И косило меня, как травушку, и ломало, как сухой прутик, и от стены к стеночке бросало, и земля уходила из-под ног моих.
И казалось мне – переживу! Всё переживу, не сдамся.
Так и вышло.
Дописала я судьбу лихого да Лукавого, да швырнула его с высот, на которые он века карабкался, в бездонное подземелье.
Тем и закончила Вторую Книгу трилогии своей про руины, оставшиеся от светлой, чистой Империи добра и любви к людям – Родины нашей, нелюдями преданной. России, значит. Советского Союза, если кто не понял.
Но не зря говорят, одного черта выгонишь, на его место шесть явятся. И потому молитвенного служения – не прерывать. Да что-то, видимо, не так пошло.
И вот, поставила я в "Финале Подручного" последнюю точку, порадовалась тихо. И так случилось, что в тот самый день сахар нам привезли из интернет-магазина по кличке "Окей".
10 кг песка.
Только не песок это оказался, а камень.
Я как схватила мешочек с полу-то, да так и села. Словно снова ударила меня та машина, от которой уже год и четыре месяца отойти не могу.
И легла я, и света белого не вижу, и выкручивает боль всю мою правую сторонушку – от головы до ступни, – как мокрое белье злая прачка. И душно мне стало…
И не чувствую ничего, кроме страшной этой боли, а она, как и в тот осенний золотой вечер, особенно руку правую да два ребра под ней жжёт огнем нестерпимым, и растекается он по быстрым ноженькам моим.
Кое-как добралась я до дивана – спасибо, супруг помог. А его накануне тоже совсем уж непонятная хворь скрутила. Никогда ее у него не было. Но он терпеливый да молчаливый. Одно слово – мужчина.
Помог, окна распахнул, лекарство, хранимое по отсутствию в российских аптеках, на части поломал, третиночку мне дал.
И баллончик с нитроглицерином в ладошку мне засовывает, на крайний случай.
А я вдруг как закричу – прорвалось, не удержалась:
– Победил!
И чувствую, лицо стало мокрым-мокрым, словно его поливают чем-то, раствором каким-то… А признаться самой стыдно: не раствором, слезами горючими.
– Нет, – говорит мой. – Не победил. Мы его уложили на века вечные спать. Это так, отрыжка его отдается!
– Нет, – реву я. – Нет! Я один абзац, предпоследний про Малыша, за которым он гонялся, не вы-ри-со-ва-ла! В две с половиной строчки титульным шрифтом пометила, чтобы не забыть. И пошла дальше. Потому, что спешить надо было.
– Куда спешить? – спрашивает супруг мой любезный.
– Да чтобы точку поставить на судьбе Лукавого. Это главное для меня тогда было. И долго шла я к этому! И туда дорога вдруг открылась. И надо было спешить.
– Так успела!
Может, и правда, успела? Две с половиной строчки-то всё-таки вбила про Малыша. И хоть мало, но навеки пометила. И книгу – вторую из трех – закончила, как надо.
– Успела! – говорю и смеюсь…
Три дня ни говорить, ни лежать, ни сидеть не могла. И обратиться не к кому. Врачей-то у нас в граде-Питере давно не стало. С тех пор, как последние мудрые ушли – Углов Григорий Федорович да Бехтерева Наталья Петровна.
Они бы объяснили, почему тогда мне пять чертей рогатых на Фонтанке встретились, да наземь так швырнули, что вот уже почти полтора года с того Хеллоуина распроклятого, а я всё – птица раненая.
А тут вот, на третий день после мешка с этим песком-сахаром вдруг проснулась, села, смотрю, а между клавой и монитором – подснежник лежит.
Пушистенький, еще и бутончик-то не раскрывшийся, а по золотому белым отливает, просто светится в полумраке-то. Так рано было, что в комнатах еще темненько, по-ночному. А его видно.
Смотрю и глаз не оторвать. И не шелохнуться. Словно чудо увидела. Словно положил кто мне отвод от боли-беды.
Со дна давнего моего детства достал цветок этот, которому я в 6 лет, как увозили нас с Аллах-Юня, кричала в горы наши золотоносные:
– Я вернусь к вам, подснежники! Я вернусь!
Любила я их за живую редкую неброскую красоту и понимала, что больше никогда не увижу.
Кричала, слушала гулкое эхо, разносящее моё зыбкое обещание по заснеженным горам, и надеялась, что услышат они под снегами метровые, обязательно услышат, даже если меня не будет.
– Я вернусь к вам, подснежники!
...Долго смотрела я на этот бутончик. И легко мне вдруг стало. И вспомнила я детство, когда никого не боялась, ни с кем не воевала и любила только тайгу, горы да вот эти пушистые подснежники у края Тихого океана, которые здесь, в Европах, люди сон-травой зовут.
Ольга Ланская,
Санкт-Петербург