Среди прочих преданий есть у нас в семье одна история. Родители мои, лесоводы, работали в питомнике, а меня, годовалого, вынуждены были оставлять дома, на лесном кордоне, под присмотром лохматого дворового пса Бурко. И вот однажды, вернувшись с делянки, они стали свидетелями необычного диалога. «Ку-ку!» - кричал из окна младенец. «Ку-ку» - отвечала из обступившего кордон леса кукушка. Поначалу случай этот особого впечатления не произвёл, но когда через несколько дней я начал ещё и перекукарекиваться с петухом, отец всполошился:
- «Бросай работу, мать, сиди с ребёнком, а то Маугли вырастим!»
Работу мама не бросила - жить-то на что? Но Маугли из меня не получился. В своё время пошёл, в своё время заговорил, работал, учился, окончил Лесотехническую академию. Правда, не лесной факультет - химико-технологический. Меня и учили другому - пиролиз, экстракция, общехимические технологии, аппаратурное оформление технологических процессов… Отец может взять голыми руками намокшего в луже шмеля, расправить его и посадить на солнцепёк - обсыхай! Мне лучше не делать этого: обязательно ужалит. Отец говорит, что от нас уже и пахнет иначе - не лесом, а технологической щепой. Что поделаешь - семья формировала из меня естественника, а время сделало технарём.
Такая двойственность не могла пройти бесследно - работая на множестве предприятий, разбросанных по всей стране, я, в отличие от большинства моих коллег, воспринимал их не обособленно, а во взаимосвязи с природой. К двадцати пяти годам я уже повидал огненно-оранжевые сопки над Байкалом - и Байкальский целлюлозно-бумажный, кедровники Приамурья - и Амурский комбинат, пустыни Казахстана - и Кзыл-Ординский целлюлозно-картонный, спокойную красоту центральной полосы России - и Мантуровский биохимический, суровые бажовские места - и Карачай, засекреченное уральское озерцо, в которое, эдак между делом, сбросили поболе, чем потом выбросило в Чернобыле. Словом, с одной стороны была природа, а с другой - техника, если смотреть раздельно, всё было понятно и целесообразно, но при попытке связать эти две сферы в единую систему, они мгновенно обнаруживали свою разнородность, просто пугающую несовместимость.
Я профессионально знаком с природоохранными технологиями и всё-таки вполне уверен, что противоречие между природой и промышленностью никакими технологическими ухищрениями не решить - корни их лежат глубже, в стратегических просчётах, в самой основе нашего подхода к природе. Ключом к пониманию этих корней стала для меня история антиохотничьего движения, которое зародилось, окрепло и одряхлело на моих глазах.
С детства я воспринимал охоту так же естественно, как то, что отец возится с ульями, а мама режет к празднику петуха. Допускаю, что на фоне сегодняшнего общественного мнения это признание звучит кощунственно, но такая уж система взглядов была в семье. Я учился грамоте по Бианки и Сетон-Томпсону, дома стояли книги Арсеньева, Пришвина и Остапа Вишни, всей семьёй читали «Охотника» Хантера и книги отечественных писателей-натуралистов, многие мои старшие знакомые охотились и, разумеется, охотничий фольклор знаком мне с раннего детства. Всё это прекрасно увязывалось с окружающим миром, и годам к тринадцати-четырнадцати я уже имел довольно чёткое мировоззрение, в котором охота не конфликтовала с природой, а была одним из ярчайших проявлений любви к ней. И вдруг, году так в шестьдесят пятом, пресса дружно ударила по охотникам. Авторы десятков статей в самом агрессивном тоне заговорили о недопустимости охоты, о том, что она ожесточает, разлагает и что каждый охотник - это потенциальный убийца. Такой взгляд постепенно возобладал - главным образом, из-за наличия у противников охоты неограниченных возможностей для пропаганды своих воззрений и для создания преград распространению любой противоречащей им информации.
Сегодня я знаю, что охотники - одна из наименее агрессивных групп населения, что среди них почти отсутствует преступность, знаю и почему так получается - а тогда мне просто стало обидно за знакомых охотников, в первую очередь за отца. Он в жизни охотился столько, что, если верить тем разоблачительным статьям, должен был ожесточиться до озверения и бесповоротно погубить свою душу, на деле же всё обстояло как раз наоборот.
Дома царило самое уважительное отношение к природе, причинить боль животному или обломить для забавы ветку с дерева считалось недопустимым. Всё это явно противоречило напористым заявлениям противников охоты, но тогда мне не хватило опыта и знаний, чтобы разобраться в причинах такого противоречия. Шли годы, я учился, работал, ездил по Союзу - статьи продолжали делать своё дело. Однажды мне вдруг стало ясно, до какой степени изменили они мировоззрение людей. От традиционного добродушно-насмешливого отношения к охоте и охотникам не осталось и следа, оно уступило место какой-то нездоровой подозрительности и озлоблению. К сожалению, это не что-нибудь из ряда вон выходящее - это довольно обычный, при современном уровне развития средств массовой информации, пример манипулирования общественным мнением.
Книги, по которым я узнавал мир, исчезли из продажи и библиотек, их место заняла литература, неспособная дать читателю сколько-нибудь реальное представление о природе. В книгах, в прессе уже не было живых зверей - началось нашествие очеловеченных персонажей, неких схем, под условными именами - Заяц, Олень, Волк… Средства массовой информации преуспели в пропаганде любви к таким фантомам, но на реальных животных эта любовь не распространялась - их всё безжалостнее вытесняли из лесов и с полей, травили химией те самые люди, которые в свободное от работы время вздыхали по поводу оскудения родной природы, умилялись кинофильмами о волках-вегетарианцах или неповоротливых, добродушных медведях.
Мерой человечности в этом нереальном мире стало отношение к охоте. Охотится - человек сомнительных личных качеств, а если положительный персонаж, то обязательно осуждает охоту и пользуется любой возможностью своё осуждение высказать. Наверное, это закономерно - фантастический мир нуждается в фантастических эталонах. Вся эта фантастика исподволь подменяла собой веками отработанные принципы взаимоотношений человека и природы, она массово формировала у читателей своеобразное мировоззрение и распространялась всё шире. Когда моя собственная семья затрещала по всем швам из-за того, что жена, из животных знакомая разве что с болонками, стала доказывать мне недопустимость охоты, а на любые возражения отвечать истерикой, я понял - во всём этом необходимо разобраться до конца. И засел в библиотеке. Изложу здесь историю вопроса так, как она открылась мне при анализе публикаций последних двадцати пяти лет.
Общеизвестно, что последствия человеческой деятельности ныне стали сравнимы по масштабам с самыми грозными явлениями природы. Переход этот произошёл скачкообразно и во многом оказался для человечества неожиданным. Когда стало ясно, что строить взаимоотношения с природой на прежней основе «покорения» и «завоевания» уже нельзя, в разных направлениях начался поиск новых путей развития. В нём, наряду с технологами, медиками и так далее, приняли участие и деятели культуры, которые построили и с тали пропагандировать свою концепцию, которую я назвал бы «теорией всемогущей доброты». В общих чертах, суть её состоит в следующем.
Человек – такое же дитя природы, как птицы, звери, растения и не ему решать их судьбу. Природа неплохо обходилась без человеческого вмешательства миллионы лет – обойдётся и дальше. Жизнь каждого живого создания священна, долг человека, как старшего, разумного, брата, осознать это, проникнуться добротой к «братьям нашим меньшим» и окружить их заботой. Всё зло, причинённое природе – следствие дефицита доброты, нежелания человека понять жестокость и пагубность своих действий, поэтому главная задача настоящего времени – воспитать молодёжь в духе любви и уважения ко всему живому. Доброта – главное мерило человека, можно быть спокойным за ребёнка, который с любовью относится к котёнку или щенку. Доброта, гуманность – гарантия процветания человечества и путь ко всеобщей гармонии, она спасёт всех животных и отведёт угрозу атомной войны. Доброта – это интуитивное чувство, которое выше логики.
Возникновение такой системы взглядов было обусловлено рядом объективных причин, не случайно она практически одновременно распространилась во многих странах.
Доброта, понятая как невмешательство, как безоговорочное признание права на жизнь за каждой особью любого вида, отказ от причинения страданий всякому живому существу, всегда была неосуществима в реальных исторических условиях, тем не менее, теперь её возвели в ранг категорического императива, что сразу сделало зарождающуюся концепцию идеалистической. Надо признать, основоположники «теории всемогущей доброты» были идеалистами и в другом смысле: они искренне стремились к достижению самого гуманистического идеала – к гармоническому сосуществованию на планете всего живого, однако то, что, пропагандируя свою теорию, они не сочли нужным глубоко изучить современную ситуацию, привело к ряду печальных последствий, некоторые из которых широко известны.
Например, кампания по идеализации волка. Она стала следствием нечёткого разграничения его реальной роли в природных и антропогенных ландшафтах и причиной, ограничившей, местами даже запретившей, охоту на него. Результатом стал резкий и повсеместный рост численности этого хищника в конце прошлого десятилетия. По официальным оценкам, только в сельском хозяйстве потери от волков составили в 1978-м году 70 миллионов рублей. Государство было вынуждено ассигновать крупные средства на уничтожение «серых санитаров».
Другой пример – история Берберовых. Вкратце напомню, что речь идёт о семье бакинцев, вырастившей льва. Случай этот ярко иллюстрировал одно из главных положений «теории всемогущей доброты» - «животное понимает доброту, какое бы дикое оно ни было», потому предостережения специалистов замалчивались, зато эксперимент широко рекламировали в печати, на радио, в кино. Как-то ночью, отдыхая после очередной киносъёмки, лев выбрался на улицу прогуляться, изрядно перепугал позднего прохожего и был застрелен прибежавшим на крики милиционером. Общественность тогда милиционера бескомпромиссно осуждала.
Несколько авторитетнейших деятелей культуры и искусства разыскали и приобрели для Берберовых ещё одного львёнка. Они были уверены в случайности происшедшего и сочли необходимым продолжить эксперимент, ярко демонстрирующий всемогущество доброты. Кончился он гибелью мальчика Ромы и тяжёлыми ранами у его матери. После трагедии появилось множество статей, авторы которых выясняли, был ли виноват лев в происшедшем, делали не очень доказательные предположения о кознях злоумышленников, но только статья В.М. Пескова «Урок» подводила к мысли, что наше, человеческое, понимание доброты имеет строго определённые пределы применения и что даже для доказательства самой красивой теории искусственно раздвигать эти границы недопустимо.
Отношение к охоте строилось на тех же принципах, что «волчья» и «львиная» эпопеи: с одной стороны, «природа сама разберётся!», с другой – «доброта и только доброта!». Позиция противников охоты, при поверхностном взгляде, логична и очень привлекательна своей доступностью и внешней гуманностью. Охотничья страсть объявляется пережитком, ибо животных становится всё меньше, а охотников всё больше и, если не положить этому конец, они уничтожат всё живое. Доказательство тому – почти полное отсутствие дичи вокруг крупных городов. Охоту всё чаще отождествляли с убийством, эти слова всё чаще употребляли рядом, а со временем кое-где докатились и до сравнений охотников с гестаповцами.
Примечательно, что попытки решить экологические проблемы запретом охоты случались и раньше – слишком уж вредной представляется она человеку неискушенному. Так, в Беловежской пуще более столетия назад поставили интересный эксперимент. Взяли под строгую охрану оленей, зубров, лосей, завезли ланей – и вскоре добились умопомрачительных, как поначалу казалось, успехов: к 1907-му году в пуще обитало по 5000 оленей и косуль, 1250 ланей, 700 лосей, более 600 зубров. Прокормить такое количество живности пуща, естественно, не могла. Что сделали бы Вы, читатель? Организовали заготовку и подвоз кормов, правильно? Решение неоригинальное. За 15 лет затраты на искусственную подкормку были увеличены в 27 раз, однако в ответ на заботу животные успешно плодились и вскоре опять ставили незадачливых экспериментаторов перед выбором – допустить массовую гибель подопечных или до бесконечности увеличивать расходы на корма. К 1914-му году животные полностью уничтожили подлесок и подрост, поставив Беловежскую пущу на грань уничтожения, начались вспышки эпизоотических заболеваний, деградация массива и вырождение зверей.
Таким образом, много лет назад было на практике показано, что в современных условиях идиллии нереальны, надо заботиться об изъятии, тем или иным способом, естественного прироста популяций. Подобные истории неоднократно происходили и в других странах, описание их есть в большинстве справочников по охране природы – жаль только, что люди, нападавшие на охоту, не утруждали себя знакомством с этими источниками знаний.
Подобное случается и в наши дни. Из недавних отечественных примеров можно вспомнить случай на острове Джарылгач в Чёрном море, о котором первой поведала нам «Неделя». В статье говорилось как, стараниями бескорыстных энтузиастов, на острове был посажен лес, куда потом завезли 13 оленей. Окружённые любовью и заботой, животные размножились, число их перевалило за четыре сотни. Затем автор, не дав членораздельного разъяснения, сообщает, что остров передали обществу охотников. Далее – по знакомым рецептам – гремят выстрелы, льётся кровь… Зимой часть оленей от такой жизни перешла по льду на материк, где была перебита браконьерами. Автор статьи обрушивает свой гнев на охотников – это они не накормили, не удержали, не уберегли! А можно было организовать собственный национальный парк, куда трудящиеся ездили бы любоваться дикой природой и который бы успешно самоокупался.
Не знаю уж, как представляет себе автор национальные парки, но с некоторыми обстоятельствами он явно незнаком. Так, если даже считать искусственные насаждения выжженной солнцем Херсонщины полноценной оленьей стацией и поделить указанную в статье площадь лесов острова на допустимую плотность оленьих популяций, получится, что остров мог прокормить не 400, а только 20 (!) оленей. При чём здесь национальные парки? Речь могла идти только об оленеводческой ферме, рассчитанной целиком на привозные корма. Тогда откуда там охотники? Ферма – это из области животноводства, имеющего несколько иные задачи, чем охотничье хозяйство. Конечно, охотники оказались не на высоте – им следовало хорошо взвесить свои возможности, прежде, чем брать на баланс солидное стадо, но всё-таки не они сосредоточили в неподходящих угодьях четыре сотни оленей. Это сделали очень доброжелательные, но не очень компетентные, природолюбы.
Самое удачное место в той статье «Недели» - название. «Урок не впрок». Вот уж точнее не скажешь!
Теперь давайте попробуем разобраться в доводах сторонников разумной охоты. В тех или иных угодьях может нормально существовать вполне определённое количество животных. Если их становится больше допустимого, наступает перенаселение, которое нарушает естественное равновесие и приводит к голоданию, болезням, падению численности. Нагрузка на угодья при этом снижается, они восстанавливаются и поголовье начинает нарастать. Эти колебания – волны численности – в природных, т.е. ненарушенных человеком, ландшафтах служат одним из механизмов приведения плотности популяций в соответствие с ёмкостью угодий. С приходом человека меняется характер самых фундаментальных природных связей. Мы поставили себя вне конкуренции с другими биологическими видами, мы присвоили себе небывало привилегированное положение, от которого не собираемся отказываться. Покажите мне человека, который бы всерьёз предлагал отказаться от промышленности, земледелия, медицины – словом, от всего того, что выработало человечество в борьбе за существование!
О браконьерстве в Африке, о спекуляции слоновой костью слышал сегодня каждый, а вот про то, что к концу этого столетия площадь национальных парков Африки уменьшится вдвое знают значительно меньше людей. Решая проблемы перенаселённости, правительства вынуждены будут сокращать площади, занятые животными, чтобы избежать массовой гибели людей. Это значит, что в ближайшие годы будет отстреляна половина слонов, носорогов, жирафов – и неважно, кто нажмёт на спусковой крючок – богатый любитель риска или государственный служащий, которому придётся заплатить за работу. Этих животных убьёт человек, само его присутствие, его особое положение. Вот какова сила нашего вторжения в природу!
Одно из последствий такого вторжения – изменение характера волн численности, которые в освоенном человеком ландшафте приобретают катастрофический размах и могут угрожать самому существованию видов. Мы сегодня вынуждены помогать природе найти какие-то новые формы равновесия взамен необратимо нарушенных человечеством. Искусственное регулирование численности животных уже неизбежно, потому, что если не стабилизировать численность популяций на уровне, не превышающем ёмкость угодий, могут последовать катастрофы непредсказуемого масштаба.
Таким образом, получается что-то непонятное – регулярное изъятие необходимо, а охзота, по уверениям её противников, недопустима… Что-то явно не так! Сейчас это противоречие пытаются разрешить, противопоставляя любительскую охоту промысловой, утверждая, что весь необходимый отстрел должны проводить не любители, а промысловики. За недостатком места, не буду углубляться здесь в разбор этого предложения, скажу только, что истинные причины его не имеют отношения ни к охоте, ни к природе в целом. Просто есть две организации, одна из которых ведает промысловой охотой, а вторая – любительской. И вот эти две организации делят сферы влияния. Одним повезло больше, они оказались ближе к средствам массовой информации и сумели достаточно громко обругать своих конкурентов, другим не повезло совсем, они не сумели прорваться к микрофонам, чтобы дать свою оценку деятельности противника. В результате читатель, слушатель, зритель видит борьбу за сохранение природы там, где имеет место всего лишь борьба за место под солнцем.
Что касается охотничьей стороны дела, приведу в пример Чехословакию, где всё хозяйство ведут исключительно любители – и которая считается мировым лидером в области охотничьего хозяйства. Охотники там – хозяева угодий, предъявляют иски любой организации, нанёсшей ущерб животному миру, сами определяют объёмы изъятия, оплачивают все биотехнические мероприятия – и плотность популяций дичи в угодьях близка к оптимальной. У нас же пытаются решить все проблемы драконовской системой запретов, но добились пока только того, что животные остались без хозяина, истребляет их кто угодно – в первую очередь промышленные предприятия – и во многих угодьях дичи в десятки раз меньше, чем могло бы быть.
Оценка воспитательной роли охоты всегда была одним из главных рубежей этого противостояния. С первых выступлений противники охоты сводят её смысл к добыче животного, к убийству, по их терминологии. Философия охоты, действительно, сложна – любить животных, но убивать их… Ещё Виталий Бианки отмечал эту сложность, но, как тонкий знаток природы, чувствовал естественность этого противоречия. Он был истинный художник, реалист, а значит принимал явления во всей их совокупности, не пытаясь искусственно упрощать жизнь. К сожалению, следующее поколение писателей не устояло перед соблазном упрощения и уподобилось одному моему знакомому двоечнику, который упорно пытался разделить магнит на северный и южный полюса, пока не добился того, что он перестал магнитить…
Миф об ожесточающем действии охоты с нелёгкой руки таких писателей стал догматом, но если вдуматься, миф этот просто смешон. Общеизвестно, что охотниками были Лев Толстой, Тургенев, Хемингуэй и многие другие признанные гуманисты. Более того, многие упорные противники охоты в молодости вволю постреляли – парадокс из области психологии: старея, отпетые донжуаны становятся иногда самыми строгими моралистами.
Сама по себе охота не может ожесточать, ибо она является естественным состоянием, одним из факторов, сформировавших физиологию, мышление, психику человека разумного. Присмотритесь - немало детских игр построено на ситуациях типа «подкрасться», «поймать», «подкараулить», в которых непредубеждённый человек без труда узнает проявление охотничьего инстинкта. Никто не учит этому детей - они играют, сообразуясь со своей внутренней потребностью, со своей сущностью. Охотничья страсть - одно из наиболее глубоких и естественных свойств человеческой натуры, противники же охоты требуют отменить её, а необходимый отстрел поручить исключительно промысловикам, которые «занимаются не забавой, а важным делом». Эдакий отработанный технологический процесс, филиал мясокомбината на фоне идиллических картинок родной природы. Между тем известно, что многие охотятся до глубокой старости, черпая в этом занятии бодрость, подзаряжаясь энергией и здоровьем. А работа забойщика на мясокомбинате сопряжена с такими нагрузками на нервную систему, которые непосильны для большинства людей. Медики знают, что существует целый ряд психических расстройств, характерных для лиц этой профессии.
Отстрел зверя - мгновенье, миг, которому у охотника предшествуют недели подготовки, часы, а то и сутки скрадывания или погони, эмоционально насыщенные и полные физического напряжения. Есть основания считать, что именно эти переживания - охотничья страсть - защищают психику охотника от перегрузок, разрушающих здоровье забойщиков скота, а именно против охотничьей страсти направлены все разоблачительные стрелы. Странная какая-то разновидность гуманизма… Да и реальный промысловик очень отличается от рисуемого идеала - мне, например, не приходилось встречать более азартных людей.
Но если без охоты нам не обойтись, если весь мировой опыт доказывает, что с экологической точки зрения профессиональная и любительская охота тождественны, если, наконец, профессионалы, как и любители, подвержены азарту, то какой смысл во всех антиохотничьих потугах? Ради чего мы ломаем естественный ход вещей - ради слепого преклонения перед любой непроверенной теорией? Да сколько же нас ещё учить-то надо, чтобы дошло наконец?
Эмоциональное воздействие охоты - в первую очередь любительской - прямо противоположно живописуемым кошмарам. Не верите? Давайте разберёмся.
Хирургу противопоказано работать кувалдой, снайперу запрещается поднимать груз более трёх килограммов, гурмана доводит до обморока вид заводской столовки, где посетители мажут хлеб толстым слоем горчицы да ещё и присаливают для остроты. Дело в том, что органы чувств, как, впрочем, и любая саморегулирующаяся система, самопроизвольно настраиваются на самый сильный из повторяющихся сигналов. При этом падает восприимчивость к более слабым раздражителям, они могут вовсе оказаться ниже порога чувствительности и как бы перестать существовать для огрубевшего восприятия. Присмотритесь как-нибудь к отдыхающим на лоне природы - практически в каждой компании на полную мощность орёт магнитофон. Люди просто не умеют «сменить волну», перейти к восприятию шороха листьев, щебета птиц после грохота и суеты, которыми была наполнена рабочая неделя. Очарование природы ниже уровня их смещённого восприятия - и они инстинктивно включают музыку, стремясь заполнить кажущуюся пустоту раздражителями привычной силы. Человек, при всём его совершенстве, неспособен быстро переходить от жёсткого воздействия к восприятию более мягких сигналов - а мы окружили себя раздражителями такой мощности, которые глушат естественные человеческие эмоции - сострадание, любовь, даже страх.
Можно ли представить себе, что вышедшие из Эрмитажа или из библиотеки люди станут вдруг крушить витрины и переворачивать автобусы? А вот после выступлений рок-звёзд такие эксцессы в порядке вещей. Я не призываю запретить рок - взрослый человек вправе сам выбирать для себя комфортный уровень восприятия (в той мере, конечно, в какой его увлечение не мешает окружающим), но такой выбор не должен быть слепым - каждый вправе знать, что он выбирает и от чего отказывается. Сейчас во всём мире растёт число нервных расстройств, нарастает одиночество, всё чаще неудовлетворённость в сексуальных отношениях, всё больше беспричинно агрессивных людей. Что это, как не расплата за тот мир жестоких раздражителей, который мы создали вокруг себя в погоне за примитивно понятым комфортом?
Охотники имеют дело с животными, которые живут в естественном диапазоне чувствительности. С обычной для города чувствительностью в лесу делать нечего, там необходим совсем другой уровень восприятия. Горожанина, даже крадущегося, зверь в лесу слышит за километр и уходит, или просто затаивается, ожидая пока это пыхтящее, топающее создание не скроется вдали. Большинство ленинградцев считают, что вокруг города животных нет - считает именно потому, что неспособно их увидеть. А между тем, снимки, которыми сопровождена эта статья, сделаны в часе езды от Ленинграда.
Таким образом, охотник не может слишком отрываться от естественного уровня восприятия, а именно на этом уровне действует большинство нормальных человеческих качеств - сострадание, нежность, уважение к родителям и многие другие, жалобы на дефицит которых сегодня приобрели хронический характер. Другими словами, охотник, благодаря своей связи с природой, подвержен ожесточающим воздействиям значительно меньше, чем средний современный человек. Уверен, милицейская статистика могла бы подтвердить этот вывод, а пока она закрыта, я провёл собственное исследование, которое полностью подтвердило мои предположения.
Что касается утверждения противников охоты, что на современном этапе природа и так подвергается непосильному антропогенному воздействию и никакой охоте не остаётся места, можно возразить: в той же Чехословакии, при таком же, если не большем, развитии промышленности, при вдвое большей, чем в Ленинградской области, плотности населения, всё-таки налажено охотничье хозяйство - образцовое, лучшее в мире. Не охоту надо запрещать, а переходить в промышленности на менее опасные технологии и развивать хозяйство, которое у нас в стране, во многом благодаря успехам антиохотничьего движения, почти не ведётся. Попытки такие были, давали они блестящие результаты, но каждый раз проваливались по далёким от охоты причинам.
Есть ещё сторона человеческого вмешательства в природу, которая касается абсолютно всех - я говорю о качестве сельхозпродукции.
Охота - чуткий индикатор общего состояния природы. Животные - неотъемлемая часть сложнейшего природного комплекса, сложившегося за многие тысячелетия эволюции. Любые неблагоприятные изменения в этом комплексе сразу сказываются на их численности - а, значит, и на состоянии охоты. Когда лет двадцать назад во всём мире стала падать численность некоторых видов зверей и птиц, наиболее подверженных действию ядохимикатов, первыми обратили на это внимание именно охотники. В той же Чехословакии, где они фактически были хозяевами дичи, охотники стали регистрировать все нарушения и предъявлять иски предприятиям-отравителям. У нас же из охотников сделали громоотвод для возмущённой общественности. В результате чего в Чехословакии и зверя много, и овощи съедобные, а у нас многие угодья до того отравлены, что охота отпала сама собой - никакой дичи там просто не выжить. Вряд ли люди, четверть века назад объявившие охоту виновницей всех бед, могли предположить, что они подыгрывают мелиораторам с их дорогостоящими, губительными для природы, проектами, Минводхозу с его плотинами, производителям ядохимикатов и небезопасных удобрений. Вряд ли им даже в кошмарном сне могло привидеться, что своей кипучей активностью они обрекают собственных детей и внуков пить отравленную воду, есть овощи, перенасыщенные нитратами, пестицидами и прочей гадостью.
Географию мы уже переделали, климат изменили, народы перетасовали, теперь вот реки поворачиваем и человека совершенствуем. А благодетели-новаторы следуют один за другим - умные, энергичные, в глазах молодой задор, в руке мастерок, позади урчит мотором грузовик с соратниками, полными благих намерений. И у каждого свой абсолют. У одного - технический прогресс. У другого - объёмы мелиорации. Третий Америку догоняет, четвёртый всё вокруг автоматизирует и компьютеризирует… А кто-то борется за доброту, всемогущую доброту, которая, разумеется, панацея от всех бед.
Все эти прогрессивные товарищи неразличимо похожи друг на друга тем, что многноцветье мира упорно сводят к примитивным схемам, строят жизнь, похожую на шахматную доску с её стопроцентной определённостью и полным отсутствием оттенков - только чёрное и белое. Белое - это они, чёрное - все остальные, но с такой частотой фигуры меняются местами, что уж и непонятно, кто есть кто - только изумление осталось и рябь в глазах от непрерывной смены цветов. И, одурев от этого мелькания, тоже начинаешь искать свой абсолют - рыжий, что ли? Тоже хочется в прогрессивные!
Наш век - век «измов». Чего здесь только не встретишь - и кубизм, и нудизм, и авангардизм… А что если к реализму обратиться, хоть некоторые теперь и стали ругаться этим словом? Ведь неплохое понятие! Найдётся в нём место и техническому прогрессу, и традициям, и многоцветью, и шахматной доске, и прощению, и возмездию, и компьютеру… Может, тогда и не придётся так старательно душить оппонентов? Может, перестанут, наконец, с таким маниакальным упорством воспитывать доброту на оторванных от жизни примерах? Может сообразят, что основа всего - природа и больше, чем она может дать, не возьмёшь, как заводы ни совершенствуй. И что дать она может лишь то, что называется естественным приростом. Скажем, прирастает на гектар леса кубометр древесины - кубометр и возьми, а всё, что сверх - грабёж. И с концессиями поосторожнее обращались бы, ведь бывало уже, что разрекламированные прибыли девались непонятно куда, а оставшемуся на очередном пепелище оставалась изуродованная земля, да обязательства по долгосрочным договорам.
Нет, определённо, реализм сулит значительные выгоды по сравнению с нашим истерическим шараханьем - так, может, и его, наконец, попробуем возвести в абсолют?
Послесловие.
Давно уже один редакционный начальник сказал, что подобный материал никогда не будет напечатан для широкого читателя, и со временем у меня появилось подозрение, что он знал о чём говорил. Не первый день читаю журналы, представляю, как можно выгодно подать единомышленника и «подставить» оппонента, как обеспечить победу «своему», не нарушая у читателя иллюзии о равноправии спорящих на журнальной полосе. Но ведь даже этого не было! Просто оседали в редакциях десятки статей, авторы которых пытались писать об охоте без озлобления. И мои статьи оседали. Два года при застое, пять - при гласности. Думаю, за много лет это первая публикация такого рода, с которой сможет ознакомиться широкий читатель. Очень хочу надеяться, что это не случайность, а начало диалога.
1990.
P.S. Со времени этой публикации многое изменилось, однако, диалога так и не последовало. Просто умер основоположник антиохотничьего движения, несколько десятилетий жёстко контролировавший у нас в стране все материалы природоохранно-охотничьего направления, известный детский писатель, лауреат, которому мы много раз безуспешно предлагали встретиться в открытом споре - и явные антиохотничьи выступления, открытые агрессивные нападки на охоту разом исчезли, рассеялись, как утренний туман. Вполне понятно - если уж сам профессор Мориарти всей этой кампании много лет уклонялся от прямого спора, предпочитая действовать окольными путями цензуры, то его кордебалет тем более неспособен предъявить в защиту своей позиции никаких убедительных и научных доводов. Казалось бы, всё прекрасно, справедливость восторжествовала - но вместо удовлетворения чувствуешь только горечь. Слишком разрушительные последствия в общественном сознании - а через него и в хозяйстве страны - оставили давние эмоциональные выступления антиохотников, долго ещё будет ощущаться пагубное влияние десятилетий их безраздельной власти.