Глава 1. Чужая земля

«Поставьте памятник деревне,
На Красной площади в Москве»…
Н. Мельников



За свой долгий, а вместе с тем, такой короткий исторический век, российская деревня повидала и пережила многое. И, всё же  не смотря ни на какие лишения, во все времена продолжала кормить страну, питать «живою силою» города, бережно хранить истинную Веру, человеческую мораль и национальную традиционную культуру. Теперь всё это уходит в прошлое. За последнюю четверть века российская деревня изменилась до неузнаваемости. Не стало уклада жизни деревни послевоенной, семидесятых и восьмидесятых годов прошлого века. А стало быть, нет в деревне былых песен и коллективной радостной жизни. На протяжении четверти века деревня живёт в уединении, сама по себе, по законам перестройки в условиях капиталистического рынка, то есть, в обстановке самоопределения и выживания.
Куда привела такая жизнь российское крестьянство?  На этот вопрос два года назад попытался ответить Н. С. Михалков в документальном фильме «Чужая земля». Съёмки  этого фильма постановщики вели в многочисленных регионах России.   Сюжет  фильма не замысловатый,  Никита Сергеевич колесит на стареньком автомобиле по глухим просёлочным дорогам, заходит в заброшенные людьми, полуразвалившиеся избы, перебирает валяющийся там житейский хлам и со свойственной ему хоризмой эмоционально сокрушается судьбой некогда живших в тех местах людей. А ещё задаёт и задаёт в объектив кинокамеры вопросы. Как и почему в России своя для крестьян земля стала чужой, и десятки тысяч деревень превратились в заросшие бурьяном пустыри? Что происходит с некогда огромным селом сегодня? Где и когда произошёл разрыв, разлом и почему сотни тысяч молодых людей были вынуждены бросить родительские дома и бежать в город? Словом, почему осиротела и оказалась не нужной пахарю земля, которая до этого веками кормила страну и считалась главным её богатством?
Прямые ответы на все эти вопросы не прозвучали с экрана. Н. С. Михалков полагал, что их будут искать сами зрители. Он же сделал только приглашение к дальнейшему разговору, попытался затронуть живые струны широкого круга людей.
Не стал Михалков искать ответы и на традиционные российские вопросы: «кто виноват?» и «что делать?». По этому поводу он сам и его помощники высказали в Интернете лишь коллективные пожелания губернаторам, местным властям и деревне в целом.
Фильм Н. С. Михалкова остался мало замеченным, не получил широкой огласки и обсуждения зрителей.  Меня же он задел за живое и подвиг к написанию нескольких публикаций о судьбе села и сельской жизни, которые я намерен представить на суд читателей.
Раздумывая над изложением своих мыслей, содержание которых перекликается с теми проблемами, что подняты в фильме, я решил не вести повествование только от автора, а показать их через созвучные воспоминания и рассуждения бывшего председателя одного из крупнейших и успешных колхозов Пермского края. Его жизнь  с малолетства и в нескольких поколениях связана с землёй, а потому  рассказы являются живой историей деревенской жизни. Её прошлым и настоящим. Они откровенно правдивы, интересны и поучительны.
Далее, я далёк от мысли делать выводы и обобщать положение дел на селе в целом по стране. Для подобных обобщений у меня нет оснований, ведь обстановка в регионах далеко не одинаковая. Ближе и более знакомо мне Нечерноземье, а ещё конкретнее - Пермский край, его люди и хозяйства. О жизни и судьбе отдельных из этих хозяйств и их коллективов, я и поведу рассказ. Что касается выводов и обобщений, то заинтересованные читатели сделают их самостоятельно, добавив к прочитанному тексту свои  воспоминания и впечатления.
И ещё, по моему убеждению, нельзя рассуждать об истории российского села не зависимо от широты географии, или о каком-то конкретном периоде жизни даже в одной отдельно взятой деревне, без увязки с предшествующими событиями и государственной политикой, действовавшей в стране. Поэтому, без понимания политических, экономических и социальных перемен, которые происходили и происходят в государстве, напрямую влияли и влияют на сельское хозяйство и его работников, при написании задуманных публикаций мне не обойтись. Даже положив в их основу рассказы и мысли умудрённых жизнью на селе людей. А потому, мне придётся заглядывать в общероссийскую историю. Учитывая, что в ней сегодня мало тайн, она исписана «вдоль и поперёк», не буду злоупотреблять временем и вниманием читателей. 
Для начала, в пределах краткого предисловия, или вводной части, остановлюсь на нескольких основополагающих вопросах, касающихся первой судьбоносной государственной перестройки села – коллективизации.

***
Сейчас мало кто задумывается над тем, почему вольные российские крестьяне превратились в начале тридцатых годов прошлого столетия в подневольных колхозников, призванных обрабатывать коммунистический огород. В людей, без права на свободное перемещение, то есть, приписанных к земле, а также, лишённых гражданских паспортов и денежной формы оплаты труда. Ведь в марксистском учении нет ни единого слова о коммунистическом крепостном праве. Учение основано на теории объединения пролетариата и бедноты, воплощения в  их жизнь принципов равенства и братства. Значит, если следовать учению классиков коммунистической теории, российские крестьяне не должны были попасть в колхозную кабалу. После пролетарской революции сельское хозяйство России должно было стать свободным, пойти не колхозным, совершенно иным путём своего развития.
К сожалению, теория и практика не всегда совпадают. Во второй половине двадцатых годов пошлого столетия политическая и экономическая обстановка в России сложилась таким образом, что большевики были вынуждены отложить на неопределённое время осуществление своей  заветной мечты о свершении мировой пролетарской революции. И. Сталин вносит поправку в марксистскую теорию, утверждает возможность построения социализма в одной отдельно взятой стране. Начинает срочно устанавливать дружественные  дипломатические отношения с капиталистическими державами. Он признаёт, что Россия отстала от них по уровню развития промышленности  не менее, чем на сто лет. И если не провести форсированную индустриализацию, не наладить производство вооружения, капиталисты сомнут Россию. Но где взять средства на срочную и масштабную индустриализацию?  Золотого запаса нет. В стране разруха. Торговать с заграницей нечем.
Вот как выглядела структура советского экспорта даже за 1928 год. Самый большой объём экспортных товаров – 17 процентов, занимала пушнина, затем нефть и нефтепродукты – 16 процентов, лес и лесоматериалы – 13 процентов. А далее – от двух до семи процентов общего объёма экспорта составляли сахар, лён, жмых, куриные яйца, марганец, хлеб, мясо. Оставшиеся 20 процентов объёма экспорта – это мелкие партии так называемых прочих, побочных , а то и случайных товаров.
Не мудрено, что при такой внутренней экономике организационную основу финансовой политики советского правительства накануне  индустриализации составили три направления действий: конфискация, реквизиция, национализация. Беда заключалась в том, что эти направления не могли обеспечить гарантированного и постоянного поступления в казну необходимых средств. Разграбление национального достояния шло уже около десяти лет. Вот что писал в те дни пролетарский писатель М. Горький: «Как известно, одним из наиболее громких и горячо принятых к сердцу лозунгов нашей самобытной революции явился лозунг: «Грабь награбленное!» Грабят – изумительно, артистически; нет сомнения, что об этом процессе самоограбления Руси история будет рассказывать с величайшим пафосом»…
Единственным крупным источником возможного системного поступления валюты в государственную казну, оставалась ещё не разграбленная деревня. Потенциал её был огромным. Ведь на селе проживало около восьмидесяти процентов населения страны. Никто из членов сталинского Политбюро этого не отрицал. А вот взгляды на то, как заполучить деревенские денежки, как установить государственную монополию на товары, производимые на селе, мнения членов Политбюро разошлись. И. В. Сталин поддержал тех, кто предлагал провести индустриализацию за счёт  немедленного повышения налогов на крестьянство, применения в управлении народным хозяйством военно-командных методов. На более понятном языке, Сталин определился с направлением действий – через налоги и за счёт ценовой политики изымать в пользу промышленности всё, что впредь будет производить деревня. Чтобы заставить крестьян работать на земле, но при этом не давать им возможность распоряжаться плодами своего труда, провести коллективизацию. Установить коллективным хозяйствам планы производства и госпоставок сельскохозяйственной продукции. Причём по ценам, которые сочтут нужными государственные органы.
Для работы в коллективных хозяйствах нужны были люди, лишённые частнособственнических интересов. Зажиточные, успешные крестьяне, умевшие работать с землёй, на роль колхозников не годились. По определению партии,  они являлись кулаками и подлежали изгнанию из деревни.
Кто такой кулак?  По каким признакам партия большевиков определяла, кто из крестьян свой, а кто кулак?
У партии не было высоко аргументированных отличительных особенностей кулаков, как особо враждебного большинству людей класса. Ещё сложнее оказалось ей провести разделительную линию между кулаком и середняком, между кулаком и зажиточным крестьянином. Ведь, по своей сути кулак, это особенно трудолюбивый и рачительный хозяин, который старательно и грамотно обрабатывал землю и даже в неблагоприятные по погодным условиям годы получал с неё хороший доход.
В вопросе о том, кто такие кулаки не было единого мнения ни у видных теоретиков партии большевиков, ни у более позднего руководства партии. Одни говорили, что кулацким необходимо считать любое хозяйство, имеющее свыше 10 десятин посевов. Другие относили к кулакам крестьян, арендующих у бедняков землю и нанимающих работников. Третьи, относили к кулацким хозяйствам владельцев сельских промышленных предприятий и заведений. Даже В. Ленин давал в своих работах противоречивые признаки кулачества.
Если вдуматься в перечисленные теоретиками марксизма, членами Политбюро партии и Правительства страны признаки кулачества, то все они относятся к хозяйственно-экономическим вопросам, и все, без исключения, должны были только приветствоваться руководством государства. Чем плохо, например, от того, что на селе имеется много трудолюбивых крестьян, которые выручают соседей, бедноту? Дают ей взаймы зерно, семена, выделяют лошадей, берут в аренду землю, не дают полям  зарасти бурьяном? Даже оттого, что крепкий хозяин нанимает на работу бедняков, кормит и поит их семьи, государству только польза.
Так зачем же советскому государству понадобилось уничтожать с корнем класс крепких, старательных хозяйственников, которому власти не смогли даже дать чёткие определительные признаки? Ответ на этот вопрос предельно ясен. Большинство крестьянства России составляли бедняки. Каждое второе крестьянское хозяйство не обеспечивало себя хлебом. Поэтому государству было проще подавить сопротивление коллективизации крепких собственников, установить в деревне пролетарские порядки и взять деревню под полный государственный контроль. А потому, отбросив в сторону все теоретические выкладки, споры и рассуждения о признаках кулачества как класса,  людей стали зачислять в кулаки и репрессировать исключительно по политическим мотивам. Спустя многие годы реабилитированы они были по тем же, политическим статьям.  Выполняя спущенные сверху разнарядки по раскулачиванию, власти на местах зачисляли в кулаки и репрессировали всех, кто был им неугоден. Под раскулачивание массово попадали не только зажиточные хозяйства и середняки, но и давно обедневшие крестьяне, а также те, которые просто не нравились местным начальникам. В этой связи, владельца швейной машинки могли раскулачить как промышленника, сельского кузнеца – за использование наёмного труда молотобойца…
Многолетний процесс раскулачивания и чистки деревни от неугодных власти самостоятельных и хозяйственных крестьян стал первым, весьма ощутимым ударом по устоям российского  села.
В итоге коллективизации крестьян и ликвидации кулачества, как класса, государство получило желаемый результат – политически стерильное, покорное властям сельское население, безраздельную монополию на продукты крестьянского труда, дешёвые рабочие руки в колхозах, совхозах и ГУЛАГЕ.
Трудно что-либо возразить в том, что с завершением в тридцатые годы революции в деревне сельский уклад жизни оказался перевёрнутым таким образом, что в России исчезло истинное крестьянство. У земли не стало настоящего хозяина. На смену свободным труженикам и частнособственническим хозяйствам (сегодня подобные хозяйства именуют фермерскими), пришли социалистические предприятия – колхозы и совхозы, объединившие деревенских бедняков и часть середняков.
Неиссякаемый во все времена сельский оптимизм  вылился тогда в поток фольклора о деревенской жизни с новым общественным статусом крестьянина – колхозник. По вечерам в деревнях можно было услышать, как местная голосистая певунья с нескрываемой иронией выводит под звуки гармошки:
«Хорошо в колхозе жить,
Не болит головушка:
Ни в хлеву, ни во дворе,
Не мычит коровушка!»
Гармонист, закладывая залихватские аккорды, вторил певунье:
«На колхозную работу мы не поторопимся,
Шаг вперёд и два назад,
Да и заворотимся!»

***

Решив за две пятилетки главные задачи по индустриализации страны, во многом на деньги, отнятые у деревни, партия могла ослабить давление на село, дать колхозам и совхозам отдышаться. Поддержать морально и материально. Но, не тут-то было. Партия посчитала конец тридцатых годов не подходящим моментом для передышки села в целях его технического переоснащения и внедрения в производство новых передовых технологий. На государственный общественно – экономический воз, запряжённый в коренники по-прежнему крестьянством, подбрасывались всё новые и новые важные хозяйственно – стратегические задачи. За индустриализацией и напряжённым периодом ускоренного оснащения Красной Армии техникой, вооружением и стратегическими запасами продовольствия, грянула страшная разрушительная война. Затем взоры страны были прикованы к селу в связи с потребностями восстановления народного хозяйства. Потом наступил период холодной войны, гонка вооружения. Стране вновь стало не до основательного укрепления и переоснащения сельского хозяйства, хотя потребности в продовольствии и сельскохозяйственном сырье только возрастали.
Село продолжало жить и работать в режиме, установленном в тридцатые годы. В его основе лежала всё та же пресловутая ценовая политика в пользу промышленности, и перспектива только экстенсивного пути развития, исключающая приобщение к научно – техническому прогрессу.
Потребительское отношение к селу, отсутствие в стране прогрессивной прикладной сельскохозяйственной науки, пренебрежение к интенсификации сельскохозяйственного производства, передовым технологиям, не могло продолжаться вечно. В восьмидесятые годы прошлого столетия стало ясно, что по уровню производительности труда, а, следовательно, и возможностям влиять на себестоимость сельхозпродуктов, мы отстали от западных стран и США на 50 – 100 лет. Воистину, история повторилась. Ликвидировав в 30 годы такой же разрыв в отставании промышленности за счёт перекачивания средств из деревни в тяжёлую индустрию и не остановив во время откачивающий финансовый насос, российское село не получило должного технологического и социального развития и обрело вековую отсталость.