Национализм и сепаратизм на Юге России в годы Гражданской войны.
(Продолжение. Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2016/06/06/1090)
Давайте посмотрим, какие сепаратистские и националистические процессы происходили на Юге России в 1917- 1918 годах.
После отречения Николая Второго началось стремительное разложение русской армии, и ее размежевание по национальному признаку.
В январе 1968года в эмигрантском журнале «Военная Быль» (№ 89) были опубликованы воспоминания кавалериста штабс-ротмистра С. Новикова «Конец родного полка», в которых он рассказывал о судьбе Отдельной гвардейской кавалерийской бригады (в не входили л.гв. Уланский Его Величества и л.гв. Гродненский гусарские полки), входившей в состав 23–го армейского корпуса.
Автор воспоминаний, в частности затрагивает вопрос «украинизации» и «демократизации» русской армии, затеянных Временным правительством.
(Подчеркнем, что вопреки рассказам нынешних либеральных публицистов, никакого отношения к этим идиотски-вредительским процессам, в корне подорвавшим боеспособность остатков русской армии, большевики не имели.
Это – инициатива и дело рук Керенского и его тогдашних либеральных сподвижников, «углублявших революцию» столь безмозглым способом).
Штабс-ротмистр С. Новиков вспоминал:
«…практиковавшееся в других частях выражение доверия и недоверия солдат к своим офицерам проникло и в наш полк. Доверие и недоверие выражались солдатами официально, через эскадронные и полковые комитеты, как того требовал революционный порядок, — голосованием.
Это было введено Керенским, разрешившим, для поддержания якобы спайки, единения и боеспособности частей, удалять из частей офицеров, коим выражено недоверие. Здесь Керенский несколько ошибся: недоверие выражалось, главным образом, только потому, что тот, кому оно выражалось, был настоящим офицером, начальником.
Но приказ этот имел все же и свою положительную сторону, так как давал возможность многим офицерам уезжать из полков, покидая таким образом кошмарную обстановку, царившую в них в то время.
И вот начался тогда разъезд из полка и наших офицеров. Часть из них уехала по вышеуказанной причине, другие — по болезни и в отпуск. Офицеры–поляки воспользовались тем, что имели право переводиться в свои части».
Нетрудно догадаться, что в условиях всеобщего разложения и анархии, царивших в «самой демократичекой армии мира» (по определению Керенского) митингово-комитетское «недоверие», как правило, выражалось наиболее требовательным и принципиальным офицерам, которых, в отместку, комитеты назначали кашеварами, конюхами и вечными дневальными, невзирая на их чины и прежние заслуги.
Тогда же началось сильнейшее расслоение (и вражда) по «национальной линии» Поляки бросились создавать свои полки и дивизии, малороссы (которым стали объчснять, что на самом деле-то они – «украинцы») стали «украинизировать» целые армейские корпуса и дивизии.
Вот, что писал об этом С. Новиков:
«Немалую роль в истории полка во время революции сыграло украинское движение. Еще несколько месяцев тому назад Временное правительство разрешило украинцам формировать свои национальные части. Предполагалось делать это постепенно. В описываемое время, в конце октября и начале ноября 1917 года, украинизация прогрессировала, как и все в революционной стране, и солдат–украинцев это как нельзя больше устраивало. Они, таким образом, попадали к себе домой. А о том, что этим ослаблялся фронт против врага, что эшелонами формирующихся загружались железные дороги, разве задумывались свободные граждане!
…Украинским движением воспользовались и офицеры нашего полка.
Половина солдат в полку были украинцами, у гродненцев было приблизительно то же самое. Они решили на полковых «радах» организовать отдельную часть для отправки на Украину. От этих полковых «рад» поехали в начале ноября в Москву делегаты для того, чтобы там переговорить с представителями краевой рады и получить разрешение на выделение, которое и было получено.
Из нашей бригады разрешалось сформировать украинскую бригаду из двух полков с батареей. Уланы должны были формировать «Сердючный Запорожский конный полк», гусары — полк «Гетмана Сагайдачного», а 3–я гвардейская конная батарея — батарею имени еще какого-то гетмана».
На деле, вся эта «украинизация» вела лишь к распаду частей, сохранивших хоть какие-то остатки боеспособности и откровенно поощряло шкурничество: под этим «соусом» появлялась вполне легальная возможность сбежать с фронта, которой многие и воспользовались.
«Многие офицеры должны были уехать с украинцами и таким образом в полку оставалось не более 5—6 офицеров…
Каждый эскадрон Уланского полка выделял в Запорожский полк 40—50 шашек. Имущество тоже делилось пополам.
Так произошло разделение полка на две части. В конце ноября предполагалась отправка выделенной бригады на Украину.
Одновременно с этими событиями и поляки получили разрешение на выделение из бригады своих солдат в отдельный эскадрон, отправлявшийся в Польшу. Формировать его приехал к нам поляк — ротмистр Масловский».
Что же из этой инициативы Керенского получилось на деле?!
Из маленьких 4-6-х эскадронных русских кавалерийских полков (которые, в отличие от пехоты, как правило, в годы ПМВ не имели серьезных потерь и к 1917 году сохраняли хоть какую-то боеспособность), половину эскадронов «украинизировали», а еще один эскадрон «опялячили», заодно поделив между ними и всё вооружение и военное имущество.
И, что: кто-то думал, что от реализации подобных идиотских затей боеспособность армии может повыситься?!
Можно, конечно, предположить, что «демократическое» Временное правительство просто «не ведало, что творит», разлагая русскую армию всеми этими экзотическими новшествами.
Давайте посмотрим на воспоминания ротмистра этого же лейб–гвардии Уланского Ее Величества полка А. Поливанова «Из моего дневника», опубликованные в журнале «Военная Быль» (№ 77), в январе 1966года. (Ротмистр А. Поливанов был родственником генерала от инфантерии А.А. Поливанова, бывшего военным министром российской империи в 1915-1916 годах и поддерживал с ним переписку).
Вот, что он записывал в своем дневнике:
«23 марта 1917 года. Хочу сказать, что происходило в полку за эти 10 дней. Получены приказы (!!!) о сформировании полковых комитетов офицерских и солдатских депутатов…
…с тревогой думается, что наш полк или несколько полков это капля в море среди 10–миллионной армии, а оттуда, из серых недр, идут сведения неутешительные. Говорят, что в Особой армии дезертировало 30 процентов, а на севере еще больше…
Был у нас парад хана Нахичеванского. Он поздравил нас с принятием присяги и говорил специально с выборными комитетами, разъясняя их задачи. Как ни странно, хан отлично говорил, его слова должны были понравиться людям и быть ими понятыми».
Отметим 3 важных момента:
1.ПРИКАЗЫ о формировании полковых комитетов солдатских депутатов (сыгравшие такую роковую роль в развале остатков дисциплины русской армии) УЖЕ были получены 23 марта 1917 года.
Нетрудно догадаться, что отдавали эти преступные приказы вовсе не Ленин с Троцким (на которых сейчас «вешают всех собак», обвиняяя в разложении армии), а новоявленные министры демократического Временного правительства.
2. Подчеркнем, что из состава Особой ( Гвардейской (!!!) армии, входившей тогда в состав Западного фронта уже в марте 1917 года, по сведениям ротмитстра Поливанова, дезертировало 30 процентов (!), «а на севере (т.е. в войсках Северного фронта) дезертиров было еще больше!!!
(Эти цифры хорошо бы усвоить любителям модных современных россказней, о том, что русская армия – де в марте 1917 года «была на пороге победы»).
3. Ну и в качестве «вишенки на торте» - свидетельство ротмистра Поливанова о пламенной речи хана Нахичеванского на параде, по случаю принятия присяги Временному правительству, в которой хан поздравлял войска с этой присягой и избранием солдатских комитетов (!!!) и даже разъяснял новоизбранным «комитетчикам» их задачи!!!
(У новоявленных «монархистов» большой популярностью пользуется байка о том, что этот самый Хан Нахичеванский, якобы, единственный «сохранил верность» Николаю Второму, собственноручно написав ему верноподданическую телеграмму в ходе «процедуры отречения Николая», в Феврале 1917 года.
Действительно, в Ставку тогда была направлена телеграмма следующего содержания:
«До нас дошли сведения о крупных событиях; прошу вас не отказать повергнуть к стопам Его Величества безграничную преданность Гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого Монарха. Генерал-адьютант хан Нахичеванский. N 2370".
Однако генерал Н.А. Епанчин в своих мемуарах "На службе трех Императоров" пишет следующее:
«Мне доподлинно известно, что эту телеграмму отправил Государю не Хан Нахичеванский, а начальник его штаба полковник А.Г. Винекен, за отсутствием Хана; по закону, начальник штаба имел право, в случаях, не терпящих отлагательства, принимать именем своего начальника решения, а затем докладывать о них. Винекен, за отсутствием Хана Нахичеванского, решил немедленно послать приведенную выше депешу, но, когда Винекен доложил эту депешу Хану, то последний настолько ее не одобрил, что Винекен, после доклада ее, ушел в свою комнату и застрелился».
Судя по рассказу ротмистра А. Поливанова о бравом выступлении Хана Нахичеванского, генерал Епанчин написал о тех событиях правду.
(Стоит отметить, что в это трагическое время очень многие высокопоставленные царские генералы показали себя далеко не с лучшей стороны.
Обласканные царем, обвешенные орденами, «распиаренные» (говоря нынешним слэнгом) тогдашними газетчиками «спасители России» в эти дни, нередко, поступали самым паскудным образом:
- начальник Штаба Ставки генерал М.В. Алексеев («мой косой друг», называл его Николай Второй) во-многом и организовал своему «другу» и «обожаемому монарху» его отречение;
- другой «народный герой» генерал Л.Г. Корнилов не побрезговал ЛИЧНО арестовать царскую семью, хотя мог бы под любым предлогом уклониться от этой полицейской задачи;
- еще один «спаситель России» генерал А.А. Брусилов, по свидетельству генерал-лейтенанта А.П. Будберга, весной 1917 года в Двинске «на армейском съезде молился о мирe без аннексий и контрибуций… и в конце речи схватил откуда-то взявшейся красный флаг и стал махать им над головой»;
- Хан Нахичеванский (который в августе 1914 года во время нашего вторжения в Восточную Пруссию просто опозорился, но был царем прощен и обласкан), в марте 1917 года поздравляет войска своей гвардейской кавалерии с присягой Временному правительству и даже растолковывает новоизбранным «комитетчикам» их задачи в условиях внезапно обретенной «свободы».
И этот список можно продолжить…
Очевидно, что, слегка перефразируя одно из любимых выражений Солженицына, все они хотели «собрать на дерьме» («демократических преобразований») «сметану» (для себя лично) и отличиться перед новыми властителями России.
Можно как угодно ругать и ненавидеть немецких генералов времен Первой мировой войны, но в дни Ноябрьской революции (1918 г.) в Германии никто из них не запятнал себя подобным позорным поведением).
Вернемся к событиям марта 1917 года.
23 марта ротмистр Поливанов делает следующую запись в своем дневнике:
«Идут все новые реформы в армии. Официальным приказом уничтожено отдание чести, становясь во фронт, но это, можно сказать, не имело особого значения, может, даже было излишне. Но вот появился слух, что комиссия А. А. Поливанова постановила вообще отменить обязательное отдание чести.
Это уже слишком. Отдание чести было взаимным приветствием и одинаково отягчало и офицеров и солдат.
Однако никогда и никто на это не жаловался.
Вот почему я и написал домой письмо, прося передать Ал. Андр., что это решение вызывает общее недоумение и неудовольствие...
Кроме того, если Военное министерство стало на путь уничтожения воинского духа и дисциплины, то пусть разрешат ношение штатского платья вне службы, таким образом, они будут последовательны.
Сразу видно, что во главе министерства стоит штатский человек, который больше прислушивается к голосу совета солдатских депутатов, состоящего из ополченцев, или не бывших на войне, или вообще всякого сброда, чем к голосу строевых солдат».
Так что инициаторы «демократических» горе-реформ в армии ВСЕ прекрасно знали, разлагая страну и армию.
9 апреля 1917 года ротмистр записывает:
«Вернулся сегодня после трех дней, проведенных в Киеве. На железных дорогах творится фееричный беспорядок. В Шепетовке видел Валерьяна Бибикова с эскадроном кавалергардов, водворяют порядок. По его словам, за эти дни было задержано свыше 1500 дезертиров… Это — свободная армия!»
Разумеется, началась и национальная вражда между новоявленными формированиями бывшей единой русской армии.
Штабс-ротмистр С.В. Голубинцев, служивший в 11-м гусарском полку, в своих воспоминаниях «НА ТИХИЙ ДОН» рассказывает об одном из таких эпизодов:
«На второй день Рождества 1917 г. мы прибыли в Винницу. Там к Сводно–казачьему корпусу присоединилась сотня л. гв. Казачьего полка.
К своему позору, гвардейские казаки уже окончательно разложились, сняли погоны, не отдавали чести офицерам и терроризировали своего сотенного командира, хмурого бородача, есаула Чеботарева.
Украинская Рада прилагала неимоверные усилия для освобождения своей территории от солдат бывшей русской армии, превращенных ныне революцией в войска различных национальностей.
По этой же причине Винница была разделена на четыре зоны влияния: на Украинскую, Польскую, Казачью и Советскую (!!!).
Вокзал, как самое главное место, занимал Гайдамацкий курень имени гетмана Полуботка. Гайдамаки в ярких формах напоминали артистов малороссийского театра. Все выглядело на них искусственно и несерьезно, начиная с защитных шаровар и кончая гусарскими барашковыми киверами с желтыми шлыками, изображавшими запорожские папахи.
Живописные гайдамаки держали себя воинственно и всем кричали: «Гэть с Украины!»
С прибытием в город Сводно–казачьего корпуса у щирых украинцев повысилось воинское настроение, и они мечтали стереть с лица земли красных «москалей».
Про «москалей» трудно было сказать, чтобы они держали себя вызывающе по отношению к «запорожцам», наоборот, затурканные и загнанные остатки российских полков занимали самую отдаленную часть города, никого не провоцировали и с нетерпением ожидали отправки домой».
А вот, что писал об этом безобразии штабс-капитан Д.Д. Свидерский в своей статье «Поход к Ледяному походу»:
«Эта «свободушка» вызвала в армии сокрушающую всех и все на своем пути лавину дезертиров с фронта. «По домам! Делить землю!»
И с оружием, гранатами и даже пулеметами при себе, все бросились по всем железным дорогам домой, с единым только ревом: «Гаврило, крути!» — сокрушая, ломая вагоны, паровозы, вокзалы, вызывая крушения поездов и даже убивая железнодорожных служащих и всех, кто стоял на пути.
Еще до моего поступления, 8 июня 1916 года, в нашу бригаду, в армии произошла какая-то «украинизация» (возможно, «самоопределение»), и всех наших многочисленных на батарее милых и добродушных «хохлов» записали и стали называть «украинцами».
Прибывшего в батарею меня (киевлянина), даже не сказав мне, автоматически сделали, в первый и последней раз в моей жизни, тоже «украинцем».
А когда «милостивым приказом» пролезающего в «президенты демократической республики России» жулика–адвоката Керенского все солдаты сверхсрочной службы были уволены по домам, получилось, что у нас на батарее оказались «украинцами» только поручик Жданко и я».
Еще раз подчеркнем, что ОСНОВНАЯ «заслуга» в том, что русская армия стремительно докатилась до всего этого невиданного позора принадлежит «реформам» Временного правительства, проведенным в марте – мае 1917 года.
В книге подполковника В. Е. Павлова «Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917—1920 годов» приводится такое мнение одного из офицеров:
«В Киеве, в конце декабря (1917 г), анархия: большевики, украинцы–самостийники. Последние не лучше большевиков, к тому же ярые шовинисты. И те, и другие преследуют офицеров».
Впрочем, об «украинизации» русской армии мы уже достаточно подробно говорили в этой главе: http://www.proza.ru/2015/07/09/577, так что в дальнейшем остановимся и на других важных аспектах.
Очень интересные и поучительные события происходили тогда в Бессарабии.
(Ни в советское время, ни в «ельцинско-демократическую эпоху» о «молдаванизации» и «румынизации» этого региона Российской империи, почему-то не принято было говорить).
О том, как оно происходило в своей книге «Сибирь, союзники и Колчак» рассказывал главноуправляющий делами колчаковского правительства Г.К. Гинс.
Осенью 1919 года он, вместе с Колчаком, совершид 10-дневную поездку на пароходе по сибирским рекам.
В небольшом городке Тара к ним на пароход случайно подсел один из старых сослуживцев Колчака, передавший ему письма и брошюры из Парижа.
Вот что вспоминал об этом Г.К. Гинс:
«Адмирал не мог наговориться с новым спутником, моряком, подсевшим в Таре. Этот моряк успел побывать в Париже и Лондоне и вез с собой письма для адмирала.
В одной из посылок было несколько брошюр, изданных в Париже в защиту русских прав на Бессарабию. Чего только, по словам этой брошюры, не делали румыны для того, чтобы оправдать свой захват!
Подкупленный статистик подтасовал данные о населении и доказывал, что молдован в Бессарабии больше половины, тогда как их в действительности только 42%.
Русских националистов сажали в тюрьмы и даже нескольких расстреляли; всюду принудительно вводили румынский язык, подвергая лишениям лиц, не знавших языка, добивались «добровольного» принятия румынского подданства под страхом конфискации имущества, закрывали русский суд с издевательством над русским правосудием, сорвали памятник Александру II и волочили бюст по земле.
Но хорошо зарекомендовали себя и бессарабские «граждане».
Основав так называемый Сфатул-цери (краевой совет), которому, как полагается по революционной программе, присвоена была верховная власть, они в лице всего председателя, знакомого мне по Петроградскому университету, ловкого, но довольно посредственного малого Инкульца, не замедлившего полеветь, когда произошла революция, — провели присоединение Бессарабии к Румынии.
Сделано это было ничтожным количеством голосов, и притом так, что большинство даже не знало, какой вопрос будет рассматриваться, но после этого Сфатул-цери уже не собирался, а румыны сочли оккупацию «легализированной» голосованием народного собрания.
Так гласила записка, подписанная известными в Бессарабии деятелями: предводителем дворянства А. Крупенским и кишиневским городским головой А. Шмидтом».
К сожалению, Колчак никак не отреагировал на эти факты притеснения русских людей в оккупированной румынами Бессарабии, хотя мог и должен был бы это сделать.
У него имелся свой «карманный» МИД, во главе с министром Сукиным (имевшим прозвище «американский мальчик»), можно было бы хотя бы потребовать от него официальную ноту протеста по этому поводу выпустить.
Не правда ли, эти трагические, столетней давности, события до боли напоминают то, что творилось в «демократической» Молдавии в 1991-92 г.г?!
Те же запреты на русский язык, издевательства и убийства русского населения, уничтожение памятников и т.д.
История строго наказывает тех, кто не делает выводов из ее уроков…
Кстати говоря, в этих воспоминаниях Г.К. Гинса содержится замечательный рассказ о том, какие трагикомические события происходили на Юге России в период демократического «парада суверенитетов 1917-1918 годов:
«Вечером кают-компания вела длинную беседу за чашкой чая, и в связи с разговорами о России один из офицеров, сопровождавших адмирала, поделился своими воспоминаниями о пребывании на юге России в период национального самоопределения.
Он жил в Одессе в то время, когда развивалась мания сепаратизма, вскормленная идеей самоопределения народностей.
В одном из номеров Петроградской гостиницы проживала группа офицеров, с каждым днем приближавшаяся к нищенству.
В один прекрасный день ей предложили выбираться из гостиницы. Почему? Она реквизирована для иностранной миссии.
— А почему рядом живут русские?
— Это не русские, это консул Грузии, а дальше — миссия Азербайджана, а там дальше — Латвии.
Черт возьми, подумали офицеры, что же мы зеваем? Судили, рядили и решили объявить себя правительством Белоруссии. Того, который был повыше да потолще, назначили председателем Совета министров, а того, который был изворотливее, назначили министром иностранных дел.
Встал вопрос финансовый. Как быть?
Наши молодцы оказались с головой. Они решили устроить внешний заём.
Послали посла в Киев, объявили о признании независимости Украйны и получили заём. Потом послали к Деникину за поддержкой формирований. Получили и оттуда.
Дела шли прекрасно.
Уже представитель одной из иностранных миссий снабдил их чеком, по которому они должны были получить изрядную сумму, как вдруг произошло неприятное недоразумение. Банкирская контора, кем-то уведомленная об истинной природе нового «правительства», выдала им некоторую сумму, но затем «потеряла» чек.
Вслед за этим произошло еще одно недоразумение.
Наши молодцы решили послать делегатов на мирную конференцию в Париж отстаивать интересы своего государства. Подали заявление французскому консулу. Приходят получать паспорта. И что же? Им объявляют, что паспорта делегатам Белоруссии только что выданы.
Что такое? Ведь мы делегаты, мы министры!
Оказалось, что существует другое правительство, подлинное, которое приехало из Минска.
Вскоре в газетах появились разоблачения насчет самозваного правительства, денежные выдачи были задержаны...
История смешная. Но кто здесь смешнее, трудно сказать. Она так характерна для всей эпохи, что с рядом вариаций могла повторяться в десятках мест.
Тот же офицер рассказывал некоторые подробности об известной одесской эпопее.
В одной и той же гостинице живут два командующих враждебными войсками: Гришин-Алмазов, перебравшийся из Сибири к Деникину и ставший генерал-губернатором Одессы, и начальник украинских войск.
Войска эти были и недурны по качеству, и достаточно многочисленны. Их можно было использовать для борьбы с большевизмом, но между двумя соседними «народами», русскими и украинцами, шла распря.
Украинские войска стояли под Одессой, а командующий благодаря покровительству иностранцев жил в самой Одессе, рядом с Гришиным.
Украинцы пригласили к себе французского генерала.
Он съездил и остался доволен.
Его встречали с национальной музыкой, конвоями, караулами, командой «до пупа гоп» (по-русски «на караул»), француз удивлялся, откуда взялся этот новый культурный народ, отчего бы не жить с ним в мире.
Но пока все это происходило, украинцы стали разбегаться из полков по домам. Большевики надвинулись и оказались под Одессой.
Французы бежали на пароходы с такою поспешностью, как будто на Одессу надвигались неимоверные полчища.
Какая ирония судьбы: как раз в то время, когда мы вспоминали это на пароходе, Петлюра вонзал нож в спину деникинской армии».
На мой взгляд, это просто замечательный рассказ, прекрасно характеризующие и дух той эпохи, и истинную цену всем тем опереточным «нэзалэжностям», возникавшим на территории Юга России в годы Гражданской войны.
Чего стОит только уставная команда «На кра - Ул!», в петлюровской армии, «на мове», переиначенная в феерическое «До пупа-Гоп!»!!!
Любопытно, сохранилась ли эта бессмертная команда в армии современной «нэзалэжной»?!
Теперь посмотрим на то, как НА ДЕЛЕ «белые» боролись «за единую и неделимую» и воевали с немецкими («тевтонскими», как тогда нередко выражались) оккупантами в годы Гражданской войны на Юге России.
Об этом вспоминал поручик Сергей Иванович Мамонтов в своих мемуарах «Походы и кони»:
«Добровольческая армия сформировалась на Дону в конце 1917 года под начальством генералов Алексеева и Корнилова.
Когда красные захватили Дон, Армия в числе около 3000 бойцов ушла на Кубань. Это был “Ледяной поход”. Добровольцы не смогли взять Екатеринодар. Корнилов был убит. Командование перешло к генералу Деникину. Армия пошла опять на Дон и тут узнала, что донцы восстали. Ростов был взят Добровольцами, донцами и подошедшим из Румынии отрядом полковника Дроздовского.
Добровольцы и дроздовцы соединились, пошли во второй Кубанский поход и взяли Екатеринодар, куда мы и приехали. Кубанские казаки поднялись поголовно. Был большой приток добровольцев. Вместе с казаками Армия представляла грозную силу.
Против нас были красные части с Кавказского фронта. Мы перегородили единственную железную дорогу, ведущую с Кавказа в Россию, чем обеспечили донцам тыл. Донцы же обеспечивали наш тыл и снабжали нас патронами и снарядами.
Снаряды они получали от немцев из украинских складов».
Обратите внимание на то, что германские оккупационные власти, отчего-то, оказывают военную помощь вовсе не своим «шпионам-большевикам», а как раз напротив, тем, кто с этими «шпионами» пытался на Юге России воевать.
Прямыми СОЮЗНИКАМИ там были вовсе не большевики, а марионеточное правительство и войско бывшего царского генерал-адьютанта Скоропадского (созданное оккупационным германским командованием на Украине) и казачий атаман Краснов, также со своим «незалэжным» донским правительством.
Напомню некоторые выдержки из письма атамана П. Краснова Вильгельму II, написанного в 1918 году: (обратите внимание на претензии новоявленного казачьего «государства» к ненавистной "Московии"):
"Податель сего письма, атаман Зимовой станицы (посланник) Всевеликого войска Донского при дворе Вашего Императорского Величества и его товарищи уполномочены мною, донским атаманом, приветствовать Ваше Императорское Величество, могущественного монарха великой Германии, и передать нижеследующее:
...Атаман Зимовой станицы нашей при дворе Вашего Императорского Величества уполномочен мною просить Ваше Императорское Величество признать права Всевеликого Войска Донского на самостоятельное существование, а по мере освобождения последних Кубанского, Астраханского и Терского войск и Северного Кавказа право на самостоятельное существование и всей федерации под именем Доно-Кавказского союза.
Просить признать Ваше Императорское Величество границы Всевеликого войска Донского в прежних географических и этнографических его размерах, помочь разрешению спора между Украиной и Войском Донским из-за Таганрога и его округа в пользу Войска Донского...
Просить Ваше Величество содействовать к присоединению к Войску по стратегическим соображениям городов Камышина и Царицына Саратовской губернии, и города Воронежа, и станции Лиски и Поворино и провести границу Войска Донского, как это указано на карте, имеющейся в Зимовой станице.
Просить Ваше Величество оказать давление на советские власти Москвы и заставить их своим приказом очистить пределы Всевеликого войска Донского и других держав, имеющих войти в Доно-Кавказский союз, от отрядов красной гвардии и дать возможность восстановить нормальные мирные отношения между Москвой и войском Донским.
Всевеликое войско Донское обязуется за услугу Вашего Императорского Величества соблюдать полный нейтралитет во время мировой борьбы народов и не допускать на свою территорию враждебные германскому народу вооруженные силы, на что дали свое согласие и атаман Астраханского войска князь Тундутов, и кубанское правительство..." /// цитирую по книге А.Смирнов "Атаман Краснов".
Подчеркнем, что в этом, довольно обширном прошении, Краснов намеренно НИ РАЗУ не употребляет слово «Россия», или «русский».
Видимо, он поспешил уже тогда отправить русский народ в политическое небытие.
(Кстати, русофобия Краснова многократно проявлялась в его обращениях и публичных выступлениях как в годы Гражданской, так и Великой Отечественных войн. С самого начала своего правления атаман Краснов заявил, что «путь спасения Дона лежит в окончательном его отделении от матушки-России».
Он требовал, чтобы «из стратегических соображений» казаки заняли российские города вне пределов Донской области: Воронеж, Царицын, Камышин, Поворино.
Краснов не раз заявлял о том, что казаки являются «отдельной нацией» и они не имеют отношения к русскому народу).
Собственно сотрудничество Краснова с Германией в 1918 году – конечно не секрет для интересующихся историей лиц.
Однако ныне у нас в стране нашлись те, кто начали ему поклоняться и даже ставить этому висельнику и немецкому холую памятники…
Так кто же НА ДЕЛЕ служил интересам пресловутого «германского генштаба» - большевики, или атаман Краснов, умолявший Вильгельма Второго нарезать для его марионеточной «Казакии» побольше русских земель летом 1918 года?!
(Впрочем, весной-летом 1918 года многим новообразованным (при поддержке немецких оккупационных властей) на территории Российской империи псевдогосудорствам казалось, что победа Германской империи близка.
Помимо Украины гетьмана Скоропадского и «Казакии» атамана Краснова немецких принцев-покровителей избрали тогда для себя и «нэзалэжные» Финляндия и Литва. Потом им пришлось ОЧЕНЬ постараться, чтобы заслужить прощение у победившей Антанты).
Теперь несколько слов по сложному, запутанному и болезненному «казачьему» вопросу и сепаратизму возникшим на Юге России после Февральской и Октябрьской революций 1917 года.
Многие современные «казачьи» публицисты и историки, нередко, крайне упрощенно и односторонне описывают те события, примерно в таком ключе:
дескать казаки, все, как один, сохраняли верность престолу и порядку, были готовы драться с «проклятыми тевтонами» до полной победы, сохраняли дисциплину верность своим офицерам и ненавидели большевиков, горя желанием «по первому зову» выступить на бой с ними.
На самом деле, все было намного сложнее и запутаннее. К весне 1917 года, после 2,5 лет тяжелейшей войны и невиданных потерь, мало кто имел желание и дальше «гнить в окопах», а казаки вовсе не были исключением из правил.
Последовавший за отречением Николая скоропостижный крах дисциплины в армии, затронул и многие казачьи части. Желание побыстрее уехать с фронта домой, ненависть к офицерам, «старому прижиму» и дисциплине, митинговщина и распущенность, увы, охватили тогда и многие казачьи полки и дивизии.
Вот, что вспоминал штабс–ротмистр 5–го уланского Литовского полка Л.П. Сукачев. В декабре 1917 года он, с несколькими офицерами, пытался пробраться в Новочеркасск к Корнилову.
«Случайно на улице я встретил александрийского гусара, поручика Мартыновского, моего большого приятеля, однокашника по Елизаветградскому кавалерийскому училищу и однодивизника…
Мы пошли на вокзал и там… встретили 150 человек офицеров, стремящихся соединиться с противосоветскими частями. Ими командовал полковник Толстов, и мы присоединились к их группе. Еще до нашего прихода офицерам–артиллеристам удалось раздобыть в арсенале две горные пушки и снаряды к ним. Привезли они их на вокзал на извозчиках, так же как и четыре пулемета Кольта и винтовки с патронами. Составили поезд из трех открытых платформ, трех вагонов Международного общества и, конечно, паровоза.
В то время, как мы нагружали поезд и устанавливали пушки и пулеметы на платформах, к вокзалу подошли два эшелона. В одном из них была сотня семиреченских казаков, а в другом — оружие, которое казаки везли с собой в Семиречье. Мы присоединились к ним или, вернее, решили, что наш эшелон пойдет первым. Доехали без приключений до Знаменки, которая оказалась в руках «красных», приславших нам что то вроде ультиматума.
В ответ наша «тяжелая артиллерия» пустила над вокзалом две шрапнели. Этого оказалось достаточно, чтобы освободить нам дальнейшую дорогу, и мы благополучно, все в тех же спальных вагонах, добрались до Волновахи…
Мартыновский и я легли и заснули крепким молодым сном в купе нашего спального вагона. Уже светало, когда меня разбудил голос Мартыновского:
— Лева, вставай скорей! Веревкой пахнет.
Быстро одевшись, мы вышли в коридор.
Поезд был окружен донцами, требовавшими, чтобы всех нас, офицеров–неказаков, повесили на телеграфных столбах.
Два выстрела, один за другим, в нашем вагоне. Двое офицеров застрелились.
Раздался голос полковника Толстова, нашего командира:
— То, что сделали эти молодые люди, — преступление. Они не достойны звания русского офицера. Офицер должен бороться до конца.
Затем последовал приказ строиться в коридоре; рассчитаться; от середины направо и налево выходить из обеих дверей вагона.
Штыки наперевес выскакивают первые наши офицеры. Из задних рядов казаков послышались крики: «Бей их!» — между тем как стоявшие впереди донцы нам улыбались и любезно уступали дорогу.
Мы выстроились перед вагоном и после команды: «Ряды вздвой! Направо, правое плечо вперед!» — совершенно спокойно прошли через расступающуюся перед нами многотысячную толпу.
Уже когда мы были в поле, глухо раздались казачьи выстрелы. Наша колонна тогда развернулась, и мы ответили одним залпом по толпе: видели, как наш противник в панике прятался под железнодорожными вагонами.
Пошли дальше походным порядком, и по дороге присоединилась к нам наша застава…
Так мы доехали до железнодорожной станции, которая оказалась занятой отрядом партизан Чернышева. Определенно 1918 год начинался хорошо!
…В это время стали подходить эшелоны тех самых донцов, которые собирались нас повесить.
На этот раз, по понятным причинам, они этого желания нам не высказали, а, наоборот, были невероятно любезны. Несмотря на все их подобострастие, мы все же им «вежливо» напомнили об их поведении на станции Волноваха… но эти напоминания мы милостиво прекратили, как только наш эшелон был подан.
На нем мы уже вполне благополучно добрались до Новочеркасска».
(Опубликовано: «Вестник первопоходника». № 28. Январь 1964.)
Как видим, поезд с семиреченскими казаками и 150 офицерами был остановлен донскими казаками, которые хотели перевешать ВСЕХ офицеров - не казаков! И опасность эта была настолько реальной, что 2 офицера-добровольца, чтобы избегнуть позорной смерти на виселице, предпочли застрелиться.
Если бы не твердость характера полковника Толстова, сплоченность и готовность остальных офицеров с оружием в руках дорого «продать» свои жизни, донские казаки их вполне могли бы там и повесить.
Хорошо видно и то, как мало стояла тогда человеческая жизнь: залп по толпе, произведенный из 150 винтовок, которые держали в руках опытные офицеры-фронтовики, должен был привести к многочисленным жертвам среди донцов, однако особого сожаления они не вызвали ни у казаков (которые, при новой встрече с этими офицерами, о них не вспоминали и были «невероятно любезны»), так у самого автора воспоминаний, который лишь мельком упоминает об этом…
А вот, что вспоминал о настроениях казаков адъютант 417–го пехотного Кинбурнского полка Роман Борисович Гуль (впоследствии - участник 1–го Кубанского («Ледяного») похода в Корниловском ударном полку):
«Слава Богу, переехали на казачью сторону. Народу в поезде стало мало. Я не бывал на Дону: вглядываюсь в людей, смотрю в окна.
Вошли несколько казаков с винтовками, шашками. Сели рядом.
Разговаривают. Я ищу новых, бодрых настроений — преграды анархии.
Казак, лет 38, с рябым зверским лицом, с громадным вихром из под папахи, сиплым голосом говорит:
«Ежели сам хочет, пущай и стоит, есаул, а мы четыре года постояли, с нас будя. Прошлый раз на митинге тоже стал: «Станичники, вы себя защищаете, казацкую волю не погубите» (он представил есаула).
— «Четыре года слухали…» — мрачно отозвался хмурый молодой казак.
Вскоре они вышли из вагона.
Я понял, что эти казаки — из частей, стоявших на границе области на случай вторжения большевиков.
Из разговора их было ясно: они самовольно расходились по домам, открывая дорогу войскам Крыленки…»
Генерал-лейтенант Африкан Петрович Богаевский (впоследствии войсковой атаман Всевеликого Войска Донского) в своих воспоминаниях так рассказывает о своих впечатлениях:
«Я был уже на родной земле, на свободном, вольном Дону…
К вечеру 1 января мы прибыли на станцию Миллерово…
На вокзале и в ближайших постройках толпилась масса офицеров и казаков. Было шумно, накурено, грязно…
В ближайших окрестностях стояла одна из Донских дивизий на случай наступления красных с севера. На вокзале находился, по–видимому, штаб дивизии.
Первое впечатление о первой Донской воинской части, которую я увидел на Дону, было не особенно благоприятное: не было и намека на выправку, подтянутость, соблюдения внешних знаков уважения при встрече с офицерами. Казаки одеты были небрежно, держали себя очень развязно.
У офицеров не было заметно обычной уверенности начальника, знающего, что всякое его приказание будет беспрекословно исполнено.
Потолкавшись в толпе казаков (я был без погон, и никто из них не обратил на меня внимания), я пришел в грустное настроение духа: здесь не чувствовалось уверенности в себе и желания упорно бороться с наступающими большевиками…
Шли уже разговоры о том, что нужно хорошенько узнать, что за люди большевики, что, может быть, они совсем не такие злодеи, как о них говорят офицеры, и т. д.
Впоследствии я узнал, что в то время настроение дивизии действительно было уже очень ненадежное и что по поводу одного из распоряжений начальника дивизии у него было крупное столкновение с казаками одного из полков, которое только случайно закончилось сравнительно благополучно…»
Это все происходило не в какой-нибудь отдаленной станице, а на вокзале в Миллерове, где располагался штаб казачьей дивизии!
О сепаратизме и пронемецком холуйстве атамана П. Краснова мы довольно подробно говорили в одной из предыдущих глав: http://www.proza.ru/2015/09/03/418
О сепаратизме Кубанской казачьей рады в своих воспоминаниях много и подробно писали и генерал Деникин, и барон Врангель и многие другие наши эмигранты.
Можно сказать, что порой этот казачий сепаратизм приносил Деникину больше хлопот и огорчений, чем действия Красной Армии на фронте.
Об этом кубанском сепаратизме и его последствиях мы подробнее и поговорим в следующей главе
На фото: приказ Керенского о дезертирах
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/07/06/1085