Когда я учился в университете, разрешалось курить в туалетах. Разрешалось зайти нервно после последней пары или вальяжно перед первой, встать у окна с заглохшим вентилятором из sixties, повдыхать свой любимый опилочный дым и внести свой скромный вклад в геологические наслоения раздавленных бычков научных школ и поколений.
Там можно было оказаться в одно время с профессором — твоим лектором — или с доктором — наук, понятно — или с кандидатом, ну, или с обычным одногодкой-лаборантом — здесь все были равны, как в бане. Здравствуйте, добрый день (или «Привет!», если профессор фамильярен), всем тут уже есть 18, все мужики (хоть почти никто и не служил), и можно испепелять бумагу и табак спокойно / медленно, неспешно и не тайно, как еще совсем недавно ты делал дома перед школой, выдыхая в приоткрытое окно.
Я помню этот моумент с отчетливостью джпега — как внезапно я перестал быть школьником и стал студентом. Как, скрипя, тяжеловесно повернулась огромная телескопическая труба моего будущего — всего на пару градусов, но достаточно, чтоб вместо пыльных строек, интерьеров казарм, а также перспективы пасть жертвой дедовщины я стал видеть: просторный двор, кирпичный дом, мусорный бак, железный лист, металлическую сетку, бычок, еще один—
Нефильтрованное солнце ранних двухтысячных бесцеремонно освещало желтоватый подоконник, мокрую раковину, зеркало, кафель в зеркале и на фоне кафеля дружественную фигуру с сигаретой. «Доброе утро!» — тепло приветствовал меня профессор кафедры физической химии, действующий академик РАН, ученый с мировым именем, знающий все о свойствах материи, но не способный уберечь меня от сердечных ран и других неизбежных юношеских кровопотерь.
Моя электричка двигалась плавно по горячим мягким рельсам, сама — как будто — проделывая в бескрайней поверхности подмосковной промзоны светящуюся тоненькую колею: Подольск-Москва, пот скользк, мозг сварен. На вокзале открывались кротовые норы, развязавшийся шнурок терялся в топоте многотуловищного пассажиропотока. За грохочущими железными щитами в тоннеле между «Спортивной» и «Университетом» ложились спать ночные эльфы, брели бескрайние колонны гномов и осторожно двигались маленькие отряды хоббитов, освещая себе путь в темноте Древлепущи портативными фонариками. Я спал внутри мчащегося поезда, свесив голову к коленям, болтая висящей головой перед густой угрюмой чащей джинсовых ног, разноразмерных рук, заправленных рубашек и неспокойных пальцев. Рядом со мной без движения сидел полурассыпавшийся скелет — он ехал до конечной, не реагировал на просьбы освободить вагон и исчезал в депо.
Когда я учился в университете, общепринятый уровень громкости танцевальных миксов был чуть ниже, концентрация угарного газа в некоторых регионах была чуть выше сегодняшних значений, и кубы тумана двигались над Среднесибирским плоскогорьем, пропуская сквозь себя басы сельских дискачей. Содержание железа в фотосфере Солнца было почти таким же, часы на орбите Земли точно так же спешили, а внизу, в скрытой под циклоном прослойке креативного класса, лежало столько же — если не больше — принципиальных политических разногласий.
Разрешалось курить в туалетах и в тамбуре между стеклянными входными дверями, худо-бедно продуваемом кондиционерами из nineties. Я стоял там у стеночки, найдя место с идеальным балансом теплых и холодных струй воздуха, раздувал свой огонек и наблюдал за изменениями в атмосфере. Синий скайлайн столицы постепенно отделялся от чуть менее синего неба, в скосах мансард «Алых парусов» и в окнах районного военкомата отражалась макушка встающего солнца, лез в гору самосвал, крутил педали велосипеда невеселый пришелец-гастарбайтер, и вслед за ним, как на ниточке, прокатывались над надтреснутой проходной белые рыбы-облака. Все.
Шел 2003-й, многие были живы, многое было можно, издалека, с волжской кручи, спускался банный дым, по длинному прямому коридору наследия ЮНЕСКО начинали бежать навстречу друг другу двое влюбленных первокурсников, ускоряясь и пролетая одинаковые конструктивистские окна, по мере ускорения теряющие цветность и превращающиеся в строительную пыль, как кадры архивной кинохроники.