1
Эту историю мне рассказал давний знакомый Лев Кириллов на сентябрьском пляже Черноморского побережья, неподалёку от Геленджика. Лет пять назад мы работали в одном подразделении крупного треста и в тот период у нас были доверительные, можно сказать приятельские отношения.
Когда я перешёл на другую работу, наше общение прекратилось, а Лев остался в памяти волевым и успешным руководителем, твёрдо ступающим вверх по ступеням карьерной лестницы.
На курорте мы встретились случайно, и теперь я увидел его заметно поседевшим, постаревшим. Вспоминая былое, мы, как и прежде много говорили, смеялись, однако в его глазах то и дело мелькали беспокойство, неуверенность в себе, какая-то странная подавленность.
Часто он неожиданно обрывал нашу беседу и, замерев на полуслове, подолгу вглядывался в морскую даль. Было заметно, что недавние годы были для него не столь удачливы, чем уже отдалившийся период нашей совместной работы.
Отдыхал Лев с женой, высокой и статной дамой Еленой, лет около сорока. Пока мы общались, Елена дремала на шезлонге в трех-четырех метрах от нас, изредка поднимая голову и пропуская между пальцев пряди темных волос, щурилась лучам осеннего солнца. Иногда она вставала с шезлонга, величаво шла к морю и подолгу там плавала, по-собачьи подгребая под себя невысокую волну. Выходя из воды, она ладонями выжимала из волос влагу и окинув нас взглядом темных карих глаз, в котором секундная осторожность сменялась едва заметной улыбкой, шла к своему шезлонгу. Это была красивая женщина.
Лев был заботлив к ней, трогательно ухаживал, точно влюбленный юноша прислушивался к каждому её возгласу и часто покупал ей разные пляжные штучки. Было странно глядеть на его подбеленную сединой голову, то и дело живо оглядывающуюся на разносчиков фисташек, чуч-хелы, мороженого. Особенно же, когда Лев рассказал, что живут они вместе без малого двадцать четыре года и в будущем году у них «серебряная свадьба», юбилей.
Однажды вечером я видел их в кафе «Приморском»: столик на двоих, бутылка «Таманского белого», фрукты. На Елене было вечернее желтое платье с овальным вырезом на груди, приталенное, чуть выше колена, хорошо играющее шелковистыми тонами на её загорелом теле. В нем она казалась особенно выразительна в своей зрелой прелести.
– Я видел вас вчера в нашем кафе, жена у тебя красавица, – заметил я Льву на другой день. Здесь, на курорте, я видел её впервые.
– Спасибо, – скупо улыбнулся Лев и почему-то вздохнул.
Из рассказов Льва я узнал, что трест переживает далеко не лучшие времена. Что из-за недостаточного финансирования южные филиалы давно расформированы, и последние годы он вынужден был работать по командировкам в западном, центральном, а потом и восточном округах.
Не всё в порядке было и в центральном округе, где до недавнего времени работал Лев: неисполнение долговых обязательств, коммерческие риски, нужда. И конечно, это не могло не сказаться на его семейной жизни с Еленой.
Лев и раньше слыл знатным рассказчиком. На совещаниях излагал суть дела всегда грамотно, толково. А уж на отвлечённые темы, мог вовсе говорить часами, и не помню, чтобы кто-нибудь скучал, слушая его. И теперь, история серьёзно повлиявших на семейные отношения его деловых неудач, о которых он с волнением рассказывал всё подробнее, день ото дня занимала меня.
Приходили они на пляж обычно рано. Уже около девяти утра я заставал их на пустынном берегу: Лев плескался вдали водной глади, а Елена, стоя у самой едва волнующейся кромки прибоя, говорила по телефону.
– Утреннее совещание с детьми, – растирая полотенцем мокрое тело, улыбался мне Лев, как бы извиняясь за столь долгий разговор жены, – вначале напутствие старшей дочери – студентке, потом младшей, она у нас ещё школьница, осталась дома с бабушкой.
Выпив кофе и искупавшись, мы располагались загорать на шезлонгах, а Лев продолжал рассказывать о своих командировках, работе в московском подразделении треста.
…Мимо заборов больших строек, высоких кранов, я уже давно прохожу с волнением, – говорил он. – И дело тут не в боязни высоты. Правовая незащищённость, – вот главная причина тревоги строителей. Получив зарплату сегодня, никто и минуты не может быть уверенным, что получит её в следующий раз. К тому же который год дело у нас поставлено так, что никто не знает истинной стоимости того или иного вида работ. Расчёты здесь большей частью договорные, и обязательства по оплате весьма условные. Особенно если дело касается государственных заказов.
После твоего ухода меня перевели на строительство Инновационного центра в Воронеже. Проектная стоимость шестнадцатиэтажного комплекса – три миллиарда. При согласовании в правительстве области бюджет проекта урезали до полутора миллиардов, уменьшив высоту зданий до восьми этажей. Тендер же на его строительство наш трест выиграл с потерей ещё двадцати процентов от полутора миллиардов. Построили же мы этот комплекс на год позднее заявленного срока и более чем за два миллиарда! Дело то было политическое, увеличивать бюджет никто не стал, и мы заканчивали объект из ресурсов других округов да кредитов.
В итоге – сверкающий зеркальным стеклом, кое-как достроенный комплекс, тысячи недополучивших зарплату рабочих, несколько разогнанных полицией их забастовок с перекрытием улиц.
А как это складывается на личной жизни строителей, жизни их жён и детей, кому есть дело? Однако именно здесь я пережил нечто, решительно переменившее мои взгляды не только на целесообразность своих командировок, но и жизнь в целом… – вздохнул Лев и потянулся к карману пляжной рубашки за сигаретами.
2
…Недолго побыв дома после Воронежской командировки, я снова уехал в Москву строить медицинский Центр в районе «трёх вокзалов», – пустив струю дыма, продолжал Лев. – Как представителю среднего инженерного звена мне полагалось отдельная комната. И большую часть прошлого года жил в гостинице в подмосковном Пушкино, – с ярославского направления удобнее добираться до места работы.
Рабочий же персонал обитал прямо на стройке. В московском округе в основном работают мигранты из ближнего зарубежья. Им и за пределами стройки появляться нельзя – нелегалы. Живут обычно в подвалах, многоярусных вагон-бытовках, быт скотский, так что бастовать некому.
К Новому году основные работы Центра требовалось завершить, и на стройке кипела сумбурная жизнь. В зданиях заканчивались отделочные работы; разметая снег, размечали клумбы, тротуары, укладывали асфальт.
К тому времени у нас по зарплате имелись большие долги и все жили надеждой о выплатах к Новому году. За годы работы в тресте лучше других, зная здешний стиль и порядок оплаты, я сомневался в этом. И оттого, что непосредственно моим подчинённым накопилась уже приличная задолженность, раздражался и переживал.
Вечерами я звонил Елене, нервно рассказывал о своих делах. Моё раздражение подавляло её. Не замечая этого, я словно зараженный каким-то лихорадочным вирусом, много и даже с неким удовольствием говорил ей об этом, смакуя свои неудачи.
На 29 декабря было назначено последнее в году совещание, где, по мнению подрядчиков должно решиться большинство скопившихся финансовых проблем. Однако вести протокол приехал лишь зам генерального по техническим вопросам Кирилл Арбузов, что удесятерило мои нехорошие предчувствия.
Если ты помнишь, Арбузов никогда не имел отношения к властным рычагам треста. Обычно его присылают, когда нужно сгладить, а проще говоря «размазать» какой-нибудь остро выпирающий вопрос. В беседе он человек интересный, отзывчивый на разную порожнюю болтовню. В свободную минуту с ним можно посетовать на очередную неудачу отечественного футбола, обсудить городские пробки или ненужность столь плотной застройки Москвы. Но в данном случае, когда обстановка была накалена куда более насущными проблемами, каждое его пустое по сути слово болезненным эхом отдавалось в сознании каждого из присутствующих.
Того же, чьи уже только косые взгляды решают судьбы целых предприятий, Аларова, всё не было. А зря, я ведь тоже готовился к докладу, придумывал речь.
В этой моей речи торжествовал бы закон, праздновала свой день рождения справедливость. Глядя Аларову в переносицу, я бы говорил о масштабе выполненных здесь работ, напомнил, что аванс нашему филиалу был выплачен всего раз и эта сумма просто ничтожна в сравнении со сделанными объёмами. Ещё бы я сказал ему уже как мужчина мужчине о чести, поведал о чудовищной нужде наших рабочих, чьей-нибудь больной матери или рожающей жене. Наконец, я бы напомнил ему… что оттуда, (я бы качнул головой вверх) всё видно, и Там всё известно. И уже завтра… оплачен был бы университет моей дочери, погашен кредит, и стало бы абсолютно ясно, в каком платье Елене встречать Новый год, (том самом,ещё в октябре,мерянном в бутике «Университи».
Отсутствие Аларова настраивало на грустный лад. В слова Арбузова, что «завтра всем вам деньги упадут на счета», верилось слабо. Эту таявшую час от часа надежду я видел в большинстве глаз.
Совещание затягивалось. Заметив на столе приготовленные мною бумаги, Арбузов рассеяно полистал их, пытаясь сохранять деловое настроение:
– Вот, вы тут пишете, что в осях 16-18, вами были перенесены… Давайте после совещания, на обходе, мы поточнее перемеряем ваше перенесение. Кто у нас сегодня от проектного института? Вы не торопитесь?
– Торопимся, – голос откуда-то слева.
«Какой обход… я ведь надеялся сегодня вечером в аэропорту быть, хоть ночным рейсом улететь, ведь завтра уже 30-е декабря!» – кипело моё негодование.
Растерянной гурьбой мы шли сквозь толпы снующих без дела рабочих. В глазах всех тающая в безнадёге надежда на получение зарплаты, у вагон-бытовок стопки дорожных сумок.
«С Новым годом!» – важно кивая, приветствовал всех Арбузов.
«С Новым годом, товарищ начальник!– неслось отовсюду раболепное. – Когда же зарплата? Поезда, сегодня ведь уходят!»
«Кассир приедет к вечеру. Кто уезжает раньше, оставляйте прорабам информацию о себе, бухгалтер переведёт…» – невозмутимо отвечал всем Арбузов. Нервы у него стальные.
– Врёт! Не будет сегодня денег, – заговорщицки усмехнулся мне менеджер компании по наладке медтехники Алексей. Мы приятельствовали.
– Почему же?
– Взгляни туда, – кивнул он в окно в сторону въездных ворот. – Когда у рабочих предстоит зарплата, снаружи всегда дежурит УАЗ с нарядом полицейских. Нелегалы – их лёгкая добыча, и кто-то из здешних сдаёт. А сегодня там нет никого…
3
В гостиницу я пришел около четырёх.
– Доплачивать за номер будем? – передавая ключи, деловито осведомилась у меня дежурная на ресепшене. – У вас закончился оплаченный срок пребывания.
– Знаю, сейчас соберу вещи и уеду.
– Наш расчётный час – полдень. Придётся доплачивать, – нехорошо кивнула дежурная в сторону висевших над её головой часов. Всегда раздражала меня эта женщина.
– Я живу у вас более полугода. Заплатил вам в общей сложности сотни полторы тысяч… что, из-за этих трёх или четырех часов мне нужно было с дорожной сумкой плестись на совещание? Я же говорил вашей сменщице: в номере убирайтесь, сумку заберу после обеда.
– Нам нет дела до ваших совещаний, и сменщица мне ничего не передавала. У нас порядок, – с нарастающим от раздражения отвратительным московским акцентом, твердила эта белесая стерва.
– Порядок? У вас? – вскипала моя голова. – Идёмте в мой номер, я покажу вам, кое-что из вашего порядка: посмотрим на потёки с потолка, испорченные вещи. Может быть, мне обратиться в комитет по защите прав потребителей?
– Слесаря нужно было вызывать, – поостыла дежурная. Подобные угрозы порой и впрямь действенны в третьесортных гостиницах.
Пока она отвлеклась на телефонный звонок, я проскочил в свой номер. Не раздеваясь, раскрыл ноутбук и в очередной раз попытался забронировать авиабилет. Бесполезно. Большинство сайтов были если и не заблокированы, то в заказе билетов программы тут же висли, и оформлять возможности не было.
Захлопнув ноутбук, я пересчитал наличность, – что-то около двух тысяч. На банковской карте оставалось чуть более пяти. Сообразив, что в предпраздничные дни стоимость возрастает порой в несколько раз и Шереметьево отпадает, я засунул ноутбук в сумку и вышел из номера. Ехать придется поездом.
Дождавшись из-за двери коридора пока дежурная отвлеклась на разговор с другим постояльцем, я быстро прошел вестибюль и навсегда покинул эту гостиницу.
На Казанском вокзале творилось бог знает что. Казалось, пол-Москвы слилось в едином порыве: куда-нибудь ехать. Электронный билет приобрести было невозможно. Выстояв у кассы более двух часов, я услышал тот же ответ, что и всем: «билетов нет, ожидайте снятия брони или чьего-нибудь возврата».
Спустя час или полтора раздраженного ожидания, мне всё-таки повезло: за пару часов до отправления объявились несколько мест нашего направления: поезд фирменный, вагон купейный. Денег хватило впритык.
Купив билет, я с облегчением вышел перекурить на площадь вокзалов. По брусчатке разметало снег. Подтаявшая проезжая часть шумела слякотью под автомобильными шинами. На дальней стороне, у Ленинградского вокзала, высилась новогодняя ель – изящная, стильная, переливающиеся на ней гирлянды напоминали свадебное платье богатой невесты.
Впервые за день, позвонив жене, я доложил обстановку: Аларова на совещании не было, зарплате, соответственно, в ближайшие недели не бывать, (каникулы), билет купил на последние деньги, в кармане осталась лишь пара сотен.
– Ничего, – попыталась успокоить меня Елена. – Я получила аванс, у меня есть шесть тысяч, так что Новый год праздновать будет на что.
Но куда там! Влив в свои слова всё скопившееся раздражение, я прокричал ей в трубку:
– Что нам эти шесть тысяч! Даже недавним подрядчикам, которые работали в декабре, я должен почти семьсот. На прошедшей неделе здесь у знакомого на мелкие деловые нужды занимал двадцать. Обещал до Нового года вернуть…
– Успокойся, – севшим голосом пробормотала Елена, – может быть тебе выслать тысячу рублей? Через час-два они будут на твоей карте, поешь, купишь чего-нибудь себе в дорогу?
– Не нужно. Скоро отправление. Виноват сам, что до сих пор не уволился из этого треста. Прибытие поезда 31, в 11-30 утра.
– Тогда до встречи, – мягко, но подавленно пробормотала Елена. – Кофе где-нибудь выпей, это тебя всегда успокаивает.
– До встречи, – я отключил связь и тут же вспомнил, что хотел ей сказать что-нибудь ободрительное, тёплое. Ладно, дома расскажу…
4
– Я давно не ездил поездом, – на другое утро продолжил Лев, едва мы искупались. – Солнечный рассвет, южные степи, проносящиеся за окном станичные станции, – успокаивали, умиротворяли. Однако смог столичных проблем оставался висеть плотной тучей где-то над самой головой.
Мы пили чай с соседкой напротив, слегка взбалмошной дамой несколькими годами младше меня. Она рассказывала, что новогодние каникулы едет провести на курорте, – поправить здоровье, полечить нервы. Рассказывала, что жили с семьёй на севере, в Ханты-Мансийске, что в позапрошлом году неожиданно умер муж. Говорила, что квартиру на севере продала, купила другую в Москве – двухкомнатную, в хорошем районе. Устроилась на высокооплачиваемую работу неподалёку от дома, сын на третьем курсе военного училища, а дочь поступила во 2-й медицинский.
В её словах просматривалось невольное желание убедить и меня, случайного попутчика, что, невзирая на смерть мужа, в её семье всё идёт хорошо, правильно, даже чуточку лучше, чем с ним, вечно занятым высоким начальником в Ханты-Мансийске.
Я, естественно, жаловался. На зигзаги судьбы, финансовые трудности, свои тактические ошибки и прочее.
– Не переживайте, – успокаивала меня она, – такое со многими случается. Всё у вас наладится и будет хорошо.
На второй день пути я на станциях пил кофе, жмурился яркому солнцу и старался больше вдохнуть чистого и свежего воздуха. Земля, солнце и воздух почему-то всё больше напоминали мне о жене, детях. Их, как казалось мне, скучноватой провинциальной жизни, этим звенящим пустотой вечно солнечным южным дням, долгим закатам, и мне было грустно. Я догадывался, что мой внутренний багаж, равно как и багаж в моей дорожной сумке определённо их не развеселит.
Дома меня встречали тепло. Елена расцеловала, дети наперебой обнимали. Елена приготовила на обед разные мои любимые вкусности, и пока я нехотя ел, (отвык от домашней еды), рассказывала, что, этот последний день года у неё рабочий, но из-за приезда мужа отпросилась. Что к новогоднему столу всё закуплено, хотя и на этот раз он будет скудноват.
– Как год работали, такой будет и стол, что же тут поделаешь… – горько сказал я. Других слов как-то не нашлось. Сказать все теплые слова, которые за минувшие месяцы столько раз всплывали в голове, – и вовсе забыл.
Во второй половине дня я не раз набирал номера телефонов дочерних офисов нашего треста, вызнавал, пришли ли кому-нибудь на счета деньги. Выяснилось, что вчера, 30 декабря, многие компании расчет всё-таки получили. Это было раздражительно.
…А вечером мы праздновали Новый год… – характерно помолчав, продолжал Лев и опять надолго смолк. – Без друзей, без гостей, скромные праздничные закуски, телевизор... Елена к празднику надела видимо недавно купленные неброскую кофточку и темную юбку. Этот дешёвый и вовсе не праздничный набор одежды я видел на ней впервые, похоже, куплен был без постороннего глаза, самостоятельно, – блузка, и особенно юбка заметно её старили, принижали своей безвкусицей.
Умолк мой телефон – короткие поздравления близких родственников ещё ранним вечером, два-три случайных смс. Жене же то и дело сыпались звонки, послания веселеньких стихотворений, бодрящие напутствия, и всем она отвечала. Я замечал, что встречаясь со мной взглядом, Елена темнела лицом, а при вспыхивающем очередном сообщении её лицо оживало, веселело. И ко всем моим прочим раздражителям стала примешиваться ещё и ревность, – дескать, а здесь и не скучно вовсе, жизнь течет и без меня.
Ближе к полуночи мы всей семьёй фотографировались… После я не раз открывал папку с этими фотографиями: смущение, стеснённость дочерей, точно не знающих куда садиться, с какого блюда начинать, и нерешительность, угнетенность Елены. Её плечи были как-то очень уж покаты, будто оплывшие, а обычной её стати, будто не бывало.
Также мы сфотографировались вдвоём с Еленой: припухшее с дороги моё недовольное лицо, фальшивая полуулыбка, и тёмная тревога в её не очень уж тщательно накрашенных глазах и не идущей ей цветом помады поджатых губах.
5
Первые несколько дней нового года прошли в том же состоянии духа: раздражение из-за финансовой беспомощности, подавленность, и, словно приступивший к работе где-то в саду за нашими окнами бульдозер, глухо заурчавшая ревность.
2-го января позвонил Алексей из Медтехники:
– Летим с женой в Мюнхен, – радостно затараторил он. – Таможенную регистрацию прошли, через полтора часа вылет. Едем в Альпы, на лыжах кататься.
– Деньги вам перечислили?
– Да, конечно же, как обещали, 30 декабря.
– Рад за вас, – с трудом выдавил я из себя.
– А как твои дела? Вам-то заплатили? Какого числа в Москву прилетаешь?
– Из треста деньги на наш счет вроде бы не поступали. Хотя и не знаю. У нас ведь тоже могут врать. Из моего начальства никто на звонки уже дней пять, как не отвечает. Зато исполнители работ звонили и позавчера, и вчера, первого января: угрожающие новогодние поздравления. Так что совершенно не знаю, как быть: куда идти, куда лететь…
– Да, филиал ваш таков, куда ни кинь, всем должен… – беспечно засмеялся Алексей. – Ты уж особенно не бери в голову, отдыхай, каникулы ведь. Всё образуется, всё поправится.
«Поправится, образуется, кинь… Кого, собственно, кинь? Меня и моих подчиненных, с октября месяца работавших на этой больнице с восьми до восьми, включая порой и воскресенья?» – только за последний час, эта моя сигарета была пятой.
Слышавшая разговор Елена, заметила мне с грустью:
– Может быть, хватит депрессии? Сегодня вечером наши друзья Стас и Инна пригласили в свою баню. Пойдем?
– Нет. В гости нужно идти с хорошим настроением, подарками. А взять то и другое попросту негде. Сколько у тебя денег осталось?
– Две-три тысячи.
– Купим гостинцы, а завтра голодать?
На другой день, на отдых в один из наших санаториев приехали из Ростова-на-Дону мой приятель юности Сергей с женой и дочерью. Мы гуляли в парке, вспоминали молодость, смеялись. Сергей был в приподнятом настроении: вполуха слушая мои сетования на финансовые неудачи, он больше говорил о себе, недавно зарегистрированном собственном предприятии, материальном успехе: дела их явно пошли в гору. То и дело балуя покупками жену и приемную дочь, он назидательным тоном прибавлял мне:
– «Нужно бояться не больших расходов, а малых доходов». Знаешь, кто так сказал?
Вечером следующего дня они пригласили нас Еленой в ресторан. Громкая музыка, недоеденный антрекот, тот же самый скромный новогодний наряд Елены и безвозвратно успокоившиеся в красивой папке официанта две из трёх остававшихся наших тысяч.
Неловкость за неравнозначную оплату ресторанных расходов побудили меня спустя несколько дней пригласить Сергея с семьёй к нам домой. На занятые деньги мы накрыли стол, а гости в виде гостинцев привезли с собой литровую бутылку водки и шампанское. Но перед самым началом застолья мне из Москвы вдруг позвонил директор нашего филиала, сказал, что сейчас по своим делам вылетает в Минеральные Воды, и попросил вечером встретить его в аэропорту. Так что я не пил.
Сергей же, выпив несколько рюмок, много говорил: о необходимости ремонта в нашем доме, замены мебели, про рыбалку на Дону (терпеть не могу любую рыбалку), то и дело, подливая водку Елене. Жена его пила шампанское.
Напиваясь, Сергей говорил всё больше: ремонт, Дон, рыбалка. И когда подошло время ехать в аэропорт, я рад был их оставить.
При встрече директор рассказал, что привез с собой двести тысяч. Я отвез его в гостиницу, и в тот же вечер большую часть из них мы выдали подрядчикам, из тех, кто жил в нашем городе. Десять тысяч он отдал мне в виде аванса по зарплате. Живём!
Вернувшись домой ближе к полуночи, я в нашей прихожей застал до сих пор не уехавших восвояси гостей: грузного Сергея, неловко ловившего ступнями ставшие очень непослушными ботинки и продолжавшего бубнить что-то про раннюю рыбалку, его жену (тоже про рыбалку), и от желания спать растиравшую глаза их дочь. Наши дети уже спали.
Лицо Елены было очень бледно, раздражено и как-то потерянно. Не дожидаясь ухода с трудом выдвигающихся за дверные пределы гостей, она стала убирать стол, а я скоренько отвёз их в санаторий.
Ночью Елене было плохо: Сергей настойчив в своих тостах. И пока жена его пила шампанское, они выпили этот литр водки с Еленой на двоих, пополам. Ворочаясь в постели, я с ненавистью вспоминал ту минуту, когда на экране моего телефона вспыхнуло имя «Сергей. Колледж».
6
Из слов директора я, во-первых, узнал, что деньги нашему филиалу Аларов не перечислил. Во-вторых, что 30 декабря всё-таки перечислил, но основную сумму пришлось перевести на счета подрядчиков по долгам воронежского участка, а если быть точнее, деньги переведены банком по решению суда, так как счёт наш арестован. Также я от него слышал, (уже в-третьих) что «Аларов и суд тут ни при чем, просто в бухгалтерии по ошибке перечислили на банковские карты других сотрудников». При этом он не глядя в глаза, добавлял, что оставшиеся из причитавшихся нам денег, мы получим непременно, в ближайшие недели, и что было здесь правдой, не понять.
Спустя два дня я отвез его обратно в аэропорт: «бегающий» взгляд, пустые обещания.
С началом рабочей недели, созвонившись с коллегами, я стал гораздо ближе к той самой правде: за мои работы в медицинском центре деньги были перечислены-таки, хотя и в неполном объёме. Но так как других поступлений в филиал к Новогодним дням не было, большую часть суммы «раскидали» среди сотрудников головного офиса: директору, главному инженеру, главной бухгалтерше, её сыну, мастеру на одном из участков... А что осталось, директор привез нам.
Так что ехать обратно в Москву было не только не на что, но и незачем.
По окончании каникул Елена вышла на работу, а я оставался дома. Вечерами она приходила хмурая, обдавая меня новым запахом хороших духов, (подарок от коллектива), наспех целовала и быстро шла куда-нибудь – на кухню, в зал, в спальню, лишь бы не задерживаться возле меня и моей поднадоевшей истории столичного «кидалова».
В конце января она уже просила не упоминать при ней даже имен Аларова, и других, связанных с моей московской командировкой.
Наше безденежье сильно подавляло, раздражало её. В минуты, когда лицо её светлело, она оглядывала наши комнаты, мебель, и жестами дорожного регулировщика взмахивала руками, как бы направляя в сторону входной двери этот успевший стать раритетным транспортный поток: вереницу из всевозможных тумбочек, кухонной мебели, шкафа (заодно с телевизором), стульями и кроватями:
– И прав был твой друг Сергей, – говорила она. – Всё это нужно выбросить, сжечь, и купить новое. Мебель – хотя бы из Икеа, кухню новую заказать,… телевизор купить плазменный, вогнутый…
– Вогнутые телевизоры стоят от ста пятидесяти тысяч, – усмехнулся я, и в зеркале прихожей увидел свою кривую улыбку.
Заметив, что по ночам я стал храпеть громче обычного, а порой во сне и разговаривать, она перешла от меня спать в другую комнату.
Оставаться в бездействии и деловой неопределённости было невыносимо. Изучив странички сайтов с подходящими вакансиями в нашем городе, я всюду разослал своё резюме. Бесполезно. Даже на должности с ничтожной зарплатой в 13-15 тысяч приглашений не было.
На это обстоятельство я нередко жаловался Елене, детям, – осложняя обычные житейские процессы превратностями зигзагов судьбы. И первоначальное сочувствие их ко мне, и любовь, плавно сменялись неприязнью. Елена предлагала мне заняться ремонтом дома, – покрасить ворота, освежить стены, отремонтировать разваливающийся диван или хотя бы давно протекающий кухонный кран. И хотя для этого требовались незначительные денежные суммы, я и думать не мог ни о каком ремонте. Внутренне был к этому абсолютно не готов.
В начале февраля по моей просьбе младший брат пригласил меня к себе на работу подсобником плиточника. И наспех собрав так до конца не распакованную свою дорожную сумку, я выехал к нему в Ростовскую область. Дела этого я толком не знал, всё выходило неумело, плитка ложилась неровно. К тому же крепкие морозы и снежные заносы приостановили работу.
Спустя три недели я вернулся, с двенадцатью тысячами заработанных денег. Приехал поздно ночью, дети спали, глаза Елены были сонные.
– Как вы тут? Как дела ваши? Соскучилась? – спросил я, обнимая жену.
– Так ведь тебя не было всего три недели, я и соскучиться-то не успела, – вяло приобняв меня, ответила Елена и зевнула…
Лев глубоко вздохнул и надолго смолк.
Этот отрезок жизненного пути своей семьи он рассказывал мне почти весь день. Несколько раз мы прогуливались вдоль берега и незаметно выпили весь кофе из термоса. Елена большую часть дня дремала, едва ли слыша нас и практически не обращая на нас внимания.
Погода портилась. Поднялась волна, и из-за набежавших туч стемнело раньше обычного. Курортная жизнь затихла.
Ночью лил дождь.
7
На другое утро Лев плескался в море один. Небо было заволочено тучами, в прогнозах погоды на ближайшие дни – прерывистый дождь. И хотя вода в море оставалась теплой, волна была высока, и плавать я не решился.
– Елене нездоровится, решила в отеле поспать, – с трудом выбравшись из воды, сообщил он мне.
– Что с ней?
– Ничего особенного, просто слегка простудилась.
Чтобы разогреться, он пробежался вдоль берега: этакий чуть обросший жирком крепкий мужчина.
– Спустя ещё пару недель неопределённости я вышел, наконец, на новую работу: строить озеро, – продолжал Лев, когда мы оттащили свои шезлонги дальше от прибоя. – Работа была мне малознакома, тонкостей дела я не знал, однако предложение было единственным, а в общих чертах всё и так ясно: экскаватор, бульдозер, узбеки.
В удалённом предгорном селении знатный столичный господин приобрёл большой участок – с лесом, полями, берегом горной реки. И дело с рабочим названием «Фазенда» занялось: забор, дом господский, дом гостевой, веранда, аллеи, парковочные площадки, озеро.
– Сразу прошу усвоить, здесь вам не госбюджетный хаос, здесь есть хозяин, – принимая меня на работу, твердо сказал Валентин Валентинович. – И хозяин этот я!
В обиходе подчиненные звали его «Шефом», что вполне соответствовало статусу этого невысокого, но крепкого волей и духом человека.
Зарплату он назначил мне в двадцать пять тысяч, что было достаточно высоко с учетом зарплат нашей провинции, и ничтожно мало для потребностей нашей семьи. По причине удалённости селения от нашего города, мне приходилось рано выезжать и поздно возвращаться.
Уверено шагая по тропинке среди мелколесья, и обозначая границы будущего озера, шеф через плечо бросал мне распоряжения, я едва за ним поспевал. На обратном пути слегка заблудившись, мы пошли по другой тропинке, значительно увеличивающей границы озера: указания те же.
– Назад мы идем другим путём, – осторожно заметил я шефу. – Разница, сотни тысяч кубометров грунта. Куда вывозить его?
– Каким идти путем, здесь решаю я, – обернулся ко мне шеф. – А как озеро строить, решайте вы. Кто из нас инженер?
Увлеченный делом, я почти не вникал в домашние заботы и мало внимал настроению жены. Магазинов и столовых в районе строительства не было, и обед приходилось брать из дома. По утрам Елена готовила для меня что-нибудь из второго, овощи, хлеб, складывая всё в пластиковый контейнер. По мере материального обнищания, второе скудело, – чаще это был уже лишь обыкновенный омлет и хлеб. И когда однажды омлет оказался совершенно безвкусным, а хлеб черствым, вечером я заметил Елене:
– Сегодня мой обед приготовлен был очень уж явно не любящими ручками, омлет даже не посолила.
– У тебя соль есть в машине, сам мог посолить, – не глядя на меня, холодно отвечала Елена.
– Почему ты так со мной, за что? Я работаю ведь, устаю…
– Ну да, – нервно повернулась ко мне жена, – Пожалей ещё себя, бедненький, уставший, а я такая плохая… жестокая. Маме своей пожалуйся, она тебя точно поймёт.
Помолчав с минуту, она продолжила:
– Ты думаешь всегда только о себе, несчастном. Кинули его на работе, видишь ли! Добивайся, судись! Вспоминаешь ли ты когда-нибудь обо мне, моей работе, моих делах? Интересно ли тебе, что у меня сейчас идет ревизия краевого УЭП, что изымают наши документы, на коллег возбуждают уголовные дела?..
– Так почему не рассказываешь? Почему не делишься?
– Достаточно мне и твоих равнодушно-пустых глаз, чтобы ни о чем не рассказывать. Тебе это было бы точно неинтересно, ненужно. Максимум, что можно от тебя будет услышать – «Не жульничайте, не воруйте, и никто вас никуда не посадит!».
– Я и сейчас так думаю…
– Вот и поговорили, – вздохнула Елена. – Всё привычно. А как думаешь, этот омлет мы едим на какие деньги? Правые? Левые?
– Не знаю. Я просто ревную тебя.
– Ревность не красит мужчину. А впрочем, никакая это не ревность, а обыкновенное чувство собственника. Бытовой эгоизм.
– Этим ты меня принижаешь. Тебя уже всё раздражает, что бы я ни говорил, что ни делал, – в сердцах крикнул я.
– Так найди себе другую женщину, которая тебя поймёт, пожалеет… – сказала Елена не слишком громко, но мне послышалось, что она кричит.
Спорить было бесполезно, Елена права. Шеф, строительство озера, занимали большую часть моих мыслей. Лишь изредка, каким-то боковым, случайным зрением я отмечал, что вечерами лицо её слишком натужно, сосредоточенно. Основную часть вечернего времени она проводила за компьютером, смотрела какие-то фильмы и в наушниках слушала музыку. Наушники были в ушах и старшей дочери, и младшей, и вообще, этих наушников стало как-то слишком много в нашем доме. Поговорить оставалось лишь только с котом, да и то не всегда – на дворе гудела весна, и у него оставалось немного времени, чтобы выслушивать мои душевные излияния.
Напряжение на работе у Елены росло, и в конце апреля она взяла двухнедельный отпуск. Впервые за полугодие она вдруг обратилась ко мне с просьбой на первомайские праздничные дни съездить всей семьёй на море в Анапу. Я, конечно, был согласен, но будет ли этим доволен мой шеф, сомневался.
– Если не поедешь, – неожиданно резко оборвала меня она, – мы поедем сами, автобусом. Я получила отпускные, так что деньги у меня есть.
– Завтра спрошу у шефа, как он на это посмотрит.
– Мне неважно, как и куда смотрит твой шеф, но если завтра ответа не дашь, возьму билеты на автобус, – жёстко закончила разговор Елена. Это был вовсе не её тон.
Невзирая, что отдохнули мы в Анапе хорошо, дети были довольны, сближения у нас с Еленой не произошло. На фотографиях она льнула ко мне, клонила на моё плечо голову, улыбалась, но улыбки и все эти позы были неестественны для неё, если не сказать – фальшивы.
По совету Елены я таки написал исковое заявление в прокуратуру по поводу невыплаченной мне зарплаты за последние два месяца работы в московском филиале треста. Отсылать заявление, конечно, не стал, отправив его лишь по почте на электронный адрес филиала, с указанием даты, после которой оно будет направленно в прокуратуру официально.
Как выяснилось, такое моё заявление было не первым, и директора в прокуратуре можно было уже видеть гораздо чаще, чем на работе. Однако мой случай видимо показался для него лишним, а выплатить восемьдесят тысяч проще, чем выстаивать в автомобильных пробках Москвы по очередной повестке. И свою зарплату я вскоре получил.
Озеро шефу понравилось. От тропинок и кустарников, где мы первоначально с ним ходили, не осталось и следа, – всё было распрямлено бульдозером, экскаваторами. Сделав замечание подправить лишь одну из сторон, он велел заполнять его водой и запускать рыбу.
Спустя несколько дней, он позвонил мне, осведомился, как прошло заполнение, как чувствует себя в новой воде пущенная рыба, и кроме прочего, велел:
– Завтра мы с гостями едем к вам на рыбалку, посмотрим, что там у вас и как. А ты сейчас распорядись, чтобы с вечера накопали нам червей. Штук пятьдесят, нет, лучше сто.
Делать нечего: узбеки червей копали, я пересчитывал.
Звонок от генерального директора тюменской строительной компании, всколыхнул меня. Раньше Рустам Алексеевич руководил восточным филиалом нашего треста, но с наступлением «смутных» дней оттуда ушёл и создал свою компанию. И теперь, взяв подряд на строительство нескольких высотных домов, он предлагал мне вести производство работ, хорошую зарплату, отдельную квартиру, деньги на командировочные расходы.
За ужином я рассказал об этом Елене.
– Копать червей для «шефа» приличному мужчине и впрямь должно быть стыдно. Равно как и работать за такую низкую зарплату. А относительно Тюмени думай сам, тут я тебе ничего сказать не могу.
Увидев на столе моё заявление, шеф негодовал:
– Знаешь, я сейчас чувствую себя будто облитым грязью! Что, обманул тебя в чем-то, зарплату недодал? Сколько обещал, столько ты и получал! Если не хватает, скажи, добавлю.
– Нет, уезжаю в Тюмень.
– Тридцать пять. Поверь, здесь это больше чем в Тюмени триста пятьдесят.
– Спасибо, но я уже решил.
Наша старшая дочь Анюта учится на третьем курсе Ростовского университета. С началом лета у неё начиналась учебная сессия. Из полученных денег моей московской зарплаты мы смогли закрыть самые «кричащие» задолженности, оставшиеся передали дочери. Платеж за текущий семестр её обучения была возможность отложить на пару месяцев.
У младшей Яночки начались каникулы, и вместе с Анютой мы решили отправить её к бабушке. Моя мама также живет в ростовской области.
Ранним утром мы с Еленой отвезли их на вокзал. У Анюты характер эмоционально сдержанный, скрытный. Неловко улыбаясь, она теплыми словами напутствовала меня в сибирскую командировку, маме пожелание скорейшего завершения затянувшейся госревизии. Яночка плакала. Ей очень не хотелось с нами расставаться.
В дороге, а затем у бабушки, волнение Яны усилилось настолько, что толком не могла говорить, у неё пропал аппетит, а ночью и вовсе не смогла заснуть. Это сильно встревожило нас, и Елена тотчас решила на один день съездить к свекрови и привезти Яну обратно. Утром следующего дня я провожал Елену на тот же поезд, а поздним вечером третьего дня встретил их. Елена с дороги была сердита, Яна молчалива.
– Как твои дела? – после приветствия спросил я дочь.
– Нормально, – не глядя мне в глаза, ответила она, и я понял, что волнение её просто затаилось.
Наутро позвонив гендиректору в Тюмень, я попросил взять мне билет на ближайший прямой авиарейс, и вскоре из отдела внешних связей компании на мою электронную почту пришли письмо и билет.
Распечатав билет авиакомпании, я вечером показал его Елене.
– А… Ага… – не поднимая головы, пробормотала Елена, не отвлекаясь от дела: что-то искала в кухонном шкафу.
– Что, не хочешь даже бумагу взять, посмотреть, когда вылет? – язвительно спросил я жену.
– Руки в рыбе, видел же, селёдку к ужину чистила, – резко отвечала Елена. – Что, опять не так? Опять жена плохая?
Я и впрямь не заметил, что к ужину будет селёдка.
Все дни перед отъездом отношения с Еленой оставались натянутыми. Ни о какой домашней вечеринке не могло быть речи, и в день перед вылетом я отдыхал со старыми друзьями в кафе. Вернувшись поздно и значительно выпившим, я застал мерно раскачивающуюся в кресле-качалке Елену (непроницаемое, слишком бледное лицо) и грустные глазки Яны. Она всё больше переживала о наших отношениях с женой, предстоящей разлуке.
Сказав Елене какую-то гадость, теперь и не помню, какую именно (вот она, избирательность памяти!), я самостоятельно кое-как уложил вещи в дорожную сумку и отправился спать.
Утром – то же непроницаемое лицо Елены. Просто пожав на прощание руку, она впервые обратилась ко мне на «вы»:
– Благополучного вам перелёта, удачи в работе.
Обняв меня, Яна улыбалась, глаза её были красные от проступивших слезинок…
Умолкнув, Лев долго смотрел на волнующиеся гребни волн, потом поднялся:
– Ты извини меня, но я, пожалуй, пойду. Узнаю, как чувствует себя в отеле Елена, заодно пообедаем с ней. Сейчас как раз время.
– Не беспокойся, я тоже после обеда съезжу в город по своим делам.
– Ты когда уезжаешь? – спросил он, складывая в пакет полотенце, термос, чашки.
– Послезавтра.
– Мне очень хотелось бы обо всём тебе досказать, – выразительно посмотрел мне в глаза Лев, и я понял, что о главном он говорить ещё и не начинал.
Оглянувшись, я видел, как он в приморском киоске присматривал для Елены цветастую шаль, выбирал какую-то брошь.
8
Ночью спалось плохо и на пляж я пришел раньше обычного. И каково же было моё удивление, когда на шезлонге Льва уже лежали аккуратно сложенные его вещи, а вдали, среди вздымающихся волн мелькала его голова.
– Сегодня пришел сюда с рассветом, – кое-как выбравшись из воды, приветствовал меня Лев.
– Как самочувствие Елены? – спросил я.
– Хорошо. Но сегодня она снова решила отлежаться, выспаться. Сказала, к вечеру придёт попрощаться. Нам завтра тоже нужно ехать домой. Дети соскучились.
Мы пили кофе. Лев растирал расцарапанное до крови о прибрежные камни плечо: волна сегодня и вовсе нешуточная.
…В Тюмени встретили меня хорошо. Сибиряки, теплый народ, – успокоив дыхание, заговорил Лев. – В аэропорт генеральный директор Рустам Алексеевич прислал за мною такси, в кафе с его старшим административным составом мы вкусно поужинали и он лично отвёз меня на недавно снятую квартиру, – в хорошем районе, просторную, в двадцати минутах ходьбы от стройки.
– Располагайся, – помогая донести вещи, весело сказал мне в квартире Рустам Алексеевич. – Жильём мы тебя обеспечили, работой тоже. А личную жизнь уж устраивай сам, невест у нас в городе много.
Елене я позвонил лишь распаковав свою сумку, спустя часа четыре после приземления. От перелёта кружилась голова, слегка подташнивало, и говорить по телефону не хотелось.
– Долетел нормально, в квартире обустраиваюсь, – сказал я, подумав, что это можно было передать ей простым телефонным сообщением. Мельком также вспомнилось, что прежде после посадки я звонил ей гораздо раньше, как правило, ещё до полной остановки самолёта.
– Спасибо, что позвонил, – Елена тоже была со мной кратка.
Уже на другой день я был всецело занят работой. Многие из производственных вопросов уже были согласованны, дела настроены, пришедшим в компанию за месяц до меня мастером Равилем Бекетовым.
Специалистов и рабочих во вверенном мне подразделении было около сорока человек, и в коллективе ходили нездоровые брожения. С первых дней их отношение ко мне большей частью оставалось настороженным, а порой откровенно враждебным. Но так как объем предстоящих работ был велик, меня это занимало мало. Я знал, что с таким вольным отношением к делу нам никак не успеть сделать всё к назначенному сроку.
Введя систему сдельной оплаты, я вскоре нажил себе здесь врагов, большей частью бездельников. Хотя в целом оговорюсь: северные люди много трудолюбивее южан. Когда после подсчета месячного выполнения работ в заработной плате рабочих выявилась разница в два, а порой и более раз, я слышал угрозы, дескать, «не все из командировок возвращаются здоровыми, народ у нас, сам видишь, сплошь в наколках, и вообще, улицы тут бывают тёмные». Мне же было не до этого: деловая жизнь растит позитив.
В квартире моей недавно был ремонт. Свежие обои, огромная физиономия тигра на зеркальной плоскости шкафа-купе, цвета тигровой шкуры плитка в ванной комнате, – отовсюду смотрел на меня характер хозяйки, уверенной в себе стильной молодой женщины, – любительницы верховой езды, ярких ощущений.
Меня же здесь больше забавляла неподвижность, точнее сказать безынициативность обыкновенных бытовых предметов: забытой утром на столе кофейной кружки, сковороды на плите, недорезанного хлеба, крошек, – всего подвижного, в общем-то, живого, – и не смеющего до самого вечера сделать без меня и единого движения, единого поступка.
Спустя несколько недель после приезда, Рустам Алексеевич пригласил меня на корпоратив компании: заставленный закусками длинный стол, музыка, праздничное веселье. С отдыхавшей за соседним столом миловидной Людмилой, заведующей отделом Сбербанка, финансирующего наш проект, я танцевал несколько раз.
– Как живете? – сквозь грохот музыки, спросил я её прямо в ухо.
– Глупо, – отвечала она.
– Как-как? Глупо? – засмеялся я, чуть отстранившись.
– Ага…
В другом танце она говорила о работе, о дочери, и попросила меня рассказать о себе.
– Работаю на финансируемом вами участке, живу один, семья далеко.
– Далёких семей не бывает… – усмехнулась Людмила. – Либо она есть, либо её нет.
Закончилась музыка, и я присел к её столику:
– Это почему же так?
– Я больше года жила с одним командированным из Петербурга. То
говорил, что разведён, то, что разводится. А в один прекрасный день взял да и пропал. И только спустя месяц соизволил позвонить и сказать, что живет дома, с женой, и всё у них налаживается. А у меня теперь рваная рана – воспалённая, кровоточащая.
9
Елене я в первый месяц звонил всего раз. Спросить о здоровье детей, делах. На все вопросы она отвечала односложно, ограничившись общими фразами, сходу предложила поговорить с Яночкой. Дочь была со мной разговорчивее, однако противоречива: утверждая, что дома всё нормально, всё хорошо, она неизменно спрашивала, «Когда же ты, наконец, приедешь? Дома плохо всё, скучно без тебя».
Я и сам всё больше скучал о Елене, детях. Зная же стоимость перелёта туда-обратно, старался об этом не думать. Когда же мы сдали первое сметное выполнение, я осмелился спросить разрешение гендиректора пригласить на недельку в гости Елену.
– Не вопрос, – сказал Рустам Алексеевич. – Пусть жена твоя отправит на нашу почту данные своего паспорта, мы возьмем ей билет.
Спустя несколько часов я отправил Елене телефонное сообщение:
«Компания оплатит перелёт. Приедешь?»
«Нет, – пришел слишком быстрый, почти мгновенный ответ. – Не хочу больше слышать о твоих несчастьях, что испортила тебе жизнь».
Невзирая, что отношения наши уже давно были натянутыми, если не сказать плохими, такого ответа я не ожидал. День был субботний, к вечеру, и я с трудом продолжил распоряжаться относительно завершения работ к выходному дню. Как бы там ни было, мне всегда казалось, что этот наш негативный этап хотя и не случайный, но временный, ведь за плечами у нас не один десяток счастливых лет семейной жизни.
Через полчаса от Елены ещё одно сообщение:
«У меня появился свой мир. И он мне нравится!»
«Нравится!» – повтор в следующем сообщении.
От волнения у меня стал пропадать голос и плохо слушаться ноги. Оставив опломбировку складов и прочие дела на произвол, я побрел прочь со стройки.
Быстро идти не получалось: на пешеходных тротуарах меня обогнали минимум полсотни людей, в том числе инвалид с костылем. В квартире едва скинув обувь, я тотчас рухнул плашмя на диван и не в силах был шевельнуться. Спустя лишь полчаса смог выдавить из себя несколько горделивых строк:
«Я чувствовал его, этот твой мир. Именно от него сюда и сбежал!»
«Ошибаешься. Я говорю не об интимной связи», – пришел вскоре обнадёживающий для любого мужика ответ и я начал таять:
«За что тогда так сильно бьёшь? Что я такого сделал? Я ведь приехал сюда с единственной целью – денег в семью заработать. Учебную сессию Анюты оплатить…»
«Не я тебя туда посылала,… и присланной тобой зарплатой сама не пользовалась. Анютин университет оплатила; как ты просил, купила смартфон Яне, а оставшиеся десять тысяч лежат дома, если нужно, вышлю тебе обратно. И оставь для какой-нибудь другой женщины эти свои «самцовые» переживания. Ты же сам вечером перед отъездом в пьяном виде сказал мне, что фригидна. Видимо так оно и есть».
Волнение моё подхлестнула подплывшая с какого-то бокового притока волна стыда: ведь говорил же, именно так говорил!
«Прости, если сможешь, – написал я ей. – Знаешь ведь, многие слова я бросаю впопыхах, не обдумавши. И удельный вес их весьма невелик. Прости, пожалуйста».
«Умерло то, что всегда прощало в таких случаях, – был скорый ответ, – точка невозврата пройдена. Не хочу, чтобы через десять лет ты снова напомнил мне, что испортила твою жизнь. Так что пока не слишком стары, нужно подумать о создании чего-нибудь нового. Как, например, твои родители – развелись ещё лет двадцать назад, и живут себе каждый сам по себе. Неплохо живут. О срочном разводе тоже не переживай. Слышала я, что кроме уймы времени, это стоит теперь немалых денег».
Её ответы были слишком быстры, надрывны, я чувствовал их боль, что писавши их, она, возможно, плачет. Осознавать, что весь я, вся моя сущность, ей столь неприятны, раздражительны, мне тоже было нелегко. И наперёд зная беспомощность своих слов, я отвечал ей своим привычным пафосным вздором:
«Умершее воскреснет, а к этой точке невозврата мы будем ходить, как раньше по выходным ходили к скалам Очарования, – умиляясь, вдохновляясь».
«Не хочу больше слышать твоё умиление, вдохновенную болтовню, пустые надежды,… нытьё, жалобы. И вообще, ты отвлекаешь меня, я дома крашу ворота».
«Ворота… – стукнуло в моей голове, – ведь напоминала столько про них, просила покрасить. Зимой вон три недели бездельничал».
Эмоциональное моё напряжение сменилось вдруг потребностью двигаться, куда-нибудь идти. Наскоро переодевшись, я пешком отправился на городскую набережную и неподалёку от «Моста влюблённых» до поздних сумерек сидел на одном из парапетов одетой в мощный гранит тёмно-коричневой Туры.
На набережной было много гуляющих горожан, – семейных пар с малыми детьми, с колясками, молодёжи на велосипедах, на роликах, домашних животных... «Тюмень – город счастливых людей!»
В понедельник и последующие несколько дней я звонил Елене, – справлялся о её делах, самочувствии. Отвечала она мне нехотя, односложно, ни о чем не спрашивала и после моих слов о себе затягивалась долгая пауза. В те дни Яна простудила ушко, – о её лечении Елена говорила со мной свободнее, подробнее, и тут же прощалась со мной – с явным облегчением.
Чувствуя её напряжение от разговоров со мной, я две недели ей не звонил. Попытки увлечься делами были безуспешны: работа, что называется, валилась из рук.
Ещё недели через две позвонила вдруг Яна:
– Почему ты так долго не звонишь? – со слезами в голосе, набросилась она на меня. Это было не похоже на неё: Яна жизнерадостный человек, у неё всегда «всё нормально».
– Что, случилось что-нибудь?
– Ничего особенного, просто я сережку потеряла.
– Из тех, что я из Египта привез тебе в прошлом году? Как ты могла её потерять?
– Сама не знаю, может быть, где-нибудь во дворе, может быть, в саду… – хныкала Яна, и я чувствовал, что она что-то недоговаривает.
– Ты не переживай, я скоро приеду, и мы купим тебе новые, в «Галерее» есть кое-что интересное. Вспомни лучше, где ты могла её потерять?
– Приедешь? – оживился её голос. – Это будет очень хорошо. А за серёжку, я правда не помню, возможно мама её в окно выбросила…
– Мама? В окно? Странно… у вас там с мамой всё в порядке? Она совсем не хочет со мной говорить.
– Да ничего,… в общем-то, всё в порядке. Хотя, приезжай поскорее... – протянула Яна, и из её тона я понял, что мне нужно брать билет домой. Съездить хотя бы на неделю.
Рустам Алексеевич не возражал, попросив лишь, чтобы я улетел в следующую пятницу, завершив кое-какие дела.
На следующий день, позвонив Яне, я узнал, что с Еленой на работе случился вдруг странный приступ, вызывали «скорую», и сейчас она дома, спит. Сильно взволновавшись, я попросил Яну, чтобы, когда мама проснётся, по телефону сообщить о её самочувствии.
Когда на моих часах было уже ближе к двенадцати ночи, (дома десять), я телефонным сообщением послал Яне вопросительный знак.
«Всё нормально», – последовал ответ, и несколько успокоившись, я отправился спать.
На другой день я снова позвонил Яне: как мама?
– Не очень… – с растяжкой отвечала Яна. – Она сейчас в душе, сказала, сама тебе перезвонит.
Спустя минут десять Елена и впрямь перезвонила. С телефона Яны:
– Привет, – совершенно незнакомым мне, каким-то слишком звонким голосом сказала она. – Как твои дела?
– Мои дела хорошо, расскажи лучше, что случилось с тобой?
– Да так,… что-то голова временами болит, плохо соображаю, был скачок артериального давления, да,… Я тут для успокоения нервов «Ноотроп» принимала, ещё какую-то дрянь, возможно просроченную, да,… вот и «сплохнуло» немножко, да. Как твои дела?
– Взял билет на будущую пятницу. Если хочешь, в понедельник попрошу директора переслать тебе вторую зарплату. Вышлешь денег Анюте, себе чего-нибудь купите, Яночку приоденете.
– Конечно, очень хорошо, что ты приезжаешь, да. Хорошо, что денег вышлешь, мы тут Яне кое-что купим. Анюте отправлю. Да. Как твои дела?
– Вчера вот зарплату мужикам выдавал. По ошибке зарплату одного выдал другому. Скандал, чуть не до драки…
– Ну ладно, пока, – переменившимся тоном оборвала меня Елена, и связь отключилась.
Недоумение, тревога моя, только усилилась. Странной была перемена в её голосе, перемена в настроении. После нашей переписки, а тем более последних разговоров эти её «Очень хорошо, что приезжаешь», «хорошо, что вышлешь деньги» были просто немыслимы. Её два раза повторившиеся «Как дела?», пять «да», и так резко оборванный разговор.
Тем не менее, неожиданная радость от показавшегося мне её потепления переполняла меня. Я почувствовал вдруг, что если кое-что починить, что-то подправить, наша семейная жизнь наладится, восстановится.
10
Звонок утром следующего, воскресного дня, вмиг переменил все мои предыдущие настроения. Звонил мой отец:
– Тебе нужно срочно ехать домой, – взволнованно сказал он. – Сейчас я нахожусь у вас, и с Еленой происходит что-то непонятное.
– Что именно? – дрогнувшим голосом переспросил я, и посмотрел на часы: дома лишь половина восьмого.
– Рано утром пришла ко мне Яна, и попросила идти к вам: с мамой происходит неладное. Елена радостно приветствовала меня, была необыкновенно тепла, спросила вдруг разрешения назвать меня «Папой», (впервые!), и говорить мне «ты». Пригласила на кухню позавтракать. Когда же мы сели за стол, она вдруг резко переменилась, стала бить посуду, разбрасывать кухонную утварь, минут пять повторяла «да, да, да, да». Потом успокоилась, говорит, что просто разболелась голова, и почти ничего не помнит.
– На ближайшую пятницу мне куплен билет домой.
– Конечно, – взволнованно говорил отец. – Это хорошо. Вчера вечером приехала твоя тёща. Сейчас мы с ней приняли решение позвонить вашим друзьям Стасу и Инне. Дожидаемся их, будем просить отвезти нас в больницу. Я ведь совсем не знал, что у вас происходит. Елена всегда скрытна. Яна только сейчас рассказывает, что с мамой уже давно неладное, а последние несколько дней… девочка вся дрожит, руки трясутся, заикается.
Зная ранимую психику Яны, задрожал и я. Выдавив из себя, «перезвоню позже», отключил связь и стал быстро одеваться.
В офисе «Аэрофлота» мне сказали, что поменять билет невозможно, т.к. куплен он в авиакомпании «Ю-Тейр». Следовало вначале сдать имеющийся билет «Ю-Тейра», затем приобрести у «Аэрофлота». На среду, вылетом из Екатеринбурга.
Офис «Ю-Тейра» здесь же, в соседнем здании:
– Сдать билет, сложности нет, – объяснил мне менеджер, – но возврат денег будет оформлен на банковский счет предприятия, оплатившего его.
Так что поменять билет я не смог. Взять другой, тоже: денег моих было недостаточно. Позвонив Рустаму Алексеевичу, я вкратце рассказал о случившемся в моей семье, и попросил поменять билет на ближайший вылет: в любое время суток, с любой пересадкой.
– Сегодня воскресенье, я в отъезде, в отделах тоже никого нет, – резонно напомнил мне генеральный директор. – Так что займемся этим завтра. Выходи на работу, созвонимся утром.
В волнении я прошел большую часть улицы Республики, присаживался на какие-то лавочки, в «бистро» заходил выпить кофе, и шел дальше – оставаться на месте для меня было невыносимо. Позвонив Анюте в Ростов-на-Дону, я узнал, что с ней связывалась теща, и через пару часов Анюта поездом выезжает домой. Радость, что уже сегодня ночью старшая дочь будет дома, сменялась раздражением относительно себя: в расстоянии от дома в пятьсот километров и трёх тысячах, большая разница.
Спустя несколько часов позвонил Стас:
– Мы в неврологическом отделении. Томографию сосудов мозга Елене
пройти не удалось, она не может быть неподвижной. Сейчас врачи путём исключения исследуют основные из возможных заболеваний: опухоль мозга, менингит, энцефалит, – не давая опомниться, в одно предложение проговорил он. Стас офицер, служил в «горячих точках» и знает, как сообщать подобные вещи...
Лев проговорил это с какой-то растяжкой, буквально по слогам, и дрожащей рукой опять потянулся за сигаретой.
– В понедельник я кое-как занимался делами, – продолжал он. – Несколько раз звонил в наш офис относительно переоформления билетов.
– Пассажиропоток в южном направлении слишком велик, – отвечал мне начальник отдела Александр. – Всё, что удаётся, это переоформить билет на среду. Если хочешь, посмотрю на сайте ещё чуть позже.
– Оформляй, и посмотри ещё позже, пожалуйста, – попросил я его.
Позвонил Стас:
– Мы в больнице. Опухоль и энцефалит врачи отмели, остаются менингит и… психическое заболевание. Состояние Елены нестабильно: агрессивна, взгляд затравлен, явилась мания преследования. Из палаты выгнала нас: предатели! Привезли сюда непонятно зачем! Назначенные успокоительные препараты бездейственны. На консилиум вызвали психиатра.
Спустя ещё полчаса от него сообщение:
«Менингита нет».
После обеда позвонила Анюта. От волнения очень быстро упаковываемыми в слова буквами, (это у неё от матери, вмиг вспомнил молодую Елену, её защиту диплома в институте) она заговорила:
– Ты только не переживай, сейчас был ещё один врачебный консилиум. Преобладающее мнение – психический срыв. Мама неадекватна. Никому не верит, речь несвязна. Так как мы близкие родственники, сейчас нам с тобой нужно принять решение о переводе её в психиатрию. Если хочешь, дам трубку врачу, поговоришь с ней.
– Ей нужно полечиться у нас, это психоз, – негромко, но убедительно сказала мне врач. – Причины его нам пока не известны, и при встрече с вами мы будем об этом говорить. Возможно это от долгой бессонницы.
– Завтра я буду у вас, – сказал я убежденно, и только после вспомнил, что билет мне возьмут лишь на среду.
Чуть позже позвонил Рустам Алексеевич:
– Билет мы тебе ещё раз поменяли. Вылетаешь сегодня в полчетвертого утра, с пересадкой в Шереметьево, завтра в одиннадцать дня будешь в Минеральных Водах, (вот она, связь мысленная! говоря с врачом, я уже об этом знал). Передавай Равилю дела, сегодня вечером на стройке совещание, сходи. А ночью в аэропорт я тебя отвезу.
На совещании я что-то согласовывал, доказывал, и в чем-то убеждал коллег. Вернувшись вечером в квартиру, начал кое-как собирать дорожную сумку, прибираться… тут силы вдруг оставили меня и рухнув на диван, я захлебнулся в рыданиях. Я догадывался, что с нами произошло.
Ближе к полуночи мне стало легче. Созвонившись с дочерьми, я долго беседовал с Анютой, затем с Яной.
Анюта рассказала, что маму перевезли в психиатрию, там ей сделали какой-то укол, после чего она несколько успокоилась и наконец, заснула. Также она сказала, что купила маме кое-что из еды, и смягчившимся тоном добавила:
– Ты только очень уж не переживай, попробуй подремать перед дорогой. Всё у нас будет хорошо. Врач сказала, что это поправимо, лечится. Завтра с дядей Стасом мы тебя встретим в аэропорту. Сейчас передаю трубку Яне… Говори с ней спокойнее, ей очень тяжело, – закончила Анюта и я почувствовал, как дочь моя повзрослела за это время.
– Я так рада, что ты уже завтра утром приедешь! – быстро заговорила Яна. – Хотя ещё целая ночь…
– Как же ты столько дней об этом молчала, скрывала? – спросил я Яну.
– Я же никогда и подумать не могла, что с мамой может случиться такое… она сама мне велела сообщать тебе, что у нас всё нормально.
– Врач говорит, что это, возможно от бессонницы. Как она спала?
– С четверга на пятницу она вовсе не спала, – отвечала Яна. – Всю ночь просидела в кресле-качалке, слушала музыку, писала кому-то телефонные сообщения. Утром поднялась, сказала какую-то ерунду, выключила радио и пошла на работу. Ещё она… выбросила куда-то свой сотовый телефон. Сказала мне, что потеряла. Еще… Что теперь с нами будет?
– Успокойся, Яночка, – выслушав дочь, как можно мягче сказал ей я. – Завтра я буду дома, и всё у нас наладится.
– Приезжай поскорее, ты нам очень нужен. Очень. Скорей бы это завтра… я не смогу заснуть.
Заснуть не удалось и мне. Явившаяся вдруг откуда-то музыка зазвучала и в моей голове… громче, громче.
В самолётах я впервые отказался от предлагаемых «легких завтраков», и тревога «насколько жесткой будет посадка» впервые не овладевала мной.
11
В аэропорту Минеральных Вод я был поражен переменой в лицах встречавших меня детей: похудевших, повзрослевших. В волнении я попросил Стаса не заезжая к нам домой, прямиком ехать в больницу к Елене.
– Мы, конечно, поедем к маме, но вначале лучше заехать домой, – логично возразила Анюта. – Звонила врач, и просила привезти кое-какие документы мамы. А тебе нужно выпить успокоительных капель.
Дома, меня, прежде всего, поразила всеобщая запущенность: поросший бурьяном сад, запылённый двор, паутина на стенах комнат, вялые цветы на замусоренной веранде.
Беспорядок был кругом. Лишь только в дальней спальне, куда почти тотчас с многозначительным видом увлекла меня за собой Яна, я увидел относительную упорядоченность: в явившейся откуда-то большой коробке из-под принтера были аккуратно уложены мои вещи.
В углу на кухне стояло ведро с застывшей эмульсией для побелки, банки с краской, кисти.
– Это мы с мамой собирались делать ремонт, побелить стены. Да всё как-то не получилось… – дрогнувшим голосом, пояснила мне Яна.
Тяжкий ком подступал и к моему горлу.
Наспех собрав документы, мы с Анютой отправились к Елене.
На звонок наш у дверей женского отделения психиатрии из-за занавески соседнего окна живо откликнулось несколько затуманенных неухоженных лиц.
– Эти нам дверь не откроют, – усмехнулась Анюта. – Ключи строго у персонала.
«Где-то среди них она». – Снова подкативший к горлу ком.
Пригласив в свой кабинет, лечащий врач Анна Александровна, с облегчением сообщила мне, видимо, немаловажную новость:
– Ночью она спала. На первое время я назначила ей небольшие дозы нейролептиков, антидепрессанты. Сейчас нам важно найти причину, приведшую к этому нарушению.
– Спрашивайте.
– Мне ваша старшая дочь рассказывала, что в семейных отношениях у вас в последнее время было не всё в порядке. Говорила о ваших командировках. Мне также важно услышать от вас о религиозных устремлениях Елены. Не могло быть так, что она вступила в какую-нибудь секту? Слышит какие-нибудь посторонние голоса?
– Относительно секты вряд ли, а в наших личных отношениях действительно наметился разлом, – я вкратце рассказал о нас, сделав ударение на нашу с Еленой недавнюю переписку.
– На контакт она пока ни с кем не идёт. Сходите сейчас к ней в палату, попробуйте пообщаться. С вами она, вероятнее всего, говорить будет. Потом сообщите результат мне: от этого зависит, какие препараты ей назначать.
По пути в палату с трудом унимая дрожь, я боялся попросту жену не узнать. Однако, войдя, увидел её сразу. Глаза прикрыты, припухшее лицо искажено мучительной гримасой:
– Привет…
– Привет, – отвечала Елена, чуть приоткрыв глаза, в зрачках которых был будто рассыпан золотистый песок. Казалось, что он бугрится, мешая свободно двигаться векам.
Внутренне содрогнувшись, я спросил её:
– Узнала меня?
– Ещё бы я тебя не узнала… – попыталась усмехнуться жена. Вышло мучительно.
– Врач спрашивала о каких-то голосах, не слышишь чего постороннего?
– Слышу лишь твой недовольный голос… – медленно отвечала Елена и прикрыла глаза. Она спала.
Дома я не находил себе места. Чувство, что это я, я, я, довел её до этих глаз, этой постели, раздирало, кромсало меня. Сказав детям, что ненадолго отлучусь, я снова поехал к Елене. Купив по пути небольшой букетик цветов, и любимые ею ассорти из сушеных фруктов, я снова пришел в палату:
– Как ты?
– Нормально, – медленно проговорила Елена и, приняв букет, долго его рассматривала.
– У тебя ужасная палата, – кивнул я на лежащую рядом сухонькую старушку, этакое чудище с развороченным глазом.
– Это она сама себе глаз вилкой расковыряла, поэтому теперь здесь, – равнодушно объяснила жена, заметив мой взгляд.
– Может быть, попросить, чтобы тебя перевели подальше от неё?
– Не нужно. Мне и здесь хорошо… – спокойно проговорила Елена.
Это её спокойствие и равнодушие окончательно подорвали меня, всю мою кое-как державшуюся в продолжение дня устойчивость. Слёзы душили. Припав на колени к её кровати, я обливал слезами её вяло свисавшую ладонь: «Прости,… прости, пожалуйста».
– За что? – посмотрела она на меня и словно лапку в панцирь черепашки убрала обратно под одеяло мокрую ладонь. Взгляд её был мутный, рассеянный, однако этого жуткого песка, в них почти не было.
– Не расстраивайтесь, – успокаивала меня провожавшая до входных дверей пожилая санитарка. – Это пройдёт. С некоторыми женщинами в жизни такое случается.
Покоя не было. Зная, что потеряла она голову не из-за меня, я столь же твердо знал, что виноват в этом именно я, – понизив голос почти до шепота, проговорил Лев и надолго стих.
12
К вечеру волнение моря слегка улеглось, и на западе сквозь тучи стало пробиваться солнце. В его широко струящихся лучах бугрились волны, поблёскивали пенные гребни.
По просьбе Льва, мы пошли вдоль берега собрать для костра сухих веток, деревянных обломков, так как использовать выброшенное морем за последние сутки шторма было невозможно, всё сыро. Под дальней скалой мы нашли сухую корягу, и волоком притащив её к нашим шезлонгам, принялись ломать, готовить костёр.
Из отеля к нам спустилась Елена. Посидев около получаса, она поднялась:
– Пойду, вдоль берега прогуляюсь…
– Мне с тобой? – спросил её Лев.
– Нет. Хочется побыть одной. Я скоро приду.
Проводив её взглядом, Лев продолжал:
– Новость о болезни Елены среди родни распространялась стремительно: то и дело мне и Анюте звонили родные и близкие. Справляясь, как у Елены дела и дотошно уточняя, где именно она теперь находится, приводили примеры чего-то подобного, случавшегося у каких-то знакомых, чего-то вычитанного в какой-то книге, и давали никчемные, раздражающие своей беспардонностью советы.
Нам же с детьми хотелось уединения. Не хотелось слышать ничьих советов, примеров, вообще, никаких звонков. Единственным абонентом, чьё недавно внесённое в телефонную книгу имя с каждым часом становилось всё значительнее, была врач Анна Александровна. Чувствуя, что своими звонками досаждаю ей, я ничего поделать с собой не мог: звонил ей несколько раз.
Оставив общение с приехавшими родственниками на произвол, вечером мы с детьми втроём поехали в Курортный парк. Прогулявшись, сели на свободную лавочку и прижавшись, друг к другу, говорили, говорили: каждому требовалось высказаться, высвободиться от скопившегося тяжкого груза.
Повеселев, Яна предложила послушать недавно загруженную музыку из своего нового телефона. И в желтоватом свете паркового фонаря мы долго слушали звуки ночных городов, каких-то столиц, бесконечных песчаных пляжей, – что-то очень далёкое, мелодичное.
Начиналось наше возрождение. Мы с дрожью в голосах вспоминали о недавнем прошлом, говорили о настоящем (во сколько утра завтра поедем к маме?) и с надеждой заглядывали в будущее, – выздоровление Елены, обязательная поездка на море, продолжение задуманного ею ремонта.
Побывав на другое утро в больнице у Елены, мы нашли её в гораздо лучшей форме: она вышла к нам во внутренний дворик, и за небольшим столом поела наших гостинцев. Препараты Анны Александровны весьма замедлили ход её мыслей, движений, но это были уже адекватные мысли, адекватные движения.
Рано вставая по утрам, я в несколько дней очистил от бурьяна наш сад, привел в порядок двор. Анюта готовила разные вкусности и два раза в день мы ездили к Елене, кормили её. Невзирая на психическое расстройство, аппетит у неё был.
Следом за садом пришла очередь побелки стен дома. Размешав купленную Еленой эмульсию, я покрасил стены, дети мыли кухонную утварь, шкафы, холодильник. Вскоре к нам присоединилась тёща, и вместе мы споро приводили дом в порядок.
Спустя неделю мы приступили к уборке веранды, и там опять по вечерам стали пить чай, общаться. Наши прогулки в парках стали почти ежедневными. Иногда мы в прокат брали велосипеды, и подолгу катались по дорожкам и аллеям. Я заметил, что езда на велосипеде полезна для нарушенной психики Яны, вообще очень нравится детям, и это стало нравиться мне. Ещё мы для Яны купили в аптеке детские успокоительные капли, и состояние её заметно улучшалось.
В выздоровлении Елены, конечно, не всё было гладко и ровно. Порой мы слышали не присущие ей фразы, замечали непривычный нам ход её мыслей, но в целом, дела шли на поправку. Её отношение ко мне очень разнилось день ото дня: порой она была со мной тепла, приветлива, позволяя целовать себя в щечку, прижималась ко мне, и разок даже мы прошлись с ней под руку: гуляющие душевнобольные женщины приветливо уступали нам путь на узкой дорожке.
В такие минуты ускользала куда-то вглубь живота ревность, таяла тревога, и только покалывающая где-то в голове мысль огорчала меня: большая часть этого моего умиления основана на её эйфории от лекарственных препаратов.
Порой же напротив она бывала со мной отчетливо реалистична, холодна, особенно когда приходил к ней один. Приехав как-то утром, я застал её сидящую на постели и в задумчивости глядевшую сквозь зарешеченное окно: моросил осенний дождь.
– Вот думаю всё, думаю,… как мне жить дальше? Что делать? – после приветствия проговорила она.
– Яна говорила, хочешь квартиру снимать, отдельно жить?
– Да. Хочется самостоятельности, свободы. Ни перед кем не быть ответственной, не иметь никаких обязательств. Красиво одеваться, свободно деньги тратить.
– Я подавлял тебя?
– Да.
– Свобода эта мнимая. На честную зарплату её быть не может.
– Ну и пусть эта зарплата будет нечестная, пусть не твоя… пусть это вообще будет другой человек.
От подступившего волнения я смог лишь у неё спросить:
– Кто он? Южная молодёжь, горячая кровь?
– Телом я тебе не изменяла,… я писала тебе об этом, – медленно проговорила Елена, и, помолчав, добавила: – …Но душа моя не с тобой. Так.
– …У меня давно нет к тебе женского желания, – продолжала она выгружать на мою голову эту груду отборных валунов. – Не то чтобы быть с тобой, даже разговаривать. Здесь же другое – мне хочется говорить с ним, хочется рассказывать ему всё своё,… не знаю, как это выразить. Он действительно молод, хорош собой, мы работаем в одном отделе. А тело моё в последнее время как-то замерло. Помнишь, вечером перед отъездом в Тюмень ты сказал мне об этом: фригидна. Тогда я обиделась, а теперь понимаю... именно так.
Я верил ей, и не верил. В платоническую любовь сорокалетней женщины мало кому, дано верить.
– Видел, какое я себе купила платье? – улыбнувшись, Елена добавила моим мыслям соответствующей динамики: – Жёлтое, лежит на полке в шкафу?
Вернувшись домой, я нашел это жёлтое платье. За ним, в глубине полки увидел её сотовый телефон, – почему-то в разобранном виде, с отключенной батареей и вынутой сим-картой. Инстинктивно протянув к нему руку, я тут же одернул её, – чувствуя, зная, что там скрывается для меня много всякого тяжкого.
Вынув платье, я с горечью развернул его: красивое, праздничное, но праздника уже не моего, стороннего, чуждого. И всё-таки следовало признать, что именно оно, это жёлтое платье было единственной достойной её покупкой, можно сказать поступком за весь период моего отсутствия. Всё остальное – в запустении.
Мне не хотелось увидеть, узнать этого её молодого человека, у меня не было к нему ревностной неприязни, – было ясно, что инициатива в этой родившейся привязанности в Елене.
Ревность пересиливала боль – бессилия, беспомощности духовного влияния на её сердце. Я вспоминал, что, будучи молодым, не раз слышал от женщин нечто подобное. Женщин замужних, разведённых, брошенных, – подавленных духом, волею, истерично сражающихся с бытовыми неурядицами, надвигающейся старостью, и податливых к любому сексуальному поползновению.
Тем не менее, я был счастлив в те дни. Сближение с детьми, теплота в общении с ними делали каждый из них необыкновенно радостным, праздничным. С Еленой же довольно было и того, что она позволяла мне и о чем просила: поддержать неловкий её ход на ступенях дворика, сделать массаж головы, купить халатик, колготки, шампунь… попросить врача, перевести её, наконец, в другую палату. В общем, возглавить весь сонм разнообразных житейских мелочей, сопровождавших её теперешнюю жизнь. И жить с этим оставшимся из возможного, было для меня приятно.
Близилось первое сентября, и мы готовили Яну к школе. Втроём с Анютой и Яной ездили по магазинам, покупали ей кофточки, блузки, канцтовары. Меня умиляла её детская непосредственность, женское внимание ко всем этим хорошеньким мелочам: одежде, обуви, заколке для волос, и я чувствовал, как в командировках далеко отошёл от естественных человеческих радостей.
Окрепнув, Елена стала проситься домой, но Анна Александровна выписывать её не спешила.
- Елена всё также с нами скрытна, – говорила она. – Однако полагаю, что причина этого расстройства кроется в нарушении вашей семейной гармонии. И для восстановления её психики теперь потребуется не один месяц. Кроме того, ей нужно обязательно проверить свой гормональный фон. Дефицит определённых гормонов может затруднять химический обмен в клетках мозга... у женщин в подобном возрасте такое случается.
От этих слов у меня холодело внутри. За почти четверть века совместной жизни я так и не узнал ни химическое, ни тем более духовное строение жены. Было очевидным, что болезнь её имеет начало задолго до этого, возможно ещё с моей московской командировки.
Перспектива оставаться ей здесь надолго (залечат!) тревожила всех нас, и я не раз звонил Анне Александровне с просьбой о выписке.
– Поверьте мне, ни одного лишнего часа ваша жена здесь не будет, – раз за разом мягко повторяла мне Анна Александровна, и я невольно соглашался: всеми позитивными переменами в состоянии Елены мы были обязаны только ей.
По распоряжению Рустама Алексеевича мне по делам производства пришлось снова лететь в Тюмень, но теперь я чувствовал себя гораздо спокойнее, увереннее, ибо знал, что Елена на пути выздоровления. И какова же была моя радость, когда позвонив Анюте перед обратным вылетом из тюменского аэропорта, я вдруг услышал, что Елену из больницы выписали, и вместе они едут домой! Не помня себя, встал к ближайшему хвосту идущих на посадку людей. И только увидев мой билет, симпатичная девушка-контроллёр поправила меня:
– Здесь на Салехард. Москва, – там!
– Ох… – засмеялся я. – Чуть в Салехард не улетел!
Уже вскоре после выписки Елена попросила поездить по магазинам, приодеться, – ей очень хотелось выйти на работу, вернуться в отдел здоровой, помолодевшей, блеснуть новыми нарядами. И, невзирая на боль, мне было приятно ухаживать за ней, подавать для примерки платья, выбирать сумочки, кофточки. В новых одеждах она стала и впрямь хороша, постройневшая, повеселевшая. И только в глубине её глаз время от времени мелькало затаившееся беспокойство, застывшая тревога…
…Мы славно провели эти дни, не правда ли? – повысив голос, спросил Лев вынырнувшую вдруг из пляжных сумерек Елену.
– Правда-правда… – усмехнулась Елена, и, сев ближе к костру на шезлонг Льва, прижалась к его плечу. – У меня прошедший год прошёл в тумане, глубоком тумане. Вначале я много переживала за всё, нервничала… потом, как теперь выяснилось, сахар за двадцать, диабет. А дальше и вовсе сплошной туман. Я и сейчас слабо понимаю, что со мной было. Однако здесь в голове заметно прояснилось.
– Да-да, недавно мы узнали, наконец, причину случившегося душевного расстройства, – добавил Лев: – При приёме в больницу лечащий врач неврологического отделения почему-то не придал значения уровню сахара в анализе крови Елены. А согласно записи в её выписном листе сахар превышал норму более чем в три раза. В психиатрии же решают проблемы глобальные, и мелочами вроде сахарного диабета заниматься недосуг. А ведь эта болезнь чревата и психическими расстройствами. Так что Анна Александровна была права, рекомендуя исследовать химический состав жены... не изучив карту анализов поступившего пациента. Теперь вот лечимся: строгая диета, таблетки.
Глядя на затухающие сполохи пламени, мы долго сидели молча.
– Пора нам… – негромко сказала Елена и поднялась.
– Ну, прощай, – Лев тоже встал, и крепко пожал мою руку. – Огромное спасибо, что выслушал меня. Я очень рад нашей случайной встрече!
– Как же теперь работать будешь? – спросил я его напоследок.
– До Нового года придётся летать в Тюмень, завершать работы. А дальше не знаю,… компания выиграла крупный подряд на строительство жилого комплекса в Сургуте, но я не уверен, что смогу продолжать работать в командировках. Что-то надорвалось в душе…
Попрощавшись, они стали неторопливо удаляться во тьму и Лев вдруг обернулся:
– И береги свою жену. Меньше жалуйся ей на свои проблемы, а главное, не оставляй надолго. Ибо всё, что связывает мужчин и женщин, всегда очень важно, всегда серьёзно, – в отсветах костра издали крикнул он мне и шагнул вдогонку Елене.