1.
Однажды в этой жизни существовал один такой неугомонный человек.
Звали его Никак и никто о нем ничего не помнил. Был тот человек всегда уставший, измученный будто, с погрызанными ногтями, вечно озадаченным и потерянным, чуть жалким видом и плохо движущимися ногами (те у него всегда также были уставшими, так как постоянно тряслись).От праздных будто и легкомысленных разговоров на вполне обычные и уместные темы он бежал, так, словно каждое произнесенное его соседом слово было ужасающей грубостью или непозволительной жестокостью. И всё же, когда разговаривал кто-то с ним, глаза его прыгали в глазницах, лицо ежесекундно морщилось и кривилось; постоянно он хватал себя то за щеки, то за виски; а потом, вдруг, среди разговора, как ахнет! замолчит снова, и уставится томно вдаль,- вот и жди от него слова. Хотя был он удобным слушателем, но редко когда подходили к нему за разговором или простой болтовней,- наверное, думали что он либо немой, либо дурачок.
Сказать о том что-либо и утвердить кто он был таков не могу. Однако ж знаю, что человек тот книжонок прочитал много,- чуть не в день съедал по одной (и при том у него была ещё ,Боже упаси ,целая жизнь!).
На улице где-нибудь видно его было редко и мало,- по обычаю своему он медленно прогуливался по парку (который находился в нескольких шагах от дома его), где-нибудь, эдак, часиков в пять утра, и, сказав, со всем чувством : « Эх,хорошо!», тут же отправлялся обратно; или же, бывает, выйдет из дома, постоит у входа, задрав голову, и минут через пять, повернется и скроется снова.
И не было никому понятно (отчасти потому, что мало кто думал о нём, а если же и думал, то так, украдкой, и под конец фыркнув) чего хотел он, чего добивался, да и вообще, собственно, зачем ему всё это,- жить так.
Да…часто бывает, сам себя тоже спрашивает о том: мол, зачем же так, для чего; а потом, после долгих, мучительных, раздумий, попреканий себя самого, что совсем не облегчало его состояние, а опускало его куда-то вниз, оставляя без радости или любви к самому себе, но возрождало в нём высокую, словно какую-то истинную, мысль и давало убеждение, что долг его – служить этой высокой мысли ( сам хотя, он и не знал, наверняка, в чём оная заключается).
Вообще, много думал он зачем-то…мысли эти, вязкие и томные, делали его несчастным, будто ломая изнутри. Но не мог он отказаться от мысли,- кроме неё не было у него никого и ничто не наполняло его, кроме мысли.
Всё иное же казалось ему глупым и бессмысленным до безобразности и отвращения; казалось ему это мелким, временным и откровенно пошлым, непонятным.
Много он рассуждал и запутывался; прислушивался и отвергал; не понимал никого и ничего, или же думалось ему, что вдруг всё, до умиления, или отвращения, просто; не мог он себе ответить так ли то или это, просто ли, сложно,- он отвергал сам себя и свои чувства, мысли…
Люди всё более дичились его, а он- их.
2.
Так, не поняв ни себя, ни мир, он прожил до старости.
Нет, это не было старостью, - было ему всего пятьдесят лет, -но для его жизни это было ещё очень даже удивительно.
Прожил он её смутно и тяжело,- в постоянном смятении и сомнении: бросал одно, брался за ничто; был с одним, потом оставался один…
Но и в его жизни был просвет.
За недолго до смерти своей, он успокоил и свою душу, и свой разум: он сошёл с ума.
Не помню что тому предвещало, но, наверняка, что-то действительно важное, ослепляющее своим истинным смыслом, причиной…( и прочими)
Однако, мысли его смешались уж вовсе и, наконец, он знал одно и теперь точно что "всё это так…да, всё это…и не иначе!..определенно!..иначе быть решительно не может…так, да, так…чтоб иначе? Нет ,это теперь да…вот оно что…вот в чём…"