Эвакуация

               

               


Октябрь 1941г выдался холодным. Пожухла на деревьях и на кустах листва и почти вся облетела   Бабье лето закончилось так быстро, что казалось, будто его и не было совсем. Уже не слепило, как раньше утреннее солнце и разорванная скатерть облаков, распадаясь на куски, медленно уплывала на запад. Осень основательно  вступила в свои права, и чувствовалось приближение зимы. Шел четвёртый месяц  войны,  и четвёртый месяц наш отец был где-то далеко от нас. На войну он пошел добровольцем, несмотря на бронь номерного завода. Где он воевал, мы, конечно, не знали, так как  вестей от него не было.
Третьего октября мне исполнилось 10 лет, но  об этом никто и  не вспомнил,  даже я.
 Мысли мамы были заняты совершенно другим: когда, как, с кем и куда придется выезжать из города.
 А тем временем война  приближалась к Донбассу. Уже многие крупные предприятия города Сталино были эвакуированы.  Руководство завода, где до ухода на фронт работал отец, предлагало маме ехать с ними на Урал, но мама отказалась, рассчитывая эвакуироваться  с  мединститутом, где она  работала с момента его основания.
 Понять её было можно, в институте все  свои, а на папином заводе она никого не знала. Мама работала в секретариате института,  директором, которого в то время был некто Шейкин. Ни имени, ни отчества его я не помню, помню только его дочь, которую звали Рая. Была она двенадцатилетней, темноволосой и красивой девочкой, с которой я со временем познакомился и подружился, хотя и был младше на два года.
    В тот день, как всегда,  мама пошла на работу утром, к восьми часам.
   Я лежал в кровати с ангиной, брат и бабушка были дома, занятые своими делами.  Не    доходя до института, мама встретила кого-то из сотрудников:
            - Раиса Ильинична, а вы разве не уезжаете сегодня?
«Вот тебе и свои» - подумала она. Конечно, же ей было обидно, что про неё забыли, но сейчас главное не это»,- подумала мама
Так, чисто случайно, она узнала, что за оперным театром, куда подходит железнодорожная ветка, формируется состав на базе госпиталя. Мединституту в составе был выделён   пульман и уже шла погрузка. . Недолго думая, мама побежала к своим сёстрам, велела им собраться и идти к составу за  оперный театр. Прибежав домой, мама  с порога заявила бабушке:
            - Собирайтесь, мама, мы уезжаем.
            - Куда?- только и спросила бабушка.
            - Из города, эвакуируемся.
Слово «эвакуация» уже всем нам было знакомо и вопросов больше не задавалось.
Сунув мои ноги в валенки, мама заставила меня одеться, одела брата, и вдвоём с бабушкой стала собирать кой- какие вещи. Быстро собравшись, бабушка, оставив нас, побежала к своей  сестре Ульяне, живущей в четвёртом корпусе  соцгородка, недалеко от нас, и  отдала ей ключи от нашей  квартиры. Вернувшись, бабушка с мамой взяли в руки приготовленные вещи, и мы вчетвером вышли из дома. Подойдя к калитке, мама  и бабушка остановились и прощальным взглядом окинули наш подъезд и балкон.
  « Когда мы  сюда вернемся » - подумали они, понимая, что будет это нескоро.
               - Пошли, - сказала мама, и, уже не останавливаясь, мы направились к театру.
 Мамины сестры Нина и Лиза с мужем нас уже ждали.  Мы всемером загрузились в пульман  последними,  и  рассчитывать на « плацкартные» места не приходилось. Люди сидели на мешках, узлах, чемоданах, ящиках и сумках с продуктами.  На нас никто не обратил внимания, каждый был занят собой, и мы уселись, на чем смогли. 
    Наш состав состоял из  десяти пассажирских вагонов,  в которых разместился госпиталь с  раненными  и  двумя платформами, на которых стояли зенитные  пулеметы с  обслугой.  Обслуга представляла собой девушек лет 20 -25и в военной форме. Платформы располагались в начале и в конце состава. В конце состава, перед последней платформой был прицеплен пульман для нас.. Что такое пульман? Для потомков это слово непонятно и мало, что говорит.  « Объясняю  популярно для невежд», как говорил В. Высоцкий  Это грузовой   железнодорожный вагон  лля  скота и самых разных  грузов, в мешках, ящиках, бочках.  Что представлял из себя наш пульман? Это был большой,  открытый грузовой вагон без крыши. В нем не было ни сидений, ни туалета, ни  воды, ни света. Набилось нас в этот вагон более двадцати человек. Народ и профессура лежали и сидели кто на чём мог.  Ехали подальше от войны,  немцев и страха. Нам здорово повезло, что нас взял госпиталь,  прицепив нас  к эшелону. Было 12 часов дня.
 Едва мы  успели отъехать от театра, как в небе появились немецкие самолеты. Самолёты стали пикировать на состав, обстреливая нас из пулеметов.  и сразу же на платформах застучали наши зенитные пулемёты. Взрослое население пульмана вдруг уменьшилось в размерах, плотно  прижавшись к  стенкам вагона и  друг к другу. Мы, пацаны, наоборот, почему-то ничуть не испугавшись, уставились в голубое  небо в надежде увидать хоть краем глаза крыло немецкого самолета. Бабушка Маруся вмиг нарушила наши планы. Схватив зеленый  брезент, лежащий в углу у двери, предназначавшийся для защиты от дождя, и стала им укрывать нас  от пуль.
             - Быстрее лезьте. Не дай Бог, попадет.
 Несмотря на комичность ситуации, кое-кто из взрослых тоже натянул на себя брезент.
 Было это восьмого октября 1941 года. Состав, набирая скорость, уходил из города. Ещё какое-то время немецкие самолёты преследовали нас, стреляя по пассажирским вагонам, хотя  на окнах и на крышах четко просматривались красные кресты. И всё же нашим девушкам  на платформах повезло. Один из немецких самолётов вдруг  задымился и рухнул где-то в поле. Два других решили не испытывать счастье, развернулись и улетели.
 Эшелон продолжал свой путь, но скорость его почему- то  падала. Вскоре он остановился. совсем.  Мы вылезли из-под брезента и огляделись. Что случилось? Хотелось узнать, где  мы находимся и почему стоим, но спросить было не у кого. Куда мы ехали тоже никто не зал, но для всех было главное: ехать.  Вокруг была степь, широкая и серая. В степи мы простояли  четыре  часа.  Устранив повреждения, эшелон тронулся, набирая обороты.
 Хотелось, есть, но ничего съестного у нас не было. Такого стремительного отъезда наша семья не ожидала, и подготовиться к нему не успела. У наших родственников была жареная курица, но и  она  куда-то запропастилась. Наступила ночь, в пульмане стало темно. Слабый свет, впереди идущих пассажирских вагонов отсвечивался световыми пятнами по земле, но нам это мало помогало. В пульмане по-прежнему было темно. Оставалось только спать
      В Сталинград мы прибыли на следующий день утром. Ярко сияло солнце и было тепло.
 При разгрузке из пульманана,  нашлась пропавшая жареная курица.  Похоже, она так  перепугалась немецких самолётов, что залезла под чей-то мешок со шмотками. Вид у  неё был такой плачевный, что  желание  попробовать её у нас не было. На вокзале мы долго не сидели и уже через два- три часа всех институтских повезли на чью-то загородную дачу,  поселив в многочисленных комнатах. Города, как такового мы не видали, да, наверное, и никому до него дела не было. Лично мне Сталинград запомнился  дачей и колбасой.
 Не испытывая  страха, выезжая из Сталино, мы, пацаны, и сейчас мало задумывались, что нас ожидает завтра и  жили сегодняшним днём Взрослых же волновали вопросы будущего: когда и куда  мы поедем в дальнейшем и как найти  пропитание для семьи. Если первый вопрос решался для всех где-то  наверху, то второй - был сугубо личным. Были семьи, которые заранее готовились к длительному путешествию и запаслись нужным количеством продуктов. Наша семья была в худшем положении. Мы, как в той русской поговорке - «пока гром не грянет, русский мужик не перекрестится», ничем не запаслись и забрали лишь то, что было в доме. А в доме, как выяснилось, было совсем немного. На даче, в одной из дальних  комнат находилась небольшая комнатка- кладовка.  В этой кладовке кто-то из запасливых  сотрудников развесил для проветривания кольца копченой колбасы. На следующий день утром про кладовку разведали шустрые братья Олег и Володя Смирновы, двенадцати и четырнадцати лет. Они решили, что для одной семьи колбасы слишком много и провели экспроприацию.  Сколько колбасы они экспроприировали, я не знаю, но мне кусок  ребята презентовали.
             - Бери, бери,- сказал мне старший Смирнов, отрезая кусок от свернутой палки  колбасы и протягивая мне.
             - А, можно?
             - Можно, можно. Всё равно она долго не вылежит.
Колбасу мы съели с удовольствием, не задумываясь о последствиях. Вечером был небольшой шум, но этим всё и закончилось.
       1О октября в город Сталино вошли немцы. Об этом узнали из сообщений Совинформбюро(советское информационное бюро) по радио и только тогда взрослые по-настоящему осознали, чего мы избежали. После всех  «охов и ахов»  отдельных медработников  всем стало ясно, что надо  ускорить путь на восток.   
     До Астрахани коллектив мединститута добрался поездом.  С  вокзала нас привезли в одну из школ, расположив в классах. Пока родители располагались, мы, пацаны, осваивали просторы школьного двора и прилегавшему к нему, огородному участку. Участок порадовал  нас невыкопанной морковью, и  хотя земля была прихвачена небольшим морозцем,  мы с ней справились. При нашем скудном пайке, морковка стала добавочным рационом   к   дневному питанию. Помню, как  мы, мальчишки, выкапывали морковку, а потом в немыслимых количествах поедали её. В школе  мы прожили три  дня, ожидая пароход на Гурьев. Однако, вместо парохода пришел  катер с баржой. Вечером на пристани  началась погрузка на баржу. Погрузка затянулась и  заканчивалась уже в темноте. Команда катера -  буксира  всех поторапливала.  Чтобы ускорить погрузку, пассажиры, имеющие многочисленный  багаж, с помощью грузчиков стали бросать мешки и чемоданы с берега на баржу.  Несколько мешков упали в Волгу. Не исключено, что грузчики, таким образом, ещё и подживались.
 Нам бросать было нечего, и  мы не переживали. Всё, что у нас было, мы несли  в руках. Как говаривал когда - то философствующий грек  Бианта: « omnia mea mecum porto» - «всё моё ношу с собой». Плавание по Каспийскому морю длилось пять дней, и всё это время погода была пасмурной, холодной  и ветреной. Казалось, ветер продувал всё насквозь и все стремились спрятаться от него в трюме баржи. По серому небу плыли грязные тучи, море смотрелось черным и неприветливым. На второй день нашего путешествия произошла  поломка двигателя на катере и наш караван из двух посудин остановился. На третий день ветер усилился,  штормило  изрядно  и   укачало почти всех. Единственным  неукаченным  был  мой младший брат, будущий  моряк Балтийского флота. Женька  деловито  перелезал через людей, лежащих, как на палубе, так и в трюме, никак  не реагируя на « качку».Простоять в море нам пришлось три дня.  И, несмотря на все наши мытарства,  до суши мы добрались.Это был город Гурьев, из которого воинским   эшелоном нас сразу повезли в Среднюю Азию.  В эшелон мы попали, что называется, «с корабля на бал». Совсем не было времени   на то, чтобы что-то купить из еды, да и с деньгами у мамы, наверное, было не густо.Попытку что-нибудь раздобыть предприняла бабушка Маруся. Будучи человеком простым и общительным, она   разговорилась с капитаном-пехотинцем, едущим в эшелоне. Узнав, что у нас нет еды, он притащил бабушке килограмма три сухарей и около килограмма  кускового сахара. Вернувшись к семье, бабушка наделила нас и маминых сестёр сухарями  и сахаром. Женька, посчитав, что его обделили, поднял крик:
                - Хочу два сахара! 
И как его не уговаривали, стоял на своём. Тогда бабушка, забрав его кусок сахара, отошла   подальше от него и рукояткой ножа разбила сахар на две части. Получив свои «два сахара», брат успокоился и принялся за еду. Ташкент мы проехали ночью, не останавливаясь, и в вагонное окно я видел только огни,  убегающего назад города.
 Утром эшелон привёз нас в город Андижан. Оказалось, что это  был конечный пункт нашего путешествия. Наш  вагон сразу отцепили от поезда, но ещё несколько дней наша семья – мама, бабушка, я и брат жили в нём. Многие, из ехавших с нами беженцев, нашли жильё   и как-то быстро и  незаметно исчезли. В их числе оказались и наши родственники.
Первым нашим пристанищем в городе был угол в большом зале андижанской поликлиники, где мы вчетвером и расположились. В противоположном углу устроился  профессор Фельдман со своей мамашей, худой и высокой старухой, похожей, как нам казалось, на Бабу-Ягу. Ко всему прочему, у неё был ещё и нервный тик, который мой младший брат принимал за кривляние и в ответ строил ей рожи.
Профессор Фельдман был подстать своей мамаше, худым и высоким, но отличался от неё ещё более длинным носом и очками с большой диоптрией.  Протирая очки и щурясь,      
он неоднократно жаловался  маме на брата, а когда мама ругала Женьку,  последний отвечал всегда фразой из трёх слов:
              - Она первая начинает.
 Ну, что с трёх летнего пацана возьмешь. Эти « рожи» и выговора учащались и тогда,  затаив обиду на профессора,  брат решил отомстить ему по-своему.
 Каждый день поутру на проезжей части двора стояла арба с верблюдом, привозящая в поликлинику медикаменты. Верблюд, как ему и положено, жевал жвачку. Брат уже знал, как ведёт себя верблюд, если его раздразнить. Ожидая выхода Фельдмана, Женька взял хворостинку и принялся издеваться над животным. Он огрел его несколько раз по спине, умудрился дёрнуть за хвост и пощекотать хворостиной шею.  Когда появился Фельдман, брат щекотал верблюжью ноздрю. Маленький изверг рассчитал точно. Как только Фельдман поравнялся с животным, доведенный до последней степени терпения верблюд изрыгнул на обидчика ноздревато-пенистую жвачку. Но обидчик расчетливо юркнул за спину профессора и порция, предназначенная брату, досталась Фельдману. Не ожидавший от верблюда такого выпада, оплёванный профессор разразился интеллигентной бранью:
            - Ах, чтоб тебя черти побрали!
Выплеснув, таким образом, свои эмоции, он отправился в поликлинику замывать плащ и лицо. Сопровождал его дружный хохот и зубоскальство детворы. Что было дальше я не помню, но через день мама сняла комнату в Старом городе, за мостом, недалеко от Пьяного базара. Это была окраина города. Домишко был глиняным, из самана ( смесь глины и соломы). в один этаж и  окружал его глиняный забор, называемый  «дувалом». В этом дувале водились скорпионы и однажды скорпион укусил маму Роню. Ей было очень больно, но когда место укуса смазали настоем из  скорпионов, залитых хлопковым маслом, боль постепенно утихла. Через несколько дней после поселения, мама начала работать  в городской  больнице. Зиму мы прожили в Старом городе, а весной нам дали небольшую комнатку на территории городской больницы в Новом городе. Одно время главврачом больницы  был бывший директор мединститута Шейкин, но  потом  его забрали в армию. Мама работала управделами больницы, а вскоре получила работу и бабушка Маруся. Она стала  сторожем-смотрителем трёх бассейнов для отстаивания воды, называемых «хаузами». Ранним утром каждый день бабушка открывала  все хаузы.  На ночь хаузы накрывались щитами и запирались на ключ.  Вскоре я пошел в школу,  в третий  класс, а моего четырехлетнего брата определили в детский сад. И все же того, что получали мама с бабушкой было очень мало. Жили, как и многие, эвакуированные голодновато. В стране  была карточная система. Иной раз бывали задержки с хлебом и, получив хлеб за два дня, мы  съедали его сразу. Не помню, было ли что в магазинах, зато на базарах было всё и всем торговали узбеки, коренные жители республики. Мы покупали овощи, фрукты и хотя дешевыми они не были, это была еда. Повысить семейный бюджет надумала бабушка. Вначале это был её и мой бизнес. Мы с ней брали бидон на три литра и покупали в ларьке напиток, называемый «морсом». Двигаясь по   базару, разносили  и продавали его на несколько копеек дороже стакан.  Этот бизнес приносил малый доход и мы перешли на более прибыльный. Человек пять- шесть пацанов с ведерками отправлялись в какой- нибудь кишлак за урюком. Так в Узбекистане называют абрикосы. В кишлаках  все узбеки имели свои сады  и довольно большие Мы приходили к  хозяину сада и просили продать нам урюк. На базаре в городе на рубль давали шесть, семь штук. Мы пытались за рубль купить 10 штук. Добрые узбеки  попадались крайне редко. Чаще орали на нас, когда мы пытались попробовать фрукт. Мы шли к другому хозяину, торговались и всё же покупали. Вернувшись  домой, я передавал ведро бабушке и она реализовывала фрукты  больным, не выходя за территорию больницы. Иногда нами покупалась айва. Сырая она очень терпкая.  Бабушка её варила,  она становилась сладкой и вкусной. У покупателей она пользовалась успехом. Все это время  мама  не прекращала искать отца. Она посылала запросы в Москву, в военные ведомства. Мы не знали, где папа воюет, а папа не знал, где мы находимся.
 И, только благодаря тёте Фире, сестры мамы Рони, живущей в Москве, нас нашёл папа Саня. Спустя некоторое время, папа прислал нам свой офицерский аттестат и мы стали получать денежное пособие. К нему полагался еще и  паёк или обеды, как семье офицера, сражающегося на фронте.  Нас прикрепили к столовой, где семьи командного состава получали обеды. За обедами в столовую ходил я, как старший. Жить стало легче.