1951 год.
Уже несколько дней утром тётя Оля стучала в дверь сарайки, где мы спали, и просила дров попилить.
После того, как мы отпиливали три берёзовые чурки, тётя Оля говорила: "Хватит" и совала мне и Герке по крынке с молоком.
Мне почти четырнадцать, Герка чуть моложе, но он рослый.
Молоко выпивали сразу, чтобы крынки освободить.
Герка и я пытались подработать. Дядя Яша – завхоз местного завода рабочих на триста использовал
нас по мелочам, и я испытывал жгучую гордость, выгребая из кармана заработки, когда мать (приёмная) спрашивала, не найдутся ли у меня деньги на хлеб.
Муж тёти Оли родителей потерял и беспризорничал.
На базаре пацана избили за кусок еды и сдали мусорАм.
Он бегал сначала из детдомов, потом из лагерей для малолеток, потом для совершеннолетних и два раза менял фамилию при задержании, поэтому в волчьем билете ссыльного стояло
Иванов – Петров – Морозов.
Думал, Ивановых, Петровых много.
После очередного побега ему добавляли, и он отсидел до ссылки больше двадцати лет.
Возраста его не знаю, все, кому было под сорок, казались мне старыми.
Мне было уже шестнадцать, когда заводских работников (я за мать) привезли на берёзовую деляну, чтобы заготовили себе дрова.
Я объединился с Петренко, и мы напилили каждому на машину.
Машины за нами должны были придти утром.
Темнело, разожгли костры, поели, выпили.
ГОЛОС всё заполнил, прошли годы, я понял, что это был светлый баритон.
Ничего, НИЧЕГО!!! подобного за всю жизнь, даже Юрий Гуляев так бы не смог!
Ссыльные и не только из СССР, но и берлинцы, и парижане, и из других стран интеллигенты,
приехавшие в тридцатых строить коммунизм и выжившие в "Дальстрое" и "Карлаге", все были убеждены, что Иванову – Петрову – Морозову нет равных, и что голос
ему поставил большой мастер.
До рассвета песни, романсы, арии слышны были за километры в чистейшем воздухе лесостепи.
Потом я несколько раз его видел, но ни слов, ни пения не слышал.
Иосиф Мюллер 16.02.2016