Я увидел девочку, играющую со спичками. Было ветрено, а трава пожухла, припаленная летним горячим солнцем и оставленная умирать. Воздух пропитался запахами разнотравья, стал плотный и горячий, влажный, останавливающий дыхание. Меня тошнило при виде солнца, но я терпел, а девочка сидела прямо на раскаленной траве и зажигала спички - маленькие палочки с серой на конце, одну за другой, и как-будто никого не замечала вокруг.
Деревня, где располагался старый отцовский дом, пожелтевший на солнце и осунувшийся от времени, находилась совсем недалеко от нашего теперешнего жилья - мебелированной квартиры в центре небольшого городка на зеленых холмах. В квартире нас ждала мама, пока мы с отцом трудились на пасеке. Пасека у нас была знатная: вся в ульях, жужжании и желтизне. Тот факт, что здесь, вдали от города, летом случалось слишком много желтого, подметил и мой друг, Лешка. Он однажды так и заявил, приехав к нам на новеньком велосипеде, что поселение желтит малость и вызывает ощущение, что что-то должно случиться. Мне не понравился Лешкин пессимизм, и я заявил, что единственная вещь, которая могла бы здесь случиться - это разбушевавшийся коровник и не загнанное стадо. Лешка тогда рассмеялся,накинул кепку, сверкнул глазами и умчался за ключевой водой к роднику.
Что может случиться в деревне, где ничего никогда не случается?
Разве что сюда приедет ОМОН и арестует бабу Катю за превышение скорости во время вождения велосипеда. Или у старика Ивана обрушиться крыша.
Но сегодня я увидел девочку со спичками.
Её черные локоны были столь прекрасны, что мне захотелось нюхать их. Я знал, что они пропитались запахом серы и дыма, и от этого мне хотелось их нюхать вдвойне. Будь здесь Лешка, он обязательно сказал бы, что я раскис как кисейная барышня и поник головою, меланхолично покачивая ею и как-бы говоря: прекрасная девушка, не подскажите ли вы дорогу к вашему сердцу?
Но Лешка бы ошибся, потому что я ничуть не был влюблен. Просто я увидел ее черные как смоль волосы и пришел в эмоциональный эксатаз. И почувствовал запах дыма.
Гумберта Гумберта страшно увлекали нимфетки, хорошо скроенные и рано познавшие вкус взросления и обращения в женскую суть девочки. Эдгара По увлекла кузина, а Данте Алигьери и вовсе был влюблен в женщину, ни разу в жизни не ответившую ему взаимностью. Я вместе с ним вздыхал о Беатриче, когда читал "Божественную комедию" и никогда не мог взять в толк: что должно произойти в человеке и для человека, чтобы его увлекло что-то сумасшедшее и абсолютно сумасбродное?
А сегодня я увидел ее и понял: ничего. Ничего не должно произойти и не происходит. Холмы не начинают ходить, дома не начинают рушиться, а аборигены не выбегают массово на улицы и не начинают бросать в безумца копья. Мир остается сух и безучастен к человеку, чьи представления о субстанции в один момент перестают быть общепризнанными.
Девочка зажигала спички, одну за другой. Ее волосы раздувались во все стороны порывистым ветром. Я подошел к ней и задал вопрос.
-Что если от спички загорится трава?
Девочка молча подняла на меня голову и внимательно посмотрела мне в глаза. Затем так же молча ее опустила, открыла спичечный коробок и зажгла еще одну деревянную палочку с серой на кончике.
-Для меня нет ничего страшнее, чем игра со спичками, - честно признался я.
С чего мне разговаривать с этой девочкой? Она меня игнорирует, да и я не мастер складывать речи. Вот только ее волосы... С этим я ничего не мог поделать. Я опустился с ней рядом на траву и откинул голову, вдыхая запах серы.
-Одна спичка, - подала голос девочка. Я удивленно взглянул на нее. Она разглядывала догорающую палочку, щурясь от солнца. -Одна спичка спасает человека от голодной смерти. Одна спичка может убить человека. Папа говорил мне не играть с оружием, но я не слушаюсь папу. Больше не слушаюсь. Потому что он давно не любит маму. С тех пор, как ее не стало, он часто пьяный дома. Я не люблю пьяного папу, я люблю доброго папу. Он говорит мне не играть с оружием, а я не слушаюсь. Спички - единственное оружие, что я сумела раздобыть.
-А зачем тебе злить отца? У меня вон хороший отец. Попивает иногда, но держится молодцом, всю семью кормит.
-Мой папа больше не хороший. Он хочет, чтобы я была ему не дочь, а...как мама была. Чтобы детей ему рожала. У меня скоро родится первенец. Папа хочет назвать его Акакием. В честь дедушки.
Мне показалось, что я весь покрылся ледяной испариной.
-Сколько лет то тебе? - задал я вопрос, изо всех сил пытаясь оставаться безучастным.
-Тринадцать минуло. Большая я. Папа говорит, что я доросла и, это, как его, созрела.
Мне окончательно стало жутко. Но я снова не подал виду.
-Это ничего. В смысле, ты, это, держись. Ладно?
Девочка осталась безучастной к моим словам. Мне на секунду показалось, что она говорила не со мной, а просто проговаривала вслух то, что накипело. Но мне хотелось одного: уйти подальше от нее. Забыть всю ту грязь, что она только что рассказала мне, забыть ее полные боли глаза. Но ее волосы были все так же прекрасны, и мне хотелось к ним прикоснуться.
-Можно тебя потрогать? - вырвалось у меня.
Она вновь подняла на меня глаза, полные печали, и вновь понуро их опустила.
Мне стало стыдно за мой вопрос. Я вскочил с места, как ужаленный шмелем.
-Пойду я. Мне, это, бате помочь еще надо.
Ей было все равно. Она все так же сидела и продолжала зажигать спички. Одну за другой.
Я отправился к дому. Затем обернулся, но не увидел на том месте, где только что сидел, ни девочки, ни спичек. Мне снова стало жутко, только уже по другому поводу, однако я справился с этим страхом. Девочке могло напросто надоесть поджигать спички, и она рещила уйти домой. Или на пруд. Или еще куда-то. С чувством тревоги я отвернулся от места нашей беседы и увидел ее прямо перед собой. Только это была не девочка. Передо мной стояла разозленная дикарка. В глазах ее читалось отчаяние, смешанное с безумием.
-Бессердечие твое да наказано будет, - тонким детским голосом крикнула она. Я только успел заметить, как полыхнул огонь. Моя одежда загорелась во мгновение ока. Я вскрикнул, бросился бежать к реке, но река была далеко. Поэтому я упал на траву и принялся кататься по ней, крича о помощи. Но трава была слишком сухой, и вместо того, чтобы затушить огонь, она вспыхнула. Я чувствовал, как горит моя плоть. Боль была настолько невыносимой, что я кричал и задыхался в дыму. Сквозь звон в ушах и собственный крик я слышал голос отца. Сознание медленно угасало, и спустя пару секунд я уже не мог различать ничего. Мир, который минуту назад играл для меня красками, теперь погас.
-------------------
Олег нашел сына, когда тот был уже мертв. Огонь поглотил его быстро. Кожа обгорела настолько, что сквозь лоскуты ее просвечивалось закопченное мясо. Олег в бессилии упал на траву рядом с телом отпрыска. Отца сотрясали рыдания.
Через какое-то время сбежалась толпа зевак. Все кричали, галдели, рыдали и тихо шептали "Господи, спаси!" Олега увели домой, а тело забрали на "скорой". Осталась только выгоревшая долина. Поздно вечером на ней снова увидели девочку. Она пришла, понуро опустив голову, села на то самое место, где днем лежало тело сына Олега, вытащила из-под подола коробок со спичками и зажигала их по одной до тех пор, пока в последнем оконце не потух свет, и видеть девочку стало просто некому. Да и кому захочется наблюдать, как умалишенный маленький бомж играет со спичками? К чему обращать внимание на сумасшедших? Когда жизнь прекрасна и удивительно, не остается и минуты на то, чтобы подумать о тех, кто лишен жизненных благ и не испытывает удовольствие.