В первых числах декабря 1942 года фашисты гнали очередной трагический обоз с сотнями евреев на центральную станцию города Волковыска, исполняя приказ берлинских властей о ликвидации гетто.
— Дядька Семён, тётка Мотя! Вашу Верку немцы забрали!! Вместе с жидами в Германию отправят!! — прокричала запыхавшаяся от быстрого бега подружка, вбежав в дом Игнатьевых.
— Господи! Что будет, с младшенькой?! — крестясь, запричитала мать.
— Может, разберутся и отпустят, — вторила ей свекровь Екатерина.
Слово «жиды» резануло слух у главы семейства, до войны антисемитизм в Волковыске не приветствовался, а осознание происходящего кольнуло в левом боку и перехватило дух.
— Как же, отпустят… ша! Тихо бабы! Давно забрали Верку? — спросил Семён, медленно вставая из-за обеденного стола с варёной картошкой и соленьями, у дрожащей от холода и страха девчонки.
— Десяти минут не прошло. Мы с Веркой рядом шли, высматривая знакомых, она споткнулась, а рыжий полицай подумал, что из колонны — влепил подзатыльник и втолкнул к евреям! Она же чёрненькая, на еврейку похожа, — выдала историю происшедшего бывшая одноклассница.
— Пошли! Бегом!! Должны успеть до центральной станции, иначе… — Семён, пожилой мужчина не призывного возраста прихватил документы и всю наличность из шкатулки, заработок за месяц, и две пачки немецких сигарет, накинул старое драповое пальто и потёртую каракулевую шапку, валенки на босу ногу, и выскочил из дому вслед выбежавшей девочкой.
— Верочка, девочка моя, не бойся. Папа здесь — всё будет хорошо! — прокричал отец дочери, лишь спустя полчаса на подходе к центральной станции подружка опознала рыжего полицая с помятым лицом от непробудного пьянства.
— Вера, мы здесь с твоим папкой Семёном! — подбодрила подругу сверстница, разглядев её среди медленно идущей толпы обречённых рядом с телегой, перегруженной больными, истощёнными людьми, не способными идти самостоятельно.
— С полицаем не договориться, из националистов и сидел при советской власти. Деньги возьмёт, сволочь и глазом не моргнёт, но ничего не сделает, — опознав едва знакомого охранника с их улицы, подумал дядька Семён и направился к нескладному фельдфебелю в очках с печальным серым лицом. — Пан офицер! Помогите! Там моя дочка, не еврейка, случайно. По недосмотру попала к отъезжающим евреям, — снимая шапку и протягивая документы младшему чину полевой жандармерии, непонимающему, что от него нужно этому русскому или поляку.
Документы, удостоверение личности на немецком языке и справка по составу семьи на русском, но с нужными печатью и подписями были в порядке. Пожилой фельдфебель, сам отец двоих детей, ещё раз посмотрел на осунувшегося просителя — такое преображения внешности он наблюдал впервые. Только что довольно крепкий мужчина с остатками растительности на голове превратился в дряхлого старика, пытающегося на ходу что-то объяснить представителю оккупационной власти, тыкая пальцем в список, бормоча по-славянски и коверкая немецкие слова.
— Дочка моя, тохтер, кляйн фрау, помогите, герр офицер. Отпустите медхен нах хаус, — продолжал бормотать проситель, сунув шапку за пазуху, указывая рукой в сторону обоза и засовывая одну за другой пачки сигарет в карман шинели жандармского чина.
— Юде?! — уточнил для порядка фельдфебель, наконец понявший, чего от него хотят, поправив сбившуюся на поясе кобуру и подозвав рыжего полицая, приказал. — Ентлассен! Орднунг юбер аллес.
Полицай, слышавший почти весь разговор, хотел возразить офицеру, что с такой внешностью русских уж точно не бывает. Но получив от правильно среагировавшего просителя ком смятых немецких и советских купюр не только на опохмелку, а на хорошую выпивку с приятелями — не стал связываться, а быстро вытащил из обречённого обоза испуганную чернявую девчонку с чёрными глазами и передал родителю…
Через час вся семья собралась за столом с весело закипающим самоваром. Отогревшаяся Вера, так до конца и понявшая, что её ожидало, сидела рядом с отцом, вцепившись правой рукой за локоть. По другую сторону дети, средняя дочь Тамара и сын Гена. Мать Семёна, откуда-то молча, принесла бутылку самогона и маленькую пачку чая, давно ставшего роскошью в семейном бюджете.
— Батька! А ты у нас не только лысый, но и совсем седой, — обратила внимание беременная старшая дочь Лида с двухлетней дочкой Наташкой на коленях.
Глава и единственный кормилец большой семьи, медленно выпил стакан самогона, поднялся со скамейки, осторожно освободился от детей и, опустив голову, будто смотря под ноги, чтобы не споткнуться, неторопливо подошёл к шкафу со встроенным зеркалом. Ещё с утра уверенный, крепкий мужчина в расцвете сил поднял взгляд на себя. Из зазеркалья на него уставился незнакомый старик с заострёнными чертами лица и седыми прядями волос, обрамляющими лысину…
«ORDNUNG MUSS SEIN», — где-то вне пространства и времени один из ангелов смерти невозмутимо отщёлкнул маленькую костяшку вправо в нижнем ряду на счётах холокоста, вернув жизнь черноволосой девочке с чёрными глазами.
PRIBALTIEZ
P.S. Миниатюра опубликована в Литературно-художественном журнале «Союз писателей», № 1-2017 год, стр. 121.