Опаленная птица
крыльев не поднимет.
Русская пословица
От внезапного телефонного звонка ее первый, еще не устоявшийся сон разлетелся осколками. Марина быстро схватила трубку, спасая покой спавшей в соседней комнате дочери. Услышала только, что голос был мужской, взволнованный, но слов разобрать не удалось. И лишь окончательно пробудившись, поняла, что держит трубку слуховой стороной вниз.
– Гена, ты, что ли? – спросила, гася ладонью свой голос. А тревога уже охватывала ее своими колючими лапами, давая понять, что покоя эта ночь не сулит.
– Сейчас приеду... прошу – открой... пожалуйста...
Такие визиты у них были не приняты, и он это знал. Марина охраняла психику Дашеньки, как птица охраняет птенца. С разводом родителей девочка кое-как примирилась, но теперь болезненно ревниво берегла маму для себя, только для себя. Марина понимала, что со временем это пройдет, но каким долгим будет «время», пока неизвестно. Да и Гена не претендент... С этим приходилось мириться уже ей, Марине.
Она заглянула в детскую. Сквозь щель между шторами проникал свет уличного фонаря. Даша спала безмятежно, по-детски доверчиво, и эту доверчивость Марина приписала своей материнской любви. Детей не обманешь, они чуют малейшую фальшь. В ее бесконечной любви к дочери фальши не было, Даша могла спать спокойно.
Марина поежилась – в легкой сорочке было зябко, надела теплый халат, отперла и чуть приоткрыла входную дверь: догадается не звонить. «Что там у него стряслось? Засиделся с друзьями и боится тещу? – усмехнулась она. – Неужели сам не может придумать правдоподобную легенду?».
Она подошла к окну, вгляделась в мутную ночь. Прохожих не было. В нимбе фонаря плясала морось: то ли дождь, то ли мелкий снег. Бывает и так, что мать бережет свое великовозрастное дитя для себя, лишь для себя. И портит ему жизнь. Обычно ревнуют сыновей, не считают невесток достойными. Дочерей опекают иначе – зятя задабривают, не вильнул бы в сторону. Но случаются парадоксы. Нарвется – бедный мужик. Гена как раз нарвался. Его посадили на цепь, а охранять было нечего – все уже истлело и превратилось в пепел. Он не мог перегрызть цепь – слишком долго служил, чтобы вдруг так озлобиться. А может, боялся, что станет бродячим?..
Она «накручивала» себя, так бывало не раз. Ни к чему хорошему это не приведет – опять поцапаются. Но как не раздражаться? Хочется, чтобы он был мужчиной, а не лапшой. Ей не надо за него замуж – ради Бога, – но она должна его уважать. Потому что не уважать того, с кем ты близок, – значит, не уважать себя. Этого Марина не потерпела даже с собственным мужем, тем более не потерпит с чужим. Сколько раз она говорила себе эти слова! Казалось, все понятно, как дважды два. Но встречались – и все разумные мысли истаивали, словно снежинки на ладони. Пока не возникал вопрос: «А что дальше?». Всякое чувство должно развиваться, переходить из одной стадии в другую, не зная запрета. Тупик губителен, как обреченность. Он разрушает не только само чувство, но и душу, характер, а иногда – жизнь. На вопрос: «Что дальше?» – ответа у них не существовало.
Он все-таки нажал кнопку звонка. Черт... Марина кинулась в прихожую, в темноте налетела на Дашин велосипед, больно ударилась коленкой. Встретила его полусогнутой, потирая ушибленное место. Гена ничего не заметил, рвался войти – скорее... Марина взглянула на него.
– Что, что случилось?..
Гена был в пиджаке, без куртки, без плаща, словно выбежал из соседнего подъезда. Лицо синее, взгляд блуждает, губы в улыбку не складываются.
– З-замерз... Ч-чаю дашь? Н-нет, в-водки...
Ничто не подействовало. Зубы стучали так, что было слышно Марине. Он стеснялся, поддерживал рукой подбородок.
– Это нервное, – сказала она. – Я накапаю валерьянки.
– Л-лучше яду, – съязвил он. И мягче: – Извини, что к тебе...
Марина подошла, обняла его сзади, стала гладить по голове, шептать что-то успокаивающее. Слова не важны сейчас, главное – тон, нежный, добрый. Так успокаивают детей и собак.
– Извини, что к тебе, – повторил он. Голос его выравнивался. – Родни полно, друзей, как будто... Но это значит, завтра же набегут, насоветуют, намирят... Нет, я сам, сам разберусь. Завтра я им такое устрою – и мамаше, и ее дочери! Дуры...
Оказалось, скандал вышел из-за капусты. Надо было срочно поехать на дачу, забрать капусту, а он не смог. Купил им кочан – до воскресенья хватит. То ли за то, что купил, когда свое есть, то ли за ослушание, решили его наказать: спрятали ключи от гаража, где стоит машина.
– На что замахнулись! Это единственное – мое, только мое! Все имущество, квартиру на себя переписали. Даже сына от меня отвернули. Убедили: папка твой дармоед и лентяй – мало того, что на даче никакой не помощник, так еще и готовое не соизволит доставить. В гробу я видал их дачу. Я за день могу заработать столько, сколько они за сезон. Да им все равно мало будет. Хапают, хапают, тьфу.
– Тише, тише, – уговаривала Марина, – в семье чего не случается, завтра помиритесь.
– Семья... – хмыкнул он. – Если б я не выскочил вовремя, в чем был, я бы там все разгромил на фиг. Сына пугать не хотел, а то бы...
– Тише, тише, – повторяла она, – Дашку разбудишь. Мысли ее убегали вперед. Пока Гена буксовал в своей грязи, она пыталась придумать, куда рулить дальше. – Понимаешь, – размышляла вслух, – Даша не должна видеть, что у меня дядя ночует. Я потеряю доверие ребенка, а это... – Она покачала головой.
Гена развернулся на стуле.
– Гонишь? Среди ночи, раздетого? Конечно, я понимаю, я сам себе сейчас омерзителен, хуже некуда... – Он вдруг сполз со стула, встал на колени, ухватился за полы ее халата. – Прошу тебя, оставь до утра. В прихожей посплю, на коврике... На рассвете меня не будет. Никто не услышит, клянусь...
Она стелила ему на диване, стараясь не шуметь. Руки не слушались, теперь уже ее знобило, как будто Гена перелил в ее тело нервную лихорадку. Ясно: она не любит его, и никогда не любила. Вот – он, похоже, сорвался с цепи, этот несчастный пленник, пришел не к кому-нибудь, а именно к ней. Втайне она всегда ждала этого. Случилось. Возможно, уже завтра придется решать... А сердце кричит: нет, нет! Неблагодарное сердце, так-то оно отвечает спасителю. А ведь волновалось при одном упоминании – и вдруг закапризничало: нет, нет!..
Наконец улеглись, каждый в свою постель, затаились. По дыханию Марина догадывалась, что Гена не спит. Наверное, строит коварные планы мести. Напрасно. Ночь – не лучший подсказчик, она может многое наплести, а утро сотрет все начисто. Серьезные повороты в жизни происходят спонтанно. Судьба внезапно толкнет тебя в спину – и ты летишь, либо в небеса, либо в пропасть. В небеса полет легкий – это от счастья, а в пропасть – страшно. Хорошо, если за что-то ухватишься, повиснешь, а там, глядишь, выберешься. Она тогда ухватилась за Гену, он сам протянул ей руку.
Боже, как быстро человек может потерять то, что казалось ему основой жизни! Десять лет – десять! – они с Владом были единым целым. Уже не горели в пламени страсти, но вместе им все еще было тепло и покойно. Если бы не тот злополучный пикник, так бы и продолжалось... Или нарыв уже зрел, и дело времени, когда он прорвется?
Сотрудница Влада, Яна, пригласила их на пикник. Теперь Марине очевиден не заданный тогда вопрос: с чего бы? Ну, хорошо, муж у Яны – военный врач, его переводят в Питер, она – за ним. С чего бы ехать на прощальный пикник вчетвером? Они семьями не дружили, больше того, Марина не знала ни Яну, ни мужа ее, Никиту. Говорят, ревность слепа, – нет, абсолютное доверие незряче вдвойне.
Владу и Яне было комфортно – коллеги, тема для шуток всегда найдется. Марина с Никитой давали им порезвиться. Никита был как не от мира сего – понятно, прощальная ностальгия. Марине же было «никак». Она сидела на поваленном сухом дереве и смотрела, почти не мигая, на вспыхивающие в костре ветки. Никита ради приличия изредка что-то произносил, она кивала или говорила «да».
– Эй, кто за хворостом, молчуны? – окликнула Яна. – Да ну их, – не дождалась ответа, – пошли, Влад, ребята расслабились. Поддадим им жарку, а? Может, проснутся?
Сколько прошло – пять минут, десять?.. Что-то изменилось в Никите. Марина поняла это по движению рук. Она словно очнулась, проследила за его остекленевшим взглядом. Яна и Влад стояли в гуще дикого кустарника, издали не было видно, разговаривают они или просто неотрывно глядят друг на друга. Марина отвела взгляд. Никита помешивал прутиком в костре. Почему-то им стало стыдно, до спазмов в горле. Никита сидел ссутулившись, а Марина не выдержала, скосила глаза – туда... Две головы медленно погружались в зелень листвы.
Может, и удалось бы Марине убедить себя: ничего не было, Яна и Влад спустились с пригорка в низину или споткнулись, упали, а ей показалось... Мало ли что почудится на расстоянии. Потом ведь они смущенными не были, так же трунили один над другим, цепляли Марину с Никитой. И хворосту принесли. Вполне удалось бы себя обмануть. Если бы Яна через неделю не прислала письмо. Ей, Марине. Дружеское письмо. И – одна фраза, как бы случайная: «счастливая, мне бы такого мужа». Фраза – в расчете на Влада. Видимо, в их семье принято читать письма вместе. Что ж, получай, дорогая, той же бабьей монетой: «Ты пишешь, Яна, что хотела бы иметь мужем Влада...» И дальше – ничего не значащие слова, никто в них вчитываться уже не будет...
Марина обхватила подушку, уткнулась в нее лицом, чтобы не застонать. И в тот же момент почувствовала на плечах холодные пальцы Гены.
– Нет! – Она попыталась вскочить, но Гена был уже под одеялом, держал ее мертвой хваткой. – Нет... перестань, – отбивалась она, – ты что, Даша же...
– Шесть секунд... шесть секунд... – шептал он исступленно, и ее тошнило от этих слов. Широко распахнутыми глазами она смотрела на дверь детской комнаты все «шесть секунд», которые показались ей бесконечными...
Слава Богу, он не захрапел, спал на своем диване, как безгрешный ангел. Она и тогда, после развода с Владом, считала, что ей в утешение послан ангел в образе программиста отдела Геннадия Ладочника. Он первый заметил ее состояние, после работы молча посадил в машину, повез за город. Она подчинялась, ей было все равно. Машина свернула на лесную дорогу и вскоре остановилась. Гена открыл дверцу, сказал:
– Иди.
Она шла через лес, не разбирая дороги, срастаясь с деревьями, с травой, с проталинками синего неба. Наверное, в эти мгновенья она стала частицей Космоса. Тело не ощущалось, душе было вольготно, она парила над землей, но невысоко, время от времени опускаясь, и тогда ноги чувствовали мягкий настил сухой хвои, включался слух – шорохи, щебетанье, стрекот опьяняли ее, и она вновь теряла ориентиры. Гена следовал за ней незаметно, неслышно, она забыла о нем.
На обратном пути он спросил только:
– Легче?
Она кивнула и назвала адрес. Жизнь продолжалась. Ангел исчез, а Гена остался. Сегодня остался на ночь. И она презирала его.
Утром, едва рассвело, Гена засобирался – украдкой, как вор. Она все же встала – зачем притворяться? Гена избегал ее взгляда, извинялся, благодарил, сокрушался... Он был жалок и пуст. Человек без достоинства – что кувшин без воды. Слова его тоже были пусты, он извлекал их, как заводной механизм, слова не были наполнены искренностью. Марине казалось, что она этой ночью опять подсмотрела нечто постыдное, не предназначенное для ее глаз. Но теперь ее сердце стало сильнее, жестче, оно уже способно отражать удары судьбы.