Мне захотелось написать о нем. Именно сейчас - не раньше и не потом. Я хочу, чтобы он прочитал. Папе тяжело - вот уже много месяцев, как два инсульта вместе с онкологией добивают его. Я стараюсь, насколько могу, приезжая, быть с ним, гулять в парке. Но разговор не очень клеится, и получить ответы на вопросы, которые я должен был задать гораздо раньше, уже сложно.
А я вижу его другим (именно поэтому я дальше много пишу в прошедшем времени - дай Бог папе здоровья). Таким, как, например, на этой фотографии - красивым и сильным. Все знающим и умеющим - будь то любая деревенская и вообще любая работа, наука или его краеведческие труды. Если выбрать что-то главное из моих детско-юношеских уроков, полученных от папы - то это, наверно, отношение ко всему, чем занимаешься. "Не делай ничего одной рукой, Сашуля - это только кажется, что так быстрее. Переделывать придётся". Уж не помню, по какому поводу он мне это говорил - наверно, рыболовные снасти какие-нибудь мастерили.
И я ещё вспоминаю, как было мне лет двенадцать и летели мы на Балхаш -там был полигон при его научно-оборонном институте, и папа поехал туда в командировку, а мне организовал рыбалку (которая была там совершенно невообразимая). И вот в самолете, направляющемся в пункт назначения с зашифрованным названием почему-то "Камбала", он разбирал со мной физику - кинематику, кажется. Хоть я в целом учился очень хорошо, физика мне давалась не так чтобы. И вот он - специалист, вообще говоря, по радиотехнике и радиолокации, без подготовки показывал мне по несколько вариантов решения каждой задачи. А когда я удивлялся, как он это все помнит, он удивлялся в ответ: "Это же моя работа".
Конечно, отчасти это - черта послевоенного поколения (шестидесятники, физики и лирики и т.д.). Люди, для которых знание и ум считались главными достоинствами, а сферы интеллектуальных интересов выходили далеко за пределы профессии. Эта была порода, которая, кажется, почти вымерла. Они были глубже.
Но и на этом фоне папа был таким как бы человеком возрождения, что признавали все его друзья и коллеги из ближнего круга, восхищавшиеся его энциклопедическими познаниями по самым разным предметам. Папки с научными статьями лежали на столе вперемешку с краеведческими подборками (он много писал про историю, главным образом, родных Владимирской и Ивановской областей; по этой причине вечерами просиживал в Ленинской библиотеке и переписывался с Эйдельманом, Солоухиным и другими интереснейшими людьми).
А рядом - стопки самиздата. С листочков из папочки-скоросшивателя я впервые прочитал, например, "Мастера и Маргариту". А ещё раньше услышал в его изложении про "шаркающей кавалерийской походкой... пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат" (а истории про Воланда, Бегемота и компанию были вместо сказок на ночь). Ну и, понятно, бобины с Высоцким, Окуджавой и Галичем - куда ж без них.
Вообще папа приучил меня к чтению (впрочем, за годы независимой жизни успел-таки изрядно отучиться). Пушкин, Лесков, Козьма Прутков, Маяковский, уже упомянутый Солоухин, да много ещё кто. И оценки его запомнились, ну, например: "Пушкин - великий, по-моему, прежде всего, не тем, что он написал, а тем, как он мыслил. В начале девятнадцатого века он думал, как совершенно современный нам человек". Вот с тех пор каждый год собираюсь внимательно прочитать записные книжки и письма Пушкина - и все никак не соберусь.
Кстати, и мои нынешние псевдолитературные потуги - явно наследственное. Дядя Слава - папин младший брат и тоже доктор наук (его давно уже нет) - писал очень приличные стихи, возглавлял поэтическое обьединение в своей Черноголовке. Бабушка выступала в самодеятельности в сельском клубе, относясь к этой своей деятельности чуть ли не более ответственно, чем к основной работе - преподаванию математики в школе. А дедушка нет-нет да и выдавал частушку (про статьи в вязниковской газете "Маяк" к открытию охотничьего сезона и не говорю). Наизусть помню его посвящённый сыновьям неуклюжий и наивный, но в чем-то прекрасный цикл:
... Впереди одна забота:
Нелегкая научная работа.
Пусть она будет такой же успешной,
Как августОвская охота!...
(Гордость за преуспевших в науке сыновей - важный момент, потом скажу об этом).
Продолжая литературную тему - надеюсь, что хоть чуть-чуть отплатил за все то, что папа в плане моего личного развития сделал. Я помог ему издать в "Жизни замечательных людей" его книжку про Акселя Ивановича Берга, под началом которого он много лет работал, - родоначальника советской радиолокации, а потом фактически и кибернетики, шведа из дворянской офицерской семьи, ставшего замминистра обороны СССР... Это - другая история, но посмотрите, если попадётся.
А ещё папа всегда наполнял жизнь какими-то смешными прибаутками, стишками и частушками - взятыми из детства или сочиненными им самим. Иногда настолько активно, что это начинало раздражать. Только намного позже я понял, зачем ему это было нужно. Думаю, таким способом он выпускал напряжение, накапливавшееся в нем за рабочий день, неделю, год. И прелесть некоторых из его побасенок доходила позже. Вот, например, что какой комикс он написал-нарисовал маленькому Саше в Лаос:
Два мишки-озорнишки сидели на суку -
Один из них ел пышки, другой месил муку.
Три ку-ку, пять ку-ку -
Оба шлёпнулись в муку.
Картинки из этого произведения, детально описывающие процесс, видимо, безвозвратно утеряны, а как жалко. Чем не история человеческих отношений...
Или вот ещё, как "продергивали", выражаясь по-местному, тунеядца на сцене сельского клуба:
Удивительно нам все ж,
Что ты не работаешь.
На иждивении живешь,
А водочку лопаешь.
Вызовем тебя на суд
Общественного мнения -
Там тебе понять дадут
За это поведение!
Ещё отец прекрасно рисовал, писал маслом, резал по дереву (одним ножом!). Когда я паковался в Стамбул, компания-перевозчик вещей выставила мне кругленький счёт за растаможку его пейзажей, датированных 1960-м годом. Их "эксперт по культуре" не мог поверить, что это не профессиональный художник.
И все это сочеталось с набором самых что ни на есть мужских качеств. Про способность легко и качественно сделать любую физическую работу (что особенно проявлялось летом в деревне у бабушки) я уже говорил. Починить (или, на местном диалекте, "уделать") крышу, построить клетки для кроликов, наладить проводку, замазать печь... Бабушка с нетерпением ждала его приездов. Да что там крышу - отец мог в одиночку выдолбить из цельного ствола осины ботнИк - местную невероятно верткую лодку, незаменимую при лавировании по затопленным разливом Клязьмы лугам и рощам...
А ещё папа - человек очень смелый, что проявлялось в разных ситуациях. В детстве, например, я не раз был свидетелем, как он, не задумываясь, шёл в стычку с несколькими браконьерами или просто хулиганами, никогда не пасуя. Мне - кишка тонка. Однажды в такой схватке его сильно побили - папа никогда не терпел хамства и не выдержал, когда местные принялись ставить сеть прямо у него под удочкой. Или помню ещё (сам не видел, но это обсуждалось) как у него на работе была какая-то несправедливая и подосланная проверка, и он полез на проверяющих с кулаками, и секретарша его держала...
Это ведь все проявления одного и того же - чувства справедливости и необходимости поступать так, как дОлжно. К примеру, папа никогда не был диссидентом, но и в партию вступать не стал. Это в его оборонном институте, безусловно, стоило ему карьеры (так же как и то, что он не был военным). Но так было правильно.
И кстати. Он - человек неверующий... Вернее, так: я думаю, что он человек неверующий, потому что никогда об этом не говорил и в церковь не ходил. Хотя в детстве, как и все тогда в деревне, даже в самых идейных семьях, был крещён (крестьянская смекалка: оно не повредит). Но к церкви и религии относился очень уважительно, к священникам при встрече всегда обращался "святой отец". И стал собирать иконы в шестидесятые годы, когда ими забивали окна и топили печки.
А сейчас, когда мы гуляем и когда у него хватает сил, просит меня отвести его в деревянную церковь в парке "Сокольники", чтобы посидеть там на лавочке.
Все признавали его блеск как ученого - самый молодой кандидат наук в своем институте, а потом - лауреат всевозможных госпремий. А проработал он много лет ученым секретарём своего НИИ и профессором в МИРЭА - должности важные, но не, как сейчас говорят, "топовые". Помимо беспартийности, ещё, наверно, и потому, что никогда не умел просить за себя. Это проявлялось и в быту. Мы много лет ютились в маленькой двушке в хрущевке, и он никак не мог получить новую квартиру. А получил, как я понимаю, почти случайно, уже в последний момент, в годы перестройки. Он сказал, что в Мосгорисполкоме его в очередной раз отфутболивали какие-то там тетеньки, и это было так унизительно. Он уже уходил, когда столкнулся с бывшим коллегой, который стал депутатом Моссовета. Тот, узнав, в чем дело, сделал так, что ордер был выдан на следующий день. Родители по-прежнему живут в этой квартире.
И ещё вспоминаю - уже не из детских своих, а студенческих лет. На четвёртом курсе меня пригласили в специально оборудованный номер в гостинице "Москва", и там одетый в штатское молодой человек с внимательным взглядом стал предлагать мне идти на работу в "органы", суля разнообразные блага. А у меня уже жена и ребёнок, и перспективы трудоустройства неясны (в моем МГИМО мне из-за неправильных родителей (в смысле, не из системы) дали лаосский язык, по той же причине не удалось закрепиться в модном управлении международных экономических отношений МИДа, где я проходил практику). Я попросил папу прогуляться и спросил совета. Он, некоторое время подумав, ответил: "Я бы не стал, сынок. Ну их". И я не стал, и до сих пор очень рад. Потому что ну их.
Чего ему внутренне эта принципиальность стоила, могу только догадываться, учитывая его нервную организацию. Точнее - нет, знаю, чего это стоило: что-что, а эта самая организация сполна передалась мне и дальше - моим детям.
Папа переживал абсолютно по всем поводам. Он не мог заснуть перед поездкой в деревню. Или когда купили первую машину, а гаража не было - все время смотрел в окно. Думаю, что бесконечные переживания стали причиной псориаза, которым папа заболел лет в сорок. А потом и инсульта.
Это случилось на рубеже 2000-х, я работал тогда в Англии. Он полетел в первую в своей жизни загранкомандировку - на седьмом десятке - в Китай, читать лекции. В самолете, как потом рассказывали, его коллега сладко спал, а он лихорадочно повторял, думал, как и что должен рассказать. Хотя нужды-то такой не было - в своих темах он был абсолютным, признанным корифеем. И так перенервничал, что случился инсульт, от которого он потом оправился, но уже не вполне.
Чтобы оценить то, каким он себя сделал, надо понять его путь. Деревенское военное детство, откуда, кажется, пошли многие его привычки - даже забавные. Папа, например, любит жевать луковицу - как яблоко. Потому что лук и картошка с собственного огорода спасли их в военные зимы. Ещё мы все смеялись над ним, когда он заготавливал и складировал под сервантами и диванами сахар, крупу, мыло и прочее. Потом, в начале 90-х, из магазинов пропало абсолютно все, и смеяться перестали.
Вообще, я много предъявлял ему претензий, что вот он все экономит, а надо жить сегодняшним днём. Но, видимо, это было понимание того, что все может измениться. Оно и изменилось, но не так, как ожидал отец. В начале девяностых все его немалые по тем временам накопления сгорели, и чтобы спасти хоть что-то, родители купили "стенку". Помню, папа растерянно говорил мне: "Вот, сынок, получается, что за эту стенку я работал всю жизнь"...
Девяностые годы, конечно, подорвали поколение родителей. Это - общее место, но я это видел очень ярко. Дело не только и не столько в сгоревших деньгах. Они с их многолетней работой вдруг стали никому не нужны. Институт их стал жить сдачей помещений в аренду каким-то производителям чипсов и ещё бог знает кому. Заниматься бизнесом они не умели. Могу только представить, что пережили родители, продолжая работать, вопреки всему.
Но я сбился, а хотелось ещё сказать о детстве. Папин отец (мой дедушка Коля) с тридцать девятого года, то есть с трёхлетнего папиного возраста, в армии. Крохотная деревня Назариха (она исчезла ещё до моего рождения), где нет электричества - но есть начальная школа, куда свозили детишек со всей округи. Эти самые ранние папины воспоминания из его рассказов отложились в памяти чуть ли не ярче, чем из моей собственной жизни. Вот он убегает от роя шершней. Сказали, что три укуса их - это смерть. Жалит первый, второй... , третий. Всё? Вроде нет...
А вот он семилетний выращивает дыню (!) и его отправляют в Москву на слёт юных мичуринцев (!! - на минуточку, сорок третий год). Говорили, что их должен был принять Сталин... но не принял. Папа уверенно диктует мне имя и адрес мальчика из Еревана, который прислал ему по почте (!!!) семена той дыни. Вот так-то.
Или приезжает с фронта в короткий отпуск отец, берет его с собой глушить рыбу припасенной четвертинкой тола... И миска ухи, а в ней огромный кусок рыбины... Могу себе представить - в разгар-то войны.
А вот совсем уж фантастика, но не верить оснований нет: папа рассказывает, как они с ребятами отконвоировали в сельсовет приземлившегося с парашютом немецкого летчика. Можно предположить, что тот рассудил, что бежать ему некуда.
А потом возвращается его отец - живой и, удивительным образом, раненный всего один раз, да и то из охотничьего ружья, которое задела собака, когда он, назначенный комендантом города Коттбуса, вёз на охоту Жукова. (Кстати, у нас в группе учился ГДРовский парень из этого самого Коттбуса, и я подкалывал его, что главой их немаленького в принципе города побывал мой дедушка - всего лишь старший лейтенант.)
И, как я понимаю, началась у папы совсем другая жизнь, и самые яркие воспоминания связаны с охотой и рыбалкой, с многодневными походами с отцом в клязьминское заречье. Помню, по этому поводу он как-то заметил: "Вот смотри, как меняются поколения. ПётрОвича (это дедушка Коля; в нижегородском выговоре возможно безударное "ё") можно было забросить на много недель в самый глухой лес - и он бы там легко выжил. Я - наверно, тоже, но уже с большим трудом, хотя и деревенский. А ты бы не продержался и нескольких дней".
Что ж, верно! Зато мы умеем постить "правила жизни", котиков и задачки на проверку интеллекта, по итогам которых все входят в два процента самых умных. Но я опять отвлёкся.
Дедушка стал директором школы их большого села Станки - должность по местным меркам серьезная. Он водил дружбу с представителями, как бы сейчас сказали, местных элит - например, знаменитым поэтом-песенником Фатьяновым (которого он однажды даже спас, когда тот тонул в быстрой и коварной Клязьме) и его другом - ещё более знаменитым писателем Казакевичем. Могу себе представить, что для папы значило встречать у себя дома таких людей.
Потом папа ходил в старшую школу в Вязниках (это районный центр), причём пока не нашёл угол у какой-то родни, зимой добирался туда к началу уроков на лыжах - восемь км в один конец. Не Ломоносов, конечно, но тоже. А когда поехал в Москву поступать в МАИ, то тоже не знал, где там будет жить, что есть и как одеваться. Он рассказывал, что отец дал ему список из нескольких адресов людей, у которых можно попытаться остановиться на время поступления и поиска койки в общежитии. Одним из них был как раз Казакевич. Обошлось - удалось найти дальнего родственника...
А я вот о чем думаю. Бабушка Лиза и дедушка Коля хоть были сельскими учителями - по тамошним меркам, интеллигенцией, но все же людьми достаточно простыми - из крестьян, отучились на рабфаке. Но было у них понимание, что дети должны шагнуть дальше их именно в знаниях, в уровне культуры, а вовсе не в положении (вообще быть функционером в деревне Станки считалось не очень-то почетно; папа рассказывал, как ребята дразнились: "Чайник-чайник, твой отец - начальник"). Папе его родители не могли помочь поступить в престижный институт, особо обеспечить материально, а тем более - составить протекцию в карьере. Во время учёбы приходилось жить впроголодь и разгружать по ночам вагоны, чтобы снять угол: мест в общежитии не было. Но они ему дали гораздо большее - желание думать и волю добиться всего самому.
О дальнейшем уже сказал.
До сих пор в станковской школе про него, как выдающегося уроженца, есть целый стенд. В Станках про него знают все. Значит, людям это важно. Даже когда совхоз встал и заброшенные машины стоят жуткими остовами, зарплату перестали платить даже дровами из вырубаемых лесов, пьют не только мужики (они-то всегда пили) - все поголовно, а молоко стало возможно купить только у занимающих брошенные или проданные за копейки дома выходцев из Средней Азии...
Помню, с каким уважением к нему относились все, кто приходил в бабушкин с дедушкой деревенский дом - от бабушкиных подруг до мужичков-пьянчужек - а ведь папа почти совсем не пил.
А напоследок хочу вот что ещё сказать. Почувствовав взросление, как и большинство из нас, я отдалился от родителей - к тому же, рано женился. А потом, как уже говорил, предъявлял ему - вслух и про себя - множество претензий. Вот, мол, и воспитывал ты меня не так, и делал все не так, и невыдержан был... А теперь, когда можно уже и на свою собственную жизнь обернуться и посмотреть немножко отстранённо, становится стыдно, честно говоря. И больно за когда-то сказанные резкие слова. Потому что понимаю, что и детям он дал не в пример больше, и прожил куда как достойнее и осмысленнее. И хочется говорить папе многократное спасибо.
За то, что был примером. Задавал планку. За истории из своей жизни и из книг. За понимание, что работать надо так, чтобы было не стыдно, но что жизнь - не только работа. За то, что всегда был предметом моей абсолютной гордости перед друзьями. Что помог мне стать таким, как есть и потом уже сам гордился мной, хоть поводы я давал отнюдь не всегда.
А ещё - за рыбалки на Клязьме. За чай из смородиновых листьев в рощице около озера и заливных лугов в его любимом заречье (надеюсь, ещё посмотрим на него, на озёра, Серапионову пустынь и Троицу с высокого берега Клязьмы). За необыкновенное чудо - начищенный изнутри ствол охотничьего ружья, который сверкает точно как пресловутый "тоннель в конце света". За костюм индейца на Новый Год в первом классе, на который пошли лучшие перья станковских петухов. За совместное собирание царских монет. За "резничку" - придуманные им резные картинки из жареной картошки, которые, конечно, были куда вкуснее просто жареной картошки. За длинные письма. За безусловную любовь к маме, сестре и мне и заботу о нас. За то, что по-прежнему, несмотря ни на что, рвётся меня провожать, а потом просит позвонить, как доеду, и машет в окне.
За всё, о чем сказано и не сказано в этих заметках.