Шел одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. В то время я работала Вторым секретарем РК ВЛКСМ Новоселовского района. А у руля государства стоял уроженец этого района, Константин Устинович Черненко. «Порулил» он всего-то один год и двадцать пять дней, но как же гордились все новосёловцы этим фактом!
В тот, знаменательный для района год, в селах и деревнях кипела «энтузиазистская» жизнь, люди в общем и целом переживали свою современность как бы наивно, не отдавая должное ее глубинному содержанию: улицы покрывали асфальтом, во всех скверах стояли бюсты генсека, во всех учреждениях красовались его портреты. В центральном Доме Культуры срочно был оформлен музейный уголок, посвященный жизни «святейшего». А однажды, поздно вечером, нас всех вызвали в срочном порядке «на ковер» Первого секретаря РК КПСС. Задача была поставлена тотчас же: в Красноярск с визитом прибывает К.У.Черненко, соответственно, он обязательно посетит свою родную деревню Большая Тесь. Нам, работникам РК ВЛКСМ, следовало в срочном порядке отправиться в эту самую деревушку и благоустроить могилу матери Генсека. На вопрос, где и как найти эту пресловутую могилу, инструктор райкома партии пояснил очень прямолинейно: найдите и обустройте.
Рано утром следующего дня весь состав райкома комсомола, уплотнившись в стареньком УАЗике, рванул в эту, забытую Богом, деревушку: «Бензин наш, идеи – Ваши».
Настроение зависит куда более от того, как мы встречаем события нашей жизни, чем от природы самих событий. А все события жизни нам, тогда молодым и полным энергии, казались прекрасными. Даже черные тучи и моросящий дождик не омрачали нашего настроения. Мы, с видом следопытов, начали прочесывать местный погост. Говорят, что именно старые кладбищенские места являются в том числе и «инвалидами истины». Наверное, это так, потому, что заброшенных могил оказалось в достаточном количестве. Наши взоры остановились у самой заброшенной, заросшей бурьяном, с почти упавшим старым крестом, без каких-либо надписей. Следуя заповеди, что женщины и мудрецы не должны принимать участия в суете, я просто наблюдала, время от времени давала советы, а мужская часть комсомола трудилась над «образом». Воображение делает человека чувствительного художником, а мужественного – героем. Таковыми мы себя и чувствовали в тот миг «творчества и чувств». К вечеру управились, сделав все «как положено» и отрапортовав вышестоящим «старцам».
Константин Устинович прибыл в Новоселово в полдень. Помню, как дрожали руки, когда мы вручали ему хлеб и соль, как огромным эскортом ехали мы на кладбище, как, очень уж небрежно, генсек возложил венок из живых цветов на «могилу матушки своей». И тут, ко всеобщему удивлению, или, вернее, ужасу, «вдруг откуда ни возьмись» появился у могилы местный балабол Прохор. Пьяному и на светлой улице темно. Он по-настоящему пёр напролом, всем нутром чувствую свою правоту:
- И не Харитина здесь вовсе упокоилась, а наш Федька – гармонист. Уже годков десять, как «отгармонил», - заявил, пьяно ухмыляясь, Прохор. Все попытки тихо и незаметно удалить его с места общего сбора оказались тщетными.
- А знаете, как Федька играл? Уууух!
Что пронеслось тогда в наших головах! Я четко представила, что вышлют нас за тысяча первый километр, так как за сто первым мы уже и так были. Все мы мысленно попрощались с карьерной лестницей, осознавая, что ежели чего, так и место доярки в самой глубинке будет нам заказано. Я мельком взглянула на Первого из РК партии, невольно вспомнив слова из произведений Марка Твена: «Папаша сейчас в хлеву. Вы отличите его от свиней, он в шляпе». Все понимали, что порыв «благородного побуждения» обернулся глупейшим поступком. Но, наверное, надежда живет даже у самых могил.
Константин Устинович резко приказал своей охране отпустить Прохора, пожал ему руку, похлопал по плечу и произнес так спокойно, по-простецки, с улыбкой на измученном болезнью лице: «Та Тесь, где мать моя похоронена, давно лежит на дне Красноярского моря. Затопили нашу деревушку, когда ГЭС строили. И кладбище под воду ушло… Да и не помню я матушку свою, мне годков восемь было, когда она от тифа померла».
Великий певец тот, кто поет наше молчание. А молчание на погосте у могилы Федьки-гармониста было, действительно, гробовым. Только певца не было. Был Он и были все Мы…
«Да и не стал бы я обижать Вас, промолчал бы», - продолжил генсек, обращаясь уже ко всем работникам райкома, - «Но мужичка жалко, ведь накажете его ни за что. А он-то правду говорит!»
И тогда я поняла, что и большой человек – всего лишь человек. И остался в моей памяти Константин Устинович просто добрым стариком, простым в общении, по всему виду которого можно было сказать, что жизнь его вот-вот и завершит свой круг. А, посетив свою землю родную, вдохнув свежий запах Енисея и услышав нежный шум берез, он – то уж точно встал на крУги своя…