Пробабке Шуре было за 90, она почти никуда не выходила. Так, в избе поралась да во дворе по хозяйству. И всё переспрашивала:
- Ты чего там гутаришь? А? Да чё орете-то на ухо, чай не глухая!
Пробабкой её не называли, а просто - баба Шура. И хоть она часто жаловалась на память, но хлеб в печи пекла найвкуснейший. Когда пригоняли стадо, и каждая коровка заходила в свою калитку, мы возвращались с пляжа уставшие и голодные.
- Баба Шура, есть хотим! - Горланили мы на перебой.
- Вам чего, картошечки или сала с луком? Вон помидоры собрала да огурчики. Хлебушко в печи подоспел.
- Хлебушка! Хлебушка! С молочком Зорькиным! - кричали мы наперебой.
- Ну коли с молочком, дожидайте, коровка-то ещё не доена. И уходила с ведром доить корову.
Тут и взрослые подтягивались, кто с коровника или поля колхозного, а кто с рыбалки. И пока женщины собирали ужин, дед Матвей брал гармонь, и с мужиками запевали казачьи песни. А наша весёлая орава, пока ждала от бабы Шуры вечернее парное молочко, слушала, затаив дыхание.
- Чёй-то пальцы плохо по кнопочкам бегают, - говорил наш дед, и, оглядываясь по сторонам, не смотрят ли сварливые бабы, доставал из-под лавки в траве бутылочку, делал несколько глотков, и снова все продолжали петь.
- Да что ты будешь делать, теперь в горле пересохло, - и делал еще пару-тройку глотков.
Тут баба Шура, подоив Зорьку, замечала дедовы глотки, и ну его тряпкой, тряпкой.
- Ах ты, паразит! Ах ты, окаянный! Не срамно перед детьми-то?!
Дед вскакивал, прятался за мужиками, отрывал от гармошки руки, поднимая их вверх и кричал:
- Сдаюсь, ей Бо, сдаюсь!
Баба Шура забирала бутылку и уходила в избу, с трудом поднимая ведро с молоком. Мы бежали за бабой Шурой, чтобы помочь. Всем наливали по большой кружке молока и давали четвертушку хлеба, и мы убегали на бревнышки, где были наши посиделки. А дед тут же, как уходила баба Шура, веселел, приплясывал и доставал другой бутыль, ещё больше прежнего.
- Ну что, мужики, гроза миновала. Давайте все по стопочке, да по маленькой. За деток и женок наших, за дела справные да за песни русские.
И запевал, а все дружно подхватывали:
-Выйду на улицу,
Гляну на село.
Девки гуляют,
И мне весело...
- Ах ты, старый паразит! Какие тебе нонче девки, - тараторила баба Шура.
- Эй, мужики, а ну за стол, закусывать! - звали женщины.
- Вот женки-то у нас, не проведешь, всё видят, всё подмечают.
И шли под гармошку друг за дружкой в избу. Коли гости в доме - пир горой. Далеко за полночь заснули, кто где. Дошел до кровати - хорошо, не дошел - так на стуле за столом или на топчанчике.
А мы, дети, рады-радешеньки. Уж очень нам нравилось спать в коровнике на чердаке, где было полным-полно душистого сена и пахло молоком.
Забирались тихо, чтоб никого не разбудить. Кувыркались и охапками бросались тоже тихо. Даже смеялись беззвучно. А потом и засыпали.
Тут кто-то под утро встал «до ветру» да как закричит:
- Дети пропали! Ой, дети пропали!
Женщины повскакивали, по избе забегали, под кровати, под столы да под лавки заглядывают, одеяла да подушки переворачивают.
Мужики глаза протирают, что за шум-гам не поймут. Кто в слёзы, кто во двор, а дед - в сарай. Со вчерашнего не отошёл, ноги заплелись, перетянулся через ведро, да и упал ничком в коровий навоз. Шуму наделал, мы все на сеновале проснулись, перепугались. Спросонья думали, что домовой расшалился. Ведь как деда узнаешь, весь в навозе извалялся. Стоит, шатается да глаза протирает. А мы в крик:
- Спасите! Помогите!
А дед только глазами луп-луп! Наконец, и рот от навоза очистил, отплевывается да что-то с обидой непонятное выкрикивает.
Видать, русский язык-то позабыл, пока в навозе барахтался.
Тут на крики в сарай стали, отталкивая друг друга, ломиться все, кто уже проснулся. Увидев детей, обрадовались - нашлись пропавшие, а взглянув на деда - смеялись до слёз.
09.07.2016.