С Т А Р Ы Й Б Л И С Т Е Р. А Н Н О Т А Ц И Я.
Итальянский писатель Джузеппе (Беппе) Фенольо (1922 – 1963), является одним из лучших писателей послевоенной Италии. К сожалению, он, как и многие другие великие итальянские писатели той эпохи, мало знакомы нашему читатели, хотя они были блестящими писателями и гуманистами высочайшего класса.
Фенольо был великолепным знатоком американской литературы и английского языка. Это качество ему, несомненно, помогало в его новаторских литературных работах.
Он был непосредственным участником партизанского движения возникшего на Севере Италии и боровшегося с фашистским режимом. Этот важный период в его жизни он отразил в своих многочисленных произведениях, посвященных прошедшей войне. В своих произведениях он намного опередил своё время!
У нас в России читатели хорошо знакомы с творчеством Василя Быкова. Можно смело сказать, что Василь Быков был нашим русским Беппе Фенольо!
Рассказ «Старик Блистер» - взят из сборника рассказов “I ventitre giorni della citta’ di Alba”, изданных в 1952 году.
Я выполнил его перевод ещё в далёком 1975 году и показал его Руководителю итальянского Отдела в Союзе писателей Советского Союза Брейтбруту. Брейтбурд был очень ответственный и начитанный человек, он прочитал мой рассказ, и, когда мы встретились с ним вновь, сказал мне прямо: «Вы, конечно, первым делом хотели бы узнать моё мнение, стоит ли вам переводить или нет?! Так вот, я скажу вам сразу, что да! Но вам вначале надо начать свою работу в паре с уже опытным писателем, с которым я вас познакомлю несколько позже, так как сейчас я срочно уезжаю на лечение в Кисловодск. Встретимся после моего возвращения».
Через пару недель я позвонил в Союз писателей и попросил меня соединить с Брейтбуртом, но девушка мне ответила, что, к сожалению, она не может этого сделать, так как он скоропостижно умер, и, что они его сейчас хоронят».
Так оборвалось моё сотрудничество с Союзом писателей. А все мои попытки завязать добрые отношения с журналами и издательствами оказались безуспешными. И не потому, что их работникам не нравились итальянские писатели, но у них в редакциях были определённые требования, которые им ставило их Руководство, и, которые не позволяли им проявлять необходимую для таких случаев оперативность.
Вот и пролежал мой перевод без движения целых 40 лет! Но на днях он случайно попался мне на глаза , и я решил перечитать его вновь. Он мне понравился. Тогда я решил его разместить в Интернете. Путь его читают наши читатели, особенно те, кого интересует итальянская литература.
Остаётся мне только пожелать читателям приятного чтения!
С уважением.
Валерий Попов.
Переводчик современной итальянской литературы и драматургии.
04.07.2016
С Т А Р Ы Й Б Л И С Т Е Р БЕППЕ ФЕНОЛЬО
Стоило Блистеру только заговорить, как партизаны Коссано разом загалдели: «А ну-ка, замолчи, опозорил нас всех! Моррис, заткни рот этому вору!»
Вор Блистер сидел на табурете, прислонившись к стене, и против него располагалась группа крайне непосредственных и возмущенных партизан, так что между ним и партизанами пролегала свободная зона на всю глубину огромной комнаты.
Моррис, командир отряда, заметил: «Пусть себе болтает. Ему от этого никакой пользы, мы же, напротив, сможем как-то убить своё время, поджидая, когда Риччо вернется с приговором».
Сэт неодобрительно покачал головой. «Он только разозлит нас еще больше», - заметил он, но все уже повернулись, чтобы слушать Блистера.
Блистер понуро повел головой, как бы демонстрируя какую трепку ему задали, и затем с горечью в голосе произнес: «Вы только посмотрите, как вы отделали вашего старого Блистера».
Кто-то крикнул: «А ты чего же ждал? Чтобы мы тебя приголубили? Ты – самый настоящий преступник!»
Хотя Блистера при этих словах всего так и передернуло, он продолжал говорить всё тем же тоном голоса: «Вы причинили мне столько боли. Вам следовало бы помнить, что я, по крайней мере, лет на пятнадцать старше самого взрослого среди вас. У меня уже седые волосы, а я должен выслушивать кого-то, взять хотя бы того же самого Риччо, которому нет еще и шестнадцати, как тот бранится на чем свет стоит, только за то, что ему не удалось двинуть меня как следует в нос».
За всех отвечал Моррис: «Возраст здесь - не причём. Здесь имеет значение только, какими должны быть партизаны: честными или ворами. Что касается нас, то мы – честные, ты же – вор; вот почему мы тебя поколотили. Скажи еще спасибо, Блистер, что все это мы проделали у себя в коллективе. Первой мыслью было – привязать тебя к деревенской колонке и по очереди врезать тебе как следует по лицу. И было бы это очень даже справедливо, так как ты замарал наше знамя».
Блистер выслушал Морриса и заметил: «В таком случае, спасибо, и оставим этот разговор». Говорил он ровным голосом, как человек того возраста, которому присуще вразумлять непослушных ребятишек, глубоко уверенный в том, что, в конце концов, он сможет убедить их. «Давайте, лучше поговорим о другом. Однако, я хотел бы, чтобы вы подошли ко мне поближе, мне неприятно видеть, как вы сторонитесь меня. Я к этому не привык».
Никто даже не шелохнулся. Блистер немного помедлил, а затем лаконично заключил: «Мне понятно. Я вам противен». Молитвенно сложив руки, он продолжал: «Но каким образом я могу быть вам противен? Что случилось? Еще до вчерашнего дня я был для вас старым Блистером, и, не в обиду будет сказано Моррису, считался партизаном номер один в Коссано. Каждый из вас предпочитал мое общество любому другому, разве вы можете отрицать это? И, когда мы встречались с другими отрядами, вы непременно старались показать меня, так как ни в одном отряде не было человека старше меня. Вы представляли меня как вашего старого Блистера, и каждый старался при этом непременно похлопать меня по плечу. Разве не я всегда поддерживал в вас хорошее настроение? К кому шли те из вас, у кого начинал падать моральный дух? Все до одного шли к Блистеру, как если бы Блистер был панацеей от всех болезней. И ничего в этом удивительного не было, просто я знал, в чем кроется секрет; ведь вы еще совсем юнцы, тогда как мне уже исполнилось целых сорок, и я к тому же уже давно четко уяснил себе, что наша
2.-
жизнь настолько сложная штука, что надо смотреть на нее иногда попроще, иначе мы не сможем вынести ее напряжения. Вы, наверно, помните тот день, когда прибыл Моррис и объявил нам, что на следующий день немцы задумали организовать такое ужасное прочесывание нашей местности какого нам еще и не снилось? Правда, оно затем не состоялось, но в этом нельзя винить Морриса, так как он передал нам лишь то, что ему сказал командир отряда. Однако, ночью все вы не на шутку испугались и находились в плену неясных предчувствий. Вы помните, что сделал я? В полночь я принялся за анекдоты и рассказывал их всю ночь напролет, не останавливаясь ни на минуту. Казалось, что вы помрете со смеху, а, когда же настало утро, то со всей очевидностью обнаружилось, что никакого прочесывания нет и в помине. Сердце мое обливается кровью при одном только воспоминании о той ночи, и я отдал бы все на свете, чтобы с тех пор ничего не изменилось».
Блистер снова молитвенно сложил руки и спросил: «Так почему же тогда изменилось ваше отношение ко мне? Неужели все это только из-за моей попойки?».
«Ты смеешь называть это попойкой! – возмутился Моррис, - знаешь ли ты, как называется по закону твоя попойка? Вооруженным грабежом! Более того, ты совершил его, будучи партизаном!»
«Вполне возможно, что это так и есть, Моррис. Может быть, я что-то и украл, но то, что я вор, я в этом совершенно не убежден. Просто я здесь совершил какую-то ошибку, так как был основательно пьян».
В разговор вмешался Сэт: «Это ничуть не оправдывает тебя. А, наоборот, говорит о том, что ты к тому же еще и порядочная свинья!».
«Не надо, Сэт», - взмолился Блистер. «Дело в том, что я был пьян. И напился я следующим образом. Отправился я побродить по нашим холмам с карабином за спиной, чтобы никто не сомневался в том, что Блистер настоящий партизан. В какой-то момент мне страшно захотелось пить, я зашел на первую попавшуюся мне ферму и попросил у хозяина стаканчик вина. Видите, как развивались события? Пусть поднимет руку тот, кто ни разу не заходил на какую-нибудь ферму за стаканчиком вина! Вижу, что нет таких... Когда хозяин брал стакан из серванта, я увидел там полбутылки марсалы. Тогда я попросил его вместо вина дать мне стаканчик марсалы. Он его мне дал, но я не успокоился, пока не выпил все содержимое бутылки. Хозяин не протестовал; я нахожусь в том возрасте, когда телу требуются крепкие напитки – вот я и выпил всё до дна. Причем, на той ферме я не сделал ничего плохого, так как марсала возымела на меня действие, когда я уже был за версту от фермы. Но послушайте, что было дальше – ко мне снова вернулась жажда. И я тут же заглянул на другую ферму; в доме никого не было кроме хозяина и хозяйки. Клянусь вам, я совершенно не заметил, что хозяйка была в положении. Я попросил у них стакан граппы, и попросил, надо сказать правду, несколько нагловато. Дело же кончилось тем, что я их выпил целых три. Неожиданно внутри меня словно что-то прорвалось. В руках у меня очутился карабин, находившийся до этого за спиной, и я выстрелил сперва в лампу, висевшую над столом, а затем в стекла серванта. Хозяйка в ужасе взметнула руки и завопила что есть сил, хозяин же тем временем пытался меня образумить: «Моя жена беременна, ради бога, не испугайте ее, мало ли что у нее может произойти в животе!». Я совершенно обезумел, и лишь только искал новые стеклянные предметы, в которые можно было выстрелить. Тогда хозяин не выдержал, схватил меня за шиворот и пинком в зад вышвырнул меня за порог, после чего он тут же запер дверь на засов. Снаружи на
3.-
цепи находилась собака, она собиралась вцепиться в меня. Я испугался её и пнул её ногой, что было сил, и она бесчувственно повалилась на землю. Я был пьян в стельку и совершенно обезумел, я понимаю, что поступил как самый отъявленный негодяй, особенно с той беременной женщиной и с бедной собачкой; но все-таки, если бы все на этом и кончилось, вы бы простили меня?.
Ответом было всеобщее молчание. Блистер обхватил голову руками и, едва прикасаясь к ней, сокрушенно заговорил: «О, боже, кто бы только знал, как у меня разламывается голова! Мне так и хочется дотронуться до нее, но, если я касаюсь её, она начинает гореть как раскаленное железо. У меня нет сил даже говорить».
Он посмотрел поочередно на партизан и затем сказал: «Джим, ты всегда хорошо относился ко мне, принеси мне, пожалуйста, половник воды. У меня все пересохло в горле».
«Так уж и быть, Джим, сходи ему за водой», - распорядился Моррис и тут же заметил Блистеру: «Можешь прекращать свою болтовню, все равно нас не переубедишь. Да к тому же ничто больше не зависит от нас. Я уже послал Риччо к командиру отряда за приговором. Наш же командир отряда особенно дорожит честью знамени, и скорее помилует какого-нибудь республиканца, чем кого-либо из своих, а тем более того, кто занимается разбоем!».
Блистер при этих словах вздрогнул. «Ты не шутишь, что послал Риччо к командиру отряда? Послушай, Моррис, ты обошелся со мной прескверно. Что стоило тебе сказать мне, что ты посылаешь Риччо к командиру отряда, я мог бы, по крайней мере, переговорить с ним. Причем, я бы не стал требовать от него ничего необычного, я только попросил бы его объяснить командиру отряда, как следует, кто я есть. У командира отряда, таких как мы – тьма, разве он может помнить всех. Я говорил с ним одни единственный раз, однако, это не помешало ему сказать мне – молодец, Блистер. Это единственное, что я хотел бы напомнить командиру отряда. И именно об этом я попросил бы Риччо».
Моррис отрицательно покачал головой. «Будь спокоен, и на этот раз командир отряда сказал бы тебе – молодец, Блистер, но только таким тоном, о котором ты даже не подозреваешь».
Между тем вернулся Джим с половником воды; Блистер, обхватив половник обеими руками, жадно опорожнил его и при этом облился водой.
Сэт некоторое время наблюдал за ним, после чего заметил: «Пф! Только не устраивай тут цирк, Блистер!»
Блистер взглянул на Сэта, опустил половник и сказал: « А я и не устраиваю цирк, Сэт. Ты сам видишь прекрасно, как у меня рассечена губа. Сейчас у меня есть все основания подозревать, что это отличился именно ты, ибо среди находящихся здесь ребят, только ты обладаешь такими ручищами. Ты никогда не был моим другом».
«Ты можешь говорить все, что тебе вздумается. Но остается фактом, что я был единственным, кто не ошибся в своих суждениях о тебе. Я никогда не доверял тебе. С чего это тебя вдруг, в твоем-то возрасте, потянуло в нашу компанию, в компанию молодых ребят. У меня на этот счет всегда были подозрения».
Блистер перебил Сэта: «В своих подозрениях ты похож на тех, кто ничего не пони-мает, или начинает понимать, но когда бывает уже слишком поздно. Все здесь, за исключением тебя, в сущности своей славные, добрые ребята. Ты же, Сэт, начина-ешь мне внушать самый настоящий страх».
Сэт раскрыл рот, словно собираясь рассмеяться, и выпалил: «Что ж, я могу только гордиться тем, что навожу страх на преступников!»
4.-
Блистер спокойно возразил ему: «Только я вот что-то совсем не убежден, что являюсь преступником, и тем более, если об этом говоришь ты». После чего он повел плечами, повернулся к партизанам и сказал: «Сейчас, когда я выпил воды, мне бы хотелось рассказать вам конец истории. Только для того, чтобы вы поняли, как развивались события. Я был пьян, и сразу же, после того как хватил граппы, направился на другую ферму. Пожалуй, мне хотелось спать, причем хотелось завалиться спать в кровать. То ли под действием спиртного, но новая ферма показалась мне крайне загадочной. Кругом стояла тишина; все ставни были закрыты наглухо, так как солнце находилось в зените; не было видно даже сторожевой собаки. Дверь открыл какой-то старик, после того как я постучал в неё раза три-четыре. Нет, даже не открыл, а только слегка приоткрыл, и взглянул мне в лицо. Разумеется, лицо у меня не было идеальным, однако, не думаю, чтобы оно было злым. Но старик, видимо, испугался моей физиономии и потихонечку старался вновь закрыть дверь; между тем, он говорил: «Я уже дал партизанам одного барашка, свиных колбас, центнер орехов на масло и две оплетенные бутылки вина. Я никогда не закрывал дверей своего дома перед партизанами и никогда их не закрою и в будущем. Но мне не нравятся партизаны, шатающиеся в одиночку». Он полагал, что я образумился, и все еще держал дверь полуоткрытой, возможно, хотел понаблюдать, как я буду уходить. Я же, наоборот, совсем потерял голову, нагло надавил плечами на дверь и вошел вовнутрь дома. В комнате было темно, и в ней, совершенно неожиданно, словно, по какому-то волшебству, появилась молодая женщина. Старик не на шутку испугался и принялся объяснять мне: «Это моя невестка. Мой сын находится сейчас в плену, в России».
Женщина, напротив, ничуть не испугалась и начала задавать мне массу вопросов, в том числе, кто я, кто мой командир, и, что я ищу... Слишком много вопросов для человека в моем состоянии. В результате всех этих вопросов я засомневался: «Они меня подозревают. Здесь что-то явно не так». Я поглядел вокруг и первое, что мне попалось на глаза, так это фашистский флажок. Флажок, лежавший в самом слабо-освещенном углу комнаты».
Моррис прервал Блистера и заметил: «Это был вовсе не флажок! Это был всего-навсего обычный вымпел, который ее муж заработал на соревнованиях по танцам. Причем, сверху него так и написано: «Соревнования по танцам. Первая премия».
Блистер, как ни в чём не бывало, продолжал: «Я знаю, что ты это знаешь, Моррис; тем более, что это вам сказала женщина во время вчерашнего процесса. Что же касается меня, то я его принял за флажок; да и любой другой на моем месте, независимо от того, кем он является, партизаном или же просто пьяным, наверняка бы принял его за флажок. Тогда я обозвал их фашистами и шпионами, наставил на них карабин и приказал стать к стенке. Старик принялся плакать, но женщина заклекотала как орлица и наотрез отказалась стать к стенке; я вынужден был повторить ей это трижды. После чего я им сказал: «Флажок у вас есть. Надо будет посмотреть, а нет ли у вас, случайно, также и портрета Муссолини».
«Но все случилось наоборот, ты нашел у них золото и стащил его, - заметил Моррис.
«Ведь я был совершенно убежден, что они фашисты. Кто же станет оставлять добро фашистам?».
Моррис снова заметил: «После чего ты сразу же поспешил к тому торговцу из Кастильоне, чтобы продать его».
«А, что мне было делать с этим золотом?»
5.-
В разговор вмешался Сэт: «Как же! Так-то мы тебе и поверили, что ты не знал, что с ним делать!». Чуть раньше он расстегнул себе ремень, чтобы поправить брюки на поясе, и теперь никак не мог застегнуть его, так как пальцы у него дрожали, и пряжка то и дело выпархивала из рук. Затем Сэт добавил: «Но теперь твоя песенка спета, будь только на то - воля командира отряда».
Блистер поднял голову и обратился к партизанам: «Так, неужели из-за всего того, что случилось, и, о чем я вам рассказал, вы теперь хотите снять с меня шкуру? Но тогда разве не лучше, если проделают это со мной республиканцы? И разве это не явится самым суровым приговором партизан? Если же вам не терпится снять с меня поскорее шкуру, вы могли бы сегодняшней же ночью послать меня в Альбу, разоружить в одиночку сторожевой пост. Я туда отправлюсь и, естественно, один не справлюсь с заданием; республиканцы наверняка убьют меня, и вы тем самым будете сполна удовлетворены».
Партизаны разразились дружным смехом, а Моррис заметил: «Ты слишком влип, Блистер, чтобы мы тебя послали в Альбу. Ты пойдешь в Альбу – никто в этом не сомневается. Но затем, в пятидесяти метрах от сторожевого поста, бросишь оружие, поднимешь свои руки вверх, и закричишь, что хочешь поступить на службу в республиканскую армию, и, если они тебе поверят, ты разом поставишь под удар всех партизан Коссано. Нет, Блистер, ты слишком влип, чтобы мы взяли и послали бы тебя в Альбу».
Еще Моррис не закончил своей речь, как Блистер выбросил вперед руки и энергично замахал ими в воздухе, словно желая перечеркнуть ими слова Морриса. Затем он решительно возразил: «Ах, Моррис, ты совершенно не прав! Зачем ты наговариваешь на меня? Я могу еще снести то, что вы меня считаете вором, но - предателем, это уж слишком! Никто не может меня упрекнуть как партизана. Я всегда честно исполнял свой партизанский долг. Конечно, я не могу утверждать, что совершил что-либо из ряда вон выходящее; но разве это удалось сделать кому-либо из нас? Однако, при всем этом, я все же проявил определенную отвагу, и сейчас я припоминаю, когда это было... То было сразу же после окончания сражения за Альбу, когда епископ Альбы дал нам знать, что республиканцы намерены вернуть нам наших убитых. Был или не был Блистер среди той шестерки, что вошла в Альбу, в это логово республиканцев, чтобы забрать убитых партизан? Гробы с убитыми были свалены прямо на булыжную мостовую, и вокруг них суетились офицеры-республиканцы, в касках и перчатках. Они ждали нашего прибытия; приехали мы на желтом немецком грузовике, нашем военном трофее. Мы захватили его при отступлении, так как не хотели показать противнику, что находимся полностью в пассиве. Офицеры-республиканцы поморщили носы при виде этого немецкого грузовика, но промолчали. Когда же мы завершили грузить гробы на грузовик, ко мне подошел один из офицеров, возможно, потому что я был самым старшим по возрасту, и протянул мне руку для рукопожатия; но я был бы последним негодяем, если бы пожал ему руку! Это была настоящая сцена, спросите у жителей Альбы, видевших всё из своих окон; перед страхом, что с минуты на минуту произойдет нечто ужасное, у них буквально перехватило дыхание. Всё это случилось 3 ноября, и случай этот был особенный, ибо, если в этом поступке нет ничего особенного, то нет ничего особенного в мире вообще! Кто захочет рисковать своей шкурой, только ради того, чтобы привезти домой мертвых? Поэтому как партизана, вы оставьте, пожалуйста, Блистера в покое, и, посоветуйтесь со своей совестью, прежде чем решитесь убить его».
6.-
Между тем партизаны начали покидать комнату, выходя, друг за дружкой. Видимо, до этого со стороны Морриса был какой-то жест, которого не заметил Блистер.
«Они, наверно, отправились поесть, должно быть, уже полдень», - подумал Блистер, - «со вчерашнего дня я совершенно потерял представление о времени». Неожиданно Блистер почувствовал, как у него перехватило дух; пока он говорил, и его слушали, он чувствовал себя в безопасности, в наступившей же тишине, оставшись один, он совсем растерялся. Блистер посмотрел на лица партизан, выходивших последними, и попытался было угадать, какое впечатление произвела на них его речь. Он заметил, что Сэт был хмур, по-видимому, тот в чем-то обиделся на Морриса.
Моррис выходил последним; Блистер окликнул его из глубины этой большой комнаты. «Моррис, я знаю, что мне не разрешено есть вместе с вами, так, говори мне, по крайней мере, время от времени, хотя бы который час».
Моррис согласился кивком головы, и, выйдя из комнаты, закрыл замок на два оборота ключа.
Партизаны ели в соседней комнате; оттуда доносился шум тарелок, стаканов и подносов, но голосов совершенно не было слышно. «За столом они обычно много говорят, иногда даже кричат. Сегодня все происходит иначе; сегодня они едят и думают. Безусловно, всё это является результатом моего разговора. И они уже, наверняка, снова поминают добром своего старого Блистера». При этих мыслях Блистер невольно улыбнулся.
В этот момент караульный открыл дверь и впустил повара с блюдом, на котором лежало мясо и хлеб. Повар лишь слегка переступил порог, и положил блюдо прямо на землю, рядом с дверью, словно какой-нибудь собаке. Блистер, тем не менее, поблагодарил его, но повар тут же решительно отрезал ему: «Поблагодари лучше Морриса за его слабое сердце. Что касается меня, то мне это мясо легче положить на землю, чем нести его к тебе. Да и потом, это ни к чему, все равно твои часы уже сочтены».
Повар вышел, но тут же вернулся с двумя предметами: ведром воды и обрывком полотенца, которые он, видимо, до этого оставил за дверью. Положив предметы, он заметил: «Это тебе, чтобы ты умыл лицо. Оно должно быть чистым, когда мы тебя выведем отсюда», - после чего он вышел из комнаты, на этот раз окончательно.
К еде Блистер не притронулся, взял ведро и отнес его к табурету. Затем, сев на табурет, и, зажав ведро между ног, он принялся мыться; проводя руками по лицу, он чувствовал, как оно нестерпимо горит. Тогда он принялся брызгаться водой в лицо, от этого ему стало приятно, как человеку, освежающемуся одеколоном.
Неожиданно за дверью раздалась чья-то речь. Блистер сразу же отодвинул ведро в сторону, не вытирая лица, на цыпочках подкрался к двери и принялся подслушивать. Он без труда узнал голоса Морриса и Сэта. Те говорили с большими паузами, поскольку, видимо, курили, однако, это они делали, совершенно не таясь; Блистеру даже показалось, что они говорят так отчетливо нарочно, чтобы и он мог услышать их разговор.
Сперва послышался голос Морриса: «Интересно, куда это запропастился Риччо? Он особенно зол на Блистера за его проделки».
Ему вторил голос Сэта: «Позволь пристрелить его мне; рука моя не дрогнет, так как для меня он ничуть не лучше республиканцев».
Снова послышался голос Морриса: «Пока еще рано говорить об этом. Насколько я понимаю, если Риччо вернется сюда с кем-нибудь из личной охраны командира отряда, то ты попытаешься вырвать его из их рук, не так ли?»
7.-
«Не знаю, как все сложится, но, если выбор падёт на одного из нас, то я бы хотел, чтобы этим счастливчиком был бы я. Кстати, где нам будет лучше всего его прикончить?».
«Я думаю, что лучше всего в местечке Мадонна дель Ровере. Это место, может быть, находится несколько далековато отсюда, но зато безопасно».
По-видимому, Сэт не очень интересовался местом, так как на слова Морриса только заметил: «Это сущая правда, Моррис, я чувствую, что пристрелил бы его без каких-либо угрызений совести, с сигаретой во рту».
Блистер не упустил ни единого слова из всего разговора, и, когда голоса смолкли, подумал: «Они нарочно говорили так громко. Все это только спектакль. Им хочется только напугать меня и ни чуточку более. Им надо, чтобы я хорошенечко поволно-вался, однако, я теперь знаю, как мне держаться».
Он улыбнулся и всё ещё продолжал улыбаться, когда в коридоре послышался шум, из чего он заподозрил, что вернулся Риччо.
Блистер расположился напротив двери, прислушиваясь к тому, когда ключ дважды повернется в замочной скважине. Теперь многое зависело от того вернулся ли Риччо от командира отряда один, или же с кем-нибудь из личной охраны. Гарнизон партизан из Коссано еще мог разыгрывать спектакль, но личная охрана командира отряда меньше всего подходила для того, чтобы ее беспокоили по пустякам; что не говори, а народ там был страшно серьезный.
Но, когда дверь отворилась, пред ним предстали его товарищи, толпившиеся за Моррисом и Риччо, и, глядевшие на него словно завороженные.
Моррис тут же развернул листок бумаги, вырванный, видимо, из блокнота, и зачитал смертный приговор; Блистер в нём приговаривался к расстрелу. В конце Моррис добавил: «Мы тебя предупреждали, что командир отряда не прощает подобных проступков. Так он и сказал, что стыдится тебя».
Блистер развел руками, словно ничего не понимая, и в следующий момент беспомощно опустил их. Моррис подался вперед, чтобы лучше разглядеть Блистера; но, то ли оттого, что кулачные удары превратили его лицо в некоторое подобие маски, то ли по какой-либо иной причине, Блистер улыбался, причем, улыбался улыбкой хитреца.
Из деревни вышли, двигаясь медленно, словно на похоронах. На одном из балконов неожиданно появилась молодая девушка. Она помогала партизанам и, должно быть, знала о Блистере всё, так как взглянула на него точно тем же взглядом, каким до этого партизаны глядела на него с порога двери. Блистер посмотрел наверх, подмигнул ей краешком взгляда и прошел мимо, как будто ничего особенного не происходит.
Он все время находился во главе колонны, располагаясь между Моррисом и Сэтом, то и дело, оборачиваясь назад, чтобы взглянуть на растянувшуюся процессию, и каждый раз при этом по его лицу пробегала характерная хитрая улыбка.
Наконец, прошли мост через Бельбо и вышли на равнину, протянувшуюся вплоть до местечка Мадонна дель Ровере.
Моррис, обернувшись назад, увидел, что полдюжины его людей отстало от основной группы, и, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, стояло на мосту, засунув руки в карманы, и, понурив голову. Тогда он приказал Сэту двигаться вперед, а сам вер-нулся на мост.
Когда Джим увидел, что Моррис возвращается, он опустился на колено и принялся возиться со своим шнурком.
8.-
Моррис подошел к нему и решительным голосом сказал: «Не притворяйся только, что ты действительно перевязываешь шнурки. Поднимайся, я все отлично понял». Он взглянул поочередно каждому партизану в лицо, а затем спросил: «Скажите мне честно, что это на вас нашло? Разве вы еще не убедились в том, что Блистер – это преступник! Неужели вы можете остаться в стороне от всего этого?».
Ответил Джим: «Что касается нашей убежденности, то здесь все в порядке, но мы не испытываем точно таких же чувств. Просто, мы привыкли к Блистеру.... Не злись, Моррис, но мы вернёмся назад».
Моррис же, наоборот, сильно рассердился и со всей строгостью заявил: «Я вижу вас легко разжалобить, однако, поступайте так, как вам это будет угодно. Одно только должно быть ясно, что те, кто идет в местечко Мадонна дель Ровере, идут туда, что-бы совершить правосудие. И пусть это будет ясно всем!».
Снова ответил Джим: «Моррис, нам это ясно; нам это ясно; никто из нас никогда ничего не скажет против этого». Моррис больше не выяснял отношений и тут же вернулся к основной группе.
Между тем, Блистер говорил партизану, шедшему сзади: «Не наступай мне постоян-но на пятки, Пьетро».
«А ты – шевелись, - отвечал Пьетро.
Блистер не соглашался: «Я и шевелюсь, но где мне тягаться с тобой, молодым». Завидев Морриса, Блистер тут же поинтересовался у него, где тот был. Моррис ответил, что останавливался перевязать ботинок. На что Блистер вначале улыб-нулся на редкость естественной улыбкой, а затем подмигнул краешком глаза. И в завершении всего заметил: «Перестань дуться, Моррис. Ну, ладно, ты великолепный шутник. Все вы великолепные шутники. Сэт же является эталоном настоящего шутника, так как лучше других играет свою роль, но ему, при этом, здорово помогает лицо, мрачное по натуре. Вам вовсе не хочется расстрелять меня, вы меня уже почти простили, и, если бы ни из принципа, то обращались бы со мной снова как прежде, когда гарнизон Коссано не мог ничего замыслить без старого Блистера. Однако, вы считаете, что, если вы мне ничего не сделаете, для меня все сойдет слишком гладко, и поэтому стараетесь любым способом как-то наказать меня. Но я уже догадался, что, хотя вы и действуете по всем правилам военного искусства, не допустите того, чтобы игра зашла слишком далеко. Вам только хочется задать мне хорошенькую трёпку, чтобы я, как следует, натерпелся страху, что послужило бы мне уроком; и потом, разве, я вами уже недостаточно наказан? Вам недостает только того, чтобы я бросился на колени, стал бы умолять вас, наложил бы, наконец, себе в штаны; вам это надо, не так ли? Но, если это всё так, то тогда, почему вы заставляе-те себя и меня вышагивать до самого Ровере? Вы могли то же самое проделать со мной и в Коссано, прямо у нас во дворе. И не разыгрывать весь этот спектакль вплоть до Ровере. О, боже, и надо же было до такого додуматься!».
Чтобы произнести эту речь, Блистер остановился; вместе с ним вынуждены были задержаться Моррис и Сэт, и те, кто шел в голове колонны. Как только Блистер остановился, Сэт резко двинулся с места, и, толкнув Блистера в спину, чтобы тот двигался, сказал с хрипотцой в голосе: «На твоём месте я бы больше не вспоминал о боге!».
У Блистера вытянулось лицо, как если бы он что-то заподозрил, но затем он снова заулыбался и, взглянув на Сэта, краешком глаза, сказал: « То, что вы устраиваете – самый настоящий спектакль, и до сих пор вы его разыгрывали отменно, но пора бы вам к нему уже потерять интерес».
9.-
Как только вошли в долину, отовсюду понесся лай собак и перезвон цепей.
Моррис какое-то время не реагировал на поднявшийся шум, но затем не выдержал и заметил: « Удивительно только, как эти псы-ублюдки не передушатся!».
Блистер спокойно заметил: «Они наши худшие враги. Причем, по этой части - идут сразу же за республиканцами».
Пьетро продвинулся вперёд и кивнул Моррису головой. После чего спустился вниз на ферму, в то время как конец цепочки задержался на обочине дороги, поджидая его возвращения. Блистер, Моррис, Сэт и остальные, между тем, продолжали двигаться вперед и вошли в каштановую рощу. Неожиданно из долины послышался какой-то крик, после чего отчетливо послышался голос, звавший Морриса.
Вернувшись на дорогу, Моррис различил внизу, на гумне фермы, Пьетро. Тот пока-зывал на свои пустые руки, и то и дело, переводил их на старика-крестьянина, кото-рый находился рядом с ним. В следующий момент Пьетро сложил руки рупором вокруг рта и крикнул, что есть сил: «Моррис, он мне её не дает!».
Моррис в свою очередь громко крикнул: «Почему же он тебе её не дает?!»
Пьетро по-прежнему кричал, что есть сил: «Он говорит, что уже одалживал нам одну, и, что мы её ему не вернули!».
Тогда Моррис крикнул крестьянину: «Я – Моррис. Даю вам моё честное слово, что мы вернем её вам. Дайте её ему!»
Пьетро и крестьянин скрылись на минутку под портиком, после чего можно было видеть, как Пьетро поднимается по склону с мотыгой за плечами. Все время, пока Пьетро поднимался наверх, а затем вновь появился на дороге, партизаны, словно загипнотизированные, не сводили глаз с мотыги.
Как только Пьетро подошел к группе, Моррис сразу же приказал ему: «Сейчас мы отведем Блистера на какую-нибудь поляну, а ты же, тем временем, вырой яму где-нибудь в чащобе, куда обычно не заглядывает народ. И вырой её поглубже, как это положено, так, чтобы затем она была неприметной».
Пьетро не возражал, но всё же заметил: «Согласен, только давайте сразу же догово-римся, что сегодня за ужином никто из вас не будет требовать от меня, чтобы я пересел от него на другое место, или же сходил вымыть почище себе руки. Идёт?!» Высказав свое пожелание, Пьетро тут же направился по тропинке, шедшей поперек дороги.
Партизаны Коссано остановились на поляне. Они расположились в два ряда, оста-вив посредине широкий коридор, как расступается народ, собираясь наблюдать за игрой в шары. И, когда Блистер очутился в вершине этого коридора, они вытащили руки из карманов и подались немного назад.
Блистер, казалось, был не на шутку рассержен, так как решительно заявил: «Поступайте, как вам будет угодно, но только не тяните», после чего он взглянул на Морриса, поскольку только Моррис мог прекратить весь этот спектакль.
Моррис в этот момент повернулся в сторону каштановой рощи и отчетливо услыхал глухие удары мотыги Пьетро. Затем он посмотрел на Блистера, чтобы проверить - не услыхал ли и тот эти звуки, но, судя по выражению лица, казалось, что тот их не слышит, тогда Моррис подумал про себя, что Блистер и действительно был стар.
Но случилось всё наоборот, Блистер уловил эти звуки, всё понял и замычал, что есть мочи, вроде тех идиотов, что вечно носятся с разинутым ртом. И, затем, вскрикнув: «Рауль...!», голосом, от которого все собаки в долине невольно навострили уши, он
10.-
побежал навстречу Сэту, который в этот момент появился в глубине коридора. Он бежал, выбросил руки вперед, словно, пытаясь закрыть ими дуло автомата Сэта, поэтому первая очередь, выпущенная тем, пришлась ему прямо в руки.
Перевод c итальянского - Валерия Попова.
E-mail: mariapop@mail.ru