Первым, что я почувствовал, был резкий мерзкий запах нашатыря. Затем подтянулись призрачный шум и мигрень.
Невольно открываю глаза. Отталкиваю чью-то руку, назойливо машущую перед лицом клочком то ли марли, то ли ваты – не разобрать. Все очертания смазаны. Надо мной склонилось продолговатое белое пятно. Фокусирую на нем взгляд. Пятно медленно преобразуется в фельдшера. Он поправляет нелепые очки. Изображает улыбку довольно сомнительной искренности.
Сознание спутано. Оглядываюсь по сторонам. Мы по-прежнему находимся в медицинском салоне УАЗика. Только я и фельдшер. Стоим, похоже, на территории больницы. Задние дверцы распахнуты настежь. Из проема лучится дневной свет. Вдоль ухоженных зеленых газонов от нас в сторону неприметного серого здания несут кого-то на носилках санитары. Я сижу на откидном сидении. Левая штанина старательно перемотана бинтом. Иглы в бедре, конечно же, нет.
- Как самочувствие? – интересуется фельдшер.
- Нормально, - отвечаю уклончиво.
- Голова не кружится? В глазах не рябит? Не двоится? Сколько видишь зубов? Сосчитать сможешь? – вопрошает он, протягивая мне, по всему видимо, челюсть медсестры, вытороченную окровавленными лоскутами кожи.
В сложившихся обстоятельствах размышлять не представлялось возможным. Я замахнулся и в итоге стал виновником весьма досадного конфуза.
Очки подпрыгнули на лоб. Фельдшеру с трудом удалось сохранить равновесие. Челюсть медсестры, не пойми как, трансформировалась в его растопыренную пятерню, которой он тут же поспешил прикрыть подбитый глаз.
- Ты совсем, что ли буйный? – сокрушается он. – Не хочешь считать - дело твое! Но руки-то, руки зачем распускать?
- Феликс Борисович, с Вами все в порядке? – со стороны слышится обеспокоенный голос медсестры. Она, живая и невредимая, только что подошла к распахнутым дверцам машины.
- Все хорошо, Наденька, - лукавит фельдшер. – Проведите, пожалуйста, этого… гражданина в хирургическое отделение и психиатру его тоже не мешало бы показать.
- Вы уж извините, не со зла я Вас… - оправдываюсь перед ним неуклюже. - Померещилась ахинея мне жуткая…
- Чего же вы ждете, Наденька? - не унимается фельдшер, и рукой раздраженно в сторону здания больницы машет. - Идите уже, идите…
На том и попрощались. Выбрался я из УАЗика. Следом за медсестрой иду. Замечаю, что мнимый шум в голове уже рассеялся, да и мигрень почти отступила. В калейдоскопе минувших событий сумрак и полная неразбериха.
- Что со мной произошло в машине? - спрашиваю я Наденьку.
- В обморок ты упал, - отвечает она и баском хихикает. – Я как раз укол готовила и тут на тебе! Сюрприз нежданный! В общем, на меня ты свалился и, как нарочно, плечом на шприц наткнулся. Оттолкнула тебя я, а ты в беспамятстве с сидения брык и на носилки поверх потерпевшей примостился. Мы с Феликсом Борисовичем давай тебя стаскивать. Ох, намаялись, пока на место кое-как усадили.
- Что с девчонкой? - спрашиваю. – Она умерла?
- Конечно же, нет. Жива она, хоть и в тяжелом состоянии. Наши лучшие врачи сейчас за нее борются. И она обязательно выкарабкается. Вот увидишь.
- С чего вдруг такая уверенность?
- В какой-то момент по пути сюда Феликс Борисович решил, что она уж было умерла. И вот тогда мы соприкоснулись с чем-то по-настоящему удивительным. Всего на миг в салоне прямо над малышкой засияла разноцветными переливами радуга. Как там говорится? Каждый охотник желает знать, где сидит фазан! В это трудно поверить, но мы с Феликсом Борисовичем действительно видели радугу, а ты без сознания тогда был. Понимаешь?
- Понимаю, - с тяжелым сердцем поддакиваю я Наденьке. Кажется, теперь я понимаю, что совершил непоправимую чудовищную ошибку, спасая девчонку от ножа психопата. Но так ли уж непоправимую?
Быстрым (насколько это возможно в случае с моей поцарапанной ногой) шагом иду вперед. Наденька позади удивленно хлопает ресницами. Захожу в здание больницы. Вестибюль, лестничный марш, второй, третий этаж. Над дверью вывеска: «Хирургическое отделение». Мне сюда. Коридор, ординаторская, палата, палата, перевязочный и манипуляционный кабинеты, операционный блок. Вот он!
Громкими ударами требую, чтоб впустили. Настороженно выглядывает медсестра. Рывком тяну дверь на себя. Врываюсь, вклиниваюсь, оттесняю. Хирург с анестезиологом предупреждают, угрожают, когда же лотки с инструментами летят на пол – пятятся и убегают. Поднимаю скальпель. Стерильность уже ни к чему. Подхожу к девчонке. Она голая лежит на столе, бесстыдно преподнося себя яркому свету операционных ламп. Все разрезы на ней искусно зашиты. Под ее полупрозрачной (так мне видится) кожей черными змеями мечется нечисть.
Мне нужно всего один раз провести скальпелем по ее шее. Тонкий порез от уха к уху и все будет кончено. Но я не могу этого сделать! Не могу! Я не детоубийца и уж тем более не охотник на ведьм! Я простой учитель математики. Кстати, я даже не знаю, как зовут эту девчонку. Скальпель летит в стену. Звук ударяющейся о кафель стали перекликается с настырными щелчками.
- Эй, ну ты чего? – засуетилась Наденька, щелкая передо мной пальцами левой руки. – Собрался снова в обморок падать?
- Никак нет, - отвечаю ей отстраненно, словно некая частица меня сейчас действительно в операционном блоке решается на убийство.
- Вот и ладненько, - говорит тогда Наденька. – Сделай глубокий вдох-выдох и прекрати волноваться. Тебя здесь не укусят. А если и укусят, то совсем не больно...
Швы легли дружно в ряд. Дежурный хирург все сделал, как полагается. Затем прописал пить микстуру и обязал прийти на осмотр ровно через неделю.
Неожиданно кстати явилась тетя Шура. Принесла спортивный костюм взамен моим разодранным испачканным кровью брюкам. Стала сносить мозг хирургу бесчисленными каверзными расспросами.
Следом за ней, как хмельные джины из бутылки, нарисовались мои закадычные коллеги – физрук и географ. С их появлением в отделении стало невыносимо шумно. Невыносимо для хирурга. Он попросил всех нас на выход.
В вестибюле мы встретились с Лерой. Как сейчас помню: она была в коротеньком желтом в синий цветочек (всего лишь нелепое совпадение) платьице. В руках дамская сумочка бирюзового цвета. Лера подарила мне кроткую улыбку, коснулась таинственным взглядом, расстреляла в упор убийственно-притягательными веснушками. И мир вокруг преобразился. Затем она шепнула что-то о неуместности намеченной нами прогулки в парке и о свежеиспеченных сырниках к чаю, которыми битком была набита ее сумочка.
Тетя Шура мигом сообразила, что к чему. Искрометно шутя, она взяла под руки физрука и географа и поволокла их в направлении икс. Мы с Лерой остались в распоряжении друг друга. Чай решили пить у меня, домой добирались троллейбусом.
И была ночь и была страсть, но ее накал не испепелил Леру. Она не слетела с катушек в бездну разнузданной похоти подобно всем моим прежним пассиям. Не искала экстаза в пощечинах и удушении. Не упрашивала взять ее грубо сзади. Не захлебывалась до слез. В ту ночь ничего подобного не происходило. И дело было вовсе не в свежих швах, которые могли бы разойтись от резких и неосторожных движений, а в паразитирующей субстанции, изошедшей от меня к умершей школьнице, дабы вернуть ей жизнь.
Чаплину не терпелось отлить и всенощные любовные игры хозяина с новой симпатичной подружкой отнюдь не являлись поводом для переноса утренней прогулки на более поздний час. Потянувшись ко мне, лабрадор провел по щеке шершавым языком и стал тихо скулить, пока я не отреагировал должным образом:
- Уже встаю, Чаплин, поищи пока поводок, - пробормотал я сквозь сон. Пес как бы все понял и целенаправленно побрел в прихожую.
Вырвавшись из цепких объятий сна, я увидел Леру. Она мирно почивала рядом, совсем не позаботившись прикрыть наготу. Первая, кто не сбежала от меня с исходом ночи. Первая, кем я бы мог любоваться в ласковых лучах рассвета. Впрочем, любоваться ею долго не пришлось. Чаплин все настойчивее звал меня из темной прихожей.
В семь утра моросил дождь, и прогулка пса (выбежал, отлил, забежал) была весьма быстротечной. Вернувшись, я насыпал в собачью миску стряпни из куриных потрохов и перловки. Чаплин радостно зачавкал. Оставив его, я присоединился к Лере. Обнял ее и вскоре забылся сном.
Завтракали в полдень. Гренки с помидорами, омлет и крепкий кофе. Лера надела одну из моих рубашек. Застегивать не стала – дразнила прелестью своих случайным образом приоткрывающихся форм.
Кормила Чаплина с руки, тот, притворившись самым дружелюбным в мире псом, строил ей глазки и неутомимо вилял хвостом. Обычно он не особо жаловал приводимых мною в дом барышень, но, в случае с Лерой, его как будто подменили.
Вдоволь побаловав лабрадора, Лера вытерла салфеткой ладонь и неожиданно серьезна спросила:
- Кто эта девочка? Ты встречал ее раньше?
- Только один раз во сне около девяти лет назад, - честно признался я.
- Брось. Серьезно спрашиваю, - Лера нахмурилась. - Знаешь кто она?
- Даже имени ее не знаю. А что?
- Просто я видела… - Лера замялась. – Словом, я заметила, что она вела себя совсем ненормально.
- Что значит «ненормально»? Объясни.
- Вспомни, как все было: с подружками она направлялась к выходу и за ней следом шла еще одна девочка. Полненькая такая, как пампушечка. Вспомнил?
- Ну.
- Когда маньяк схватил и ударил ее ножом, «пампушечка» испугалась, закричала, попятилась, но поскользнулась и упала. Верно?
- Верно. И что с того?
- Не знаю, что тогда видел ты, я же видела ее лицо. Она насмехалась над своей неуклюжей подружкой. Насмехалась, пока маньяк ворочал ножом у нее в животе.
- Тебе показалось, - я попытался разубедить Леру, притом, что поверил каждому ее слову.
- Возможно. Но мы должны навестить ее в больнице. Что скажешь?
- Скажу, что ей мы ничего не должны.
Возникла неловкая пауза и чтобы ее заполнить, я включил радио. Диктор объявил премьеру песни в исполнении заслуженного артиста РСФСР Юрия Пузырёва. Песня называлась «Надежда» и я ее узнал. Мотив и слова определенно мне были знакомы, в отличие от голоса солиста.
«Здесь у нас туманы и дожди, здесь у нас холодные рассветы, - трудился, похрипывая, динамик. - Здесь, на неизведанном пути, ждут замысловатые сюжеты…»
- Замечательная песня. Ты не находишь? – прониклась Лера радио-премьерой.
- Хороша, но не так, чтобы очень.
- Вот как? – она удивилась. – И что же, по-твоему, в ней хромает?
- Исполнение. Все дело в исполнении, я считаю. Здесь нужен женский голос и тогда эта песня покорит сердца миллионов.
- Я смотрю, ты тот еще музыкальный критик, - Лера улыбнулась, и перебралась с табурета ко мне на колени. Скрестила обнимкой на плечах руки, страстно поцеловала. Я ответил ей и не только одним лишь поцелуем. Диктор по радио все говорил что-то и говорил, но до его россказней нам уже не было дела.
Немного позже Лера позвонила матери. Сказала, что, кажется, она влюбилась и попросила присмотреть за ее кошкой еще какое-то время. Тик-так, тик-так.