Нету, ей-богу же, нет на свете человека, который на протяжении жизни не пытался найти ответы на два вопроса: «Что было, когда меня не было?» и «Что будет, когда меня не станет?». Рано или поздно они возникают у каждого: первый – обычно рано, а второй – у кого как.
Вася Кукушкин был еще в том возрасте и состоянии здоровья, когда мнится, что твоя звезда прочнее всех других приклеена к небосводу, – а потому второй вопрос его пока не донимал. С первым же дело обстояло сложней. В историю Вася далеко не заглядывал – ее он воспринимал вчуже. А из ближайших событий – до его появления на свет была большая война, потом – большая разруха, потребовавшая большого восстановления. Его Вася уже захватил своей детской памятью, правда не настолько, чтобы оставить там душу или иметь основание о нем судить. Поэтому он избегал разговоров о политике, любил компании простые, веселые и ни к чему не обязывающие. На первый взгляд он мог показаться человеком легкомысленным и поверхностным, но это было не так. Иногда Вася думал. Чаще всего случалось такое в пути, когда крутил баранку своего грузовика с надписью на борту: «Перевозка мебели населению». Город он изучил вдоль и поперек до каждого закоулка: руки трудятся, а голова свободна – думай, коли охота. Людской муравейник Васю мало занимал. Да муравьи-то, глядишь, посовестливей будут: они в общую кучу тащат, а люди сейчас, наоборот, из кучи себе урвать норовят. После большого восстановления нагрянул большой хаос, кто понаглей да пошустрей уже наловил рыбки в мутной воде, теперь жирует и насмехается над недотепами, подбирающими мальков. Голод не тетка, заставит хоть кого поступиться своими принципами. Вася тоже от «навара» не шарахался, если фартило. Но достоинство соблюдал, не унижался. И за это он уважал себя. Вася и вообще был о себе неплохого мнения. Его полному довольству собой мешало вот что: отсутствие высшего образования и незнание своего родства. Об этом он и думал попеременно, когда был соответствующий настрой. Образование – еще бог с ним, сам, можно сказать, виноват, а себя винить Вася не любил. Но, не ведая в определенности своих корней, полноценной личностью трудно себя почувствовать. Это факт. Человек должен соответствовать своему происхождению, как, например, модница – своему возрасту. Смешна была бы старуха в кокетливом сарафанчике. Смешон и холеный барчук, косящий под народную простоту, под рубаху-парня с ветерком в голове и матерком на языке. А потомственный пахарь – вздумай он чваниться перед вскормившей его средой – был бы и вовсе жалок. Нет, как ты ни пыжься, как ни рядись, а люди все равно допытаются, каковых ты кровей, и соразмерят, и выведут линию, какой ты есть человек.
Вася Кукушкин догадывался, что кровь у него не барская, но и не плебейская тоже. Достаточно взглянуть на свои руки – вот они, уверенно держат баранку грузовика, так же уверенно их можно приложить к любому стоящему делу – не оконфузишься. И все же… все же белое пятно в его биографии не давало Васе покоя…
Вот, кажется, и нужный ему дом. Вася притормозил, сверился с квитанцией – улица Гоголя, 34. Во двор сворачивал осторожно: пространство между домами узкое, асфальт выщерблен, а в кузове хрупкий, но ценный груз, раскокаешь – из собственного кошелька возместишь. Философские Васины мысли испуганно разлетелись, затаились до следующего подходящего случая.
Вася искал глазами хозяина – машину должны были во дворе встретить, но на крыльце стояла молодая нарядная женщина и рукой подавала знаки. Вася высунул голову из кабины:
– Зеркало с подсветкой – ваше?
Женщина кивнула и стала спускаться по ступеням. Одной рукой она держалась за перильца, а другой, двумя пальцами, чуть приподнимала длинную юбку. Каблуки ее туфель редко цокали по бетону – словно капли падали с тающих сосулек. Понаблюдав за ней, Вася ухмыльнулся: можно подумать – здесь не четыре ступеньки, а сорок. «Крутая чувиха. Ну-ну. Сейчас мы тебя приземлим». Он открыл дверцу кабины и соскочил на землю.
– Сама, значит, потащишь? Или как?
Она смерила Васю надменным взглядом. Ему стало неловко, он попытался смягчить свою грубость:
– Извини, грузчика нет, в отгуле сегодня. В магазине должны были предупредить. Так что зови мужика.
– А ты что – не мужик? – Она нисколько не тушевалась. Скажи Вася любую скабрезность, наверно, ответила бы тем же.
«Таких мы видали», – подумал Вася, а вслух произнес:
– Я водитель. Грузить не подряжался. – И пристращал: – Вытащу из кузова – и мое вам с присыпочкой. Так что давай зови своего, некогда мне, время – деньги.
– Де-еньги! – передразнила она с нажимом. – Естественно, деньги, на рыцаря ты и не тянешь.
Вася вспыхнул, но осадил себя: с бабой свяжись – толпу зевак соберешь, а укороту не дашь. Заплатит – и ладно. Он солгал ей: грузчика при нем никогда и не было. На одну водительскую зарплату никто бы тут работать не согласился. Но приварок подворачивался Васе не всегда: кому помогали соседи, кому родственники – люди умели считать свои деньги. А он умел набивать цену перед такими вот дамочками. Тут главное – не перегнуть палку, они гордые.
В грузовом лифте он разглядел ее ближе. Ну и что в ней особенного? Ухоженная, правда, как телка, броская – намалеванная потому что. А присмотришься – нос длинноват, губы колбасками. Глаза отводит – не по рангу мужчина, рыцаря ей подавай. «Ишь, краля», – осерчал Вася. И что его так задело?
В прихожей, размером с его квартиру, Вася прислонил ношу к стене, хотел отряхнуть джинсы от налипших с упаковки ворсинок, но в последний момент не посмел. «Живут же люди, плюнуть негде, как говорится». Видимо, женщина поняла его – усмехнулась краешком губ.
– Распакуй, – приказала бесцеремонно.
– Э-э-э, – запротестовал Вася. – Это уж слишком. Так гни, чтобы гнулось, а не так, чтобы лопнуло.
– Вот я и проверю – может, лопнуло, пока вез.
Вася опалил ее молчаливым презрением. Сорил он теперь без оглядки. Когда все было готово, Вася брякнул ей сумму за услуги – пусть поизвивается.
– В баксах? – с подковыркой спросила хозяйка.
– Разумеется, – не запнувшись даже, сумел отреагировать он. – Я бы тут за рубли горбатился.
– Ладно, добавлю еще столько, если ты мне его, – кивнула на зеркало, – повесишь на стенку – сюда. Картину придется переместить. Учту, все учту, – не дала она Васе раскрыть рта.
Сумма набегала значительная. Вася пасовал.
– Тебя как зовут, красна девица?
– Лена, – впервые просто сказала она. – А тебя?
Вася замешкался. Имя свое он не любил, не говоря уже о фамилии.
– «Мое имя с Россией хорошо рифмовать», – гордо ответил он запомнившимися с детства стихами.
Она вскинула брови.
– Да Вася я, Василий Кукушкин. Давай так, Лена: сейчас я не могу, мебель еще везу по адресу. А смена кончится – и… вечерком загляну, дрель прихвачу. Или у твоего инструмент есть?
– Я живу одна, – медленно, чуть ли не по слогам проговорила Лена. В голосе ее была такая категоричность, что Вася и не подумал лезть с расспросами…
Мебель он таскал с мужичком, усохшим, как прошлогодняя вобла. Толку с него было не много, а торговался он здорово. Если б не обещание, данное Лене, Вася его помытарил бы. Жлобов он презирал. И ведь не последнюю копейку отдает – вон какой гарнитурчик прикупил, итальянский, Васе год на него лопатить. Как это люди с такими силенками умудряются «капусту рубить»? Тут пашешь целыми днями, пашешь – а жене все равно не хватает. И не сказать, что транжира. Побрякушки ее мало интересуют, шмотки тем более: закутается в халат, уляжется на диван с книгой – не докличешься. Иногда за весь вечер они словом не перемолвятся, что для Васи мука мученическая. Он бы молол языком за двоих, да не в стенку ж горохом. Не сказать, что и готовит она разносолы, пища как пища, простая, к лучшей он не привык. А с другой стороны, не она ж виновата, что кругом беспредел, что цены рысаками скачут, а зарплата клячей плетется. И не этот засушенный мужичок – его щелчком опрокинешь. А кто виноват? Может быть, он, Вася, и виноват, что его так околпачили? С такими-то кулаками – и не отстоять себя? Да только кто он такой – Вася Кукушкин, детдомовец, ни роду, ни племени, подкидыш, короче, кукушкин детеныш. Об одном только пекся – выжить, зацепиться за почву и устоять. А другие в это самое время смело крутили свои делишки, Васиного кулака не чуяли. В сердцах он так толкнул за порог последнюю упаковку с мебелью, что внутри глухо ухнуло. Мужичок побагровел, но, взглянув на Васю, смолчал, втянул голову в плечи. Вася небрежно принял от него деньги и, не попрощавшись, ушел. До закрытия магазина нужно было отчитаться за рейсы и поставить машину в гараж под охрану.
Домой он ехал на своем верном «гольфе». С виду автомобильчик был довольно невзрачным – краска местами пооблупилась, вмятина на крыле заделана кое-как. Ни один уважающий себя угонщик, да и мелкий воришка зеркал, на такую, с позволения сказать, «тачку» не позарится. А что там внутри, под капотом, – знал только Вася. И его это устраивало.
В городе колдовала весна. На клумбах радовались теплу и длинному световому дню скромные незабудки. Палевые соцветья каштанов среди буйной листвы были похожи на зажженные фонари. Манекены в витринах модных салонов переоделись в бикини и прозрачные платья. На переходах подставляли прохожим белоснежные спины подновленные «зебры». Вася остановился у светофора, пережидая красный, приспустил боковое стекло. Пахнуло сиренью, и он подивился, до чего крепок ее аромат – перебивает все запахи запыленного к вечеру, загазованного города. Трудно поверить, что ее лепестки уже осыпаются, что теряет она пленительность и вскоре будет забыта и нежеланна.
Миновав перекресток, Вася пристроился в хвост «Запорожца», не спеша одолевавшего свой путь. В душе рождалась неуловимая пока, тихая и нежная мелодия, звала куда-то, манила обещанием счастья, и хотелось этому верить вопреки разуму. Такое состояние Вася называл освобождением – он так чувствовал, а объяснить бы не мог. Но для себя и не надо ничего объяснять, он чувствовал, а другие нет – оттого было радостно, и радость эта требовала выхода. Вася припарковался к обочине, выскочил из машины, купил у старушки букетик ландышей.
Лифт выпустил его на шестом этаже. Вася нажал кнопку звонка и тут же стал открывать дверь ключом. Ландыши держал наготове, чтобы сразу, едва перешагнув за порог, вручить их Тамаре. Она удивится и спросит: «Что произошло?», а он ей ответит: «Весна».
Тамара сидела в кресле, не отводя взгляда от включенного телевизора. Она то ли не слыхала звонка, то ли догадалась, что это Вася.
– Привет, – сказал он, заглянув из прихожей в зал.
Тамара кивнула, не повернув головы. Вася положил букетик на тумбу для обуви, снял ботинки, пригладил у зеркала мягкие непослушные волосы – сколько их ни причесывай, они разлетаются по своему усмотрению. Мелодия в душе поутихла, так и не оформившись во что-либо определенное. Но возбуждение еще не прошло, хотелось дурачиться по-щенячьи. Он подкрался к Тамаре сзади, облокотился о спинку кресла и подул жене в затылок.
– Не мешай, – отмахнулась она. – Ведешь себя как пацан. Иди пока мойся, фильм закончится – покормлю.
– Я тороплюсь, – перейдя на обычный тон, сказал Вася.
– Ну подожди, ну. Это же сериал, как ты не понимаешь!
Вася прошел на кухню, включил электрочайник, достал из холодильника три яйца, нашел в духовке свою любимую сковородку. Когда запахло яичницей, в проеме двери возникла Тамара.
– Я же борща наварила, разогрел бы. Хватаешь первое, что под руку подвернется.
– Я голоден, – сказал Вася.
– Да что ты из себя несчастного корчишь! Отощал, видите ли, жена не стряпает, на блюдечке не подает.
– На блюдечке мне, пожалуй что, маловато будет, – попробовал отшутиться Вася.
– Ясное дело, бугай здоровый, слава Господу.
Вася отставил тарелку.
– Послушай, чего ты заводишься? Я вкалывал. И еще предстоит. Некогда мне твои сериалы пережидать. Деньги сами в карман не сыплются.
– Кстати, – зацепилась Тамара, – деньги-то где?
– Какие?.. В шкатулке, наверное, – или куда ты их прячешь? Я ничего не брал.
– За так, значит, вкалывал? Как тимуровец?
– Ах, вот о чем ты… – Вася вытащил из кармана свернутые трубкой бумажки, бросил на стол.
– И всё? – съязвила Тамара. – Не густо сегодня. Ленился.
Вася опустился на табурет. В тарелке остывала яичница, но он забыл о ней, пристально вглядывался в Тамару. Перед ним стояла, опершись о косяк, чужая женщина, никогда и не волновавшая его как мужчину, – но разве он хоть однажды дал ей это почувствовать? Это она, она отталкивала его, вынуждала выпрашивать близости или искать удовлетворения на стороне. Разве он упрекнул, хоть спьяну, хоть сдуру, за то, что не сумела родить ему ни сына, ни дочку, да и вряд ли сумеет уже, вялая, безразличная ко всему, кроме денег? Не только вслух, но и в мыслях своих он избегал обвинения, в любой стычке первый гасил искру, чтобы все не пошло прахом, жалел ее – не проживет одна, пропадет, как осенняя муха в паутине. Конечно же, в гоноре своем, в женской спеси, она этого не признаёт. Злилась, когда он смеялся над ее «отдыхом». Два года назад изъявила она желание навестить родственников, поехала в Кострому, побыла месячишко и вернулась как с креста снятая. О родственниках ни слова, ни полслова, но если обидели – зачем было месяц там ошиваться? По тебе, говорит, скучала, измаялась. Ага, так он и поверил. Чувствуя, как внутри поселяется всеохватывающая тоска, Вася отчаянно искал способ не дать ей угнездиться.
– Тамара, – позвал он почти ласково. – Подойди, сядь. – Она не шелохнулась, только крепче поджала губы. – Тамара… Что-то не так у нас. Я ж вижу, не спорь. – Она и не думала спорить, молча наблюдала, как трудно он подбирает слова. – Ты ж не была такая, я помню…
– Какая? – словно испугалась она. – Продолжай, продолжай – какая такая?
– Замороженная, что ли… Не знаю. Может, я что-нибудь залепил – так скажи, не держи камень за пазухой. Ну чего тебе надо? – не выдержал, вскинулся он. – Живем не хуже многих теперь…
– Но и не лучше многих, – со скукой перебила Тамара, глядя в одну точку поверх Васиной головы.
– Тебе мало? На еду не хватает? Ты их что – в борщ крошишь, эти деньги? Ну не хватило, ну сходи к Нине Юрьевне, займи по-соседски, ты же к ней что ни вечер бегаешь, подружку нашла. Через три дня получу зарплату – вернешь… Да, я не «новый русский», не дилер, не киллер, не – как его там – риэлтор. Я просто шофер… И грузчик при случае. Зарплата плюс наварчик, пусть жиденький, как повезет. Ты знала, кто я, знала, когда…
Он не досказал, но Тамара вспыхнула вдруг, глаза ее заблестели. Вася был даже рад этому – проняло. В человеке нет ничего хуже безразличия, это – разрушение, медленная смерть. Но он и обеспокоился, что произнес лишнее. История их женитьбы не была романтичной, они оба старательно избегали о ней говорить.
– Знаешь, о чем я подумал? А не пойти ли тебе работать? На людях веселей, взбодришься… Работала ж ты чертежницей – помнишь? Можно что-то другое подыскать. Хочешь, я займусь этим?
Он плохо рассчитал – Тамара не простила ему намека, все эти секунды она созревала для мщения. Лицо ее побледнело, потом стало покрываться красными пятнами.
– А я, дорогой муженек, не для того замуж выходила, чтобы на кусок хлеба самой зарабатывать. Женился – крутись.
Разговор был окончен. Тамара опять села в свое кресло, накинула на ноги плед. Вася достал из кладовки старенький чемоданчик, в котором хранился его инструмент, выложил оттуда ненужное, оставил дрель, молоток, отвертку и несколько шурупов. В прихожей, обуваясь, он заметил букетик ландышей, схватил его и торопливо сунул в чемоданчик.
– Вася, – кажется, позвала Тамара. – Но это прозвучало так тихо и жалобно, что он убедил себя: нет, послышалось, – и захлопнул дверь.
На улице все еще было светло, солнце не торопилось уходить за горизонт, изо всех сил посылало свои лучи людям. Но люди воспринимали это по-разному. Большинство было озабочено предстоящими домашними хлопотами. Женщины несли пакеты с продуктами, прикидывая на ходу, как бы порасторопней распорядиться вечерними часами. Влюбленные уже встречали друг друга в назначенных местах – у каждой пары было свое, – и Вася, застряв на пути к улице Гоголя в очередной пробке, думал о том, сколько же телефонных звонков предшествовало этим свиданиям. Поймав себя на такой глупой мысли, он хмыкнул и покачал головой. Правду говорят люди – у него легкий характер, ничто плохое долго не держится ни в голове, ни на сердце. Ссора с женой, подпортившая настроение, казалась теперь пустяком, мелким недоразумением. Время течет, смывая одно и принося другое. Но есть в нем и решающие моменты, когда мы своими поступками определяем дальнейшую судьбу. Здесь надо быть начеку, потому что случайности обступают нас и караулят, когда мы дадим слабину. Возможно, самыми главными, поворотными пунктами в человеческой жизни стоит считать выбор профессии и выбор супруга. Профессию Вася обозначил для себя рано, лет с пяти или шести.
В детском доме, где рос Вася, самым желанным днем для ребятишек была суббота, когда воспитательницы и нянечки могли взять кого-то из них на выходные в свою семью. Сперва это делали самые сердобольные, но затем, не желая прослыть людьми черствыми, стали время от времени брать все. Вася побывал в нескольких семьях, но прикипел к одной, да так прикипел, что всякий раз поднимал рев, если его обходили. Воспитательницу Анну Петровну он готов был звать мамой, да что-то его удерживало – может быть, чувствовал, что это ей не очень понравится. Но самым любимым человеком на свете был для него дядя Миша, Анны Петровны муж. Правда, тогда Вася не делал таких определений: Анна Петровна была воспитательница и все, а дядя Миша был ДЯДЯ МИША. Вася во всем подражал ему – перенимал привычки и жесты, повторял его излюбленные словечки и даже ходил немного вразвалку, что, наверное, выглядело смешным. Дядя Миша тоже привязался в Васе, называл его одуванчиком, иногда сам забирал мальчика из детдома, сажал в свой красный «Москвич», и они катили за город. Там, где-нибудь в поле или на пустынной проселочной дороге, дядя Миша давал ему порулить. Вася взбирался к нему на колени, прижимал свою белобрысую голову к сильному мужскому плечу, цеплялся за руль и поскуливал от восторга. Потом всю неделю он жил ожиданием новой встречи, а всякий круглый предмет, который попадался ему под руку, тут же становился рулем.
Кончилось все внезапно и непонятно. Анна Петровна стала приходить на работу заплаканная, часто бывала несправедливо злой и шепталась в углу с нянечкой, время от времени что-то грубо выкрикивая. Вася бессилен был разобраться, что же произошло, чувствовал себя виноватым и старался не попадаться на глаза Анне Петровне. Однажды он уловил короткое слово «развод». Смысла его Вася не понял, но по тому, как оно было сказано, догадался, что это и есть причина. Так как слово было не детское, вину с себя Вася снял и переложил ее на Анну Петровну. Дядя Миша навсегда остался для него непогрешимым.
…Вася не сразу признал Лену, настолько она преобразилась за эти пару часов. На ней был короткий халатик, позволявший разглядеть все, что считалось в рамках приличия. Первый легкий загар покрывал ее плечи, в ложбинку на груди, привлекая взгляд, стекала золотая цепочка. Волосы – спелый орех – Лена собрала на затылке, но завиткам было вольно выбиваться из этой прически. Один локон упал на лоб, хотелось дотронуться и поправить. Косметики на лице было ровно столько, чтобы подчеркнуть выразительность серых глаз и тонкий излом бровей. Вася немного оторопел, а она не помогла ему освоиться, ждала, отступив на полшага от двери.
– Здравствуйте… – наконец произнес он. – Извините, что задержался, на дорогах такие пробки – «час пик», сами знаете…
– Знаю, – улыбнулась она. – Я тоже не люблю это время. Да вы проходите, что ж мы стоим.
Вася отметил их обоюдное «вы», и оно показалось ему естественным. Главное в общении – взять верный тон и не сбиться с него, он сам погасит неловкость и подскажет слова.
– Давайте приступим, пока соседи не спят, работа предстоит шумная, – сказал Вася и раскрыл чемоданчик.
– Ой, – тихо вскрикнула Лена, а он вспыхнул, словно его уличили в провинности. – Это мне? – Лена взяла букетик ландышей, поднесла к лицу. – Что ж вы их так… Вот, обломали. А они, между прочим, в «Красную книгу» занесены, рисковали бабульки. Ах, мужчины, мужчины…
Лена ушла ставить цветы в вазу, и он облегченно выдохнул.
Работал Вася один, Лена больше не появлялась в прихожей, умница. Он успокоился и стал рассуждать, игра это была или нет. Лена вполне могла подыграть ему, это было уместно. Но сам-то он зачем положил цветы в чемоданчик, почему не оставил их дома на тумбе или хотя бы в машине? Если б дал себе мысленную установку, то не забыл бы. Значит, хотел подарить их Лене, но себе в этом не признался. А ведь Лена ему не понравилась, он даже грубил ей, набивал себе цену, бессовестно, как хапуга. А может, он бабник? Ну, не святой, это факт. Женщины у него были и до женитьбы, Тамара не первая. Он укладывал их в постель раньше, чем созревало серьезное чувство, а потом с легкостью уходил навсегда. Женщины почему-то не обижались, и совесть его не тревожила. Жилось ему весело несмотря ни на что. У него была комнатка в общежитии, была работа, была молодость – и она представлялась Васе бесконечной. Он понимал, что когда-нибудь все же придется расстаться с полной свободой, выбрать жену, обзавестись домом и ребятишками. Он был, в общем-то, и не против, друзья-сверстники один за другим откалывались от компании, и круг все сужался. А Вася никак не осмеливался сделать решающий шаг. Прежде чем окунуться в это житейское море, он проверял его кончиками пальцев, пока однажды его не столкнули в пучину.
С Тамарой он познакомился на пикнике. Все были парами, а они сами по себе. Девушка не произвела на Васю впечатления. Глаз у него был наметанный, Вася сразу определил: с такими не гуляют, на них женятся. А это все еще не входило в его ближайшие планы. Компания была непритязательная, выпили, загомонили. Вася взял в руки гитару. Песня его была печальной – о неразделенной любви. Вася не испытывал этого чувства, но пел хорошо, переживая чужую боль как свою. Тамара, уверенная, что он весь поглощен музыкой, не сводила с него взгляда – он заметил это боковым зрением, но не подал виду. Потом уже Вася наблюдал за ней. В конце концов он смирился с ее полнотой, с привычкой вытирать лоб тыльной стороной ладони, и даже ее неестественно ровные ступни, подставленные солнцу, не казались Васе безобразными.
Это по его предложению они пошли к озеру освежиться.
– Вы там осторожней, она не умеет плавать, – крикнул им вслед парень с перебитым и неправильно сросшимся носом.
Вася оставил Тамару плескаться у берега. Очутившись в воде, он забыл о своей спутнице. То брассом, то кролем добрался он до середины озера, лег на спину. Вода обнимала его ласково и охотно, Вася доверял ей, доверял и букашке, щекочущей ему ноздри, и облаку, прикрывшему разгулявшееся солнце. Весь мир был занят сейчас лишь им, Васей, лишь ему силился угодить. И Вася ощущал себя на руках у матери, которая наконец-то нашла его и прижала к груди. Сколько прошло времени, он не представлял: время текло в обратную сторону – в детство. В его детство, настоящее, какое и должно быть.
– Ва-ся! – громко позвали с берега.
Он повернулся на живот и поглядел вдаль. Тамара махала рукой, призывая вернуться. Он поплыл не спеша, рассчитывая дыхание.
Тамара стояла по щиколотку в воде, ждала Васю. Купальник ее намок, сквозь трусики проглядывал темный треугольник. Не сознавая себя, Вася вдруг опрокинул девушку на песок и накрыл своим телом. Вода полоскала их ноги.
На лужайку возвращались поврозь: Вася шел впереди, Тамара приотстала, пытаясь как-то сцепить пострадавший купальник. Скоро Вася узнал, что парень с перебитым носом – ее брат.
Зеркало вписалось в интерьер прихожей как нельзя к месту. «У хозяйки неплохой вкус», – оценил Вася. Он проверил подсветку – работает, вгляделся в свое отражение и остался доволен. А на что жаловаться – фигура спортивная, без брюшка, лысина тоже не намечается, порядок. Отправился в ванную вымыть руки – и ослеп от великолепия. Когда пообвык и стал различать предметы, оказалось, что все по отдельности он видал в фирменных магазинах, но здесь, подобранное в полной гармонии друг с другом, оно выглядело потрясающе. У Васи появилось неодолимое желание осмотреть всю квартиру – когда еще занесет в такое гнездышко. Он вышел из ванной и натолкнулся на Лену. Она стояла, прислонившись к стене, оценивала его работу. Руки скрестила под грудью, ступней левой ноги поглаживала коленку правой. Халатик внизу распахнулся, но Лена не придавала этому никакого значения. Вася сообразил, что его берут «на слабо».
– Годится? – спросил он как ни в чем не бывало. – Если что – переделаю. Говори, не стесняйся.
– Годится. Ты настоящий мужик, таких теперь поискать, – приняла она его переход в обращении. – Твоей жене повезло.
Вася не заглотил наживку: знай кошка свое лукошко. Он топтался, стесняясь напомнить о деньгах.
– Ну, я пошел, поздно уже.
– Как же, пошел он. – Лена взяла его за руку, потянула за собой в комнату. – А я для кого стол накрывала? Обмоем покупку, как принято, чтобы дольше служила. Зеркала не должны биться – это к несчастью.
Вася оглядел комнату.
– В таких домах, – сделал вывод, – несчастья не поселяются, им здесь нет места.
– Ты думаешь? – сказала она лишь бы что-то сказать. – Располагайся, я мигом.
Она выкатила из кухни столик, сервированный разной снедью. Посередине стояла бутылка марочного коньяка.
– Красиво жить не запретишь, – присвистнул Вася, решив не клевать на приманку и дальше. – Я за рулем, так что выпивка отменяется.
– Ну и что ж – за рулем. Оставишь машину в моем гараже, уедешь автобусом, утром заберешь.
– Как у тебя все просто, – покачал головой Вася.
– А и просто, если не усложнять. Я поняла это, когда выгнала своего тюфтю. Сам ни на что не годился и меня пилил: то нечестно, это неправильно, так некрасиво. А ведь красиво, не правда ли? – Она повела рукой.
– Красиво, – вынужден был согласиться Вася, – слов нет.
– Слова не нужны, их чем меньше, тем лучше. Дела надо уметь делать.
– Научишь?
– Научу, – серьезно пообещала она. – Если, конечно, ты поддаешься.
– Я поддаюсь. – Вася обнял ее за плечи. Лена не вырывалась. Он резко крутанул ее и впился губами в розовые колбаски…
Он мстил ей за все: за свое детство, которого не было, за тех женщин, которых в свое время не разглядел, отдал другим, за свой неудавшийся брак, за то, что служил всем этим жлобам, типа той засушенной воблы с мебелью, – за все, за все… Постель была мягкая, Лена тонула в ней, и месть получалась не злой. Вася и сам не заметил, как стал целовать эту женщину с благодарностью за то, что она дарила ему. Волосы ее разметались, шея под подбородком была белой, не тронутой солнцем, над ключицей темнела родинка, маленькая, похожая на льняное семечко. Потом все поплыло перед глазами, внутри, где-то под ложечкой, обожгло жаром, но Вася еще успел подумать, что умирать сладко…
От коньяка он все-таки отказался, но есть хотелось невыносимо, и Вася позволил уговорить себя. Лена была свежей и невозмутимой, как будто ничего не произошло, только взглядывала на него украдкой, наполняя тарелку едой.
– Спрашивай, – сказал он, – начну есть – не отвечу. Я сегодня не ужинал, к тебе торопился.
– Ты ведь знал, чем это кончится, да? Только честно – договорились?
– Не только договорились – уже доигрались. Похоже, ты меня зацепила. Зачем?.. Жил себе, в ус не дул.
– Ты сейчас изменил жене, верно?
Далась ей жена – ну есть она, есть, формально. Вася взял вилку, нацелился на кружок сервелата.
– Изменить, Лена, можно только себе и Родине. Ни того, ни другого я не совершил… Ты почему не ешь? Надо восстановить силы.
Она засмеялась:
– Твоя сила в меня перешла. Женщины от любви только крепчают.
– Да? – промычал он жуя.
Лена взяла бутылку:
– Напрочь отказываешься? А я выпью.
Вася перехватил бутылку, плеснул в широкий бокал. Запах коньяка наполнил комнату праздничностью. Чем не семейный ужин? А ведь можно и так жить. Изредка им с Тамарой это было бы по карману.
– Ты говорила – научишь, как дела надо делать. Учи.
Она закусила коньяк долькой лимона, скривилась, потрясла головой.
– Что именно тебя интересует?
– Да вот – как ты дошла до жизни такой?
– Нравится?
Он положил вилку, вытер салфеткой рот.
– А ты вообще кто? Не терпится знать, какую птицу поймал я сегодня в свои силки.
– О-о, ты будешь разочарован. Я всего-навсего парикмахер, по-вашему.
Хорошо, что он вовремя перестал есть.
– К-как? И все это?.. Не верю.
– Я же сказала – будешь разочарован, – пожала плечами Лена.
– Да нет, я даже рад, но… Не понимаю….
– А что непонятного? У меня свой офис, своя клиентура, свои расценки, принимаю по записи, презенты беру. Что еще…
– Ты классный мастер, наверное?
– Я классный психолог, хоть университетов и не кончала. Я знаю женщин, знаю, что такое для них престиж. Иная сама – ну, коза козой, на голове два пера поблекших, а туда же. Потому что муж положение занимает, и ей уже стыдно, видите ли, в рядовой парикмахерской засветиться. А если кто-то желает отдать тебе свои деньги – почему бы не взять? Конечно, откровенный брак я не гоню, но случается всякое. Так что жену свою ко мне лучше не посылай – наутро будет такой же, а обдеру как липку.
– Спасибо за упреждение, – шутливо поклонился Вася. – А не боишься мне такие секреты выкладывать? Вдруг выдам?
– Кто тебя слушать будет? Если женщина во что-нибудь вперилась, из нее это колом не вышибешь.
Зазвонил телефон, Лена взяла переносной аппарат и вышла на кухню. Вася торопливо набросился на еду, она убывала молниеносно, пришлось раздвинуть куски на блюдах, чтобы не было так заметно.
Лена долго не возвращалась. Ему пора было уходить, за окном уже стемнело. Тамара, небось, тревожится, а он тут сервелат наминает. Вдруг Вася припомнил, что в спальне есть телефонный аппарат. «Узнаю, если болтает с подружкой, это надолго, придется прервать». Уходить не прощаясь он считал неприличным.
– …нет-нет, не сегодня, – ворковала кому-то Лена. – Я устала и мечтаю скорей завалиться спать.
– Кто же тебе мешает? – развязно спросил мужчина.
– Да тут… один грузчик… ужинает.
– Что? – Мужчина расхохотался. – Мадам опустилась до грузчиков? И чем же ты с ним занимаешься, если, конечно, не тайна?
– Рассчитываюсь за услуги.
– Надеюсь, берет недорого?
– Я не в накладе…
Вася выронил трубку, она повисла на шнуре и, раскачиваясь, щебетала о чем-то игривым Лениным голосом…
Еще со двора он заметил, что в окнах его квартиры не горит свет. Если Тамара легла спать, это и к лучшему. Встает она поздно, значит, почти сутки в запасе есть, он придумает, как им замять размолвку. Лифт, повизгивая, доставил его на шестой этаж. Вася только приладил ключ к замочной скважине, как скрипнула соседская дверь. Выглянула, растерянная какая-то, Нина Юрьевна, поманила: зайди. «У соседки сидит, на меня жалуется», – без всякой обиды на жену подумал Вася. Он перешагнул порог, спросил коротко:
– Ну?
– Не понукай. Без того не соображу, как подступиться. Мужьям такое не говорят, да ты уж в курсе, раз деньги на заграницу собирали. А вышло вон как… Увезли Тому, «скорая» увезла, в больницу.
– Что? В какую больницу? Зачем? – Вася шарил взглядом по сторонам, словно хотел отыскать Тамару, а по спине уже стекал ручеек влаги.
– В какую – сам знаешь. И зачем – знаешь. Она тебе тут записку оставила, проходи в комнату.
Вася развернул клочок бумаги, прочел: «Прости. Деньги у Юрьевны. Если все обойдется…»
– Что обойдется? Какие деньги? – закричал он. – Вы можете объяснить мне по-человечески? До чего вы с ней дошушукались? Откуда мне все это знать?
Нина Юрьевна отступила, нащупывая сзади опору.
– Извините, – сказал Вася и сел на диван. – Вы тут ни при чем, я понимаю. Расскажите мне все по порядку, прошу вас… – Он ссутулился, опустил руки, сжал их коленями.
Нина Юрьевна молча ушла в другую комнату и тут же вернулась, протянула ему пластмассовую коробочку.
– Тут все до копеечки. Я на чужое не падкая. Тамара мне доверяет больше чем даже себе. Возьмите, говорит, пусть у вас полежат, а то как-нить не сдержусь, потрачу.
Вася машинально приподнял крышку и тут же захлопнул, словно увидел змею.
– Ты пересчитай, голубок. Не дай бог что с Тамарой… Такие деньжищи – век не отмоюсь. Нет, ты послушай, такие деньжищи, а для лечения за границей, ишь, не хватает. Чтоб им скула в бок, буржуям проклятым. Я ей сто раз говорила: у нас тоже врачи неплохие, доверься, не затягивай, такой недуг затяжки не терпит. Сколько баб через это прошло – и ничего, живут. Ну не родишь, велика беда, я вон тоже… – Она осеклась, посмотрела на Васю, привсхлипнула: – К нашим, грит, я уже обращалась, им бы только разрезать, а нам с Васей детки нужны… Да что ты, что ты! С лица прямо съехал. Она еще крепкая, Томка-то, выдюжит.
– Выдюжит, – эхом повторил Вася, – конечно, выдюжит…
Он не стал дожидаться лифта – всего-то шестой этаж. Девяносто восемь ступеней. Каких-нибудь две минуты… Две минуты плюс целая жизнь. Не так и мало.