Клятва фундатора. Историческая повесть. Гл. I

Арина Царенко
Проклятье ведьмы.

Хмурое утро 17 декабря 1631 года выдалось в Великом княжестве Литовском морозным и небывало ветреным. Расползшаяся широко по горизонту серо-кровавая полоса рассвета, так накануне всполошившая набожного обывателя, вдруг рассеялась в мощных лучах невидаль откуда взявшегося солнца. Как будто Небеса раздвинули плотную вуаль и с Божьей щедростью для умиротворения души человеческой послали на землю поток лучезарного света.

На заснеженной окраине Слонима, перешёптываясь с опаской, жался друг к дружке ротозействующий народ. Кутался в крестьянские овчинные кожухи да шляхетские богатые шубейки, мехом лисьим и бобровым подбитые, руки грел в рукавицах волчьих. Уххх, студёно нынче! Главный литовский Трибунал установил связь деревенской знахарки через глумливое чернокнижие с самим Сатаной. Вердикт Великого суда пересмотру не подлежит. Для защиты от её колдовских чар жителям местечка велено усердно молиться и ругательством гнать ведьму к месту сожжения – пяточку леса, накануне специально расчищенного.

Неделю рубили мужики вековые сосны. Сотрясались заиндевелые кроны, с треском осыпалась шелухой промёрзшая багровая кора, но работа шла туго. Не хотели сдаваться деревья, стояли стойко, корнями вцепившись в заледеневшую материнскую твердь. Со звоном вонзались точные топоры в смоляные стволы, однако справиться с живой силой природы человеку не удавалось. Мужики на хитрость пошли:костры развели подле каждого дерева, пламя истончило стволы, обуглило верхушки. Работники на радостях скоренько без труда их и обкромсали. Чёрными уродами торчали сосновые останки, угрожающе обрамляя  место предстоящей казни.

Лязгнул замок. С надрывным скрежетом, прорезавшим полуденную тишину, распахнулись тяжёлые створы темницы. Из мрака появилась  фигурка в разодранной, с засохшими пятнами крови сребной сорочке. Некогда льняного окраса, а ныне с падающими грязными патлами до пят волосами, женщина щурилась белому свету. Ступая босыми ногами по жёсткому смёрзшемуся насту к стоящим тут же саням осмотрелась:»Много люду собралось. Зрелища жаждут. Крови хотят. Её крови». Словно учуяв недоброе, тревожно заржал конь, но тут же, фыркнув, осёкся. Поведя влажным глазом, замолк настороженно. Затрясся мелкой дрожью его широкий круп. Нежные паненки, стоящие вблизи, обомлели испуганно.

-А, ну пошла прочь!-со злой резвостью прошёлся плетью по оголённым плечам узницы укатанный в тёплый гермяк розовощёкий страж.-Нечего в санях разъезжать да коня пугать. Тут идти-то всего ничего, так что ногами топай!
Колдунья зыркнула на обидчика, тихо молвив:»Не ведаешь, что творишь, человече неразумный. И Бог тебе не в помощь».
-Ах, ты, ещё своими глазищами стрелять собралась и проклятья чинить смеешь!-нещадно охаживая её плетью вызверился молодец.
Медленно переступая израненными ногами, спотыкаясь в тугих пеньковых путах, ведьма с покорностью побрела к месту собственной казни. Каждый шаг давался с трудом. Нещадный ветер полоскал её тело, насквозь прорезая колючими ледяными иголками.

Народ провожал обречённую в полном молчании. Ни вскрика, ни проклятий. Попытался было кто-то из дотошных мальчишек огласить звонким голоском, мол, ведут, да только взрослые тут же зашикали, руками замахали:»Угомонись, дитя неразумное!» Сельские мужики и важные паны хмуро крестились, стыдливо пряча глаза в поднятые воротники. Напуганные происходящим простые селянки да благородные пани с паненками, вздыхая, шептали молитвы. На слуху был процесс, уж два года как тянулся этот «праведный» суд.
 
«Разве является порчей питьё настойки из травы перестрела? Что может худого принесть выливание воска да олова над головой заболевшего? А роды у женщины возможно ли мужчине принимать? Разве грех-окуривание новорожденного дитяти струёй бобровой и перьями живой куропатки?»-вопрошал обыватель в узком кругу-«И, поди ж ты, стольким женщинам помогла знахарка, деток из лона материнского приняла, стариков наших врачевала, мужам,  с битв вернувшихся, раны залечивала, а судьба её на костёр свела».

В страхе прибывали жители небольшого местечка, гордо обладающего с 1531 года Магдебургским правом. Удобно обосновавшись на берегу  Щары, несущей прозрачные воды с провинциальной неторопливостью неманского притока, Слоним наделёнными привилегиями влёк богатых купцов, ремесленников и простых умельцев. По его вымощенным улочкам тянулся на ярмарки торговый люд, сбывая выгодно товар и к вящей радости городских купцов, приобретая местный.
 
Со всех воеводств княжества спешили в Слоним государственные мужи, радеющие за интересы шляхты. Сенаторы и послы охотно съезжались на сеймики в отстроенный из камня просторный замок, где вели жаркие, порой до драки, политические предсеймовые споры. А как будоражили шляхетскую кровь философские размышления Ивьевского арианина Немысловского! «Видано ли такое святотатсво:отрицать равенство Христа с Отцом и считать Спасителя посредником между людьми и Богом?»-корила за ересь протестанта публика, однако, до рукоприкладства дело не доходило. Слушали с интересом, во многом не соглашаясь, спорные в религии вопросы справедливо предпочитали отдавать на откуп учёным-теологам.
 
Дискуссии свободолюбивой шляхты чередовались с шумными балами, где кичливо сверкал драгоценностями и щеголял немыслимыми по цене нарядами цвет великокняжеского дворянства. Богатейшая библиотека считалась гордостью горожан, для которых чтение не было привилегией только высшей знати. Школы при церквях и костёлах давали возможность их детям постигать науки, изучать языки и обучаться ремеслу. Объявленная накануне процедура казни ввела население Слонима в гнетущее состояние:»Возможно ли в нашем просвещённом городе статься этакому невежеству из прошлого века?». «Можно и должно!»-парировали власти.

Скованная ужасом происходящего толпа не заметила, как за её спинами, охнув, пошатнулась сгорбленная фигурка в замусоленном кожушке. Хватаясь сухонькой ручкой за сердце, ночной сторож дед Дорофей ступил несколько шагов. Молвить пытался важное:ему обязательно надо передать родственникам осуждённой вещь драгоценную, которая помогала перенести ей страдания двухгодичных нечеловеческих истязаний. В ночь перед казнью оберегом для своих деток определила знахарка подарок знатной шляхетки, полученный в благодарность за удачно проведённые роды. Нет, добротой дед никогда не отличался. Наоборот, лютовал с узниками, попавшими за разбойничество да воровство в темницу.

Ради справедливости старый вояка Дорофей хотел выполнить просьбу обречённой знахарки, спасшей внука его от сухотной хвори ног. Несколько лет, словно родного дитя выхаживала мальчонку, корешками да травами пользовала и, ведь, поставила на ноги, ныне не отличишь его от здорового хлопчика. Бегает, шалит, уж в скором времени и в школу к монахам отправится науки постигать. Они из него учёного умника сделают. Будет паном жить, не то, что дед Дорофей всю жизнь на войнах провёл, а на старости лет при темнице сторожем подрядился, считая гроши да маясь от нажитых болячек. Широко разевая рот, дед пытался набрать в лёгкие воздуха, но свалился ничком и умер. Меж костлявых пальцев скользнул в снег серебряный католический крестик, капелькой багровой крови блеснул камешек в его навершии.

Роскошью ярких нарядов пестрела поодаль от народа свита старшего сына Виленского воеводы. Сверкая яркими аграфами меховых шапок, драгоценными брошами на застёжках тёплых шуб, приближённая знать, согретая чаркой настоянной золотистой старки, откровенно ухмылялась происходящему. Сам же отпрыск знатного рода, получивший образование в Виленской академии, в Брунсбергском, Вюрцбургском, Падунском и Болонском университетах с каменным лицом взирал презрительно, старательно скрывая в хмельных глазах собственный страх. «Ядом суеверия отравлена душа его. Пеленой обмана затянуты глаза его. Яростью отмщения кипит сердце его.»-шептались простолюдины.

 Тут же, похожий на ворона в чёрной сутане и узких кожаных сапогах с заострёнными носами, спасаясь от ветра, зябко кутался в шерстяной шап, инквизитор. Его, обрамлённое плотной верблюжьей шапочкой, желтовато-высохшее лицо с запавшими щеками, глубокими складками у рта и бесцветными глазами было непроницаемо. Казалось, ни один мускул не в состоянии дрогнуть на суровом морщинистом челе представителя католической церкви.
 
Недолго судья зачитывал приговор. Палач с готовностью поднёс зажжённый факел. Всё шире и шире занимался огонь. В безмолвной тишине слышался треск горящего хвороста. Взвился чёрной змеёй дым в небеса, и жадные языки адского пламени принялись поглощать истерзанную плоть.

Пред костром, пред самым взором колдуньи, прижимая сыновей-подростков и малолетнюю дочь, бросился на колени православный батюшка. Рыдали дети, протягивали руки к матери своей, прося о пощаде. Молились неистово, к божьей справедливости взывая. Ахнули зеваки от пробравшего душу детского плача, да только с покорностью продолжили молчание своё, и у всякого стоящего в толпе кроилась мыслишка:»Ох, божечки-божечки, уберёг меня Всевышний от лукавой напраслины, не коснулось семьи моей этакое горюшко. Спаси и сохрани! Жалко-то как страдальцев, но лично меня это не касается».
 
Из адского пламени к небу возвела очи колдунья, пытаясь отыскать сквозь задымленный солнечный свет сочувственный взгляд Всевышнего, который заступится за неё, отведёт беду от семьи, сжалится над ребетнёй. Ведь только Ему ведомо:для сердца матери страшнее муки, чем беспомощно взирать на страдания собственных детей, нет ничего на свете. Телесная боль от огня ничто по сравнению с этим испытанием. Но молчали Небеса. Не случилось чуда. Не пришло спасение. И тогда не простила мать слёз детей своих.  Отыскала в толпе обидчика. Схлестнулись две ненависти. Не отрывая чистого взгляда своих серых огромных глаз от угрюмо застывших могущественных, прокричала она, корчась от нечеловеческих мук, но ясно и чётко выговаривая каждое слово:«Чтобы было тебе, как и мне! Смерть до срока всем, кто будет близок тебе! Неплодность жёнам вашим и сёстрам! И пусть вслед за мной тьма поглотит весь род твой!»

К вечеру разыгравшаяся завируха, протяжно завывая на поминках, старательно замела хлопья чёрной сажи, осевшие было на чистый снег, а к утру обуглившиеся останки костра превратила в обычный сугроб. Видать Божьей помощью для глаз напуганного обывателя Небеса прикрыли белёной кужелью сотворённое зверство магната-нелюдя.

Продолжение - http://www.proza.ru/2016/07/04/811