комнате посвежело, стало почти холодно. Часть цветов растворилась, часть засохла. Мертвые, сухие крылышки голубых и желтых бабочек засыпали деревянный пол. На стенах появились другие картины – непроходимые еловые леса, песчаные обрывы с торчащими корнями исполинских сосен, поля спелой пшеницы, российские березовые рощи, русло потемневшей, свинцовой Волги, загоревшие до черноты, косматые, угрюмые бурлаки, тянущие неподвижные баржи с мучными мешками. Их распухшие от холодной воды ступни, увязали в бечевом иле и песке. Вокруг этой мелодии разнеслась звенящая тоска.
Прозрачная девица нахмурилась, пухлые губы надулись от обиды - пленительный танец оборвался. Она скрестила руки на груди и зябко поеживалась, стройные ножки нерешительно топтались по холодному полу и жухлым, вмиг почерневшим, розовым лепесткам, испуганный взгляд блуждал по мрачным, кондовым и тоскливым среднерусским пейзажам. Владимир еще раз попытался взять ее за руку, но она выскользнула, словно световой луч, и отступила к окну. Вместо теплой кожи пальцы почувствовали пустоту – девица была не просто полой и прозрачной, но и неосязаемой на ощупь.
Мелодия снова сменилась. Это был все тот же Георг Фридрих Гендель. На этот раз зазвучала почти трагическая органная Пассакалия. Краски на стенах потемнели еще сильнее: задули колючие ветра, полили холодные, свинцовые дожди. Косые потоки сменялись мелкой моросью… И вся эта небесная хлябь падала на грязные, развороченные, от тяжелых колесных повозок дороги, хлопья снега покрывали жирные комья земли и тут же таяли. Сердце заныло от тоски при виде несжатого пшеничного поля – на согнутых, спелых колосьях лежало рыхлое, местами темнеющее одеяло первого выпавшего снега. В снегу был и неубранный фруктовый сад. Белые охапки прижимали тяжелые гирлянды яблоневых веток. Часть веток были надломлены или варварски вырваны вместе с длинными полосками нежной коры. Вокруг яблоней пестрели талые следы грубых сапожищ.
«Господи! Да неужто, это моя осиротевшая усадьба?! – возопил Владимир. – Где все? Почему не убран урожай? Игнат, а ты где, сукин сын? Как мог ты проворонить пажить с колосьями? Да что же, это делается?!» Унылое видение скользило дальше – показался угол потемневшего от дождей, господского дома, пегая некрашеная крыша, заколоченное крест-накрест окно.
Владимир до боли сжал кулаки, опустил голову и громко зарыдал. Расстроенная таким поворотом, прозрачная чаровница прямо спиной запрыгнула на подоконник открытого окна и растворилась в синеве густой ночи. Её тонкий, летучий силуэт мелькнул в верхушках фруктовых деревьев и скрылся в стороне лавандовых полей.
«Ну, и катись ко всем чертям «пустая голова», все равно ты – моя галлюцинация… Чего о тебе жалеть!» - с обидой думал Владимир, размазывая по щекам горячие слезы. – «А я сейчас еще чего-нибудь жахну…» Руки потянулись к холщевому мешочку. Развязались легкие тесемки – внутри оказались странного вида сухие, сморщенные грибочки, похожие на поганки. При жизни Владимир пробовал однажды нечто подобное – впечатления были незабываемые… Правда, он чуть не умер, несясь в космические дали и микромиры, – Игнат еле откачал верного друга. Но, когда это было? И чего сейчас бояться?
«Эх, была, не была!» – рука полезла в мешочек, захватила несколько сушенных грибов и отправила их в рот. Появился странный привкус плесени и мха, потекла вязкая, горькая слюна. Он посидел несколько минут – вокруг ничего не изменилось: не было музыки, исчезли живые пейзажи. «Может, лечь спать? Похоже, эти грибы – обычные… Чего я тут маюсь?» - думал он.
Внезапно он услышал чей-то простуженный кашель. Звук шел из-под кровати. Владимир наклонился и заглянул под шелковое одеяло. Под кроватью кто-то был!
- Сударь, простите за беспокойство, - лающим мужским голосом проговорил странный субъект, находящийся под кроватью. – Вы, не будете ли, столь любезны, не поможете мне выбраться отсюда?
Владимир шлепнулся на пол, ударив колени, и присмотрелся к пыльной подкроватной темноте – там кто-то шевелился и подкашливал. Махнев взял в руки подсвечник, зажег толстую свечу и осветил дощатый пол. То, что лежало под кроватью, вызвало вначале сильное недоумение и даже чувство страха.
` Бонбоньерка – это изящная коробка для конфет. Французского bonbonni;re, что в переводе означает - конфетная коробка.
`` Досканец - ящичек, ларец, табакерка.
``` Чарас – смолка, собранная со свежих растений конопли Индийской. Бывает в виде кубиков или шариков весом 10-11 г, имеет плотную пластичную консистенцию, легко раскатывается в пластинки для курения наркотика.
```` Пайпы - курительные трубки (от англ. pipe — трубка)
Весь роман можно прочитать здесь:
https://www.litres.ru/lana-lanytova/carstvo-prelubodeev/
А начало здесь: https://www.litres.ru/lana-lanytova/glasha/
Чтобы ссылка сработала, нужно выделить ее и перейти по адресу.