Году этак в 87 — летом — приехал я в Москву. Проживал у одних друзей, ходил в гости к другим. Это были каникулы. Пора студенчества — один из лучших периодов короткого жизненного пути. И, конечно, где-то в глубине моего хранилища уютно расположилось пушистым комочком давно ушедшее детство...
А короток ли жизненный путь? С возрастом понимаешь, что — да. Но с другой стороны, я признаю: кому-другому одного моего десятка лет хватит на всю его жизнь. Только растянут он — этот мой отрезок в десять лет — на его несколько десятилетий жизни.
Поехал я к другу (этим самым летом 87-го года) в Подмосковье, в Люберцы. Он там служил начальником столовой в одной из воинских частей. Жильё ему определили в одном из офицерских бараков. Юго-восточный ветер надувал тошнотворный запах с какой-то фабрики, где сжигали кости домашнего скота. Но опрокинув пару стопок, я перестал это замечать. Вспоминали былое; делились новостями, впечатлениями и эмоциями.
Перед тем, как лечь спать, Олег выдал мне револьвер. Конечно, игрушечный, но весьма натурализованный и стреляющий пульками.
— Ночью могут наведаться крысы, будем отстреливаться, — вразумил он меня.
Олежка частенько меня «разводил», что называется, и знал мою первую реакцию — доверчивость. Но тут я не поверил. А когда он достал парочку каких-то других наганов из-под своей и подушки жены, выстрелил с обеих рук в тёмные углы комнаты, то я взвёл курок своего оружия и уснул при оном. Кино! Не иначе — сейчас вспоминая.
Я хорошо выспался и открыв глаза, увидел заправленную кровать — Олега уже не было. Его супруга Светлана накормила меня завтраком и ещё раз объяснила, как проехать к нему в часть на автобусах. Минут через сорок я сидел в солдатской столовой, где солнце с трудом пробивалось в полуподвальное помещение. В углу стоял мутный аквариум (водоросли густые помню, а вот рыбок не припоминаю).
Это помещение я мог сравнивать лишь с теми двумя столовыми, что были в моей солдатской жизни. Эта проигрывала. Хотя и те не блистали, но это уже в сравнении с гражданскими точками общепита. Я служил в строевой части, а тут стройбат. Строения должны — по факту воинской профессии — выглядеть соответственно.
Иногда мелькал кто-нибудь из наряда по столовой… Боже мой! Эти болезненные тощие фигурки защитников Отечества: осиная талия в ремне и торчащая углами солдатская гимнастёрка, штаны же выглядели мешками. Кирзачи. Дикий и затравленный старослужащими, да и офицерами, взгляд, что не взгляд, а конвульсирующие стекловидные две точки глаз в провалах лица...
Это тоже была армия. Советская армия.
Олег был вынужден ненадолго, но отлучаться. Надо было следить за приготовлением обеда для полутора тысяч голодных ртов. Дело немудрёное и однообразное, выбор скудный, но контроль необходим.
Вернувшись в очередной раз и закурив сигарету, он начал:
— Серёг! Тут есть служивый — сволочь та ещё! Стучит и жалуется на всех и всё! От офицеров не отлипает. Натурально висит у них на руках и просит, чтобы его сделали каптером, хлеборезом, писарем. Сам же печатными буквами только писать умеет. Старые и дембеля поначалу, как со всеми с ним разбирались — колотили втёмную. А он офицерам и командиру давай всё вываливать; в письмах кропотливо пропечатывает факты. Командиру ещё и про офицеров: что те его не защищают; что кого-то видел на работе и в части пьяными из них. Пришлось некоторых дембелей и старых на губу; иных в Казахстан, кого на Дальний восток. Иначе, штрафбатом могло под дембель закончиться. Многие надеялись, что кто-то не выдержит и убьёт этого типа, — Олег поднёс сигарету, затянулся глубоко и выдержал паузу. Далее продолжил своё повествование. — С офицерами свои разборки командир устроил. Но и без этого всё прекратили. Сейчас отслеживают его места нахождения, чтобы на глаза ему не попасться. Сегодня в столовке ни одного офицера не увидишь. Ко мне в хозвзвод просится. Прохода от него нет! Чтобы косяков на меня не было от него в будущем, я ему сейчас сказал, что ты майор госбезопасности, и мы учились в школе и даже в одном классе (у нас разница по возрасту с Олегом в три года).
— С майором не перегнул? Про госбезопасность и не спрашиваю.
— Он от больших звёзд млеет. Спросил, почему ты не форме. Я сказал, что в КГБ даже рядовые в гражданке служат; что некоторые битломанят причёской для внедрения. Впился в меня клещ и натурально взвопил. Ноет, чтобы ты его в КГБ взял! — Олег не забывал о сигарете.
— В КГБ?
— Ну да!
В такие минуты Олежкино лицо всегда умиляет. Он дал старт своему сценарию: без понятия, какой будет его середина, и как финиширует его ожившая идея. Он спихивает далее всё мне. Олег не отстанет. Без розыгрышей и милых подстав он не может. Как же он любит сидеть в зрительном зале и созерцать умилённо разыгрывающиеся перед ним сцены!
— Давай, ты его вызовешь и по всей строгости госприёмки КГБ пройдёшься по гадине!
— Ты очумел? Сам говоришь, что сволочь та ещё!
— Не забудь меня от него обезопасить, пусть на время. Мы все тут думаем часть менять.
— Перестань, Олег! Какой из меня кэгэбист? Я даже в кружок самодеятельности не прохожу вне конкурса! На второй фразе сколюсь.
Я знал, что этого мне не избежать. Я только оттягивал время, слепо на что-то надеясь.
— Надо, Семёныч! Надо. Обернись. Он с полчаса, как впился в тебя, а должен картошку чистить, гад, — шипя, выговаривал Олег. — На мойку его не загонишь! Не я, а он с тебя не слезет!
— С твоей подачи!
— Не забудь, меня от него обезопасить.
— Каким образом?
— Скажи, что я информатор, что знаешь от меня всё о нём и обо всём. Что я это всё делаю по приказу КГБ и правительства...
— Временного?
— Ничто не вечно.
Я спокойно (как мне представляется, это делают майоры КГБ) обернулся. Надо было «входить в роль». Полумрак дверного проёма. Дверь приоткрыта. Больше догадываешься, что есть кто-то живой там. Кандидат в госбезопасность в этой геометрии был трудноразличимым пятном. Мои глаза стали привыкать и увидели сначала дикий взгляд нечеловека-неживотного. Затем узкий и маленький лоб, впалые щёки... Бледно-жёлтая с зеленцой кожица лица неприятно светилась, наподобие гипнотического фосфорного свечения. Сжатые в ниточку губы ничего хорошего не обещали. Он натянул какую-то свою струну-лассо до меня, и я понял, что оттяжка по времени закончилась. Ужаса не испытывал, но внутри стало дискомфортно, и организм на автомате стал ставить блокировку и выстраивать оборону.
— Добринцев! — позвал кого-то Олег.
Олег ещё букву эр не проговорил, как я услышал истошное и писклявое: «Я-а-а!»
Это было именно оттуда, куда я повернулся майором КГБ.
— Ко мне! — скомандовал Олег.
И в нашей строевой части мало кто ходил строевым шагом, то чего ждать от стройбата? Пришлось мне напрягаться и удерживать себя в рамках неведомого сценария и разворачивающих событий. На меня (не ко мне) двигалась маленькая поломанная ветряная мельница. У которой размахивались произвольно и как-то гуттаперчево четыре приспособы, похожие на передние конечности насекомого богомола.
— Товарищ, майор! Рядовой...
Не знаю, как долго он проговаривал два предложения, что входят в армейскую жизнь с первого дня и до самого окончания службы звучат неизменно. Воин постоянно прерывался, заикался, начинал всё с начала. Это был его единственный волнительный отрезок во времени, что нам уготовил мой друг. А Олег, тем временем, стал удаляться со сцены в зрительный зал — к своему режиссерскому креслу, любуясь выбранными им исполнителями.
— …прибыл!
— Я вас не вызывал, рядовой. Вас старший прапорщик вызывал.
Добринцев будто не слышал. Он воткнул в меня свои стеклянные глазёнки. Тощее, перетянутое ремнём тело перегородило все пути отхода. Мои пути. Прошли первые секунды ненужной паузы...
— Ладно! — большею частью, это я сам себе сказал. — Старший прапорщик доложил мне о вашем желании встретиться со мной...
— Да, товарищ майор! Хочу! — перебил меня воин.
— Вы служите в хорошей части, солдат! Я не один год провожу тут проверки. Сколько вы в армии?
— Четвёртый месяц!
— За это время каждый солдат в части усваивает, как надо обратиться к младшему по званию в присутствии старшего по званию. Что же вы мне, а не тому, кто вас вызвал, стали докладывать о своём прибытии?
— Товарищ майор, тут плохо; от вас всё скрывают; я вам всё расскажу. Я хочу служить у вас, я буду всё рассказывать, я буду помогать. Возьмите меня отсюда... — палил он очередью безостановочно.
— Куда я вас возьму?
— В КГБ!
— А почему я вас должен взять?
— Я у вас хочу служить; тут плохо. Я там нужнее Родине! — выкрикнул он «Родине» и вдруг замер коброй ядовитой. Проверял как будто прочность, вбитых в меня своих глаз.
— Может вы и нужнее Родине там, но сейчас все места заняты и конкурс в КГБ приличный. Вольно, рядовой!
Я не думал, что он от перенапряжения свалится без сознания, но я скомандовал: «Вольно!» Тот и ухом не повёл.
— Товарищ старший прапорщик больше года ждал места у нас.
— А товарищ прапорщик у вас работает? Да?
Пошли какие-то конвульсии по его лицу; контуры бесформенных объёмов гимнастёрки и штанов размылись от мелкой-мелкой и частой дрожи. Ноги в сапогах тряслись, как карандаши в стакане — разве что, не гремели при этом. Глаза не выскочили из бойниц, но стали ещё злее, а их остекленелость не переставала светиться ядовитым фосфором. Губы втянулись внутрь и вот-вот должны были выкрикнуть в меня что-то гадкое и несуразное, типа: «Вы меня должны взять, а не этого прапорщика! Вы меня обманули! Вы обещали! Я всё расскажу о вас...»
— Он у нас не работает — он Родине служит! И там, куда она его послала! Попасть к нам не просто, но старший прапорщик проявил себя должным образом, испытательный срок успешно прошёл. Я был его рекомендательным лицом. Не так это просто — стать агентом КГБ! — разрядил я в ответ.
— Я тоже хочу Родине служить в агентах!
— Присягу принял?
— Да!
«Так точно!» — подумалось мне, не суждено от него будет услышать.
— С этого момента и началось твоё служение Родине, рядовой!
— Я хочу, как товарищ прапорщик служить!
— Старший прапорщик. Старший!
— У вас я служить должен! Ну заберите меня отсюда!
— Старший прапорщик служит Родине, находясь на своём боевом посту и, может, хотел бы к нам, но осознаёт всю значимость и важность... — я стал запутываться в высокопарных и пустых словах правителей на местах и руководителей на верху.
— Он сказал, что у вас есть солдаты в гражданке. Я хочу, как они!
— А чем тебе здесь плохо?
— Тут надо работать, а мне тяжело на стройке. Старые сами не работают, а лишь на нас орут. Ещё они пьют!
— Вы хоть не орите, Добринцев! Я же сказал — вольно. Спокойней давайте, спокойней.
— Меня товарищ прапорщик в хлеборезы не берёт, а я просился! И не раз!
— А почему в хлеборезы?
— Я не хочу в роте! Я не хочу канавы рыть и кирпичи таскать! Скоро осень и я заболею от работы на улице!
— Устав читали?!
— Не знаю...
— Там написано, что военнослужащий должен стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы.
— Я хочу у вас служить! Заберите меня отсюда.
Терпение моё стало заканчиваться, стало расти возмущение и желание дать ему пенделя.
— Кто вам сказал, что у нас легко? У нас тоже служба!
— У вас не надо строить; надо подслушивать и вам доносить: что видел и что слышал.
— Это вам старший прапорщик сказал?
Я смог оторваться от больного, не только лицом, Добринцева и не нашёл в директорской ложе Олега. Он оказался выше — в райском саду...
— Нет! Мне мать это всегда говорила!
— Отец есть?
— Есть пьяный.
— Он тоже так говорит?
— Нет! Он матом кроет всех коммунистов и милицию...
— Пьяный?
— Он всегда пьяный, поэтому не забирают. Хотя я говорил председателю про него и к участковому много раз ходил!
— Ты деревенский что ли?
— Я из совхоза «Будущее Социализма — Коммунизм!» Мать велит, чтобы после армии я в городе остался и шёл в милицию. Говорит, что таких берут; форму дают, жильё. И десяти классов хватит.
— И как ты школу окончил?
— Все тройки и хорошая характеристика.
— Комсомолец?
— Нет.
— Почему?
Я сам до девятнадцати лет избегал комсомолии. Но вступил, когда военком сказал: «Хочешь служить в Москве — вступай в комсомол! В десант из нашего города не набирают». Хоть какая-то определённость на два года юности...
— Не было поручителей за меня. Я хочу в партию, товарищ майор!
— Зачем?
— Мать говорит, что им лучше, чем другим. Премии дают, бригадирами назначают, многие не работают, а только командуют, как тут дембеля.
— Хорошо! — это надо было прекращать. — Вы подходите для агента КГБ. Будете завербованы. Но надо пройти испытания…
— Какие?! — выпалил он.
— Все! Которые прошёл и я, и товарищ старший прапорщик… — я прочувствовал, что Олег спускается с небес. — Кроме того, надо будет выучить кавказский язык.
— Зачем?
— Чтобы доносить — о чём на рынках и в ресторанах они говорят!
— А товарищ прапорщик тоже выучил кавказский язык?
— Товарищ прапорщик выучил иврит!
— А что это такое?
— Есть такая нация... он по ней докладывает...
Олег Русланович! Распорядитесь рядовым!
— Есть, товарищ майор!
В каком-то кабинете Генерального штаба Сухопутных войск решили придать Добринцеву роль мяча-наказания. Что-то вроде Дамоклова меча. И стали футболить по тем стройбатальонам, что отстали в «боевой и политической» по результатам квартала. Это было действенным наказанием командирам воинских частей и тем, кто в них служил.
Ещё Олег всегда говорит, что я тогда для него определил испытание, а не Добринцеву. И длилось это долгие двенадцать суток — пока не зафутболили рядового в его вторую строительную часть. Потом были ещё и ещё...
Было это летом 1987 года.