Потери и разочарования сопровождают человека на протяжении всей жизни. Но в молодые годы они воспринимаются особенно трагично. Все утраты в юном возрасте видятся непоправимыми крушениями мирового масштаба, переживаются болезненно и тяжело. С годами, особенно недалеко от финишной черты, человек чаще всего постигает суровое жизненное правило, что «ничто не вечно под луной», и потери принимаются хоть и нелегко, но с долей философского осмысления.
Разрыв с Любимым явился для меня настоящей личной драмой, которая оставила в душе горечь и разочарование на долгие годы. Потеряв почву под ногами, я долго не могла найти опору и смысл в дальнейшем своём существовании.
Помня мудрую народную пословицу, что «Клин вышибают клином», пыталась обрести замену утраченному. Но попытка оказалась тщетной. Да и вряд ли можно было отыскать в огромном мире другого похожего человека взамен того, кто был близким, родным, внимательным и чутким, понимающим с полуслова. Кто казался мудрым, великим и совершенным. Повторений не бывает. Все иные мужчины виделись мелкими, примитивными и пошлыми. В этой ситуации очень пригодилась фраза, сказанная благородной и умной женщиной, женой П. В. Зеленина Еленой Ивановной: «Настоящего подделкой не заменишь...»
Я вспоминала всё, что произошло за последние четыре года, и не могла найти объяснение произошедшему. Единственное, что я могла понять, — почему вдруг появилось в моей душе такое сильное чувство. Я думала: «Наверное, каждый человек подсознательно стремится к чему-то идеальному, возвышенному и прекрасному. Тоска по великой Любви — это и есть проявление подобной мечты. Почему возникает чувство именно к определённому человеку? Видимо, тоска по Любви жила, но в этот период в моём окружении не было более привлекательного, умного, к тому же опытного мужчины, который бы обратил на меня внимание, понял моё состояние и смог разглядеть всё, что таилось в душе. Понял и своим поведением пробудил в неопытной юной девушке лавину чувств».
Можем ли мы понять, почему в звёздную ночь поднимаем голову и мечтаем под мириадами созвездий? Почему улыбаемся солнцу и почему вдруг возникает желание дотронуться до прекрасного полевого цветка? Почему нравится лёгкое дуновение ветра в жаркий день? Подобные вопросы можно задавать бесконечно. А ответов на них нет, потому что не всё в человеческой душе можно поведать словами. Тёплые завораживающие слова, интонации голоса, выразительные взгляды, ласковые жесты, трепетные прикосновения, десятки других проявлений чувств, которые сложно зафиксировать, но они остаются в человеке на подсознательном уровне, составляют скрытую от глаз суть огромного чувства, называемого Любовью.
В те годы я отделяла возвышенное, чистое чувство от физиологической близости, считая такую близость проявлением низшего порядка. Хотя и понимала, что Любовь должна завершаться именно интимными отношениями. Наверное, подсознательно я всё же хотела, чтобы это состоялось. Через много-много лет, изведав иные чувства, имеющие общее название, но вовсе не похожие друг на друга, пройдя более половины земного пути, я пойму, что чувство Любви не зависит от обстоятельств, её сопровождающих, от того, насколько близкими были отношения. Потому что это — состояние души, а не тела.
У Рокуэлла Кента есть рисунок — иллюстрация к книге «Это моё собственное», который изображает мечту Человека о прекрасном. Девушка, протягивающая руки навстречу Солнцу, светлыми лучами врывающемуся в темноту окружающего мира. Ослепительные лучи призывно и всесильно притягивают, и Человек весь во власти этого яркого, могучего света. Мне кажется, что на этой небольшой картинке изображено именно светлое, всепоглощающее чувство Любви...
Мечта осталась только мечтой, оказавшейся в реальности недостижимой. Мне предстояла нелёгкая задача — перетерпеть и переждать образовавшуюся в душе пустоту. Для этого нужно было научиться управлять своими мыслями, искать отдушины и заполнить свою жизнь новым содержанием. Справиться с собой — это самая тяжёлая цель, которая для многих недостижима. У каждого человека есть скрытые резервы, которые помогают одолеть любые жизненные ситуации. Но до поры об этом мало кто догадывается. Умение контролировать свои мысли и эмоции — задача невероятно сложная и под силу не всякому. Но, тем не менее, выполнимая...
В начале лета, как бы оказав мне поддержку, Судьба послала человека, в какой-то степени отвлёкшего меня от тягостных воспоминаний. В Ухте появился приехавший из Ленинграда приятный молодой человек Валера Береснев, приятель моей подруги Оли Гинько по Горному институту. В Ухте он проходил преддипломную практику в Ухтинской геологоразведочной экспедиции. Частенько заходил в нашу комнату в общежитии и развлекал нас с Верой бардовскими песнями и виртуозной игрой на гитаре. Валера был очень талантливый парень, любил поэзию, писал неплохие стихи и сочинял песни. Занимался альпинизмом, увлечённо рассказывал о горах, о восхождениях на вершины, о своих друзьях-альпинистах. Хотя он был женат и имел маленького сынишку, а женатому человеку полагалось быть серьёзным, Валера вовсе не походил на такового: был весёлым, компанейским, остроумным, вёл себя непринуждённо, просто, по-свойски. Почему-то ему очень хотелось пристроить меня в более тёплых краях. По всему Союзу у него имелись многочисленные друзья, и он предлагал:
- Томчик, тебе нужно бежать отсель. Ты же южанка, пропадёшь в этом климате. Выбирай один из городов: Пермь, Абакан, Томск, я попробую договориться с друзьями насчёт твоей работы. В зависимости от того, что выберешь, можно определиться с переводом в другой вуз, они есть везде.
- Валера, ещё два года тому назад я готова была поехать хоть куда. Но теперь я здесь обосновалась, привыкла, появились знакомые, друзья. С работой освоилась. И потом, какая разница? Чем Томск или Абакан отличаются от Ухты?
Валерий почему-то был уверен, что где-то мне будет лучше, чем «в этой дыре», но я его мнение не разделяла. Позже он после защиты диплома получил распределение в Геленджик, работал в институте океанологии, сдал экзамены на кандидатский минимум и начал работать над диссертацией. Присылал интересные письма про своё житьё-бытье, делился впечатлениями о прочитанных новых сборниках поэзии, в частности, Василия Фёдорова, Николая Доризо, Валентина Берестова. В Геленджике ютился с семьёй в маленькой съёмной комнатухе за 25 рублей в месяц, но был доволен жизнью. Через полгода, в конце января он прислал письмо, в котором рассказывал о своём первом рейсе на корабле по маршруту Геленджик-Сухуми. В Ухте в это время намело огромные сугробы и стояли холода, а Валера с восторгом описывал южные прелести: купание в это время года в остывшем, но не совсем холодном море, рассказывал о резвящихся в воде дельфинах, о великолепии цветущей на склонах гор мимозы. И ещё упоминал про изобилие тамошних продуктовых магазинов (в Ухте в продуктовых магазинах ассортимент всегда был скудным, в отличие от Сыктывкара, Воркуты и Инты). Года два, наверное, мы обменивались письмами, а потом потерялись... Но мне надолго запомнились восхищённые, красочные письма Валеры, и я впоследствии часто приезжала отдыхать на берег моря в небольшой, чудесный городишко Геленджик с маленьким сыном. Но, увы, Валеру я там не встречала...
Летом 1970 года я находилась в полевой электроразведочной партии, база которой располагалась в пригороде посёлка Троицко-Печорск (местные жители сокращённо называют его Троицком), в 170 километрах юго-восточнее Ухты. В те времена это было большое старинное русско-зырянское село, с деревянными избами из рубленных брёвен или одноэтажными, реже — двухэтажными бараками. В 1930-ые годы здесь на лесозаготовках работали ссыльные и раскулаченные. Троицко-Печорск соединён с Ухтой гравийной автодорогой. Через несколько лет после пребывания нашей партии к посёлку была подведена железнодорожная ветка.
Жили в одном из деревянных бараков, в соседнем располагалась камералка. В летней партии бытовые условия гораздо легче, чем в зимней: не обременяет тяжёлая зимняя одежда, нет надобности ежедневно топить печки, а белые ночи создают светлое, положительное, лирическое настроение. В камералке работали молодые, смешливые девушки, разговоры велись, в основном, о нарядах, причёсках, кулинарных рецептах и прочих женских делах. Я избегала подобных бесед и пребывала в своём мире, мне было безразлично всё, что происходило вокруг. Техническую обработку полевых материалов я освоила полностью, настолько, что могла выполнять её автоматически.
Но более всего я любила ходить на берег гордой, чудесной реки Печоры и часами любоваться окрестными живописными берегами, стройными вековыми соснами, тоненькими, трепетными берёзками и осинками, обворожительной, сказочной красотой здешних мест. Могучая, крупная, многоводная река русского Севера течёт через всю Республику Коми, ворвавшись своим величием в царство тайги. На своих волнах она несёт воспоминания о мужестве жителей этого края, охотниках и рыбаках, о суровой их жизни наедине с природой. В дельте Печоры стоит заполярный Нарьян-Мар, где я побывала в зимний сезон прошлого года. Беспристрастно рассказывает река о законах, установленных природой, о заманчивости бытия и о том, что жизнь, несмотря на неумолимость этих законов, — возмещает выпавшие на долю беды и страдания. Через Троицко-Печорск протекает самое верховье реки Печоры, — но она уже здесь огромна и великолепна. А в белые ночи — ещё и таинственная, манящая своей голубизной и глубиной. Я старалась не вспоминать о том, что было в прошлом и не думать о том, что ожидает впереди. Жила как бы вне времени...
Большой отдушиной в этот непростой для меня период было то, что друзья не обделяли меня своим вниманием, писали добрые, дружеские слова.
Письма, приходящие на мой ухтинский адрес в общежитие, пересылали мне в полевую партию мои соседки, корреспонденция приходила довольно часто.
В июле меня порадовало письмо от руководителя литературного объединения Бориса Демкова с просьбой присылать стихи для публикации в тернопольской газете «Ровесник». Письмо было написано на бланке газеты на украинском языке. «Почему молчишь, Тамара? Не забыла ли родные края?» - спрашивал он.
Одноклассник и друг Орест, талантливый исполнитель песен и музыкант, демобилизовавшись из армии, некоторое время трудился физически на заводе бетонщиком и готовился к поступлению во Львовскую консерваторию. Он интересовался поэзией, сочинял на рифмованные строчки интересные музыкальные темы и в письмах тоже просил высылать ему мои новые стихи.
Удивила весточка от Серёжи Будённого, который вообще-то не любил писать письма, но, видимо, помня о нашем откровенном разговоре в карпатском походе, решил сделать мне приятный сюрприз. К тому времени Сергей женился на нашей девочке из секции спелеологии, письмо было полно радостного оптимизма. Сергей бредил альпинизмом и готовился к серьёзному маршруту по Памиру.
Некоторые мои подружки заканчивали учёбу в институте. Защитив диплом, Лена Колгина получила распределение в Омск и собиралась выехать вместе с молодым мужем на место работы. Со своим избранником она познакомилась на преддипломной практике.
Оля Юра, обучавшаяся на факультете электроники во Львовском политехническом институте, после полугодовой преддипломной практики в Москве защитила диплом и получила распределение на предприятие электронной промышленности в Винницу. А её сестричка Люба, обучающаяся в том же политехническом, на том же факультете, проходила практику в Брянске. Обе сестрички присылали душевные, тёплые письма, частенько в них были вложены переписанные от руки стихи Андрея Вознесенского, Марины Цветаевой, Вероники Тушновой и других авторов. Все мы скучали друг за другом и мечтали встретиться в недалёком будущем в родном городе.
Мы были молоды, полны сил и знали, что знания, полученные в высших учебных заведениях, непременно будут востребованы отечественной промышленностью. Молодым свойственны мечты и романтические порывы души. Самостоятельная жизнь, в которую мы только вступали, представлялась длинной, увлекательной и уникальной. Лучше всего об этом писала Лена: «Хочется свежего ветра, полной нагрузки по всем направлениям, хочется настоящего дела. А также сумасшедшей любви и сильных эмоций».
Мои верные друзья из детства, находясь в тысяче километров от меня, всю жизнь как будто жили со мной рядом. Слова известного поэта: «Плохо человеку, когда он один» — безусловная и чистейшая истина. Каждая весточка от далёких друзей придавала силы и возвращала к жизни в трудные минуты. Не зря я называла своих друзей «оазисами в пустыне». Я нашла в своём архиве письма 1970 года и, прочитав, поразилась: «Откуда вы, милые мои, близкие люди, могли догадаться, как необходимы были мне в те далёкие времена ваши слова и ваша поддержка? Как вы могли находить именно те слова, которые были тогда для меня как вода для измученного жаждой человека, как глоток свежего воздуха? Наверное, их чутьё — это и есть то самое родство душ, которое можно понять только сердцем». Никто из моих подруг, конечно, не догадывался о том, что за последние месяцы я пережила не просто «сильные эмоции», а настоящий душевный надлом, крушение. Я ни с кем не делилась своими переживаниями и никому не жаловалась...
После рабочего дня мои сослуживцы уходили в свои комнатушки, а я обычно оставалась на рабочем месте одна. Иногда читала учебники по вузовской программе, а чаще всего — писала стихи или дневниковые записи. Почти все написанные стихи впоследствии объединила в поэтический цикл «Крушение». Я открыла одну особенность своей натуры. Упорядочение и оформление своих мыслей, их изложение в письменном виде, словом, всё, что ложилось на чистый лист бумаги, как будто облегчало душу и где-то глубоко вместо боли появлялась тихая, спокойная грусть...
Жизнь — она изумляет
бытия вереницей:
всё живёт, исчезает,
чтобы вновь возродиться.
День и ночь — друг за другом.
От весенних истоков —
лето, осень — по кругу
завершаются к сроку.
Стужа, снег и метели —
это лишь повторенья —
оборот карусели
и подобий явленья.
И печаль в нашей жизни
непременно проходит.
От рожденья до тризны
всё течёт, всё уходит.
Однажды моё вечернее уединение в камералке было нарушено. Из тайги вывезли на отгулы полевые отряды, и в рабочую комнату нагрянул мой старый знакомый по Нарьян-Мару Иван Новиков. Весёлый и шумный, обросший бородой, пропахший едкой, своеобразной смесью запахов рюкзаков, пота, хвои, дыма от костров и курева, он выложил на стол последние записи осциллограмм и радостно известил:
- Всё! Теперь — в баньку, по маленькой, и в Ухту на отгулы!
Я предложила ему чай и бутерброды, от которых он не отказался. Пил, обжигаясь, крепкий чай и делился своими впечатлениями от месячного пребывания в таёжных полевых условиях.
- Здесь, Тамара, в сравнении с Нарьян-Маром — не работа, а чистый кайф. Ты же была у меня в отряде, помнишь, какая житуха зимой в сорокаградусный мороз в палатке. Сам себе не позавидуешь. Летом же хорошо, не то, что зимой, а нынче ещё и с погодой повезло, теплынь стояла весь месяц. Ежедневно — лётная погода, никаких проблем. Отработали точку, и в ожидании вертолёта — рыбалка, охота.
Иван почему-то задержался на базе и сразу не уехал в Ухту. На следующий вечер он завалился в камералку не совсем трезвым и стал рассказывать про то, как начиналась его работа в электроразведке, как со своим небольшим отрядом вместе с известным учёным, исследователем-геофизиком Московского университета М. Н. Бердичевским впервые внедряли в производство метод магнитотеллурического зондирования, осваивали отечественную аппаратуру для проведения полевых работ.
- Иван Григорьевич, помнишь, ты мне под Нарьян-Маром показывал тетрадку со своими стихами, - спросила я. - Ты по прежнему увлекаешься этим занятием?
- Бывает, под настроение, когда есть время, или погода нелётная...
- Помнишь, ты мне показывал стих про деревню Епа? Нет ли у тебя ещё что-либо подобного? Ты же, наверное, по всему Коми краю и Ненецкому округу мотался по полевым партиям?
- Было дело, - усмехнулся Иван. - Усть-Цильма, Хабариха, Кипиево, Новый Бор, Щельяюр, Ижма, а на севере — Оксино, Каратайха. Хорейвер, Амдерма и прочие, все не перечислить. По молодости в каждой деревне зазноба была. Красивые девушки в коми-деревнях попадаются, глаз не отвесть. Разве устоишь? Никаких поэтических слов не хватит, чтобы описать,... - и он замолчал, видимо, погрузившись в воспоминания.
- А про стихи ты мне не сказал.
- Стихи? Да, есть у меня много чего... Знаешь, Фёдоровна, был у меня случай один. Всё хочу поэму написать о том, как мы осенью в Амдерминской партии на побережье Баренцева моря чуть не утопли всем отрядом.
И он рассказал такую историю.
Иван проснулся среди ночи. Над палаткой, как и все последние дни, завывал ветер. «Вот, проклятое место, - с тоской подумал он, - с тех пор, как мы здесь, не везёт. Несколько раз разматывали провода под разными азимутами — никаких результатов. Каждый вечер кажется, что завтра непременно повезёт и наконец-то удастся записать осциллограмму. Но ежедневно повторяется одно и то же — электромагнитных вариаций нет».
Он вспомнил место, где установлена их палатка, и почувствовал неприятный холодок, хотя в спальнике, да ещё и в одежде, было вовсе не холодно. Палатку, надеясь на быструю отработку точки, поставили недалеко от побережья Баренцева моря, метрах в 50-ти. Берег здесь был хмурый и неприветливый — ни единого кустика. Неподалёку в Хайпудырскую губу моря впадала неглубокая и ленивая речка Морею. А вокруг — холодная, пустынная тундра. Ближайшие населённые пункты на арктическом побережье суши: северо-восточнее — небольшое ненецкое поселение Каратайха, северо-западнее — посёлок Варандей находились на расстоянии менее ста километров от места их стоянки. Севернее и северо-восточнее, на пустынном просторе Югорского полуострова, не было ни единой живой души, ближайший посёлок Амдерма (на северной оконечности полуострова) и расположенный в глубине материка посёлок Воргашор были удалены почти на две сотни километров. Поздней осенью, опережая морозы, эти безлюдные места покинули пастухи-оленеводы, угоняя стада оленей на зимние пастбища. Даже животные исчезли: одни подались вглубь материка, другие вообще бросили неприветливый берег Ледовитого океана. Нерпы, встречающиеся здесь летом на мелководье довольно часто, теперь появлялись лишь изредка, видимо, в большинстве мигрировали на север, в районы появления ледовых полей. Изредка вдали можно было заметить мелькнувший хвост песца, который в это время года менял цвет и имел довольно неприглядный пёстрый окрас. Вблизи речки встречались рыжие ондатры, видом напоминающие крыс.
Геофизические работы близились к завершению, и точка, где они находились, отмеченная на карте кружочком, была последней в их маршруте.
Иван, раздосадованный неудачами последних дней, тихо ругнулся. До рассвета оставалось несколько часов, и он решил ещё немного поспать.
Уже почти окунувшись в дремоту, сквозь завывание ветра, он вдруг уловил какой-то непонятный шум, монотонный и пугающе-тревожный. Иван даже не успел сообразить, что это может быть, — в следующую минуту в палатку ворвалось что-то тяжёлое и влажное, и почти сразу же спальник под ним, а также рот, нос, глаза оказались залиты водой. Барахтаясь и чертыхаясь, он вылез из спальника и вскочил на ноги. Глотнул влажный воздух. «Откуда вода?» - промелькнула мысль. Он вспомнил кружочек на карте и всё вдруг понял: «Нет, это не Морею вышла вдруг из берегов, это море...»
Он выскочил из палатки. Там стояла непроглядная темень. Мрак. А вверху — чёрный провал неба, без единого просвета, единой звезды. Бешеный свист ветра и больше ничего. И вода, доходящая выше колен.
Из палатки послышались ругань и проклятия. Иван открыл вход. Ребята, вынырнув из спальников, беспорядочно возились в темноте.
- Чёрт побери! Спички все мокрые... Григорьич, что там? Речка взбесилась, что ли?
Иван попытался что-то разглядеть в кромешной тьме. Мысль зафиксировала важную, жуткую деталь — вода уже поднялась выше колен. Он вспомнил, что в момент, когда выскочил из палатки, уровень воды был значительно ниже.
- Ребята, бегом все сюда! Оставляем всё! Берём только фонари... Что? Все фонарики в карманах под водой? Вот олухи... Тогда выбирайтесь сами, да поскорее!
Его слова возымели действие. Растерянность прошла. Начальник отряда не на шутку встревожен, торопит, ругается, значит ситуация не просто непредвиденная, — опасная.
Все поспешили из палатки. Внимание Ивана было сосредоточено только на одном — как быстро прибывает вода. Ещё минута, и он нашёл в верхнем кармане промокшей куртки компас. Потом спросил ребят:
- Спички сухие у кого-нибудь есть?
Все молчали.
«Как осветить компас и найти нужное направление в сторону подъёма на берегу Морею?», - тревожно подумал Иван. Напрягая зрение, он пытался углядеть хоть какую-нибудь пометку на компасе, но кроме нечёткой тени стрелки, не смог разглядеть ничего.
Вода прибывала с каждой минутой, это заметили уже все. Потом он услышал панический голос Васьки, дебошира и зачинщика всех побоищ на пьянках.
- Ванька, какого чёрта стоим? Это же море, вода солёная!
Старый сталевар из Магнитогорска Павел Николаевич прервал:
- Чего орёшь? Куда предлагаешь идти в этой темноте?
- Направо, там возвышенность...
- Направо? А дойдёшь ли ты до неё? А если угодишь в пойму реки?
Иван прервал их спор.
- Ребята, доставайте рюкзаки со жратвой! — и первый метнулся в палатку. Наклонился, глотнув порцию холодной солёной воды, и, превозмогая нетерпение и страх, начал рыскать под водой по дну палатки, ощупывая знакомые вещи. Быстро нашёл под спальником свой рюкзак, бросил ребятам.
- Держите.
Кто-то из ребят последовал его примеру, и ещё два мокрых, тяжёлых рюкзака были извлечены из палатки.
Мысли геофизика-оператора были путаными и беспорядочными: «Куда идти и как держаться выбранного направления? - и вдруг его осенило - Ветер! Он заметил, что порывы ветра имеют лишь одно направление, ветер дул в заднюю стенку палатки, то есть, со стороны моря, как бы гоня волну. Значит, идти нужно за ветром».
С этой минуты он твёрдо знал, как держать выбранное направление. Тем временем среди рабочих начались споры. Кто-то предлагал двигаться вправо, кто-то прямо, а скорый на принятие решений Васька уже намеревался двинуться в одном ему ведомом направлении. Иван Григорьевич, всегда спокойный и уравновешенный, повысил голос.
- Прекращай базар! Отойдёте от палатки и через десяток метров потеряете нужное направление! Держитесь друг друга и цепочкой идите за мной! Ветер должен постоянно дуть в затылок! Понятно?! Прилив сопровождается северным ветром!..
Это подействовало, тем более, что уровень воды поднялся выше пояса. В этой непредсказуемой ситуации все просто подчинились строгому приказу более опытного человека.
Идти было тяжело. Местами люди проваливались в более низкие впадины рельефа, и вода доходила почти до плеч. Всем казалось, что они двигаются в темноте уже около часа, на самом деле прошло немногим более пятнадцати минут. Жажда спастись, убежать хоть куда-нибудь, страх перед реальной возможностью гибели — всё это подгоняло вперёд. Стремились идти скорее, поэтому шли молча, не было произнесено ни единого слова.
Иван почувствовал, что местность стала ещё ниже. В мозги на секунду пробралась мысль: «Неужели ошибка?» Инстинктивный, почти первобытный страх перед стихией овладел умом и телом, он почувствовал холодную пустоту внутри себя, разливающуюся по организму и сковывающую движение...
Усилием воли превозмог страх и заставил себя идти дальше. Вдруг вода достигла уровня плеч. Иван повернул вправо. Почувствовал, что проваливается. Повернул влево — то же самое. В памяти возник фрагмент топокарты с высотной отметкой. «На восток, нужно идти на восток, там повышение». И он уверенно свернул влево и старался двигаться так, чтобы ветер дул в левую щеку. В одном месте пришлось даже проплыть несколько метров. А затем он почувствовал твёрдую землю под ногами и с удовлетворением отметил, что здесь уровень воды ниже. Иван оглянулся и, увидев, что его спутники несколько отстали и барахтаются в воде, закричал:
- Давай сюда скорее! Никому не отставать и не сворачивать!
Но никто и не собирался действовать самостоятельно, искать иной путь. Пуще всего каждый боялся остаться наедине с водной стихией. В таких ситуациях хуже смерти оторваться от руки товарища, за которую можно ухватиться, как за жизнь, от его спины, которая указывает спасительный выход.
Первому идти тяжелее всех, впереди нет ни руки, ни спины. Двигаться нужно быстро и самостоятельно и надеяться на кого-либо не приходится.
Ничтожное существо — человек наедине с беспощадной стихией. Он в бессилии барахтается перед грозным великаном, все его попытки смешны и бессмысленны. Что может противопоставить маленькое и слабое создание слепой, разнузданной, гневной жестокости? Единственное, что оно может, — собрать в кулак свою волю и двигаться. Двигаться, не взирая ни на что, упрямо и непокорно. И они двигались несколько часов в непролазной темноте, пока на востоке не появилась едва заметная полоска света. Стали слегка различимы окружающие очертания, и они разглядели неутешительную картину — бесконечную серость воды.
Наконец прокрался мрачный рассвет. Низкие тучи казались похожими на чудовища из фантастических рассказов Станислава Лема, уродливые и лохматые. Сколько мог различить взор — везде были эти тёмные призраки наверху, сливающиеся вдали с серой массой воды.
И всё же рассвет принёс некоторое облегчение. Видимо, какой-то лучик, даже самый слабый и неясный, вносит надежду в сознание человека. Они продолжали идти теперь уже по компасу. Наконец-то смогли установить время, было около шести утра. Вода не убывала, но больше и не прибывала. Усталость почти не чувствовалась. Казалось, что они могли бы идти так сутки, и ещё, сколько понадобилось бы, для того, чтобы отыскать спасительный клочок суши. Одежда, сапоги давно промокли, и спастись от ледяного холода можно было только беспрерывным движением. Пока мозги сохраняют способность мыслить, человек цепляется за жизнь. Страх в разы увеличивает его силы, он способен творить чудеса, немыслимые в обыденной жизни. У человека слабого и безвольного страх способен привести в действие низменные инстинкты, лишить его всех моральных приличий и нравственных убеждений...
Небольшой отряд целый день шёл вглубь материка. Всё же они набрели на спасительный островок суши — это была совсем небольшая горка, на которой могли с трудом расположиться все пятеро. Вылили воду из сапог, выкрутили мокрую одежду. Подкрепились консервами, оказавшимися в одном из рюкзаков, и мокрыми сухарями. Долго пытались просушить спички, но они так и не зажглись, да и костёр разжечь было не из чего, ни веток, ни кустов на безводном клочке не было.
Убедившись, что вода больше не подымается, Иван решил провести ночь на небольшом островке, чтобы хоть немного передохнуть. Отдых оказался не из лёгких. В мокрой одежде, положив под головы мокрые рюкзаки, ребята дрожали от холода, напрасно пытаясь прижаться друг к другу, чтобы согреться теплом собственных тел, спастись от холода неумолимой тундровой ночи.
Бесконечно тянулось время. Вряд ли это можно было назвать отдыхом и сном. Дрёма прерывалась ощущением холода, дрожью, казалось, что время остановилось и его поглотила беспросветная темень.
Но рассвет всё же наступил, и они заметили, что уровень воды остался на прежнем месте, размеры островка за ночь не изменились.
Слегка перекусив, начали совещаться: как быть. Одни считали, что нужно непременно продолжать движение, чтобы согреться и выбраться наконец-то на сушу, другие — что необходимо беречь силы и ждать, пока уйдёт вода. Иван почувствовал, что этот вопрос придётся решать ему, слово начальника отряда имело вес.
Размышляя, он думал о том, что вода закончится неизвестно где, а запас продовольствия совсем невелик, можно сказать — мизерный. Что в этих безлюдных местах пополнить его можно только в оставшейся палатке. Если даже вода долго не спадёт, палатку отыскать будет несложно, ушли они не так далеко и кому-нибудь придётся сходить на место стоянки. Кроме того, может в любой день установиться лётная погода и их начнут искать. Если же они уйдут слишком далеко вглубь материка, найти их станет тяжелее. Выложил все эти доводы, и ребята согласились с их разумностью.
Одежда у всех слегка просохла от тепла собственных тел, и они опять попробовали зажечь спички, которые были у кого-то во внутреннем кармане. На сей раз это удалось, и они с превеликим удовольствием раскурили три влажные сигареты, по полсигареты на каждого.
Иван попытался определить место их нахождения по карте, которая была в его рюкзаке, но из этой затеи ничего не получилось: все формы рельефа покрывала вода.
Следующая ночь была не легче предыдущей, одежда, хоть и немного подсохла, но всё равно оставалась влажной и слабо защищала от ветра и почти не защищала от холода. Под утро начала медленно спадать вода. С рассветом на горизонте в южном направлении появилась узкая полоска земли, которая постепенно продвигалась в их сторону. Ребята оживились, быстро позавтракали остатками сухарей и, когда вода начала освобождать пространство вокруг их островка, двинулись вслед за ней. Шли быстро, обходя встречающиеся глубокие лужи, оставленные водой. Через пять часов увидели свою палатку, к счастью, её не смыло волной.
Радист Гришка сразу же уселся за рацию, хотя условленное для связи время уже прошло. Поначалу рация только трещала, потом, сквозь треск, начали прорываться полупонятные обрывки слов. По голосу замнача Зейряна поняли, что база вызывает их на связь. Гришка прокричал в рацию два часа, даже охрип, но всё было напрасно, его не услышали...
В базовом лагере в это время волновались: третий день с отрядом не было связи, судьба людей была не известна. К тому же установилась нелётная погода, и вылет к месту стоянки отряда не разрешала метеослужба. Рация работала непрерывно, возле неё дежурил кто-либо из техников. Начальник партии периодически звонил в аэропорт, но прогноз на сутки был неутешительный — облачность и плохая видимость...
Минула ещё одна тревожная ночь, но отряд на связь так и не вышел...
Утром поехали в аэропорт. После обеда небо слегка прояснилось, и удалось уговорить экипаж МИ-4 вылететь в спецрейс, хотя разрешение от метеослужбы так и не поступило...
Летели низко над землёй, над пустынной, унылой тундрой. Казалось, что не сможет здесь сохраниться и выжить ни одно живое существо, что сама мёртвая природа отвергает такую возможность в этом безжизненном пространстве.
Через два часа после вылета увидели одинокую палатку, стоящую на берегу моря, и посадочную площадку, обозначенную на местности красными флажками. Когда вертолёт подлетел поближе, из палатки выбежали люди...
Полевой отряд завершил работу, и на карте у Ивана Григорьевича рядом с безымянным кружочком появился номер: полевая точка 257.
Этот рассказ сохранился у меня в моих дневниковых записях. Вспомнив о том, что Иван Григорьевич рассказывал мне обо всём, что произошло с ним и его отрядом на берегу Баренцева моря немного «под газком», признаться, я допускала, что он мог, ради красного словца несколько преувеличить, приукрасить всё, что тогда случилось. Поэтому то, что описано выше, я как-то послала своему старому другу, известному геологу, исследователю Севера, писателю Борису Тарбаеву. Он долгие годы работал на побережье северных морей Ледовитого океана, выполняя геологическую съёмку топографических листов для составления Геологической карты СССР. Борис Игнатьевич опроверг все мои сомнения. Привожу его ответ.
«Рассказ получил, отвечаю на вопрос. То, что описал геофизик-оператор, имеет место в действительности. Это не что иное, как штормовой прилив. В обычные приливы в районе Синькина носа вода поднимается на три метра, в отлив она уходит за горизонт. В обычные приливы течение в речке Коротаиха меняется на противоположное на сорок километров в глубь суши, в реку заходят морские корабли. На одном из них я в 1954 году побывал лично. В штормовые приливы море заливает так называемую низкую «лапту»* на многие километры. Так что, идя по ней, ещё не видя моря, встречаются толстые бревна плавника. На берегу, выброшенные штормовыми приливами, можно было встретить новенькие бочки с авиационным бензином с иностранным клеймом, не обезвреженные рогатые мины, фрагменты шлюпок и другую всякую всячину. Один раз даже встретил наполовину початую, закупоренную бутылку с ромом. Какой-то моряк, видимо, упустил за борт. Штормовой прилив я наблюдал всё в том же 1954 году между Синькиным носом и устьем речки Каратаихи и едва унёс ноги... Хайпудырская губа — это часть одного из моих стотысячных планшетов, начиная от Медымского заворота и кончая склоном Пай-Хоя, губа эта — форменный мешок, куда штормом загоняет морскую воду. Так что этот оператор ничего не преувеличил. Романтичные были времена, должен сказать. Часто их вспоминаю».
Коротко северное лето. В Троицк неспешно вошла осень. Загорелись листья осинок и рябиновые гроздья, золотом вспыхнули верхушки берёз. Здесь, в размеренном спокойствии и не суетливости дней, рядом с медленно движущейся вековечной рекой чудится, что время скользит в унисон с течением реки. Всё в нашей недолгой жизни проходящее, как речные волны, уносящиеся течением и исчезающие за поворотом реки. Когда замёрзнет, покроется льдом река, покажется что укрылся от взора бег времени. Так и душа человеческая иногда застывает на время, объятая холодом, и никто не может наперёд знать, когда суждено ей очнуться и возродиться вновь... Всё проходящее. И не бывает такой боли, чтобы не заглушалась потоком времени... А память о прежних счастливых днях, наверное, существует для того, чтобы не потерять мечту...
Потом, поздней осенью, как положено в природе, зарядили нудные, унылые дожди. Осенний ветер гнал по небу низкие, серые тучи...
На деревьях ещё трепетали жёлтые листья, а снег уже припорошил землю. Окончился полевой сезон 1970-го года.
«Лапта» — низменная, плоская приморская равнина