Это было давно. В середине шестидесятых годов.
У Волховского Александра Алексеевича плотного, крепкого сорокалетнего мужчины не заладились отношения с женой.
Дело дошло до развода. Он попытался завершить этот процесс мирным путём, но жена категорически отказалась давать согласие на развод. Он убеждал её, говорил, что у него есть другая женщина, которую он любит, но всё было напрасно.
Более того, жена написала заявление в партийную организацию предприятия, где работал Волховской. В заявлении написала, что он разрушает семью, развратничает, бросает её с ребёнком и так далее.
Тогда это было модно писать в партийные или профсоюзные организации, где «обвиняемого» разбирали, прорабатывали и т.д.
В общем, учили уму-разуму и советской морали.
Так и на этот раз. Волховского вызвали на заседание партийного бюро, так как он состоял в КПСС.
Заседание партбюро проходило в кабинете директора.
Когда он пришёл туда, его попросили подождать в приёмной, пока рассматривались другие вопросы.
Потом его пригласили в кабинет. Он вошёл, сел.
Секретарь партийного бюро Фёдор Васильевич, морской офицер в отставке, работающий диспетчером на предприятии, объявил:
— Слушается персональное дело коммуниста Волховского Александра Алексеевича. Вот заявление его жены в партийную организацию предприятия. Зачитал заявление.
— Александр Алексеевич, что Вы можете сказать по этому делу? –
задал вопрос директор.
— А что тут говорить, Александр Дмитриевич? Я подал заявление на развод, так как наши семейные отношения с женой не сложились. У меня есть другая женщина, которую я люблю. Всё.
Слова попросил заместитель директора Валентин Григорьевич и начал «читать нотацию» нашему герою.
И что это нехорошо бросать жену с ребёнком, и что это не по-советски и, тем более, не по - партийному, и что семья – это ячейка общества, разрушать которую, это чуть ли не преступление государственного масштаба.
Потом с критикой в его адрес выступили: директор и другие члены бюро.
Александр Алексеевич слушал, слушал и, наконец, сказал, обращаясь к секретарю партбюро:
— Фёдор Васильевич, а мне-то можно сказать?
— Да, да, товарищ Волховской, прошу.
Тот встал и начал своим густым басом:
— Вот я слушаю и удивляюсь, как только у вас у всех языки поворачиваются критиковать меня и читать мне нотации?
— Вот Вы, Александр Дмитриевич,— повернулся он к директору. Сколько раз женаты?? А я скажу: – трижды!
— Вы, Валентин Григорьевич, сколько? — Дважды!
— Вы, Иван Иванович, сколько? — Трижды!
— Вы, Фёдор Васильевич, сколько? — Дважды!
— Так какое моральное право вы все имеете, чтобы разбирать моё, так называемое, персональное дело и осуждать меня? Я не хочу больше слушать тут ваше ханжество.
С этими словами он вышел из кабинета.
Партийное бюро всё-таки объявило ему выговор: «За грубое поведение и неуважение к партийному бюро».
Но этот выговор на общем собрании не утвердили, потому что все уже знали подробности этого заседания бюро.