Русин из Корсуни

Исторический роман

ВСТУПЛЕНИЕ.
В РОДНОМ ТРУБЕЧЕ

- Спишь, как дитя малое! Да что же это? Дрыхнуть так в шестнадцать лет! Да я уже в твои годы… – сквозь сон слышал Идар голос старшего брата Радислава. Понял: тот благополучно вернулся из Хазарии.
После длинной речи о том, что он делал в годы своего младшего брата, Радислав заметил:
- Мама, балуешь Идара! Вырастет не муж, а неизвестно кто!
С трудом протер Идар слипшиеся от крепкого сна веки. Увидел: хлопочет у печки-каменки радостная мать, улыбаясь, за столом сидит отец, пьёт утреннее парное молоко с хлебом, а посередине дома стоит его большой старший брат. И показалось Идару: Радислав за несколько месяцев пребывания у хазар стал ещё крупнее. Как будто подрос на целую пядь, да и вширь раздался.
Старший брат, увидев, что Идар открыл глаза, широко раскинул руки и, делая как можно более серьезный вид, произнёс:
- Агиос а теос, агиос искирос, агиос атанатос, елеисон имас!
У Идара от удивления округлились глаза:
- Чё?
Тут уже не выдержал отец, прикрикнул шутя на младшенького сына:
- «Чё, чё»! Вставай, обними брата, чай, не из соседнего села приехал, у хазар был!
«Какой я глупый!» – подумал про себя Идар, вскочил с полатей, бросился к Радиславу и утонул в его объятиях. От старшего брата пахло пылью и травами южных степей. Через некоторое время Радислав, разомкнув объятия, сунул что-то, завёрнутое в тряпицу, в руку брата:
- Прими гостинец из далекой стороны.
Идар развернул тряпочку, пропитанную конопляным маслом. В ней был небольшой, размером с длинную пядь, железный нож в кожаных ножнах, украшенных серебряными заклепками. Потянув за рукоять ножа, Идар обнажил светлое лезвие, зловеще сверкнувшее в тёмном сумраке отчего дома (на дворе стоял уже листопад месяц, было холодно, дверь открытой не держали, а через волоковое оконце, хоть и было ясное солнечное утро, много света не проникало). Потрогав острое лезвие ножа, поблагодарил брата:
- Спасибо. Наверное, много отдал за него.
Радислав не ответил, уже доставал из дорожной сумки подарок для матери.
- Тебе, мама.
Развернул шёлковый платок, блеснувший золотыми и серебряными нитями, накинул матери на плечи.
- Ты теперь, Светлана, как жёнка самого кагана, – довольный подарком сына, заметил отец.
Хозяйка дома всплеснула руками:
- Куда же мне красоту такую? Такое только на свадьбу царевне надевать… Ай да подарок, какой у нас сын вырос заботливый и добрый, а, Стоян?
Отец поглаживал от удовольствия короткую русую, уже с сединой, бороду, любовался своей счастливой женою.
Сестрёнке Оленьке, только что вбежавшей в хату, Радислав передал целый короб стеклянных браслетов, амулетов и игрушек (Оля была на два года моложе Идара, ещё не замужем). Потом поклонился отцу:
- Прости, что не по старшинству начал. Тебе, отец, подарок во дворе стоит.
Вслед за вышедшим из хаты главой семейства поспешили все домашние.
Во дворе стояли слуги Радислава, держа под уздцы двух крепких, молодых хазарских коней. Старший слуга поклонился и торжественно произнёс:
- Прими, Стоян, подарок от сына своего.
Внимательно осмотрев гнедых низкорослых коней, Стоян заметил сыну:
- Маловата общинная конюшня. Может, свою, отдельную поставить?
- Лучше старую расширить. Меньше расходов. Да и не разрешит совет старейшин отдельную иметь, – высказал свое мнение сын.
- Спасибо, Радислав, за богатый дар. Заходи в дом, заутрок поедим вместе. Поздно вчера вернулся, наверно?
- Через Десну переправлялся ещё в сумерках, а к своему дому подъехал уже затемно. Сейчас домой пойду: по жёнке и своей маленькой дочурке шибко соскучился. На вечерней зорьке зайду.
И, поклонившись отцу с матерью, махнув рукой Оленьке с Идаром, Радислав пошёл в свой дом, который в этом поселении северян, именуемом Трубеч, стоял ближе всех построек к высокому берегу реки.
Стоян давно ещё отругал сына за неудачный, как ему казалось, выбор столь опасного места почти на самом обрыве, однако Радислав, внимательно осмотрев известково-глинистую почву под будущим своим домом, остался при своём мнении: «Этот склон, отец, более ста лет простоит, никуда не денется, на мой век хватит, а мои дети на других местах свои дома поставят!»
…Идару в отцовой хате не сиделось. И хотя надо было рубить капусту (самое время: прихватил её первый морозец), он под любым предлогом пытался улизнуть к брату.
Любил он Радислава, который был на восемь лет старше него, любил разговаривать с ним: много знает старший брат, уже многое успел повидать в своих торговых походах. К тому же, в отличие от отца, из которого другой раз слова не вытянешь, Радислав был словоохотлив. Вот только была у брата одна чёрточка характера, которая портила в нём доброго рассказчика: всегда, к месту и не к месту, он показывал свою сметливость, своё превосходство над окружающими, свои познания в свойстве и особенностях того или иного товара. Добродушно принимая наставления, Идар прощал брату это некоторое высокомерное отношение к себе. «Пусть учит, на то он и старший, а знания копить только для себя – пустое! Вон отец – много знает, везде бывал, а ничего не говорит, хоть за язык тяни!»
Натянув порты и надев сапоги, подошёл к отцу:
- Папа, можно я к Радиславу сбегаю? У него и капусты вдвое больше нашего посажено, если что, помогу ему.
Стоян улыбнулся, зная привязанность Идара к старшему брату:
- Иди, да, смотри, под ногами там не путайся, зря не сиди!
- Зря сидеть не буду! – уже убегая, крикнул Идар.
За Идара отец не беспокоился. Младшенький не чурался никакой работы, брался и за молот кузнеца, и за пилу и топор, уже ходил на общинные покосы луговых трав, умел ставить большие стога сена. Но более всего любил Идар слушать рассказы своих старейшин и пришлых людей о других землях, о том, откуда и куда течёт красавица Десна, каков великий Днепр, на котором стоит град Кия, насколько злобны и опасны хазары и можно ли их гнев сменить на дружбу.
Волхв предсказал Идару долгую жизнь во славу Дажьбога.
Не беспокоился Стоян и за среднего своего сына, Людоту, уже женившегося и поставившего свой отдельный дом в Трубече. Людота был на два года моложе Радислава, характером же отличался и от старшего, и от младшего брата.
Он был весь в него, в Стояна. Молчун.
Казалось бы, такому молчаливому торговать – только время и добро своё терять. Но – нет. Уже несколько раз ходил Людота вверх по Десне, перепродавая там хазарские товары (то, что привозил Радислав) прусским гостевым людям. Сделки совершал во Вщиже. Пытались выведать у слуг Людоты о тех пруссах – куда там! Челядь была ещё неразговорчивее хозяина. От пруссов средний сын Стояна получал янтарь – великий дар богов Варяжского моря, пользующийся большим спросом у рахдонитов, еврейских купцов Хазарии. Янтарем торговали и другие славянские купцы, только у Людоты он всегда был ярче и чище, другой раз и с диковинкой: то мушка окажется в середине камня, то комарик. Умел Людота торговать! Вот и сейчас его ждали со дня на день с прибылью из кривичских земель.
Радовался за сыновей Стоян: они были в отца, первым в Трубече проложившем торговые (свои!) пути в Хазарию. Радовался и за дочку Оленьку: росла смышлёной девочкой, помощницей. Но девочка – забота матери, не отца…
Необычное для трубечан ремесло Стояна началось просто: однажды сборщик дани сообщил, что можно откупиться от хазар не беличьей шкуркой, а зерном или льном. В тот год качество меха было плохое (зима выдалась тёплая и сырая), зато летом хорошо уродились зерновые (рожь, пшеница), лён. Вот и послала община к хазарской границе с необычной данью Стояна, поручив ему это важное дело. Стояну удалось часть льна, оставшегося после уплаты дани, обменять на коней. В следующем году уже сам Стоян напросился на эту работу. А потом привыкли: привозит для трубечан необходимые вещи Стоян, а с ним расплачиваются кто зерном, кто домашним скотом, кто птицей или шкурой лесного зверя.
Торговое дело позволило семье Стояна первой обособиться от общины, жить независимо от неё. Конечно, от общих работ, таких, как покос, возведение укреплений, постройка домов для общинников, ратное дело – от всего этого и не думал отстраняться Стоян, но остальное – например, присвоение себе, а не общине, привезенного товара, - это Стоян решал сам, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь. Правда, приходилось время от времени делать богатые подарки главному старейшине и волхву Трубеча, но свобода и независимое поведение всегда стоили дорого: это Стоян узнал по своему опыту.
Свои знания он передал прежде всего Радиславу, научив того с юных лет торговать и познакомив сына с известными ему купцами-иноземцами. Сын воспринял учёбу отца быстро и легко, дела стал вести успешно, однако каждый раз с какими-нибудь приключениями.
То однажды в Атиле – столице Хазарии – ушёл с одним евреем вызволять его друга-согдианина из плена, не спросив дозволения у отца; то в Чернигове во время судного дня вступился вдруг за красивую полонянку, не отдав её воинам Драгомира, киевского правителя.
- Зачем это тебе? О своём добре надо радеть, не о чужом! – выговаривал отец. – Купца в чужой земле всегда легко обмануть, чтобы овладеть его вещами, а самого продать в неволю!
Сын только виновато улыбался и отводил глаза…
Радиславу не прибыль была нужна. Конечно, и она тоже, как без неё! Но и ещё что-то. Какие-то истории, необыкновенные дела… Это и не давало покоя Стояну. Последнее время, возвращаясь с товарами домой, Радислав перестал рассказывать отцу о своих приключениях. Чтобы не волновать лишний раз его и Светлану. Но охотно делился своими впечатлениями с Идаром, строго добавляя при этом каждый раз:
- Смотри, отцу с матерью не говори! Скажешь – уши оторву!
Идар знал, что не оторвёт, конечно, сказано это для острастки, проходило какое-то время, и младшенький всё пересказывал отцу, добавляя при этом:
- Папа, я обещал брату не говорить про это… Но вдруг на каком-нибудь празднике Радислав сам спьяну все расскажет, а люди посмеются, что ты похождений его не знаешь… Вот я и нарушил клятву…
И пересказывал Идар одну историю страшнее другой… Как пограничный отряд гузов хотел взять Радислава в плен и пришлось отбиваться хазарскими саблями, купленными в Атиле… Как случайно не выпил отравленное вино, перепутав кружки на столе, а его вино выпил агарянин, отправившись тут же к Аллаху… Как в Таматархе готские купцы украли у греческих послов шёлковые ткани, а свидетели показали на Радислава…
Каждый раз отец, слыша эти истории, неодобрительно качал головой, говоря:
- Ладно… Я этого не слышал от тебя.
Отец знал: не только неуёмная жажда приключений могла повредить Радиславу. Редко, но случалось: не знал меры сын в потреблении хмельных напитков. Пока выручали добрые друзья и слуги: вытаскивали бесчувственным из-за стола, поднимали с пыльных атильских улиц, укладывали на дно лодки, когда сам он не мог уже занести ногу через борт, чтобы отплыть к родной стороне…
Качал головой отец, моля Рода и Рожаниц, Дажьбога и Сварога, Макошь и Перуна, Велеса и Семаргла, всех известных и неизвестных ему богов, чтобы спасли его сына от лихих людей и не дали сгинуть по пьяному делу.
Радовался, когда как ни в чем не бывало возвращался сын цел и невредим. Но где-то в глубине сознания сверлила чёрная мысль: «Не в этот раз, в другой, в другой…» Гнал её от себя, надеясь: вот пройдут горячие мужские годы, обрастет сын большим семейством и остепенится… Только на это и оставалась надежда.

*

- Ещё одним помощником больше! – таким радостным восклицанием встретили Идара Радислав и его жена Людмила. Младший сын Стояна не нашёл брата дома и проследовал к нему на огород. Тот с женой рубил капусту сам, без слуг, занятых на других работах. Радислав аккуратно подбросил нож в сторону Идара:
- Присоединяйся!
Нож вертелся в воздухе медленно, при определенной сноровке его можно было поймать за ручку. Но такой сноровки у Идара не было. Он сначала протянул было руку к летящему ножу, но, опасаясь, что схватит его за лезвие, тут же отпрянул назад. Нож воткнулся в землю.
-Эх, растяпа! – отругал за неловкость Радислав.
- А ты, что это вздумал? Ножи кидать! Не мог так передать, без бросков! – вступилась за смутившегося Идара Людмила.
Идар молча поднял нож, вытер его о штаны, начал срезать холодные, крепкие кочаны, передавая их Людмиле, та складывала последние дары осени в большую кучу, прямо на траву у забора.
Срубив не более десятка, он с сожалением увидел: вся капуста уже срезана. Радислав брата без работы, однако, не оставил:
- Сейчас все это в погреб носить будем.
Освободив Людмилу от полевых работ и отправив её домой накрывать на стол, братья аккуратно сложили кочаны в погреб. Пару кочанов Радислав отнёс домой, остановив пошедшего было за ним Идара:
- Обожди здесь, я сейчас.
Идар присел на пенёк. «На красивом месте все-таки поставил дом Радислав!» – подумалось ему. Здесь, в отличие от той стороны поселения, что смотрела в поле, не было земляного вала и тына, прямо от дома виден был простор задеснянских лесов, переливающийся богатыми красками осени, от зелени сосен и елей до золота и багрянца берез и клёнов. Вдоль Десны виднелись кусты калины, сверкающие алыми шапками своих созревших ягод. Самой Десны из-за буйной растительности поймы почти не было видно – лишь в двух местах вдали открывалось её русло. И в этих местах на реке маленькими точками отмечались лодочки местных жителей: погожий день благоволил путникам. Над лесным простором бескрайним шатром раскинулось безоблачное блеклое, невыразительное небо, отдавшее свои яркие краски прошедшему лету. И лишь желтовато-белое солнце сверкало вовсю, даря земле последнее своё тепло.
Вышел из дома Радислав. Позвал Идара:
- Пошли-ка, спустимся к реке.
И нырнул крутым спуском первый, хватаясь за ветви деревьев; не оглядываясь, зная, что сзади не отстаёт брат.
Чуть ниже, где дорожка пошла ровнее, Идар спросил:
- Радислав, а что значат те слова: «Агиос а теос, агиос искирос, агиос атанатос, елеисон имас»?
- Запомнил? – переспросил Радислав. – Молодец! По-гречески то. «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!» Так молятся греки-христиане. По-моему, красиво звучит, и смысл в сих словах есть!
У воды старший брат завёл речь о главном.
- Хозяйство отца крепкое, у него слуги есть. Пора тебе, Идар, приниматься за торговое дело. Не сидеть же всю жизнь здесь, у реки, и смотреть, как течёт мимо тебя вода. Так можно всю жизнь мимо себя пропустить, ничего не увидев! Невеста есть? Красавица какая приглянулась или нет?
- Нет ещё…
- Тем более пора в дорогу. За подол матери хватит держаться. Из отчего гнезда рано или поздно вылетать придётся. А любовь можно и в чужой стороне найти. Не веришь? – улыбнулся. – Сам увидишь… Подсохнет летом – и айда со мною к хазарам. К ним не реками, к ним степными дорогами-тропами ходят, на телегах. Вот привезёт Людота янтаря прусского, добавим к нему полотна льняной материи, мёда, воска, и – в путь!
- А от хазар что везти думаешь?
- Что боги позволят и хазары дадут. Сразу сказать трудно. Другой раз – соль дорог;, другой раз – кони… Значит, согласен? Идем вдвоём?
- Отец отпустит ли?
- С отцом буду говорить я. Ты молчи. А то ляпнешь невпопад – только делу навредишь. Ты какой-то…
Радислав внимательно посмотрел на брата. Продолжил:
- Вроде смышленый, да часто в облаках витаешь. Словно не по земле ходишь. А в торговом деле глаз острый надо иметь, всё видеть, всё замечать; и каждое слово прежде, чем сказать, обдумать надо. И обдумать быстро, чтобы тугодумом не прослыть. Понял?
-  Понял.
- «Понял, понял», – передразнил Радислав брата и, хитро прищурясь, спросил:
- Сейчас берёзы своим «золотом» от всех деревьев отличаются. Ну-ка, скажи, когда спускались сюда, сколько берёз прошли по левую руку у самой тропы?
Идар стал вспоминать:
- Пять… Нет, шесть… Или пять…
- Эх, «пять-шесть»! Восемь, олух! Смотри, парень, чтобы в дороге к хазарам мне каждый овраг, каждый кустик запоминал! Пошли, Людмила уже, наверно, заждалась нас… А потом вдвоём к тебе пойдём…
Радислав стал подниматься вверх, к дому. За ним уныло поплёлся Идар. Он не стал спорить с братом – к чему? Его всё равно не переспоришь… А про себя подумал: «А ты в облаках не витаешь? Сам часто рассказывал – на чужой стороне уже, другой раз, всё продано, всё куплено, и вдруг кидаешься в одиночку кого-то спасать, решаешься на какие-то тайные ночные встречи не то с разбойниками, не то с владельцами несметных сокровищ… Это ли не безрассудство?»
…И всё-таки проверил: с правой стороны минули восемь берёз у тропинки, пока дошли до дома.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В НАЧАЛЕ БОЛЬШОГО ПУТИ

Хазары – великий народ,…  овладели всей землёй вплоть до Понтийского моря.
Феофан Исповедник.

…Славянские селения по Сейму удивили Идара: каждое – на высоком холме, за глубоким рвом и земляным валом, на валу – не просто тын, а стена из двойного частокола брёвен, внутри засыпанная землёй. Внешний частокол выше внутреннего, в нём были сделаны прорези для стрельбы из лука по противнику, если таковой объявился бы и решился на осаду поселения.
- От хазар, что ли, здешние жители отбиваются? – спросил брата.
- Здесь край земли словенской. Будут ещё укрепления до самого Донца, но Сейм – последний наш водный рубеж. Потому-то наша княжна Горислава дань для хазар собирает с нас больше, чем с жителей этих весей. Этим и так не сладко живётся. Да и лесов здесь, сам видишь, поменьше будет. Где же хороших белок для дани найти? Слышал: поговаривают, скоро совсем дань перестанем платить! И будет княжна северян Горислава, как царица царьградская! Но о том – молчок! – и Радислав приложил палец к губам.
Семь дней шёл торговый отряд Радислава и Идара от Сейма до первых хазарских конных разъездов, везя на телегах зерно, лён, мёд, воск и варяжский янтарь. К десяти жителям Трубеча присоединились семь человек из Рыльска – небольшого селения на Сейме. У рыльчан кроме льна и меда, больше ничего не было, в походе они признали старшинство братьев.
Вечерами, ставя телеги в круг (для защиты от ночных хищников и нежданных разбойников), разбивая в центре круга шатёр, Идар продолжал расспрашивать брата о его прежних походах.
- Радислав, о хазарах, агарянах, иудеях и греках в Атиле и Таматархе ты мне уже рассказывал. А каков Чернигов, главный наш город? Видел ли княжну Гориславу? Говорят, она в родстве с киевским князем Драгомиром?
Поворачиваясь с боку на бок, лучше укрываясь плащом, Радислав охотно отвечал на вопрос:
- Чернигов? Чернигов – наш город… Похож и на Трубеч, и на укрепления по Сейму… Только больше всех раз в пять. И с княжеским домом, и с домом дружинников, и вечевой площадью для сбора всех главных старейшин северян… Горислава красивая. Вновь замуж не идёт, сама растит трех сыновей…
- Говорят, она дочь Драгомира?
- Муж её был старшим сыном Драгомира. Хороший был воин… Погиб лет пять тому назад, защищаясь в степи от набега угров.
- Да, красивая… – снова возвращаясь к разговору о Гориславе, повторил Радислав. – И, как мне показалось, добрая. Когда идёт большой торг в городе, она не только рассматривает завезённый товар, но и знакомится с купцами. Наших, словенских, размещает на ночь поближе к княжескому дому…
- И с тобой познакомилась?
Радислав опять заворочался.
- Спросила, откуда я, что привёз, далеко ли ходит отец и брат по торговым делам… Отвечал подробно, всё, без утайки… И браслет серебряный подарил княжне.
Идар не видел, но показалось ему, что старший брат улыбнулся:
- Витязь, что её охранял, хотел было отвести мою руку с подарком в сторону: не полагается княжне самой дары принимать. Да княжна сама поближе подошла, взяла браслет. Тут уж я постарался: мол, браслет заговорённый, от хворей и напастей охраняет, потомство княжны сбережёт, добру не даст пропасть. Мол, привезли его купцы из далёкого Хорезма…
- И вправду уж?
- Спи, брате! Завтра рано вставать, – сказал Радислав, не желая отвечать на последний вопрос.
- Ещё одно только… Слушай, а русы – они страшные?
- Сам увидишь, если до Атиля доберемся. Они через Хвалисское море в Багдад ходят торг вести. Ничего в них страшного нет… А лучше русов во всём мире воев нет. Все в броне, при оружии… И если самому Драгомиру служит русская дружина, стало быть, так оно и есть. Их лучше не сердить, не обманывать. Кто их рассердит и оружие на них поднимет, в живых не остается. Всё, хватит! Ни одного вопроса боле!
И снились Идару походными ночами красивая черниговская княжна, русские витязи в кольчугах и железных шлемах, серебряные и золотые украшения, которые он как будто бы дарил самому Драгомиру, а за спиной киевского князя вроде бы стоял сам Радислав, хитро подмигивая брату. Каждый раз эти сны заканчивались одним и тем же: Радислав тормошил Идара за плечо, ругая за плохую привычку долго спать.
Через семь дней после того, как братья покинули берега Сейма, они были уже на хазарской стороне. Сторожевой отряд гузов, охраняющий границу Хазарского каганата, досматривать славян не стал: Радислав и хазарин – глава пограничного отряда – встретились, как старые знакомые.
Идар внимательно прислушался к их разговору, но понял далеко не всё, несмотря на изучение хазарской речи долгими зимними вечерами под руководством старшего брата.
«Приветствую своего товарища, рад видеть его здоровым и невредимым, в хорошем расположении духа! Слава Хазарии, имеющей таких воев-богатырей!»
«Слава Радиславу, умножающему своё богатство и ведущему честную торговлю! Словенским купцам в Хазарии всегда рады!»
«Как здоровье…» – и так далее, так далее, ни слова – о существенном: каким путём идти далее, не шалят ли в степи разбойники, не прорвались ли обратно за Донец угры?
Купцы-славяне продолжали движение, хазарский отряд пристроился сбоку, сопровождая. И те, и другие внимательно присматривались друг к другу.
Идару показалось, что всадники-гузы были низкорослы по сравнению с его соплеменниками, зато все довольно широкоплечи. На них были длинные кожаные куртки с короткими рукавами, из-под которых выглядывали рукава нижней льняной рубахи. Металлические шлемы с матерчатыми бармицами были украшены у висков острыми плоскими наконечниками в форме крыла летучей мыши, отчего каждый шлем получал как бы не одно, а три навершия. Щитов гузы не имели, из оружия – лишь сабли и луки со стрелами, причём и сам лук, и стрелы в туле были за спиной всадников.
Гузы готовы были догонять мелкие отряды степных разбойников, либо издалека обстреливать противника, но для серьёзного боя приспособлены не были. «Для тяжёлых боёв у хазар, видимо, есть другие отряды», – подумал Идар.
Защитники земли хазарской внимательно рассматривали лишь лица гостей, стараясь их запомнить, а внешний вид северян был хорошо знаком степнякам: как правило, головы славян покрывали полукруглые шапки с кожаным верхом и околышем из меха, все носили короткие свиты-жупаны; порты из грубого полотна так же, как у гузов, были заправлены в кожаные сапоги. Лишь под верхней одеждой Радислава и Идара были (на всякий случай) кольчуги, имели братья и длинные походные ножи у пояса. Луки со стрелами за плечами виднелись не у всех, в знак миролюбия славян и принадлежности их к торговому люду. Часть оружия (на всякий случай) уложили на телеги под большие кожаные покрывала-накидки. Крытых повозок было только девять: совсем недавно славяне стали осваивать не водные, а сухопутные торговые пути, покрытие над телегой учились правильно делать у своих соседей-степняков…
После того, как Радислав представил своего брата хазарскому воеводе и вручил полагающийся при встрече подарок из беличьих шкурок, тот попросил Радислава отъехать в сторону.
Разговор наедине был короток. Уже через минуту хазарин взмахнул рукой, и гузы быстро поскакали по направлению к своей пограничной крепости.
К своим Радислав вернулся в плохом настроении. Идар не стал расспрашивать брата: мало ли что, вдруг сведения, полученные от хазарина, не для всяких ушей. Так и оказалось: лишь оставшись вечером вдвоём, Радислав поведал:
- Можем до Атиля не добраться. Под столицей рыщут ищейки шада Хазарии и всех, кто везёт мёд, зерно и льняное полотно, направляют на нижний Дон. Там хазары развернули какое-то большое строительство. Еда и одежда нужны строителям-невольникам.
- Что же нам делать?
Радислав мрачно посмотрел на брата:
- Молиться своим богам!

*

…Никто Радислава и Идара не догонял, не поворачивал назад: когда до переправы через Дон оставалось четыре дня пути, на берегу Донца они сами вышли на небольшой вооруженный отряд хазар, стоявший летним лагерем у реки.
Глава этого отряда предупредил путников: никуда не сворачивать с дороги, продолжать двигаться к известной Радиславу переправе. Для сопровождения выделил трех всадников, чтобы те вернулись и доложили ему о выходе славян в условленное место у Дона.
Идар вопросительно посмотрел на брата.
- Взялся за гуж – не говори, что не дюж! – ответил Радислав на молчаливый вопрос.
…Четыре дня пути до переправы у Дона были похожи один на другой. Кругом – ни деревца, один ковыль, и – холмы, холмы, холмы… Овраги здесь получили название балок, склоны которых были покрыты травой. Лишь изредка на дне крупных балок попадались небольшие ручейки, торопливо бегущие к Донцу, и тогда у живительной влаги собирались группами кустики шиповника и боярышника, словно овечки, пришедшие на водопой. Три раза, при пересечении небольших речек, встретили дубовые, ивовые, тополиные и кленовые рощицы. В таких местах разбивали лагерь для ночлега: ведь непривычно славянам встречать ночь в голой степи! Небольшие островки леса в поймах рек напоминали родной край, и спокойно шумели листвой южные деревья, охраняя короткий сон путников, идущих навстречу… чему? – своей ли славе, или богатству, или безвестной гибели на чужбине?
…Радислав с Идаром пытались разговорить хазар – бесполезно. Только раз на вопрос, что ждёт купцов впереди, один из степняков процедил сквозь зубы, усмехнувшись:
- Зачем спрашивать? Сами увидите. Скоро уже!
И отъехал почему-то в сторону.

Северяне поднялись на очередной холм… и не поверили глазам своим.
Перед ними открылась величественная панорама широкой долины среднего Дона.
Но не вечерняя красота долины приковала внимание славян, не большое красное солнце, клонившееся к горизонту. У известной Радиславу переправы, где, как и всегда, сновало множество лодок и несколько плотов, на левом берегу реки стояла могучая крепость, которой ещё не было в прошлом году.
На добрую четверть версты вытянулась крепостная кирпичная стена высотой в шесть саженей, со многими квадратными башнями вдоль неё. В дальней от славян части крепости стояла самая высокая, для обзора окрестностей, башня, высотой примерно в шестнадцать саженей. Вокруг крепости сновало множество людей – видимо, строители, которых охраняли конные отряды хазар. Вдоль реки стелился дым от расположенных прямо в степи за крепостью, открытых, без навесов, печей для обжига кирпича.
Сопровождавшие путников хазары были вполне удовлетворены растерянным видом своих подопечных. Старший из них, протянув руку в сторону грандиозной стройки, сказал только одно слово:
- Саркел!
- Белая крепость, – перевёл для всех Радислав. Он быстро взял себя в руки и ехидно спросил:
- Однако строители – не хазары! Уж не греки ли? Ох, дорого, наверно, они продали своё мастерство!
Бросались в глаза, видимые даже на большом расстоянии, многочисленные широкополые зелёные шляпы строителей. Такие Радислав видел у греков Таматархи. А Идар, словно в недоумении, растягивая слова, добавил:
- За-ачем хазарам стоя-ачие крепости? Кочевать по степи они не умеют!
Старший хазарин, зло сверкнув глазами, указал на переправу:
- Вас там ждут!
Действительно, вооруженные конники у переправы уже обратили внимание на славянские повозки, спускавшиеся в низину. От них отделился один всадник, подскакал к своим соплеменникам, переговорив недолго о чём-то с ними, крикнул Радиславу по-славянски, безошибочно определив в нём главу отряда:
- К плотам, к плотам, и быстро: солнце садится!
Переправившись на левый берег Дона, отряд Радислава оказался севернее крепости, от которой их отделял теперь широкий ров с водой: крепость, оказывается, находилась на искусственном острове. Здесь, перед крепостью, стояло множество шалашей и шатров, где жили купцы из самых различных земель, рядом – их повозки, а у реки – ладьи, вытащенные на песчаный берег. Шатры конной хазарской охраны располагались дальше от реки, примерно в полуверсте от крепости, а сами византийцы-строители и хазарская знать обустроились внутри Саркела: крепостная башня с воротами постоянно впускала и выпускала из себя множество людей.
Радиславу указали на пустующие шалаши, где они могли остановиться на ночлег, предупредив, что завтра греки у них всё купят по твердо установленным ценам.
- Воно как… Купят, не торгуясь с нами, хозяевами вещей… А если так, други, нехай их шалаши стоят без нас, заночуем на своих телегах, добро наше целей будет! – отдал распоряжение Радислав.
Так и поступили. Южная ночь наступила быстро: не успело солнце скрыться за горизонтом, как сразу после коротких сумерек чёрная мгла окутала обитателей Саркела. Из-за многочисленных костров у подножия башен тёмное южное небо казалось ещё темнее; яркие звезды, словно испугавшись рукотворных огней, поднялись ещё выше, стали совсем маленькими. Из темноты, где-то совсем рядом с ночлегом человека, раздавался вой диких обитателей степи.
Необычная обстановка взволновала Идара, он долго не мог уснуть.
Вспомнились встретившиеся на переправе через Дон рабы со связанными руками за спиной и в жалком одеянии, состоящем из одной рубахи и штанов, у многих со следами запёкшейся крови. Все они были босы. Хазары гнали их в том же направлении, в каком шёл отряд Радислава: с севера на юг. Один раб – пленник громадного роста, широкоплечий, но страшно худой, - уставился на Идара одним глазом (второй заплыл от полученного удара надсмотрщика), пробасил на чистом славянском:
- Эй, малец, кинь хлебушка, неделю ничего не ел…
Растерявшийся Идар бросил ему ржаной сухарь в тряпице, тряпица развернулась, и хлеб упал прямо в дорожную пыль. Великан схватил его зубами и, помогая себе коленями (руки-то связаны!), стал быстро грызть и проглатывать кусок за куском, не обращая внимания на получаемые частые удары плетью.
- Брось, брате, здесь всех не накормишь! – хмуро заметил Радислав и постарался увести Идара подальше от группы рабов: телеги и лошади трубчан уже стояли на плотах.
И всё же, уходя, ещё раз обернулся Идар посмотреть на великана. Увидел необычное: тот половину сухаря отдал самому слабому юноше-рабу, прямо изо рта в рот передал.
…Ещё вспомнились увиденные на левом берегу Дона лица с опалёнными бровями и бородами, мокрые от страшного жара голые спины, угрюмые взгляды рабочих у печей, в которых обжигались кирпичи. Эти рабочие тоже были рабами, но над ними были поставлены уже не хазары, а греки-византийцы. Стены крепости были достроены, и теперь кирпич возили внутрь, видимо, возводя дома и склады для будущих постоянных обитателей Саркела.
Последним, кого вспомнил Идар перед тем, как забыться коротким, тревожным сном, был знатный византиец, быстрым шагом проследовавший в сопровождении свиты внутрь крепости.  Поверх рубахи на нём была надета короткая, спереди открытая красная куртка с засученными доверху рукавами, длинные узкие зелёные штаны перевязаны под коленями жёлтыми лентами, а на кушаке болталась широкая кожаная сумка и короткий кинжал. На ногах красовались низкие красные сапожки, а голова была непокрыта: чёрную шляпу с перьями грек держал в руке, постоянно указывая ею то в одну сторону, то в другую. Головы слушателей из первых рядов свиты и перья на шляпе в руке командира кланялись одновременно, как будто не только подчинённые, но и сама шляпа начальника соглашалась со всем тем, что говорило первое лицо этого дивного места, именуемого Саркелом.
- Петрона Каматир… Петрона Каматир… – тревожно загудели тогда окружавшие Идара и Радислава хазары, и поняли славяне: этот византиец и есть создатель этой исполинских размеров крепости.
В его облике Идар не увидел ничего необычного: маленькая голова Каматира крепко сидела на короткой шее, борода без малейших признаков седины была коротко пострижена, нос прямой, без горбинки, руки и лицо покрывал сильный загар, а глаза… Вот глаза главного грека Идар рассмотреть не успел: настолько быстро проследовали греки в созданную ими крепость. Может быть, в другой раз удастся более внимательно присмотреться к этому строителю…
Во сне приснилось Идару: подкрадывается к лежащему Петроне тот могучий раб-исполин, замахивается над ним коротким кинжалом, но, вместо того, чтобы ударить, начинает что-то шептать, шептать спящему греку, а сталь клинка блестит, переливается в лунном свете…
Идар открыл глаза. Он лежал на спине, полная луна стояла высоко в небе, мешая спать. «Луна блестит, а не кинжал», – сказал сам себе юноша, повернулся на правый бок и попытался уснуть снова. И тут понял: шептались, временами переходя на тихий говор,  рядом двое, - это не во сне, это наяву…
Прислушался. Узнал голос брата. Разговор шёл на хазарском. Собеседника Радислава он не знал: мягкое, с раскатистым «р», произношение…
- Не перепутай, прошу… Кто в жёлтых штанах (не в зелёных!) – это и есть Лев Амастридский, ему, только ему отдашь письмо! Это будет не сложно сделать… Обычно продукты для своих строителей он осматривает сам… И ещё запомни: я – раб рахдонитов из Таматархи… Как моё имя?
- Зачем повторяешь несколько раз? Всё ясно! Зовут тебя Захариас, ты христианин…
- С Богом! На тебя, северянин, вся надежда. Поверь, как только мне всё вернут, щедро тебя одарю…
- Оставь! Обмана не люблю. Тебя, вижу, обманом лишили всего. Сделаю, что смогу.
Разговор прекратился.
Телега, на которой лежал Идар, зашаталась: рядом с младшим братом прилёг Радислав. Долго оба не спали, но молчали, делая вид, что ничего особенного не произошло. Наконец, усталость взяла своё, и братья почти одновременно уснули.

*

Идар решил пока ничего не спрашивать, а внимательно наблюдать за происходящим.
Утром славяне помолились стоявшему у реки Велесу (видимо, из своих земель приволокли сюда старую статую: дерево успело потемнеть и потрескаться), потом сообщили хазарам, что к торгу готовы.
Два хазарина побежали в крепость, часа через два они вывели из Саркела группу людей, направившуюся прямо к братьям. В группе были и греки-византийцы, и хазары.
Пока ожидали прихода покупателей, Радислав, внимательно осмотрев окрестности, заметил Идару:
- А Велес ранее не здесь стоял. Вон там, на взгорке. В этом году, наверно, сюда его, поближе к крепости, поставили.
…Главный византиец был удивительно похож на Каматира, только вместо зелёных штанов на нём были надеты жёлтые, да коричневые, а не красные, сапоги. Остальное – красная куртка, шляпа – всё, как у главного строителя.
Лев Амастридский подходил, смотрел товар, назначал цену, хазары платили продавцам арабскими серебряными монетами и уносили всё в крепость. «Видимо, там уже построены погреба», – подумал Идар. Радислав сам показывал привезённые товары и, улучшив удобную минутку, высыпал себе на ладонь янтарь, протянул её ко Льву:
- Солнечные камни Варяжского моря…
Лев заинтересовался, подошёл вплотную к Радиславу. Смышлёному северянину это и нужно было. Тут же он протянул свернутый пергамент знатному греку:
- Это послание от рахдонита Захариаса…
Лев нахмурился, спросил:
- Что тебе известно, словенин, о Захариасе?
Один из приближённых Льва, видимо, из рахдонитов – врагов христианина, ринулся было к Радиславу, попытался отнять свиток, да Лев плавным, но очень сильным движением правой руки отстранил иудея, левой взял записку, развернул её, прочитал.
Радислав ответил на вопрос византийца:
- Он здесь, рабом у купцов из Таматархи…
Словно две чёрные молнии сверкнули из глаз Льва. Его смуглое лицо ещё больше потемнело, руки задрожали, сворачивая письмо. Коротко отдал распоряжения:
- Давид, расплатись, не скупясь, с этим добрым словенином. Иосиф, где у нас купцы из Таматархи? Веди меня к ним!
Дальнейшее Радислав и Идар наблюдали издали, не слыша слов. Зато сколько было выразительных жестов! Тот, кого назвали Иосифом, постоянно кланялся перед Львом и разводил руками. Византиец показывал рукой то на север, то в сторону Атиля, то хватался за рукоять кинжала. Одни купцы из Таматархи возводили руки к небу, что-то бормоча, другие сняли жалкое одеяние с Захариаса, облачили его в дорогие византийские одежды, принесенные слугами Льва. Освобождение христианина из рабства обошлось для греков не дёшево: долго для купцов из Таматархи отсчитывалось арабское серебро и византийское золото…
Радислав заметил Идару:
- Запомни этого Иосифа. Теперь нам с ним лучше не встречаться. Мы для него теперь – враги…
Грустно посмотрел на опустевшие телеги:
- Не о такой торговле я мечтал… Монеты нам дали, но никуда на юг не пустят: ни в Атиль, ни в Таматарху. А здесь ничего не продают… Меняется Хазария… Придётся с одним серебром возвращаться назад…
- Это не так, – сказал Идар, показывая рукой на спешащего к ним Давида (тот только что переговорил со Львом и Захариасом). Слуга главного торговца заговорил ещё издали:
- Добрые северяне, не уходите сегодня из Саркела. Ждите меня вечером, я проведу вас двоих в крепость, там будут и Лев, и Захариас, и сам Петрона Каматир. Отпразднуем освобождение хорошего христианина!
«Начинаются очередные приключения Радислава, – вздохнув, подумал Идар. – Только теперь это не только его приключения, но и мои!»
Младший брат почему-то не ждал от них ничего хорошего.

*

Идар уговорил Радислава идти не вдвоём, а вчетвером. Мол, знатному купцу словенскому обязательно полагается слуга, без которого купец и шага не сделает. Давиду отступать было некуда, раз без слуг братья не идут, значит, придётся взять и слуг: где есть место для двоих, найдется и для четверых. Идар немного повеселел: четверо – не двое, неожиданно напасть на четверых сложнее.
…Впервые славяне как почетные гости, в сопровождении греков, торжественно входят внутрь Саркела. «Если боги позволят, и мы удачно вернемся домой – вот будет что рассказать!» – подумал Идар. В Трубече, да, видимо, и не только в нём, во многих славянских весях о быстром возведении самого мощного укрепления каганата ещё не знали: мало купцов в этом году вернулось из Хазарии, а славян-рабов, принимавших участие в постройке, знающих в Саркеле каждый кирпичик, хазары стерегли крепко, сбежать не давали.
Пройдя под северо-западными, самыми крупными входными башенными воротами, Идар и Радислав оказались в том отсеке крепости, который в будущем предназначался для солдат гарнизона. Сейчас верхние этажи двухэтажных кирпичных зданий занимали не солдаты (они жили в шатрах), а руководители строительства.
Поднявшись на второй этаж вслед за Давидом (как выяснилось, этот армянин был личным слугой Каматира), братья и их «слуги» оказались в просторном помещении, ярко освещенном огнями настенных светильников.
В углу зала, спиной к вошедшим и лицом к стене, стояло человек десять, все без головных уборов. В центре же стоял стол с самой разнообразной едой, на пустых, ещё не занятых лавках сидел лишь один человек, это был уже известный Идару и Радиславу Иосиф.
Давид приложил палец к губам, шёпотом пояснил славянам:
- У иконы, тайно привезённой сюда самим Каматиром, идёт вечерняя молитва. Подождите, это недолго.
Братья молча кивнули в знак согласия.
Вдруг молящиеся разом перекрестились и обернулись к вошедшим. Лев представил славян Каматиру. Петрона указал им на пустые лавки, попросил садиться. Идар сделал было шаг вперёд, но его удержал за рукав старший брат, с поклоном возразил византийцу:
- Купцам, хоть и знатным, не гоже преже хозяев места занимать.
Петрона, улыбнувшись, предложил теперь уже всем рассаживаться, сам сел первым и, отломив кусок жареной курицы, стал есть. Из кувшинов в большие бокалы было налито красное вино. Захариас, перед тем, как выпить его, произнес:
- Благодарю за вызволение меня из плена. Считаю, что спасла меня вера христианская. Иисус Христос вразумил меня за считанные минуты до того, как меня схватили, написать и спрятать тот клочок пергамента, что попал к тебе, Лев Амастридский. Всевышний сделал так, что ночью мои стражи уснули, и рядом оказался вот этот добрый словенин по имени Радислав. Я обещал одарить его частью того богатства, что имел. Радислав заслужил это. Но, Каматир, у меня всё отняли мои враги из Таматархи. Почему мне не вернули все то, что я имел? Почему, Лев, ты заплатил за моё освобождение, ведь в плен я попал по наговору, ты это хорошо знаешь!
Каматир отложил в сторону недоеденное:
- Успокойся, самаритянин Захариас. Доказать свою правоту ты смог бы только в суде, в нашем суде. Здесь же хазарский суд вряд ли встал бы на сторону христианина. Поэтому Лев нашёл самое быстрое и правильное решение. Ты, Захариас, на свободе. Из своих запасов я тебе всё верну, что пожелаешь. Не обеднею. Твои услуги для меня были очень важны там, в Таматархе, и здесь, на берегу Дона. Ты знаешь истинную цену местным вещам и людям, я же тут – пришлый, незнакомый с нравами и обычаями хазар. Для них я – лишь строитель, за определённую плату согласившийся выполнить определённую работу. Ведь не разрешили же построить христианский храм в Саркеле, сколько я ни умолял шада. Это вышло за пределы моих полномочий. Я – строитель лишь того, что нужно хозяевам этой страны, не более того. Вон они, колонны не построенного храма, валяются брошенными в степи… Может быть, с божьей помощью, когда-нибудь потом… Но строить этот храм, видимо, буду уже не я…
-  Не теряй надежды, – попытался приободрить друга Лев.  Петрона благодарно потряс Льва за плечо:
- Просто я правильно оцениваю ситуацию.
Его взгляд остановился на Радиславе:
- Пью за твою удачу, словенин! Слышал, моё строительство немного помешало твоим торговым делам? Не грусти! Давид, проводи чуть позже… как тебя? Радислав? Проводи Радислава и его людей к моему кладовщику, выбери сам что-нибудь северянам, пусть помнят византийскую щедрость! И помни, Радислав: не по своей воле я здесь и возвожу эту крепость для хазар, может быть, против тебя и людей твоего рода. Я – слуга императора, и только… Хватит слов! Выпьем!
И Петрона до дна осушил бокал.
Идар тоже выпил, вино ему понравилось. Пока Каматир говорил, он внимательно всматривался в лица знатных греков, приглядывался к Иосифу, Захариасу.
Лев и Каматир были удивительно похожи друг на друга, словно близнецы-братья. Оба смуглы, оба небольшого роста… Только у Петроны глаза чуть крупнее, выразительнее, да нос подлиннее, был ближе к красивым, тонким губам.
Иосиф постоянно улыбался, но когда Идар встречал его колючий, пронзительно-холодный взгляд глубоко посаженных глаз, мурашки пробегали по спине… Нет, прав Радислав: добра от него не жди…
Захариас был молод, по крайней мере, не старше Радислава, высок ростом, узкоплеч. Его длинное лицо было очень бледным (может быть, не верит до сих пор, что оказался на свободе?), крупные, светло-карие глаза смотрели бесхитростно кротко, робкая улыбка не сходила с его уст. «Счастлив, конечно, – подумал Идар. – Да кто же на его месте не будет радоваться такому обороту дела?»
…Было уже утро, когда четверо слегка подвыпивших славян вернулись в свой лагерь. Руки у них были заняты тюками шелка, парчи, предметами восточной роскоши, на поясах висели короткие византийские мечи, рукояти которых были отделаны самоцветами и изумрудами. Теперь все видели: Давид не поскупился на подарки.

*

Обратная дорога не заладилась с самого начала. Только поднялись на первый высокий холм, покинув долину Дона, ещё в виду Саркела, – сломалась ось у телеги Радислава. Починили быстро, но пока шла починка, небо заволокло серой мглой, поднялся сильный ветер, не предвещая ничего хорошего. Можно было вернуться назад, но возвращение – плохая примета. Поехали дальше.
Через час разразилась такая буря, что люди не знали, где небо, а где – земля. Сверху низвергались потоки воды, временами казалось – всё уйдет под воду, начинается потоп.
У трёх телег ветер порвал верхние полотняные покрытия, под которыми прятались люди. Под двумя повозками мощные потоки воды вымыли землю, и они опрокинулись в образовавшуюся прямо на глазах канаву. До наступления ночи, правда, погода успокоилась, и купцы починили повреждённые телеги.

Заночевали, не пройдя и десяти верст от Саркела. А ночью… Идар с Радиславом так и не поняли, как хазары подобрались к ним незамеченными. Видимо, дозорные уснули. Сигнал тревоги поступил слишком поздно и те, кто успел дотянуться до лука, вынуть засапожный нож, или замахнуться полученным византийским клинком, были убиты. Остальным крепко скрутили ремнями и верёвками руки и ноги, положили на их же телеги и повезли в сторону от наезженной дороги. Определить направление движения было не сложно: там, куда они следовали, светлело безоблачное небо.
Когда солнце оторвалось от края земли, разбойники со своими жертвами вышли к Дону. Здесь их уже ждали лодки. Целая дюжина. Пленных оказалось не так уж и много, только семь человек: четыре трубечанина и трое рыльчан. Остальные погибли в короткой ночной схватке, которую, по сути, ни Идар, ни Радислав не видели.
Зато на всю жизнь запомнил Идар стоны и крики умирающих товарищей. В случившейся трагедии он винил почему-то себя, не брата.
«Соня, проклятый соня, это из-за меня… Это моя дурная привычка спать, ничего вокруг не слыша, стала причиной смерти моих сородичей! Их не оживить, а я вот живой, хотя причина их смерти – во мне!» – сокрушался младший брат.
Совсем плохо чувствовал себя Радислав. Это он организовал торговый поход в Хазарию, возглавил его, и, будучи самым опытным, попался на простом: не смог приучить ночную стражу к бдительности! Первый же торговый поход для его младшего брата мог оказаться последним…
Связанных пленных хазары положили на дно лодок, коней отпустили в степь, византийские кубки, бусы, браслеты, арабское серебро погрузили на другие лодки, телеги прямо на берегу реки сожгли, чтобы не оставлять никаких следов похищения.
Уже через два часа плавания достигли Саркела: Идар со дна лодки увидел самую высокую башню крепости, - ту, высотой в шестнадцать саженей.
«Неужели с башни не видно, что на лодках прячут пленников? Или здесь к этому привыкли?» – удивлялся про себя Идар. Странным было и то, что лодки проследовали мимо Саркела, не останавливаясь.
Лишь вечером пристали к берегу, пленных разбойники посадили на землю, напоили водой. Поставили шатры, в одном разместили пленных и трёх охранников; остальные хазары расположились в двух других шатрах.
Переговариваться между собой славянам не разрешали, малейшие попытки наказывались ударами ног. Били умело, не калеча: по плечам, рукам, ногам. От этих ударов Идару стало особенно тоскливо: так бьют рабов, сохраняя их работоспособность.
Славяне думали, что их повезут дальше на юг, что это лишь временное пристанище на одну ночь. Все оказалось иначе. Прошёл день, другой, неделя, вторая. Пленных кормили, поили. Временами, по очереди, развязывали, чтобы руки и ноги не затекли окончательно.
Однажды днём загнали всех в шатер и запретили высовываться. Было понятно: какой-то нежелательный путник либо проплывает мимо, либо проходит конным путём. Спустя некоторое время хазары, смеясь, вывели славян из шатра и показали на удаляющиеся вниз по реке корабли:
- Смотри, сев;ра, Каматир домой пошёл! Нет больше вашего защитника! Путь в Саркел для нас открыт!

*

…Рабами Идар и Радислав выполняли самую тяжелую работу: таскали кирпичи, песок и глину, вылавливали из реки сплавляемые сюда брёвна и заносили их в крепость, рыли рвы и ямы. Теперь и они узнали каждый закоулок крепости.
Как ни странно, братьев не разлучали. Издали они не раз видели Иосифа, и когда их взгляды встречались, на лице рахдонита появлялась довольная надменная улыбка. От этой улыбки братьям становилось не по себе, особенно потому, что выхода из своего положения они не видели. Идар спрашивал Радислава:
- Неужели ты не можешь писать, как Захариас? Ведь ты же обучил меня и греческому, и хазарскому языку, а писать по-ихнему не можешь?
Брат оправдывался:
- Некоторые буквы греческие знаю, но не все. И кому теперь писать? Захариас неизвестно где, Каматир уплыл домой, а к своим соплеменникам, сам видишь, за версту не подпускают. Боюсь: всех словен, как нас, после торговли с греками перехватывают в степи хазарские отряды… Ещё учти: зима на носу. Зимой не убежишь. Потеплеет – может быть, тогда… А пока приглядывайся к нашим охранникам. Кто знает, может, с кем и удастся познакомиться поближе…
Но шли дни, недели, а связей с охраной завести не удавалось…
Перед наступлением самых коротких зимних дней покинул крепость Иосиф. Среди невольников прошел слух, что главный хазарский поставщик рабов уплыл в Атиль.
На работы пленников почти не выводили, хотя теперь труд иногда приносил радость: лучше согреть тело в движении, чем сидеть в темном сыром каменном подвале, кутаясь в старую ветошь. Благо, зима оказалась тёплой, без сильных морозов, да отходов от обработки брёвен было много, и ночами грелись у печек-каменок, выложенных своими же руками, подбрасывая в огонь сухие ветки, щепки и сучки. Уходящим из подвала завидовали: им давали дополнительное питание в виде горячей овсяной каши.
Того великана, которому Идар когда-то кинул кусочек сухаря, братья видели два раза издали: он был в другой группе, подойти к которой было невозможно.

…Наступила весна. И вот одним тёплым погожим днём рабов построили перед каким-то знатным хазарином, тот отобрал самых крепких, посадил их в лодки и отправил вверх по Дону, ближе к славянским землям, на самый край хазарской земли. Из трубчан и жителей Рыльска среди отправленных были только Радислав и Идар.
Когда прибыли на место, братья сделали удивительное открытие: оказывается, не все греки уплыли к себе домой. Часть, перезимовав в Атиле, была направлена сюда для строительства новых крепостей против славян.
Радислав радостно толкнул брата в плечо и кивком головы, молча, не обращая на себя внимание надсмотрщика, указал на знакомое одеяние одного византийца: необычного фасона шляпу, красную куртку и желтые штаны.
Теперь нужно было только изловчиться и подойти как можно ближе ко Льву.
Задача не простая: охрана бдительности не теряла. Пока братья думали, как это сделать, в двух шагах от них оказался… сам Захариас!
Тут уж охранники не могли помешать Радиславу и Идару: оба кинулись в ноги еврею-христианину, моля о вызволении из рабства.
Захариас сначала не узнал в этих сухих, жилистых мужчинах, одетых в какое-то тряпьё, своих прежних спасителей: ведь раньше и Идар, и Радислав были немного полноваты, худыми их никак нельзя было назвать… А когда узнал, очень удивился. В его больших карих глазах поочередно мелькнули гнев, возмущение, страх и, наконец, полное безразличие. Он обратился к стражнику:
- Не наказывай сурово этих несчастных… Они обознались… Видно, плохо вы, надсмотрщики, с ними обращаетесь, им от голода мерещится невесть что…
Идар и Радислав сначала замерли с открытыми ртами, затем младший брат молвил:
- Неужели ты не помнишь…
Договорить не смог, Радислав повернул Идара спиной к самаритянину и угрюмо заметил:
- В христианском сказании есть один «герой», зовут его Иудой… Я тебе как-нибудь расскажу о нем…
Сказал громко, повторив фразу дважды: по-славянски и по-гречески. Захариас услышал, побледнел и ушёл. Несколько ударов плетью по плечам братья всё же получили за свой проступок. «Провинившиеся» эти удары не почувствовали совсем. Какая физическая боль может сравниться с той моральной болью, которую они только что получили? Получили… от кого? От человека, который сам себя называет христианином; который на словах следует заветам Иисуса Христа, а на деле?.. Братья задавали себе этот вопрос… и не находили ответа.
Не прошло и часа, как возле группы рабов, в которой находились Идар и Радислав, оказался Лев Амастридский со своим окружением (в котором, однако, Захариаса не было).
- Старшего надсмотрщика ко мне!
Через секунду толстый коротышка стоял перед знатным византийцем, кланялся Льву чуть ли не в ноги. Сабля, висевшая у него на поясе, доставала до самой земли, отчего от коротышки на песке оставался след, как от пробежавшей гигантской ящерицы.
- Вот что,- начал Лев. – Этого (указал на Радислава) и этого (ткнул пальцем в Идара) я знаю ещё по Саркелу. Этих работников мне заменить некем. Даю за каждого по семьдесят дирхемов!
- Они мне стоили по сто! – тут же соврал главный охранник, причем ложь его была для всех очевидна.
- Я не на рынке, а ты не купец, чтобы вести такие речи! Дайте ему по сто пятьдесят за каждого, и сейчас же ко мне этих работников! – приказал Лев Амастридский, круто повернулся и зашагал прочь к своему шатру.
Все были довольны: толстый коротышка, получивший ни за что ни про что триста дирхемов; Идар с Радиславом, увидевшие вдруг свободу, хотя только что отчаялись получить её когда-нибудь; был доволен и ещё кое-кто…
Когда братьев ввели в шатёр главного строителя Льва Амастридского, они увидели посреди его многочисленной свиты самаритянина Захариаса. Еврей скромно отвечал на какие-то вопросы, может быть, насчёт освобождения двух славян; добрая улыбка слегка касалась его губ.
Идар и Радислав грохнулись в ноги еврею-христианину, прося прощения за то, что не поняли его поведения. Захариас смутился, кинулся поднимать славян:
- Ну, что вы… Я же не мог иначе… Если бы я сразу за вас вступился, это вызвало бы подозрения, вас могли спрятать… А так – получилось хорошо… Я вечный твой должник, Радислав, для тебя я сделаю всё на свете… Как же вы в рабстве оказались? Вас тоже обманом взяли, как и меня?
- Длинная история, – махнул рукой Радислав. – Знаю только, что уже рабами нас видел Иосиф и был этому несказанно рад…
- Змея на шее хазарского правителя, - сказал Лев. А после того, как братья поели, переоделись в простую, но чистую, опрятную греческую одежду (славянской не нашлось), он, отправив из шатра своих приближённых, пустился в рассуждения, обращаясь к Радиславу:
- Положение ваше и моё очень трудное. Я мог бы вас оставить при себе, но что дальше? Согласитесь ли вы остаться здесь и наблюдать, а может быть даже, участвовать в строительстве целого ряда крепостей, подобных Саркелу, направленных против вашего народа?
Радислав и Идар нахмурились, низко опустив головы.
- Конечно же, нет, – согласился грек. – Значит, вас надо отпустить. Но как это объяснить тем хазарам, что следят за каждым моим шагом? Надо что-то придумать…
Захариас предложил:
- Отпусти меня с ними. Как будто послал нас в Саркел, а мы уйдём в северские земли. Боюсь, если останусь в Хазарии после твоего ухода, Лев, то Иосиф всё равно до меня доберётся…
Помолчав немного, обдумывая слова самаритянина, главный строитель крепостей согласился:
- Завтра утром я, Захариас, Радислав и Идар отправимся на запад, в сторону Донца, под предлогом поиска подходящих мест для крепостей. Я возьму с собой пятерых слуг… Нет, больше, десятерых… Скажу, что вернусь очень быстро, чтобы хазары не увязались за мной… Надо подыскать слуг, внешне похожих на Захариаса и братьев-словен, одеть их одинаково… При возвращении не сразу хватятся освобождённых, а потом спросят – скажу: отправил в Саркел. Впрочем, думаю, этот толстячок-охранник, получив за двоих рабов триста дирхемов, вопросов задавать не будет, более того, поможет придумать более подходящую версию для Иосифа…
На это еврей-христианин возразил:
- У этого коротышки хватит ума на то, чтобы промолчать, а вот на то, чтобы придумать свой ответ для Иосифа – вряд ли…
Это замечание было встречено дружным хохотом.

Назавтра хазары очень удивились, увидев, как Лев в сопровождении своих слуг быстро сел на коня, и, отъезжая, прокричал им:
- Мы скоро вернёмся, посмотрим место для крепости в полдневном переходе отсюда!
Хазары, посовещавшись, решили всё же послать свой отряд вдогонку византийцу. И для охраны, и для присмотра за ним. Но короткое совещание отняло у них какое-то время, достаточное для того, чтобы Лев со своей свитой оторвался от преследователей. Проскакав версту и достигнув дубовой рощицы, переходящей в березовую, греки отпустили славян и Захариаса, а хазар, появившихся вскоре, задержали якобы для уточнения места будущей крепости. Хазары поверили Льву, поддержали нарочно подстроенный разговор.
И забыли пересчитать людей, оставшихся у знатного византийца…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
У КАГАНА ЗЕМЛИ РУССКОЙ

Прежде убо словене не имеху книг, но чрътами и резами чътеху и гатааху…
Черноризец Храбр. «О письменах»


Втроём идти по «ничейной» земле опасно.
Здесь, в междуречье истоков Донца и Дона сходятся две земли: славянская и хазарская. Здесь шла полоса шириной от тридцати до семидесяти вёрст, где не было ни славянских, ни хазарских крепостей. Только отряды разведчиков по двадцать – двадцать пять человек с обеих сторон сторожили эти места, как правило, при встрече мирно расходясь в разные стороны.
Но случались и исключения из правил. Бывало, хазары усиливали свои сторожевые отряды и уничтожали разъезды славян. Когда о таких случаях сообщали хазарским сборщикам дани, часто получали ответ: мол, это не наши, это мадьярские отряды пришли с правого берега Донца. Северяне знали, это обман: угры-мадьяры шли на запад, восточнее Донца их уже давно не видели.
Небезопасно было и славянским купцам ходить конными отрядами и речными судами в Хазарию по своим торговым делам, хотя хазары клялись: пока из земли славян поступает дань, славянская земля находится под защитой хазарского кагана, а славяне вольны посещать Хазарию и продавать здесь всё, что захотят. Нет-нет, да и захочется какому-нибудь хазарскому воеводе отобрать товар у славян, а самих продать в рабство. И приходилось тогда купцам доставать мечи, сабли, луки со стрелами и дорого отдавать свои жизни. Случалось, что из таких стычек купцы выходили победителями. Тогда оставшиеся в живых северяне забирали с собой раненых и тела убитых соотечественников, оружие и коней хазарских.
Славянские вожди начинали привыкать к восточному шёлку и парче, ковровым изделиям, агарянским серебряным дирхемам, украшениям для своих жён и дочерей из стекла, золота, бронзы. Многое, в случае удачного похода, оставалось в семьях самих купцов.
Жители славянских селений-весей начинали примечать: одним торговым людям постоянно везло, из чужих земель они возвращались с прибылью и постоянно богатели, торговое дело других, наоборот, заканчивалось в первом же походе либо смертью от лихих разбойников, либо продажей в рабство.
Счастливчикам завидовали. И думали: помогают им боги, берегут от всех напастей.
Вот и сейчас: идут лесостепью на северо-запад три всадника. Уберегут ли их высшие силы от встречи с хазарами, со степными хищниками?
Молятся своим богам Радислав и Идар, молится Захариас Иисусу Христу и Божьей Матери. Захариас плохо знает лесные места, смотрит на Радислава и Идара. Куда славяне – туда и он поворачивает своего коня. Радислав и Идар нюхают воздух, слушают землю, зорко всматриваются в даль полей, в ближние перелески и низкорослый кустарник в низинах, по которым в это время года (шёл май месяц) всегда текут ручьи и стоят маленькие озерца. И обходили путники стороной места, которые, как им казалось, могли таить в себе опасность.
…Все дальше, дальше чужая сторона. За день прошли более пятидесяти вёрст. Солнце должно было вот-вот коснуться горизонта, когда братья решили: надо искать место для ночлега. Кони устали, ночью идти не смогут. Усталый конь ночью – лёгкая добыча для голодного волка.
Вышли к берегу ручья шириной в три сажени, стали искать удобную излучину, чтобы на ней разложить костёр.
И вдруг… Показалось Идару, будто где-то вдалеке собака залаяла. Именно собака – не лисица. Переглянулся с братом.
- Слышал?
- Да.
Решили ещё немного пройти на север, вверх по ручью.
…Пустая земля. Ни следа лошади, ни запаха дыма.
Снова лай, прямо впереди, с севера.
- Нас чует! Версты две-три, не более.
…Уже хорошо стемнело, когда вышли к славянской сторожевой крепости.

*

Первая ночь на родной земле… Легли на полатях вместе с юношами, нёсшими здесь, на границе, нелёгкую службу. Через месяц их должны были сменить другие, из других северских селений. Так решил совет старейшин племени: очерёдность дежурства строго соблюдалась жителями весей, расположенных в непосредственной близости к хазарской земле.
Идар думал, что уснёт сразу. Оказалось – нет. Вспоминались тяжёлые зимние дни в Саркеле, постоянное чувство голода и холода. Как его и брата бил мучительный кашель, и если бы не помог один раб-агарянин, откуда-то доставший лечебной сухой травки и лишнего тряпья, вряд ли они вернулись бы на родину…
Вот и сейчас тяжело зашёлся в кашле Радислав: дают о себе знать месяцы, проведённые в неволе…
Усталость взяла своё. Идар не заметил, как уснул. И приснился ему сон, который потом не забылся, остался в памяти.
Приснилась Снежана, дочь одного из старейшин Трубеча. Никогда ему не снились девушки. Ни трубечские, никакие иные. А тут вдруг…
Приснился вечер летнего купальского праздника… Костры у реки… Юноши и девушки парами ходят вокруг костров… Сами собой складываются хороводы, и тогда льются плавные, тихие песни влюблённых. Они поются долго, кажется, не будет конца этим песням… Их так любил и знал наизусть Идар… Гаснет последний луч солнца, сияет вечерняя заря, пение прекращается, расходится молодёжь парами… И Снежана – всё время с Идаром, только с ним… С ним поёт песни, держит его за руку в хороводах (не отпускает!), спрашивает о чём-то, смеётся, потом они вдвоём идут на крутой берег реки, на высокое место, чтобы полюбоваться вечерними красками неба, покупаться во влажном теплом и розовом воздухе.
Казалось – не заря то, светится сам воздух, переливается малиново-красными тонами, а потом – ярко-жёлтыми, переходящими в тёмно-жёлтые и зелёные…
Никого не замечают вокруг Идар со Снежаной. Нежно, осторожно целует свою возлюбленную Идар: вдруг оттолкнёт, не захочет… И вдруг бешено начинает колотиться сердце, радостное тепло разливается по всему телу: отвечает на поцелуи Снежана, сама целует его… И видит уже почти во тьме Идар: светятся счастьем её глаза…
Когда Идар проснулся, ему захотелось уснуть снова, продлить удивительное видение. Увы! Сон прошёл, оставив вопросы: его любит Снежана? Ждет его? Почему приснилась именно она? Он любит её?
Когда придёт домой, обязательно встретится с ней, поговорит. Может, отец разрешит жениться на ней. Ведь не с пустыми руками возвращаются они домой: тяжёлые сумки забиты агарянскими монетами, золотыми украшениями – щедро одарил их Лев!
…А все же жаль, что это только сон! И весёлые его попутчики, собираясь утром в поход на Трубеч, с удивлением смотрели на грустного Идара. Радислав понял брата, подошел, обнял за плечи:
- Ну, что же ты? Домой идём! Очнись! Точно, во сне возлюбленную увидел?
Идар кивнул. Радислав крепко тряхнул его:
- Так ведь это только сон! Приедем – ищи свою суженую! А сны только волю убавляют, поверь!
Младший брат вздохнул, виновато улыбнулся, прямо взглянул в глаза Радислава. Тот обрадовался:
- Вот и хорошо. Оставь сон тьме ночи. А сейчас день!
Оглядываясь по сторонам и поглаживая сумки, спросил:
- Ничего не забыли?
- А что можно забыть? – удивился Идар. – Всё при нас и на нас!
- Тогда – поехали! Путь хоть и родной стороной, да до дому ещё не близко!

*

В Трубече подозрительно смотрели на вернувшихся братьев: где остальные? Ведь Радислав был старшим отряда, почему он жив, да ещё, говорят, с серебром и золотом приехал, а его подопечные? Продал в рабство и деньги за это получил? Старейшины поселения решили: пусть братья на суде оправдаются перед всеми.
По этим же, судебным делам, в Трубеч приехал старейшина из Нового городка на Десне. Провинился тамошний парнишка перед Стояном в прошлом году, когда купец ходил в Чернигов: побил он слугу Стояна. И пришлось теперь старейшине новогородскому везти штраф в Трубеч: самого драчуна уже не было живых, за ещё одну совершённую провинность изгнали его из общины, сгинул глупый забияка бесследно в дремучей придеснянской пойме. А штраф остался за общиной Нового городка, – таков был общий порядок в северянских землях.
Приезд чужого старейшины решил судьбу Радислава и Идара, а также, возможно, и Захариаса.

На суде Радислав и Идар оправдывались, рассказывали о тех невзгодах, что выпали на их долю.
Не поверили братьям.
Тогда поднялся (старейшины, в отличие от остальных присутствующих, сидели) новогородский старейшина:
- В прошлом году один наш сородич ходил в Хазарию. Ходил неудачно: встретил беглых невольников из Саркела. И понял: если не повернёт назад, сам окажется на месте беглых. При возвращении отдал все свои богатства сторожевому хазарскому отряду, лишь бы только назад пропустили. …А те соплеменники, что строили Саркел, говорили всё точь-в-точь, как ваши эти братья. Правду они говорят.
И, подняв руку, предложил:
- Княжна наша Горислава может ещё не знать о Саркеле, о том, что строится он нашими людьми, обманом (а не в битве!) захваченными в плен. Пусть ваши двое найдут на Сейме тех сбежавших из хазарской неволи и вместе идут к Гориславе, расскажут о строительстве крепостей против наших земель. Ведь им там, в Саркеле, каждый закоулок известен! А уж княжне решать, что делать. Кто знает наперёд, может, пойдем рушить то, что греками построено.
«Батюшки родимые! Да где же мы тех беглых найдем: на Сейме весей – не счесть!» - с горечью подумал Идар.
Трубечские старейшины закачали из стороны в сторону головами: сомнения в правильности предложения возникли и у них.
Сложную ситуацию понял Захариас, которому переводил со славянского на греческий Радислав. Самаритянин поднял руку.
Долго совещались старейшины, давать ли слово христианину: греческого здесь никто, кроме братьев, не знал. Все же разрешили говорить.
Захариас от волнения не знал, куда девать руки: то скрещивал их на груди, то прятал за спину. Начал со славянской поговорки, услышанной как-то от Идара:
- Искать иголку в стоге сена – только время терять. Чем быстрее ваша княжна будет обо всем знать, тем лучше для вас. Я же знаю намного больше Радислава и Идара, я знаю и кагана хазарского, и шада… Могу вашей княжне много рассказать. Может быть, разумнее отправить нас в Чернигов сразу же? А в Посемье послать гонца с посланием – пусть тамошние старейшины разыщут посетивших Саркел и направят их также в Чернигов.
Переводя последнюю фразу, Радислав чуть не схватился за голову: «О каком послании говорит Захариас! У нас никто письма греческого не знает!» Но добросовестно перевёл всё слово в слово.
Сверкнули глаза у волхва Трубеча, хитро улыбнулся он, нагнул голову к главному старейшине, что-то зашептал.
Старейшина закивал головой, потом сказал:
- Предложение иноплеменника разумно. Есть другие?
В ответ – молчание. Главный старейшина стукнул о землю посохом, что означало: требуется тишина для оглашения решения. Идару показалось – даже слабый ветерок, гулявший по поляне до сих пор, стих. И – вот оно, решение судного дня:
- Радиславу, Идару, иноплеменнику Захариасу и сопровождающему их Ходоте отплыть в Чернигов сразу же после Ярилина дня. В Посемье гонца с известием пошлёт наш волхв.
Вновь старейшина стукнул посохом о землю, что теперь означало: с одним делом покончено, переходим к другому.
Братья переглянулись, у обоих мелькнула одна и та же мысль: «Какое известие? Устное, или… неужели волхв Трубеча по-гречески знает?»

*

Завтра – в путь. А сегодня вечером три брата и Захариас сидели на берегу Десны, обсуждали грядущие и прошедшие дела. Людота ронял короткие фразы, и человек, не знающий среднего сына Стояна, подумал бы: что за неразговорчивый такой? Радислав и Идар были, напротив, очень удивлены: никогда ещё так много не говорил их брат.
- Янтаря поболе возьмите. Для нашей Гориславы ничего не жалко. Зайдите потом ко мне, я диковинок разных дам, - пробурчал Людота.
- А ты с чем останешься, если всё отдашь? Надо же и на чёрный день оставить, – заметил Радислав.
- Что-нибудь останется. Зайдите, – повторил средний брат. – Дело-то какое невиданное: почти послами плывете.
- Плывем не в чужие земли. К своей княжне, – подал голос Идар.
- Тем более важно не с пустыми руками прибыть. Не может она вам не поверить, – настаивал на необычности путешествия Людота.
Захариас молча потянул за рукав Радислава, как бы спрашивая – о чём речь? Радислав перевёл. Тогда христианин высказал своё мнение:
- Надо всё честно рассказать. Ничего не утаивая. Вот и поверит нам княжна.
Греческого не знал средний брат, ему перевели.
Людота кивнул, соглашаясь с евреем, а потом вдруг удивил братьев:
- Ещё вчера наш волхв послал гонца на Сейм.
- Откуда знаешь? Может, ты и грамоту его видел? – съязвил Радислав.
Людота помолчал немного, потом сказал:
- Видел.
Захариас дёргал за рукав Радислава, но братья словно онемели. Первым пришёл в себя Идар:
- Ну?
- Что - «ну»?
- Какими знаками написаны? Что там написано? Ты читал?
Последний вопрос был совсем глупым: все знали, что никто в Трубече читать и писать не умеет, Людота – не исключение.
…Никто? А волхв? Тут все вспомнили, что на изображении бога Рода волхв время от времени ставит какие-то значки. Всегда он это делал, когда умирал главный старейшина или избирали нового. Все думали, что эти знаки ничего не значат, либо предназначены только богам. Ошибались? Знаки можно читать?
На вопрос Людота ответил так:
- Читать я не умею. И что означают те знаки – не знаю. А запомнить их – запомнил. Смотрите.
И средний брат начал вычерчивать какие-то чёрточки на песке, чем-то напоминающие рисунки елей: ствол дерева, а к нему – то много, то мало боковых ветвей-чёрточек. Смотрели на рисунки братья, ничего не понимая.
Захариасу надоело дергать за рукав Радислава, вслух спросил:
- Что он там чертит?
Ему все объяснили. Самаритянин долго присматривался к значкам, потом сказал:
- Похожи на болгарские знаки… И на наши, еврейские… Но вот такого знака я нигде не видел… И этот… Эх, знать бы, что они означают…
- Как же тебе удалось увидеть послание? – спросил Радислав.
- А от меня его и не скрывали. Просто я зашел к волхву предложить очередные кусочки янтаря, а береста с нацарапанными знаками лежала прямо на лавке. Волхв улыбнулся, увидев, что я заинтересовался письмом, но он знал – читать-то я не умею… И сколько мы ни разговаривали о янтаре – а разговаривали долго! – береста так и продолжала валяться на лавке, мои глаза вольно-невольно всё время так и возвращались к её знакам…
Братья замолчали. Смутное, неясное чувство какой-то обделенности, неполноценности овладело ими. Показалось, что где-то живут более ярко, интересно, посылая друг другу письма, эти письма читают, читают книги, о которых уже успел рассказать славянам Захариас, а что же они? Они ничего не знают… Более того – рядом с ними живет человек, который тоже умеет читать и писать, и пусть этот человек не простой, знается с богами, но всё же, всё же…
- Пошли ко мне, уже поздно, – первым поднялся от начерченных на песке знаков Людота. Захариас отделился ото всех, попрощался с братьями здесь, у реки, и стал подниматься к дому Стояна, приютившего скромного гостя-христианина.
Когда уже затемно Радислав и Идар вышли от Людоты, Радислав вдруг обнял брата, спросил:
- Горюешь?
Идар пожал плечами, не зная, что ответить.
- Не горюй, – добавил Радислав. – Встретишь ещё свою суженую на чужбине, как я сказал, вот увидишь.
Печально улыбнулся Идар: Снежана вышла замуж прошлой осенью, когда они находились в плену, – это имел в виду Радислав, задавая вопрос брату. И вышла не за кого нибудь – за Ходоту, которому теперь поручено сопровождать братьев.
Радислав спросил снова:
- На Ярилин день был с кем?
- Был, - грустно ответил Идар.
- Дальше можешь не говорить. Вижу – не понравилось. Запомни совет старшего брата, чтобы не покалечить всю свою жизнь: не спеши овладевать телом девушки, если не овладел душой. Если две души становятся одной – тогда, поверь, всё происходит совсем иначе.
- А как две души становятся одной?
Теперь уже горько улыбнулся Радислав, отвечая на вопрос брата:
- Могу сказать только одно: жди. Жди и держи свою душу открытой для всех девушек. Поверь: когда счастья ждёшь и желаешь его другим – приходит любовь. И, наоборот, не приходит счастье к тем, кто не умеет ждать!
- А ты… долго ждал?
Радислав ответил не сразу:
- Сам знаешь: мы с Людой вместе ещё в детские игры играли. Нравилась она мне всегда. И с каждым годом всё сильнее и сильнее… А когда в первый раз ушёл из Трубеча за иноземными вещами с отцом, понял, что совершил ошибку, не объяснившись с Людмилой… Всё время торопил отца в обратный путь… Долго ли я ждал, спрашиваешь? Это зависит от ждущего. Для одного «долго» - это день, для другого – год. Бывает день, который длиннее года!
- Как это?
- «Как это, как это», – передразнил брата Радислав. – Многое приходит только с годами. А пока запоминай только слова. Смысл поймёшь потом!
«Опять он укоряет меня в том, что я моложе него… Ну почему мой брат всегда знает больше меня? Когда я буду знать больше него?» – думал Идар, расставшись с Радиславом у порога его дома.
Глупый мальчик! Пройдут годы, прежде чем он поймёт: нельзя даже мысленно задавать себе такие вопросы!

*

- Нет, Горислава, не для того прибыли эти странные люди с верховьев Десны. Подумай сама: откуда в Трубече взяться христианину? Этот Захариас подкупил Идара и Радислава, только и всего. Подкупил на границе. Рассказал о Саркеле, а что не рассказал – братья выдумали сами, в Хазарию они не ходили. Виданное ли дело: из Трубеча – на лошадях! Вранье всё, – настаивал на своём жрец Светояр.
- Что же, по-твоему, они хотят?
- А хотят не они – хочет Захариас, он послан греками расстроить наш мир с хазарами. Ведь всем известно: греки не дружат с хазарами, ибо веры у них разные. И не пускают к себе каганы хазарские веру христианскую, злится царьградский патриарх, а сделать ничего не может!
Светояр поглаживал свою жиденькую бороденку, смотрел, не мигая, прямо в глаза княжне северянской.
- Против кого же тогда крепости у наших земель? – голос Гориславы был твёрд и сух, жрец понял: не может почему-то он убедить упрямую женщину. Видимо, причина её упрямства в каких-то произошедших событиях, о которых он ничего не знает… Думал об этом, а сам уже отвечал:
- Против кого крепости? Знают угры: северяне – друзья хазарского кагана, воевать с хазарами мы не будем. Значит, на Атиль уграм идти через наши земли, ибо здесь хазарских крепостей нет. Об этих планах извечных врагов хазарских все знают, в том числе и сами хазары. У меня есть точные сведения…
- Откуда эти сведения? – грозно спросила Горислава.
- Пока назвать не могу: вдруг какой-нибудь служка подслушивает, лазутчику моему худо сделает… – Светояр уже не знал, как выкручиваться, что отвечать на прямые вопросы княжны. Уткнулся взглядом в пол, боясь встретиться с тёмно-синими очами  княжны, полными гнева.
«Будь проклят этот Ходота и его янтарь! Не захочешь никакого богатства, если потеряешь доверие Гориславы!» – не завидовал своему положению старый жрец.
Черниговская княжна подвела итог беседы:
- Не первый раз, Светояр, от тебя поступают ложные сведения. Ищи коварных врагов не в моем доме, а среди своих слуг. Или, может, сопровождающий из Трубеча по имени Ходота тебе что нашептал? – глаза Гориславы сощурились, на губах появилась недобрая улыбка.
«Неужели знает? Пропал! …От кого?» – Светояр почувствовал, как моментально покрылся холодным потом, рубашка прилипла к телу.
- Как чувствуешь себя? Вид у тебя нездоровый, – тихо сказала Горислава молча сопевшему жрецу, встала со стула, отвернулась от подлеца. Хлопнула в ладоши, сразу же в дверях появился служка.
- Зови гостей из Трубеча. Ты, Светояр, можешь идти.
- Может быть, лучше… – начал было жрец, но встретил такой ледяной взгляд княжны, что тут же замолк, поклонился низко, словно иноземец, да так в поклоне и вышел вон из избы.
Горислава внимательно осмотрела себя (хороша ли?), одёрнула рукава белого с голубыми линиями платья, села на стул, ожидая гостей.
Вошли все четверо: Радислав, Идар, Захариас, Ходота. Широким плавным жестом Горислава указала на лавку:
- Садитесь, гости дорогие. Рассказывайте – как нынче в Трубече? Кривичи, радимичи не наседают? Что привело вас сюда ко мне? Может, пива или квасу холодного подать?
И, не дожидаясь ответа, распорядилась подать квасу. Приглядывалась к Радиславу: память у неё была прекрасная, она сразу же вспомнила, где, когда видела этого дородного купца с умным, открытым взглядом серых глаз.
Радислав встал, поблагодарил княжну за встречу, коротко рассказал о будничных делах родного Трубеча, и сразу же перешёл к разговору о том, что Хазария строит крепости на северском порубежье. Строит не своими людьми, а с помощью опытных византийских строителей, и это может подтвердить еврей-христианин Захариас.
Самаритянин кивнул головой: за несколько недель, проведённых вместе с братьями, он уже неплохо выучил славянский.
Идар думал: вот сейчас Горислава начнёт расспрашивать об их приключениях в Хазарии, приготовился было отвечать на некоторые вопросы…
Княжна повела себя совсем иначе. Внимательно выслушав Радислава, она помолчала немного, затем тихо спросила:
- А ведь это очень плохо, что против нас крепости возводят, как думаете?
Радислав не смог сдержать себя, вспыхнул:
- Так почему же мы здесь, Горислава! Мы же об этом и думаем! Надо что-то делать! А то хазары совсем одолеют! Всех в рабство уведут!
- Не мы так думаем, мы посланы советом старейшин Трубеча, это было решение старейшин послать нас сюда, – спокойно, с легкой надменностью в голосе, высоко подняв подбородок, прервал сородича Ходота.
Вновь глаза княжны прищурились, она улыбнулась.
- А если бы вы были на моем месте, чтобы вы сделали? – задала она неожиданный вопрос, продолжая улыбаться.
Радислав взъерошил волосы на голове (что означало у него крайнюю степень волнения), довольно быстро ответил:
- Горислава, северянам одним с хазарами не справиться. Надо и соседей поднимать: радимичей, вятичей.
Побоялся сказать: «И полян», зная о родственных связях княжны с правителем Киев-града.
Опять влез Ходота:
- Нечего владычице нашей указывать, княжна уже приняла решение.
- Верно, – метнула Горислава ледяной взгляд на Ходоту, от которого тот сразу сник. – Считаю, лучше всего попросить помощи у могучего племени, неподвластного хазарам. Ты, Радислав, ты, Идар, и ты, Захариас, будете моими послами к Драгомиру, князю киевскому. Выразите ему моё беспокойство. Как решит Драгомир – так и будет. Ходота, возвращайся в Трубеч, со своей задачей ты справился. Расскажи там у себя, что сыновья Стояна и христианин посланы мною дальше, в Киев.
И добавила неожиданно жёстко, глядя на Ходоту:
- Ступай.
Тому ничего не оставалось делать, как только поклониться и молча выйти.
- Что у вас с ним? – неожиданно задала вопрос братьям. Радислав понял, что княжна о многом догадывается. Ответил:
- Не обращай внимания на такие мелочи, княжна. Ходота женился на девице, что любил Идар.
- А она? – удивилась княжна. – Неужто Ходота взял её силой?
Тут вмешался Идар:
- Она не была моей суженой. Не успели мы с ней поговорить. Не силой взял её Ходота, хотя все видели – не любила его Снежана.
Прикусил язык: сорвалось с губ девичье имя, сорвалось нечаянно…
Горислава подошла к Идару, молча взглянула на него, как показалось тому, с чувством горечи и сожаления, потом подошла к Радиславу, положила руку на его плечо. И, глядя прямо в глаза, сказала:
- Из мелочей и состоит вся наша жизнь… Нанизываются они, как бусинки на нить, смотришь – и жизнь прошла… Уж тебе это, купец, должно быть хорошо известно.
Подошла к столу, тонкой палочкой продавила что-то на бересте, подала Радиславу записку:
- Отдашь в руки киевскому князю. Береги, как зеницу ока. Разрешаю прочитать. Сможете?
Все трое уставились на бересту. И лишь Захариас смог прочесть: «Радислав  Идар Горислава».
Опять у Идара возникло чувство, как будто рядом все зрячие, а они с братом – слепцы. Слепцы по своей вине. Ведь стоит только захотеть, они тоже могут научиться читать и писать…
- Молодец, христианин. Греческие буквы удобны для записи на нашем языке. Учу сыновей этому, а они не понимают, чему я их учу… У наших волхвов и жрецов есть свои знаки, но они их никому не показывают, верят в их магическую силу, – вздохнула княжна, махнула рукой. – В добрый путь. Надо спешить. Отплывайте завтра, не мешкая.
Гости поклонились и вышли, на прощание сказав:
- Здравствуй долгие годы, княжна. А уж мы тебе послужим, живота не жалея!

…Княжна прошлась по пустой комнате. Вышла, заглянула в комнату слуги-охранника. Увидев госпожу, тот вскочил с лавки. Горислава сказала ему:
- Спасибо за всевидящие глаза твои, Милад. Про весть о встрече Ходоты со Светояром спасибо.
В ответ – короткий славянский поклон, кивок головой:
- Любое приказание твоё исполню, матушка.
Горислава как бы в задумчивости спросила:
- Как думаешь, смогут эти трое убедить Драгомира?
- Думаю, смогут. Они тверды и решительны.
- Они тверды и решительны, – тихо повторила княжна. А потом:
- Знаешь что… позови-ка, как стемнеет, ко мне Радислава. Сделай так, чтобы никто не понял, куда он идёт. Незаметно приведёшь сюда. Надо сказать ему ещё кое-что, добавить ему твёрдости немного…

*

…Всю ночь Радислава не было рядом. Уходя, он сказал: «Не волнуйтесь, если долго меня не будет. Никому ни о чём не говорите. Если будут меня спрашивать – узнавайте всё о спрашивающих. И отвечайте – к реке пошёл искупаться». Идар испугался:
- Можно я с тобой?
Радислав улыбнулся, потрепал брата по голове, мягко, но твёрдо отказал.
И вот они остались вдвоём с Захаром (так теперь славяне называли Захариаса): Ходота не стал задерживаться, сразу же уплыл домой, даже не попрощавшись со Светояром. Провалился их заговор…
Лёжа на лавках в тёмной гостевой избе, в которой никого, кроме них, не было, еврей и славянин вели тихую беседу.
- Захар, а научиться писать по-гречески сложно?
- Кому как. Тебе – нет.
- Почему?
- У тебя способности есть. Ну-ка: за один год выучил хазарский и греческий – два языка! Одолеешь и буквы.
- А хазары на своём языке пишут?
- Есть древнеболгарские знаки, видел их на некоторых камнях… А у болгар и хазар – язык один… Только я что-то не видел, чтобы хазары что-то на пергаменте или бересте писали… Шад Хазарии, купцы-рахдониты пишут на еврейском.
- Если надо какую записку послать – я понимаю… А книги зачем? Что там, в книгах?
- В книгах много интересного… Вот, например, Евангелие. Или Ветхий завет, часть Библии. Всё там: как была создана наша земля, как люди на ней появились…
- Это я знаю… Волшебная птица уронила волшебное зерно в море, суша появилась… На ней деревья, травы…
- Нет, Ветхий завет иначе говорит. Научу тебя знакам греческим, достанем книгу – сам прочитаешь.
- Где достанем?
- В Хазарии знают о большом городе на Днепре – Киеве. Слышал от рахдонитов, что у Драгомира и христиане живут. А если есть христиане, найдём и книги христианские.
Поворочался с боку на бок Идар:
- Что-то Радислав не идёт…
- Он просил тебя не беспокоиться?
- Просил.
- Вот и лежи спокойно. Спи-ка лучше, завтра в путь отправляться, силы нужны будут. А без сна – какие силы?
- Знаешь, Захар… Радислав вечно в какие-то приключения попадает… Где бы ни был – всегда с ним что-то происходит…
- По виду Радислава не скажешь, что приключения ему навредили. Не на чужбине вы, на своей земле. Зачем зря тревожиться? Был бы ты христианином – вёл бы себя иначе…
- Как – иначе? – удивился Идар.
- Спокойнее. Христианин знает, что причина радости может быть и причиной горести, а тяжелые испытания, посланные Богом, лишь проверяют силу воли, укрепляют наш дух… Спи. Все будет хорошо.
Это Захар сказал таким тихим, ровным голосом, что Идар перестал ворочаться, успокоился и скоро крепко уснул. Он не слышал даже, как под утро вернулся брат.

*

Десна красива везде.
В своих верховьях, прорываясь через высокие, крутые холмы.
В своём среднем течении, где пойма реки расширяется и она спокойно, тихо следует по низменным лесистым местам. Тёмные ели сменяют красноватые сосны, которых время от времени пытаются потеснить низкие заросли ивы и калины. То там, то здесь у реки встречаются дубовые рощи, ими издалека, словно пугливые девушки статными витязями, любуются стройные берёзки. Кажется: сама Десна гордится своими берегами, меняя одни красивые места на другие.
То вдруг река решает вырваться из своей долины, подступает вплотную к своему высокому правому берегу, вгрызается в плотный известняк, образуя головоломные кручи. У Вщижа эти кручи дики и неприветливы, лес тёмен и страшен.
Не случайно уже первые славяне, попавшие в эти места, поставили здесь известное для широкой округи капище, задабривая здешних богов, моля их избежать несчастного случая, болезни, встречи с разбойниками или диким лесным зверем, что в этих местах всегда водился в изобилии.
…Надоедает Десне высокий правый берег, и убегает она в ровные, низменные места, где не только лес – луга открывают свои широкие свободные пространства. Их немало после поворота русла с юго-восточного на юго-западное направление.
Петляет Десна, не спешит встретиться со своим будущим мужем – Днепром. Как другой раз девушке жаль расставаться со своим девичеством и не хочется готовиться к совсем иной жизни с другими, более серьёзными заботами.
И чем дальше, тем эти петли становятся больше, чаще, может, заблудилась Десна и не знает, куда дальше следовать?
Ниже Чернигова Десна уже не мечется из стороны в сторону, как в своём среднем течении. Кажется: смирилась красавица с неизбежной встречей с Днепром, тихо, спокойно идет ему навстречу. Да и сама уже не та тоненькая, изящная синяя ленточка в зелёном лесном одеянии, а широкая голубая дорога, ведущая путников к большому славянскому городу.
…Плывут по этой дороге две лодочки. В одной – гости из Трубеча, в другой – охрана, выделенная для Радислава черниговской княжной. Одна лодочка на Десне всегда привлекает внимание речных разбойников, говорит о лёгкости добычи, две свидетельствуют о серьёзных намерениях плывущих, о том, что полакомиться чужим добром так просто не удастся.
- Сколько дней до Киева? – интересуется Захариас.
- Три дня, две ночевки в больших весях на правом берегу. Первое селение – княжны Гориславы, а вот второе уже – и наше, и не наше: совместный отряд стоит там, совместно киевляне и северяне дозорную службу несут. Так повелось ещё со времён мужа Гориславы, сына самого Драгомира.
Легко плыть с охраной-прислугой: пристаёшь к берегу – и все заботы об устройстве ночлега ложатся на подчинённых. А братья с Захариасом идут на глинисто-песчаный берег реки, и все что-то чертят, чертят палочками… Учит Захариас, как пишутся греческие слова. Быстро запоминают братья, удивляется христианин и радуется за них: путь к греческой образованности – это путь к христианству.

*

Киев поразил трубчан своим неприступным видом. На высоком месте стоит и Чернигов, и Трубеч, но по сравнению с киевскими холмами черниговские и трубечские холмы – так, ровное место. Не случайно именуют это место на Днепре «киевскими горами».
С трех сторон защищают град Кия высокие обрывы, а с напольной стороны – ров пятисаженной глубины и шириной в две с половиной сажени. Вокруг града – земляной вал с деревянной крепостной стеной. Крепость имела двое ворот, одни из них вели «Боричевым спуском» к Подолу – неукрепленной части города у самой реки. Речная деревянная пристань принимала большие и малые речные ладьи с верховьев Припяти, самого Днепра, Десны, притока Десны – Сейма. Волоками ходили из Двины, Волхова. С берегов Волхова при Драгомире к граду Кия пришла русская дружина. Она надёжно стала защищать город и земли вокруг него от степных кочевников, жадных хазарских правителей. Однажды князь сходил с русами на ладьях в Греческое море, взял (где силой, где откупом) много разной добычи у жителей островов. Мимо Царьграда русы и туда, и обратно проплыли темной дождливой ночью. Прошли так тихо, что ни один стражник не поднял тревоги. В походе понял Драгомир: этим ловким, хитрым воинам можно доверить охрану родной земли. Правда, много средств шло на содержание дружины, но тут уж ничего не поделаешь: хочешь жить свободным – корми и лелей её. Драгомир русичей не обижал, впрочем, обидеть их было не просто: рядом с градом Кия, на горе Детинка они построили своё отдельное укреплённое поселение, которое тщательно охраняли, чужих в него не пускали.
…Большой дом для гостей был полон. Для прибывших всё же место нашлось: потеснился со своими слугами один полочанин, торгующий здесь варяжским янтарем. На вопрос – кто умер (не могли не заметить послы Гориславы хмурый вид горожан), - тот ответил сначала уклончиво:
- В неурочное время вы сюда прибыли.
- Что так? – насторожился Радислав.
И получил прямой ответ:
- Драгомир умер.
- Когда?
- Вчера.
На северян и еврея-христианина словно вылили ушат холодной воды. Полочанин, видя, как сильно подействовали его слова, посочувствовал:
- Видно, надёжа была у вас большая на старого князя?
Первым пришел в себя Захариас:
- Да, была, – повернулся к Радиславу и Идару, обнял их. – Пойдёмте куда-нибудь, обсудим это.
Они вышли за пределы града, спустились в Подол. Вновь обратили внимание: мест;, где, по всем приметам, всегда торговали рыбой, сегодня были пусты: в первые девять дней после смерти вождя у славян не принято вести торг. У других славянских племен не торгуют и сорок дней, но Киев – город большой, здесь много иноземных купцов, совет старейшин сократил траурные дни по такому поводу до девяти дней.
- Теперь сорок дней к новому князю не подходи, – заметил Радислав.
- Кто же будет новым князем? – спросил самаритянин.
- Будем надеяться, что Дир – сын Драгомира.
- Ты его знаешь?
- Нет. Горислава о нём говорила. Хороший княжич. Сможет Киев за собой удержать.
- Когда говорила? Ты об этом не рассказывал! – попытался поймать старшего брата на слове Идар.
Радислав грозно посмотрел на младшенького:
- Я много чего не говорил. …Придётся теперь здесь сорок дней сидеть, сложа руки.
- Не сорок. Меньше, – заметил Захариас. – Девять. А потом торг пойдет. Мы же не с пустыми кошелями сюда приехали. Посмотрим, что здесь в ходу, что дёшево…

Только через два месяца попали братья и Захариас к новому киевскому князю – Диру. Прочитал тот записку Гориславы (чем очень обрадовал трубечан), целый день расспрашивал послов о хазарских порядках, о рабстве на чужбине.
В заключение сказал:
- Сейчас, сами понимаете, не до хазар мне. Но делом этим обязательно заниматься буду, и вы мне будете нужны. Я бы не хотел потерять вас. Предлагаю: переходите на службу ко мне. Мне новые люди нужны. Или здесь, при доме, будете мои указы выполнять, или попрошу Водима – воеводу русской дружины – принять вас в дружину. Прошу не как князь, как старший брат – не уходите.
Радислав, Идар и Захариас переглянулись. Первым откликнулся Захариас:
- Я не словенин, я еврей-самаритянин, христианской, а не иудейской веры. У меня нет обязательств перед черниговской княжной. Радиславу я обязан своей жизнью и, если он позволит, я с радостью приму твоё предложение, княже.
Дир перевел взгляд на северян. Радислав ответил на немой вопрос так:
- Мы люди Гориславы, ей служим. И если она согласится нас отпустить, мы согласны перейти к тебе на службу. Захара не держим: он волен поступать, как хочет.
- На том и порешим, – встал со скамьи Дир. – Эй, Местята!
Вошёл слуга.
- Покажи дом, где будет теперь жить Захар. А вам, Радислав и Идар, счастливого пути и счастливого возвращения в Киев. Передайте Гориславе мои добрые пожелания, благодарю её за известия ценные. У меня с ней ещё будет время встретиться… Жду вас в Киеве!
- Будь здоров, княже! Как решит Горислава – так и будет!

*

Не хотела Горислава отпускать Идара и Радислава. Верные слуги самой нужны… Но понимала: что-то придумает Дир, обязательно придумает. И частью его замысла будут братья из Трубеча, хлебнувшие лиха на хазарской земле. У Дира остался Захариас… Теперь и этим двоим отправляться в Киев.
И отпустила…
Дир был доволен. Отдал обоих, по просьбе самих трубечан, Водиму, а тот определил новобранцев под начало Аскольда – молодого, но очень расторопного и смышлёного воина.
Ещё будучи в Чернигове, послал Радислав гонца к жене, просил собираться в дальний путь к нему, в Киев. Велел дом отдать Ольге, сестре: девушка должна была вот-вот выйти замуж, жениха родители невесты знали, выбор дочери одобрили.
Здесь, в дружине русов, были семейные, жили они отдельно. Жёны часто помогали раненым, ухаживали за больными. Боялся Радислав: вдруг не приедет. Поэтому, когда увидел Людмилу с дочерью и слугами, радости его не было границ. Водим выделил новой семье отдельный дом в своем военном поселении.
И потекли у братьев обычные, однообразные дни служилых людей. Идар воспринимал все, чему учил его Аскольд; покорно сносил наказания за проступки, если таковые случались. Учитель попался Идару талантливый: не было такого военного приёма, о котором бы не знал молодой варяг. Аскольд показывал, как в совершенстве владеть боевым топором, франкским обоюдоострым мечом, хазарской саблей, копьём и сулицей. Только стрельбе из лука славян учить не надо было: лесные охотники прекрасно стреляли из любого положения, всегда попадали в цель. А на праздник Перуна Водим и Аскольд показывали всем то, что рядовым воинам строго запрещалось: учебный бой двумя боевыми мечами, либо мечом в одной руке и топором – в другой. Это был верх боевого искусства. После таких упражнений Аскольд повторял молодым:
- Такое владение оружием возможно лишь после пяти лет изнурительной боевой службы и ежедневных разминок. Когда кончик меча или лезвие топора чувствуешь так же, как кончики своих пальцев. С опытом появляется ощущение соперника, когда вы не видите, а наперёд знаете каждое движение соперника. И не только знаете, но и умеете ответить на замысел врага упреждающим ударом.
Впрочем, иногда лучшим ученикам вручали по два учебных деревянных тупых меча. И все покатывались со смеху, глядя, как в поединке храбрые мужи ставили себе на незащищенных руках, ногах синяки деревянным оружием… Аскольд предупреждал:
- Бой без щита, с оружием в обеих руках возможен лишь в крайнем случае, в почти безвыходной ситуации, когда врагов много, а ты – один. Здесь всё решает быстрота движений, которая спасает и от вражеской стрелы, и от замахнувшегося мечом или копьём противника.
Идар был прилежным учеником: варяг часто хвалил его, ставил другим в пример. Одно не радовало: встречи с Захариасом стали редки, а он хотел знать больше, как можно больше о греческой письменности.
Захариас нашел в Киеве христиан, была в граде даже христианская Ильинская церковь, а вот христианских книг не было совсем. Службы, что шли в церкви, были, по мнению еврея-христианина, убоги и неграмотны. Задумал Захариас пробраться как-нибудь в Византию, купить там хотя бы Евангелие и Псалтырь… Но один не поедешь, за днепровские пороги купцы ходили редко, предпочитая либо сухопутный путь в Моравию, либо в верховья Днепра и его притоков. Вот и ждал он попутчиков, когда соберётся достаточно отважных парней для опасного похода…
У Радислава родилась вторая дочка, все свободное время он теперь проводил с Людмилой и детьми.
Идар остался один, без друзей. По большим праздникам, особенно в Ярилин день, Купальский день, сходился с молодыми незамужними женщинами, любился с ними, но не откладывались эти встречи на сердце, давали лишь физическое удовлетворение… Встречаться с кем-то потом, после праздников, не хотелось. Снежана продолжала сниться, но все реже, иной раз – с чужим лицом, чужим телом… Правду говорят: не видит глаз – забывает сердце…
Длинный черёд монотонных будней прервали неожиданные события.
Когда праздновали день земли, в Киев пришёл небольшой, человек в пятьдесят, отряд варягов-свеонов под командованием полу-финна полу-руса Рукеви (мать его была русской княжной из Роталы). Отряд включили в русскую дружину, оставив главою Рукеви.
А через неделю после этого, при попытке убить Дира, связали прямо в княжеском доме воеводу русов Водима. Обвинил варяг-русин молодого князя в нерешительности, в неспособности подчинить себе соседние племена, захотел сам стать князем. Однако его подчинённые не пошли на мятеж, приняли сторону Дира. Возмутившихся было русичей успокоил Аскольд, бывший свидетелем происшествия и не поддержавший выходки своенравного воеводы.
Водим был отправлен обратно на берега Волхова с условием: вернётся назад – будет убит.
Дружина на общем сходе в присутствии князя выбрала воеводой Аскольда.
Прошла ещё неделя. Во время занятий с боевыми мечами Радислава, Идара и Рукеви вызвал к себе Аскольд. Осмотрел своих воинов, потом сказал:
- Приведите себя в порядок. Оденьтесь получше: полдничать князь приглашает.
Братья терялись в догадках. Ещё больше удивились они, когда на приёме у Дира встретились с нарядным Захариасом.
В просторную комнату, где стоял уже накрытый стол и ожидали приглашённые, вошёл Дир. В отличие от всех, он был одет по-домашнему, в одной рубахе, без кольчуги и плаща, лишь мягкие красные сапожки, шитые поверху золотой нитью, указывали на его непростое положение среди присутствующих. Дир присел на резной деревянный стул, похожий на небольшой трон, предложил гостям сесть на лавку и приступить к еде. Сам, однако, лишь отпил квасу из большой кружки.
Подождав, когда дружинники и еврей-христианин немного покушают, князь пояснил причину их вызова к себе:
- Други мои, вы знаете и сами видели: затевает что-то каган Хазарии, строит у границ северских крепости. Строит с помощью греков-строителей, приплывших из Амастриды – родины греческой царицы. Однако отношения между Византией и Хазарией оттого лучше не стали: Хазария молится иудейским богам, в Царьграде сидит патриарх христианский. Как знает Захар, христиан сейчас в Атиле притесняют (самаритянин кивнул). Я посылаю тебя, Рукеви, во главе твоего отряда послом в Царьград. Необходимые дары царю греческому получишь у Захара, - рукой показал на христианина. – Он тоже плывёт с вами, как знающий крепости Хазарии, языки разные. К тому же он – христианин. Это важно. Твоя задача, Рукеви, – заключить договор с греками о совместных действиях против Хазарии. Радислав и Идар тоже будут с тобой. Они тоже знают языки, были в Саркеле, кроме того, хорошо знают купеческое дело. Возьми с собой слуг числом тридцать. Думаю, не откажет царь греческий в приёме такого посольства. Аскольд! Подбери послам самое лучшее и нарядное оружие, доспехи. Неделя на сборы. Спросить что хотите?
Вопросов не было.
- Добро. Мёду сюда!
Слуги внесли кувшин с лучшей, специально для князя приготовленной, медовухой.
- Выпьем за удачу дела! Впервые затеваем такое… – поднял кружку и выпил князь. Его примеру последовали все.
- В добрый путь! Радислав, Идар, задержитесь немного…
Все, кроме братьев, вышли. Дир подошёл, обнял Радислава и Идара. Сказал:
- К сожалению, опасные дела часто приходится поручать лучшим своим другам. Но мне нужны надёжные глаза и уши там, в Царьграде. Таковыми, надеюсь, будете вы.
Опасности вас ожидают уже на Днепре: слышал, будто к порогам уже вышли угры. Так что придётся буквально прорываться через вражеские заставы и западни. Смотрите, как поведёт себя Рукеви. Думаю, не подведёт. Отряд его вы видели – он лучший у Аскольда. Свеоны не только по рекам, но и по морю ходить умеют, морское дело знают. Подскажите финну, если будет ошибаться, надеюсь, и Захар совет добрый всегда даст.
Обратный ваш путь будет зависеть от царского решения. Действуйте, как подскажет вам разум, как будут складываться дела. Сейчас сказать ничего больше не могу, ибо большего не знаю. Вы сами увидите – есть у порогов угры, или нет. Если их много – попросите один отряд у царя, пусть вышлет его в Киев, тогда вы сможете вернуться, несмотря ни на что. И ударим совместно на Атиль с двух сторон: от Чернигова и с юга, от Таматархи. Ну, словене, выпьем ещё по одной…

*

Не прошло и месяца с тех пор, как пришли в Киев свеоны. Их ладьи ещё стояли на берегу, пригодные к дальнейшему плаванию. Варяги сами шили паруса, выбирали сухие, крепкие и ровные сосновые бревна для выделки корабельных мачт. Из хороших широких досок делали нашивы-насады, наращивая борта лодок для хождения по морю. Потом их снимали и складывали в широкие грузовые ладьи. Продукты заготавливали Захариас, Идар и Радислав. Как одно мгновение протекли дни подготовки к плаванию. Однажды вечером Идар всё же поделился сомнениями с Радиславом:
- Странный посольский отряд… Почему в нём одни свеоны? Такое впечатление, что их Дир просто хочет убрать из Киева… А наша задача с тобой – выжить и об увиденном, что будет, доложить князю…
Радислав только крякнул, покачал головой, а потом усмехнулся, прямо посмотрел в глаза брату:
- Быстро ты вырос, сам до всего дошёл…
И больше – ничего. Ни совета, ни намёка на дальнейшие действия… Идар понял: задание они получили от князя трудное, а выполнять его надо.

В день отплытия все узнали, что проводником по днепровским порогам Рукеви выбрал слепого старика из Подола по прозвищу Зыряй. Захариас горько усмехнулся и процитировал Священное Писание:
- Слепой поведёт слепого…
Однако спорить с морским воеводой никто не стал: по правилам военного похода, глава отряда несёт полную ответственность за принимаемые решения.
К пяти ладьям послов присоединились пять однодревок киевских купцов: последние решили совершить опасное, но сулящее большие выгоды путешествие в Царьград под военным прикрытием варягов.
…Первые два дня плавания Зыряй спал, лишь изредка просыпаясь и спрашивая, что видят вокруг себя воины. Ему отвечали, рассказывая всё честно, не лукавя.
Когда Зыряя разбудили на третий день, он всех удивил своим криком:
- Слушайте все! Я плыву на первом корабле. Внимательно смотрите за его ходом! Кто отклонится чуть влево или вправо, может познакомиться с речными русалками навсегда! Как я пристану к берегу – значит, всем приставать! Все слышали? Воевода, сажай меня на свой челн, плыви первым!
«Вот смешной старик! – подумал Идар. – Ведь он и так плывёт в ладье Рукеви, к чему эти слова?»
Старец сел на самый нос ладьи. Ветер развевал его седые волосы, казалось, его незрячие глаза видели такое, что не видит обычный человек. Он стал похож на бога – хозяина этой реки, и теперь ему, этому водяному, решать, пойдут ли суда на дно, или пройдут через все невзгоды.
Показалось русам: берега реки разошлись, Днепр стал полноводнее. Впереди послышался неясный шум.
Дед-проводник оживился:
- Справа гора напоминает три копья, поставленные рядом?
Рукеви привстал, внимательно посмотрел на берег. Там было два «копья». Хотя… нет! Появилось и третье, до этого заслонённое другой горой.
- Да, есть!
- Теперь, воевода, держи правее. Чтобы до берега было три сажени – не больше и не меньше!
Рукеви распорядился:
- На вёслах – выполнять!
Указание старца было исполнено.
Шум усиливался. Казалось славянам, не видевшим никогда порогов: впереди стоит гигантская волшебная мельница, и не попасть под лопасти её колеса невозможно. Грохот стал такой, что хоть затыкай уши.
С ужасом увидели: последняя ладья не выполнила манёвра, продолжала плыть посередине реки.
- Уснули там, что ли?
Старик обеспокоился:
- Что такое?
- Последний чёлн с купцами не взял правее!
Зыряй крикнул:
- Впереди на горе видна широкая белая полоса из мела? Как будто земля осела, и скала кости показала?
Все её хорошо видели: словно в этом месте произошел обвал горы.
- Да, видно!
- Гребите к берегу! Носом на берег и выходим из ладей! Чужаков на берегу нет?
Рукеви внимательно осмотрел берег:
- Вроде нет…
- «Вроде» или нет? Где ваши глаза? – рассердился Зыряй.
- Берег чист! – громко сказал Радислав.
Его зычному уверенному голосу старик обрадовался:
- Хороший у тебя помощник, воевода!
Лодка ткнулась носом в берег.
- Выходим! – крикнул Зыряй и первым соскочил с лодки, быстро разделся донага.
Все смотрели не на проводника, а на ладью, что не выполнила манёвра. Её понесло течением, гребцы безуспешно пытались приблизиться к берегу, а впереди несчастных ждала острая, как меч великана, чёрная скала.
- Это урок для всех, кто не будет выполнять мои указания! – крикнул дед, словно видел, что происходит вокруг. – Вряд ли кто выплывет из того челна. Такого ещё не бывало! Не случайно первый порог называется «Не спи». Ну, кто нибудь, подержи-ка мою одежку!
Ближайший к деду воин взял его штаны и рубаху, сапоги.
- Теперь пусть десять воев разденутся, как я, и возьмут шесты… можно вёсла! …Первый голыш, подходи ко мне! Видишь впереди у самого берега большой валун? Веди к нему!
Возникло неожиданное препятствие: из пятидесяти свеонов едва ли треть понимала по-славянски. Часть «голышей» пришлось заменить.
Дед почти по пояс зашел в воду у валуна, дотронулся до него:
- А, старый дозорный,  лежишь все тут, спишь… Ну, ладно, спи, а мы спать не будем, - разговорился Зыряй с камнем, как со старым знакомым, похлопывая и поглаживая его.
- Так, голышок, ты здесь? – потряс руку сопровождающего слепец, обращая его внимание на себя.
- Смотри: здесь ладьи будут идти почти прямо на тебя. Ты веслом должен упереться в нос ладьи и отвести её как можно дальше от себя вправо! Понял? Не бойся отводить сильно: здесь течение такое, что после тебя ладью все равно развернёт носом по течению. Воевода! За этим валуном ставь голыша, тот будет отталкивать от себя лодку веслом к берегу, упершись в середину борта! Пусть заходит в воду так глубоко, как сможет стоять! И не просто стоять, а ладью толкать!
Так, от валуна к валуну, от одной отметены, известной только ему, до другой, - расставил Зыряй людей с вёслами-шестами не только справа, но и слева от пути будущего следования судов. Потом оделся, велел подвести себя к воеводе. Рукеви и так никуда не отходил от него, слушал все указания слепца.
- Вот что, воевода… Судя по дну, ничего здесь не изменилось за последний год… И все же я не зрячий, всё возможно… Расставь-ка самых смышленых у каждого третьего юноши. Если вдруг какую лодку течение поставит бортом поперёк реки, её надо будет хоть чуть-чуть развернуть носом вперед. И все пройдут. А мы с тобой пойдём на холмик с пятью соснами – есть такой? – и ты мне будешь говорить, как проходят челны.
Когда все люди были расставлены, а Рукеви с Зыряем встал на холме, откуда была видна большая часть опасного пути, воевода махнул рукой.
Вот пустили первую ладью… Смотровые толкали её кто в нос, кто в середину борта, кто – в корму. Ладья успешно миновала первый порог.
Вслед за нею так же успешно прошли и все остальные. Когда собрались плыть ко второму порогу, неожиданно пришли два уцелевших купца-киевлянина, находившиеся в лодке, потерпевшей крушение.
Их посадили теперь в ладью, замыкающую караван судов, – девятую. Дед-проводник удивился, когда услышал о спасшихся:
- Ишь ты… Знать, в этом году вода малая… Надо учесть.
Так же, как первый, прошли второй и третий пороги.
А вот у четвёртого порога, носящего название «Ненасытецкий», Зыряй заявил главе отряда:
- Здесь надо сходить на берег и идти шесть верст пешком, нести ладьи на плечах. Только не забудь выставить охрану. Любят степняки в этом месте шалить, знают, что четвёртый порог водой непроходим.
Всё было сделано, как указал проводник. На счастье послов и купцов, никто на них здесь нападать не собирался.
Проходя правым высоким берегом Днепра, русы слушали шум речной воды, разбивающейся внизу о неприступные валуны-камни, видели, как могучее течение вдруг превращалось в сотни ручейков, струящихся меж гранитных глыб, не оставляющих никаких надежд смельчаку, решившему пройти тут на вёслах. Свеоны, знакомые с северными реками, вспоминали пороги Волхова, Нарвы, сравнивали их со здешними.
- Северные реки полноводнее, – заметил кто-то.
- Зыряй сказал же: в этом году здесь вода малая, – прозвучало в ответ.
Солнце пошло к горизонту, когда проходили пятый, шестой и седьмой пороги. Их прошли так же, как первых три – толкая ладьи вёслами.
Всего порогов было девять, и только два из них не представляли опасности: их проплывали, не выходя из лодок.
Показалось участникам похода, что все опасности позади. Зыряй «обрадовал»:
- Ещё одно плохое место ожидает нас впереди. Сами увидите: русло реки сузится до такой степени, что с одного берега стрела может долететь до другого. Крарийская переправа – так то место называется. Готовьте щиты, мокрые тряпки на случай, если зажигательные стрелы полетят…
Первая ладья выставила по бортам щиты, ощетинилась копьями. Приготовили луки со стрелами. Её примеру последовали остальные восемь. И вовремя: на левом берегу Днепра стояли угры. Поднялся их страшный боевой клич: волчий вой.
Полетели стрелы. Нет, не зажигательные: били в людей, били прицельно.
Вот ранили одного гребца, второго… Люди спрятались за щитами, сами отвечали на выстрелы, не высовываясь, прицеливаясь в маленькие щели меж щитов…
Больше всего раненых и убитых было на последних ладьях, где находились киевские купцы.
Солнце скрылось за горизонтом, когда остановились на ночлег на большом острове посредине Днепра. Зыряй спросил вождя:
- Потери большие?
- Четверо убитых, двенадцать раненых, – ответил Рукеви.
- Отряд может плыть дальше?
- Безусловно.
- Значит, моя работа сделана неплохо, – похвалил себя дед Зыряй.
- Никогда не забудем твою заботу о нас, старик. Чем наградить тебя?
- Видишь громадный дуб возле себя? – спросил проводник.
- Да. Вот он, в нескольких десятках шагов отсюда.
- Там сидят боги, что спасли вас – их и благодарите. А мне радость будет (вдруг задрожал от волнения голос старца), если все вы целы и невредимы вернётесь назад. Это будет мне самая высокая награда!

*

Через неделю после прохождения порогов достигли острова Березань.
- Далее – море. Готовьте ладьи к морскому походу, – тихо сказал Зыряй.
Два дня стояли на острове. Ставили дополнительные нашивы, устанавливали мачты, прикрепляли к ним паруса. На третий вышли в море…
Славяне видели его в первый раз (кроме Радислава и Захариаса, плававших до этого по Меотскому). Стоял полный штиль и гребцам пришлось вовсю работать вёслами, паруса болтались бесполезными тряпками – их свернули. Попробовали воду на вкус. Свеоны заметили:
- Здесь вода более соленая, чем у нас на севере.
Идар удивленно крутил головой: «Как это, вода – и без берегов?» На горизонте сходились не земля и небо, а вода и небо. Он даже задал вопрос:
- А солнце садиться куда будет – в воду?
- Нет, на землю, – неожиданно улыбнулся Зыряй. – А вот всходить будет – советую не проспать, – точно, из воды.
- Прости, дед, за вопрос. Ты давно ослеп?
- Пятнадцать лет назад…
- Что случилось?
- Не знаю, за что меня боги наказали. Наверно, за то, что надо было жену выбирать себе словенку, а я выбрал гречанку. Красивую, юную, стройную… И ведь я был уже не молод: за сорок перевалило.
- До сорока что же не женился?
- Был женат… один год. Потом напала на жену какая-то хворь, за неделю высохла вся, есть и пить перестала… И детей не оставила.
- Где же ты встретил свою гречанку?
- В Херсоне. Корсунь по-нашему… Вернее, встретил в Березани, а вот в Херсоне и я ей люб стал…
- Ты был в Херсоне?
Дед Зыряй улыбнулся. Улыбка удивительно преобразила его строгое, в глубоких морщинах, лицо, оно стало каким-то беспомощным и мягким.
- Я за свою жизнь во многих местах успел побывать… С отцом князя Дира ходил на греческие острова, много тогда добра всякого взяли… Это был второй поход русов в южные моря…
- А первый?
- Первый – мне деды рассказывали, – совершил русский князь Бравлин, ходил он в Таврию… Неудачно ходил: скрутил его христианский святой, шею вывернул, пришлось все сундуки с самоцветами, каменьями драгоценными, золотом и серебром вернуть церквам… Только тогда и простил его бог христианский, поправился Бравлин. А дружина его разбежалась…
- А сам он?
- Говорят, первым в Киеве-граде стал христианству учить.
- Так что ж гречанка? Расскажи о встрече с ней в Херсоне.
- Обычно я возил мед и воск сюда, на Березань. Здесь передавал херсонитам. Однажды знакомый мне грек приехал на остров с дочерью. Как увидел я её, решил: только она будет моей женой. На следующий год доплыл до самого Херсона… А ей готовили в мужья грека из богатой семьи… Не останавливало меня ничего, встречался с девушкой, и я ей понравился, а богача она терпеть не могла… Узнал о встречах моих тайных соперник мой. И выколол глаза. Как до дому дошёл – не знаю…
- Так и остался один?
- Кому же я нужен, дед слепой? Племянница меня в Киеве кормит. А в походах – вы, други мои… Меня не девки любят – купцы, которых вожу по Днепру, – с горькой усмешкой закончил свой рассказ дед Зыряй.
…Пять ночных стоянок на берегу моря или в устьях больших рек были похожи одна на другую. Устройство лагеря – установление дежурства – поиски пропитания и воды – еда – сон… По утру – в путь. И все пять дней – полный штиль…
- Удивительное море… Здесь ветра бывают? – спрашивали свеоны.
- Бывают, - отвечал Зыряй. – И этот штиль – не к добру. Обычно такой штиль предвещает бурю. Самое главное – не упустить её начало. Застанет если в море – выбросит на камни, жив можешь остаться, да местные в плен возьмут, а добро твоё морю достанется.
На шестой день плавания появился лёгкий ветерок. Он дул с севера, под парусами ладьи весело бежали по волнам, гребцы отдыхали. К маленькому славянскому селению в устье небольшой реки пристали вечером. Когда устраивались на берегу под перевернутыми ладьями, ветер заметно усилился.
- Нам помогает сам Велес! Начинается буря, а мы на берегу! – улыбался Зыряй. С ним были все согласны.
Ненастье бушевало три с половиной дня. Уже в первый день пришли местные жители: не надо ли чем помочь?
- Конечно, надо! – за всех ответил Рукеви. – Нужна еда! Мы за всё заплатим!
И послал в селение Радислава, Идара, Захариаса.
С местными старейшинами они обошли несколько домов, собирая кур, наливая в кувшины молоко, получая хлеб и расплачиваясь за всё шкурками чёрных лисиц.
Когда зашли в последний дом, молоко в кувшин Идара подошла наливать дочь хозяйки. Надо же такому случиться: их взгляды встретились, и…
…Разве может сравниться молния небесная с той молнией, что проскочила между Идаром и девушкой? Веками спорят люди: бывает ли любовь с первого взгляда? Не верят в неё те, кого она обошла. Таких большинство. И лишь единицы подтверждают: да, есть такая.
Нет, Идар не выронил кувшин из рук, хотя пальцы его онемели и он не чувствовал, что держит. Больше сконфузилась девушка: она налила молоко не только в кувшин, но и на пол, смотря в глаза юноши, потеряв чувство времени. Очнулась от крика матери. Стала извиняться, побежала за тряпкой. Идар вступился, - мол, это он виноват, что отвлёк девушку:
- Она не виновата!
Положив на стол красивый чёрный мех, братья вышли из избы.
…Обратно в лагерь Идар шёл, словно пьяный, не видя дороги. В голове стучало: «Надо что-то придумать… Её нельзя терять… Нельзя терять… Надо что-то придумать…»
Сверкнула совсем рядом молния и тут же раздался оглушительный треск. Некоторые из юношей, помогающие нести гостям провизию в лагерь, перекрестились. Свет от молнии на какое-то мгновение осветил крайние постройки селения.
«Буря! – озарило Идара. – Она может сильно навредить домам, постройкам!» Обратился к шедшему рядом Радиславу:
- Слушай, эта буря навредит постройкам местных словен… Смотри, дождь не утихает… Надо будет потом помочь им, как сейчас помогают они нам…
- Чего? – не понял старший брат. – Какая помощь, о чём ты говоришь, мы сполна с ними расплатились…
- Радислав, ты не понимаешь… Вот они несут нам нашу же еду… Их никто не просит это делать… Мы должны им помочь… Понимаешь, должны… Вот мне одна словенка молоко наливала, пролила много, даже не рассердилась из-за этого…
От мелькнувшей догадки Радислав даже остановился.
- Молоко?
Идар тоже остановился, растерянно проговорил:
- Да. Молоко пролила. И не рассердилась из-за этого…
Радислав заливисто, заразительно расхохотался. Пошёл дальше, говоря то себе, то Идару:
- Ну, конечно же, надо помочь! О боги, какой я недогадливый! Поможем, обязательно поможем! Дом запомнил?
- Чего?
- Да ничего, я просто… Такие добрые юноши… Ха-ха-ха… И девы тоже…
- Только ты смотри… – хотел было предупредить брата Идар, чтобы тот не превращал все в шутку. Но Радислав и так понял:
- Молчи! Ясно. Сделаем, как надо.
Захариас прислушивался к разговору братьев, некстати заметил:
- Между прочим, здесь много христиан… Сказывается присутствие греческой власти на этих землях…
На утро четвертого дня ненастья сначала прошёл сильный дождь без грозы, а потом стало распогаживаться, к полудню выглянуло солнце.
Радислав с Идаром уже переговорили с Рукеви о помощи местным селянам, после дождя пошли к домам. Старейшины очень удивились и обрадовались неожиданной подмоге. Славяне с любопытством наблюдали, как варяги чистят им проточные канавы, подправляют повреждённые крепления сараев, вычерпывают воду из некоторых неудачно сооруженных погребов.
Идар быстро нашёл нужный ему дом. Словно по волшебству, угадывая его желания, навстречу ему вышла девушка. Теперь он мог рассмотреть её получше. Стройная, с каштановыми волосами, заплетенными в две большие длинные косы, и почему-то не карими, как у всех южанок, а голубыми глазами.
- Доброго здоровья, красавица! Меня зовут Идар, я северянин с берегов Десны. А ты кто?
- Я тоже северянка, а зовут меня Загоркой.
Идар возразил:
- Северяне живут по Десне и Сейму, здесь северян не может быть.
Девушка засмеялась – словно серебряный колокольчик зазвенел:
- По-твоему получается, что и меня не может быть? Спроси хоть моего отца с матушкой, хоть кого: мы здесь все северянские…
- Чудеса, - только и смог ответить на это Идар. Потом спохватился, спросил:
- Сильная буря пронеслась, не причинила ли вреда? Может, помочь чем надо?
- Нет, у нас всё в порядке, буря у нас ничего не поломала.
Идар ничего не мог придумать, стоял, переминаясь с ноги на ногу.
- Заходи в дом, Идарушка, парным молочком угощу, – широко улыбаясь, сказала Загорка.
Так тепло стало на душе у юноши от этих слов, - от слова «Идарушка», от того, как мягко, задушевно она это сказала…
Вошёл в низкие двери славянской хаты. Как у всех, здесь в противоположном углу от входа стояла печь-каменка, вдоль стен – скамьи. У открытого волокового окошка сидели мать с отцом, что-то кушали. Загорка, не смущаясь, познакомила родителей с варягом, налила в кружку молока, отломила немного хлеба:
- Угощайся, Идарушка…
Родители, услышав эти слова, с удивлением взглянули на дочку.
Идар, выпивая молоко, присмотрелся к старшим. Мать девушки была настоящей славянкой: русые гладкие волосы, круглое личико ещё молодой женщины (видно, дочку рано родила), и, такие же, как у Загорки, голубые глаза. Отец был совсем иным: чёрные (почему-то уже с редкой проседью) курчавые волосы, нос с горбинкой, тёмно-карие глаза. Чем-то он походил на того раба, которого угостил Идар хлебом в Саркеле.
Допив до дна, Идар поблагодарил хозяев дома, сказал:
- А хлебушко я с собой возьму, потом поем.
Надо было уходить, но не мог отвернуться от Загорки Идар, хотел закричать: «Люблю тебя, милая, плыви со мной дальше, в Царьград! Всю жизнь любить буду!»
А сам стоял, молчал.
Догадался отец, закашлялся:
- Ты, дочка, проводи гостя, впервые в наших краях-то гость дорогой, кхе-кхе…
«Как же, конечно, море от дома видать», – заметила про себя Загорка, а сама с радостью пошла провожать Идара.
…Отошли немного от дома.
- Поплыли со мной…
- Куда, на войну? После того, как головы вам поотрубают, на место приставлять?
- Не на войну плывем. В Царьград, послами от князя киевского.
- Послами… А меня ты к царю ихнему посылаешь?
- Не то говоришь…
- По-моему, это ты не то говоришь.
«Верно, не то!» - подумал Идар и сказал уже «то»:
- Полюбил я тебя, Загорка, с первого взгляда, как ты мимо кувшина ещё молоко лила…
- Что я неряха такая, за это полюбил?
- Да нет же, Загорка… Правда, – люба ты мне. Не встречал ещё таких, как ты. И не знал совсем, что ты здесь, так далеко от наших мест живешь. Знал бы – давно уже здесь был…
Потемнели голубые глаза девушки, стали синими, как море вдали.
- А если любишь, оставайся здесь, со мной.
- Не могу, любимая… Долг за мной. Долг перед князем киевским.
- Тогда плыви. Исполнишь долг свой – приходи.
- Ждать будешь?
- Буду.
Сказала, прямо глядя в глаза Идара.
- Какие у тебя очи… Бездонные, как небо синее…
Засмеялась Загорка:
- Нет, мама говорила: море виновато. Она, когда меня носила, всё на море смотрела, хотела, чтобы у меня очи непременно голубые были… Вот и вышло по её желанию…
Помолчав немного, спросила:
- Сейчас уходите?
Идар огляделся: воины, разошедшиеся по селу, к лагерю ещё не собирались.
- Есть ещё немного времени…
- Тогда пошли, любимое место свое покажу, – и пошла быстрой, упругой походкой к высокому взгорью за селом.
…Поднялись на самый верх. Действительно, отсюда открывался красивый вид небольшой бухточки, на берегу стояли маленькие домики местных жителей, чуть вдалеке виден был временный лагерь послов. Прямо перед ними – синее море, уходящее за горизонт; справа и слева, окружая долину, подступали невысокие горы.
Идар привлёк к себе девушку, поцеловал. Она отстранилась:
- Не надо… Не надо сейчас. Придешь – тогда все будет можно… Пошли, а то заждутся тебя.
- Еще никто не возвращается, время есть.
Идар не знал, что Радислав нарочно находил для варягов все новую и новую работу, чтобы он подольше побыл с любимой!
- Пошли, дорога скользкая, спускаться будет трудно, – настояла на своем Загорка.
Сама первая пошла. Выскочил камешек из-под девичьей ножки, упала девушка, да вдобавок ещё и проехала по мокрой глине на заднем месте – выпачкалось платье. Хотел помочь любимой Идар, поспешил неловко, да и сам упал, весь в глине извозился.
- Испачкались, – растерялся юноша.
- Ничего, – успокоила, смеясь, Загорка. – Не хотела тебе свое сокровенное место показывать, да придётся. Сейчас там никого не будет, пошли.
Привела к маленькому озерцу, окруженному со всех сторон скалами, скинула с себя все одежды, сняла сапожки, зашла в воду и стала отстирывать с песком грязные места на платье.
Идар залюбовался ее нагой красотою.
- Что стоишь, как чучело! Посмотри на себя! Снимай портки! – скомандовала Загорка, обдала юношу брызгами кристально чистого озера.
Идар осмотрел себя. Ну и вид… Делать нечего: скинул с себя всё, тоже принялся за стирку.
Не сдержался, подошёл к Загорке, обнял её, стал целовать.
- Нельзя, нельзя, Идар… – девушка очень настойчиво, сильно оттолкнула от себя парня, посмотрела на его одежду.
- Стирай лучше. С песочком, с песочком пройдись, он здесь чистый, хороший.
Сама взяла своё платье, отжала, расстелила на большом валуне, чёрная поверхность которого была раскалена лучами полуденного солнца.
Идар последовал её примеру: рядом с её платьем расстелил свою рубаху и порты.
Только присел рядом с девушкой – она вдруг змейкой нырнула в озерцо. Небольшое – шириной саженей в десять, оно оказалось очень глубоким.
- Плавать умеешь? – спросила Загорка.
Умеет ли он плавать, он, родившийся и выросший на берегах самой тихой и сказочной реки мира? «Эх, жаль, Загорка не видела моих потаённых мест на Десне – вот где красота! Впрочем, боги позволят – увидит!» – подумал Идар.
Словно освободили сжатую пружину – птицей пролетел Идар над озером, погрузился в глубину, даже не подняв брызг. Вода была тёплой лишь на поверхности, внизу обдала ледяным холодом. Открыл под водой глаза, посмотрел наверх. Увидел плавающую Загорку, стал подниматься прямо к ней.
Показалось Загорке: долго не всплывает Идар, не свело ли на глубине ногу?
- Эй! – крикнула в беспокойстве. – Хватит шутить, покажись!
И тут же ощутила его сильное, крепкое тело.
- Ну, брось, утопишь! – засмеялась Загорка, опять сильно оттолкнула его, саженками поплыла к берегу. Уже с берега крикнула:
- Поплавай немного!
Идар нарочно подплыл ближе к любимой, любуясь ею.
Девушка быстро оделась, и, убегая куда-то одной ей известной тропинкой, сказала:
- Облачайся, я сейчас, мигом!
Идар натянул на себя ещё сыроватую одежонку, обулся, стал осматривать берега озерца, ища свою любимую. Увидел её, идущей к нему с маленьким букетиком голубых горных цветов.
- Обычно парни дарят девушкам цветы. А я сама дарю тебе. Возьми. На память о встрече.
Взял цветы Идар, обнял девушку, опять поцеловал. И ещё, ещё… Загорка не сопротивлялась, сама отвечала на поцелуи. И все же, спустя какое-то время, тихонечко отвела руками его от себя, шепотом сказала:
- Пошли.
Сама повела Идара вверх по тропе, держа за руку.
В одном месте отстранилась от любимого, показала вниз:
- Видишь это озерцо?
Идар последний раз взглянул на провал в горах, где они только что были одни – одни в целом мире, где лишь птицы подсматривали за ними и щебетали о чём-то своём. С грустью сказал:
- Здесь мы плавали. Вон камень, который тёплыми руками обнимал нашу одежку. А вон там – я вижу – остались наши следы…
- Вот-вот… Запомни. Буду ждать тебя целый год. А не придешь за это время – в этот же день через год брошусь с того камня в озеро и утоплюсь.
Ринулся было Идар к своей девушке – ободрить, обнадежить, – но Загорка жестом руки остановила его.
- Смотри, не испачкайся снова! Больше туда не пойдём!
И снова повела по горной тропинке, выводя из такого таинственного и ставшего таким замечательным для них места.

*

Рукеви сердился. Перед ним стояли провинившиеся Радислав и Идар.
- Вы на какое время уходили в село? На четверть светового дня! А прошло сколько? Вас не было почти целый день! Сегодня мы можем пройти на вёслах очень мало! В своём отряде я таких провинностей не прощаю! Оба сегодня будете работать гребцами вдвое больше положенного!
- Хорошо! – обрадовался Идар. Он готов был понести любое наказание за те чудесные мгновения, что провёл наедине с Загоркой. Косо на брата посмотрел Радислав. «Вот благодарность за хорошие дела!» - подумал старший брат.
- Что? – не понял Рукеви Идара. Славяне молчали.
- Ладьи – на воду! – дал воевода общую команду своему отряду.
- Прости, брате, – тихо сказал Радиславу Идар.
- Ладно… После сочтёмся. Смой улыбку с лица. Не поймут свеоны, чему ты рад.
…Сегодня был небольшой западный ветерок. Поставили паруса. Последний раз взглянул Идар на ставший таким родным славянский поселок на берегу этого тёплого южного моря. Запоминал очертания гор, изгиб береговой линии, расположение видимых с моря низеньких домиков. Дал себе клятву: как можно скорее он приплывёт сюда снова. Тем более это легко будет сделать, что отсюда до Царьграда, как уверяли жители селения, морским ходом ровно два дня. Всего лишь два дня!
Он нащупал краюху хлеба у себя в сумке у пояса. В голову полезли разные мысли: «Буду есть её целый год, если придётся, отщипывать по маленькому кусочку… Пока есть хлебушек – значит, жива Загорка, значит, ждёт…» Там же, в сумке, лежал её букетик цветов…

…Вечером второго дня плавания от славянского поселения девять небольших лодок под парусами встали на стоянку в бухте Золотой Рог. Послы киевского князя и его купцы ступили на землю столицы Византийской империи – Константинополя, который восточные славяне предпочитали называть Царьградом.
Монументальные каменные постройки столицы потрясли умы прибывших. Даже Радислав и Захариас, бывавшие в столице Хазарии Атиле, были очень удивлены невиданной роскошью зданий, золотыми куполами христианских храмов, разноцветным мрамором, которым были отделаны дома вельмож. Столица хазарского кагана была жалким сарайчиком по сравнению с пышными дворцовыми постройками второго Рима.
Было поздно, и у портовой стражи Рукеви поинтересовался, где его отряд может остановиться на несколько дней. Узнав, кто они такие и зачем прибыли в столицу, воеводе предложили пустующие летом казармы у стены Константина, показали, как туда пройти.
Заплатив за месяц вперёд, Рукеви занял отдельные помещения как для своего отряда, так и для прибывших с ним купцов.
Назавтра воевода свеонов, оставив одних слуг в казарме, других отправив на рынки закупать продукты, во главе своего отряда отправился в Большой императорский дворец, надеясь увидеть в нём самого императора.
Дворец был закончен строителями недавно, здесь ещё пахло свежими красками, клеем и благородными породами деревьев, применёнными при отделке стен, дверей, изготовлении мебели.
Поражали размеры дворца: по сути, он включил в себя многие построенные ранее здания. В его помещениях бессмысленно было переходить на шёпот: новейшие достижения строительной техники, которыми владели византийские мастера, создали здесь поразительный акустический эффект, и сказанное вполголоса в одном углу любого зала было слышно в противоположном.
Стража дворца проводила отряд Рукеви в ту комнату, где записывали прибывших на приём к главе государства. Идя по длинным коридорам, послы постоянно озирались по сторонам, любуясь живописными мозаичными картинами, которыми были украшены стены и пол дворца.
Желающих увидеть императора Феофила оказалось много: послам Дира пришлось подождать, пока записывались на приём гости из Болгарии и Абхазского царства. Наконец, дошла очередь и до Рукеви.
- Кто вы? – спросили придворные писцы.
- Мы русские послы киевского кагана Дира, – ответил Рукеви, а Захариас добросовестно перевел фразу на греческий.
Писцы быстро заводили палочками по дощечкам, покрытым воском:
- Записываем. Прибыли послы русского кагана Дира. Зачем прибыли?
- Заключить договор о дружбе, - коротко ответил Рукеви, подумав: «О совместных действиях против хазар скажу только самому царю».
- Ровно через четырнадцать дней на пятнадцатый император примет вас в это же самое время, – ответил один из писцов, показывая на дверь. Жест был ясен без слов: приём послов окончен.
Видя, как округлились глаза Рукеви, Захариас с поклоном предложил писцам:
- В дар доблестным слугам императора – наши северные меха.
Для Рукеви пояснил:
- Отдайте часть того, что принесли с собой. Иначе и через две недели не попадем к Феофилу.
К ногам писцов положили два мешка с горностаевыми шкурками.
Те довольно кивнули и опять указали на дверь.
Когда свеоны вышли из дворца, Рукеви разразился бранью на своем языке, а затем добавил по-славянски:
- Заносчивость погубит греков! Две недели пустого ожидания! Чем он занят, царь ихний?
Захариас, Радислав и Идар, как могли, успокаивали Рукеви. Предложили использовать это время для знакомства со столицей и его знатными жителями, окружением Феофила. Прямо сейчас самаритянин предложил идти в собор святой Софии, где почти каждую неделю шла церковная служба.
Никто возражать не стал, и вскоре послы Дира стояли у стен красивейшего и величественнейшего сооружения Европы.
Его внешний вид вблизи был ещё прекраснее, чем издали, когда его впервые увидели свеоны при вхождении в бухту Золотой Рог. Казалось, купол доставал до самого неба и солнце в полдень с трудом переваливало через вершину храма.
Стены были облицованы плитами розового, зелёного, чёрного, тёмно-серого и белого мрамора разных оттенков. Чем ближе к зданию подходили послы Дира, тем, казалось, больше и больше возвышалось оно над стоящими рядом деревьями, дворцами, другими постройками богатых горожан. София вырастала на глазах, давила людей своей мощью и величием.
Сегодня шла служба, и двери храма были открыты.
- Значит, Феофил внутри, – сказал Захариас.
- Надо войти, и если позволят наши и чужие боги – поговорим с царем, – неуверенно заметил Рукеви.
Боязно было нехристианам входить в самый главный христианский храм. Не накажет ли их Перун? Стояли, переминаясь с ноги на ногу.
Выручил Радислав:
- Наши боги знают, зачем мы сюда прибыли. Раз добрались до Царьграда – значит, так надо. Ведь никто не утонул в бескрайнем море, никого не убила молния. Переступим же порог этой храмины!
И послы не торопясь вошли, оглядываясь по сторонам.
Самаритянин стал усердно креститься, кланяясь в сторону алтаря, а свеоны и славяне встали прямо, запрокинув головы, от удивления открыв рты.
Внутреннее пространство храма поражало ещё больше, чем его внешний вид. Казалось, что стены разбежались в стороны, купол взлетел ввысь: настолько здесь оказалось просторно и светло.
Лучи солнечного света проникали через сорок окон в нижней части купола, свободно парили в вышине, рассеиваясь где-то там, где могли находиться только ангелы, куда не в силах дотянуться руки смертных.
Туда, вверх, уносились лишь дивные звуки церковного песнопения, – то могучих, бодрых мужских голосов, то звеняще-тонких, высоких женских… Эхо бросало их ввысь, соединяло с лучами света, казалось: Святой Дух присутствует в храме, он парит над всеми, возвышая людей, подводя их к чему-то вечному, вселенскому, непостижимому…
Идар был потрясен. «Велика сила этих людей, построивших своему Богу такой дивный храм. А голоса, какие голоса… Будто не люди поют, а с небес идут эти звуки… Где же поющие?» Не видел их Идар: в святой Софии были сотни людей; хор стоял не на возвышенном месте.
Захариас улыбался, наблюдая удивленные лица своих друзей-славян и свеонов.
Быстрее всех в себя пришли Радислав и Рукеви.
- К царю не подойти, – тихо заметил один, указывая на многочисленную, в пышных одеяниях, свиту Феофила.
- Попробуем встать так, чтобы при выходе он нас заметил, – откликнулся другой.
Этим планам не суждено было сбыться: охрана сначала очистила Софию от простых горожан и гостей столицы, после чего, образовав широкий коридор, дала возможность императору с супругой проследовать через площадь в свой дворец.
Первые лица государства прошли, низко опустив головы, не глядя на своих подданных, приветствовавших их громкими здравицами.
- После беседы с Богом не до простых смертных, – с усмешкой, то ли оправдывая, то ли пытаясь укорить Феофила, громко сказал Радислав.
- Будем надеяться, что через две недели он одарит нас своим вниманием, – отозвался на реплику славянина Рукеви.
«Две недели! Две недели томительного ожидания выполнения задания Дира, а совсем недалеко отсюда – в двух днях пути – моя любимая! – кровь прилила к голове Идара, в висках тяжело застучало. До него только сейчас дошел смысл слов, сказанных писцами в императорском дворце.
Он стал искать глазами Захариаса – тот всегда мог дать хороший совет, успокоить доброй улыбкой, ласковым взглядом. Еврея-христианина среди послов не было.
- А где Захар? – спросил Идар брата.
Теперь уже стали искать его вдвоем. И нашли: Захариас стоял поодаль, беседовал с какой-то девушкой. Славяне видели её тонкий, точёный профиль, чёрные, в мелких завитушках, волосы, видневшиеся из-под головного убора.
Молодые люди смотрели друг на друга, не отрывая глаз. Все было ясно: так смотрят только влюбленные. Радислав вздохнул:
- Ну, слава всем богам, какие только есть! А то я стал было беспокоиться за нашего юного друга – все один да один…
Долго продолжался разговор самаритянина с красавицей. Братья уже не раз переглянулись меж собой, ища друг у друга совета, как прервать столь затянувшуюся встречу. Но вот Захариас и девушка передали что-то друг другу, и в тот же миг её позвал пожилой мужчина. Что-то сказав на прощание, улыбнувшись, девушка резко повернулась и пошла к этому мужчине. «Наверно, её отец», – решил Идар.
Самаритянин продолжал грустно стоять на месте, теребя в руках какой-то предмет.
Братья подошли к своему другу. Тот сначала не заметил их, потом, словно очнувшись от чар, улыбнувшись, показал девичий золотой браслет:
- Вот, дала на память. Я отдал ей свой.
Идар взял браслет, повертел его в руках:
- Здесь что-то написано…
Захариас хотел было придти на помощь, подсказать, но Идар отвел его руку:
- Обожди, я сам. Здесь сказано…
И медленно, с расстановкой, прочитал:
- София… Херсон.
- Да, её зовут София, и живет она вместе с отцом (мать недавно умерла) в Херсоне Таврическом, – подтвердил Захариас. – Более ч;дной девушки я не встречал. Умна, начитана… О её красоте, думаю, говорить не надо: вы сами видели…
- Не упусти её, Захар, – дал совет Радислав.
- Я постараюсь, – задумчиво произнес христианин.
Ответ не понравился Радиславу. Чтобы подтолкнуть друга к действиям, спросил:
- Как постараешься? Что делать будешь?
- Завтра же разыщу их. Они остановились на подворье церкви Святого Иоанна, что недалеко от Влахернской гавани. Сделаю отцу и дочери подарки…
- Правильно. Только за подарками ты пойдешь сейчас, а уже сегодня вечером найдешь и навестишь их, – Радислав хлопнул по плечу самаритянина, а потом толкнул в спину. – Иди! И будь смел! Я видел – она полюбила тебя!
И молодой человек быстрой походкой отправился к ближайшему рынку, махнув на прощание друзьям рукой.
- Ишь ты, – удивился Идар. – У Захара даже походка изменилась…
Он мысленно пытался построить разговор с братом, прикидывал и так, и этак: с чего начать? Как сделать, чтобы Радислав отпустил его к Загорке? Брат, как всегда, оказался догадлив и сам первым спросил:
- Ну, а ты будешь сидеть здесь две недели, сложа руки? Да любишь ли ты Загорку?
- Да, люблю, брате. Только не могу к ней явиться вот так, никем…
- «Никем»… Сватов пора засылать к Загорке. Думаю, Рукеви отпустит нас.

*

Через два дня в небольшом славянском селении, удобно расположившемся в долине меж двух невысоких горных хребтов на берегу моря, наблюдали странное зрелище.
Со стороны Царьграда приплыли две большие ладьи, из них вышли воины, похожие на тех русских, что недавно были здесь и которые говорили, что они послами идут от Дира к самому царю. Присмотревшись к ним внимательнее, селяне поняли: это те же самые, что были в отряде Рукеви.
Обе лодки вытянули на берег и поставили рядом с ними два шатра. Затем два воина, надев на себя полотенца сватов и взяв в руки свадебные жезлы, отправились в сопровождении пяти слуг к дому, где жила Загорка. Вездесущая сельская малышня успела загодя предупредить родителей Загорки, и те успели одеться в праздничные одежды.
О чем шёл разговор сватов с родителями девушки, а затем со старейшинами села и его волхвом, Идар не знал: по обычаю, жених в начале свадебного обряда участия не принимал. Он должен был ожидать, находясь в своём шатре.
Легко ожидать ответа невесты, когда речь идет об одном мгновении. Если же проходит час, другой, третий, – а сватов с долгожданным ответом нет и нет, тогда… Разные мысли лезут в голову: «Что делать? Зайти к ним в дом? Нельзя… Пойду лучше искупаюсь в море, заплыву далеко-далеко, чтобы берега видно не было… А вдруг Радислав вернётся, а меня нет? Нельзя купаться. Сидеть в шатре мочи нет, пробежаться, что ли… Подумают селяне: нетерпелив, значит, слабовольный, ждать не умеет… Что бы такое хитрое придумать, чтобы время быстрее бежало?»
…Вспомнились слова брата: «Бывает день, который длиннее года!» Вот он, этот день, наступил для Идара! Но как пережить его?
…Разделся до пояса, взял короткий византийский меч, вышел из шатра к оставшимся охранять его друзьям.
- Ну-ка, вои, нечего без дела сидеть, начнем игру молодецкую! Кто может ловкостью и силой со мной помериться?
Те испуганно переглянулись:
- Идар, мечи-то у нас боевые…
- Боитесь?
- Боимся тебя поранить.
- Хорошо, – согласился Идар. – Оружие в сторону. Без него будем драться!
- О, то добро! – сразу же согласились свеоны. – Будем с тобой по очереди биться! На кулаках или за пояса?
- За пояса, кто кого повалит. От кулаков синяки под глазами бывают…
Сначала издали, а затем, осмелев, вблизи местная молодежь наблюдала, как один из прибывших укладывал на землю своих воев, пытавшихся сразиться с ним в единоборстве. Куда девалась былая нерасторопность Идара!? Уроки Аскольда превратили его в ловкого и сильного юношу.
Свеоны ворчали:
- Рукеви здесь нет… Он хоть и вдвое тебя старше, Идар, да ловчее будет!
- Однако его здесь нет! – смеялся Идар. И был доволен, что нашел способ уйти от томительного и бездеятельного ожидания.
…Радислав и Ингвар (второй сват Идара) вернулись вечером, пьяные, поддерживая друг друга, чтобы не упасть. Идар не мог без улыбки смотреть, как от крайних домов села сваты к шатрам шли не прямой, а какой-то странной, зигзагообразной дорогой, иногда чуть ли не забираясь в густой кустарник, что рос у подножия окружающих село горных склонов. Сопровождавшие их вои были не трезвее сватов. Видно, хорошо их угощали старейшины.
Наконец, Радислав подошел к Идару, обнял, поцеловал, затем похлопал брата по плечу (один раз при этом промахнувшись) и, заикаясь, сказал:
- Эк какие у тебя плечи узкие… Ложись спать! Завтра рано вставать!
Идар побледнел:
- Что, уплываем назад?
Радислав пьяными глазами уставился на брата:
- Куда уплываем? Ты… чё? Я пьян или ты? Завтра свадьба начинается! А закончиться мы ей быстро не дадим… Завтра всё будем делать, ик… Завтра! Нарядим тебя, как полагается, но… сейчас – спать! Ингвар, выстави охрану, а я…
Не закончив фразы, ввалился в шатер и рухнул на постеленные ковры и овечьи шкуры.

*

…Саму свадьбу Идар запомнил плохо. Всё прошло, как в каком-то тумане… Во-первых, ему в эту ночь перед свадьбой так и не удалось заснуть. Тысячи разных мыслей лезли в голову – и плохих, и хороших, глупых и не очень, - они приходили и уходили, не задерживаясь: «Вдруг всё будет так же, как на праздниках в Трубече? Или будет всё по-другому? Почему она согласилась? Вдруг только потому, что я не беден и меня отличил среди других сам Дир? Кто она? Ведь я её совсем не знаю, видел её и разговаривал с ней только один день… Зато какой у неё голос… Нежный, ласковый… Нет, она меня любит! А скольких парней она уже любила на праздниках? Вдруг те окажутся для неё лучше меня?»
Мысли не давали спать, отнимая силы.
Утром его одевали в белую рубаху и красные штаны, надевали красно-жёлтые мягкие полусапожки (где купили такие?), поверх рубахи повязали пояс с цветными каменьями, рукава украсили золотыми браслетами… Повели в село…
Загорку не увидел, вместо неё стояла и ходила какая-то, как показалось Идару, кукла, закрытая с головы до пят свадебным покрывалом… Сверкали грозным пламенем глаза волхва, задававшего вопросы жениху и невесте… Потом они шли к большому свадебному столу, накрытому прямо на улице у дома, где жила Загорка. Впервые он увидел за столом византийского друнгария, который жил в соседнем большом селе, а сюда наведывался по случаю. Любил византиец хорошо набить своё толстое брюхо, оттого был похож на большой тяжелый шар, перекатывающийся на маленьких, коротких ножках.
…Ели и пили целый день, заметно хмелея к вечеру. Новая супружеская чета сидела, не прикасаясь к еде и питью. Таков обычай. Казалось, все забыли об Идаре и Загорке: звучали застольные песни, несколько раз вставали, чтобы поразмяться в веселом танце. Сегодня Радислав сильно не пьянел, держался молодцом: в меру шутил, танцевал с девушками, не давая воли рукам и не заставляя их лишний раз краснеть (хотя мог бы, он это умел – вести себя на грани приличия).
Наконец, красное закатное солнце напомнило всем: пора молодоженам в своё гнездышко. Под бодрое, ритмичное пение парней и грустное, тихое молодых девчат – подружек Загорки, - Идара с молодой женой проводили в его шатер.
Только здесь он очнулся, скинул с Загорки ставший ненавистным для него платок, закрывавший лицо, взял любимую за руки. Увидел её спокойные, радостные глаза. Не целуя, обняла мужа жена и долго-долго не отпускала, словно говоря: «Все хорошо, милый, все хорошо…»
И действительно: все было хорошо. Об этом им сказала и Луна, когда ночью, перед самым рассветом, они вышли из шатра. Об этом же им пели кузнечики и сверчки, спрятавшиеся в высокой траве, и лесные птицы соседних гор… А когда из-за моря появились первые лучи солнца, сказавшие молодым: «Будьте счастливы вместе долго-долго – всю жизнь!» - Идар и Загорка поклонились доброму светилу, и ушли обратно в шатёр забыться коротким утренним сном.

На второй день свадьбы всё повторилось: хмельное застолье, веселые игры и пляски молодых девчат и парней. Лишь пожилые теперь не танцевали, да несколько раз Идар и Загорка приняли участие в хороводах. Все было бы хорошо, да только…
Вдруг поднялась какая-то пожилая женщина с черным лицом, закричала-заверещала скрипучим голосом, обращаясь к матери Загорки:
- Знай, будет и у тебя горе: не видать тебе с мужем более своей дочки, ждут её края холодные, неприветливые, а детей у неё совсем не будет!
И зашлась в диком хохоте… Парни, следившие за соблюдением правил свадебного обряда, подхватили её за руки и выволокли из-за стола, увели подальше ото всех. Её смех, похожий на кваканье лягушки, долго ещё слышали односельчане и гости…
- Кто такая? – спросил Идар Загорку после того, как она отошла от плачущей матери, пытаясь её успокоить.
- За злой нрав эту кикимору не только в нашем селе знают, но и в соседних… Сестра жены волхва Велеса… Боги не дали ей детей, вот она и злится, моей матери завидует… Что отец у меня хороший, что я выросла не уродиной и замуж теперь вышла… Не обращай внимания…
Легко сказать! Как на это не обращать внимания, если злые слова касаются будущего Загорки – его жены? Гнал от себя эту черноту Идар, а она все лезла, лезла ему в голову, и дикий хохот скверной бабы звучал в ушах.
Вдруг встал со своего места друнгарий, подошёл, переваливаясь с ноги на ногу, к Идару:
- Слушай, русин… То, что ваше посольство сидит в Царьграде, мы уже знаем… Примет император вас хорошо, в этом не сомневайся… Другое дело, что обещать будет… Этого не знаю. А ты замолви словечко обо мне императрице через её слуг, говорят, она ничего не забывает… Мол, сидит в паршивом словенском селе на берегу моря друнгарий Александр по прозвищу Бочка, неказист на вид, зато службу несёт исправно. А я за родителями Загорки присмотрю здесь, в обиду не дам. Согласен? Замолвишь словечко?
Куда деваться? Отказать нельзя, а исполнить обещанное будет ли возможно? Идар обещал рассказать об Александре слугам императрицы, чтобы те доложили своей госпоже.
- И главное: на дары не скупитесь, – уже отходя от стола, заметил друнгарий.
…А на третий день попрощались молодожены с родителями Загорки, с жителями маленького, но так полюбившегося Идару села, с византийским друнгарием Александром по прозвищу Бочка - местным блюстителем порядка, и в сопровождении Радислава и свеонов отплыли в Царьград. Служанок для жены Идар не взял: он решил купить их на рынках столицы. Чтобы не унижать свободолюбивый и гордый нрав местных жителей, чтобы не завидовали девчата судьбе своей подруги, находясь у неё в прислужении.
…Едва отплыли от берега – повстречали киевских купцов, возвращающихся в родную сторону из Царьграда. Не стал торговый люд ждать итогов встречи Рукеви с императором, не их это дело. На носу первой ладьи Идар признал деда Зыряя. Его длинные седые волосы развевались на ветру, словно отпугивая от кораблей злых духов моря и неба, не давая разгуляться буре… Киевляне шли против ветра, на вёслах, в то время как ладьи Идара легко шли по волнам под парусами…

*

Снова послы Дира в императорском дворце. Возвестили глашатаи:
- Послы русского кагана Дира!
«Ишь ты! По русской дружине и киевского князя именуют русским. А я-то думал: друнгарий Александр случайно назвал меня русином… Что ж, пусть так… Согласились греки князя Дира назвать каганом – то добро, значит, уважают нас…» – подумалось Идару.
У входа в тронный зал стояли золотые львы, издающие злобное рычание. У окон – павлины поднимали и опускали крылья…
Радислав толкнул в бок брата:
- Глянь, павлины – не настоящие, игрушки…
Идар присмотрелся к ним. Правда, павлины стояли на одном месте, повторяли одни и те же движения крыльями. Захариас, видя все эти диковинки, крестился, чем привлёк на себя внимание стражи.
…И вот послы Дира в самом тронном зале, идут к императору, восседающему на золотом троне. Рядом с ним – на своём троне – императрица Феодора. Царствующая чета окружена свитой, пышно разодетой в дорогие шёлковые и парчовые наряды.
Сам император Феофил был облачён в тёмно-синюю тунику, украшенную золотым шитьём и жемчугами, поверх которой была накинута пурпурная мантия, застёгнутая на правом плече пряжкой и украшенная жемчужными нитями. Символ власти – золотой скипетр – Феофил держал в правой руке; его главу украшала корона, представляющая собой крест-накрест соединённые, богато эмалированные дуги, с укреплённым в середине крестом, кругом же шёл зубчатый обод.
Лицо Феофила показалось гостям невыразительным: оно было довольно одутловато, синие мешки под глазами говорили либо о проведённой бессонной ночи, либо о болезнях, мучающих царственную особу. Борода и усы были пострижены, как у всех мужчин свиты, по последней столичной моде, очень коротко. И лишь на глаза императора обратили особое внимание гости. Большие, светло-карие, они внимательно следили за приближающимися послами: ещё до начала переговоров Феофил пытался определить силу и мощь государства, пославшего этих людей.
Царственный взор не был грозным, злобным или враждебным. Скорее он был печальным. «Вот ещё один народ прислал своих представителей в священный город Константина… Зачем? Что ждёт он от нас? Опять богатства, золота, роскоши? Или защиты от врагов? Или этот народ потерял свою веру, теперь ищет новую, христианскую?» - говорил внимательный взгляд Феофила.
Императрица Феодора так же, как и её муж, была облачена в пурпурные одежды, её отличал широкий, переброшенный через плечи и спускавшийся до колен шарф, украшенный жемчугами и драгоценными каменьями. Руки её были свободны, символом власти была корона, из-под которой падали, завитые мелкими колечками, густые чёрные волосы до плеч. Легкая, ироничная улыбка играла на её губах, прищур серых глаз словно говорил: «Вот ещё одни варвары поражены нашим богатством и могуществом… Таких легко обращать в свою веру, но вернутся они домой – что услышат от послов вожди их? Лишь речи о богатстве Византии… Достойны ли эти люди нашей веры? Способны ли понять?»
И здесь, в тронном зале, продолжались чудеса: чем ближе послы подходили к императору, тем выше и выше поднимался трон Феофила, вознося императора к прекрасному бело-розовому мраморному своду, а у подножия трона появлялась, неизвестно откуда взявшаяся, ступенчатая лестница, украшенная порфирными дионисийскими тканями.
Из-за занавесей, находившихся за троном императора, словно с небес, лилась чудная легкая музыка, словно пение ангелов сопровождало встречу царственных особ с русами. Захариасу позже удалось узнать: за занавесями стояли два больших органа, на которых исполняли торжественную мелодию придворные музыканты.
Скромно, по сравнению с царской свитой, выглядели наряды послов. Лишь короткие сине-белые плащи удачно подчёркивали их голубые, светло-зелёные, светло-серые глаза, да цвета спелой пшеницы волосы.
Дары послов понравились грекам. Мягкие, хорошо выделанные шкурки горностаев, белок, чернобурых лисиц здесь всегда были в цене. Несколько бочонков с мёдом и маленьких мешочков с полуобработанным янтарем смягчили напряженные взоры греков.
Встав на место, указанное стражей императора, Рукеви произнес:
- Каган Дир шлёт тебе, царь Феофил, дары своей земли и северных морей. Он просит принять их и желает тебе и царице твоей крепкого здоровья, долгих мирных дней твоему славному царственному городу и новых врагов твоим врагам!
Фразу на греческий перевел Захариас. Византийцы с удивлением стали рассматривать еврея, не понимая, где этот человек смог научиться чистому литературному греческому языку.
Толмачи императора были в лёгком замешательстве: они хорошо знали жесткую южнославянскую речь, говор Рукеви был певуч, полон гласных звуков, из-за сильного варяжского акцента известные славянские слова превращались для них в незнакомые. Пришлось и далее Захариасу переводить, слуги императора лишь время от времени кивали в знак согласия.


- Как здоровье кагана Дира? Как здоровье членов его семьи? Все ли благополучно в его владениях? Нет ли какого мора в его земле? – обычные вопросы задавал сам император.
В более поздние времена с этими вопросами от имени главы государства к послам обращался логофет дрома, Феофил же любил беседовать сам.
Рукеви отвечал, гордо заложив руки за пояс. В свою очередь, с теми же вопросами обращался к императору сам.
После обмена любезностями Феофил, наконец, задал вполне конкретный вопрос:
- Что сейчас беспокоит твоего кагана?
Рукеви решил, что настала пора изложить главное.
С поклоном ответил:
- У кагана Дира нет врагов. Его земли окружают добрые соседи. Ему непонятно, почему у словенских земель каган Хазарии строит много крепостей. Или собирается воевать с Диром? Но у Дира есть крепкая русская дружина, и число воев в ней растёт. Может, хазары беспокоят и твои царские земли? Тогда надо поговорить о совместных походах в хазарские степи… Дружбу кагана Дира и царя Феофила можно скрепить договором…
Когда Захариас перевёл эти слова, Феофил недовольно заёрзал на своём троне. Ответил, однако, довольно быстро:
- Степи Хазарии довольно далеки от наших земель… Впрочем, мы подумаем над предложением Дира. Будьте гостями столицы, о времени второй встречи вас известят. Как расположились в Константинополе? Хорошо ли снабжают вас продуктами?
И далее опять последовали ничего не значащие вежливые вопросы и ответы.
Послы Дира покидали большой императорский дворец с чувством горечи и досады. Вроде бы, надежда на успешное завершение начатого дела ещё оставалась. С другой стороны, Феофил дал понять, что ничего не обещает этим воинственным, но очень далеким от его земель русам. А уж хорошим обращением греки могли одурачить любого… Если в иных землях неугодных послов в лучшем случае обливали помоями и выбрасывали за городские ворота, то в Константинополе провожали с почётом, ничего не обещая. Это были уроки византийской дипломатии окружающим народам и государствам.
Впрочем, придя в свои казармы, свеоны напились дешёвого крепкого вина. Их компанию поддержал Радислав. Идар пошёл в отдельные комнаты, в которых его ждала Загорка, а Захариас…
Захариас пошёл к церкви Святого Иоанна, у которой его ждала София.

*

Прошло две недели после встречи с императором… И – ничего.
Послы, конечно же, не сидели сложа руки. Захариас через Софию попытался что-то узнать у слуг императрицы. Заодно, по просьбе Идара, рассказал об одном верном слуге императора, что сидит без роста по службе в забытом всеми богами маленьком славянском селении.
Радислав купил Евангелие и Псалтырь, читал их, спрашивал Захариаса, если что-то было непонятно. Пытался к чтению привлечь Идара. Тот не отказывался, но был невнимателен. Его переполняла любовь к Загорке, и ни о чём другом он думать не мог.
Рукеви со своими друзьями ходил на ипподром, крутился возле всех церквей столицы, посещал все рынки. Словом, пытался быть на виду у знатных особ.
Все было тщетно.
«Император занят. Ждите», – звучало каждый раз, как только послы появлялись в императорском дворце.
Первая плохая весть пришла с берегов Днепра. Однажды вечером во Влахернскую гавань, которую часто посещали Захариас и София (потому что рядом располагалось подворье церкви Святого Иоанна, где остановилась София со своим отцом), вошёл корабль, прибывший из Херсона Таврического. На его борту оказалось двое славян довольно жалкого вида, без всяких вещей.
Захариас подошёл к ним:
- Я вас где-то видел, други мои, – сказал он по-славянски.
Те тоже признали еврея-христианина, поклонились угрюмо:
- Помоги нам, Захар. Наши имена – Богун (показал на себя рукой говорящий) да Шульга. Мы те самые несчастные, что спаслись с разбившейся ладьи на пороге «Не спи», когда шли сюда. А несчастные мы потому, что видели гибель своих товарищей, когда возвращались в Киев. Все полегли от смертоносных стрел злых угров, что стоят теперь у порогов Днепра. Никого не пощадили, даже раненых добивали. Нет теперь дороги назад по речному пути. Ворогов там – что воды в море. Спрятались мы вдвоём от них в густом кустарнике у воды, чтобы выжить и рассказать сейчас это тебе… Два дня и две ночи сидели в воде… Скажи, христианин, Рукеви и те два словенина, что его сопровождали, ещё здесь, в Царьграде?
- Да, здесь… И дед Зыряй погиб?
- И Зыряя нашла вражья стрела, хотя видели угры: стреляют в слепца. Наверно, знали, кто проводит через пороги купцов.
- Может, знали, а может, и нет, - задумавшись о чём-то своём, произнёс Захариас. Затем приказал прибывшим идти за ним.
Отведя Софию домой, самаритянин вздохнул:
- Теперь займёмся вами. Сейчас посмотрим, настолько ли страшны угры, как вы говорите.
Он уговорил Рукеви допросить спасшихся раздельно, затем сравнить их истории, чтобы выяснить, правду ли говорят «несчастные», или нет.
Шульгу расспрашивал Радислав, Богуна – сам Рукеви. Сравнили оба рассказа – всё совпало в мельчайших подробностях. Рассказанное киевлянами было чистой правдой.
Счастье отвернулось от послов: по Днепру дороги назад не было. Тайком или с оружием в руках пробираться через Хазарию было бессмысленно: ни свеоны, ни славяне не знали степи, хазары нашли бы их и уничтожили очень быстро.
Другое дело – реки да леса… Оставался западный, кружной, очень длинный (через горы!) путь домой. А перед этим ещё нужно было получить окончательное слово императора…
- Раз так всё получилось – пусть греческий царь нам и поможет. Заодно узнаем его отношение к нам, – грустно улыбнувшись, произнес Рукеви.
Радислав и Идар удивлённо взглянули на главу отряда, не понимая замысла Рукеви. - Покажем грекам спасшихся Богуна и Шульгу. Скажем: остается путь домой только через франкские земли. Попросим отправить нас к франкам с письмом Феофила. Сделает так царь – значит, действительно не хочет нам зла, только с хазарами лишней ссоры не ищет. Решит отправить нас к хазарам – значит, греки – враги нам заклятые, – пояснил Рукеви.
- К хазарам не пойду! – угрюмо сказал Радислав. – Связывать будут – всем головы сокрушу, всех убью своим мечом!
- И я так думаю, - отозвался Рукеви. – А как же Идар? Он теперь не один: жена за ним! Здесь оставим супружескую чету?
- Мы всегда были вместе, будем вместе и дальше! – вскочил со скамьи Идар, хватаясь за рукоять меча.
- Добро! Пойдёмте за город, помолимся своим богам, чтоб завтра помогли нам в царском дворце, - Рукеви подошёл к Идару, взглянул тому в глаза, обнял славянина.
- А я думал, тебе жена дороже нашей дружбы… Прости.
- Загорка меня всегда поймёт, – часто заморгал глазами Идар, смущаясь от такого явного проявления чувств.

…Феофил не принял послов Дира даже когда узнал о гибели киевского торгового отряда. Велел передать послам через слуг: пусть русы перезимуют в столице, всем необходимым их обеспечат, а по весне большое посольство вместе с русами отправится во франкские земли… И более – ни слова, ни письменного послания.
Выйдя из дворца, Рукеви осмотрел площадь, посмотрел на могучую спокойную Святую Софию слева, на морской пролив справа, по которому сновали лодочки и корабли, со вздохом произнёс:
- Да, други мои… Этот красный город стал похож на золотую клетку, а в клетке той – мы с вами…

*

Зима прошла в долгих размышлениях о дальнейших действиях. Для Рукеви всё было ясно: весной вместе с византийцами он плывет на запад, к франкскому императору Людовику.
А что делать Радиславу, Идару и Захариасу? Идти вместе с Рукеви? Или избрать другой, свой путь? Если свой – то какой? И когда уходить из этого города? Раньше Рукеви? Позже? Если наметить уход позже свеонов, выпустят ли славян вообще, или возьмут в плен и сделают рабами?
Загорка и София не принимали участия в мужских разговорах, они подружились и часто проводили время вместе. Софии славянский давался с трудом, Загорка с детства слышала греческую речь, теперь же легко закрепляла свои знания чужого языка. А когда рядом не было Идара, стесняясь Софии, спрашивала о непонятных словах свою новую служанку Драгану.
Несмотря на юный возраст, – ей было всего восемнадцать лет, – Драгана успела многое повидать.
…У неё было счастливое детство среди сородичей-славян на юге Греции. Уже в пять лет Драгана поняла, что её отец не такой, как все селяне. Он умнее, лучше всех, к нему идут за советом, приносят с поклоном разные продукты: кто куриные яйца, кто хлеб, кто кувшин сметаны…
Иногда приходили сборщики дани, и тогда село словно вымирало, все прятались от жадных взоров чужаков, лишь отец со своим помощником выносил им всё собранное заранее.
…Видела Драгана своего отца волнующимся, выступающим перед селянами, к чему-то призывающего. Все одобрительно кричали, только глаза отца не нравились дочке: они были полны гнева…
…Видела уход всех мужчин из села. И больше уже никогда она не встречалась с отцом, не знала, жив он, или нет.
Потом пришли в родное село чужие воины. Они убивали пожилых людей, забирая в плен молодежь. Маму убили, потому что она пыталась защитить больную бабушку.
…Видела долгую пыльную, всю в острых камнях, тропу через горы, по которой их вели греки.
…Чужой город, где её купила богатая греческая семья. На кухне, где ей пришлось работать (уже здесь, в Константинополе), прислуга славянского не знала. Что нужно было делать – объясняли жестами. Постепенно стала понимать язык врагов…
Прошло время – и угловатая, неказистая девочка превратилась в красивое юное создание. К ней стал приставать сын хозяйки. Пока могла, Драгана отделывалась шутками, увёртывалась от его сильных, растопыренных волосатых рук.
…Однажды, когда этот выродок попытался порвать на ней платье, ударила его по спине обухом топора, которым здесь рубили мясо. От сильного удара он упал, потом, поднявшись, держась за перила лестницы, медленно вышел из полуподвальной кухни, пригрозив напоследок:
- Ты дорого заплатишь за этот удар…
Её избили до полусмерти, а затем через месяц отвели на рынок, где её купил Идар.
Узнав о тяжёлой судьбе своей служанки, Загорка пообещала:
- Как только ступим на землю моего мужа (а мы обязательно её достигнем!), сразу же дам тебе свободу.
Второй служанкой у Загорки была полонянка, купленная у вернувшихся с восточных рубежей империи воинов-ветеранов. Её не понимал никто, наверно, принадлежала к какому-то маленькому горному племени. Девушку назвали Кариной и постепенно обучили славянскому языку. Ей помогала быстрее освоиться у новых хозяев Драгана, уже испытавшая на себе все тяготы неволи.
Идар, оставаясь наедине со своей супругой, делился с ней всеми своими думами, рассказывал, о чём ведутся долгие разговоры с братом, Рукеви, Захариасом.
Загорка слушала внимательно, а потом однажды сказала:
- Я тебе ещё не говорила, как познакомились мои родители. Давно то было…
Под стены Царьграда подошёл болгарский хан Омортаг. Города взять не смог, и, уходя на север, увёл с собой почти всё славянское население с Понтийского побережья. В числе пленных оказалась Пригода, моя мать. Всех погнали на строительство новой столицы Болгарского ханства, где и встретились мои родители.
Только отца тогда славянским именем «Дубец» ещё не звали… Звали его Кривым Обром и болгары его сильно боялись…
- Почему «Кривой»? Я не заметил, чтобы у твоего отца был какой-нибудь изъян.
-У него тогда после ранения правая рука долго слушаться не хотела… Левой всё делал… Он был один из тех немногих обров, что оказали сопротивление Омортагу при покорении обрских земель… Остальные малодушно решили: лучше власть болгарского хана, чем смерть от франкских мечей… С одной стороны – Карл Великий, с другой стороны – болгары… Некуда деваться обрам, выбрали меньшее зло…
Кривой Обр в Преславе вместе с другими пленными или проданными в рабство обрами, греками, словенами ставил из привозимых каменных плит стены новых болгарских дворцов… А потом был день рождения хана, и он отпустил на волю каждого второго строителя и каждую вторую женщину из прислуги. Отцу и матери повезло: они были отпущены… На Понтийское побережье вернулись вместе, ибо крепко полюбили друг друга…
- Это очень интересная история, любимая, только имеет ли она отношение к нашему будущему?
- Конечно, родной. Свою юность мой отец провел на берегах среднего Истра, знает его очень хорошо. А если тебе с Радиславом пройти Истром на север? Там словенские земли. А потом на восток, до самого Киева. По Истру вас отец проведёт…
Идар задумался:
- Интересное предложение… Земли по Истру, конечно, словенские… Только много родов не дружно живут, воюют между собой… Какая-нибудь мелкая ссора местных князей может весь наш длинный путь оборвать в любом месте…
- Не думаю, – твёрдо возразила Загорка. – Кто же Дира не знает теперь? А болгарского хана? Говорите всем старейшинам, у которых будете останавливаться, почему вы идёте кружным путем – вам будут пути-дороги показывать, проводников давать… Так я мыслю. А франки – враги словенам, мне отец ещё говорил. Со свеонами к Людовику тебе и брату твоему нельзя… Путь через земли франков вас к смерти приведёт.
Расцеловал жену Идар:
- Солнышко моё, нёбушко моё ясное! Какая же головушка у тебя светлая! Может, и права ты… Мы с братом обсудим дорогу по Истру…
- Думайте… Только думайте быстрее: скоро Велесов день, а в березань Истр ото льда уже чист, уже ладьи по нему плывут…

Когда Идар рассказал о предложении Загорки Радиславу и Захариасу, у брата засверкали глаза:
- Молодчина у тебя жена, видать, не зря я сватом у тебя на свадьбе был… Сделанное добро добром возвращается… Что мыслишь, Захар?
Самаритянин нахмурился:
- Я и Софья – христиане. Путь же предстоит землями язычников, местами дремучими, где о христианах и не слыхивали…
Радислав умел уговаривать. Сказал твёрдо:
- Да, это так. Но Дир тебе верит, как нам. Если верен своему слову и хочешь до Дира дойти, рассказать о делах наших в Царьграде, – другого пути нет. Придётся на некоторое время притвориться язычником. Думаю, твой бог тебя простит. «Ложь во спасение»… А Софья, если любит, с тобой куда угодно пойдёт. Мы же тебя в обиду нигде, никогда не дадим. Решай.
Долго молчал Захариас: он отвечал теперь и за жизнь любимой девушки. Потом с горечью произнёс:
- «Ложь во спасение»… Жаль, Радислав: ты не сможешь купленные книги с собой взять. Найдут их дикие волхвы – заживо сожгут. И опять жители Киева – христиане – во тьме пребывать будут…
Помрачнел теперь и Радислав, он не подумал, что придётся расставаться с приобретенными книгами:
- Да, жаль… Но, кто знает, может, ещё не раз побываем в Царьграде…
- Угры на порогах стоят! Забыл? – напомнил самаритянин.
- Нет, не забыл… Степной человек как трава перекати-поле: сегодня – здесь, завтра – там… Сегодня пороги закрыты, завтра – открыты… Угры – не люди, что ли? Можно и с ними договориться под звон злата-серебра о проходе по Днепру…
- Что-то киевские купцы не договорились, – горько усмехнулся Захариас.
- Я же говорю… Сегодня не договорились, а завтра? Годы пройдут – всё изменится! – Радислав понимал, о чём ведёт речь христианин. Захариасу очень хотелось вернуться на берега Понта: в Херсон, на родину Софьи, или сюда, в Царьград.
Решено было девятого березня воспользоваться уходом из Царьграда отца Софьи, Гавриила. Под видом слуг херсонского купца столицу Византии покинут Радислав, Идар, Загорка, Захариас, Шульга и Богун. Все, кроме Захариаса, постараются проникнуть на ладьи как можно незаметнее для портовой стражи. Еврею-христианину скрываться смысла не было: все и так привыкли, что он постоянно находится рядом с дочерью Гавриила.
…Долго плакала Софья, узнав о решении своего любимого следовать в Киев. Затем, вытерев слезы, с твёрдым намерением быть всегда и везде вместе с будущим мужем, вошла в комнату отца, подготовившись к нелёгкому разговору.
Готовность Софьи срочно обвенчаться с Захариасом и плыть с ним вместе в Киев не смутила Гавриила. Отец встретил взволнованные слова дочери спокойно. Он давно уже понял, что лучше Захариаса не найдёт никого для своей дочери. К тому же молодые любили друг друга, это было заметно всем, даже очень заметно…
Понял Гавриил и то, какой сложный и опасный путь предстоит дочери… Долго поучал её, как надо будет вести себя в дороге, как не выдать своей христианской веры…
Софья кинулась целовать руку отца. Тот обнял дочь:
- Ну, не надо плакать, от слёз глаза краснеют… Зови-ка своего жениха, обсудим, в какой церкви венчаться будете…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МЕСТЬ ДИРА

…Философ отвечал на это: «Хоть я и утомлён и нездоров, иду в Моравию с радостью, если только они имеют письмена». «Дед мой и отец мой, и многие другие, искавши их, не нашли,» - отвечал Константину император…
Житие святого Кирилла


- Дай, я! Иди сюда, держи, – недовольно прикрикнул на своего друга Дан, видя, как тот дважды поднырнул под корягу, но не смог освободить зацепившийся за неё невод. Вок встал на место Дана, взял в руки свободные концы невода.
Дан зашёл поглубже, несколько раз глубоко вздохнул, затем резко нырнул, уходя в прозрачную холодную дунайскую воду.
…И в этот миг вдали, ниже по течению, из-за поворота показались две большие ладьи, пошли прямо на рыбаков.
Третий товарищ Дана и Вока – Колч (получивший имя за свою хромоту), наблюдавший за рекой с вершины холма, очень поздно зашёлся соловьиной трелью. То был условный сигнал: «На реке – чужой».
Вок проклинал и себя, что не смог сам пораньше освободить под водой невод, и вовремя не подавшего сигнала Колча, проспавшего наверху, и Дана, долго не появлявшегося теперь на поверхности воды.
Но вот появилась радостная физиономия ныряльщика:
- Есть! Тащи теперь!
- Тише ты! Две ладьи снизу идут! Ныряй и плыви к кустам! – приказал другу Вок, а сам, едва вытащив на берег сети (чтоб их не унесло течением), пригибаясь, быстро побежал в прибрежные ивовые заросли, где они сложили одежду и оружие.
Наверху соловьем вовсю свистел Колч: он понимал, что с лодок не заметить его товарищей просто не могли, терялся в догадках: «Они что, глухие? Ведь уговор был: разок свисну, и они сразу должны стрелой лететь в укрытие!»
Между тем с лодок горе-рыбаков вначале не заметили. Зато Дубец насторожился:
- Радислав, что-то поздновато соловей распелся…
Радислав попробовал было успокоить обра:
- Наверно, подруги вовремя не нашёл…
А сам стал зорко всматриваться в густые заросли на берегу. Увидел: чьё-то голое тело мелькнуло из воды, скрылось в кустах. Рядом был пологий песчаный берег, приглашая путников высадиться на левый берег Дуная.
- Ты прав, Кривой Обр, не время нынче для соловьёв… Давай-ка выйдем на тот жёлтый песочек, может, встретим здесь добрых людей…
Вытащив ладьи на берег, путники решили внимательно осмотреть его. Женщины: Пригода, Загорка, Софья, Драгана, Карина, Галина (слуга Софьи) в окружении гребцов-мужчин остались на месте; Радислав, Идар, Дубец, Захариас, Шульга и Богун пошли к кустам, где из воды, как им показалось, выскочил человек.
Радислав первым увидел брошенный невод. Усмехнулся: «Рыбаки бежали, увидев две ладьи. Значит, на берегу ещё меньше людей, чем нас… Если только поблизости не стоит крупный отряд, и они не побежали предупредить своих».
Вытащил весь невод на берег. В нём бился небольшой сом.
- Эге, хороший улов! А где же его хозяева? Выходи, словене, не тронем! Забирай свое добро! – крикнул Радислав громко, на всю округу.
Из кустов, раздвинув ветки, показался молодой смуглолицый парень, не выходя на открытое место, предупредил:
- Если вздумаете меня в плен брать, вас всех убьют отравленными стрелами. Несите невод сюда.
Радислав сплюнул от досады за такое выражение недоверия, недобро прищурился на местного:
- А я не гордый, могу и поднести.
Поволок сети с рыбой по песку к ивовым зарослям, но, не доходя до них шагов десять, бросил свою ношу.
- Довольно. Дальше сам свой улов тащи.
Отошёл немного к своим.
Парень вышел из кустов, пошёл за своим сомом. К удивлению путников, он заметно прихрамывал.
Когда нагнулся и уже взял в руки невод, Радислав крикнул:
- Стой! Что же, так и разойдёмся, не познакомившись? Скажи хоть, где мы, что за земля такая?
Местный, перекинув сома через плечо, отозвался:
- Земля, известно, моравская. А зовут меня Колчем.
- А мы идём из земли болгарской. Слышал про такую?
- Как не слышать… Далече зашли. Что за нужда такая? Из болгар к нам не ходят, – Колч говорил уже просто, первая настороженность прошла. Внимательно осматривая прибывших, понял: путники очень устали и хотели бы отдохнуть, не ожидая внезапного удара жителей, считающих себя хозяевами речного русла.
Радислав тоже почувствовал доверие к этому хромоножке, пояснил причину своего появления здесь:
- Мы слуги Дира, что княжит в Киеве на Днепре. Ходили торг вести в Царьград, да обратно вернуться не можем: в степь пришел новый злой народ – угры. Не пускают они словен по Днепру. Идём теперь кружным путем. Просим пропустить нас через ваши земли и реки.
Если о болгарах Колч слышал, то о Днепре, граде Киеве и его князе, конечно же, нет. Впрочем, это не смутило мораванина. Вот если бы путники говорили о вещах понятных – это бы его насторожило. Предложил:
- Вам к князю нашему надо, Моймиру. Он всё решит. Если с добром к нам пожаловали – бояться вам нечего. Худа не будет. Ну, как?
Радислав, не раздумывая, ответил:
- Веди к Моймиру. Мы от недругов спасаемся, защиты ищем, зла в сердце не несем.
Усмехнулся Колч:
- Земля наша не за теми холмами кончается… Я проведу вас Дунаем ещё вёрст семь, а там будет устье Грон-реки, где стоит наш отряд. Глава отряда и решит, кто поведёт вас к Моймиру.
Крикнул одному из своих напарников:
- Вок, выходи! Проводим на Грон словен добрых из дальних земель.
Радиславу:
- Спускай свои ладьи на воду!
Дан из укрытия наблюдал, как его друзья уплывали вместе с пришельцами из Болгарии в большой сторожевой лагерь. Он один оставался теперь в этом месте сторожить пределы родной земли. Кто знает, не разведчики ли прибывшие, не идут ли за ними силы большие, недобрые?

*

Действительно, в устье Грон-реки моравская земля только начиналась. От нее три дня пути до Градища – главного укрепления князя Моймира. Проводником отряду Радислава был назначен Колч, оказавшийся очень разговорчивым мораванином.
- Грон-река раньше не наша была, правил шесть лет тому назад в этих местах князь Прибина. Худо было. Франков привечал, они свою веру пытались здесь насадить. Франки говорили не по-нашему, всё по латыни свои молитвы бормотали. Христианами себя называли. Среди вас случайно христиан нет? – насторожился Колч, уставясь своими жёлтыми, как у рыси, немигающими глазами на Захариаса и Софию, признав в них людей иного, не славянского, племени.
- Нет, – спокойно ответил Идар, размеренно работая веслом: ладьи шли вверх по Грону.
- А то после того, как Моймир выгнал всех этих христиан вместе с Прибиной, у нас не принято иноземцев пускать, – пояснил Колч.
- Так мы не мораване. Получается – иноземцы, – добродушно улыбнулся Радислав, словно вызывая проводника на спор. Услышал в ответ:
- Словене, хоть и из дальних земель, не иноземцы для нас. И вы не будете тех гадостей делать, что франки.
- Что ж они делали? – заинтересовался Идар.
- Запрещали нам свои праздники справлять. Заставляли свои молитвы слушать, а что мы в них понимаем? Хоть бы по-словенски читали… И главное: беспрерывно требовали еды и питья, словно они нас в бою победили, и мы, как рабы, обязаны любую их прихоть выполнять…
Неожиданно вскочил, от резкого движения лодка закачалась.
- Мы – свободный народ! Никогда не будем под франками! – закричал на всю речку.
Радислав спокойно заметил:
- Я из племени северян, живём по рекам Сейм и Десна, притокам Днепра. Мы бы тоже хотели стать свободными, да приходится дань платить хазарскому кагану.
- Что ж, воев у вас мало? Или племя хилое? – поинтересовался Колч, усаживаясь снова на своё место.
- И племя доброе, и воев, крепостей хватает. А всё равно земля хазарская больше нашей. И дружину они набирают не только из своих, но и из чужих племён, - пояснил Радислав.
- Во-во, то ж франки делают… Саксов покорили, так те теперь против словен часто походы устраивают… А франки платят им за службу, под защиту свою берут… Тьфу, лешачье отродье! – сплюнул Колч.
Внимательно осмотрел берега:
- Скоро уже в моё село приплывем. Версты четыре осталось пройти, не больше. А далее на телегах, посуху поедем в Нитру – бывший стольный град Прибины. От Нитры до Градища – два дня пути.
Помолчав немного, спросил:
- Так вы, значит, от хазарской неволи хотели помощь Царьграда получить? Не вышло, видно, по-вашему, коли кружными путями назад идете?
«Воно как вывел! – удивился про себя Радислав. – Хитер и умён проводник! Моймиру, может, и расскажем всё, да только не этому хромоножке!» Вслух сказал:
- Мы по торговому делу плавали… Да пока до ваших земель дошли, половину добра уже истратили…
- Что ж так? Иль ниже по Дунаю не словене живут?
- Есть и не словене, - отозвался Кривой Обр, грозно глядя на мораванина.
Тот не выдержал тяжелого взгляда, отвернулся, в разговоре пошёл иным путём:
- Да, много разных народов по большой реке живёт, некоторые себя выходцами из самого Рима считают… А всё же вижу: женщины ваши тоже не все словенского роду… Это что же – подарок царя греков послам Дира?
Отвечать решил Захариас, хорошо познавший быт северян:
- Скажи, мораванин, разве у вас пленных через несколько лет на волю не отпускают?
Нахмурился Колч:
- Почему не отпускают… Отпускают…
Самаритянин показал на Радислава:
- Вот мой прежний хозяин, а я был его рабом. Теперь я свободный человек, но не ушёл домой, на свою родину, потому что Радислав теперь – мой друг. Я дорожу этой дружбой. И живу теперь на своей новой родине вместе с женой.
Колч кинул взгляд на Софию. Захариас улыбнулся:
- Угадал. С ней.
- Как звать жену-то?
- Звать Софией… Софьей.
- Имя не словенское. Надо словенское красавице дать. Хорошее имя хорошую девицу оберегает, а не то наши тёмные силы порчу навести могут, – словно извиняясь, пробормотал проводник.
- Успеется, – заступился за еврейскую чету Радислав. – Вот вернёмся домой, там и посмотрим, какое имя Софии дать.

*

От Моймира послы Дира не стали скрывать ничего. Только христианскую веру Захариаса и Софьи не стали открывать. К чему? И без того у моравского правителя хватает забот…
Избу моравского князя трудно было сравнить с дворцом царя Феофила или каменным домом болгарского хана, даже ладному деревянному дому Дира она явно уступала по своим размерам и удобствам. Что в ней было? Печь-каменка, две лавки, небольшой стол да полати… Как у всех добрых, не ленивых славян.
Зато выбор места для проживания князя был удачен: Градище стояло на правом, высоком берегу Моравы, на мысу высокого холма, с трёх сторон окружённого крутыми склонами. Овраги поросли непроходимыми зарослями шиповника. Лишь одна дорога с четвёртой стороны прямо подходила к поселению, зато здесь стояла шестисаженная деревянная стена на земляном валу, с одними-единственными крепостными воротами, запирающимися на ночь.
Из крепости был ещё один, тайный ход, о нём знал только Моймир да, быть может, его самый лучший друг князь Бодин, посаженный в Нитре вместо бежавшего Прибины.
Сам хозяин моравской земли на послов впечатления не произвел. Он был среднего роста, с чертами лица, не отличающими его от рядовых чехов, моравов, паннонцев, словаков: прямой короткий нос, волосы цвета спелой ржи, зеленовато-жёлтые глаза, смуглая, с красноватым отливом, кожа. Может быть, это было на руку умному и хитрому князю: он мог спокойно затеряться в большой толпе своих соплеменников, узнать жизнь «низов» изнутри, толкаясь, ругаясь, обнимаясь с ними за свадебным столом, на рыбном или хлебном рынке, праздничном игрище или печальной тризне. Иногда его узнавали, и тогда уважения к нему проявляли ещё больше, говорили: «Моймир – с нами, он такой же простой воин, как и мы, он знает обо всех наших делах…»
Совсем иным был князь Бодин, сидевший ныне по правую руку от Моймира и медленно переводивший свой тяжёлый взгляд с одного посла на другого. Он обладал весьма выразительной внешностью. Его волосы успели стать седыми, и теперь было трудно угадать, какого цвета они были вначале. Длинная прямая борода доходила до пояса. Крупные, с широкими ладонями руки опирались на тяжёлый посох. Несмотря на преклонный возраст, сидел он прямо, не горбясь, внимательно слушал всё, что говорилось, не вступая в разговор. Его глаза казались чёрными из-за больших зрачков, хотя на самом деле были светло-голубыми.
«Колючка, настоящая колючка сидит рядом с Моймиром! Что он сверлит нас своими чёрными глазами?» – удивлялись братья, начиная чувствовать себя неуверенно и запинаясь, отвечая на вопросы князя Бодина.
Выйдя из избы после продолжительной беседы с моравскими князьями, послы облегченно вздохнули. Мысли всех высказал Радислав:
- Ну и дела… Тяжко тут жить. Видно, в земли Моймира разные люди приходят, и далеко не все с добрыми и открытыми сердцами. Потому так настороженно и ведут себя эти двое…
А в избе Моймир спросил Бодина:
- Ну, брате, что скажешь?
Голос Бодина противоречил его грозному виду, был мягок, спокоен, ласков:
- Что сказать… Сам видишь: им можно верить. Только надо получше узнать, откуда у них столько чернявеньких… Это не греки – греки из своей стороны не бегут… Может, это верующие во Христа и прибывшие свою веру насаждать? Впрочем, пусть думает о том Дир – послы его, нам что? От нас они уйдут… А правду узнать о не-словенах надо все ж. Чтобы вражьих лазутчиков Диру не прислать.
- Если эти люди правду скрывают – как верить им? – засомневался Моймир.
- Я им верю. Это трудно объяснить… - Бодин низко опустил голову, словно прислушиваясь к собственным мыслям. – Врагов среди этих людей нет. Есть что-то другое… И ещё вот что. Главный торговый путь из земель франков на восток к Киеву идёт через наши края. Подождём немного, может, свеоны здесь объявятся… Если только на свой север не подадутся, испугавшись кары Дира за невыполнение задания…

*

Несмотря на яркий солнечный день, в зале для приема гостей было темно и, как казалось Людовику, сыро: узкие окна императорского замка почти не пропускали свет, первое летнее тепло ещё не проникло во все уголки каменного здания. Топить печи было запрещено, чтобы народ знал своего правителя не как неженку, а как человека, привыкшего к суровым условиям жизни.
Они были вдвоём: Людовик Благочестивый, император франков, и византийский спафарий Феофаний, один из главных послов императора Феофила. Людовик специально вызвал к себе только Феофания: второго главного посла, епископа-митрополита Феодосия, он не любил за излишнюю прямоту взглядов.
«Честность и порядочность нужны простому воину и хлебопашцу: один должен чётко выполнять приказы начальника, другой – служить королю и кормить свою семью, воинов и своего хозяина со слугами, - размышлял император франков. – Руководить своими подчинёнными – дело сложное, при этом лучше избегать прямых ответов на возникающие вопросы. Ещё более сложное дело – отношения между правителями соседних земель. Вчерашний друг может стать врагом, и наоборот… Епископ Феодосий этого не понимает, что очень странно: разве может служитель церкви держать свой приход в повиновении, не используя тайные нити управления? Кто же будет слушать его, если всё явно и ничто не сокрыто?»
Уже давно Феофаний, отдав поклон великому правителю, из вежливости вновь назвал себя, хотя в этом не было необходимости: их встреча была далеко не первой. Однако Людовик затягивал своё молчание, внимательно присматриваясь к старому служаке: готов ли тот выслушать вождя франков, а главное – понять его, понять то, что не будет сказано прямо, лишь по тонким намекам можно будет угадать дальнейшие действия?
В центре зала стояло тронное кресло императора, в котором он обычно сидел, принимая послов.
Сегодня Людовик отошёл от него к стене, где стоял стол и стулья придворных писцов. Отодвинув подальше письменные принадлежности, сам из кувшина разлил вино в две большие кружки, пригубил из одной, жестом приглашая Феофания присоединиться к нему. Посол не то быстро подошёл, не то подбежал к императору: его шаги напоминали бег трусцой. Вдвоём они присели к столу.
- Итак, мой любезный друг, Феофил поступил очень учтиво, направив русов вместе с вами кружным путём на родину.
Спафарий сразу понял, о чем пойдет речь. Понял, что разговор затянется на добрый час, будет непростым. Опыту в дипломатических делах византийцу было не занимать: в десятый раз он выполнял сложное поручение государственной важности.
- Наш император внимателен к прибывающим. Зачем обижать незнакомых людей? Из соседей лучше делать друзей, чем врагов, – с поклоном произнес грек, рассматривая отодвинутые чернильницу, перо, чистые листы пергамента.
- А между тем, из твоих слов, русичи добивались заключения договора о дружбе с императором Феофилом, …который не был составлен даже вчерне.
Феофаний часто заморгал кругленькими «совиными» глазками:
- Константинополь редко заключает письменные договоры… Не заключение такового вовсе не значит, что отношение государя к русичам плохое… Как раз наоборот: послы Дира получили хорошие дары, их хорошо содержали за государственный счет целую зиму, они ни в чем не испытывали нужды!
«Знаю я ваше обхождение! – усмехнулся про себя Людовик. – Ласково встретите, ласково проводите, напоите так, что забудешь, зачем к вам приходил!»
Вслух, с заметным раздражением, произнес:
- Но где же письмо Феофила с просьбой обращаться с русичами вежливо? Письма нет! А я выяснил, что не русичи это – свеоны! Мало мы от них бед получили? А ещё сколько будет набегов норманнов на наши земли? Может, не послы это, а вражеские лазутчики? Как верить мне твоему слову?
Феофаний хотел выпятить грудь, придать себе важный вид, но вместо этого выпятил живот, понял, что получилось некрасиво и глупо, вновь часто заморгал, достал платок, с шумом высморкался. Мысли проносились в его голове, сменяя одна другую, но ни за одну нельзя было зацепиться, ответить достойно на высказанное обвинение. Наконец, пробормотал:
- Я не один послан… Со мною уважаемый митрополит Феодосий… Он подтвердит…
- А если вы в сговоре? – не унимался Людовик.
- Тогда получается, что мы банда преступников, а не послы великой державы. Поверьте, такое предположение излишне хотя бы по тем дарам, что передали мы вашему императорскому величеству от могучего и вечного Константинополя, - найдя нужные слова и теперь уже твердо, не мигая, произнес Феофаний.
Хозяин замка быстро сменил тему разговора, чем немало смутил грека:
- Как вино? Оно, наверно, не такое сладкое на вкус, как ваши южные сорта, но – признайтесь! – аромат его хорош! А между тем приготовлено из местного винограда, растущего на берегах Рейна…
Спафарий вытер выступивший на лбу пот.
- Хорошее вино… Терпковато… Но по-своему хорошо, да, хорошо по-своему… - дважды повторил он.
После длительной паузы и дегустации хмельного напитка Людовик Благочестивый продолжил разговор:
- Я нахожусь в странной ситуации… И в эту ситуацию поставил меня ваш уважаемый мною император Византии. С одной стороны – я должен отпустить русичей без письменной на то просьбы. С другой стороны – я выяснил, что это не русичи, а свеоны, извечные наши враги, и я должен их казнить. Как бы ты поступил на моем месте?
«Час от часу не легче! – опять вспотел Феофаний. – Помогите мне, святые Пётр и Павел!» Ответил так:
- То, что послы Дира из народа свеонов – Феофил знал. Это и сами послы не скрывают. Тут хитрости никакой нет. Эти свеоны – из русской дружины Дира. Об этом их вожак Рукеви открыто говорит. Поступить с ними плохо было бы невежливо по отношению к нашей державе.
Выпитое вино ударило в голову Людовика, он вспылил:
- С каких это пор я не могу плохо поступать со своими врагами?!
Увидев мелькнувший ужас в глазах собеседника, быстро смягчился:
- Я могу всё, мой друг. В одном ты прав: следует сделать так, чтобы Феофил остался доволен моими действиями… Я поступлю не менее мудро, чем он…
Воцарилась длительная пауза, Людовик мысленно составлял план уничтожения своих потенциальных врагов. Тяжело вздохнув, чеканя каждое слово, произнес:
- Отсутствие договора между Диром и Феофилом и отсутствие письменной просьбы сохранить жизнь свеонам говорит о том, что Константинополю абсолютно безразлична дальнейшая судьба сих людей. Так?
Молчание в ответ.
- Так, – сам себе ответил Людовик. – Любезный мой друг, со спокойным сердцем отправляйся в обратный путь вместе с напарником. Русичи, то есть свеоны, останутся пока у меня. Передай императору Византии: я выясню, кто они такие на самом деле. Если они окажутся достойными доверия, я отпущу их к Диру. Если же нет, то с моими людьми я отправлю их в Константинополь. И пусть мой друг и брат император Феофил сам решает, как с ними поступить.
Встал со стула.
В ответ поднялся, шатаясь, и Феофаний. Спросил, недоумевая:
- Как же император франков будет выяснять, заслуживают доверия свеоны или нет?
Уходя из зала, Людовик с усмешкой произнес через плечо:
- Это теперь мое дело. Император Феофил начал его, мне предстоит лишь завершить!

*

…Ингвара успели переодеть, но всё равно вид его был ужасен. Через все лицо, сверху вниз, тянулся свежий шрам. Правая рука покоилась на перевязи. Войдя в избу Моймира тяжело прихрамывая, свеон сразу же присел на скамью, пояснив:
- Когда сшибли с коня, упал неудачно, под него…
В присутствии правителя Моравии и князя Бодина, их слуг и воинов, Ингвар рассказал свою историю.
- Как только царь франков Людовик узнал, что мы свеоны, он не стал разбираться, кому мы служим. Сразу посадил в подземелье замка… Месяц мы заживо гнили в сырости, холоде и совершенной темноте… Потом однажды вывели за ворота крепости, подвели к берегу реки. Разрешили умыться, привести себя в порядок. Даже чистое исподнее дали… Здесь же накормили. Подошёл словенин, назвал себя князем Прибиной. Сказал, что Людовику сейчас не до нас, а он, Прибина, проводит отряд Рукеви до города Энса на Дунае, куда приходит много торговых отрядов словен. С князем было полсотни франков на лошадях. Как было не поверить этому человеку, если нам вернули оружие?
Неделю везли в крытых повозках, а нашему Рукеви даже дали коня. Еды, вина было вдоволь… Прибина ел, пил вместе с нами… Правда, был неразговорчив, улыбка его больше походила на оскал волка, почуявшего добычу, а франки к нам вообще близко не подходили и с нами не разговаривали. Да что ж? Мы шли на восток, впереди нас ждали моравские земли, за ними – хорватские, а перевалив через Горбы, до владений Дира было бы рукой подать… Так думали все. И я так думал… А когда Прибина сказал: «Сегодня выйдем к Дунаю», - радости нашей не было границ. Глядя на наши весёлые лица, скалился и Прибина, как поняли мы чуть позже – не зря скалился, он чувствовал уже запах нашей крови…
Где были мои глаза? У самого Дуная мы почему-то свернули с лесной дороги, поехали чащей. За деревьями, шагах в ста от нас, виднелось открытое светлое место, было ясно: там лес кончается. Но что означает этот свет, пробивающийся сквозь листву деревьев, – поляну ли, берег ли реки, - мы не знали.
Тот свет означал тьму для славных витязей, вот что…
Мы вышли к скалистому отвесному берегу Дуная, внизу, выступая из воды, торчали острые осколки камней, словно щучьи зубы, жаждущие разорвать на части каждого, кто прыгнет в пропасть…
Франки вместе с Прибиной, пользуясь нашим недолгим замешательством, успели окружить нас и прижать к краю обрыва. Обнажились мечи, боевые ножи, началась сеча великая… Не каждый мой соратник успел дотянуться до меча, некоторые были убиты франкскими стрелами, будучи безоружными. Это и решило исход битвы. Сражаясь в меньшинстве с самого начала, потом мы не достигли равенства сил, хотя Рукеви убил пятерых, я – троих франков. У первого убитого я отнял коня, но очень скоро вороной оступился и упал, при падении я повредил ногу… Кольцо окружения сжималось… Мы видели, как некоторые наши вои прыгали в реку и разбивались об острые камни… Когда нас осталось лишь пятеро, Рукеви крикнул:
- Прыгайте! Кто-то должен выжить и рассказать об измене!
Но никто не сдвинулся с места, никто из пятерых не показал спину врагу.
И лишь когда великий Рукеви был пронзён сразу двумя копьями, а нас осталось трое, мы, взявшись за руки, прыгнули в ревущий Дунай…
Я видел краем глаза, как один из нас сразу же налетел на камень, и после такого удара в живых остаться было невозможно…
Я прыгнул удачно, меж камней, в глубокую воду, доспехов на мне не было, и если бы не поврежденная нога и слегка задетая в сечи правая рука, я бы поискал второго удачно прыгнувшего соратника… Обязательно поискал… Но впору было думать только о себе. С трудом я проплыл большое расстояние под водой, у тёмного берега, где вода не была освещена солнцем. Потом – один поворот реки, второй… Я знал, что франки обязательно будут искать меня, решил выбрать расщелину на скалистом берегу, где можно было бы отлежаться несколько дней… Но не смог найти подходящую. Я плыл и плыл, теряя силы, плыл долго, пятую часть дня… Наконец, обессилев, забился в какую-то щель у самой воды… Только тут я обнаружил рану на лице, уже успевшую затянуться кровавой коркой: пока я плыл, кровь смывалась водой и текла вместе со мной, вдаль от преследователей, а не в их сторону, не давая им следа для поиска…
А потом я плыл ночами, отлеживаясь днём в различных пещерах, норах… Левая рука у меня работала хорошо, со мной был прекрасный франкский нож, поэтому зверей я не боялся… Воды было вдоволь, а еды… После обильного угощения Прибины можно было голодать хоть неделю… Кое-что попадалось на пути: щавель, съедобные корешки болотных трав…
Уже на пятый день плавания я услышал словенскую речь…
- Я испугался, когда увидел его, - продолжил мораванин, приведший свеона к Моймиру. – Когда с напарником возвращался с солью из Регенсбурга и отдыхал на берегу реки, вдруг вылезает этот из кустов, мы его за водяного приняли, хотели обратно в Дунай скинуть… Потом пригляделись: хрипит бедняга, говорить не может. Больше жестами изъяснялся, все на запад показывал, на свои раны… Что ж тут было не понять, всё поняли, схоронили мы его, взяли с собой… Две недели потом у моей матери на полатях отлёживался, пока голос вернулся. А как рассказал о своем бегстве, ясно стало: князю его надо показать, непростой человек это…
- За Радиславом и Идаром послали? – спросил Моймир.
- Скоро будут, - ответил один из слуг.
- Они здесь? – удивился Ингвар.
Отворилась дверь.
Встретились старые друзья.
Короткие вопросы, короткие ответы. Остальное – потом, не при князьях.
Вначале – радость встречи.
Потом – суровые, нахмуренные лица товарищей, узнавших о гибели великого посольства.
Моймир и Бодин внимательно наблюдали за русичами, не задавая никаких вопросов. И лишь когда разговоры утихли и все посмотрели на князя Моравии, тот сказал:
- Идите, отдыхайте. А я и Бодин подумаем, как дальше быть, когда и с кем вас лучше в Киев отправить.
Поклонившись князю одним лишь наклоном головы, все вышли. Вновь (в который раз!) два великих мужа Моравии остались вместе, верша судьбы своей и соседних земель. Первым начал Моймир:
- Прибина гадюкой стал. За поражение в Нитре отыгрался на послах Дира, подло, на безоружных напав. Только вид сделал, что оружие вернул русичам.
- То, думаю, лишь начало его чёрных дел. Об этом надо всем на вече рассказать, пока очевидец злодеяния Ингвар здесь, - согласился Бодин.
- Узнал что-либо о слугах северян, Захаре и его жене?
- Выведал, – сверкнул своими «чёрными» глазами новый нитранский князь.
- Не тяни.
- Видел мой человек, как упала с телеги Захара вещь, завернутая в тряпицу.
- И что?
- А то, что по виду и весу это не шкатулка, не злато-серебро. Книга это. Очень быстро поднял её Захар, озираться стал, не заметил ли кто промашки.
- Понятно. Верующие в Иисуса Христа?
- Да. Но посланные не папой римским, а Патриархом Константинопольским. Это важно. Как я и говорил, не враги они нам.
- Чего же хоронятся?
- Боятся. Знают, как мы к франкам-христианам относимся.
- Ну, так пусть не боятся. Поговори наедине… с Захаром. А потом наедине… с Идаром. Нет, лучше наоборот: сначала с Идаром, затем с Захаром. Грек похитрее будет, скрытный очень… Всё в их поведении для нас должно быть ясно.
- Не грек Захар. Еврей.
- Какая разница… Фу, устал! Да и ты, мыслю, тоже… Ступай.
Кивнув головой, Бодин повернулся к двери.
- Брате! – вдруг окликнул его Моймир, хитровато улыбаясь.
Тот повернулся, вопрошающе глядя на хозяина дома.
- А ты им свою книгу покажи. Может, наш кодекс лучше.
Чёрные молнии засверкали из глаз Бодина:
- Многие верные други наши не ведают о книге сей. Лишь самым избранным доверено сокровенное знание. А ты что ж? Желаешь, чтобы сила наша убыла из-за открытия этим неразумным словенам, не справившимся с поручением киевского князя? Не доросли они ещё до силы знаний наших! Кому другому покажу, этим – нет!
- Так они и будут греческие книги читать, наших не ведая,.. – смутился от горячей речи Бодина Моймир.
- Пусть. Наша правда сильнее. Пусть балуются греческими письменами. Придёт время – узнают своё письмо, свои древние времена. Как сын тянется к матери с отцом, так и словене объединятся вокруг своих книг… А книги те понесут верные люди, могущие правильно их толковать… В неразумных руках великая сила – зло, а не добро. Сам знаешь.
Моймир внимательно посмотрел на нитранского князя:
- Может, ты и прав. Мало верных людей. Даже среди волхвов. Ладно, ступай.
Бодин вышел.
А Моймир полночи не спал. Что-то осталось недосказанным, недоделанным. Ускользала из умной, но очень уставшей головы владыки моравской земли одна маленькая, но важная мысль: просто надо было собраться вместе ему, Бодину, Радиславу, Идару и Захариасу, открыть две книги вместе – греческую и славянскую, сравнить их, подумать над ними… В знании – сила. А не в сокрытии знаний.

*

Киев бурлил. Собравшимся на вече показывали раны Ингвара, дружина Аскольда готова была хоть сейчас выступить в поход на Царьград. Неделю плохо кормили Радислава и Идара, их измождённый вид и жалкое рваное одеяние, специально для такого случая наброшенное им на плечи, приводило людей в негодование. Присутствие русской дружины, за последний год численно выросшей вдвое, придавало собравшимся на вече решительности. Как будто ветер разносил по славянским землям и за её пределами весть о великой силе кагана Дира, готового помериться силой хоть с Атилем, хоть с Царьградом. И шли, шли к Диру славянские юноши по решению своих старейшин, язычники-иноплеменники – в русскую дружину Аскольда, крепя собою военную мощь Киев-града.
После многих выступлений купцов, ремесленников, сельских жителей слово попросил князь Дир. Поднялся на щиты, лежащие на плечах воинов, и на площади сразу стало тихо, сотни глаз внимательно ловили каждый жест, каждый вздох вождя.
- Там, – начал свою речь князь, указывая на юго-восток. – Против нас выстроены военные каменные крепости Петроной Каматиром, знатным греком, родственником самого правителя Царьграда. Может, случайно это и не вражий город для нас Царьград? Захотел я узнать ответ у самого царя греков, послал туда пятьдесят верных русичей из своей дружины для заключения договора дружбы, для налаживания различных торгов меж нами. Где же сейчас эти славные витязи? Вы видите: их нет среди нас! Один случайно оставшийся в живых русин и ещё два моих верных лазутчика говорят нам: не захотел Царьград нашей дружбы, отправил мою дружину на верную гибель! Что по справедливости должен получить от нас теперь Царьград?
Дир обвел всех вопрошающим взглядом.
- Войну! – выдохнуло вече одно слово, словно один человек.
Дир поднял вверх руку, призывая к тишине:
- Я, русский каган Дир, объявляю войну Царьграду и сам веду на него моих славных воев! Мой воевода в походе – Аскольд!
И положил руку на плечо Аскольда, вставшего рядом с князем.
- Добро! Верно! – кричали все.
Обернулся Дир к Аскольду:
- Вечером, перед заходом солнца, ко мне, возьми сотников с собой. Справим тризну по погибшим. Обдумаем план похода.
- Готовим дары Перуну! Все – к капищу Перуна! – раздался зычный бас жреца бога-воина, и толпа стала расходиться по домам, чтобы захватить с собой кур, гусей, уток, – словом, какое-нибудь жертвоприношение кровавому идолу, стоящему неподалеку от военного укреплённого городка.

Захариас ещё за день до прибытия в Киев предупредил своих товарищей:
- Радислав, Идар, други мои, вы ведаете, как отнесется Дир к гибели своих послов. Он объявит поход на Царьград. Я в нём участвовать не буду: брать оружие в руки и поднимать его на христиан не могу, вера не позволяет. Прошу вас: уговорите Дира, чтобы с дружиной своей взял часть торгового люда, которая поплывет в Херсон. Иначе я с женой туда никогда не попаду: ведь на днепровских порогах стоят угры.
Братья поняли самаритянина, через несколько дней о его просьбе рассказали Диру. Тот, как ни странно, быстро согласился на присутствие в отряде купцов, объяснив это так:
- Мне дорог каждый, знающий пороги и прошедший через них. А Захар знает к тому же ещё и языки разные, его можно послом к уграм отправить.
- Захара в становище волков лютых? – удивились братья.
Усмехнулся Дир:
- Волков, два года стоящих на одном месте, можно приручить. Что им от бестолку текущей днепровской воды? Коней напоить, и только… А ведь с неё, водицы этой, можно иные реки получать: злата-серебра потоки…
Радислав с Идаром прикусили языки: поняли, как хочет мирно, без стычек с этим новым кочевым племенем пройти опасное место их вождь.

*

И рада, и опечалена была Людмила, жена Радислава. Рада, что вернулся муж домой. Опечалена, ибо знала: пройдет короткая зима, а весной засобирается муж в новый поход.
Пятилетняя Зоряна, дочка, как увидела Радислава, сразу признала в нём отца. Признала скорее не глазами, а по интонациям родного голоса, по знакомым запахам дальней дороги, которыми всегда отличался от других взрослых мужчин её папа.
Теперь уже здесь, в Киеве, как только, закончив дела дружинные, Радислав оказывался дома, Зоряна начинала крутиться возле него, такого большого, шумного, постоянно с ней заигрывающего. Иногда, правда, отец приходил хмурым, и тогда подолгу приходилось играть с двухлетней Голубой, сестренкой, или с деревянной куклой, что два года назад (так давно!) подарил ей отец.
Но чаще, уловив веселый взгляд Радислава, старшая дочь тотчас оказывалась у него на коленях, спрашивая:
- Папа, а чего у тебя волосики в бороде седые? Ты разве старый?
- Папа, а чем от тебя нынче пахнет? Фу, не вкусно…
И отец объяснял дочке, что он ещё не старый, а седина в бороде оттого, что он много знает и много видел. Объяснял, что невкусный запах издает дёготь, к нему надо привыкнуть: кто живёт у реки, должен с этой чёрной «водичкой» дружить, иначе ни одна лодка не поплывёт, утонет. Жена корила дочь:
- Отойди от отца, дай хоть умыться ему… Отойди, тебе говорят, ты уже полдничала, а у отца с утра ни крошки во рту…
И тут же Зоряна, отойдя на мгновение, снова приставала к Радиславу, дёргая за рукав:
- Правда, папа, ни крошки? У меня есть маленькая крошечка, дать тебе?
И, не дождавшись ответа, бежала в свой уголок, где вчера так, на всякий случай, спрятала для своей куклы маленький кусочек хлебушка… Вот папа ему обрадуется!
…В маленьком домике Идара стало тесновато: вместе с ним теперь жила Загорка со своими родителями и слугами. Загорка «успокаивала» свою мать:
- Ничего, скоро мы уйдём, будет тебе и отцу здесь просторно, а вернемся с царскими жемчугами и золотом, куда богатства девать? Новый, большой дом поставим, как на севере ставят, муж говорил: избу в землю там не углубляют, красуется она вся на травке зелёненькой…
Мать сердилась на дочь:
- А я, по-твоему, стара, что ли? Не могу ни весло держать, ни из лука стрелять? Я и отец твой здесь сидеть не собираемся, с вами идем, дочка, все вместе.
Идар только качал головой, но не перечил: ведь Пригода была права. Женщины в доме были все молоды и сильны, а о Дубце, отце Загорки, и говорить нечего: далеко не каждый воин мог его одолеть в поединке. Брал Дубец не столько силой, сколько сноровкой и быстротой движений. Не успеет, бывало, его соперник присмотреться к этому чернявенькому жилистому мужичку, как уже чувствует боль в спине, а перед глазами – одно голубое небо с белыми облачками: лежит молодой увалень на земле, а над ним стоит, посмеиваясь, Дубец. Так обычно заканчивались игровые поединки с отцом Загорки.
Счастливы были Захариас и Софья, поселившиеся не в военном городке, а в торговой части Киева. Захариас доставил-таки Евангелие в церковь Ильи. Братьям о том сказал лишь в Киеве, получив от них несколько «дружеских» тумаков за нарушение данного ещё когда-то слова не брать с собой христианских книг. К сожалению, греческий язык прихожане церкви знали плохо и книгой пользовались редко, в основном лишь в присутствии Захариаса, чтобы не обижать еврея-христианина. Часто говорили ему:
- Это мы знаем… И это знаем и помним… И об этом нам уже рассказывали, нового в книге ничего нет…
Удивлялся Захариас: «Если знаешь Евангелие, что нового ты от него ждешь? Новое – в твоем послушании Иисусу Христу, а не в тексте Священной книги, где всё уже сказано».
Безмятежную жизнь нарушило плохое известие, пришедшее из Чернигова. Туда приходил Ходота, рассказавший своему черниговскому другу-купцу о гибели в очередном торговом путешествии в Хазарию своего отца, Стояна. Не выдержала смерти Стояна его жена, мать четверых детей. Через несколько месяцев захворала и отправилась туда же, к мужу в светлый ирий. Просил Ходота купца, если увидит в Киеве Радислава и Идара, рассказать о смерти родителей. Нашёл купец братьев, принес им чёрную весть. Погоревали Радислав и Идар, а вместе с ними Захариас, помнивший теплоту и ласку Стояна и его жены.
Долго горевать некогда: пора в путь собираться, мстить грекам за гибель послов, за строительство крепостей на рубежах славянской земли.
Дружно отметили киевляне Ярилу – праздник, который заканчивает собою весну и открывает лето. Не жалели прошлогодних запасов хлебов и меда: многим ли удастся вернуться из похода, встретить следующего Ярилу? А после праздничной ночи уже на восходе солнца на воду спускали сотни челнов и небольших лодок, великое воинство полян-русов отправлялось показать свою силу Царьграду.
Соседние племена в верховьях Днепра, Припяти прислали людей, ладьи для похода. Лишь Гориславу не трогали: пригодятся ей свои воины, если вдруг решит хазарский каган в тыл Диру ударить.
Впереди, на самой большой ладье с установленными насадами (их потом снимут, когда через пороги пойдут), стояли в железных доспехах, с развернутым чёрмным стягом, вожди русичей: Дир и Аскольд. Дальше плыли отрядами по двадцать-двадцать пять лодок. Главами отрядов были Радислав, Идар, Дубец, Ингвар, другие воины, ещё не ходившие в дальние походы.
Шли целыми семьями: у славян не принято было от ратного дела отстранять женщин, многие, как Пригода и Загорка, были вместе со своими мужьями.
…Казалось, весь Киев высыпал на склоны холмов смотреть, как уходит великая рать русская в южный поход. Никогда ещё днепровская вода не видела такого количества челнов: почти две сотни! А в каждой ладье – от тридцати до сорока воинов! В русском военном лагере остался лишь малочисленный сторожевой отряд, в основном из местных славян: все пришлые варяги вновь захотели увидеть морские просторы, попытать перунова счастья.
Кому улыбнется богиня счастливого случая Макошь? Для кого грозный суд Перуна будет последним мгновением в его жизни? Кому Среча, кому Несреча прядет нить судьбы? Каждый надеялся на удачу. А ещё – на свои крепкие руки и руки друзей, что обязательно помогут, не подведут в грозный час.
Ещё одно испытание для Византии. Мало ли она их видела? Скольких врагов уже отринула от своей столицы!
Идут очередные. Русами-русичами их зовут. Не знала греческая империя: этим упорства и выдержки не занимать. Не знала: не ради уничтожения великого южного государства идет славяно-русская рать. Впервые, пожалуй, от неё требовали необычного: признания равенства с ней. Равенства во всём: в подписанных договорах, в деловом и торговом партнерстве. И главное, - что не высказывалось, но чувствовалось во всём, - признания равенства в духовном общении, равенства силы греческих и славянских богов.
Возможно ли сие?

*

Всё вышло так, как предсказывал Дир: сначала – при помощи жестов, затем – при посредстве умелых переводчиков, одним из которых выступил Захариас, удалось убедить угров-мадьяр беспрепятственно пропустить ладьи по Днепру. За это мадьярам перепало немало серебряных монет, ещё больше русы обещали отдать на обратном пути. И ещё намекнули кочевникам: мол, теперь ходить будем часто, часто платить будем за такие безопасные переходы. Князья венгров стали понимать: среди соседних народов, где знать привыкла купаться в роскоши, своей дикостью выделяться не стоит. Пусть ходят по своему Днепру русы, а мы за это получать будем от них оружие восточное, ткани невиданные, мягкие, тонкие, украшения для жён и сестёр своих, посуду и различную утварь домашнюю… Выгодное дело!
…На острове Березань – короткая стоянка. Установка парусов, всех насадов для морского хода, ремонт повреждённых судов.
Захариасу, главе торгового отряда, плывущему в Херсон, строго наказали: отплыть можно будет только на следующий день после ухода военных сил. Чтобы случайный доносчик не успел предупредить Константинополь. Самаритянин согласно кивнул головой, однако предупредил друзей-братьев:
- Неужели не понимаете, что взять столицу вашими силами невозможно? Соберите вы хоть вдвое больше – лишь немного потревожите императора, и только. Царьград неприступен!
Братья переглянулись и усмехнулись: Захариас шёл не с ними, потому в детали военного похода посвящен не был. Радислав обнял еврея:
- Молись за нас Иисусу Христу, Захар! Может, твои молитвы помогут нам. Если помогут – перейду в твою веру!
Захариас нахмурился:
- Нельзя так говорить! Получается, ты вообще ни в кого не веришь, ни своим богам, ни христианскому, настоящему Богу…
Теперь посуровел Радислав, продолжил слова друга:
- Единому в трех лицах… Не спорь со мной! (Захариас хотел что-то возразить) Не время сейчас о богах рассуждать. Скажи лучше: вернёмся – поможешь создать славянское письмо?
- Где – в Херсоне?
- Вы в Херсон придёте?
- Нет, ты сюда, на этот остров придёшь, встретишь нас. И – опять в Киев, к настоящему делу, к переводу древних книг, что отнимем у греков, а?
Загрустил еврей:
- Сюда – приду, а вот в Киев… Не знаю. Победив христиан, словене от веры христианской ещё больше отвернутся… Что мне там, у вас?
- Тогда… Приходи и жди нас тут, на острове. Мы обязательно вернемся! Победа сама подскажет, что делать потом.
- Идите с Богом! Пусть будете правы вы, а ваши враги – нет!
И перекрестил братьев.
…Вечером того же дня забеспокоилась Загорка:
- Идар, смотри, какое сегодня солнце большое, красное… Никогда его таким не видела, хоть прожила на берегах этого моря всю жизнь… Может, пойдём вместе с Захаром?
Разгневался муж на жену:
- Предать другов моих предлагаешь? Что ты! Ведь уговор был: раз вместе идём, значит, никаких слез, никаких сомнений!
- Прости, солнце смутило, не буду больше… Прости.
- Солнце,.. – начал успокаиваться Идар. – Солнце… Говорили уже… Не игру затеяли, дело смертное… Но раз уж решили – назад дороги нет! Сомнения силы отбирают, мужества лишают. Всё! Последний раз об этом. Ладно?
- Да, последний! Только… пойдем немного хлеба и воды Перуну дадим. Посмотрим, какой он сейчас там, на песчаном мысу, стоит.
- Иди с матерью. Меня вои засмеют: поодиночке мужи не молятся. Только все вместе!
- Не сердись на меня, – поцеловала Загорка Идара и пошла к Пригоде. Та согласилась с дочерью, вместе они понесли дары богу войны.
…Деревянный истукан безучастно смотрел на двух склонившихся перед ним женщин, освещаемый большим, воспаленным солнцем. Почерневшее от времени дерево сегодня отливало бордовыми оттенками, словно текла по нему когда-то кровь, да так и засохла, оставив жуткие следы…
Молилась Загорка, а сама удивлялась равнодушному лику бога. «Неужели ему всё равно? Кто он, бог войны? Что ему надо? Почему требует жертв? Какие они должны быть, эти жертвы? И главное – чьи души он заберёт? Нет, только не Идара! Если нужна тебе чья-то душа – бери мою, но не Идара!»

*

Между собой Дир, Аскольд, Радислав и Идар уже давно решили: столицу Византии они не тронут. Слишком хорошо она защищена и стенами неприступными, и большим количеством воинов, да и резерв защитников слишком большой: горожан, способных взять оружие – десятки тысяч. Дир предложил:
- Кто главный строитель крепостей хазарских? Петрона Каматир. Откуда он родом, откуда мастеров каменных дел привел? Из Амастриды. Из Амастриды родом сама царица Феодора. Если мы уничтожим крепость Амастриды, все поймут, почему мы это сделали. Это будет нашим ответом на строительство Саркела! Заставим заносчивых греков с нами считаться! Придут сами к нам с поклоном… Возьмём поболе знатных пленных, остальных – никого не щадить! Верно говорю?
Аскольд горячо поддержал Дира. Радиславу и Идару ничего не оставалось, как только согласиться с таким планом. Иного они предложить не смогли. «Лишь бы только Льва Амастридского не оказалось в городе», – почему-то подумалось Идару.
…При подходе к проливам русских челнов византийские корабли, охранявшие побережье, не стали вступать в бой, отошли в Мраморное море для защиты Константинополя. Подумали греки, что русы на главный город страны идут. И ошиблись!
Дир не покинул Понт. Прошел Босфор, набросился на прибрежные селения Анатолии. Почти всех убивали, немногих брали в плен. Награбленное добро складывали в захваченные рыбацкие лодки, а что не могли забрать с собой, придавали огню. Горели христианские храмы, хижины рыбаков, пахарей, ремесленников, убивали домашний скот. На пепелищах устанавливались деревянные изображения славянского бога войны. Случайно оставшиеся в живых греки плевались на врытых в землю идолов, однако убирать не спешили: русское воинство ещё здесь, рядом, их ладьи ещё маячат на горизонте…
Все ближе, ближе Амастрида.
Путь к ней указывали вызволенные из рабства славяне. Указывали охотно, подробно описывая особенности морской и сухопутной дороги. На родине Феодоры и Каматира находился крупный невольничий рынок, где торговали рабами не только греки: персы, евреи, армяне, хазары…
Многие рабы Анатолии прошли через этот рынок. Одни последний раз здесь видели мужа, другие – отца, сына… Истории, одна страшнее другой, рассказанные бывшими рабами, разжигали ненависть в сердцах воинов Дира к правителям Амастриды. И не имело уже значения, какой высоты стены придётся штурмовать, и какова численность городской охраны: такой силы был порыв дружины, желание смести всё на своём пути.
- Дир, мы не оставим камня на камне в этой Амастриде!
- Аскольд, позволь мне первым повести воев на приступ каменных твердынь!
Так говорили в дружине. Все, как один человек, были готовы к штурму ненавистной крепости.
Главы русских отрядов, ещё не видя цели своего похода, благодаря подробному описанию бухты, крепости и города, составленному бывшими рабами, придумали чёткий план штурма.
Сам город располагался на берегу глубокой и широкой морской бухты, его окружала невысокая кирпичная стена с двумя надвратными башнями. С севера бухту прикрывал высокий длинный мыс, на котором и стояла собственно крепость Амастриды, защищающая город как с суши, так и с моря. Небольшой перешеек, соединяющий крепость с сушей, размером всего в одну версту, был укреплен глубоким рвом и высокой, в пять саженей, кирпичной стеной, стоящей на земляном валу. Лишь одна надвратная башня соединяла крепость с городом, при необходимости деревянный мост, ведущий к воротам через ров, мог быть в момент опасности сожжён.
По плану предполагалось вечером с ходу штурмом овладеть городом, что не должно было составить особого труда. А утром следующего дня…
Три больших отряда Дира при помощи освобождённых рабов должны были начать штурм крепости с суши, создавая видимость, что на узком перешейке сосредоточены все силы русов. А между тем с противоположной стороны, со стороны моря, два отборных отряда тайной тропой, скрытой кустарником, поднимутся по очень крутому, почти отвесному склону горы. Здесь высота стены смешная: одна сажень, ибо только сумасшедший, как считали греки, мог решиться атаковать крепость в этом месте, защищённом самой природой. Эти два отряда должен был провести освобожденный из плена перс, знающий про тайную тропу.
Тяжелее всего придется тем, кто будет атаковать крепость с суши. Сюда Аскольд и Дир поставили Радислава, Идара и Ингвара. Женщины-лучницы должны будут своей стрельбой прикрывать нападающих.
Сам Дир и Аскольд поведут людей по отвесному северному склону. Обманет перс вождей – им и расплачиваться за излишнюю доверчивость в первую очередь. Нет – тогда победа русов неизбежна.
…Штурм города после захода солнца прошёл почти без неожиданностей, по плану. Облегчило взятие Амастриды отсутствие военного византийского флота в порту. Родственники императрицы, отцы города укрылись теперь в крепости.
Лишь одно небольшое событие омрачило радость от быстрого захвата города. Вино в городских кладовых оказалось отравлено странным ядом: выпивший его не умирал, а становился неподвижным на несколько часов, затем несколько дней такого человека мучили страшные головные боли, невероятная слабость в руках и ногах не давала возможности ходить и держать в руках оружие… Около полусотни воинов успело попробовать коварного напитка прежде, чем обнаружилась хитрость греков. Неначатые сосуды с вином по приказу Дира были разбиты, вино разлито, после чего сильный запах хмельного напитка, доносящийся из полуподвальных помещений, ещё долго не давал спокойствия желающим его отведать.
Вся ночь и утро следующего дня ушли у нападавших на сооружение штурмовых лестниц, подвижных башен на колесах для обстрела защитников крепости сверху.
…Вот засыпан ров перед крепостью. Вплотную ко рву подведены башни русов, начался взаимный обмен сотнями летящих стрел, несущих смерть даже раненым ими: и у греков, и у русов стрелы были отравлены сильными ядами.
…Вот приставлены к стене десятки лестниц, по ним не поднимаются, нет, – летят вверх храбрые русичи!
Поражены напором врага греки, а раз так – значит, наполовину они уже побеждены. Радислав идёт в центре нападающих, Ингвар – справа, Идар – слева от него.
Уже приставлены лестницы, первые нападающие уже наверху, но воеводы русов пока ещё внизу, у стены, наблюдают за ходом атаки, все ли идет так, как надо. Убедившись, что напор атакующих не ослабевает, сами начинают подниматься вверх.
Русские лучники снизу и с башен на колесах внимательно следят за своими вождями, прицельно бьют стрелами в тех, кто пытается помешать восхождению.
Вот все трое наверху. И вовремя: первые поднявшиеся на стену русичи уже убиты. Радислав, отбросив щит, выхватывает из рук поверженного врага меч и начинает орудовать двумя мечами, молниеносно расправляясь со своими соперниками в ближнем бою.
Рискованный приём. Но быстрота движений пока спасает от вражеских стрел, а тёмные от пролитой крови мечи его не знают пощады. Радислав рычит, как лев, побеждающий в поединке сильного соперника.
Ингвара Идар потерял из поля зрения, впрочем, не до того: нападают греки, плотной стеной обступили русов. Вот всё больше, больше нападающих на стене, вот уже по каменным ступеням русы, расправляясь со своими противниками, спускаются вниз, на большую внутреннюю площадь крепости.
Но что это? Подоспел откуда-то к сражающимся запасной отряд защитников крепости, вновь их значительно больше, чем воинов Дира.
Обступили со всех сторон Идара, не видит он уже ни Радислава, ни Ингвара.
Лишь слева от него бьётся Дубец, расправляясь с нападающими в два, самое большее – в три замаха меча.
Уже нет сил наблюдать за всеми нападающими, успевает Идар отражать лишь наиболее опасные, смертоносные удары противников.
Вот кто-то достал его слева, пока щитом отбивал удар в центре: спасла кольчуга, но лопнула, разорваны её кольца, слегка поранено плечо.
Где же Дубец? Бьётся рядом, шагах в двух от него, но все дальше, дальше разъединяют их враги…
Вдруг радостные крики врагов удивляют русов – что такое? Отпрянули и греки, и свои, и увидел Идар: лежит в центре площади, пронзенный насквозь копьём, мёртвый его брат.
Потемнело в глазах Идара, метнулся он к Радиславу, убедился: мертв. Схватил в правую руку меч брата, в левую, отбросив щит, взял свой. Многие русы, видя такое, тоже отбросили щиты, вооружились кто двумя мечами, кто мечом и секирой, кто мечом и длинным боевым ножом. И началось такое…
Мало кто из греков, видевший теперь, как бьются воины Дира, пережил этот час. Ибо никто из врагов русов не ушёл живым с этого поля битвы. Идар отмечал уже не сознанием, а подсознанием: этот повержен, этот тоже, вот замахивается на него мечом какой-то гигант, может, он сразил Радислава? Тоже убит Идаром, не успела вражеская «гора» опустить свой меч, и этот не успел, и тот…
Падали греки вкруг Идара, он прокладывал дорогу своим воинам к последнему оплоту защищающихся – центральному дворцу крепости. Где-то, чуть сзади и слева, шёл за ним Дубец, справа – Ингвар.
«Это вам за брата… Вот вам… Вот вам!» – то кричал, то шептал Идар, нанося молниеносные удары.
Лишь краем глаза, на одно мгновение увидел, что лежит на земле поверженный грек в жёлтых штанах и красной куртке, стрела торчит из его шеи, это смуглое лицо и короткую чёрную бороду он где-то уже видел…
Некогда вспоминать, некогда размышлять. До дворца – несколько шагов, сзади него уже сотни нападающих, но впереди – ещё сотни защитников…
Где-то там, с другой стороны дворца, раздались победные крики отрядов Дира и Аскольда, поднявшихся тайною тропою. Ряды греков дрогнули, они стали быстро отступать внутрь здания.
«Слава богам! Дир и Аскольд прорвались!» – подумал Идар.
Вот перед ним пытаются захлопнуть дверь последние защитники дворца.
- Нет! Не пытайтесь даже! – кричит Идар.
Русы давят на дверь, которую не успели закрыть на засов, выламывают её и врываются внутрь дворца.
Первым – Идар.
Что-то очень тяжёлое падает ему на голову.
Дикая боль. Ослепительный свет и сразу – темнота.
Самого падения Идар уже не чувствовал. Он потерял сознание.
Русы ворвались во дворец.
Сначала убивали всех, кто держал ещё оружие в руках. Потом, видя, что греки перестали оказывать сопротивление, оставшихся в живых взяли в плен.
Количество драгоценностей, золотых и серебряных вещей поразило русов. Впервые они узнали, насколько богато жили византийцы. Даже в христианском храме, что они взяли вчера, не было столько сокровищ.
Идара его воины бережно передали Загорке. Жена, вне себя от горя, бросилась к мужу, предполагая самое худшее. Но, осмотрев, убедилась: Идар всего лишь без сознания, сильно оглушён деревянной балкой (если бы не шлем – было бы хуже), легко ранен в плечо, дышит… Живой… Живой!!!
…Петроны Каматира в Амастриде не было. В момент штурма родного города он в свите императора принимал очередное прибывшее в Константинополь посольство варваров…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В ХЕРСОНЕ

Не отринь общего спасения, но подвигни всех бодро идти по истинному пути, чтобы и ты, приведший их твоим подвигом к разумению Бога, принял свою мзду в сей век…
Из письма императора Михаила III моравскому князю Ростиславу (Житие святого Кирилла)

…Какая-то тупая, всепроникающая боль, не позволяющая думать… Потом эта боль, разлитая по всему телу, устремляется в голову и, кажется, голова сейчас лопнет от неё, ставшей такой режущей, острой, будто в мозгу кто-то ковыряется острым ножом…
Его тошнит… Боль утихает, но слабость такая, что не чувствуешь ни рук, ни ног…
Через некоторое время Идар понял: он жив. Понял потому, что ощутил своё собственное дыхание, вернее, появилась новая боль: в груди при каждом глубоком вдохе.
«Жив! Жив…» Радоваться или плакать? Опять тупая боль превращается в острую, которая устремляется к голове… Всё завертелось, закружилось, на короткое время Идар снова потерял сознание.
В глазах то свет, то тьма. Шум в ушах не позволяет понять, о чем говорят рядом с ним находящиеся люди. Он ничего не видит: всё расплывчато, туманно… Наконец, скорее понимает, по запаху чувствует, чем видит: над ним склонилась Загорка…
Постепенно появляется слух.
- В таком виде через пороги он может не пройти. Слишком плох. Позвольте мне отвезти его и Загорку в Херсон. Там много русичей. Поправится Идар и, при первой же возможности, он с женой вернётся к вам в Киев.
Чей это голос? Очень знакомый голос… Сознание понемногу возвращается: Идар понял, что это говорил Захариас.
«Кому он это говорит?»
Попытался приподнять голову. Вновь – дикая боль, все заливает красным, потом чёрным цветом, вновь на короткое время Идар теряет сознание.
…Шум в ушах стихает. Идар открыл глаза. Видит голубое небо, парус. Загорка сидит рядом, смачивает мокрой тряпочкой его пересохшие губы.
Он пытается сначала левой рукой взять её руку. Не получается, левой руки не чувствует совсем. Пытается проделать это правой, но после громадных усилий ему удаётся лишь положить свою руку себе на грудь. Сквозь тёмные мушки  в глазах видит: улыбается, глотая слезы, Загорка. Говорит ему:
- Не волнуйся. Всё хорошо. Лежи. Всё теперь будет хорошо.
- Что со мной? …Болен? – смог произнести Идар.
- Да. Но болезнь отступает. Скоро она уйдет совсем. Только не делай больших усилий. Лежи спокойно, очень прошу тебя.
Вот над ним склонился подошедший Захариас:
- Вижу – узнал. Молодец. Поправляйся. Загорка с тобой рядом. А с ней вместе ты быстро поправишься!
Ушёл куда-то…
Плеск волн… Такой хорошо знакомый, ласковый звук детства, как будто он на берегах родной Десны, возвращается, плывя против течения, с хорошим уловом рыбы…
Заснул.
Впервые за несколько дней спокойным, тихим сном.

*

Дир согласился с предложением Захариаса, отдал на его попечение Идара, Загорку, её мать Пригоду. Чтобы семья Идара ни в чём не нуждалась, передал ей две ладьи, нагруженные почти доверху цветной парчой, льняной тканью, золотыми и серебряными монетами. Из драгоценной, захваченной в Амастриде, посуды, оружия, отделанного самоцветами, специально не дал ничего, чтобы какой-нибудь житель Анатолии, приехавший в Херсон, случайно не узнал свою вещь.
Как только прибыли в древнюю Таврию, Захариас распорядился купить в Херсоне дом для Идара, поближе к кварталу, где расположились купцы из славянских земель.
Пока болел Идар, всем в доме распоряжалась Пригода. Она купила гончарную мастерскую с хорошими мастерами, чтобы был постоянный (пусть небольшой) доход от продажи изделий, всегда пользующихся спросом. Наняла людей на свои ладьи для ловли рыбы в прибрежных водах. Каждое утро сама осматривала дневной улов рыбы, лучшую отбирала на кухню, остальную отправляла со своими людьми на рыбный рынок.
Захариас получил для Идара, в соответствии с действующими в Византии законами, все необходимые разрешения у властей города на право держать гончарную мастерскую, ловить и продавать на городском рынке свежую рыбу.
Идар поправлялся. Он уже мог ходить по дому, внутреннему дворику, однако далеко удаляться от нового родного очага ещё не решался: мешало головокружение, головные боли.
Начинал вспоминать то, что видел сам в Амастриде…
Самая тяжёлая утрата – гибель брата. И когда тоска становилась невыносимой,  словно чувствуя большую душевную боль славянина, рядом всегда оказывался Захариас. От его участия в будничных делах, просто присутствия в доме Идару становилось немного легче.
- Помнишь, Захар, как Радислав просил тебя помочь в создании словенских знаков для письма? Чтобы словене могли, как вы, евреи, как греки, сами писать и читать письмена, составлять соглашения, договоры, записывать свою историю, как это сделано в Библии? – спрашивал Идар.
- Помню.
- Теперь не суждено этому сбыться…
- Почему? А ты? Ты научился читать по-гречески, тебе ли не попробовать?
- Разве могут мои знания сравниться со знаниями Радислава? Что я против него? Он почти никогда не задумывался над переводом, на родном языке мог подобрать точное по смыслу соответствие греческому слову-определению.
- Он был старше тебя, Идар. Его большой опыт давал ему лёгкость в обращении со словами. Наберись терпения. Читай Евангелие и Псалтырь. Запоминай греческие определения, которым ты не можешь найти словенские соответствия. А, может, не всегда нужен перевод? Может быть, некоторые определения надо оставить в греческом варианте, чтобы не потерять смысл сказанного? Помнишь, мы уже обсуждали это в Царьграде, когда сидели и ждали ответа Феофила?
Идар не ответил, мыслями он был в том сражении на южном берегу Понта, в Амастриде:
- В Библии сказано: «Не убий». А мы убили человека, который помог нам избежать хазарской неволи, а, быть может, и самой смерти, смерти позорной, в рабстве.
- Убит Петрона Каматир? – удивился самаритянин.
- Нет. Мы убили Льва Амастридского.
- Царство ему небесное, - перекрестился Захариас и указал перстами вверх. – Только Всевышнему известно, почему так произошло. Подумай над этим.
- Что ж тут думать… Мы поступили подло. Надо было отказаться от похода на Амастриду, как это сделал ты.
- И предать Рукеви? Не отомстить за него?
- Вот мы и отомстили… Я и Загорка заплатили за эту месть сполна.
Захариас задал давно волновавший его вопрос:
- Ты знаешь, что произошло в последние минуты сражения? Тебе Загорка рассказывала? Я ещё не знаю, как погибли Ингвар и Дубец.
- Говорила… Обоих убили перед самым дворцом… И в этом тоже виноват я. Как ошалелый, рвался к дверям… Не посмотрел, что Дубец и Ингвар отстали от меня… Их окружили и обоим нанесли удары сзади, в спину… Впрочем, мне кажется, я достаточно наказан. Головные боли не проходят. Засыпаю лишь на четверть ночи, а потом вскакиваю от страшных снов, весь в поту, иду на крышу дома и там встречаю утренний рассвет…
При последних словах в комнату вошла Загорка. Попросила друга:
- Захар, убеди моего мужа не выскакивать по ночам полуголым на крышу… Утренники стали заметно холоднее, уже осень, можно простудиться…
Мужчины улыбнулись, молча выпили легкого молодого вина. Идар заметил:
- Если бы не жена… Убил бы себя, честное слово. Незачем мне жить.
- Христианство осуждает самоубийство. При участии Божьей силы рождается человек, только Бог вправе отнять жизнь у человека. И никто иной.
- Знаю, иначе душа не попадет в рай.
- Да.
- А меня в рай уже не пустят. Грехов слишком много…
- Ты не можешь себя судить. Это право Всевышнего. Ты не знаешь всех своих добрых и злых дел, не знаешь, что перевесит в конце жизни. Наконец, ты даже не знаешь, что ещё совершишь в жизни, и каков будет её конец. Слышал ли историю лидийского царя Креза?
- Нет.
- Он считал себя самым счастливым человеком на свете, так как был самым богатым. А мудрый правитель Афин Солон возразил ему: «Никто не может назвать себя счастливым при жизни. Лишь после смерти можно сказать, был ли человек счастливым, или нет». Крез посмеялся над Солоном. Он посчитал, что афинянин завидует ему. Но прошло много лет – и Лидийское царство было покорено персидским царем Киром, а сам Крез попал в плен и по велению Кира был возведён на жертвенный костер. Только тогда он вспомнил слова Солона и понял их смысл. Так и ты – не подводи итог своей жизни, пока жив. Откуда ты знаешь, может, главное дело твоей жизни ещё впереди?
Мрачное настроение не покидало Идара:
- Ты прав. Я не знаю. Ничего не знаю. Не знаю, чем займусь завтра. Чем займусь через неделю, месяц, год. Что мне делать, Захар? Как жить без Радислава?
Самаритянин положил свою руку на руку Идара:
- Поправляйся, тебе надо перетерпеть несколько месяцев… А весной я отведу тебя к одному монаху. Он вылечивает не только тела, но и души людей. Жди весны!
И, не прощаясь, Захариас вышел из дома Идара.

*

Выздоравливал Идар медленно. Тому он находил объяснение в местной погоде: на берегах Десны, видимо, уже давным-давно лежал снег, а здесь лишь холодные дожди говорили о том, что приближаются самые короткие зимние дни. Сырость и холод пробирали, казалось, до костей. Не спасало большое количество жаровен в комнатах и шерстяные одеяла на лежаках, почти не погасал очаг на кухне. Лишь любовь Загорки согревала Идара, да ровное, мягкое отношение к нему Пригоды. Выручала ещё построенная в славянском квартале банька, топившаяся, из-за недостатка дров и пресной воды, всего один раз в месяц.
Вода в городе была: здесь были колодцы, но в основном она поступала по специальному водопроводу, построенному ещё несколько веков назад римлянами, которые обновили, в свою очередь, ещё более древний греческий. И всё же, из-за большой численности городского населения, часто колодцы вычерпывались до дна, а у общественного бассейна, куда поступала вода из водопровода, иногда возникали очереди.
Банька была совсем недалеко от дома Идара, хорошенько пропарившись в ней, в любую погоду он быстро добегал до дома, не успев замерзнуть на улице.
Банные дни были для него настоящими праздниками. Попарившись сам и, немного подождав Загорку (женщины ходили в баню после мужчин), надевал дома нарядную, тонкой выделки, льняную рубаху, садился за стол вместе с женой и Пригодой, также одетыми празднично, и начинался ужин с красным вином и жареной курицей, чаем, настоянным на местных душистых травах и сушёных ягодах.
Пригода быстро уходила из-за стола, сославшись на какие-нибудь домашние дела, Идар с женой ещё какое-то время продолжали пить чай, обсуждая последние городские новости, затем поднимались наверх в комнату Загорки.
Однажды, уединившись наверху, Загорка сказала мужу:
- Ты знаешь, София брюхата.
- Захар ничего не сказал мне… Когда ждать прибавления семейства? – спросил Идар.
- В конце зимы – начале весны…
- Ишь ты… Ещё в Киеве, значит, решили о том…
- Фу, какой ты… А у меня все ничего нет… Я боюсь…
- Чего?
- Что никого нет… Боюсь того предсказания в родном селе… Видишь, почти сбывается: нет отца, нет до сих пор ребеночка…
Что сказать, что ответить? Как? Нагрубить, чтобы не приставала больше с такими глупостями? Поразмышляв немного, понял: для неё это более значимо, чем для него. Приласкал, прижал к себе:
- Не волнуйся. Я знал семьи, у которых долго детей не было, а потом и пять, и шесть даже… Вот хотя бы Радислав: лишь на втором году их жизни с Людмилой Зоряна родилась… Предсказанию не верь, всё будет хорошо. Чёрной напасти на свою мать, смотри, не накликай. Она сейчас хороша: румянец на щеках, глаза чистые, ясные… Мне кажется, Пригоде нравится вести хозяйство, она рада, что я не вмешиваюсь… А может, у неё уже появился кто?
- Нет… Нет никого. Я знаю. Хотя не возражала бы против отчима: моя мать ещё молода…
- Не долго мы живём здесь, людей не знаем… А то сосватали бы твоей матери какого-нибудь подходящего старикашку…
Загорка поняла, что Идар смеётся, хотя темень в комнате была такая - хоть глаз выколи.
- Ты всё смеешься… А знаешь, ведь у женщин век короче… Жаль, если силы её зря пропадают.
- Поговори с мамой. Может, ей и не нужен никто? Может быть, она так любила твоего отца, что и видеть больше никого не хочет? Вот как я, например…
Теперь уже засмеялась Загорка:
- Ишь, однолюб нашелся… А попадись тебе красавица, каких единицы в этом мире, так, наверно, и убежал бы от меня…
- Я уже нашёл такую красавицу…
Загорка засомневалась: о ней или не о ней говорит Идар?
- Где ж такая? Покажешь?
- Показать могу, только фитиль в светильнике разжигать не хочется, чтобы ты в зеркало сама на себя посмотрела…
И он крепче обнял свою любимую…

*

Ещё одна новость опечалила Идара: оказывается, лишь за два месяца до его прибытия в Херсон отсюда в Константинополь уплыл Петрона Каматир, бывший недолго здесь стратигом.
«А если бы встретились? Если бы узнал он меня? Убил бы… А я и руки на него не поднял бы… Он, да Лев Амастридский – столько сделали они для меня! А я? Может, убил их сестру, племянницу?» – от таких мыслей кружилась голова, становилось плохо.
В Херсоне было несколько церквей, он решил в ближайшие же христианские праздники посетить главные.
В центре города располагался величественный кафедральный собор Святых Апостолов. Это была Святая София Константинополя, только поменьше. Нет, не по формам своим и внешнему виду она напоминала Софию. По той духовной возвышенности, что захватывает любого, входящего в настоящий греческий храм. По удивительному подбору голосов, поющих во время службы. По той волшебной акустике, которую удавалось создать только великим мастерам-строителям. По той игре света и тени, что возникает только в храмах и не может существовать в обычном помещении. Внешний торжественный вид служителей храма, их нарядные одежды тоже производили сильное впечатление на простых рыбаков, ремесленников, воинов и крестьян.
«Может, величие веры и поддерживает всё это государство, не даёт ему ослабнуть, несмотря на неисчислимые набеги иных народов иных вер?» – подумалось Идару, отстоявшему всю праздничную службу в храме.
Второй он посетил церковь Святого Леонтия, стоящую на площади в самом конце главной улицы города, на стрелке мыса, обращенного своим обрывистым берегом к открытому и безбрежному морю. Церковь Святого Леонтия почти не уступала главному храму города своими размерами.
…Задержавшись на службе в этом храме, он не смог попасть в небольшую церковь на той же площади. Оттуда народ уже вышел, и Идар решил для себя: «Как-нибудь в другой раз».
  Но в следующий раз он попал не в эту маленькую церквушку, а в крупный портовый храм Святого Созонта, расположенный внизу, под обрывом. Вначале, пока Идар спускался по крутой каменной лестнице и рассматривал его сверху, храм показался ему маленьким. Но когда он вошел в него, то поразился тому, что увидел.
Центральный неф, высотой свыше десяти саженей, был шире и выше боковых, он имел под перекрытием оконные проемы, откуда в полутемный храм (боковые нефы окон не имели) сверху лились потоки света. Нефы отделялись друг от друга двумя колоннадами по одиннадцать колонн в каждой. Центральный заканчивался полукруглой апсидой, в боковых апсид не было.
Пол центрального нефа был выложен большими мраморными плитами, а пол в боковых нефах покрывала мозаика в виде орнаментального узора.
Низкие мужские голоса хора показались Идару более могучими, сильными и мужественными, чем нежные голоса центральных храмов города. «Наверно, так и должно быть в портовом храме, куда приходят молиться моряки, каждый день выполняющие тяжёлую работу и готовые погибнуть в бушующей морской пучине», – подумал он.
Находясь под впечатлением, что произвела на него служба и сам внутренний вид храма, Идар в задумчивости вышел не через главный притвор, а через тот, что выходил во внутренний дворик с бассейном, выложенным белой мраморной плиткой.
Вдруг выскочил из-за густых тёмных туч солнечный луч, заиграл в маленьких волнах необыкновенно прозрачной голубоватой воды бассейна.
«Чудеса… Красота природы и красота, созданная руками человека… Они не просто рядом – они дополняют друг друга, существуя в единении… Теперь я, кажется, близок к понятию триединой сущности Бога…»
- Эй, словенин! – оборвал мысли Идара какой-то служитель храма. – Ты, видимо, немного заплутал.
И он вывел молчаливого Идара через другой выход.

*

Загорка стала часто виновато улыбаться, стараясь во всем угодить мужу. Иногда Идар находил её задумчивой то во внутреннем дворике дома, то на кухне рядом с матерью. Однажды, ища её, Идар зашёл на кухню, но жены там не было, его встретила одна Пригода, отправившая слуг на рынок.
- Загорка у себя? – спросил на всякий случай, заранее зная отрицательный ответ: он только что был в её комнате наверху.
- Нет, - ответила Пригода. – Она на исповеди.
- Что? – удивился Идар. – Она уже христианкой стала?
- Нет, Идар. Но пора бы вам уже подумать о крещении. Ты что, слепой? Дочь места себе не находит, боится проклятия сумасшедшей односельчанки. Или она тебе не говорила?
- Говорила… – смутился от неожиданного напора тещи Идар.
- Говорила, говорила… Ну, что делать думаешь?
- Я уже думал над этим…
- И?..
- Весной примем веру христианскую. Обязательно, – пообещал Пригоде Идар.
- Вот и хорошо. Только весна начинается уже завтра… Загорке говорил? – успокоилась мать.
- Нет ещё.
- Как вернется – сразу же скажи. Не тяни. Обещаешь?
- Обещаю.
Когда Загорка узнала о решении мужа, её глаза засияли как-то по особенному, лучики радости, что заструились из её глаз, Идар сравнил с тем лучом солнца, что он недавно видел во дворе портового храма. Предложил:
- Давай проведём наши крестины в храме Святого Созонта, что в порту?
- Я согласна.
- Через неделю. Хорошо?
- Да.
…Уже на следующий день в дом Идара влетел радостный Захариас: у него родился сын. Все пошли в дом самаритянина смотреть новорожденного, которому вскоре, при крещении, будет дано имя Вениамин.
Здесь, в доме Захариаса, обговорили предстоящее крещение Идара и Загорки. Софья предложила:
- Может, и тебе, Пригода, принять веру христианскую?
Мать Загорки отказалась:
- Поздно мне, после смерти мужа веру менять нельзя…
Никто возражать не стал.
Окрестилась молодая славянская пара не в самом храме Святого Созонта, а в баптистерии рядом, в котором имелась купель, вырубленная прямо в скале.
И всё же после крещения, с благословения служителей церкви, Идар, получивший христианское имя Илья, сводил свою жену Зиновию-Загорку во внутренний дворик храма Святого Созонта, где находился так поразивший его мраморный бассейн.
Как и в прошлый раз, солнечные лучи, отражаясь от известково-мелового склона горы, попадая на мраморные плиты, весело играли в чистой воде бассейна, освещая молодую христианскую пару каким-то неземным светом. Глядя на их чистые, светлые лица, настоятель храма перекрестил славянскую чету прямо тут, у воды:
- Да будет с вами Божья благодать…
Идар и Загорка поцеловали руку перекрестившего их…

*
Самаритянин и славянин, опираясь на длинные, гладкие от долгого употребления посохи, вышли за ворота Херсона, едва только забрезжил рассвет. Начальник ночной стражи без всяких вопросов сегодня велел поднять тяжёлую железную решетку городских башенных ворот чуть раньше, чем обычно, ибо ещё с вечера было известно, что двое христиан идут к старцу Андрею, живущему в монастыре у самого устья Черной речки, впадающей в Большую бухту.
…Свет от высокой полной луны уступал место утренней голубизне неба, путники быстро шли по широкой дороге, ведущей на восток, к крепости Каламите, словно торопились увидеть первые лучи дневного светила.
И вот – свершилось. Разбросало, раскинуло солнце свои яркие, неосязаемые щупальца по земле, по морскому заливу, брызнуло ярким светом в лица людей. Ещё звонче запели птицы, утренняя роса заблестела на молодой, ярко-зеленой траве.
- Что это за жёлтенькие цветочки в том кустарнике? – улыбаясь, спрашивал Идар.
- Кизил цветет. Ты уже пробовал его плоды осенью, такие продолговатые тёмно-красные, на вкус – кисло-сладкие, – тоже улыбаясь хорошему, свежему утру, отвечал Захариас.
- А что за жёлтые, красные да белые цветы по земле? У нас в Придесенье такой травы нет… – опять спрашивал славянин.
- Не знаю… Но красиво, правда?
- Красиво! Как в раю!
- А земля и есть рай! Бог создал эту землю, чтобы человек мог разумно вести себя на ней. Смотри: даже весной здесь нет голода! – Захариас показывал на встречных мужчин и женщин, что несли и везли в город свежее молоко, масло, изделия сельских мастеров из шерсти, тонкой лозы, дерева.


В Западной Таврии уже несколько десятилетий стоял прочный мир, плодами которого пользовался, в первую очередь, простой люд. Горные готы поставляли в неприступный Херсон дерево для строительства домов и кораблей, мясо и шкуры убитых диких лесных животных, меняя свой товар на изделия городских гончаров, кузнецов и ювелиров; хазары везли сюда тюки шерсти, моряки Сюмболон-лимне – дары прибрежных вод южной Таврии.
Юго-восточной Таврии повезло меньше: Сугдея, например, опираясь на военную мощь Херсона, из-за своей слабой укрепленности постоянно испытывала угрозу нападения готов, а теперь ещё в степях полуострова появились угры-мадьяры…
Эта напряженность была очень далека от Херсона и его округи, мирной жизни здесь ничто не угрожало. В другом бы незнакомом месте Идар и Захариас обязательно взяли с собой для безопасности несколько слуг, но здесь ограничились лишь тёмными суковатыми посохами, да небольшими ножами за поясом. Молодая зелень травы, цветущий кустарник слева и снизу у самого берега бухты, цветочные разноцветные поляны, пение птиц – все настраивало на весёлый, беззаботный лад, идти было легко, радостно.
- Так бы и прошёл всю землю! – щурясь от прямых лучей низкого солнца, сказал Идар.
- Согласен… Только если долго идти – впереди нас ждет Хазария… А там мы уже были, - заметил Захариас.
- Были, ты прав. Туда не хочу. Эх, перелететь бы эту Хазарию птицей…
- А дальше – что?
- Что будет.
Засмеялся самаритянин:
- Думай о встрече. Пустых слов старец Андрей не любит.
- Не могу, Захар! Как красиво здесь! И дышится легко! У нас весной тоже хорошо пахнет, но не так, здесь по-другому… На берегах Десны в эту пору землей-кормилицей пахнет, а тут…
Он вдохнул полной грудью:
- Мёдом трав и… морем!
Засмеялись оба. Идар затянул плавную, тихую песню о юной девушке-красавице, идущей на свидание с любимым, которую очень давно слышал от своей матери.
«Оживает душа Идара… Как хорошо!» – думал Захариас и улыбался, прислушиваясь к словам песни.
Дорога пошла вниз, бухта осталась позади. Справа был отвесный склон возвышенности, с которой путники только что спустились. А слева, внизу, приближаясь к дороге, петляла полноводная речка, то там, то здесь показывая свою тёмную воду из-за густого, сплетенного ветвями кустарника.
Вскоре Идар и Захариас оказались у брода через реку. Им пользовались постоянно, о чём свидетельствовала железная цепь, перекинутая с одного берега на другой.
Держаться руками за неё было не лишним: хотя уровень воды поднимался здесь чуть выше колен, однако напор воды был такой, что почти валил с ног. К тому же каменистое дно так и заставляло ногами постоянно искать более надежную опору для тела, чтобы не оступиться и не упасть в холодную воду.
Перейдя речку, путники опять пошли вдоль её русла, только теперь скалы были слева.
- Уже скоро, - пояснил Захариас. – В этих горах и будут кельи монастыря. Одна из пещер – жилье Андрея.
…Старца искать не пришлось: он встретил их прямо на тропе, ведущей к монастырю.
Самаритянину был знаком этот старец. Не впервые видел он этот орлиный, крючком нос, узкие щелки глаз, едва проглядывающие из-под низко опущенного на лоб капюшона чёрного плаща, впалые щеки, длинную, ставшую совсем седой бороду, крупные руки, крепко держащие такой же, как у них, большой чёрный посох.
- Приветствую тебя, старец Андрей! Я – самаритянин Захариас, что был у тебя в прошлом году, – еврей поклонился монаху. – Со мной…
Старик прервал речь пришедшего быстрым взмахом руки, неожиданно подал записку, сделанную на клочке пергамента, Идару.
Славянин принял её, развернул и прочитал вслух:
- ;; ;;;? («су тис» – «ты кто» по-гречески – прим. автора)
Затем поклонился Андрею:
- Приветствую тебя, старец. Желаю здравия на многие годы… Я – словенин Идар, волею судьбы заброшенный в Херсон. Живу в нем с женой и её матерью, Захар – друг мой…
Суровый лик старца посетило легкое подобие улыбки.
- Приветствую словенина в скромной нашей обители… И тебя, лентяя, приветствую. Ну что ж, идёмте, присядем вон на том небольшом валуне, там удобно…
Идар удивленно взглянул на Захариаса. Почему его так встретил монах?
Самаритянин смутился, низко опустил голову.
Втроем они подошли к крупному камню-известняку, первым присел старец, жестом попросил пришедших присоединиться к нему.
- Говорите, зачем пришли, – тихо пробормотал Андрей, чертя посохом на земле какие-то знаки.
Захариас начал первым:
- У Идара недавно погиб брат, сейчас, приняв христианство, он находится на распутье: не знает, где дальше жить, что делать, чем заниматься.
Монах прервал его:
- У словенина есть язык, пусть сам говорит.
И вопросительно взглянул на Идара.
Тот от неожиданно сухого приема, что оказал им мрачный чёрный монах в этот солнечный весенний день, слегка закашлялся, потом молвил:
- Дело осталось одно у моего брата… Не успел даже начать его… Погиб в бою. Хотел он словенской речью Евангелие написать… Может, мне попробовать?
- Евангелие и Псалтырь, – почему-то сказал, словно задумавшись о чем-то, старец.
Помолчав, добавил:
- Уже пишут некоторые словене слова свои греческими знаками… Слышал о том.
Помолчав опять немного, наклонился низко, поднял с земли небольшой камешек, протянул Идару:
- Возьми.
Идар взял, повертел его в руках, осматривая со всех сторон, подумал: «Чудит старик. Может, ум покинул его?»
- Ты думаешь, это камень? А я этим питаюсь. Веришь ли мне? – спросил Андрей.
Идар отрицательно покачал головою:
- Нет, не верю.
- Почему?
- Камни только куры глотают… И то совсем маленькие… Человек камни не ест.
- Чем докажешь мне, что это камень? – не унимался старик.
- Да что ж у меня, глаз нет? Я же вижу: он твердый, не вкусный, это ни мясо птицы, ни капуста, ни морковь. Это не едят!
- «Твердый, не вкусный», – повторил Андрей. И, словно издеваясь над пришедшими, спросил:
- А запах у него есть? Он пахнет чем-нибудь?
Идар невольно приблизил камень к носу:
- Ничем он не пахнет! Нет у него запаха! Немного – запах пыли есть.
Андрей застучал посохом по земле, стирая только что нарисованные знаки, заговорил глухо, словно для себя, а не для путников, пришедших к нему:
- Два лентяя у меня сегодня… Ишь ты, словенин знает, что камни не едят…
Затем громче:
- А если знаешь слова греческие, на письме изложенные, если сам читать умеешь Священное Писание, почему не можешь на своем языке изложить его? Лень?
Идар удивился такому ходу мысли старца. Возразил:
- Почему – «лень»? Я не уверен – получится ли у меня…
- Ты пробовал? Уже начал своё дело, чтобы сомневаться? Напиши, покажи мудрецам великим, если сам не сможешь оценить свою работу… А то, не начавши дело, уже сомневаешься… Так только лентяи поступают… Вот друг твой – лентяй. Приходил ко мне год назад, книги взял… Изложил ли на своём самаритянском языке, как ты сам этого хотел?
- Некогда мне, извини, Андрей…
- Нечего мне тебя извинять! Ты мне ничего не должен! А о себе ты подумал, о душе своей? Что Богу скажешь в день последнего суда? Что некогда тебе было, да? Истину, истину искать надо, а не ко мне ходить! Одному некогда, другой сомневается, ещё работу не начав… Лентяи!
Старец в сердцах сплюнул, заводил посохом по земле, искоса взглянул на Идара:
- Понимаю, книги тебе твой друг не даст, они ему самому нужны, может, сподобится когда-нибудь за труд приняться… Обожди немного, сейчас я…
Он поднялся, пошел к своей пещере.
Друзья сидели молча, обдумывая сказанное старцем.
Скоро он вернулся, держа в руках книги:
- Это от Матфея… Это от Луки… И это… И это… Все четыре. Держи. Не бери пример со своего друга, не тяни, берись за богоугодное дело. Раз есть стремление, есть мечта, обдуманная ещё с братом, - нечего сомневаться…
Идар низко поклонился:
- Благослови, старец, на дело великое…
Андрей перекрестил сначала Идара, потом Захариаса:
- И тебя благословляю… Хоть и лентяй ты великий, а знаю: создашь и ты свой перевод… Бог примет твой труд. Ну, есть ещё что ко мне?
- Вечно будем помнить тебя за дар чудесный – книги сии… – вновь поклонился монаху Идар.
- Не дар то… Я лишь подсказываю вам путь к истинной цели. Следовать ли этим путём – решайте сами. Ступайте. Дни нашей жизни отмерены Всевышним, даже один прожитый впустую – грех великий… А я не советчик вам в вашем деле. Ни словенского, ни самаритянского языка не знаю… Ну, что ещё?
Захариас и Идар кланялись, но не уходили. Именно поэтому задал свой вопрос Андрей. Идар, смущаясь, произнес:
- Прости за глупый вопрос… Слух о тебе идет, что можешь лечить людей от болезней разных… Снимать порчу с людей… Наверно, наложила проклятие на мою жену ведьма из родного её села: не может никак ребенка зачать…
- Что?! – удивленно откинулся назад монах, капюшон упал ему на плечи, гости увидели его седую, с сильными залысинами, голову.
- О чём думаете?! Я им о Священном Писании толкую, а они мне? Нехристи! Вон отсюда! Нет никакого проклятия, недоумки! А я вот вас!
И огрел бы старец гостей своим сучковатым посохом, если бы те не поспешили прочь от входа в пещеру Андрея, от него самого, потрясающего чёрной ветвью, как дубиной.
…Брод через речку переходили молча. Лишь поднявшись на возвышенность, и вновь увидев морской залив, начали задавать друг другу вопросы. Идар:
- Ты что-то обещал Андрею перевести на свой язык?
- Как ты сейчас, год назад я спрашивал его, нужно ли делать ещё один перевод Ветхого и Нового Завета, если вижу в нём неточности. Он дал мне древний греческий текст, благословил на труд. Я начал было, а потом хлопоты по устройству ювелирной мастерской отвлекли меня…
- Кто его предупредил, что мы придём сегодня?
- Почему ты думаешь, что он знал о нашем приходе?
- Записка его… Андрей нашу встречу начал с записки, когда мы ему и слова сказать не успели…
- Не знаю, как истолковать это…
Помолчав немного, Захариас, улыбнувшись, сказал:
- Не кручинься. Сказал он: «Нет никакого проклятия…» Помнишь?
- Помню. И добавил: «Недоумки»…
- Ну, это так, для острастки… Надейся на лучшее. Сходите вдвоем в Храм Божий, помолитесь… Книги не тяжелы? Давай часть я понесу.
Идар нахмурился:
- Мне работать, мне и нести.

*

Летом в Херсон неожиданно прибыли киевские купцы Шульга и Богун с мёдом и воском славянским, янтарем варяжским. Разыскали дом Идара, передали хозяину слова Дира:
- Ждёт тебя князь наш в Березани. Наказал нам: коль увидите Идара во здравии, забирайте его назад в Киев, хватит ему в чужих землях горе мыкать. А то без мёда нашего, мол, совсем захиреет!
Угостили Идар и Загорка гостей дорогих греческим вином, спросили:
- Как же пороги прошли?
- Всё хорошо теперь. Угры поняли, что пропускать нас выгоднее, нежели грабить да убивать. Каждый раз, правда, пятую часть берут. Что делать? Лучше уж так, чем совсем никак! Да и мы не малыми отрядами ходим, если что – ещё неизвестно, чья возьмет. Угры умные, понимают…
- Дир в Березани?
- Нет. Пошёл далее, на юг. Везет с собой пленных из Амастриды, часть добра, что взяли в прошлом году. Хочет договор с греческим царем заключить, чтобы нам беспрепятственно в Царьград ходить. А не согласится на то царь – ему же хуже будет. Рать у Дира более прежней стала!
- Аскольд с ним?
- А как же! Главным воеводой, как всегда.
Задумался Идар, пригладил свою русую бороду, коротко стриженую на греческий манер.
- Нельзя мне теперь в Киев, други мои дорогие…
Опешили купцы:
- Что ж так?
- Крестился я нынче. И жена моя. Веры мы теперь христианской…
Помолчали Шульга и Богун, переглянулись меж собою.
- Так что ж? Есть в Киеве христиане, живут – не тужат…
- То обычные купцы, а я…
Шульга добавил:
- А ты – на Амастриду ходил. А коль узнают здесь, что ты греков убивал и дома их сжигал?
- На всё воля Божья, – поник головой Идар.
Встали из-за стола гости, Шульга на прощание сказал:
- Не дело князю перечить. Раз зовет – иди. Сомневаешься в чём – сам князю и скажешь. Он тебя любит, добро помнит.
Загорка поддержала:
- Сходи, Идарушка, в Березань. Скажи Аскольду и Диру всё сам, они поймут. А после назад воротишься… Я здесь подожду.
Поднялся из-за стола теперь и хозяин дома:
- Когда отплываете из Херсона?
- Из Корсуни? На следующей неделе, Идар.
- Я с вами.
- А коли так, – толстый, как бочка, Шульга широко расставил ноги, словно боясь упасть, пригладил свои большие сивые усы, и сказал громко:
- Налей-ка ещё этой мути греческой! За хорошее дело надо обязательно выпить!

*

На неделю раньше Дира и Аскольда прибыл в Березань Идар. Вожди русов вернулись радостные: заключено с греками соглашение, по которому можно ходить теперь в Царьград беспрепятственно. И пока будут теперь русские купцы в столице, их обязаны всем необходимым снабжать горожане: предоставлять жильё, пропитание. А пошлину решено не платить!
Грекам вернули всех пленных, часть имущества, в основном церковную утварь.
Обнял Дир Идара, и по его смущенному виду понял, что не всё у воина в порядке. Спросил строго:
- Идём в Киев?
Поклонился Идар, нахмурив брови, ответил:
- Прости княже, в Киев не могу. Тебе служил честно, а теперь новая служба у меня: служу христианской вере.
Отстранился от Идара владыка земли русской.
- Ну, что ж… Своей волей ко мне пришел, волен и покинуть меня… И в чём же эта твоя служба заключается?
- Хочу Закон Божий на нашем, словенском языке, изложить.
- Так… Но ведь словене не христиане. У нас свои боги, свои законы, русские. Кому нужен труд твой, Идар? Впустую будет… Думал о том?
- Думал… Много христианских храмов я видел, на многих службах церковных побывал. Наши, словенские праздники, иные. Там, у христиан, – Идар показал на юг, в сторону моря. – Думают о душе своей, о Боге. Мы, словене, по праздникам думаем о теле своем, во грехе пребываем. У христиан не так. «Не убий. Не укради. Почитай отца с матерью», – говорит Закон Божий. Многие народы уже и на востоке, и на западе приняли веру христианскую. Думаю, придёт и наш черёд.
Дир предложил:
- Зайдем, Идарушка, в шатёр мой.
Сам отстранил полог, жестом приглашая гостя войти первым. Идар возразил, вспомнив похожий момент в доме у Петроны Каматира в Саркеле:
- Гость входит после хозяина.
Усмехнулся Дир, вошёл первым, следом – Идар. Шатёр внутри был просторен, всюду по краям висели богатые узорчатые ковры, в центре, обложенный камнями, горел огонь. За ним присматривал слуга.
Продолжил разговор князь:
- Пригласил тебя, ибо не для многих ушей разговор наш…
Слуга налил в княжий кубок квасу, Дир с удовольствием отпил половину. Гостю, однако, ничего предложено не было. Князь начал тихо, постепенно повышая голос:
- «Не убий… Не укради…» А скольких словен убили греки, знаешь? Впрочем, не будем о греках, давай вспомним Рукеви. Кто его убил, как ни франки-христиане? Ты говорил о Моймире – с кем он постоянно ведёт борьбу, как ни с христианами? Вот я сейчас только что вернулся, заключив договор с греками. А мог я его заключить ранее, когда посылал Рукеви в Царьград и твой брат был ещё жив?
Нечего было возразить Идару. Дир продолжил, размахивая кубком:
- Договор был заключен лишь после того, как христиане увидели нашу силу. Не было бы Амастриды – не было бы и этого соглашения, Идар!
Наконец, словенин из Корсуни нашёлся, чем возразить:
- Ты, Дир, осуждаешь греков. Люди склонны ошибаться. Я их не оправдываю. Но я не оправдываю и себя, ибо убил тех, кто в своё время спас меня от хазарского плена… Война – это плохо, княже. Мир нужен. Мир для всех…
- Что же нам франки его не дают, лезут к нам, как сорняки на хорошую, добрую землю?
- Я сказал, Дир, люди ошибаются… А чтобы они не ошибались, им надо знания дать, грамоту, чтобы народы записывали и знали свою историю, как знают её иудеи…
Теперь ничего не сказал Дир. Хотя мог бы, при желании, возразить. Он понял: Идар сделал свой выбор. Помолчав, с грустью заметил:
- Греки сделали тебя греком…
- Нет, княже. Я – словенин, русин. Но я стал христианином. И, как знающий языки, наметил себе в Корсуни труд великий. Ему отдам свои дни, сколько бы их у меня ни было впереди.
Дир вновь отвернул полог шатра, теперь уже предлагая Идару выйти:
- Иди, русин из Корсуни, прощайся со своими. Когда-то теперь их увидишь?
- Благодаря тебе, Дир, и воеводе твоему, Аскольду, буду теперь словен из земли родной видеть часто: киевляне будут ходить в Царьград, а я и Захар – сюда, в Березань. Не забывайте меня, а уж я-то родную сторонушку никогда не забуду! Ради неё, ради памяти брата взвалил на свои плечи труд огромный. А осилить – должен, обязан! Иначе ни к чему тогда гибель родных и близких мне людей… Людмила-то как, вдова Радислава?
- Нужды ни в чём не знает. Мужа я ей, конечно, вернуть не в силах, – ответил Дир.

В Херсоне Идар нашел грека, торгующего чистым пергаментом. Почти все свои сбережения потратил на покупку чистых листов и чернил. Начал не со святого благовествования от Матфея, а с полюбившегося ему святого благовествования от Иоанна. «Искони бе Слово…»
Полдня просидел Идар над чистым листом пергамента, так и не написав ни буквы.
«Искони бе Слово…», – в сотый, в тысячный раз повторял он себе одну и ту же фразу на своём родном, славянском языке.
Оказалось, эту простую и ясную фразу невозможно изложить по-славянски греческими буквами. В греческом алфавите не было буквы, соответствующей чистому славянскому звуку «б».
В греческом вообще не было шипящих звуков, которых так много было в славянском языке.
 «Об этом говорил, говорил Радислав там, в Царьграде… Надо только вспомнить… Сейчас…»
Идар вставал из-за стола, начинал быстро ходить по комнате, опять садился, открывал Евангелие на греческом…
«Какое слово он тогда обсуждал вместе с Захаром?»
Книга словно сама собой открылась ближе к окончанию, глаза упали на строчку: «…И другой препояшет тебя и поведёт, куда не хочешь».
Холодным потом залило лицо. «Ну конечно же! Именно над этой фразой долго думал Радислав, спорил с Захаром! Захар убеждал тогда брата, что здесь без еврейской буквы «ш» и латинской «b» не обойтись. Радислав не возражал против латинской буквы, однако применить еврейскую «ш» не решался: еврейский алфавит сильно отличался начертанием букв от греческого и латинского. А некоторые звуки можно передавать сочетанием двух букв, и примеры тому в греческом тоже есть…»
Идар обмакнул перо в чернила и написал первую фразу, оставив место для заголовка и, возможно, небольшого рисунка.
Тут же, словно сама собой, родилась вторая фраза, третья…
В комнату тихонечко заглянула Загорка. Она принесла сушеные яблоки и груши в маленькой плетеной корзиночке, поставила её на стол, молча вышла. Муж даже не заметил, что заходила жена: он был всецело поглощен своей работой. Вот уже написан один лист, второй… Вскоре Идар убедился: не все слова он может перевести на славянский. Часть слов переводить не будет, ибо не может найти точное смысловое соответствие. Да и само название – «Евангелие» – надо ли переводить как «Благовестие»? Идар не был в этом уверен и оставил греческое слово.
Из каких-то потаённых уголков памяти зримо вставали перед ним царьградские рассуждения Радислава и Захариаса о тексте Евангелия, споры о том, что означает то или иное слово. Уже тогда они отмечали трудности перевода. Эх, почему он был так невнимателен к метким замечаниям брата? Сейчас бы работа шла намного быстрее…
Идар не заметил, как наступил вечер. Только когда глаза устали различать буквы, оторвался от трудной, но такой интересной, всезахватывающей работы.
…Вышел во двор. Посмотрел на сине-черное небо, последние бледно-розовые краски заката, уходящие вслед за дневным светилом, с удовольствием потянулся, разминая занемевшие руки. Потрогал толстый узловатый ствол старой виноградной лозы. Почему-то вспомнились тёплые белые стволы берез…
Сзади подошла и обняла за плечи Загорка.
- У меня сегодня был прекрасный день, родная… Я не прожил его зря. Думаю, что начал действительно нужное дело… Как ты?
- Я? Чудесно. У нас всё будет хорошо, Идар. Весной, с Божьей помощью, я рожу тебе наследника. Тому есть все признаки…
Сильно, радостно забилось сердце Идара, он повернулся к жене, стал целовать её глаза, лицо, губы, шею, обнял ласково, и долго-долго не отпускал от себя, шепча любимой на ушко:
- Спаси Бог тебя и наше дитя… спаси Бог…

*

Весной, как и угадала Загорка, у неё родился сын, которого крестили там же, где крестились родители – в крещальне при храме Святого Созонта. Малыша нарекли довольно распространенным в Таврии именем Евпатий.
И потекли месяцы и даже годы будничной, однообразной и монотонной, но отнюдь не скучной работы. Жёны Идара и Захариаса воспитывали подрастающих сыновей, в то время как мужья занимались переводами Священного Писания. Сначала основными хозяйственными делами в семье самаритянина занимался отец Софии, а у Идара – мать Загорки. Но однажды суровой, холодной зимою (на зимнее солнцестояние выпал снег толщиной в целую пядь, не таял целых две недели) Гавриил и Пригода тяжело заболели и умерли.
…Горе – горем, а хозяйства вести надо. Пришлось мужчинам самим вникать во все финансовые и деловые связи своих домов.
Захариас успешно вёл ювелирное дело, у него работало пять замечательных мастеров.
Идар не менее успешно руководил работой гончарной мастерской, расширял свой рыбный промысел: уже семь его судов бороздили прибрежные воды западной Таврии.
Приходилось разрываться между ведением хозяйства и любимой работой по переводу книг, однако их возраст (обоим было едва за тридцать) позволял трудиться в полную силу, не зная усталости.
Торговое соглашение между Киевом и Царьградом оставалось в силе, и, когда из страны Дира в Херсон приходили славянские купцы, как правило, Идар провожал их обратно до острова Березань. Конечно, на этом острове Идар чувствовал себя нехорошо. Вспоминались дни, проведенные здесь вместе с Радиславом, часто хотелось бросить все свои дела, уйти в Киев в дружину Аскольда, или ещё далее, в Чернигов, к славной княжне Гориславе.
Но понимал: блажь всё это, никуда он не уйдет. Большая начатая работа ожидает его дома, в Корсуни, работа, которая может пригодиться потом и Диру, и Аскольду, и Гориславе, а там – кто знает? – может быть, и всей великой земле славянской…
Однажды, разговаривая с Захариасом о своем путешествии в моравские земли, Идар заметил:
- А ведь Бодин наедине со мной разговаривал. Пытал, как я отношусь к христианам.
- А ты? – насторожился самаритянин.
- Сказал, что и среди христиан встречаются хорошие и верные, надежные люди. Тогда он рассказал, как в их земли постоянно проникают христианские проповедники из Рима, франкских земель. Как за этим вначале безобидным расселением потом начинаются требования о прекращении словенских игрищ и почитания словенских божеств. Если старейшины сёл и весей шли проповедникам новой веры навстречу, то тогда возникало новое требование – о признании главой христиан папы римского и о выделении якобы положенной им доли от сбора урожая. Бодин при этом внимательно следил, как я к этому отношусь.
- И ты?
- Конечно, я с ним соглашался, что франки ведут себя неправильно. Согласись, и греки, и римляне-христиане, а всё же есть какое-то непонятное различие…
- Не в вере основное различие, Идар, – высказал свое мнение самаритянин. – Различие в подходе к иным народам. Франки себя выше всех почитают. Была б их воля – они бы и грекам свои условия диктовали бы. Хотя и греки, честно говоря, теперь тоже не безгрешны. Посмотри, что делает царица Феодора после смерти своего мужа.
…Помнишь, как тайно у иконы молился Петрона Каматир в Саркеле? Теперь новый патриарх Мефодий восстановил почитание икон, но павликиане на востоке Анатолии не подчинились решению церковного собора. И что же? Раньше бы на это почти не обратили внимания. А теперь царица посылает на павликиан войска, их жгут, топят в реках, колодцах, прибивают живыми, словно Иисуса Христа, к столбам. Я слышал от своих людей в Царьграде: десятки тысяч уже погибли, а что дальше? Разве так должны поступать истинные христиане?
Идар перебил собеседника:
- Все мы люди, Захар. Люди ошибаются, в отличие от Бога. Одни – больше, иные – меньше. Прав ли был я, когда мои вои убивали Льва Амастридского? Этот вопрос останется со мною до конца дней моих. Видимо, следование вере люди понимают по-разному. И тот поступает правильнее, кто лучше знает Священное Писание, кто хорошо обдумал его. К сожалению, наверно, Феодорой владеют не мысли о вере. Она всецело подвержена мирским мыслям о единстве земли греческой. Это единство ею понимается убого. Возможно, о своих делах она ещё когда-нибудь пожалеет…
Самаритянин вернулся к рассуждениям о Бодине:
- Мы говорили с тобой о новом нитранском князе… Ты знаешь, он со мной тоже вёл разговор наедине. Мне пришлось слукавить тогда. Сказал Бодину, что мы с женой думаем отойти от христианской веры, только сомневаемся, не знаем, где это лучше сделать – либо в Моравии, либо во владениях Дира. У нас с ним была долгая беседа… Бодин долго говорил о франках, об их коварстве и наглости. Много расспрашивал о греческой вере, в основном же его интересовали царь Византии и его окружение. Спрашивал, пытаются ли христиане проникнуть во владения болгарского хана, где словен больше, чем самих болгар.
- Что отвечал?
- Отвечал, что знал сам. Да, говорил ему, пытаются. Но делают это иначе, чем франки. Монахи болгарских монастырей не враждуют с местным населением, мирно живут. Хотя взаимопонимания почти нет: христианские книги по-гречески писаны, словенам службы наши непонятны.
- Вот-вот, – оживился Идар. – Мой труд нужен… Очень нужен… Наша вера должна быть понятной, доступной для всех…
- Обожди, – прервал славянина Захариас. – Я о другом хочу сказать… Бодин задал очень интересный вопрос: «А христианскую веру никто славянскими знаками не пробовал изложить?» У меня аж глаза на лоб полезли. «А разве есть такие?» – спрашиваю. Поник сразу Бодин, будто интерес к разговору утерял. Заметил (тихо так): «Не видел сам. Говорят, будто есть. Глупости, видимо, говорят. Зачем они нам, словенам? Мы свою веру века знаем, не записывали никогда и делать этого не собираемся.» Долго еще о чём-то болтал (о чём – не помню), но эти слова о знаках словенских мне в память четко врезались… Слушай, а вдруг существует это словенское письмо, то самое, о котором говорил твой брат Людота и упоминала Горислава? Существует по всему миру словенскому, только ваши волхвы держат его в глубочайшей тайне?
- А зачем оно тогда, если его простой люд не знает? Вот и Горислава писала-то греческими буквами, а не теми, о которых Людота узнал… Если князьям нашим тайнопись жрецов неизвестна, значит, её как бы и нет вовсе!
В комнату вбежал маленький Евпатий:
- Отец, можно к тебе? Уже вечер, ты обещал мне…
Самаритянин с улыбкой посмотрел на сына Идара. Настоящий славянин растет: волосы белые, глаза, как у матери, голубые, крепкая поступь чуть косолапых ног. С напускной строгостью спросил малыша:
- Что обещал тебе сей муж и не сделал? Я его накажу!
- Не надо, дядя Захар, – испугался Евпатий, заслонив собой Идара. – Мой отец хороший, он своё обещание сдержит! Он обещал немного поиграть со мной в моряков!
- Какой заступник у тебя растет! Пойду-ка я к себе! У меня сын не такой бойкий: ловит разных жуков, мух, гусениц, днями готов на них смотреть… В кого он такой?
- Да уж не в соседа, знаю, – засмеялся Идар. – Весь в тебя!

*

…Год шёл за годом. Медленно, но всё же продвигалась вперед работа переводчиков. Показалось: ещё немного, самое большее – год-полтора, – и будет великое деяние завершено. И вдруг к самаритянину пришли сомнения.
В тексте обнаружились места, вызывающие у товарищей споры.
Однажды на исходе зимы в комнату Идара вошел хмурый Захариас. Славянин пытался развеселить друга – бесполезно. Тогда принес вина. Гость не отказался, охотно выпил сразу целую кружку. И после второй стал разговорчивым.
- Кому нужен наш труд, Идар? Слышал – готы опять напали на Сурож, города не взяли, но окрестные веси пожгли, их жителей увели в плен и продали хазарам… Христиане воюют с христианами и ведут дружбу с людьми иной веры… Что мы пишем, Идар? Ты всё понимаешь? У тебя нет никаких сомнений? Что это: «Не мир принес я вам, но меч…» Какой меч? Тот самый, которым готы убивают греков побережья? Этот?
Идар подождал, пока Захариас высказал всё, что наболело. Затем, когда голос друга умолк, стал тихо, но убедительно возражать:
- Какой меч, спрашиваешь? Меч правды, которым убивается ложь. Да, Бог никому не закрывает врата в рай, это верно, это ты сам мне говорил. Но есть люди, до последних мгновений жизни не вылезающие из ямы обмана и насилия. Есть такие, которых очень трудно направить на праведный путь. Некоторые ложно понимают веру. Вот те же готы… Или франки… Раз языческое племя – значит, по-ихнему, надо его уничтожать… Неверно это. Неверно готы думают: сегодня обману, совершу набег на соседей, продам рабов иудеям Хазарии, а завтра помолюсь, покаюсь перед Иисусом Христом… Неужели Бог не видит здесь заведомую ложь, лицемерие? Конечно, видит.
Увы: иной упорно следует по неверному пути, золото и богатство толкает такого на любое преступление… Как же здесь обойтись без меча доброму христианину? Как защитить себя иначе? Никак.
Жаль, конечно. Но защита с мечом в руках – одно, нападение ради наживы – другое. Понимать надо, Захар.
Или недавно – помнишь? – судили одного рыночного менялу: гири его были ложные. Захотел на обмане разбогатеть… Разоблачение преступника – разве это не тот же меч? Меч всесокрушающего слова правды… Понял?
Самаритянин с удивлением посмотрел на славянина. Идар поразил своими рассуждениями. Годы умственного труда постепенно превращали его друга в мудреца.
- Твой труд облагораживает тебя, Идар. А я? Мне кажется, я такой же, каким прибыл в этот город в первый раз. Мои сомнения – те же, успехи в ювелирном деле – постоянны, из года в год: ни лучше, ни хуже… Труд по переводу близок к окончанию – но кому он нужен? Мне самому? Так я с самого начала видел все несоответствия прежних текстов, которыми пользуются евреи-христиане… Моя жизнь словно идёт по замкнутому кругу, лишь отнимая с годами силы…
Идар прервал Захариаса:
- Не гневи Бога неразумными мыслями. Когда всё идет хорошо, лучше лишний раз поблагодари его за это. Сомнения свои поведай мне, я всегда помогу тебе. Но только неразумное не говори… Какой же у тебя замкнутый круг, если растет сын-красавец, умный и добрый мальчик? Ещё лет пять-шесть, и пора будет о невесте для юноши думать… Стареем, а, Захар? Эти мысли – от наступающей старости… А ты – «замкнутый круг»…
- У меня скоро будет ещё прибавление семейства…
- Ну вот, видишь… А мне пока Бог дал лишь одного сына… Это я должен жаловаться тебе, а не наоборот…
…Кто знает наперёд свою судьбу? Что ждёт завтра – голод, разорение, нашествие неумолимого в своей жестокости врага? Человек всегда рад своим успехам, благополучию своих близких, но часто теряется перед нахлынувшей бедой, растерянно встречает разом нахлынувшую беду, не знает, что делать в трудной ситуации.
Родилась у самаритянина дочка, большую радость по этому поводу разделили с ним Идар и Загорка. Но прошло лишь несколько месяцев – и пришла в город непонятная болезнь: горели люди от внутреннего жара, иные потом выздоравливали, иные – умирали.
Первой заболела София. Потом болезнь перекинулась на её маленькую дочку, затем – на сына.
Грудной ребенок умер на третий день болезни, София и Вениамин метались от жара в беспамятстве на своих кроватях. Захариас глухим голосом, с надрывом, говорил Идару и Загорке:
- Бог покарал меня за моё поведение… Разве можно жаловаться, когда всё идёт хорошо? А теперь, теперь, когда мне нужна помощь Всевышнего, разве будет он меня слушать? Что делать, Идар, что делать, Загорка?
- Положись на его волю, Захар… Пойдем, ты должен быть рядом с ними…
Идар помогал самаритянину ухаживать за его сыном. Загорка смотрела за Софией. От больных не отходили сутками. Однако жену Захариаса спасти не удалось.
…Однажды ночью София тихо позвала подругу:
- Загорка…
Та быстро очнулась от тяжёлого, вязкого сна, быстро подбежала к кровати больной:
- Что, дорогая?
Дотронулась рукой до пылающего лба Софии.
- Всё, Загорка. Не могу больше… Присмотри за моим мужем и сыном… Встретимся там… Прощай…
Дышала тяжело, редко… Потом реже, тише…
- Что ты, что ты, София? Я помогу тебе!
Мочила в холодной воде полотенце, прикладывала ко лбу, щекам, груди больной, но… Что это?
Поняла: не дышит. Всё. Ушла.
Сказала мужу… Тот – Захариасу. Великое горе пришло в его дом… одно ли?
Началась битва за жизнь Вениамина. Смачивали мокрой губкой его потрескавшиеся от внутреннего жара губы, поправляли смятую постель, клали под голову подушку, сброшенную больным в беспамятстве на пол.
Когда Вениамин забылся в тяжёлом, глубоком сне, все встали вокруг, молча стали молиться.
Тише, тише дышит мальчик…
Захариас опустился на колени, заломил над головой руки, рухнул на пол.
Идар решил коснуться рукой лба больного. Почувствовал: лоб в испарине. Значит, жар проходит. Это – знак возвращения к жизни.
Заплакал Идар. Обнял друга.
Самаритянин безумными глазами взглянул на славянина. Тот успокоил:
- Выздоравливает твой сын. Бог не забыл про тебя…
И зарыдали оба. Тихо утирала себе слезы Загорка, улыбаясь.
Мальчик спал. Дыхание стало ровным, спокойным. Самое страшное для него осталось позади.
А потом болезнь перекинулась на семью Идара, минуя лишь Евпатия: его к себе и своему мужу взяла Карина, бывшая когда-то у Загорки слугой. В отличие от Драганы, оставшейся жить в Киеве, Карина осталась верной помощницей для своей хозяйки и согласилась получить свободу лишь тогда, когда её решил взять в жены один грек-херсонит, имевший за городом небольшую кузницу. Загорка отпустила Карину, одарив её многочисленными золотыми и серебряными украшениями. Теперь бывшая рабыня отплатила добром за добро: увела из дома, где поселилась неизвестная болезнь, молодого юношу.
…Идар и Загорка лежали вместе на полатях женской половины дома. Как много хорошего видели эти стены… Горячую любовь двух юных сердец, рождение сына… А теперь…
Когда жар был не настолько силен, чтобы помрачать ум, муж и жена разговаривали, прощаясь друг с другом. Прощание это выглядело странным…
- Мы обязательно победим с тобой эту болезнь, верно? – спрашивал Идар.
- Верно, у тебя ведь ещё не завершён твой труд…
- У меня – да, но без тебя мне его не закончить… Мы поправимся оба…
- Идар…
- Да?
- Обещай мне, если вдруг я умру, а ты поправишься, то всё равно закончишь свою работу… Найдёшь себе новую жену… и не обижай сына.
- Не думай об этом, этого не будет, ты осилишь болезнь… Сын ещё маленький, он не сможет без тебя…
- Сыну нужен отец, особенно когда сын – юноша…
- Загорка…
- Что, милый?
- Обещай мне, если я умру, а ты останешься жить, обязательно вновь выйдешь замуж… Ты молода… Негоже оставаться одной при таком большом хозяйстве… Вот Захар… он остался один…
Слеза катилась по щеке Загорки:
- Дурачок ты мой… О чём говоришь?
А потом было страшное забытье, словно тебя придавило громадной каменной плитой, и нечем дышать, кругом – огонь, лишь один огонь… Тебя куда-то тащат, а ты не хочешь, упираешься руками и ногами, но бесполезно… Куда тащат? Да это же громадный котел, там кипит вода, если кинут тебя туда – сваришься заживо. «Не хочу, не хочу!» – не то кричит, не то шепчет Идар…
Пробуждение было обычным: он просто открыл глаза. Боли нет, дыхание свободное…
Подушка, рубашка на теле были сырые от пота.
Рядом сидел и дремал его друг. Только почему-то совершенно седой.
- А где Загорка?
Захариас очнулся, взял Идара за руку:
- Её больше нет… Мужайся. У тебя жив и здоров сын, Евпатий. Тебе надо жить для него.

*

Захариас был терпимее к боли утраты своих близких, чем Идар. Хотя бы потому, что самаритянин испытывал чувство вины перед другом, словно это он был виноват в смерти Загорки. И теперь должен был вернуть друга к жизни, не простой растительной жизни, когда только спят и едят, а к жизни, полной больших забот, к делам по воспитанию сына, к возобновлению работ по переводу книг.
Шли месяцы, а его усилия были тщетны. Идар не хотел ни о чём слышать, ни о чём думать, ничего делать.
Даже сын не мог вывести отца из этого состояния.
- Папа, мы уже в школе пишем греческие слова… А когда ты научишь писать меня по-словенски? Ведь мы дома по-гречески почти не разговариваем…
- Скоро, сынок, скоро… Подожди…
Сын терпеливо ждал… А отец каждый день ходил на кладбище, на могилу жены. Самаритянин пытался его образумить:
- Нельзя так, Идар. У меня тоже лежат там жена и дочь… Но жить-то надо… Ты все заботы о своих ладьях и гончарной мастерской переложил на слуг… Они могут обмануть тебя, ты совсем не проверяешь их работу… Не могу же я разорваться, следить и за своим, и за твоим хозяйством…
Идар молчал. Он теперь вообще разговаривал совсем редко. Один будничный случай вывел его из этого состояния.
Однажды его сын пришел из церковной школы, организованной по решению местных властей, с синяком под глазом и распухшей рукой. Идар пощупал руку – кость была цела.
- Кто тебя так?
- Трое не из нашей школы… Я против троих не смог… В прошлом году я двоих поборол, так они теперь с собой ещё одного привели…
- Где они живут? Ты их знаешь?
- Знаю. Они живут в квартале кузнецов…
Идар сходил к родителям драчунов, поговорил с ними, найдя простые, но веские слова о том, что сына он в обиду не даст. Те поняли Идара, и больше Евпатия чужие ребята не трогали.
Через неделю после этих событий произошла неожиданная встреча.
Идар пришёл в порт около полудня встретить свои лодки, возвращающиеся с уловом рыбы из дальнего похода (рыбаки, что ловили рыбу недалеко от города, успевали к открытию рынка рано утром).
В порту горожане встречали странных гостей. Старцев, одетых в белые одежды, выходящих из ладей и ступающих на землю Херсона, приветствовали представители высшей власти: стратиг города и митрополит.
Прибывших плотным кольцом окружила охрана стратига, за ней на некотором расстоянии стояла многочисленная толпа любопытных.
- Кто такие, откуда? – спросил рядом стоявшего мужчину Идар.
- Никто не знает, – пожал плечами тот.
Идар, не стесняясь, поднялся на большой камень, тем самым заметно выделившись из толпы. И вдруг встретился глазами с самым старшим из прибывших. Чёрные круглые глаза старика словно прожгли Идара насквозь, словно это был удар молнии, поразивший его. Идар зашатался, чуть было не упал с камня.
Старик нагнул голову и что-то проговорил своему слуге. Когда стратиг и митрополит пошли провожать гостей в дом для почётных гостей, служка старца нырнул в толпу, быстро оказался возле Идара, заговорив на чистом греческом:
- Мой хозяин ждёт тебя у дома, где нас разместят, завтра утром сразу же после восхода солнца…
- Меня? – только и вымолвил Идар.
- Тебя, именно тебя. Сказал: пусть окажет мне честь, поговорит со мной этот житель Херсона…
Славянин был очень удивлен. Кто такие эти таинственные гости?

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ИСКУШЕНИЯ И ВСТРЕЧИ

Тут же, в Херсоне, нашёл Константин Евангелие и Псалтырь, писаные руськыми письмены, и человека обрет, говорившего тою беседою, и говорил с ним… вскоре начал читать и говорить на этом языке. Мънози ся ему дивлеаху, Бога хваляще.
Житие святого Кирилла

Летом солнце встает рано.
Но жители Херсона привыкли вставать раньше, ещё затемно: моряки спешили к своим лодкам, чтобы, самое позднее – к полудню, вернуться обратно к родным берегам с нехитрым морским уловом, пекари – в свои пекарни, чтобы уже первым посетителям рынков предложить свои свежие лепешки, кузнецы – в свои кузни, чтобы успеть разогреть холодное железо и начать выковывать свои диковинки – то ли очередной клинок, то ли подставку для светильника, то ли оконную решётку.
Идар тоже привык вставать рано. Едва солнце показалось над горизонтом, он был уже у дома для почётных гостей, а там, стоя лицом к восходящему светилу и чему-то улыбаясь, уже ждал таинственный старик в белом.
- Доброго утра и удачного дня, – приветствовал Идар старца на греческом языке. Тот повернулся к корсунянину и с легким акцентом произнес на славянском:
- Доброе утро. Мой друг говорит по-словенски?
- Да… Меня зовут Идаром…
- Вот и хорошо. У меня был друг-словенин, звали его Доброгостем. От него и речь словенскую выучил… Я – старший из прибывших сюда санарийцев, есть такой маленький народ в самом центре Кавказских гор. Идем мы к кагану словен Диру. А дальше не здесь бы речь вести…
- Рад буду видеть тебя гостем моего дома, – без раздумий предложил Идар.
- Добро. Веди.
…Когда вошли в комнату Идара, гость внимательно осмотрел книги, лежавшие на расположенном в тёмном углу комнаты столе и прямо на полу; исписанные листы пергамента, разбросанные по другому столу, стоящему у окна. Обратил внимание на беспорядок в комнате: рядом лежали перья для письма, какие-то тряпки, чёрствый хлеб…
Отказавшись от предложенного вина, попросил хозяина дома:
- Пусть подадут чистой холодной воды. Кроме молока и воды, не пью ничего.
Вдвоём присели на скамью. Гость молча подождал, пока принесли кувшин, затем сам отлил себе в кружку, стоявшую на столе, немного воды. Опорожнив её, пригладив усы и бороду, представился хозяину дома:
- Моё имя Рустам. Не смотри, что я совсем седой. Мне ещё нет и ста лет, а в наших краях сто лет для мужчины не редкость…
- Что привело столь славного мужа в далёкие края? – позволил себе Идар задать вопрос Рустаму.
- Тяжёлые времена наступили для моего народа… Ему нужна помощь… Разбит агарянами славный царь абхазов. В наши ущелья пробираются враги… Не выдержим мы одни. Решено на совете старейшин обратиться за помощью к трём великим владыкам мира: кагану славян, хазарскому кагану и греческому императору. Здесь, в Херсоне, сейчас два посольства. Я поведу часть своих людей к Диру, а мой младший брат поплывёт далее, в Константинополь. Третье посольство идёт конным путём в Атиль. Но не о том я хотел говорить…
Сначала – о тебе, Идар. На лике твоём скорбь всего мира. У тебя умерли самые близкие люди? Жена? Дочь? Сын? Какое горе посетило учёного мужа?
- Какой из меня учёный… Знаю только три языка, могу читать и писать на греческом, вот и всё моё учение… А великие мужи христианской церкви знали по пять языков и более… Жена у меня умерла, Рустам. Солнце моё закатилось, Загорка моя славная…
- Дети?
- Один сын у меня, Евпатий…
- Славное имя, в наших краях известное. Надо жить для сына.
- Знаю, что надо. Как? Подскажи, как жить во тьме? Вот она, работа моя, – Идар подбросил исписанные листки вверх. Они покружились, как листья, с лёгким шелестом упали на пол, скамью, стол.
- Зачем эта работа, если нет самого дорогого человека на свете, если не с кем разделить радость победы?
Посуровел старец, грозно взглянул на Идара, взял в руки свой посох, который оставил было у стены, войдя в комнату славянина.
«Бить, что ли, будет?» – невольно подумалось Идару.
Но Рустам, постучав посохом об пол, заметил:
- Я слышу речь не мужа, а юной девы. Если дело, которому служишь, благородно, скорбь твоя пройдёт, прояснит разум и закалит сердце. Взгляни на меня. Поверишь ли, что я дважды терял свою семью? Была у меня первая жена, две дочки от неё… Давно это было… Увели в плен хазары и жену, и дочерей. У нас в селе только мужчины спаслись: их не было дома. Вернулись все на попелище… Кинулись вдогонку, да куда там… В степи хазар не поймать… Потом говорили бежавшие из плена: жену мою за непокорность убили, а дочерей продали в рабство агарянам… Где они, живы ли – не знаю…
Погоревал лет пять, а потом встретил прекрасное чуткое сердце… Женился второй раз. Молодая жена родила мне двоих сыновей. После вторых родов умерла. Пришли в прошлом году к нам послы абхазского царя. Просили помощи в защите своих земель от злобных агарян. Не могли отказать им: абхазы – соседи добрые. Послал на юг и я своих сыновей… Оба не вернулись оттуда… Скажи, а как мне жить? Иногда взгляну на родные горы, и от непреходящего горя готов их мысленно в порошок стереть, волком взвыть, весь свет белый сокрушить…
Знаешь, что поддерживает меня? Имею четверых братьев, у них дети… Племянники очень любят дядю Рустама. Мне есть, что им рассказать, чему научить: я многое умею делать своими руками, знаю песни наши древние… И ты не лишён общения со своим народом: мне сказали, здесь живут словене…
«Когда успели?» – подумал Идар, подбирая разбросанное сгоряча, вслух заметил:
- Словене здесь разобщены… Кто следует вере отцов и дедов, кто перешёл, как мы с Загоркой, моей женой, в христианство… Вражды меж нами нет, но и дружбы тоже нет.
- Плохо, когда один народ следует разным верам. Это ослабляет его силы. У нас то же самое. Многие, как я, следуют вере Зороастра, некоторые перешли в христианство (кстати, мой брат, что поплывет в Византию – христианин), а некоторые… Поклоняются, как твои сородичи, духам воды, земли и неба… Хочу спросить тебя: эти книги – христианское учение?
- Часть его… Здесь Евангелие и Псалтырь. Это часть Библии… Слово «Библия» можно перевести как «Священная книга»…
- Какая часть? Половина? Треть?
- Примерно пятая часть… Здесь нет Ветхого завета, нет Деяний Апостолов… Всю Библию мне не осилить… Выбрал для перевода на словенский лишь самое главное, что ближе моему сердцу…
- Слышал я от своего брата о христианстве… Интересная вера… О будущем пришествии в мир Иисуса Христа говорил ещё две тысячи лет назад Зороастр…
- Кто это? Я слышал много раз это имя, но никто ничего мне о нём толком не рассказал…
- Это потому, что ты никогда не беседовал с последователями его веры. Перед тобой – один из них. Зороастр – это по-гречески, по-нашему он Заратуштра. Как я сказал, жил великий маг-мудрец две тысячи лет назад в Персии… Вот скажи, – неожиданно повернул разговор Рустам, вновь застучав своим посохом. – В христианской вере зло существует само по себе или оно создано Богом?
Идар растерялся вначале, немного помолчав, ответил:
- Зло существует в этом мире, оно порождение сатаны…
- А сатана создан Богом?
- Нет… Сатана – это падший ангел. От него все зло мира.
- «Падший ангел», – повторил старец слова Идара. – Почему вдруг ангел решил упасть? Так вот, ещё за тысячу лет до Иисуса Христа Зороастр понял, что мир создан не многими богами, а одним богом – Ахурамаздой. Ахурамазда существует вечно, он является творцом всего благого и доброго на свете.
Но существует Анхраманью, злой дух, который постоянно борется с Ахурамаздой. Анхраманью не вечен и будет уничтожен в конце мира вместе со всеми силами зла, им порожденными. Конец мира, по-вашему – апокалипсис, – это начало вечной жизни и уничтожение смерти, самого скверного создания злого духа.
Но не все попадут в рай, в этот вечно цветущий сад. Всем душам придётся пройти по мосту Чинвад над пылающим огнем. Чьи благие деяния при жизни перевесят деяния неправедные, те пройдут по мосту и попадут в рай. У кого же деяний плохих окажется больше добрых – тот упадёт в огненное пекло и пропадет там. Зло будет уничтожено во всех видах, в каких существовало. Вот почему надо праведно жить на земле и не творить зла. Всё потом будет взвешено в день Суда. Такова наша вера. Мы считаем, что христиане лишь исковеркали нашу веру, выдав наше учение за своё.
- Это не так. Вот Священное Писание, я верю ему… Иисус Христос действительно приходил на землю, тому есть много свидетелей… Откуда бы мы узнали о Боге, если бы сам Христос не поведал о том?
- Действительно, – Рустам улыбнулся доброй, располагающей к нему улыбкой. – Все так. Только скажи и ты мне: откуда Зороастр узнал, что именно через тысячелетие после его гибели (его, семидесятисемилетнего старца, убили во время молитвы ножом в спину) придёт на землю ваш Бог? А через две тысячи лет придёт ещё один? А через три – последний, третий пророк? Скажи, откуда это он узнал, как только не от самого бога, Ахурамазды?
- Где доказательства вашего учения? Они есть? – спросил Идар.
Опять улыбнулся Рустам, улыбнулся так, как это делает терпеливый учитель в ответ на сбивчивые речи любимого, но нетерпеливого и невнимательного ученика.
- Я не случайно спросил тебя о толщине Библии. А теперь узнай, как велика Авеста, священная книга зороастрийцев. Кстати, Авеста в переводе на доступный для тебя язык означает «Священный текст». Как видишь, небольшое отличие от понятия «Библия». Священный текст может содержаться только в священной книге, верно?
Авеста была записана на коровьих шкурах, число которых – двести тысяч. Двадцать один громадный том включает в себя все знания об Ахурамазде, Вселенной и человеке, его истории и последних днях его.
- Подожди, – прервал старца Идар. – Подожди. Ты говоришь, Зороастр жил тысячу лет назад… Разве человек тогда писал? Разве существовала тогда хоть какая-нибудь письменность вообще? Не верю!
- И правильно делаешь, словенин, что не веришь, – улыбка теперь не сходила с лица Рустама. – Зороастр ничего сам не писал, так же, как не записывал людям свои знания Иисус Христос. Это понятно. Но как вы не сомневаетесь в том, что Иисус Христос приходил на землю, так и мы, зороастрийцы, не сомневаемся в жизни Зороастра.
Конечно, вначале наша вера была изложена и передавалась из поколения в поколение учениками пророка изустно, но достоверно известно, что уже при Александре Великом существовало уже два списка Авесты… Позже Авеста переписывалась много раз, как ваша Библия… Не всё уцелело, но даже то, что осталось, даёт полное представление об устройстве мира, его начале, сути, о будущем суде над всеми.
Теперь улыбнулся Идар, указав на стол:
- Вот Евангелие и Псалтырь. Ты можешь взять и почитать их. Где твоя Авеста, о которой ты так долго рассказываешь?
- Её как зеницу ока берегут самые достойные из достойных…
- Наши словенские жрецы тоже делают вид, что владеют тайной письма… Кому оно нужно, если простой народ не знает о нём? – увидев, как нахмурился Рустам, задумавшись над неожиданным сравнением, Идар продолжил. – Ты открыл мне интересную веру Востока. Теперь я буду знать, когда жил Зороастр, в чём суть его учения. Да, не каждый год, и, думаю, не каждый век видит Херсон зороастрийцев, да ещё спустившихся с величайших гор Европы. Каков твой план? Когда идешь в Киев к Диру?
- Здесь мы не задержимся. Завтра – послезавтра.
- Разреши проводить тебя до острова Березань – есть такой маленький остров в устье Днепра.
- Хорошо. Как думаешь, Дир поможет моему народу?
Идар несколько раз прошёлся по комнате, прежде чем решился ответить.
- Не могу ничего сказать определённо: в Киеве давно не был и Дира не видел. Кто знает… Думаю, не поможет тебе князь. Очень далеки от него твои земли, а между нами – хазары, чей нрав тебе известен. А вот Византия… Она тоже часто воюет с агарянами, возможно, у твоего брата что-нибудь получится. Может, и хазары решатся выделить небольшой отряд, раньше они часто воевали с агарянами… Русы Дира хорошо ходят по рекам, в твоём же краю, Рустам, реки не судоходны для челнов?
- Нет.
- Жаль. И все же я ничего за русского князя не решаю, да и возвращаться с полпути – плохая примета. Я провожу тебя, Рустам, как сказал.
Поднялся старец, и, выходя из комнаты, в дверях столкнулся с Кариной, пришедшей к Идару. Женщина взглянула в глаза Рустама и вдруг побелела, как полотно.
Зороастриец спросил что-то на своем языке. Карина, впав в какое-то полуобморочное состояние, ответила ему. На санарийском ответила – понял Идар. «Как она могла вспомнить родной язык? – удивился славянин. – Ведь она забыла, откуда родом, ещё в детстве!»
Опять что-то спросил Рустам, и опять ответила Карина. Затем старец несколько раз взмахнул руками, щёки женщины порозовели, глаза широко открылись.
- Эта женщина – санарийка. Пусть решает, останется ли она здесь, или я её возьму с собой, – сказал по-славянски Рустам, обращаясь более к Идару, чем к своей соплеменнице.
…Когда ладьи были готовы к отплытию и гости из далёкого горного края сели в них, покидая землю Таврии, Идар заметил: Карина не пришла. «И правильно сделала, – решил для себя. – Здесь муж, семья, сородичи плывут не к себе домой, а ещё дальше… Что ждет санарийцев? Может, уничтожат их злые агаряне… А здесь – мир, защита сильного Царьграда… Правильно поступила».
Никогда ни до, ни после не было у Идара такого интересного путешествия, как сейчас, вместе с санарийцами. От восхода до заката вели они с Рустамом и его братом беседы о жизни и смерти, о разных верах, о дальних краях и обычаях народов, об известных им книгах и мудрецах древности. Говорили и не могли наговориться. Когда уставали в словесном споре, начинали поочередно петь песни. Громкие, торжественные – санарийцы. Тягучие, бередящие сердце и волнующие душу – Идар.
Однажды вновь вернулись к рассуждениям о добре и зле.
- Скажи, – обратился зороастриец к Идару. – Как определить ещё при жизни правителя страны, добрый он, хороший для своего народа, или злой и вредный?
- Если богатство у старшин, воевод, воев и крестьян прибавляется, если процветает торговля, тогда, видимо, и правитель такой страны хорош, – ответил славянин.
- Богатство может быть захвачено и у слабого соседа силой, – возразил Рустам. – В Авесте сказано проще: «Приверженец дьявола не хочет, чтобы скот в стране процветал»…
Идар задумался: «Как просто! Действительно: множатся коровы, лошади, иная живность растет, значит, хватает для всех корма, значит, есть кому ухаживать за скотом, значит, богаче живут хлебопашцы и горожане, нет голода и войн, в мире растут дети… Какое краткое и верное определение!»
Последнюю фразу невольно произнес вслух. Рустам засмеялся:
- Заметь: этому определению тысячи лет… А вот ещё скажи: как относиться к истине? Всегда ли надо следовать ей?
- Иисус Христос сказал: «Я есмь путь, истина и жизнь». Поэтому, конечно, истине надо следовать всегда. А вот говорить истину врагам можно не всегда, особенно если ты находишься в руках врагов. Можно бессмысленно погубить себя и своих близких.
Рустам кивнул:
- Правильно. Зороастр говорил: «Восхвалю Истину: Истина – лучшее благо».
Выбирая разные предметы рассуждений, зороастриец и христианин то соглашались друг с другом, то вновь начинали спорить, то давали друг другу пояснение сути вещей.
Перед самым расставанием Идар вспомнил, что не задал ещё одного вопроса:
- Рустам! Чуть не забыл спросить тебя: как познакомился с Доброгостем? Что с ним стало, где он?
- Что стало? Умер в моем селе, когда ему было уже за шестьдесят… Доброй смертью умер, быстро, оставив двух дочерей и пятерых внуков… А познакомился я с ним в Кутатиси, когда прибыл туда к абхазскому царю Леону. У этого царя была русская дружина воев Бравлина, не захотевшая возвращаться в словенские земли из Таврии. Дружил с Доброгостем много лет… То я с вещами разными приезжал в Кутатиси, то он приезжал ко мне… Добрый рус был, от русов Леона мы и узнали, что есть на свете русская словенская земля… А когда сжег Кутатиси Буга-агарянин, бежал раненый Доброгость ко мне. Всю большую семью свою спас. У нас сейчас много жителей столицы Абхазии спасается. Хоть и разбиты они, да на нас надеются. Мы-то не покорились. Правда, теперь самим приходится помощи искать.
- Найдете. Обязательно найдете – верь!
Помолчав, Идар задал ещё один вопрос:
- Как удалось тебе, Рустам, заставить Карину вспомнить свой родной язык?
Санариец обнял славянина:
- Маги многое могут и умеют. Это дар Ахурамазды. Но даже обладая им, надо много работать над собой… Есть специальные упражнения… Впрочем, если ты этого дара лишён, нет смысла говорить о них.
Всё было хорошо для Идара до тех пор, пока он не проводил гостей. Оставшись один на острове, ощутил страшную пустоту.
Теперь ему надо было возвращаться домой. Не хотелось… Почему он не взял с собой Евпатия?
Поплыть бы с ним вместе и этими мудрецами в Киев, ещё дальше – в Чернигов, родные края… Может, там его боль пройдет, и он забудет о Загорке? Эти мысли быстро проходили, ибо знал: никто его там не ждал с пустыми руками.
Богатства за многие годы он не нажил: не очень-то разбогатеешь на ловле рыбы и продаже глиняных изделий… К ювелирному делу, которым занимался самаритянин, сердце не лежало. Можно ли богатством назвать его труд по переводу Библии? Если нет – тогда вся жизнь прожита зря.
Понял: нужно поскорее закончить перевод и уходить вместе с сыном к Диру. В русскую землю, на родину.
Всё ближе, ближе его последний день жизни. Вряд ли он осилит более десяти лет… Умирать в Корсуни Идар не собирался. «Вернусь домой, сделаю последние листы Псалтыри, и – на север, к родным вьюгам и метелям зимой, ослепительной весенней зелени лесов… Тяжко. Как тяжко!»
Стучало сердце, словно хотело вырваться из груди.
Вот она, перед ним, днепровская вода… Может, сейчас в ней полощет бельё Людмила, вдова Радислава, купаются её дочери, а выше по течению, в водах Десны, моют руки его брат и сестра… Живы ли?
Становился красным белый свет, и по щекам невольно текли слёзы.

*

…Едва сделал первые шаги по земле древнего Херсонеса, знакомый, но давно позабытый голос произнес:
- Эй, купец, не дашь ли хлебушка? Неделю ничего не ел…
Обернулся. Тот же прямой, выжидательно-хитроватый взгляд чёрного глаза, та же громадная, сухопарая фигура. Только волосы стали седыми, лишь в бороде ещё можно было увидеть смоляные ниточки, да чёрная повязка появилась на другом глазу…
Обнялись, внимательно осматривая друг друга. Идар:
- Глаз так и не удалось спасти?
- Не получилось. Сколько же лет прошло?
- Пятнадцать, наверно. Меня Идаром зовут.
- А меня так и зовут: Одноглаз.
- Ты вправду голоден?
Засмеялся Одноглаз. Идар заметил: во рту у него недоставало доброй трети зубов.
- Нет, не голоден. В кожевенной мастерской работаю. Хозяин кормит и одевает…
- Чья мастерская?
Одноглаз назвал знакомое славянское имя.
- Да что же это мы здесь стоим? – сподхватился Идар. – Давай ко мне!
…Распив два кувшина вина (Одноглаз готов был выпить и больше, да сам Идар быстро опьянел и ясность мысли давалась теперь ему с трудом), великан осмотрел исписанные хозяином листы пергамента.
- Что это? – спросил он.
- Христианское учение. Евангелие, часть Библии.
- А-а-а, – протянул Одноглаз. – Понимаю… Тяжко тебе наверно тут, в Корсуни? Давно здесь?
- Давно. Угадал: тяжко. Недавно жена умерла.
- Что так?
- Болезнь скрутила. Очень быстро.
- Сочувствую. А я здесь недавно. Я-то, милок, у хазар почти восемь лет в рабстве пробыл… Хорошо они рабов стерегут, убежать трудно…
- Знаю.
- Откуда знаешь? Там, в Саркеле видел? Ты видел сверху, а я снизу смотрел, из-под плетей…
- Я сам после нашей встречи рабом был у хазар.
- Ну? А бежал когда? Или тебя выкупили?
- Освободили через год… Случай помог.
- А я своего случая ждал восемь лет… Хорошее у тебя вино, доброе. Своё?
- Своё.
- Видно, лоза на хорошем месте растёт.
- И лоза на хорошем месте растёт, и хорошие руки то вино делали… Руки жены.
- Что-то ты раскис совсем… Перестань. Жить-то надо дальше.
Идар скрипнул зубами. От единственного глаза гостя это не ускользнуло:
- Ты зубами не скрипи, сердце свое лучше в кулак сожми. Я-то сколько раз подыхал на чужбине, а вот, смотри: живой, руки-ноги двигаются… А скольких потерял… Помнишь мальчика моего, которому я хлеб твой давал?
- Помню. Такое не забывается.
- Вот… Умер сынишка мой. От голода и холода умер.
- Это был твой сын? – переспросил Идар. И понял: глупо поступил, не надо было переспрашивать.
Промолчал Одноглаз, снова взглянул на листки:
- Библия… Какому богу или богам надо было мне молиться там, в неволе? А? Каким силам небесным? А, может, к подземным надо было взывать?
Засмеялся зло, сверля глазом Идара:
- Никому не верю! Никому! Только в себя, в свои силы! …А здесь, кстати, добрую жену себе нашёл. Тихая такая, кроткая… А как меня увидела – тоже в меня поверила. Смотрит на меня – глаз отвести не может. Ну, думаю, с такой не пропаду… И женился.
- А та, прежняя?
- Где ж она? Восемь лет прошло, а сейчас и того более…
- Значит, не любил сильно…
- Мне прежнюю любовь вместе с глазом выбили… Сын на моих руках умер… И после всего этого возвращаться назад? Нет, милый друг, возвращаться в прошлое опасно. Можно увидеть и не узнать прежние места и прежних людей. И как встретят тебя? Для людей, которых покинул давно – ты словно бы умер, остался в их памяти таким, каким уходил… Тебя слабого и постаревшего могут и не принять…
- Согласен. Не примут, если придёшь с пустыми руками…
Одноглаз обнажил в оскале улыбки свои оставшиеся зубы:
- Ты хочешь принести им это? – кивнул на исписанные листки. – А надо ли им это? Не сожгут они тебя вместе с твоими трудами?
- Я уверен: нам, русичам, это надо. Без этого не жить.
Одноглаз не ожидал такого твердого ответа. Помолчав немного, тихо произнёс:
- Тогда пусть спасёт тебя Христос. Пусть твоя вера будет крепка, и ты сможешь передать её другим. Дерзай. А моя вера – здесь.
Великан постучал пальцами по своей голове.
- По мне, хоть Перун, хоть Магомед, хоть Христос, – я смотрю на каждого человека и вижу, что он из себя представляет, а какой он веры и в кого верит, мне наплевать. Я знаю, ты – мой друг. И я – твой друг. Если совсем некуда будет идти – приходи ко мне. Где меня найти – ты теперь знаешь.
И вышел, не прощаясь.
…Идар сидел, крепко задумавшись.
«Тот старец, санариец, и этот, Одноглаз… Они знают о Библии, но не верят ей. И что же? Они не бездеятельны, умны и добры к людям. Рустам – иной веры, Одноглаз вообще ни к кого не верит, кроме себя… Разве мало таких? Как-то раз в ненастную погоду пришлось причалить в Бухте Символов… Я видел там греков-моряков, тоже верящих только в себя… А производили они впечатление счастливых и смелых людей… Значит, можно жить и без веры в Иисуса Христа?»
Резко дунул ветер-сквознячок, поднял со стола один листок пергамента, тот ребром ударил по стоявшей на самом краю кружке. Пустая глиняная ёмкость упала и разбилась.
- Это ты, Загорка? – вслух спросил Идар. Никто не ответил ему. «Жена предупреждает, – не сомневался Идар. – Нет, не смутят меня ни Рустам, ни Одноглаз. Один остался совсем без детей, другой боится вернуться к прежней жене, завел новую, потерял сына… Почему на этих неплохих людей столько напастей? Уж не потому ли, что, зная истинную веру, не следуют ей?»
Привёл в порядок разбросанные листки. Открыл Псалтырь на греческом языке в том месте, где закончил переводить в прошлый раз. Приготовил чернила…
И вновь принялся за работу.

*

Прошло семь лет. Однажды, в один из первых весенних дней, Идар и Захариас  получили приглашение из монастыря у Черной речки посетить старца Андрея.
- Наверно, плох монах? Скажи старцу – завтра будем, – сказал славянин монастырскому служке, доставившему известие.
…Как много лет назад, в предрассветной мгле они вновь покинули город. На рассвете их встретила речка, ярко окрашенная жёлтыми цветками кизилового кустарника, растущего по её берегам. Весело пели птицы, да невесело было на душе путников. Знали они, что идут на последнюю встречу с человеком, благословившим их на великий труд. Труд, который был завершён. И теперь червь сомнения поселился в их душах: кому нужны их книги? Может, всё напрасно? Сомнение рождало чувство опустошённости, как будто кто-то отнял цель, к которой нужно стремиться, нужно идти, работать дальше.
…Шли молча, не разговаривая, думая каждый о своём.
У входа в пещерную келью Андрея их встретил тот же служка, что передал приглашение. Жестом попросил войти, пояснив:
- Плох он.
Идар и Захариас вошли, нагибаясь под низким сводом прохода. После двух поворотов они оказались в довольно большом помещении, где горели два масляных светильника, на скамье у стены лежал старец, накрытый грубым шерстяным одеялом, его белые крючковатые руки лежали поверх одеяла. Орлиный нос и седая борода смотрели вверх, в тёмный свод пещеры. Идар успел разглядеть: в стенах кельи полно ниш, в них лежали десятки книг и свитков.
По бегающим из стороны в сторону зрачкам Андрея гости поняли: старец ослеп. Он первым завел разговор:
- Да, друзья мои, такие дела. Теперь мне не написать и буквы, не прочитать и слова. Посылает Бог мне одно испытание за другим, силу духа мою испытывает… Не сомневайтесь: всё выдержу, никогда слез не проливал…
А книги эти вам без надобности: вы их знаете, что нужно было, я уже отдал. Это монастырю пригодится, не пропадёт… Ну-ка, присядьте ко мне поближе… Ты первый, Захариас.
Самаритянин ощутил холод старческой руки: Андрей крепко сжал его пальцы. По молчанию старца Захариас догадался, что должен говорить.
- Перевёл с греческого на свой язык Библию так, как понимаю её. Собрал много книг по еврейской грамматике…
- Молодец… Сын как?
- Растёт… Помогает мне в трудах переводческих.
- Хорошо. Хорошо, что золото, которое держишь в руках каждый день, не затянуло тебя в утехи мирские, нашёл ты своему богатству правильное применение. Сына ведёшь по правильному пути. Рад за тебя. Ну, и довольно. Теперь ты, Идар.
- Труд свой закончил. Сын не помогал мне, как Захару. Но интересуется, читает по-словенски…
- Что перевёл?
- Евангелие и Псалтырь.
- Боюсь я за тебя…
Идар очень удивился, услышав это от старца. А тот повторил:
- Боюсь… Один неверный шаг – и всё может пропасть… Знаешь, в Херсон прибыл епископ Митрофан?
- Знаю…
- А почему он здесь, а не в столице, знаешь?
- Новому патриарху не угодил…
- Верно. Люди у Митрофана в Константинополе остались… Вести шлют: гонения на русов там начались… Требуют уплаты долгов… Долги-то – так, тьфу! А раздули огонь, как будто весь Константинополь горит… А? Чуешь?
Идар никак не мог понять, к чему клонит старец. А тот, видя, что славянин молчит, продолжал:
- Эх, ты… Умные книги перевел, а мыслить наперёд не научился… Крови и денег русов жаждут неразумные греки… И она прольётся, эта кровь, все добро твоих соотечественников отберёт император… А что будет потом?
Идар, не задумываясь, сказал:
- А потом будет поход Дира и воеводы его, Аскольда, на Царьград.
- Куда? – не понял старец.
- Так мы называем Константинополь – Царьград.
- Хорошее слово… Владыка всех городов мира… К сожалению, и владыка иногда ошибается… Верно, верно сказал. Сил у Дира достаточно. Отсюда, из Херсона, это виднее, нежели из Царьграда… Ну, а потом, после войны – что будет?
- После войны всегда мир бывает…
- Ну вот, видишь, будущее предвидеть, оказывается, совсем не сложно… А ты, ты где в этих событиях?
Холодным потом покрылся Идар, нижняя рубаха прилипла к телу, будто кто-то облил его водой. Действительно, что делать ему? Ведь в стороне стоять он не будет. И не один он теперь: сын у него, судьба сына в его руках…
Старец тихо заметил:
- Молчишь… Значит, не решил ещё, не думал над этим… А я вот что скажу: не суйся в эту войну… Не твоя она. Язычникам помогать христианину нельзя, грех великий, против своих воевать – тоже грех… У нас сейчас, в Херсоне, стратигом Никифор – умный муж, осторожный политик… Я за ним давно приглядываю… Никифор постарается не вмешиваться в эту войну… Отсюда до Дира ближе, чем до Царьграда…
«Понравилось слово старцу», – подумал Идар. Андрей продолжал:
- Придут сюда ваши – если влезем в эту войну, – Михаил Херсону помогать не будет, побоится далеко свои войска посылать… Да и пока соберётся – от Херсона одни головешки останутся… Всё это Никифор понимает… Не поднимай своих русов здесь, в Херсоне. Ладно? Здешние греки за столичных не в ответе. А вот когда запахнет миром, вот тут всё своё умение, весь ум свой и знания языков примени. Вспомни Амастриду…
Идар вздрогнул. Рука старца лежала на руке славянина, этот резкий толчок Андрей хорошо ощутил.
- Ты чего? Я говорю: вспомни Амастриду, мир-то не сразу наступил, лишь через год после сражений начались переговоры… Не выступи со своими предложениями раньше времени… Ожесточённые сердца временем охлаждаются, только временем… Устал я… Дайте водицы испить… Там вода, в углу…
Идар помог старцу приподняться, Захариас поднёс кружку к его губам.
Андрей пил жадно, крупными глотками.
Когда прилёг снова, отдышавшись, с улыбкой спросил:
- Понял теперь, почему за тебя боюсь?
- Понял. Благослови нас, Андрей, как тогда, на дела праведные.
Старец перекрестил их трижды:
- Ступайте. Спасибо за всё. Спасибо, что моих советов не гнушаетесь…
Уже выходя из пещеры, Идар вновь услышал голос старца:
- …Так говоришь, сын у тебя? Помнишь мой посох?
Обернулся, взглянул в темноту кельи.
Лежит, смеется старец, его бледный лик слабо освещает свет двух светильников. Но не смешно было Идару, ибо опять его мысли вернулись к Загорке. Сказал лишь:
- Помню. Хороший у меня сын растет…
- Не сомневаюсь. Ну, ступайте, ступайте. Позовите мне служку – он там, у входа стоит всегда, когда ко мне гости приходят…

*


…Через две недели ночью в дверь дома, где жил Идар, постучали. «Кому это не спится по ночам?» – недовольно пробурчал Хромоног, слуга Идара, надел кожаную куртку (в марте ночи весьма холодные), заковылял к двери, говоря громко, чтобы проснулся хозяин:
- Иду, иду! Чего стучишь? Добрых людей пораспугаешь! Ну, кто там?
- Идар дома? Богун я, друг его… – глухо прозвучало из-за закрытой на засов двери.
- Знаем Богуна… Сейчас открою, – слуга уже снимал железный засов с петель.
В открытую дверь не вошёл – почти впал знакомый всем в этом доме киевлянин. Вид у него был неважный: одежда и волосы были почему-то мокрыми, грязными, левой рукой он держался за правую.
- Ранен? – спросил спустившийся по лестнице Идар.
- Ранен давно, да рана не заживает… – сквозь зубы процедил купец.
- Хромоног! Вымыть, одеть гостя. Рану перевяжи. А я пока на кухне распоряжусь, – Идар сам пошёл в комнаты кухонной прислуги.
Проснулся Евпатий.
- Папа, помощь нужна?
- Посмотри руку Богуна… Возьми масла, смолу. Говорит, старая рана не заживает…
- Всё сделаю, папа, что нужно.
Отец знал тягу сына к врачебному делу. Другом Евпатия стал сын известного херсонского врача, и юноши круглыми сутками помогали в лечении всем, кто в этом нуждался.
Через час чистый и опрятный Богун сидел за столом напротив Идара. Правая рука лежала на перевязи. Левой он поочередно брал то кусок отварного гуся, то кислую капусту, то кружку с терпким красным вином.
- Говорят, много пить вредно… Может, оно и так… А вот если бы я в ту ночь в Царьграде не напился до беспамятства, да не провалялся в канаве до полудня, может, меня тоже сейчас не было бы в живых…
- Убили кого? – посуровел Идар.
- Лучшего моего друга, Шульгу… Да как! Плетьми забили, гады! А за что? За какие-то жалкие двадцать номисм! А остальных? За что русичей прилюдно на ипподроме царьградском пороли? И сам царь Михаил смеялся! Мне всё сказали, об этом весь город говорил… Идар, помоги! Разве можно это ТАК оставлять? Мне одному по Днепру до Дира не подняться! Помоги!
- Обязательно помогу. Надо обдумать... Ты тайно сюда прибыл? Тебя ищут?
Богун внимательно посмотрел на Идара, словно прикидывая: «Правда поможет? Или сейчас велит своим людям схватить меня и выдать стратигу?»
С неохотой сказал:
- Прибыл тайно, спасибо еврейским купцам. В Царьграде искали, а будут ли искать здесь – не ведаю…
Идар лихорадочно обдумывал и отбрасывал одну версию плавания по Днепру за другой. Ему к Диру идти нельзя, здесь труд его лежит… Взять его с собой? Во время войны книг не читают… Послать сына? Но он христианин, как отнесутся к нему в Киеве? Нет, нельзя посылать сына… Но с кем послать Богуна? Захара? Нет, и его нельзя… Если узнают херсониты, что ходил к Диру – могут потом злом отплатить за провод врагов…
Сомнения хозяина дома не остались незамеченными для Богуна:
- Вижу, сам не хочешь покидать эту землю… Чем она тебя так прельстила, не пойму… Ты мне денег дай, я найму лихих людей и с ними прорвусь к Диру…
И тут Идара осенило, он ударил себя по лбу.
- Верно! Как я сразу не догадался! И денег дам, и ладьи, и людей. Скажи: у тебя здесь, в городе, есть надёжное укрытие? Можешь здесь дня два пробыть?
- Отчего же не могу… Могу, – ответил Богун, а сам подумал: «Почему свой дом как укрытие не предлагает? За себя боится? Или слугам не верит?»
- Обожди меня, я оденусь и провожу тебя, – встал со скамьи Идар и поднялся к себе наверх.
…Когда вышли на темную ночную улицу, он заметил киевлянину:
- Есть у меня один слуга-грек, сомневаюсь я в нём, вот почему не смог всего дома сказать…
- Я так и подумал. Выброси его, чего ненадежных держишь? – спросил Богун.
- Ловок, шельма. Придраться не к чему. Теперь слушай… Через два дня тебе надо покинуть Корсунь и обосноваться в «Прекрасной Гавани», ты знаешь её… Отсюда до неё ровно дневной переход морем. Через три дня буду я там с людьми. Ладно?
- Ладно. А пока монет отсыпь…
Идар передал другу увесистый кожаный мешочек с херсонскими монетами.
- Царьградские? – переспросил Богун, подбрасывая его и внимательно прислушиваясь к звону монет.
- Здешние. Не волнуйся, они полновесные, царьградским не уступают…
- Жду в «Прекрасной Гавани», – сказал на прощание Богун и скрылся в тёмном переулке. Ушел вовремя: из-за угла показался свет факелов идущей ночной стражи.
Идар быстро юркнул в незапертую дверь. Не смог удержаться от смеха: трое его слуг стояли с ножами у входа, вид у них был зверский.
Хромоног стал оправдываться:
- Дверь-то на засов не закрыта, сам велел… А вдруг чужой зашёл бы? Мало ли дурных людей по ночам рыскает?
- Ладно, закрывайте, да ложитесь спать. Поздний гость уже не вернётся сегодня…
- А завтра? – как бы, между прочим, спросил грек-слуга.
- Завтра? – переспросил Идар и внимательно посмотрел на возможного соглядатая стратига. – Завтра само покажет, что будет.

*

До рассвета было ещё далеко, Идар решил прилечь. План действий он обдумал несколько раз, поэтому внешне был совершенно спокоен. Но едва смежил веки, начались кошмары. То мерещилось ему, что он сам, в княжеском золотом шлеме и алом плаще, ведет дружины на штурм царьградских стен, потрясая сверкающим на солнце мечом. То, словно наяву, заходил в комнату Хромоног с грязным мешком в руках и вываливал из него на стол окровавленную голову Шульги… То слышал громкие крики и стук в дверь, сам бежал её открывать, а там, снаружи, во главе стражников стоял стратиг Херсона Никифор, и с криком: «Предатель!» – пронзал его грудь копьём.
Проснулся от острой боли в груди. С трудом перевернулся на правый бок. Боль стала уходить и вскоре исчезла совсем. Подошёл к окошку, открыл ставенку: чёрное ночное небо нехотя покрывалось голубизной рассвета.
«Что же, Иисус Христос, твоё земное воинство такое алчное и злое, ведь ты-то учил совсем другому! Что же делать теперь с ЭТИМИ христианами?» – подумалось.
А потом: «Какие же они христиане… Нехристи… И потому понесут должное возмездие».
Сам разбудил сына, велел Евпатию вылить на себя прямо во дворе два ведра холодной воды. После этого мысли пришли в порядок, ушли все сомнения, движения стали твёрдыми, уверенными. Сказал сыну:
- Будут спрашивать, говори: ушёл на дальнюю рыбалку к Сурожу.
А сам сначала зашёл к Захариасу, взял, сколько нужно, в долг золотых монет.
Затем взошёл на один из своих челнов, попросив шестерых моряков сесть за вёсла.
- Куда плывем, хозяин? – спросил один из них.
- В Бухту Символов!
И больше от него не услышали ни одного слова до самого берега.
Память на лица у Идара была прекрасная. Среди моряков Бухты Символов он безошибочно нашел того, кто десять лет назад помогал ему рыбачить у южных берегов Таврии.
- Афанасий, ты?
- Я.
- Помощь нужна, Афанасий. Сложное дело у меня, о котором не след знать лишним ушам…
- Сложное дело есть дело хорошее… А хорошее дело стоит хороших денег!
- Монеты есть. Слушай…
Долгий и трудный был разговор. И всё же Идар уговорил Афанасия и его рыбаков дойти до самого Киева, забрав по пути поджидающего в «Прекрасной Гавани» Богуна.
Согласились на переход самые отчаянные головы, кто не боялся кары ни херсонского стратига, ни самого императора и патриарха. Идар внимательно осмотрел свой отряд.
Здесь были широколицые желтокожие и желтоглазые представители степных народов, голубоглазые и русые готы и славяне, черноволосые и черноокие греки, даже невесть как попавшие сюда армяне и агаряне.
«Этим только плати. Достанут за плату самого водяного из морских глубин!» – подумал Идар.
Через три дня в Прекрасной Гавани встретили Богуна. Здесь Идар распрощался со всеми, поручив Афанасию слушаться киевского купца. Морякам отдал лишь половину условленной суммы, половину пообещал вернуть при возвращении из Киева. Строго наказал Афанасию, чтобы его люди в походе на Царьград не участвовали. И если придётся уходить из Киева вместе с Диром – чтобы от Березани брали сразу влево, к берегам Таврии!
- Сами понимаем, – кивнул Афанасий. – Никифор хоть и терпелив, а похода своих людей на Константинополь не стерпит. Если пойдём с Диром, тогда стратиг награбленные шелка, золото и серебро отберёт вместе с нашими головами!
…Вернувшись домой, Идар первым делом спросил у Евпатия:
- Заметил кто мой уход?
- Прямо никто не спрашивал, отец, да пригляд теперь за нашим домом…
- Чей пригляд?
- Никифора. Его люди следят, кто выходит и входит в наш дом.
Через друзей Захариаса Идар выяснил, что плана действий у Никифора нет. Но опытный стратиг понимал, что русы себя в обиду не дадут. Чтобы греки Херсона не оказались первыми жертвами славянской мести, он решил установить наблюдение за самыми главными лицами русской общины города. Временное отсутствие Идара не осталось незамеченным для главы города. Никифор всё знал, всё видел, и… молчал.
Молчал он и тогда, когда через два месяца вернулся домой Афанасий, хотя о таинственном отсутствии моряков южной бухты знал.
…Вернувшийся разбойник попросил Идара о загородной встрече.
В условленном месте они встретились.
Афанисий с двумя своими помощниками, – с одной стороны, Идар с Евпатием и Хромоногом – с другой.
Афанасий, получив вторую половину условленной суммы, заметил:
- Туго придётся нашему Михаилу. Я пытался пересчитать количество судов у Дира с Аскольдом, дошел до трёхсот, сбился со счета и бросил это дело. Поверишь ли: смотрел на реку с большой горы, так на ней от челнов не было свободного места! От горизонта до горизонта – ладьи, ладьи, ладьи… Правда, это не гиганты-суда императорских войск, но их количество поражает… А это тебе лично от кагана Дира.
И Афанасий передал Идару золотой браслет. Сразу понял славянин: это не хазарское и не греческое изделие. Грубоватая, без прорисовки лишних деталей, работа киевского мастера, зато какая живая! На браслете была изображена пара борющихся львов. Было хорошо заметно напряжение мышц могучих зверей, готовность к следующему прыжку и удару. Чей это будет удар? Дира? Или Михаила? А, может, львы разойдутся, так и не нанеся друг другу смертельных ран?
Не стал надевать браслет на руку, спрятал в сумке. Афанасий одобрительно кивнул, на прощание заметив:
- Если нужны будем – только позови, моряки Бухты Символов всегда готовы идти хоть на край света! За плату, конечно…
Последние слова он произнес, широко улыбнувшись.

*

Хорошо работала разведка Никифора. Везде у него были свои люди: в горах Таврии у готов-христиан, в прибрежных Сугдее и Таматархе на востоке, а теперь, в связи с прибытием опального епископа Митрофана, и в самой столице Византии.
Именно оттуда, из Константинополя, пришли дурные вести: жестоко покарали вожди русичей Дир и Аскольд неразумных греков. Самого города враги не взяли, но все селения вокруг спалили дотла, жителей угнали в рабство, либо убили, прекрасные пригородные сады вырубили, скот порезали, трупами завалив колодцы. Всё, что было ценного, русичи забрали с собой. Лучший город мира был окружён теперь пустыней…
И что теперь? Придут в Таврию, как полвека назад приходил сюда русский князь Бравлин? Никифор должен иметь в городе десятки ушей и глаз, чтобы быть готовым ко всему.
Он знал, что русичи в городе не дружат между собой. Одни придерживались своей исконной веры, другие, как Идар, приняли христианство. О славянине, покупающем книги и пергамент для письма, ему уже давно сообщали. Никифор решил познакомиться с ним поближе.
…Прежде, чем Идар узнал о результатах военного похода кагана Дира, он почувствовал перемену в поведении горожан. Совершенно незнакомые люди вдруг стали ему кланяться, улыбаться при встрече на улице, рыночные торговцы перестали вдруг спорить с ним о цене продуктов, за его гончарные изделия беспрекословно давали требуемые суммы.
А потом в Херсон на трёх ладьях пожаловал Богун. Он встретил Идара на улице, и при всех прохожих друзья обнялись, засыпали друг друга вопросами.
- Ну, а теперь к тебе можно? Или по-прежнему низко кланяешься главе города? Теперь-то ты меня ему не сдашь! Не те времена! – смеялся Богун.
- Что ты говоришь? Ни раньше, ни сейчас, никогда я тебя никому сдавать не собираюсь! – нахмурился Идар.
- Верю, – серьёзно заметил купец. – Пошли, выпьем твоей кислятины за встречу. Да и долг я свой верну тебе сторицею…
- Ты мне ничего не должен. Для земли родной старался, – вновь посуровел Идар.
- Ну-ну, хватит рожу корчить недовольную! А дары от самого Дира примешь? Или откажешь кагану земли русской? Дир так и сказал мне: «Плыви, Богун, к Идару в Корсунь, гордый он теперь, на встречу со мной в Березань не ходит, да я не в обиде! За добро добром привык платить, бери с собой два челна мёдом, воском гружёные, знаю: добычу царьградскую он отвергнет! Но, может, от монет царьградских не откажется?» Так и молвил. Пошто тебе честь великая? Я бы тебе меньше дал, честно скажу!
Только вошли в дом и сели за стол, разлили в кружки «кислятину», как на пороге возник слуга Никифора:
- Стратиг Херсона просит доброго гражданина Идара посетить его дом…
- Я с тобой! – поднялся, на ходу допивая вино, Богун.
- Стратиг Херсона просит Идара не брать с собой своих друзей, – поклонился посыльный.
- Это твоя змеиная душа сейчас придумала? Ну, признавайся! А не то… – наступал на грека Богун. Идар остановил друга, схватив его за руку.
- Да знаешь ли ты, сколько мы таких в… – начал было купец, но Идар крепко зажал ему рот: не хватало ещё Никифору узнать, что здесь, у него в городе, гостит один из активных участников набега на Константинополь.
Богун только махнул рукой.
- Ладно, иди, я тебя здесь подожду: пусть эта змея не думает, что я брошу друга. А заодно и вина мне больше достанется, – хохотнул киевлянин, сам наливая себе из кувшина.

…Идар внимательно осмотрел сидевшего Никифора. Глава Херсона был уже не молод, его гигантская фигура лет тридцать тому назад, наверно, на многих врагов наводила ужас. Сейчас же, казалось, тяжёлое грузное тело доставляло много хлопот его владельцу. Никифор с трудом поднялся, переваливаясь с ноги на ногу, подошёл ближе к славянину.
«Видно, ноги болят. Да и зрение уже у главы не то, что раньше», – подумал Идар. Словно угадывая его мысли, Никифор заметил, горько улыбаясь:
- Тяжело носить себя стало… А раньше, бывало…
Что бывало раньше, Идар так и не узнал. В комнату вошёл ещё один грек, только не в светском, а чёрном церковном одеянии. Стратиг представил вошедшего:
- Вы не знакомы? Епископ Митрофан, высланный патриархом Фотием из Константинополя… Присядем, друзья, из нас троих стоять тяжелее всего, видимо, мне. Эй, слуга! Подай-ка нам вяленые яблоки, сливы, груши.
Слуга, поставив на стол вазу с фруктами, быстро удалился.
- Как нынче рыбная ловля идет у берегов Таврии? – поинтересовался из вежливости стратиг, сам горстями раздавая угощение. «Что это Никифор так обхаживает этого словенина? Глава города никогда ничего не делает просто так! Видно, не простой это человек», – подумал Митрофан и внимательнее присмотрелся к гостю.
Идар отвечал медленно, обдумывая каждое слово:
- За хорошим уловом каждый год приходится уходить всё дальше на север… Лет двадцать тому назад то, что ловлю сейчас в двух днях морского пути от города, ловил в версте от него.
- Да… Всё меняется… И мы меняемся, стареем… Что оставим своим детям? Вот ты, Идар, крепко ли связал себя с этим городом? Твой сын, как и ты – христианин… А твои русичи – язычники…
- Думаю, уважаемый Никифор, не долго нам оставаться язычниками… Царство Дира крепнет, скоро русичи крестятся и станут христианами, воспримут великую мудрость греческую…
Вдруг рассмеялся Митрофан, стратиг удивленно посмотрел на епископа. Тот стал оправдываться:
- Я представил себе, как русичей крестит патриарх Фотий, этот язычник в церковной рясе…
- Попридержи свой язык, епископ! – вознегодовал Никифор. – Плохо я за тобой смотрю, плохо, верно мне говорят! А всё от доброты моей… Кто бы он ни был, Фотий – патриарх, хочешь ты того, или нет! И не ты его со своими сторонниками одолел, а он тебя! Силу уважать надо, а ты и этого делать не умеешь!
Ничего не ответил епископ, лишь смущённо заморгал глазами, обидчиво поджал губы, глядя себе под ноги.
- Как думаешь, Идар, – обратился к славянину Никифор. – Придут русы сюда? Как Бравлин когда-то? И если придут, что будете делать вы, русичи, живущие здесь?
Идар ждал этого вопроса, поэтому ответил быстро, долго не раздумывая:
- Сюда Дир не придёт. Ни Дир, ни воевода его, Аскольд. Времена Бравлина прошли. Все знают нашу силу, а нам, русичам, хотелось бы, чтобы знали не только нашу силу, но и наше твёрдое слово. Не мы нарушили договор – нарушили его греки. Над нами смеялись столичные жители – пусть теперь созерцают пустыню вокруг себя. А херсониты тут ни при чём: нас здесь, благодаря тебе, Никифор, не обижают. Да и Амастрида была не случайно: то была плата за строительство крепостей на наших рубежах. Кто их строил – тот и получил сполна за всё.
Воцарилось неловкое молчание. «Вот и получил ответ… Нас, отцов дипломатии, теперь учат варвары. Мы дожили до того возраста, когда молодые ученики иных племён оказываются умнее учителей», – горько размышлял стратиг.
Митрофан пробормотал:
- Если считаешь, русин, что ваша месть справедлива, не берёте ли вы на себя роль карающего Бога?
- Нет, - гордо ответил Идар. – Мы – обычные люди, и караем своих неразумных притеснителей как можем и умеем, по-своему, по-человечески… Чтобы нас не считали слабыми… Чтобы наших детей впредь уважали, как нас самих… А Бог воздаст всем нам потом… По-своему.
Очнулся от своих дум Никифор:
- Надеюсь на разумность русичей. Много разных народов проживает в моём городе. Никому я не желаю зла. Я хочу видеть Херсон – древний Херсонес – процветающим и мирным. Чтобы весь мир христианский гордился им и говорил: «Вот стоит на краю света славный город… Он принадлежит великой Византии, но рады здесь жить и еврей, и словенин, и гот, и хазарин…» Не нарушите вы, русичи, мир на этой земле?
Идар поднялся:
- Не могу говорить за кагана земли русской, но если он встанет у стен твоего города, я первый выйду ему навстречу и буду умолять уйти с миром.
Никифор тоже поднялся:
- Вот за эти слова большое тебе спасибо. Большего мне и не надо. Ступай.
Едва повернулся Идар, вслед услышал:
- Может, не знаешь ещё… Старец Андрей умер.
Вздрогнул русин. Перекрестился, подумал: «Никифор знает про Андрея, Андрей упоминал Никифора… Какая между ними была связь?»

*

…Ранняя осень на юге мало отличается от летних дней. Так же припекает яркое солнце, так же неугомонно свиристят цикады, та же выгоревшая пожухлая трава под ногами. Лишь ночи слегка прохладнее, да жалобнее кричат над водою чайки, словно предвещая холодные зимние дни. Зреют в садах груши, яблоки, набухают кисти винограда. Уже недалеко до сбора урожая сладких плодов…
«Перезимую в Корсуни, а весной – в путь. Вместе с сыном. Пошлёт Дир меня послом в Царьград улаживать греческие дела – оставлю Евпатия Людмиле. Говорят, жива вдова, замуж вновь так и не вышла…» – размышлял, строя планы на будущее, Идар.
Однажды его, попивающего вино и читающего собственноручно переведённое славянское Евангелие, посетил Захариас.
Во внутреннем дворике было тенисто и прохладно. Идар пригласил друга присесть и вначале совсем не обратил внимания на необычный вид самаритянина.
- Давно я тебя не видел, – признался славянин. И только тут, присмотревшись, заметил: Захариас чем-то сильно взволнован, его борода, обычно тчательно расчесанная, сейчас растрепана, руки не могут найти места, бегают по коленям, глаза лихорадочно блестят.
- Ты болен? – забеспокоился Идар.
- Я не болен. Я здоров, как никогда. Слушай, друг, старец знал, что ОН придёт…
- Кто придёт? Какой старец? – ничего не понял Идар.
- Андрей знал, что придёт в наш город великий Философ… Ведь говорил монах тебе: «Не торопись уходить из города»? Говорил?
- Да. Но он имел в виду, что после войны надо выждать какое-то время, лишь затем начинать мирные переговоры…
Захариас отрицательно покачал головой, таинственно улыбаясь:
- Нет, друг, он знал… Он знал, что ЭТОТ человек придет СЮДА, знал!
- Хватит говорить загадками! Толком вещай! – крикнул Идар.
- В Херсон три дня тому назад прибыл Константин Философ, великий столичный мудрец. Я уже видел его, предложил свои изделия… Золото его не заинтересовало, и я рискнул показать свои книги… Представляешь, он очень заинтересовался ими… Присел… Перекрестился… И стал вслух по-гречески читать то, что было написано мною по-самаритянски, самаритянскими знаками… Затем посмотрел на своих учеников, которые прибыли вместе с ним, на меня, сделал несколько замечаний, и продолжил чтение уже на еврейском… Это великий человек, Идар, ты обязательно должен его увидеть… Он на голову выше нас с тобой в этом деле… Мы – пыль у его ног… Когда я стал спорить с ним и в доказательство приводить положения из редких еврейских книг о правилах нашего языка, Философ попросил меня отдать их, с обещанием вернуть через неделю. Знаешь… Я обязательно пошлю за тобой, как только он придет вновь…
- Откуда мудрец в наших краях? Зачем пришел сюда?
- Его послал Михаил к хазарам с какой-то миссией… Да не одного, с ним много знатных людей, саном повыше Философа… Но главой – он. Один из прибывших – словенской крови, Константин назвал его Гораздом… Очень похож ликом на… Впрочем, сам увидишь.
- Горазд? Словенское имя. Откуда у него ученики-словене?
Захариас схватил Идара за руку:
- Не знаю, ничего не знаю, друг! Знаю одно: он пришел к ТЕБЕ. Богу угодно, чтобы вы встретились. Жди! Не уходи, не исчезай пока из дома. Я пришлю за тобой. Обещаешь быть дома?
- Обещаю, – усмехнулся Идар.
Услышав его ответ, Захариас сразу успокоился, его руки перестали дрожать, но он продолжал бормотать:
- Странно, как он в одном месте сразу точно сказал… Я три месяца думал, перерыл все свои книги, и всё же дал неточный перевод… А он только увидел – и сразу сказал… А ведь этого нет в книгах! Там – иначе… И ещё в Евангелии от Матфея…
Идар не прерывал самаритянина. Пусть выскажется. Было видно: потрясение от встречи с мудрецом очень сильное. И если в окружении Философа действительно есть славяне…
«Тогда встреча с этими людьми, посланными в Хазарию, обязательно должна состояться», – решил Идар.

*

- Можно войти?
Тёплый взгляд серых больших глаз, робкая улыбка на узком, бледном лице. Цветная, с золотой и серебряной нитью, длинная туника.
Открыл дверь сам Идар, хозяин дома, собравшийся было посетить рыбный рынок.
- Пожалуйте, гости дорогие.
В дверях показались ещё две незнакомые фигуры: высокий монах, чем-то очень похожий на первого вошедшего, и…
Когда взгляды Идара и третьего гостя встретились, хозяин дома невольно вздрогнул, ему захотелось перекреститься: показалось, что перед ним стоит сам Бодин, нитранский князь. Тот же чёрный, пронизывающий взгляд, такая же длинная прямая борода… Правда, без седины. И нет морщин на лице. «Может, сын князя?» – подумал Идар.
Последним вошел Захариас. Сразу стал оправдываться:
- Я предлагал гостям послать за тобой, но они решили сами прийти сюда…
Представил хозяина дома:
- Идар, русин-христианин, живёт в Херсоне давно, у него гончарное и рыболовное дело.
Первый вошедший продолжил:
- А меня зовут Константином по прозвищу Философ. Послан императором в хазарские земли. Со мною мой старший брат Мефодий (монах учтиво поклонился) и ученик Горазд, мораванин.
Молодой «Бодин» быстро кивнул.
Константин засмеялся мягко, виновато улыбаясь:
- Мы так неожиданно зашли сюда, без уговору, без слуг… Еле упросил стратига Никифора, чтобы нас не сопровождали… Большая толпа на улице всегда привлекает внимание… Идар, мы не за рыбой пожаловали и не осматривать кувшины и кружки… Покажи нам переводы свои Евангелия, книги вечной, великой… Мне очень интересно. И моим друзьям тоже… Можно взглянуть?
- А как же… Идёмте наверх. Извините за некоторый беспорядок…
- Беспорядок в вещах всегда сопутствует настоящему умственному труду, тут уж извиняться не надо, – заметил Философ.
И вот впервые его, Идара, работы смотрит кто-то другой, кто лучше разбирается в труде славянского переводчика. Тихо шелестят переворачиваемые Константином страницы книги… Философ сидит, а над ним склонились Мефодий и Горазд. Идар зажёг все светильники, чтобы было хорошо видно. Захариас присел подальше ото всех, в самый тёмный угол комнаты, чтобы не мешать общению великих людей.
Впервые Идар не знал, куда деть свои руки. Стоя возле гостей, бесконечно поправлял пояс рубахи. «Принести вино? Будет ли это уместно? Нужно ли оно им? А яблоки, груши? Ах, зачем, не надо!» – проносились глупые мысли.
Константин задал первый вопрос:
- Евангелие – написано в начале. Но ведь можно перевести на словенский: «Благовестие… Благая весть». Не стал переводить?
- Заглавие отражает суть книги. Суть учения. Выражение сути лучше не переводить… Так я решил.
- Правильно решил, – тихо согласился Философ. – А вот здесь… Ты используешь еврейскую «ш»?
- Да. Этого знака нет в греческом. Как иначе передать славянский звук?
- Верно, что нет… Горазд, в моравской тайнописи этот звук передан таким же знаком?
- Да, – кивнул тот.
Кровь хлынула к лицу Идара, голова закружилась, он зашатался.
Горазд первым заметил странное состояние хозяина дома, помог ему присесть на скамью.
- Тебе плохо? Принести воды? – с тревогой спросил мораванин.
- Не надо… Значит, есть она у вас, словенская письменность?
- Есть.
- И ты её знаешь?
- Да.
Застонал Идар. «Есть! И Бодин наверняка тоже её знал! И не сказал! А я – спрашивал ли? Нет… Нет! А это – кто?» Он уставился на Горазда:
- Ты – не сын ли Бодина?
Тут пришёл черёд удивляться мораванину:
- Откуда знаешь моего отца?
- Мне ли не знать! – с горечью воскликнул Идар. – Да я с братом несколько дней гостил у Моймира, князя вашего, а твой отец неотступно за ним следовал, словно стражник! Однажды долго наедине разговаривал со мной о христианстве, о вере словен и врагов наших…
- Он и со мной разговаривал, – робко из угла подал голос самаритянин.
Пока шёл разговор Горазда с Идаром, Константин молча с интересом наблюдал за обоими. Потом, когда страсти немного улеглись, заметил:
- До моравской земли отсюда больше тысячи верст… До русской тоже не близко. А встретились вы, мораванин и русин, на греческой земле, обсуждая сотворённое здесь великое дело…
Философ вновь стал изучать текст.
- Смотри, смотри, Горазд. Вот тут определённый словенский звук передан сочетанием двух греческих букв… И тут… Что скажешь?
- В нашей письменности есть знаки, соответствующие этим словенским звукам. Не надо придумывать сочетание знаков, – ответил молодой человек.
- На что похоже моравское письмо? – спросил Идар.
- Трудно сказать. Немного напоминает письменность авасгов… Горазд, покажи Идару, – попросил Философ.
Идар положил на стол чистый лист, приготовил чернила. И мораванин стал писать вычурные, с множеством петелек и закорючек, знаки. Напротив некоторых он ставил греческие буквы.
- А этим соответствия в греческом нет. Смотри: вот пишу «ж», вот «ц». А это уже знакомая тебе «ш».
Идар вспомнил знаки, что чертил на песке Людота:
- Волхв из моего отчего града писал не так. Но что означают его знаки, не ведаю.
И он начертил их. Самаритянин подошёл, посмотрел, кивнул: всё верно.
- Интересно… Очень интересно… – задумчиво произнес Философ. – Словене тянутся, Мефодий, к письменам, как талантливый скульптор, раз увидевший красивое творение своего соперника, тянется к глине, желая превзойти своим мастерством всё   ранее созданное другими.
- Или как медведь, идущий к мёду: и больно, и сложно, да вкусно, – впервые за время встречи улыбнулся Мефодий.
- Неудачное сравнение, – поморщился Константин.
Углубился в чтение.
- Смотри, Горазд… Здесь оставлено без перевода… И тут… Как думаешь, Идар, поймут ли люди твоего племени эти слова?
- Эти слова рождают определенные понятия… Им нет соответствия в моём языке, – ответил корсунянин.
- Верно. И всё же, Горазд, над этим надо подумать. Крепко подумать… Может, из двух основ – одно слово…
Через некоторое время, перелистнув несколько страниц, Философ закрыл книгу, погладил её. Взглянул на листок со знаками Горазда.
- Если бы знал давно эти знаки, Идар, какими бы начал труд свой? Этими или всё же греческими? – повернулся к Идару, прямо взглянул на него.
Трудный вопрос. Действительно, какими? Вот лежат знаки, полностью соответствующие славянской речи. А с другой стороны…
- Греческие буквы уже известны во многих словенских землях. Ими пишут князья и воеводы северян, полян, про южных словен и не говорю, на юге греческое письмо хорошо известно… – рассуждал Идар.
- И главное – понятия! Понятия греческие, о чем мы только что говорили, – взволнованно произнёс Философ и стал быстро ходить по комнате. Поглаживая свою не очень пышную русую бороду, попросил:
- Дай дня на два своё Евангелие. Верну обязательно.
- У меня Псалтырь тоже переведена, – показал на вторую книгу Идар.
- И Псалтырь, – добавил учёный.
…Идар и Захариас проводили Философа и его друзей до дома, где те остановились. Прощаясь, Константин попросил самаритянина:
- Зайдите ко мне завтра утром. Надо поговорить.
- Конечно. Буду очень рад! – с готовностью отозвался Захариас.
Едва гости скрылись за дверью гостинного двора, самаритянин повернулся к славянину:
- Ну? Что скажешь?
Идар стоял немного грустный. Откуда эта грусть – он и сам не знал.
- Много всего сразу. Пойду домой, Захар… Надо многое обдумать… Загорке рассказать, с ней посоветоваться…
Самаритянин с опаской взглянул на друга. Тот понял взгляд, в ответ лишь махнул рукой: мол, не волнуйся, всё в порядке.

*

Дома Идар не мог оторвать взгляда от листка со знаками Горазда.
«Полное соответствие звукам… Полное…»
От чрезмерного переутомления внезапно заснул. Знаки Горазда вдруг ожили, соединились, закружились в быстром танце, то удаляясь куда-то на зелёный лужок, то приближаясь, толкая Идара в грудь, в плечо, хватая своими петлями и закорючками за руки.
Проснулся ночью. Голова болела и кружилась. Как когда-то давно, поднялся на крышу дома. Холодный осенний ветер немного освежил голову.
«Не давай ему, Захар, подниматься на крышу… Простудится», – услышал вновь голос Загорки.
«Она – со мной. Не покидала никогда. Следила, чтобы не простудился. Я – живой. А где же она?»
Посмотрел вверх, на звёздное небо. «Наверно, где-то там, идёт по Звёздному, светлому Ирию…»
Сейчас он боялся не простуды. Головокружение уменьшилось, но не прошло: мог просто свалиться с крыши. Осторожно спустился по лестнице, прошёл к себе, зажёг потухший светильник. Без написанных книг комната словно осиротела.
«Напрасен труд, или нет?» – в сотый раз задавал себе вопрос Идар. И, вспоминая вновь и вновь фразы Философа, склонялся к мысли, что свершённый труд не напрасен. Сам Бог в своё время увёл его от этих моравских знаков.
«Основа должна быть греческой. А иное можно добавить… Можно… Отчего же нельзя?»
Прилег. Спокойно засыпая, подумал:
«Я был вначале. И избранный путь – верный. И сей великий муж, дай ему Бог здоровья, пойдёт далее, отталкиваясь от моих трудов…»

…Ближе к полудню зашел Захариас. Он опять был очень взволнован.
- Есть ли на свете языки, которые не знает Философ? У меня уже сомнения… Представляешь, он за несколько дней прочитал все мои книги и сделал вывод: еврейскую лексику, её правила надо изучать, разделив на восемь частей… Он назвал эти части. Мне нечего было возразить: уж свой-то язык я знаю в совершенстве…
А твои книги очень хвалил. Сказал: «Какая звучная, яркая речь… И в некоторых местах греческие слова плавно входят в структуру словенских фраз…»
- Когда успел почувствовать особенность моего языка? – удивился Идар.
- У меня такое впечатление от встреч с Константином, что он совсем не спит. Другого объяснения у меня нет. Не может обычный человек за такой короткий промежуток времени осилить такое количество книг и дать свою оценку всему.
Через день состоялась вторая встреча Константина Философа с Идаром. Теперь наедине, ни Мефодия, ни Горазда с ними не было.
Константин повел разговор на славянском языке.
- Я знаком с южнославянским говором. Ведь родился и вырос в Сонуни, где добрая половина горожан – словене. Моя мать – словенка, – признался Философ. – Правда, дома в присутствии отца мы разговаривали только на греческом. «Вы должны в совершенстве знать язык своей великой родины, - не раз говорил нам, своим детям, отец. – Иначе в Константинополе сочтут вас за грубых провинциалов, не знакомых с утончённой речью столичных мудрецов».
Лишь перед поездкой сюда я вспомнил свой второй родной язык, умение владеть им. Помогли мне в этом брат Мефодий (он никогда не забывал словенский), да Горазд, мой любимый ученик. Однако тот язык, что я знаю, отличается от твоего. У нас, на юге, говорят «брег», ты – «берег». У нас – «глава», у тебя – «голова». В твоём наречии больше гласных. Оттого речь звучит более напевно, льётся свободно, без придыханий, сложных сочетаний согласных, которых так много на юге. Моравский язык от южного почти не отличается…
Возвращаю книги. Конечно, Священное Писание правильнее изложить на твоём родном языке греческими буквами. Здесь ты прав. Но общих букв и звуков в твоей и греческой речи я насчитал лишь двадцать четыре. Недостающие можно взять из буквицы, что знает Горазд. Как мыслишь?
- Все эти дни над этим думал. И так же решил. Но это уже будут иные книги… С этими что делать? – горестно вопросил Идар.
- Как – «что»? Использовать их! Читать их! В них – основа твёрдая, верная! Каждый народ имеет право на своём языке славить Бога нашего! И твои книги должны жить! И всё же… Смотри…
Константин открыл Псалтырь. Они долго обсуждали написание отдельных слов, возможность перевода на славянский трудных греческих терминов.
Потом была третья, четвёртая встреча… Было много встреч: Философ задержался в Корсуни на несколько месяцев.
Обсуждали взаимоотношения государств, недавний поход Дира и Аскольда, столкновения вер и обычаев, дальнейшие события в Хазарии, Византии, Русии, Моравии… Размышляли о будущем Херсона-Корсуни, христианских городов Закавказья, говорили о далёких странах Азии и Африки…
За зиму Идар и Захариас обучили миссионеров хазарской речи, а Идар ещё и познакомил Константина со своим соседом, который знал примерное место захоронения мощей святого мученика Климента.
Идар присутствовал и при нахождении могилы святого Климента, и при положении мощей в портовом храме Святого Созонта, и при перенесении затем их в церковь Святого Леонтия. Наконец, при стечении всех горожан и многих жителей сельской округи, церковнослужители обнесли мощи святого Климента вдоль городских стен и положили в кафедральный собор Святых Апостолов.
Шествие и службу в храме провёл херсонский митрополит Георгий. Рядом с ним были стратиг Никифор, опальный епископ Митрофан. Чуть поодаль – Константин Философ, Мефодий, Горазд, другие члены хазарской миссии.
Нашлось место в соборе и для Идара, Евпатия, Захариаса, Вениамина. Никогда ещё Идар не видел в ставшей родной для него Корсуни такой торжественной службы. Что София Константинополя! Там – торжества холодные, привычные для горожан, словно выполнение чуждого, но необходимого обряда. Здесь – радость всех жителей, торжество душ всех христиан древней Таврии: прибыли делегации из Сурожа, Феодосии, горной Готии.
И, находясь в этом величественном соборе, Идар решил:
«Наступит день, когда и в Киеве, и в Чернигове, и в моём родном Трубече будут воздвигнуты храмы не хуже этого! Кому же, как не мне, начать проповедовать слово Божие! Не на латинском, не на греческом, а на своём родном русском языке! Уйдёт Константин в Хазарию, а я – в Киев, к Диру и Аскольду! Помирю их со Святой Софией Царьградской, мир даст понимание, понимание перерастёт в крепкую Веру христианскую. Боже, пошли благодать Твою в помощь мне, да прославлю имя Твоё!»



ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Гудый и Троян внимательно рассматривали монумент в центре Таврийской площади Царьграда. На его рельефах были изображены русы, разрушающие столицу империи, волокущие по каменным мостовым несчастных гречанок, убивающие защитников города. Пылают храмы, дворцы.
- Ложь! – сплюнул Гудый. – Ничего этого не было. Мне отец мой, Евпатий, рассказывал.
- Всё это стоит здесь не для того, чтобы говорить правду людям, – задумчиво произнес Троян.
- А для чего?
- Это предостережение горожанам. Мол, если не будете защищать свою родину от язычников русов, с вами всё это и произойдёт.
- Тьфу, пакость какая! – снова в сердцах сплюнул Гудый. – Не могу себе представить подобного монумента в центре Киева с изображением либо хазар, либо угров…
Троян пожал плечами:
- У каждого народа свои обычаи.
- Причём тут обычаи! – не унимался его друг. – Не по-христиански это! Разве можно пугать будущим? Что будет, о том знает Всевышний! Может, не русы, а южане-агаряне возьмут когда-нибудь этот город? Или стоять ему в веках, разве людям то ведомо?
Усмехнулся Троян:
- Верно. А всё же вот он, монумент: стоит, и на нём, может быть, твоё изображение, вот здесь, тащишь прекрасную эллинку за волосы. А потом своей полонянке будешь петь песни и играть на гуслях, как умеешь делать это только ты.
- Совсем спятил… Неужели я могу обидеть женщину? Ты о чём?
- Ладно, хватит болтать. Пошли, а то переговоры о мире начнутся без нас.
И два славянина поспешили в императорский дворец, тот самый, в котором был много лет тому назад дед Гудыя, Идар.
Конечно, в парадные залы русичей никто пускать не собирался: черновая работа выполняется в иных помещениях, для работы писцов и толмачей выделили маленькую комнатушку с одним-единственным узким окошком. Если бы не горящие светильники, в комнате стоял полумрак, и делать записи было бы невозможно.
К приходу русского посольства во главе с Карлом – лучшим витязем Олега, – греческая сторона подготовила свой вариант договора.
Сидевший на скамье Карл (производивший впечатление горы: он был почти вдвое выше всех), не читая, передал врученные листки Гудыю, через плечо которого стали заглядывать, вникая в греческий текст, Троян, Вельмуд и Рулав.
И чем дальше изучали договор стоявшие посреди комнаты русичи, тем более хмурились их лица. Наконец, дочитав до конца, подавив в себе желание нагрубить этим заносчивым и хитрым византийцам, Гудый сказал:
- Вот и хорошо, полдела сделано…
При этих словах у греков попадали листки и перья из рук, кто-то даже разлил чернила, удивлённые взгляды впились в невозмутимое лицо странного русича, державшего договор в своих руках. Все сразу обратили внимание на руки Гудыя – тонкие кисти, длинные пальцы… Такие пальцы, видимо, хорошо играют на любых струнных музыкальных инструментах…
- Полдела сделано, – быстро повторил внук Идара. – Теперь сделаем некоторые добавления.
Передал текст писцу Ивану, который отвечал за его составление.
- Вот здесь написано: «Посланные от Олега, князя русского…» А надо: «Посланные от Олега, великого князя русского…» Исправил? Далее. После слов: «Льву, Александру и Константину, великим в Боге самодержцам, царям греческим», добавь: «на укрепление и на удостоверение многолетней дружбы, существовавшей между христианами и русью…»
- Не было многолетней дружбы! Не было! – завопил, разбрасывая листки и брызгая слюной, один из греческих писцов, весьма хилого и тщедушного вида старец.
- Была! – твёрдо заявил Гудый. – Лишь вспомнить надо! После того, как вы сдали нам в бою Амастриду, был заключен мирный договор.
- Не было такого договора! Не было! – не унимался старичок, ломая своё перо.
- Как же это? – с улыбкой произнес Гудый. – А что же тогда имел в виду патриарх Фотий, говоря: «Тех, кто должен был нам нечто малое и незначительное, мы жестоко истязали… не обращали внимания на маловажность и незначительность в сравнении с нашими долгами… Получая прощение многого… других за малое ввергли в рабство»? Мы ваши большие долги не взыскивали, а вы что же наделали? И разве бывают долги, если обязательства договором не отмечены?
После короткого молчания тот же неугомонный старик заюлил:
- Хорошо! Был договор, который неразумный император Михаил нарушил! Но вы-то, русы, первые на нас напали! За что Амастриду разрушили, а её жителей поубивали?
Выпрямился Гудый, спокойно, с достоинством, возразил:
- Плохо с памятью у тебя, дед. А Петрону Каматира помнишь?! Не из Амастриды ли он родом? Не из Амастриды ли родом те строители, которых вы послали в Хазарию крепости против нас возводить? Стоят те крепости и поныне!
Не о том мы сейчас речь ведём... Меж войнами были долгие годы мира, и в эти годы шёл меж нами мирный торг. И торг шёл по уговору! И после Амастриды уговор был, и после усмирения гордыни вашей при царе Михаиле тот уговор восстановлен был.
Великану Карлу надоело это препирательство. Он встал, возвысившись над всеми; в комнате, и так не отличающейся большими размерами, стало совсем тесно. Греки сразу стихли, стало слышно потрескивание горящих фитилей в светильниках.
- Вот что, Иван… – пробасил главный посол князя Олега. – Пиши, что наш добрый юноша говорит. После обсудим…
- Да, да, пишу уже, – испуганно пробормотал Иван-писец, схватил перо, обмакнул его в чернила.
Гудый продолжил:
- После слов «наша светлость превыше всего желая в Боге укрепить и удостоверить любовь», пиши: «бывшую между христианами и русью многажды…» Вставил? Далее… Зачем вы здесь о членовредительстве за проступок написали? Зачеркни.
Иван усердно заскрипел пером, зачёркивая указанные строки.
- На этом месте пиши: «Если кто ударит мечом, или бьёт кацем либо сосудом, за то ударение или бьение да вдаст пять литров серебра по закону Рускому…»
Иван остановился было, его перо зависло над пергаментом, словно раздумывая, отмечать ли в договоре неизвестный в Византии закон, но, взглянув на грозный вид Карла, писец быстро закончил начатую фразу.
Переведя дыхание, Гудый указал на текст:
- Теперь здесь. Пиши: «Если выкинута будет ладья сильным ветром на чужую землю и будет там кто-нибудь из нас, руси, и кто соберется снабдить ладью товаром своим и отправит вновь в христианскую землю, то проводим её через всякое опасное место, пока не придёт в место безопасное; если же ладья эта от бури или противного ветра задерживается и не может возвратиться в свои места, то поможем гребцам той ладьи мы, русь, и проводим их с куплею их поздорову».
Греческие писцы заулыбались, одобрительно загудели, закивали головами, Иван водил пером быстро, радостно.
Гудый, возвысив голос, продолжал:
- «Если же случится около Греческой земли такое же зло руской ладье, то проводим её в Рускую землю… Пусть продают товары той ладьи, если можно что-то продать из той ладьи, то пусть позволено будет нам, руским, вынести на греческий берег. И когда приходим мы в Греческую землю для торговли или посольством к вашему царю, то пропустите с честью товары…»
Радость греков поутихла, но они продолжали следить за усердно работающим Иваном. Внук Идара встал у него за спиной, внимательно ещё раз проверяя все пункты договора.
Когда было написано всё, что продиктовал Гудый, откашлявшись, взял слово Карл. Крепким, полнозвучным басом он высказал требование варяжских дружинников Олега:
- Вот что отметь: «О руси, служащей в Греческой земле у греческого царя. Если кто умрёт, не распорядившись своим имуществом, а своих у него не будет, то пусть возвратится имущество его на Русь ближайшим младшим родственникам. Если же сделает завещание, то пусть возьмёт завещанное ему тот, кому написал умирающий наследовать его имущество, и да наследует его».
Греки схватились за головы, глядя на своего старейшину, ожидая от него яростного отпора притязаниям этих нахальных русичей. Старичок не оправдал надежд своих соплеменников, тихо заметив Ивану:
- Пиши, пиши, что сказано. Те русичи, что перешли к нам на службу, исправно выполняют свой долг, отличаясь среди иных и в труде, и дисциплиной, и в сражениях. Если б все наши воины вели себя так, от наших врагов давно одна пыль осталась…
В это время Гудый заметил пропуск важного условия:
- Что же это мы? Суть забыли! Вот что надо: «Если пленник той или иной стороны насильно удерживается русью или греками, …и если действительно окажется русин или гречин, то пусть выкупят и возвратят выкупленное лицо в его страну…»
- Не было этого в прошлом договоре, - робко заметил старший грек.
- Было! – смело возразил русин.
- Откуда знаешь? – спросил старичок, вскакивая с лавки и хитро улыбаясь, надеясь, что перед ним не очень сведущие в дипломатических делах люди.
- Свидетели есть!
- Кто такие?
- Отец мой, Евпатий, жив и сейчас находится в Корсуни Таврической! Он со своим отцом Идаром вершили договор с царём Михаилом после похода Дира и Аскольда на Царьград! А ещё жив в той же Корсуни Вениамин, сын Захариаса Самаритянина, он также толмачём был при заключении того договора!
Старец вновь присел на скамью. Тяжёлым взглядом человека, побеждённого в словесном поединке, уставился на Гудыя:
- Уж не тот ли это Идар, с которым много дней в Херсоне беседовал Кирилл, открывший мощи святого Климента?
С чувством гордости за деда ответил молодой русин:
- Тот. Идар – дед мой.
- Это многое объясняет, – старик прикрыл глаза рукой. – Думал я, что говорю с неразумными варварами, оказалось: передо мною внук толмача, на равных в своё время спорившего с Философом… Внук-то разумом не беднее деда будет!
И уже совсем иным взглядом, не едким и колючим, а уважительным посмотрел на молодого русина:
- Молодец, что помнишь сие. Помни и не забывай.
Гудый помнил. Он помнил и знал многое, несмотря на свой юный возраст.
Знал песни Подесенья и Сейма, – мест, где родились и выросли его дед и бабушка Людмила.
Помнил, как учил его отец славянским и греческим буквам, объясняя особенности родной и греческой речи.
Знал из рассказов отца о превратностях жизненного пути Идара, его военных и посольских делах.
А ещё он твёрдо знал, что когда-нибудь, через много лет, обязательно свои знания запишет в книгу, и будут ту книгу изучать его дети и внуки, чтобы, используя опыт старших, меньше ошибок совершать в будущем.
Подойдя поближе к Ивану и положив ему руку на плечо, сказал:
- Словенскую речь ты знаешь. А теперь, с моей помощью, запишем всё это на нашем языке. И тогда уже никто не скажет, что не было договора греческого царя с русским великим князем Олегом.
Гудый посмотрел на старшего грека-писца.
И неожиданно для всех они улыбнулись друг другу.


ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

Прочитавший данное произведение вправе задать автору несколько вопросов, и первый из них: «Разве были проходимы леса от Десны у Трубчевска (древнего Трубеча) на восток, в сторону современного Курска? Тем более на телегах, да ещё в первой половине IX века?»
Берем в руки любой исторический атлас (например, Атлас «География России» для учащихся 8-9 классов, подготовленный к изданию Производственным картосоставительским объединением «Картография», Москва, 1999 год, – карта «Киевская Русь в IX – начале XII в.» на странице третьей) и видим: на Восточно-Европейской равнине существуют сухопутные пути и на Дон, и в Западную Европу.
Можно взять исследование посерьёзней, например, труд доктора исторических наук Е.А.Шинакова «Образование древнерусского государства. Сравнительно-исторический аспект» (Брянск, издательство Брянского государственного университета, 2002). На первой же карте книги под названием «Этап отдельных «вождеств», протогородов-государств» отчётливо видим торговый путь, идущий от Кветуни на восток, к верховьям Дона (с.427).
А вот книга Геннадия Петровича Полякова, другого известного брянского историка, под названием «Археология и история Брянской земли в древности и средневековье (до середины XVI столетия)», изданная в Брянске в 2007 году. На странице 129 читаем: «Всеволод Святославич отправился в этот поход [поход князя Игоря – прим. А.Р.] из Трубеча в конце апреля 1185 г. Сначала он двинулся в Курск, откуда, пополнив дружину курскими «кметами», пошёл в степь. Полк Всеволода шёл сначала по Изюмскому шляху, а потом – лесом – древней наезженной дорогой». Как видим, в XII веке уже существуют «древние» лесные наезженные дороги.
К IX веку славянам-северянам повозки-телеги были хорошо известны как способ передвижения. Само славянское слово «дорога» означает «продранное в лесу пространство», этим делом – строить и прорубать в лесу дороги – славяне занимались издревле.
Думаю, ответ на первый вопрос дан. И тут возникает второй, главный вопрос: «Может быть, Евангелие и Псалтырь написаны русином в Корсуни не славянскими (греческими), а какими-то иными, другими знаками?»
Попробуем ответить на него не художественным словом, не литературным произведением, а словом историка.
Вот перед нами замечательный труд Антония-Эмилия Н.Тахиаоса «Святые братья Кирилл и Мефодий, просветители славян» (Сергиев Посад, 2005).
На странице 79 читаем: «Сам Кирилл, а также император и патриарх, отправившие его в Хазарию, знали, что, помимо относительно немногочисленных хазар, ему предстояло повстречать в византийской провинции, включавшей Крым, множество славяноязычных русов, язык которых сделался тогда весьма распространённым в этих местах». И тут же, в сноске, на этой же странице:
«…Русы, встретившиеся им [то есть Константину и Мефодию] в Крыму, были, несомненно, славянского происхождения».
Известный русский историк И.И.Срезневский считал, что протокириллица в виде греко-славянского письма существовала у наших предков с VI-VII веков.
На глиняном горшке конца IX- начала Х века, найденном на Смоленщине, прослеживается надпись греко-славянскими буквами «гороухща» («горушна»), свидетельствующая о глубоком проникновении греческих букв в славянскую глубинку.
Обращает на себя внимание тот факт, что Константин, увидев книги русина-корсунянина, написанные «руськыми письмены», сразу же читает и понимает их (см. «Паннонские жития святых Кирилла и Мефодия»). Это, безусловно, указывает на то, что, во-первых, Константин Философ знал славянский язык, во-вторых, русская азбука была близка к греческой, либо полностью копировала её. Читать текст знакомыми буквами на языке, который ты давно знаешь, конечно же, возможно. Более того: такое чтение само по себе наталкивает на обсуждение «трудных» мест священных книг, такое обсуждение наверняка возникло у русина-корсунянина и Константина, и в этой беседе, конечно же, равных Философу не было. Не случайно следующая строка в «Паннонском житие» отмечает: «И дивились ему, хваля Бога» («Мънози ся ему дивлеаху, Бога хваляще»).
В одной рукописи XV века сказано: «А грамота русская явилася, Богом дана, в Корсуни русину, от нея же научися философ Константин и оттуду сложив и написав книги русскым языком».
В большинстве списков «О письменах» черноризца Храбра (конец IX – начало Х века) сказано, что в азбуке Кирилла двадцать четыре буквы написаны по-гречески (греческими знаками), а четырнадцать – в соответствии со «славянской речью».
Насколько данный вопрос (вопрос возникновения кириллицы и какой азбукой были написаны корсунские книги) запутан, можно видеть на примере уже упомянутой книги Антония-Эмилия Н.Тахиаоса. Для б;льшей наглядности ещё раз процитируем слова со страницы 79: «…Русы, встретившиеся им [то есть Константину и Мефодию] в Крыму, были, несомненно, славянского происхождения». Однако в этой же самой книге, но уже на странице 272 читаем: «Русское Евангелие, о котором говорится в этой главе, есть, по всей вероятности, готский перевод Евангелия Ульфилы, а русский человек, упоминаемый здесь, есть, вероятно, варягорус».
Готский язык, как все знают, это язык немецкой языковой группы, и, следовательно, под термином «варягорус» надо понимать гота, а не славянина. Что называется: приехали!
Кроме явной путаницы в отдельных научных трудах, настораживает также недобросовестность авторов многих хрестоматий по русской истории.
Приведу лишь два примера (чтобы не утомлять читателя научными спорами и повторами). Вот «Материалы по истории СССР для семинарских и практических занятий под редакцией А.Д.Горского», выпуск первый, Москва, издательство «Высшая школа», 1985 год, и «Хрестоматия по истории России с древнейших времён до 1618 г.» под редакцией А.Г. Кузьмина и С.В. Перевезенцева, Москва, Гуманитарный издательский центр «Владос», 2004.
Если читатель ознакомится с сочинениями патриарха Фотия в этих двух изданиях, он не поймёт, что русы явились в 860 году под стены Царьграда не для грабежа, а для мести.
А между тем у Фотия в оригинале это пояснение есть. Но для нахождения этого текста надо почему-то обращаться не к хрестоматиям, а к другим работам, где цитируется труд указанного константинопольского патриарха. В частности, можно обратиться к книге «Как была крещена Русь» (Москва, 1988, с.64).
Упомянутая хрестоматия С.В.Перевезенцева, несмотря на некоторые интересные публикуемые документы, всё же не без недостатков. В частности, здесь дан очень убогий текст из Сказания «О Письменах» Черноризца Храбра.

Пытливый читатель может задать ещё один вопрос автору: почему у него в романе Аскольд и Дир ведут себя самостоятельно на протяжении длительного времени, ведь известно из русских летописей, что Аскольд и Дир – бояре Рюрика, которые захотели править в Киеве самостоятельно, затем были убиты в 882 году князем Олегом.
Дело в том, что в 882 году Олег убил не Дира и Аскольда, а одного Дира. Аскольда к тому времени уже не было в живых. В 1866 году Русская православная церковь отмечала 1000-летие гибели Аскольда-христианина. Крестные ходы совершались под руководством настоятелей Киевского Никольского мужского монастыря, под попечением которого была и Аскольдова могила.
Дир – реальное историческое лицо, известное не только русским летописям. Его упоминает знаменитый арабский ученый-энциклопедист Х века ал-Масуди как руководителя крупного славянского государства. Чтобы попасть в иностранные хроники, согласитесь, надо продержаться у власти не один десяток лет.
И последнее. Почему герой романа родом из древнего Трубеча? Неужели он не мог быть уроженцем, допустим, стольного Киева?
Жаль, что не стоим мы сейчас с вами у памятника Бояну в центре Трубчевска: лучше всего ответ был бы услышен и понят именно здесь, на кручах, возвышающихся над милой моему сердцу красавицей Десной.
Здесь, да ещё в Новгороде-Северском на Украине увековечена в скульптуре память легендарного сказителя, упомянутого в «Слове о полку Игореве».
…Многие десятилетия спорят, кто был автором «Слова…». Высказываются самые разные предположения: то называют самого Игоря, то бежавшего с поля боя боярина Беловода Просовича, то галицкого книжника Тимофея, иногда – Райгулу, тысяцкого Игоря.
По-моему, кто бы он ни был, автор «Слова…», он уроженец северских земель, чьё детство прошло либо на берегах Десны, либо на её притоках.
И вот почему.
Ещё в 1980-х годах один из исследователей «Слова…» отметил:
«Сейчас в поэме твердо зафиксирован уже 151 брянский диалектизм. В основном это очень древние слова, которые в составе общерусского языка не дожили до наших дней, либо значение их вовсе изменилось. Учёные давно уже обнаружили в поэме 86 гапаксов, то есть слов, которые ни в каком другом произведении не встречаются… И вот теперь все 86 гапаксов отыскались, наконец, в брянских говорах!..»
Если автор «Слова…» – уроженец Брянщины, как доказывают многие исследователи, – не только историки, но и филологи, – если здесь, в тысячелетнем Трубчевске, по праву стоит памятник сказителю Бояну, почему бы уроженцу Подесенья не оказаться автором первых, зафиксированных древними источниками, церковных книг на русском языке?
Да, его книги, этого великого русина из Корсуни, до нас не дошли. Но они вдохновили Константина Философа (Кирилла) создать славянскую азбуку, которой мы с вами, дорогие читатели, пользуемся до сих пор.

ПРИМЕЧАНИЯ

Авасги – жители Западно-Грузинского царства.
Апсида – алтарный выступ в христианских церковных зданиях, полукруглый, гранёный или прямоугольный в плане.
Баптистерий – крещальня.
Березань – остров длиной около одного километра, площадью около тридцати гектаров, расположенный при входе в Днепро-Бугский лиман, недалеко от современного Очакова. Поселения на нём возникли ещё в седьмом веке до нашей эры.
Градище – столица Моравского государства при Моймире Первом (818-846 гг.). Его преемник князь Ростислав (846-870 гг.) отстроит новую столицу – Велеград.
День земли – праздник, отмечавшийся 10 травня (мая).
Дионисийские порфирные ткани – шелковые ткани, особой выделки.
Друнгарий – начальник небольшого воинского подразделения в Византийской империи.
«Звездный (светлый) Ирий» – Млечный путь, путь в рай для праведных людей после смерти (языческое понятие). Переплетение языческих и христианских понятий характерно для раннего (и не только раннего) православия.
Каган (хакан) – глава Хазарского каганата, шад – главнокомандующий войсками Хазарии.
Каламита – пещерный монастырь Каламита («Камышовый») возник в VII веке, см. Е.В.Веникеев. Севастополь и его окрестности. М.,1986.
Листопад – ноябрь.
Литра – византийская мера веса, равная семидесяти двум золотникам, золотник – примерно четыре грамма.
Логофет дрома – управитель почты и внешних сношений в Византийской империи.
Меотское море – Азовское море.
Неф – вытянутая в длину, обычно прямоугольная в плане часть помещения (базилики, крестово-купольного храма и др.), разделённого в продольном направлении столбами, колоннадами или аркадами, служащими промежуточной опорой для перекрытия. Наиболее распространено разделение внутреннего пространства на три или пять нефов. Часто средний неф шире и выше боковых и имеет самостоятельное перекрытие.
Орган – музыкальный инструмент, изобретенный греками.
Свеоны – в начале нашей эры римский историк Тацит отличает свеонов от свебов-свеев («шведов»). В конце I тыс. н.э. свеонами в западных источниках называли все население побережья Балтийского моря – см. «Хрестоматия по истории России с древнейших времен до 1618 г.» под редакцией А.Г.Кузьмина, С.В.Перевезенцева, М., 2004,с.107. Видимо, свеоны – это все же не шведы, это либо гуппа народов, проживающая на севере Европы, либо какой-то другой народ.
Северянка – славян-северов – жителей Фракии – упоминает еще Феофан Исповедник (ок.760 г. – 818 г.) в своей «Хронографии».
Словенские купцы – славяне, как свидетельствуют источники, назывались первоначально «словенами». Здесь в прямой речи славяне всегда называются «словенами», в романе «Тропою Буривоя» для отличия словен новгородских от остальных славян применена современная терминология.
Стратиг. - Вся Византийская империя делилась на фемы, которые возглавлялись стратигами. Херсон до второй половины тридцатых годов девятого века пользовался самоуправлением и возглавлялся местным должностным лицом – протевоном. По свидетельству Константина Багрянородного, Петрона Каматир заявил императору Феофилу: «Если ты хочешь всецело и самовластно повелевать крепостью Херсоном и местностями в нём и не упускать их из своих рук, избери собственного стратига и не доверяй их протевонам и архонтам». Феофил внял совету и назначил Каматира во второй половине тридцатых годов девятого века первым стратигом Херсона.
Сюмболон-лимне (греч.) – «Бухта символов», ныне Балаклава.
Христиане у Драгомира – восточные славяне, в отличие от западных, как правило, всегда терпимо относились к представителям других вер. Об этом свидетельствуют и Фотий, константинопольский патриарх IX века, и русские летописцы, рассказывающие нам о временах княжны Ольги и ее сына князя Святослава.
Чёрмный стяг – красный флаг.
Ярилин день – 5 июня. На Ярилин день обязательны любовные игрища неженатых парней, девушек и незамужних женщин.

СЛОВАРЬ ИМЕН И ПРОЗВИЩ
(с толкованием их значения)

Александр Великий – Александр Македонский.
Андрей – мужественный (греческ.).
Афанасий – бессмертный (греческ.).
Богун – длинная жердь, положенная на стойки: на них развешивались сети для просушки. Также растение багульник.
Бодин – колючий. Имя сербского происхождения.
Вениамин – сын правой руки (еврейск.).
Водим (Водима, Вадим) – заводила, от «вадити» – сеять смуты. В 864 году в Новгороде Вадим, прозванный Храбрым, поднял восстание против Рюрика. Рюрик победил, Вадим был убит, а славянские старейшины, поддержавшие восставших, казнены.
Вок – волк. Распространённое чешское имя.
Гавриил – муж божий (еврейск.).
Галина – тишина (греческ.).
Голуба – голубка.
Горазд – способный, понятливый. Гораздом звали одного из учеников Константина (Кирилла) Философа. Коренной мораванин, отлично владел греческим и латинским языками. После смерти брата Кирилла Мефодия бежал в Польшу.
Горислава – горящая (сияющая) слава.
Гудый (Гуды) – музыкант. Один из послов князя Олега к византийским императорам. Задачей посольства было составление мирного и торгового договора с Византией.
Давид – имя еврейского происхождения, означает «возлюбленный».
Дан – данный.
Дир – значение неясно. Дир княжил в Киеве в первой половине IX века.
Доброгость – добрый к гостям, уменьшительное Добруша.
Драгана – драгоценная (южнославянское имя).
Драгомир – дорогой миру.
Дубец – крепыш.
Евпатий – имя южного происхождения. Известен понтийский царь I века до нашей эры Митридат Евпатор. В XIII веке в борьбе с полчищами Батыя прославился воевода рязанского князя Юрия Ингваревича Евпатий Коловрат.
Загорка – пришедшая из-за гор (южнославянское имя).
Захариас – имя еврейского происхождения, означает «божья память». Греческая надпись «Захариас» сделана на монете, найденной в Петергофе и датируемой 825 годом. Уникальная находка, доказывающая существование торговых путей, связывающих Балтику с южными морями по крайней мере, с начала IX века.
Зоряна – озорная; от «зорить, зоровать» – разорять, буянить.
Зыряй – смотрун, от «зырить».
Иван – имя еврейского происхождения. Иван – составитель, или, точнее, автор записи договора Олега с византийскими императорами. Имя писца сохранила «Повесть временных лет», как и имена послов.
Идар – Менандр Византиец, историк VI века, упоминает анта Мезамира, сына Идаризиева. Позже известно славянское имя Идар. Значение неясно.
Илья – здесь – христианское имя Идара. Христианские имена, полученные при крещении, не получили распостранения в Древней Руси. Наиболее яркий тому пример – имя новгородского церковнослужителя XI века: Упырь Лихой.
Иосиф – приумноженный (еврейск.).
Карина – так у славян называли женщин с тёмно-коричневыми (карими) волосами.
Карл (Карлы) – смелый (германск.). Один из послов князя Олега к византийским императорам. В списке послов назван первым. Видимо, в «Повести временных лет» текст договора попал из греческого оригинала, поэтому и германские, и славянские имена немного искажены.
Кирилл – солнце (персидск.).
Колч – хромой, ковыляющий.
Людмила – милая людям.
Людота – славянское имя, значение неясно.
Милад – милый Ладе.
Митрофан – епископ, сосланный патриархом Фотием из Константинополя в Херсон.
Михаил III Пьяница (ок. 840 – 867 гг.) – император Византии: номинально с 842 по 867 год, фактически с 856 по 867 год.
Моймир I – князь, основатель Великоморавского государства.
Никифор – стратиг Херсона, при котором в его городе были найдены мощи святого Климента.
Ольга – от мужского имени Олег (Волег, Вольга).
Омортаг – болгарский хан в 814-831 гг. Умер в 832 году.
Петрона Каматир – брат Феодоры, византийской императрицы 842-856 гг. Прославился строительством Саркела, хазарской крепости. Первый стратиг Херсона. Позже – стратиг Фракисийской фемы. Занимался делами военными, успешно воевал с павликианами и арабами.
Прибина – нитранский князь до 833 года, сторонник римской церкви. Изгнан Моймиром I. Вероятно, ушёл к Людовику Благочестивому, так как в 847 году посажен немцами князем в Паннонии.
Пригода – пригожая, красивая.
Радислав – радеющий о славе.
Рустам – светлый (иранск.).
Светлана – светлая.
Светояр – свет Ярилы.
Снежана – снежинка.
София, Софья – мудрость (греческ.).
Стоян – стойкий.
Троян (Труан) – распространенное славянское имя (в настоящее время – фамилия). Троян (Труан) – один из послов князя Олега к византийским императорам (см. примечания на имена «Гудый» и «Карл»).
Феодора (? – ок.867 г.) – императрица Византии с 842 по 856 год, жена Феофила. После кончины мужа была объявлена императрицей – регентшей при малолетнем сыне Михаиле III. В 856 году Феодору вынудили отказаться от регентства.
Феодосий – халкидонский епископ-митрополит, один из двух послов византийского императора Феофила к франкскому императору Людовику I Благочестивому.
Феофаний – спафарий, один из двух послов византийского императора Феофила к франкскому императору Людовику I Благочестивому.
Феофил (ок. 812 – 842 гг.) – император Византии с 829 по 842 год.
Фотий – константинопольский патриарх IX века. Оставил после себя большое литературное наследие. Среди его произведений до нашего времени дошли две его беседы по поводу нашествия русов на Византийскую империю.
Ходота – лапоть, постол; в смысле простак.
Шульга – левша.

ХРОНОЛОГИЯ

Конец VIII – начало IX века.   Поход новгородского князя Бравлина на Сурож (Судак)
813 год. Поход русов на Эвбею и другие острова Эгейского моря
818-846 гг. В Моравии правит князь Моймир I
820-825 гг. Восстание Фомы Славянина в Византии
833 год. Изгнание Прибины из Нитры. Нитранское княжество присоединено к Моравскому
834 год. Построение Саркела
838 год. «Неизвестные» враги помешали послам русов вернуться домой из Константинополя
839 год. Послы кагана русов в Ингельгейме приняты за шведов
840 год. Русы напали на Амастриду
842 год. Русы по договору с Византией вернули часть добычи и освободили всех пленных
843 год (по Гумилеву – 844 г.). Церковный собор в Константинополе. Восстановление иконопочитания
847 год. Подавление славянского восстания в Пелопоннесе. Прибина посажен немцами на княжение в Паннонии
852-853 гг. Буга Старший разбил абхазского царя Феодосия и напал на санарийцев
853-854 гг. Санарийцы обратились за помощью к Византии, хазарам и кагану славян
До 860 года. Нарушение Византией условий договора с русами
18-25 июня 860 года. Осада русами Константинополя
860-861 гг. Миссия Константина Философа в Хазарию